Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
СОДЕРЖАНИЕ. Том 23, номер 6, 2002
Автор:
|
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ |
|
|
Личностные аспекты саморегуляции произвольной активности человека В. И. Моросанова |
5 |
|
К 30-ЛЕТИЮ ИНСТИТУТА ПСИХОЛОГИИ РАН |
|
|
Итоги и перспективные направления исследований в психологии труда в XXI веке Л. Г. Дикая |
18 |
|
ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ |
|
|
Завистливость личности (статья первая) К. Муздыбаев |
38 |
|
Взаимосвязь личностного развития и профессионального становления студентов-психологов Т. А. Казанцева, Ю. Н. Олейник |
51 |
|
ЮРИДИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ |
|
|
Взаимоотношение психологии и уголовного права в аспекте экспертологии Л. В. Алексеева |
60 |
|
КОГНИТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ |
|
|
Особенности когнитивных стилей "импульсивность/рефлективность" и "ригидность/гибкость познавательного контроля" у лиц с высокими и сверхпороговыми значениями IQ М. А. Холодная, И. С. Кострикина |
72 |
|
ПСИХОЛОГИЯ В СИСТЕМЕ НАУК |
|
|
Специфика междисциплинарных исследований в психологии А. Л. Журавлев |
83 |
|
КЛИНИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ |
|
|
Взаимосвязь типа привязанности и признаков посттравматического стресса (сообщение 2) Е. С. Калмыкова, С. А. Комиссарова, М. А. Падун, В. А. Агарков |
89 |
|
ПСИХОЛОГИЯ И ПРАКТИКА |
|
|
Взаимосвязь различных видов насилия в отношении женщин и особенностей их эмоциональной сферы А. Х. Пашина |
98 |
стр. 1
|
ДИСКУССИИ |
|
|
Чувственное и внечувственное в предмете психологического исследования: подход Л. С. Выготского С. М. Морозов |
106 |
|
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ |
|
|
Новая книга по теории и практике речи Ю. Н. Караулов |
116 |
|
О системе психологии А. Н. Лебедев, Н. Б. Горюнова |
120 |
|
Информация о новых книгах |
123 |
|
Хроника |
124 |
|
Указатель статей, опубликованных в "Психологическом журнале" в 2002 г., том 23 |
126 |
стр. 2
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ. ЛИЧНОСТНЫЕ АСПЕКТЫ САМОРЕГУЛЯЦИИ ПРОИЗВОЛЬНОЙ АКТИВНОСТИ ЧЕЛОВЕКА
Автор: В. И. Моросанова
(c) 2002 г. В. И. Моросанова
Доктор психол. наук, профессор, зав. лабораторией ПИ РАО, Москва
Рассматривается проблема индивидуальных особенностей регуляции произвольной активности человека в контексте субъектно-деятельностного подхода. Впервые обобщены результаты эмпирических исследований индивидуальных особенностей саморегуляции в связи с выраженностью экстраверсии и нейротизма, со структурой мотивационно-потребностной сферы и спецификой личностных защит. Показано, что индивидуальная система саморегуляции выполняет интегральную роль, связывая динамические и содержательные, осознанные и бессознательные структуры личностной сферы субъекта, каждая из которых рассматривается с точки зрения функциональной роли в целостном процессе саморегуляции произвольной активности человека.
Ключевые слова: субъект и личность, индивидуальные особенности саморегуляции, стиль саморегуляции, экстраверсия, нейротизм, мотивационные тенденции, личностные защиты.
Цель данной статьи - раскрыть личностные аспекты психической саморегуляции на основе обобщения результатов многолетних исследований личностной детерминации индивидуальной саморегуляции произвольной активности человека, выполненных автором и его коллегами в лаборатории психологии саморегуляции ПИ РАО.
Интерес к проблеме психической саморегуляции возрос за последние годы, о чем свидетельствует тот факт, что к феномену и понятию саморегуляции обращаются в своих исследованиях представители самых разных психологических дисциплин [3, 5, 6, 10, 13 - 15, 17, 29, 31, 34 и др.]. Особую роль в становлении современных представлений о саморегуляции сыграл системный подход, в рамках которого подчеркивается необходимость ее изучения как процесса, имеющего многоуровневую детерминацию [16].
Методологическими основаниями нашего исследования является субъектный подход к исследованию психики человека (С. Л. Рубинштейн, К. А. Абульханова-Славская, А. В. Брушлинский, А. В. Петровский и др.) и представления о функциональной структуре системы осознанной саморегуляции произвольной активности человека (О. А. Конопкин), а также авторская концепция индивидуального стиля саморегуляции (В. И. Моросанова).
Мы предполагали, что индивидуальная система саморегуляции, с одной стороны, интегрирует личностные переменные различного уровня, связывая инструментальное и содержательное, осознанное и малоосознаваемое в личностной сфере. С другой стороны, индивидуальная саморегуляция опосредствует влияние на деятельность личностных переменных, которые выполняют разные функциональные роли в целостном процессе регуляции произвольной активности человека. Результаты наших исследований регуляторных аспектов экстраверсии и нейротизма (по Айзенку), мотивационных тенденций (по Эдвардсу), а также регуляторной специфики личностных защит мы приводим для обоснования этих гипотез.
СУБЪЕКТ, ЛИЧНОСТЬ И САМОРЕГУЛЯЦИЯ
Актуальность исследования личностных аспектов саморегуляции связана с развитием субъектного или субъектно-деятельностного подхода, когда в психологию вернулось понимание, что деятельность и активность человека не могут быть бессубъектными и безличностными. Основными характеристиками субъектной активности являются: ее творческий характер, способность изменять окружающий мир (активность) и, что особенно важно в контексте данной статьи, способность к самостоятельности, саморегуляции и самоорганизации (С. Л. Рубинштейн, Б. Г. Ананьев, К. А. Абульханова- Славская, А. В. Брушлинский и др.) [29].
Следует отметить, что вопрос, как соотносятся понятия "субъект" и "личность", в чем специфика обозначаемой ими реальности, до сих пор остается дискуссионным. В литературе нет единого мнения по поводу того, является ли личность зоной развития субъектности или субъект - это высший этап личностного развития [1, 2]. При анализе взглядов С. Л. Рубинштейна, как правило, подчеркивается, что в его работах трудно найти
стр. 5
критерии различения феноменов субъекта и личности: часто он пишет о личности, субъекте и человеке рядоположно. На наш взгляд, это свидетельствует не о синонимичности этих понятий, а о том, что человек - это всегда и субъект, и личность. Если понятие субъекта раскрывает его активное созидательное начало, способность к достижению субъектно принятых целей, специфически человеческие способы существования в форме сознания и деятельности, то, говоря о человеке как личности, мы подчеркиваем его индивидуальные способы существования в смысле индивидуально своеобразного проявления сознания и деятельности, индивидуальной системы саморегуляции. Права, на наш взгляд, К. А. Абульханова, интерпретируя раннего С. Л. Рубинштейна: "...личность - это постольку личность, поскольку она как субъект способна выработать способ связи своих потребностей и способностей на основе характера и, более того, поскольку она может удовлетворить собственные потребности своими силами в соответствии со своим характером" [1, с. 16]. Она же утверждает, что сегодня мы можем говорить о принципе единства личности, сознания и деятельности, а А. В. Брушлинский пишет о личности как субъекте деятельности и сознания [4].
В нашем контексте это означает, что общие закономерности саморегуляции достижения цели соотносимы с понятием субъекта деятельности и сознания. А когда мы обращаемся к личности как субъекту деятельности и сознания, необходимо развивать представления об индивидуальных особенностях саморегуляции в их взаимосвязи с личностно-характерологическими особенностями человека и различными личностными структурами самосознания и бессознательного.
Развитие научных представлений о саморегуляции в отечественной психологии шло таким образом: первоначально принцип единства сознания и деятельности толковался в том смысле, что человек как субъект реализуется в форме "действия", т.е. различных видов активности (практическая деятельность, общение, познание, поведение и т.д.), которые регулируются "сознанием" (см. [1]). Представления о форме такой регуляции складывались в 60 - 70-е годы, с одной стороны, под влиянием кибернетических и физиологических моделей управления в контексте информационного подхода, популярного в период становления инженерной психологии (у разных авторов - акцептор действия, функциональные системы, контуры регуляции, схема "Т-О-Т-Е" и т.д.) [20]. А с другой - в контексте деятельностного подхода с его увлечением структурным анализом деятельности (психологическая структура деятельности, системный анализ деятельности, единицы анализа деятельности и т.д.) [6, 33]. Такое выделение двух сторон единого процесса психической активности человека в форме двух специфических способов его существования послужило методологической предпосылкой и предопределило развитие психологических представлений о возможности относительно независимого выделения процессов - активности и ее регуляции - на каждом из уровней организации психики. В русле структурного подхода к изучению деятельности были созданы структурно-функциональные модели регуляции и деятельности [8, 11, 28, 33 и др.]. На их основе рассматривались общие закономерности регуляции деятельности, сначала применительно к сенсомоторному реагированию, затем на моделях и в условиях операторской, а также некоторых других видов профессиональной деятельности. Наиболее полно исследования такого рода проводились в 80-х годах в научной школе О. А. Конопкина, который создал структурно-функциональную модель осознанного саморегулирования деятельности человека [11]. Им и его учениками по результатам изучения саморегуляции широкого круга профессиональной и учебной деятельности в 90- х годах была развита концепция осознанного саморегулирования произвольной активности человека, в которой обобщены данные исследований саморегуляции осознаваемой активности субъекта в достижении поставленных целей в разных видах деятельности. Ядром этой концепции является представление о целостной системе осознанной саморегуляции произвольной активности, позволяющей реализоваться субъектной целостности; понимание того, что при содержательном анализе субъектных характеристик внимание уделяется той или иной осознаваемой целенаправленной активности, которая имеет определенный личностный смысл и относительно которой человек выступает как ее инициатор и творец [12].
Еще одно теоретическое основание исследования личностных аспектов саморегуляции - это концепция стиля саморегуляции личности, разрабатываемая нами по мере накопления данных об индивидуальных особенностях саморегуляции [17 - 20]. Необходимость ее создания диктовалась результатами изучения саморегуляции в ходе решения научно-практических задач по оказанию психологической помощи спортсменам и политикам, при исследовании учебной деятельности школьников и студентов. Занятия психологической практикой особенно ясно показывают, что на проявление творческости, самостоятельности и других субъектных системных свойств, опосредствующих достижение профессиональных и учебных целей, прежде всего оказывают влияние личностные особенности, характерологический склад человека, его самосознание, направленность, осознаваемые в различной мере побудители деятельности. И в то же время применяемые на практике методы личностной диагностики и составляемые на их основе личностные характеристики малоэффективны: они не дают инстру-
стр. 6
ментальной информации о том, как особенности личности реализуются в индивидуальных особенностях саморегуляции, которые определяют ее поведение в профессиональной или учебной ситуации, в какой степени и какими средствами конкретная личность будет добиваться достижения поставленной цели. Именно благодаря психологической практике и эмпирическим исследованиям у нас сформировалась гипотеза, а затем и убеждение, что личностные особенности влияют на деятельность не непосредственно, а через сложившиеся индивидуальные способы саморегуляции активности.
Осознанную саморегуляцию мы понимаем вслед за О. А. Конопкиным как системно организованный процесс внутренней психической активности человека по инициации, построению, поддержанию и управлению разными видами и формами произвольной активности, непосредственно реализующей достижение принимаемых им целей [21].
Представления об индивидуальных и стилевых особенностях саморегуляции, концепция стиля саморегуляции произвольной активности человека разработаны нами для изучения типичных для него индивидуальных способов регулирования, устойчиво проявляющихся в различных деятельностных ситуациях и видах психической активности и системно характеризующих стиль саморегуляции (В. И. Моросанова, 1988 - 2001). В индивидуальных особенностях саморегуляции находит отражение то, как человек планирует и программирует достижение цели, учитывает значимые внешние и внутренние условия, оценивает и корректирует свою активность для получения субъективно приемлемых результатов [18].
Основная задача настоящей статьи - обобщить данные эмпирических исследований взаимосвязи особенностей личности с индивидуальными особенностями саморегуляции ее произвольной активности.* Они обосновывают и развивают основную идею, изложенную нами в этом разделе. Она заключается в том, что понятия "субъект" и "личность" обозначают, с нашей точки зрения, различные проявления индивидуальности человека, которые, взаимодействуя, формируют внутренний мир и поведение, причем субъектные переменные - со стороны регуляции достижения целей субъектной активности, а личностные - со стороны содержания целей активности, придания индивидуального своеобразия особенностям их достижения. Итак, личностные структуры различного уровня оказывают существенное влияние на то, какие цели и как ставит перед собой человек, а также модулируют специфическим образом индивидуальный профиль саморегуляции, т.е. особенности достижения этих целей. А степень и своеобразие субъектной активности, проявляющейся в таких субъектных качествах, как творческость, автономность, настойчивость и др., определяют способность преодолевать субъективные и объективные трудности достижения жизненных целей и, в свою очередь, через регуляторный опыт влияют на формирование личностных качеств, например, таких, как самостоятельность и ответственность.
Следует сказать, что изучение индивидуальных особенностей саморегуляции привело к созданию иных, чем при анализе общих закономерностей саморегуляции деятельности, эмпирических методов исследования. На первый план выступило создание и использование многошкальных опросных методик диагностики саморегуляции, позволяющих определять не только индивидуальную развитость отдельных регуляторных процессов, но и индивидуальные профили саморегуляции, сопоставимые с результатами обследований с помощью личностных вопросников, а также квазиэкспериментальные методы исследования.
МЕТОДИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ САМОРЕГУЛЯЦИИ
Изучение саморегуляции потребовало уточнения и развития структурно- функциональной ее модели, предложенной О. А. Конопкиным. В первую очередь это коснулось функции целеполагания и соответствующего ей звена цели. Это звено хотя и присутствует в описаниях самой модели, но при анализе общих закономерностей саморегуляции деятельности все внимание исследователей направляется именно на закономерности достижения уже принятых субъектом целей. В наших исследованиях личностных аспектов саморегуляции невозможно игнорировать многообразие индивидуальных различий процесса выдвижения и принятия субъектом цели деятельности или поведения, так как при изучении любой личностной типологии просматриваются существенные различия именно в этом регуляторном звене (вспомним хотя бы тщательно планирующих свою деятельность шизоидов или интровертов и склонных к необоснованным фантазиям истероидов, поверхностных в планировании целей поведения экстравертов или гипертимов). Поэтому во всех наших исследованиях мы описываем (наряду с традиционными для модели регуляции по О. А. Конопкину регуляторными процессами) индивидуальные особенности осознанного планирования целей поведения с точки зрения его развитости, реалистичности, действенности, иерархичности этапных целей и др.
Для изучения индивидуальной саморегуляции нами был создан ряд опросных многошкальных методик (см. [23, 25 - 27]). В описанных ниже исследованиях основным инструментом диагности
* Исследования ведутся при многолетней поддержке РГНФ (проекты N 98 - 06 - 08148а и 01 - 0600209а).
стр. 7
ки индивидуальных профилей саморегуляции являлся последний вариант опросника В. И. Моросановой "Стилевые особенности саморегуляции поведения - ССП-98". Он содержит 46 утверждений, входящих в состав шести шкал: планирования целей (Пл), моделирования значимых условий их достижения (М), программирования действий (Пр), оценивания и коррекции результатов (Ор), гибкости (Г), самостоятельности (С). Методика дает возможность выявлять структуру индивидуальных особенностей саморегуляции на основе шести показателей, соответствующих шкалам опросника и в совокупности характеризующих индивидуальный профиль саморегуляции. Кроме того, в целом опросник работает как единая шкала "Общий уровень саморегуляции" (ОУ), который отражает степень развитости индивидуальной саморегуляции [23].
Ниже представлены в обобщенной форме данные исследований функциональной регуляторной роли ряда личностных конструктов. При их выборе мы исходили из того, что они относятся к принципиально различным уровням организации личностной сферы - от темперамента и характера до мотивационно-потребностной сферы, от осознаваемой активности до личностных защит, имеющих свои корни в бессознательной активности. Мы надеялись, что такая разноуровневость исследуемых переменных позволит выявить не только разные уровни регуляции и их соподчинения, но и специфику функциональной роли, вклад в регуляцию разноплановых личностных структур, даст возможность аргументировать интегративную роль индивидуальной саморегуляции. Немаловажное значение при выборе исследуемых переменных имело и наличие надежного методического инструментария для их диагностики.
Среди исследуемых личностных конструктов центральное место в нашем проекте занимали основные личностные диспозиции - экстраверсия и нейротизм (по Г. Ю. Айзенку), представление о которых мы стремились расширить с точки зрения типичных структур индивидуальных особенностей саморегуляции. Проведено также исследование влияния структур потребностно-мотивационной сферы на индивидуальные особенности саморегуляции целедостижения. Сделаны первые шаги в исследовании роли когнитивных стилей в формировании индивидуальной структуры саморегуляции. Выполнено поисковое исследование взаимодействия осознанных и неосознаваемых способов саморегуляции, раскрывающего специфику проявлений личностных защит при различной развитости и структуре индивидуальной осознанной саморегуляции. Рассмотрим основные, наиболее значимые, на наш взгляд, итоги этих исследований.
ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ САМОРЕГУЛЯЦИИ ПРИ ЭКСТРАВЕРСИИ И НЕЙРОТИЗМЕ
Можно по-разному относиться к факторной теории личности Г. Ю. Айзенка, но трудно отрицать, что экстраверсия и нейротизм входят в число наиболее разработанных и эмпирически исследованных в мировой психологии личностных конструктов, описывающих реально существующие, во многом генетически обусловленные индивидуальные психологические различия. Ранее мы проанализировали существующие в литературе данные о проявлениях экстраверсии и нейротизма в поведении человека [24]. В контексте данной статьи важно отметить следующее. В отечественной психологии бытует мнение, что факториальные теории личности противостоят субъектно-деятельностному подходу. На наш взгляд, следует говорить не о противостоянии подходов, а о разных аспектах изучения психики человека. И наша работа доказывает, что возможно продуктивное исследование экстраверсии и нейротизма - базальных психологических конструктов личностной сферы человека - с точки зрения того, какой отпечаток они накладывают на его субъектную активность, в частности на стилевые особенности ее регуляции. Ранее мы высказали гипотезу (и проверили ее на материале личностных акцентуаций характера) о том, что структура индивидуальных особенностей саморегуляции детерминируется личностным типом человека и опосредствует его влияние на особенности поведения и деятельности. По существу, речь идет о том, что индивидуальная система саморегуляции опосредствует влияние сложившихся личностных структур. И более того, в процессе достижения новых для субъекта целей может происходить формирование таких особенностей саморегуляции, которые способствуют развитию новообразований - личностных свойств (например, самостоятельности [20]).
Цель наших исследований экстраверсии и нейротизма заключалась в развитии традиционных психологических представлений об этих личностных диспозициях с точки зрения устойчивых способов самоорганизации произвольной активности, типичной структуры саморегуляции при экстраверсии и нейротизме (по Г. Ю. Айзенку).
Эмпирическое исследование проводилось на выборке, состоящей из 850 чел. (учащиеся в возрасте 16 - 18 лет), с помощью опросных методик: "Модифицированного личностного опросника Айзенка" [30] и описанного выше опросника "ССП-98". Связь экстраверсии и нейротизма с различными сторонами регуляции изучалась методами факторного, корреляционного, дисперсионного и кластерного анализа, что подробно описано в работах [23, 24]. Последовательно был
стр. 8
Рис. 1. Типичные профили саморегуляции при экстраверсии и нейротизме. Пл - звено планирования целей деятельности, М - моделирования значимых условий, Пр - программированния действий, Ор - оценки и коррекции результатов; В - зона высокой функциональной развитости звена саморегуляции, Ср - средней, Н - низкой.
проведен анализ общей выборки испытуемых (803 чел.), а также крайних по степени выраженности экстраверсии и нейротизма, или экстремальных групп экстравертов (181 чел.) и интровертов (176 чел.), эмоционально лабильных (145 чел.) и стабильных испытуемых (168 чел.). Сопоставлялись подгруппы с высокой, средней и низкой сформированностью осознанной саморегуляции, на которые была разделена по показателю общего уровня саморегуляции каждая из экстремальных групп экстравертов, интровертов, эмоционально лабильных и стабильных.
В результате было установлено, что тип личностной диспозиции взаимосвязан со спецификой структуры индивидуальных особенностей саморегуляции. Экстраверты и интроверты, эмоционально лабильные и стабильные характеризуются различными комплексами индивидуально-типических, стилевых особенностей регуляторных процессов планирования целей деятельности, моделирования значимых условий, программирования действий, оценки и коррекции результатов, определяющих специфику типичных профилей саморегуляции.
Напомним [20, 24], что функциональная развитость планирования (Пл) в профиле саморегуляции характеризует индивидуальные особенности целеполагания с точки зрения осознанности и автономности процесса выдвижения целей активности, их действенности, реалистичности, устойчивости, детализированности. Моделирование (М) позволяет определять развитость представлений о системе внешне и внутренне значимых для достижения цели условий, степень их осознанности, детализированности и адекватности. Функциональная роль процессов программирования (Пр) заключается в осознанном построении субъектом способов и последовательности своих действий для достижения субъектно принятых целей. Развитость программирования свидетельствует о сформировавшейся у человека потребности продумывать способы своих действий и поведения для достижения намеченных целей, о развернутости и устойчивости разрабатываемых программ. Развитость процессов оценивания результатов (Ор) -это адекватность, автономность оценки испытуемым себя и результатов своей деятельности и поведения, устойчивость субъективных критериев оценки успешности достижения результатов.
Было выявлено семь типов профилей регуляции (рис. 1), которые качественно отличались по характеру и выраженности пиков в структуре саморегуляции. При этом специфика профилей хорошо соотносится с данными о деятельности и по-
стр. 9
ведении экстравертов, интровертов, эмоционально лабильных и стабильных, описанными в литературе (см. [36, 37]). Это позволяет говорить, что рассматриваемые профили являются выражением регуляторной специфики личностных диспозиций экстраверсии и нейротизма на уровне организации и построения произвольной активности.
Для экстравертов характерны два типичных профиля саморегуляции, имеющие общую черту - высокую функциональную развитость процесса моделирования значимых условий (см. рис. 1). Первый типичный профиль, по сравнению со вторым, отличает высокая сформированность программирования действий и оценки результатов, но вместе с тем низкая развитость планирования целей. Отличительная особенность интровертов - высокая развитость программирования действий. При этом у интровертов с первым типичным профилем, в отличие от второго, наблюдается развитость планирования целей и относительно низкое моделирование значимых условий деятельности достижения цели. Кроме того, экстраверты, по сравнению с интровертами, отличаются большей гибкостью и автономностью функционирования саморегуляции.
Профили саморегуляции, характеризующие эмоционально лабильных и стабильных, противоположны по сильным (высокоразвитым) и слабым (низкоразвитым) сторонам структуры саморегуляции (см. рис. 1). Лица с выраженным нейротизмом демонстрируют высокую функциональную развитость процессов планирования и программирования и низкую - моделирования значимых условий и оценки результатов, в то время как сильными сторонами регуляции стабильных являются моделирование и оценка результатов, а менее развитыми - планирование и программирование. Кроме того, у стабильных была выделена вторая типичная структура регуляции, в которой низкое планирование и высокое моделирование сочетались теперь уже с высоким программированием, но низкой оценкой результатов. Помимо этого у эмоционально лабильных, по сравнению со стабильными, отмечаются более низкие значения по шкале гибкости, что сказывается на недостаточной пластичности функционирования каждого из регуляторных процессов и системы саморегуляции в целом.
Как показали результаты нашего исследования, выявленные профили - это достаточно устойчивые характеристики экстраверсии и нейротизма, которые прослеживаются также в подгруппах стабильных и лабильных экстравертов, стабильных и лабильных интровертов даже несмотря на то, что структура регуляции таких испытуемых есть результат одновременного, совместного воздействия факторов экстраверсии и нейротизма. Вместе с тем следует подчеркнуть, что, несмотря на общее сходство, профили саморегуляции, которые формируются у данных типов, похожи, но не тождественны типичным профилям саморегуляции: в ряде случаев происходит ослабление одних звеньев или более интенсивное развитие других и как следствие - закономерное изменение соотношения между сильными и слабыми звеньями в структуре доминирующего типичного профиля саморегуляции [24].
Принципиальные в нашем контексте результаты были получены при выяснении того, как сказывается на проявлении экстраверсии и нейротизма повышение степени осознанной саморегуляции. В этих случаях, с одной стороны, происходит повышение показателей саморегуляции по всем звеньям, но при этом в типичных профилях на фоне общего ее повышения остаются слабые звенья, которые в меньшей степени корректируются за счет изменения уровня осознанной саморегуляции, являются наиболее устойчивыми стилевыми особенностями, представляя тем самым специфические ограничения для формирования эффективной саморегуляции при высокой выраженности экстраверсии и нейротизма. Для экстравертов и стабильных таким звеном является планирование, для интровертов - моделирование, а у эмоционально лабильных - это звено оценки результатов. Кроме того, как показали результаты нашего исследования, измерение нейротизма, в отличие от измерения экстраверсии, обнаруживает значимую корреляционную связь с общим уровнем сформированности системы осознанной саморегуляции. В целом, для эмоционально лабильных (в том числе эмоционально лабильных экстравертов и интровертов), по сравнению со стабильными, характерен более низкий общий уровень осознанной саморегуляции как следствие присущей им эмоциональной нестабильности. Но и они за счет повышения осознанной саморегуляции способны формировать систему саморегуляции, отличающуюся высокой развитостью и взаимосвязностью функционирования ее целостного контура, высокой сформированностью регуляторно-личностных свойств [24].
С другой стороны, и среди сильных (более развитых) звеньев в типичных профилях саморегуляции существуют такие, которые наиболее устойчивы к снижению уровня осознанной саморегуляции. У лиц с высоким нейротизмом звенья планирования и программирования в равной степени могут сохранять функциональную развитость даже при низком уровне осознанной саморегуляции. Для интровертов данным звеном в большей степени является программирование, а у экстравертов и стабильных - моделирование значимых условий. На рис. 2 приведены регуляторные профили при изменении степени осознанной саморегуляции у интровертов.
стр. 10
Рис. 2. Типичные профили саморегуляции интровертов в подгруппах с высоким, средним и низким уровнями сформированности саморегуляции.
Пл - звено планирования целей деятельности, М - моделирования значимых условий, Пр - программирования действий, Ор - оценки и коррекции результатов.
Полученные результаты имеют, по нашему мнению, достаточно принципиальное значение. Они хорошо соотносятся, но в то же время систематизируют и развивают имеющиеся в литературе данные об особенностях поведения при различной выраженности экстраверсии и нейротизма с точки зрения стилевых особенностей саморегуляции. Наши исследования экстраверсии и нейротизма еще раз подтвердили, что специфика характера человека определяет слабые и сильные стороны индивидуального регуляторного профиля при низкой и средней степени индивидуальной саморегуляции. Существенно, что при развитии высокого осознанного уровня саморегуляции происходит в известной степени нивелирование влияния характера и темперамента на индивидуальный профиль, может формироваться гармоничный стиль саморегуляции с высоким развитием всех сторон регуляции. Предстоит ответить на вопрос, имеющий кардинальное методологическое значение: за счет чего происходит коррекция слабых сторон регуляции? Этот феномен описан в отечественной психологии так: "с возрастом личность снимает характер". Но наши исследования показывают, что возраст - возможное, но недостаточное условие. Таким условием может быть и обучение, и изменение побудительной мотивации.
Этот сложный вопрос требует специального теоретического и эмпирического исследования. Нами только начата такая работа, и здесь уместно привести результаты первого этапа исследования взаимовлияния мотивационных тенденций и особенностей осознанной саморегуляции достижения цели.
МОТИВАЦИОННЫЕ ТЕНДЕНЦИИ КАК ДЕТЕРМИНАНТА ИНДИВИДУАЛЬНОЙ САМОРЕГУЛЯЦИИ ЧЕЛОВЕКА
Исследователи могут спорить о содержании понятий мотива и мотивации, мотивационных интенциях и потребностях, о побудительной и смысловой функциях мотивов, но сам факт регуляторной роли мотивационно- потребностных личностных структур не нуждается в специальных доказательствах. Важнейшая задача в этой области, на наш взгляд, заключается в том, чтобы от констатации регулирующей роли мотивации и потребностей перейти к исследованию функций и места различных мотивационных структур в целостной системе саморегуляции деятельности и поведения человека. Ее решение наталкивается на целый ряд методических и методологических трудностей. Здесь мы приводим результаты одного из первых в этой области исследований, основная задача которого заключалась в проверке гипотезы о том, что степень или индивидуальный уровень, а также развитость отдельных функций целостной системы саморегуляции зависят от
стр. 11
Таблица 1. Коэффициенты корреляции показателей опросника ССП-98 и опросника Корниловой, методик Уиткина, Кагана
|
Показатели саморегуляции |
Мотивационные тенденции n = 71 чел. |
Когнитивные стили |
||||||||
|
Мд |
Лкп |
Авт |
Сам |
д |
Чв |
Сдц |
Агр |
Пз-Пнз n = 50 чел. |
Имп-Рефл n =128 чел. |
|
|
Пл |
-.31* |
|
|
|
|
|
|
|
.34* |
|
|
М |
|
|
|
|
|
-.43** |
.45** |
|
.30* |
|
|
Пр |
|
|
|
.23* |
|
|
|
|
.38* |
|
|
Ор |
|
|
|
|
|
-.22 |
|
|
|
-.16 |
|
Г |
-.24* |
-.27* |
|
|
|
|
.24* |
.23 |
|
|
|
С |
|
|
.20 |
|
.21 |
|
|
|
|
|
|
ОУ |
-.29* |
|
|
|
|
-.35** |
.31* |
.24* |
.35* |
|
|
Мд - мотивация достижения, Лкп - любовь к порядку, Авт - автономия, Сам - самопознание, Д - доминирование, Чв - чувство виновности, Сдц - стойкость в достижении целей, Агр - агрессия; Пз- Пнз - полезависимость, поленезависимость, Имп-Рефл - импульсивность, рефлективность; * p < 0.05; ** p < 0.005. |
Таблица 2. Сравнение подгрупп с высоким и низким уровнями сформированности саморегуляции по шкалам мотивационных тенденций (методика Корниловой) и показателем выраженности полезависимости- поленезависимости (методика Уиткина)
|
Шкала |
Подгруппа с высоким уровнем саморегуляции n = 11 чел. |
Подгруппа с низким уровнем саморегуляции n = 12 чел. |
t -критерий |
Уровень значимости (p) |
||
|
Ме |
б |
Ме |
б |
|||
|
Мд |
6.18 |
1.54 |
8.00 |
2.13 |
2.32 |
<0.05 |
|
Чв |
4.55 |
2.38 |
7.92 |
2.19 |
3.53 |
<0.005 |
|
Сдц |
8.00 |
2.10 |
5.25 |
2.22 |
3.05 |
<0.01 |
|
Сам |
8.36 |
1.86 |
6.58 |
2.94 |
1.72 |
= 0.1 |
|
Агр |
9.73 |
2.97 |
7.33 |
2.62 |
2.03 |
= 0.0547 |
|
Пз-Пнз |
14.7 |
2.496 |
11.33 |
2.94 |
2.45 |
< 0.05 |
|
Мд - мотивация достижения, Чв - чувство виновности, Сдц - стойкость в достижении целей, Сам - самопознание, Агр - агрессия; Пз- Пнз - шкала полезависимости-поленезависимости; ОУ - общий уровень сформированности саморегуляции. |
особенностей мотивационно-потребностной сферы человека.
Эмпирическое исследование проводилось на юношеской выборке 16 - 19 лет (71 чел.). Изучали характер взаимодействия переменных мотивационно- потребностной и когнитивной сфер с индивидуальными особенностями осознанной саморегуляции человека. Для этого мы использовали: опросник ССП-98 [23]; адаптированный Т. В. Корниловой "Список личностных предпочтений" А. Эдвардса [13] - на выявление мотивационных тенденций личности; методику "Импульсивность-рефлективность" Дж. Кагана, MMFT (Matching Familiar Figures Test); методику А. Уиткина, EFT (Embedded Figures Test) - на определение когнитивного стиля "полезависимость- поленезависимость".
Выбор нами методики Т. В. Корниловой обусловлен тем, что она диагностирует количественные показатели, характеризующие потенциально осознаваемые пласты в мотивационно-потребностной сфере личности. Важным для нас явилось и то, что показатели методики не только характеризуют динамическую сторону мотивации, но и могут рассматриваться со стороны предпочитаемых личностью способов действий и отношений с окружающим миром [13].
Подтвердилась наша гипотеза о том, что уровень индивидуальной саморегуляции и развитость отдельных регуляторных функций взаимосвязаны с особенностями мотивационно-потребностной сферы.
Существуют мотивационные тенденции, позитивно влияющие на развитость осознанной саморегуляции при высокой интеграции всех компонентов регуляторной системы. Индивидуальный уровень осознанной саморегуляции положительно связан с тенденциями стойко стремиться к поставленным целям (Сдц), с агрессивностью (А), а доминирование (Д) и автономность (Авт) - с развитостью регуляторной самостоятельности (см. табл. 1,2).
Отрицательно связан с общим уровнем саморегуляции показатель мотивации достижения (Мд). На первый взгляд, этот результат кажется парадоксальным, так как в литературе имеются данные о том, что высокий уровень мотивации до-
стр. 12
стижения способствует формированию эффективных стилей учебной и профессиональной деятельности. Результаты наших исследований высших спортивных достижений показали, что при высокой мотивации достижения чаще формируются гармоничные профили регуляции с высоким уровнем саморегуляции. Но здесь надо иметь в виду, что данная шкала в опроснике Корниловой измеряет мотивационную тенденцию к достижениям в социальной сфере, направленность на внешний результат, потребность быть лучше других. В классическом же понимании мотивация достижения выражает тенденцию к достижению субъектно принятой цели. Разницу между этими мотивационными тенденциями мы наблюдали у спортсменов-стрелков высшей квалификации, когда благотворно влияла на регуляцию достижения успеха в соревнованиях мотивация показать максимально возможный для себя результат и отрицательно влияла, разрушала регуляцию выполнения соревновательного упражнения мотивация во что бы то ни стало победить соперников. Ценно то, что наше исследование показывает механизмы такого отрицательного влияния, которое происходит в основном из-за нарушения процессов адекватного планирования целей и регуляторной гибкости (см. табл. 1, 2).
Отрицательно связана с общим уровнем саморегуляции также мотивационная тенденция, обозначаемая как склонность к чувству вины (Чв в табл. 1,2). Этот результат согласуется с представлениями о том, что иррациональные, негативные эмоции ухудшают способность управлять своими действиями, контролировать себя. Механизм влияния на общий уровень саморегуляции здесь иной -из-за нарушения процессов оценивания результатов действий (возможно, при изменении критичности) и моделирования значимых условий достижения (снижения адекватности этого процесса) (см. табл. 1, 2).
В каком-то смысле углубляют представления о взаимосвязи автономности с развитостью индивидуальной саморегуляции данные о том, что поленезависимость как когнитивный стиль положительно связана с высокой общей саморегуляцией, причем взаимодействие прослеживается и с отдельными регуляторными звеньями (см. табл. 1,2). Что касается импульсивности, то, по нашим данным, такие связи носят опосредствованный характер и нуждаются в дополнительном исследовании [22].
ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ САМОРЕГУЛЯЦИИ И СПЕЦИФИКА ЛИЧНОСТНЫХ ЗАЩИТ
В предыдущем разделе рассматривались мотивационные тенденции, репрезентированные (прямо или косвенно) сознанию субъекта, но мы отнюдь не всегда можем объяснить, что является побудителем нашей активности в еще большей степени, что препятствует ее регуляции. Всем знакома ситуация, когда, принимая решение сделать что-либо, человек далеко не всегда может этого добиться и даже не всегда может сделать необходимые шаги по пути к цели, пусть и осознанно запрограммированные им, испытывая при этом выраженное аффективное напряжение. Трудности реализации действий могут быть следствием внутриличностного конфликта, например неадекватности уровня притязаний объективным возможностям человека, или тем, что была выбрана цель, не соответствующая истинному актуальному на данный момент мотиву (это хорошо описано К. Леонгардом для личностей с истероидной акцентуацией). В нашу задачу не входит анализ таких ситуаций и причин их возникновения. Укажем лишь, что он был успешно проведен при исследовании волевых действий как способа преодоления подобных ситуаций путем их намеренного и осознанного переосмысления [9]. В нашем контексте важно учитывать, что при мотивационно-волевом конфликте снятие аффективного напряжения, препятствующего достижению цели, является результатом действия личностных защит, своими корнями уходящих в сферу бессознательного. Роль защитных механизмов - структурного компонента личности в саморегуляции, как известно, заключается в контроле взаимодействия человека с реальностью, ее эмоционального и когнитивного восприятия, оценки и отношения к ней [7, 32 и др.].
Процесс осознанной произвольной саморегуляции непосредственно не связан с формированием и действием защитных механизмов в силу их различной функциональной направленности. Если функциональная роль осознанной саморегуляции - это управление выдвижением и достижением осознанно принятой субъектом цели, то функциональная роль защит в психической регуляции - преодоление аффективного напряжения, возникающего в процессе регуляции, контроль взаимодействия субъекта с окружающим его миром в целях сохранения и поддержания позитивного самоотношения.
Итак, очевидна необходимость исследования неосознаваемого пласта в регуляции активности, к рассмотрению которого мы приходим, изучая личностный аспект произвольной саморегуляции.
В то же время эта проблема является абсолютно неизученной в эмпирическом плане. Такое положение связано, на наш взгляд, не только с методологическими и теоретическими, но в первую очередь с методическими трудностями исследования бессознательного. Поэтому выбор внутри-личностных защит в качестве предмета рассмот-
стр. 13
рения в данном контексте определяется во многом и тем, что они (в отличие от большинства структур бессознательного) доступны наблюдению (при помощи соответствующих проективных методов) как проявления бессознательной сферы личностной организации, влияющие на индивидуальные особенности осознаваемой регуляции достижения целей. Кроме того, защитные механизмы - это динамические компоненты личностного содержания, что напрямую соотносится с процессуальными особенностями функционального аспекта саморегуляции.
Целью нашего эмпирического исследования было определение специфики проявления личностных защит в связи со структурой индивидуальных особенностей саморегуляции [21]. Предполагалось, что существует специфическое взаимодействие индивидуальных особенностей осознанной саморегуляции целедостижения и защит как неосознаваемых способов организации регуляции в ситуации внутриличностного конфликта.
Выборку составили 35 взрослых испытуемых, из которых 30 чел. здоровых и 5 чел. с диагнозом "пограничное личностное расстройство". Батарею методик составили: опросник "Стиль саморегуляции поведения-98 (ССП-98)"; Тест встроенных фигур А. Уиткина и др.; Тест чернильных пятен Г. Роршаха; методика "Рисунок человека" и Тематический апперцептивный тест (ТАТ). Отсутствие методического инструментария для исследования бессознательного в соотношении с сознательно протекающими процессами обусловило необходимость разработки нами новых показателей для известных проективных методик, описывающих результаты качественного анализа материала проективных методов в количественной форме. В этом плане наше исследование явилось первым и стало проверкой возможности применения такого подхода. (Подробное описание показателей и собранных эмпирических данных см. в публикации [21].)
Для каждого случая и в целом по группе был проведен качественный и количественный анализ (корреляционный и кластерный анализ, сравнение средних) соотношения индивидуальных особенностей, характерных для различных типов индивидуальных профилей саморегуляции, со спецификой действия защитных механизмов и особенностей личностной структуры.
Получены результаты, позволяющие предполагать, что существует специфика в использовании (выраженности того или иного вида) внутри-личностных защит в зависимости как от степени осознанной саморегуляции, так и от индивидуальной структуры регуляторного профиля.
Подтвердился полученный нами ранее результат: при наибольшей степени осознанной саморегуляции для испытуемых характерен высокий уровень поленезависимости и когнитивной дифференцированности, в данном случае - в сочетании с высокими возможностями переструктурирования ситуации сообразно своим индивидуальным потребностям, которые можно рассматривать как предпосылку к ее переосмысливанию, что связано с возможностями волевой регуляции. Таким образом, получено еще одно эмпирическое подтверждение: автономность и способность к саморегуляции являются личностными предпосылками высокой субъектной активности.
В то же время при выраженности внутриличностной конфликтности у испытуемых с высокой степенью осознанной саморегуляции наблюдается использование способов личностных защит, причем с преобладанием более зрелых их видов (по классификации Е. Т. Соколовой) [32]. Наши исследования показали, что, если человек при высоком индивидуальном уровне саморегуляции прибегает к средствам интрапсихической защиты, скорее, всего, таковыми будут: рационализация, позволяющая находить при помощи интеллектуальных операций доводы в пользу самооправдания или дискредитации внешней ситуации, а также изоляция, при которой характерно отделение аффекта от интеллекта. При менее развитой общей саморегуляции у испытуемых наблюдаются: проявление ригидности, мешающей своевременно менять цели и способы их достижения соответственно требованиям реальной ситуации, механизмы идентификации (с сильным другим) и проекции (приписывание другим людям своих вытесненных чувств).
Произвольную регуляцию достижения цели можно, правда, лишь до известной степени рассматривать как последовательно разворачивающийся процесс выдвижения цели, анализа и моделирования значимых для ее достижения условий, программирования исполнительской активности и оценивания результатов. Согласно нашим данным, на каждой стадии этого процесса актуализируются разные способы личностных защит, т.е. специфика снятия эмоционального напряжения обнаруживается в зависимости от реализуемой функции саморегуляции.
Оказалось, что осознанная регуляция особенно уязвима, подвержена нарушениям со стороны бессознательного и личностных малоосознаваемых конфликтов на стадии выдвижения целей. В ситуации высокой степени личностной конфликтности и аффективной напряженности влиянию бессознательного наиболее подвержено звено планирования, что сказывается на снижении действенности осознанно принимаемых целей. Это происходит за счет вытеснения и других примитивных защит, зачастую способствующих построению многочисленных нереалистичных планов. Полученные данные в то же время говорят о
стр. 14
разнонаправленном влиянии защит, которые отнюдь не всегда действуют негативно на регуляцию. Так, механизм сублимации при развитом планировании позволяет более детально воспринимать реальность и осознанно взаимодействовать с ней.
Процессы моделирования значимых условий получают личностную окрашенность благодаря особенностям восприятия субъектом реальности и механизмам зрелых личностных защит (в первую очередь, сублимации). Может ли субъект воспринимать объекты независимо от поля и свободно оперировать ими в представлении, воспринимает ли он реальность более рассудочно или эмоционально? Насколько он склонен не замечать то, что болезненно было бы увидеть, ограничиваться рамками сегодняшнего дня, не загадывать будущее, не оглядываться на прошлое и не прислушиваться к другим людям? Все эти особенности формирования представления об окружающей действительности влияют на процесс моделирования значимых условий ситуации в сознании субъекта.
Процесс программирования действий соотносится со способностью к тестированию реальности и отрицательно коррелирует с проявлением некоторых защитных механизмов - как зрелых, так и примитивных. Излишняя детальность и жесткость программ как некоторая избыточная осознанность может препятствовать снятию напряжения средствами личностных защит, указывать на существование внутриличностного паттерна "тирании долженствования" по А. Эллису [35] и приводить к невротизации. Процесс оценивания результата может подвергаться неблагоприятному воздействию ригидности как способа преодоления личностной тревожности, что отрицательно влияет на индивидуальный уровень саморегуляции в целом, мешает адекватно оценивать ситуацию и принимать решения о необходимых действиях. Снижение показателей регуляторной гибкости приводит к избеганию рефлексивной позиции и снятию напряжения путем выхода из проблемной ситуации.
Регуляторная самостоятельность связана с мерой зрелости Эго субъекта и его чувство ответственности. Наличие примитивных защитных механизмов свидетельствует не в пользу способности субъекта к самостоятельной регуляции. Использование же таких зрелых защит, как изоляция (отделение аффекта от интеллекта) и рационализация (поиск разумного оправдания своих неудач или уменьшения субъективной значимости недостигнутой цели), может быть свойственно субъекту с достаточно развитой самостоятельностью. Вообще, у такого субъекта преобладают способы защиты, позволяющие ему более эффективно "гасить" внутриличностные конфликты. В то же время в целом можно полагать, что самостоятельный субъект, скорее всего, довольно редко пользуется защитами как средством разрешения конфликта, поскольку наличие связей с защитами прослеживается лишь на уровне тенденции.
Итак, рассматривая осознанную саморегуляцию произвольной активности целостной личности, можно полагать, что многие трудности произвольного регулирования лежат в сфере неосознаваемых субъектом установок, мотивов и отношений с окружающим миром. Бессознательное с его конфликтами и дисгармонией как часть личностной сферы не может не влиять на эффективность регуляции выдвижения и достижения принятой субъектом цели. По-видимому, если и говорить о структуре целостного процесса психической саморегуляции, то именно об относительной вовлеченности в регуляцию сознания и бессознательного. Тогда можно говорить о существовании сопряженности между сложившейся структурой индивидуальной стилевой саморегуляции и спецификой используемых субъектом личностных защит в целях сохранения и развития целостности, уникальности личности и успешного достижения ею жизненных целей.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Развитие субъектно-деятельностного подхода к исследованию психики человека выдвигает на первый план проблему психологических механизмов саморегуляции - важнейшего системного субъектного качества. При исследовании индивидуальных проявлений саморегуляции, в свою очередь, встает проблема их личностных детерминант как своеобразных модуляторов индивидуальной активности субъекта в процессе выдвижения и организации достижения произвольно выбранных целей поведения.
Обобщая исследования личностных аспектов индивидуальных особенностей субъектной регуляции, отметим следующее. Активность субъекта опосредствуется целостной системой индивидуальной регуляции, которая, по существу, является проводником, связывающим и интегрирующим динамические и содержательные аспекты личности, осознанные и бессознательные ее структуры. Все психические средства, реализующие регуляцию целедостижения, могут и должны изучаться с точки зрения не только их взаимодействия, но и функциональной роли в осуществлении целостной регуляции. Наши исследования показали, что личностно- темпераментальные диспозиции определяют индивидуально-типические, стилевые способы регуляции целедостижения. Нами предложены методы их выявления и количественного описания. Индивидуально-типические способы саморегуляции наряду со специальными и общими способностями - это предпосылки формирования
стр. 15
множества индивидуальных стилей в конкретных видах учебной и профессиональной деятельности. Индивидуально-типические особенности саморегуляции, присущие человеку в силу его темперамента и характера, могут осознаваться субъектом активности; их проявление может изменяться от степени субъектной активности в процессе достижения принятой цели. По существу, именно возможность изменения степени субъектной активности и преодоления на этой основе негативных для достижения цели особенностей саморегуляции - это и есть собственно сущностная характеристика человека как субъекта достижения цели. И здесь на первый план детерминантой таких изменений выступают не столько динамические, темпераментальные, сколько содержательные аспекты личности, в том числе потребностно-мотивационная сфера. Ее структура формируется в процессе жизнедеятельности, актуализируется при решении конкретной задачи в зависимости от ее личностной значимости и может модулировать как степень индивидуальной саморегуляции, так и регуляторный профиль. На этом пути возникает много интересных и нуждающихся в исследовании вопросов.
И в заключение отметим следующее. В наше время много говорится о кризисе в психологии, о необходимости смены исследовательских парадигм. На наш взгляд, для эффективного исследования такой сложной психической реальности, как субъектная активность человека, нужно переходить от противопоставления различных подходов к корректному использованию методов исследования, развитых в различных парадигмах. Результаты нашей работы показали, что с экстраверсией и нейротизмом, основательно изученными при факторном подходе к исследованию личностной сферы, вполне продуктивно можно работать в парадигме субъектного подхода. А результаты клинических проективных методов исследования бессознательного обогащают представления о целостном процессе саморегуляции, полученные количественными опросными методиками. Будущее - за методологической либерализацией как основой эмпирических исследований при понимании ограничений каждой из сложившихся в психологии парадигм.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абульханова К. А. С. Л. Рубинштейн - ретроспектива и перспектива // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред.А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М: Изд-во "Академический проект", 2000. С. 11 - 26.
2. Анцыферова Л. И. Психологическое содержание феномена "субъект" и границы субъектно-деятельностного подхода // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Изд-во "Академический проект", 2000. С. 27 - 42.
3. Бодров В. А., Обознов А. А. Система психической регуляции стрессоустойчивости человека-оператора // Психол. журн. 2000. Т. 21. N 4. С. 32 - 40.
4. Брушлинский А. В. Андеграунд диамата // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Изд-во "Академический проект", 2000. С. 7 - 12.
5. Голиков Ю. Я., Костин А. Н. Особенности психической регуляции и классы проблемностей в сложной операторской деятельности // Психол. журн. 1994. Т. 15. N 2. С. 3 - 16.
6. Завалова Н. Д., Ломов Б. Ф., Пономаренко В. А, Образ в системе психической регуляции деятельности. М.: Наука, 1986.
7. Зейгарник Б. В., Братусь Б. С. Очерки по психологии аномального развития личности. М., 1980.
8. Зинченко В. П., Гордон В. М. Методологические проблемы психологического анализа деятельности // Системные исследования. М., 1976. С. 82 - 127.
9. Иванников В. А. Психологические механизмы волевой регуляции. М., 1991.
10. Карпов А. В. Психология принятия управленческих решений. М., 1998.
11. Конопкин О. А. Психологические механизмы регуляции деятельности. М., 1980.
12. Конопкин О. А. Психическая саморегуляция произвольной активности человека (структурно-функциональный аспект) // Вопросы психологии. 1995. N 1. С. 5 - 12.
13. Корнилова Т. В., Парамей Г. В., Ениколопов С. Н. Апробация методики А. Эдвардса "Список личностных предпочтений" на российских выборках // Психол. журн. 1995. Т. 16. N 2. С. 142 - 151.
14. Крупнов А. И. Целостно-функциональный подход к изучению свойств личности // Системные исследования свойств личности. М., 1994. С. 9 - 23.
15. Леонова А. Б. Психодиагностика функциональных состояний человека. М., 1984.
16. Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука, 1984.
17. Моросанова В. И. Стилевые особенности саморегулирования личности // Вопросы психологии. 1991. N 1.С. 121 - 127.
18. Моросанова В. И. Индивидуальный стиль саморегуляции в произвольной активности человека // Психол. журн. 1995. Т. 16. N 4. С. 26 - 35.
19. Моросанова В. И. Акцентуация характера и стиль саморегуляции у студентов // Вопросы психологии. 1997. N6. С. 30 - 38.
20. Моросанова В. И. Индивидуальный стиль саморегуляции: феномен, структура и функции в произвольной активности человека. М., 1998.
21. Моросанова В. И., Агафонова А. О. Индивидуальные особенности саморегуляции и личностные защиты // Регуляция психических состояний / Под ред. А. О. Прохорова. Казань, 2001. Вып. 3.
22. Моросанова В. И., Зателепина Н. В. Структура мотивации и саморегуляции поведения человека //
стр. 16
Социальная психология в периоды кризиса общества: Тез. докл. Всероссийской науч. конф. (Набережные Челны, 21 - 23 августа 2000 г.) / Под ред. В. В. Новикова, М. Г. Рогова, Г. С. Прыгина и С. П. Дырина. Набережные Челны: Изд-во Института управления, 2000. С. 187 - 188.
23. Моросанова В. И., Коноз Е. М. Стилевая саморегуляция поведения человека // Вопросы психологии. 2000. N 2. С. 118 - 127.
24. Моросанова В. И., Коноз Е. М. Диагностика и психологическая характеристика саморегуляции при экстраверсии и нейротизме: Учебно- методическое пособие для преподавателей психологии и студентов, школьных психологов и учителей. Набережные Челны: Изд-во Института управления, 2001.
25. Моросанова В. И., Сагиев Р. Р. Диагностика индивидуально- стилевых особенностей саморегуляции в учебной деятельности студентов // Вопросы психологии. 1994. N 5. С. 134 - 140.
26. Моросанова В. И., Соколова Л. А. Опросный метод для диагностики осознанного уровня саморегулирования деятельности. Сообщение 1. О связи осознанного уровня саморегулирования с успешностью деятельности // Новые исследования в психологии и возрастной физиологии. 1989. N 2. С. 14 - 18.
27. Моросанова В. И., Холопова Е. Н. Стиль саморегуляции и успешность предвыборной борьбы // Психологические аспекты социальной нестабильности. М., 1995. С. 110 - 120.
28. Ошанин Д. А. Предметное действие как информационный процесс // Вопросы психологии. 1970. N 3. С. 34 - 50.
29. Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Изд-во "Академический проект", 2000.
30. Русалов В. М. Модифицированный личностный опросник Айзенка. М., 1992.
31. Сергиенко Е. А. Природа субъекта: онтогенетический аспект // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Изд-во "Академический проект", 2000. С. 184 - 202.
32. Соколова Е. Т. Проективные методы исследования личности. М., 1980.
33. Шадриков В. Д. Проблемы системогенеза профессиональной деятельности. М., 1982.
34. Шапкин С. А., Дикая Л. Г. Деятельность в особых условиях: компонентный анализ структуры и стратегий адаптации // Психол. журн. 1996. Т. 17. N 1. С. 19 - 34.
35. Эллис А. Когнитивный элемент депрессии, которым несправедливо пренебрегают // Моск. психотерапевт, журнал. 1994. N 1. С. 7^47.
36. The Scientific Study of Human Nature: Tribute to Hans J. Eysenck at Eighty / Ed. by H. Nyborg. Pergamon, 1997.
37. Eysenck H. J., Eysenck M. W. Personality and individual differences: A natural science approach. N.Y.: Plenum. Perspective, 1985.
PERSONAL ASPECTS OF SELF-REGULATION OF HUMAN VOLUNTARY ACTIVITY
V. I. Morosanova
Dr. sci. (psychology), professor, head of laboratory, Psychological Institution of RAE, Moscow
The problem of individual peculiarities of regulation of human voluntary activity within the framework of subject of activity approach is considered. For the first time the results of empirical researches of individual peculiarities of regulation are generalized related to degree of extraversion and neurotism, structure of needs and motivational sphere as well as specificity of personal defences. It is shown that individual system of regulation has integrative role linking together dynamic and meaningful structures of subject's personal spheres and conscious and unconscious ones. Each personal sphere is viewed considering its functional role in the whole regulation process of human voluntary activity.
Key words: subject and personality, individual peculiarities of regulation, style of self-regulation, extraversion, neurotism, motivational tendencies, personal defences.
стр. 17
К 30-ЛЕТИЮ ИНСТИТУТА ПСИХОЛОГИИ РАН. ИТОГИ И ПЕРСПЕКТИВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ В ПСИХОЛОГИИ ТРУДА В XXI ВЕКЕ
Автор: Л. Г. Дикая
(c) 2002 г. Л. Г. Дикая
Докт. психол. наук, зав. лабораторией психологии труда ИП РАН, Москва
Обобщены результаты исследований лаборатории психологии труда за период с 1995 г. по настоящее время в контексте основных направлений развития этой отрасли науки на новом этапе научно-технического прогресса и современных социально-экономических преобразований. По каждому направлению анализируются разрабатываемые сотрудниками лаборатории методологические подходы и теоретические концепции, способствующие решению основных проблем психологии труда. Отражено объективное положение, сложившееся в обществе и психологической науке, и проанализированы попытки научного решения важнейших проблем психологии труда на общих методологических основаниях.
Особое внимание уделено обобщению результатов исследования актуальных для субъекта труда как личности и как профессионала психологических проблем, возникающих в сложной профессиональной деятельности и при совладании с трудными функциональными состояниями в экстремальных и стрессогенных условиях.
Ключевые слова: субъект деятельности, профессиональная деятельность, межсистемный подход, профессионализм, профессиогенез, психологическая система деятельности, межсистемное взаимодействие, психическая саморегуляция, экстремальные условия, функциональное состояние, совладание со стрессом, адаптация.
В настоящее время исследования в психологии труда направлены преимущественно на гуманизацию и безопасность труда человека, повышение надежности и эффективности его деятельности. Труд одновременно рассматривается как эколого-социальный и психолого-экологический феномен, в процессе изучения которого происходит синтез психологии, социологии и экологии с целью обеспечения его экологической безопасности.
Актуальность этих направлений определяется качественно новым этапом в развитии научно-технического прогресса и значительными социально- экономическими переменами в нашем обществе. В начале XXI столетия мы вступаем в фазу научно-технической революции, когда тенденции развития современных технологий в военных областях, промышленности и бытовой индустрии становятся чрезвычайно опасными по последствиям своего воздействия. С технической точки зрения наш мир становится все более хрупким и уязвимым. Цивилизация, в которой массовое сознание инфантильно, а технические возможности ее уничтожения колоссальны, становится все менее безопасной. Человечество психологически оказалось не готово к появившимся технологическим возможностям использования сложнейшей техники, а еще раньше - к ее проектированию. Наше сознание давно отстало от того, что принято считать научно-техническим прогрессом в области технологий. Качественное усложнение техники - развитие крупномасштабных технических комплексов, опасных технологий и новых социотехнических систем - приводит к значительному усложнению и изменению роли человека в управлении этой техникой, усугублению отрицательных социальных воздействий на природу и общество, ко все большей зависимости человека от постоянно усложняющейся системы жизнеобеспечения.
Для того чтобы сделать ее безопасной и эксплуатировать эффективно, необходимо обладать совсем другой психологией, более высоким уровнем коллективной ответственности и знаниями, соответствующими современному состоянию науки и развитию современных технологий.
В связи с этим особую остроту приобретают социально-нравственные аспекты проблем проектирования и эксплуатации новейшей техники: компетентность, ответственность, социальная зрелость профессионалов. Но по сравнению с тем, какое внимание в психологии уделяется глобальным переменам в социально- экономической жизни общества, происходящие сегодня революционные изменения в области технологий незаслуженно игнорируются фундаментальной наукой.
стр. 18
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ РОЛИ ЧЕЛОВЕКА НА СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ РАЗВИТИЯ ТЕХНИКИ
На сегодняшний день проблема культуры техногенной безопасности является общепризнанной, но до настоящего времени она недостаточно проработана с точки зрения психологических категорий и подходов. Исходя из безусловного приоритета роли человека в обеспечении безопасности, понимая, что никакая сверхнадежная техника сама по себе его безопасность не обеспечит, исследователи в конечном итоге парадоксальным образом остаются в однонаправленной зависимости от рационалистически технократической парадигмы и заданных конкретных технологических решений. И до сих пор основные проблемы психологии труда и инженерной психологии связаны с различного рода аспектами взаимодействия человека с техническими устройствами и системами управления ими.
Теоретический анализ современного этапа исторического развития техники, проведенный Ю. Я. Голиковым, позволил не только определить основные тенденции в развитии техники: значительное возрастание числа крупномасштабных сложных технических комплексов (СТК), расширение степени автоматизации процессов управления техническими объектами, - но и описать факторы, оказывающие значительное влияние на надежность и безопасность функционирования СТК. Основным фактором, подчеркивает Голиков, становится развитие новых системных свойств этих объектов - многообразие, сложная, еще не до конца познанная физико-химическая природа процессов функционирования систем (в частности, ядерных, химических, электромеханических процессов в атомной энергетике), нестабильность, нелинейность межсистемных взаимодействий в объекте, нестационарный характер воздействия на человека экстремальных условий внешней среды (например, космического пространства, социально-экономических новаций) и, как следствие, снижение им их контролируемости [8, 9, 12, 13].
Именно эти факторы становятся причиной возникновения разного рода нерасчетных, непредвиденных ситуаций, где проявляются потенциальные свойства СТК либо объединяющего, либо деструктивного характера, вследствие которых объект или сохраняется как метасистема, или распадается на автономно функционирующие системы, или превращается в системный комплекс. Поэтому для СТК главной задачей в процессе его проектирования и эксплуатации необходимо считать решение проблемы потенциальности и раскрытия потенциальных системных свойств объекта [7, 68].
В системных исследованиях структурной организации и типологии объектов сложной природы в работах И. В. Блауберга, В. Н. Садовского, Э. Г. Юдина, Дж. фон Неймана, Дж. Клира, Г. Николиса и И. Пригожина, Г. Хакена, Э. Янча, С. П. Курдюмова и Г. Г. Малинецкого, Б. С. Флейшмана, Д. С. Конторова, В. Н. Костюка, А. И. Яблонского и др. понятие потенциальности в той или иной интерпретации рассматривается во взаимоотношениях с понятиями целостности, сложности, неформализуемости, нелинейности, неравновесности, неопределенности, непредсказуемости. Обобщая эти представления, Голиков определяет потенциальность в управлении сложными техническими комплексами как определенную возможность возникновения непредвиденных разработчиками ситуаций управления, детерминированных различными факторами сложности техники, как объективными, так и субъективными (цит. по [8]).
До настоящего времени актуализация потенциальных свойств СТК реализуется разработчиками только на этапах его проектирования и создания, при формировании расчетных ситуаций управления. Этот этап можно охарактеризовать как "пассивное ожидание" проявлений потенциальных свойств объекта, так как уже здесь эпизодически возникают непредвиденные разработчиками ситуации управления, которые впоследствии решаются ими при модернизации и усовершенствовании техники. Данная идеология, сформированная для менее сложной техники, "автоматически" переносится и на более совершенные технические комплексы без должного рассмотрения специфики их системных свойств, что, безусловно, является некорректным с методологических позиций системных исследований. "Пассивная" стратегия решения проблемы потенциальности не может и не должна считаться адекватной новой реальности: открытости области существования управления, неограниченному объему потенциальных ситуаций, высокой значимости эффективности функционирования комплекса для общества, возможности негативных последствий непредсказуемых ситуаций управления [7, 68, 69]. Поэтому Голиков обосновывает необходимость решения исследуемых проблем в данном классе техники "активной" стратегией, включающей: целенаправленный поиск, раскрытие и актуализацию потенциальных свойств объекта на всех этапах его проектирования, эксплуатацию в совместной деятельности всех профессионалов-разработчиков, операторов, инженерных психологов. Эта стратегия предполагает кардинальное изменение роли оператора в управлении СТК: переход от нормативного, исполнительного характера его труда на испытательный, поисковый, более активное участие в проектировании инженерных психологов, установление равноправных отношений между ними и разработчиками, учет социаль-
стр. 19
ных аспектов труда и условий жизни профессионалов.
В качестве возможных вариантов решения проблемы Ю. Я. Голиков и А. Н. Костин в своих исследованиях рассматривают следующие инженерно-психологические методы: моделирование операторами непредвиденных ситуаций управления, включение их в в состав экспертной системы как средства поддержки при осуществлении ими этих функций, построение специальных этапов системы профессиональной подготовки операторов к инженерно-проектировочным задачам. Инженерные психологи, профессиональной задачей которых является решение этих проблем, также должны стать непосредственными участниками проектирования, создания и эксплуатации объектов.
В связи с кардинальным изменением характера труда, роли и социального статуса операторов, инженерных психологов и других специалистов для эффективного управления современными крупномасштабными техническими комплексами и социотехническими системами необходимо разработать новые методологические подходы к взаимодействию человека и техники. В них должны найти отражение особенности системно-структурной организации разных классов техники и факторы их объективной сложности, специфика психологического содержания деятельности профессионалов и субъективная сложность их активности при проектировании и эксплуатации технических объектов [8, 12, 15,70].
