Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Арон Аврех
П.А.СТОЛЫПИН И СУДЬБЫ РЕФОРМ В РОССИИ
Аврех А.Я. П.А. Столыпин и судьбы реформ в России. — М.: Политиздат, 1991. — 286 с.
I. Путь наверх. От цезаризма к бонапартизму. - II.
Первые шаги: от правительственной декларации
до «министерского кризиса». - III. Аграрная реформа. - IV. Столыпин и рабочий вопрос. - V. Национализм. «Россия для русских». - VI. Крушение Столыпина. - VII.
Выстрелы в Киеве.
ОТ РЕДАКЦИИ
От редакции
Предлагаемая читателю книга — последняя работа крупного советского историка А.Я. Авреха, которую он успел закончить незадолго до своей смерти в декабре 1988 г. Автор захватил лишь самое начало возрождения общественного интереса к судьбе П.А. Столыпина и его реформы. Однако он сразу смог оценить остроту и значение проблемы и отозваться на нее своей последней работой. Он сумел это сделать в предельно короткий срок потому, во-первых, что был талантлив и, во-вторых, был подготовлен своими предшествующими трудами — среди его исследований столыпинская тема занимала значительное место[1].
Имя Столыпина всегда вызывало споры. Это имя, писал автор, сразу втягивает нас в круговорот страстных взаимоисключающих оценок. Ни один из политических деятелей царизма начала XX в. не может идти с ним в сравнение по преданной и восторженной памяти его почитателей и сосредоточенной ненависти революционеров. «Период столыпинской реакции», виселицы — «столыпинские галстуки», с одной стороны, и «борец за благо России», человек, «достойный сесть на царский трон» — с другой.
Карьера Столыпина длилась всего лишь пять лет. Это был взлет после многолетней обычной службы в провинции, стремительное превращение из саратовского губернатора в министра внутренних дел и председателя Совета министров — в государственную фигуру с огромной властью, грандиозными планами, российского Бисмарка... Вся его деятельность — это органичное сочетание трагедии и элементов фарса, придворных интриг и /3/ высокой политики. Взрываются бомбы, стреляют из браунинга.
Но причина особого интереса к фигуре Столыпина заключается не только в личной его судьбе и драматизме сопровождавших ее событий. Деятельность российского Бисмарка тесно связана с вопросом о том, каково значение столыпинского курса и почему не состоялся путь реформ. Этот вопрос не получил удовлетворительного ответа в литературе о Столыпине. Многие исследователи считают, что помешали осуществиться столыпинским реформам не объективные факторы, а ограниченность и слепота царизма, верхов, распутинщина и т. п.[2], сами же реформы были столь значительны, что, увенчайся они успехом, никакого не только Октября, но и Февраля не было бы. Поднимают Столыпина на щит ультраправые элементы, выдвигающие на первый план его национализм и все провалы его курса объясняющие фактом убийства Столыпина.
Когда-нибудь историк общественного сознания времен перестройки не без удивления отметит активное распространение советской прессой легенды о Столыпине, который «хотел отдать землю крестьянам», учредить демократические институты и тем самым спасти Россию от бед и несчастий революции... Творение этой легенды можно понять в монархической публицистике (и такая появилась у нас на исходе XX в.), для которой самодержавие («уникальность государственного устройства России начала XX века») основывалось не иначе как «на нравственных категориях» и представляло собой «духовный хребет русской государственности». С позиции курского помещика-полукрепостника Маркова 2-го (публицистика того времени писала о нем как о «средневековом зубре» и «черносотенце») и правого газетчика Меньшикова благими для России оказываются все деяния «забытого исполина» — не только земельная реформа, но даже /4/ военно-полевые суды, чинившие расправу над крестьянством.
Однако оказалось, что и либерально-демократические поборники «здравого смысла» видели в П.А. Столыпине «надежду страны» — деятеля, пришедшего «с мощной идеей экономического обновления державы» и начавшего «очень плодотворный процесс», который возрождается ныне.
И сегодня творцы легенды о «забытом исполине» манипулируют примерами «положительных» цифр и фактов, надерганных «с бору по сосенке», цитатами из высказываний правых политиков и газетчиков, пренебрегая всем тем, что противоречит творимой ими легенде. Увы! «Положительных» примеров оказывается маловато. В ход идут прямые выдумки, вроде утверждений об увеличении за время реформы «почти вдвое» сбора хлебов, о наличии в 1916 г. 900 млн. пудов хлебных излишков, которыми якобы «питалась молодая Советская республика до 1919 г.», и т. п. Поэтому в условиях нарастающей дезинформации становится особенно актуальной, просто необходимой книга, которая дает конкретно-историческую картину всей деятельности П.А. Столыпина в 1906-1911 гг., содержит основные фактические сведения в их динамике и системе.
Такова книга А.Я. Авреха, позволяющая ответить на вопрос: почему Россия не пошла мирным, эволюционным путем предлагавшихся П.А. Столыпиным реформ, а избрала тернистый путь революции, потребовавшей неисчислимых жертв? Читатель встретит не биографию в традиционном стиле, последовательно излагающую факты жизни героя, повествующую о его младенческих годах, семейном окружении, этапах его карьеры, испытанных им влияниях и, наконец, оценивающую масштаб его личности. Это, скорее, размышление о путях и судьбах России, о критических годах, когда страна подошла к развилке своей истории. Через личность — проблема. В этом состоит подход автора, считавшего, что именно так должна формулироваться задача научной биографии вообще. Думается, что подобные биографии имеют все права на существование и что А.Я. Авреху удалось, сосредоточившись на главном этапе жизни П.А. Столыпина, дать достаточно полный ответ как на сформулированную выше проблему, так и на связанную с этим оценку исторической роли своего героя, его воззрений и человеческих качеств. /5/
Забегая вперед, скажем, что ответ автора может быть вкратце изложен следующим образом: реформистский путь потерпел крах потому, что Столыпин хотел провести преобразование экономики вне демократии, не затрагивая самодержавный строй и его основу — помещичье землевладение, централизованную бюрократическую систему.
Ясно, что при такой постановке вопроса автор встал перед необходимостью детально изучить предлагавшиеся Столыпиным реформы, силы, определявшие их содержание, причины и условия отклонения большинства из них, т. е. описывать деятельность Столыпина на широком фоне политической жизни, в тесной связи с окружавшими его течениями и группировками, в его взаимоотношениях с царем, Думой, Государственным советом, черносотенцами, либералами и т. п.
Центральным звеном здесь является Дума — главный механизм проведения реформ. Анализ первого в истории страны парламентского опыта позволил автору раскрыть суть задуманных Столыпиным реформ, его позицию и ее эволюцию (все время вправо), установить причины краха столыпинского курса. Поэтому закономерно то доминирующее место, которое автор отводит думским прениям, не говоря уже о «духе эпохи», который восстанавливается обильным цитированием источников, воссозданием людей и времени.
Автор не ставит целью дать весь перечень реформ 1906-1911 гг., не пишет о внешней политике (ею Столыпин не занимался), не описывает обстановку в стране (она широко известна из учебников и в то же время присутствует в книге «за кадром» как определяющий фактор всех позиций). Он отобрал главное — бюджет, аграрную политику, рабочий вопрос, национальный вопрос — и последовательно развивает свою концепцию в работе.
Можно не соглашаться с концепцией автора, но нельзя не отдать должное ее стройности и подкрепленности огромным конкретным материалом.
Издательство выражает благодарность доктору исторических наук В.П. Данилову, доктору исторических наук Б.Г. Литваку и доктору исторических наук Е.И. Поповой за помощь при подготовке настоящей книги.
1. См.: Аврех А.Я. Царизм и третьеиюньская система. М., 1966; Он же. Столыпин и Третья Дума. М., 1968.
2. Даже те авторы, которые признают, что Столыпин не справился прежде всего с революционным движением, делают особый акцент на ограниченности и автократизме Николая II и правящих кругов вообще, на том, что царь не любил Столыпина, и это было главным препятствием в проведении реформ. (Conroy M. Sch. Peter Arkad`evich Stolypin. Boulder, 1976; Hagen M. Die Entfaltung politischen Ofientlichkeit in Russland, 1906-1914. Wiesbaden, 1982). Из западных исследователей 80-х годов, пожалуй, только Янн (Yaney G. The Urge to Mobilize Agrarian Reform in Russia, 1861-1930. Urbana, 1982) дал более глубокое объяснение: правительство Столыпина пыталось добиться социальных изменений административными методами. — Р. 3.
