Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Е.И. Филиппова
(Не)возможность острова? Корсиканское движение:
от регионализма к сепаратизму (1960–2010)
Мое первое знакомство с Корсикой произошло осенью 2001 года. Тогда мы, эксперты независимой исследовательской организации «Сеть этнологического мониторинга», решили провести там свой ежегодный семинар. Выбор места был не случаен: после Ольстера, Шри-Ланки и испанской Каталонии, где мы уже побывали до этого, Корсика привлекла наше внимание в качестве очередного очага конфликта сепаратистского толка. Так совпало, что в Аяччо, где проходил наш семинар, в то же самое время был большой «слет» националистов, и один из отцов-основателей корсиканского движения, Эдмон Симеони, с готовностью откликнулся на нашу телефонную просьбу о встрече. На следующее утро в холле отеля «Наполеон», где остановилась наша группа, появился невысокий худощавый человек лет 60, одетый в светлую джинсовую куртку и ковбойку. С ним были еще двое, мужчина и женщина, оба в черном, несмотря на по-летнему теплый и солнечный день. Гости расселись, и г-н Симеони начал свою речь…. по-корсикански. Произнеся несколько фраз, он перешел на французский, пояснив, что хотел таким образом сразу дать нам понять, что корсиканцы – особый народ со своими языком и культурой. Вообще было заметно, что встречу с нами наш гость расценивал как возможность привлечь внимание иностранцев, приехавших издалека, к Корсике и корсиканскому движению.
Решительно отмежевавшись от Наполеона, – безусловно, самого известного в мире корсиканца, – г-н Симеони заявил о приверженности жителей острова памяти Паскаля Паоли, с которым связан краткий эпизод независимости Корсики и к которому возводят свою родословную современные корсиканские националисты. Затем последовал длинный перечень претензий к французскому государству, из которых особенно запомнилась одна: несоответствие правовой и судебной системы корсиканским традициям и обычаям. Иллюстрируя этот тезис, наш собеседник привел в пример гипотетическую ситуацию, когда кто-то наносит ему словесное оскорбление при свидетелях. «Я должен его убить, – произнес он самым ровным, бесстрастным голосом, – «французский суд даже не примет дело к рассмотрению, посчитав его ничтожным». Эпатаж? Или действительно насилие настолько обыденно в корсиканском обществе, что о нем можно говорить вот так, как ни в чем не бывало? В конце встречи, отвечая на вопрос из зала относительно экономического аспекта независимости Корсики, г-н Симеони заявил, что свобода имеет цену, и как бы ни была высока эта цена, нужно быть готовыми ее заплатить. Подобные речи из уст националистов можно услышать нередко, и, даже если не сомневаться в искренности говорящего, невозможно не усомниться в том, что эта жертвенная готовность разделяется большинством населения, от имени которого выступают борцы за свободу.
В дальнейшем я еще не раз возвращалась на Корсику: в 2006, 2008, 2009 гг., пытаясь понять, как соотносятся слова и поступки местных лидеров с надеждами и ожиданиями населения, как меняются цели, методы и социальная база протестного движения, почему и зачем различные силы мобилизуют антропологические аргументы и дискурс об идентичности в политической борьбе. Долгие и подробные беседы с видными деятелями различных ветвей корсиканского движения, «рядовыми» его участниками, как ныне активными, так и по разным причинам отошедшими от дел; с людьми, непосредственно не связанными с движением, но нередко сочувствующими ему; с коллегами-исследователями, изучающими корсиканское общество «изнутри», будучи его частью, а также регулярное чтение местной прессы и знакомство с антропологической и социологической литературой позволили отчасти удовлетворить мое любопытство. Не претендуя на знание истины, позволю себе поделиться некоторыми соображениями относительно происходящего на Корсике в последние полстолетия. Но сначала потребуется краткая предыстория вопроса.
Средиземноморcкий остров Корсика был заселен еще в Римскую эпоху. До момента присоединения к Франции он как минимум 19 раз переходил из рук в руки, и почти 40 раз его население восставало с оружием в руках против завоевателей. Над островом в разные эпохи господствовали вандалы и сарацины, византийцы и арагонцы, Пиза и Генуя, был даже недолгий эпизод существования англо-корсиканского королевства. В этой бурной истории всего 15 лет (1755–1769) приходятся на период независимости. Во главе острова стоял тогда Паскаль Паоли, «генерал нации», с именем которого связаны первая Конституция, первый университет, первые типографии и газеты. Этот персонаж, исторически реальный, хотя и в значительной мере мифологизированный, является знаковой фигурой для корсиканского движения, создавая прецедент государственности острова. Государственности, которая пала под натиском французских войск в сражении при Понте Ново 8 мая 1769 г. Но окончательно «умиротворить» корсиканцев французам удалось лишь к 1815 г., когда был подавлен последний вооруженный мятеж.
Почти век спустя началась «мирная» история корсиканского оппозиционного движения. На начальном этапе она очень похожа на историю других регионалистских движений Франции – например, бретонского или окситанского, – да и Европы в целом. Все они организационно оформляются в конце XIX в. в среде интеллектуальной элиты – писателей, фольклористов – и ставят перед собой культурные цели. На Корсике регионалисты (так называемые «корсисты») группируются вокруг журналов A Tramuntana (1895) и A Corsica (1905). Чуть позже появляются и предвестники будущего национализма. Вышедший в 1914 г. единственный номер журнала A Cispra публикует программное заявление: «Корсика – не один из французских департаментов, но завоеванная нация, которая возродится». Эту фразу более чем полвека спустя возьмет в качестве эпиграфа к своему манифесту Фронт национального освобождения Корсики. Первая мировая война прервала начавшееся зарождение корсиканского движения, которое возобновилось уже в 20-е годы ХХ в. В 1920 г. был основан журнал A Muvra, а два года спустя его издатель, П. Рокка, создал Партию корсиканского действия, переименованную в 1926 г. в Корсиканскую автономистскую партию (PCA), просуществовавшую до 1939 г. Ее основными требованиями были «преподавание корсиканского языка, открытие университета, мелиорация земель в равнинной части острова, прекращение массового исхода населения в колонии и на государственную службу». Всего этого PCA рассчитывала добиться в составе французского государства, отвергая сепаратизм и не требуя независимости. В то же время, ее лидеры не скрывали симпатий к Италии – «старшей сестре» или даже «матери», в устах автономистов, а один из видных деятелей движения, С. Казанова, был удостоен в 1935 году аудиенции Муссолини. Три года спустя фашистская Италия заявила о своих претензиях на Корсику, что вызвало на острове взрыв возмущения. Массовая демонстрация в Бастии 4 декабря 1938 года завершилась принесением клятвы на верность Франции: «Перед лицом всего мира, во имя нашей гордости и славы, над нашими могилами и нашими колыбелями мы всей душою клянемся жить и умереть французами». Текст этой клятвы выгравирован на мемориальной доске, установленной на одной из центральных улиц Бастии.
В годы Второй мировой войны и оккупации корсиканские автономисты запятнали себя сотрудничеством с фашистами (на Корсике это были итальянские оккупационные войска), в то время как основная масса населения организовала ожесточенное сопротивление оккупантам. Силами партизанского движения Корсика первой среди департаментов Франции была освобождена от захватчиков уже в сентябре 1943 г. Принято считать, что коллаборационистская стратегия подорвала доверие населения к автономистам и нанесла движению мощный урон, оправиться от которого удалось нескоро. Однако нельзя забывать и о том, что вопрос о реальной социальной базе PCA остается открытым, в частности, потому, что одним из политических принципов партии был отказ от участия в выборах, что делает невозможной реалистичную оценку числа ее сторонников. Видимо, правильнее говорить не о том, что население «отвернулось» от автономистов, а о том, что их идеи в ту пору еще не нашли отклика в народных массах, которые, как известно, испытывают влияние национализма в последнюю очередь. Период Второй мировой войны, когда в большинстве регионов Франции (прото)националисты и народ оказались по сути в состоянии гражданской войны друг с другом, – убедительное тому подтверждение. «Второе дыхание» регионалистские движения обретают в 1960-е годы на фоне краха колониальной системы и алжирской войны. Эти события поставили под сомнение незыблемость существующих наций и государств и способствовали формулированию требований признания различных частных идентичностей. Многие молодые корсиканцы именно тогда впервые задумались о независимости, как об этом вспоминает один из рядовых участников движения:
«Когда началась война в Алжире, я сказал себе: мы – корсиканцы, а нам преподают историю Франции; историю Корсики я тогда совсем не знал. И я начал задавать вопросы моему отчиму, он был учителем. Он рассказал мне о Паскале Паоли. Так я начал понемножку прозревать. Я сказал себе: стоп, ведь и у нас то же самое. Хоть мы и не африканцы, но все же тут та же проблема, а значит, почему бы Корсике не стать однажды независимой? Мы тоже были оккупированы!».
Что же до старшего поколения, активно участвовавшего во французской колониальной эпопее, то его чувства были сродни чувствам солдат, преданных своими генералами. Напомню, что Корсика была единственным французским департаментом, поддержавшим антиреспубликанский мятеж в столице Алжира в апреле 1961 г., и что подразделения Секретной вооруженной организации (OAS), пытавшейся террористическими методами не допустить обретения Алжиром независимости, просуществовали на Корсике дольше, чем где-либо еще во Франции. Однако после того как Эвианские соглашения поставили точку в истории «французского Алжира», те же самые люди, которые были готовы с оружием в руках защищать французскую империю, обратили это оружие против французской Республики. Роль катализатора в развитии регионалистских движений сыграли события студенческой весны 1968 года, кульминационного момента так называемой второй французской революции. Многочисленная корсиканская молодежь, учившаяся тогда в университетах Парижа, Марселя, Ниццы, Тулона и других французских городов, оказалась свидетелем и участником беспорядков, ощутила вкус сопротивления, азарт баррикадных боев. В студенческих кружках вызревала новая идеология постмодернизма с ее презрением к запретам и нормам, отрицанием идеи прогресса и пренебрежением материальными благами. Утопия хиппи, антиглобализм, тьер-мондизм, экологизм – зерна всех этих течений будут заронены в корсиканскую почву и дадут причудливые гибридные всходы. Здесь же, в университетских аудиториях, студенты-корсиканцы встречали выходцев из стран, где шла «национально-освободительная борьба» – от ирландцев до кхмеров. Их рассказы будоражили воображение и внушали надежду на перемены.
Новый историко-политический контекст диктует и новую конфигурацию регионалистских движений. Порвав с мелкобуржуазным культурно-лингвистическим национализмом правого толка, они возрождаются на левом фланге политического спектра и мобилизуют, в частности, антиколониальную риторику для оправдания борьбы против «империалистической эксплуатации внутренних колоний». Этот идеологический дрейф логически вытекает из устойчивой связи, установившейся между национализмом и левым движением в антифашистский период и окрепшей в ходе антиимпериалистической борьбы в колониях. На Корсике, в частности, на смену термину «корсизм» приходит «корситюд», неологизм, образованный по аналогии с «негритюдом» Э. Сезэра и Л. Сенгора; входит в обиход также термин «культурное отчуждение», заимствованный еще у одного идеолога антиколониализма, Ф. Фанона. К этой теме мы еще вернемся. На этом новом витке корсиканское движение приобретает и особые, специфические черты, отличающие его от иных регионалистских движений. И дело не только в активном применении насильственных действий, но и в том, что Корсика, похоже, не следует в общем фарватере развития нового регионализма по пути дерадикализации и индивидуализации: от борьбы за право на самоопределение в качестве самостоятельной нации (региональный национализм 1950-х годов) к борьбе за права меньшинств на экономическую и культурную автономию (националистический регионализм 1960-х – 1970-х годов) и, наконец, за право индивида на культурную отличительность (культурный регионализм, возникающий на рубеже 1970-х –1980-х годов).
На острове, насколько можно судить по событиям последних 50 лет, сложилась принципиально иная траектория. Организационно оформившись позже, чем в других регионах, корсиканское движение быстро радикализируется, как в смысле требований (от регионализма к автономизму и затем к националистическому сепаратизму), так и в смысле методов, и при этом достигает куда более внушительных результатов. Корсика – единственный французский регион, где националисты представляют реальную электоральную силу, стабильно получая от 20 до 30% голосов. По-видимому, именно этим объясняются особый статус острова во французской административной системе и связанные с ним полномочия. Так, первые региональные выборы прошли на Корсике в 1982 г., на четыре года раньше, чем в остальных регионах. В 1991 г. Корсика получила уникальный статус особого территориального коллектива с выборной Ассамблеей. В 2001–2002 гг. в результате переговорного процесса полномочия региональной Ассамблеи были существенно расширены, к ее компетенции отнесены, в частности, вопросы общего и профессионального образования и науки, языка, охраны природного и культурного наследия, развития территорий. Однако дальнейшее изменение административной системы острова в сторону расширения автономии, вынесенное на референдум в 2003 г., не было поддержано избирателями. Чем же объяснить уникальность корсиканской ситуации на фоне остальных французских регионов? Для того чтобы попытаться найти ответ на этот вопрос, рассмотрим сначала, как развивалось и видоизменялось корсиканское движение на протяжении полувека; затем проанализируем более подробно основные «сквозные» темы, мобилизуемые его идеологами и, наконец, оценим достижения и просчеты противоборствующих сторон и современный конфликтный потенциал ситуации.
Существуют разные хронологии новейшего корсиканского движения, однако все они отражают постепенное, но неуклонное движение от регионализма к автономизму и национализму. Все авторы сходятся также в оценке важности нескольких конкретных событий, послуживших поворотными моментами в этом «закручивании спирали», разделившими историю корсиканского движения на «до» и «после».
Еще одно необходимое предварительное замечание: история эта выглядит необычайно сложной и запутанной, представляя собой непрерывную череду расколов, слияний, альянсов, переименований, причем число «игроков» на поле постоянно растет. Некоторые организации существуют десятилетиями, другие возникают и исчезают, как бабочки-однодневки. На острове одновременно действуют с десяток общественных движений, называющих себя националистическими, регулярно выходит не менее полутора десятков газет и журналов различных направлений, и это не считая нелегальных организаций! Следует ли, вслед за Э. Хобсбаумом, рассматривать эту изменчивостьи неустойчивость как имманентную партиям и движениям с подчеркнуто «националистическими» (чаще всего – сепаратистскими) программами, или же дело еще и в том, что, по словам одного из отцов-основателей движения, М. Симеони, «корсиканский народ обладает способностью к бесконечной фрагментации»? В последнем случае логика всех этих флуктуаций может быть понята только с учетом местных реалий, в первую очередь антропологических, поскольку политическая жизнь на Корсике по-прежнему подвержена влиянию таких факторов, как соперничество кланов, клиентелизм, кровная месть.
Родственные связи подменяют собой социальные. Демократические механизмы, прежде всего выборы, чаще всего служат лишь прикрытием для поддержания традиционных форм лояльности и передачи власти. Под вывесками региональных отделений общенациональных партий скрываются «группы поддержки», а депутаты, хотя и баллотируются от этих партий, представляют в первую очередь интересы кланов, имеющие весьма отдаленное отношение к программам и задачам, выдвигаемым в масштабах всей страны. Предваряя анализ конфликта достаточно подробной его хронологией, я исхожу из положения Д. Смита о необходимости принимать во внимание не только макрофакторы социально-экономического характера, но и политический контекст и «действия отдельных организаций и людей». Тем не менее предложенная ниже периодизация осознанно несколько схематизирована, чтобы за хаотичным нагромождением имен и событий не проглядеть общую тенденцию развития корсиканского национализма. Принимая во внимание исключительную сложность современного корсиканского конфликта и его затяжной характер, разумно отказаться от попыток однозначной его интерпретации и от вычленения, а тем более противопоставления субъективных и объективных факторов конфликта. Я использую предложенную К. Райманн теоретическую рамку, рассматривая происходящее на острове в последние 50 лет и как форму «борьбы за социальную справедливость», и как следствие «проблемы политического строя, т. е. статус-кво», и как инструмент «катализатора социальных перемен». На разных этапах и в представлении разных сторон-участниц тот или иной аспект интерпретации конфликта выходит на первый план или, наоборот, отходит в тень.