РАЗРАБОТКА НОВЫХ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ПОДХОДОВ И ПРИНЦИПОВ АНАЛИЗА МЕЖСИСТЕМНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
На современном этапе научно-технического прогресса подходы к определению роли человека в эксплуатации техники и к решению проблем инженерно- психологического проектирования технических объектов в отечественной инженерной психологии и психологии труда до настоящего времени в большинстве исследований базируются на антропоцентрическом подходе, представленном в трудах А. Н. Леонтьева, Б. Ф. Ломова, Н. Д. Заваловой, В. А. Пономаренко и др. В теоретическом аспекте этот подход основывается на психологической теории деятельности человека как субъекта труда, познания и общения и предполагает анализ структуры и динамики операторской деятельности "от человека к машине (технике)". В русле его были разработаны концепции автоматизации и инженерно-психологического проектирования систем "человек-машина", адаптации человека и машины, взаимодействия оператора с системами управления и средствами отображения информации, представленные в трудах В. Ф. Рубахина, А. А. Крылова, В. М. Ахутина, В. Ф. Венды, А. И. Галактионова, Г. В. Суходольского и других. В последние годы антропоцентрический подход стал одной из ведущих теоретических позиций и в зарубежных исследованиях (Ч. Биллингс, Б. Кантовиц, Р. Соркин, Н. Морей, Д. Миллер, А. Суэйн, Г. Йоханнсен, А. Левис, Х. Стассен и др.), в которых проблемы проектирования и эксплуатации современной техники решаются с учетом когнитивных процессов в деятельности человека (цит. по [8, 70]).
В то же время при решении проблем повышения надежности социотехнических систем, в частности объектов атомной энергетики, получают развитие новые подходы и концепции социоцентрической направленности - макроэргономика, антропотехнология, культура автоматизации, культура безопасности, в которых внимание проектировщиков акцентируется на социальных, организационных, управленческих, экономических и личностных факторах функционирования социотехнических систем. Это нашло отражение во многих работах зарубежных и отечественных исследователей - М. Монмоллена, Дж. Тэро, О. Брауна, Дж. Бендерса, Н. Мешкати, Г. Салвенди, В. Н. Абрамовой, М. И. Бобневой, Г. Е. Журавлева, Б. В. Ломакина, Ф. Е. Иванова, В. П. Третьякова, В. И. Смутьева и др. (цит. по [8]). Акцент в этих работах ставится на изучении социально- психологических аспектов субъект-объектных отношений в технике, а также разработке макроэргономических принципов, междисциплинарных методов и средств анализа и проектирования социотехнических систем, включающих оценку воздействия на деятельность операторов "макрофакторов": социальных отношений, межличностных и межгрупповых взаимодействий.
Особенно отчетливо это проявляется в решении проблем культуры ядерной безопасности. Анализ статистических данных о причинах аварийности в атомной отрасли красноречиво свидетельствует о необоснованной уверенности физиков и инженеров в самодостаточности формализованных, математических дисциплин для решения проблем ядерной безопасности и о пренебрежительном отношении к гуманитарным наукам, либо о том, что традиционные подходы к проблемам атомной отрасли ограничены и не позволяют эффективно их решать. Но даже понимание необходимости нового, основанного на общих человеческих категориях подхода к проблемам разрешения драматических противоречий "ядерной идеи", носит интуитивный, не всегда четко отре- флексированный характер. И психологи, занятые решением задач учета и использования "человеческих факторов" в процессе формирования культуры безопасности, ограничиваются в большинстве своем либо техническими аспектами разработки проблематики, либо проблемами
стр. 20
эффективного и безопасного, иначе говоря, "культурного" использования ядерной энергии (М. И. Бобнева, Г. Е. Журавлев, С. О. Парсонс, N. Mehkati, Y. Fujita, G. Rochlin, A. Meier, K. H. Roberts, E. H. Schein, J. J. Mitroff, R. H. Kilmann, J. M. Jackson, В. Н. Абрамова, В. П. Третьяков, В. А. Машин и др.; цит. по [1]).
На наш взгляд, для культуры ядерной безопасности фундаментальным должно стать выяснение того, ради чего работают специалисты в области атомной энергетики, как они воспринимают ядерную безопасность, в чем смысл их деятельности.
Ранее М. И. Бобнева и С. И. Кириленко на примере проблемы ядерной безопасности выделили специфические социально-психологические факторы, определяющие понимание радиационной опасности специалистами [1]. В последующих работах Кириленко показал, что специфика их восприятия обусловлена не столько спецификой объекта [45, 46, 75], сколько особенностями мотивационной сферы и целеполагания в ситуациях, затрагивающих образ Я специалистов ядерно-энергетического комплекса. Среди качеств личности на первое место выходят ценностные ориентации, связанные с ее развитием, конструктивным преодолением кризисных периодов, в основе которых лежит переосмысление собственных ценностей и их смыслового содержания. Именно общая направленность ценностных ориентации специалистов - на себя, другого человека и на деятельность - становится ключевой для решения ими вопросов, связанных не только с ядерной безопасностью, но и безопасностью эксплуатации любых сложных социотехнических систем.
Оценивая в целом соответствие отечественных и зарубежных инженерно- психологических подходов и концепций системным свойствам современных сложных технических комплексов, Голиков отмечает, что их основными недостатками являются разнородность доминирующих направлений решения задач организации субъект-объектных отношений (технократические, сциентистские, антрополого-социологические) и неполнота рассмотрения закономерностей развития свойств объекта, социальных аспектов активности субъектов разных профессиональных групп. Наиболее распространенными понятиями, определяющими объект исследования, в данных концепциях являются: система "человек-машина", интерфейс между человеком и компьютером и социотехническая система. Однако область их существования этим не ограничивается, эти охватывают все многообразие автоматизированных технических объектов, что позволяет ставить вопрос о правомерности такой абсолютизации. Отсутствие общего варианта классификации техники еще более затрудняет оценку применимости подходов и концепций для разных классов объектов, проверку адекватности их теоретических позиций и методов решения проблем проектирования.
И самое главное, в теоретических позициях существующих подходов и концепций недостаточно отражены закономерности и особенности функционирования профессионала на объектах со свойствами потенциальности, неустойчивости, нестабильности, а также в критических функциональных состояниях оператора, возникающих при работе на этих объектах, которые и характеризуют процесс развития и усложнения техники, описывают системные свойства объектов нового класса техники - СТК [11, 13,71]. Поэтому современный этап развития техники требует разработки новых методологических оснований ее анализа и проектирования.
В то же время, Голиков и Костин считают, что доминирующий в настоящее время в методологии отечественной психологии системный подход не позволяет в полном объеме проанализировать сложную природу современных технических объектов. Происходящие в последнее время переосмысление, дополнение и уточнение основных положений системного подхода часто входят в противоречия с другими его положениями и тем самым нарушают его теоретическую строгость. Избежать возникающие противоречия, по мнению авторов, позволит разрабатываемый ими межсистемный подход, который постулирует возможность иррациональных форм взаимодействий, отсутствие целостности, иерархии и управления в сложных объектах, в частности, в рассматриваемых СТК [10, 11].
Необходимость межсистемного анализа, по мнению авторов, подтверждают многочисленные накопившиеся в психологии данные, которые выходят за объяснительные рамки системного подхода. К ним авторы отнесли рассматриваемые Б. Ф. Ломовым, Д. Н. Завалишиной и В. А. Барабанщиковым представления о сменной детерминации, ее нелинейности и опосредованности, которые фактически являются отражением неоднозначности, непропорциональности, противоречивости, изменчивости и многообразия иррациональных форм отношений между различными психическими процессами. Нарушение в психике субординации "высшее-низшее", показанное Д. Н. Завалишиной, и понимание иерархии как гетерорархии, взаимосодействия, предлагаемое Ю. И. Александровым, противоречат другому принципу системного подхода - принципу управления, так как предполагают возможность межсистемных отношений, отличных от прямого соподчинения. Из факта предвидения, прогнозирования изначально неизвестного, раскрытого А. В. Брушлинским в процессах мышления, также следует, что поиск нового в мышлении часто носит иррациональный
стр. 21
характер и реализуется на основе механизмов иррегуляции. По данным Л. И. Анцыферовой, системным принципам противоречит также потеря человеком своей идентичности, целостности, интегрированности в результате постоянных колебаний между недисциплинированностью сознания, ассоциативностью мышления, нерациональностью чувств и миром логически обоснованных выводов и поступков; при этом невозможна никакая системность (цит. по [8, 9]). Раскрытые Л. Г. Дикой неоднозначность и иррациональность отношений между психологическими системами профессиональной деятельности и деятельности по саморегуляции функциональных состояний, возможность смены их доминирования по мере возрастания экстремальности, также рассматриваются ею с позиций полисистемного подхода [19, 20, 22, 23].
Эти данные подтверждают то, что область применения системного подхода не может быть адекватно распространена на абсолютно все существующие в действительности объекты сложной природы, в том числе системные комплексы с дезинтегрирующими и иррациональными типами связей и взаимодействий. Системный подход был и остается методологической позицией для изучения определенного класса сложных объектов-систем, но по существу понятий и принципов его следует считать внутрисистемным подходом. Поэтому постановка проблемы исследований межсистемных взаимодействий и разработка положений и принципов межсистемного подхода рассматриваются авторами как поиск возможных вариантов преодоления ограничений существующих методологических подходов к роли человека в современной технике. Ими была выделена малоисследованная проблемная область в психологии труда, инженерной психологии и эргономике -изучение взаимосвязей свойств объекта и методологических средств их анализа, соотношения объективной сложности техники и субъективной сложности активности профессионалов, особенностей активности субъектов в индивидуальной сфере, межличностных взаимодействиях и социальной сфере для разных классов техники.
За последнее пятилетие Голиков и Костин сформулировали и экспериментально обосновали основные положения и принципы межсистемного подхода как методологического основания исследований сложных человеко- машинных комплексов, определяемых ими как некоторое множество иррационально взаимодействующих систем [8, 15, 47, 70].
На основе описанных выше свойств и качеств системных комплексов ими были сформулированы принципы межсистемного анализа, отличающиеся от существующих в системном подходе. Это прежде всего принцип соединенности, отражающий основное качество системного комплекса - наличие иррациональных межсистемных взаимодействий при объединении самостоятельных систем в комплекс. Принцип неупорядоченного множества определяет состав систем, входящих в комплекс, и их наиболее характерное свойство -неупорядоченность. Многообразие и допустимость значительной изменчивости типов межсистемных взаимодействий определяет принцип вариативности. Непропорциональность и несоизмеримость между воздействиями и их результатами в процессе межсистемных взаимодействий выражает принцип иррегуляции. Принцип неоднозначной обусловленности определяет содержание и характер межсистемных взаимодействий в зависимости от соотношения между целями, ценностями и нормами отдельных систем. И наконец, принцип разнонаправленной активности раскрывает возможность многовариантности процессов функционирования и развития системного комплекса.
Актуальной стала проблема разработки новых принципов распределения функций между человеком и автоматикой. В последние годы в отечественной психологии после бума 70-х гг. XX в. данная проблема фактически не разрабатывалась. В то же время в зарубежных работах интерес к этой проблеме, как отмечает Костин, значительно возрос. В качестве новых решений можно выделить принципы синергии (A. H. Levis, N. Moray, B. S. Hu, 1994); распределение когнитивных функций (I. S. MacLeod, R. Scaife, 1997); варианты явного и скрытого динамического распределения функций, ориентированного на оператора или события, (A. J. Tattersall, C. A. Morgan, M. Newman, 1997); адаптивное распределение функций (D. Beevis, P. Essens, 1997); (цит. по [47]). С этих позиций Костин продолжил работу по развитию идеи активного оператора, результатом которой стала разработка принципа взаимного резервирования оператора и автоматики при распределении функций между ними. Экспериментально было подтверждено, что основу этого распределения составляет не сравнение возможностей человека и автоматики (П. М. Фиттс), не их дополнительность (Н. Джордан) и даже не необходимость обеспечения определенного уровня рабочей нагрузки (при динамическом или адаптивном распределении) или активности операторов (Н. Д. Завалова, Б. Ф. Ломов и В. А. Пономаренко), а учет возможностей и ограничений двух разных профессиональных групп людей: разработчиков автоматизируемых систем управления и операторов, непосредственно управляющих техникой. В результате такого подхода наблюдается снижение недоверия между разработчиками и операторами и одновременно организуется равноправное содействие, сотрудничество, партнерство между ними, что дает возможность по-ново-
стр. 22
му и более эффективно подойти к решению проблем автоматизации и обеспечения надежности управления техникой. Проведенное экспериментальное исследование на авиационных компьютерных симуляторах по управлению реактивными самолетами подтвердило возможность практической реализации принципа взаимного резервирования оператора и автоматики [15, 47, 68, 71, 76].
Можно сделать вывод о том, что многовариантность отношений между системами является источником функционирования и развития системного комплекса, определяет и объясняет активность отдельных систем и задает направленность их взаимодействия. Межсистемные отношения в этом взаимодействии обусловливаются индивидуальными целями каждой из систем, совпадающими или не совпадающими между собой. Эти же закономерности были выявлены Дикой во взаимодействии регуляторных систем в триаде деятельность-личность-состояние при анализе взаимодействия психологических систем профессиональной деятельности и деятельности по саморегуляции функционального состояния [22,23,24].
ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ И РЕЗУЛЬТАТЫ В ИЗУЧЕНИИ ПРОФЕССИЙ И ПРОФЕССИОНАЛИЗМА
Проблематика и направления научных и практических исследований в психологии труда всегда определялись ситуацией, складывающейся в сфере труда, социально-психологическими и экономическими факторами развития трудовых отношений, методологическими и теоретическими подходами и концепциями, разрабатываемыми в фундаментальной психологической науке.
В нашем быстроменяющемся мире ведущей тенденцией в теоретико- методологических исследованиях психологии труда является анализ профессиональной деятельности в контексте социальных отношений. Раньше считалось, что социальные условия можно вынести за рамки исследования собственно психологии труда (как фактор постоянный и управляемый), а требуемые моральные качества априори формируются существующей системой идейно-нравственного воспитания, и поэтому основными считались проблемы психологического анализа деятельности, профотбора и профессиональной подготовки преимущественно по критериям функциональной эффективности. Радикальные социальные перемены и значительные изменения профессиональной структуры в России выявили значимость именно тех качеств личности, за которые ответственны социально- идеологические факторы. В настоящее время психология труда может быть определена как социально-ориентированная отрасль психологии с перспективой выхода на системное рассмотрение психологии профессионала в структуре взаимосвязей различных аспектов обыденной и социальной жизни современного человека.
Поэтому в разрабатываемой В. А. Вавиловым эволюционно- холистической концепции профессиогенеза ключевым является понятие психологической целостности, в котором применительно к субъекту труда разрешается основное противоречие между исследованиями конкретных психологических и профессиональных характеристик, определяющих уровень мастерства, и социально-психологических черт, характеризующих его как работника в данный исторический период и социально-экономическими условиями, определяющими способ существования [4, 5, 6]. По утверждению Вавилова, только ориентация на этот обобщенно-психологический тип работника позволит определить средства организации производства, содействующие росту производительности и качества труда в национальном масштабе и повышающие уровень жизни населения. Так было в США, где на протяжении прошлого столетия каждому их трех периодов значительного подъема экономики соответствовала определенная смена обобщенно- психологических типов субъекта труда, которые условно определены автором как "экономический", "социальный", "гуманистический". Так было в Японии, когда проводилась ориентация на "корпоративного" работника. В рамках разработки данной концепции можно говорить о психологическом законе соответствия технических возможностей производства и социальных условий воспроизводства рабочей силы обобщенному типу работника, исполнение которого может привести к подъему производства и благосостояния страны, а нарушение - к их падению.
Использование современных информационно-технических средств и организационных принципов позволяет, по мнению автора этой концепции, построить динамическую структуру информационно-психологического пространства профессиональной деятельности, адекватную психологическим характеристикам работника, в которой создаются предпосылки преодоления того, что С. Л. Рубинштейн называл "разрывом бытия на три несвязанные сферы - природу, общество и мышление". Этот феномен и был положен в основу психологического закона гармонического соответствия психологических начал человека (индивидуального, социального, духовного) основным реалиям его мира (естественно-природным, социально-техническим, культурно- профессиональным), соблюдение которого обусловливает совершенствование работника и его творческую активность. Вавилов проанализировал основные тенденции развития профессий, соотнесенные с двумя формами прогресса: технического и социального. С этих позиций определены основные характеристики профессиогенеза как историчес-
стр. 23
ки развивающего процесса профессионализации общества. На основе данной концепции Вавилов начал разрабатывать новый подход к оценке роли и места способностей в труде и жизни человека, выделив четыре периода профессиональной жизни, каждый из которых характеризуется проявлением особого типа способностей [4]. Он подошел к анализу понятия профессии как социального института, обеспечивающего гармоническое взаимодействие индивидуального и общественного в едином информационно-психологическом пространстве, роль субъекта в котором состоит в преодолении разрыва между институциональным и деятельностно-личностными аспектами профессии, и выявил отличия профессионального действия от социального и естественного [4, 6]. Он также определил критические условия взаимодействия человека, общества и государства в профессиональном труде, способствующие их взаимному развитию, и описал психологические условия адекватного построения политики занятости [3, 5].
Все это неизбежно привело к тому, что в изучении проблем повышения эффективности трудовой деятельности приоритетными стали исследования роли субъекта в социально-оперативной среде, а именно поиск личностных, индивидуальных и социально обусловленных характеристик человека как субъекта деятельности во взаимодействии с характеристиками оперативной среды и разработка базисных универсальных и гибких моделей профессионала.
В результате проведенных исследований Е. П. Ермолаева предложила концепцию оперативной среды, которая позволила ей обосновать условия, обеспечивающие единство в изучении разных профессиональных групп (операторов, менеджеров, предпринимателей), классифицировала и выделила типологию оперативных сред, включающую не только деятельностные, но социальные и субъектные характеристики профессионала [30, 36]. Наибольшее воздействие на эффективность профессиональной деятельности имеют оперативные среды следующих типов: замкнутого корпоративного, переменно-ситуативного, вероятностно- прогностического, когнитивно-конфликтного и эмоционально-конфликтного [40]. Ею выделены две ведущие формы поведения субъекта в оперативной среде и систематизировано описание поведенческих признаков по основным факторам - защищенность/незащищенность от среды и активность/пассивность в преобразовании среды; обоснована необходимость формирования психологической готовности к решению оперативных задач в соответствии с личностными и индивидуальными характеристиками человека, типом самих решаемых задач и ситуацией их решения [31, 34].
Такой акцент на вопросах социальной обусловленности психологии профессионала может позволить преодолеть главный психологический конфликт двух взаимоисключающих тенденций: повышения профессиональной мобильности населения и роста требований к профессиональному образованию и мастерству.
Произошедший в последнее десятилетие XX в. в России распад прежней социально-экономической системы привел к переоценке ценностей и пересмотру личностных позиций профессионалов по отношению к общественным нормам, корпоративным и личным интересам, в результате чего актуализировались психологические конфликты в профессиональной сфере (личностные и социальные), зародившиеся еще прежде. Можно сказать, что начался период профессиональной переидентификации: крушения иллюзий и обретения новой профессиональной идентичности.
Развиваемые Ермолаевой представления о профессиональной идентичности в целом согласуются с современными тенденциями в западной психологии (J.L. Holland, 1997; С. Bergmann, 2000), где профессиональная идентичность рассматривается как компонент личностной идентичности, обеспечивающий успешную профессиональную адаптацию, и как доминантный фактор профессиональной карьеры, базирующийся на компетентности, профпригодности, интересе к работе и балансе со средой [37, 39, 40]. В России по сравнению со стабильными странами профессиональная идентификация имеет более подвижную и широкую базу и ориентирована преимущественно на выявление закономерностей профессиогенеза и его социального эффекта, а не только на определение факторов успешности индивидуальной профессиональной карьеры. В этом аспекте проблемы профессиональной идентичности - ее корней, срезов, методов исследования - рассматривались в русле концепции профессиогенеза как комплексной социально обусловленной характеристики субъекта трудовой деятельности - профессионала [37, 38, 39].
Была исследована динамика содержательных, структурных и параметрических аспектов идентичности профессионала в меняющихся условиях деятельности, определена роль профессиональной идентичности как комплексной характеристики соответствия и универсального основания адаптации человека в разных профессиональных средах. Ключевым для дифференциации аспектов, связанных с определением понятий нормы и идентичности применительно к профессионалу, является понятие "внутренние идентификационные требования профессии". Речь идет о совокупности тех сущностных, знаковых и функциональных признаков, по которым человек выбирает профессию, а сам профессионал идентифицирует
стр. 24
себя в ней. Если признаки, используемые для идентификации, полностью совпадают у человека как потребителя профессии, общества как заказчика и профессионала как исполнителя, то можно говорить о профессиональной идентичности. На основании этих результатов предложен принцип цикличности профессионального развития как общей закономерности всех его аспектов, движущим фактором которого служит преобразующая деятельность, а регулятором - профессиональная идентичность [38]. В связи с этим Ермолаева начала исследования психологических барьеров в профессиональной деятельности и разработала четырехмерную модель профессионального барьера в становлении профессионала, на основе которой выделила классификационные основания и типологию психологических барьеров, влияющих на смену профессионально-деятельностных стереотипов. Ею также выявлены механизмы порождения психологических барьеров, разработаны в экспериментальных исследованиях конкретные методики диагностики психологической готовности и психологических барьеров, сформулированы психологические принципы их коррекции у разных групп профессионалов [31,33 - 35].
На основе этих представлений о профессиональной идентичности она сформулировала новую для нашего общества проблему - профессионального маргинализма, являющегося поведенческим и концептуальным антагонистом профессиональной идентичности. Актуальность исследований этого феномена значительно возросла в последние годы в связи с радикальными социальными переменами в России, вследствие чего барьеры становятся типичными и наиболее опасными явлениями в профессиях, которые относятся к сфере социально значимых видов труда [44, 45]. В отличие от известных понятий "маргинальность", "маргинальный человек" (R. Park, F. Kerckhoff, T. McCormick; цит. по [41]), относимых к конкретным лицам или социальным группам, например безработным, Ермолаева считает, что понятие "профессиональный маргинализм" отражает массовидное явление эпохи перемен и определяет маргинальный статус человека как "край" по отношению к социально востребованным нормам профессии, причем включает в число маргиналов не только "отверженных", но и действующих на своих рабочих местах. Профессиональный маргинализм - это своего рода "сшибка условного рефлекса" в сфере трудовых отношений и трудового поведения при фундаментальных изменениях в структуре "социально-профессионального пространства", которое в быстроменяющемся мире выступает для профессионала в роли враждебной "оперативной среды".
Ермолаева разработала типологию маргиналов, выделила аспекты и признаки профессионального маргинализма, его исторические, социальные и психологические корни; описала структуру, механизмы и профессиональные установки маргинального сознания. Выявлена ядерная структура свойств маргинализма, включающая неадекватность ментальной базы, "потребление" профессии, имитация деятельности и профессионального сознания, "эффект края" [40]. Определена психологическая специфика маргинализма в социально- значимых профессиях и уточнен их статус по критериям: а) субъект-объектных отношений: объектом профессионального воздействия является субъект; б) социального резонанса: профессия как фактор социальной устойчивости (безопасности) общества и психологического комфорта его членов; в) включенности в структуру общественного сознания: постоянный компонент на верхних уровнях иерархии ценностей [41]. Наблюдаемый в настоящее время сдвиг баланса между профессионалами и маргиналами в сторону маргинализма снижает порог социальной приемлемости качества профессионального труда, что в сфере социально значимых профессий означает переход черты безопасности профессионала для общества.
В лаборатории продолжились и традиционные для психологии труда исследования различных профессий, но акцент в них был сделан на социономических профессиях и поиске новых подходов и методов профессиографического анализа. Именно эти профессии на данном этапе профессиогенеза появились в нашем обществе в связи с социально- экономическими изменениями и новыми технологиями и стали объектом исследования психологов.
Так, в результате эмпирического исследования взаимосвязи удовлетворенности трудом с личностными характеристиками специалистов, проведенного Л. Г. Дикой и О. И. Сидоровой на примере служащих отдела внутренних дел (ОВД), была построена обобщенная (факторная) модель удовлетворенности трудом, основными составляющими которой являются удовлетворенность содержанием деятельности и межличностными отношениями. Выявлены ведущие факторы, усиливающие агрессивность и конфликтность работников - неудовлетворенность отношениями с руководством и коллегами. Только лица, проявляющие общительность, ориентированные на принятие и социальное одобрение, стремление быть в согласии с мнением окружающих, в большей степени удовлетворены как содержанием деятельности, так и реальной оплатой труда и льготами. Выявлена связь отрицательных психических состояний и конфликтов в межличностных отношениях и показано, что они детерминируются различными индивидуально- и социально-психологическими качествами. Эти данные были предложены для использования при
стр. 25
отборе на социономические профессии определенного профиля.
В другом эмпирическом исследовании, которое провели Л. Г. Дикая, Т. Н. Банных и С. Рязанова на группах банковских работников и менеджеров, была выявлена неоднозначность связи между уровнем развития само актуализации и степенью переживания неприятных ситуаций. Интенсивное переживание профессиональных стрессовых ситуаций, связанных с карьерой и профессиональной оценкой, у начинающих специалистов не способствует процессу профессиональной самоактуализации: у них развивается репродуктивное мышление, снижаются креативность и стремление к познанию. Глубокие переживания, особенно переживание оценки (мнения других) в целом отрицательно влияют на самопринятие и самоуважение. Выделенные тенденции позволили отметить, что лица, мало подверженные стрессу и негативным переживаниям, оцениваются со стороны как более успешные. Однако для самоактуализации в некоторых случаях (например, в сфере карьеры) представляется необходимым иметь опыт переживания таких ситуаций [27].
По-новому, а именно в контексте становления образа успешного профессионала, подошел к исследованию процесса профессионализации С. В. Славнов. В проведенном исследовании (на примере специалистов налоговой полиции) было показано, что образ успешного профессионала изменяется в зависимости от стадии профессионализации: образы профессионала у абитуриентов, студентов и опытных сотрудников различаются не только по "образу - цели", но преимущественно по когнитивным моделям профессионально важных качеств и мотивации, отраженных в них. Показано, что у опытных и успешных профессионалов когнитивная модель образа профессионала более дифференцирована и внутренне интегрирована по сравнению с моделями находящихся на ранних стадиях профессионализации абитуриентов и студентов, что вносит существенный вклад в его формирование и развитие. Выраженные различия в мотивационном блоке когнитивной модели у опытных сотрудников и обучающихся подтверждают, что мотивационная составляющая образа профессионала имеет особое значение при диагностике перспектив профессионального роста [53].
В настоящее время в психологии труда продолжается разработка узкоспециализированных прикладных исследований, ориентированных на объяснение динамики отдельных профессионально-важных качеств субъекта труда, устойчивости психических функций оператора в неблагоприятных условиях деятельности (Steyers, 1993; Verwey, 1999); предельных способностей человека по переработке больших объемов информации и использования этих данных в целях оптимального дозирования рабочей нагрузки на оператора (Achermann, 1996; Matthews, 1998; цит. по [63]). В связи с этим усиливается влияние на исследования в психологии труда когнитивной психологии, которая предлагает новые подходы, модели и методы переработки информации человеком.
В этом направлении С. А. Шапкин, исследуя психологические факторы устойчивого внимания оператора, начал разработку теоретической модели регуляции внимания, объединяющей индивидуально-личностный, когнитивный и психофизиологический уровни. Разработанные им методики для изучения влияния неблагоприятных факторов на внимание оператора- наблюдателя моделировали задачи по обнаружению слухового сигнала на фоне шума, что позволило автору варьировать интенсивность, вероятность и регулярность появления значимого сигнала, а также выявить особенности переработки информации левым и правым полушариями мозга. Компьютерная программа, сопровождающая эксперимент, открыла возможность варьирования не только названных выше параметров сигнала, но и разных видов обратной связи по скорости и точности обнаружения сигнала, продолжительности эксперимента, оценке уверенности [63, 79]. Шапкин установил, что на эффективность выполнения задач на бдительность по-разному влияет взаимосвязь экстраверсии, личностной тревожности, мотива достижения в зависимости от сложности заданий и времени суток. Мотивированные на успех и низкотревожные субъекты обнаружили более высокую продуктивность по сравнению с мотивированными на избегание неудачи и высокотревожными. Максимальная продуктивность при решении задач на бдительность наблюдалась у интровертов с высоким мотивом достижения, минимальная - у интровертов с мотивом избегания неудачи [64].
На основе этого автор высказал предположение, что экстраверсия и мотив достижения связаны с разным взаимодействием механизмов регуляции. Экстраверсия как черта личности отражает механизмы непроизвольной регуляции уровня активации (состояние базовых ресурсов), мотив достижения - произвольную форму регуляции, связанную с созданием дополнительного усилия. При выполнении простой задачи ресурсов произвольной регуляции достаточно - отсюда более высокие показатели у мотивированных на достижение по сравнению с мотивированными на избегание неудачи. В сложной задаче даже произвольные усилия не могут компенсировать дефицит базовых ресурсов, что обусловливает снижение влияния мотива достижения на продуктивность и повышение ее зависимости от уровня экстраверсии. Эксперименты также выявили, что в регуляции внимания и бдительности когнитивные механизмы, специфичные для каждого полушария,
стр. 26
можно рассматривать и как специфические ресурсы регуляции деятельности. Правое полушарие более активно вовлечено в решение задачи на бдительность, так как оно использует быструю, многопризнаковую, но поверхностную стратегию переработки информации, что и определяет эффективность выполнения этих задач экстравертами. Интроверты чаще, чем экстраверты, вовлекают в процесс решения задачи левое полушарие (т.е. стратегию аналитической, углубленной переработки) и, возможно, более эффективно используют ресурсы левого полушария, что и является одной из причин их более высокой продуктивности в задачах на бдительность.
Еще одно направление наших исследований - изучение проблем компьютеризации деятельности, т.е. эффекта включения в традиционные виды деятельности компьютера как нового средства, изменяющего процесс выполнения деятельности и вызывающего необходимость освоения новых операций и формирования новых навыков. В России этот процесс начался позднее, но сразу же привел к необходимости исследований проблемы компьютерного стресса.
Эта проблема, считает А. М. Боковиков [2, 3], как в зарубежной, так и в отечественной психологии недостаточно проработана. Из-за чрезмерного акцента в подходе к компьютерному стрессу на внешние факторы рабочей нагрузки и игнорирования внутренних, специфических факторов развития стресса ее пытались решить различными путями: эргономическим усовершенствованием рабочего места, обучением умениям и навыкам пользования компьютером, совершенствованием компьютерных программ, изменением режимов труда и отдыха и т.д., игнорируя при этом внутренние психологические детерминанты развития стресса. Если в общей теории стресса в последнее время основной акцент делается на индивидуальной оценке стрессогенных событий (Ф. Б. Березин, 1988; В. А. Бодров, 1997; Л. А. Китаев- Смык, 1977, 1983; C. D. Spielberger, 1982; R. S. Lazarus, R. Launier, 1978 и др.; цит. по [3]), то стрессогенные факторы в исследованиях компьютеризированной деятельности выступают исключительно как объективные данности, оказывающие якобы примерно одинаковый эффект на пользователей ЭВМ. Наблюдается диссонанс между достаточно разработанными в настоящее время теориями стресса и отсутствием психологических исследований с данных позиций стресса, вызванного компьютеризацией профессиональной деятельности.
Поэтому проблема выявления личностных качеств и черт человека в процессе его адаптации к работе с компьютером представлялась особенно актуальной и в теоретическом, и в прикладном аспектах, а именно в связи с задачами определения профессионально важных качеств начинающих пользователей ЭВМ, детерминирующих их отношение к нововведениям в деятельности и одновременно их устойчивость к стрессу. В ходе экспериментального изучения пользователей ЭВМ было выявлено, что их субъективные трудности (зрительное, умственное и мышечное утомление, неудовлетворительное качество компьютерной техники и др.) не определяют однозначно индивидуальное отношение к деятельности. Автор впервые убедительно показал, что специфика трудностей, возникающих при компьютеризации трудовой деятельности, связана с утратой контроля над ней, вызванной недостаточной освоенностью новой ситуации. Влияние этого фактора не является абсолютным и зависит от акциональной или ситуационной ориентации (J. Kuhl, 1983; L. Laux, C. D. Spielberger, 1982; R.S. Lazarus, R. Launier, 1978 и др.; цит. по [3]).
Доминирующими чертами личности людей, ориентированных на ситуацию, является высокая тревожность, отсутствие уверенности в себе и высокая чувствительность к неудачам, что обусловливает их низкую активность в жизни и стремление избегать ситуаций, способных нанести ущерб самооценке. Вынужденно оказавшись в подобных всловиях, они склонны реагировать на них ростом внутренней напряженности, которая не позволяет им разрешать эти ситуации оптимальным образом. Лица с акциональной ориентацией обладают большими потенциальными возможностями в овладении новой деятельностью по сравнению с теми, кто ориентирован на ситуацию. В стрессогенной ситуации акциональная ориентация индивида препятствует дезорганизации деятельности и даже может способствовать повышению ее продуктивности. Активность, инициативность, способность к длительному напряжению, уверенность в себе и оптимистическая оценка ситуаций, присущие акционально ориентированным людям, являются основой их устойчивости к стрессу и ориентации на достижение успеха в их деятельности. Эти данные особенно интересны в связи с требованиями к личности субъекта деятельности на СТК, ранее определенных Голиковым [8, 13].
В последние годы в лаборатории продолжились исследования профессии менеджера, ставшей популярной в нашей стране и до сих пор привлекающей внимание психологов и социологов. Но в отличие от работ прошедшего этапа, направленных на выявление профессионально-важных качеств, А. Н. Занковский в эмпирическом исследовании основной акцент сделал на отношении к труду и роли ценностных предпочтений. Результаты лонгитюдного исследования динамики ценностных ориентации российских менеджеров, проведенного автором в 1995 - 1998 гг., позволили выявить противоречие между глубинными ценностями, лежащими в основе ценностных систем, и актуаль-
стр. 27
ными, определяющими повседневное поведение, что свидетельствует о существовании скрытого конфликта между моральными требованиями и реальным поведением. Явно просматриваются тенденции к ослаблению роли ценностей, связанных с духовными, морально-этическими аспектами жизнедеятельности, и формированию у менеджеров новых ценностных систем, в которых появились новые приоритеты и ориентиры. Результаты подтвердили, что терминальные ценности, обладают значительно большей устойчивостью, чем инструментальные [42, 84].
Результаты проведенного Занковским кросс-культурного исследования ценностей труда у менеджеров Японии, Германии и России также продемонстрировали значительные различия в трудовой этике между тремя группами. У российских менеджеров выявились более высокие показатели по этическому отношению к труду по сравнению с немецкими и японскими менеджерами. По представлениям о труде как ценности японская группа оказалась "промежуточной" между российской и немецкой. Факторный анализ показал, что для немецкой выборки ведущим является "фактор досуга", для российской - "личностный фактор", а у японской - "фактор справедливости". Сходным для менеджеров всех трех стран является представление о труде как необходимом условии благополучия, которое является глубинным принципом, лежащим в основе ценностных систем менеджеров этих стран. Исследование подтвердило уже отмеченное ранее ослабление отношения к труду, как самостоятельной ценности, что, по-видимому, является устойчивой тенденцией в постиндустриальном обществе [80 - 84].
В этот же период в исследованиях Занковского был осуществлен переход от изучения отдельной профессии менеджера, ответственного за деятельность коллектива, престиж фирмы и т.п. к решению проблем повышения эффективности организации в целом. В его монографии дан глубокий анализ признанных и малоизвестных концепций, проведена тщательная систематизация исследовательских данных, а также рассмотрены разнообразные примеры решения организационно-психологических проблем в реальных организациях [43, 44]. Анализ проблем, с которыми сталкиваются российские организации, и невозможность практического применения многих психологических разработок для их решения, показал, что традиционные представления об организации как "сознательно координируемом социальном образовании с определенными границами, функционирующим на относительно постоянной основе для достижения общей цели" (Б. З. Мильнер, 1998; цит. по [44]) не раскрывают главного - противоречивой сути деятельности организации как коллективного субъекта. Для психологии организация выступает прежде всего как противоречивый процесс взаимодействия людей, обладающих различными, а порой и противоположными целями, интересами, потребностями и взглядами. В связи с этим автор обосновывает новый подход, согласно которому психологические проблемы в организации рассматриваются в контексте организационной власти - базового организационного процесса, обеспечивающего устойчивую приоритетность общей цели организации над индивидуальными целями работников. Если такой процесс ослабевает или отсутствует, то существование организации как единого, продуктивного сообщества неизбежно оказывается под вопросом. Анализируя процесс становления организационной власти и организационных форм, автор утверждает, что власть является фактором формирования произвольных форм поведения, свойственных только людям.
На основании подробного анализа проблемы власти в современной психологии, автор доказывает, что власть в организации должна рассматриваться не только как потребность или форма межличностного взаимодействия, а именно как базовый деятельностный процесс, детерминирующий поведение и отдельных индивидов, и групп, и организации в целом. Обосновывая свою точку зрения, автор рассматривает сквозь призму указанного процесса все основные проблемы организационной психологии, включая лидерство, общение, организационную культуру, мотивацию, отбор персонала и т.д. С теоретической точки зрения этот подход позволил объединить до сих пор разрозненные психологические понятия об организации в единую категориальную систему, в которой понятие организационной власти выступает в качестве системообразующей категории организационной психологии. С практической точки зрения предложенный подход открывает новые возможности в решении многих прикладных психологических проблем в организациях разного профиля [44].
ИССЛЕДОВАНИЯ ПРОБЛЕМ СОВЛАДАНИЯ СО СТРЕССОМ И НЕБЛАГОПРИЯТНЫМИ ПСИХИЧЕСКИМИ СОСТОЯНИЯМИ
Как показано в предыдущих разделах, в наше время под влиянием научно- технических и социально-экономических преобразований происходит изменение системы норм и ценностей в обществе и, как следствие, возникают новые стрессогенные ситуации, усиливается интенсивность переживания стресса. Значительное изменение роли человека в современной технике, повышенная ответственность и возможные глобальные последствия ошибки в управлении все усложняющейся техникой и другие факторы приводят к стрессогенным ситуациям. Стрессовыми факто-
стр. 28
рами в сфере "человек-техника" становятся взаимодействие с компьютером, виртуальным миром Интернета и другие аспекты информационного взаимодействия.
Для психологии стресса и психических состояний стало характерно возрастание числа социогенных профессиональных конфликтов и более выраженная социально-групповая (по сравнению с профессионально- функциональной)стратификация по типу профессионального стресса: а) в престижных и высокооплачиваемых сферах -тревожность, вызванная страхом потери работы в условиях нестабильности; б) у профессионалов в активном возрасте - стресс "перенапряжения", связанный с вынужденной работой на пределе психофизиологических возможностей при интенсификации труда, либо экстенсивном расширении сферы занятости субъекта; в) у лиц, профессионально состоятельных, опытных, но менее мобильных в силу сложившихся условий, - стресс "невостребованности" как хроническое переживание недостаточной профессиональной самореализации и "социального непризнания" (неадекватный квалификации низкий уровень зарплаты и будущих пенсий); г) у лиц с хроническим состоянием "обманутых ожиданий" и повышенным социальным негативизмом - "стресс ветеранов" [56].
В настоящее время по преобладанию интереса исследователей к тем или иным механизмам возникновения и регуляции стресса были выделены следующие уровни исследований: психофизиологический, когнитивно-деятельностный, поведенческий (стратегический) и эмоционально-мотивационный [2, 48, 56 - 65]. В процессе исследования данной проблематики акценты смещаются с одного аспекта на другой, они не являются независимыми, а наоборот, имеют массу точек соприкосновения. Если на начальном этапе процессуально- деятельностного направления субъект рассматривался как пассивный, лишь подвергающийся внешнему влиянию объект, и акцент в изучении влияния стресса на процесс деятельности ставился на анализе воздействия стресса на различные психические процессы - внимание, скорость реакции, память, мышление и др., то в последнее время появились работы, посвященные активному поведению человека в стрессовом состоянии и индивидуальным стратегиям, которые он использует в процессе совладания со стрессом. Возрос интерес к позитивным, конструктивным изменениям в психологии и поведении человека, которые вызывает стресс. Все больше внимания уделяется изучению самого процесса внутреннего переживания стресса и позитивных ресурсов личности, которые актуализируются в данном процессе. Особенно важен этот подход в связи с боевыми действиями в Чечне и проблемами посттравматического стресса.
В последнее время в развитии психологических исследований стресса можно выделить три глобальные тенденции: переход от физиологии к духовности, от пассивности к активности, от негативного к позитивному эффекту стресса. В соответствии с этими тенденциями, в наших исследованиях профессионального стресса основной акцент был сделан на изучении роли внутренних психологических ресурсов в формировании стратегий совладания со стрессом, влияния на эти стратегии мотивационных, ценностно-мировоззренческих особенностей личности и позитивного аспекта влияния переживаний стресса на ее развитие. Мы попытались объединить опыт, накопленный в эмпирических и теоретических исследованиях преодоления стресса отечественных и зарубежных психологов (Ф. Б. Березин, 1988; Л. А. Китаев-Смык, 1983; С. А. Разумов, 1976; L. Laux, C. D. Spielberger, 1982; R. S. Lazarus, R. Launier, 1978; J. E. McGrath, 1982; J. Kuhl, 1983 и др.; цит по [23]). Результаты этих исследований показали, что развитие особого, соответствующего моменту психического состояния становится одним из механизмов поддержания баланса в системе "среда-деятельность-личность". Поэтому ведущим направлением в исследованиях профессионального стресса в нашей лаборатории стала разработка теоретических концепций и методов регуляции профессиональной деятельности и психических состояний с единых методологических позиций. Этому способствовало дальнейшее развитие Дикой - совместно с сотрудниками лаборатории психологии труда - системно-деятельностной концепции психической саморегуляции функционального состояния (ФС), в которой психическая саморегуляция рассматривается одновременно как психическая деятельность и системное свойство субъекта [17 - 19, 23, 25, 26, 72, 73]. Экспериментальные данные подтвердили, что такой подход к саморегуляции состояния полностью отвечает требованиям, которые предъявлял Б. Ф. Ломов к тем исследованиям психической активности субъекта, в которых ее пытаются рассматривать как вид самостоятельной деятельности (Б. Ф. Ломов, 1968, с. 226).
Теоретически обосновать и экспериментально подтвердить, что психическая саморегуляция состояния (ПСР) является специфическим видом деятельности, стало возможно после применения к ее анализу представлений концептуального аппарата теории психологической системы деятельности - ПСД, разработанной и описанной В. Д. Шадриковым; на основе понятий и положений теории функциональных систем П. К. Анохина; представлений теории психической деятельности, разработанных С. Л. Рубинштейном, А. Н. Леонтьевым, П. И. Ананьевым, Б. Ф. Ломовым и их последователями.
стр. 29
Как показали работы Л. Г. Дикой (совместно с В. В. Семикиным), специфической особенностью саморегуляции ФС как деятельности является то, что активность субъекта в регуляции своего состояния в условиях стресса и развития неоптимальных функциональных состояний (эмоциональной напряженности, фрустрации, переутомления и др.) проявляет целенаправленный произвольный характер, становится деятельностью, имеющей все составляющие ПСД, которой присущи компоненты структуры деятельности: цель, мотив и действия по ее реализации. Для этих состояний впервые дано не только структурное описание образа ФС и показана его регулирующая роль в психической деятельности по саморегуляции ФС, но и впервые для этой деятельности определен индивидуальный стиль [18 - 24]. Предложенная Л. Г. Дикой (совместно с В. И. Щедровым) типология индивидуальных стилей ПСР состояния основана на данных фундаментальных исследований саморегуляции В. С. Мерлина, О. А. Конопкина, Е. А. Климова и др., что позволило выделить на психофизиологическом и психодинамическом уровнях индивидуальности механизмы, регулирующие затраты и восстановление психофизиологических ресурсов: тип вегетативной регуляции и уровень вертированности. В результате впервые были выделены четыре типа достаточно устойчивых "природных" - индивидуальных стиля саморегуляции: у экстравертов и интровертов с выраженной эрго- или трофотропностью и дана интегральная характеристика каждого стиля (гармоничный, затратный, накопительный и экономичный). Системно-деятельностная концепция саморегуляции психических состояний не только позволила определить типы и характеристики индивидуального стиля этой деятельности, но и показать их роль в регуляции ФС. Выделены стили саморегуляции, оптимальные для нормальных и комфортных условий деятельности, и стили, предопределяющие и регулирующие поведение человека в стрессогенных и критических ситуациях. Данное определение стиля саморегуляции состояния обладает достаточной полнотой, чтобы показать и оценить возможности человека, его энергетику, психическое состояние, работоспособность. Опыт индивидуального или группового обучения навыкам и способам саморегуляции состояния подтвердил перспективность данной типологии для индивидуально-ориентированного обучения приемам и способам коррекции не достаточно оптимальных для саморегуляции ФС стилей, и целесообразность ее учета в программах профессиональной подготовки к трудовой деятельности в стрессогенных, аварийных и критических ситуациях [17, 22, 23, 28, 74].
Рассмотрение ПСР состояния как деятельности позволил Дикой подойти к анализу взаимодействия между психологическими системами профессиональной (в данном случае операторской) деятельности и деятельности по саморегуляции состояния с единых теоретических позиций. В качестве общих оснований анализа межсистемного взаимодействия этих, на первый взгляд очень разных видов деятельности, выступили, как уже отмечалось ранее, представления о деятельности Ломова и его последователей, принцип полисистемности, предложенный Завалишиной, Ломовым и Барабанщиковым, представления и принципы межсистемного подхода, разрабатываемого в нашей лаборатории Голиковым и Костиным (цит. по [23]).
Хотя субъект в этих видах деятельности один, психологические системы в них имеют одну и ту же структуру и компонентный состав, различаются объектом, доминирующим уровнем детерминации, направленностью целей, мотивов, способами саморегуляции и механизмами регуляции. Рассмотрение взаимодействия двух ПСД при одном субъекте не противоречит и представлению о том, что "субъект объективно является основанием всех психических процессов, свойств и состояний, вообще всех видов своей активности (деятельности, общения и т.д.) ... через которого они взаимосвязаны и интегрированы воедино..." (А. В. Брушлинский, 1978, с. 15).
Результаты исследований операторской деятельности и саморегуляции состояния с позиции межсистемного подхода позволили рассматривать ФС как активное отражение результата взаимодействия психологических систем, в данном случае операторской деятельности и деятельности по саморегуляции ФС, а не только как реакцию или интегрированный комплекс показателей деятельности и состояния, как пассивное отражение состояния организма и индивида. Показано, что неоднозначность и индивидуальные различия в изменениях ФС определяются взаимодействием целей, мотивов и детерминант этих двух видов деятельности, интенсивностью и качественным своеобразием регулятивных систем, участвующих в саморегуляции состояний и деятельности.
Этот подход к ФС позволил дополнить ранее предложенную модель классификации средств саморегуляции ФС, т.е. средств, оказывающих регулирующее влияние и на деятельность, и на психофизиологическое состояние одновременно, но в разной степени [23, 24]. В этой классификации мы попытались реализовать положения предлагаемой системно-деятельностной концепции ПСР, теории деятельности и представления о ПСД. Поэтому критерием стало отношение средств саморегуляции к механизмам, регулирующим уровень активации-релаксации, к компонентам структуры деятельности, к уровням и составляющим психологической системы деятель-
стр. 30
ности и уровням психики. В соответствии с критерием "активность- реактивность" в саморегуляции было выделено четыре уровня, различающихся отношением к таким характеристикам активности, как осознаваемость/неосознаваемость, произвольность/непроизвольность. Для каждого уровня были определены доминирующие механизмы психофизиологической регуляции и ведущий компонент структуры саморегуляции как системы - активационный, эмоциональный, когнитивный и коммуникативный, - на который преимущественно направлено воздействие средств саморегуляции. Выявлено, что в саморегуляции ФС типы активности могут сосуществовать одновременно или по мере необходимости в соответствующих условиях сменять друг друга. Были проанализированы факторы, определяющие специфические трудности в реализации саморегуляции состояния в зависимости от стиля ПСР, степени развития и сформированности средств ПСР, соответствия текущему состоянию и условиям деятельности, что позволило нам наряду с проблемами, возникающими в профессиональной деятельности и подробно описанными Голиковым и Костиным [13, 15, 47, 48], выделить еще два класса проблемностей: один формируется в деятельности по саморегуляции ФС, другой вызывается спецификой межсистемного взаимодействия ПСД этой деятельности и профессиональной деятельностей [47].
Еще один подход к изучению модели психической регуляции деятельности и функциональных состояний предприняли Голиков и Костин на основе представлений разрабатываемого ими межсистемного подхода. В психической регуляции были выделены и описаны три самостоятельные трехуровневые системы - текущая, ситуативная и долгосрочная - и для каждой из них определены типы психической активности. Объединение этих систем обеспечивается взаимодействием регуляции на пограничных уровнях (верхнем для одной системы и нижнем - для другой), имеющих общность и непротиворечивость. В этой модели авторы попытались объединить и четко дифференцировать типы активности, относящиеся к регуляции деятельности и саморегуляции психофизиологических состояний, определить их специфику, направленность и средства реализации. В рамках данной обобщенной модели выделены проблемности, специфические для каждой системы регуляции ФС. Полученные результаты близки по содержанию к тем, которые были получены в рамках системно-деятельностной концепции саморегуляции ФС, что создает основу для дальнейшего углубленного совместного исследования профессиональной деятельности и функциональных состояний человека [8, 47].
При анализе взаимодействия регуляторных систем в триаде "деятельность - состояние - личность" в качестве основного был поставлен вопрос о системе в соотношении различных причин, факторов и условий, а также выявлении на этой основе стабилизирующей детерминации, т.е. такой комбинации внутренних и внешних детерминант, которая обеспечивает устойчивость ФС и деятельности [23, 57]. Показано, что основной вклад в это взаимодействие вносят личностные особенности, что еще раз подтвердило обоснованность учета в исследованиях психической деятельности субъекта личностного принципа. Исследование личности в целом, по мнению многих авторов, позволяет не только определить, за счет чего достигается тот или иной уровень подготовленности оператора, но и, главное, описать механизмы специфического, личностного его включения в конкретную деятельность.
Целенаправленный выбор детерминант, относящихся к разным видам деятельности, как разным взаимодействующим системам, анализ форм их взаимодействия с позиций межсистемного анализа [23, 24, 57] позволил выявить различные формы их взаимовлияния и их сменность на разных этапах адаптации к экстремальным условиям. В процессе этого происходит качественная трансформация во взаимодействии характеристик состояния и черт личности, проявляется неравнозначность влияния черт личности на психические состояния.
А. В. Мохнач, С. А. Шапкин, А. М. Боковиков экспериментально подтвердили, что с увеличением стрессогенности ситуации возрастает роль мотивационных и волевых компонент личности в регуляции деятельности и их активное участие в формировании психических состояний. Как показал в своей работе Махнач, снижение влияния факторов внешней среды приводит к возрастанию значимости социально-психологических характеристик личности [26, 28, 49, 50, 61, 77, 78].
Как было описано ранее, системообразующими детерминантами компьютерного стресса, вызванного включением в традиционные виды профессиональной деятельности компьютера как нового средства, изменяющего процесс выполнения деятельности, вызывающего освоение новых операций и формирование новых навыков, также являются мотивационные особенности субъекта, прежде всего его акциональная или ситуационная ориентации, которые определяются модусом контроля над деятельностью [2, 58].
По данным Шапкина, общую направленность активности субъекта независимо от того, какую деятельность они выполняют или намерены выполнять, задают такие особенности мотивации, как преобладание мотива достижения или избегания неудачи [23, 61]. Учитывая ведущую роль мотивационно-волевых процессов в динамике адап-
стр. 31
тации к неблагоприятным условиям деятельности, Шапкин валидизировал на русской выборке две известные методики для их оценки: "Шкалу контроля за действием" (Kuhl, 1990) и "Шкалу мотивации достижения" (A. Mehrabian, 1980). С этих позиций он объясняет различия в продуктивности лиц, мотивированных на успех и предпочитающих задачи повышенной сложности, которые требуют больших усилий, и лиц с преобладанием мотива избегания неудачи, направляющих свои усилия на экономию собственных сил и выбирающих более легкие виды деятельности [61 - 63]. Показано, что системообразующая функция мотивационно-волевых процессов в адаптации осуществляется субъектом через ментальные репрезентации потребностиых состояний, целей, средств их достижения, когнитивных и эмоциональных оценок ситуации и эффективность собственных действий.
Однако эти особенности не объясняют, почему на определенном этапе адаптации, когда ресурсы у испытуемых резко снижаются и возникает конфликт намерений, они выбирают разные стратегии: выполнять операторскую задачу с максимальным напряжением, в ущерб здоровью, или за счет снижения продуктивности деятельности направить усилия на поддержание ФС на более комфортном для себя уровне. Как подчеркивает Завалишина, в условиях интеграции целого ряда деятельностей возникает иерархия мотивов под эгидой ведущей деятельности. Мы полагаем, что именно мотивационные предпочтения, установки и интересы субъекта определяют соотношение целей профессиональной деятельности и деятельности по саморегуляции ФС и, как следствие, доминирующий вектор "мотив-цель" и соответственно стратегию и динамику адаптации.
Анализ адаптации к деятельности в экстремальных и усложненных условиях с точки зрения взаимодействия психологических систем и детерминант профессиональной деятельности и деятельности по саморегуляции ФС позволил расширить представление об адаптации как самодетерминированном и саморазвивающемся процессе [57, 58]. В экспериментальных и эмпирических исследованиях (в режиме трехсуточной непрерывной деятельности по выполнению операторских задач разной сложности и содержания и депривации сна) было выявлено, что взаимодействие векторов "мотив-цель" этих видов деятельности определяет общую стратегию адаптации и одновременно выбор субъектом тех способов произвольной саморегуляции ПФС, которые могут быть более или менее эффективными для оптимизации ФС и качественного выполнения профессиональной деятельности. Характер и направленность взаимодействия когнитивных, эмоциональных и операциональных компонентов индивидуальных структур саморегуляции состояния, изменчивость их соотношения в процессе адаптации выявляют качественную специфику ее этапов. Тактика адаптации на каждом этапе формируется индивидуальными стилями деятельности и СР, развитием и разнообразием навыков ПСР состояний и деятельности, уровнем текущего психофизиологического состояния и зависит от содержания и условий работы, позволяющих совмещать или чередовать профессиональные действия и действия по саморегуляции состояния.
Именно активный и преобразующий характер адаптации способствует поиску и формированию более оптимального стиля саморегуляции [58, 64]. В то же время сам процесс адаптации к изменяющимся условиям деятельности и среды является постоянным источником проблем для субъекта деятельности. Это означает, что каждому человеку в ходе адаптации приходится решать проблемы, связанные с поиском адекватных приемов и способов саморегуляции состояния, ведущих к цели. Именно в процессе этого межсистемного взаимодействия, как показали наши исследования, происходит возникновение и одновременно решение метасистемных и субсистемных противоречий и проблемностей, обусловленных условиями, содержанием профессиональной деятельности и измененными ФС.
Нельзя не отметить еще один аспект адаптации, который, как характеризует А. А. Реан, является активно-развивающимся, а не только активно- приспособительным процессом [23, 24, 29]. Подход к процессу адаптации с позиций межсистемного анализа позволил установить, что в ходе его субъект приобретает новые системные качества, и подтвердить гипотезу о континуальности взаимосвязи психических состояний и черт личности. Отрицательные интегративные качества формируются в результате взаимодействия определенных динамических черт личности с отрицательными или неравновесными состояниями, а положительные, например, эмоциональная устойчивость (ЭУ), - с благоприятными психическими состояниями и развитыми системами саморегуляции состояния.
Наше внимание к формированию таких интегративных качеств, как эмоциональная устойчивость и неустойчивость (ЭНУ), вызвано тем, что они имеют наибольший вес в формировании адаптивного и дезадаптивного поведения, а также тем, что до сих пор не определены механизмы их формирования. Исследования Е. Г. Щукиной, проведенные под руководством Л. Г. Дикой подтвердили, что образование этих качеств есть результат межсистемного взаимодействия личности, состояния и среды, включая условия и содержание профессиональной деятельности, а также позволили раскрыть содержание и специфику этих интегративных качеств субъекта [65]. Различия в
стр. 32
этих качествах детерминируются характеристиками, ответственными за активность поведения, эмоциональную направленность переживания и когнитивную оценку ситуации и себя. Ядро структур ЭУ и ЭНУ составляют, по нашим данным, психические состояния нейротизма и невротизации и уровень тревожности как черты личности. Большой вклад в формирование ЭНУ вносят неравновесные состояния, поэтому эти особенности личности наиболее ярко проявляются в состояниях стресса, в критических и экстремальных ситуациях и у субъектов с определенными личностными особенностями [32, 65]. Шапкин также показал, что субъекты с высоким уровнем нейротизма обладают повышенной чувствительностью к эмоциональной, в особенности - негативной информации, и способны перерабатывать ее на этапах ранней селекции, т.е. в течение первых 200 мс после ее предъявления. Это подтверждено на поведенческих показателях и на уровне характеристик биопотенциалов мозга. Поэтому формирование качественно новых взаимосвязей между психическими состояниями и чертами личности или образование новых интегративных качеств можно считать еще одним психологическим механизмом поддержания и восстановления личностного баланса под воздействием неблагоприятных условий внешней среды [63, 64, 79].
Эти результаты определили следующее направление в наших исследованиях стресса - как фактора развития и профессиональной самоактуализации личности (направление поддержано РГНФ).
Основу позитивного воздействия стресса на личность, по нашим данным, составляют синтез и реабилитация ранее неприемлемых для личности переживаний, примирение и интеграция ранее непримиримых содержаний психики. В теоретико-экспериментальных и эмпирических исследованиях, проведенных на здоровых и спинальных больных после травм и аварий, Е. Е. Торчинская наряду с другими методами применила методики анализа КГР, разработанные В. В. Суходоевым, которые позволяют оценивать активацию человека не только как его единичные ответные реакции, но и как процесс формирования активационного компонента переживаний человека в его жизнедеятельности [56]. Необходимо подчеркнуть, что данный комплексный подход к измерениям, анализу и применению параметров КГР, является фактической реализацией системного подхода в вопросах экспериментальной психофизиологии и ее применения в области психологии труда [54, 55].
Результаты исследований показали, что системообразующим фактором позитивных изменений в поведении человека и его отношении к жизни под влиянием переживания стресса является усложнение системы взаимоотношений "человек-мир", когда переживание переходит на более высокий уровень сложности, расширяются представления о границах и возможностях собственной личности, а внешний мир начинает восприниматься как многообразный, сложный и в то же время дружественный по классификации кризисных ситуаций (Ф. Василюк, 1984). На основе анализа отношений субъекта к стрессовой ситуации и характеристик переживания им стрессовой ситуации Торчинской были построены психологические модели формирования стратегий совладания со стрессом. Конструктивная модель составляет основу оптимальной стратегии и описывает отношение к стрессовому событию как моменту в жизни, включая опосредованные и сознательно скрываемые положительные переживания. В деструктивной модели сочетаются отношение к стрессу как к негативному или индифферентному событию и деструктивные переживания, отличающиеся непосредственностью, неосознаваемостью и алекситимическим компонентом. Мотивационно-личностная сфера данных успешно справляющихся со стрессом субъектов, часто диссоциирована, для них характерны неустойчивая самооценка и зависимость от мнения окружающих. Выявлена ведущая роль в адаптации ценностно-смысловой сферы личности, которая существенно перестраивается на разных сроках с момента травмы: от преобладания ценности здоровья и переживаний физической утраты, ценностей отношений и переживаний социальной депривации до переосмысления духовных ценностей.
Сотрудников лаборатории интересовали и другие современные подходы к саморегуляции неблагоприятных психических состояний. В качестве достаточно нетрадиционного средства саморегуляции психического состояния С. А. Варашкевич и С. А. Шапкин исследовали возможность эффективного воздействия на функциональное состояние оператора компьютерных игр [59, 60]. Было выявлено, что данные игры повышают настроение, активность, снижают состояния монотонии и усталости. Эти и другие данные могут быть объяснены также с точки зрения ресурсной модели психологического стресса, разработка которой, как показал анализ зарубежного опыта, в последнее время становится ведущим направлением в исследованиях совладания со стрессом. В соответствии с этой моделью стресс рассматривается как неравенство, несоответствие между воспринимаемыми требованиями и имеющимися ресурсами, ключевая роль в которых отводится оценке и формированию умений человека использовать собственные ресурсы для совладания со стрессом. Регулирующее влияние юмора на психическое состояние и деятельность профессионалов в экстремальных ситуациях раскрыта в работах Н. П. Дедова [16].
стр. 33
Наше внимание привлек основанный на теории несоответствия "Опросник ресурсов для совладания со стрессом" - Coping Resources Inventory for Stress (CRIS), который позволяет измерять имеющиеся у человека ресурсы, снижающие негативное влияние стресса. В отличие от уже известных механизмов регуляции психологического стресса (физиологических, нейрогуморальных, психологических, когнитивных, поведенческих) в понятие "ресурсы человека" авторы включили способности субъекта, его личностные особенности, предшествующий опыт, знания, ценности, потребности, мотивы и многое другое (K. B. Matheny, W. L. Curlett, D. W. Aycock, J. L. Pugh, H. F. Taylor, 1981,1987; H. F. Taylor, 1981, 1987; цит. no [51, 52]). А. В. Мохнач совместно с Ю. В. Постыляковой после адаптации ими данного опросника провели кросс-культуральное исследование с целью сравнения наличия и выраженности ресурсов совладания со стрессом на 59-и студентах московских вузов и 134-х студентах Университета штата Джорджия, США [51, 52, 66]. Результаты мультивариантного дисперсионного анализа (MANOVA) выявили, что у американских студентов ведущая роль в совладании со стрессом принадлежит таким социально-психологическим ценностям, как свобода личности, социальная поддержка и экономическая обеспеченность, что и расширяет их возможности управления стрессом. Это подтвердило поведение американцев в последней общенациональной трагедии, вызванной террористическими актами 11 сентября 2001 г. Исследования K. B. Matheny с соавт., проведенные в 1993 г. с использованием данного опросника, также обосновывают возможность применения CRIS для определения ресурсов в таких областях, как труд, учеба, здоровье, бизнес, в диагностике эмоционального дистресса, при профессиональном отборе и оценке удовлетворенности жизнью.
В дальнейших исследованиях предполагается продолжить изучение роли ресурсного потенциала личности в компенсации разных форм депривации при различных стратегиях совладания со стрессом, а также поиск новой оснащенности личности, помогающей не "прятаться" от стресса, а, открыто приняв новую реальность, использовать резервы психики для его преодоления и развития личности.