П.А.СТОЛЫПИН И СУДЬБЫ РЕФОРМ В РОССИИ
К оглавлению
Глава I.
Путь наверх.
От цезаризма к бонапартизму
Столыпин пришел к власти в переломный момент, когда в правящих кругах происходил пересмотр политического курса, определяемого термином «цезаризм». Курс этот представлял собой попытку царизма укрепить свою социальную опору, расшатанную революцией, сделав ставку на крестьянство, конкретно — создав Думу с преобладанием крестьянских представителей. Проводивший этот курс С.Ю. Витте позже (2 сентября 1911 г.) писал в своих заметках:
«Вчера в Киеве тяжко ранен Столыпин. Таким образом, открывается 3-е действие после 17 октября. Первое действие — мое министерство, второе — Столыпинское»[1].
К этому следовало бы добавить, что второе действие было начато Столыпиным в декорациях первого, созданных самим Витте. «Декорациями» явились две первые Государственные думы, созванные по так называемому виттевскому избирательному закону 11 декабря 1905 г., определившему их главную — «крестьянскую» — суть.
Уже на петергофских совещаниях в июле 1905 г. под председательством царя, подготовивших так называемую булыгинскую (законосовещательную) Думу, перед правящими «верхами» встал вопрос, на кого опираться в ней. От решения этого вопроса зависел характер будущего избирательного закона. На первый взгляд такая проблема с точки зрения царизма выглядит странной, ибо очевидным являлось, что главной социальной опорой режима было и остается поместное дворянство и на него следует делать ставку. Тем не менее решение совещания было обратным: приоритет отдан крестьянству. В соответствии с этим по избирательным законам 6 августа (в булыгинскую Думу) и 11 декабря почти половина (49%) всех выборщиков, из среды которых непосредственно выбирались члены Думы, отдавалась крестьянам. Это /9/ означало, что в губернских избирательных собраниях, куда сходились выборщики от всех сословий и курий (ибо закон был основан именно на сословно-куриальном принципе), практически ни один кандидат в депутаты не мог им стать без согласия крестьянской части губернского избирательного собрания. Исключение составляли лишь два десятка наиболее крупных городов (Петербург, Москва, Варшава и др.), получившие право прямых выборов, без разделения на курии.
Объяснение этому феномену в наиболее наглядной форме дал на тех же петергофских совещаниях великий князь Владимир Александрович, задавший одному из самых горячих защитников идеи о необходимости преобладания дворянства в будущей Думе решающий вопрос:
«Позвольте Вас спросить: к какому сословию принадлежат князья Долгорукие, Трубецкие, Голицыны, Шаховские, Кузьмины-Караваевы, Петрункевичи?.. Они дворяне. А что говорят и пишут?»[2]
А говорили и писали эти люди в той или иной форме, что надо ограничить самодержавие, сделав правительство ответственным перед Думой, а не перед царем, дать стране традиционный перечень буржуазных свобод со всеобщим избирательным правом, неприкосновенностью личности и, наконец, разрешить аграрный вопрос на базе «принудительного отчуждения» части помещичьих земель в пользу крестьян. Большинство имен, которые перечислил великий князь, принадлежали к столпам либерализма, будущим лидерам кадетской партии, созданной три месяца спустя и принявшей именно эту программу.
В отличие от «зарвавшихся» либералов, за которыми шло большинство земских съездов в 1904-1905 гг., требовавших «конституции» и свобод, крестьянство представлялось правящему режиму консервативной силой, «партией порядка», которая изберет правую Думу, стоящую на защите прерогатив самодержавного царя, и тем самым нейтрализует либеральное движение, не говоря уже о революционерах. Эту точку зрения разделяли и «столпы будущего Совета объединенного дворянства» — А.А. Бобринский и др.
«Тогда, — писал Ленин уже в 1914 г., — «серячка»-крестьянина та же власть настолько считала опорой порядка, что давала ему громадное влияние и в булыгинской и в виттевской Думе»[3].
Что дело обстояло именно таким образом, охотно в порядке самокритики признали после революции 1905-1907 гг. и видные деятели правительственного лагеря. /10/ Тот же Витте в своих воспоминаниях писал, что главный недостаток избирательного закона 11 декабря — «его, если можно так выразиться, крестьянский характер. Тогда было признано, что держава может положиться только на крестьянство, которое по традициям верно самодержавию. Царь и народ!.. Поэтому такие архиконсерваторы, как Победоносцев, Лобко и прочие, все настаивали на преимуществах в выборном законе крестьянству»[4]. Именно поэтому, добавим от себя, тот же Победоносцев настаивал на том, чтобы избирательное право было предоставлено и неграмотным крестьянам, полагая, что они-то и окажутся наиболее верными выразителями идеи «единения» царя с народом.
Наивно полагать, что расчеты «верхов» на крестьянство были беспочвенной иллюзией. Реальный факт состоял в том, что на протяжении столетий русское крестьянство действительно являлось массовой социальной опорой монархии в том смысле, что считало ее единственно приемлемой формой правления, поскольку только она обеспечивала определенную защиту крестьян от произвола феодалов. Следует подчеркнуть, что это не было исключительно русским явлением. Наоборот, было универсальным. Известно, что оба Бонапарта — Наполеон I и Наполеон III — получили престол из рук крестьянства. Первый косвенно, через армию, второй непосредственно, всенародным голосованием, когда 10 млн французских крестьян отдали голоса ничтожному племяннику великого дяди.
«Бонапарты, — писал по этому поводу К. Маркс, — являются династией крестьян, т. е. французской народной массы»[5].
Вера русского крестьянина в царя, его царистские иллюзии были особенно сильны. И объяснялось это историей страны, крайне суровыми условиями ее государственного выживания. Именно крестьянство больше всего страдало от бесчисленных военных вторжений, начиная с татарского завоевания и кончая нашествием того же Наполеона I. Поэтому оно, несмотря на жестокий гнет со стороны государства, отличалось повышенным чувством патриотизма, воплощенном в идее преданности православному царю. Царь олицетворял в глазах крестьян единство и мощь страны, т. е. на практике осуществлял ту формулу, о которой писал Витте, — «царь и народ». Как известно, русский крестьянин на протяжении своей истории восставал множество раз. Одних так называемых крестьянских войн советские историки насчитывают /11/ четыре. Но никогда при этом он не восставал против царя, а лишь против помещиков и местной администрации. Так оно было. К этому следует добавить, что хотя революция 1905-1907 гг. нанесла первый и значительный удар по царистским иллюзиям крестьянства, тем не менее полностью оно от них избавилось только в 1917 г. Достаточно сказать, что трудовики — сознательные выразители интересов и чаяний революционного крестьянства, выдвигая в своих программных требованиях широкий спектр буржуазно-демократических свобод и реформ, вплоть до созыва Учредительного собрания и конфискации всей помещичьей земли, никогда не выдвигали лозунга республики.
Историкам, отстаивавшим подобный взгляд на крестьянство, в 70-е годы пришлось нелегко. Их подвергли резкой критике, базировавшейся на самом элементарном подлоге. Так, приведя цитату из книги ленинградского историка Ю.Б. Соловьева «Самодержавие и дворянство в конце XIX века» (Л., 1973), гласившую, что «самодержавие пыталось опереться именно на то, на чем оно держалось столетиями, на чем оно возникло и выросло» (т. е. на крестьянство), один историк прокомментировал ее следующим образом: да, действительно, царизм использовал патриархальность и консервативность крестьянского быта, темноты крестьян.
«Но одно дело — использование темноты класса, а другое дело — представительство его интересов. Идентифицировать эти понятия — непростительная ошибка»[6].
Буквально то же самое писалось и в адрес автора этих строк.
На самом же деле «непростительная ошибка» состояла в приписывании Ю.Б. Соловьеву того, чего в его словах нет и в помине. Опираться на крестьянство, на его веру в царя отнюдь не означает выражать классовые интересы крестьян. Как известно, рабочий класс США голосует в своей массе за демократическую и республиканскую партии, т. е. является массовой социальной опорой буржуазии. Треть английского рабочего класса устойчиво голосует за консерваторов. Но никому и в голову не приходит обвинять советских историков и политологов, констатирующих этот очевидный факт, будто они тем самым доказывают, что американская и английская буржуазия выражают классовые интересы пролетариата. История, увы, намного сложнее «ликбезовского» марксизма.