Хронология конфликта Истоки. Борьба за экономические интересы
и социальную справедливость (1958–1960)
Зарождение нынешнего конфликта (если абстрагироваться от сомнительного тезиса националистов о «двухсотлетнем непрерывном противостоянии корсиканцев французскому государству») приходится на 1950–1960-е годы, которые можно без преувеличения назвать переломными для Корсики. Этот перелом обеспечивается действием нескольких факторов, как внутренних, так и внешних, которые не уравновешивают, а напротив, усиливают друг друга. Прежде всего, происходят быстрые и кардинальные демографические изменения. Резко сокращается дотоле традиционно высокая рождаемость. Менее чем за одно поколение ее уровень уравнивается с общенациональным, а затем опускается ниже, и с тех пор и поныне остается одним из самых низких во Франции. Быстро прогрессирует старение населения. Радикально меняется структура семьи: сложные, многопоколенные семьи стремительно уходят в прошлое; растет доля разводов, неполных семей и внебрачных рождений. В это же время начинается массовый исход из села, ведущий к запустению центральной части острова, где зимой целые деревни практически вымирают, в них остаются лишь несколько стариков.
В отсутствие настоящих городских центров и развитой промышленности естественным карьерным горизонтом корсиканской молодежи долгое время были колонии. Известно, что доля корсиканцев в колониальной администрации в разы превосходила долю населения острова в составе населения страны. Крушение французской колониальной империи перекрыло этот традиционный канал социальной мобильности. Более того, многие корсиканцы, военные и гражданские служащие колониальной администрации, начали возвращаться домой. По некоторым данным, еще до начала массового исхода французов из Алжира, в начале 1960-х годов, репатрианты составляли около 10% населения острова. А после обретения Алжиром независимости Корсика стала одним из регионов массового вселения репатриантов – так называемых pieds noirs.
Все эти факторы обусловили резкое ухудшение экономического и социального климата на Корсике. Именно в такие моменты, напоминает Д. Смит, начинают доминировать националистические настроения как «комплексная социальная, культурная, интеллектуальная и эмоциональная реакция на социально-экономическую и политическую дестабилизацию». Стихийное недовольство и протестные настроения мало-помалу стали организационно оформляться. На начальном этапе в конфликте отчетливо просматриваются две стороны: местные организации левого толка – «Движение 29 ноября», «В защиту экономических интересов Корсики» (DIECO), «Комитет действий по улучшению положения Корсики» (CAPCO), выдвигающие экономические и социальные требования (налоговые льготы, облегчающие развитие экономики; выплаты, компенсирующие неудобство островного положения Корсики; сохранение местной железной дороги, которую собираются ликвидировать из-за нерентабельности; протест против закрытия асбестовых копей и т.п.), и центральное правительство, к которому эти требования обращены. Формы протеста также вполне традиционны для борьбы за социальную справедливость: демонстрации, забастовки. Активисты призывают к «объединению всех здоровых сил вокруг проекта регионального развития», который, как ожидалось, должно было поддержать государство. Легитимность последнего (статус-кво) на этом начальном этапе еще не ставилась под сомнение. Вспоминает один из руководителей «Движения 29 ноября»:
«Мы пытались работать со всеми: с депутатами, профсоюзами, представителями местной власти, с экономически активным населением, с молодежью... Все вместе, левые, правые, были готовы объединиться вокруг общего стремления развивать экономику Корсики. Но политический класс оказался не на высоте. Они нас поддерживали, на словах, но при этом монополизировали право вести диалог с государством. Они приходили в министерства и говорили: “вы знаете, на Корсике неспокойно, так долго продолжаться не может…”, и под это получали кредиты, главным образом на свои собственные нужды. Они не доверяли нам, опасались усиления влияния коммунистов, вообще новых людей, и потому предали движение».
Таким образом, очень быстро в конфликте появляется третья сторона традиционный политический класс, не заинтересованный в социальных переменах и даже враждебный им. О нем мы подробнее порассуждаем ниже. Государство тоже оказалось не на высоте, «проглядев» зарождающийся протест и не только не сумев предложить адекватный ответ на экономические требования, но и приняв ряд управленческих решений, способствовавших его трансформации в протест политический. Еще в 1957 г. был принят Региональный план развития Корсики, делающий ставку на развитие интенсивного земледелия и туризма. Более 40 тыс. га окультуренных земель на Восточной равнине, предназначавшихся для выращивания винограда и цитрусовых, практически целиком оказались в руках репатриантов из Алжира. Они же стали главными получателями государственной помощи.
Трудно было найти более неподходящее место, чем Корсика, для вселения репатриантов, – считает Н. Гуидичи. «Все было за то, чтобы превратить их в мишень народного гнева: солидные состояния, которыми располагали многие из них; налоговые льготы, еще увеличивающие эти состояния; особые условия – приоритетный доступ к земле, к займам, – предопределявшие успешность их деятельности. К тому же в глазах населения Корсики, тяжело переживавшего потерю Францией Алжира, репатрианты выглядели “дезертирами”, пользующимися покровительством “правительства предателей”». Вспомним, что мелиорация зараженных малярией земель в равнинной части острова была одним из требований автономистов «первой волны» еще в 1920-е годы. Когда же наконец этот вопрос был решен, в выигрыше оказались чужаки, а местное сельскохозяйственное население, преимущественно занятое отгонно-пастбищным скотоводством, осталось в стороне от государственной программы и связанных с ней субвенций. Это не могло не вызвать чувства несправедливости, которое не зря считается одним из мощных мобилизующих факторов конфликта. Предприятия группы SOMIVAC, ответственной за реализацию Регионального плана, а также дома и имущество репатриантов станут первыми мишенями террористов в конце 1960-х годов. Три десятилетия спустя, в 1989 году, тогдашний премьер-министр Франции М. Рокар, выступая в Национальной Ассамблее, признал совершенную ошибку:
«…Первые сотни гектаров, выставленные на продажу компанией SOMIVAC, на 90% оказались в руках наших соотечественников, вернувшихся из Алжира, действительно потерявших все. Следовало бы иначе распределить между Корсикой и континентом эту нагрузку, связанную с репатриацией наших соотечественников из Алжира».
На фоне уже упоминавшихся выше демографического спада и угасания традиционного сельского общества появление новых поселенцев-репатриантов, практикующих индустриальные методы агрикультуры, и наводнение острова туристами, воспринимаемое как посягательство «чужаков» на жизненное пространство, создают ощущение угрозы исчезновения корсиканского народа и его культуры и провоцируют защитный воинственный рефлекс19. К тому же рынок туристических услуг быстро захватывают крупные интернациональные сети (Mercurе, СlubMed [Cредиземноморский клуб. – Е.Ф.], Accor, Best Western), с которыми трудно конкурировать местным заведениям и которые приходят на остров со своим персоналом, практически не создавая рабочих мест для корсиканцев. Большую часть своей выручки они инвестируют за пределами Корсики, в других регионах земного шара. Объекты туристического бизнеса также подвергнутся нападениям. Один из подпольщиков-террористов вспоминает:
«Цели атак были ясны: все, что связано с захватом побережья. Мы начали со Средиземноморского клуба. Мы атаковали крупные туристические комплексы, чтобы разрушить их, а не ради вымогательства».
В 1960 году проект строительства на острове хранилища ядерных отходов вызывает волну возмущения, вынудившего правительство отказаться от его реализации. Этот эпизод способствует актуализации регионального сознания, стремления установить контроль над территорией («Корсика принадлежит корсиканцам»). С этого момента экологические аргументы становятся неотъемлемой частью программ регионалистов, а формирующиеся группы, движения, а затем и партия «зеленых» I verdi corsi примыкают к их лагерю. Решения, принимаемые в Париже без учета мнения жителей острова, тем более – угрожающие их безопасности, провоцировали (и продолжают провоцировать поныне) вспышки насилия, которое кажется единственным способом заставить к себе прислушаться. Рассказывает Поль-Феликс:
«Корсику часто называют островом-лабораторией, и это не случайно. Каждый раз кому-то в Париже приходит в голову идея: а что если мы сделаем на Корсике то-то и то-то, как они будут реагировать? Ну-ка поглядим… Часто при этом прибегают к услугам местных политиков, я думаю, им за это приплачивают. И такой политик выдвигает инициативу, которая ему подсказана из Парижа (потому что у него самого не достало бы ума для принятия подобного политического решения), чтобы посмотреть, “проглотят” ли ее корсиканцы. Например, это касается недавних предложений по пересмотру норм закона о защите морского побережья в сторону уменьшения ныне существующей 100-метровой охранной зоны, где запрещено строительство. Как только это предложение было обнародовано, сейчас же начались взрывы, мобилизовались ассоциации по защите окружающей среды. И этот сигнал, этот военно-политический ответ был услышан. Там, в Париже, сказали себе: хорошо, немного подождем. Вот так это работает. Они нас как будто испытывают все время».
Региональный социализм (1961–1973)
Тем временем в Париже возникают разрозненные корсиканские студенческие кружки и ассоциации, где идут дебаты о будущем острова. В 1963 г. в Корте проходит их объединительный съезд – 1 Конгресс корсиканской молодежи, а в 1965 г. на его базе в Париже создается «Комитет по изучению и защите интересов Корсики» (CEDIC). В 1966 году все в том же Корте проходит молодежный Съезд регионалистов под лозунгом «Жить и работать на малой родине», популярным в те годы по всей Франции. На съезде объявлено о создании Корсиканского регионалистского фронта (FRC). Под грифом этой организации в 1971 г. будет опубликована имевшая большой мобилизационный эффект брошюра «Остров, прибранный к рукам», заключительная глава которой озаглавлена «Корсиканский путь к социализму: иллюзии, реалии, надежды». Однако уже в 1967 году от FRC откалывается группа «Корсиканское регионалистское действие» (ARC), ориентированная не столько на социализм, сколько на решение «корсиканской проблемы».
Среди руководителей первых регионалистских организаций преобладают выпускники университетов, вернувшиеся на остров в середине 60-х; мелкие предприниматели и коммерсанты, часть сельских производителей. В рядах FRC тон задают интеллектуалы и средняя буржуазия (адвокаты, преподаватели), а также бывшие активисты парижских корсиканских студенческих ассоциаций. Социальная база ARC более разнородна: среди сторонников организации помимо все тех же адвокатов и врачей коммерсанты и предприниматели средней руки, представители традиционных для Корсики профессий – пастухи, мелкие сельхозпроизводители, ремесленники. Все эти люди находятся в схожей ситуации отсутствия перспектив социального продвижения и экономического роста, на которые они могли бы претендовать, если бы не кланы, контролирующие распределение «доходных» мест и блокирующие доступ к выборным должностям; если бы не репатрианты, сосредоточившие в своих руках огромные, по местным меркам, земельные владения; если бы не французская система ротации кадров, отдающая наиболее востребованные должности государственных служащих в руки приезжих с континента и отправляющая корсиканцев за пределы острова. Именно эти социальные слои становятся опорой автономистского движения, заявляющего о желании порвать с традиционным устройством политической жизни, отказывающегося играть по заранее установленным правилам и разоблачающего ложь и махинации во время выборов.
Ощущение несправедливости происходящего, ущемления своих прав и интересов, угрозы, исходящей от «чужаков», и растерянности перед стремительно меняющимся окружающим миром вызвали к жизни консервативные, защитные идеологии, нашедшие выражение в призыве к защите Корсики и ее народа, его культуры и идентичности. Некоторые из руководителей ARC, как, например, М. Симеони, говорят даже о корсиканской ethnie. Именно в этот период формулируется доктрина антиколониализма, важнейшим аргументом которой является тезис о «поселенческой колонизации» и «замещающем геноциде», на долгие годы ставший лейтмотивом националистической пропаганды. На этом этапе в корсиканском движении формируются два направления, которые Ж.-Л. Брике определяет как «интеллектуальное» и «экономическое». FRC, действующий в Париже, обладает слабой мобилизационной силой из-за своей оторванности от острова и представляет собой по сути лабораторию идей. ARC, напротив, подчеркнуто аполитичен и строит свою пропаганду на культурно-антропологических и даже этнических аргументах. Этот дуализм станет отныне характерной чертой движения: «с одной стороны – сравнительно немногочисленные партии и движения социалистической ориентации с более или менее развитой идеологией и программой социальных преобразований, тесно увязывающие борьбу за национальное освобождение с борьбой за освобождение социальное. С другой – более массовые течения “аполитичного корсизма”, заявляющие о себе как о самостоятельной силе, не принадлежащей ни к левому, ни к правому лагерю».
Стремясь опереться на возможно более широкую социальную базу, включая буржуазию и либеральные профессии, «центристы-корсисты» разоблачают как правые, так и левые партии и призывают к национальному единению поверх социальных различий, а потому они просто не могут предложить внятную программу будущего развития острова, чтобы не оттолкнуть от себя те или иные социальные силы. «Сама его неопределенность, отсутствие в нем конкретной положительной программы, – пишет Э. Хобсбаум, – способны обеспечить национализму всеобщую поддержку в пределах данной
группы… Этническая пропаганда способна привлечь значительное большинство данной общины – при условии, что лозунги ее остаются достаточно смутными или далекими от реальных проблем». Именно это и происходит в корсиканском движении: автономисты строят свою политику вокруг «культурных» требований: развитие языка, открытие Университета, возрождение и сохранение культурного наследия в двух формах: сельской общины и корсиканской «нации». Характерно, что идеологическая граница между двумя течениями отнюдь не является непроницаемой, и они нередко используют общие аргументы в своей пропаганде. «Социалисты» не отказываются от идеи «природной», «естественной» нации, а «корсисты» обличают «компрадорскую буржуазию» и традиционный корсиканский политический класс как опору «французского колониализма». В дискурсе лидеров движения соперничают две логики: логика развития и логика сохранения идентичности.
Но корсиканский национализм – явление не только политическое, но и социальное. Его влияние выходит за рамки круга активистов движения и распространяется среди народа. Он призван изменить систему социальных связей, общественные отношения и повседневную жизнь каждого жителя острова, и в этом смысле он может считаться катализатором социальных перемен. Постепенно «национальная» идея начинает овладевать массами, что находит выражение в движении Reaquistu, первый этап которого приходится на 1970-е годы. Движение это, как явствует из его названия, направлено на возвращение культурных ценностей в самом широком понимании этого слова. По мере распространения «национальной идеи» среди населения и превращения национализма из теоретизирований горстки интеллектуалов в более или менее массовую идеологию усиливаются позиции местных, корсиканских организаций (в первую очередь ARC, которую к тому времени возглавил Э. Симеони), все более настойчиво оспаривающих лидерство парижских кружков и группировок. В то же время было бы ошибкой полагать, что все участники движения Reaquistu разделяли идеи националистов или сочувствовали им. Для многих речь шла о поиске идентичности, возвращении к реальным или вымышленным истокам, тоске по аутентичной, не «испорченной» обществом потребления жизни, характерных для поколения шестидесятых-семидесятых годов во всем «западном» мире. Ситуация резко обостряется 1972 г. Сброс в акваторию в районе Корсиканского мыса диоксида титана с судна-разгрузчика итальянской фирмы «Монтедизон» провоцирует длительную мобилизацию различных общественных сил. Она перерастает в массовые беспорядки, закончившиеся штурмом префектуры в Бастии. Вспоминает участник событий:
«Это был настоящий бунт. Я увидел, что народ штурмует ограждения, и решетки падают, что ни на полицию, ни на префекта никто больше не обращает внимания. Я тоже вместе со всеми ворвался в префектуру, и это стало поворотным моментом моей жизни. Если впоследствии я вступил в ряды националистов, то именно под впечатлением этих событий. Авторитет государства пошатнулся, потому что оно не оправдало надежд населения в момент опасности, а ведь власть обязана защищать население в таких случаях. Но этого не произошло. В результате мы решили проблему сами, и с этого момента мы поняли, что больше не нуждаемся в государстве, раз мы можем решать наши проблемы самостоятельно. Это стало большим благом, поскольку способствовало зарождению идеи о независимости. Мне было 19 лет, когда я воочию увидел, как рушится все то, что я считал навеки заведенным порядком, и я потерял всякое уважение к этому порядку…».