Одновременно с происходящими в стране и мире социально-экономическими преобразованиями перед нами встают задачи поиска новых подходов, факторов и средств, которые способствовали бы самореализации субъекта труда как личности и профессионала, которая будет определяться изменениями в ценностно-смысловой и нравственно-мировоззренческой сферах. Одно из возможных направлений - продолжение работы в русле социальной психологии профессионального труда, методологической основой которой будет двухаспектное рассмотрение конкретных проблем психологии реального профессионала: на макроуровне (в структуре социальной жизни) и микроуровне (в структуре частной жизни).
Как известно, основные направления дальнейших исследований психологии труда в XXI в. будут определяться в первую очередь научно-техническим прогрессом в области технологий, в которую человек вторгается традиционными, неконтролируемыми средствами познания. Такой путь чреват чрезвычайно опасными последствиями для общества. И поэтому проблемы прогнозирования, осознанного и управляемого процесса познания природы и общества, а также активной стратегии раскрытия психологических закономерностей в развитии сложных технических комплексов, информационных и симбиотических технологий, приобретают сегодня исключительную значимость и требуют разработки перспективных психологических и междисциплинарных исследований.
Таким образом, основная задача психологов труда состоит в продолжении разработки теоретической концепции взаимодействия регуляторных систем в триаде личность - деятельность - состояние, так как становится все более очевидным, что решение подобных проблем требует пересмотра существующих методологических подходов и исследовательских методов и перехода от традиционных исследований качественного характера к качественно- количественным оценкам психологических и психофизиологических закономерностей в регуляции сложной профессиональной деятельности и психических состояний работающего человека.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ*
1. Бобнева М. И. Социально-психологические последствия радиационного воздействия // Чернобыльский след. Психологические процессы в пост-катастрофном обществе. М.: Вотум, 1992. С. 8 - 18.
2. Боковиков А. М. Контроль за действием в ситуации неуспеха: об эффекте обратной связи // Труды Ин-ста психологии РАН. М., 1995. Т. 1. Кн. 2. С. 300 - 307.
3. Боковиков А. М. Модус контроля как фактор стрессоустойчивости при компьютеризации профессиональной деятельности // Психол. журнал. 2000. N 1. С. 93 - 112.
4. Вавилов В. А. Психологическая проблематика субъекта в теории профессиогенеза // Тезисы межд. научно-практической конференции "Инди-
* В списке литературы представлены основные публикации сотрудников лаборатории психологии труда РАН за последние 5 лет. Ссылки на других авторов, упоминаемых в статье, представлены в данных публикациях.
стр. 34
видуальный и групповой субъекты в изменяющемся мире". Москва, 1999. С. 29 - 31.
5. Вавилов В. А. Рефлексия - гносеологическая основа холистического подхода к познанию профессиональной деятельности //Тезисы межд. симпозиума "Рефлексивное управление". Москва, 2000. С. 46 - 47.
6. Вавилов В. Л. Концепция психологической целостности как теоретическое обоснование партнерства в активной политике занятости // Тезисы конф. "Социально-психологические аспекты активной политики занятости". Москва, 2001. С. 85 - 87.
7. Голиков Ю. Я. Теоретические основания проблемы выбора роли человека в технике // Труды Ин-та психологии РАН. 1997. Т. 2. С. 180 - 187.
8. Голиков Ю. Я. Психологические основы методологических подходов к человеку и технике: Автореф. дис. ... докт. психол. наук. М., 2000.
9. Голиков Ю. Я. Теоретические основания проблем взаимодействия человека и техники // Психол. журнал. 2000. N 5. С. 5 - 18 .
10. Голиков Ю. Я. Проблема потенциальности при управлении сложными техническими комплексами // Системные исследования. Ежегодник 2001. М., 2001. С. 127 - 145.
11. Голиков Ю. Я. Проблемы инженерного проектирования современных сложных технических комплексов // Современная психология: состояние и перспективы. М., 2002. Часть 1. С. 177 - 190.
12. Голиков Ю. Я., Костин А. Н. Психология автоматизации управления техникой. М., 1996.
13. Голиков Ю. Я., Костин А. Н. Проблемы и принципы исследования межсистемных взаимодействий в сложных человеко-машинных комплексах // Системные исследования. Ежегодник 1992 - 1994. М.: Эдиториал Урсс, 1996. С. 293 - 316.
14. Голиков Ю. Я., Костин А. Н. Психологические проблемы автоматизации в космонавтике // Аэрокосмический журнал. Январь-февраль 1997. С. 96 - 97.
15. Голиков Ю. Я., Костин А. Н. Теория и методы анализа проблемностей в сложной операторской деятельности // Проблемность в профессиональной деятельности: теория и методы психологического анализа. М., 1999. С. 6 - 79.
16. Дедов Н. П. Отражение в юморе процессов переживания человеком особых ситуаций в профессиональной деятельности // Психология психических состояний. Казань, 2001. Вып. 3. С. 275 - 284.
17. Дикая Л. Г. Роль индивидуального стиля саморегуляции психофизиологического состояния в преодолении стрессовых состояний // Труды общества расследователей авиационных происшествий. М., 1995. Вып. 4 - 5. С. 131 - 138.
18. Дикая Л. Г. Регулирующая роль образа функционального состояния в экстремальных условиях // Психол. журн. 1995. N 1. С. 55 - 65.
19. Дикая Л. Г. Системно-деятельностная концепция саморегуляции психического состояния человека // III межд. Ломовские чтения: Тезисы докладов. М., 1996. Т. 4. С. 42.
20. Дикая Л. Г. Системная детерминация саморегуляции психического состояния человека // Труды Ин-та психологии РАН. М., 1997. Т. 2. С. 191 - 199.
21. Дикая Л. Г. Образ в саморегуляции психического состояния // Образ в регуляции деятельности. М.: РПО, 1997. С. 67 - 69.
22. Дикая Л. Г. Системно-деятельностная концепция саморегуляции психофизиологического состояния человека // Проблемность в профессиональной деятельности: теория и методы психологического анализа. М., 1999. С. 80 - 106.
23. Дикая Л. Г. Психическая саморегуляция функционального субъекта в экстремальных условиях деятельности: Автореф. дис.... докт. психол. наук. М., 2002.
24. Дикая Л. Г. Принцип полисистемности: реализация в исследованиях психической саморегуляции в триаде "деятельность-личность-состояние" // Современная психология: состояние и перспективы. М., 2002. Часть 1.С. 124 - 158.
25. Дикая Л. Г., Боковиков А. М., Дедов Н. П., Занковский А. Н., Махнач А. В., Шапкин С. А. Профессионально-важные качества менеджера и методы их диагностики // Психология предпринимательской деятельности. М.: ИП РАН, 1995.
26. Дикая Л. Г., Махнач А. В. Отношение человека к неблагоприятным жизненным событиям и факторы их формирования // Психол. журн. 1996. N 3. С. 137 - 149.
27. Дикая Л. Г., Рязанова С. Роль эмоций в возникновении эмоционально-аффективных конфликтов в управленческой деятельности менеджеров в стрессовых и напряженных условиях // Психология психических состояний. Казань, 2001. Вып. 3. С. 232 - 245.
28. Дикая Л. Г., Щедров В. И. Метод определения индивидуального стиля саморегуляции психического состояния человека // Проблемность в профессиональной деятельности: теория и методы психологического анализа. М., 1999. С. 106 - 132.
29. Дикая Л. Г., Щукина Е. С. Эмоциональная неустойчивость: психическое состояние или характеристика личности? // Психология психических состояний. Казань, 1999. Вып. 2. С. 7 - 32.
30. Ермолаева Е. П. Исследование деятельности диспетчера как поведения субъекта в оперативной среде // Труды Института психологии РАН. М., 1995. Том 1. Кн. 2. С. 329 - 334.
31. Ермолаева Е. П. Информационно-психологические основания психологической готовности летчика // Труды Общества расследователей авиационных происшествий. М., 1995. Вып. 4 - 5. С. 138 - 145.
32. Ермолаева Е. П. Психологическая типология предпринимательства // Психология предпринимательской деятельности. М., 1995. С. 50 - 58.
33. Ермолаева Е. П. Предпринимательство: самодиагностика и преодоление психологических барьеров. М.: Академия, 1996.
34. Ермолаева Е. П. Оптимизация многоканального взаимодействия как фактор безопасности полетов // Труды Общества расследователей авиационных происшествий. М., 1996. Вып. 7. С. 125 - 130.
стр. 35
35. Ермолаева Е. П. Конфликты в деловом общении и их преодоление // Управление персоналом. 1996. N 11. С. 18 - 23.
36. Ермолаева Е. П. Человек-оператор как субъект в оперативной среде // Труды Института психологии РАН. М., 1997. Выпуск 2. С. 174 - 180.
37. Ермолаева Е. П. Профессионализм как фактор корпоративной безопасности // Психология и безопасность организаций. М., 1997. С. 64 - 66.
38. Ермолаева Е. П. Преобразующие и идентификационные аспекты профессиогенеза // Психол. журнал. 1998. N 4. С. 80 - 87.
39. Ермолаева Е. П. Профессиональная идентичность как комплексная характеристика соответствия субъекта и деятельности // Психол. обозрение. 1998. N 2. С. 35 - 45.
40. Ермолаева Е. П. Профессиональная идентичность и маргинализм: концепция и реальность // Психол. журнал. 2001. N 4. С. 51 - 59.
41. Ермолаева Е. П. Психология профессионального маргинала в социально значимых видах труда // Психол. журнал. 2001. N 5. С. 69 - 78.
42. Занковский А. Н. Анализ базовых "координат" организационных культур: когнитивные репрезентации организационных понятий в сознании российских и японских менеджеров // Психол. журн. 1996. N 3. С. 26 - 37.
43. Занковский А. Н. Адаптация РМ-метода и его использование для изучения стратегий преодоления проблемных ситуаций в управленческой деятельности // Проблемность в профессиональной деятельности: теория и методы психологического анализа. М., 1999. С. 233 - 251.
44. Занковский А. Н. Организационная психология. Учебное пособие для вузов. М.: Флинта, 2000.
45. Кириленко С. И. Особенности психической деятельности специалистов ядерной отрасли // Тезисы докладов III межд. конгресса по теории деятельности. М., 1995. С. 37.
46. Кириленко С. И. Психология радиационной безопасности и будущее ядерного комплекса России // Психология безопасности профессиональной деятельности. М.: Когито-Центр, 1999. С. 24 - 25.
47. Костин А. Н. Принцип взаимного резервирования при распределении функций между человеком и автоматикой: Автореф. дис. ... докт. психол. наук. М., 2000.
48. Махнач А. В. К проблеме соотнесения динамических психических состояний и стабильных черт личности // Психол. журн. 1995. N 3. С. 35 - 43.
49. Махнач А. В. Влияние группы на формирование черт личности // Психологическая наука: традиции, современное состояние и перспективы. Тезисы докладов. М., 1997. С. 124 - 125.
50. Махнач А. В. Методика построения факторной модели для анализа личностных детерминант психических состояний // Проблемность в профессиональной деятельности: теория и методы психологического анализа. М., 1999. С. 161 - 177.
51. Махнач А. В., Постылякова Ю. В. CRIS: опросник оценки ресурсов совладания со стрессом. // Проблемность в профессиональной деятельности: теория и методы психологического анализа. М., 1999. С. 282 - 302.
52. Махнач А. В., Постылякова Ю. В., Курлет В. Л., Матени К. Б. Оценка ресурсов совладания со стрессом (адаптация опросника CRIS) // Тезисы I межрегиональной научно-практической конференции "Психология безопасности профессиональной деятельности" 17 - 18 ноября 1999. М.: ИП РАН, 1999. С. 35 - 36.
53. Славнов С. В., Дикая Л. Г. Образ профессионала в диагностике перспектив профессионального роста // Современное психологическое состояние и перспективы: Тезисы докл. М.: ИП РАН, 1999. Т. 2. С. 329 - 331.
54. Суходоев В. В. Тестирование активации человека и вопросы ее оценки по кожно-гальваническим реакциям //Психол. журнал. 1997. N 5. С. 112 - 121.
55. Суходоев В. В. Методическое обеспечение измерений анализа и применения параметров кожно-гальванических реакций человека // Проблемность в профессиональной деятельности: теория и методы психологического анализа. М., 1999. С. 303 - 353.
56. Торчинская Е. Е. Роль ценностно-смысловых образований личности в адаптации к хроническому стрессу у спинальных больных // Психол. журн. 2001. N2. С. 27 - 36.
57. Шапкин С. А., Дикая Л. Г. Деятельность в условиях депривации сна: компонентный анализ структуры и стратегий адаптации // Психол. журн. 1996. N 1. С. 19 - 34.
58. Шапкин С. А. Экспериментальное изучение волевых процессов // Практикум по экспериментальной психологии. М.: Смысл, 1997.
59. Шапкин С. А. Компьютерная игра: новая область психологических исследований // Психол. журн. 1999. N 1. С. 47 - 67.
60. Шапкин С. А., Варашкевич С. А. Воздействие компьютерной игры на функциональное состояние пользователя//Вестник МГУ. Сер 14. Психология. 1999. N 3. С. 25 - 33.
61. Шапкин С. А. Методика изучения стратегий адаптации человека к стрессогенным условиям профессиональной деятельности // Проблемность в профессиональной деятельности: теории и методы психологического анализа. М., 1999. С. 132 - 160.
62. Шапкин С. А. Опросник мотивации достижения: новая модификация // Психол. журн. 2000. N 2. С. 113 - 127.
63. Шапкин С. А. Межполушарная асимметрия и переработка эмоционально окрашенной информации // Вопросы психологии. 2000. N 3. С. 102 - 116.
64. Шапкин С. А., Гусев А. Н. Влияние личностных особенностей и времени суток на эффективность выполнения простой сенсомоторной задачи // Психол. журн. 2001. N 2. С. 61 - 67.
65. Щукина Е. Г. Эмоциональная неустойчивость как ведущий фактор формирования дезадаптивного поведения: Автореф. дис. ... канд. психол. наук. М., 1998.
66. Curlette W. L., Matheny K. B., Makhnach A. V. et al. Stress coping with a focus on International Research // Abstracts of the American Educational Research Association. New Orleans, 2000. April 26. P. 118 - 131.
67. Golikov Y. J. The human factors approaches to automation for high risk technical systems // IE A'97. Proceed-
стр. 36
ings of the 13th Triennial Congress of the International Ergonomic Association. Tampere, Finland. 1997. V. 3. P. 156 - 158.
68. Golikov Y. J., Kostin A. N. The principle of mutual override of man and machine for complex industrial systems. Abstracts of the XXVI International Congress of Psychology. Montreal, Canada, 1996.16 - 21 August // International J. of Psychology. 1996. V. 31. Issues 3 - 4. P. 163.
69. Golikov Y. J., Kostin A. N. Human factors and automation in cosmonautics // Aerospace J. 1997, January-February. P. 40 - 41.
70. Golikov Y. J., Kostin A. N. The human factors approaches to automation and allocation of functions between man and machine // Human-automation interaction: research and practice / Ed. M. Mouloua. J. M. Koonce. Lawrence Erlbaum Ass. Publishers. Mahwah. NJ, 1997. P. 76 - 83.
71. Golikov Y. J., Kostin A. N. The experimental investigations of mutual reservation of man and machine // Human-automation interaction: research and practice / Ed. M. Mouloua. J. M. Koorice. Lawrence Erlbaum Ass. Publishers. Mahwah. NJ, 1997. P. 100 - 108.
72. Дикая Л. Г. Методологични и методически аспекти в изследованията на психичното напрежение //Психично напрежение и дейност. София: Изд-во Болг. Акад. Наук, 1995. С. 19 - 33.
73. Dikaya L. G. Theoretical and methodical aspects in the study of mental workload // Mental workload and performance. S., Bulgarian Academy of Sciences Publ. 1995. P. 79 - 93.
74. Dikaya L. G. Typology of individual styles in self regulation and stress coping. Abstracts of the XXVI International Congress of Psychology // International J. of Psychology, 1996. V. 31. Issues 3 - 4. P. 38.
75. Kirilenko S. I. Social-psychological Peculiarities of Specialists of Nuclear Industry in Russia and Safety Culture // Safety Culture in Nuclear Installations / ANS- ALS Vienna, Austria, 1995. P. 187 - 193.
76. Kostin A. N. The mutual reservation of operator and automation for high risk technical systems // IEA'97. Proceedings of the 13th Triennial Congress of the International Ergonomic Association. Tampere, Finland. 1997. V. 3. P. 183 - 185.
77. Makhnach A. V. Factor analysis as a method of state-trait assessment // 3rd European Conference on Psychological Assessment. Trier, Germany, 1995. P. 57 - 58.
78. Makhnach A. V. Personality traits of climbers as a group of high-risk professionals // VHIth European Conference on Personality. Ghent, Belgium, 1996. P. 138.
79. Schapkin S. A., Gusev A. N., Kuhl. J. Categorization of unilaterally presented emotional words: an ERP analysis // Acta Neurobiologiae Experimentalis. 2000. V. 60. P. 17 - 28.
80. Zankovsky A. N. The study of cultural conflicts in organizational setting: Case study of the training of Russian managers in Germany // IV European congress of psychology. Athens: Ellinika Grammata Publishers, 1995. P. 403^04
81. Zankovsky A. N. Leadership as legitimate power and principle of organizational design. Abstracts of the XXVI International Congress of Psychology // International J. of Psychology. 1996. V. 31. Issues 3 - 4. P. 81.
82. Zankovsky A. N. Power as a principle of organizational design. Human Factors in Organizational Design and Management // Proceedings of the Fifth International Symposium on Human Factors in Organizational Design and Management held in Breckenridge. July 31 - August 3, 1996. Amsterdam: Elsevier/North Holland, 1996. P. 565 - 570.
83. Zankovsky A. N. Economic reforms in Russia and their impact on the value system of Russian managers // Human Factors in Organizational Design and Management. Proceedings of the Fifth International Symposium on Human Factors in Organizational Design and Management held in Breckenridge. Amsterdam: Elsevier / North Holland, 1996. P. 613 - 618.
84. Zankovsky A. N. Organizational cultures and work ethic: comparative analysis of Japanese, German and Russian samples // Proceedings of the 6th International Conference on Work Values and Behavior. Istambul, 12 - 15 July, 1998. P. 198.
THE SUMMARY AND PERSPECTIVE RESEARCH DIRECTIONS IN PSYCHOLOGY OF LABOUR IN THE XXI CENTURY
L. G. Dikaya
Dr. sci. (psychology), head of the laboratory of psychology of labour, IP RAS, Moscow
There are generalized the results of researches made in the laboratory of psychology of labour within the framework of main directions of this scientific branch at the new stage of technical-scientific development and contemporary social-economic changes. The theories and methodological approaches elaborated in the named laboratory that facilitate solution of the main problems of psychology of labour are analyzed considering each direction. The paper reflects objective situation in society and psychological science, and the attempts to solve scientifically the main problems of psychology of labour using general methodological bases are analyzed. The emphasis is put on the generalizing of research results concerning actual psychological problems of the subject of labour as a personality and professional including complicated professional activity, coping with difficult functional states in extreme and stressful conditions.
Key words: subject of activity, professional activity, intersystem approach, professionalism, professiogenesis, psychological system of activity, intersystem interaction, mental self-regulation, extreme conditions, functional state, coping with stress, adaptation.
стр. 37
ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ. ЗАВИСТЛИВОСТЬ ЛИЧНОСТИ (СТАТЬЯ ПЕРВАЯ)
Автор: К. Муздыбаев
(c) 2002 г. К. Муздыбаев
Канд. психол. наук, вед. науч. сотр., СИ РАН, Санкт-Петербург
Анализируются результаты двух исследований личностных, когнитивных, поведенческих коррелят завистливости и завистливого отношения к успеху и везению. Разработана шкала для измерения завистливости личности. В каждом исследовании обследовано по 700 человек. Завистливые респонденты наименее адаптированы к новым экономическим условиям. Они в большей мере недовольны своим материальным и социальным положением, неудовлетворены своей жизнью, ощущают себя более несчастными, нежели независтливые. Набравшие высокие баллы по шкале завистливости проявляют нелояльность по отношению к окружающим их людям, они имеют тенденцию расширять произвольно границы дозволенного, склоняясь к антисоциальным действиям в отличие от тех, кто набрал низкие баллы. Установлены три возрастных периода, когда завистливость личности резко возрастает: в 18 - 24 года, 30 - 34 года и 55 - 59 лет. Выявлено: завистливость наиболее характерна для студентов и наименее свойственна служащим государственного сектора экономики.
Ключевые слова: зависть, успех, превосходство, достижение, эгоизм, локус контроля, вера в справедливый мир, самоуважение, мстительность, оптимизм, надежда, счастье, удовлетворенность жизнью, атрибуция личностных черт, приемлемое поведение.
ВВЕДЕНИЕ
В этой и следующей статье представлены результаты двух эмпирических исследований такого разрушительного личностного явления, как зависть [2]. Зависти боялись с древних времен. Еще Платон сокрушался, что Сократа обвинили завистливые люди [7]. Да и сам Платон неоднократно жалуется на клевету завистников: "При таких обстоятельствах что было мне делать? Разве лишь то, что я поневоле и делал: отказался на будущее от всяких государственных дел, остерегаясь навлечь на себя клевету завистников..." [8]. Зависть враждебна любому превосходству, касается ли это материальной обеспеченности, высоких наград, хорошо выполненной работы, человеческой красоты и т.д. Завистники не только причиняют дискомфорт наиболее успешно и продуктивно работающим людям, они ломают даже судьбы преуспевающих. Исследователи зависти выявили, что из-за враждебности завистников работники снижают мотивацию, скрывают собственные достижения, вынужденно оставляют свою службу, а порой и место жительства [29, с. 223]. Установлено, что зависть отрицательно коррелирует с продуктивностью группы, со сплоченностью в ней и удовлетворенностью ею, но положительно связана с явлением социального сачкования в группе, уклонением от работы и с прогулами [14, с. 13]. Более того, низкий уровень экономической производительности социологи связывают со страхом зависти, сковывающим всякую инновационную и эффективную работу [23, с. 338 - 339].
В первой статье анализируется дифференциация чувства зависти к успеху и везению (исследование 1), а также социально-демографическая структура завистливости и ее когнитивные, поведенческие и личностные корреляты (исследование 2). Вторая статья будет посвящена теме нейтрализации зависти других к превосходству личности и совладанию со своей завистью к превосходству других людей (исследование 2).
Постановка проблемы. Испытывать зависть означает признание превосходства, успеха или более высокого благополучия другого человека, сопровождающееся чувством досады, раздражения, недовольства, а иногда и враждебности к превосходящему. Зависть является конкурентным чувством, ориентированным на обладание и доминирование. Сравнение же собственной ситуации и собственных достижений с ситуацией и успехами соперника обнаруживает более низкое положение завистника или скудность его результатов. По этой причине у него возникают притязательные желания обладать, по крайней мере, такого же уровня качествами или достижениями. Однако уже в ходе сравнения завистник начинает понимать, что выправить, уравнять ситуацию невозможно и никакого реального превосходства над конкурентом ему не добиться. Тогда стремление к обладанию вожделенным, но недосягаемым превосходством сменяется желанием лишить со-
стр. 38
перника объекта зависти. Поэтому желание обладать трансформируется в еще более сильное стремление отобрать, лишить, нивелировать удачу или превосходство конкурента. Воля теперь направлена не на самосовершенствование и созидание, а на "уничтожение" другого. "Своим глубоким и тщетным желанием всеобщего разрушения завистник признает, что он никогда не добьется благ, которых его, как он думает, незаконно лишили, и что единственная возможная справедливость есть устранение несправедливости посредством уничтожения узурпатора и его жертвы", -пишет Сартр, анализируя корни завистливости Г. Флобера [9, с. 426].
Надо иметь в виду, что завистник завидует не вещам, не качествам и владениям соперника, которые он хотел бы иметь. ("Владение, - говорит Фостер, - это спусковой механизм, но не цель зависти" [15, с. 168].) Его цель не поднять себя до уровня соперника: завистник жаждет разрушить счастье другого человека, он хочет сломать конкурента как личность, ибо испытывает досаду по отношению к обладателю задевающих его достоинств.
В чем же причины такой злобности и жестокой деструктивности? Обязательным условием возникновения зависти считается не столько объективное отсутствие, сколько субъективная неспособность индивида обладать, достичь желаемого [17, с. 69]. Именно недостижимость благ или качеств, принадлежащих сопернику, вызывает негодование у претендента. Ситуация не поддается управлению завистником и он оказывается униженным, беспомощным, без надежды, угнетенным. Вот почему он концентрирует свои болезненные переживания преимущественно на собственных недостатках и неполноценности. Не находя позитивного выхода из ситуации, он пытается подавить боль своего унижения посредством такого же унижения преуспевающего человека. Как тонко подметил в свое время Шелер, завистник как бы нашептывает: "Все я тебе могу простить; только не то, что ты есть; только не то, что не я есть то, что есть ты; что "Я" не есть "Ты"!" [12, с. 25]. Необходимость умаления и разрушения объекта зависти переворачивает всю реальность: оказывается объект вожделения не так уж хорош в его представлении.
Зависть может проявлять себя в таких низменных формах, как клевета и сплетни, беспочвенная критика и агрессия. При этом она ловко маскируется, зачастую действует скрытно, нередко выражается не прямо, а косвенно. С целью принижения достоинств соперника завистники могут искусственно сместить сферы сравнения (например, из профессиональной в побочные, неопределенные), перенести акценты оценки с главных тем на второстепенные, несущественные, т.е. исказить успехи соперника. Другой способ унижения и оскорбления достоинств конкурента - намеренное чрезмерное восхваление менее достойного человека или уравнивание его заслуг. Часто практикуемым методом завистников является умалчивание или игнорирование достижений конкурента, как не существующих. Стремясь настроить членов коллектива против преуспевающих индивидов, некоторые завистники пытаются вызвать чувство недовольства, раздражения по отношению к добившимся успеха.
Однако гнев и агрессия раздосадованных чужим превосходством зачастую адресуются не только личности соперника, но и одобряющим, поддерживающим его членам группы или коллектива, принуждая их таким способом к негативному конформному поведению. Стимулирование завистниками межличностной неприязни и вражды нередко приводит к длительным и масштабным конфликтам в организациях, угрожая социальному порядку и продуктивной деятельности людей. А возбуждение же ими недовольства неимущих или малоимущих могут привести, как показывает история, к революциям, способным свергнуть существующий социальный порядок в целом. Как видим, зависть представляет собой далеко не безобидное психологическое и социальное явление.
Поскольку зависть считается отрицательным, социально неприемлемым феноменом, она подавляется, отрицается, маскируется или обозначается по- другому. По этой причине весьма трудно оценить ее масштабы и негативные последствия для судеб людей, экономики и культуры государства. Тем более, что до сих пор в России не предпринималось ни одной попытки измерить и исследовать ее.
Целью настоящей работы является исследование, во-первых, аттитюдов к успеху и везению, и, во-вторых, предрасположенности разных социальных групп к завистливости и установление ее поведенческих, когнитивных и личностных коррелят.
Задачи и гипотезы исследования. В первом исследовании явления зависти в 1997 г. мы решали две задачи. Первая задача состояла в том, чтобы попытаться определить завистливые отношения к успеху и везению у представителей разных социальных групп. При этом мы предполагали, что чувство досады респондентов возрастает в случае, если успеха добивается тот, кто ранее имел худшие результаты. В ситуации же, когда высоких результатов достигали те, кто и прежде превосходил респондента, чувство огорчения должно возникать в меньшей степени. Такую диспропорцию в проявлении зависти можно было бы объяснить тем фактом, что успех аутсайдера всегда в большей степени служит укором конкурентам, нежели успех лидера. В ситуации везения респон-
стр. 39
дент не сравнивает свое положение с результатами ни аутсайдера, ни лидера, ибо везение состоит лишь из элементов случайности, и тут нет ничего почетного, зависящего от воли, таланта, усердия. Однако большее везение должно вызывать и большую досаду. Как говорил один персонаж Унамуно: "Так ты полагаешь, что счастливчики, взысканные судьбой любимчики совсем в этом неповинны? Они повинны уже в том, что не скрывают своего незаслуженного успеха, своего преимущества, не подтвержденного собственными заслугами" [10, с. 36].
Вторая задача касалась попытки изучить объяснение причин завистливости представителями разных социальных групп. Предполагалось, что при объяснении завистливости личности будут доминировать две причины. Во- первых, состязательность, а значит и явление зависти, всегда усиливаются в условиях скудных ресурсов и при отсутствии альтернативных способов решения проблемы. Поэтому значительная часть опрошенных должна приписывать причину завистливости жизненным трудностям. Во-вторых, учитывая ранее установленные закономерности атрибуции успеха и неудачи [7], можно ожидать, что в абстрактной ситуации существенная часть опрошенных будет приписывать причины завистливости внутренним характеристикам индивида: его природе, личностным чертам.
Во втором исследовании в 2000 г. ставились уже более обширные и сложные задачи. К этому времени нами была разработана шкала, позволяющая измерить предрасположенность личности к завистливости, и шкалы, выявляющие стратегии нейтрализации и совладания с завистью. Исходя из этого планировалось решение следующих задач.
Итак, третья наша задача 1 , попытаться определить, какие социальные группы в большей мере предрасположены к завистливости, а какие в меньшей. Необходимо было также установить возрастную и тендерную ее дифференциации. Поскольку завистливость связана с достижением и обладанием, то можно ожидать, что она скорее всего проявится у тех категорий респондентов, социальный статус которых подразумевает соперничество, владение и распоряжение собственностью. В данные категории входят студенты (соперничество в процессе учебы), руководители (карьерная состязательность), служащие частного сектора (обретение и накопление богатства). Возможно, что завистливость будет обусловлена депривационным фактором, т.е. малоимущие покажут большую склонность к ней. Возможно, наконец, получение подтверждения атрибуции обыденным сознанием большей завистливости у молодежи и у женщин.
Четвертая задача заключалась в попытке выявить поведенческие корреляты завистливости. Поскольку зависть концептуально трактуется как деструктивное, антисоциальное, дисфункциональное качество, то очевидно обнаружение высокой степени приемлемости для завистников разных форм поведения, нарушающих нормы традиционной морали и закона.
Пятая задача касалась когнитивных структур, т.е. определения атрибуции личностных качеств завистливыми и менее завистливыми респондентами окружающими их людьми. Предполагалось, что здесь-то завистники и обнаружат свою нелояльность и нерасположенность по отношению к другим людям.
Шестая задача была связана с установлением личностных коррелят. У завистников должны проявиться две главные тенденции: завистливость, вероятно, будет отрицательно связана с качествами личности, свидетельствующими о способности управлять обстоятельствами своей жизни (например, локус контроля, самоуважение); однако, эта черта будет положительно связана со свойствами личности, демонстрирующими ее деструктивность, агрессивность (например, эгоизм, мстительность).
Седьмая задача состояла в попытке уяснить степень материального и психологического благополучия завистливых и независтливых респондентов. Вероятно, что в рамках решения именно этой задачи можно установить: наиболее завистливые являются наиболее неудачливыми и менее психологически благополучными.
МЕТОДИКА
И первое, и второе исследование были проведены по идентичной структуре выборки. В каждом исследовании выборка составляла 700 человек. Она включала представителей семи социальных групп приблизительно по 100 человек в каждой: 1) рабочие; 2) служащие государственного сектора экономики; 3) служащие частного сектора; 4) руководители учреждений; 5) студенты; 6) безработные и 7) пенсионеры. Выборка контролировалась также по полу и возрасту.
В первом исследовании, проведенном в ноябре-декабре 1997 г. в Санкт- Петербурге, пенсионеры опрашивались по месту жительства, безработные - в двух районных Центрах занятости населения, остальные 500 человек - в 28 учреждениях. Это 4 завода, 3 вуза, 2 научно-исследовательских института, поликлиника, средняя школа, конструкторское бюро, общероссийская библиотека, аудиторская фирма, издательство, агентство недвижимости, юридическая и компьютерная фирмы, несколько торговых учреждений и др. 1
Для этого исследования нами была разработана шкала диспозиционной завистливости. Она состоит из 15 суждений (5 из них "пустышки"). Ответы даются по семибалльной
1 За опрос одного респондента по месту работы интервьюеру выплачивалось 15 тыс. руб., а по месту жительства -20 тыс. руб. Наиболее нуждающиеся респонденты (пенсионеры, безработные, рабочие, некоторые служащие государственного сектора) за заполнение анкеты получали 5 тыс. руб. (в ноябре 1997 г. 1$ = 5.8 тыс. руб.).
Во втором исследовании, осуществленном в сентябре-ноябре 2000 г. в Санкт- Петербурге, опрос проводился по месту жительства респондентов. За опрос одного респондента выплачивалось 80 руб. Пенсионеры, безработные, рабочие и служащие государственного сектора экономики за заполнение анкеты получали 10 руб. (в сентябре 2000 г. 1$ = 27.60 руб.).
стр. 40
шкале: 7 - полностью согласен(на), 4 - верно нечто среднее, 1 - совсем не согласен(на). Общий балл по шкале высчитывается путем сложения ответов. Величина шкалы колеблется от 10 до 70. Ниже приведены примерные вопросы шкалы:
1. Порой я чувствую(вал) себя униженным, когда мой руководитель очень хвалит(ил) другого работника.
2. Мой друг (подруга) совершенно незаслуженно устроился(ась) на высокооплачиваемую работу, благодаря связям родителей.
3. Меня порой огорчает(ало) то, что я сам понимаю(ал): в какой мере некоторые мои коллеги более талантливы, чем я.
Шкала приемлемости различных видов поведения. Для того, чтобы выявить поведенческие корреляты завистливости необходимо было измерить аттитюды респондентов к различным видам поведения, которые выходят за рамки традиционной морали (например, ложь в корыстных целях, развод, проституция и др.), или прямо нарушают законы (уклонение от уплаты налогов, покупка заведомо краденого и др.). С этой целью использована адаптированная нами ранее известная методика [16,28], которая была применена в 12 странах в 1981-м и в 16 странах в 1990-м годах. Оригинальный вариант шкалы насчитывает 22 вида поведения. Два из них были исключены нами с целью адаптации к нашей культуре ("Несообщение об ущербе, нанесенном припаркованному автомобилю", "Угроза в адрес штрейкбрехеров"), но были добавлены пять других видов поведения ("Мелкое воровство", "Дача взятки ради решения своих проблем", "Физическое наказание детей", "Употребление алкоголя на рабочем месте" и "Месть за нанесенную обиду или ущерб"). Полный список 27 видов поведения приведен в табл. 5. Ответы давались по 7- балльной шкале, где цифра 1 означала "не оправдано и неприемлемо ни в каких условиях", а цифра 7 - "оправдано, приемлемо в любых условиях".
Шкала атрибуции личностных черт. Для выявления когнитивных коррелят завистливости, мы воспользовались разработанной нами ранее шкалой атрибуции личностных черт [5, с. 33]. Методика состоит из 25 пар прилагательных, которые описывают личность по самым разным критериям: доброжелательности, отзывчивости, агрессивности, успешности и др. Измерение респондентами атрибуции характерных качеств окружающих дает возможность сравнить отношение к окружающим у тех, кто имеет высокие и низкие баллы по методике диспозиционной завистливости. Оценки давались по 7-балльной шкале, где цифра 1 означала, что окружающие в высшей степени циничны, 7 - в высшей степени простодушны, а цифра 4 - среднюю оценку. Полный перечень 25 личностных качеств дан в табл. 6.
Индикаторы жизненных перемен. С целью определения перемен в жизни опрошенных в анкету были включены вопросы об изменениях в материальном и социальном положении, во взаимоотношениях с окружающими и мнений о самом себе, а также о том, стала ли жизнь у респондента лучше или хуже, удалось ли ему(ей) найти место в сегодняшней жизни (подробнее см. табл. 8).
Индикаторы общей оценки жизни. Для установления общей оценки своей жизни респондентам задавались вопросы: в какой мере они счастливы и удовлетворены жизнью; как бы оценили свое настроение в последние дни; в какой мере чувствуют усталость и ощущают себя отвергнутыми, забытыми в обществе; удовлетворены ли они своим материальным и социальным положением (подробнее см. табл. 9).
Личностные шкалы. Планировалось вычисление корреляции данных шкалы завистливости с данными восьми других личностных шкал: 1. Для первого исследования нами был адаптирован тест жизненной ориентации Шейера и Карвера [22, с. 225]. Этот тест, называемый шкалой оптимизма, разработан для измерения диспозиционного оптимизма, определяемого авторами как ожидания личностью относительно благоприятного исхода будущих событий. 2. Шкалы диспозиционной надежды Снайдера (см. подробнее [4, 27]). 3. Шкалы локуса контроля Роттера, адаптированной нами в 1979 г. [3, 21]. Как известно, шкала Роттера определяет интернальность или экстернальность источника управления обстоятельствами своей жизни. 4. Шкалы веры в справедливый мир, выявляющей тенденцию людей считать, что мир является справедливым и люди в целом получают то, что заслуживают [21, с. 69 - 70]. Эта методика полностью адаптирована нами в 2000 г. для данного исследования. 5. Шкалы самоуважения, определяющей позитивность или негативность аттитюдов личности по отношению к себе [19, с. 100]; адаптирована полностью в 2000 г. 6. Шкалы мстительности Струклеса и Горансона [27], адаптированной в 1997 г., измеряющей предрасположенность личности к мести в случае нанесения ей обиды или ущерба. Из 20 вопросов оригинала для данного исследования использованы 10 пунктов. 7. Шкалы эгоизма, выявляющей склонность личности добиваться своих целей, игнорируя интересы и чувства других людей [5, с. 30]. 8. Шкалы стыдливости, разработанной нами в 2000 г. и определяющей склонность личности оценивать свое поведение как неловкое, неуместное или неадекватное и ее желание скрыться, либо не быть в центре внимания.
Аттитюды к успеху и везению. С целью определения завистливого отношения к успеху и везению другого человека респондентам было предложено оценить свои чувства в шести ситуациях: три из них проецировали встречу одноклассников, где выяснилось, что один из одноклассников респондента выдвинут на соискание Государственной премии (при этом он учился либо лучше, либо хуже, либо не лучше и не хуже, чем респондент); три ситуации проецировали выигрыш респондентом определенной суммы денег по Государственной лотерее (1, 10 или 100 млн. рублей). Необходимо было оценить чувства соседа, с которым респондент дружит, во всех трех случаях выигрыша.
РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ
Аттитюды к успеху и везению. Как видно из табл. 1, в ситуации успешного одноклассника(цы) завистливые аттитюды возрастают по мере того,
Таблица 1. Чувство зависти респондента к успеху одноклассника, который учился "лучше", "хуже" или "не лучше и не хуже" чем он (ноябрь - декабрь 1997 г., N = 700, в %)
|
|
Однокласснику(це), который(ая) учился(ась): |
=X 1 -X 3 |
=X 1 -X 2 |
||
|
Респондент |
лучше |
не лучше и не хуже |
хуже |
||
|
|
X 1 |
X 2 |
X 3 |
|
|
|
Испытал бы зависть |
10.3 |
17.6 |
24.4 |
-14.1* |
7.3** |
|
Не испытал бы зависть |
80.3 |
71.6 |
60.9 |
19.4 |
8.7 |
|
Трудно сказать |
9.4 |
10.9 |
14.9 |
-5.5 |
1.5 |
|
* P <0.01. |
|||||
|
** P < 0.20. |
стр. 41
Таблица 2. Атрибуция чувства зависти респондентами соседу(ке) в связи с выигрышем в лотерее (ноябрь-декабрь 1997 г. N = 700, в %)
|
Сосед(ка), с которым(ой) респондент дружит: |
Респондент выиграл в государственной лотерее: |
=X 1 -X 3 |
=X 1 -X 2 |
||
|
1 млн. руб. |
10 млн. руб. |
100 млн. руб. |
|||
|
X 1 |
X 2 |
X 3 |
|||
|
Испытал бы зависть |
23.6 |
38.2 |
41.1 |
-17.5* |
-14.6** |
|
Не испытал бы зависть |
35.8 |
21.6 |
14.0 |
14.2 |
21.2 |
|
Трудно сказать |
40.6 |
40.3 |
44.9 |
-4.3 |
0.3 |
|
* P< 0.001. |
|||||
|
** P <0.01. |
как успеха добивается тот, кто имел ранее самые низкие результаты, т.е. хуже учился. А в ситуации, когда успеха добивается одноклассник, который и прежде превосходил респондента, чувство зависти возникает в меньшей степени. Болезненное осознание, что положение респондента хуже не только по сравнению с успешным одноклассником, но и с отстающим, вызывает сильную досаду, ибо триумф прежнего аутсайдера более явно говорит завистнику о его низких достижениях, нежели успех лидера.
В ситуации же удачливого выигрыша в лотерее (см. табл. 2) завистливые аттитюды возрастают по мере того, как увеличивается величина выигрыша (до 100 млн. рублей). Хотя здесь отсутствуют элементы сравнения и оценки успешности своих усилий с успешностью другого субъекта (выигрыш состоит лишь из элементов случайности), тем не менее, большее везение - выигрыш - вероятно, отрицательно влияет на оценку своего положения соседом. В случае крупного лотерейного выигрыша респонденты, видимо, фокусируют свое внимание на сравнительном ухудшении финансового положения соседа.
Таблица 3. Завистливость личности в зависимости от возраста (сентябрь-ноябрь 2000 г., в % от численности каждой группы)
|
Возраст |
N |
Средняя величина по шкале зависти (10 -> 70) |
Стандартное отклонение |
|
19 лет и меньше |
71 |
34.72 |
11.35 |
|
20 - 24 года |
89 |
34.35 |
9.52 |
|
25 - 29 лет |
72 |
30.87 |
10.48 |
|
30 - 34 года |
60 |
33.17 |
9.90 |
|
35 - 39 лет |
60 |
30.45 |
9.69 |
|
40 - 44 года |
69 |
29.75 |
10.60 |
|
45 - 49 лет |
77 |
28.68 |
9.22 |
|
50 - 54 года |
80 |
31.20 |
10.31 |
|
55 - 59 лет |
27 |
33.48 |
10.49 |
|
60 лет и больше |
89 |
31.36 |
9.56 |
|
Вся выборка |
694 |
31.72 |
10.20 |
Интересно заметить, что респонденты приписывали соседу завистливые чувства во всех трех ситуациях (табл. 2) в два раза больше, чем самому себе (табл. 1). Завистливость - отрицательная черта. Выражать самому большую завистливость означало бы обнаружить свою уязвленность пусть даже в проективной ситуации. Вероятнее всего, желанием респондента выглядеть лучше и объясняется приписывание себе меньше завистливых чувств, чем соседу, хотя отчасти это может быть вызвано и различием ситуации. Возможно также, что худшее ожидается чаще со стороны. Показательно другое: значительная часть респондентов проявила осторожность в нахождении каких-либо чувств у соседа - около 40% опрошенных затруднились ответить на вопросы.
В ситуации успеха одноклассника(цы) обнаруженные тенденции более характерны для молодежи до 30 лет и менее всего - для респондентов старше 50 лет. По сравнению с мужчинами женщины проявили несколько больше чувства зависти в ситуации, когда одноклассник, учившийся хуже, достигал успеха (20.7% и 27.5% соответственно).
Анализ данных по социальным группам показал, что студенты проявляют больше чувства зависти к успешному однокласснику(це) во всех случаях, нежели представители других социальных групп. Однако, для безработных и служащих государственного сектора более досадными представляется успех одноклассника, учившегося хуже, чем они.
Ситуация лотерейного выигрыша наиболее индикативной оказалась для студентов, безработных и предпринимателей. Они выражали больше чувства зависти именно в этой ситуации, в отличие от представителей других социальных групп. Все эти три группы, кажется, нуждаются в везении. Заметим, наконец, что удача, в особенности крупная, вызывает зависть в большей мере у молодых людей до 30 лет, нежели у представителей старшего поколения.
Социально-демографическая структура завистливости. В табл. 3 приведены данные исследования по возрасту. Как видно, на протяжении
стр. 42
Таблица 4. Социально-демографическая структура завистливости личности (сентябрь-ноябрь 2000 г., в % от численности каждой группы)
|
Социально-демографические группы |
N |
Низкая степень завистливости |
Средняя степень завистливости |
Высокая степень завистливости |
Средняя величина по шкале зависти (шкала 10 - - 70) |
Стандартное отклонение |
|
Студенты |
95 |
25.3 |
26.3 |
48.4 |
35.92 |
10.08 |
|
Пенсионеры |
100 |
35.0 |
38.0 |
27.0 |
31.75 |
9.76 |
|
Рабочие |
101 |
37.6 |
36.6 |
25.7 |
31.40 |
10.59 |
|
Безработные |
99 |
34.3 |
35.4 |
30.3 |
31.34 |
9.43 |
|
Служащие частного сектора |
98 |
37.8 |
36.7 |
25.5 |
31.29 |
9.68 |
|
Руководители |
98 |
39.8 |
29.6 |
30.6 |
30.72 |
10.65 |
|
Служащие госсектора |
103 |
42.7 |
32.0 |
25.2 |
29.86 |
10.36 |
|
Мужчины |
341 |
35.5 |
32.0 |
32.6 |
32.02 |
10.53 |
|
Женщины |
353 |
36.8 |
35.1 |
28.0 |
31.43 |
9.89 |
|
Вся выборка |
694 |
36.2 |
33.6 |
30.3 |
31.72 |
10.20 |
жизненного пути завистливость личности у взрослых достигает максимального значения три раза: в 18 - 24 года, в 30 - 34 года и в 55 - 59 лет. Во всех трех случаях ее рост, очевидно, связан со сравнительной оценкой собственных достижений на значимом этапе жизненного цикла. Молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет обычно ориентированы на преуспеяние: получение образования, приобретение профессии и усвоение конкретной специальности. И образовательная, и профессиональная деятельность в этом периоде развития личности подвергается регулярной сравнительной оценке и аттестации, что, видимо, обостряет конкурентное чувство индивида 2 . Однако реальные жизненные успехи оцениваются в 30 - 34 года, когда заканчивается не только образовательный процесс, но и усвоение профессии и адаптация к ней. В 55 - 59 лет вновь наступает время для сравнительной оценки жизненных достижений, продиктованной теперь окончанием трудовой деятельности. Подведение итогов (предварительных и окончательных), вероятно, вызывает у личности некоторую неудовлетворенность, досаду и раздражение при осознании более высоких результатов у других людей.
Установлено, что самую высокую и статистически значимую склонность к зависти проявляют студенты, ориентированные на достижение и по возрасту, и по образовательной деятельности. Самую низкую степень завистливости демонстрируют служащие государственного сектора экономики. По сравнению с последним, наиболее образованным, нормативным и обладающим стабильным социальным статусом контингентом, несколько большая завистливость наблюдается среди пенсионеров (p < 0.20), рабочих (p < 0.30), безработных (p < 0.30) и служащих частного сектора экономики (p < 0.30).
Тендерных различий в склонности к зависти у наших респондентов не обнаружено. Ранее на небольшой выборке работающих людей (N = 111) Векчио установил большую склонность к завистливости мужчин, нежели женщин. Он объясняет это тем, что по сравнению с женщинами мужчины больше настроены на соперничество, на занятие определенного положения на работе [29, с. 219]. Мы провели дополнительный расчет тендерных различий в семи социальных и десяти возрастных группах. В возрасте 30 - 34 года мужчины, оказалось, проявляют большую зависть к успехам других людей, чем женщины этого же возраста (средние соответственно, 35.21 и 30.50, при p < 0.05). В других возрастных группах значимых различий не существует. Не обнаружено их и в шести социальных группах. Только мужчины-рабочие, кажется, несколько более завистливы, нежели женщины- рабочие (средние, соответственно, 32.85 и 29.86, при p< 0.20).
Таким образом, наши гипотезы, построенные на основе концепции зависти и существующих стереотипных атрибуций ее к определенным категориям людей, подтверждаются лишь частично. Действительно, молодые люди более завистливы, чем представлители старших возрастных групп. Но более детальный анализ фиксирует новые закономерности. Вероятно, существуют еще два критических возрастных периода, когда человек чувствует себя уязвимым при сравнении своих достижений с результатами других людей - это 30 - 34 и 55 - 59 лет.
Завистливость скорее всего не зависит от пола респондентов. По крайней мере не существует надежных данных, чтобы можно было бы уверенно
2 Чтобы еще раз проверить этот вывод, мы произвели расчет средних величин зависитливости студентов и молодых людей до 25 лет (не студентов). Оказалось, что студенты более завистливы, чем не студенты: средние соответственно 35.92 и 32.46, при p < 0.05.
стр. 43
Таблица 5. Степень приемлемости различных видов девиантного поведения для респондентов с низкой и высокой степенью диспозиционной завистливости (сентябрь-ноябрь 2000 г., шкалы 1 -> 7)
|
Виды поведения |
Высокая диспозиционная завистливость ( N = 210) |
Низкая диспозиционная завистливость (N = 251) |
Разность средних оценок |
||
|
М 1 |
М 2 |
= М 1 -М 2 |
|||
|
Уклонение от уплаты за проезд в общественном транспорте |
3.43 |
2.08 |
3.03 |
2.11 |
0.40*** |
|
Незаконное получение государственных пособий |
2.31 |
1.77 |
1.84 |
1.57 |
0.47** |
|
Покупка заведомо краденого |
2.26 |
1.76 |
1.69 |
1.39 |
0.57* |
|
Уклонение от уплаты налогов |
3.15 |
2.08 |
2.49 |
2.04 |
0.66* |
|
Аборт |
3.99 |
1.85 |
3.86 |
2.04 |
0.16 |
|
Развод |
4.37 |
1.83 |
4.57 |
1.99 |
-0.20 |
|
Драка |
3.10 |
1.94 |
2.69 |
1.84 |
0.41*** |
|
Убийство при самообороне |
4.29 |
2.08 |
4.18 |
2.08 |
0.11 |
|
Бросание мусора в общественных местах |
1.94 |
1.44 |
1.57 |
1.20 |
0.37** |
|
Вождение автомобиля в состоянии |
1.64 |
1.35 |
1.27 |
0.92 |
0.37* |
|
алкогольного опьянения |
|
|
|
|
|
|
Политические убийства |
1.94 |
1.48 |
1.63 |
1.37 |
0.31*** |
|
Месть за нанесенную обиду или ущерб |
3.21 |
1.82 |
2.38 |
1.77 |
0.83* |
|
Самоубийство |
2.17 |
1.69 |
1.52 |
1.29 |
0.65* |
|
Супружеская неверность |
3.07 |
1.83 |
2.82 |
1.78 |
q 25***** |
|
Проституция |
2.87 |
1.94 |
2.26 |
1.76 |
0.61* |
|
Гомосексуализм |
2.49 |
1.94 |
2.19 |
1.75 |
0.30**** |
|
Получение взятки |
2.73 |
1.85 |
2.16 |
1.66 |
0.57* |
|
Занятие несовершеннолетних сексом |
2.30 |
1.93 |
1.85 |
1.66 |
0.45** |
|
Ложь в корыстных целях |
2.79 |
1.84 |
2.19 |
1.72 |
0.60* |
|
Утаивание найденных денег |
3.37 |
2.01 |
3.08 |
1.97 |
0.29***** |
|
Употребление наркотиков |
1.43 |
1.20 |
1.15 |
0.75 |
0.28** |
|
Угон автомобиля ради развлечения |
1.49 |
1.15 |
1.19 |
0.87 |
0.30** |
|
Дача взятки ради решения своих проблем |
3.60 |
2.04 |
3.00 |
2.13 |
0.60** |
|
Эвтаназия (безболезненное умерщвление безнадежно больных) |
4.04 |
2.27 |
3.33 |
2.12 |
0.71* |
|
Употребление алкоголя на рабочем месте |
2.35 |
1.55 |
2.13 |
1.64 |
0/22***** |
|
Физическое наказание детей |
2.64 |
1.63 |
2.37 |
1.62 |
0.27**** |
|
Мелкое воровство |
2.04 |
1.56 |
1.48 |
1.08 |
0.56* |
|
Итого в среднем |
2.78 |
|
2.37 |
|
|
|
М-среднее; - стандартное отклонение; * P < 0.001; ** P < 0.01; *** P < 0.05; **** P < 0.10; ***** P < 0.20. |
говорить, кто более завистлив - мужчины или женщины.
"Принцип недостаточности" в материальном и социальном планах, который должен был бы особо разжигать завистливые страсти, вероятно, имеет весьма умеренный эффект в рамках изученных социальных групп, испытывающих материальные лишения (безработные, пенсионеры, рабочие).
Очевидно, что мотивация достижения и состязательность оказывают определенное влияние на степень завистливости (студенты, служащие частного сектора). Однако пока не получает своего подтверждения связь данного явления с карьерной состязательностью у руководителей.
Поведенческие корреляты завистливости.
Из теории и, увы, из собственного жизненного опыта мы знаем, что завистники нередко сплетничают, распространяют за спиной своего конкурента ложную, клеветническую информацию о нем. Они могут и открыто нападать на того, кому завидуют. Словом, завистники - это люди, склонные к девиантному поведению, к нечистоплотным поступкам. Рассмотрим, в какой мере по мнению завистливых и независтливых опрошенных приемлемы разные виды поведения в разных сферах жизни.
стр. 44
Как показывают данные нашего исследования, из 27 видов поведения, которые выходят за рамки традиционной морали или прямо нарушают нормы закона, завистливые респонденты считают приемлемыми в большей степени 24 вида поведения в отличие от менее завистливых опрошенных (среднее для 27 видов поведения соответственно 2.78 и 2.37).
По сравнению с менее завистливыми респондентами более завистливые уверены, что приемлемы самые разные формы поведения, нарушающие принятые законы и нормы морали. Первую группу образуют типы поведения, свидетельствующие о нечестности гражданина: 1) уклонение от уплаты за проезд в общественном транспорте, 2) незаконное получение государственных пособий, 3) уклонение от уплаты налогов, 4) покупка заведомо краденого, 5) получение взятки, 6) дача взятки ради решения своих проблем, 7) ложь в корыстных целях, 8) мелкое воровство. Во вторую группу можно включить типы поведения, характеризующие агрессивность и жестокость индивида: 1) политические убийства, 2) месть за нанесенную обиду или ущерб, 3) самоубийство, 3) эвтаназия (безболезненное умерщвление безнадежно больных), 4) физическое наказание детей. Третья группа состоит из видов поведения, демонстрирующих сексуальную несдержанность или неразборчивость: 1) супружеская неверность, 2) проституция, 3) занятие несовершеннолетних сексом, 4) гомосексуализм.
Таким образом, подтверждается полностью гипотеза о том, что завистливые люди имеют тенденцию расширять границы дозволенного, склоняясь к деструктивному, антисоциальному поведению в обществе.
Завистники, в большинстве своем, - это люди со слабыми ресурсами, нуждающиеся или занимающие низкое положение, по меньшей мере по их собственному мнению, по сравнению с другими людьми. Ощущение же обделенности, лишенности важнейших благ как бы наделяет их правом требовать неразрешенное, быть недовольными, правом разрушать. У завистника "право обосновывается непосредственно на желании", - пишет Сартр [9, с. 428]. Завистливые убеждены, что чувство "лишения" или ощущение "неутолимости" дают им такие права. Заметим при этом, что право на недовольство и на деструктивные поступки даются им, вернее присваиваются ими, не за заслуги, усилия и достижения, а за их отсутствие.
Атрибуция личностных качеств окружающим.
Склонность к зависти - негативная, нежелательная черта личности. Завистливых людей определяют как имеющих недостатки в характере. Такие люди, как отмечалось выше, для получения желаемого или уравнивания себя с конкурентами, используют множество недостойных, грубых, незаконных методов достижения. Ведь именно по причине способности завистников к недозволенным формам поведения им чаще всего и уступают. По сути, склонность к деструктивному, антисоциальному действию приобретает у них в конкурентной ситуации силу преимущества. Понятно, что, считая завистливость недостойной и опасной, немногие проявляют к людям расположение и симпатию. Как же сами завистники описывают окружающих их людей?
В табл. 6 представлены данные атрибуции личностных качеств окружающим людям респондентами, набравшими высокие и низкие баллы по шкале завистливости. Очевидно, за этой чертой те, кто набрали высокие баллы по этой шкале, приписывают своему окружению преимущественно негативные качества по двадцати двум прилагательным из двадцати пяти, нежели набравшие по ней низкие баллы (среднее для 25 личностных качеств соответственно 4.80 и 5.00). По остальным трем прилагательным различия атрибуции статистически незначимы.
В отличие от независтливых, завистливые опрошенные считают окружающих людей в меньшей степени отзывчивыми, добрыми, альтруистичными, сострадательными, совестливыми и порядочными. По мнению завистливых респондентов, среда их общения кажется им более агрессивной, циничной, злой, завистливой, мстительной и предубежденной. Они описывают окружающих себя людей также как менее ответственных, менее трудолюбивых, менее патриотичных и, конечно же, менее оптимистичных. В целом, обнаруживается нелояльность завистливых по отношению к среде своего общения.
Личностные корреляты диспозиционной завистливости. Завистливость, как оказалось, положительно и тесно коррелирует с эгоизмом (R = = 0.19), мстительностью (R = 0.34) и стыдливостью (R = 0.23) личности (см. табл. 6). В самом деле, в ней много общего с этими чертами личности. Завистник желает присвоить, обладать чужим. Эгоист тоже устремлен на обладание без учета интересов других людей. И тот, и другой озабочены собственным благом и покушаются на чужое, нарушая права других людей. И эгоист, и завистник считают, что их чувство "лишения" или ощущение "неутолимости" дают им право требовать, но они пренебрегают тем фактом, что сами нарушают права других, являющиеся механизмами защиты каждого человека. "Зависть, - пишет Бен-Зив, - предполагает желание улучшить свою собственную судьбу, а не заботу о другом" [13, с. 494]. Этика заботы отзывчива к потребностям других людей, она ориентирована на их пользу. Этика же зависти эгоистична, более того, нацелена на изъятие, "вычерпывание", на разрушение благ других людей.
стр. 45
Таблица 6. Атрибуция личностных качеств окружающим респондентами с низкой и высокой степенью диспозиционной завистливости (сентябрь-ноябрь 2000 г., шкалы 1 -> 7)
|
Люди, которые меня окружают: |
Высокая диспозиционная завистливость (N = 210) |
Низкая диспозиционная завистливость (N = 251) |
Разность средних оценок |
||
|
М 1 |
М 2 |
= М 1 -М 2 |
|||
|
Оптимисты-пессимисты |
4.75 |
1.34 |
4.91 |
1.40 |
-0 16**** |
|
Состоятельные-бедные |
3.89 |
1.28 |
3.85 |
1.17 |
0.04 |
|
Удачливые-неудачники |
4.37 |
1.07 |
4.42 |
1.24 |
-0.05 |
|
Трезвенники-пьяницы |
5.08 |
1.49 |
5.48 |
1.42 |
-0.40** |
|
Трудолюбивые-ленивые |
5.38 |
1.29 |
5.80 |
1.33 |
-0.42* |
|
Вежливые-грубые |
5.05 |
1.43 |
5.49 |
1.27 |
-0.44* |
|
Образованные-невежественные |
5.36 |
1.30 |
5.67 |
1.28 |
-0.31** |
|
Независтливые-завистливые |
4.59 |
1.56 |
5.35 |
1.44 |
-0.76* |
|
Отзывчивые-равнодушные |
5.22 |
1.32 |
5.58 |
1.29 |
-0.36** |
|
Немстительные-мстительные |
5.21 |
1.44 |
5.76 |
1.35 |
-0.55* |
|
Ответственные-безответственные |
5.17 |
1.31 |
5.50 |
1.34 |
-0.33** |
|
Покорные-непокорные |
4.20 |
1.27 |
4.54 |
1.32 |
-0.34** |
|
Практичные-непрактичные |
4.87 |
1.32 |
4.90 |
1.42 |
-0.03 |
|
Альтруисты-эгоисты |
3.95 |
1.39 |
4.61 |
1.38 |
-0.66* |
|
Добрые-злые |
5.03 |
1.33 |
5.47 |
1.37 |
-0.44* |
|
Порядочные-непорядочные |
5.27 |
1.32 |
5.84 |
1.24 |
-0.57* |
|
Объективные-предубежденные |
4.56 |
1.31 |
4.81 |
1.36 |
-0.25*** |
|
Терпеливые-раздражительные |
4.38 |
1.53 |
4.89 |
1.32 |
-0.51* |
|
Совестливые-бессовестные |
4.87 |
1.30 |
5.37 |
1.29 |
-0.50* |
|
Сострадающие-черствые |
4.91 |
1.29 |
5.42 |
1.32 |
-0.51* |
|
Миролюбивые-агрессивные |
4.80 |
1.38 |
5.41 |
1.39 |
-0.61* |
|
Простодушные-циничные |
4.50 |
1.30 |
4.76 |
1.38 |
-0.26*** |
|
Неподкупные-продажные |
4.61 |
1.37 |
5.36 |
1.41 |
-0.75* |
|
Патриоты-непатриоты |
5.41 |
1.29 |
5.86 |
1.22 |
-0.45* |
|
С чувством юмора-зануды |
4.60 |
1.53 |
4.90 |
1.59 |
-0.30** |
|
В среднем для всех качеств |
4.80 |
|
5.00 |
|
|
|
М - среднее; - стандартное отклонение; * P< 0.001; ** P< 0.01; *** P< 0.05; **** P< 0.30. |
Таблица 7. Личностные корреляты диспозиционной завистливости (сентябрь-ноябрь 2000 г., N - 700)
|
Личностные черты |
Высокая диспозиционная завистливость (N = 210) |
Низкая диспозиционная завистливость ( N = 251) |
Коэффициент корреляции Пирсона |
||
|
М 1 |
М 1 |
R |
|||
|
Оптимизм (шкала 8->40) |
26.05 |
4.51 |
26.21 |
4.60 |
-0.05 |
|
Надежда (шкала 8->32) |
22.70 |
4.06 |
23.52 |
4.48 |
-0.08*** |
|
Локус контроля (шкала 1->23) |
10.25 |
3.88 |
10.57 |
3.71 |
-0.04 |
|
Вера в справедливый мир (шкала 20->140) |
72.88 |
13.01 |
70.91 |
12.35 |
0.04 |
|
Самоуважение (шкала 10->40) |
30.01 |
4.50 |
30.97 |
4.27 |
-0.09** |
|
Мстительность (шкала 10->70) |
38.28 |
10.85 |
28.11 |
12.03 |
0.34* |
|
Эгоизм (шкала 10->70) |
39.63 |
10.83 |
34.11 |
10.41 |
0.19* |
|
Стыдливость (шкала 10->50) |
30.84 |
6.77 |
27.25 |
6.60 |
0.23* |
|
*P< 0.001. ** P <0.01. *** P < 0.05. |
|
|
|
|
|
стр. 46
Таблица 8. Средние величины изменений в жизни у респондентов с низкой и высокой степенью диспозиционной завистливости (сентябрь-ноябрь 2000 г.)
|
Индикаторы изменений в жизни |
Высокая диспозиционная завистливость (N = 210) |
Низкая диспозиционная завистливость (N = 251) |
Разность средних оценок |
||
|
М, |
М 2 |
= Mj- M 2 |
|||
|
Изменение мнения о самом себе (о самой себе) (шкала 1 -> 4) |
2.96 |
0.94 |
3.04 |
0.89 |
-0.08 |
|
Изменение в социальном положении (шкала 1 -> 4) |
2.29 |
1.29 |
2.29 |
1.27 |
0.00 |
|
Изменение в материальном положении (шкала 1 -> 4) |
2.14 |
1.28 |
2.23 |
1.32 |
-0.09 |
|
Изменение во взаимоотношениях с окружающими (шкала 1 -> 6) |
3.48 |
1.38 |
3.77 |
1.17 |
-0.29* |
|
Стала ли жизнь лучше или хуже? (шкала 1 -> 5) |
2.82 |
1.08 |
2.87 |
1.13 |
-0.05 |
|
Удалось ли найти место в сегодняшней жизни? (шкала 1 -> 5) |
2.99 |
0.97 |
3.15 |
1.04 |
-0.16** |
|
* Р < 0.05. |
|||||
|
** P <0.10. |
Высокая и положительная корреляция завистливости с мстительностью также говорит о том, что в этих явлениях много общего. Прежде всего, и мстителя, и завистника снедают воспринимаемое ими униженное положение, что вызывает у них гнев и агрессию. При этом оба они оправдывают свое негодование несправедливостью ситуации. Поэтому и тот, и другой адресуют людям негативные ценности, провоцируя конфликтную обстановку. Надо также сказать, что и зависть и месть - эмоции неутолимые, чрезмерной интенсивности. Наконец, они представляют собой нежелательные, неприятные, социально неприемлемые качества личности.