Вопрос о том, сохранило ли крестьянство свои прежние иллюзии, когда в стране разразилась первая в ее /12/ истории революция, нельзя было решить умозрительно. С одной стороны, стали резко расти масштабы знаменитых «иллюминаций» — поджогов помещичьих имений, с другой — еще в полной мере сохранялась вера в царя, в то, что он все устроит и, главное, разрешит земельный вопрос. Вторая сторона до созыва Думы представлялась преобладающей не только режиму, но и либералам. Официозная газета «Русское государство» убеждала, что «серячок выручит» — изберет умеренно-консервативную Думу. Редактор либерального журнала «Освобождение» Петр Струве выражал на его страницах уверенность, что «крестьянин в Думе будет кадетом», т. е. подымется до уровня кадета, — мысль, которая по тем временам считалась достаточно смелой.
Эти всеобщие надежды на «серячка» резко возросли после поражения Декабрьского вооруженного восстания в Москве и серии аналогичных восстаний в других городах. Резонансом на неудачу прямого натиска явился огромный рост конституционных иллюзий. Все классы в партии, исключая рабочий класс и большевиков, были охвачены настоящим думским ажиотажем. Все надежды сосредоточились на будущей Думе, причем в нее поверили не только неискушенные в политике крестьянские массы, но царь и «верхи», не говоря уже о либералах, для которых «парламент» — мирный, «конституционный» способ решения общенациональных проблем — был альфой и омегой их бытия, смыслом существования. Этим и объясняется, что выборы в I Думу проходили более или менее свободно, без сколько-нибудь серьезного вмешательства властей.
Расчет царизма на крестьянство — спекуляция на крестьянском царизме — означал ставку на все крестьянство, а отсюда следовало, что правительство должно было предложить ему такой аграрный законопроект, который выглядел бы как крестьянский, созданный в интересах всех крестьян. Такое впечатление у крестьянской массы мог создать только закон, так или иначе направленный против помещичьего землевладения, потому что для нее отобрать помещичьи земли значило справедливо решить аграрный вопрос. Именно поэтому законопроект о принудительном отчуждении части помещичьих земель был впервые предложен не Думой, не кадетами, как думают многие, а правительством, еще до созыва Думы.
Его разработал по прямому заданию Витте главноуправляющий землеустройством и земледелием /13/ Н.Н. Кутлер, назвав «Проектом закона о мерах к расширению и улучшению крестьянского землевладения». В объяснительной записке к нему говорилось:
«Самый принцип принудительного отчуждения частновладельческих земель за справедливое вознаграждение неизбежно должен быть введен в проектируемый закон». Это необходимо «в интересах самого владельческого класса, так как лишь таким образом возможно при современных обстоятельствах сохранить неприкосновенною значительную часть владений этого класса и дать возможность собственникам тех земель, которые будут отчуждены, получать за них справедливую цену; слишком упорное отстаивание принципа неприкосновенности частной собственности и свободы распоряжения ею может привести при современных условиях к тому, что владельцы лишатся всего, и притом на самых разорительных для себя и для всей страны (! — А.А.) условиях»[7].
Это была отнюдь не личная точка зрения Кутлера.
«Я сам помещик, — говорил Витте всесильный временщик, дворцовый комендант Д.Ф. Трепов, — и буду весьма рад отдать даром половину моей земли, будучи убежден, что только при этом условии я сохраню за собою вторую половину».
То же самое заявлял ему и адмирал Дубасов[8].
Во всеподданнейшем докладе от 10 января 1906 г., в котором излагались итоги обсуждения законопроекта Кутлера в Совете министров 6 января, Витте отмечал, что наряду с противниками законопроекта, категорически его отвергавшими, были и его сторонники, считавшие «предпочтительным для помещиков поступиться частью земель... и обеспечить за собой владение остальной частью, нежели лишиться всего, может быть, на условиях гораздо более невыгодных, или испытать на себе тяжесть введения прогрессивного подоходного налога, при котором существование крупной земельной собственности немыслимо»[9].
Но судьба законопроекта Кутлера, как и его самого, была уже предрешена. Кутлер получил отставку и, по выражению М.Н. Покровского, «с горя пошел в кадеты», а на докладе Витте царь наложил резолюцию: «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной». Но еще до этого отрицательное отношение к законопроекту выразил съезд губернских и уездных предводителей дворянства. Это и решило дело. Весьма показательно, что, отвергая законопроект, дворянство ни /14/ единым словом не обмолвилось об его экономической невыгодности для помещиков. Такой аргумент просто не выставлялся. Все возражения сводились к одной мысли: уступив часть земли, помещики потеряют ее всю, ибо крестьянство не остановится на полдороге.
В записке уполномоченных симбирского дворянства на высочайшее имя от 21 декабря 1905 г. эта мысль была выражена следующим образом:
«Такая мера (принудительное отчуждение. — А.А.) должна действовать растлевающим образом на население»[10].
В другой подобной записке от ноября того же года с пометой царя: «Это умная записка» — говорилось:
«...ясно, что если и возможно ожидать прекращения аграрных беспорядков в сельских местностях от дополнительного наделения крестьян, то лишь после раздела всех частновладельческих земель между крестьянством, т. е. после исчезновения самого объекта, на который направлены эти беспорядки»[11].
В цитированном докладе Витте основное возражение противников кутлеровского законопроекта формулировалось следующим образом:
«Указывалось, что никакие частичные мероприятия по передаче крестьянам частновладельческих земель не приведут к успокоению их, так как они всегда будут стремиться, ободренные к тому в своих вожделениях, к полному захвату всей земельной собственности»[12].
Как бы подводя итоги, первый съезд уполномоченных дворянских обществ в мае 1906 г. в принятых «Основных положениях по аграрному вопросу» констатировал:
«Принудительное отчуждение частновладельческих земель не успокоит населения, а лишь разожжет страсти»[13].
Но в данном случае речь шла не об избрании императора, а об избрании Думы, пользующейся доверием последнего. Иначе говоря, это был не прямой, а косвенный плебисцит — крестьянство должно было продемонстрировать свою старую феодальную преданность легитимному монарху новым, буржуазным, «конституционным» способом.
И вот здесь произошел первый серьезный прокол в испытанном лозунге «царь и народ». Вчера еще темный патриархальный мужик избрал Думу без единого правого. Самыми правыми оказались октябристы, которых было всего 13. Примерно 60 депутатов принадлежали к фракциям «прогрессистского» типа, занимавшим позицию между октябристами и кадетами. Последние получили треть мандатов — 161. Фракция трудовиков вначале /15/ насчитывала 107 человек; потом она уменьшилась до 97, поскольку из нее выделились социал-демократы, образовав свою фракцию. Беспартийных было чуть больше — 100, и около 70 человек составляли так называемую фракцию автономистов, куда вошли поляки, литовцы, латыши, украинцы, мусульмане, объединившиеся на лозунге национальной автономии для областей, которые они представляли.
Иначе говоря, Дума оказалась наполовину левой, а ее центром стали кадеты с программой принудительного отчуждения — аграрного курса, отвергнутого царем. Это было первое противоречие. Второе оказалось еще более серьезным: трудовики, крестьяне, в свою очередь, отвергли кадетский законопроект и выдвинули свой собственный (проект 104-х), содержание которого сводилось к конфискации помещичьих земель и национализации всей земли.
В этой ситуации на политическую авансцену вышел П.А. Столыпин.
1. Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 3. С. 555.
2. Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг. Л., 1981. С. 177.
3. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 123.
4. Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 358.
5. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 207.
6. Черменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М., 1976. С. 20.
7. Аграрный вопрос в Совете министров (1906 г.) // Материалы по истории крестьянских движений в России / Под ред. Б.Б. Веселовского, В.И. Пичеты и В.М. Фриче. М.; Л., 1924. Вып. 4. С. 46.
8. См.: Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 196, 198.
9. Аграрный вопрос в Совете министров (1906 г.). С. 78-79.
10. Там же. С. 26.
11. Там же. С. 65.
12. Там же. С. 77.
13. Труды первого съезда уполномоченных дворянских обществ. СПб., 1910. С. 156.