В ответ на бездействие французского и итальянского правительств 13 сентября 1973 г. группа аквалангистов осуществляет подрыв другого судна, принадлежащего фирме «Монтедизон» и появившегося на рейде близ корсиканского берега. Ответственность за этот взрыв берет на себя дотоле не известный Крестьянский фронт освобождения Корсики (FPCL). С этой же организацией связывают первую «ночь террора», потрясшую остров девятью взрывами 4 января 1974 года. 30 января того же года деятельность FPCL была запрещена, но он просуществовал в подполье как минимум до 1976 г., периодически напоминая о себе террористическими актами. «Таким образом, – констатируют авторы статьи о роли насилия в политической борьбе на Корсике, – за время с 1959 по 1973 г. на смену кружку интеллектуалов, даже не помышлявших о каком бы то ни было регионализме, пришла партия бойцов, для которой этот лозунг оказался уже недостаточным».
Oт регионализма к автономизму (1973–1975)
Начиная с 1973 г. корсиканское протестное движение постепенно радикализируется, и на смену регионалистским лозунгам приходит требование внутренней автономии. Жан-Пьер Сантини, ветеран движения, один из основателей Фронта национального освобождения Корсики, вспоминает об этом периоде: «Такой быстрый переход от регионализма к автономизму объясняется тем, что, будучи регионалистами, мы ничего не добились». Выразителями новых требований становятся «Союз за Родину», в состав которого входит, в числе прочих организаций, FRC, а также обновленный АRC (отныне эта аббревиатура расшифровывается как Деятельность по возрождению Корсики) под предводительством Э. Симеони. В это же время параллельно с легальным политическим крылом движения начинают создаваться и множиться нелегальные организации. В 1974 г. наряду с официально распущенным Крестьянским фронтом освобождения Корсики (FPCL) возникает Ghustizia Paolina, организующая несколько взрывов, в частности, административных зданий. Свою политическую программу организация изложила в так называемом «Троицком Манифесте», солидаризовавшись с основными требованиями «легальных» автономистов, но открыто объявив об отказе от легальных методов борьбы. Чуть позже под влиянием радикально настроенного студенчества АRC, в свою очередь, вступает на путь вооруженной борьбы. Роль «спускового крючка» сыграли события в Алерии.
21 августа 1975 г., после выступления на многотысячном митинге своих сторонников, Э. Симеони с десятком соратников занимают винодельческое предприятие, принадлежащее репатрианту из Алжира, которого обвиняют в нечестном ведении дел и разорении мелких производителей. Реакция властей не заставила себя ждать: на место событий отправляются мобильный отряд жандармов и вертолеты. В ходе предпринятого штурма двое жандармов были убиты, еще несколько – тяжело ранены. В ответ на это деятельность АRC была объявлена вне закона, а Э. Симеони оказался за решеткой. Напрасно из тюрьмы он призывал своих сторонников к спокойствию: Корсика вступила в затяжную фазу вооруженного насилия. С этого момента, отмечает автор блестящего политического эссе «Закат корсиканцев» Н. Гуидичи, сам ставший жертвой так и не раскрытого покушения, счет взрывам идет на тысячи, убитым – на сотни. В ночь на 5 мая 1976 г., накануне суда над Э. Симеони, на острове прогремел 21 взрыв. Эта новая «ночь террора» возвестила о создании Фронта национального освобождения Корсики (FLNC), в рядах которого объединились боевики уже известных нам FPCL и Ghustizia Paolina. Название новой организации отнюдь не случайно «позаимствовано» у алжирского Фронта
национального освобождения, от которого его отличает только одна буква «С», обозначающая Корсику. Распространенные в ночь взрыва по всему острову листовки содержали основные пункты политической программы новой организации:
– признание национальных прав корсиканского народа,
– разрушение инструментов колониального господства Франции,
– установление национального, народного и демократического правления,
– конфискация крупной колониальной собственности (аграрная реформа),
– право на самоопределение по истечении трехлетнего переходного периода.
«Начиная с этого момента, – рассказывает Э. Симеони, – фактически сосуществуют два течения: автономистское, требующее законными средствами статуса внутренней автономии в законодательной и финансовой сферах, при сохранении за французским государством его прерогатив в международных делах, в вопросах национальной обороны и пр., и сепаратистское, требующее полного самоопределения и использующее вооруженные методы борьбы, в частности, против символов колониализма: государственных учреждений и пр. Отношения между двумя течениями никогда не были безоблачными, несмотря на общий культурный фундамент – корсиканскую идентичность – и несмотря на то, что мы, автономисты, задолго до сепаратистов сформулировали те социально-экономические и культурные требования, которые сегодня составляют основу их притязаний».
Cоперничество между автономистами и сепаратистами. Усиление нелегального крыла движения (1976–1990)
Конфликты начались буквально с первого дня существования FLNC: новая организация подвергает жесткой критике «нерешительность» автономистов, после роспуска АRC перегруппировавших свои ряды и создавших «Ассоциацию корсиканских патриотов» (АРС), которую возглавил брат арестованного Эдмона Симеони Макс. Накануне генеральной ассамблеи этой организации FLNC организует очередную «ночь террора», на что М. Симеони откликается ироническим заявлением в принадлежащем ему журнале «Aritti»: «А вот и FLNC, явился – не запылился», тем самым отказываясь подписаться под требованиями независимости, выдвигаемыми нелегалами. Летом 1976 г. создается радикальная молодежная организация «Совет националистической корсиканской молодежи», объединяющая в своих рядах студентов, активистов культурного движения, безработных, сельских производителей. Вскоре от нее отпочковывается Союз корсиканских лицеистов. Обе организации поддерживают лозунг борьбы за национальное освобождение. Годом позже они вольются в ряды FLNC. Видя, что инициатива уходит из рук автономистов, М. Симеони, в свою очередь, захватывает еще одно винодельческое хозяйство, принадлежащее репатрианту из Алжира, и взрывает его винный погреб, после чего на целый год уходит в подполье. Свои действия он называет «официальным предупреждением правительству». На протяжении осени 1976 г. на острове неоднократно вспыхивают беспорядки, к которым очевидно причастен FLNC. Он же берет на себя ответственность за подрыв «Боинга» в аэропорту Аяччо. Правительство реагирует жестко: несколько десятков боевиков арестованы и водворены в тюрьмы. Вспоминает один из активистов FLNC:
«Я получил десять лет, хотя не совершил тяжких преступлений. (…) фактически мне инкриминировали только участие в подготовке взрыва, и все. И я получил десять лет, а ведь столько дают за убийство. Я думаю, что такие суровые приговоры были не случайны, судьи хотели тем самым показать, что нужно уничтожить все в зародыше».
В мае 1977 г. FLNC публикует свой политический манифест – так называемую Зеленую книгу. В этом документе, по признанию бывшего лидера FLNC П. Поджоли, заметно сильное влияние Корсиканской социалистической партии. Фронт требует независимости путем самоопределения и оправдывает вооруженную борьбу. В том же году вышедший из заключения Э. Симеони создает новую организацию – Союз корсиканского народа (UPC), стоящую на позициях легальной борьбы за внутреннюю автономию. Он открыто и жестко критикует FLNC, в результате чего пути двух течений резко расходятся. Фронт предпринимает попытки, поначалу неудачные, создать политическую витрину, которая могла бы открыто соперничать с автономистами из UPC. Эту роль последовательно выполняют Совет националистических комитетов, Корсиканское движение за самоопределение и A Cuncolta (Ассамблея). Все эти организации, подчеркивает П. Поджоли, определяют себя как «публичные», а не «легальные», как у автономистов. Разница состоит в том, что они не осуждают насильственные действия подпольщиков, а солидаризируются с ними. Созданные по инициативе FLNC, «публичные» организации следуют его директивам и не считают себя обязанными находиться в правовом поле государства и его институтов.
Таким образом, окончательно оформляется еще одна разделительная линия внутри корсиканского движения: с одной сторон – «легальные» организации (автономисты), с другой – подпольщики-боевики (сторонники независимости). Жесткая конкуренция между ними будет перемежаться периодами сближения. Поначалу Фронту удается перехватить инициативу и оттеснить на второй план UPC братьев Симеони, чье лидерство в движении после событий в Алерии было неоспоримым. Однако вскоре уже внутри самого FLNC назревают несогласия относительно целей и методов борьбы. Тем временем к власти в стране приходят социалисты, не без поддержки регионалистских и националистических движений. Они начинают выполнять предвыборные обещания, данные последним в обмен на голоса избирателей. Из интервью Поля Феликса:
«Был своего рода контракт между националистами и левыми. Миттеран пообещал в случае своего избрания освободить из тюрем корсиканцев, осужденных по политическим мотивам. И он сдержал свое обещание».
Покинув тюрьмы, многие бывшие члены вооруженного подполья предпочли «выйти из тени» и влиться в ряды публичных организаций. Освобождение политзаключенных было не единственной уступкой левых корсиканским националистам. В 1981 году открывает свои двери университет в Корте, создаются региональные программы радио и телевидения. В 1982 Национальная Ассамблея голосует за закон о децентрализации, и в том же году на Корсике проходят первые региональные выборы. UPC, будучи легальной организацией, участвует в выборах и получает три мандата, вновь оставляя FLNC позади. Однако уже на следующих выборах Фронт, используя контролируемые им публичные организации, также проводит в региональный совет своих людей. В дальнейшем, вплоть до конца 1980-х годов, оба крыла движения будут искать пути сближения, заключать предвыборные альянсы, пока их не поразит тяжелый кризис, ввергнувший их в пучину братоубийственной войны.
Раскол и внутренние войны в стане националистов (1991–1999)
Рассказывает генеральный секретарь Партии корсиканской нации Ж.-К. Анжелини:
«В 1990-е годы в результате борьбы за власть и силового противостояния революционное течение раскололось надвое, если не натрое. И в этот момент начались ожесточенные столкновения внутри самого революционного течения, продолжавшиеся с 1992–1993 гг. вплоть до 1997–1998 гг., в которых погибли около 20 человек, принадлежавших к двум крупным нелегальным фракциям: “Le canal historique” и “Lе canal habituel”».
Действительно, к началу 1990-х годов насилие, практикуемое нелегальными организациями, постепенно выходит из-под контроля. Руководство FLNC больше не в состоянии обеспечивать единство в рядах организации, которая фактически раскалывается надвое: более умеренное, или политическое крыло – Canal officiel, называемый также Canal habituel – и более радикальное, военизированное – Canal historique. Публичное прикрытие Фронта также состоит отныне из двух партий: MPA (Движение за самоопределение) становится витриной первого, A Cuncolta (Ассамблея) – второго. Яблоком раздора стали финансовые средства, добываемые путем взимания так называемого «революционного налога» и идущие на финансирование деятельности националистического подполья, а также принципиальные разногласия по поводу форм и методов вооруженной борьбы и достижения заявленной цели – независимости Корсики. П. Поджоли, бывший предводитель тогда еще единого FLNC, признает, что ему не удалось предотвратить «сползание» организации с политической сцены в сферу теневой экономики, начавшееся с введения практики «взимания революционного налога». Вскоре после этого движение вступило в стадию распада на многочисленные мелкие группировки, каждая из которых стремилась прибрать к рукам определенный сектор экономики. Видя, что Фронт становится неуправляемым, П. Поджоли вместе с несколькими соратниками создает третью «публичную» партию – Корсиканское национальное собрание (Accolta Naziunale Corsa – ANC), которая вскоре обзаводится собственной подпольной организацией Resistenza (Сопротивление). Каждая организация стремится ослабить соперников в борьбе за право быть единственными переговорщиками в диалоге с центральной властью, за доступ к распределению бюджетных денег, поступающих на остров в качестве субвенций, а также за верховенство в так называемой альтернативной власти, о создании которой было объявлено в обновленной политической программе Фронта – «Белой книге», обнародованной в 1981 г.:
«Борцы за национальное освобождение должны организовать народ, добиваясь создания на местах альтернативных структур власти. Они позволят взять в свои руки и контролировать управление всеми сферами жизни в соответствии с интересами и потребностями страны».
Роль альтернативных структур управления призваны сыграть профсоюзы, культурные ассоциации, публичные политические организации, кооперативы, общества взаимного страхования. Идеологи Фронта отвергают тактику вхождения в действующие государственные структуры управления и призывают своих сторонников к выходу из общенациональных партий и профсоюзов. В то же время, они не отказываются от участия в выборах, «навязанных колониальной системой», желая противостоять на этом поле как традиционному политическому классу – «пособникам колонизаторов», так и автономистам, которых радикалы из FLNC обвиняют в реформизме. Тем не менее, на первые выборы в Ассамблею Корсики, созданную в рамках принятого в 1991 году нового административного статуса острова, получившего название «статус Жокса», националисты и автономисты идут единым списком, что обеспечивает им небывалый успех. Вспоминает лидер коалиции Э. Симеони:
«В 1992 г., после заключения очередного перемирия, я возглавил общий избирательный лист коалиции “Corsica Natione”, в которую вошли, помимо UPC, ANC и корсиканские “Зеленые”. Вместе с другими националистами из Движения за самоопределение (МРА) мы получили 13 мест из 51 в Ассамблее Корсики, т. е. за нас было подано почти 25% голосов от числа принявших участие в голосовании. В 1994 г., однако, союз распался и был возобновлен после следующего перемирия лишь в 2002 г.
Согласно другим источникам, впрочем, дело обстояло вовсе не так благостно: люди из МРА и прежде всего их лидер А. Орсони отнюдь не радовались победе Corsica Natione. МРА не случайно отказалась примкнуть к коалиции, рассчитывая на достаточное количество голосов, чтобы играть собственную политическую роль. Этим надеждам не суждено было сбыться. По общему признанию, 1992 год был кульминацией в истории корсиканского национализма. У многих сочувствующих национальной идее появились тогда надежды на мирные перемены. Вспоминает Иван:
«Мой путь в движении начался в 1992 г., во время местных (территориальных) выборов. Я в то время жил в Париже, но интересовался происходящим на Корсике, следил за тем, как меняется ситуация, в том числе в националистическом движении. Постепенно сблизился с корсиканской средой, стал посещать собрания, а затем стал активным участником политического движения, АNС лидером которого был Пьер Поджоли. Возвращаясь к выборам 1992 г.: тогда националисты получили 25%, что дало им определенный вес в Региональной Ассамблее. Это был пик подъема движения, и одновременно начало его спада. Тогда, в 1992, после выборов, я решил вернуться жить и работать на Корсику, участвовать в политической жизни. Я считал, что, работая в политической структуре, смогу содействовать развитию Острова, в частности, путем привнесения свежих идей извне. На Корсике я быстро и легко интегрировался в ряды националистического движения, потому что у меня уже были контакты, в частности в студенческой среде. В Париже я был активным участником корсиканского студенческого кружка и в университете Корте тоже. Это был кружок, где мы занимались и футболом, и музыкой, и в то же время интересовались политическими проблемами. Я вновь встретился там со многими людьми, с которыми мы были знакомы в Париже. Вплоть до 2004 г. я был активным членом АNС. После я немного отошел в сторону, но по-прежнему интересуюсь ситуацией и по-прежнему голосую за список “Corsica Natione” на выборах в территориальную Ассамблею».