Завистливость - черта постыдная, потому что она обнажает низменные наклонности личности [13, с. 496]. Действительно, все формы ее проявления (клевета, сплетни, предубежденность, враждебность и др.) позорны и могут вызывать стыд. Однако общность стыдливости и завистливости заключается не только в боязни позора и социального осуждения. Чувства неуместности, неадекватности и неловкости ставят и завистника, и стыдливого в униженное, беспомощное положение. Завистник пытается исправить ситуацию посредством принижения достоинств или заслуг соперника. Стыдливый же человек обычно хочет скрыться, исчезнуть, не выставлять себя на показ. В то же время, если переживание унижения воспринимается как результат враждебных намерений человека, то и стыдливый испытывает гнев и чувство мести. Кроме того, развитие у индивида застенчивости, неловкости, неполноценности могут стимулировать и появление у него завистливости.
Перейдем к анализу отрицательной связи завистливости с самоуважением и надеждой. "Завистник не имеет высокого представления ни о себе, ни о ком другом и убежден в своей правоте. Отсюда - просто дьявольский гнев, вызываемый чьей-то успешной работой", - писал моралист Аллен в "Суждениях" [1, с. 202]. В самом деле, самоуважение, являющееся показателем того, как индивиды чувствуют и оценивают самих себя, предполагает, по меньшей мере, воспринимаемую личностью привлекательность, компетентность и уверенность в себе [18]. У завистника же все перечисленные компоненты присутствуют лишь с отрицательным знаком непривлекательности, неполноценности, несоответствия притязаний и потенциала. Не удивительно поэтому, что эти две черты личности коррелируют между собой отрицательно (R = -0.09, при P < 0.01). Здесь важно также заметить: завистники и ревнивцы обладают низким уровнем контроля над обстоятельствами своей жизни (например, распределением благ или ценностными отношениями с партнерами), тогда как самоуважение связано с высокой способностью управления жизненными событиями [29, с. 220].
Нет ничего неожиданного и в том, что завистники обладают весьма низким чувством возможного (R = -0.08, при P < 0.05). Может ли разрушитель и вредитель надеяться на что-то позитивное в будущем? Может ли нарушитель чужих прав и принципов справедливости ожидать чего-то благоприятного от других людей? Какая надежда может быть в сфере зла, разве что отчаяние? Кроме того, безнадежность, беспомощность и бессилие завистника образуют его едва ли не основные, базовые черты.
Изменения в жизни за последние 9 лет (с начала экономической реформы). Сопоставим перемены в жизни у высоко- и низкозавистливых респондентов в течение последних девяти лет с начала экономической реформы в России (см. табл. 8).
стр. 47
Таблица 9. Средние величины оценки своей жизни у респондентов с низкой и высокой степенью диспозиционной завистливости (сентябрь-ноябрь 2000 г.)
|
Индикаторы субъективного благополучия |
Высокая диспозиционная завистливость (N = 210) |
Низкая диспозиционная завистливость (N = 251) |
Разность средних оценок |
||
|
М 1 |
М 2 |
= М 1 -М 2 |
|||
|
Настроение в последние дни (шкалы 1 ->6) |
3.40 |
1.32 |
3.81 |
1.22 |
-0.41* |
|
Ощущение счастья (шкала 1 ->4) |
1.84 |
1.02 |
2.04 |
1.06 |
-0.20*** |
|
Удовлетворенность жизнью (шкалы 1->5) |
2.89 |
1.11 |
3.18 |
1.13 |
-0.29** |
|
Удовлетворенность социальным положением (шкала 1->5) |
2.86 |
1.15 |
3.11 |
1.30 |
-0.25*** |
|
Удовлетворенность материальным положением (шкалы 1->5) |
2.34 |
1.11 |
2.56 |
1.15 |
-0.22*** |
|
Чувство усталости (шкала 1 ->4) |
2.20 |
0.87 |
2.27 |
0.88 |
-0.07 |
|
Чувство отвергнутости, ненужности, забытости (шкалы 1 ->5) |
3.46 |
1.09 |
3.57 |
1.17 |
0.11 |
|
* P< 0.001, ** P <0.01, *** P< 0.05. |
|
|
|
|
|
Значимые различия можно обнаружить в двух областях. Во-первых, и это главное, - среди высокозавистливых больше тех, кому не удалось найти свое место в сегодняшней жизни. То есть более завистливые индивиды хуже адаптировались к преобразованной экономике, нежели менее завистливые, если, конечно, мы не фиксируем перманентное их состояние. Во-вторых, более завистливые опрошенные отмечают, что у них взаимоотношения с окружающими изменились в худшую сторону: стали более отчужденными. В других сферах жизни перемены у завистливых и менее завистливых значимо не отличаются.
Завистливость и общая оценка жизни. В общих же оценках жизни у завистливых и независтливых респондентов действительно можно встретить много характерного. Из литературы известно, что завистливые люди бывают редко довольны своей жизнью, они чаще ощущают себя несчастными, всегда недовольны своим положением [24, 25]. Недаром еще Фалес говорил: "Лучше вызывай зависть, чем жалость" [11, с. 93]. С древних времен известно, что чувство досады, вызванное благополучием другого человека, само по себе есть боль и страдание для считающих себя обделенными. От этого, конечно, зависть не становится менее опасной и менее разрушительной. По словам Сартра, завистник делает из лишения и страдания себе заслугу и из них черпает право требовать невозможное [9, с. 436]. Даже свою злобность, подмечает он, завистливые трактуют как страдание [там же, с. 438].
Как видно из данных табл. 9, по сравнению с менее завистливыми высоко завистливые респонденты выражают низкую удовлетворенность своей жизнью; они говорят, что часто чувствуют себя несчастными; в дни проведения опроса у них наблюдалось плохое настроение; они были также недовольны своим материальным и социальным положением (все различия статистически значимы).
Объяснение причин завистливости. Как же объясняют сами респонденты корни этой печальной наклонности личности? С целью получения ответа на этот вопрос мы опрашиваем респондентов: "Как вы думаете, в чем причина завистливости людей?" Значительная часть опрошенных видела ее истоки в "природе человека" - 34.7%. Второе место в ответах респондентов заняли "жизненные трудности" - 22.8%. Немало было и тех, кто приписывал причину завистливости "плохому воспитанию" (18.3%). В то же время совсем незначительная доля опрошенных, объясняла причины недовольства чужим успехом низким уровнем образования завистников (3.8%) и особенностями нашей культуры (1.2%). Затруднились дать ответ на данный вопрос 16.5% опрошенных.
Таким образом, в объяснениях причин завистливости в обыденном сознании доминируют неконтролируемые факторы (природа человека и жизненные трудности - 57.5%). Такое понимание корней явления, очевидно, приводит респондентов к другому фаталистическому выводу - невозможности нейтрализовать завистливые чувства или совладать с подобными переживаниями у себя. Так ли это? Попробуем рассмотреть данные проблемы в следующей статье.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Констатируем факт, что наиболее завистливые респонденты оказались и наиболее неадаптированными в ходе трансформации российского общества. Они в большей мере, чем независтливые люди, недовольны своим социальным и материальным положением. За годы реформы их взаимоотношения с окружающими стали более отчужденными, они неудовлетворены своей
стр. 48
жизнью в целом, естественно, ощущают себя несчастными.
Исследование личностных коррелят завистливости показало, что респонденты, для которых характерна эта черта, обладают низким уровнем надежды на будущее, более обостренным чувством неадекватности и низкой степенью самоуважения, вероятно, обусловленными, в свою очередь, низким уровнем контроля над обстоятельствами жизни. Обнаружена тесная корреляция завистливости с эгоистичностью и мстительностью личности. Неспособность результативного управления собственными делами у завистливых, по всей видимости, компенсируется эгоистичностью (игнорирование чужих чувств и интересов) и переходит в желание восстановить баланс в отношениях насильственным путем (мстительность).
Изучение когнитивных коррелят завистливости показало, что испытывающие досаду от чужого успеха или благополучия индивиды, в общем, нелояльны по отношению к окружающим их людям. Они описывают среду своего общения исключительно в негативных терминах. Окружающие их люди кажутся завистливым более предубежденными, агрессивными, циничными, завистливыми, эгоистичными, мстительными, непорядочными и т.п., нежели независтливым респондентам.
На поведенческом уровне выявлено, что завистливые люди имеют тенденцию произвольно расширять границы дозволенного, склоняясь к антисоциальным, деструктивным действиям в обществе. С их точки зрения, приемлемы разные формы нечестного поведения (неуплата налогов, безбилетный проезд на общественном транспорте, дача и получение взяток и др.), агрессивность при общении, сексуальная несдержанность и неразборчивость.
При анализе завистливости личности по возрастным группам установлены три периода, когда данная склонность достигает максимальной степени: в 18 - 24, 30 - 34 года и 55 - 59 лет. Первый пик завистливости, вероятно, продиктован мотивацией достижения и низкой конкурентноспособностью индивида в процессе обучения и приобретения профессии. Появление второго и третьего периодов объясняется низкой самооценкой (и неудовлетворенностью) личностью собственных достижений на начальном и конечном этапах жизненного пути. Тендерных различий в завистливости личности не установлено.
Анализ распределения данного явления по социальным группам показал, что самый высокий уровень завистливости свойственен студентам, а самый низкий - служащим государственного сектора экономики. Если у госслужащих обнаруживается более зрелое, адекватное отношение к успехам и превосходству других людей, то у студентов, становление которых еще не завершено, такого зрелого отношения к достижениям других пока не сформировано. Поэтому чужой успех вызывает у них чувство досады и ощущение собственной неполноценности.
В отличие от служащих государственного сектора экономики несколько умеренное, но все же заметное чувство досады возбуждают чужое благополучие и успех у пенсионеров, безработных, рабочих и работников частного сектора экономики. Если завистливость последних диктуется состязательностью в ситуации достатка, то чувство досады первых трех социальных групп, по всей видимости, обусловлено "принципом недостаточности", т.е. материальными и социальными лишениями.
Выявлены две следующие общие закономерности завистливого отношения к успеху и везению. Первая: завистливые аттитюды людей возрастают по мере того, как успеха добивается тот, кто имел ранее самые низкие результаты (например, хуже учился, чем респондент). Вторая: в ситуации удачливого лотерейного выигрыша завистливые аттитюды возрастают по мере того, как величина выигрыша резко увеличивается.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Аллен. О зависти // Аллен. Суждения. М.: Республика, 2000. С. 201 - 203.
2. Муздыбаев К. Психология зависти // Психол. журн. 1997. Т. 28. N 6. С. 3 - 12.
3. Муздыбаев К. Локус контроля в исследованиях массовой коммуникации // Современные методы исследования средств массовой коммуникации. Таллин: ТГУ, 1983. С. 222 - 225.
4. Муздыбаев К. Измерение надежды // Психол. журн. 1999. Т. 20. N 4. С. 26 - 35.
5. Муздыбаев К. Эгоизм личности // Психол. журн. 2000. Т. 21. N2. С. 27 - 39.
6. Муздыбаев К. Переживание бедности как социальной неудачи: атрибуция ответственности, стратегия совладания и индикаторы депривации // Социологический журн. 2001. N 1 С. 5 - 32.
7. Платон. Апология Сократа // Платон. М.: Мысль, 1990. Собр. соч.: в 4 т. Т. 1. С. 70 - 96.
8. Платон. Письма // Платон. М.: Мысль, 1972. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. Ч. 2. С. 499 - 568.
9. Сартр Ж. -П. Идиот в семье. СПб.: Алетейя, 1998.
10. Унамуно М. Авель Санчес // Назидательные новеллы. М.: Худож. лит., 1962.
11. Фрагменты ранних греческих философов. М.: Наука, 1989. Часть 1.
12. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб.: Наука, 1999.
13. Ben-Ze'ev A. Envie // Dictionnaire d' Etique et de Philosophy Morale // Sous dir. de M. Canto-Sperber. Paris: Press Universitaires de Frances, 1997. P. 493 - 497.
стр. 49
14. Duffy M. K., Shaw J. D. The Salieri Syndrome. Consequences of Envy in Group // Small Group Research. 2000. V. 31. P. 3 - 23.
15. Foster G. M. The Anatomy of Envy: A Study of Symbolic Behavior // Current Anthropology. 1972. V. 13. P. 165 - 186.
16. Harding S., Phillips D., Fogarty M. Contrasting Values in Western Europe. Unity, Diversity and Change. L.: Macmillan, 1986.
17. Mora G. F. de la. Egalitarian Envy. N.Y.: Paragon House Publishers, 1987.
18. Roger D. Self-Esteem, Stress, and Emotion // Encyclopedia of Applied Ethics. San Diego: Academic Press, 1998. V. 3. P. 412 - 416.
19. Rosenberg M. Self-Esteem Scale // Measures of Social Psychological Attitudes / Ed. Robinson J. P. and Shaver P. R. Ann Arbor: Institute for Social Research, 1972. P. 98 - 101.
20. Rotter J. B. Generalized Expectancies for Internal versus External Control of Reinforcement // Psychological Monographs. 1996. V. 80. P. 1 - 28.
21. Rubin Z., Peplau L. A. Who Believes in a Just World // J. of Soc. Issues. 1975. V. 31. P. 65 - 89.
22. Scheier M. F., Carver Ch. S. Optimism, Coping, and Health: Assessment and Implications of Generalized Outcome Expectancies // Health Psychology. 1985. V. 4. P. 219 - 247.
23. Schoek H. Envy. N.Y.: Harcourt, Brace & World, 1969.
24. Smith R. H., Diener E., Garonzik R. The Roles of Outcome Satisfaction and Comparison Alternatives in Envy //British J. of Soc. Psychol., 1990. V. 29. P. 247 - 255.
25. Smith R. H., Parr on W. G., Ozer D., Moniz A. Subjective Injustice and Inferiority as Predictors of Hostile and Depressive Feelings in Envy // Pers. and Soc. Psych. Bull. 1994. V. 20. P. 705 - 711.
26. Snyder C. R., Harris Ch., Anderson J. R., Holleran Sh. A., Irving L. M., Sigmon S. T., Yoshinobu L., Gibb J., Langelle Ch., Harney P. The Will and the Ways: Development and Validation of an Individual-Differences Measure of Hope // J. of Pers. and Soc. Psychology. 1991. V. 60. P. 570 - 585.
27. Struckless N., Goranson R. The Vengeance Scale: Development of a Measure of Attitude Toward Revenge // J. of Soc. Behav. and Pers. 1992. V. 7. P. 25 - 42.
28. The Individualizing Society. Value Change in Europe and North America / Eds. Ester P., Halman L., de Moor A. Tilburg: Tilburg University Press, 1993.
29. Vecchio R. P. It's not Easy Being Green: Jealousy and Envy in the Workplace // Research in Personnel and Human Resources Management. 1995. V. 13. P. 201 - 244.
ENVY OF PERSONALITY (part 1)
K. Muzdybayev
Cand. sci. (psychology), lead. res. ass., SIRAS, St. -Petersburg
The results of two researches of personal, cognitive and behavioral correlates of envy, envious relation to success and luckiness are analyzed. The scale of envy was elaborated. Each research was made on 700 Ss. Envious respondents are less adapted to new economic situation. They have less satisfaction with their financial and social status, they are not satisfied with life and feel more unhappy then not envious respondents. Ss who have higher scores on the scale of envy manifest disloyalty to people, they tend to overstep the mark voluntarily and demonstrate deviant social behavior. Three age-related periods of enhanced envy were found: 18 - 24, 30 - 34 and 55 - 59 years. It was found that envy is peculiar to students unlike workers of the state sector of economy.
Key words: envy, success, advantage, achievement, egoism, locus of control, belief in fair world, self-esteem, rancour, optimism, hope, happiness, satisfaction with life, attribution of personal traits, acceptable behavior.
стр. 50
ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ. ВЗАИМОСВЯЗЬ ЛИЧНОСТНОГО РАЗВИТИЯ И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО СТАНОВЛЕНИЯ СТУДЕНТОВ-ПСИХОЛОГОВ
Автор: Т. А. Казанцева, Ю. Н. Олейник
(c) 2002 г. Т. А. Казанцева*, Ю. Н. Олейник**
* Канд. психол. наук, доцент, зам. зав. кафедрой общей психологии и истории психологии Московской гуманитарно-социальной академии
** Канд. психол. наук, доцент, заведующий кафедрой общей психологии и истории психологии Московской гуманитарно-социальной академии
Представлены основные результаты исследования личностного развития абитуриентов, выбравших психологию своей будущей профессией. Определена специфика представлений первокурсников об их профессиональной деятельности (в частности, о задачах психологии, профессионально важных качествах психолога-исследователя и психолога-практика). В ходе лонгитюдного исследования выявлена динамика индивидно-личностных характеристик студентов-психологов, обучающихся на 1 - 3-х курсах вуза.
Ключевые слова: личностное развитие студентов, профессиональное становление психолога, индивидно-личностные характеристики, профессионально важные качества, образ будущей профессии, профессиональная деятельность.
Вопросы личностного развития студента и формирования его готовности к будущей профессиональной деятельности являются ключевыми в теории и практике совершенствования работы современного высшего учебного заведения. Именно в процессе обучения в вузе происходит первичное "освоение" профессии, определяется жизненная и мировоззренческая позиция молодого человека, изучаются индивидуализированные способы деятельности, формы поведения и общения. При этом одной из ведущих проблем является построение такой системы учебно-образовательного процесса, которая оптимальным образом учитывала бы особенности и закономерности не только личностного развития студента, но и его профессионального становления как специалиста. Поэтому необходимым становится выявление взаимосвязи и взаимообусловленности двух процессов: развития личности и становления профессионала.
В современной отечественной психологии имеется достаточно много исследований, посвященных различным психологическим аспектам личностного развития студентов, профессиональной деятельности и профессионализации личности. Эти вопросы рассматривались в контексте специфики студенческого возраста как важной стадии личностного развития [3, 16, 17, 20 и др.]; выявления сущности, этапов и детерминирующих факторов становления профессионала и субъекта деятельности [1,6, 8, 12, 18, 23 и др.]; определения роли и места способностей, интересов, мотивов и индивидно- личностных особенностей в формировании профессионально важных качеств (ПВК)
специалиста, а также оптимизации подготовки и условий осуществления успешной профессиональной деятельности [7, 8,10,11,22 и др.]; совершенствования значимых профессиональных качеств военного [21 и др.] и гражданского психолога [2, 4, 14, 15, 19 и др.].
Основное внимание специалисты обращают на процесс формирования личности в профессиональной деятельности, подчеркивая компенсаторные моменты психики человека, большие возможности развития его профессиональных способностей и самосовершенствования [6, 8 - 10 и др.].
По мнению В. А. Бодрова, профессиональное становление и развитие личности преследуют цель "обеспечения достаточно надежного поведения индивида в конкретных и типичных жизненных и профессиональных условиях, что определяет формирование устойчивых черт личности, характерных, в частности, для будущего вида деятельности" [6, с. 4]. Следовательно, деятельность выступает стимулом развития личности и условием формирования ее черт и качеств, наиболее адекватных конкретным формам поведения и видам деятельности.
А. К. Маркова называет профессиональное становление профессионализацией, подчеркивая, что "в целом профессионализация - это одна из сторон социализации" [12, с. 62 - 64].
Эффективность профессионализации зависит от успешного прохождения всех ее стадий и этапов, но особая роль отводится профессиональной подготовке, которая способствует профессио-
стр. 51
нальному становлению студента, формированию важных качеств, необходимых для будущей трудовой деятельности, развитию личности в ходе профессионального обучения и т.д.
В центре внимания настоящего исследования находится вторая стадия профессионального становления личности - профессиональное обучение. На этой стадии необходимо учитывать гетерогенность и гетерохронность развития различных индивидно-личностных характеристик студента, так как главной целью обучения в вузе считается формирование профессиональных способностей и качеств будущего специалиста [3, 13, 22, 24 и др.].
Каждая профессиональная деятельность требует от специалиста определенного набора личностных качеств и способностей, в структуре которых под влиянием ее специфики проявляются профессионально значимые из них. Становится очевидным, что адекватный выбор профессии в соответствии со склонностями и особенностями человека - это комплексная проблема, которая должна решаться в контексте общей теории способностей, концепций профессионализации и социализации.
Результаты исследований большинства ученых подтверждают необходимость наличия специальных способностей к профессиональной деятельности психолога [2, 4, 5, 14 и др.]. Так, А. А. Деркач отмечает, что специфические для психолога особенности (качества) выражают сформированность всех компонентов психики профессионала - психических процессов, свойств, состояний, образований, которые позволяют ему выполнять избранную деятельность. Их характер определяется как природными особенностями человека, так и спецификой его труда [18, с. 23].
Обобщая данные литературных источников, можно сделать вывод о том, что психологи обладают специальными способностями и свойствами, значимыми для успешной профессиональной деятельности, а структура ПВК различна для психологов-исследователей и психологов-практиков. Так, индивидно- личностными характеристиками, важными для успешной профессиональной деятельности психолога, являются: наблюдательность, общая интеллектуальность, аналитическое мышление, творческий склад ума, соблюдение моральных и правовых норм поведения, четкая и ясная речь, развитая интуиция. Что касается конкретного направления деятельности, то психологу-исследователю необходимы такие ПВК, как сдержанность, эмоциональная устойчивость, рационализм, а психологу-практику - готовность к установлению контактов, умение вызывать доверие, слушать и слышать, понимать внутренний мир людей, быстрая ориентация в ситуации, эмпатичность, выраженные проективные способности, рефлексия, эмоционально-волевая стабильность.
Вместе с тем, несмотря на значимость и результативность проведенных исследований, ряд проблем личностного развития и профессионального становления студента, особенно применительно к студентам-психологам, остается малоизученным. В частности, недостаточно исследованы: особенности процесса формирования адекватного образа будущей профессии и представлений о целях, задачах и трудностях профессиональной деятельности; динамика личностных изменений на различных курсах обучения; соотношение личностного и профессионального развития в ходе обучения в вузе; ПВК психолога.
Цель нашего исследования - выявление взаимосвязи и динамики личностного развития и профессионального становления (на примере формирования представлений о задачах и трудностях профессии, ПВК психолога) студентов-психологов на 1 - 3-х курсах обучения в вузе. Основные задачи заключались в изучении: 1) инвариантных и вариативных индивидно-личностных характеристик тех, кто поступил на первый курс факультета психологии в разные годы, и составлении обобщенного психологического портрета типичного студента первого года обучения; 2) динамики индивидно-личностных характеристик студентов-психологов 1 - 3-х курсов дневного обучения; 3) представлений первокурсников-психологов о задачах и трудностях будущей профессии и ПВК психолога-исследователя и психолога-практика; 4) динамики этих представлений в процессе обучения на 1 - 3-х курсах факультета психологии.
МЕТОДИКА
Эмпирическое исследование проводилось на базе факультета психологии Института молодежи (ныне - Московская гуманитарно-социальная академия). В соответствии с целью и задачами работы использовались сравнительная и лонгитюдная процедуры: обследованы студенты, поступившие в институт с 1994 по 1997 г. (включительно), на этапе их обучения на первом курсе дневного отделения (217 чел.); проведено трехлетнее лонгитюдное исследование студентов, поступивших на факультет психологии Института молодежи в 1994 г., в период их обучения на первом, втором и третьем курсах дневного отделения (34 чел.). Обследование студентов именно младших курсов обусловлено тем, что в период начального профессионального обучения они активно адаптируются к требованиям вузовской жизни, у них начинают формироваться основы мышления как специалиста, система предпочтений и представлений, связанных с осознанным выбором профессии психолога.
В целях определения эталонной модели ПВК психолога проведено их экспертное оценивание преподавателями Института молодежи и Института психологии РАН по методике Липмана (выборку экспертов составили 14 чел.). Всего в эмпирическом исследовании участвовал 231 чел.
Для изучения индивидно-личностных характеристик человека (первое направление исследования) использовались следующие психодиагностические методы сбора эмпирических данных: личностный опросник Кеттела (16PF, форма С) и опросник диагностики состояний и свойств лич-
стр. 52
ности (FPI); методики: "Исследование самоотношения" (МИС), ориентационная анкета "Направленность личности" (ОА), "Определение уровня субъективного контроля" (УСК), "Корректурная проба", "Экспресс-диагностика эмпатии", "Теппинг-тест". Для оценки представлений о различных аспектах будущей профессии и профессиональной деятельности (второе направление) применялись опросник Липмана и авторская анкета.
Обработку результатов проводили, используя пакет "Statistika-5" с применением корреляционного, дисперсионного и факторного методов анализа.
РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ
Первое направление нашего исследования было посвящено изучению индивидно-личностных характеристик студентов-психологов первых курсов. По результатам обследования общей выборки первокурсников 1994 - 1997 гг. поступления получены следующие данные. Высокие показатели обнаружены по ряду параметров: по методике Кеттела - "радикализм" (средний балл - 8.84), "общительность" (8.79), "эмоциональная устойчивость" (8.79), "нормативность поведения" (8.61), "смелость" (8.05), "чувствительность" (7.47); по опроснику УСК - "общая интернальность" (8.68); по опроснику FPI - "открытость" (9.33); по методике "Корректурная проба" - "концентрация внимания" (0.8). Низкие значения наблюдаются по следующим параметрам: по методике Кеттела - "доверчивость" (4.72), "расслабленность" (4.53), "конкретность" (4.42); по опроснику УСК - "экстернальность в области здоровья и болезни" (0.98); по опроснику FPI -"доброжелательность" (3.63), "уверенность в себе" (3.32). Все остальные переменные по личностным опросникам имеют средние значения. Отметим, что, согласно результатам методики "Ориентационная анкета", у первокурсника преобладает направленность на себя (27.2 балла) и на дело (26.97 балла).
Исходя из вышеизложенного, обобщенный психологический портрет типичного первокурсника факультета психологии Института молодежи - это общительный молодой человек, стремящийся к доверительно-откровенному взаимодействию с окружающими при высоком уровне самокритичности, характеризующийся доверчивостью, благожелательностью по отношению к другим людям, не испытывающий трудностей в установлении социальных контактов, активный, склонный к риску, эмоционально зрелый, устойчивый, соблюдающий общественные моральные нормы и правила поведения, настойчивый в достижении цели, прямолинейный, имеющий высокую степень интернальности, развитую способность к эмпатии, скептичный, проявляющий готовность к жизненным экспериментам; его отличают хорошая концентрация внимания и наличие средне-слабого типа нервной системы. При этом ему свойственны конкретность и некоторая ригидность мышления, низкая мотивация, излишняя удовлетворенность; также наблюдается низкий уровень субъективного контроля в области своего здоровья. Он ориентирован на прямое вознаграждение, активен в достижении своего статуса, склонен к соперничеству; вместе с тем его характеризуют заинтересованность в решении деловых проблем и нацеленность на деятельное сотрудничество, способность отстаивать в интересах дела собственное мнение, полезное для достижения общей цели.
На основе выявления показателей, не имеющих значимых различий, была выделена факторная структура индивидно-личностных характеристик типичного первокурсника, включающая восемь факторов. В I фактор (эмоциональная устойчивость) вошли такие переменные, как "депрессивность" (факторный вес - 0.781542) и "эмоциональная лабильность" (0.829143). II фактор (сила нервной системы) включил ряд переменных "теппинг-теста": квадрат N 1 (0.717462), квадрат N 2 (0.775230), квадрат N 3 (0.745096), квадрат N5 (0.801890). III фактор (открытость к социальным контактам) составили переменные "общительность" (-0.723347) и "экставерсия / интроверсия" (-0.812679). IV фактор (практичность) - переменная M "практичность/развитое воображение" (0.8111119). V фактор (экстернальность в области семейных отношений) - переменная "интернальность в области семейных отношений" (-0.850341). VI фактор (наблюдательность) - с переменной "устойчивость внимания" (-0.730423). VII фактор (независимость) - переменная "подчиненность / доминантность" (0.722975). VIII фактор (непосредственность поведения) - переменная "прямолинейность / дипломатичность" (-0.863466).
Вместе с инвариантными выявлены и вариативные характеристики, отличающие первокурсников различных годов поступления (см. табл. 1, 2 и 3).
Так, по опроснику Кеттела (см. табл. 1) выявлены различия по переменным "замкнутость - общительность" (А), "интеллект" (В), "эмоциональная устойчивость - эмоциональная неустойчивость" (С), "подверженность чувствам - высокая нормативность поведения" (G), "жесткость-чувствительность" (I), "доверчивость-подозрительность" (L), "консерватизм-радикализм" (Q1), "конформизм-нонконформизм" (Q2), "расслабленность-напряженность" (Q4). При этом наиболее отличной от других оказалась выборка 1996 г., имеющая 7 значимых различий из 16 максимальных.
Все выборки (см. табл. 2) имеют значимые различия по переменным "направленность на общение" и "направленность на себя". А выборка 1994 г. имеет значимые различия по переменным опросника УСК: Ин, Ип, Им, Ио.
стр. 53
Таблица 1. Результаты обследования первокурсников по опроснику Кеттела (в средних баллах)
|
Год |
A |
B |
C |
E |
F |
G |
H |
I |
L |
M |
N |
O |
Q1 |
Q2 |
Q3 |
Q4 |
|
1994-й |
7.96 |
4.86 |
7.6* |
5.79 |
5.68 |
8.04 |
7.6 |
7.23 |
5.16 |
6.81 |
4.91 |
6.96 |
8.84 |
5.84 |
6.51 |
5.4* |
|
1995-й |
9.06 |
3.9* |
8.7 |
6.09 |
6.09 |
8.67 |
7.88 |
6.67 |
4.64 |
6.36 |
5.12 |
6.3 |
8.67 |
5.52 |
6.48 |
4.76 |
|
1996-й |
9.6* |
4.69 |
10.2 |
6.23 |
6.11 |
9.5* |
8.39 |
9.2* |
4.2* |
6.62 |
4.66 |
6.07 |
8.9* |
4.4* |
6.89 |
3.9* |
|
1997-й |
8.59 |
4.2* |
8.73 |
6.7 |
6.75 |
8.21 |
8.32 |
6.7 |
4.95 |
6.3 |
4.66 |
6.27 |
8.88 |
4.7* |
6.75 |
4.05 |
|
* Значимые отличия выборок, полученные в ходе однофакторного дисперсионного анализа. Буквами (A, B, C, E ... Q4) обозначены соответствующие факторы 16 PF опросника Р. Кеттела. |
По результатам опросника FPI (см. табл. 3) обнаружены всего три значимых различия. Одно из них имеет выборка 1996 г.: "раздражительность"; два - выборка 1997 г.: "реактивная агрессивность" и "застенчивость".
Таким образом, первокурсника 1994 г. поступления отличают от представителей других выборок такие качества, как повышенная общая интернальность (15.4), большая ответственность за собственные неудачи (3.0) и взаимоотношения с другими людьми (3.75). Студентам 1995 г. поступления свойственны конкретность и некоторая ригидность мышления (3.97), эмоциональная неустойчивость (3.42). Это экстерналы, имеющие низкий уровень субъективного контроля, особенно в области здоровья (-0.2) и межличностных отношений (-0.8). Они характеризуются направленностью на общение (29.2), обладают слабым типом нервной системы. Отличительной чертой первокурсников 1996 г. является средне-слабый тип нервной системы (хотя и более сильный по
отношению к типам нервной системы студентов других выборок); эмоциональная зрелость, реалистичность (10.2), открытость, общительность (9.56), осознанность соблюдения правил поведения (9.54), аналитичность мышления, наличие интеллектуальных интересов (8.99). У них сильнее развита способность к сопереживанию, пониманию других людей (9.14). При этом отмечается расслабленность, вялость, излишняя удовлетворенность (3.92), ориентация на социальное одобрение (4.38), доверчивость, благожелательность к другим людям (4.15). У первокурсника 1997 г. поступления обнаружены хорошие коммуникативные способности: он общителен, охотно работает с людьми (8.59), активен в устранении конфликтов (2.71).
От года к году отмечается увеличение значений по переменным "подчиненность-доминантность" и "сдержанность-экспрессивность". Это указывает на то, что с каждым годом на факультет психологии поступают все более уверенные в себе, независимые, доминантные молодые люди,
Таблица 2. Результаты обследования первокурсников по тестам УСК, "Направленность личности", "Корректурная проба" (в средних баллах)
|
Название шкалы |
Год поступления |
|||
|
1994-й |
1995-й |
1996-й |
1997-й |
|
|
Интернальность в области: |
|
|
|
|
|
достижений (Ид) |
4.89 |
1.82 |
1.17 |
2.11 |
|
неудач (Ин) |
3.0* |
0.3 |
1.39 |
1.86 |
|
семейных отношений (Ис) |
1.72 |
0.52 |
1.59 |
2.0 |
|
производственных отношений (Ип) |
5.26* |
2.76 |
1.52 |
2.0 |
|
межличностных отношений (Им) |
3.75* |
-0.8* |
0.83 |
0.66 |
|
здоровья (Из) |
1.79 |
-0.2* |
1.2 |
1.09 |
|
Общая интернальность (Ио) |
15.4* |
5.42 |
4.51* |
9.38 |
|
Направленность личности: |
|
|
|
|
|
на общение (НД) |
- |
29.2* |
21.7* |
25.8* |
|
на себя (НС) |
- |
22.8 |
31.1* |
27.6* |
|
на задачу (НЗ) |
- |
26.5 |
27.3 |
27.2 |
|
Концентрация внимания |
- |
0.82 |
0.75 |
0.8 |
|
Обозначение см. в табл. 1. |
Таблица 3. Результаты обследования первокурсников факультета психологии Института молодежи по опроснику FPI (в средних баллах)
|
Название шкалы |
Год поступления |
||
|
1995-й |
1996-й |
1997-й |
|
|
Невротичность |
6.03 |
4.45 |
4.55 |
|
Спонтанная агрессивность |
5.09 |
4.28 |
5.04 |
|
Депрессивность |
4.88 |
3.68 |
4.27 |
|
Раздражительность |
4.91 |
3.42* |
4.64 |
|
Общительность |
8.82 |
9.61 |
8.84 |
|
Уравновешенность |
5.7 |
5.94 |
5.5 |
|
Реактивная агрессивность |
3.45 |
3.17 |
4.27* |
|
Застенчивость |
4.33 |
2.9 |
2.71* |
|
Открытость |
8.82 |
9.38 |
9.8 |
|
Экстраверсия/интроверсия |
7.27 |
7.25 |
7.25 |
|
Эмоциональная лабильность |
5.45 |
4.49 |
4.96 |
|
Маскулинизм/феминизм |
7.45 |
7.28 |
8.13 |
|
Обозначение см. в табл. 1. |
стр. 54
эмоциональные, склонные к импульсивности в поведении.
Можно предположить, что эти различия обусловлены особенностями негосударственного вуза и спецификой формирования каждой выборки, в частности различными условиями поступления студентов в вуз, степенью их исходной психологической грамотности и подготовленности к обучению. Так, студенты набора 1994 г. при поступлении сдавали три вступительных экзамена в условиях жесткого конкурсного отбора, так как 50% из них обучались бесплатно. Студенты 1995 г. проходили лишь профориентационное собеседование при невысоком конкурсе, так как все обучались на платной договорной основе. Среди студентов 1996 г. основная часть обучалась на платно-договорной основе (70%), при этом 50% из них прошли обучение на годичных подготовительных курсах. Из числа студентов 1997 г. лишь 12.5% обучались на бюджетной основе и только каждый третий прошел обучение на подготовительных курсах.
Исследование динамики индивидно-личностных характеристик студентов-психологов в процессе обучения в вузе показало, что они становятся более консервативными, с сомнением относятся к новым идеям, противятся переменам. Следовательно, необходимо развивать их творческое мышление, повышать интеллектуальный интерес. К третьему курсу у студентов повышается осознание актуальности межличностного взаимодействия.
В период обучения у них значительно понижается уровень субъективного контроля: на первом курсе он высокий - 14.18 балла; на втором - составляет уже 9.29 балла, а на третьем - 8.38 балла. То же самое происходит и со значением других шкал, т.е. у студентов-психологов наблюдается тенденция к росту экстернальности.
Динамику общего уровня эмпатии студентов характеризует то, что к третьему курсу он снижается на 9.8%: на первом курсе составляет 52.82 балла; на втором - 51.97 балла; на третьем - 47.62 балла. Следовательно, необходимо обратить специальное внимание на развитие у студентов в процессе обучения на факультете психологии такого значимого профессионального качества, как эмпатия.
Значимые различия между выборками установлены лишь по семи переменным: "консерватизм-радикализм" (0.014336), "эмпатия с родителями" (0.33018), "эмпатия с героями художественных произведений" (0.47661), "общая эмпатия" (0.48784), "самопривязанность" МИС (0.174850), "интернальность в области производственных отношений" (0.002974), "интернальность в области межличностных отношений" (0.000013). По всем показателям выборка первого курса отличается от третьего, а по переменным "консерватизм-радикализм, самопривязанность и интернальность в области межличностных отношений" - и от второго. При этом средние результаты постоянно понижаются.
На основе выявления показателей, имеющих значимые различия, нами была выделена следующая факторная структура индивидно-личностных характеристик студентов, изменяющихся в процессе обучения: I фактор - "эмпатия" объединяет переменные "эмпатия с героями художественных произведений" (факторный вес - 0.809927) и "общая эмпатия" (0.936826); II фактор - "профессиональная интернальность" представлен переменными "интернальность в области производственных отношений" (0.702781) и "интернальность в области межличностных отношений" (0.707022). Очевидно, эти два фактора влияют на личностные изменения студентов в связи с освоением ими основ профессиональной деятельности.
Исходя из вышеизложенного, можно сделать следующий вывод: в течение трех лет обучения на факультете психологии студенты становятся более консервативными, менее эмоционально устойчивыми; усиливается их склонность к раздражительности и утомляемости; снижается самоконтроль. Понижается уровень эмпатии и интернальности. Вместе с тем роль самооценки усиливается: придается большое значение таким качествам, как самоценность, самопринятие, т.е. у студентов появляется уважение к себе, к своему внутреннему миру. Все это способствует большей открытости и развитию коммуникативных способностей.
Таким образом, можно отметить, что второй год обучения в вузе является важным этапом в личностном самоопределении студента: изменяется его отношение к себе, формируется более реалистичное, а не идеализированное представление о себе. Получаемые в ходе изучения психологических дисциплин знания о многообразии проявлений личности и самоценности индивидуальности каждого человека позволяют второкурснику осознать необходимость принятия себя таким, какой он есть на самом деле (на первом курсе студент ориентируется на некоторое идеальное "Я"). Ко второму курсу у студентов вырабатывается психологическая устойчивость к трудностям студенческой жизни, более четко осознаются морально-нравственные установки, происходит кристаллизация доминирующих стереотипов, которые активно защищаются от изменений. Наблюдается тенденция к переносу ответственности в межличностных отношениях на других людей. К третьему курсу все эти тенденции усиливаются: проявляется большая устойчивость к традиционным трудностям обучения в вузе, укрепляются жизненные идеалы (студент все более четко осознает то, во что он должен верить), кристаллизуются собственные предпочтения и сте-
стр. 55
Таблица 4. Профессиональные качества психолога, получившие наибольший удельный вес в общей выборке первокурсников (в %)
|
Качество |
% выборов |
|
1. Умение слушать (слышать), понимать других людей |
59.2 |
|
2. Профессиональная подготовка, профессиональные знания, компетентность |
52.8 |
|
3. Доброта, любовь к людям |
52 |
|
4. Коммуникативные способности (умение общаться, вести интересную беседу) |
44.5 |
|
5. Интеллект |
41.7 |
Таблица 5. Профессиональные качества, получившие наибольший удельный вес при обследовании студентов на первом, втором и третьем курсах (в %)
|
Качество |
1 курс |
II курс |
III курс |
|
1. Профессиональные подготовка и знания, компетентность |
90 |
90 |
82.5 |
|
2. Умение слушать (слышать), понимать других людей |
87.5 |
65 |
75 |
|
3. Доброта, любовь к людям |
67.5 |
37.5 |
75 |
|
4. Коммуникативные способности (умение общаться, вести интересную беседу) |
50 |
40 |
40 |
|
5. Интеллект |
42.5 |
30 |
47.5 |
реотипы, более реалистично восприятие окружающего мира и себя в нем, выделяется проблема связи поколений: студент становится более независимым в отношениях с родителями и стремится выйти из-под их опеки, не всегда понимает своих родителей (или не желает понять их), активно отстаивает свое "Я". Происходит все большая концентрация на себе и своем внутреннем мире.
Второе направление нашего исследования, посвященное специфике профессии и профессиональной деятельности в представлении студентов- психологов, позволило выявить их представления о ПВК психологов различных видов деятельности (психолога-исследователя и психолога-практика), трудностях будущей профессии, а также основных задачах психологии.
Отмечается, что для первокурсников еще не существует явных приоритетов в ПВК: оценка всех свойств (по опроснику Липмана) составляет 5.48 - 5.8 балла из семи максимальных. При этом ПВК психолога-исследователя оцениваются в среднем ниже, чем психолога-практика. Анализ показал, что, по мнению первокурсников, мыслительные качества являются значимыми и для психолога- исследователя, и для психолога-практика. Однако им необходим также определенный набор качеств: имажинитивные свойства личности и наблюдательность для психолога-исследователя, эмоциональные и сенсорные качества для психолога-практика.
По результатам авторской анкеты отмечается, что первокурсники 1994 г. имеют более широкое представление о ПВК. Всего ими названо 54 качества. Студенты 1996 г. предлагают 36 качеств, а 1997 г. - 38. Это подтверждает вывод об их большей когнитивной согласованности. В табл. 4 приводятся качества, вошедшие в пятерку наиболее важных по общей выборке первокурсников.
Сопоставление взглядов первокурсников на ПВК психолога с мнением экспертной группы показало, что в целом студенты-психологи уже имеют о них определенное представление, но четкой картины еще нет. В то же время с каждым годом первокурсники лучше ориентируются в проблемах и задачах психологической науки, в специфике деятельности психологов, более адекватно оценивают способности и умения, которыми они должны обладать и которые необходимо развивать в процессе обучения в вузе. Вероятно, этому способствуют усиливающиеся пропаганда и популяризация психологических знаний в современном обществе, а также сама система подготовки студентов на факультете психологии. В результате молодые люди делают все более осознанный выбор своей будущей деятельности, достаточно адекватно представляя цели, задачи и трудности, связанные с профессией психолога.
Проследим динамику (в процессе обучения) представлений студентов о ПВК психологов различных видов деятельности. Поступая на первый курс, они имеют в основном представления о работе психолога- практика, отождествляя его ПВК с ПВК деятельности психолога в целом. При этом преувеличивается уровень значимости профессиональных качеств: важным считается большинство предъявленных качеств (предпочтение отдается оценке 6). Обнаруживается слабое представление о ПВК психолога в исследовательской сфере. Практически все качества признаются одинаково необходимыми. Однако в процессе обучения уточняются представления о ПВК практического психолога, происходит знакомство с исследовательской деятельностью в области психологической науки при помощи курсовых и дипломных работ.
На втором курсе происходит сопоставление ПВК с представлениями о себе, с ощущениями ценности собственной личности, своего "Я" для других. Наибольший средний балл получили группы аттенционных (5.43), имажинитивных (5.56) и мыслительных (5.28) качеств личности.
Третий год обучения характеризуется адекватным представлением о будущей профессиональной деятельности и ПВК. Студенты проходят производственную практику, позволяющую им лучше представить и оценить будущую профес-
стр. 56
сию. В связи с этим у них формируется более четкое представление о профессиональных качествах, которые им пригодятся для будущей работы. Возрастает роль сенсорных свойств (5.06).
Отличительные черты выборок подтверждены в ходе дисперсионного анализа: с каждым годом значения средних баллов по переменным приближаются к оценкам экспертной группы. Из этого следует, что студенты, обучаясь на факультете психологии, получают достаточные знания, чтобы сделать правильные выводы, оценивая ПВК психолога.
В табл. 5 представлены пять профессиональных качеств, получивших наибольший удельный вес при ответах на вопрос авторской анкеты "Каковы, по вашему мнению, профессионально важные качества психолога?"
Первое место занимает профессионализм, включающий в себя успешность профессиональной подготовки, набор определенных знаний и умений, а также высокую компетентность психолога. Значение данного качества остается высоким в течение всего периода обучения. Следовательно, основная часть студентов заинтересована в качестве получаемых знаний, стремится стать хорошими профессионалами и осознает ответственность своего обучения в вузе. К группе значимых также относятся умение слушать и понимать других людей, коммуникативные способности, интеллект, доброта, любовь к людям. Таким образом, студенты факультета психологии имеют относительно адекватное представление о ПВК по сравнению с мнением экспертов. Однако эти представления в большей степени совпадают с ПВК психолога-практика. Отмечается недооценка качеств, значимых для успешной деятельности психолога-исследователя. Очевидно, образ будущей профессии у студентов психологического факультета ассоциируется в первую очередь с моделью деятельности психолога, работающего именно в практической сфере. Вместе с тем, учитывая, что многие студенты после окончания вуза поступают в аспирантуру и занимаются исследовательской деятельностью, следует обратить внимание на более полное их знакомство в процессе обучения с ПВК и психолога-исследователя.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Инвариантные индивидно-личностные характеристики первокурсников, обусловленные спецификой выбора ими профессии психолога, позволяют составить обобщенный психологический портрет типичного студента первого курса: это общительный и активный человек, стремящийся к доверительно- откровенному взаимодействию с окружающими людьми при достаточно высоком уровне самокритичности, не испытывающий трудностей в установлении социальных контактов. Его отличают наличие средне-слабого типа нервной системы, развитое воображение и хорошая концентрация внимания, конкретность и некоторая ригидность мышления, эмоциональные зрелость и устойчивость, эмпатичность, ориентация на соблюдение общественных правил поведения и моральных норм. Он настойчив в достижении цели, активен в повышении своего статуса, ориентирован на успех, несколько прямолинеен в поведении и скептичен в оценках, склонен к инновациям в жизни и соперничеству во взаимодействии, имеет высокую степень общей интернальности при низком уровне субъективного контроля в области семейных отношений, стремится к самоутверждению и независимости.
Студенты-первокурсники разных лет поступления отличаются друг от друга по ряду индивидно-личностных свойств в зависимости от условий поступления в институт, их подготовленности к обучению, исходной психологической грамотности.
На младших курсах обучения получает реализацию существенный для многих студентов мотив поступления на факультет психологии - стремление к самопознанию. К третьему курсу этот процесс углубляется и достигает значимых проявлений. При этом познание самого себя происходит через сопоставление своего реального и идеального "Я" в представлении студента, а не на основе сравнения собственных представлений с восприятием себя другими людьми. К третьему году обучения у студентов-психологов происходит значительное снижение эмпатии, а также рост уровня их экстернальности.
Первокурсники выделяют такие ПВК психолога-исследователя, как имажинитивные, мыслительные свойства и наблюдательность; незначимыми признаются моторные, речевые, сенсорные качества. Для психолога-практика подчеркивается важность почти всех свойств личности, хотя наиболее значимыми считаются эмоциональные, мыслительные и сенсорные качества. Особо отмечается умение психолога-практика контролировать свою эмоциональную сферу.
В представлениях студентов первых курсов основными трудностями, с которыми они могут столкнуться в своей будущей профессиональной деятельности, являются, во-первых, недостаточный уровень профессиональной подготовки, некомпетентность, а значит, и неумение понять человека и его проблему (внутренние трудности); во-вторых, низкий уровень психологических знаний клиентов, непонимание ими задач работы психолога, следовательно, и недоверие к специалисту-психологу (внешние трудности). При этом студенты делают больший акцент на группу внешних сложностей, снимая с себя, таким образом, ответственность за возможные неудачи в
стр. 57
своей профессиональной деятельности. Эта тенденция к экстернальности наблюдается на протяжении всех трех лет обучения в вузе, усиливаясь ко второму и особенно - к третьему курсу.
Выбирая профессию психолога, первокурсники ориентируются на две задачи: во-первых, решение своих личностных проблем, познание самого себя, самосовершенствование и т.д.; во-вторых, получение определенных знаний и умений, способствующих становлению конкурентоспособного специалиста в данной сфере. Показана все возрастающая от курса к курсу адекватность представлений студентов представлениям экспертов о профессионально важных качествах психолога.
В период обучения на факультете психологии у студентов более адекватно формируются профессиональные представления: создается образ психолога- специалиста, обладающего конкретным набором профессиональных качеств, необходимых для успешной деятельности, лучше осознаются трудности профессии, связанные с профессиональной подготовкой, приобретением определенных знаний, умений, навыков.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абульханова-Славская К. А. Типологический подход к личности профессионала // Психологическое исследование проблемы формирования личности профессионала / Под ред. В. А. Бодрова. М., 1991. С. 58 - 67.
2. Аминов Н. А., Молоканов М. В. Социально-психологические предпосылки специальных способностей школьных психологов // Вопросы психологии. 1992. N 1 - 2. С. 73 - 84.
3. Ананьев Б. Г. К психофизиологии студенческого возраста // Современные психолого-педагогические проблемы высшей школы. Л., 1974. С. 3 - 15.
4. Бачманова Н. В., Стафурина Н. А. К вопросу о профессиональных способностях психолога // Современные психолого-педагогические проблемы высшей школы. Л., 1985. Вып. 5. С. 72 - 77.
5. Битянова М. Р. Организация психологической работы в школе. М.: Совершенство, 1997.
6. Бодров В. А. Психологические исследования проблемы профессионализации личности // Психологические исследования проблемы формирования личности профессионала / Под ред. В. А. Бодрова. М., 1991.
7. Зеер Э. Ф. Кризисы профессионального становления личности // Психол. журн. 1997. Т. 18. N 6. С. 35 - 44.
8. Климов Е. А. Психология профессионала. М.: Изд-во "Институт практической психологии", Воронеж: "МОДЭК", 1996.
9. Кондаков И. М. Экспериментальный анализ некоторых структурных особенностей профессиональных интересов // Психологическая наука и образование. 1997. N 1. С. 62 - 14.
10. Кудрявцев Т. В. Исследование психологических особенностей профессионального становления // Психологические основы профессионально- технического обучения / Под ред. Т. В. Кудрявцева, А. И. Сухаревой. М., 1988. С. 1 - 13.
11. Ломов Б. Ф. Личность в системе общественных отношений // Психол. журн. 1981. Т. 2. N 1. С. 3 - 17.
12. Маркова А. К. Психология профессионализма. М., 1996.
13. Мерлин В. С. Очерки интегрального исследования индивидуальности. М.: Педагогика, 1986.
14. Молоканов М. В. Влияние личностных особенностей на профессиональный выбор в практической психологии // Психол. журн. 1998. Т. 19. N 2. С. 79 - 96.
15. Оборина Д. В. Об особенностях ментальности будущих педагогов и психологов // Вести. МГУ. 1994. Сер. 14, Психология. N 2. С. 41 - 48.
16. Психодиагностические методы в комплексном лонгитюдном исследовании // Под ред. А. А. Бодалева, Д. Н. Дворяшина. Л.: Изд-во ЛГУ, 1976.
17. Психологические и психофизиологические особенности студентов / Под ред. Н. М. Пейсахова. Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1977.
18. Рабочая книга практического психолога. Технология эффективной профессиональной деятельности (пособие для специалистов, работающих с персоналом) / Под ред. А. А. Деркача. М.: Издательский дом "Красная площадь", 1996.
19. Рамуль К. А. О психологии ученого и, в частности, о психологии ученого-психолога // Вопросы психологии. 1965. N 6. С. 126 - 135.
20. Степанова Е. И. Человек: возраст, труд, образование // Вопросы психологии. 1986. N 1. С. 11 - 19.
21. Сыромятников И. В. Становление профессиональной деятельности психолога воинской части сухопутных войск: Автореф. дис. ... канд. психол. наук. М., 1997. 28 с.
22. Теплов Б. М. Проблемы индивидуальных различий. М., 1961.
23. Шадриков В. Д. Психология деятельности и способности человека. М., 1996. С. 176 - 287.
24. Rodgers C. R. Client-centered therapy: the current practice, implication and the theori. Boston: Houghton, 1951.
стр. 58
CORRELATION OF PERSONAL AND PROFESSIONAL DEVELOPMENT OF STUDENTS OF PSYCHOLOGICAL DEPARTMENTS
T. A. Kazantseva*, Yu. N. Oleinik**
*Cand. sci. (psychology), docent, deputy head of the chair of general psychology and history of psychology, Moscow Humanitarian-Social Academy
**Cand. sci. (psychology), assistant professor, head of the chair of general psychology and history of psychology, the same Academy
There were studied the peculiarities of enrollees of psychological departments and the main results are presented. Specificity of the first year students' notions of their professional activity (including goals of psychology, professional abilities of a psychologist-researcher and of a practical psychologist) was established. Longitude research allowed to trace the dynamics of personal characteristics of the first to third year students of psychological departments.
Key words: personal development of students, professional development of psychologist, personal characteristics, professional abilities, image of future profession, professional activity.
стр. 59
ЮРИДИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ. ВЗАИМООТНОШЕНИЕ ПСИХОЛОГИИ И УГОЛОВНОГО ПРАВА В АСПЕКТЕ ЭКСПЕРТОЛОГИИ
Автор: Л. В. Алексеева
(c) 2002 г. Л. В. Алексеева
Канд. психол. наук, доцент кафедры общей и социальной психологии Тюменского государственного университета
На примере судебно-психологической экспертологии подчеркиваются: важность научной автономности юридической психологии, выражающейся в ее возможности обогащения общепсихологической теории; корректность использования ее разработок в правоприменительной и законотворческой деятельности. Предлагается понимание механизма эмоциональной регуляции и анализируются статьи прежнего и нового Уголовного кодексов, связанные с "эмоциональными преступлениями". Проводится анализ соотношения правовых, общепсихологических и экспертно-психологических понятий "сильное и внезапно возникшее сильное душевное волнение", "аффект", "эмоциональное состояние", "юридически значимое эмоциональное состояние"; выделяется понятие "юридически значимая способность". Сделаны выводы о том, что "юридически значимое эмоциональное состояние" является предельно обобщенным понятием судебно-психологической экспертологии и что в разном законодательном контексте оно имеет особый набор существенных признаков.
Ключевые слова: психолого-правовой контекст, теория юридической психологии, судебно-психологическая экспертология, аффект, юридически значимые эмоциональные состояния.
1. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ
Данная статья посвящена обсуждению предпосылок и последствий усиления автономного научного статуса юридической психологии, которое необходимо ей на современном этапе для адекватного взаимодействия с общей психологией, правом и другими науками. Если возникновение юридической психологии было обусловлено запросами права, т.е. прикладной проблематикой, то сегодня она в равной мере должна развиваться и в прикладном, и в фундаментальном аспектах.
Рассматривая проблему научной автономности юридической психологии, необходимо обсудить соотношение общей психологии, юридической психологии и уголовного права, поставив для решения ряд задач: дифференцирование предмета исследования; разработку собственного категориального аппарата; разработку новых понятий, необходимых для практики судопроизводства; обогащение юридической психологией общепсихологической теории. Их решение актуально в первую очередь в области судебно-психологической экспертологии, в связи с принятием Уголовного кодекса Российской Федерации, действующего с 1997 г.
Непроработанность взаимоотношений теорий психологии и права в судебно- психологической экспертизе, разнообразные интерпретации в литературе предмета и задач различных видов судебно-психологических экспертиз, проистекающие из законодательных нововведений, неразработанность методологии, отсутствие унификации и стандартизации экспертных подходов существенно осложняют деятельность как экспертов-психологов, так и судебно- следственных органов, а теоретическая неразработанность психологических феноменов, значимых для уголовного права, влияет на адекватность создаваемых законов. Например, лишь отсутствием междисциплинарного соотношения правовых, психологических и психиатрических знаний можно объяснить несоответствие между статьями 20 ч. 3 и 22 ч. 1 УК РФ: по их нормам, если несовершеннолетний, достигший возраста уголовной ответственности, но отстающий в психическом развитии, не связанном с психическим расстройством, во время совершения общественно опасного действия не мог в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействий), либо руководить ими, то он не подлежит уголовной ответственности (ст. 20 ч. 3), а вменяемое лицо, которое во время совершения преступления в силу психического расстройства проявило указанный "феномен неполноты", подлежит уголовной ответственности (ст. 22 ч. 1).
2. НАУЧНАЯ АВТОНОМНОСТЬ ЮРИДИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Если говорить о психологической теории в контексте юридической психологии, то достаточно ли для обоснования ее положений общепсихологических понятий? А. Р. Ратинов, стоявший у истоков развития отечественной юридической
стр. 60
психологии, писал, что потребность правовой теории в психологических знаниях "вынуждала юристов в научных исследованиях прибегать к указаниям общей психологии, которые прилагались и приспосабливались к решению правовых вопросов, либо к самостоятельному психологическому изучению и обобщению следственной и судебной практики и разработке на этой основе психологических рекомендаций" [29, с. 9 - 10]. Современное положение дел показывает, что разработки общей психологии отличаются от разработок психологии юридической, но совсем не потому, что первая - наука фундаментальная, а вторая - прикладная. Есть более веские основания для такого отличия, поскольку у этих наук различны не только предмет, но и объект исследования: кроме общих закономерностей в функционировании психики, изучаются и специфические. Г. М. Миньковский справедливо отмечал во введении к [35], что юридическая психология, как и любая другая отрасль психологии, имеет собственное обширное "теоретическое поле". "Ведь необходима методология интерпретации, детализации, дополнения общепсихологических знаний в специфических областях человеческого поведения. Более того, ряд закономерностей такого поведения, несмотря на достаточно высокий уровень обобщения, общую психологию просто не интересует" [35, с. 7].
Развитие фундаментального аспекта юридической психологии должно проявляться двояко. Во-первых, путем развертывания теоретических исследований, которые способствуют укреплению научной полноценности юридической психологии и решению ею прикладных задач. Во-вторых, акцентированием проблем взаимоотношения психологии и уголовного права в области не только правоприменения, но и законотворчества [11, 35, 36]. Наиболее тесно междисциплинарное взаимодействие осуществляется в области судебно-психологической экспертологии, и свой анализ мы проведем в ее русле.
3. ДИФФЕРЕНЦИРОВАНИЕ ПРЕДМЕТА ИССЛЕДОВАНИЯ
Определяя цель и задачи судебно-психологической экспертизы (СПЭ), надо учитывать, что эксперт-психолог (как юридический психолог) и психолог- исследователь имеют в виду разные объект и предмет исследования. Актуальность конструирования и развития системы необходимых понятий СПЭ, возможные способы адаптации общепсихологических понятий на уровне СПЭ рассматриваются О. Д. Ситковской [37]. В исследовании Ф. С. Сафуанова обсуждается специфичность экспертного судебно-психологического понятия "аффект"; автор считает, что экспертные понятия "занимают промежуточное положение между общепсихологическими представлениями и юридическими терминами и не могут быть прямо заимствованы из теории психологии" [33, с. 23].
На наш взгляд, объектом исследования эксперта является не вообще функционирование психики подэкспертного, он должен изучать психологические механизмы поведения человека в конкретной юридически значимой ситуации [19]. Ситуационное функционирование психики как объекта исследования подчеркивается рядом исследователей в отношении психологических, психиатрических и комплексных психолого-психиатрических экспертиз [22, 24, 31, 39].
В теоретическом плане, во-первых, необходимо четкое разведение предмета исследования разных видов экспертиз, исследующих психику (ошибки в рекомендации проведения адекватного вида экспертиз встречаются даже на уровне постановлений Пленума Верховного Суда Российской Федерации [23]); во-вторых, разграничение предметов экспертиз с предметом права, чтобы специалисты могли четко понимать границы своей компетентности; в-третьих, конструирование формулировок надо осуществлять в идентичном категориальном контексте, с учетом не только процессуальной дополнительности, но и недопущения редукции предмета исследования. И тогда окажется, что предметом:
- судебно-психологического экспертного исследования должны быть юридически значимые психические феномены: механизмы и закономерности функционирования психики, приводящие к конкретным правовым последствиям;
- судебно-психиатрической экспертизы -психические расстройства, приводящие к конкретным правовым последствиям;
- комплексной психолого-психиатрической экспертизы - психические расстройства, детерминирующие механизмы функционирования психики, приводящие к конкретным правовым последствиям.
Если же руководствоваться законом, то оценка исследуемой личности, ее состояний, действий и их последствий, всей системы представленных доказательств, установленных на предварительном следствии, относится к предмету правосудия.
Исходя из вышесказанного, ясно, что вопрос о состоянии аффекта (ст. 107 и 113 УК РФ) у обвиняемого не соответствует предмету ни комплексной психолого- психиатрической экспертизы, ни, тем более, судебно-психиатрической экспертизы (что встречается на практике); как психологический феномен, он является предметом судебно-психологического экспертного исследования.
Экспертиза лиц с психическим расстройством, не исключающим вменяемости (ст. 22 УК РФ), или несовершеннолетних с отставанием в психическом развитии, не связанном с психическим расстройством (ч. 3. ст. 20 УК РФ), производится
стр. 61
комплексно, с привлечением психиатров и психологов. Познания психологов необходимы, чтобы диагностировать меру полноты проявления способности лица к осознанно волевому поведению, а познания психиатров нужны, чтобы решить вопрос о влиянии или его отсутствии на эту способность психического расстройства. Впрочем, возможен другой путь: проведение однородных экспертиз, вначале (по традиции) судебно-психиатрической, а затем судебно-психологической.