Восхождение по ступеням власти и программа П.А. Столыпина
Столыпин был назначен министром внутренних дел 26 апреля 1906 г. Депутаты I Думы были приняты царем, обратившимся к ним с речью в Зимнем дворце, на другой день — 27 апреля. Нет сомнения, что Столыпин получил свой пост именно под Думу в том смысле, что ему было доверено проложить политический курс в новых, совершенно непривычных для царизма исторических условиях — обеспечить сожительство дотоле ничем не стесненного самодержавия с «народным представительством». То, что Столыпин начал свой «конституционный» путь в ранге не главы правительства, а всего лишь министра внутренних дел, никого не обманывало. Во-первых, министерство, которое он возглавил, было ключевым, ибо именно оно определяло в первую очередь внутреннюю политику правительства; этот пост остался за ним и тогда, когда он сменил И.Л. Горемыкина на посту председателя Совета министров. Произошло это уже через 72 дня. И здесь судьбы I Думы и Столыпина оказались полностью взаимосвязаны. Ее роспуск и его назначение на пост премьера произошли день в день — 8 июля 1906 г. /16/
Молниеносное восхождение вчера еще рядового губернатора на вершину политического Олимпа в возрасте 44 лет было загадкой для современников, остается загадкой и поныне, потому что никаких мощных связей и протекций у Столыпина при дворе не было. Кто подсказал его кандидатуру царю, неизвестно. Правда, один из его биографов, кадет А.С. Изгоев, писал, что кандидатуру Столыпина предложил в министры внутренних дел тогдашний обер-прокурор Синода князь Оболенский, об этом есть и свидетельство Шилова, но другие биографы Столыпина этой версии не подтверждают. Да и сам Изгоев тут же признает, что, «чем и как он (Столыпин. — А.А.) завоевал высокое доверие (царя. — А.А.), мы пока не знаем»[1]. А.А. Столыпин в книге, написанной уже в эмиграции, утверждал, что Николай II назначил его брата министром внутренних дел «по своему личному почину» и по собственному же выбору назначил председателем Совета министров[2]. Но и это утверждение вызывает сомнение, так как тоже не находит подтверждения в других источниках. Можно предположить, если верить А.А. Столыпину, что «почин» Николая II был обусловлен энергичным подавлением Столыпиным аграрного движения в Саратовской губернии, где он губернаторствовал до своего назначения министром. Но позже правые, поведшие кампанию против премьера, ставили ему в числе прочего в вину, что именно в Саратовской губернии во время революции было сожжено больше всего помещичьих имений.
Служебный путь, проделанный Столыпиным в провинции, был совершенно ординарным, ничем не отличавшимся от карьеры других чиновников, ставших губернаторами. Столыпин происходил из древнего дворянского рода, который впервые упоминается в XVI в. Его дед Дмитрий дослужился до чина генерал-адъютанта. Сестра деда, Елизавета, вышла замуж за Арсеньева, а их дочь Мария — за Юрия Лермонтова, так что их сын, великий поэт М.Ю. Лермонтов, и будущий глава царского правительства происходили из одного рода.
В 1884 г. П.А. Столыпин в возрасте 22 лет окончил естественный факультет Петербургского университета и сразу поступил на службу в Министерство внутренних дел. Через два года перешел в ведомство земледелия и государственных имуществ, но затем снова вернулся, и на этот раз окончательно, в министерство, где начал служебный путь. Сперва он был назначен, ковенским /17/ уездным предводителем дворянства, а в 1899 г. — губернским в той же губернии (в Западном крае предводители дворянства не выбирались, а назначались правительством). В 1902 г. В.К. Плеве назначил его исправляющим должность гродненского губернатора. В 1903 г. Столыпин стал саратовским губернатором. Это было, безусловно, актом высокого доверия со стороны всесильного министра внутренних дел — пост слыл трудным, ибо губерния считалась «красной», и именно из Саратова Столыпин переехал в Петербург. Плеве его высоко ценил, считал настоящим хозяином, помещиком и дворянином. Губернатор был действительно образованным человеком, прекрасно владел тремя иностранными языками. Единственное, что ставил ему в вину министр, — это склонность «к фразе и позе»[3]. Но в Петербурге эта склонность на первых порах сослужила ему хорошую службу. Столыпин оказался хорошим оратором, а это весьма нужное качество для политического деятеля, имеющего дело с «народным представительством».
Период первых двух Дум был временем бурного восхождения Столыпина, утверждения его авторитета в «верхах». Он стал предметом обожания экзальтированных дам, получил наивысшее признание у правых, его ораторские пассажи становились крылатыми фразами. Реакция и контрреволюция обрели наконец долгожданного вождя, на которого были возложены все надежды. И надежды эти оправдывались. Выступая с трибуны I Думы (в этой Думе Столыпину пришлось выступить лишь дважды с интервалом в четыре дня) 8 июня 1906 г., Столыпин произнес фразу о кремневом ружье, которая сразу же стала частью его политической биографии и неоднократно комментировалась как его противниками, так и сторонниками. В ответ на запросы о провокационных и незакономерных действиях департамента полиции Столыпин оправдывался необходимостью борьбы с анархией и несовершенством законов, на основании которых политической полиции приходилось вести эту борьбу. Пока нет новых, пояснял он, надо применять существующие:
«Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружье. На это честный часовой ответит: “Покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым”»[4].
Это первое думское «мо» (mot) принесло Столыпину первые очки в правом и правительственном лагере и стало объектом /18/ последующих иронических, а позже, поскольку «ружье» так и осталось кремневым (новых законов дано не было), язвительных замечаний со стороны либералов и левых. Вторая речь, произнесенная 12 июня, также представляла собой ответ на запрос о помощи голодающим, но на этот раз она была вполне заурядной.
Дума оказалась в центре главных забот Столыпина. Ситуация была достаточно сложной. С одной стороны, стало очевидным, что правительству и помещикам с ней не ужиться: аграрная программа трудовиков ставила под вопрос само существование режима. С другой стороны, разгон Думы в условиях нового подъема революции мог привести к непредсказуемым последствиям. Логика вещей подсказывала, что надо выиграть время — держать курс на роспуск и в то же время выяснить возможности и шансы приемлемого соглашения с либералами, в которое, однако, «верхи» плохо верили. Столыпин относился к этой идее с явным предубеждением. Тем не менее вместе с министром иностранных дел А.П. Извольским он встретился 26 июня с П.Н. Милюковым, а на другой день — с Д.Н. Шиповым и Н.Н. Львовым. Параллельно аналогичные переговоры с тем же Милюковым (тайно в ресторане Кюба) провел Д.Ф. Трепов, который согласился даже на кадетское министерство. Но это было явно несерьезно, и Трепов сам это отлично понимал. «Верхи» не только выступили против крамольной затеи, но и потребовали немедленного роспуска «сборища революционеров», т. е. Думы. Николай II заверил своего взволнованного министра финансов В.Н. Коковцова, что никогда не совершит «этот скачок в неизвестность»[5], т. е. никогда не согласится на министерство, где председателем Совета министров будет председатель Думы С.А. Муромцев, министром внутренних дел — И.И. Петрункевич, а министром финансов — М.Я. Герценштейн (которого вскоре убили черносотенцы).
В отличие от Трепова Столыпин вел речь с Милюковым о возможности создания только коалиционного кабинета, т. е. правительства, составленного из царских бюрократов и общественных деятелей. Милюков ответил отказом. Столыпин в глубине души очень обрадовался, но для вида попросил Шилова и П.А. Гейдена уговорить Милюкова изменить свое решение. Попытка была сделана, вождь кадетов снова ответил отказом, будучи уверенным, что «сферы» уже внутренне согласились на чисто кадетское министерство. Как показали вскоре /19/ последовавшие события, это было грубым просчетом кадетского лидера, обусловленным совершенно эйфористичным представлением о роли и месте своей партии в революции и Думе.)
Между тем судьба Думы была уже фактически решена. Еще в опубликованном 20 июня правительственном сообщении указывалось на недопустимость отчуждения частной земельной собственности в принципе, что означало открытый вызов Думе. В ответ Дума постановила выступить с контробращением к народу, что уже предрешало вопрос о роспуске. Кадеты приложили максимум усилий, чтобы текст обращения вышел как можно более умеренным Они добились своего, но, кроме 124 кадетских депутатов, за него никто не голосовал. Это было двойным провалом: и левая часть Думы отвернулась от них, и Думу спасти не удалось. Обращение приняли 6 июля, а спустя два дня, 8 июля 1906 г., Дума была распущена.