Но именно в это время внутри корсиканского движения разражается глубокий и затяжной кризис. Все 1990-е годы отмечены, с одной стороны, эскалацией насилия (порядка 30–40 убийств совершается на острове ежегодно) с другой – его возрастающей анонимностью. Если в 1980-е годы было известно «авторство» 70% взрывов, то в 1990-х лишь за 30% кто-то взял на себя ответственность. В частности, осталось анонимным убийство префекта Эриньяка в 1998 г., которое многие националисты считают политической ошибкой, не принесшей националистическому движению никакой пользы, а лишь сотни арестов, долгие годы заключения, разрушенные семьи. Вооруженная борьба перешла из первой фазы, определяемой в «Белой книге» FLNC как «вооруженная пропаганда, исключающая человеческие жертвы, за исключением случаев самозащиты», во вторую – «вооруженную борьбу в полном смысле слова», которая ведется уже не только против французского государства, но и против собственных политических противников. Задача – ликвидировать внутренние противоречия и разногласия внутри движения и поставить во главе его «единое политическое руководство, способное привести массы к конечной цели, не позволив реформистам увести их в сторону». Отныне мишенями террористических актов все чаще становятся политические оппоненты FLNC из стана националистов. Поначалу дело ограничивается актами устрашения (поджоги, угрозы) или покушениями на собственность противников (взрывы домов, ресторанов, контор, принадлежащих членам противоборствующих группировок). До поры до времени обходится без человеческих жертв.
Бывшие боевики, с которыми мне довелось беседовать, не раз подчеркивали, что при организации взрывов они с особой тщательностью следили за тем, чтобы не пострадали случайные люди. Для этого они до последнего момента находились в непосредственной близости от заложенного взрывного устройства, что стоило многим из них увечий, а иным даже жизни. Сначала такой «альтруизм» казался мне странным и малоправдоподобным. Но он оказывается вполне объяснимым, если принять во внимание тот факт, что Корсика, в отличие, скажем, от Ирландии или Страны Басков, не говоря уже о воинах исламского джихада, практически не знает «слепого» насилия. Оно всегда имеет конкретного адресата. И ошибиться адресом смертельно опасно. 1990-е годы на Корсике убедительно подтверждают этот тезис. Рассказывает Иван:
«Произошло убийство одного из активистов движения, при неясных обстоятельствах, после чего спираль стала раскручиваться, началось сведение счетов между кланами, и националистическая борьба фактически уступила место борьбе между кланами. С этого и начался спад».
В стремлении сосредоточить в своих руках абсолютную власть радикальное крыло FLNC решает перейти к физическому устранению «диссидентов». 15 июля 1995 года один из молодых членов движения, пожелавший выйти из его рядов в знак несогласия с некоторыми решениями, был убит по распоряжению руководства. Другой боевик, приведший приговор в исполнение, вспоминал годы спустя:
«Нужно было дать понять нашим оппонентам, что мы не остановимся ни перед чем, чтобы наказать тех, кто отклоняется от общей линии. Даже если это “свои”.
С этого момента начинается то, что на Корсике называют «братоубийственной войной среди националистов». Она продлится до конца десятилетия и унесет несколько десятков жизней (согласно докладу парламентской комиссии, к 1999 г. число ее жертв достигло 56). Не избегут покушений и видные фигуры националистического движения: П. Поджоли будет тяжело ранен неизвестными стрелками-мотоциклистами, П. Альбертини (лидер МРА) убит, Ш. Пиери, один из предводителей FLNC, лишится глаза в результате взрыва автомашины, унесшего жизнь его ближайшего соратника и друга. За другими, как, например, за А. Орсони, до сих пор тянутся не снятые обвинения в убийствах. Война между националистами потрясла, без преувеличения, все корсиканское общество. Для многих этот драматический эпизод стал эффективной прививкой против национализма. Это признают все без исключения бывшие и нынешние участники движения. Приведем несколько характерных оценок:
«Восприятие корсиканцами националистов заметно изменилось в результате внутренних столкновений в их рядах. Многие люди, связывавшие все свои надежды с националистическими движениями, отказываются понять, как можно по непонятным или во всяком случае не известным населению причинам так запросто убивать друг друга. C течением времени в результате таких явлений, как использование вооруженного насилия и взимание “революционного налога”, отношение к национализму заметно изменилось, и сегодня, после периода примирения и периода объединения, перед нами стоит задача вернуть доверие корсиканского народа».
«Особенно большой ущерб репутации националистов нанесли вооруженные столкновения между ними, убедившие общественное мнение в том, что внутренняя вражда является важнейшей составляющей националистических движений, в то время как последние без конца твердят о братстве и о прочности социальных связей, которые объединяют их между собой и с населением».
«Насилие из политического акта, ответственность за который нужно иметь мужество взять на себя, превратилось в акт криминальный и бесполезный. Сегодня обвиняемые уже не говорят о причинах, побудивших их к насилию, но строят свою защиту на отрицании факта насилия. И это отвращает население от националистов. Очень многие, особенно молодые, потенциально склонные к национализму люди не хотят даже слышать обо всех этих партиях и движениях, которые своими бесчестными действиями чернят саму идею национализма. Они постепенно превращаются в милитаризированные кланы, в зародыш будущей мафии. Это как на Сицилии, где начиналось тоже с политиков, вокруг которых группировалось население, и потом постепенно эти политики превратились в крестных отцов. Националисты сегодня ведут Корсику к катастрофе. И я сам, будучи в душе националистом, готов бороться против них, чтобы помешать им придти к власти» (Жан-Поль Альбертини, брат убитого Пьера Альбертини).
Некоторые свидетели событий полагают, что дело не обошлось без вмешательства государства и, в частности, его силовых структур: «Франция через свои сети сумела подорвать изнутри националистическое движение, предлагая его активным участникам административную карьеру, а иногда и деньги», – утверждает один из молодых сторонников П. Поджоли.
Пожелавший сохранить анонимность бывший активный участник радикального крыла FLNC, к своим пятидесяти годам уставший от рискованных игр с законом и превратившийся в благопристойного владельца ресторана, идет в своих обвинениях еще дальше: он утверждает, что французские силовые структуры поочередно делали ставку то на одно, то на другое крыло Фронта, закрывая глаза на вылазки его боевиков, беспрепятственно пропуская через свои посты машины с вооруженными людьми и по сути натравливая националистов друг на друга. Еще один из моих респондентов рассказывал, как на узкой горной дороге его остановил полицейский патруль для проверки документов. В это время мимо проезжал автомобиль, за рулем которого сидел известный деятель националистического подполья (дальний родственник моего респондента), официально находящийся в розыске. Полицейский, однако, вопреки всем ожиданиям, не только не остановил его, но даже не повернул головы в его сторону, сделав вид, что углубился в изучение предъявленных ему водительских прав. Подобные ситуации блестяще обыгрываются в популярном комиксе «Enquête corse» (автор – Р. Петийон), по которому в 2004 г. снят одноименный фильм (в российский прокат он вышел под названием «Корсиканец»). Ходят также упорные слухи о некоей сети тайных агентов с характерным названием «FRANCIA» (аббревиатура расшифровывается как «Фронт нового действия против независимости и автономии»), которая якобы осуществляла теракты против националистов с целью их запугивания или физического устранения. Что в этих рассказах правда, а что – миф, наверное, станет известно не скоро, если вообще можно рассчитывать на достоверные сведения в подобных вопросах. Но можно вспомнить скандал с попыткой поджога кафе, которая оказалась делом рук жандармов, действовавших по негласному указанию тогдашнего префекта Корсики Б. Боннэ. Последний, изобличенный в преступном деянии, предстал перед судом и получил тюремный срок. Однако многие уверены, что искать причину раздоров в стане националистов на стороне бессмысленно, и все дело в них самих:
«На локальном уровне идет соперничество за влияние между отдельными фигурами, которые стремятся установить контроль над определенной территорией. В этом соперничестве многие из них стремятся заручиться поддержкой французского государства».
«К сожалению, надежды на демократический порядок внутри движения не оправдались, они оказались утопией. Потому что человек по природе своей жаждет власти и денег. И очень скоро начались внутренние конфликты между лидерами движения, каждый из которых хотел быть главным. В частности, возобновилось традиционное соперничество
за власть между Севером и Югом, оно тянется уже около двухсот лет, и националисты
унаследовали его. Наверное, это в нас генетически заложено: каждый, обладающий хоть
небольшой властью над горсткой людей немедленно становится местным царьком. Корсиканская проблема перестала быть проблемой политической и превратилась в проблему криминальную. Больше нет борцов за независимость, а есть бандиты и жулики. И государство ведет с ними борьбу, как та же Италия борется со своей мафией». Кто может гарантировать, что если завтра мы добьемся независимости и будем предоставлены сами себе, братоубийственная война, которая бушевала на Корсике 13 лет назад, не возобновится с утроенной силой?» (Жан-Поль Альбертини).
«В конце концов в 1999 г., дабы положить конец этой человеческой и политической драме, все без исключения националисты подписали так называемый протокол о примирении, предназначением которого было, я цитирую, “навсегда покончить с насильственными столкновениями между корсиканцаи”. Период примирения продолжался примерно до 2001–2002 гг. Несмотря на это, имели место некоторые столкновения на периферии националистического движения, я имею в виду, в частности, группировку Франсуа Сантони, члены которой стали жертвами сведения счетов. Затем, в 2002–2003 гг. мы перешли от примирения к объединению, и обе политические семьи – революционеры и реформисты – объединились в широкую коалицию, на периферии которой остаются несколько мелких организаций, идеологически занимающих крайне левый фланг политического спектра».
Так выглядит завершение «братоубийственной войны» в изложении Ж.-К. Анжелини. Однако картина выходит слишком идиллической, если учесть, что «широкая коалиция» Unione Naziunale (Национальный союз), о которой упоминает лидер Партии корсиканской нации (PNC), на территориальных выборах 28 марта 2004 г. смогла провести в Ассамблею только 8 человек – столько же, сколько в лучшие времена получал в одиночку Союз корсиканского народа Э. Симеони. Эти цифры красноречиво говорят о том, сколь большой урон нанесли авторитету националистов годы междоусобицы, когда сама идея единства корсиканского народа, начертанная на их знаменах, была поставлена под сомнение. Череда смертей здоровых, молодых людей, за которыми стояла уже не только война между различными политическими течениями и криминальными группировками, но и возродившаяся логика вендетты, вовлекавшая в убийственную спираль насилия целые семьи, заставила население ужаснуться. Вспоминает вдова одного из погибших:
«Самоубийственный инстинкт корсиканцев вдруг мощно вырвался наружу. Последняя воля покойных, нормы религии и морали – все это было забыто. У меня было ощущение, что мы вернулись на два столетия назад. В это время я поняла, что само понятие “корсиканский народ” имеет границы».
Попытки примирения и объединения (2000–2010)
Принято считать, что начало примирению было положено на встрече в Мильячьяру 22 февраля 1999 г. В ней приняли участие представители всех враждующих организаций, за исключением группировки Ф. Сантони и Ж.- М. Росси Armata Corsa. Летом того же года эта организация взяла на себя ответственность за совершенное убийство. В распространенном от ее имени заявлении говорилось, в частности, что «никакие соглашения и протоколы не помешают продолжать борьбу против мафиози, маскирующихся под националистов». Начавшийся «мирный процесс», получивший название «Процесс Фиуморбу» по названию местечка, где действовала группировка, выступившая его инициатором, вновь оказывается под вопросом, поскольку на его участников брошено серьезное подозрение. Armata Corsa отказывается соблюдать договоренность о прекращении насилия до окончания диалога между националистами и совершает еще несколько провокаций. Нежелание ни договариваться, ни даже соблюдать перемирие стоило жизни сначала нескольким предполагаемым членам Armata Corsa, а затем и обоим ее лидерам, причем эти убийства были совершены уже после подписания протокола, в котором говорилось о том, что решение о примирении между различными националистическими течениями и организациями необратимо и отмене не подлежит. В этой ситуации несколько группировок заявляют о своем выходе из «Процесса Фиуморбу» и продолжают нарушать провозглашенное прекращение огня. Эти провокации дестабилизировали общую обстановку на острове и заметно мешали начавшемуся в 1999 году по инициативе Л. Жоспена, в ту пору премьер-министра, диалогу с центральной властью по поводу расширения внутренней автономии Корсики. Националистов на этих переговорах, известных как Матиньонский процесс, представляла депутатская фракция Corsica Nazione, в которую входили как автономисты, так и радикалы из A Cuncolta.
Современная расстановка сил
Нынешние нелегалы продолжают использовать вывеску Фронта национального освобождения. Наряду с двумя уже известными его подразделениями (Canal Historique и Canal Habituel) появляются новые группировки, также использующие в своих названиях аббревиатуру FLNC. Это «FLNC – союз борцов», «FLNC 5 мая», «FLNC 22 октября», «FLNC анонимный» и т. д. При этом каждая новая организация собирает под свои знамена наиболее радикальную часть, отколовшуюся от предыдущей. Тем временем «публичные» сторонники независимости предпринимают шаги к объединению. В 2001 году создается новое движение «Независимость», которое возглавил Ф. Саржентини. Три года спустя эта организация объединится с Corsica Nazione в партию Corsica Nazione Independente, во главе которой встанет Ж.-Г. Таламони. В 2009 году последняя образует, вместе с ANC и еще двумя организациями, новое движение «Свободная Корсика», которым руководит бывший лидер ANC П. Поджоли. Организация открыто заявляет о своей солидарности с нелегалами (в версии «FLNC – союз борцов») и делает освобождение политических заключенных и прекращение дальнейших преследований одним из основных пунктов своей программы. Умеренные националисты – автономисты, призывающие к прекращению нелегальной борьбы и использованию исключительно политических методов, группируются отныне вокруг созданной в 2002 г. Партии корсиканской нации (PNC) во главе с Ж.-К. Анжелини. Новая организация поглотила несколько партий и движений, в том числе UPC. К этой же партии примкнула часть бывших членов МРА.
Перед территориальными выборами 2004 г. оба течения, автономисты и борцы за независимость, объединились в уже упоминавшуюся коалицию «Unione Naziunale», но этот альянс дал обратный эффект: вместо того чтобы объединить голоса избирателей, в той или иной мере сочувствующих национальной идее, он оттолкнул, с одной стороны, тех, кому автономия кажется недостаточной, с другой – тех, кто боится независимости. К тому же внутренние разногласия в коалиции оказались слишком сильны. Принципиальным вопросом, по которому не удалось достичь компромисса, стал вопрос об отношении к нелегальному движению и насильственным методам борьбы. Если автономисты настаивали на безусловном прекращении насилия, по крайней мере на время переговоров с правительством, то сепаратисты не разделяли эту позицию. В итоге вскоре после выборов коалиция распалась, а сформированная ею депутатская фракция раскололась надвое. Наученные этим опытом, автономисты на выборах 2010 г. отвергли предложение о союзе с Corsica Libera и сформировали свой список Femu a Corsica с девизом «Построим Корсику нашей мечты». В результате Corsica Libera получила около 10% голосов и 4 депутатских мандата, а Femu a Corsica, за кандидатов которой проголосовали почти 22% избирателей, провела в парламент 11 депутатов.
Особняком по отношению к обеим тенденциям стоят «Левые националисты», с 2009 г. представляющие Корсику в составе общенациональной Новой антикапиталистической партии, пришедшей на смену Лиге коммунистов-революционеров. Корсиканские «Зеленые», формально также входящие в общенациональную партию, на деле выступают с националистических позиций и регулярно заключают предвыборные союзы с националистами. Изложив таким образом весьма схематично историю развития конфликта от его зарождения до современной стадии, приступим теперь к его анализу. Для этого нам понадобится ответить на ряд вопросов: каковы причины и мотивы участия в конфликте тех или иных сторон? Какие мобилизационные аргументы используются? Как следует квалифицировать (интерпретировать) конфликт?