В современных условиях не потеряло актуальности первое руководство по судебно-психологической экспертизе М. М. Коченова, где разъяснялись задачи и функции СПЭ, а также принципы ее проведения. "Понимание задач и функций СПЭ на любом этапе ее развития определялось содержанием законодательства, в условиях которого она осуществлялась, методологическими принципами правовой науки и различных психологических школ и направлений" [19, с. 6]. Несомненно, юридическая психология является таким направлением. Не вызывает сомнений и то, что эксперт-психолог как представитель психологической науки должен не только ограничиться рамками ее предмета, но и вычленить для изучения юридически значимый психологический феномен, проявляющийся в конкретной ситуации правонарушения. Ответы на вопросы типа: "Могло ли данное лицо в исследуемой ситуации убить, оклеветать, брать взятки и т.п.?"; "Находилось ли оно в состоянии, предрасполагающем к самоубийству?"; "Находилось ли оно в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения?", относятся к предмету правосудия, - несмотря на то, что являются примерами из экспертной практики. Если они сформулированы подобным образом, то перед СПЭ поставлены быть не могут.
Неправомерно также обращать вопрос к психологу-эксперту о соответствии несовершеннолетнего обвиняемого своему календарному возрасту в том случае, когда, согласно его документам, этот возраст известен. На это есть юридические и экспертно-психологические причины. В связи с содержанием законодательства, при назначении наказания несовершеннолетнему, согласно п. 1 ст. 89 УК РФ "учитываются условия его жизни и воспитания, уровень психического развития". "Категория фактического возраста не основана на действующем законе" [40, с. 28], поэтому неправомерно с ним связывать уровень психического развития. Понятие "возраст" в УК РФ не делится на виды, например, календарный, фактический, психологический. Добавим к этому, что руководствуясь экспертно-психологическими принципами, ответ о несоответствии возрасту не объясняет конкретных психологических возможностей личности и их проявление в исследуемой криминальной ситуации. Таким образом, если в уголовном производстве возникает подозрение на задержку или отставание в развитии, а принцип субъективного вменения требует, чтобы субъект преступления был способен осознавать общественную опасность своих действий и мог ими руководить, необходимо устанавливать именно данный факт: способен - не способен (согласно ст. 21 УК РФ), либо меру проявления этих способностей (согласно ч. 3 ст. 20, ч. 1 ст. 22 УК РФ). И в первом, и во втором случае исследуемый феномен (способность) входит в область компетенции эксперта-психолога, хотя в первом случае по традиции изучается только экспертами-психиатрами.
Итак, можно выделить одинаковые термины, которые отражают понятия, имеющие разное содержание: общепсихологическое, юридическое и судебно- психологическое. Например, "способность осознавать общественную опасность своих действий и руководить ими во время совершения общественно опасного деяния" относится к общим признакам субъекта преступления, т.е. это юридическое понятие. В уголовном праве используется понятие "способность" при определении преступного поведения, содержания вины, невменяемости, беспомощного состояния; с помощью понятия "способность" характеризуются возможности обвиняемого, потерпевшего и свидетеля. Поэтому судебно- психологическое экспертное исследование должно устанавливать не любые или все (в общепсихологическом значении) способности подэкспертного, а только юридически значимые. Среди них способности: оказывать противодействие (сопротивление), лидировать в группе, осуществлять особое психологическое воздействие на окружающих, правильно понимать действительность, воспроизводить произошедшие события, осознавать себя и значение своих действий, руководить своими действиями и т.д.
4. РАЗРАБОТКА СОБСТВЕННОГО КАТЕГОРИАЛЬНОГО АППАРАТА
Одной из важных теоретических проблем юридической психологии является разработка ее категориального аппарата, которая включает дифференцирование общепсихологических и юридических понятий, а также разработку новых понятий, необходимых для практики судопроизводства.
Нетождественность категорий юридической психологии общепсихологическим связана с особенностью объекта и предмета исследования. Специфическое наполнение понятия возникает при наложении на психологическую реальность законодательного контекста. Именно этим обусловлена разработка понятий "юридически значимые эмоциональные состояния", "юридически значимые способности", "социальные субъектные способности, имеющие юридическое значение" [1,2, 4].
стр. 62
Обратимся к содержанию законодательства и на примере эмоциональных состояний, актуальных для уголовного права, проанализируем основания для судебно-психологического экспертного исследования. Чтобы обнаружить юридическую значимость эмоциональных состояний, необходимо очертить границы психического феномена "эмоциональное переживание, состояние" и рассмотреть его через призму законодательной базы.
В прежнем Уголовном кодексе были статьи, в которых указывалось на сильное и внезапно возникшее сильное душевное волнение. Новое уголовное законодательство с заменой статей 38,104 и 110 УК РСФСР на статьи 61, 107 и 113 УК РФ претерпело существенные изменения. Из правового категориального аппарата было изъято понятие "сильное душевное волнение" (см.: ст. 61 "Обстоятельства, смягчающие наказание") и введено понятие "аффект" - в названиях статей 107 "Убийство, совершенное в состоянии аффекта" и ИЗ "Причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью в состоянии аффекта". В формулировках статей указывается на преступление, "совершенное в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта)" и перечисляются его квалифицирующие признаки: указанное состояние должно быть вызвано противоправными действиями (бездействием) потерпевшего, а равно длительной психотравмирующей ситуацией, возникшей в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевшего. И еще один признак: в части статьи, где отмечаются признаки конкретного преступления в отличие от ст. 107 с формулировкой "убийство, совершенное в состоянии..." [14, с. 240], в ст. ИЗ формулируется "умышленное причинение" [14, с. 261].
Вначале остановимся на обсуждении нескольких вариантов понимания нововведения - содержания понятия "аффект". Хотя этот вопрос нашел отражение в специальной публикации [33], он требует анализа в русле обобщенного рассмотрения юридически значимых эмоциональных переживаний:
А. Аффект, вызванный противоправными или аморальными действиями (бездействием) потерпевшего, стал юридическим понятием. Но в таком случае его нельзя использовать в краткой формулировке "аффект", поскольку тогда юридическое понятие неадекватно отождествится с психологическим. Отметим также, что при использовании в уголовном праве и в общей психологии идентичных терминов, таких, как "личность", "воля", "мотив", "цель", "действие", "психическое отношение" и др., различается их содержание. Например, волевой признак субъекта преступления в уголовном праве не тождественен понятию о психологическом проявлении у субъекта воли, хотя провоцирует у психолога такое понимание. В то же время, когда юрист и психолог оперируют понятием "внезапно возникшее сильное душевное волнение" и "аффект", они понимают: первое наполнено юридическим значением, а второе лишь психологическим или, в лучшем случае, экспертологическим - и путаницы не возникает.
Б. Аффект как однозначное психологическое и экспертологическое понятие используется для усиления психологизации законодательства (что приводит к конкретизации феномена) и предельного сужения юридического понятия "внезапно возникшее сильное душевное волнение" до одного психологического состояния. Подтверждение этому мы находим в работе О. Д. Ситковской. "Конечно, сама терминология, традиционно использованная десятки лет, не является оптимальной. Понятие "сильное душевное волнение" призвано обозначить одно из временных особых психических состояний субъекта, поэтому оно должно соответствовать принятой психологической терминологии (выделено мною. -Л. А.). Использованное же в УК 1960 г. понятие фактически носило оценочный, нестрогий характер. Адекватным здесь представляется использование понятия аффект, как это сделано в ст. 107 и 113 УК 1996 г." [36, с. 77].
Указанная позиция в данном случае соответствует не дифференциации юридических, экспертно-психологических и общепсихологических понятий, а интеграции, что может приводить к их смешению. Поэтому и критика юридического понятия "сильное душевное волнение" именно с психологической точки зрения нам представляется неправомерной. Отмеченные слабые характеристики этого неконкретного с психологической точки зрения понятия выражают сильную сторону понятия юридического: неконкретность вида эмоционального состояния, строгий набор признаков, выражающих оценку состояния и т.д., что важно для предмета права и адекватно его подходу, в отличие от психологического, носящему формальный характер.
Приравнивание юридического понятия "внезапно возникшее сильное душевное волнение" к психологическому понятию "аффект" может привести не только к "размытости" категориального аппарата трех наук: юриспруденции, психологии, юридической психологии. Получается, что экспертное заключение о юридической значимости эмоционального состояния в отношении к указанным статьям становится просто излишним, поскольку эксперт "заперт" законодательством в рамках понятия "аффект".
Проблематичность сложившейся ситуации заключается в том, что в анализируемых статьях УК РФ такой признак, как совершение преступ-
стр. 63
ления в эмоциональном состоянии, сужающем сознание, не относится законодательно ни к квалифицирующим признакам, ни к обстоятельствам, смягчающим наказание. Преступления, совершенные под влиянием таких состояний, юридически должны квалифицироваться безальтернативно как опасные. Ориентируясь на аффект, законодатели, поступая последовательно, вообще исключили "это эмоциональное состояние из перечня смягчающих обстоятельств, указав лишь на противоправность или аморальность поведения потерпевшего, явившегося поводом для преступления" [36, с. 77 - 78].
Таким образом, складывается следующее впечатление от использования психологических знаний в уголовном законотворчестве: на вооружение берутся современные разработки и терминология, но правовые и психологические понятия не дифференцируются, не используются системные знания. Как же эксперту-психологу работать в соответствии со статьями 107 и 113 нового УК, чтобы адекватно "понимать задачи и функции СПЭ на современном этапе ее развития"? Один из подходов можно обнаружить при более глубоком анализе содержания понятия "аффект".
В. В судебно-психологической литературе встречается понимание аффекта как понятия, объединяющего сильные и глубокие эмоциональные состояния [32]. У этой позиции есть слабые и сильные стороны. Если расширительно трактовать "аффект" как психологическое понятие, то придется, на наш взгляд, возвращаться к тем временам, когда в психологии оно использовалось обобщенно и не дифференцированно, например, при представлении о структуре психики как "интеллект - аффект - воля". Если же расширительно трактовать его как судебно-психологическую экспертную категорию [33], характеризуемую тем, что аффект оказывает существенное влияние на сознание и поведение, то пропадает смысл нововведения. Такая трактовка - это попытка возвращения к варианту статей УК 1960 г., когда ряд эмоциональных состояний подпадал под понятие "сильное душевное волнение" или "внезапно возникшее сильное душевное волнение". Ф. С. Сафуанов [33] пишет, что в связи с обсуждаемыми статьями УК РФ формируются родовое экспертное судебно-психологическое понятие "аффект" по отношению к его разновидностям ("физиологический аффект", "кумулятивный аффект", "эмоциональное возбуждение или напряжение" и др.) и промежуточные экспертные понятия, описанные через общепсихологические понятия "аффект", "стресс", "фрустрация", "конфликт" и, возможно, другие.
Надо заметить, что у расширительной экспертно-психологической трактовки понятия "аффект", не совпадающей с психологической, есть глубокий гуманистический смысл. Отождествляя эмоциональные состояния с множеством аффективных, утверждая, что они сужают сознание, эксперт способствует избеганию судебных ошибок - ведь преступления, совершаемые в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта), традиционно относятся к менее опасным видам, а это влияет на определение меры наказания.
Анализ показал, что на современном этапе в психолого-правовом контексте сформировались три понятия аффекта: психологическое, юридическое и экспертно-психологическое (эксперто-логическое), несущие разное содержание. На наш взгляд, понятийный аппарат прежнего УК РСФСР при использовании понятий "сильное и внезапно возникшее сильное душевное волнение" был адекватен и задачам судопроизводства, и психологической теории. Идея же, по которой аффект - единственное значимое эмоциональное состояние, отраженная в статьях 107 и 113 УК 1996 г., исключает (в связи с его неконкретностью) влияние сильного душевного волнения (а значит, релевантные ему состояния) из перечня смягчающих обстоятельств вообще. Этот феномен ярко выявил: принадлежность юридической психологии в равной мере как психологии, так и юриспруденции [7, с. 9] - констатация желаемого, но не действительного положения дел.
5. ЮРИДИЧЕСКИ ЗНАЧИМЫЕ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ СОСТОЯНИЯ
Продолжая рассмотрение проблемы категориального аппарата юридической психологии, остановимся на разработке новых понятий, необходимых для практики судопроизводства.
М. М. Коченов [20] писал, что для развития процесса использования специальных психологических познаний в целях получения новых фактов требуется три условия: потребность практики судопроизводства в установлении этих фактов; наличие и достаточно высокий уровень развития той области знания, которая способна их устанавливать; допустимость с точки зрения процессуального законодательства применения в уголовном процессе знаний и методов, составляющих специальные познания в этой области. В наших работах проанализированы эти условия в отношении юридически значимых эмоциональных состояний [1 - 3].
Наше исследование юридически значимых эмоциональных состояний проходило в 1990-х гг. практически параллельно с подготовкой нового УК РФ. Анализ литературы показал, что список сильных и глубоких эмоциональных состояний, известных психологии, выглядит очень внушительно; некоторые из них рассматривались в пси-
стр. 64
холого-правовом контексте. Так, в русле глубокого изучения нормального и патологического аффектов [13, 19, 27, 34 и др.] и состояния агрессии [12, 28 и др.], исследователи обратились к изучению стрессового состояния [19, 22 и др.]; указывали на возможность изучения длительных, постоянно нарастающих эмоциональных переживаний [26], и конкретно - фрустрации (как в психологической [21], так и в комплексной судебной психолого- психиатрической экспертизе [22]); тревожности в связи с криминальной патопсихологией [5] и криминальной психологией [6]; ревности как судебно- психологического и судебно-психиатрического явления [38]; психического состояния несовершеннолетней жертвы изнасилования, акцентируя значимость психических критериев беспомощного состояния [17, 21, 26 и др.].
Все эти исследования показывают, что перечень значимых для права эмоциональных состояний (переживаний) не сводится к аффекту, испытывать их может не только обвиняемый, но и потерпевший. Попытка создать не перечень, а психологическую типологию таких состояний была осуществлена нами с опорой на типологию критических ситуаций Ф. Е. Василюка [8], вызывающих состояния невозможности реализации субъектом разных видов внутренних необходимостей своей жизни. В психологическую типологию вошли психологический (информационный и эмоциональный) стресс, аффект, острое горе и тревожность (беспомощность и безнадежность) как проявление кризиса, состояния ревности и тревожности как конфликтные состояния; разного типа состояния фрустрации; а также страсть. Эти эмоциональные состояния влияют на самоуправление человека и могут достигать такой глубины, что снижают в пределах нормы интеллектуальные и/или волевые возможности человека. Это подтверждается не только собственной многолетней судебно-психологической экспертной практикой [1, 2, 4], но и обобщением экспертного опыта, указывающего на некоторые из этих состояний [7, 10, 15, 18, 25, 30, 32, 33 и др.]. Эти состояния были выделены, так как удалось показать возможную их характеристику как юридически значимых. Но они определялись не как "эмоциональное состояние" конкретного вида, например, "состояние напряжения, возбуждения, аффекта, фрустрации", упоминавшиеся до настоящего времени в литературе, а как "юридически значимое эмоциональное состояние"; данное понятие было предложено в качестве экспертно-психологического. Поясним свою позицию.
Влияние аффекта, острого горя и тревожности, стресса, ревности, фрустрации, страсти в большей мере проявляется как воздействие сильных, длительных и, что важнее, глубоких эмоциональных состояний, деформирующих активность субъекта в реактивность, приводящих к замещению эмоцией функциональных звеньев самоуправления и тем самым снижающих уровень его функционирования с рационального, сознательного до эмоционального, не в полной мере осознанного.
Согласно нашему подходу, "внезапно возникшее сильное душевное волнение" и "беспомощное состояние" как юридические понятия можно соотносить с кризисными эмоциональными состояниями, а именно, аффектами, острым горем и тревожностью (беспомощностью-безнадежностью) как психологическими состояниями, а "сильное душевное волнение" - с состояниями ревности, тревожности, разного типа фрустрациями, а также страстью. Такие состояния не только могут способствовать наступлению эмоционального кризиса, но и сами способны достичь глубины, приводящей к сужению сознания. Они относятся к сильному душевному волнению, т.е. характеризуются не силой взрывного характера, проявляющейся яркой выраженностью и субъективной внезапностью, а глубиной влияния на функционирование психики, приводящей к ее аффектации. Именно глубина эмоционального состояния является существенным признаком влияния эмоций на функционирование психики. Следовательно, феномены сильного и внезапно возникшего сильного душевного волнения не теряют своей актуальности для судопроизводства.
Установленный нами перечень эмоциональных (т.е. психологических) состояний, относящихся к юридически значимым эмоциональным состояниям, является лишь примерным и вероятным - не столько потому, что может быть уточнен последующими исследованиями, или тем, что порой на практике трудно четко идентифицировать его вид, сколько вследствие того, что юридическую значимость эмоционального состояния необходимо устанавливать в каждом конкретном экспертном случае. Ни одно из них, кроме аффекта и, по-видимому, других кризисных состояний, нельзя однозначно назвать юридически значимым, так как эти состояния могут быть разной степени проявления. Глубина аффективной вспышки и других кризисных состояний имеют предельную возможность сужения сознания, за границами которой начинает функционировать либо режим бессознательного, либо возникать патологические проявления психики (примерами являются патологический аффект и катастрофическая фрустрация). Однако лишь судебно-психологическое экспертное исследование, используя ретроспективный анализ самоуправления человека в конкретной ситуации, может доказать, являлось ли переживаемое им эмоциональное состояние юридически значимым, или, более конкретно, достигла ли эмоциональная вспышка степени аффекта. "Юридически значимое эмоциональное состояние", как и "аффект", является
стр. 65
понятием категориального аппарата юридической психологии, но охватывает весь список значимых для уголовного права переживаний, известных психологии. Следует отметить, что не всякое эмоциональное состояние как состояние психологическое может квалифицироваться экспертно- психологически как юридически значимое; также как впоследствии может не квалифицироваться юридически как сильное или внезапно возникшее сильное душевное волнение. Эти рассуждения касаются и аффекта: не всякий "психологический аффект" будет признан "юридическим аффектом"; как психологический, он может наступить, например, в результате самовзвинчивания и экзальтации.
Возможно конструктивное использование понятия "юридически значимых эмоциональных состояний" в контексте статей с юридическими понятиями, указывающими как на различные состояния обвиняемых и потерпевших, так и на критические и эмоциогенные ситуации. В действующем Уголовном кодексе РФ правоведы, используя понятия "состояние внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта)" (ст. 107, 113), "беспомощное состояние потерпевшей (потерпевшего)" (ст. 105,131, 132), "состояние крайней необходимости" (ст. 14), предписывают учитывать как физическое, так и психическое насилие. Они отмечают также: несоответствие психофизиологических качеств требованиям экстремальных условий или нервно-психическим перегрузкам (ст. 28); стечение тяжелых жизненных обстоятельств (ст. 61); возникновение длительной психотравмирующей ситуации (ст. 107, 113); условия психотравмирующей ситуации или состояния психического расстройства, не исключающее вменяемость (ст. 106); причинение психических страданий (ст. 117); жестокое обращение или систематическое унижение человеческого достоинства (ст. 110); оскорбление, т.е. унижение чести и достоинства (ст. 130).
Таким образом, "юридически значимое эмоциональное состояние" как экспертно-психологическое или судебно-психологическое понятие не теряет своей актуальности в контексте нового законодательства; наоборот, оно может использоваться как родовое или наиболее обобщенное понятие. Предполагаем, что, за исключением статей 107 и 113, такое состояние может характеризоваться следующими признаками: наличием нетерпимых страданий; заметными или устойчивыми психофизиологическими изменениями; сужением сознания в режиме переживаемых эмоций.
Юридически значимое эмоциональное состояние, устанавливаемое в контексте статей 107 и 113, обязательно должно характеризоваться сужением сознания, которое приводит к снижению возможностей человека как социального субъекта. Важной характеристикой таких эмоциональных состояний должна являться аффектированность самоуправления, приводящая к тому, что состояние ограничило способность обвиняемого в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий либо руководить ими. Предметом доказывания для эксперта-психолога (не в целом, а в соответствии с руслом нашего анализа) становится ряд фактов: 1) наличие эмоционального переживания, возникшего субъективно внезапно; 2) особенность психического самоуправления подэкспертного в исследуемой ситуации; 3) существенность снижения способности к сознательно волевому поведению; 4) наличие причинно-следственной связи между первым фактом и третьим.
Использованием понятия "юридически значимые эмоциональные состояния" можно доказать, что юридической психологии есть что предложить законодателю, чтобы актуализировать потребность в их установлении. Для этого следует показать содержательную наполненность этого понятия на анализе конкретных случаев.
Рассмотрим выдержки из судебно-психологических экспертных заключений, выполненных в связи с вопросом о состоянии аффекта у обвиняемых.
1. Согласно материалам дела, сорокасемилетний П. (обвиняемый по ст. 111 ч. 4 УК РФ в умышленном причинении вреда здоровью, повлекшим по неосторожности смерть потерпевшего) и О. (потерпевший) знакомы около 10 лет. Исследуемый конфликт возник из-за того, что П. не мог вовремя отдать О. деньги в сумме одна тысяча рублей. О. неоднократно приходил к П. домой, требовал у жены П. деньги. П. не понравилось, что О. приходит домой, тревожит семью, в которой были напряженные отношения в связи с материальными проблемами, - у П. не ладился бизнес. Он хотел поговорить с О. и в исследуемой ситуации вторично пришел к нему с намерением сказать, чтобы тот не ходил к нему домой, что он взрослый человек и деньги обязательно отдаст. П. пришлось разбудить О., он спал после укола героина. П. показывает, что разговор быстро перешел ко взаимным угрозам и О. говорил с ним как с пацаном, обещая поставить его на "счетчик", на что П. ответил, что не надо ерундой заниматься и, посчитав что разговор окончен, стал уходить. О. догнал его у ворот, когда П. прошел метров 10, схватил сзади, развернул таким образом, что через голову с него снялся свитер, который сполз на глаза. П., ничего не видя, стал падать на правое колено; что-то почувствовал в руке (впоследствии предположил, что видимо это был обломок от ножниц, который он раньше видел у ворот, а теперь, падая, схватил с земли) и, выпрямившись, двумя руками оттолкнул от себя О. так, что его свитер оказался в руках у О. Со слов П., от толчка О. попятился от него. П. был возбужден (в жизни его никто пальцем не тронул), он не заметил, что в толчке он нанес удар в сердце О., так как тот закрылся свитером, еще раз сказал ему, что если он будет приходить домой, башку ему оторвет. Раздраженный и возбужденный, он сразу энергично ушел, т.к. не хотел усугублять отношения и всегда старался от неприятностей уходить.
Итак, исследуемая ситуация обладала для П. эмоциогенными свойствами, так как задевала его личное достоинство. В момент совершения преступления П. находился в состоянии эмоционального возбуждении, которое отличалось от аффекта. Аффективное действие происходит по схеме "провокация - эмоциональный взрыв - действия", т.е. возникает
стр. 66
взрывным импульсом изнутри неожиданно для самого человека и обусловливает его слабо контролируемое нападение на потерпевшего. П. действовал по схеме "провокация - действия", т.е. совершил внезапно возникшие реактивные действия, вызванные извне и сопровождаемые эмоциональным возбуждением, так как они были направлены на защиту от действий О. (сохраняя равновесие, не видя, захватил что-то с земли, после чего двумя руками оттолкнул О, как источник опасности от себя). На то, что эмоциональное возбуждение П. не достигало степени аффекта, указывают, во- первых, быстрое восстановление социально-нормативного самоуправления, проявившегося в вербальном контакте с О. сразу после того, как П. оттолкнул его от себя, в его способности оценить, что он находится в безопасности, в торможении им физических действий в отношении О. и, во-вторых, отсутствие стадии психофизиологического истощения.
Вывод. В момент совершения преступления П. находился в состоянии эмоционального возбуждения, которое отличалось от аффекта. П. в эмоциональном возбуждении совершил внезапно возникшие реактивные действия, вызванные извне действиями О., его действия были направлены на сохранение равновесия и защиту от действий О.
2. Согласно показаниям М. (сорокапятилетний обвиняемый по ст. 105 ч. 1 УК РФ в убийстве своей жены), в начале распития спиртного по случаю ноябрьского праздника Н. (потерпевшая) начала как всегда его оскорблять. Чтобы с ней не ругаться, он ушел в летний домик и стал красить дверной косяк. Вскоре в домик пришла Н. и стала кричать на него и требовать деньги на подарок ко дню рождения, который будет нескоро. Когда М. стал ее успокаивать, она стала нецензурно браниться, оскорблять его жаргонными выражениями. М. подошел к ней, когда она села за стол и стала чертить ножом, как ручкой, по столу. Он попросил ее замолчать, наклонился к ней, облокотился на стол на локти, после чего, с его слов, она плюнула ему в лицо и засмеялась, обнажив "фиксы", отчего улыбка получилась ехидной. М. это задело: "я за ней ходил, ходил, а для нее это ничто". Дальнейшее, как он объясняет, произошло как в тумане, как в замедленном кино показывают: он вытащил из ее руки ножик и приставил к ее груди; как получилось, что нож воткнулся в нее, объяснить не может. Помнит, как приставил нож, как она сразу положила на нож руку, как и куда она отбросила нож после удара. Из показаний М.: "Убивать Н. я не хотел. Мне хотелось ее просто попугать, хотел только задеть ей кожу. Как получилось, что я глубоко воткнул ей нож, я не могу объяснить. Мне казалось, что я воткнул в нее нож на 2 - 3 мм, чтобы попугать и наказать за нанесенное мне оскорбление. Я не почувствовал, как лезвие ножа вошло в ее тело. Она еще дернулась, ухватила меня за руку, которой я держал нож. Я ручку ножа сразу выпустил, и Н. сама взяла нож и вытащила из себя, бросила его на стол. Стала еще больше на меня кричать и материться". Когда Н. стало плохо от полученного ранения, М. подумал, что она притворяется. После того, как Н. увезли в больницу, М. стал плакать на кухне, говорить, "что он натворил".
Вывод. Эмоциональное состояние, в котором находился М. в момент совершения преступления, не является физиологическим аффектом. М. пребывал в эмоциональном возбуждении, которое существенно повлияло на его сознание и деятельность, а именно: способствовало принятию импульсивно- эмоционального решения использовать нож как аргумент в конфликте, что привело к неспособности в полной мере регулировать мышечное напряжение в руке с ножом.
3. Как следует из материалов дела, накануне вечером около 22 часов и в 4 утра С. (потерпевший) дома употреблял спиртное. Его падчерица, семнадцатилетняя Н. (обвиняемая по ст. 113 УК РФ), накануне работала во второй половине дня на вокзале, торгуя у поездов, вечером была с другом в ресторане, ночь провела у него на работе, спала около 3 - 4 часов. В 9 часов утра она пришла домой и пила чай, собираясь лечь выспаться. Она попросила у матери ею заработанные деньги, чтобы купить себе золотое украшение. Отчим С. стал ее оскорблять, называл шлюхой, хотел ударить консервным ножом. Мать Н. его отобрала и сказала, что пошла вызывать милицию, после чего С. догнал ее и сбил с ног. Когда Н., чтобы не участвовать в конфликте, пошла курить в ванную комнату, С. ударил ее головой в нос, высказывал угрозы, что зарежет обеих. Покурив, Н. хотела пройти в свою комнату, С. стал размахивать перед ее лицом ножом. Мать Н. не успела заметить, как Н. выхватила нож и нанесла удар.
Как следует из показаний Н., "мы с мамой пытались его удержать. Я сильно разволновалась, я не помню, как я забрала у него нож и как его порезала, я в себя пришла, когда это все случилось. Я не помню, как я наносила удар, т.к. была сильно взволнованна, и когда я увидела у себя на руке кровь и нож, я заплакала и опустилась на колени, я говорила маме, что не хотела этого делать. Я сказала, что ему необходимо оказать медицинскую помощь и вызвать скорую. Я не могла встать с пола, я пыталась, но у меня ноги были как ватные".
Эмоциональное состояние Н. может быть идентифицировано с аффектом: оно характеризуется, во-первых, выраженной трехфазностью (нагнетание напряжения, взрыв, психофизиологическое истощение); во-вторых, субъективной неожиданностью возникновения эмоционального взрыва; в- третьих, сужением сознания (фрагментарность восприятия, амнезия), при котором понимание действительности, осознание значения своих действий и их регуляция (не может сказать, как это произошло, все произошло мгновенно) проявлялись не в полной мере из-за влияния эмоционального состояния на сознательное самоуправление.
Вывод. Н. в момент совершения преступления находилась в состоянии аффекта.
Анализируемые случаи являются примерами разнообразия психологического материала, во-первых, для юридической квалификации деяния с внезапно возникшим или аффектированным умыслом, во-вторых, для исследования и оценки субъективной стороны преступления в целом.
Итак, юридически значимое эмоциональное состояние характеризуется не столько целостностью и своеобразием в зависимости от его вида (стресс, тревожность, острое горе, фрустрация и др., либо эмоциональное напряжение и возбуждение), сколько своим влиянием на личность, приводящим к снижению ее возможности быть субъектом социальных отношений. Используя предложенную Ф. Е. Василюком [9] модель режимов функционирования психики, можно прийти к выводу: это состояние возникает при функционировании психики, в котором доминирует не режим сознавания, а режим переживания.
Таким образом, юридически значимое эмоциональное состояние - это состояние, приводящее к страдательности положения переживающего человека, поскольку у него снижается проявление социальной субъектности (субъектности личности), что выражается в снижении уровня отражения и регуляции, так как режимы сознавания и, тем более, рефлексии не функционируют полноценно. Данное влияние выражается также и спецификой взаимосвязи функций отражения и регуляции: нарушением единства сознания и деятельности и/или целостности деятельности. Такое состояние в своих крайних вариантах проявляется либо в виде пассивной созерцательности переживающего человека, либо чрезмерной
стр. 67
неупорядоченной активности, т.е. в виде аффективного взрыва, как "срыва" процесса сознательного самоуправления; оно может проявляться глобально, деформируя все звенья сознательного самоуправления, т.е. кризисно, а также локально, при "сбое" в любом звене функционирования сознательного самоуправления (одном или нескольких).
Таким образом, важной характеристикой как аффекта, так и других юридически значимых эмоциональных состояний в рассматриваемом контексте является невозможность личности (как социального субъекта) в полной мере осуществить сознательное самоуправление. Оно происходит при проявлении способностей, которые обозначены нами как "субъектные способности личности", а в судебно-психологическом экспертном контексте как "социальные субъектные способности, имеющие юридическое значение" [4]. Это понятие образуется при наложении юридического содержания понятия "осознание фактического характера и общественной опасности своих действий и руководство ими" на общепсихологическое содержание понятия "способность". В результате образуется не одна, а три способности: правильно понимать действительность; осознавать себя и значение своих действий; руководить собой.
Социальные субъектные способности позволяют соотносить способность субъекта к осознанно волевому поведению с различными юридическими критериями, содержащимися в уголовном законодательстве. Содержательная характеристика этих способностей в связи с их важностью как для судебно- психологического, так и для судебно-психиатрического экспертных исследований - предмет специального обсуждения.
6. ВОЗМОЖНОСТЬ ОБОГАЩЕНИЯ ОБЩЕПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ ИССЛЕДОВАНИЯМИ В ЮРИДИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Обобщение теоретических данных и эмпирического материала в русле проведения СПЭ дают основание для понимания механизма эмоциональной регуляции как актуального и для общепсихологической теории. Если эмоция замещает рациональные компоненты в каждом функциональном звене самоуправления, возникает известный психологии особый вид регуляции - эмоциональный. По-видимому, именно так происходит переход функционирования психики в режим переживания, где не субъект проявляет эмоции, а они владеют им.
Используя модель основных этапов процесса произвольной саморегуляции [16], можно представить участие эмоций в разных функциональных звеньях самоуправления на этапах:
1) принятия субъектом цели деятельности - переживанием потребностного состояния;
2) построения субъективной модели значимых внутренних и внешних условий активности - эмоциональным сигналом и оценкой своих возможностей, ценностей, платежей; а также - эмоциональной предвзятостью понимания действительности вплоть до замены ее рациональной модели состоянием переживания;
3) формирования программы исполнительских действий - отказом от цели либо нерациональным принятием одного из параметров двойственной цели (снять напряжение, избавиться от функционального дискомфорта); а также - в досознательном принятии решения об энергетике и динамике действия, о времени его начала и собственно инициации без предварительного программирования;
4) создания системы субъективных критериев успешности достижения цели, которыми являются знак, сила, продолжительность, глубина эмоции;
5) получения информации о результатах - в конкуренции отражения эмоционального состояния с отражением текущих и достигнутых результатов;
6) осуществления контроля и оценки полученных результатов - неэффективностью контроля, так как это рефлексивное образование, возможности которого снижены; а также потому, что эталон и результат недостаточно рациональны и сравнение происходит на уровне операции; часто вообще сравниваются эмоциональные показатели и как цель (эталон), и как результат;
7) принятия решения о коррекции системы саморегулирования в любом звене - отсутствием принятия решения о коррекции, так как контролем не зафиксировано расхождение результата и цели: либо это расхождение не актуализировано как значимое, либо у субъекта нет возможности перевести регуляцию в разряд волевой.
Анализ возможности участия эмоций в каждом функциональном звене самоуправления согласуется с психологическими и психофизиологическими исследованиями, в которых выделялись самые разнообразные функции эмоций: побудительная, сигнальная (оценочная), энергообеспечивающая, интегрирующая, следообразующая, предвосхищающая, эвристическая и т.п. Стоит отметить и такой факт: необходимость разделения функции контроля и оценки и выделения оценки как отдельного функционального звена или этапа в проявлении психического самоуправления.
Механизм влияния эмоции как состояния обусловлен возможностями функционирования психики с доминированием режима переживания: состояние снижает субъектность лица, не только
стр. 68
делает помехи в канале восприятия, но и затормаживает умственную деятельность в целом, затрудняет проявление полноценной произвольной активности, а также активности с психической деятельностью, т.е. рефлексии и воли, сводя проявление личности к регрессивным, реактивным (эмоциональным и/или двигательным) способам. В то же время требования "простой" социальной ситуации к человеку выражаются в возможности проявления им сознательности, осмысленности и произвольности его поведения. Если же социальная ситуация "сложная", т.е. критическая, требуется рефлексия и воля, как минимум, чтобы не дать развиться реактивности, и, как максимум, рефлексия, воля, творчество - для выхода из затруднительного (критического) положения.
Итак, рассмотрение особенностей междисциплинарного взаимодействия психологии и уголовного права показывает, что на юридическую психологию, занимающуюся психолого-правовой проблематикой, на современном этапе возлагаются решения не только практических задач, но и развитие теоретической и методологической основы адекватного использования психологических знаний в судопроизводстве и законотворчестве. От уровня этих разработок будет зависеть включенность или выпадение из поля внимания правоведов юридически значимых психических феноменов, а для отдельного человека, включенного в судопроизводство, правильность касающихся его юридических вердиктов.
ВЫВОДЫ
1. Юридическая психология не станет полноценным связывающим звеном между психологией и правом, считаясь вспомогательной и второстепенной для права наукой, если не будет развивать теоретические проблемы в конкретно- научном и междисциплинарном аспектах, актуальные как в правоприменительной, так и законотворческой деятельности. Предпосылками для этого в судебно-психологической экспертологии являются: дифференцирование ее предмета исследования, разработка собственного категориального аппарата, включающего новые понятия, необходимые для практики судопроизводства, соотношение содержания правовых и психологических категорий. В настоящее время необходим контроль участия и использования психологии в законотворчестве, поскольку формируется следующее впечатление от применения психологических знаний: берутся на вооружение современные разработки и терминология, но не дифференцируются правовые и психологические понятия, не используются системные знания.
2. Методология конструирования экспертно-психологических понятий осуществляется через их специфическое наполнение при наложении на психологическую реальность законодательного контекста. Именно этим обусловлено введение нами понятий "юридически значимые эмоциональные состояния", "юридически значимые способности", подчеркивающих, что юридическая психология изучает психические проявления человека лишь в ситуациях с правовым контекстом. Понятие "юридически значимая способность" актуально для оценки юридически релевантных возможностей обвиняемых, потерпевших и свидетелей. Использование понятия "юридически значимое эмоциональное состояние" может оказаться конструктивным в контексте двенадцати статей УК РФ, в содержании которых указывается как на различные состояния обвиняемых и потерпевших, так и на критические и эмоциогенные ситуации. Но в соответствии с различными юридическими критериями, содержащимися в уголовном законодательстве, такие состояния и способности могут характеризовать разные существенные признаки.
3. Введенное в новом УК РФ понятие "аффект" вносит путаницу. В психолого- правовом контексте в настоящее время существуют три различных по содержанию понятия аффекта: психологическое, юридическое и судебно- психологическое (экспертологическое). Понятийный аппарат прежнего УК РСФСР при использовании понятий "сильное и внезапно возникшее сильное душевное волнение" был более адекватным для междисциплинарного соотношения. "Внезапно возникшее сильное душевное волнение" и "беспомощное состояние" как юридические понятия можно соотносить с аффектами, острым горем и тревожностью (беспомощностью-безнадежностью), а "сильное душевное волнение" - с состояниями ревности, тревожности, разного типа фрустрациями, а также страстью. Однако лишь судебно-психологическое экспертное исследование, используя ретроспективный анализ самоуправления человека в конкретной ситуации, может доказать существенность влияния на него любого переживаемого состояния, в том числе достижение переживанием степени аффекта, т.е. установить, являлось ли переживаемое эмоциональное состояние юридически значимым. "Юридически значимое эмоциональное состояние" является наиболее обобщенным понятием категориального аппарата судебно-психологической экспертологии.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Алексеева Л. В. Судебно-психологическая экспертиза эмоциональных состояний: Дис. ... канд. психол. наук. М., 1996.
2. Алексеева Л. В. Проблема юридически значимых эмоциональных состояний. Тюмень, 1997.
стр. 69
3. Алексеева Л. В. Психология эмоций и право: прикладные и фундаментальные аспекты сотрудничества // Вестник Тюменского государственного университета. 1999. N 4. С. 120 - 128.
4. Алексеева Л. В. Практикум по судебно-психологической экспертизе. Тюмень, 1999.
5. Антонян Ю. М., Гульдан В. В. Криминальная патопсихология. М., 1991.
6. Антонян Ю. М., Еникеев М. И., Эминов В. Е. Психология преступника и расследования преступлений. М., 1996.
7. Васильев В. Л. Юридическая психология. СПб., 2000.
8. Василюк Ф. Е. Психология переживания. Анализ преодоления критических ситуаций. М., 1984.
9. Василюк Ф. Е. Уровни построения переживания и методы психологической науки // Вопросы психологии. 1988. N 5. С. 27 - 37.
10. Енгалычев В. Ф., Шипшин С. С. Судебно-психологическая экспертиза. Калуга-Обнинск-Москва, 1996.
11. Еникеев М. И. Основы общей и юридической психологии. М., 1996.
12. Ениколопов С. Н. Некоторые результаты исследования агрессии // Личность преступника как объект психологического исследования / Под ред. А. Р. Ратинова. М., 1979. С. 100 - 109.
13. Калашник Я. М. Судебная психиатрия. М., 1961.
14. Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под общ ред. Ю. И. Скуратова и В. М. Лебедева. М., 1996.
15. Конева Е. В., Орел В. Е. Судебно-психологическая экспертиза. Ярославль, 1998.
16. Конопкин О. А. Психическая саморегуляция произвольной активности человека (структурно-функциональный аспект) // Вопросы психологии. 1995. N 1. С. 5 - 12.
17. Конышева Л. П. Судебно-психологическая экспертиза психического состояния несовершеннолетней жертвы изнасилования: Дис. ... канд. психол. наук. М., 1988.
18. Копотев С. Л. Практикум по судебной психологии. Ижевск, 1999.
19. Коченов М. М. Судебно-психологическая экспертиза. М., 1977.
20. Коченов М. М. Теоретические основы судебно-психологической экспертизы: Дис. ... докт. психол. наук. М., 1991.
21. Коченов М. М., Мельник В. В., Романов В. В. Судебно- психологическая экспертиза в практике органов военной юстиции. М., 1982.
22. Кудрявцев И. А. Судебная психолого-психиатрическая экспертиза. М.,1988.
23. Лебедев В., Демидов В. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 14.02.2000 г. "О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних" // Российская газета. 14 марта 2000 г. С. 6.
24. Метелица Ю. Л., Шишков С. Н. Объекты судебно-психиатрической экспертизы // Современное состояние и перспективы развития новых видов судебной экспертизы. М., 1987. С. 143 - 153.
25. Нагаев В. В. Основы судебно-психологической экспертизы. М., 2000.
26. Нор В. Т., Костицкий М. В. Судебно-психологическая экспертиза в уголовном процессе. Киев, 1985.
27. Печерникова Т. П., Гульдан В. В. Актуальные вопросы комплексной психолого-психиатрической экспертизы // Психол. журн. 1985. N 1. С. 96 - 104.
28. Ратинов А. Р. Психология личности преступника. Ценностно- нормативный подход // Личность преступника как объект психологического исследования. М., 1979. С. 3 - 33.
29. Ратинов А. Р. Судебная психология как наука // Юридическая психология: Хрестоматия / Сост. В. В. Романов, Е. В. Романова. М., 2000. С. 9 - 32.
30. Романов В. В. Юридическая психология. М., 1998.
31. Сафуанов Ф. С. Об основных категориях судебно-психологической экспертизы в уголовном процессе // Психол. журн. 1994. N 3. С. 50 - 54.
32. Сафуанов Ф. С. Судебно-психологическая экспертиза в уголовном процессе. М., 1998.
33. Сафуанов Ф. С. Аффект: судебно-психологический экспертологический анализ // Психол. журн. 2001. N3. С. 15 - 25.
34. Ситковская О. Д. Судебно-психологическая экспертиза аффекта. М., 1983.
35. Ситковская О. Д. Психология уголовной ответственности. М., 1998.
36. Ситковская О. Д. Психологический комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации. М., 1999.
37. Ситковская О. Д., Конышева Л. П., Коченов М. М. Новые направления судебно-психологической экспертизы. М.: Юрлитинформ, 2000.
38. Терентьев Е. М. Бред ревности. М., 1990.
39. Шишков С. Н. Предмет судебной психиатрии // Советское государство и право. 1990. N 11. С. 31 - 38.
40. Шишков С. Н. Правомерен ли вопрос экспертам о несоответствии обвиняемого своему возрасту // Законность. 1999. N 9. С. 27 - 30.
стр. 70
RELATIONS OF PSYCHOLOGY AND CRIMINAL LAW IN EXPERT JUDGMENTS
L. V. Alekseeva
Cand. sci. (psychology), docent of the chair of general and social psychology, State University of Tumen
On the example of judicial-psychological expertise there are emphasized the importance of scientific autonomy of juridical psychology (its ability to enrich the theory of general psychology) and adequacy to apply its elaborations in lawmaking. The mechanism of emotional regulaton is proposed and the articles of previous and new criminal codes related to "emotional crimes" are analyzed. There are also considered the relations of juridical, psychological and expert psychological terms such as "strong and sudden emotion", "affect", "emotional state", "emotional state with juridical significance"; the term "ability of juridical significance" is advanced. The conclusion is made that the "emotional state with juridical significance" is the extremely generalized notion of judicial-psychological expertise and it has special sets of essential notes in different law contexts.
Key words: psychologically-judicial context, theory of juridical psychology, judicial-psychological expertise, affect, emotional states with juridical significance.
стр. 71
КОГНИТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ. ОСОБЕННОСТИ КОГНИТИВНЫХ СТИЛЕЙ "ИМПУЛЬСИВНОСТЬ / РЕФЛЕКТИВНОСТЬ" И "РИГИДНОСТЬ / ГИБКОСТЬ ПОЗНАВАТЕЛЬНОГО КОНТРОЛЯ" У ЛИЦ С ВЫСОКИМИ И СВЕРХПОРОГОВЫМИ ЗНАЧЕНИЯМИ IQ
Автор: М. А. Холодная, И. С. Кострикина
(c) 2002 г. М. А. Холодная*, И. С. Кострикина**
* Доктор психол. наук, профессор, зав. лабораторией психологии способностей Института психологии РАН, Москва
**Кандидат психол. наук, доцент кафедры культурологии Университета систем управления и радиоэлектроники, Томск
Исследованы особенности проявления когнитивных стилей "импульсивность/рефлективность", "ригидность/гибкость познавательного контроля" у лиц с высоким и сверхпороговым IQ по сравнению с контрольными выборками студентов со сниженным IQ и учащихся класса коррекции с учетом феномена "расщепления" стилевых полюсов. Результаты, полученные с использованием кластерного анализа, позволяют говорить о психологической неоднозначности IQ как измерительного конструкта. В частности, у лиц со сверхпороговым IQ (>120) отмечаются специфические стилевые качества интеллекта, которые могут препятствовать интеллектуальной продуктивности (в том числе недостаточная сформированность рефлективного способа переработки информации и крайние формы дезинтеграции вербальных и сенсорных функций). У лиц со сниженными значениями IQ стилевые свойства могут выступать в качестве потенциального интеллектуального ресурса.
Ключевые слова: интеллект, IQ, порог интеллекта, когнитивные стили, импульсивность/рефлективность, ригидность/гибкость познавательного контроля.
Принято считать, что IQ ("коэффициент интеллекта"), который определяется при выполнении тестов интеллекта, является показателем интеллектуальных способностей личности. Однако результаты исследований, касающихся прогностической и конструктной валидности IQ, позволяют подвергнуть сомнению корректность заключений о "высоких" либо "низких" реальных интеллектуальных возможностях индивидуума на основе оценки уровня его психометрического интеллекта.
Так, согласно современным исследованиям, показатели IQ обычно коррелируют со школьной успеваемостью при величине r = 0.40 - 0.50 (т.е. объясняют всего лишь около 16 - 25% вариаций учебных достижений учащихся). При этом корреляции показателей тестов интеллекта с критериями обучаемости в разных исследованиях колеблются от -0.03 до 0.61. Значительно ниже корреляционные связи показателей IQ с успешностью профессиональной деятельности, в частности уровень психометрического интеллекта объясняет только 10 - 25% вариаций профессиональных достижений [1, 8, 9].
Ряд авторов подчеркивают, что величина IQ в детском, подростковом или юношеском возрасте не является гарантом достижений личности в зрелости [7, 10, 17, 20, 29]. Отмечается, что показатели IQ не могут быть критерием реальной интеллектуальной продуктивности, поскольку тестовая ситуация не тождественна ситуации интеллектуального успеха в реальной жизнедеятельности. Низкий или высокий уровень IQ не всегда однозначно проявляется в интеллектуальных достижениях также и потому, что другие аспекты жизни ребенка или взрослого могут оказаться более значимыми с точки зрения их влияния на индивидуальные интеллектуальные ресурсы.
Л. Термен, анализируя результаты своего широко известного лонгитюдного эксперимента, который обычно рассматривается как доказательство предсказательной силы высоких значений IQ, пришел к выводу, что "для заметных достижений требуется больше чем только высокий интеллектуальный уровень" [30, с. 148]. Характерно, что спустя почти 30 лет после этой публикации К. Томлинсон-Кизи и Т. Литтл подвергли факторному анализу исходные данные Л. Термена. Из всех "ранних" детских предикторов наибольшую корреляцию с критериальными факторами "образовательные достижения" и "профес-
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (грант 01 - 06 - 00084а).
стр. 72
сиональные достижения во взрослом возрасте показал фактор "образование родителей" (цит. по: [8]).
Особый интерес в рамках обсуждаемой проблемы представляет эффект порога интеллекта. Следует уточнить, что понятие "порог интеллекта" в исследованиях интеллектуальной деятельности используется, скорее, в качественном плане (в отличие от понятий "нижний и верхний пороги" в психофизике). Речь идет о констатации того факта, что при IQ, превышающем некоторое пороговое значение, условно равное 120, наблюдаются специфические изменения в организации и функционировании интеллекта.
Е. Торренс разработал модель интеллектуального порога для описания связей между уровнем интеллекта и креативностью: при IQ < 120 интеллект и креативность составляют единый фактор, при IQ > 120 - являются независимыми переменными [31]. Соответственно по мере увеличения IQ наблюдается уменьшение (иногда до нуля) коэффициентов корреляции между IQ и показателями креативности. Идея о пороговом эффекте показателей психометрического интеллекта относительно креативности сформулирована и в ряде других работ [22, 32]. Иными словами, у лиц со сверхпороговыми значениями IQ отмечается как высокий, так и низкий уровень творческих способностей.
Аналогичное представление о пороге интеллекта, равного 120, сформировалось в исследованиях интеллектуальной деятельности "экспертов" (опытных, знающих, принимающих эффективные решения в определенной предметной области). Было показано, что для достижения высокой компетентности в той или иной деятельности не важно, имеет ли субъект сверхпороговые или средние значения IQ. Например, по данным У. Шнайдера, IQ экспертов, как правило, не превышает 120. Их высокая интеллектуальная успешность определяется не столько IQ, сколько особенностями организации понятийных и метакогнитивных знаний [28].
Испытуемые со сверхпороговым уровнем IQ далеко не всегда продуктивны в интеллектуальной деятельности. Более того, достаточно часто они испытывают определенные личностные проблемы, связанные со своеобразием их эмоциональных, коммуникативных, ценностных свойств и препятствующие их интеллектуальной самореализации [10, 20, 21 и др.]. Любопытны в этой связи результаты наблюдений за выпускниками Хантеровской школы для особо одаренных детей в Нью-Йорке (210 чел.). Ни один из них не достиг к 40 - 50 годам успехов больших, чем представители других социальных групп, хотя их отбор был проведен по высоким значениям IQ [29].
Наконец, факты свидетельствуют о необычных эффектах, характеризующих функционирование интеллекта у лиц с высокими значениями IQ. Так, если в группах с низким и средним IQ наблюдается отрицательная корреляционная связь между учебными достижениями и уровнем тревоги, то в группе с высоким IQ связь этих переменных становится положительной: чем выше показатели учебных достижений, тем выше уровень тревоги [24]. Кроме того, в группах с высоким и сверхпороговым IQ отмечается снижение корреляционных связей между различными интеллектуальными способностями по сравнению с испытуемыми того же возраста, имеющими низкий IQ [19].
Некоторые из описанных выше фактов могут быть объяснены в рамках "модели интеллектуального диапазона", разработанной В. Н. Дружининым (в том числе соотношение между нижней и верхней границами индивидуальных учебных и профессиональных достижений, больший разброс показателей интеллектуальных способностей в выборках с высоким уровнем интеллекта и т. д.) [1].
Тем не менее остается открытым вопрос: что происходит с интеллектуальными ресурсами лиц, обладающих высоким и особенно сверхпороговым IQ? Почему реальные интеллектуальные и творческие достижения некоторых из них отличаются более низкой результативностью, чем это диктуется их, казалось бы, высоким "уровнем интеллекта"? И почему лица с более низкими значениями IQ часто имеют практически равные возможности по сравнению с обладателями высокоразвитого интеллекта в своих достижениях в области учебной и профессиональной деятельности, а также при решении реальных жизненных проблем?
С учетом сказанного особую актуальность приобретает изучение когнитивно- стилевых свойств интеллекта, которые характеризуют способность к непроизвольному контролю и регуляции интеллектуальной деятельности, оказывая тем самым влияние на интеллектуальную продуктивность [13, 16].
Когнитивные стили - это индивидуально-своеобразные способы переработки информации о своем окружении (в том числе способы восприятия, структурирования, категоризации, понимания и интерпретации происходящего). Предполагалось, что исследования когнитивных стилей выводят на первый план проблему уникальности индивидуальных интеллектуальных ресурсов, а также позволяют объяснить поведение личности, обратившись к анализу особенностей организации ее познавательной сферы. Общим для отечественных и зарубежных концепций когнитивных стилей является выделение их функций: адап-
стр. 73
тивной (когнитивные стили рассматриваются как механизм индивидуального интеллектуального приспособления к условиям деятельности), регуляторной (они оказывают прямое влияние на характер переработки информации и особенности аффективных состояний и косвенное - на процесс взаимодействия человека со своим окружением) и компенсаторной (они функционируют в режиме компенсации недостающих или препятствующих продуктивной самореализации индивидуальных психических свойств). Таким образом, когнитивные стили можно рассматривать в качестве фактора, опосредствующего реализацию интеллектуального потенциала личности.
Наибольший интерес, с нашей точки зрения, представляют такие когнитивные стили, как "импульсивность/рефлективность" и "ригидность/ гибкость познавательного контроля", в которых наиболее ярко выражено действие механизма непроизвольного интеллектуального контроля процессов переработки информации.
Когнитивный стиль "импульсивность/рефлективность" традиционно определяется с помощью методики Дж. Кагана "Сравнение похожих рисунков" по таким показателям, как когнитивный темп (латентное время первого ответа) и количество ошибок.
Ряд современных авторов сходятся во мнении о том, что ключевую роль в этом когнитивном стиле играет показатель "количество ошибок" [18, 23]. Действительно, согласно данным большинства исследований, чем меньше ошибок (полюс рефлективности), тем выше показатели различных аспектов интеллектуальной продуктивности [16]. В свою очередь, чем больше ошибок совершает испытуемый при выполнении теста Кагана, тем выше склонность к риску в ситуации физической угрозы по опроснику Шуберта. То есть импульсивные лица отличаются неконтролируемостью своих мотивационных состояний [5].
Однако упрощенное понимание показателя времени первого ответа ("когнитивного темпа") также является неправомерным, поскольку приводит к разного рода теоретическим недоразумениям при интерпретации природы данного когнитивного стиля. По мнению Р. Люса, этот показатель нельзя рассматривать только как реакцию на воздействие стимула, поскольку в нем аккумулируется и в превращенной форме отражается весь актив индивидуальной психической системы, включая прошлый опыт и ожидания [26].
Таким образом, в операциональном плане данный когнитивный стиль характеризует индивидуальные различия не столько в скорости принятия решений, сколько в степени эффективности перцептивного сканирования и соответственно объеме информации, которую человек собирает до момента принятия решения об идентичности перцептивных стимулов. В целом, импульсивность/рефлективность является мерой выраженности ориентировочной, контрольной и исполнительской фаз в структуре интеллектуальной активности и, следовательно, развернутости внутреннего ментального плана, который опосредствует особенности интеллектуального исполнения.
Когнитивный стиль "ригидность/гибкость познавательного контроля", определяемый с помощью методики "Словесно-цветовая интерференция" Дж. Струпа, характеризует степень субъективной трудности при смене способов переработки информации в условиях когнитивного конфликта. В основе оценки полюсов "ригидного/гибкого познавательного контроля" лежит феномен интерференции как результата конкуренции вербальной и сенсорной функций в виде показателя разности времени выполнения конфликтной карты "цветные слова" и карты "цвет" (чем меньше величина интерференции, тем выше гибкость контроля).
Принято считать, что эффект Струпа относится скорее к автоматическим, чем к сознательно управляемым процессам. Ряд авторов полагают, что причиной интерференции может быть концептуальная близость двух попеременно актуализирующихся кодов - вербального и цветового [25], а также мера координации (интегрированности) в структуре индивидуального ментального опыта двух его форм - словесно-речевой и сенсорно-перцептивной [12, 13].
О мере координации словесно-речевой и сенсорно-перцептивной форм опыта свидетельствует дополнительный показатель теста Струпа, а именно: соотношение времени выполнения карт "цвет" и "слова" ( T 2 /T 1 ). Он может рассматриваться в качестве индикатора способности к словесно-образному переводу: чем меньше этот показатель, тем, следовательно, более скоординированы (интегрированы) базовые "языки" переработки информации [там же].
Параметры изучаемых в данном исследовании когнитивных стилей, как правило, коррелируют между собой: полюс импульсивности соотносится с полюсом ригидности [3]. С одной стороны, импульсивным субъектам, в отличие от рефлективных, не свойственно тщательно анализировать информацию, перебирать альтернативные решения, отказываться от одних приемов переработки информации и переключаться на другие (последнее принято трактовать как проявление ригидности). С другой стороны, у ригидных субъектов отмечается тенденция давать любой ответ (пусть и неверный), чем не давать никакого, т.е. реагировать по импульсивному типу.
Большинство представителей стилевого подхода отмечают противоречивый характер полученных эмпирических результатов. В целях разреше-
стр. 74
ния указанных противоречий М. А. Холодной предложен переход от традиционной трактовки когнитивного стиля как биполярного измерения к его пониманию как квадриполярного измерения. Теоретически и эмпирически доказан феномен "расщепления" полюсов основных когнитивных стилей [14, 16]. "Расщепление" проявляется в том, что каждый стилевой полюс (полезависимость/поленезависимость, ригидность/гибкость познавательного контроля и т.д.) в действительности маскирует два разных типа испытуемых с различными формами интеллектуального поведения. Соответственно в исследовании того либо другого стиля выявляются четыре субгруппы, представители которых различаются по своему когнитивному статусу.
В частности, полюс импульсивности (склонность быстро принимать решения) "расщепляется" на два субполюса, разделяющих "быстрых/неточных" (или импульсивных) и "быстрых/точных". Аналогично полюс рефлективности (склонность медленно принимать решение) оказывается представленным двумя субполюсами, разводящими "медленных/точных" (или рефлективных) и "медленных/неточных".
"Расщепление" полюсов когнитивного стиля ригидность/гибкость можно зафиксировать при условии разведения двух аспектов интеллектуального поведения при выполнении теста Струпа: интерференции в виде разности времени выполнения карт "цветные слова" и "цвет" (T 3 -T 2 ) и координации словесно-речевых и сенсорно-перцептивных функций в виде соотношения времени выполнения карт "цвет" и "слова" (T 2 /T 1 ). На полюсе ригидности могут быть представлены испытуемые, с трудом преодолевающие когнитивный конфликт на фоне низкой интеграции двух базовых форм опыта ("ригидные"), и испытуемые, которые в более медленном темпе называют цвет слова и вынуждены прилагать специальные ментальные усилия для "разделения" своих вербальных и сенсорных реакций ("интегрированные"). Полюс гибкости, в свою очередь, маскирует испытуемых, которые достаточно быстро называют цвет слова, поскольку они оказываются фактически нечувствительными к когнитивному конфликту из-за дезинтегрированности словесно-речевой и сенсорно-перцептивной форм опыта ("неинтегрированные"), и испытуемых, которые быстро справляются с когнитивным конфликтом благодаря активной работе механизма непроизвольного контроля за переработкой информации ("гибкие") [14, 16].
Явление "расщепления" полюсов когнитивных стилей сближает феноменологию стилей и способностей. Анализ критериев, по которым происходит "расщепление" полюсов когнитивных стилей, позволил высказать предположение о том, что в основе стилевых свойств лежат некоторые единые когнитивные механизмы. На первый план выходит фактор сформированности непроизвольного интеллектуального контроля, который проявляется в особенностях перцептивного сканирования информационного поля, категориальной регуляции посредством системы понятий, привлекаемых к переработке актуальной информации, и т.д. В ранее проведенных нами исследованиях было показано, что наиболее продуктивными с точки зрения своих интеллектуальных возможностей являются субгруппы "быстрые/точные" и "рефлективные" ("медленные/точные"), "гибкие" и "интегрированные", тогда как менее продуктивными - субгруппы "импульсивные" ("быстрые/неточные") и "медленные/неточные", "ригидные" и "неинтегрированные" [4,14].
Таким образом, стилевые показатели - при учете феномена "расщепления" полюсов соответствующего когнитивного стиля - можно рассматривать в качестве индикаторов интеллектуальной зрелости субъекта. Фактически изучение когнитивных стилей открывает путь к диагностике новых аспектов интеллектуального развития, которые не сводятся к результативным свойствам интеллекта, а, напротив, имеют отношение к более глубоким пластам ментального опыта, оказывающим влияние на сформированность механизма непроизвольной саморегуляции процессов переработки информации.
Соответственно реальные интеллектуальные возможности субъекта зависят не только от уровня психометрического интеллекта, но и особенностей проявления стилевых характеристик интеллектуальной деятельности.
Основой нашего исследования является предположение о функциональном единстве стилевых и продуктивных свойств интеллектуальной деятельности. Задача данной работы - определение специфики когнитивных стилей "импульсивность/рефлективность" и "ригидность/гибкость познавательного контроля" у лиц с высокими (IQ > 110) и сверхпороговыми (IQ > 120) показателями психометрического интеллекта по сравнению с лицами, имеющими сниженный IQ. Согласно нашей гипотезе, в структуре интеллекта лиц с высокими и сверхпороговыми значениями IQ представлены стилевые компоненты, которые могут препятствовать либо способствовать реализации интеллектуального потенциала личности. Иными словами, высокий и особенно сверхпороговый IQ является психологически неоднозначным показателем.
МЕТОДИКА
Испытуемые. Первую (основную) выборку составили студенты первого курса факультета автоматики и вычислительной техники политехнического университета, бывшие
стр. 75
Таблица 1. Средние значения и стандартные отклонения показателей когнитивных стилей "импульсивность/рефлективность" и "ригидность/гибкость познавательного контроля" в основной выборке студентов с высоким IQ (>/= 110), контрольных выборках студентов "сниженная и средняя норма" (IQ < 110) и учащихся класса коррекции
|
Показатели когнитивных стилей |
Основная выборка студентов с IQ > 110 (n = 149) |
Контрольная выборка студентов с IQ < 110 (n = 40) |
Контрольная выборка учащихся класса коррекции ( n = 21) |
|
Время первого ответа, в с |
31.3(9.1) |
7.6 (3.7) |
13.4(8.9) |
|
Количество ошибок |
12.7(5.2) |
12.1 (5.1) |
14.0(5.8) |
|
Величина интерференции, в с |
25.0 (22.6) |
30.1 (12.8) |
58.6(18.1) |
|
T 2 / T 1 |
1.46(0.36) |
1.30(0.25) |
1.40(0.24) |
выпускники специализированных гимназических классов (в возрасте от 17 до 19 лет) с высоким коэффициентом интеллекта по шкале Амтхауэра (IQ > 110 в диапазоне от 110 до 137 при среднем значении IQ, равном 118.9; n = 149). Вторая группа была выделена из первой по критерию порога IQ, в нее вошли испытуемые со сверхпороговым IQ (IQ > 120 в диапазоне от 122 до 137 при среднем значении IQ, равном 125.0; n = 74).
В качестве контрольных выборок выступали студенты, представляющие категорию "сниженная и средняя норма" с IQ < 110 в диапазоне от 83 до 109 при среднем значении IQ, равном 96.7 (студенты факультета физической культуры педагогического университета; n = 40; возраст от 17 до 19 лет), а также школьники-подростки, обучающиеся в классе коррекции по заключению медико-педагогической комиссии с диагнозом "общая интеллектуальная недостаточность" (21 учащийся в возрасте 13 - 14 лет) [4].
Для диагностики стилевых свойств интеллекта были использованы следующие методики:
1. "Сравнение похожих рисунков" (Дж. Каган) - для выявления когнитивного стиля "импульсивность/рефлективность". Показатели: среднее время первого ответа; общее количество ошибок.
2. "Словесно-цветовая интерференция" (Дж. Струп) - для выявления когнитивного стиля "ригидность/гибкость познавательного контроля". Показатели: время интерференции ( T 3 - T 2 ); мера координации словесно-речевых и сенсорно-перцептивных функций (Т 2 /Т 1 ).
Для диагностики продуктивных свойств интеллекта были применены:
1. Тест "Структура интеллекта" Р. Амтхауэра (компьютерная версия Н. М. Сулейманова) - для выявления профиля интеллектуальных способностей. Показатели: величина IQ по каждому субтесту; величина общего IQ как критерия формирования выборок студентов с разным уровнем психометрического интеллекта.