Имея уже в кармане указ о роспуске, Столыпин по телефону известил председателя Думы кадета С.А. Муромцева о своем намерении выступить в Думе в понедельник (9 июля), а в воскресенье Таврический дворец уже оцепили войска. Что ж, хитрость и обман в политической борьбе — явление совершенно заурядное.
Именно с этого момента начинается стремительный взлет Столыпина. Одновременно с роспуском I Думы он назначается председателем Совета министров (с сохранением портфеля министра внутренних дел). Взятый им курс в аграрном вопросе, жестокое подавление революции, вызывающе провокационные речи во II Думе с угрозами в адрес ее левой части в короткое время делают его кумиром всей контрреволюции, начиная от крайних правых и кончая октябристами. Престиж его при дворе, во влиятельнейших дворянских кругах, Государственном совете, в самом правительстве очень высок.
Особенно резко подскочили акции Столыпина после покушения, совершенного эсерами-максималистами 12 августа 1906 г. на даче на Аптекарском острове, где он жил вместе с семьей. Террористы бросили две мощные бомбы в приемной, где была масса людей. Погибло 27 человек, включая и самих покушавшихся, 32 человека было ранено. Столыпин не пострадал, так как задержался в кабинете на втором этаже. Были тяжело ранены его четырнадцатилетняя дочь и трехлетний сын. Реальным результатом этого жестокого и бессмысленного акта /20/ явилась быстрая и еще более жестокая ответная реакция власти.
Спустя 12 дней, 24 августа 1906 г., была опубликована правительственная программа, состоявшая из двух частей — репрессивной и реформистской. «Правительство, не колеблясь, противопоставит насилию силу», — говорилось в ней В местностях, объявленных на военном положении и положении чрезвычайной охраны, вводились военно-полевые («скорорешительные») суды. Началась вакханалия смертных приговоров и виселиц. В центре реформистской части программы был знаменитый указ 9 ноября 1906 г. о выходе из общины с сопутствующими ему законами. Именно с этими двумя составляющими — столыпинской аграрной политикой и «столыпинскими галстуками», как была прозвана виселица, — у современников в первую очередь и ассоциировался новый глава правительства.
II Государственная дума была избрана Столыпиным как испытательный полигон для будущего бонапартистского курса. Хотя после долгих колебаний и борьбы в верхнем эшелоне власти решили II Думу созвать по старому избирательному закону, уже с первых дней ее существования для всех было ясно, что она обречена, и самый ход избирательной кампании показал, что цезаризм в форме заигрывания с крестьянами отброшен.
Избирательная кампания проходила в обстановке грубого произвола и репрессий со стороны властей всех рангов. Сенатские «разъяснения» исключили из числа избирателей большие группы крестьян и рабочих. Преследовались левые выборщики, запрещались избирательные собрания, масса манипуляций была пущена в ход по части рассылки избирательных повесток, назначения дня и места выборов и т. д. Тем не менее итоги выборов, хотя они происходили уже в обстановке сильного спада революции, оказались для «верхов» еще более разочаровывающими. Левые фракции Думы в совокупности получили 222 мандата (43% общего числа избранных депутатов). Народники разных направлений — 157 мест (трудовики — 104, эсеры — 37, народные социалисты — 16). Социал-демократическая фракция насчитывала 65 депутатов. В то же время «центр» — (кадеты — потерял 80 мандатов. Одновременно усилилось и правое крыло — правые и октябристы заняли в Думе 54 места (10%).
Резкое ослабление кадетского «центра» и столь же явное усиление левого крыла уже говорило о том, что /21/ возможность соглашения между правительством и Думой стала еще более призрачной. Но если в I Думе Столыпин, памятуя об обстановке в стране, пытался хотя бы внешне демонстрировать лояльность и даже заинтересованность в сотрудничестве с «народным представительством», то теперь тон резко изменился. Премьер явно провоцировал Думу на открытые конфликты с правительством, приближая час ее разгона.
II Дума начала свою работу 20 февраля 1907 г., и уже 6 марта Столыпин выступил перед ней с правительственной программой реформ. Список открывал знаменитый указ 9 ноября и другие аграрные мероприятия. Несколько законопроектов касались свободы совести (переход из одного вероисповедного состояния в другое, беспрепятственное «богомоление», закон о старообрядческих общинах и т. д.). Были обещаны законопроекты о неприкосновенности личности и введении волостного земства, рабочим — профессиональные союзы и государственное страхование, стране в целом — реформа образования. Большое значение в программе придавалось «возрождению» боевой мощи армии и флота, утраченной в русско-японскую войну.
Вся остальная часть программы была в том же духе. Столыпин твердо дал понять, что режим не намерен делиться своей властью с «народным представительством». Об этом свидетельствовали заключительные фразы речи. Заявив, что правительство для реализации этой программы готово совместно с законодательными учреждениями «приложить величайшие усилия», оратор сразу же пояснил, какое правительство он имеет в виду: правительство, которое «хранит исторические заветы России», т. е. самодержавно-монархическую власть; правительство, которое «восстановит в ней (стране. — А.А.) порядок и спокойствие, т. е. правительство стойкое и чисто русское, каковым должно быть и будет правительство его величества»[6].
Концовка речи провоцировала левую часть Думы на резкие выступления, что и было достигнуто. Поднявшись на трибуну второй раз для ответа левым депутатам, Столыпин с неприкрытой угрозой заявил:
«Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли и мысли, все они сводятся к двум словам: «руки вверх». На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием и сознанием своей правоты может ответичь только двумя словами: /22/ “не запугаете”[7].
Эти слова вызвали взрыв энтузиазма у сторонников премьера.
Спустя неделю, 13 марта, выступая по вопросу об отмене закона 19 августа 1906 г. о военно-полевых судах, Столыпин сформулировал свое политическое кредо весьма определенно и достаточно образно:
«Государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада... Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна». В порядке самообороны правительство полномочно «приостанавливать все нормы права». Более того, «состояние необходимой обороны» дает не только право на применение любых репрессий, но и право подчинить государство «одной воле, произволу одного человека»[8].
Эта тирада вызвала у приверженцев премьера не меньший восторг, чем клич «не запугаете». Позже, когда его ореол несколько померк, либералы с большим удовольствием стали склонять наряду с «кремневым ружьем» пассаж о выламываемых дверях и окнах.
Но пока триумфальное шествие продолжалось. 10 мая Столыпин выступил с изложением правительственной концепции разрешения аграрного вопроса. Это была его коронная и итоговая речь во II Думе. Помещичий и антикрестьянский характер выступления даже не маскировался. Землевладельцы «не могут не желать иметь своими соседями людей спокойных и довольных вместо голодающих и погромщиков». Программа левых партий неприемлема в принципе, ибо она «ведет... к социальной революции». В этой связи был отвергнут и кадетский проект «принудительного отчуждения», поскольку он также в конечном итоге приведет к той же требуемой трудовиками национализации.
Указ 9 ноября трактовался как выбор между крестьянином-бездельником и крестьянином-хозяином в пользу последнего. Всегда были и будут тунеядцы, решительно заявил премьер. Не на них должно ориентироваться государство: только «право способного, право даровитого создало и право собственности на Западе». Правительство «желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как, где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода». Способный, трудолюбивый крестьянин — «соль земли русской», и поэтому его надо поскорее освободить «от тисков» общины, передав ему землю в неотъемлемую собственность. /23/
Чтобы подчеркнуть генеральное значение набранного курса и твердую решимость претворить его в жизнь, Столыпин закончил свою речь фразой, которая, конечно, была заготовлена заранее:
«Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»[9]
Из всех крылатых фраз Столыпина эта, как показало время, в его ораторском арсенале оказалась лучшей и наиболее политически эффектной. На этот раз он покорил сердца не только своих традиционных поклонников, но и авторов будущего знаменитого сборника «Вехи», появившегося в 1909 г. Струве свой восторг выразил демонстративно, вынеся в заглавие центральной статьи сборника «Patriotica» слова «Великая Россия».
1. Изгоев А. П.А. Столыпин: Очерк жизни и деятельности. М., 1912. С. 25, 29.
2. Столыпин А. П.А. Столыпин, 1862-1911. Париж, 1927. С. 6.