Стороны конфликта
Исторические хроники XII – XVIII вв. свидетельствуют о том, что на протяжении всего этого периода на Корсике параллельно разыгрываются конфликты разных уровней: соперничество и борьба между семьями и кланами; конфликты между общинами (территориальными единицами); восстания «народа» против знати; борьба корсиканцев против иноземных захватчиков. Иногда к перечисленным конфликтам добавляется борьба иностранных держав между собой за обладание Корсикой. Все эти конфликты существуют не изолированно, а переплетаясь между собой, так что участие в соперничестве между двумя семьями может опосредованно предопределить вовлеченность индивида в межгосударственный конфликт на стороне одной из воюющих держав. Если присмотреться внимательно, то в современном конфликте можно обнаружить как преемственность с традиционными формами противостояния, так и новые черты, связанные с появлением новой политической силы – националистов, которые ведут борьбу сразу на нескольких «фронтах»: против французского государства, против традиционного политического класса и… против других националистов.
Тут необходимо небольшое отступление, чтобы объяснить, что такое «традиционный политический класс» на Корсике и почему он оказывается в нынешнем конфликте не на стороне националистов. Как уже было сказано в начале статьи, вся история острова представляет собой череду завоеваний, следствием которых было постоянное присутствие иностранной власти. Поэтому социальная структура общества, в своем абсолютном большинстве сельского (за исключением небольших по численности прибрежных городов) имела вид усеченной пирамиды, упирающейся в своего рода «потолок». В ней отчетливо выделялись три слоя: travagliatori – самые неимущие работники-поденщики; lavoratori – мелкие собственники, работающие по найму или исполу и, наконец, signori, чье состояние избавляло их от необходимости работать. Однако присутствие внешних завоевателей на протяжении всего феодального периода не позволило последним ни превратиться в крупных собственников-латифундистов, как это имело место в большинстве европейских государств (вплоть до Первой мировой войны частные земли (Terra dei Signori) составляли не более 10%, остальные относились к общинной собственности), ни выстроить законченную сословно-монархическую структуру. Народные антифеодальные восстания умело опирались на иностранные штыки в борьбе против усиления власти синьоров, в которой ни Пиза, ни Генуя, ни иные временные хозяева острова не были заинтересованы.
В период генуэзского правления (1569–1729) формируется особая административно-политическая система. Островом, разделенным на 10 провинций, правят губернатор вкупе с викарием, а опорой им служит выборный орган – Nobles Douze («Благородная дюжина»), состоящий из представителей местных влиятельных семей. Этот орган фактически руководит всей внутренней жизнью на острове, включая сбор налогов и осуществление правосудия, выступая в роли посредника, промежуточного звена между эгалитарной, народной властью, основанной на обычном праве (с сельскими собраниями, выборными судьями и «отцами общин»), и властью государственной, устанавливающей свои чужеземные законы. Эта роль облегчается двуязычием новой политической элиты. По сути мы имеем здесь дело с непрямым управлением, классическим для колоний. Единственной сферой, которую генуэзцы контролируют напрямую, является вендетта: монополия на насилие принадлежит государству. «Государство видело в вендетте настолько глубоко укоренившийся обычай, что оно не могло доверить контроль над ним местным институтам власти… распространив таким образом в восприятии корсиканцев нормы публичного права на сферу частной жизни. В этом, безусловно, причина общего неприятия корсиканцами государственных законов», – пишет автор фундаментального исследования, посвященного системе власти на Корсике, Ж. Жиль. В свете этой констатации становится более понятным выраженное во время нашей первой встречи негодование. Э. Симеони против французской законодательной системы, не позволяющей ему кровью смыть нанесенное оскорбление («Я должен его убить!»).
Напомню, что покончить с вендеттой пытался и глава независимой Корсики П. Паоли. Этот институт, игравший роль гаранта равенства между индивидами в традиционном, архаическом, эгалитарном обществе, несовместим с общественным устройством, основанном на делегировании власти и полномочий, где обезличенное Государство выступает и в роли законодателя, и в роли арбитра, и в роли защитника, или, напротив, карающей десницы, а индивиды равны не между собой, а (в идеале) перед законом Со времени генуэзского владычества институт Nobles Douze развился и укоренился в корсиканском обществе, послужив источником формирования особой политической системы, основанной на соперничестве правящих кланов. Так называемый «традиционный политический класс» состоит из известных и влиятельных семей, которые, как и прежде, осуществляют на острове власть и распределяют ресурсы от имени государства. Политический класс, рекрутируемый по клановому принципу, представляет собой крайне закрытую систему, доступ в которую обеспечивается благодаря родству. Та-кой механизм воспроизводства элиты явно противоречит принципу меритократии, являющемуся одним из столпов французского общества и насаждаемому в процессе социализации государственной системой образования.
«Сегодня структуры политической власти [на Корсике], казалось бы, копируют существующие на Континенте. Но за этим обманчивым сходством кроется чисто корсиканский элемент, в значительной мере определяющий сохранение колониального режима: кланы. Их власть настолько сильна, она пронизывает столь многие сферы общественной жизни, что можно сказать, что именно кланы определяют всю социальную и политическую жизнь острова. Кланы распространили свое влияние, подобно паучьей сети, они парализуют волю людей, связывают единой цепью целые семьи, в конечном итоге создавая параллельное общество, благополучно существующее бок о бок с обществом, подчиняющимся французским законам. Корсика сегодня задыхается под властью кланов. Страх царит повсюду, нет свободной прессы, выборы фальсифицируются с помощью системы договоренностей, махинации и интриги проникли во все сферы производства и занятости», – пишет далее Ж. Жиль. «Чисто корсиканский элемент»? С этим можно поспорить. Ж. Равис-Жордани со ссылкой на исследование Ф. Помпони и работы других историков утверждает, что зарождение корсиканского кланизма восходит к социально-политическим традициям, существовавшим на Аппеннинском полуострове со времен античного Рима до Генуэзской Республики. Ж.-Л. Брике, в свою очередь, предостерегает против представления о клане как о жесткой структуре, прямо предопределяющей поведение индивидов, или как об овеществленном культурном феномене, ориентирующем их практики. Не случайно в корсиканском языке нет слова, обозначающего «клан». Из этого, однако, не следует, что кланов не существует, они вполне реальны, но контуры их размыты и нечетки, и дать им недвусмысленное определение не могут даже те, кто хорошо знаком с этой реальностью, а то и является ее частью.
Трудно согласиться и с трактовкой Ж. Жилем националистов как нового воплощения эгалитарной, народной власти в сохраняющейся трехуровневой структуре, где государство и кланы занимают свои традиционные места. Вопреки присущей части националистических партий и движений левой риторике, придающей им видимость «народности» и «эгалитарности», националисты не готовы удовлетвориться властью на уровне местных общин, отдельных селений, взаимодействуя с «верховным» правительством через посредничество кланов. Не случайно FLNC выдвинул тезис об альтернативной власти. За этим тезисом стоит желание оттеснить, а еще лучше – вытеснить совсем прежний политический класс, заняв традиционно отводимое ему место легитимного представителя населения острова во взаимодействии с государством. Отсюда, в частности, их требования к усилению государственного контроля над выборным процессом с целью разоблачения фальсификаций, а также инициативы по пересмотру избирательных списков и запрету заочного голосования по почте – обычной формы участия корсиканцев, живущих на континенте, в политической жизни острова. Отсюда же громкие разоблачения накануне выборов, вскрывающие механизмы, используемые «профессиональными фальсификаторами» (выражение Э. Симеони) для получения нужного результата: вбрасывание бюллетеней в поддержку одного из кандидатов и сокрытие голосов, поданных за его противника, подкуп избирателей, угрозы и т.п. Разъясняет лидер националистов:
«Стоит потерять контроль над одной мэрией, и вся структура власти, вплоть до Генерального Совета, может перейти в другие руки, хуже того – к другой семье, повергнув в траур целую династию. Кланы – это паразиты, стремящиеся сосредоточить в своих руках всю власть и завладеть бюджетными средствами, чтобы затем облагодетельствовать ими свою клиентелу и своих верных избирателей».
Но националисты не ограничиваются соперничеством за власть с традиционным политическим классом. Они ставят под сомнение всю политическую систему, т. е. статус-кво, декларируя примат справедливости над законом и подрывая безоговорочную монополию государства на насилие. От показательно-пропагандистских взрывов, направленных против имущества «чужаков» и символов государства, они переходят к устранению людей, в частности, в рамках кампании по борьбе с наркотиками, оправдывая применение насилия необходимостью самозащиты в условиях бездействия или неэффективности государственных структур. Их способность к трансгрессии, к нарушению установленных правил игры придает им легитимность в глазах населения и превращает их в серьезных противников, с которыми государство вынуждено считаться. Симптоматично, что именно так называемые события в Алерии, при кажущейся незначительности содеянного (подрыв винного погреба и гибель двух жандармов при его штурме), единодушно расцениваются как важнейший поворотный момент в развитии национализма.
Иррациональный, обреченный на подавление акт, совершенный средь беладня и с открытым лицом, как будто бросил вызов существующей системе (в этом кстати его принципиальное отличие от тактики нелегалов, которые если и берут на себя ответственность за взрывы и иные акты насилия, то задним числом и от лица группы, чей персональный состав содержится в тайне) и способствовал небывалой дотоле мобилизации широких масс населения. Брошенный Э. Симеони клич «Революционер должен уметь победить или погибнуть» произвел громкое эхо. На следующий день после драмы в Алерии волна насилия захлестнула Бастию, административный центр департамента Верхняя Корсика. Повсюду на острове многолюдные демонстрации требовали освобождения Э. Симеони. Был создан Комитет против репрессий (CAR) –организация, выступающая в поддержку заключенных и членов их семей. Она выдвигает ряд требований, в частности, признание арестованных националистов политическими заключенными, их содержание отдельно от уголовников, перевод арестантов в корсиканские тюрьмы «для облегчения контактов с семьями». Организация также собирает средства на оплату адвокатов, на помощь семьям заключенных и отправку передач в тюрьмы. При посредстве CAR все более значительная часть населения оказывается de facto вовлеченной в конфликт на стороне националистов.
Приведенный выше далеко не исчерпывающий обзор развития корсиканского движения на протяжении последних десятилетий свидетельствует о его невероятной сложности и изменчивости. Количество партий и движений, появившихся и сошедших за эти годы с политической сцены, с трудом поддается учету. В некоторых случаях речь идет по сути лишь о смене вывесок: под разными названиями возрождается одна и та же организация – как, например, ARC Э. Симеони, просуществовавший в разных обличьях почти 40 лет. К тому же наименования партий и движений не отличаются оригинальностью: большинство из них представляют собой вариации сочетаний слов «союз/совет/собрание/ассамблея» + «национальный/националистический». Учитывая нарочитую «аполитичность» многих из них, выражающуюся в отсутствии четкой программы, различить их подчас бывает нелегко.
Иногда, напротив, сохраняется только прежнее название, создавая иллюзию преемственности там, где ее нет (так, Corsica Nazione трансформировалась из умеренно-автономистской в радикально-сепаратистскую, а среди бесконечных клонов FLNC многие, похоже, представляют собой банальные криминальные группировки, маскирующиеся под борцов за национальное освобождение – как, например, «FLNC 22 октября», чей предполагаемый лидер Ш. Пиери, осужденный в 2005 г. на восемь лет тюремного заключения, не без оснований считается корсиканским «крестным отцом»). Одни и те же люди «дрейфуют» из одной организации в другую, что еще больше запутывает картину. Однако на всем протяжении интересующего нас периода сохраняются несколько разделительных линий внутри движения, по которым выстраиваются бинарные оппозиции: «умеренные» – «радикалы», «легальные – нелегальные», «автономисты» – «сторонники независимости», «прогрессисты» – «корсисты», «социалисты – националисты»... Эта архитектоника очень напоминает традиционную для Корсики кланово-сегментарную биполярную оппозицию: partitu – contrаpartitu. Термин partitu (букв. «партия») не должен вводить в заблуждение: его истинный смысл соответствует второму словарному значению данного слова: «часть, фракция». Partitu, согласно определению Ж. Рависа-Жордани, это «совокупность более мелких групп – семейных, родовых или «клановых» (т.е. группы сторонников влиятельного на уровне кантона или даже одной или двух коммун администратора); они представляют собой настоящие корпорации».
Уже цитировавшийся выше Ж. Жиль, рассматривающий Корсику как сегментарное общество, диагностирует наличие противостоящих друг другу фракций, организованных по принципу лояльности определенной семье (или клану), в политических институтах всех уровней, сверху донизу: от мэрии до регионального совета (в момент написания его труда Ассамблея Корсики еще не существовала). Эта биполярная система традиционно служила сдерживающим фактором против формирования неограниченной власти одной группы (семьи), а сегодня она позволяет сохранить прежнюю логику сдержек и противовесов под видом организующего политическую жизнь во Франции деления на правый и левый лагеря. Голосование за ту или иную «партию» по-прежнему означает на Корсике голосование за определенный клан, власть которого над соответствующей территорией может сохраняться на протяжении столетий, переходя от отца к сыну.
Есть основания полагать, что эта же логика воспроизводится, осознанно или нет, и в среде националистического движения. В пользу этого предположения говорят, например, такие факты, как распределение по территориальным округам голосов избирателей, поданных за списки националистов. В частности, имеющиеся в моем распоряжении данные свидетельствуют о том, что в 1998 г. за список коалиции Corsica Nazione, возглавляемый Э. Симеони, в три раза чаще, чем в среднем по острову, голосовали в его родном регионе. Повышенная доля голосов зафиксирована и в коммунах, где живут (или откуда происходят) другие кандидаты. Это позволяет предположить, что, как и в отношении других списков, избиратели «националистов» голосуют не столько (или во всяком случае не только) за идею, сколько за конкретных лиц. В пользу такого предположения говорит и следующее свидетельство одного из активистов движения:
«С легкой руки журналистов утвердилось представление о том, что в националистическом движении есть два лагеря: автономисты и борцы за независимость. Но это не так просто, потому что есть еще личные отношения между людьми, которые мешают объединению всех автономистов в один лагерь. Одно дело – быть сторонником автономии и другое – союзником, например, Симеони или Анжелини. Не все участники движения готовы встать под их знамена».
В свете сказанного становятся более понятными такие «странности» националистического движения, как отсутствие внятных программ, невозможность примирения даже между, казалось бы, идейно близкими группировками, организационная нестабильность, ожесточенный характер столкновений между отдельными лидерами и их сторонниками: для избирателей основным ориентиром служит не название партии и не ее программа, а персоналии в ее предвыборном списке. Характерный штрих: место уже немолодого Э. Симеони, в последние годы отошедшего от активной политической борьбы и сосредоточившегося на работе с диаспорой, как бы по умолчанию занял его сын, Жиль (что вполне закономерно в обществе, где господствуют политические династии). На последних территориальных выборах в 2010 г. именно он возглавил список «автономистов» Femu a Corsica, в котором Ж.-К. Анжелини, председатель Партии корсиканской нации занял лишь третью строчку.