2. Модифицированный вариант теста "Незаконченные изображения (круги)" Е. Торренса - для выявления креативности [11]. Показатели: категориальная гибкость (количество категорий, использованных испытуемым для обозначения законченных рисунков); оригинальность (сумма баллов по всем названиям завершенных рисунков в зависимости от частоты встречаемости каждого названия по выборке в целом); конструктивная активность (сумма в баллах сложности пространственных преобразований всех исходных графических кругов-стимулов).
Основное значение для настоящего исследования имели средства интерактивной когнитивной графики, отображающей результаты кластерного анализа данных, что позволило решить задачу выделения адекватных субгрупп по стилевым признакам. Кластеризация данных была произведена по методу Уорда, что обусловлено спецификой исследуемых переменных и возможностями самого метода, исключающего случайный выбор при разбиении всей совокупности выборки на однородные подмножества испытуемых, носителей определенных стилевых признаков. Для оценки достоверности средних различий использовался критерий Манна-Уитни. Обработка данных осуществлялась с помощью стандартизированного пакета программ STATGRAFICS PLUS FOR WINDOWS и Origin 50 2 .
РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ
Средние значения и стандартные отклонения показателей когнитивных стилей "импульсивность/рефлективность" и "ригидность/гибкость познавательного контроля" в основной выборке студентов с высоким уровнем интеллекта (IQ > 110), контрольных выборках студентов "сниженная и средняя норма" (IQ < 110) и учащихся класса коррекции приведены в табл. 1.
Согласно данным табл. 1, в основной и контрольной выборках студентов с разным уровнем психометрического интеллекта значимое различие наблюдается только в характеристиках когнитивного темпа: испытуемые с высоким IQ показали более замедленный темп принятия решения в ситуации неопределенного выбора (p = = 0.05). Обращает на себя внимание крайне высокая вариативность показателей величины интерференции в основной выборке с IQ > 110. В рамках данной выборки мы столкнулись с фактом, ранее не описанным в известных нам исследованиях стиля ригидность/гибкость познавательного контроля: часть испытуемых (13 чел.) имели отрицательное значение показателя T 3 - T 2 .
Весьма неожиданными оказались стилевые особенности учащихся класса коррекции. При достаточно быстром темпе когнитивного реагирования (различие по показателю "время первого ответа" у учащихся по сравнению с основной выборкой студентов с IQ > 110 значимо при p = 0.01) у них практически отсутствует различие со студентами по показателю "количество ошибок". Следовательно, учащихся класса коррекции в целом нельзя отнести к категории импульсивных. В свою очередь, при явной смещенности на полюс ригидности познавательного контроля (величина интерференции у учащихся значимо выше, чем у студентов основной и контрольной вы-
2 Обработка данных проводилась с участием О. Г. Берестневой.
стр. 76
борок при p = 0.01 в обоих случаях) показатель степени координации словесно-речевых и сенсорно-перцептивных функций у них идентичен аналогичному показателю в выборках студентов. То есть на уровне стилевого поведения у учащихся, которым в свое время был поставлен диагноз "общая интеллектуальная недостаточность", отмечается достаточно высокий уровень когнитивных ресурсов (в данном случае относительная эффективность перцептивного сканирования и интегрированность двух базовых форм ментального опыта).
Использование кластерного анализа позволило продемонстрировать эффект "расщепления" полюсов когнитивных стилей импульсивность/ рефлективность и ригидный/гибкий познавательный контроль на выборках с высоким и сверхпороговым уровнями развития психометрического интеллекта в виде показателей IQ.
Ниже приводятся графические отображения полученных кластеров по когнитивному стилю "импульсивность/рефлективность" в группах с высоким и сверхпороговым IQ. "Расщепление" полюсов проводилось по основному показателю "время первого ответа" и дополнительному показателю "количество ошибок" (рис. 1).
Как можно видеть из рис. 1, в выборке с высоким и сверхпороговым IQ выделяются три кластера, при этом в обеих выборках выпадает субгруппа "медленные/неточные". В выборке с IQ > 110 присутствуют субгруппы "быстрые/точные" (кластер 1; включает 25.9% испытуемых, или 39 чел.), "импульсивные" (кластер 2; 50.4%, или 75 чел.) и "рефлективные" (кластер 3; 23.7%, или 35 чел.). В выборке с IQ > 120 та же картина: выделяются субгруппы "быстрые/точные" (кластер 1; 43.3%, или 32 чел.), "импульсивные" (кластер 2; 45.9%, или 34 чел.) и "рефлективные" (кластер 3; 10.8%, или 8 чел.).
Характерно, что в обеих выборках почти половина испытуемых относится к субгруппе импульсивных, т.е. при высоких и сверхпороговых значениях IQ наблюдается недостаточная сформированность механизма непроизвольного интеллектуального контроля. Не менее характерен и тот факт, что в группе со сверхпороговым IQ эта тенденция усиливается: среди лиц с IQ > 120 рефлективных испытуемых всего 10.8%.
В то же время наряду с выпадением субгруппы с наименее эффективным типом перцептивного сканирования ("медленных/неточных") отмечается значительный рост числа лиц, принадлежащих к субгруппе "быстрых/точных" с наиболее эффективным типом перцептивного сканирования (в группе с IQ > 120 таких испытуемых 43.3%). Иными словами, повышение уровня психометрического интеллекта до высоких, в том числе сверхпороговых, значений IQ сопровождается
Рис. 1. Графическое отображение кластеров по когнитивному стилю "импульсивность/рефлективность" на выборках с высоким и сверхпороговым IQ, а - выборка студентов с IQ > 110 ( n = 149), б - выборка студентов с IQ > 120 (n = 74).
как прогрессивными (повышение точности и скорости перцептивного сканирования), так и регрессивными (снижение непроизвольного интеллектуального контроля, в частности, уменьшение доли рефлективного способа переработки информации) изменениями в стилевой организации интеллектуальной деятельности.
Не менее своеобразная картина складывается при анализе данных в группах с высоким и сверхпороговым IQ по когнитивному стилю "ригидность/гибкость познавательного контроля". Ниже приводятся графические отображения полученных кластеров по когнитивному стилю "ригидность/гибкость познавательного контроля" в выборках с высоким и сверхпороговым IQ. "Расщепление" полюсов проводилось по основному показателю "величина интерференции" в виде T 3 - T 2 и дополнительному показателю "степень координации словесно-речевых и сенсорно-перцептивных функций" в виде T 2 /T 1 (рис. 2).
По данному когнитивному стилю, согласно рис. 2, наблюдается та же тенденция: в выборках с высоким и сверхпороговым IQ остаются только три четко различимых кластера, при этом в обоих случаях выпадает субгруппа "ригидные". Так, в выборке с IQ > 110 выделяются субгруппы "гибкие" (кластер 1; включает 34.7% испытуемых, или 52 чел.), "неинтегрированные" (кластер 2; 12.0%, или 18 чел.) и "интегрированные" (кластер 3; 53.3%, или 79 чел.). Из рис. 2 видно, что субгруппа "интегрированные" неоднородна: в ней оказались испытуемые, имеющие значение T 2 /Т 1 меньше 1 при относительно высокой величине интерференции (факт, с которым нам не приходилось
стр. 77
Рис. 2. Графическое отображение кластеров по когнитивному стилю "ригидность/гибкость познавательного контроля" на выборках с высоким и сверхпороговым IQ.
а - выборка студентов с IQ > 110,
б - выборка студентов с IQ > 120.
сталкиваться в исследованиях как своих собственных, так и других авторов), т.е. эту часть представителей данной субгруппы в строгом смысле слова уже нельзя считать "интегрированными".
В выборке с IQ > 120 картина проясняется, поскольку наряду с субгруппой "гибких" (кластер 1; 74.3%, или 55 чел.) отчетливо выделяются две субгруппы "неинтегрированных" с проявлениями двух разных крайних форм дискоординации словесно-речевых и сенсорно-перцептивных функций. В частности, в одной из субгрупп "неинтегрированных" (кластер 2; 12.2%, или 9 чел.) преобладает сенсорно-перцептивная форма переработки информации (эти испытуемые очень быстро называют цвет в сочетании с чрезмерно медленным чтением слов); при этом показатель T 2 /T 1 стремится к минимуму, принимая значения меньше 1. В другой субгруппе "неинтегрированных" (кластер 3; 13.5%, или 10 чел.), напротив, преобладает словесно-речевая форма переработки информации (испытуемые очень быстро читают слова при крайне замедленном назывании цвета); при этом показатель T 2 /T 1 стремится к максимуму в пределах от 2 до 2.5.
Иными словами, при высоком и сверхпороговом IQ выпадает самая непродуктивная субгруппа "ригидных". Кроме того, в выборке с IQ > 120 резко увеличивается число "гибких" испытуемых (до 74.3%). Однако одновременно нарастают проявления дезинтеграции словесно-речевого и сенсорно- перцептивного опыта в ее крайних формах: одна часть испытуемых испытывает затруднения в реализации вербальных функций при чтении карты "слова" в сочетании с максимальной величиной интерференции (кластер 2), а другая имеет сложности при обозначении словом чувственных впечатлений в карте "цвет" (кластер 3).
Особый интерес представляют испытуемые основной группы с IQ > 110 (39 чел. из 149) с отрицательной либо крайне низкой величиной интерференции (в диапазоне от -4 до 4 с). Создается впечатление, что они нечувствительны к когнитивному конфликту, объективно имеющему место в условиях выполнения третьей (конфликтной) карты методики Струпа. Любопытно, что в данном случае их интеллектуальное поведение аналогично поведению людей, которым предлагается выполнить третью карту методики Струпа в ее модифицированных вариантах, блокирующих фактор влияния семантики слов- названий (цветные слова предъявляются "вверх ногами", в них в случайном порядке переставляются буквы, третья карта предъявляется испытуемым с низким уровнем грамотности и т.д.).
Анализ значимых различий по стилевым и продуктивным показателям интеллектуальной деятельности позволяет заключить, что испытуемые, нечувствительные к когнитивному конфликту - по сравнению с остальными 110 участниками эксперимента - более медленно читают карту "слова" (68.7 и 44.8 с при p = 0.01), имеют более низкие показатели успешности выполнения таких вербальных субтестов шкалы Амтхауэра, как A1 "Словарный запас" (107 и 118 при p = = 0.003), A3 "Аналогии" (103 и 108 при p = 0.003), A4 "Классификация" (120 и 130 при р = 0.01), A6 "Ряды чисел" (107 и 120 при p = 0.01).
Иными словами, различие прежде всего наблюдается в показателях сформированности вербальных способностей: чем ниже уровень сформированности вербальных семантических структур, тем более нечувствителен испытуемый к когнитивному конфликту, демонстрируя экстремальную псевдогибкость в методике Струпа (эффект интерференции при этом фактически отсутствует). По-видимому, в этом случае можно говорить об особом типе организации интеллекта, когда у человека отсутствуют навык вербального обоснования и склонность вникать в значение перерабатываемой информации.
Характерно, что в группе с отсутствием эффекта интерференции среди всех субтестов шкалы Амтхауэра отмечаются относительно высокие средние показатели успешности выполнения невербальных субтестов A7 "Сложение фигур" и A8 "Кубики" (122.6 и 127.5). То есть у лиц, нечувствительных к когнитивному конфликту, наблюдается выраженный дисбаланс в развитии вер-
стр. 78
Таблица 2. Количество значимых корреляционных связей между показателями когнитивных стилей "импульсивность/рефлективность", "ригидность/гибкость познавательного контроля", интеллектуальных способностей по субтестам Амтхауэра и креативности по тесту Торренса в зависимости от уровня психометрического интеллекта
|
Тип выборки |
Количество значимых корреляционных связей между стилевыми и продуктивными характеристиками интеллекта с учетом уровня их значимости (p) |
|||
|
0.05 |
0.01 |
0.001 |
Всего |
|
|
Выборка "сниженная и средняя норма" (IQ < 1 10); n = 40 |
18 |
10 |
5 |
33 |
|
Выборка "хорошая норма" (1 10 < IQ < 120); n = 75 |
19 |
33 |
50 |
102 |
|
Выборка "сверхпороговый интеллект" (IQ > 120); n = 74 |
25 |
19 |
22 |
66 |
бальных и пространственных способностей с приоритетом последних.
Таким образом, по когнитивному стилю "ригидность/гибкость познавательного контроля" мы можем констатировать, что по мере повышения уровня IQ прослеживаются как прогрессивные (отсутствие эффекта ригидности и рост гибкости познавательного контроля), так и регрессивные (увеличение проявлений дезинтеграции двух базовых форм опыта, в своих крайних формах связанных с нечувствительностью к когнитивному конфликту) тенденции в стилевой организации интеллекта.
Дополнительным доказательством некоторой "ослабленности" интеллектуальных ресурсов части лиц со сверхпороговым IQ является подтвержденный в нашем исследовании факт резкого снижения в выборке с IQ > 120 количества креативных испытуемых. Так, из 74 чел. высокая креативность по всем показателям методики Торренса была обнаружена только у 7 студентов.
Наконец, еще один аргумент в пользу существования специфических тенденций в организации интеллекта при сверхпороговом IQ - это данные, свидетельствующие об уменьшении числа значимых корреляционных связей между стилевыми и продуктивными характеристиками интеллекта при IQ > 120. Заметим, что та же тенденция в виде еще более резкого уменьшения количества значимых корреляционных связей наблюдается в контрольной выборке студентов со "сниженной и средней нормой" IQ, среднее значение которого равно 96.7 (табл. 2).
Как видно из табл. 2, количество взаимосвязей между стилевыми и продуктивными характеристиками имеет тенденцию к росту по мере увеличения IQ до определенного предела (порога), условно равного 120, переход через который сопровождается снижением количества корреляционных связей и уровня их значимости.
Таким образом, мы можем констатировать, что высокий и особенно сверхпороговый IQ -с учетом своеобразия стилевых, креативных и структурных свойств интеллекта на этих уровнях его развития - является психологически неоднозначным показателем.
Рассмотрим особенности когнитивного стиля "импульсивность/рефлективность" в контрольной выборке студентов "сниженная и средняя норма". Обычно при изучении выборок, гетерогенных с точки зрения величины IQ, сообщается о наличии в них четырех субгрупп, причем обычно 2/3 выборки приходится на "импульсивных" и "рефлективных", а 1/3 - на "быстрых/точных" и "медленных/неточных" [27]. В нашем случае кластеризация данных привела к неожиданному результату: выделению двух четко различимых кластеров (рис. 3).
Иными словами, согласно рис. 3, в выборке с относительно низкими значениями IQ (31 чел. из 40 имел IQ в диапазоне от 83 до 99) отсутствуют сразу две субгруппы: "рефлективные" и "медленные/неточные". В свою очередь, при явном преобладании "импульсивных" (кластер 2; включает 66.7% испытуемых, или 27 чел.) тем не менее значительная часть выборки относится к субгруппе "быстрые/точные" (кластер 1; 33.3%, или 13 чел.), которая характеризуется эффективным типом перцептивного сканирования.
Аналогичные данные были получены при изучении еще одной контрольной выборки, которую составили школьники-подростки из класса кор-
Рис. 3. Графическое отображение кластеров по когнитивному стилю "импульсивность/рефлективность" в контрольной выборке студентов "сниженная и средняя норма".
стр. 79
Рис. 4. Графическое отображение кластеров по когнитивному стилю "импульсивность/рефлективность" в выборке учащихся класса коррекции.
рекции. На рис. 4 приводится графическое отображение кластеров в этой выборке по когнитивному стилю "импульсивность/рефлективность".
На рис. 3 и 4 формы "расщепления" когнитивного стиля "импульсивность/рефлективность" идентичны: у учащихся класса коррекции - аналогично студентам-спортсменам - также выделяются только два кластера. Отсутствуют представители субгрупп "рефлективные" и "медленные/неточные". В то же время наряду с явным преобладанием "импульсивных" (кластер 2; включает 71.4% учащихся, или 15 чел.), в этой выборке присутствуют представители продуктивной субгруппы "быстрые/точные" (кластер 1; 28.6%, или 6 чел.).
По когнитивному стилю "ригидность/гибкость познавательного контроля" в контрольной выборке студентов "сниженная и средняя норма", согласно результатам кластерного анализа, выделилось четыре субгруппы: "гибкие" (30.0%, или 12 чел.), "неинтегрированные" (12.0%, или 5 чел.), "ригидные" (17.0%, или 7 чел.), "интегрированные" (40.0%, или 16 чел.). Обращает на себя внимание значительное количество "интегрированных", а также "гибких" испытуемых, несмотря на относительно низкий уровень психометрического интеллекта в этой выборке.
Контрольная выборка учащихся класса коррекции с помощью кластерного анализа по данному когнитивному стилю разделилась на три субгруппы: "ригидные" (42.9%, или 9 чел.), "интегрированные" (42.9%, или 9 чел.) (три ученика образовали еще один кластер, который трудно идентифицировать, поскольку у них при экстремально высокой величине интерференции отмечается относительная скоординированность словесно-речевых и сенсорно- перцептивных функций). Нельзя не обратить внимание на то, что почти половину выборки учащихся класса коррекции составляют дети с продуктивным типом стилевого поведения ("интегрированные").
Таким образом, в случае относительно низких значений IQ мы снова наблюдаем психологическую неоднозначность этого показателя. Регрессивная составляющая интеллектуального развития в этом случае связана с отсутствием готовности использовать рефлективный способ переработки информации и явным преобладанием импульсивного стиля когнитивного реагирования, а также с нарастанием проявлений ригидности в условиях когнитивного конфликта (особенно в классе коррекции). Однако прогрессивная составляющая с очевидностью обнаруживает себя в обеих контрольных выборках отсутствием самой непродуктивной стилевой субгруппы ("медленные/неточные") и наличием продуктивной стилевой субгруппы "быстрые/точные", а также сформированностью у значительной части испытуемых "интегрированного" способа переработки информации.
Итак, как высокие, так и низкие значения IQ оказываются психологически неоднозначными показателями, скрывающими прогрессивные и регрессивные стилевые качества при их возможном влиянии на продуктивность интеллектуальной деятельности.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Полученные результаты позволяют сделать вывод о единстве продуктивных и стилевых свойств интеллекта, которые в данном исследовании обнаруживаются в специфике проявлений стилевого интеллектуального поведения испытуемых с высоким и сверхпороговым IQ. Кроме того, эти результаты можно рассматривать как дополнительное эмпирическое доказательство феномена "расщепления" полюсов когнитивных стилей в виде выпадения отдельных стилевых субгрупп в случаях крайних значений уровня психометрического интеллекта (высоких и низких).
Факты позволяют говорить о психологической неоднозначности IQ как измерительного конструкта. В частности, при высоких и особенно сверхпороговых значениях IQ проявляются специфические качества, которые могут снижать интеллектуальную продуктивность и ограничивать развитие интеллектуальных возможностей личности. К данным качествам относятся:
* преобладание импульсивного способа переработки информации в сочетании с уменьшением удельного веса рефлективного способа;
* дезинтеграция словесно-речевой и сенсорно-перцептивной форм ментального опыта (в виде как дискоординации словесно-речевых и сенсорно-перцептивных функций, так и дисбаланса вербальных и пространственных способностей);
* низкая креативность, в частности снижение способности продуцировать сложные перцептивные образы и необычные вербальные категории;
стр. 80
* проявления структурной дезорганизации интеллекта, связанные с уменьшением количества и величины значимых корреляционных связей между различными интеллектуальными характеристиками (данный факт свидетельствует, по нашему мнению, не столько о росте разнообразия продуктивных и стилевых свойств, сколько о снижении уровня интеграционных процессов в структуре интеллекта при высоких значениях IQ).
В свою очередь, особенности когнитивных стилей могут быть отнесены к интеллектуальным ресурсам, при использовании которых субъект имеет возможность компенсировать недостаточный уровень развития интеллектуальных способностей. Эти потенциальные ресурсы отчетливо обнаруживаются в обследованных нами выборах студентов и школьников со сниженными значениями IQ, среди которых представлены лица с продуктивными формами стилевого поведения ("быстрые/точные" и "интегрированные"). Сходные результаты были получены в исследовании, в котором было показано, что интеллектуальным ресурсом учащихся классов коррекции - по сравнению с классами традиционного обучения - является гибкость мышления [6].
С. Балтерс, К. Шайе и А. Нарди в рамках разработанной ими модели непрерывного развития, пришли к выводу о том, что интеллектуальный рост - это процесс приобретений и потерь [17]. Возможно, у лиц со сверхпороговым IQ интеллект развивается настолько быстро и неравномерно, что у некоторых из них могут наблюдаться нарушения координации развития когнитивного и метакогнитивного ментального опыта, а также дезинтеграция разных его модальностей. В свою очередь, лица со сниженным IQ характеризуются недостаточной сформированностью такого компонента метакогнитивного опыта, как непроизвольный интеллектуальный контроль (отсутствие готовности к рефлективному способу переработки информации и ригидность познавательного контроля в условиях когнитивного конфликта). Подобного рода дефициты интеллектуального развития, как можно полагать, в первую очередь обусловлены низким качеством социальной и образовательной среды.
Психологическая неоднозначность низких и высоких (особенно сверхпороговых) значений IQ свидетельствует о том, что этот показатель нельзя рассматривать в качестве надежного основания для диагноза и тем более прогноза индивидуальных интеллектуальных достижений. В свою очередь, учет когнитивно-стилевой специфики интеллекта лиц с разным уровнем IQ создает предпосылки для более адекватной оценки их реальных интеллектуальных возможностей.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Дружинин В. Н. Интеллект и продуктивность деятельности: модель интеллектуального диапазона // Психол. журн. 1998. Т. 19. N 2. С. 61 - 70.
2. Дружинин В. Н. Психология познавательных способностей. СПб.: Питер, 1999.
3. Корнилова Т. В., Скотникова И. Г., Чудина Т. Е., Шуранова О. И. Когнитивный стиль и факторы принятия решений в ситуации неопределенности // Когнитивные стили: Тез. научно-практического семинара. Таллинн, 1986. С. 99 - 103.
4. Кострикина И. С. Соотношение стилевых и продуктивных характеристик интеллектуальной деятельности у лиц с высокими значениями IQ: Дис.... канд. психол. наук. М.: Ин-т психологии РАН, 2001.
5. Котлярова Т. В., Маничев С. А. Отношение к риску и импульсивность // Когнитивные стили: Тез. научно-практического семинара. Таллинн, 1986. С. 95 - 99.
6. Левицкая Т. Е. Изучение гибкости мышления как личностного ресурса психического здоровья школьников, обучающихся в традиционных классах и классах компенсирующего обучения: Автореф. дис. ... канд. психол. наук. Томск: Изд-во ТГПУ, 2002.
7. Лейтес Н. С. Возрастная одаренность и индивидуальные различия. М. -Воронеж: Изд-во "Институт практической психологии"; НПО "МОДЭК", 1997.
8. Траст Г. Возможность предсказания выдающихся успехов в школе, в университете, на работе // Иностранная психология. N 11. 1999. С. 19 - 27.
9. Ушаков Д. В. Психология одаренности и проблема субъекта // Проблема субъекта в психологической науке / Ред. А. В. Брушлинский. М.: Академический проект, 2000. С. 212 - 227.
10. Фриман Дж. Одаренные дети и их образование: обзор международных исследований // Иностранная психология. N 11. 1999. С. 10 - 18.
И. Холодная М. А. Интегральные структуры понятийного мышления. Томск: Изд-во ТГУ, 1983.
12. Холодная М. А. Когнитивные стили и интеллектуальные способности // Психол. журн. 1992. Т. 13. N 3. С. 84 - 93.
13. Холодная М. А. Психологический статус когнитивных стилей: предпочтения или "другие" способности? // Психол. журн. 1996. Т. 17. N 1. С. 61 - 69.
14. Холодная М. А. Когнитивные стили как квадриполярное измерение//Психол. журн. 2001. Т. 21. N 4. С. 46 - 56.
15. Холодная М. А. Психология интеллекта: парадоксы исследования. СПб.: Питер, 2002.
16. Холодная М. А. Когнитивные стили: О природе индивидуального ума. М.: PerSe, 2002.
17. Baiters P. B., Schaie K. W., Nardi A. H. Age and experimental mortality in a seven-year longitudinal study of cognitive behavior// Devel. Psychol. 1971. V. 5. P. 18 - 26.
18. Block J., Block J. H., Harrington D. Some misgivings about the Matching Familiar Figures Test as a measure
стр. 81
of reflection-impulsivity//Devel. Psychol. 1974. V. 10 (5). P. 611 - 632.
19. Detterman D. K. Giftedness and intelligence: one and the same? // The origins and development of high ability. Chichester, N.Y.: Wiley (Ciba Foundation Symposium 178), 1993. P. 22 - 31.
20. Feldman D. M. The theory of confidence: How gifted-ness develops in extreme and less extreme cases // Talent for the future / Eds. F. J. Monks, W. Peters. Maastricht: Van Gorcum, 1992.
21. Gross M. M. The early development of three profoundly gifted children of IQ 200 // To be young and gifted / Eds. P.S. Klein, A. J. Tannenbaum. New Jersey: Ablex, 1992.
22. Hargreaves D. J., Bolton N. Selecting creativing tests for use in research // Brit. J. of Psychology. 1972. V. 63 (3). P. 451^62.
23. Laine M. Theoretical note on reflection-impulsivity // Psychol. Reports. 1982. V. 51 (1). P. 84.
24. Ley P., Spelman M., Davies D. V., Riley S. The relationships between intelligence, anxiety, neurotism and extraversion //Brit. J. of Educat. Psychology. 1966. V. 36. P. 185 - 191.
25. Lowe D. G. Further investigation of inhibitory mechanisms in attention // Memory and Cognition. 1985. V. 13. P. 74 - 80.
26. Luce R. D. Responce Times: Their role inferring elementary mental organization. Oxford Univ. Press, 1986.
27. Messer B. Reflection-impulsivity: A review // Psychol. Bulletin. 1976. V. 83 (6). P. 1026 - 1052.
28. Schneider W. Acquiring expertise: Determinants of exceptional perfomance // International handbook of research and development of giftedness and talent / Eds. K.A. Heller. Oxford: Pergamon, 1993. P. 311 - 324.
29. Subotnik R., Kassan L., Summers E., Wasser A. Genius revisited: High IQ children grow Up. New Jersey: Ablex, 1993.
30. Terman L. M., Olden M. H. Genetic studies of genius: V. 5. The gifted group at mid-life: Thirty-five years' follow-up of the superior child. Stanford, CA: Stanford Univ. Press, 1959.
31. Torrance E. P. Guiding creative talent. Englewood Cliffs, W.J.: Prentice- Holl, 1964.
32. Yamamoto K. Effect of restriction of range and test unreliability on correlation between measures of intelligence and creativity thinking // Brit. J. of Educat. Psychol. 1965. V. 35. P. 300 - 305.
PECULIARITIES OF "UMPULSIVITY/REFLECTIVITY" AND "RIGIDITY/FLEXIBILITY OF COGNITIVE CONTROL" STYLES IN SUBJECTS WITH HIGH AND EXCEPTIONALLY HIGH IQ SCORE
M. A. Kholodnaya*, I. S. Kostrikina**
*Dr. sci. (psychology), professor, head of the laboratory of aptitudes, IP RAS, Moscow
**Cand, sci. (psychology), decent of the chair ofculturology, University of control systems and radioelectronics, Tomsk
Peculiarities of impulsivity/reflectivity and rigidity/flexibility of congnitive control styles in subjects with high and exceptionally high IQ score were studied in comparison with control samples of students with low IQ and pulils of correction classes. The phenomenon of splitting of styles poles is considered. The results of cluster analysis allow is regard IQ as a psychologically ambiguous construct. For examlle, splitting with exceptionally High IQ score (> 120) have specific cognitive style qualities that can impede intellectual productivity (including deficient level of reflective mode of information processing and extreme disintergration of verbal and sensor functions). In subjects with low IQ style qualities appear to be potential intellectual resource.
Key words: intellect, IQ, intellect threshold, cognitive styles, impulsivity/reflectivity, rigidity/flexibility.
стр. 82
ПСИХОЛОГИЯ В СИСТЕМЕ НАУК. СПЕЦИФИКА МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ В ПСИХОЛОГИИ
Автор: А. Л. Журавлев
(c) 2002 г. А. Л. Журавлев
Доктор психол. наук, и.о. директора Института психологии РАН
Анализируются состояние и перспективы междисциплинарных исследований в психологии, выделяются их внутри-, внешне- и "внепсихологический" их уровни, очерчивается круг наук, охватываемых этими исследованиями. Ставится проблема специфики междисциплинарности в психологии и намечаются пути ее решения с опорой на результаты других наук, обосновывается интегральный подход к природе психического.
Ключевые слова: принцип междисциплинарности, феномен психики, экономическая психология, комплексные исследования человека, атрибутивная междисциплинарность.
Каждый исторический период в развитии психологической науки характеризуется своими приоритетными направлениями, реализацией ведущих методологических принципов, неравномерным развитием методов исследования и т.д. В настоящее время приоритетными все в большей мере становятся междисциплинарные исследования, и это касается не только психологии, но и всей науки в целом. Естественно возникает вопрос: почему принцип междисциплинарности в организации современных научных исследований стал широко и активно обсуждаться, а также реализовываться именно в конце 90-х годов XX века? Интересно, что с началом нового, XXI века совпала, по нашему мнению, и реструктуризация Российской академии наук, призванная укрупнить структурные подразделения РАН, интегрируя сложившиеся до этого времени научные объединения также на основе принципа междисциплинарности.
Ответ на поставленный вопрос далеко не прост, тем более, что объяснение такого рода сложных явлений никогда не бывает однозначным. Тем не менее, если говорить об особенностях психологической науки последних десятилетий, то можно высказать некоторые предположения.
Во-первых, психологические исследования в этот период, особенно в 90-е годы XX в., убедительно показали, что общественные запросы на научно- психологические разработки, вызванные объективными потребностями, были по своей сути всегда комплексными и фактически обращенными к целому ряду научных дисциплин. В качестве очевидных примеров можно привести проблемы формирования сознания личности в кризисном обществе, массовой адаптации людей к радикально изменяющимся социальным условиям, освоения современной техники и новейших технологий, поддержания психического здоровья населения России и т.д. Практикующие исследователи убедились в том, что невозможно эффективно решать стоящие перед ними задачи, не привлекая либо накопленные знания в других науках, либо представителей соответствующих научных дисциплин для совместных исследований. По нашему мнению, именно взаимодействие психологической науки и общественной практики привело психологов к острому осознанию необходимости междисциплинарных исследований.
Но важен далеко не только практический фактор! Следует учитывать, во-вторых, что внутреннее развитие психологической науки уже обеспечило такое состояние и уровень, при которых психологи уже сами могут предлагать представителям смежных наук апробированные принципы и способы решения актуальных комплексных проблем, стимулируя тем самым междисциплинарные исследования. Это внутренний фактор междисциплинарности в психологии.
В-третьих, аналогичная картина сложилась и во многих других науках: медицинской, педагогической, экономической, политической и т.д. Представители этих наук хорошо осознают, что вариант самостоятельного (в смысле автономного) и самодостаточного развития науки имеет явные ограничения. Именно в перечисленных и ряде других научных дисциплин возникла острая потребность в психологических знаниях, крайне необходимых для понимания и решения многих типичных для них проблем. Этот фактор может быть назван внешним.
В контексте нашего подхода следует сказать о главном: сама проблема психического изначально междисциплинарна. В ее исследовании у пси-
стр. 83
хологической науки нет и не может быть монополии: феномен психики по своей объективной природе предполагает междисциплинарность его изучения. Среди важнейших наук, изучающих психику - генетика, физиология, философия, социальные науки, психиатрия и многие другие. Это определило стремление психологов к организации междисциплинарных исследований и к участию в них других специалистов. Реализация принципа междисциплинарности, иногда незаметно для самих исследователей, постепенно становится одним из критериев оценки уровней фундаментальности, масштабности и современности того или иного исследования, причем независимо от отрасли науки.
В психологической науке междисциплинарность реализуется в исследованиях нескольких, но, как минимум, трех уровней. Первый - внутри- психологический - подразумевает исследования тех проблем, которые возникают на границах различных ее отраслей. Учитывая, что их в психологии насчитывается свыше сотни, можно с уверенностью утверждать: междисциплинарные исследования внутрипсихологического уровня в настоящее время уже стали нормой. Более того, именно они определяют современное развитие психологической науки, порождая многочисленные промежуточные подотрасли, фактически ставшие зонами наиболее интенсивного накопления новых психологических знаний. Если для примера проанализировать реально существующие "пограничные зоны" исследований лишь одной психологической отрасли - социальной психологии - с другими, также психологическими отраслями, то можно уже сегодня выделить более десятка сложившихся подотраслей: социопсихолингвистика, социально- политическая, социально-экономическая, социально-экологическая психология, социальная психология труда и управления, социальная психология личности, социально-педагогическая психология, социальная психология искусства, социальная психология спорта и т.д. Такая же тенденция характеризует современное развитие практически каждой традиционной отрасли психологии.
Явным свидетельством распространенности междисциплинарных исследований внутрипсихологического уровня являются также часто возникающие трудности, связанные с отнесением диссертационных работ к одной из психологических специальностей, утвержденных ВАКом РФ.
Говоря о втором - внешнепсихологическом - уровне междисциплинарности, подразумевают исследования, пограничные с другими науками: медициной, физиологией, техническими науками, лингвистикой, историей, социологией, политологией, этнологией и т.д. Здесь приведены лишь те науки, с представителями которых лаборатории Института психологии РАН ведут совместные междисциплинарные исследования.
Необходимо обратить внимание на некоторую специфику междисциплинарности, характерную именно для психологии: она не только успешно функционирует на границах с другими науками (в этом у нее с ними общее), но и отдельные ее отрасли полностью "внедрились" в ряд наук, реально став их структурными составляющими и специальностями (в этом принципиальное отличие психологии). Имеются в виду следующие отрасли психологической науки: инженерная психология (психология! - А. Ж.) как техническая специальность, клиническая психология как медицинская, а социальная психология как социологическая специальность. Три отрасли - это, несомненно, уже закономерность, которая утвердилась в качестве таковой последние два десятилетия. И перспектива состоит в том, что выделенная тенденция будет развиваться и нарастать.
В настоящее время подобная картина наблюдается и в экономической психологии, которая интенсивно развивается в структуре не только психологической, но и экономической науки. Об этом свидетельствуют читаемые психологами спецкурсы на экономических факультетах, подготовленные экономистами содержательные учебные пособия по экономической психологии, регулярно вызывающие интерес как у психологов, так и у экономистов научно-практические конференции на базе учреждений экономического профиля (например, Санкт-Петербургского университета экономики и финансов, Калужского филиала Московского гуманитарно- экономического института, Иркутской экономической академии и др.), а главное - выполняемые экономистами научно-исследовательские работы и публикуемые ими научные труды по экономической психологии. Если говорить об экономической науке на Западе, то в ее структуре сформировалась и полезно функционирует так называемая "бихевиоральная экономика", представляющая собой гуманитарно, но прежде всего психологически ориентированную отрасль экономической науки, тесно интегрированную (формально и содержательно) с экономической психологией как структурной составляющей психологической науки.
В связи с обозначенной тенденцией развития психологической науки необходимы дополнительные комментарии. Развитие различных отраслей психологии в качестве специальностей в рамках других наук, во-первых, следует рассматривать, как специфическую форму интеграции психологии с другими соответствующими науками, которая неизбежно приводит их к взаимному обогащению новыми знаниями. То есть фактически необходимо говорить о третьем, характерном
стр. 84
для психологии, уровне реализации принципа междисциплинарности в исследованиях. В соответствии с логикой обозначений предыдущих двух уровней его можно было бы, но лишь условно, назвать "внепсихологическим".
Во-вторых, опыт становления трех названных выше отраслей психологии показал, что психологи не только не возражали и не противодействовали этой тенденции, но, наоборот, проявляли большую заинтересованность и реально способствовали этим процессам, наметившимся еще в конце 70-х - начале 80-х годов XX века. Хорошо известно, что среди руководителей и сотрудников Института психологии АН СССР Б. Ф. Ломов, К. К. Платонов, В. Ф. Рубахин, Е. В. Шорохова и др. принимали непосредственное участие в формировании инженерной и социальной психологии в структурах технических и социальных наук. Сегодня, когда приходится делать финансовые расчеты по любому вопросу, связанному с организацией науки, такую форму как бы "дополнительного", "внепсихологического" развития разных отраслей психологии можно квалифицировать как чрезвычайно экономичную, или как форму их развития с высоким для психологов к.п.д.
В-третьих, возможен в принципе аналогичный, хотя по- видимому, обратный процесс, когда какая-то актуальная отрасль другой науки могла бы развиваться в психологии и становиться ее структурной составляющей. Если говорить не о будущем, а о сегодняшнем состоянии, то такой вариант "двойного" развития мог бы быть, например, с психотерапией, возникшей и развивающейся в недрах медицинской науки. Однако о сложностях и даже острых спорах вокруг занятий психологов психотерапевтической практикой очень хорошо известно и похожи они на десятилетиями продолжающуюся "игру в перетягивание каната". Противодействие в этом вопросе со стороны уважаемых медиков столь велико, что он практически не решается. Хотя справедливости ради нужно сказать, что сами психологи не пытались при этом пересмотреть программы своей профессиональной подготовки, чтобы быть готовыми -хотя бы в какой-то степени - профессионально заниматься научными исследованиями и практиковать в области психотерапии. А при таком положении дел совершенно естественно, что за психологами остаются психологические (а не психотерапевтические) воздействия, помощь, коррекция, консультирование и т.п. Однако в будущем положение в психологии, скорее всего, изменится и станет реальным "симметричное" развитие в ней некоторых отраслей других, близких ей наук, и не только медицинских.
Выделив три основных уровня реализации принципа междисциплинарности в психологической науке, мы хорошо осознаем возможности более тонкой дифференциации и, соответственно, выделения значительно большего их числа, однако, в рамках предварительного рассмотрения делать это считаем нецелесообразным.
Хорошо известно: чтобы выбрать перспективные пути развития психологической науки, очень полезно обратиться к ее истории. Поэтому адекватно относиться, в частности, к междисциплинарным исследованиям в психологии - означает всесторонне учитывать накопленный исторический опыт. Несомненно, история отечественной психологии чрезвычайно богата традициями междисциплинарных исследований, заслуживающими отдельного специального анализа. Не претендуя на него, приведем несколько, по нашему мнению, наиболее ярких примеров успешного продвижения психологической науки, основанного на организации междисциплинарных исследований.
В этом ряду первым, без сомнения, должен быть назван В. М. Бехтерев: он - и психиатр, и психоневролог, невропатолог и, конечно же, психолог - успешно занимавшийся общей, экспериментальной, клинической, социальной психологией, психологией личности, психофизиологией и др. Междисциплинарность изначально выступала атрибутивной характеристикой его исследований, однако, наиболее ярко она проявилась в первой четверти XX века. Кратко его можно было бы назвать специалистом по изучению человека, при этом имея в виду предельно широкий диапазон исследований: от анализа физиологических механизмов деятельности мозга до рассмотрения нравственных регуляторов поведения человека. И в этом контексте уместно вспомнить факт уже современной истории, связанной с Бехтеревым. Именно психологи (наибольший вклад внес Б. Ф. Ломов) смогли обосновать и добиться утверждения медали имени В. М. Бехтерева в Российской академии наук за особо значимые результаты научных исследований человека и, прежде всего, его психики. Первая такая медаль была присуждена выдающемуся психологу, сотруднику Института психологии РАН Я. А. Пономареву за цикл исследований по психологии творчества, однако, она оказалась для психологов и последней, так как усилиями авторитетных физиологов данная медаль была отдана "ведомству" физиологической науки. И одним из обоснований служило то, что Бехтерев - выдающийся физиолог. Такое решение, конечно же, было административным, так как "разделить" крупного ученого между психологией и физиологией невозможно, ибо вся его профессиональная деятельность была глубоко междисциплинарной.
Другой известный исторический пример - это комплексные исследования человека, выполненные Б. Г. Ананьевым в 60-е - начале 70-х гг. XX в.
стр. 85
Программы его разработок, наряду с основной психологической частью, включали даже анализ антропологических и биохимических характеристик человека, не говоря уже о регистрации физиологических и других традиционных для психологических исследований переменных. Комплексность исследований понималась прежде всего как объединение, установление закономерных взаимосвязей данных о человеке, полученных с помощью взаимодополняющих методов из разных отраслей психологии, а также различных научных дисциплин. Содержание его работы "Человек как предмет познания", отражает, пожалуй, не только наиболее полную совокупность знаний о человеке, но и завершенную систему научных представлений о нем, основанную на междисциплинарных исследованиях.
Третий пример связан с историей создания и становления Института психологии РАН и научной деятельностью его организатора и первого директора (1971 - 1989 гг.), член-корреспондента АН СССР, профессора Б. Ф. Ломова. Самые первые проекты организации ИП АН СССР, программа его научно-исследовательской деятельности и административно- организационная структура разрабатывались им для проведения комплексных, междисциплинарных, фундаментальных исследований психических явлений. Именно с этой целью в ИП АН СССР приглашались для работы представители различных наук: математики, физиологии, технических, социальных и др.; создавались целые научные подразделения, призванные разрабатывать пограничные, междисциплинарные проблемы (лаборатории психофизики, психофизиологии, нейрофизиологических основ психики, математической, инженерной, социальной психологии, психолингвистики и т.д.). В этом сказалось серьезное влияние научных школ Бехтерева и Ананьева. Первоначально результаты научных исследований нашего института представляли огромную совокупность интересных, но разнородных данных о психике человека, поэтому основное в системном подходе в психологии, обоснованном и разработанном Б. Ф. Ломовым в середине 70-х гг. прошлого века заключалось в интеграции разнородного и разноуровневого научного знания о психическом, причем не только из психологии, но и других наук, изучающих психику. История научной деятельности ИП АН СССР (а позднее ИП РАН) убедительно показала, что именно системный подход позволил создать стройную и относительно непротиворечивую систему современных научных представлений о психике человека, построенную на основе ее междисциплинарных исследований.
В 90-е годы XX века и на рубеже с новым веком историческая преемственность проявилась в деятельности научного коллектива ИП РАН, руководимого член- корреспондентом РАН, профессором А. В. Брушлинским. В этот период, во-первых, устойчиво развивались междисциплинарные связи психологии с целым рядом общественных и гуманитарных наук: философией, правом, социологией, этикой, политологией, экономической наукой и др. А во- вторых, историческая преемственность несомненно обнаружилась во влиянии философско-психологической школы С. Л. Рубинштейна, одним из наиболее активно работающих учеников и последователей которой был Брушлинский. Успешно развиваемая им субъектно-деятельностная теория в психологии (в последние годы он стал использовать термин "теория", а не "подход"), безусловно, характеризовалась системностью и основывалась, в свою очередь, на междисциплинарных знаниях о психическом. Становление и развитие этой теории строились на постоянном сопоставлении фактов, полученных в психологических исследованиях, с данными, накопленными в области математики, кибернетики, логики, лингвистики, этики и, конечно же, философии. Учитывая историю развития научных исследований в Институте психологии, совершенно закономерным является тот факт, что именно ИП РАН выступил организатором научной конференции по обсуждению современного состояния междисциплинарных исследований в психологической науке ("Психология: современные направления междисциплинарных исследований", октябрь 2002 г.).
Междисциплинарность как характерное качество психологических исследований во многом определяется самим положением психологии в современной системе наук. Примечательным является то, что и сами психологи, и специалисты по методологии науки, высказывали согласованное мнение: психология занимает центральное место в системе наук, находясь на пересечении естественных, технических, общественных и гуманитарных. Можно утверждать, что изначальный характер психологии как науки, призванной изучать психику, предрасполагает ее к организации междисциплинарных исследований психического: не случаен факт пополнения ее рядов специалистами из других наук. Именно такое "место пересечения" делает возможным выделение этими специалистами соответствующих психологических проблем для исследования, которые, как показывает история психологии, не могли бы столь успешно разрабатываться "чистыми" психологами. Атрибутивной междисциплинарностью исследований психики объясняется тот исторический факт, что в психологии продуктивно работали клиницисты и физиологи, философы и историки, математики и физики, педагоги и представители многих других наук.
Многочисленные попытки понять природу психического привели психологов к осознанию необходимости решения как минимум трех фун-
стр. 86
даментальных проблем: психофизической, психофизиологической и психосоциальной. Они же представляют собой и основные направления научного анализа психики, составляя, по Ломову, систему ее измерений. Решение психофизической проблемы направлено на выяснение специфики отношения психического, носителем которого является конкретный человек, к внешнему, отражаемому им предметному миру, окружающим его материальным объектам. Анализ психофизиологической проблемы позволяет понять отношение психического к физиологическому, прежде всего - деятельности нервной системы, мозга, его коры, известных из классической психологии в качестве "материального субстрата психики". Решение же психосоциальной проблемы направлено на изучение отношения психического к общественной жизни конкретного человека во всем ее многообразии, хотя прежде всего изучается его включенность в общественно-трудовую и иные виды деятельности, общение с другими людьми, составляющие в целом образ жизни человека. Здесь уместно отметить, что в последние годы в социальной психологии для обозначения широкого спектра социальных форм активности человека стало все чаще использоваться понятие "жизнедеятельность".
Три хорошо известных психологам аспекта в исследовании природы психического имеют принципиально разную продолжительность их профессионального осознания в истории психологии. Если психофизическая и психофизиологическая проблемы являются для психологии классическими, традиционными и характерными для рассмотрения природы психического еще в доэкспериментальные периоды ее развития, то психосоциальная проблема фактически была поставлена в первой половине 30-х годов XX века Л. С. Выготским и С. Л. Рубинштейном хотя и сформулирована каждым из них в разных терминах. Поэтому в настоящее время сравнительно хорошо отрефлексированы, а в теоретическом плане довольно непротиворечиво выстроены и имеют богатую экспериментальную основу пока лишь две проблемы: психофизическая и психофизиологическая.
Однако с уверенностью можно утверждать, что решение даже трех перечисленных проблем не приводит к полному или хотя бы приемлемому для сегодняшнего времени пониманию природы психического. С этой целью наряду с ними крайне важно интенсивно разрабатывать и учитывать результаты исследования целого ряда других проблем: психоэволюционной, психоисторической, психогенетической, психоморфологической и т.д., содержание которых не исчерпывается тремя выделенными выше проблемами и без решения которых трудно понять природу психики. С некоторой вероятностью, можно предположить, что названные и некоторые другие (например, психохимическая) проблемы станут наиболее актуальными направлениями исследований природы психического в перспективе.
В контексте рассматриваемого нами вопроса необходимо, подчеркнуть следующее: решение перечисленных проблем с целью понимания природы психического предполагает обязательное обращение к тем реалиям, которые исследуются другими науками, в частности, физикой, физиологией, общественными науками, биологией, генетикой, химией, соматологией и т.д. То есть, чтобы изучать природу психического, психологам необходимо выходить за пределы его носителя. Другими словами здесь передается содержание одного из положений С. Л. Рубинштейна о том, что "психика выходит за пределы внутриорганических отношений" (Основы общей психологии. М., 1940. С. 15). Важно подчеркнуть, что, делая это, психологи неизбежно оказываются в междисциплинарной зоне исследований. Но оправдано ли это в теоретическом плане, существует ли некая неизбежность или даже обреченность психологической науки на междисциплинарные исследования? Чтобы попытаться ответить на возникающие в связи с этим вопросы, обратимся вначале к исследованиям ключевых для психологии феноменов и, соответственно, использованию в ней основных понятий. Остановимся на базовых понятиях, которые обычно называют научные фонды для обозначения "предметного поля" исследования. Это - сознание, личность, субъект, индивидуальность, индивид, группа, активность, взаимодействие, жизнедеятельность, поведение, деятельность, общение, отражение, отношение, переживание. Конечно, данный список можно сократить или, наоборот, дополнить, однако, в этом ряду нет ни одного понятия, которое разрабатывалось бы только психологической наукой. Более того, создается впечатление (его очень трудно строго проверить), что чем важнее феномен и понятие для психологии, тем большее число смежных наук их исследуют, разрабатывают и используют. Здесь можно говорить о сознании, личности, субъекте, деятельности, поведении и некоторых других.
В связи с этим естественными становятся несколько хорошо известных вариантов: во-первых, обращение психологов к данным других наук, для сопоставления их со своими результатами; во-вторых, изначальная организация совместных междисциплинарных исследований с более контролируемыми программами (целями, задачами, методиками и т.д.); в- третьих, освоение методов других наук и включение их в собственные программы исследования (кстати, такое нередко делают с психологическими методами представители наук, близких психологии: педагоги, социологи, политологи, конфликтологи и др.). Однако
стр. 87
в любом случае междисциплинарность становится неизбежном фактором для психологов в исследовании важнейших психологических феноменов.
Психологическая наука фактически востребована всюду или, по меньшей мере, должна быть таковой при исследовании проявлений психического в любой сфере жизнедеятельности отдельного человека или социальной группы, включая общество в целом, но эта востребованность свойственна только одной психологии. То есть нет такой сферы жизнедеятельности людей, в исследовании которой психология была бы полным "монополистом". Специфика психологии состоит не в ее избирательности в исследовании какой-то сферы, а в том, что она необходима в исследовании всех сфер, относящихся к человеку и группам; тем самым ее предмет исследования неизбежно "пересекается" или "накладывается" на предмет изучения различных естественных, гуманитарных и общественных наук. Такая ситуация благоприятна и также располагает к организации междисциплинарных исследований психического.
Заманчивым, конечно, кажется поиск такого психологического феномена и, соответственно, обозначающего его понятия, разработкой которого занималась бы только психологическая наука, но пока подобный феномен не обнаружен и перспективы его выделения неопределенны - все это напоминает некий нереалистичный прожект. В целом психологи должны быть сугубо заинтересованы в междисциплинарных исследованиях, результаты которых наиболее активно продвигают их к более глубокому пониманию психики, а психологическая наука от этого только выигрывает.
Однако может создаваться такое впечатление, что психология "обречена" только на междисциплинарные исследования. В этой связи необходимо остановиться на двух моментах. Во-первых, неправомерно понимание, что таковые - единственная и неизбежная форма исследований в психологической науке. Это было бы крайностью, неизбежно приводящей психологию к полному ее "растворению" в других науках, а процесс продвижения в понимании психики - в тупик. В любой науке, и психологической также, безусловно, существуют самые различные типы исследований. Вместе с междисциплинарными существуют и в большинстве своем собственно психологические исследования. В контексте же данного анализа речь шла о междисциплинарных исследованиях как одной из реальных форм изучения психических явлений. Во-вторых, неизбежны и издержки, т.е., негативные для психологии следствия междисциплинарных исследований. Здесь мы назовем некоторые, не раскрывая подробно их содержания, например: возможность легкой редукции собственно психических явлений к тем, которые изучаются другими науками; вмешательство в дела психологической науки представителями других наук в ролях "более старшего", "более научного", "более правильно понимающего" и т.п. знания (такие исторические примеры психологам важно помнить); в условиях необходимого приспособления, неизбежной "притирки" методов разных наук утрачиваются определенные тонкости психологического исследования, значимость которых остается понятной только психологам.
Имея в виду оба отмеченных момента, нельзя забывать и специфику междисциплинарности в психологии как атрибутивного качества данной науки. Наряду с эффективным продвижением в понимании своего предмета, следствием атрибутивной междисциплинарности психологии является также возможность интегрировать вокруг своего предмета и, соответственно, его многоуровневых исследований, представителей самых разных наук. Таким образом в какой-то степени завоевывается и авторитет среди них, очень необходимый психологии в период наметившегося процесса реформирования академической науки, а следовательно, и всей отечественной науки в целом. История психологии богата столь яркими примерами подобной интеграции: современные психологи могут и должны продолжить эту высокозначимую для всех областей научного знания традицию!
стр. 88
КЛИНИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ. ВЗАИМОСВЯЗЬ ТИПА ПРИВЯЗАННОСТИ И ПРИЗНАКОВ ПОСТТРАВМАТИЧЕСКОГО СТРЕССА (СООБЩЕНИЕ 2)
Автор: Е. С. Калмыкова, С. А. Комиссарова, М. А. Падун, В. А. Агарков
(c) 2002 г. Е. С. Калмыкова*, С. А. Комиссарова**, М. А. Падун***, В. А. Агарков****
*Канд. психол. наук, ст. научный сотр. лаборатории посттравматического стресса и психотерапии ИП РАН, Москва
**Психолог ГКБ N20, Москва
***Аспирантка ИП ГУГН, Москва
****Научный сотр. лаборатории посттравматического стресса и психотерапии ИП РАН, Москва
Представлены результаты эмпирического исследования взаимосвязи типов привязанности и интенсивности посттравматической симптоматики. Гипотеза состояла в том, что выраженность надежных типов привязанности индивида к значимым близким отрицательно связана с посттравматической психопатологией, в то время как преобладание ненадежных типов имеет положительные взаимосвязи с посттравматическими симптомами. Испытуемые - пациенты хирургического отделения - были обследованы с помощью батареи методик диагностики выраженности симптомов посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), личностных опросников MMPI и Кеттела, а также "Интервью о привязанностях для взрослых". Полученные результаты свидетельствуют в пользу ранее предложенной авторами модели развития посттравматических симптомов.
Ключевые слова: метод "Интервью о привязанностях для взрослых", надежная привязанность, ненадежная привязанность, прототипы привязанности, посттравматические симптомы.
В предыдущей статье [2] нами была предложена модель развития посттравматических реакций в зависимости от ранних детско-родительских отношений индивида и сформированных на их основе типов привязанности. В данной работе анализируются результаты проведенного нами эмпирического исследования. Оно носило пилотажный характер, поскольку метод "Интервью о привязанностях для взрослых" (AAI - Adult attachment interview) до настоящего времени в отечественной психологии не применялся и не был валидизирован 2 .
Гипотеза исследования. Из предложенной нами гипотетической модели развития симптомов посттравматического расстройства следует, что вероятность развития посттравматической психопатологии зависит от конфигурации "внутренней рабочей модели привязанности индивида", т.е. от сочетания надежных и ненадежных типов привязанности, а также от пластичности рабочей модели. Эмпирическое исследование было направлено на проверку этой гипотезы в первой ее части 3 .
Согласно нашим представлениям, рабочая модель привязанности индивида включает в себя все типы привязанности в том или ином соотношении. Соответственно гипотезу исследования можно сформулировать следующим образом: существует отрицательная взаимосвязь между выраженностью у индивида надежного типа привязанности и интенсивностью психопатологических и посттравматических симптомов и положительная - между выраженностью ненадежных типов привязанности и психопатологической и посттравматической симптоматикой.
МЕТОДИКА
Испытуемые. В исследовании приняли участие 60 чел. (см. табл. 2), находящихся на лечении в стационаре 1-го хирургического отделения Городской клинической больницы N 20 г. Москвы с диагнозами "аппендицит" и "холецистит" и перенесших оперативное вмешательство. Среди обследованных было 45 женщин и 15 мужчин, имеющих по оценке врачей отделения приблизительно одинаковое соматическое состояние.
1 Работа выполнена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (грант N 00 - 06 - 80/65а).
2 К настоящему моменту нам известна лишь одна публикация на русском языке, имеющая отношение к методу AAI: Павлова О. Н. Применение интервью для взрослых о привязанностях в исследовании больных с депрессиями. Учебно-методическое пособие. М., 2001. В этом издании, вышедшем тиражом 1000 экземпляров, отсутствуют выходные данные: не указаны ни издатель, ни типография; оно пестрит стилистическими и грамматическими ошибками. Самое печальное - в нем представлено глубоко ошибочное изложение метода AAI: во-первых, это касается процедуры проведения интервью, а во-вторых - искаженного способа оценки и использования получаемого материала. Пользоваться этим изданием как руководством к действию не рекомендуется.
3 Несомненно, должен существовать способ операционализации и проверки второй часть модели - относительно низкой пластичности "рабочей модели" как фактора возникновения посттравматического расстройства; разработка такого метода может быть целью будущих исследований.
стр. 89
Таблица 1. Основные прототипы привязанности
|
Надежный |
|
|
Прототип 1 |
Надежная привязанность |
|
Ненадежно-тревожный |
|
|
Прототип 2 |
Чрезмерно-зависимый |
|
Прототип 3 |
Устанавливающий нестабильные отношения |
|
Прототип 4 |
Обсессивно-заботливый |
|
Ненадежно-дистанцированный |
|
|
Прототип 5 |
Обсессивно-самодостаточный |
|
Прототип 6 |
Чрезмерно стремящийся к автономии |
|
Прототип 7 |
Эмоционально-непривязанный |
Обследование проходило в два этапа. Первый проводился на 5 - 10-е сутки после операции, когда состояние больных оценивалось лечащими врачами как удовлетворительное. На втором этапе 29 испытуемых (6 мужчин и 23 женщины) были обследованы повторно, спустя полгода после госпитализации, на предмет выраженности психопатологических (в том числе посттравматических) симптомов и характеристик привязанности.
Выбор испытуемых был обусловлен предположением, что хирургическая операция как вероятный психотравмирующий фактор может повлечь за собой появление посттравматических симптомов. При этом мы руководствовались определением (критерий A по DSM-4), согласно которому травматическим событием считается переживание человеком угрозы смерти или нарушения физической целостности. Данный критерий также предполагает, что человек переживает в этот момент эмоции страха, ужаса и/или беспомощности. Таким образом, можно рассматривать опасные для жизни заболевания в качестве потенциальных стрессоров, в результате воздействия которых могут развиваться симптомы ПТСР.
Методы. На первом этапе исследования были использованы: Миннесотский многофакторный личностный опросник (MMPI) в модификации Ф. Б. Березина [1] и 16-факторный опросник Кеттела [3].
На втором этапе исследование психопатологической и посттравматической симптоматики пациентов проводилось по методикам, апробированным в Лаборатории психологии посттравматического стресса и психотерапии ИП РАН [4]. Для оценки интенсивности психопатологических симптомов испытуемых применялся Опросник выраженности психопатологической симптоматики (Symptom Check List -SCL-90-R). Он состоит из 90 утверждений, отражающих психопатологическую и соматическую симптоматику; оценка и интерпретация результатов производится по 9 основным субшкалам, которые объединяют следующие группы симптомов: соматизацию, обсессивность-компульсивность, межличностную сензитивность, депрессивность, тревожность, враждебность, фобическую тревожность, паранойяльность, психотизм.
Опросник депрессивности Бека (Beck Depression Inventory - BDI) использовался для оценки депрессивной симптоматики у обследуемого на текущий период. Опросник широко применяется в клинико-психологических исследованиях и психиатрической практике.
Степень выраженности посттравматической симптоматики определялась по Шкале субъективной оценки тяжести воздействия травматического события (Impact of Event Scale-revised - IOES-R), Миссисипской шкале оценки посттравматических реакций (Mississippi Scale - MS) и Шкале диссоциации (Dissociative Experience Scale - DES). Шкала оценки тяжести воздействия травматического события позволяет оценить выраженность отсроченной психологической реакции на травматическую ситуацию по трем показателям: склонности к навязчивому переживанию психотравмирующей ситуации, избеганию любых напоминаний о психической
травме, а также уровню физиологической возбудимости, который не наблюдался до психотравмирующего события. Миссисипская шкала дает общую оценку выраженности посттравматических реакций. Описанные в пунктах опросника поведенческие реакции и эмоциональные переживания объединены в несколько групп и включают: навязчивые воспоминания, аффективную лабильность, различные нарушения личности и др. Шкала диссоциации [7, 12] дает возможность определить у пациентов степень выраженности диссоциативных состояний и переживаний.
"Метод прототипов" 4 используемый нами для выявления типа привязанности, состоит из клинического интервью и экспертной оценки, которая разделяется на две части: (а) определение стратегии привязанности и (б) оценка прототипов привязанности". 5
Собранная в ходе интервью информация позволяет квалифицировать тип репрезентаций привязанности респондента посредством оценки прототипов. В интервью должно быть получено прототипическое самоописание испытуемого, которое в сжатой форме охватывает поведенческие проявления привязанности к различным людям и содержит важнейшие аспекты, относящиеся к прошлому и настоящему, а именно: чувства и установки по отношению к другим и самому себе; потребность в близких межличностных отношениях, страх этих отношений; уважение со стороны других и значение отношений привязанности для респондента; представления о том, как другие воспринимают респондента; желанный характер отношений с другими; значение зависимости и независимости; мера "вовлеченности" и готовность демонстрировать другим свои потребности; доверие или недоверие по отношению к другим; чувства и поведение в ситуации разлуки; способность отграничить себя от других; общее значение дружбы и отношений; готовность брать на себя обязанности по отношению к другим; описание значимых других.
Записанное на магнитофон интервью оценивают независимые обученные эксперты. Они ориентируются сначала на глобальные характеристики четырех категорий репрезентаций привязанности (надежная, тревожная, дистанцированная, смешанная 6 ), чтобы затем, на следующем этапе, проверить, в какой мере респондент демонстрирует признаки семи специфических прототипических стилей привязанности. Выделяется всего семь прототипов привязанности (см. табл. 1).
После прослушивания записи интервью эксперт должен сначала убедиться, имеются ли общие указания на присутствие критериев надежной и/или ненадежной привязанности, и затем осуществить предварительное отнесение респондента к одной из категорий (первый этап). Для этого привлекаются исходные положения, которые являются общепринятыми в рамках изучения взрослой привязанности. В AAI по Мейн и Голдвин [10] исследуются критерии когерентности через контент-анализ изложения индивидом личного опыта привязанности. На втором этапе эксперт оценивает признаки специфических стратегий привязанности по "Методу прототипов" в форме упрощенного опросника. Вместе с тем учитывается также когерентность [8] высказываний в ходе рассказа испытуемым своей личной истории. Под когерентностью по-
4 Описание теоретического обоснования метода см. в предыдущем сообщении.
5 В отличие от AAI, интервью, используемое в "Методе прототипов", включает вопросы не только о детских, но и об актуальных межличностных отношениях и событиях. Мы, однако, провели с нашими испытуемыми AAI по М. Мэйн, поскольку: (а) экспертная оценка в обоих методах ориентируется прежде всего на характерные черты дискурса, а не на манифестное содержание интервью; (б) авторы прошли персональное обучение именно проведению AAI.
6 Вместо категории "дезорганизованный тип" в "Методе прототипов" используется категория "смешанный тип", описывающая респондентов, которые демонстрируют приблизительно в равной степени черты "дистанцированного" и "тревожного типа".
стр. 90
нимают способность индивида к относительно реалистичной передаче переживания привязанности в детском возрасте, а также то, в какой степени он может давать рефлексивную оценку этих переживаний. Конечно, когерентность не тождественна надежному паттерну привязанности. Однако индивиды с надежной привязанностью демонстрируют более высокую когерентность.
Решающим при оценке качества привязанности является значение, которое испытуемый приписывает своим переживаниям особо важных для него отношений привязанности. Эти переживания проявляются в изложении ситуаций, связанных с переживаниями привязанности, на протяжении всей личной истории. Здесь учитывается то, каким образом переживаются разлуки со значимыми другими, а также утрата и смерть близких. Далее важно, какие события и в какой форме вспоминаются, в какой мере находятся конкретные подтверждения тем или иным оценкам прошлого опыта. Адекватная регуляция аффекта играет при этом такую же значимую роль, как и оценка релевантности собственного детского опыта всей последующей жизни. Его значение может быть преувеличено, и это говорит о том, что данный субъект "застрял" в своих детских переживаниях. Прямой противоположностью этому были бы холодность и эмоциональная сдержанность, которые указывают на общее обесценивание переживаний привязанности. Обе описанные формы оценки свидетельствуют о ненадежном типе привязанности.