3. См.: Изгоев А. Указ. соч. С. 7, 14, 15.
4. Государственная дума: Стенографические отчеты (далее: Ст. от.), 1906. Т. 1. Стб. 1129.
5. См.: Шелохаев В.В. Кадеты — главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905-1907 гг. М., 1983. С. 214.
6. Государственная дума. Второй созыв: Ст. от. 1907. Т. 1. С. 120. (Далее: Государственная дума. Второй созыв. Ст. от.)
7. Там же. С. 169.
8. Государственная дума. Второй созыв. Ст. от. Т. 1. Стб. 514.
9. Там же. Т. 2. Стб. 433-434, 436-437, 441, 445.
Создание третьеиюньской системы
Ни у кого не было сомнений, что II Дума обречена. Искали только предлог и вскоре нашли. С помощью двух провокаторов, агентов охранки, Бродского и Шорниковой, было состряпано обвинение социал-демократической фракции II Думы в подготовке ею военного заговора. На этом основании Столыпин 1 июня потребовал немедленного отстранения от участия в заседаниях 55 депутатов социал-демократов и лишения 16 из них депутатской неприкосновенности, чтобы их можно было немедленно арестовать. Дума ответила на это требование созданием специальной комиссии под председательством кадета (и историка) А.А. Кизеветтера. Представленные правительством документы с первого же взгляда убеждали в подлоге и подтасовках. Это было очевидно не только для комиссии, но и для широкого общественного мнения. Факты, приведенные в прессе, не оставляли сомнения в том, что речь шла о полицейской провокации, санкционированной судебными властями.
О том, что обвинение социал-демократической фракции было ложным, знал не только Столыпин, знали все министры[1]. Правая рука премьера, товарищ министра внутренних дел, главный разработчик всех проектов избирательных законов, включая и закон 3 июня, С.Е. Крыжановский в своих воспоминаниях с похвальной откровенностью записал: когда правительство решило, что /24/ жить дальше со II Думой невозможно, «вдруг, как по щучьему велению, возникло среди левого крыла Думы преступное сообщество для ниспровержения государственного строя...»[2]. Несколько лет спустя Шорникова публично выступила с признанием, что «заговор» был организован ею и Бродским по заданию охранки. На основании этого признания, подхваченного прессой, социал-демократическая фракция III Думы внесла соответствующий запрос. Правооктябристское большинство Думы сорвало обсуждение запроса, дав согласие рассматривать его только в закрытом заседании. Это означало фактическое отклонение, так как стенограммы закрытых заседаний Думы публикации не подлежали, а все дело заключалось именно в доведении этого обсуждения до широкой публики.
Новый этап в деятельности П.А. Столыпина был открыт манифестом 3 июня 1907 г. о роспуске II Думы, одновременно с которым было опубликовано Положение о выборах в Думу, т. е. новый избирательный закон. В манифесте указывался также и срок открытия новой Думы — 1 ноября 1907 г.
Акт 3 июня был справедливо назван государственным переворотом: он был совершен в нарушение манифеста 17 октября 1905 г. и Основных законов 1906 г., согласно которым ни один новый закон не мог быть принят без санкции Государственной думы.
За решением созвать новую Думу стояла сложная борьба и колебания в «верхах», обусловленные страхом перед народом. Горемыкин еще в мае 1906 г., т. е. до роспуска I Думы, поручил С.Е. Крыжановскому разработать проект нового избирательного закона. Тем не менее II Дума была созвана по старому закону, поскольку еще теплилась надежда, что вторая попытка может оказаться удачнее. Столыпин надеялся, что в Думе удастся сколотить приемлемый для правительства «центр», куда войдут «кадеты, сдобренные октябристами, с подсыпкою правых». Но когда с первых же дней обнаружилось, что эта надежда нереальна, мысль о необходимости изменения избирательного закона стала уже идеей фикс не только правительства и царя, но и всей правобуржуазной контрреволюции, начиная с Совета объединенного дворянства, штаба всероссийской дворянской организации, возникшей в 1906 г., и кончая октябристами.
Именно в это время посыпались многочисленные проекты нового избирательного закона. Типичной в этом /25/ отношении была записка на имя царя от 26 июля 1906 г, группы членов Совета объединенного дворянства (Шевич, князь Касаткин-Ростовский, Нарышкин, Толь, Дическул, граф Олсуфьев), в которой говорилось, что неудовлетворительный характер Думы «следует искать в действующем законе о выборах в Думу», который а силу этого следует срочно изменить. По мнению авторов записки, изменения должны касаться прежде всего представительства крестьян и рабочих. Необходимо: а) устранить чрезмерное преобладание крестьян и б) в городах дать избирательные права только тем, кто уплачивает квартирный налог (т.е. имеет отдельную квартиру) и обладает известным минимумом содержания по службе или пенсии. «Последние две меры устранили бы участие в выборах городского пролетариата, во всех странах являющегося элементом наиболее враждебным государственности и порядку». Преобладание крестьян в Думе нежелательно потому, что они требуют земли. Поэтому им надо дать избирать определенное число от губернии, «с устранением затем дальнейшего участия уполномоченных от волостей в избрании прочих положенных для губернии депутатов»[3].
Аналогичный проект в целом разрабатывал и Совет объединенного дворянства. Спустя всего лишь неделю после открытия II Думы, на заседании 27 февраля 1907 г., он постановил: «Немедленно приступить к разработке оснований избирательного закона». С этой целью была создана комиссия, куда вошли те же князь Касаткин-Ростовский, Нарышкин, граф Олсуфьев, а также глава Совета граф А.А. Бобридский и князь Волконский, будущий товарищ (заместитель) председателя III Думы[4]. Проекты избирательного закона вышли из октябристской среды.
Таким образом, царь и Столыпин, встав на путь государственного переворота, опирались на поддержку не только черносотенцев и поместного дворянства, но и большей части цензовой «общественности», включая не только октябристов с их лидером Гучковым, публично одобрившим введение военно-полевых судов, но и группу прогрессистов, хотя они предпочитали свое сочувствие взятому правительством курсу открыто не афишировать.
В первых числах мая 1907 г. начались секретные заседания Совета министров, на которых даже не велось протоколов. Об их итогах Столыпин устно докладывал царю. Обсуждался только один вопрос: техника и срок /26/ государственного переворота. Крыжановский разработал три проекта избирательного закона. Тот, который был принят, сами министры прозвали «бесстыжим». Когда об этом сказали царю, он рассмеялся и сказал, что тоже стоит за «бесстыжий».
В день, когда был опубликован новый избирательный закон, на соединенном заседании членов октябристского ЦК вместе с думской фракцией, а также октябристов — членов Государственного совета, проходившем под председательством А.И. Гучкова, было принято воззвание, в котором говорилось, что, хотя акт 3 июня издан способом, не предусмотренным основными законами, т. е. признавался сам факт государственного переворота, «оценку этого акта мы считаем преждевременной, а необходимость его прискорбной»[5].
Социально-политический смысл акта 3 июня сводила к тому, что цезаризм бил окончательно перечеркнут: Дума «крестьянская» превращалась в Думу «господскую». Это было достигнуто путем коренного перераспределения квот выборщиков в пользу помещиков и буржуазии за счет крестьян и рабочих, лишения избирательных прав целых народов и территорий, уменьшения общего числа членов Думы с 524 до 442 и других ограничений.
Землевладельческая курия увеличила по новому закону число выборщиков почти на 33%, крестьянская же потеряла 45, а рабочая — 46% выборщиков. В результате по землевладельческой курии один выборщик приходился на 230 человек населения, по крестьянской — на 60 тыс., по рабочей — на 125 тыс. человек. Число городов с прямыми выборами было уменьшено с 26 до пяти. Ранее единая для них избирательная курия делилась на два разряда: в первой выделялась особая избирательная группа купцов, домовладельцев и др., т. е. крупная буржуазия, во второй — средний класс (лица, уплачивающие квартирный налог), причем один выборщик от первого разряда приходился на 1 тыс. населения, а от второго — на 15 тыс.