В то время как националисты разных мастей не могут найти общий язык, серьезной, организованной оппозиции им со стороны «антинационалистов» практически нет, если не считать «республиканцев» (под этой вывеской скрывается уже знакомый нам традиционный политический класс). Так называемое «гражданское общество» на Корсике по сути монополизировано националистами. Организации иной направленности если и существуют, то их роль и авторитет невелики и влияние, которое они могут оказать на урегулирование конфликта, минимально. Одной из инициатив гражданского общества в широком понимании этого слова стал семинар «Во имя мира», организованный в ноябре 2006 г. в Корте по инициативе коалиции Unione Naziunale, Партии корсиканской нации (Ж.-К. Анжелини) и ее печатного органа журнала «Arritti». Во встрече приняли участие, наряду с несколькими «умеренными» националистическими организациями, Лига прав человека, крайне левая «Антикапиталистическая партия», представители властных структур и бизнеса. Однако большинство радикальных организаций игнорировали, а то и открыто бойкотировали данное мероприятие. Corsica Nazione Independentе опубликовала официальное заявление, в котором, в частности, говорится: «едва ли необходимо напоминать о том, что реальное примирение могут гарантировать только непосредственные участники конфликта, а не те, кто наблюдают и обсуждают его со стороны». Один из ветеранов движения, М. Симеони, также считает, что диалог должен начинаться с тех, «чьи разногласия минимальны, кому мешает договориться только собственное Я, и затем понемногу расширяться, вовлекая остальных; как те, кто стоит за демократические методы, так и сторонники вооруженной борьбы должны сначала объединиться между собой, в своей собственной семье. Все разногласия между ними должны быть сняты. В противном случае, о каком диалоге может идти речь между теми, кто действительно стоит на противоположных позициях?».
Основные темы мобилизации
В полном соответствии с подмеченной Э. Хобсбаумом закономерностью, корсиканское движение, как и другие современные сепаратистские движения, не имеющие положительной программы или перспективы, пытается «реанимировать модель этнически и лингвистически гомогенного государства». П. Поджоли утверждает:
«Корсика: один народ, одна земля, одна история, один язык, одна культура, одна идентичность… Естественная нация в естественных границах. Определение Манчини полностью применимо к нашему острову: “естественно возникшее сообщество людей, у которых, благодаря общности территории, происхождения, обычаев и языка, сформировались общая жизнь и общее социальное сознание”».
Это, впрочем, скорее, не констатация реального положения дел, а, говоря словами З. Баумана, «боевой клич, призывающий сомкнуть ряды». Британский социолог справедливо заметил, что «люди, сталкивающиеся с практической задачей создать единство искусственно или спасти сознательными усилиями от разрушения прошлое единство, более всего склонны прибегать к несокрушимой силе «естественного» единства». На самом деле, как убедительно показывает история последних десятилетий, корсиканцы отнюдь не едины в своих целях, интересах и устремлениях; противоречия между ними часто оказываются куда сильнее, нежели предполагаемая общность культуры, социального сознания и идентичности, а способность к взаимному истреблению внутри «одного народа» заставляет усомниться в том, что именно принадлежность к этому народу является наиболее существенной из самоидентификаций населения острова. Да и сам остров, вопреки ощутимой реальности его границ, является лишь одной из возможных референтных территорий, но далеко не единственной. Он разделен множеством внутренних разделительных линий – природных, исторических, административных – на север и юг, горную часть и прибрежную равнину, центр (центры) и периферию, город и сельскую среду, регионы и микрорегионы, департаменты, коммуны, кантоны… Одни территориальные деления восходят к глубокой древности, другие сформировались в недавнем прошлом, третьи находятся в стадии становления. Остров целиком, в свою очередь, может рассматриваться как часть более обширной территории: для одних – Франции, для других – Средиземноморья. Идея о средиземноморском характере Корсики активно эксплуатируется идеологами национализма, служа подтверждением инородности острова во французском территориальном и социально-политическом ансамбле. Эта «констатация» позволяет ставить вопрос о пересмотре границ:
«Важно вернуть Корсику в лоно средиземноморского мира. Одной из серьезных социально-политических проблем является для нас то, что на протяжении двух веков, с момента завоевания, мы включены в геополитический ансамбль, во многих отношениях нам чуждый».
Еще в меньшей степени, чем о единстве территории, можно говорить о единстве истории, культуры и языка – а потому, как мы увидим, вопрос об определении границ «корсиканского народа» допускает множественные толкования.
Кто такие корсиканцы?
В самом общем виде можно сказать, что в среде националистов на этот счет существуют две точки зрения, соответствующие классической альтернативе в трактовке нации: культурное vs политическое сообщество. На начальных этапах развития современного корсиканского национализма безусловно преобладала первая, культурно-этническая версия – и не важно, шла ли речь о корсиканском народе или о корсиканской нации. Сравним два определения, относящихся к середине 1970-х годов. Согласно программному документу ARC «Autonomia», корсиканский народ – это «живая историческая реальность со своим языком, своими инстинктами, своими атавизмами, специфическими формами поведения. Он укоренен на протяжении тысячелетий на суровом и прекрасном острове Корсика. Его единство нерасторжимо». Декларация Совета националистической корсиканской молодежи гласит:
«Корсиканская нация – это:
– наша земля – остров Корсика;
– наша история и вековая борьба, в которой выковался наш народ;
– наша культурная идентичность, отличающая нас от французского народа;
– корсиканский язык, объединяющий корсиканский народ и делающий французский язык иностранным;
– это то, на чем основывается единство корсиканского народа, когда Корсике угрожает опасность».
Заметим, что, хотя набор признаков в обоих определениях в значительной мере совпадает (те же территория, язык, история), но проблематизируются они по-разному. В первом основной акцент делается на природно-биологических аргументах. Обращает на себя внимание обилие слов, взятых из арсенала биологии: «живая» реальность, «инстинкт», «атавизм», «формы поведения», «укоренен»… Ощущение природности, естественности усиливают и эпитеты «суровый» и «прекрасный», характеризующие остров, и формула «нерасторжимое единство».
Во втором определении акцентируются культурно-исторические и политические аргументы: важно подчеркнуть не природные красоты острова, а то, что это «наша земля»; язык – не просто одна из данностей наряду с инстинктами и атавизмами, а мощный объединяющий фактор; единство – не безусловная константа, оно активизируется в момент опасности, перед лицом общего врага (не случайно и упоминание о «вековой борьбе», в которой сформировалась общность). Отметим также, что корсиканская нация определяется в данном случае в открытой оппозиции к нации французской, через отрицание последней. Это стремление к противопоставлению объясняется просто: в шестидесятые–семидесятые годы в идеологии корсиканского движения преобладали две темы: борьба с колониализмом и за право наций на самоопределение. Однако, в представлении националистов, эту борьбу следовало обосновать с опорой на культурные аргументы: «культурная близость между колонизаторами и колонизованными (корсиканцы – такие же белые католики, как и большинство французов) затрудняет борьбу за независимость, поскольку трудно объяснить внешним наблюдателям, во имя чего она ведется».
Постепенно, однако, доминирующий дискурс начинает меняться, что находит свое выражение в формуле «люди общей судьбы». Теперь членство в нации понимается не как естественное, а как элективное: корсиканцем может считаться любой желающий при условии, что он участвует в борьбе за национальное освобождение (соответственно подразумевается, что тот, кто не участвует в этой борьбе или хотя бы не сочувствует ей, быть корсиканцем недостоин). Автором новой формулы, входящей в употребление с начала 1990-х годов и сегодня присутствующей в речи большинства публичных политиков на острове, был, как он сам утверждает, один из основателей и руководителей FLNC П. Поджоли. С чем связан такой поворот? Отчасти, возможно, с распространением принципов политкорректности и с дискредитацией этнического национализма, проявившего себя с худшей стороны на рубеже 1980-х-1990-х годов. После этнических чисток в бывшей Югославии и руандийского геноцида «закрытые» версии национализма стали внушать подозрение, а потому откровенно проповедовать их стало неприлично. На мой вопрос о том, кого можно считать корсиканцем, двое наиболее авторитетных лидера движения ответили почти в унисон:
«Чтобы ощущать себя корсиканцем, необязательно говорить на языке, необязательно жить на Корсике, необязательно происходить из семьи корсиканцев. Я хочу, чтобы вы сразу поняли: Корсика исторически и в своих надеждах на национальное освобождение категорически отвергает чрезвычайно опасные этнические критерии».
«Я с большим недоверием отношусь к псевдонаучным критериям, параметрам, которым
нужно соответствовать, чтобы доказать свою принадлежность к той или иной стране, культуре, чтобы обосновать свое чувство идентичности».
Нетрудно заметить, что концепт сommunauté de destin вдохновлен ренановской формулой нации, или, иначе говоря, приближен к французскому стандарту нации-государства. Таким образом, корсиканская нация конструируется по образу и подобию французской, что снимает вопрос об иерархии и создает новую легитимность, не требующую апелляции к культурным различиям. Однако есть один немаловажный, как мне кажется, нюанс: если Ренан в своем определении выдвигает на первый план понятия воли (желание жить вместе) и свободного выбора (ежедневный плебисцит), то идеологи корсиканского национализма, осознанно или нет, прибегают к термину судьба, в котором угадываются и идея подчиненности корсиканского общества, его зависимости от политики французского государства; и идея вынужденности сосуществования тех, кто поневоле оказался на одной территории и для кого «жить вместе» – скорее императив, нежели выбор. Не следует, видимо, сбрасывать со счетов и более прагматические мотивы, объясняющие, почему новая формула возникает именно в 1990-е годы: это, как мы помним, время обострения конфликтов за власть и гегемонию в движении между разными организациями националистов, сопровождавшееся всплеском насилия. Многие активисты и рядовые члены националистического подполья были убиты или оказались за решеткой, а потому остро встал вопрос о пополнении рядов.
«После того как в результате внутренних разборок и конфликтов между собой националисты в значительной мере утратили доверие населения, они решили придать движению более открытый характер, чтобы привлечь новых сторонников. Тогда они провозгласили принцип “общности судьбы”».
В этот период, по признанию многих, на первый план выходят такие качества, как физическая подготовка, навыки обращения с оружием и взрывчаткой и готовность преступить закон, а не идеология, а потому подпольщики охотно вербуют молодежь из неблагополучных и малообеспеченных семей, в том числе иммигрантских, для которых участие в террористической деятельности становится формой заработка. Но глубинную причину, судя по всему, следует искать в демографии. Несмотря на то что тенденция к абсолютному сокращению численности населения острова была переломлена, и с конца 1990-х годов оно постоянно, хотя и не слишком быстро, растет, этот прирост целиком обеспечивается за счет миграции, причем положительный коэффициент нетто-миграции наблюдается у активного населения. С учетом того факта, что уже в начале 1980-х годов доля населения в возрасте старше репродуктивного составляла среди уроженцев Корсики 56%, а среди приезжих с «континента» или из-за границы – около 40%, тенденция вырисовывается вполне определенная. А это значит, что националистам, если они озабочены сохранением солидной социальной базы, необходимо разыгрывать карту «открытой», включающей идентичности. Убедить сообщество в том, что у него есть общая судьба и общие интересы, считает З. Бауман, – необходимый шаг к тому, чтобы побудить его к согласованным действиям. Безоговорочная и исключительная преданность, которой требуют все формы национализма, более всего достижима, «если нация трактуется как судьба, а не как выбор».
Ж. Равис-Жордани, один из наиболее авторитетных антропологов, изучающих Корсику, давно предостерегал против увлечения гердерианской моделью нации и предупреждал о связанном с ней риском фольклоризации идентичности и превращения культурного наследия в музейный объект. Взамен он предлагал по-новому осмыслить элективную модель нации, адаптировав ее к реалиям современности: отказаться от противопоставления «корсиканцев» «французам» и двигаться в направлении утверждения мультикультурной нации, объединяющей тех и других. Это предложение, однако, не нашло понимания, прежде всего у французского государства. Упоминание о «корсиканском народе, составной части французского народа», содержавшееся в ст. 1 закона N 91–428 от 13 мая 1991 г., устанавливавшего особый статус Корсики, было признано антиконституционным и изъято по постановлению Конституционного Совета. Инициатива по введению «корсиканского гражданства» с выдачей соответствующих удостоверений (имеющих чисто символическое значение), также выдвинутая на рубеже 1980-х–1990-х годов, стала еще одной попыткой отказа от расплывчатого культурного понимания нации в сторону более четкого юридического. Эта процедура должна была дать людям иные основания для причисления себя к корсиканской нации, помимо принадлежности к той или иной семье, клану или сельской общине. Но главным ее предназначением была подготовка к созыву временного Общенационального совещания – выборного органа вне избирательной системы французского государства, который должен был обсуждать проблемы будущего независимой Корсики. Чтобы такое совещание могло считаться полномочным, следовало определить избирательный корпус, из которого предполагалось исключить живущих на острове менее 10 лет «иностранцев» (в том числе французов) и включить корсиканцев по рождению независимо от их места жительства. Подход, замечу, радикально отличающийся от формирования хорошо известных российскому читателю «конгрессов» татар, башкир, финно-угорских народов и т. п., активисты которых нисколько не заботятся об «избирательном корпусе» и соблюдении каких-либо демократических процедур.
Затея, впрочем, не увенчалась успехом. За все время выдачи «удостоверений личности корсиканца» их обладателями стали лишь около 4 тыс. человек, причем не менее трети из них составили корсиканцы диаспоры. Первые выборы во Временное Общенациональное Совещание, которые планировались на 2004–2005 гг., удалось провести лишь в 2008 году, и участвовали в них менее тысячи человек. При всей популярности концепта «общей судьбы» в среде националистических лидеров, есть явные признаки того, что он не слишком глубоко укоренился в системе общественных представлений. Дело, очевидно, в том, что цели националистического движения по-разному понимаются его лидерами и рядовыми участниками. Если первым важна борьба за власть, а потому необходимы голоса избирателей (а нелегалам – боевики-добровольцы), то вторые хотят просто-напросто сохранять привычный уклад жизни, оградить себя от стремительно вторгающихся перемен и от ненужной конкуренции на рынке труда.
«Почему я против этого концепта, – объясняет Ж.-П. Альбертини. – Народ численностью 50 млн. человек может принять на вооружение такую формулу, потому что в культурном отношении он ничем не рискует. Он может легко поглотить “пришельцев”, поскольку их численность пренебрежимо мала. Но о какой “общности судьбы” может идти речь на Корсике, если мы не только малочисленны, но к тому же не можем даже между собой договориться о том, какой должна быть наша дальнейшая судьба?! Принцип “общность судьбы” означает равенство прав между урожденными корсиканцами и приезжими. По-человечески это приемлемо и понятно, но с точки зрения националистической и политической – нет. Потому что, наделяя всех равными правами, мы создаем новый народ, вместо того чтобы защищать тот народ, который есть и который находится на грани уничтожения. Если речь идет о том, чтобы создать таким образом новых корсиканцев, то я предпочту остаться французом».
Приняв на вооружение концепт «общности судьбы», националисты рискуют оттолкнуть от себя ту часть населения, которая рассуждает подобным образом. В то же время нет гарантии, что он привлечет под их знамена тех, для кого Корсика – лишь одно из возможных мест на земле, кто не питает особой привязанности к местной культуре, традициям и языку и кто не хочет ввязываться в «чужой» конфликт, рискуя своим благополучием и своей безопасностью. Тем более, что при более пристальном знакомстве со взглядами националистических лидеров на концепт communauté de destin выясняется, что многие из них принимают его с оговорками и рассматривают через призму ассимиляции: чтобы стать полноправным членом «сообщества общей судьбы», нужно, как минимум, выучить язык, как максимум – перейти на него (при этом никого, судя по всему, не смущает то обстоятельство, что далеко не все корсиканцы «по рождению» говорят на «своем» языке). Некоторые говорят о необходимости соблюдения местных традиций и обычаев, а наиболее радикальные – об отказе от прежнего гражданства («двойное гражданство обязательно должно быть исключено», утверждает И. Бурдиек, рассуждая об устройстве гипотетической независимой Корсики). В отношении тех, кто не хочет ассимилироваться, предлагается проводить политику, поощряющую эмиграцию (в частности, выкуп имущества). Взамен националисты предлагают способствовать возвращению корсиканцев диаспоры. Таким образом, они не только воспроизводят, но и значительно превосходят, сами того не замечая, критикуемую ими ассимиляционную политику Франции.