Обработка данных производилась в два этапа. На первом с помощью корреляционного анализа по критерию Спирмена определялись взаимосвязи между абсолютными значениями прототипов привязанности и личностными особенностями испытуемых. На втором этапе анализировалась взаимосвязь между характеристиками привязанности и степенью выраженности психопатологических (в том числе посттравматических) симптомов. Стандартные вычислительные операции осуществлялись с помощью программного пакета STATISTIKA.
РЕЗУЛЬТАТЫ
Демографические данные (возраст, образование) и результаты диагностики психопатологической симптоматики, полученные по 29 испытуемых в повторном обследовании, приведены в табл. 2.
Данные табл. 2 указывают на наличие у испытуемых психопатологической (в том числе посттравматической) симптоматики, однако не позволяют сделать вывод о травмирующей роли одного фактора - хирургической операции. При заполнении Шкалы влияния травматического события, где испытуемым предлагается оценить свои реакции на травматическое событие в их жизни, только один человек указал на две перенесенные им операции в качестве психотравмирующего фактора. Остальные пациенты назвали другие события (межличностные конфликты, разводы, болезни и смерти близких людей). Один испытуемый пережил железнодорожную аварию.
Взаимосвязи абсолютных значений прототипов привязанности с личностными особенностями испытуемых. В табл. 3 приведены результаты корреляционного анализа абсолютных величин прототипов привязанности и шкал 16-факторного опросника Кеттела. Была получена значимая отрицательная зависимость между фактором "доверчивость- подозрительность" и прототипом 1 (надежная привязанность). Прототип 2 (сверхзависимый) положительно связан с фактором "Доверчивость- подозрительность" и отрицательно - с фактором "сила Я - Слабость Я". Прототип 3 (нестабильный) положительно коррелирует с фактором "нефрустрированность - фрустрированность". Обсессивно-заботливый и сверхавтономный прототипы (4-й и 6-й) не дают значимых корреляций с факторами опросника Кеттела. Прототип 5 (обсессивно-самодостаточный) положительно связан с факторами "низкий - высокий интеллект" и "слабость Я - сила Я". Прототип 7 (эмоционально-непривязанный) отрицательно связан с фактором "практичность-мечтательность".
Таблица 2. Средние значения демографических данных и результаты диагностики психопатологической симптоматики испытуемых
|
Наименование параметров |
M* |
Min |
Max |
SD |
|
Возраст |
41.83 |
23.0 |
60.0 |
10.74 |
|
Образование |
13.54 |
9.0 |
15.0 |
1.95 |
|
Шкала оценки влияния травматического события (IOES-R) |
||||
|
"Вторжение" |
13.45 |
0.0 |
27.0 |
9.12 |
|
"Избегание" |
13.34 |
0.0 |
32.0 |
8.96 |
|
"Физиологическое возбуждение" |
8.69 |
0.0 |
27.0 |
7.15 |
|
IOES-R - общая шкала |
35.48 |
0.0 |
75.0 |
22.67 |
|
Миссисипская шкала (MS) |
||||
|
MS |
83.31 |
59.0 |
117.0 |
15.14 |
|
Опросник депрессивности Бека (BDI) |
||||
|
СА - когнитивно-аффективная субшкала |
7.34 |
0.0 |
22.0 |
5.96 |
|
SP - субшкала соматизации |
4.21 |
0.0 |
16.0 |
3.95 |
|
BDI - общая шкала |
11.55 |
0.0 |
38.0 |
9.26 |
|
депрессии |
||||
|
Опросник выраженности психопатологической симптоматики (SCL-90-R) |
||||
|
SOM - "Соматизация" |
0.87 |
0.0 |
2.3 |
0.65 |
|
O-C - "Обсессивность-компульсивность" |
0.79 |
0.0 |
2.6 |
0.58 |
|
INT - "Межличностная сензитивность" |
1.04 |
0.1 |
3.8 |
0.91 |
|
DEP - "Депрессия" |
0.95 |
0.0 |
3.0 |
0.83 |
|
ANX - "Тревожность" |
0.72 |
0.0 |
2.9 |
0.73 |
|
HOS - "Враждебность" |
0.73 |
0.0 |
3.2 |
0.75 |
|
PHOB - "Фобическая тревожность" |
0.41 |
0.0 |
3.0 |
0.63 |
|
PAR - "Паранойяльные симптомы" |
0.84 |
0.0 |
3.0 |
0.63 |
|
PSY - "Психотизм" |
0.56 |
0.0 |
2.6 |
0.68 |
|
ADD - дополнительная шкала |
0.68 |
0.0 |
3.0 |
0.71 |
|
Шкала диссоциации (DES) |
||||
|
DES |
6.95 |
0.71 |
23.21 |
5.93 |
|
*M - среднее значение; Min - минимальное значение; Max - максимальное значение; SD - среднее квадратичное отклонение. |
стр. 91
Таблица 3. Значения коэффициентов корреляции Спирмена между абсолютными величинами прототипов привязанности и показателями шкал 16- факторного опросника Кеттела*
|
Наименование шкал |
Прототипы привязанности |
||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
|
|
A "Шизотимия - аффектотимия" |
-0.08 |
-0.15 |
0.24 |
-0.09 |
0.13 |
-0.19 |
0.01 |
|
B "Низкий - высокий интеллект" |
0.09 |
-0.08 |
-0.29 |
-0.06 |
0.49 |
-0.16 |
-0.30 |
|
C "Слабость Я - сила Я" |
0.06 |
-0.39 |
-0.10 |
-0.35 |
0.50 |
0.28 |
-0.10 |
|
E "Конформность - доминантность" |
0.03 |
0.08 |
0.30 |
-0.03 |
-0.06 |
0.00 |
-0.02 |
|
F "Озабоченность-беспечность" |
0.07 |
0.20 |
0.24 |
0.18 |
-0.30 |
-0.20 |
0.12 |
|
G "Слабость сверх - Я-сила сверх-Я" |
-0.17 |
0.07 |
-0.09 |
0.22 |
0.07 |
0.04 |
0.21 |
|
H "Робость-смелость в общении" |
0.16 |
-0.12 |
0.37 |
0.09 |
-0.01 |
-0.10 |
-0.07 |
|
I "Суровость-мягкосердечность" |
0.00 |
0.10 |
0.19 |
0.03 |
-0.01 |
0.09 |
-0.01 |
|
L "Доверчивость-подозрительность" |
-0.43 |
0.48 |
0.05 |
0.05 |
-0.05 |
-0.09 |
-0.15 |
|
M "Практичность-мечтательность" |
0.17 |
0.00 |
-0.21 |
0.04 |
-0.11 |
-0.06 |
-0.53 |
|
N "Наивность-расчетливость" |
-0.16 |
-0.12 |
0.12 |
0.12 |
-0.04 |
0.33 |
0.20 |
|
O "Самоуверенность-склонность к чувству вины" |
-0.10 |
0.01 |
0.22 |
0.05 |
-0.28 |
0.20 |
0.19 |
|
Q1 "Ригидность-гибкость" |
0.05 |
-0.04 |
0.04 |
0.00 |
0.14 |
-0.04 |
-0.19 |
|
Q2 "Социабельность - самодостаточность" |
-0.09 |
0.24 |
-0.05 |
-0.03 |
-0.02 |
0.07 |
0.13 |
|
Q3 "Импульсивность-контроль желаний" |
0.24 |
-0.19 |
0.02 |
0.27 |
0.05 |
-0.30 |
-0.18 |
|
Q4 "Нефрустрированность - фрустрированность" |
-0.22 |
0.10 |
0.44 |
0.01 |
-0.16 |
0.22 |
0.24 |
|
* Значимые корреляции (p < 0.05) выделены полужирным шрифтом. |
Таблица 4. Значения коэффициентов корреляции Спирмена между абсолютными величинами прототипов привязанности и показателями шкал MMPI*
|
Наименование шкал |
Прототипы привязанности |
||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
|
|
HS - "Ипохондрия" |
0.00 |
0.12 |
0.34 |
0.29 |
-0.25 |
-0.12 |
-0.14 |
|
D - "Депрессия" |
-0.24 |
-0.06 |
0.17 |
-0.01 |
-0.12 |
0.08 |
0.26 |
|
HY - "Конверсионная истерия" |
-0.07 |
0.07 |
0.59 |
0.32 |
-0.32 |
-0.06 |
0.08 |
|
PD - "Асоциальная психопатия" |
-0.11 |
-0.11 |
0.18 |
0.11 |
-0.14 |
0.08 |
0.27 |
|
MF - "Маскулинность-фемининность" |
-0.02 |
-0.01 |
0.10 |
0.11 |
-0.12 |
0.12 |
-0.13 |
|
РА - "Паранойя" |
-0.17 |
0.09 |
0.35 |
0.16 |
-0.17 |
0.11 |
0.13 |
|
РТ - "Психастения" |
-0.15 |
0.14 |
0.31 |
-0.11 |
-0.31 |
-0.07 |
0.11 |
|
SC - "Шизоидность" |
-0.13 |
0.28 |
0.36 |
0.15 |
-0.40 |
-0.25 |
-0.07 |
|
МА - "Мания" |
0.03 |
0.01 |
0.41 |
0.15 |
0.10 |
-0.29 |
-0.17 |
|
SI - "Социальная интроверсия" |
-0.12 |
0.19 |
-0.03 |
1 0.12 |
-0.15 |
0.06 |
0.15 |
|
* Значимые корреляции (p < 0.05) выделены полужирным шрифтом. |
По шкалам опросника MMPI (табл. 4) значимые положительные взаимосвязи были обнаружены между шкалами "Конверсионная истерия", "Мания" и прототипом 3 (нестабильный); отрицательная взаимосвязь - между шкалой "Шизоидность" и прототипом 4 (обсессивно - самодостаточный).
Взаимосвязи величин прототипов привязанности и показателей оценки психопатологической симптоматики. В результате вычисления коэффициентов корреляции между шкалами SCL-90-R и абсолютными величинами прототипов привязанности (табл. 5) оказалось, что наибольшее количество значимых положительных корреляций с психопатологическими симптомами (шкалы "Межличностная сензитивность", "Депрессия", "Тревожность", "Фобическая тревожность", "Паранойяльные симптомы", "Психотизм") наблюдаются у прототипа 7 (эмоционально-непривязанный). В свою очередь, надежный прототип дает отрицательные, но незначимые корреляции с показателями оценки психопатологических симптомов, а обсессивно-самодостаточный прототип (5-й) имеет отрицательные корреляции на достоверном уровне со шкалами "Обсессив-
стр. 92
Таблица 5. Значения коэффициентов корреляции Спирмена между абсолютными величинами прототипов привязанности и показателями шкал SCL-90-R*
|
Наименование шкал |
Прототипы привязанности |
||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
|
|
SOM - "Соматизация" |
-0.09 |
0.41 |
0.21 |
0.28 |
-0.37 |
0.12 |
0.24 |
|
O-C - "Обсессивность-компульсивность" |
-0.04 |
0.42 |
0.32 |
0.17 |
-0.43 |
0.12 |
0.33 |
|
INT - "Межличностная сензитивность" |
-0.18 |
0.37 |
0.26 |
0.23 |
-0.30 |
0.34 |
0.54 |
|
DEP - "Депрессия" |
-0.25 |
0.42 |
0.31 |
0.09 |
-0.30 |
0.31 |
0.49 |
|
ANX - "Тревожность" |
-0.22 |
0.41 |
0.30 |
0.14 |
-0.39 |
0.30 |
0.48 |
|
HOS - "Враждебность" |
-0.20 |
0.19 |
0.09 |
0.03 |
-0.13 |
0.46 |
0.42 |
|
РНОВ - "Фобическая тревожность" |
-0.26 |
0.41 |
0.21 |
0.12 |
-0.32 |
0.33 |
0.51 |
|
PAR - "Паранойяльные симптомы" |
-0.26 |
0.29 |
0.32 |
0.25 |
-0.26 |
0.35 |
0.60 |
|
PSY - "Психотизм" |
-0.25 |
0.37 |
0.29 |
0.11 |
-0.29 |
0.19 |
0.38 |
|
ADD - Дополнительная шкала |
-0.17 |
0.37 |
0.23 |
0.28 |
-0.33 |
0.20 |
0.17 |
|
* Значимые корреляции (р < 0.05) выделены полужирным шрифтом. |
Таблица 6. Значения коэффициентов корреляции Спирмена между абсолютными величинами прототипов привязанности и показателями шкал BDI*
|
Наименование шкал |
Прототипы привязанности |
||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
|
|
CA - Когнитивно-аффективная субшкала |
-0.35 |
0.16 |
0.39 |
-0.01 |
-0.11 |
0.22 |
0.50 |
|
SP - Субшкала соматизации |
-0.23 |
0.15 |
0.27 |
-0.03 |
-0.05 |
0.33 |
0.46 |
|
BDI - общий показатель шкалы депрессии |
-0.34 |
0.18 |
0.39 |
0.00 |
-0.13 |
0.26 |
0.53 |
|
* Значимые корреляции (p < 0.05) выделены полужирным шрифтом. |
ность-компульсивность", "Тревожность". Прототип привязанности 2 (сверхзависимый) дает много положительных взаимосвязей с выраженностью психопатологии по шкалам "Соматизация", "Обсессивность-компульсивность", "Депрессия", "Тревожность", "Фобическая тревожность". Нестабильный и обсессивно-заботливый прототипы привязанности (4-й и 5-й) имеют положительные, но незначимые корреляции с интенсивностью психопатологических симптомов. Прототип 6 (сверхавтономный) также положительно коррелирует со шкалами, оценивающими психопатологические симптомы, однако значимая корреляция получена только по шкале "Враждебность".
В табл. 6 приведены значения коэффициентов корреляции между прототипами привязанности и параметрами депрессии по BDI. Значимые корреляции со всеми шкалами BDI имеет эмоционально-непривязанный прототип. Надежный, обсессивно-заботливый и обсессивно-самодостаточный прототипы привязанности дают отрицательные, но незначимые взаимосвязи со всеми шкалами депрессии. Сверхавтономный и сверхзависимый прототипы привязанности имеют положительные взаимосвязи с параметрами депрессии по всем шкалам, но не на достоверном уровне. Нестабильный прототип привязанности дает позитивные корреляции с когнитивно-аффективной шкалой BDI и общим показателем депрессии.
Корреляционный анализ, проведенный между абсолютными величинами прототипов привязанности и показателями шкал, оценивающих выраженность посттравматических симптомов (табл. 7), показал, что эмоционально- непривязанный прототип в наибольшей степени взаимосвязан со всеми шкалами посттравматической симптоматики. Он единственный из всех прототипов имеет значимые положительные корреляции с Миссисипской шкалой оценки посттравматических реакций и Шкалой диссоциации. Сверхзависимый и нестабильный прототипы привязанности дают в целом положительные, но незначимые корреляции с интенсивностью посттравматических симптомов, за исключением значимой положительной взаимосвязи между шкалой "Избегание" по IOES-R и сверхзависимым прототипом. Обсессивно-заботливый прототип имеет значимую положительную взаимосвязь со шкалами "Вторжение" и "Избегание", а также с общим показателем влияния травматического события. Сверхавтономный прототип имеет положительные незначительные корреляции со всеми шкалами выраженности посттравматических симптомов и при этом значимо взаимосвязан со шкалой "Вторжение". Надежный
стр. 93
Таблица 7. Значения коэффициентов корреляции Спирмена между абсолютными величинами прототипов привязанности и показателями шкал IOES-R, MS и DES
|
Наименование шкал |
Прототипы привязанности |
||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
|
|
IN - "Вторжение" |
-0.33 |
0.21 |
0.33 |
0.52 |
-0.24 |
0.46 |
0.49 |
|
AV - "Избегание" |
-0.28 |
0.43 |
0.31 |
0.49 |
-0.45 |
0.26 |
0.40 |
|
AR - "Физиологическая возбудимость" |
-0.27 |
0.29 |
0.32 |
0.36 |
-0.33 |
0.34 |
0.43 |
|
IOES-R - общий показатель влияния травматического события |
-0.29 |
0.36 |
0.34 |
0.51 |
-0.36 |
0.39 |
0.49 |
|
MS - Миссисипская шкала оценки посттравматических реакций |
-0.18 |
-0.04 |
0.33 |
0.05 |
-0.19 |
0.35 |
0.65 |
|
DES - Шкала диссоциации |
-0.08 |
0.11 |
0.21 |
-0.25 |
-0.02 |
0.17 |
0.39 |
|
* Значимые корреляции (p < 0.05) выделены полужирным шрифтом. |
и обсессивно-самодостаточный прототипы отрицательно, однако незначимо коррелируют с посттравматическими симптомами, за исключением достоверной отрицательной корреляции между обсессивно-самодостаточным прототипом и симптомами избегания по IOES-R.
ОБСУЖДЕНИЕ РЕЗУЛЬТАТОВ
Полученные результаты свидетельствуют о наличии у испытуемых определенного уровня выраженности психопатологических и посттравматических симптомов. При этом мы не можем однозначно сказать, каким стрессором вызваны эти симптомы и какую роль в этой симптоматике играет перенесенная хирургическая операция. Исследования, проведенные на выборке студентов [5], свидетельствуют, что посттравматическая симптоматика, как правило, развивается вследствие ряда факторов. При этом к травмирующим психику факторам (кроме факторов личной истории индивида) также относят длительные экономические затруднения, политическую нестабильность в обществе и т.п. [9]. Данные клинической беседы указывают на то, что испытуемые, принимавшие участие в нашем исследовании, помимо хирургической операции подвергались также влиянию ряда факторов, которые могли вызывать посттравматические симптомы. В связи с этим было бы некорректно выделять роль того или другого психотравмирующего фактора в развитии симптомов ПТСР.
Сопоставление прототипов привязанности с личностными характеристиками, измеряемыми по шкалам MMPI и 16-факторному опроснику Кеттела (см. табл. 3 и 4), позволило выявить лишь несколько значимых связей, которые, однако, согласуются между собой и подтверждают валидность апробируемого метода и экспертных оценок.
Прототип 1 (надежная привязанность) характеризуется следующими чертами: "Оцениваемый субъект способен положиться на других и предоставлять себя в распоряжение других людей. Он относительно хорошо знает себя и осознает свои чувства по отношению к другим. Одновременно ему не мешает тот факт, что другие люди отличаются от него. У него имеются хорошие отношения с несколькими людьми, которые он воспринимает как обогащающие. Его отношения с другими преимущественно удовлетворительные и обычно не сопряжены с плохими или тревожными чувствами. Как правило, субъект уверен, что другие придут ему на помощь, когда ему это будет нужно и в целом настроен, скорее, оптимистично по поводу своих отношений" [11, с. 20]. Этот прототип значимо отрицательно коррелирует с фактором L по опроснику Кеттела ("доверчивость-подозрительность"), т.е. наряду с высокими показателями прототипа 1 наблюдается сдвиг в сторону большей доверчивости, что соответствует описанию прототипа. Согласно психоаналитической традиции [6], доверие является одним из основных и наиболее рано формирующихся предикторов нормального психического функционирования индивида.
Прототип 2 (сверхзависимый) описывается следующим образом: "Оцениваемый субъект ориентируется на присутствие другого и склонен к тому, чтобы впадать в зависимость от этого человека. Он стремится получить совет и указание от другого. Он охотно полагается на других, поскольку они, с его точки зрения, часто лучше справляются с жизнью, чем он. Он постоянно опасается, что значимый другой выступит против него или покинет его. Собственные желания автономии либо не воспринимаются, либо отодвигаются на задний план ради сохранения отношений" [11, с. 22]. Этот прототип отрицательно коррелирует с фактором С ("сила Эго") и положительно -с L ("доверчивость- подозрительность") по Кеттелу. Слабость Эго и отсутствие базового доверия вполне согласуются с характеристиками сверхзависимого прототипа привязанности.
стр. 94
Прототип 3 (выстраивающий нестабильные отношения) описывается так: "Оцениваемый субъект отличается сильно колеблющимися чувствами: либо он кого-то почти безгранично любит, либо терпеть не может. С одной стороны, ему хочется, чтобы другие о нем заботились, с другой - он не выносит, когда это желание удовлетворяется. Он сильно негодует, когда его обманывают в чем-то, на что он рассчитывал и полагался. Когда он хочет что-то иметь, то стремится получить это немедленно. Иногда у него возникает чувство, что жить вообще не стоит, особенно когда другие его обманывают. Он испытывает много "подъемов" и "провалов" в своих чувствах по отношению к другим. Поэтому он склонен скорее к частой смене друзей, нежели к поддержанию продолжительных отношений" [11, с. 24]. Для этого прототипа обнаружены положительные корреляции с фактором Q4 ("фрустрированность") по опроснику Кеттела и со шкалами "Конверсионная истерия" и "Мания" MMPI. Индивид, относящийся к данному прототипу привязанности, будет демонстрировать высокую фрустрированность при низкой фрустрационной толерантности, а также известную демонстративность и импульсивное поведение, что подтверждают показатели личностных опросников.
Прототип 4 (обсессивно-заботливый) не дает никаких значимых корреляций ни с 16-факторным опросником Кеттела, ни со шкалами MMPI. Вот какими чертами он характеризуется: "Оцениваемый субъект предпочитает помогать другим людям, нежели принимать от них помощь. Он проявляет много сочувствия к страданиям других, в результате часто испытывает дружеские чувства к тем людям, которых, возможно, никто не любит. Он чувствует обиду, когда хочет кому-то помочь, а его помощь отвергают. Иногда он думает, что другие не ценят его помощь и что он больше отдает, чем получает. Возникает впечатление, что важнейшая задача его жизни - заботиться о других людях" [11, с. 26].
Прототип 5 (обсессивно - самодостаточный) положительно коррелирует с факторами В ("низкий - высокий интеллект") и С ("сила Эго") по Кеттелу. Описание этого прототипа таково: "Оцениваемый субъект малоэмоционален и старается эмоциональные проблемы разрешать рационально. Он считает, что говорить о чувствах, как правило, бесполезно. Это усердный работник, который даже во времена разочарований и фрустраций стремится исполнить свои обязанности. Иногда он может ощутить потребность в близости, которую, однако, в силу воображаемых им ожиданий окружающих, не смеет показать. Эмоционально напряженные ситуации могут вести либо к высокой социальной приспособляемости, либо к сдержанности. Другие люди считают его каким-то деревянным, недостаточно спонтанным или сдержанным в отношениях" [11, с. 28].
Прототип 6 (сверхавтономный) также не коррелирует с личностными характеристиками, измеряемыми опросниками. Он описывается так: "Оцениваемому субъекту особенно важно быть независимым. Он недоволен, когда другие ему предписывают, что делать и чего не делать. Высоко ценит ощущение способности самому позаботиться о себе и возможность не быть слишком зависимым от других. Он хотел бы по возможности не соприкасаться с интересами других и не желает, чтобы другие о нем заботились. Старается не попадать в такие ситуации, где он будет чувствовать ограничения собственной свободы или где он не в состоянии следовать своим интересам. Он отвергает обязанности, сопровождающие межличностные отношения, поскольку воспринимает их как угрозу своей автономии" [11, с. 30].
Прототип 7 (эмоционально-непривязанный) коррелирует отрицательно с фактором M ("практичность-мечтательность") опросника Кеттела. Его характерные особенности: "Оцениваемого субъекта обычно не волнует, что думают о нем другие. Фактически он проводит не так уж много времени, ломая себе голову о мыслях и чувствах других людей. Он не любит, когда его действия блокируются какими-либо предписаниями или препятствиями. Когда ему что-то нужно сделать, он не слишком беспокоится, как он этого достигнет. Он просто старается найти путь, ведущий к цели. Другие люди имеют не особенно большое отношение к его повседневной жизни" [11, с. 32].
В целом, столь незначительное число корреляций прототипов привязанности с факторами и шкалами личностных опросников оказалось неожиданным; создается впечатление, что личностные характеристики, выявляемые опросниками, принадлежат иному уровню личностной организации.
Сопоставление характеристик привязанности со степенью выраженности психопатологической симптоматики показало, что прототип 7 (эмоционально- непривязанный, относящийся к ненадежно-дистанцированному типу привязанности) положительно взаимосвязан почти со всеми шкалами, оценивающими психопатологию и посттравматическую симптоматику. Описание данного прототипа имеет сходство с характеристиками психопатической (антисоциальной) личности. Весьма вероятно, что индивиды с наиболее выраженным прототипом 7 имеют наименее адаптивную "рабочую модель привязанности", характеризующуюся крайне низкой способностью создавать близкие межличностные отношения и, следовательно, антисоциальными тенденциями. Этот прототип выглядит также наиболее неблагополучным в
стр. 95
плане посттравматической симптоматики: "рабочая модель привязанности", игнорирующая эмоциональные связи с людьми, по-видимому, наиболее уязвима к психотравмирующим воздействиям. Это наблюдение согласуется с нашими представлениями (а также с представлениями Дж. Боулби) о том, что блокирование потребности в привязанности препятствует стабильному функционированию психики, снижает способность к выживанию, фрустрационную толерантность и в конечном итоге ведет к психопатологизации индивида.
Второе место по количеству значимых положительных корреляций с психопатологией занимает прототип 2 (сверхзависимый, относящийся к ненадежно-тревожной привязанности). Он является своего рода "антиподом" эмоционально-непривязанного прототипа. Сверхвовлеченность в близкие отношения влечет ослабление "Я", зависимость, неспособность принимать самостоятельные решения, что, в свою очередь, порождает повышенную тревожность, страх быть покинутым, навязчивые мысли и т.п. При этом положительные взаимосвязи этого прототипа с посттравматикой не достигают значимого уровня (за исключением симптомов избегания) - видимо, индивиды с ведущим сверхзависимым прототипом в определенной степени способны к совладанию с психотравмирующими обстоятельствами за счет "цепляния" за значимых других.
У прототипа привязанности, характерного для выстраивающих нестабильные отношения индивидов, имеются положительные, но незначимые взаимосвязи с психопатологией и посттравматическими симптомами, за исключением показателей депрессии. Повышенная склонность к депрессии у индивидов с выраженным прототипом 3 может объясняться тем, что вследствие амбивалентности их отношений с людьми они часто испытывают отвержение со стороны других. При этом такие индивиды, как уже говорилось, испытывают повышенную потребность в любви и поддержке близких.
Прототип 4 (обсессивно-заботливый), являющийся разновидностью ненадежно- тревожного типа привязанности, не имеет взаимосвязей с психопатологическими симптомами, но положительно коррелирует с посттравматикой. Вероятно, это объясняется низкой способностью индивидов с выраженным обсессивно-заботливым прототипом воспринимать собственную потребность в получении заботы от других людей и соответствующим поведением, исключающим возможность обращения за помощью даже в кризисной ситуации.
В целом, прототипы, относящиеся к ненадежно-тревожному типу привязанности, демонстрируют согласованность корреляционных зависимостей: все достоверные корреляции положительны.
Корреляции прототипов 5, 6 и 7, составляющих ненадежно-дистанцированный тип привязанности, с оценками посттравматической симптоматики весьма противоречивы: если прототип 6 (чрезмерно стремящийся к автономии) и прототип 7 (эмоционально-непривязанный), положительно связаны со шкалами IOES-R, то для прототипа 5 (обсессивно-самодостаточный) обнаружена отрицательная корреляция со шкалой "Избегание" по IOES-R. Та же противоречивость наблюдается и в отношении корреляций с параметрами общей психопатологической симптоматики по SCL-90-R: прототип 7 связан почти со всеми шкалами достоверно положительно, а для прототипа 5 найдены достоверные отрицательные корреляции по шкале "Тревожность". По- видимому, это можно объяснить тем, что прототип 5 представляет собой в целом более стрессоустойчивую структуру благодаря своей связи с таким важным фактором психической стабилизации, как С ("сила Эго") по Кеттелу. Получается, что в рамках ненадежно-дистанцированного типа привязанности могут функционировать различные поведенческие стереотипы, объединенные общей тенденцией к избеганию эмоциональной близости и к так называемой "псевдоавтономии". Полученные результаты показывают, что по параметрам психопатологии и посттравматики обсессивно-самодостаточный прототип выглядит даже успешнее, чем надежный. Здесь следует отметить, что первоначально, когда М. Эйнсворт наблюдала за поведением младенцев в "ситуации чужого", тех из них, кто вел себя совершенно независимо в отсутствие матери и никак не реагировал на ее возвращение, она охарактеризовала как имеющих надежный тип привязанности. Позже Эйнсворт пересмотрела свою классификацию и отнесла детей с таким поведением к избегающему типу: оказалось, что внешнее спокойное поведение младенцев сопровождалось сильным физиологическим дистрессом. В связи с этим можно предположить, что испытуемые с выраженным обсессивно-самодостаточным прототипом либо склонны к диссимуляции (преуменьшению имеющихся симптомов), либо реакция на стресс у них проявляется сильнее на физиологическом, чем на психологическом уровне.
Таким образом, в целом результаты свидетельствуют о том, что ненадежные типы привязанности - ненадежно-тревожный и ненадежно-дистанцированный - взаимосвязаны со степенью выраженности посттравматических симптомов, в то время как надежный тип привязанности не имеет корреляций с психопатологической симптоматикой. Тем самым гипотеза исследования получает свое эмпирическое подтверждение. Анализ психопатологической симптоматики наших испытуемых показал, что наиболее неблагоприятными являются индивиды, относящиеся к эмоционально-
стр. 96
непривязанному (ненадежно-дистанцированному) и сверхзависимому (ненадежно-тревожному) прототипам привязанности. Посттравматические реакции наиболее выражены у людей с эмоционально-непривязанным и выстраивающим нестабильные отношения прототипами привязанности.
ВЫВОДЫ
1. Проведена апробация "Интервью о привязанностях для взрослых" с применением для анализа "Метода прототипов". Результаты корреляционного анализа данных интервью и шкал личностных опросников подтверждают содержательную валидность метода и экспертных оценок.
2. Модель привязанности, сформированная в результате взаимодействия индивида со значимыми взрослыми в детстве, взаимосвязана с интенсивностью психопатологических симптомов. Индивиды, демонстрирующие выраженные паттерны надежной привязанности, имеют меньше психопатологических симптомов, чем те из них, у кого сформированы ненадежные стратегии привязанности.
3. Реакции на травмирующие события зависят от "рабочей модели привязанности": индивиды с выраженными паттернами ненадежно-тревожного и ненадежно-дистанцированного типов привязанности характеризуются большей интенсивностью посттравматических симптомов, чем относящиеся к надежному типу привязанности.
4. Наиболее неблагоприятным с точки зрения выраженности психопатологических (в том числе посттравматических) симптомов является эмоционально-непривязанный прототип, характеризующийся очень низкой способностью создавать значимые близкие отношения.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Березин Ф. Б., Мирошников М. П., Соколова Е. Д. Методика многостороннего исследования личности (структура, основы интерпретации, некоторые области применения). М.: Фолиум, 1994.
2. Калмыкова Е. С., Падун М. Л. Ранняя привязанность и ее влияние на устойчивость к психической травме: постановка проблемы // Психол. журн. 2002. Т. 23. N 5.
3. Многофакторный личностный опросник Р. Кеттела: практическое руководство //Сост. А. В. Батаршев. Таллинн: Центр информационных и социальных технологий "Регалис", 2000
4. Практикум по психологии посттравматического стресса / Под ред. Н. В. Тарабриной. СПб.: Питер, 2001.
5. Тарабрина Н. В., Агарков В. А., Соловьева П. В. Изучение признаков посттравматического стресса у студентов: Материалы IV научно-практической конференции "Посттравматический и поствоенный стресс. Проблемы реабилитации и социальной адаптации участников чрезвычайных ситуаций: междисциплинарный подход". Пермь, 1999.
6. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М.: Прогресс, 1996.
7. Agarkov V. A., Tarabrina, N. V., Lasko N. B. Relationship between peritraumatic dissociation and severity of the longterm psychopathology // Proceeding for the annual meeting of the International Society for Traumatic Stress Studies. Montreal, Quebec, Canada, 1997.
8. Grice P. Logic and conversation // Syntax and semantics: V. 3. Speech acts (p. 41 - 58) / Eds. P. Cole, J. L. Moran. N.Y.: Academic Press, 1975.
9. Meichenbaum D. A clinical handbook // Practical therapist manual for assessing and treating adults with Post-Traumatic Stress Disorder (PTSD). Waterloo, Ontario, Canada: Institute Press, 1994.
10. Mein M., Goldwin N. Adult attachment interview scoring and classification manual. Unpublished manuscript. University of Carolina, 1994.
11. Strauss В., Lobo-Drost A. Erwachsenen-Bindungsproto-typen-Rating (EBPR). Manuscript. Jena/Hamburg, 1999.
12. Tarabrina N. V., Lasko N. B., Agarkov V. A. The Russian version of the DES: The pilot study: Presented at the annual meeting of the International Society for Traumatic Stress Studies. Montreal, Quebec, Canada, 1997.
INTERRELATION OF ATTACHMENT TYPE AND SYMPTOMS OF POSTTRAUMATIC STRESS (2 nd ARTICLE)
E. S. Kalmykova*, S. A. Komissarova**, M. A. Padun***, V. A. Agarkov****
*Cand. sci. (psychology), sen. res. ass., laboratory of psychology of posttraumatic stress and psychotherapy, IP RAS, Moscow
** Psychologist, State clinical hospital N 20, Moscow
*** Postgraduate, Institute of psychology, State University of Humanities, Moscow
****Res. ass., laboratory of psychology of posttraumatic stress and psychotherapy, IP RAS, Moscow
The results of empirical research of interrelation of attachment type and intensity of posttraumatic symptoms are presented. The hypothesis was advanced that degree of safe types of attachment to significant relatives has negative correlation with posttraumatic psychopathology while domination of unsafe types has positive correlation with posttraumatic symptoms. For subjects examination (Ss - patients of surgical department) there were used the battery of methods to diagnose the symptoms of posttraumatic stress disorder (PTSD), personal questionnaires MMPI and 16PF and "Adult attachment interview". The data obtained argue in favour of authors model of posttraumatic symptoms development presented in previous publications.
Key words: "Adult attachment interview", safe attachment, unsafe attachment, prototypes of attachment, post-traumatic symptoms.
стр. 97
ДИСКУССИИ. ЧУВСТВЕННОЕ И ВНЕЧУВСТВЕННОЕ В ПРЕДМЕТЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ: ПОДХОД Л. С. ВЫГОТСКОГО
Автор: С. М. Морозов
(c) 2002 г. С. М. Морозов
Заместитель генерального директора издательства "Смысл", Москва
Анализируется соотношение категорий "поведение" и "сознание" на первом этапе развития теории Л. С. Выготского. Предлагается рассматривать построение им предмета исследования (одухотворенное поведение) на базе категории "органическая система".
Ключевые слова: предмет исследования; поведение; сознание; естественнонаучная психология; органическая система; одухотворенное поведение.
Имея конец пути, можно легче всего понять и весь путь в целом, и смысл отдельных этапов.
Л. С. Выготский
В конце XIX столетия наука подошла к рубежу, за которым начиналось "исчезновение бытия". Аналитическая метода расчленила живое целое на мельчайшие атомы, изгнав из науки самое жизнь. Л. С. Выготский писал: "Сложные образования и процессы разлагались при этом на составные элементы и переставали существовать как целые, как структуры. Они сводились к процессам более элементарного порядка, занимающим подчиненное положение и выполняющим определенную функцию по отношению к целому, в состав которого они входят. Как организм, разложенный на составные элементы, обнаруживает свой состав, но уже не обнаруживает специфически органических свойств и закономерностей, так и эти сложные и целостные психические образования теряли свое основное качество, переставали быть самими собой при сведении их к процессам более элементарного порядка" [14, с. 7].
Итогом всепроникающего эмпиризма стал известный кризис (или "схизис" [8]), охвативший психологическую науку. Философы заговорили о необходимости преодолеть парадигму интеллектуализма, возвратиться к "жизни духа": "Высшей судебной инстанцией в делах познания не может и не должна быть инстанция рационалистическая и интеллектуалистическая, а лишь полная и целостная жизнь духа" [5, с. 28]. Впрочем, кризисные явления стали проявляться и в традиционных естественных науках. Проблема разведения фенотипических и каузальных понятий (Левин) нашла свое проявление в возникновении генетики и квантовой физики. Но у физиков и биологов чувственно-воспринимаемый предмет исследования как был, так и остался таковым. Лишь у психологов такого предмета как не было, так и нет до сегодняшнего дня. Многие же считают, что обладать таким предметом - дело чести для "настоящей" науки.
Такое же мнение бытовало в начале прошлого века, когда Выготский заявил: психология смешивает бытие и явление. Снова и снова воспроизводит он цитату из Маркса: "Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня" [30, с. 384; см. также 12, с. 141, с. 413; 13, с. 223; 14, с. 98; 15, с. 154; 16, с. 73]. Изучая явление, многочисленные психологические школы считают его предметом своего исследования, в то время как предмет психологии на самом деле лишь феноменологически дан нам в нашем сознании. В отличие от других естественных наук, предмет психологии не дан в чувственном восприятии. Психология лишь на основании "кажимости" должна делать выводы о бытии. Поэтому она в принципе не может быть эмпирической наукой (т.е. изучающей чувственно данные объекты). Необходима особая теоретическая психология, которая только и может быть общей психологией, построенной на базе диалектического материализма, - психология способна быть только диалектической.
А. Н. Леонтьев рассказывал своим студентам, что Выготский предпочитал говорить не о психических, а о психологических процессах, "не торопясь членить психическое и непсихическое" [28, с. 39]. В этой "неторопливости" Выготского видится проявление принципиальной позиции авто-
стр. 106
ра культурно-исторической теории 1 : психика и поведение составляют единое целое.
МЕТОДОЛОГИЯ ВЫГОТСКОГО ИЗЛОЖЕНА ИМ В "ИСТОРИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО КРИЗИСА"
Для того чтобы понять принципы построения Выготским предмета своего исследования, мы должны, прежде всего, принять во внимание общую методологическую направленность исследований автора культурно- исторической теории. Установка на создание общей психологической системы ярко проявлялась как в собственно методологических, так и в теоретико-экспериментальных его работах. Все его труды методологичны по своему духу. В то же время, есть одна работа, представляющая собой методологический труд per se. Это - "Исторический смысл психологического кризиса". Все последующие работы Выготского также содержат в себе мощный методологический заряд: "Кто рассматривает факты, неизбежно рассматривает их в свете той или иной теории", - писал Выготский [13, с. 26]. Но там методология как бы отодвигается автором на второй план, превращается в сцену, на которой действуют эмпирические факты, эмпирика выступает как средство, опосредующее методологическую цель.
Почему же Выготский после "Исторического смысла..." никогда больше не возвращался к попыткам "прописать" свою методологию? Ответы на этот вопрос могут быть разными. Один из них: Выготский ушел от заигрываний с бихевиоризмом, но свою методологию не создал, не завершил, не успел... Отчего же тогда современные исследователи творчества Выготского успешно находят такую методологию? Можно, вслед за некоторыми исследователями творчества Выготского, заявить, что он сам не понимал значения своих работ, не осознавал их методологической мощи.
Возможно предложить еще один ответ: Выготский не возвращался после "Исторического смысла психологического кризиса" к чисто методологическим исследованиям просто потому, что методология у него уже имелась, вполне его устраивала и была изложена в названной работе. Основу же этой методологии составило учение о предмете естественнонаучной психологии.
Немаловажным в свете сказанного представляется тот факт, что свой "Исторический смысл..." Выготский писал, будучи приговоренным к смерти: "ему было отпущено врачами всего несколько месяцев жизни, так как состояние его считалось безнадежным, и он это знал!" [11, с. 199]. А. Р. Лурия вспоминал: "Л. С. Выготский написал эту работу в трагической ситуации: он был болен туберкулезом, врачи говорили, что ему осталось 3 - 4 месяца жизни, его поместили в санаторий... И тут он начал судорожно писать, чтобы оставить после себя какой-то основной труд" (цит. по [11, с. 200]). Эта работа стоит особняком в творчестве автора культурно-исторической теории. Перед лицом смерти Лев Семенович создает методологический труд такой силы, что и по сей день его имплицитное содержание остается не до конца исчерпано психологией и психологами.
ТЕОРИЯ Л. С. ВЫГОТСКОГО И ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Начало прошлого столетия - время бурных перемен в жизни людей и в науке. В естествознании потрясает основы теория относительности. Переворачиваются представления людей о мире, в котором они живут. Труднее всего для человека изменить мнение о самом себе. Психология в эти годы все еще занимается разрешением споров между последователями В. Вундта и приверженцами Вюрцбургской школы, хотя и они отходят на второй план перед натиском бихевиористов, гештальтистов, модных психоаналитиков...
Концепция, созданная Выготским на первом этапе его психологической деятельности, в качестве своего основания имеет критический анализ рефлексологии. Он утверждает, что цели и средства рефлексологии не соответствуют друг другу. Цель, которую представители рефлексологии ставят перед собой - изучение сложных форм поведения человека, - не может быть достигнута посредством исследования простейших форм поведения, которое только и возможно в пределах рефлексологического методического аппарата. Перенос выводов, к которым приходят рефлексологи на основании поведения животных, на по-
1 Термин "культурно-историческая теория Л. С. Выготского" приобрел с годами устойчивый характер. Однако, имеется ряд аргументов, заставляющих терминологически отграничить теорию эту от иных культурно-психологических подходов современной психологии. Теория и методология Выготского, на наш взгляд, существенно отличаются от всего, сделанного до и после него. Иногда исследовательская программа, осуществлявшаяся им и его единомышленниками в 1926 - 28 гг. [26], воспринимается как главное достижение Выготского и его научной школы. Кроме того, в современной российской психологии усилиями прежде всего А. Г. Асмолова [2, 3] и В. П. Зинченко [20 - 22] формируется культурно-историческая психология, которая, безусловно, базируясь на идеях Выготского, содержательно выходит далеко за пределы созданных им теоретических конструкций. Наконец, в современной европейской и североамериканской психологии существует культурно- историческая школа, некоторые положения которой отличаются от принципиальных представлений Выготского [19, с. 21 - 23]. Поэтому в данной статье мы предпочитаем употреблять термин "психологическая система Выготского", используя понятие "культурно-историческая теория" в качестве синонима, утрачивающего жесткую связь с анализируемыми нами теоретическими построениями.
стр. 107
ведение человека без учета его специфики вызывает целый ряд отрицательных последствий. Главное из них - понятие "рефлекс" становится абстракцией, в своей всеохватывающей всеобщности ничего не объясняющей. Поэтому рефлексология превращается в декларативную и схематичную науку. По мнению Выготского, рефлексология подошла к поворотному пункту в своем развитии, когда противоречие между старыми средствами и новыми целями должно было вызвать коренные изменения в содержании этой науки.
Бихевиоризм, направивший всю свою энергию на изучение поведенческих реакций, оставил без внимания внутреннюю жизнь человека, отрицая, по существу, не только интимно-личностные, эмоциональные аспекты психики, но и закономерности процесса познания. Впрочем, концепции поведенческого подхода имели довольно сильные отличия "в России, где в условиях нараставшего революционного движения на передний план выступала защита достоинства и независимости человеческой личности, и в Соединенных Штатах, где доминировал утилитарный, прагматический подход к человеку" [38, с. 177], обусловленный запросами быстро развивавшейся экономики. Особенно резко это проявилось во взглядах на роль сознания. Классический бихевиоризм отверг постулат о том, что психолог - это исследователь сознания, как чего-то внутреннего, выступающего в виде субъективных образов. Утверждалось, что поведение человека может стать объектом точной науки лишь после отказа от сознания и других "менталистских" понятий. В отличие от американского бихевиоризма, в работах русских ученых (Сеченов, Павлов, Бехтерев) всегда подчеркивалось отличие исследования поведения от основных задач психологии. В. М. Бехтерев, пытавшийся, как известно, распространить законы механики на общество, писал: "По крайней мере нет основания признавать, что в проявлениях психической сферы дело обошлось бы без присутствия субъективного... Мы не можем вообще согласиться с мнением, что сознание является простым эпифеноменом материальных процессов. В природе нет ничего лишнего, и субъективный мир не есть только ненужная величина или бесплодное качество в общей нервно-психической работе" [7, с. 17]. И. П. Павлов, отмечал огромное значение психологии: "Мы - проще, чем психологи, мы строим фундамент высшей нервной деятельности, а они строят высшую надстройку... Ведь психологическое знание и исследование поставлено чрезвычайно трудно, оно имеет дело со страшно сложным материалом... Ведь в психологии речь идет о сознательных явлениях, а мы отлично знаем, до какой степени душевная, психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного." [32, с. 105].
В марксистской психологии существовало утверждение, в соответствии с которым Выготский в своей психологической теории некритически воспроизводит основные принципы бихевиоризма. Это утверждение нуждается в уточнении. На наш взгляд, полный отрыв психологии от теоретических принципов бихевиоризма может породить теоретико-методологический разрыв между исследованием человека, его личности и деятельности, с одной стороны, и "генетических" истоков личности, сознания и деятельности человека, с другой. Ведь единица анализа, выделенная бихевиористами (S-R), выражает реальный механизм взаимодействия как животных, так и человека с внешней средой. Другое дело, что применительно к человеку этот принцип утрачивает свою объяснительную силу.
Вряд ли есть исследователи, которые могли бы всерьез отрицать принцип взаимодействия человека и окружающего его мира. Вспомним хотя бы слова С. Л. Рубинштейна, утверждавшего: "Все можно действительно подвести под общее понятие рефлекса, рефлекторно-сочетательной деятельности, но в этом подведении под такое абстрактное общее понятие утрачиваются специфические определения различных функций, которые они имеют и определяются в своем специфическом отличии от других" [34, с. 371]. Дело как раз в том, что принцип S-R специфичен для живых организмов лишь до определенного уровня. Именно поэтому следует с осторожностью подходить к интерпретации таких, например, высказываний Выготского: "Всякий культурный прием поведения, даже самый сложный, может быть всегда полностью и без всякого остатка разложен на составляющие его естественные нервно-психические процессы, как работа всякой машины может быть в конечном счете сведена к известной системе физико-химических процессов" [17, с. 8]. Обратим внимание: не о разборке машины на отдельные детали (элементы) говорит Выготский, а о выделении схемы, принципа, закона, лежащего в основании работы целого. Физико-химические процессы, разумеется, применимы к значительно более широкому классу явлений, чем "машины". Одновременно не эти всеобщие законы определяют сущность того объекта, который рассматривается в данном примере (машина).
Именно такой общей схемой является рефлекс. В современной Выготскому советской психологии рефлекс служил спасительным средством: по мнению поведенческой психологии, именно рефлекс, как единица, отражающая основные качества биологического организма, может служить противовесом элементаристскому принципу, к концу XIX в. вызывавшему всеобщее отторжение. Однако, физико-химические процессы, дающие адекватные объяснения объектам неживой природы, не могут сделать что-либо по-
стр. 108
добное в отношении живых организмов. Аналогично, рефлекс, ставший адекватным объяснительным принципом в физиологии, не мог объяснить поведение человека.
При дальнейшем усложнении организации поведения стимульно-реактивный принцип утрачивает функцию существенного признака. Однако и на уровне человека он продолжает играть определенную роль. Человек несомненно подвергается воздействиям со стороны внешних раздражителей и реагирует на них. Но такие "стимулы", "реакции", "рефлексы" принципиально отличаются от аналогичных процессов у животных. На смену принципу стимульности, как подметил А. Г. Асмолов [1], приходит принцип предметности. Если мы вспомним, что основным методологическим принципом для Выготского является диалектика, то безусловно должны придти к выводу: принцип стимульности не исчезает, он снимается принципом предметности. Стимульность, выражаясь словами Выготского, "схоронена" в предметности. Культурное развитие - это "развитие особого типа, обладающее своими особыми закономерностями" [17, с. 11]. Выявить специфику такого качественно нового поведения человека - в этом видит Выготский цель психологии.
Бихевиористскую концепцию можно рассматривать как предельную форму теории Л. С. Выготского, если воспользоваться принципом соответствия, сформулированным Н. Бором. Суть этого принципа состоит в том, что теории, справедливость которых установлена для той или иной области, с появлением более общих теорий не устраняются как нечто ложное, но сохраняют свое значение для прежней области как предельная форма и частный случай новых теорий. Если воспользоваться термином самого Бора, то можно сказать, что идея бихевиоризма это - "глубокая идея" или "большая истина". Бор писал: "Существует тривиальная истина и большая истина. Противоречащее тривиальной истине, несомненно является ложным. Противоречащее же большой истине является также истинным" (цит. по [29, с. 48]). По словам современного исследователя, "отрицание, содержащееся в глубокой идее, несет в себе положительное утверждение, которое само может оказаться глубокой истиной. Согласно своеобразной симметрии, свойственной природе глубоких идей, если отрицание первоначальной идеи приводит к глубокой истине, но с еще большей уверенностью, чем прежде, можно утверждать, что первоначальная идея также глубоко истинна. Отрицание в этом случае становится средством выявления глубинности предшествующих идей, позволяя обнаружить в них ранее не замечавшиеся пласты смысла" [31, с. 94].
Выготский подчеркивает, что основной источник кризиса рефлексологии заключается в игнорировании ее представителями проблемы сознания. Рефлексология не отрицала наличия сознания, но и не принимала его в качестве своего предмета. Фактически это вело к эпифеноменализму в трактовке сознания и, в конечном итоге, к невозможности его научного объяснения. Рефлексология (так же как и американский бихевиоризм) оставалась наукой о поведении высших млекопитающих, в то время как задача науки о поведении человека заключалась в объяснении поведения средствами марксистской методологии, ассимиляция которой являлась актуальной задачей психологии. Но объяснить поведение человека, с точки зрения Выготского, значит объяснить его сознание, поскольку именно сознание является тем отличительным признаком, который выражает специфику поведения человека. Идея сознания как отличительного признака поведения человека становится исходным принципом позитивной части концепции Выготского, созданной им на первом этапе развития его теории.
ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ ТАК ЖЕ НЕЗАВИСИМ ОТ СОЗНАНИЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ, КАК И ПРЕДМЕТЫ ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК
По мнению одного из исследователей творчества Выготского, пафос его теории - в отрицании "естественнонаучной парадигмы" [33]. Высказывания же самого Выготского не оставляют сомнений в том, что общая идея его психологической системы - в необходимости создания естественнонаучной психологии. Думается, подобная противоречивость явилась следствием введения А. А. Пузыреем иного, чем у Выготского, критерия естественнонаучности. По мнению Пузырея, таким критерием является независимость объекта от ситуации его исследования. Принимая свой тезис, автор, разумеется "доказывает" "неестественность" теории Выготского. Действительно, сегодня у психологов почти не вызывает сомнения тот факт, что предмет их исследования не может оставаться вне влияния ситуации исследования. Имеется множество примеров такого "вне-экспериментального" воздействия. Но при чем же здесь убежденность Выготского в необходимости создания естественнонаучной психологии, этот raison d'etre его психологической системы? Ведь сам Выготский, одновременно отрицавший идеи бихевиористов, считавших естественнонаучной такую психологию, которая позволяет предсказывать и управлять актами поведения [36], и гештальтпсихологов, стремившихся к созданию естественнонаучной метатеории наподобие математики [10], - сам он видел научный смысл психологии именно в естественности ее предмета.
стр. 109
"Заслуга Л. С. Выготского состоит прежде всего в том, что он впервые в советской психологии начал систематическую и детальную разработку важнейшей проблемы соотношения социального и биологического (органического) в психическом развитии человека, проблемы общественно- исторической обусловленности человеческой психики." [7, с. 6]. Эта оценка, данная в контексте критического разбора культурно-исторической теории, точно отражает одно из центральных звеньев концепции Выготского. Системообразующим ее фактором служит узел, связывающий несколько линий исследования. Вопросы педагогической психологии и патопсихологии, проблемы интериоризации, опосредованности, развития и многие другие из числа находившихся в центре внимания Выготского могут быть адекватно поняты в его интерпретации, только тогда, когда мы будем помнить о роли, которую играет в его системе взглядов принцип социальной обусловленности психики человека.
"Марксистская психология может быть только естественной наукой", - пишет Выготский [ 12, с. 417], но тут же добавляет, что такое определение следует отличать от понятия "биологическая наука". Понятие "естественность" не совпадает у Выготского с понятием "биологичность": все биологическое естественно, но не все естественное биологично. Очевидно, смысл этого замечания для Выготского состоял в отмежевании как от интроспекционистских, так и бихевиористских толкований предмета: предмет марксистской психологии в отличие от интроспекционизма естественен, но в отличие от бихевиоризма не биологичен. Биологическое, конечно, участвует в развитии высших психических функций, но постольку, поскольку и социальное участвует в органическом развитии ребенка [17, с. 11].
Понятие предмета естественной науки у Выготского является чрезвычайно широким, фактически совпадающим с понятием материальности. Цитируя слова В. И. Ленина: "Единственное "свойство" материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство " быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания" [25, с. 275], - Выготский подчеркивает, что в данном определении выражен "в сущности принцип реализма" [12, с. 413].
Для Выготского естественно все, что реально существует. Наука о субъективном имеет не меньшее право на существование, чем математика или биология, поскольку предмет психологии в такой же степени независим от сознания исследователя, как и физические объекты.
ПСИХОЛОГИЯ ДОЛЖНА ОБЪЯСНЯТЬ СВОЙ ПРЕДМЕТ, А НЕ ЯВЛЕНИЯ СОЗНАНИЯ
Однако, сама по себе реальность познаваемого еще не является, по мнению Выготского, критерием научности. Для него суть психологии как науки, прежде всего, в возможности объяснения: "Для психологии как знания есть два пути: или путь науки, тогда она должна уметь объяснять; или знание об отрывочных видениях, тогда она невозможна как наука" [12, с. 414], - причем "объяснять - значит устанавливать связь между одним фактом или группой фактов и другой группой. Объяснять - значит для науки - причинно объяснять" [12, с. 300].
Во времена Выготского в психологии доминировали два подхода к проблеме причинного объяснения: психологический детерминизм В. Вундта и механический детерминизм, главной формой которого выступал бихевиоризм. В обоих случаях сознание трактовалось как ряд феноменов, которые либо должны объясняться из самих себя, либо вообще не должны рассматриваться как предмет науки. В итоге сознание приобретало статус неестественного явления, т.е. такого, в основании функционирования которого лежат законы, принципиально отличные от законов, управляющих функционированием естественных объектов.
Эмпирическая психология начала XX в., которую Выготский рассматривал как альтернативу марксистской психологии, фактически ограничивалась этапом обобщения явлений. Но "истинная задача анализа во всякой науке есть ... вскрытие реальных каузально-динамических связей, лежащих в основе каких- нибудь явлений" [14, с. 96]. Поэтому "нас должен интересовать ... не готовый результат, не итог, или продукт развития, а самый процесс возникновения или установления высшей формы, охваченной в живом виде" [14, с. 100], поскольку "явление определяется не на основе его внешнего вида, но на основе его реального происхождения" [14, с. 97].
Таким образом, реальность, по Выготскому, не сводится к возможностям чувственного восприятия. Реален не являющийся (т.е. чувственно воспринимаемый) объект, а объект в своем становлении (развитии), подчиняющийся закономерным причинным связям. Истинная реальность может находиться вне пределов чувственного восприятия. То, что мы воспринимаем (видим, слышим, ощущаем) - лишь "отрывочные видения", явление нам реальности.
стр. 110
ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ - ОРГАНИЧЕСКАЯ СИСТЕМА
Разумеется, разведение понятий "естественное" и "биологическое" еще не давало возможности указать признаки, характерные для предмета психологии как естественной науки. Уточнение Выготским толкования предмета психологии дает сопоставление этого понимания с понятием "органическая система", употреблявшимся Марксом. Раскрывая свое понимание естественнонаучности, Выготский подчеркивает: "В этом смысле Маркс, по его словам, изучает процесс развития экономических формаций как естественноисторический процесс" [12, с. 418]. Отсюда мы можем сделать вывод об аналогичности понимания предмета исследования Выготским тому содержанию, которое вкладывал Маркс в понимание предмета своего исследования.
Сошлемся на исследования советских философов, изучавших понятие "органическая система" в контексте анализа категорий марксистской философии. Так, Б. Грушин определяет органическую систему как "сложный развивающийся объект" [18, с. 238]. Э. В. Ильенков отметил, что необходимые предпосылки и условия возникновения органической системы "сохраняются на всем протяжении ее истории... И, наоборот, каждое действительно необходимое следствие существования данной системы необходимо же превращается в условие его дальнейшего развития... И поскольку данная конкретная органическая система действительно превратила условия своего возникновения в следствия, в продукты своего самодвижения, она и превращается в относительно самостоятельную форму развития" [23, с. 244]. "Выступает ли определенная закономерность на первоначальных этапах развития предмета или на стадии его неполной зрелости, все равно она есть закон исторически определенной и в этом смысле самодовлеющей органической системы", -уточняет М. Туровский [35, с. 245]. Наконец, В. П. Кузьмин показал, что понятием "органическая система" автор "Капитала" обозначал такие системы, в основании которых "лежит некий определенный тип жизнедеятельности или способ существования, составляющий материальный базис данной системы" [24, с. 116].
Таким образом, можно сделать вывод: для Выготского естественность предмета исследования означает подчиненность этого предмета общим законам, в числе которых - сложность, способность к саморазвитию, наличие материального (т.е. реального) базиса. У Выготского предмет психологии как органическая система, аналогичен предмету экономики. А если мы обратимся к "Историческому смыслу психологического кризиса" и рассуждениям Выготского, посвященным развитию науки [12], - то и там увидим аналогичные
признаки предмета исследования: на этот раз - науковедения. Независимо от того, является ли изучаемое явление предметом общественной или естественной науки (в традиционном понимания "естественности"), для Выготского такой предмет всегда является естественным - он способен к саморазвитию и обладает реальным базисом ("способом жизнедеятельности").
ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ - ОДУХОТВОРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ
На наш взгляд, именно понятие "поведение" в смысле, который подразумевается Выготским, представляет собой обозначение им органической системы, являющейся предметом его исследования. Он неоднократно подчеркивал, что исследует поведение человека. Правда, эксплицитные определения поведения как предмета психологии даются автором культурно-исторической теории лишь на первом этапе развития его психологической системы, реже встречаются на втором и отсутствуют в текстах, раскрывающих содержание теории речевого мышления. В своих ранних работах Выготский прямо говорит о том, что именно поведение является предметом психологии [12, с. 57, 70]. Так же определенно он называет предмет своего исследования в теории развития высших психических функций, когда утверждает, что понятия "развитие высших психических функций" и "культурное развитие поведения" тождественны [14, с. 14], а также, что "развитие высших психических функций составляет одну из важнейших сторон культурного развития поведения" [14, с. 29].
Выготский приступил к созданию своей теории в то время, когда понятие "поведение" обозначало "все, что называют этим именем в сравнительной психологии" [37, с. 18]. Поведение в бихевиористском толковании не только не включало в себя, но отрицало признак осознанности. В основе толкования сознания в старой психологии лежало признание "коренного различия психики от физической природы" [12, с. 410]. С точки же зрения самого Выготского, "психика является частью самой природы. Как и вся остальная природа, она ... возникла в процессе развития" [12, с. 137].
Пожалуй, автор культурно-исторической теории и сам осознавал узость своей "поведенческой" терминологии, пытаясь понять "чем же отличается этот рефлекс от того" [12, с. 82]. Сознание в теории Выготского выступает как внутренний "момент" поведения. Поэтому оно не имеет своего "особого" бытия. Не существует отдельно сознание и отдельно поведение. Есть только поведение как предмет диалектической психологии, т.е, как "органическая система", в основании которой лежит процесс взаимодействия человека с
стр. 111
окружающим его миром. По Выготскому, бытие сознания следует искать в поведении человека. В этом отличие изучения Выготским "бытийного слоя сознания" [9] от интроспекционизма, абсолютизировавшего рефлексивный слой сознания, и бихевиоризма, вообще отказывавшего сознанию в бытийности. Сознание в теории Выготского мы можем считать превращенной формой органической системы, т.е. явлением, не совпадающим с органической системой как со своей сущностью, но тем не менее указывающим на нее.
Конечно, можно заниматься и сознанием самим по себе, но это прерогатива гносеологии, где "кажимость есть" [12, с. 415]. В пределах же конкретно- психологического исследования сознание -только атрибут (движения) материи, мыслящего тела (Спиноза). Поэтому предметом такой "частной" психологии может быть только поведение, но не в бихевиористском его толковании, как явление, а как процесс взаимодействия человека с окружающей его действительностью, приобретший в ходе естественно-исторического развития особое свойство - осознанность.
Перед нами возникает проблема: мы должны развести бихевиористское толкование понятия "поведение" и его толкование в теории Выготского. Поведение у Выготского - это внечувственная органическая система, данная субъекту в его превращенной форме - в сознании. Нужен новый термин. Его нет у Выготского. Но он необходим. Может быть, "осознанное поведение", или "одухотворенное поведение", или "деятельность". В контексте данной статьи у нас нет возможности, да и не представляется необходимым вдаваться в проблемы терминологии. Главное - зафиксировать факт содержательного различия двух подходов к изучению поведения.
НАДО ИЗУЧАТЬ СОЗНАНИЕ, ЧТОБЫ ПОЗНАТЬ ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ
Сложность исследования психики заключается в неуловимости самого этого феномена. Любое явление, наблюдаемое исследователем, не может быть обозначено как наблюдение явлений сознания, которое в принципе не имеет своей феноменологии, поскольку не имеет своего, не зависимого от органической системы, бытия. В отличие от физики или биологии, изучающих существующие вне субъекта, но чувственно воспринимаемые объекты, предмет психологии принципиально ненаблюдаем и любое его описание непременно является следствием априорно принимаемых теоретических постулатов и является каузально-динамическим. Иными словами, мы не можем произвести непосредственное описание предмета психологии, но можем этот предмет объяснить.
Для того чтобы анализ психики был осуществлен, требуется выйти за пределы описания в терминах материального субстрата и оперировать исключительно категориями, обозначающими оторванные от материи свойства субстрата. Но этот закономерный и очевидный прием часто приводит к противопоставлению материального и идеального. Чтобы не впасть в ошибку такого противопоставления, необходимо в ходе психологического анализа систематически производить сопоставление двух относительно независимых видов бытия. Данное сопоставление - выражено ли оно эксплицитно или осуществляется только в сознании исследователя - препятствует абсолютизации психики как субстанции.
Современный Выготскому марксизм игнорировал самим же марксизмом постулированную относительность первичности материи по отношению к сознанию. Историческая первичность материи подменялась ее онтологической первичностью. Поскольку формальная интерпретация материалистического подхода к соотношению материального и идеального требует установления между тем и другим абсолютного отношения "первичное - вторичное", то в качестве первичного в данном случае принимается именно то, что предлагает само сознание: в одних случаях таким первичным называется мозг человека (или высшая нервная деятельность), в других - поведение. Но и в первом, и во втором случаях сознание не может не выступать в качестве субстанции, рядоположной материи. Таким образом, вульгарный материализм, по форме отмежевываясь от идеалистических (и дуалистических) концепций, по содержанию смыкается с этими теориями в представлении сознания как субстанции.