Полностью были лишены представительства в Думе десять областей и губерний азиатской части России, ранее посылавшие 22 депутата, под предлогом, что население Семиреченской, Ферганской, Закаспийской и других областей не достигло «достаточного развития гражданственности». Однако и поляки десяти польских губерний, вполне этого уровня достигшие, тем не менее потеряли 24 мандата из 36. Кавказу было оставлено 10 мест /27/ вместо прежних 29 и т. д. Одно из антидемократических ограничений носило просто издевательский характер. По старому закону крестьянские выборщики в губернских избирательных собраниях Европейской России выбирали одного обязательного крестьянского депутата из своей среды сами, без участия других выборщиков. Теперь же обязательный депутат-крестьянин избирался всем составом губернских выборщиков. Ясно, что выборщики-помещики, получившие преобладание по новому закону в большинстве губернских избирательных собраний, выбирали не тех, кого хотело избрать большинство выборщиков-крестьян, а, наоборот, тех, которые были для последних неприемлемы. В этом заключалась одна из главных причин, что большинство избранных таким образом депутатов-крестьян как в III, так и в IV Думу осело на скамьях правых фракций. Новый избирательный закон имел еще массу всяких ограничений вплоть до всяких технических уловок, которые с предельной откровенностью были направлены против демократического избирателя. Если к этому прибавить разливанное море полицейского произвола во время избирательной кампании, с запрещением собраний и предвыборной агитации (кроме черносотенной) в крестьянской и рабочих куриях, массовыми отменами выборов, с арестами и устранениями неугодных выборщиков и т. д., то нетрудно себе представить, какой эта Дума вышла из рук ее творцов.
Думский справочник 1910 г. рисует следующую картину. Дворяне, составлявшие, по переписи 1897 г., менее 1% населения, получили в III Думе 178 депутатских мест, или 43% их общего числа. Крестьян-землевладельцев было избрано 66 (15%), лиц либеральных профессий — 84 (19,5%), промышленников и торговцев — 36 (7,5%), священников и миссионеров — 44 (10%), рабочих и ремесленников — 11. Национальный состав Думы не менее выразителен. Депутатов-великороссов было 338 (77%), украинцев 28 (6%), поляков 18 (4,3%), немцев 12 (2,3%), белорусов 11 (2,2%), армян и башкир по 4, евреев, эстонцев, греков, молдаван, грузин и латышей по 2, 1 тюрк, 1 коми. Следовательно, все нации, кроме великороссов, составляли в совокупности 23% всех членов Думы. Таким образом, Дума получилась такой, какой ее мечтал видеть Столыпин, — истинно русской. «3-я Г. дума, — писал восторженный поклонник премьера, — явилась созданием Столыпина»[6].
Это совершенно верная оценка, притом в гораздо /28/ более глубоком смысле, чем думал автор. Дума, разумеется, не была делом рук только Столыпина — это плод совокупных усилий «верхов», правительства и «объединенного дворянства». Но она вышла именно такой, какая ему была нужна, представляла собой тот политический инструмент, на котором, как он полагал, ему удастся исполнить свою сольную партию. Первые две Думы стали в политической биографии Столыпина полем для разгона и самоутверждения, в третьей он намеревался реализовать себя. Поэтому, перефразируя приведенную оценку, можно сказать, что в известном смысле сам Столыпин был порождением III Думы — ее и его политическая судьба оказались неразрывно связанными.
Главная, принципиальная особенность избирательного закона 3 июня, помимо его крайнего антидемократизма, состояла в бонапартизме, в создании возможности лавирования между правым и левым крылом Думы. Закон не позволял создать в Думе одно большинство. Это был запланированный результат.
«Система эта, — писал Крыжановский, имея в виду один из разработанных им вариантов избирательного закона, — помимо своей простоты и устойчивости, которую она вносит в результаты выборов, представляет и то еще преимущество, что дает возможность предопределить число представителей от каждого класса населения, установив таким образом состав Думы в соответствии с видами правительственной власти»[7].
А «виды» состояли в том, чтобы не допустить создания в Думе не только левого, но и правого большинства, чтобы власть, Столыпин могли лавировать между двумя флангами контрреволюции. Третьеиюньский избирательный закон этому замыслу отвечал стопроцентно.
Фракционный состав III Думы в первую сессию выглядел следующим образом: крайних правых было 50, умеренно-правых и националистов — 97, фракция «Союза 17 октября» насчитывала 154 человека, прогрессисты имели 28 депутатских мест, кадеты — 54, мусульманская группа — 8, польско-литовская — 18, фракция трудовиков состояла из 13 человек, в социал-демократической фракции было 19. И принципиально такое соотношение измениться не могло, что подтвердили и выборы в IV Думу. Из приведенных цифр видно, что большинство мог образовать только октябристский «центр», голосуя вместе либо со своими правыми, либо с левыми соседями. В первом случае создавалось правооктябристское большинство примерно в 300 человек. При совместном голосовании /29/ с прогрессистами и кадетами получалось большинство примерно в 260 депутатов. И вся тонкость расчета состояла в том, что октябристы могли и должны были голосовать именно таким образом, попеременно образуя то правое, то левое большинство.
Возможность подобного феномена была обусловлена смешанным помещичье-буржуазным классовым составом октябристской фракции. Страх крупной буржуазии перед революцией, монархизм, глубокий экономический и политический консерватизм, тесные хозяйственные связи и общие интересы с поместным дворянством бросили ее в объятия помещиков, почти таких же правых, как и их собратья в правых фракциях. В результате получилась партия, программа которой была буржуазной, лидер А.И. Гучков являлся выходцем из семьи московского фабриканта, а партия (и особенно фракция) на три четверти, если не больше, состояла из помещиков и чиновников. В связи с этим думский обозреватель «Нового времени» Пиленко заявил, что он провел специальное исследование и собственно буржуа насчитал в октябристской фракции всего 15 человек[8]. Ясно, что такая партия была обречена на бесконечные внутрипартийные и особенно внутрифракционные дрязги, интриги, политический инфантилизм и в конечном итоге на распад и исчезновение. История октябристов в III и IV Думе подтвердила это в полной мере.
В первые годы октябристская фракция еще держалась, и ее цементирующим началом был не Гучков, как следовало ожидать, а Столыпин, для которого октябристский «центр» стал главным инструментом бонапартистского лавирования. Между ним и Гучковым было заключено «молчаливое соглашение», смысл которого состоял в том, что за обещание «реформ» в будущем октябристы поступали в полное распоряжение премьера. Они стали правительственной партией в том своеобразном «третьеиюньском» смысле, что не правительство выполняло их волю, а, наоборот, они выполняли волю правительства. Октябристы стали личной партией Столыпина, за что и получили прозвище «партия последнего правительственного распоряжения», главным инструментом его бонапартистского лавирования между правым и либеральным флангами Думы.
Столыпин и Гучков были в первую очередь озабочены созданием главного, правооктябриcтского большинства. Поскольку октябристы не составляли в Думе /30/ большинства, свидетельствовал Гучков много лет спустя, «пришлось это большинство искать в весьма многочисленном и бесформенном правом секторе Думы». Обсудив положение со Столыпиным, «мы решили сделать попытку произвести раскол в правом секторе Думы, выделив из нее более умеренные элементы, которые могли бы оказать поддержку столыпинскому министерству»[9]. Таковыми оказались «умеренно-правые», в отличие от просто «правых», т. е. крайних правых во главе с Марковым 2-м и Пуришкевичем, и «националисты», оформившиеся в самостоятельные фракции.
Создание второго, октябристско-кадетского большинства зависело от кадетов, от их согласия сотрудничать в третьеиюньскй Думе с октябристами на базе будущих столыпинско-октябристских «реформ». И это согласие было дано. На своем пятом съезде в октябре 1907 г. кадеты заявили, что идут в Думу для «органической» работы в качестве «ответственной оппозиции», т. е. идут на блок с октябристами.
Так была создана третьеиюньская система с двумя большинствами, где первому, главному большинству отводилась охранительная роль, а второе должно было осуществить тот пакет либеральных «реформ», который был выработан Столыпиным; причем в сроки и объемах, какие будут угодны правительству, а не этому большинству. Это была типично бонапартистская система, которая «специально рассчитана на использование, в очень широких пределах, антагонизма либеральной буржуазии и помещичьей реакционности при гораздо более глубоком общем их антагонизме со всей демократией и с рабочим классом в особенности»[10].