Корсиканский расизм?
Всякий бывавший не Корсике не мог не обратить внимания на изобилие ксенофобских и расистских граффити: «Arabi fora» («Арабы, прочь!»), «Islam fora» (Ислам, прочь!), Français: valise ou tombeau (Французы, выбирайте: чемодан или могила), IFF (Французы, прочь!) и т.п. Вместе с классическими рассуждениями о гибельности массового переселения французов на Корсику и направления корсиканцев на службу в другие регионы Франции – «того, что мы, корсиканские националисты, называем поселенческой колонизацией и замещающим геноцидом», требованиями «корсизации» (т. е. резервирования для корсиканцев) рабочих мест и утверждением, что «национальная независимость невозможна в полной мере без изменения соотношения между корсиканцами, сегодня находящимися в меньшинстве, и иностранцами, поселившимися на острове (в первую очередь речь идет о французах и магрибинцах)» все это дает определенные основания для диагностирования ксенофобии, являющейся, по определению Э. Хобсбаума, «реакцией слабости и страха, отчаянной попыткой возвести баррикады на пути сил современности» и «легко и незаметно переходящей в откровенный расизм».
Сами корсиканцы категорически отвергают обвинения в расизме. Одни утверждают, что лозунг IFF направлен не против французов как таковых, а против французского государства и его представителей на Корсике. Другие объясняют, что не имеют никаких расистских предубеждений против «чужаков», отторжение же их связано с особенностями французской избирательной системы: «по существующим законам каждый проживший на острове более полугода получает право голосовать на местных выборах, т. е. влиять на наши внутренние дела, которые их не касаются», – формулирует свои претензии Луи, профсоюзный лидер и член политсовета PNC. Третьи настаивают на том, что требование резервирования рабочих мест для корсиканцев равнозначно лозунгу «жить и работать на малой родине», встречающемуся повсюду во Франции и нигде не расцениваемому как проявление ксенофобии. Тот факт, что объектом неприязни чаще других становятся магрибинцы, а не португальцы или итальянцы, объясняется, уверяют четвертые, низким социальным статусом этой категории населения: «Ислам тут не имеет большого значения. Расизм преимущественно социален».
В приведенных аргументах есть, на мой взгляд, и доля истины, и определенное лукавство. Если «врагом» является государство и чиновники, а не обычные люди, то как объяснить взрывы и поджоги домов, принадлежащих пенсионерам с «континента», или летних резиденций представителей среднего класса (дом по соседству с дачей моих коллег-антропологов взрывали уже дважды)? Призыв «жить и работать на малой родине» в других регионах Франции не означает, что всем остальным, не родившимся в данной местности, жить и работать тут заказано. На Корсике же известно немало случаев, когда «чужаков» с помощью угроз вынуждали оставить свой бизнес или уволиться с работы (аргумент: «вы занимаете место корсиканца»). В случае упорства от угроз нередко переходят к действиям, и тогда можно расстаться уже не только с деньгами и имуществом, но и с жизнью.
И все же, можно ли квалифицировать подобные проявления как расизм? Или же ключ к их пониманию снова нужно искать в специфике социально-политической организации общества? Приведенная выше ссылка одного из моих респондентов на избирательный закон кажется в этом контексте весьма красноречивой. Если иметь в виду, что избирательное поведение корсиканского электората подчиняется логике кланизма, а потому является и предсказуемым, и управляемым, то становится понятной опасность, которую представляет «разбавление» избирательного корпуса приезжими, не включенными в традиционные социальные сети и потому малопредсказуемыми и плохо управляемыми. Что же касается агрессии в отношении «чужаков», то можно предположить, что последние, по той же причине исключенности из системы отношений между семьями, кланами и территориальными общинами, представляют собой сравнительно легкую добычу: их защищает только закон, тогда как «местные» находятся также под покровительством обычного права (в том числе права на отмщение), а сами агрессоры чувствуют себя в относительной безопасности благодаря принципу omerta, т.е. своего рода обету молчания, который запрещает выдавать преступников и вообще сотрудничать с полицией. Это позволяет преступникам годами скрываться от суда и следствия, отсиживаясь в потаенных местах, куда им доставляют продовольствие и иные необходимые вещи. Если смотреть на вещи под таким углом зрения, то можно предположить, что за внешними проявлениями расизма и ксенофобии стоит не слепая ненависть и злоба, а трезвый расчет. В этом убеждает и такое красноречивое рассуждение:
«…часть [выходцев из Магриба] выберет корсиканское гражданство и укоренится на острове. Эти люди образуют мусульманскую в религиозном или культурном отношении общину, но они будут корсиканцами. Остальные будут иметь статус иностранцев и пользоваться теми правами, которые независимая Корсика предоставит иностранцам. Коммунитаризм – это линия поведения, свойственная корсиканцам на чужбине и даже на самой Корсике.
Корсиканские студенты в Ницце, Марселе, Париже, Эксе живут своей общиной и почти не общаются с другими студентами. Коммунитаризм – это свобода каждого жить так, как он хочет, среди своих, тех, кого он выбрал. Почему же мы должны отказывать корсиканским мусульманам в этом праве, которым сами так дорожим? Свобода вероисповедания и уважение всех религий неотделима от идеи независимой и многокофессиональной Корсики, где католицизму, тем не менее, отводится роль государственной религии. Как можно понять, речь в данном случае идет о намеренном сохранении культурной границы, которая должна позволить восполнять неминуемый дефицит трудовых ресурсов за счет иммигрантов из стран Магриба, составляющих сегодня абсолютное большинство среди прибывающих на Корсику иностранцев, и при этом удерживать их на дистанции, не допуская размывания двух «общин». Религиозный фактор тут оказывается как нельзя более кстати.
Исторические аргументы
«Обращение к древним и благородным историческим корням превратилось в отличительную черту любого национализма, который за счет этого самого обращения пытается удревнить и углубить свою родословную, точно так же, как дерево укореняется в почве, а не вырастает из собственных корней», – пишет Г. Шлее. Так и корсиканскому национализму необходима опора на исторический фундамент, а потому на смену представлению о том, что Корсика лишена собственной истории, поскольку она всегда была частью истории других, сменявших друг друга завоевателей, пришло иное видение, согласно которому лейтмотивом истории острова является борьба за свободу и независимость, будь то от «собственных» феодалов или от иноземных захватчиков. Новая версия исторического повествования выстраивает непрерывность и преемственность этой борьбы от антифеодальных восстаний XIV века до Сопротивления в годы Второй мировой войны и сегодняшней «борьбы за национальную независимость».
«Я бы не ушел в подполье, если бы не было исторических примеров, – признается один из активных участников FLNC. – Корсиканцы всегда были свободолюбивым народом, они всегда защищались, всегда давали отпор завоевателям, храбро сражались, оставаясь свободными и независимыми. Это подвигло меня и моих друзей на борьбу».
Безусловно, центральной фигурой националистического Пантеона является уже не раз упоминавшийся Паскаль Паоли, поскольку именно при нем Корсика пережила краткий период независимости. Его националисты называют своим «духовным предком». Несмотря на то, что до недавнего времени широкой публике было известно о нем немного (единственным «корсиканцем» в школьном курсе французской истории был Наполеон Бонапарт), националистам достаточно быстро удалось превратить этого исторического деятеля в общепризнанный символ «корсиканской нации», поместив его в центр мифа о золотом веке острова. Рассказывает один из активистов FLNC:
«Молодые корсиканцы, знавшие, какой была Корсика при Паскале Паоли, осознали, какой она стала, и как они с нами обращаются, как французы с нами обращаются, как государство с нами обращается – и это порождало бурный протест. А от протеста в душе до вооруженной борьбы путь короткий».
В этом свидетельстве обращают на себя внимание сразу несколько моментов. Во-первых, убежденность в правдивости мифа (изыскания историков принимаются на веру, как документальные свидетельства очевидцев – отсюда уверенность в том, что сегодняшние корсиканцы доподлинно знают, какой была жизнь на острове в XVIII веке). Во-вторых, то, что миф о золотом веке важен не сам по себе, а как катализатор протеста, тяготеющего к выражению в форме вооруженной борьбы. Для того чтобы «протест в душе» нашел выход, нужно указать виновника нынешних бед корсиканского общества: это – французы» и «государство», которое, как следует из приведенной цитаты, воспринимается именно как государство французов, т.е. как чужая и чуждая власть (не случайно местоимение «они»), которую надлежит свергать с оружием в руках. При этом то обстоятельство, что сами корсиканцы избирают эту власть демократическим путем наравне с остальными гражданами государства, во внимание не принимается. Понять, каким образом формируется сложный клубок чувств, в котором тесно переплетаются гордость за славного предка, оскорбленное достоинство, комплекс жертвы и жажда мести, помогает историческая дата, избранная в качестве главного «национального» праздника – 8 мая, годовщина битвы при Понте Ново. В этот день на месте сражения организуются торжества, на которых можно видеть рядом, казалось бы, непримиримых противников – националистов всех мастей. Это событие, похоже, объединяет всех. И дело не только в том, что это повод вспомнить о Паскале Паоли, придав тем самым националистическому движению необходимую глубину и легитимность. Д. Тийяр резонно задается вопросом: почему для отдания почестей «генералу нации» и «духовному отцу» националистов выбрана не дата его рождения, или дата провозглашения Конституции – символического рождения корсиканской нации, а дата кровавого сражения, закончившегося поражением войск генерала и положившего конец краткому периоду независимости? По мнению автора, почести, отдаваемые павшим, имеют здесь совсем иной символический смысл, чем при праздновании славных побед. Они не прославляют сильную, победоносную нацию, а лишний раз напоминают о нанесенном унижении, взывая к отмщению. Логика этого воспоминания, считает автор, воспроизводит традиционную для острова логику вендетты.
Фигура П. Паоли, при всей ее важности для истории острова, гораздо сложнее, чем это хотят представить те, кто считает себя продолжателем его политики. Образ революционера, ставший частью коллективной памяти, заслоняет собой другую сторону личности генерала, а именно его увлечение идеями политэкономии, рыночного капитализма, которые он почерпнул на Британских островах. Функция власти в его представлении состоит в организации и стимулировании экономики. Паоли чеканит собственные деньги и закладывает флот в расчете на развитие торговли. Он даже приглашает на остров торговцев-евреев, надеясь пробудить у корсиканцев вкус к коммерции. Но его либеральные идеи наталкиваются на непонимание, а затем и сопротивление местного политического класса, в глазах которого свободное развитие экономики представляет угрозу установившемуся порядку, где главы кланов контролируют распределение различных благ, на чем и основывается их власть. И поражение в битве у Понте Ново стало результатом предательства части политического класса, которая, не желая допустить развития экономики острова по «английскому» пути, заключила союз со старорежимной Францией.
Изгнанный с острова, П. Паоли вернулся на Корсику уже после Французской революции, причем этому возвращению предшествовало его выступление в Конвенте, где он с энтузиазмом провозгласил свободный и добровольный союз острова с революционной Францией. Об этом, впрочем, во время ежегодных торжеств 8 мая говорить не принято. И никого, судя по всему, не смущает, что с именем П. Паоли на устах националисты выступают против глобализации и либерального капитализма, пытаясь представить Корсику как «традиционное агро-пасторальное общество, не затронутое социальными потрясениями индустриальной эры». Впрочем, автор этого утверждения, не ограничиваясь отсылками к авторитету П. Паоли, ищет корни современного национализма гораздо глубже. «Наша борьба, – пишет он, – является продолжением антифеодальной корсиканской революции Самбукуччу д’Аланду. Нам могут возразить, что историческая достоверность существования Самбукуччу д’Аланду не доказана, что только часть острова была охвачена революцией, которая была далека от идиллии, – все это не важно. Главное, что эти события являются частью нашей коллективной памяти, на которую мы можем опереться при построении солидарной и общинной независимой Корсики».
Действительно, в отличие от П. Паоли, Самбукуччу д’Аланду – персонаж если и не мифический, то во всяком случае загадочный. Историки до сих пор спорят о том, был ли он «революционером», боровшимся против всемогущих «синьоров», или предводителем банды, а то и вовсе предателем, призвавшим на свою сторону генуэзцев, которые в результате распространили свою власть на весь остров. «Что угодно, но никак не пример для подражания!», – восклицает автор статьи о Самбукуччу д’Аланду в «Энциклопедии Корсики» Д. Лучани. Имя этого человека, жившего в середине XIV века, было прочно забыто и извлечено из старинных хроник лишь в 70-е годы ХХ в. В отличие от П. Паоли, который стал воплощением идеи просвещенного демократического правления и национального суверенитета, Самбукуччу д’Аланду персонифицировал социалистическую идею равенства, справедливости и народного восстания. Выбор третьей фигуры националистического Пантеона не менее удивителен: это некто Сампьеро Корсо, бесстрашный наемник, сражавшийся под знаменами Франсуа I, а затем Генриха II против генуэзцев. За свою храбрость и верность королевскому дому Франции он был произведен в полковники, и ему было вверено командование всеми корсиканскими «бандами», служащими французской короне. После того как генуэзцы установили власть над Корсикой, Сампьеро был назначен губернатором Экс-ан-Прованса, а затем – посланником французского короля в Турции. В последний раз он высадился на Корсике глубоким стариком с группой наемников-гасконцев уже при Екатерине Медичи и даже сумел выиграть несколько мелких сражений, но пал жертвой предательства влиятельных семей, заключивших союз с Генуей. Сын Сампьеро Корсо, в свою очередь, стал маршалом Франции. Трудно сказать, чем привлек внимание националистов этот исторический персонаж, который, и вправду, посвятил большую часть своей жизни освобождению Корсики от генуэзцев, но лишь затем, чтобы отдать ее под власть французов. Видимо, решающую роль сыграл образ храброго воина, на счету которого немало выигранных сражений. Все три упомянутых героя служат постоянными референциями в националистическом дискурсе. Им воздвигнуты памятники, их именами называют улицы, площади, рестораны и гостиницы, а знаменитая группа Cantu u populu corsu посвятила им песенную трилогию «Паоли, Самбукуччу и Сампьеро».
Культурные аргументы
Все национализмы от имени меньшинств используют в своей риторике тему ассимиляции, протестуя против вытеснения культурой доминирующего большинства культуры меньшинства. « Мы утратили все наши традиционные ценности, переняв от Франции все то, чего не следовало перенимать », – так сформулировала это одна из моих собеседниц. Однако в действительности происходит совсем иное вытеснение: на смену традиционной, народной, фольклорной культуре приходит массовая, коммерческая поп-культура, в основном американская по происхождению и имеющая одинаково мало общего как с французской, так и с корсиканской культурной традицией. Тот факт, что доминирующий язык служит посредником и проводником этого проникновения «чужой» культуры и порождает ощущение ассимиляции. Между тем правильнее было бы говорить о стандартизации или о культурном нивелировании. «Мало сказать, что корсиканцы восприняли французскую культуру. Они к тому же, как и остальные французы (или итальянцы), в значительной степени американизированы».
Давно замечено, что традиционная, фольклорная культура начинает восприниматься как ценность именно в тот момент, когда она перестает быть повседневной практикой и на смену ей приходят новые культурные формы. Поэтизация и романтизация сельского образа жизни есть результат урбанизации, а мучительные поиски идентичности начинаются как раз тогда, когда прежние ценности и ориентиры рушатся. Не случайно на рубеже 1960-х – 1970-х годов на европейском континенте так широко распространяется идеология «культурного возрождения»: она знаменует собой смену эпох и безвозвратное исчезновение патриархального, крестьянского общества. Попытка сохранить, удержать, вдохнуть новую жизнь (возродить) в угасающую культуру есть не что иное, как желание не исчезнуть, а трансформироваться, чтобы выжить в новых условиях. Это желание «заменяет собой культуру, оно направлено на сплочение сообщества в переходный период, на сохранение его идентичности на обломках рушащихся традиционных структур». Именно особенная корсиканская культура, по мысли националистов, должна была стать решающим аргументом в пользу существования особого, отличного от французов, корсиканского народа.