Выражая свое понимание проблемы сознания в статьях, посвященных критике поведенческой психологии, Выготский утверждает, что "сознания .., как особого способа бытия не оказывается" [12, с. 98]. Данное толкование направлено против субстанционализации сознания как в традиционной психологии, так и у бихевиоризма. Противопоставление материи и сознания, утверждает Выготский, есть результат смешения гносеологического и онтологического аспектов проблемы: "В гносеологии кажимость есть, и утверждать о ней, что она есть бытие, - ложь. В онтологии кажимости нет вовсе. Или психические феномены существуют, тогда они материальны и объективны, или их нет - тогда их нет и изучать их нельзя. Невозможна никакая наука только о субъективном, о кажимости, о призраках, о том, чего нет... Нельзя сказать: в мире существуют реальные и нереальные вещи - нереальное не существует" [12, с. 415]. Выготский предлагает однозначное решение этой дилеммы: "Субъективное есть кажущееся, а потому его нет" [12, с. 415],
стр. 112
Что же это такое: часть природы, которой нет и изучить о которую неспособна никакая наука? Можно ли дать ответ на этот парадоксальный вопрос? Да, если вспомнить одно слово, которое есть у Выготского, но выпавшее из нашего вопроса. Это слово "только". "Только" о субъективном наука невозможна. Ведь "сознания .., как особого способа бытия не оказывается". "Особого"! А какой же способ бытия есть сознание? Где же его искать, это самое "неособое" бытие?
Отвечая на этот вопрос, Выготский обращается к той "естественнонаучной парадигме", на фоне которой разворачивалась его научная деятельность, вычерпывает из нее концепции, релевантные его теории, и анализирует их, отбирая верные (по крайней мере, с точки зрения самого Выготского) и отбрасывая ложные. Бихевиористы исследовали поведение, но отрицали возможность изучения сознания. Это - тупик. Но есть работы А. Н. Северцова, который показал, что психический процесс вызывает изменение свойств и структуры поведения. Есть "Рефлексы головного мозга" и "Элементы мысли" И. М. Сеченова. "Естественнонаучная парадигма" настойчиво убеждала: психика есть приспособительная реакция, целостно включенная в цепочку жизненных отправлений организма.
С точки зрения Выготского, исследование сознания должно заключаться в следующем. Существуют, с одной стороны, мир вещей и - с другой, реальный субстрат сознания (органическая система). Итогом их взаимодействия является сознание. Сравнивая сознание с зеркальным отражением вещей, Выготский пишет: "Если мы будем знать вещь и законы отражения света, мы всегда объясним, предскажем, по своей воле вызовем, изменим призрак. То же и в психологии... Загадка психики решится ... не путем изучения призраков, а путем изучения двух рядов объективных процессов, из взаимодействия которых возникают призраки как кажущиеся отражения одного в другом" [12, с. 416].
Таким образом, в ходе построения Выготским своей теории предмет исследования утрачивает эмпирическую (в сенсуалистском толковании), очевидную "онтологическую" отграниченность. Соответственно, и рефлекс утрачивает признаки отграниченной, чувственно воспринимаемой области бытия. В этой связи можно привести высказывание А. Бергсона: "Есть только одно средство опровергнуть материализм, а именно: установить, что материя абсолютно такова, какою она кажется. Этим из материи исключалась бы всякая виртуальность, всякая сокрытая сила, а явления духа получили бы независимую реальность" [4, с. 65]. Очевидно, не случайно А. Н. Леонтьев, проводивший исследование опосредованного запоминания под непосредственным руководством Л. С. Выготского, приводит это высказывание на страницах своей книги [27, с. 20] со следующим комментарием: "Говоря о научной несостоятельности чистой эмпирики, мы ... хотим лишь выразить ту мысль, что "познание, желающее брать вещи так, как они есть, впадает в противоречие с самим собой"" [27, с. 29]. Для нас это означает, что не предмет "утрачивает" свою реальную связь с "онтологией" (и объективной реальностью), а, наоборот, "онтология" предмета получает неполное толкование в теоретической системе. Это - указание на необходимость изменения представлений о предметной области исследования.
В пределах гносеологического исследования мир выступает как нечто внешнее по отношению к психике, психика - как средство жизнедеятельности субъекта. Именно к этому явлению можно отнести слова Л. С. Выготского: "Психика построена по типу инструмента, который выбирает, изолирует отдельные черты явлений: глаз, который видел бы все, именно поэтому не видел бы ничего, сознание, которое сознавало бы все, ничего бы не сознавало, и самосознание, если сознавало все, не сознавало бы ничего. Наш опыт заключен между двумя порогами, мы видим лишь маленький отрезок мира; наши чувства дают нам мир в выдержках, извлечениях, важных для нас. Внутри порогов они опять отмечают не все многообразие применений, а переводят их опять через новые пороги. Сознание как бы прыжками следует за природой, с пропусками, пробелами. Психика выбирает устойчивые точки действительности среди всеобщего движения. Она есть островки безопасности в гераклитовом потоке" [12, с. 347]. Однако за пределами гносеологического исследования мы должны рассматривать психику как одну из форм развития мира. Тогда психика теряет свою абсолютную противопоставленность бытию, рассматривается как часть бытия и, таким образом, рассматриваемое (безотносительно к своей функции) приобретает статус "чистого процесса". Здесь и само психическое мы интерпретируем как "гераклитов поток". Это -тот процесс, который лежит в основе "выбора устойчивых точек действительности среди всеобщего движения".
Именно в этом пункте прослеживается отличие концепции Выготского от традиционного естественнонаучного взгляда. С точки зрения традиционного естествознания, предмет исследования - это отграниченная, структурированная, поддающаяся объяснению, имеющая свою историю часть чувственно воспринимаемой реальности, исследование которой позволяет сделать выводы, распространимые на более обширные сферы реальности же. Для Выготского сознание - реальность, необходимая для того, чтобы, изучив ее, сделать выводы о реальности, принципиально
стр. 113
невоспринимаемой органами чувств. В этом коренное отличие теории Выготского от других психологических учений: в пределах конкретно- психологического исследования ("онтологически") нельзя изучать отдельно сознание (как это пытались делать интроспекционисты) и бессмысленно изучать отдельно поведение (как это делали бихевиористы). Только через сознание мы можем познать ту органическую систему, которая является предметом психологического исследования.
Таким образом, в соответствии с концепцией соотношения сознания и поведения, разработанной Выготским на первом этапе его психологической деятельности, сознание выступает как внутренний "момент" поведения человека. В свою очередь, содержание понятия "поведение" в работах Выготского, включающее в качестве своего внутреннего "момента" сознание, явно отличается от того содержания, которое вкладывали в это понятие представители поведенческих направлений. Поведение человека в теории Выготского качественно отличается от поведения в бихевиористском толковании своей осознанностью. Это, если воспользоваться термином К. Маркса, - "органическая система", в основании которой лежит процесс взаимодействия человека с окружающим его миром.
Предложенный Выготским теоретический подход вступает в противоречие с содержанием понятия "поведение" в том его толковании, которое было принято в различных поведенческих психологических концепциях. Поведение в бихевиористском толковании отрицает осознанность. Напротив, у Выготского поведение оказывается осознанным процессом, а это значит, что понятие "поведение" перерастает те границы, которые были поставлены поведенческой психологией.
Фраза, вынесенная в начало этой статьи как эпиграф, - из "Исторического смысла психологического кризиса" Выготского. К сожалению, ее смысл редко относится современными исследователями к психологической системе самого Выготского. Может быть, в противном случае не было бы столь контрастных оценок его творчества: то он в начале был бихевиористом, а в конце стал символистом, то в начале был символистом, а потом - когнитивистом... На наш взгляд, методология Выготского, которую можно понять, только охватив всю его психологическую систему, в то же время, является логическим истоком конкретно-психологических построений Льва Семеновича. Поэтому логичным представляется увидеть в его методологических построениях элементы конкретно-психологических воззрений. А это станет возможно, только если рассматривать отдельные части теоретической конструкции Л. С. Выготского сквозь призму его общего методологического подхода. В настоящей статье была предпринята такая попытка в отношении хронологически первых этапов построения Л. С. Выготским своей психологии.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Асмолов А. Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М., 1996.
2. Асмолов А. Г. Психология личности. М., 2001.
3. Асмолов А. Г. По ту сторону сознания. М., 2002.
4. Бергсон А. Материя и память. СПб., 1911.
5. Бердяев Н. А. Сочинения. М., 1989.
6. Бехтерев В. М. Объективная психология. СПб., 1907.
7. Брушлинский А. В. Культурно-историческая теория мышления. М., 1968.
8. Василюк Ф. Е. Методологический смысл психологического схизиса // Вопросы психологии. 1996. N 6. С. 25 - 40.
9. Велихов Е. П., Зинченко В. П., Лекторский В. А. Сознание: опыт междисциплинарного подхода // Вопросы философии. 1988. N 11. С. 3 - 30.
10. Вертгеймер М. О гештальттеории // История психологии. XX век. Москва-Екатеринбург. 2002. С. 189 - 207.
11. Выгодская Г. Л., Лифанова Т. А. Лев Семенович Выготский. М., 1996.
12. Выготский Л. С. Собр. соч. М., 1982. Т. 1.
13. Выготский Л. С. Собр. Соч. М., 1982. Т. 2.
14. Выготский Л. С. Собр. соч. М., 1983. Т. 3.
15. Выготский Л. С. Собр. соч. М., 1983. Т. 5.
16. Выготский Л. С. Собр. соч. М., 1984. Т. 4.
17. Выготский Л. С. Проблема культурного развития ребенка. // Вестник Московского университета. Психология. 1991. N 4. С. 5 - 18.
18. Грушин Б. Логический метод исследования // Философская энциклопедия. М., 1964. Т. 3. С. 238 - 240.
19. Дорфман Л. Я. Исторические и философские корни научного метода в эмпирической психологии. Екатеринбург, 2001.
20. Зинченко В. П. От классической к органической психологии // Вопросы психологии. 1996. N 5. С. 7 - 20.
21. Зинченко В. П. От классической к органической психологии (окончание) // Вопросы психологии. 1996. N 6. С. 6 - 25.
22. Зинченко В. П. Мысль и слово Густава Шпета. М., 2000.
23. Ильенков Э. Логическое и историческое // Философская энциклопедия. М., 1964. Т. 3. С. 242 - 245.
24. Кузьмин В. П. Принцип системности в теории и методологии К. Маркса. М., 1980.
25. Ленин В. И. Поли. собр. соч., 5-е изд. М., 1961. Т. 18.
26. Леонтьев А. А. Творческий путь Алексея Николаевича Леонтьева // А. Н. Леонтьев и современная психология. М., 1983. С. 6 - 39.
стр. 114
27. Леонтьев А.М. Развитие памяти. М. -Л., 1931.
28. Леонтьев А. М. Лекции по общей психологии. М., 2001.
29. Мак-Гайр У. Дж. Ин и Янь прогресса в социальной психологии: семь принципов // Современная зарубежная социальная психология. М., 1984. С. 32 - 49.
30. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. М., 1963. Т. 25. Ч. П.
31. Овчинников Н. Ф. Отрицание отрицания в развитии научной мысли // Диалектика отрицания отрицания. М., 1983. С. 90 - 98.
32. Павлов И. М. Полн. собр. соч. М. -Л., 1951. Т. 3(1).
33. Пузырей А. А. Культурно-историческая теория Л. С. Выготского и современная психология. М., 1986.
34. Рубинштейн С. Л. Из научного наследия // Сергей Леонидович Рубинштейн. Очерки, воспоминания, материалы. М., 1989. С. 364 - 373.
35. Туровский М. Логическое и историческое // Философская энциклопедия. М., 1964. Т. 3. С. 245 - 246.
36. Уотсон Дж. Б. Психология как наука о поведении. М., 1926.
37. Уотсон Дж. Б. Психология с точки зрения бихевиориста // История психологии. XX век. Москва-Екатеринбург, 2002. С. 106 - 127.
38. Ярошевский М. Г. Психология в XX столетии. М., 1974.
THE SENSORY AND EXTRASENSORY
IN THE SUBJECT OF PSYCHOLOGICAL RESEARCH: L.S. VYGOTSKY'S APPROACH
S. M. Morozov
Vice-chief of the publishing house "Smysl", Moscow
There are analyzed the relations between of categories "behavior" and "consciousness" at the first stage of development of L.S. Vygotsky's theory. It is suggested to consider his subject of research (spiritual behavior) using the notion of "organic system".
Key words: subject of research, behavior, consciousness, psychology as a natural science, organic system, spiritual behavior.
стр. 115
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ. НОВАЯ КНИГА ПО ТЕОРИИ И ПРАКТИКЕ РЕЧИ
Автор: Ю. Н. Караулов
НОВАЯ КНИГА ПО ТЕОРИИ И ПРАКТИКЕ РЕЧИ *
Рецензируемая книга представляет собой редко встречающийся опыт соединения принципов фундаментального научного исследования с решением злободневных задач повседневности, в частности, понимания и интерпретации современного политического дискурса. Изложенные в ней результаты анализа, методологические основания их получения, разработанный авторами методический аппарат, насыщенные тонкими наблюдениями и аргументированными умозаключениями комментарии увлекут заинтересованного читателя новизной, в ней он ощутит движение научной мысли, расширяющей горизонты нашего знания, встретит эвристическую подсказку как отклик на собственные размышления, столкнется с идеями, способными вызвать желание в чем-то подискутировать с авторами. Кто же этот "заинтересованный читатель", внимание которого обязательно привлечет монография? Прежде всего это психолог, ибо методологические принципы исследования выстроены на оригинальной психологической теории природы речи; это лингвист, которого привлечет в данной работе нетривиальная трактовка теории речевых актов, новый поворот в анализе и интерпретации политической метафорики, своеобразный ракурс в изучении языка СМИ; и это, естественно, политолог, которому книга не только откроет "интенциональное лицо" (т.е. совокупность не всегда явно выраженных мотивов и намерений) того или иного политического деятеля, партийного объединения или печатного органа, но и вооружит его отточенным исследовательским инструментом, позволяющим препарировать дискурс и воссоздавать политическое лицо говорящего, делая подчас явным тайное; наконец, это философ, который занимается проблемами мышления и речи и ищет ответ на сакраментальный вопрос: как бестелесная мысль субъекта превращается в материальный (физический, физиологический) процесс работы артикуляторных и других двигательных органов человеческого тела, производящих речевые звуки, слова, выразительные движения, как слова превращаются в дела.
Эти вопросы встают уже в первой, теоретической главе, подготовленной Т. Н. Ушаковой: автор предлагает обратиться к конкретным разработкам психологической природы речи для того чтобы понять: как мысль связывается со словом, а слова обретают действенную силу. Согласно предложенной ею теории, уникальная способность человека пользоваться речью и языком предстает как естественная функция психики, данная нормальному ребенку от рождения. В этой связи автор приводит свои исследования очень раннего, предречевого момента развития младенца.
Эти исследования показывают, что тенденция к выявлению внутренних психических состояний посредством движений, в том числе и звукопроизводящих органов, проявляется уже у новорожденного. Спонтанность проявляется в речи и много позднее, когда ребенок уже достаточно хорошо владеет языком, что обнаруживается в эгоцентрической речи и детском словотворчестве. Ушакова предлагает гипотезу, объясняющую круг этих явлений, и рассматривает описываемый механизм как всеобщий в речевой деятельности детей и взрослых.
Упомянутые здесь идеи и подборка фактов представляют большой интерес в контексте неоднократно поднимаемого в науке вопроса о врожденности речевой способности. Эта тема обсуждалась с давних времен, в наши дни интерес к ней возродился в связи с высказанным Н. Хомским суждением о врожденности "фиксированного ядра языка". Слабой стороной его утверждения остается, однако, недостаточная конкретность понятия "языкового ядра", на что в дискуссии с ним указал Ж. Пиаже. Ушаковой делается важный шаг вперед в понимании того, какие врожденные свойства детской психики минимально достаточны для ее способности к языковому развитию.
В субъективном плане психическая речевая активность трактуется ею как речевое намерение, интенция. В то же время в интенции отражается содержательная сторона вызвавшего ее психического состояния. Тем самым интенция выявляет субъективную семантику говорящего. Это дает основание подойти к теоретическому вопросу о связи речи с мыслью, к пониманию характера субъективной семантики субъекта. Данный тезис весьма существенен в контексте крупных проблем, связанных с природой лингвистической и психологической семантики.
По мысли Ушаковой, интенциональные направленности, начиная с примитивных детских форм, проходят в течение жизни большой путь развития. Речь и дискурс, построенные на основе
* Рец. на кн.: Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса // Под ред. Т. Н. Ушаковой и Н. Д. Павловой. Санкт-Петербург: Алетейя, 2000. 316 с.
стр. 116
социально адаптированных интенций, приобретают порой сложную, "многослойную" и многоуровневую структуру. Именно эти формы высокоорганизованной социально ориентированной речи подверглись обстоятельному анализу в рецензируемой книге. Рассматривая речь как интенционально направленный процесс, авторы находят в нем проявление внутренних психологических состояний говорящего субъекта: его видение мира, впечатления, эмоции, т.е. в широком смысле - сознание. Через выявление их интенциональных составляющих возникает возможность связать речь с психическим миром субъекта, находящегося в различных социальных ситуациях и взаимодействиях.
Заслуживает внимания методическая сторона проведенных исследований. Для изучения интенционального аспекта речи используется новый психологический метод, получивший название "интент-анализ". Он является психосемантическим, оценивающим, и имеет задачу выявить целевую направленность элементов анализируемых текстов, дискурсов. Адекватность применения данного варианта психосемантической процедуры авторы усматривают в самом устройстве языка, подчиняющемся принципу выражения и восприятия семантики, язык организован таким образом, чтобы выражать интенциональные направленности.
Само название метода, как можно заключить из данного исследования, а также других публикаций авторского коллектива, возникло как противопоставление и развитие широко известного метода контент-анализа. Он приложим к когнитивному уровню, т.е. позволяет реконструировать "картину мира" говорящего; сферой его действия является ментальность, связанная с прагматическим уровнем языковой личности, или "прагматиконом", отражающим текущее ментальное состояние, определяемое ее мотивами, интересами, оценками, идеалами, намерениями и целями, т.е. интенциями. Картина мира и менталитет субъекта (или индивида, социальной группы, этноса, нации) соотносятся, видимо, так же, как язык и речь. Прибегнув к несколько рискованному способу образного воплощения соотношения этих понятий, можно сравнить "картину мира" с театром, включив в этот образ само здание, устройство зрительного зала, сцену, кулисы, а также постоянный состав труппы, главного режиссера и излюбленный репертуар. Тогда "менталитету" в этой образной модели соответствовали бы конкретный спектакль со своими декорациями, определенным составом исполнителей, данным контингентом зрителей и их реакцией на постановку. При всей уникальности театрального зрелища его ментальная модель складывается из стереотипных компонентов двух родов - элементов картины мира, составляющих в данном случае "театр", и интенций труппы, постановщика, зрителей конкретного спектакля.
Из столь же стереотипных компонентов складывается, как показывают авторы книги, ментальность политика, вовлеченного в конфликтный дискурс. Состав этих интенций остается одним и тем же независимо от продуцента анализируемого дискурса, - будь то Анпилов, Руцкой, Шахрай или Макашов, - меняется лишь удельный вес той или иной интенции в дискурсах разных авторов.
Метод интент-анализа позволяет "реконструировать психологический подтекст, выявив не только то, что человек формально сказал, но и то, что он хотел сказать, т.е. мотив и цель его речи, определяющие ее "внутренний смысл" (с. 150). То есть, иными словами, он позволяет объективировать скрытые от непосредственного восприятия стороны речевого материала, дать ему количественную характеристику, выявить индивидуальные особенности говорящего субъекта и, наконец, помочь ему в оценке (и совершенствовании) своей речевой продукции. Результаты работы в предлагаемом направлении полезны для специалистов в области публичных отношений, могут найти применение в педагогике, психологическом консультировании, тренингах коммуникативных навыков, а также в политической психологии и политической герменевтике.
Во второй главе, также написанной Т. Н. Ушаковой, представлены данные интент-анализа конфликтных выступлений политиков нашей страны в 1993 - 94 гг. Это было время резких полемических выступлений Макашова, Руцкого, Дудаева, Анпилова и др. Анализ их печатных выступлений выявил скрытую интенциональную структуру по типу "конфликтного треугольника". Выяснилось, что особенностью конфликтных обсуждений является доминирование в сознании говорящего трех видов объектов: а) оппоненты, б) говорящий и его сторонники, в) третья сторона (аудитория). Каждый из них связан со своей, специфической структурой интенциональных направленностей. Противника стремятся обвинить, разоблачить, дискредитировать. Себе и сторонникам дают позитивную оценку, выражают одобрение, отводят обвинения. Третью сторону то критикуют, то хвалят, аудитория также становится объектом побудительных воздействий. Хотя подобная интенциональная структура ("конфликтный треугольник") является типовой для конфликтных выступлений, она имеет разную акцентуацию при разной степени агрессивности говорящего. Анализ "нагруженности" сторон треугольника позволяет судить о степени конфликтности ситуации, а также дает информацию об индивидуальных особенностях интенционального состояния и стиля коммуникации субъекта.
стр. 117
Последний аспект в демонстрационной форме раскрывается методикой "ментальных карт", разработанной В. В. Латыновым. Основные объекты обсуждения и приписываемые им характеристики (дескрипторы) представляются в наглядной форме с помощью специальной процедуры, базирующейся на теоретической посылке, согласно которой каждый из участников конфликта имеет ментальную модель обсуждаемой ситуации. Эта модель находит отражение в эксплицируемом тексте. Степень подробности описания объекта служит характеристикой его значимости для субъекта. Тогда подсчет дескрипторов, т.е. количества упоминаний, относящихся к элементам текста, позволяет выделить основные обсуждаемые объекты и в свернутой форме представить главное содержание текста. Кодификация дескрипторов по параметрам оценки ("хороший-плохой") и динамизма ("сильный-слабый") позволила автору наглядно представить данные анализа в трехмерном пространстве, т.е. в форме ментальных карт. Эта процедура находится в согласии с разработками американского ученого Ч. Осгуда и его последователей в нашей стране. В рецензируемой работе подход использован для характеристики индивидуальной специфики выступлений, и для описания трансформации ментальных карт участников конфликта на разных этапах его развертывания.
В третьей главе представлены данные, относящиеся к изучению политических выступлений участников предвыборной президентской кампании 1996 г. Цикл исследований, осуществленный Т. Н. Ушаковой, В. А. Цепцовым и К. И. Алексеевым показал, что интенциональный состав такого рода текстов богаче и сложнее по сравнению с конфликтными дискуссиями, однако, имеет черты сходства с ними. Так, выяснилось, что в этих условиях значительный элемент интенционального содержания составляет направленность на анализ ситуации. Возрастает разнообразие выражаемых в текстах интенций, характерным становится размытое их проявление. Важному методическому вопросу о надежности экспертного оценивания интенций посвящен отдельный параграф, описывающий исследование Цепцова.
В специальном разделе рассмотрено исследование метафоры как средства обозначения интенций в тексте, проведенное Алексеевым. Опираясь на общую теорию метафоры и используя опыт изучения русской политической метафорики, автор рассматривает отдельно каждый из трех выделенных им типов метафор: а) выполняющих в тексте функции эмоционального воздействия и моделирования действительности; б) преимущественно эмоционального воздействия и в) преобладания функции моделирования действительности. Эта классификация добавляет новый штрих в изучение политической метафоры, а ее приложение к конкретным текстам Лебедя, Борового и Зюганова позволило выявить предпочтительные метафорические модели каждого из политиков. Показана также тенденция к использованию метафор в политическом языке только для негативной характеристики и отрицательной оценки разных явлений политической жизни.
Предметом исследования четвертой главы книги, написанной Н. Д. Павловой, являются элементы интенционального содержания, связанные с текущим взаимодействием общающихся языковых личностей. На материале телевизионной передачи "Момент истины" автор обращается к интенциональной организации диалога в условиях непосредственного общения. Воссоздаются интенции коммуникантов, проявляющиеся в структуре общения, отстаивании занятой позиции, взаимоотношениях собеседников. Выясняется роль так называемых "диалогических интенций", определяющих черты реализуемого поведения. Затем на модели предвыборных телевизионных выступлений анализируется роль диалогических интенций в опосредованном общении с массовой аудиторией. Получены убедительные свидетельства ведущей роли направленности на адресата в интенциональной структуре выступлений. Показано, что интенции скоординированы между собой и иерархичны, направленность на адресата составляет верхний уровень системы. Реконструированы индивидуальные интенциональные паттерны кандидатов в президенты. Глава насыщена интересным анализом текстового материала и предлагает много новых тактических шагов, исследовательских находок.
В пятой главе книги, написанной В. В. Латыновым, отражены результаты изучения методом интент-анализа системы социальных представлений, транслируемых отечественными средствами массовой информации. Описаны представления о социальной структуре общества и центральных институтах власти, содержащиеся в периодической печати. Показано, что газеты разной политической ориентации постоянно, с выраженной тенденциозностью представляют позитивно одни институты власти и социальные слои и негативно -другие. Выбор предпочтительных для того или иного органа печати объектов описания - социальных групп или институтов власти, а также присущих им характеристик - часто произволен, даваемые оценки не аргументированы. Рассмотрев специфические пристрастия "Российской газеты", "Известий" и "Советской России" по материалам 1992 - 1996 гг., автор главы вполне естественно задается вопросом: внедряемые в массовое сознание социальные представления отражают или конструируют действительность? (с. 276). Для него самого этот вопрос остается риторическим, но читатель, подготовленный к ответу всем ходом анализа, остается в убеждении, что многие
стр. 118
социально-политические представления сегодняшнего дня, вырастающие из страхов, слухов, анекдотов, массовых заблуждений и поддержанные СМИ, имеют мифологический характер. В материалах этого раздела выражен объективный подход автора к анализируемым данным, стремление опираться на статистику. Весьма перспективен он и с точки зрения вхождения в область социальной психологии с арсеналом средств, разработанных в исследовательском коллективе.
В рецензируемой книге представлен богатый и разнообразный материал, развивающий избранную тему. Сам способ подачи материала, промежуточного обобщения данных и представления окончательных результатов эффективен, компактен и экономен. Авторы широко используют приемы наглядности в изложении, прибегают к построению графиков, диаграмм, таблиц и схем, что не только облегчает восприятие содержания текста читателем, но также стимулирует его творческую энергию, побуждая к осмыслению авторского комментария и к интерпретации результатов, заключенных в графиках, диаграммах и таблицах.
Если в рамках рецензии применить предлагаемую в книге модель "конфликтного треугольника", то оказывается, что в нашем случае конфликта не получается, так как рецензент разделяет методологическую позицию авторов, являясь сторонником теории природы речи, развиваемой Т. Н. Ушаковой, ее последователями и соавторами. Однако как внимательному и заинтересованному читателю придется отметить некоторые неточности.
Так, на с. 42 - 43 для демонстрации приемов выявлений интенций в тексте, приводится анализ выступления В. Анпилова, в котором выделяется всего два интенционально нагруженных момента (глубокая озабоченность судьбой России и независимость позиции говорящего). На наш взгляд, при этом упускается из виду еще одна существенная интенциональная составляющая этого отрывка: говорящий апеллирует к тексту хорошо известной его слушателям песни и популярному имени любимого многими поэта, тем самым делая его своим сторонником, идентифицируя себя с ним и усиливая свою позицию. Этот интересный прием воздейственной интенции, на мой взгляд, важно учесть.
В разделе, посвященном метафорике, авторам словарей политических метафор (А. Н. Баранову и Ю. Н. Караулову) приписывается утверждение, будто "они ограничились анализом метафорических моделей "мертвых" метафор" (с. 130). На деле это не так, что разъяснено в предисловиях к словарям.
На с. 44 читателя отсылают к Приложениям 2 и 3, содержащим протокольные материалы интенционального анализа дискурсов. Однако приложений в книге нет. Очевидно, эта отсылка сохранилась по недосмотру, поскольку авторы исследования по завершении работы поняли, что в подобных приложениях нет нужды, и это отчетливо ощущает и читатель, которого увлекает и убеждает богатейший фактологический материал самого текста монографии, а специально проведенное испытание надежности разработанной методики (с. 109 - 125) не оставляет сомнений в основательности и точности результатов.
Ю. Н. Караулов, член-корреспондент РАН, профессор, доктор филологических наук, Москва
стр. 119
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ. О СИСТЕМЕ ПСИХОЛОГИИ
Автор: А. Н. Лебедев, Н. Б. Горюнова
Монография Б. Н. Рыжова* адресуется читателю, интересующемуся системной организацией живой природы, философией. Несмотря на сложность проблем, содержание книги доступно для понимания широкой читательской аудитории. Монография состоит из двух разделов: "Системные основания психологии" и "Системная психометрика".
Книга начинается знаменитой фразой И. Канта: "Две вещи удивляют меня - звездное небо над моей головой и нравственный закон внутри меня". Физики, химики, генетики открыли действительные законы, изменив радикально жизнь человечества к лучшему и заслужив всеобщее признание. Очередь за психологами: познать законы внутреннего мира людей с той же глубиной и точностью, что и законы внешнего мира, - в этом заключаются ближайшая цель и предназначение современной психологии.
Как же представляет себе автор облик заново складывающейся психологической науки, системной психологии? В начале книги читателя ждет яркое описание истории системного анализа от эпохи античности до работ Л. Берталанфи, Н. Винера, И. Пригожина. Первая ступень развития психологии была теологической (Фома Аквинский), вторая - философской (Гегель), третья - позитивистской (Вундт). Учение Вундта - образец системного научного мышления. Он выделил элементы психики (ощущения и чувствования), их композиции (представления, чувства, аффекты), взаимосвязи (ассоциации и апперцепции) и, наконец, психологические законы. Далее, уже в XX веке, в предвоенные годы, гештальт-психологии, отрицая интроспекцию (невозможность отражать самое себя), первыми доказали универсально системный характер природных закономерностей в эксперименте (М. Вертгеймер, К. Коффка, В. Келер). И, наконец, в послевоенные годы благодаря У. Эшби и Н. Винеру системотехнические идеи были восприняты психологами. Язык психологии насытился техническими терминами и понятиями. У. Хик и Р. Хаймен в 1952 г. выявили прямо пропорциональную зависимость между информацией, содержащейся в стимуле, и приростом времени реакции на этот стимул, назвав найденную зависимость законом скорости обработки информации человеком. Закон обеспечил коренное улучшение качества проектирования новой техники в наукоемких областях промышленности. В 1960 г. Дж. Миллер опубликовал статью "Магическое число семь, плюс или минус два" о предельной емкости кратковременной памяти (объема сознания), которая также вызвала огромный резонанс в среде психологов. Но информационная волна в психологии вскоре пошла на убыль. Зародилось новое направление (прежде всего в трудах Б. Ф. Ломова), названное системным подходом. На Западе ближе всего к нему оказались труды Ж. Пиаже. Таково вкратце содержание первой главы книги Рыжова.
Во второй главе лапидарное определение системы по Аристотелю (целое больше суммы частей) выражено вполне современным языком: "Система - это множество связанных между собой объектов, обладающих в своей совокупности общей функцией по отношению к какому-либо постороннему объекту". Под сложностью системы понимается сумма (C) всех имеющихся связей между ее объектами, причем учитывается вероятностный характер связей. При минимальном уровне сложности (Cmin) разрушение любой связи, хотя бы одной, приводит к разделению системы на множество независимых фрагментов. При максимальном уровне сложности (Cmax) каждый элемент системы связан с каждым другим элементом. Мерой упорядоченности (S') системы служит дробь
S' = (C - Cmin)/(Cmax - Cmin).
Вводится понятие энтропии системы как разности между максимально возможной и реальной ее сложностью, взятой по отношению к разности между максимально возможной и минимально возможной сложностями системы. Из определения логично следует вывод о том, что энтропия системы при большом числе элементов пропорциональна квадрату этого числа и обратно пропорциональна удвоенной величине ее сложности. Малое число новых связей, привнесенных в систему, способно существенно уменьшить энтропию последней. Такие связи названы существенными. Рыжов приводит яркий пример из области политической психологии. Чтобы искоренить послевоенное благодушное отношение западного общества к России У. Черчиллю было достаточно в 1946 г. сравнить отношения между двумя мировыми блоками с железным занавесом, кото-
* Системная психология. Изд-во Московского городского педагогического университета, 1999. 277 с. Рец. на книгу: Б. Н. Рыжов.
стр. 120
рым с наступлением ночи закрывают витрины магазинов. Ведь обыденное сознание особенно хорошо воспринимает только знакомые факты. Привычный и вполне мирный образ приобрел зловещий смысл ночи, опустившейся над половиной Европы.
Любая система изменяется во времени. Б. Н. Рыжов выражает типы ее динамики (интенсивное и экстенсивное развитие, деградация, распад, диссипация, коллапс) как функции прироста или убыли числа элементов, сложности и энтропии системы. Временный баланс между реальным и необходимым для существования системы уровнями взаимодействий системы с окружением называется ее адаптацией. Согласно Пиаже, для развивающихся систем возможны два типа адаптации - изменение системой собственной структуры (пассивное приспособление, примирение с действительностью) или изменение структуры окружающей среды (активная форма). Количественной мерой рассогласования служит разность между энтропией системы в стационарном состоянии и в конкретный текущий момент времени.
Не исключен отныне и такой ряд эволюции информационных систем: растительный-животный-биосоциальный (нынешний)- технический социум. Последний, созданный человеческой цивилизацией, с неизбежностью воспроизвел все ее прогрессивные черты, перешагнув в то же время за многие физические ограничения, вытекающие из биологической природы породившей его цивилизации.
В последнем параграфе первой, методологической, части книги речь идет о мотивации, побудительных силах поведения. Автор, следуя своей логике, дает системологическую интерпретацию теории А. Маслоу, выделяя при этом всего лишь два основных типа мотивации: биологический, имеющий целью развитие вида "человек", и собственно социальный, нацеленный на развитие генеральной социальной системы - цивилизации. По Маслоу, их три: физиологические потребности, мотивы безопасности и социальных контактов и наконец, мотивы самоуважения и самоактуализации. Согласно Рыжову, и биологическая, и социальная мотивации также разделяются на три вида. Последние названы репродуктивной мотивацией (биологическое размножение, самоактуализация); охранительной (выживание, нравственность); витальной, познавательной (обеспечение нормальных условий жизни) и мотивацией самосохранения личности и социума.
Далее автор вводит понятие мотивационного потенциала - отклонения значимой для субъекта информационной системы от ее стационарного значения. Оценка производится по разности упомянутых выше энтропии, текущей и стационарной. Интенсивность эмоции пропорциональна указанной разности, т.е. формула Б. Н. Рыжова совпадает с известной формулой П. В. Симонова. Однако автор книги идет дальше. Он рассматривает общий случай, когда выполнение деятельности снижает напряженность одной системы, но повышает одновременно напряженность других. Описанием авторской системологической парадигмы заканчивается вторая глава книги.
Системная структура деятельности - предмет третьей главы. Чем бы ни занимался человек, он всегда занят, как считает Рыжов, системообразованием. Для этого требуется определенный умственный потенциал, численно оцениваемый с помощью набора известных тестовых методик. Чем больше число независимых явлений, способных быть учтенными в процессе умственной деятельности, тем шире интеллект. Чем больше причинно- следственных связей может вскрыть человек, тем глубже его ум. Способность быстро делать верные, но необязательно глубокие заключения называется быстротой ума, сообразительностью. Комбинации из трех указанных характеристик ума определяют интеллект человека. Если использовать бинарное представление таких характеристик, можно получить восемь типов ментальности: сильный, слабый, условно сильный и т.д. Определенные комбинации свойственны разным типам национальной ментальности: у англичан автор увидел широкий интеллект, у французов -живой, у немцев - глубокий и т.п.
Некоторые комбинации объявленных ментальных характеристик ярко проявляются в патологии, при расстройствах кровообращения головного мозга, при таких заболеваниях, как эпилепсия (эпилептоидный характер) или шизофрения (нетривиальность и разорванность мышления).
В конце первой части рассмотрены факторы работоспособности: зачем, каким способом и какой ценой достигается результат. Произведение трех указанных компонентов, т.е. показателей мотивации (M), внутренних средств деятельности (W) и функционального состояния организма (B) определяет уровень (P) работоспособности: P = M х W x B. Приводятся также формулы для оценки психофизиологического резерва и психофизиологической эффективности деятельности.
Во второй части книги теория переносится на практику. Здесь рассматривается психофизиологическая напряженность и психическая работоспособность. Представлено новое направление в психологии - развитие и приложение системного подхода к решению важных практических задач. Например, найден простой интегральный критерий оценки психофизиологической напряженности работы в экстремальных условиях. Эту, пожалуй, главную особенность труда Рыжова стоит разобрать детальнее. Показатель напряженности
стр. 121
у автора равен квадратному корню из суммы разнообразных локальных показателей напряженности, взятых с весовыми коэффициентами. Разумеется, каждый локальный показатель нормирован. Требование единой размерности соблюдено. Для оценки локального показателя психофизиологической напряженности разность между текущим значением какой-либо функции, например, частоты сердцебиений и ее исходным, стационарным значением делится на разность между экстремальными (максимально возможным и минимально возможным) значениями той же функции. Результат деления называется локальной оценкой напряженности исследуемой функции, в нашем примере - частоты сердцебиений. Формула упрощается при равенстве указанного стационарного значения минимальному. Стационарные значения определяются экспериментально в состоянии пассивного бодрствования, без воздействия каких-либо стрессоров на испытуемого.
Автор предлагает, в частности, для оценки стационарного уровня выбирать отклонения показателя на одно стандартное отклонение вверх или вниз (в зависимости от содержания показателя) от среднего значения на выборке достаточного объема. Экстремальные величины определяются либо выборочно из широкого диапазона всевозможных значений показателя при небольшом числе испытуемых, либо вычисляются из нормативных среднестатистических данных, если объем выборки достаточно велик. Весовые коэффициенты определяются эмпирически "в ходе специальных испытаний с моделированием состояния напряженности и регистрацией необходимых психофизиологических параметров" (с. 210) при условии равенства суммы всех коэффициентов единице. Очевидно, что в коэффициентах - вся суть интегрального показателя. Здесь простор для творчества в каждой конкретной ситуации. Думается, что процедура множественного регрессионного анализа оказалась бы весьма полезной для объективной оценки весовых коэффициентов. Работу в этом направлении стоит продолжить. Интегральный показатель Рыжова изменяется от нуля в случае равенства ему всех входящих в него локальных показателей до 100% при максимальной напряженности всех локальных функций, таких, например, как упомянутая частота сердечных сокращений или дыхания, амплитуда кожно-гальванической реакции по Тарханову, суммарная энергия бета- и тета-ритмов электроэнцефалограммы и т.п.
Автор приводит удобную, отработанную на практике нормативную шкалу психофизиологической напряженности: от 25%-го интегрального показателя, соответствующего оптимальному уровню напряженности, до 45 - 50% уровня и выше, соответствующего психологическому стрессу. Промежуточный уровень между двумя крайними назван автором уровнем эмоциональной напряженности, с ее показателем около 35 - 40%.
В главе, посвященной практической диагностике напряженности, приводятся примеры динамики последней у космонавтов. Так, максимум показателя, равный 75%, наблюдался у космонавта Ж-Л. Кретьена при остром дефиците времени после двухчасовой работы в открытом космосе.
В ряде глав рассмотрены приемы практической диагностики работоспособности детей с синдромом гиперактивности и жертв Чернобыльской катастрофы.
Книга заканчивается утверждением: без прогресса теории, в которой так нуждается психология, любая наука деградирует, происходит ее распад. Если все же психология продолжит развитие в качестве объективной науки, путь ее будет идти через раскрытие общесистемных закономерностей психической организации, а значит в тесной связи с другой фундаментальной наукой - системологией.
А. Н. Лебедев, докт. биологических наук, Москва
Н. Б. Горюнова, аспирант ИП ГУГН, Москва
стр. 122
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ. ИНФОРМАЦИЯ О НОВЫХ КНИГАХ
Автор:
1. Бойко Е. И. Механизмы умственной деятельности. Избранные психологические труды / Под ред. А. В. Брушлинского и Т. Н. Ушаковой. М.: Московский психолого-социальный институт; Воронеж: НПО "МОДЕК", 2002. 688 с. Серия "Психология отечества".
В это издание включены две основные книги выдающегося ученого: "Время реакции человека" (1961) и "Механизмы умственной деятельности" (1976).
Первая книга представляет собой попытку обобщить и систематизировать имеющиеся в науке данные о времени реакции человека. Рассматриваются задачи и методика хронометрического исследования реакции, а также вопросы: о механизмах целенаправленной реакции человека с точки зрения нейрофизиологии и нейрокибернетики; о зависимости времени реакции от особенностей первоначального раздражителя, от факторов тренировки, различного рода влияний на организм и др. Анализируются возможности использования времени реакции в качестве лабораторного индикатора при изучении закономерностей высшей нервной деятельности, ее типологических особенностей и в прикладных целях.
Вторая книга посвящена теоретико-психологическому и психофизиологическому анализу механизмов умственной деятельности. Рассматриваются динамические временные связи как механизмы продуктивной умственной деятельности, а также вопросы нейродинамики, актогенеза и самовозрастания информации в процессе ее обработки человеческим мозгом.
В книге приводится библиография публикаций Е. И. Бойко по проблемам психологии и психофизиологии.
2. Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой. М.: ПЕР СЭ, 2002. 368 с.
Книга содержит теоретический анализ и новые экспериментальные и эмпирические разработки проблемы субъекта, охватывающие основные разделы психологической науки от истории психологии до субъектной психофизики. Статьи написаны ведущими специалистами по проблемам субъекта: о категории субъекта, его критериях - А. В. Брушлинским; о рубинштейновской категории субъекта и ее различных методологических значениях - К. А. Абульхановой; о психологии коллективного субъекта - А. Л. Журавлевым; о психолого- исторической реконструкции социально-психологических особенностей купечества - В. А. Кольцовой и Т. Р. Федорковой; о личности как субъекте становления нравственного и правового сознания - М. И. Воловиковой; о ранних этапах развития субъекта - Е. А. Сергиенко; о свойствах субъекта и его жизненном цикле - В. В. Селивановым; об онтологическом основании перцептивного процесса - В. А. Барабанщиковым; о субъект-объектном и субъект-субъектном типах понимания высказывания в межличностном общении - В. В. Знаковым; о роли субъекта в создании и интерпретации авторской концепции - А. Н. Славской; о прототипическом образе Я -Т. А. Ребеко; о развитии субъектно-ориентированного подхода в психофизике - И. Г. Скотниковой. В разделах книги представлены работы по основным направлениям психологии, где категория субъекта оказалась ключом для понимания процессов, событий и явлений. Становится очевидным, что проблема субъекта в последнее десятилетие стала играть системообразующую роль в психологической науке.
3. Славская А. Н. Личность как субъект интерпретации / Отв. редакторы А. В. Брушлинский и В. А. Кольцова. Дубна "Феникс+", 2002. 240 с.
В книге рассматриваются: философско-методологическая проблема интерпретации; психологическая теоретико-методологическая модель интерпретации; личностные типы интерпретации авторской концепции и интерпретации правовых отношений в контексте российского менталитета.
Автор доказывает, что относящаяся к герменевтике интерпретация текста является динамической способностью личности вырабатывать взгляды, мнения о политических событиях, научных теориях, поступках, жизни людей и обеспечивает определенность правовой и жизненной позиции личности в изменяющейся действительности.
стр. 123
ХРОНИКА
Автор:
На заседании Диссертационного совета Д002.016.02 при Институте психологии РАН состоялась защита диссертации по специальности 19.00.01 - общая психология, психология личности, история психологии Высоцким Вячеславом Борисовичем по теме "Личностные и процессуальные условия формирования уверенности в правильности решения задачи" (научный руководитель - чл.-корр. РАН, профессор А. В. Брушлинский).
Для психологии проблема взаимодействия и взаимовлияния познавательного и личностного аспектов в психической организации человека крайне актуальна. Одна из реализаций этого взаимодействия - механизм формирования уверенности субъекта в правильности решения задачи.
Диссертаном предпринято систематическое экспериментальное изучение мыслительного процесса решения физических задач под влиянием некоторых личностных особенностей, в первую очередь, уверенности в себе; впервые уверенность стала предметом изучения не только как состояния и свойства, но и как процесса при решении сложных интеллектуальных задач.
Впервые при изучении мышления как процесса использовались методы "реализма уверенности", или калибровки - адекватности субъективной оценки правильности решения реально достигнутым результатам.
Результаты исследования показали, что механизм формирования субъектом числовой оценки уверенности в правильности решения задачи (в условиях минимизации обратных связей) носит сложный характер и образуется под влиянием многих факторов. Уверенность в правильности решения как конкретное ситуативное состояние зависит от уверенности в себе как личностного свойства, которое, в свою очередь, связано с высокой мотивацией достижения и волевыми показателями, низкой тревожностью.
Полученные данные могут служить теоретическим обоснованием существующих практик и тренингов "уверенности в себе". Кроме того, предложенные в работе методы можно использовать для диагностики личности в исследовательских, консультационных и профориентационных целях.
* * *
На заседаниях Диссертационного совета Д002.016.01 при Институте психологии РАН были защищены диссертации по специальности 19.00.05 - социальная психология:
1. Гриценко Валентина Васильевна - на соискание ученой степени доктора психологических наук по теме "Социально-психологическая адаптация вынужденных переселенцев из ближнего зарубежья в России" (научный консультант - доктор психол. наук, проф. Н. М. Лебедева).
С помощью разработанного автором социально-психологического подхода выявлены феномены адаптации вынужденных переселенцев из стран ближнего зарубежья в России. Определены основные стратегии адаптации вынужденных переселенцев в новой среде: ассимиляция, сепарация и интеграция. Доказано, что наиболее успешной стратегией адаптации русских переселенцев в этнически однородной, но новой социокультурной среде является стратегия по типу интеграции. На индивидуальном уровне выбору и реализации переселенцами наиболее успешного варианта адаптации способствует стремление к самоуважению и самоактуализации. Выявлена ограниченность действия установок на сохранение своей этнокультурной идентичности. Определены основные показатели успешной адаптации вынужденных переселенцев на социально-психологическом и индивидуально-личностном уровнях анализа.
В исследовании получен ряд эмпирических фактов, проясняющих специфику адаптации русских переселенцев в этнически однородной среде.
2. Герасимова Татьяна Викторовна - на соискание ученой степени кандидата психологических наук по теме "Взаимосвязь социальных представлений о стилях руководства с личностными свойствами подчиненных" (научный руководитель - канд. психол. наук Е. Д. Дорофеев).
В исследовании разработан и применен подход к изучению взаимосвязи социальных представлений о стилях руководства и личностных свойств подчиненных. Проведен теоретический анализ подходов, концептов, экспериментальных исследований, смежных с изучаемой проблематикой. На этой основе сформирован собственный концепт в соответствии с теорией социальных пред-
стр. 124
ставлений С. Московичи, принципами деятельности и системности.
Описан и изучен феномен социальных представлений о нормативном и идеальном стилях руководства, его содержание, структура, связь с эффективностью деятельности подчиненных, устойчивость во времени. Построены частная эмпирическая типология подчиненных на основе представлений о нормативном и идеальном стилях руководства и общая типология подчиненных на основе частной типологии. Выделены и проанализированы личностные качества, присущие каждому типу подчиненных. Изучена взаимосвязь социальных представлений о стилях руководства с личностными свойствами респондентов.
* * *
Институт политических наук и журналистики Познаньского университета им. Адама Мицкевича (ПУМ) провел 4 - 6 июня 2002 г. конференцию "Польша в России - Россия в Польше. Диалог культур и политические отношения", в которой приняли участие ученые из России, Украины, Белоруссии. В качестве одной из ключевых задач конференции уже в ходе ее работы определилась задача психологического изучения стереотипов восприятия одного этноса другими, детерминирующими и характер их взаимодействия. Выступающий на открытии конференции Р. Парадовский (ПУМ) подчеркнул внимательное отношение к главным идеям в ходе ее подготовки директора Института психологии РАН А. В. Брушлинского, предполагавшего принять в ней участие.
Парадовский подчеркнул также, что вопрос о характере отношений между Россией и Польшей может и должен решаться в духе взаимопонимания. Для этого следует преодолеть ряд негативных оценок, все еще влияющих на взаимное восприятие двух этносов. Надо строить политические и культурные отношения с Россией с учетом того, что границы в обоих направлениях пересекают миллионы граждан, это психологически важно для коррекции их социокультурных впечатлений друг о друге. "Взаимное узнавание" неизбежно сменяется потом "взаимным признаванием", и тогда снижаются барьеры взаимного непонимания, отходят на задний план негативные стереотипы восприятия и оценивания поляков русскими, и наоборот.
Динамизм оценок польской молодежью отношений с Россией и российской - отношений с Польшей проанализировала Б. Курбис (Опольский университет). На основании широких этнопсихологических исследований она отметила факт асимметрии интересов: для молодых поляков наиболее интересным был политик М. Горбачев, молодежь России чаще всего вспоминала актрису Б. Брыльску. Докладчик в то же время зафиксировала в своем эмпирическом исследовании факт отсутствия незаинтересованности (на что указывали ряд политиков и журналистов) у польской молодежи состоянием отношений с Россией и положительно оценила его.
И. Задорожнюк ("Психологический журнал", Москва) подчеркнул, что определенную помощь в преодолении стереотипов взаимного (не)восприятия поляками русских и русскими поляков должны оказать разработки в области истории идей - научной дисциплины, связанной с выявлением и анализом тенденций развития общественной мысли и динамики массовых настроений. Ее психологическая задача, если вспомнить слова философа Спинозы - не плакать, не смеяться (и тем более не гневаться), а понимать.
В эмпирическом исследовании "образа России" в польских средствах массовой информации Д. Пионтек (ПУМ) выявил тенденцию более полного показа всех сторон жизни России с учетом историко-культурных и этнопсихологических ее аспектов. Репрезентация глубинных пластов российской ментальности, заменяющая новости в основном "сенсационного" характера, не уменьшает интереса к России, а увеличивает его, подтвердил данную тенденцию А. Липатов (Институт славяноведения РАН, Москва).
В. Парадовска (Выская школа торговли и международных финансов, Варшава) говорила о наполненности экономического образования Польши предметами историко-культурного и этнопсихологического цикла; была отмечена положительная роль экономико-психологических разработок в данном направлении, имеющих в Польше длительную традицию (связанную, например, с научной деятельностью Т. Тышки, бывшего в середине 1990-х годов президентом Международной ассоциации исследования в области экономической психологии).
стр. 125
УКАЗАТЕЛЬ СТАТЕЙ, ОПУБЛИКОВАННЫХ В "ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ЖУРНАЛЕ" В 2002 г., ТОМ 23
Автор:
Александров И. О., Максимова Н. Е. Заметки психологов-исследователей о позиции методолога (к статье А. В. Юревича "Психология и методология", "Психологический журнал", 2000, N 5). N1, 123 - 131.
Алексеева Л. В. Взаимоотношение психологии и уголовного права в аспекте экспертологии. N 6,60 - 71.
Асланян Е. В., Кирой В. Н. Об индивидуальных особенностях реагирования на действие факторов монотонии. N 4, 82 - 89.
Барабанщиков В. А. Б. Ф. Ломов: системный подход к исследованию психики. N 4, 27 - 38.
Белоус В. В. Опыт построения психологии полиморфной индивидуальности. N 5, 100 - 107.
Бороздина Л. В., Былкина-Михеева Н. Д. "Триада риска" у пациентов с дуоденальной язвой. N 2, 65 - 78.
Брангье Ж. -К. Беседы с Жаном Пиаже (двенадцатая). N2, 128 - 130.
Брангье Ж. -К. Беседы с Жаном Пиаже (тринадцатая, четырнадцатая). N 3, 122 - 125.
Брушлинский А. В. Психология субъекта: индивида и группы (часть I). N 1, 71 - 79.
Бурлачук Л. Ф., Михайлова Н. Б. К психологической теории ситуации. N 1, 5 - 17.
Бызова В. М. Жизненные ценности молодежи Республики Коми на рубеже веков: кросскультурный аспект. N 1, 101 - 112.
Володарская Е. А. Социально-психологическое содержание представлений о современном российском ученом. N 4, 60 - 65.
Высоков И. Е. Тематический контекст в системе организации естественных категорий. N 5, 73 - 79.
Голиков Ю. Я. Современные концепции автоматизации и подходы к человеку и технике. N 1, 18 - 30.
Дейнека О. С. Динамика макроэкономических компонентов образа денег в обыденном сознании. N 2, 36 - 46.
Дикая Л. Г. Итоги и перспективные направления исследований в психологии труда в XXI веке. N 6, 18 - 37.
Емельянова Т. П. Социальное представление как инструмент коллективной памяти (на примере воспоминаний о Великой Отечественной войне). N 4, 49 - 59.
Епифанов Е. Г., Шпагонова Н. Г. Влияние музыки на эффективность решения когнитивной задачи. N 3, 105 - 112.
Журавлев А. Л. Специфика междисциплинарных исследований в психологии. N 6, 83 - 88.
Журавлев И. В., Тхостов А. Ш. Феномен отчуждения: стратегии концептуализации и исследования. N 5, 49 - 55.
Знаков В. В., Павлюченко Е. А. Самопознание субъекта. N 1,31 - 41.
Казанцева Т. А., Олейник Ю. Н. Взаимосвязь личностного развития и профессионального становления студентов-психологов. N 6, 51 - 59.
Калмыкова Е. С., Падун М. А. Ранняя привязанность и ее влияние на устойчивость к психической травме: постановка проблемы (сообщение I). N 5, 89 - 97.
Калмыкова Е. С., Комиссарова С. А., Падун М. А., Агарков В. А. Взаимосвязь типа привязанности и признаков посттравматического стресса (сообщение II). N 6, 83 - 92.
Караяни А. Г. Психология в США в годы второй мировой войны. N 2, 110 - 117.
Квасовец С. В., Иванов А. В., Бубеев Ю. А. Анализ подпорогового восприятия вербальных стимулов как инструмент психодиагностического исследования. N 3, 45 - 53.
Кириллова М. Г., Курек Н. С. Эмоции и мотивация больных шизофренией в ситуации кооперации и конкуренции. N 5, 80 - 88.
Кольцова В. А. Памяти учителя (К 75-летию со дня рождения Б. Ф. Ломова). N 3, 8 - 12.
Кольцова В. А. Системный подход и разработка проблем истории отечественной психологической науки. N 2, 6 - 18.
Костин А. Н. Парадокс недизъюнктивности психики и дискретности нейрофизиологических процессов. N 5, 14 - 24.
Кудрявцев И. А., Семенова О. Ф. Смысловая сфера несовершеннолетних с психическими расстройствами, совершивших насильственные правонарушения. N 3, 54 - 62.
Лебедев А. Н. Когнитивная психофизиология на рубеже столетий. N 1, 85 - 92.
Лебедев А. Н., Мышкин И. Ю., Бовин Б. Г. Оценка психологических параметров личности по электроэнцефалограмме. N 3, 96 - 104.
Леонтьев Д. А. Гордон Олпорт - архитектор психологии личности. N 3, 23 - 30.
Ляксо Е. Е. Некоторые характеристики материнской речи, адресованной младенцам первого полугодия жизни. N 2, 55 - 64.
Матулене Г. О социальной адаптации к деятельности. N 5, 108 - 112.
стр. 126
Махнач А. В. Опыт представления и обсуждения концептов на супервизиях семейных консультантов. N 2, 100 - 109.
Морозов С. М. Чувственное и внечувственное в предмете психологического исследования: подход Л. С. Выготского. N 6, 106 - 115.
Моросанова В. И. Личностные аспекты саморегуляции произвольной активности человека. N 6, 5 - 17.
Муздыбаев К. Завистливость личности (статья I). N 6, 38 - 50.
Носуленко В. Н., Паризе Е. Особенности восприятия шума автомобилей с дизельным двигателем. N 1, 93 - 100.
Открытое письмо Российского психологического общества и Института психологии РАН Президенту Российской Федерации В. В. Путину. N 3, 7.
Павленко В. Н., Кряж И. В., Барретт М. Этнические и национальные идентификации и представления у украинских детей и подростков. N 5, 60 - 72.
Памяти Андрея Владимировича Брушлинского. Траурный митинг в мемориальном зале Президиума РАН 5 февраля 2002 г. N 4, 5 - 11.
Памяти А. В. Брушлинского и О. К. Тихомирова. N 5, 5 - 13.
Пашина А. Х. Взаимосвязь различных видов насилия в отношении женщин и особенностей их эмоциональной сферы. N 6, 98 - 105.
Петренко В. Ф. Конструктивистская парадигма в психологической науке. N 3, 113 - 121.
Подпругина В. В., Блинникова И. В. Ментальные репрезентации эмоций у учащихся общеобразовательной школы и школы искусств. N 3, 31 - 44.
Плотников В. В., Завьялов А. В., Северьянова Л. А., Плотников Д. В. Акцентуация биопсиходинамических характеристик индивидуальности как фактор риска ишемической болезни сердца. N 3, 63 - 77.
Плохих В. В. Временной параметр антиципации в процессе слежения за движущимся объектом. N 2, 47 - 54.
Распоряжение Президента Российской Федерации В. В. Путина. N 3, 7.
Рамендик Д. М. Особенности свойств памяти у людей с различными типами адаптации к патологии психики. N 3, 78 - 84.
Ронгинская Т. И. Синдром выгорания в социальных профессиях. N 3, 85 - 95.
Савченко Т. Н. Развитие математической психологии: история и перспективы. N 5, 32 - 41.
Саймон Г. А. Рациональное принятие решений в деловых организациях (Нобелевская мемориальная лекция, прочитанная 8 декабря 1977 г.). N 1,42 - 51.
Самовичев Е. Г. Психологическая этиология убийства. N 5, 49 - 59.
Сергиенко Е. А. Современное состояние исследований когнитивных процессов. N 2, 19 - 35.
Скотникова И. Г. Проблема уверенности: история и современное состояние. N 1, 52 - 60.
Соболезнования (телеграммы, письма). N 4, 12 - 26.
Солдатова Г. У., Шайгерова Л. А. Психологическая адаптация вынужденных мигрантов. N 4, 66 - 81.
Соснин В. А. Психология религии: американский опыт. N2, 118 - 127.
Список трудов сотрудников ИП РАН за 1996 - 2001 гг. N 1, 80 - 84.
Субботский Е. В. Развитие индивидуального сознания как предмет исследования экспериментальной психологии. N 4, 90 - 102.
Судаков К. В., Умрюхин Е. А. Индивидуальная диагностика системных механизмов психической деятельности человека с помощью компьютерной модели "Детектор интеллекта". N 2, 79 - 87.
Умрюхин Е. А. С. В. Кравков: выдающиеся достижения и несбывшиеся надежды. N 5, 25 - 31.
Холодная М. А. Основные направления изучения психологии способностей в Институте психологии РАН. N 3, 13 - 22.
Холодная М. А., Кострикина И. С. Особенности когнитивных стилей "импульсивность/рефлективность" и "ригидность/гибкость познавательного контроля" у лиц с высокими и сверхпороговыми значениями. N 6, 72 - 82.
Хомская Е. Д. А. Р. Лурия и психологическая наука. N 4, 39 - 48.
Чудова Н. В. Особенности образа "Я" "жителей интернета". N 1, 113 - 117.
Ширманова О. В. Эмоциональная напряженность учителя и студента: взаимосвязь физиологических и психологических показателей. N 2, 88 - 99.
Щербатых Ю. В. Связь черт личности студентов-медиков с активностью вегетативной нервной системы. N 1, 118 - 122.
Янышин П. В., Фомина Ю. В. Специфичность эмоциональной категоризации хроматических и геометрических признаков у детей дошкольного возраста. N 1,61 - 70.
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Богоявленская Д. Б. V Всероссийская конференция "Психология и ее приложения". N 4, 110 - 113.
Богоявленская Д. А. V Всероссийская конференция "Психология и ее приложения". N 5, 119 - 123.
Васильева О. С., Филатов Ф. Р. Экстремальные ситуации и предельные возможности человека. N 3,130- 131.
Кольцова В. А., Олейник Ю. Н., Серова О. Е. Международная конференция "История психологии и историческая психология: состояние и перспективы развития"(П1 Московские встречи по истории психологии). N 2, 137 - 143.
Ленский В. Е., Задорожнюк И. Е. Научное и социокультурное значение рефлексивного движения в России. N 1, 135 - 138.
Новиков В. В., Фетискин Н. П. Цели и возможности психологии инновационного управления. N 3, 132 - 135.
стр. 127
Памяти Льва Марковича Веккера. N 1, 144.
Попов Л. М. В. М. Бехтерев и современная психология и психотерапия. N 3, 127 - 129.
Соколова Е. Т., Тхостов А. Ш. I Международная конференция по клинической психологии памяти Б. В. Зейгарник. N 2, 132 - 136.
Хроника N 1, 141 - 143; N 2, 144; N 3, 126; N 4, 126 - 127; N 5, 124 - 125; N 6, 124 - 125.
Цветков С. А. Психология отношений: вопросы, проблемы, подходы. N 1, 132 - 134.
Чернышева Н. С. I научно-практическая конференция негосударственных образовательных учреждений по психологии обучения. N 1, 139 - 140.
Чудина Е. А. Юбилейная научная конференция. N 4, 103 - 109.
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
Воловикова М. И. Первая книга о счастье в отечественной психологии. N 3, 136 - 137.
Задорожнюк И. Е. Давно ожидаемый научный труд. N4, 116 - 117.
Зараковский Г. М. Психологические основы профессиональной пригодности. N 3, 142.
Караулов Ю. Н. Новая книга по теории и практике речи. N 6, 116 - 119.
Лебедев А. Н., Горюнова Н. Б. О системе психологии. N 6, 120 - 122.
Люсин Д. В. Книга о творчестве Л. С. Выготского, изданная во Франции. N 4, 114 - 115.
Толочек В. А., Голубева Э. А. Развитие концепции интегральной индивидуальности В. С. Мерлина в Пермском госпедуниверситете. N 3, 138 - 141.
Холодная М. А. О природе творческих способностей. N 5, 126 - 127.
Информация о новых книгах. N 4, 118 - 122; N 5, 128; N 6, 123.
НАШИ ЮБИЛЯРЫ
Алексею Федоровичу Шикуну - 75 лет. N 5, 118.
Валентину Евгеньевичу Семенову - 60 лет. N 2, 131.
Диана Борисовна Богоявленская. N 5, 116 - 117.
Екатерина Васильевна Шорохова. N 4, 123 - 124.
Ксения Александровна Альбуханова-Славская. N 5, 113 - 115.
Константину Викторовичу Судакову - 70 лет. N 4, 124 - 125.
* * *
Андрей Владимирович Брушлинский. N 3, 5 - 6.
Юрий Федорович Поляков. N 4, 128.
стр. 128