Таким образом, столыпинский аграрный бонапартизм, выраженный в указе 9 ноября 1906 г., был дополнен и завершен бонапартизмом политическим, воплощенным в третьеиюньской Думе. Эта сложная и очень неустойчивая система требовала для нормального функционирования почти идеальных условий, т. е. в первую очередь длительного, измеряемого десятилетиями периода «покоя» — отсутствия в стране сколько-нибудь массового рабочего и крестьянского движения. В противном случае она грозила превратиться в свою противоположность — в дополнительный источник кризиса режима. Так на деле и получилось.
В связи с этим возникает естественный вопрос: зачем Царизму после одержанной над революцией победы надо /31/ было идти на риск бонапартизма? Не проще ли и безопаснее было вернуться к прежнему, «чистому» самодержавию и предотвратить следующий приход революции старым испытанным путем «реформ» сверху — так, как это было сделано в 60-х годах прошлого века, без всякой сомнительной и просто опасной, как показал опыт первых двух Дум, игры в «народное представительство»? Вопрос этот формулируется и иначе: не была ли третьеиюньская система творением рук только или преимущественно одного Столыпина, бонапартиста по натуре, которому нравилась эта игра, сумевшего в силу ряда общих причин и личных качеств настоять на своем вопреки мнению «верхов», министров и самого царя? Факты показывают, что дело так не обстояло. Наоборот, вся совокупность причин неотвратимо вела к созданию третьеиюньской Думы, ибо революция, несмотря на поражение, сделала абсолютно невозможным существование режима в прежнем «чистом» виде.
Ещё в 1906 г. председатель Совета министров Горемыкин в одной из своих записок царю ставил именно коренной для царизма вопрос: сохранять ли Думу или возвращаться к старому, дореволюционному самодержавию, идти ли по пути манифестов 6 августа и 16 октября или же «вести дело по иному пути, приводящему к восстановлению прежнего строя государственной жизни, — иначе говоря, по пути реакции. Ответ на этот вопрос может быть в настоящее время только один, а именно, что реакционная политика была бы теперь из всех возможных ошибок наиболее роковою». Мысль о народном представительстве пустила глубокие корни. «Недоверие и даже ненависть к чиновничьему строю управления настолько всеобщая и болезненная, что монархической власти угрожала бы серьезная опасность, если бы сделаны были шаги, оправдывающие предположение о том, что с народным представительством намерены покончить или сузить его до пределов призрачности»[11].
Не только буржуазия, для которой требование «парламента» является в силу ее классовой природы естественным и органичным, но и реакционное поместное дворянство, которому этот же «парламент» нежелателен и чужд в принципе, не мыслили себе дальнейшего существования самодержавия без Думы. Это объясняется глубоким разочарованием «верхних» классов в правящей бюрократии. До революции 1905-1907 гг. эти классы не имели своих партий и не собирались их создавать, /32/ так как не ощущали в этом надобности: царизм, как казалось, был силен и надежно защищал их интересы. Революция показала, что это — иллюзия; и тогда помещики и буржуазия начали срочно создавать свои партии и организации, главной целью которых был контроль за бюрократией, торг с ней во имя своих классовых интересов. Инструментом же такого торга и контроля могло быть только «народное представительство».
Вот почему один из самых реакционных помещиков — главарь умеренно-правых в будущей III Думе П.Н. Балашов в том же 1906 г. писал царю:
«Конечно, ни один благоразумный человек не посоветует Вашему величеству вернуться к традициям прежнего самодержавия и бюрократического строя; эта форма правления приговорена уже окончательно Вами самими 17 октября, и всякий истинный русский патриот и убежденный монархист может только этому порадоваться».
Предлагая дальше изменить избирательный закон в духе будущего третьеиюньского закона, проводить аграрную политику, которая спустя несколько месяцев будет зафиксирована в указе 9 ноября, и другие реакционные меры, Балашов вместе с тем решительно выступал за сохранение законодательной Думы[12]. Объяснять это только страхом перед революцией было бы неверно. Факты показывают, что позиция не изменилась ни на йоту и после 3 июня 1907 г., т. е. после конца революции. Один из самых реакционных журналистов, отражавший настроение «верхов» и правых, М.О. Меньшиков, за 11 дней до открытия III Думы писал:
«Реакция — в смысле возвращения к старому безвластью и государственному воровству — ненавистна всей стране... Реакция ненавистна вдвойне: кроме ее собственных черных грехов, на ее бессовестности лежат кровавые грехи бунта... Реакция ненавистна вдвойне: и за прошлое, погубленное столь бессильно, и за настоящее, прескверное до последней степени, и за будущее, которому она угрожает тем же»[13].
«Союз русского народа», руководимый А.И. Дубровиным, человеком, который даже в глазах Маркова 2-го и Пуришкевича был экстремистом, высказался за сохранение Думы в роли «помощницы» царя, правда законосовещательной. Вот почему требование части сановников не созывать Думу после третьеиюньского переворота в течение нескольких лет не нашло поддержки ни у царя, ни у правительства. Когда на последнем секретном совещании Совета министров в мае 1907 г. /33/ государственный контролер Шванебах выступил против одновременного издания манифеста о роспуске Думы и избирательного закона, отсрочив его опубликование на неопределенное время или хотя бы до октября 1908 г., его поддержал только Горемыкин. Остальные были против. Столыпин заявил, что принятие предложения Шванебаха вызовет бурю, министров и Государственный совет забросают бомбами и т. д.[14]
Революция 1905-1907 гг., будучи подлинно народной революцией, даже потерпев поражение, вынудила царизм осознать, что жить по-прежнему, без «конституционного» прикрытия он больше не сможет. Последнее сделалось необходимым не только внутри, но и вне страны — доверие западных правительств и бирж к режиму было сильно подорвано, и для получения в будущем иностранных займов царизму уже требовалось поручительство «народного представительства» как гарантия стабильности и готовности «исторической власти» идти в ногу со временем.
Поскольку «цезаристский» вариант Думы с опорой на все крестьянство провалился, оставался второй и последний шанс — опереться на Думу бонапартистскую, одновременно осуществляя политику аграрного бонапартизма.
«Бонапартизм, — писал В.И. Ленин, — есть лавирование монархии, потерявшей свою старую, патриархальную или феодальную, простую и сплошную, опору, — монархии, которая принуждена эквилибрировать, чтобы не упасть, — заигрывать, чтобы управлять, — подкупать, чтобы нравиться, — брататься с подонками общества, с прямыми ворами и жуликами, чтобы держаться не только на штыке»[15].
Такая политика и была стихией Столыпина. Потеряв «сплошную и простую» опору в лице крестьянства, он сделал ставку на «сильных» против «слабых», на лавирование в III Думе между помещиками и буржуазией. Столыпин стал последней надеждой контрреволюции, ему выдали вексель доверия в надежде, что он станет российским Бисмарком, который «революцией сверху» раз и навсегда предотвратит новый приход революции снизу. Это был последний шанс.
1. См.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Париж, 1933. Т. 1. С. 251, 272, 273.
2. Крыжановский С.Е. Воспоминания: Из бумаг С.Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. Петрополис. Б. г. С. 113.
3. ЦГАОР СССР. Ф. 549. Оп. 1. Д. 515. Л. 50-54.
4. Там же. Д. 76. Л. 91-92.
5. См.: Голос Москвы. 1907. 7 нюня.
6. Красильников Н. П.А. Столыпин и его деятельность в первой, второй и третьей Государственной думе. СПб., 1912. С. 33.
7. Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 5. С. 426. Курсив наш. — А.А.
8. Голос Москвы. 1908. 30 декабря.
9. Из воспоминаний П.И. Гучкова // Последние новости. Париж, 1936. 16 сентября.
10. Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 22. С. 325.
11. ЦГАОР СССР. Ф. 543. Оп. 1. Д. 520. Л. 22.
12. Там же. Д. 515. Л. 36.
13. Новое время. 1907. 20 октября.
14. См : Голос минувшего. 1908. № 13. С. 133, 136.
15. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 273-274.
|
|
|
Реклама: JesusChrist.ru это Библия, Молитва.ру и др. |
|
|
|
Реклама: JesusChrist.ru это Библия, Молитва.ру и др. |
|
|
|
Реклама: JesusChrist.ru это Библия, Молитва.ру и др. |
|
|
|
Реклама: JesusChrist.ru это Библия, Молитва.ру и др. |
|
|
|
Реклама: JesusChrist.ru это Библия, Молитва.ру и др. |
|
|
|
Реклама: JesusChrist.ru это Библия, Молитва.ру и др. |