«Проблема культуры не решается с помощью культурной политики или кредитов, – настаивает П. Поджоли. – Она является синонимом права корсиканского народа на существование. Речь не идет о праве каждого корсиканца поддерживать и развивать свою культуру индивидуально – это допускается и даже поощряется, но о праве коллективном, о нашем общем культурном наследии».
Корсика – «страна устной традиции и обычного права», в которой «справедливость первична по отношению к закону», а право на ношение оружия «является неотъемлемой частью унаследованной от предков корсиканской культуры», – утверждает И. Бурдиек, обосновывая тем самым необходимость разрыва с французской административной, политической, экономической и судебной системами, отказа от принципа независимости судебной власти, от гражданского и уголовного кодексов. «Судьи, – считает он, – должны быть избираемы народом и подотчетны ему. В каждой административной единице должны быть свои судьи и свои законы, за нарушение которых судить должны на месте». Противопоставление обычного права писаному закону в этих рассуждениях заставляет вспомнить З. Баумана: «Ради того чтобы представления и постулаты, подразумеваемые фразой «мы все согласны, что…», были действенными и брали верх над реальностью, они никогда не должны конкретизироваться, находиться в центре внимания, формализовываться в письменном законе…».
Культурное движение Reaquistu
Как и по всей Франции, с середины 1960-х годов на Корсике начинается движение культурного возрождения. Его движущей силой становится главным образом молодежь, возвращающаяся домой после учебы на «континенте». Многие из этих дипломированных специалистов, вдохновленные идеями хиппи, решают «уйти в пастухи», к вящему недоумению родителей, мечтавших видеть их адвокатами или учителями. Это время всевозможных ассоциаций, объединений энтузиастов-добровольцев. Одной из первых таких ассоциаций стала основанная в 1964 году «Корсикада». О ней мне рассказала Ивонна:
После окончания учебы в Университете Экс-ан-Прованса мы с мужем вернулись на Корсику. И тут ко мне обратились люди из ассоциации «Корсикада» с предложением открыть магазин ремесел. Эта ассоциация, она и сейчас существует, была создана для поддержки ремесел, чтобы немного подтолкнуть их развитие – собственно, это и произошло, но никто не ожидал, что она продержится столько времени. Она продержалась 20 лет! Благодаря Центру социального развития очень многие люди выучились керамике, росписи, ткачеству, потом они открывали свои мастерские и уже сами обучали следующих. Эта ассоциация сыграла выдающуюся роль в судьбе корсиканских ремесел. По всему острову были открыты магазины, которые называются, по-корсикански, « Case di artigiani », что означает «Дом ремесленника».
Case di artigiani по сути больше чем просто сувенирная лавка или магазин готовой продукции. В том же помещении располагается и мастерская, или мастерские, где работают ремесленники – гончары, литейщики, ножовщики, резчики по дереву, стеклодувы. За их работой можно наблюдать, фотографировать, задавать вопросы. Это превращает Case di artigiani в объект туристического бизнеса. Интересно, что многие из «возрожденных» таким образом ремесел на самом деле не наследуют многовековой традиции. Это особенно касается декоративного аспекта. Традиционная корсиканская утварь, посуда и другие предметы быта были фактически лишены декора, поэтому сегодняшние ремесленники для повышения привлекательности своих изделий смело экспериментируют, например, используя в росписи керамики… японские мотивы. Хозяйка гончарной мастерской в Корте, обучавшаяся ремеслу именно в ассоциации «Корсикада», объяснила, что пошла на курсы не с намерением «возрождать традиционные промыслы», а с куда более прагматичной целью: освоить производство продукции, которая будет пользоваться массовым спросом и позволит зарабатывать на жизнь.
Собственно, возрождается, скорее социальная роль – ремесленник, нежели ремесло как таковое. Сегодня доля ремесленников на Корсике почти вдвое выше, чем в целом по стране (соответственно 227 и 136 человек на 10 тыс. населения). При этом речь идет не только о художественных ремеслах, но и о производстве регионально специфических продуктов питания, которые успешно превращаются в «корсиканские бренды», пользующиеся большим спросом у туристов. В 1968 году в Корте открывается Центр социального развития (CPS) – одна из первых структур, ставивших перед собой цель развития села и внутренних, горных районов Корсики, приходящих в упадок, за счет привлечения образованной молодежи. Эта организация сыграла ключевую роль в обучении сотен выпускников университетов приемам земледелия и скотоводства, переработке сельскохозяйственной продукции и ремеслам. Помимо экономической, Центр преследовал и откровенно политическую цель: не допустить обезлюдения центральной части острова в результате ухода со сцены старшего поколения сельских тружеников, занять пустующие бесхозные земли, которые могли бы перейти в руки репатриантов из Алжира или иного пришлого населения.
Характерной особенностью движения Reaquistu было то, что оно проникло во все сферы общественной жизни: экономическую (возрождение сельского уклада жизни и ремесел, создание рабочих мест вне государственного сектора), культурную (повышение престижа корсиканского языка, обновление фольклора, всеобщий интерес к истории острова), образовательную (борьба за открытие университета, создание ассоциацией Scola Corsa классов с преподаванием корсиканского языка) и политическую (требования восстановления утраченной государственности, переход от автономизма к национализму), причем одни и те же люди участвовали в разных видах этой деятельности. Типична история, которую поведал Поль-Феликс, преподаватель корсиканского языка в сельской школе неподалеку от Корте. Родом из Бастии, он учился в университете Монпелье:
«Я хотел выучиться на инженера, но это оказалось слишком сложно, поэтому я выбрал университет, по специальности “биохимия”. Но потом бросил учебу и вернулся на Корсику, это было в 1978 г. Я поступил на многопрофильные сельскохозяйственные курсы, которые тогда открылись в Кастаничче. Было очень интересно, мы учились всему понемногу. Были, конечно, и теоретические занятия, но в основном много практики, прямо в хозяйствах. Мы учились делать каштановую муку, перерабатывать мясо, разбивать сады, ухаживать за деревьями. Это были необычные, новаторские курсы. Мы все хотели жить в селе. В 1979 г. я пошел в армию, а вернувшись через год, поступил на другие курсы при Центре социального развития в Корте. Там я выбрал специальность “крупный рогатый скот и свиноводство” и по окончании принял хозяйство своего дяди, который как раз в то время вышел на пенсию. По отцовской линии все мои родственники –скотоводы. И я был главой крестьянского хозяйства вплоть до 1990 г. Но параллельно, когда в 1981 г. открылся университет в Корте, я поступил на корсиканское отделение. С одной стороны, мне самому было интересно изучать язык, культуру, а с другой –университету было важно, чтобы записалось побольше студентов. Получив свой первый диплом, я подал заявку, и в 1988 году был зачислен помощником учителя корсиканского языка на полставки в школу в соседней деревне, в 10 минутах езды от дома. Полставки –это 9 часов в неделю, так что я продолжал работать на ферме и учиться в университете, на сей раз –по специальности “СМИ и коммуникации”». В 1992 году я получил диплом магистра, а в 1993 г. меня пригласили работать на телевидение, где как раз открывалось вещание на корсиканском языке. Моя кандидатура привлекла потому, что я хорошо знаю сельскую среду, знаю людей. Именно такой человек был нужен. Итак, я поступил на телевидение, а ведь я по-прежнему преподавал, причем с 1991 г. – уже на полную ставку. И вот тогда я принял решение оставить сельское хозяйство. До 2000 г. я совмещал преподавание и работу на телевидении, получалось 70 часов в неделю, но когда ты молод, ты способен на многое. Примерно в то же время, когда я поступил в университет, где-то в 80-е годы, я начал серьезно заниматься пением, в одной ассоциации, которая существует и по сей день. Это было целое молодежное песенное движение, зачинателем которого была группа “Cantu U Poppulu Corsu”. Все просто бурлило, атмосфера была очень творческая. В общем я тоже примкнул к одной группе, которую позже и возглавил.
Музыкальный коллектив Cantu U Poppulu Corsu, о котором упоминает в своем рассказе Поль-Феликс, не только стоял у истоков современной корсиканской песенной культуры, но и активно участвовал в политической борьбе, а многие его члены, причастные к деятельности нелегальных организаций, использовавших насилие, провели годы в тюремном заключении. И сегодня концерты таких групп, как I Muvrini, Diana di l’Alba и других собирают полные стадионы и вызывают у зрителей, в первую очередь молодежи, прилив националистических чувств (публика размахивает корсиканскими флагами, подолгу аплодирует стоя, скандирует «F.L.N.!F.L.N.!» и т.п.). Песни националистического содержания стали неотъемлемой частью народного фольклора. Укреплению осознания коллективной общности и формированию оппозиции «мы – они» послужили также участие футбольных команд Бастии и Аяччо в чемпионатах Франции и мобилизация болельщиков в их поддержку.
Символом вожделенной аутентичности, подлинности образа жизни, системы ценностей и в конечном счете народа стало так называемое «пасторальное общество», принадлежность к которому с гордостью декларируют многие корсиканцы. Само село стало рассматриваться как важнейшее место формирования идентичности, место, где передается язык, где сохраняются традиционные ценности и нормы поведения. «В то время как корсиканское общество урбанизируется и в структуре занятости возрастает роль «третьего сектора», молодые поколения ищут и находят защитную идеологию в конструировании архетипов идентичности». Подобная идеализация прошлого типична для национализма, так же как типично представление о том, что именно в деревне можно найти «истинные» народные традиции и общинный дух, которыми пренебрегает космополитичный город. Носителем и хранителем традиций и ценностей считается крестьянин, превращающийся в архетипическую фигуру национального мифа. Он, с одной стороны, близок к земле, к природе, хорошо знаком с растительным и животным миром, с другой –владеет знаниями и умениями, полученными от предков. Еще один архетипический персонаж – «благородный разбойник» – призван романтизировать и легитимизировать насилие, понимаемое как форма борьбы за свободу, и создать представление о его имманентности корсиканскому обществу.
Смерть языка – смерть народа?
Morta a lingua – mortu u poppulu (смерть языка – смерть народа) – такая надпись часто встречается на настенных граффити на Корсике. Вопрос о языке без преувеличения можно считать центральным в современном конфликте, он присутствует на всем его протяжении, хотя акценты в его формулировке меняются, как меняется и отношение к этой проблеме различных действующих лиц. Это и понятно, ибо наиболее острой проблемой для небольших языковых общин, «уязвимых даже для самых незначительных демографических сдвигов», становится «неконтролируемая миграция моноглотов» – в данном случае франкофонов. Франция известна своей жесткой позицией по языковому вопросу. Согласно конституции, в государстве существует только один официальный язык – французский. Несмотря на давление со стороны европейских структур, страна отказывается от ратификации хартии региональных языков и языков меньшинств. Правда, в последние полвека произошло некоторое послабление, нашедшее выражение, в частности, в Законе о региональных языках от 11 января 1951 г., разрешавшем их преподавание на факультативной основе. Однако корсиканского языка нововведение поначалу не коснулось: законодатели сочли его диалектом итальянского, а не отдельным языком. Это решение было воспринято как вопиющая несправедливость и вызвало возмущение корсиканцев. Стали возникать различные общественные организации, ставящие своей целью борьбу за право преподавания языка. Поправка к закону была в конце концов принята в 1974 г., но за истекшие почти четверть века вопрос о языке превратился в одну из главных тем националистической мобилизации. Сегодня речь идет уже не о факультативном, а об обязательном преподавании корсиканского языка, а также об официальном двуязычии. Сторонники же независимости и вовсе выступают за единственный официальный язык – корсиканский (и в этом тоже беря пример с критикуемой ими Франции): «официальное двуязычие неминуемо приведет к упрочению позиций французского языка, поскольку уже сегодня это наиболее распространенный язык среди корсиканцев, в то время как корсиканский на глазах превращается в мертвый язык».
«Если мы хотим, чтобы язык выжил, его надо сделать официальным языком и языком образования», – цитирует Э. Хобсбаум валлийского автора-националиста. Националисты прекрасно это понимают. В наш прагматичный век, чтобы спасти корсиканский язык, нужно сделать его «языком-кормильцем», каковым до сих пор был и остается французский. На это и направлены попытки сделать знание корсиканского языка обязательным условием для занятия определенных должностей. «Требование обязательного преподавания корсиканского языка – основа для пересмотра системы приема на государственную службу», – предупреждают авторы исследования «Корсиканская геополитика» М. Лефевр и Ж. Мартинетти. Между тем единого корсиканского языка нет, существует множество его локальных вариантов, и даже специалисты-филологи не могут придти к общему согласию по поводу стандартизации языка, выбора между различными формами написания слов. Преподаватель корсиканского языка в беседе со мной признала:
«Французский сегодня –основной язык повседневного общения… Большинство учеников говорит в основном на нем. Даже те, чьи родители стремятся научить детей говорить по-корсикански и отдают их в двуязычные классы, приходят в школу, лучше владея французским».
Если в 1970-е годы «насчитывалось около 70 тысяч человек, имеющих словарный запас, достаточный для выражения любых мыслей и чувств в обыденной жизни, то два десятилетия спустя их было уже не более 20 тысяч». Таким образом, лишь отчасти можно согласиться с идеологами корсиканского национализма, когда они утверждают, что «корсиканский язык объединяет народ и делает французский языком иностранным». Они забывают при этом, что задолго до французского на Корсике уже был официальный язык –итальянский и что на протяжении почти целого XIX столетия новый государственный язык утверждал себя на острове в борьбе именно с итальянским, а не с корсиканским. Речь, стало быть, может идти не столько о языке, сколько об идее языка, который называют «корсиканским», но при этом не все те, кто говорят «на корсиканском», действительно изъясняются на одном и том же языке, и не все те, кто считают этот язык «своим», употребляют его в быту.
Нельзя не согласиться с тем, что «язык не столько является выражением идентичности корсиканцев, сколько способствует ее конструированию». С этим утверждением согласны и мои собеседники. Они признают, в частности, что родители, принимающие решение обучать своих детей корсиканскому языку, «делают это часто не потому, что они любят этот язык или потому, что его изучение может принести какую-то практическую пользу, а чтобы таким образом выразить свою солидарность с националистическим движением»; что «книг на корсиканском языке очень мало, да и корсиканская литература находится еще в стадии становления». Многие против обязательного изучения корсиканского языка в школе: «Я бы приветствовала, чтобы мои дети умели говорить по-корсикански, но чтобы преподавание языка стало обязательным в школе и чтобы его приравняли к другим иностранным языкам… К сожалению, я не очень понимаю, зачем нужен корсиканский язык на континенте, или тем более за границей. Если только для того, чтобы нам друг друга узнавать, а в остальном…».
Заключение
Современная история корсиканского движения – убедительная иллюстрация важности того, что в конфликтологии принято называть good governanace, т.е. «хорошим управлением», и печальных последствий его отсутствия. Претензии корсиканских националистов к французскому государству не вполне беспочвенны, они лишь формулируются не в тех терминах. Проблема не в том, что государство вмешивается в жизнь острова, препятствуя его самостоятельному развитию, а в том, что его политика в отношении острова имеет реактивный характер и отличается отсутствием последовательной линии, что, в конечном счете, свидетельствует о глубоком безразличии к «корсиканской проблеме». Возможно, дело здесь в том, что в демографическом отношении население острова составляет менее половины процента от общенационального, а потому не представляет реальной угрозы. Именно эта подспудная убежденность сквозит в знаменитой фразе парижского чиновника «Даже если бы все 200 000 корсиканцев были автономистами, им было бы не под силу изменить Конституцию» – фразе, которую многие считают «символом разрыва диалога с теми, кто надеялся на реформы… посредством развития демократических институтов». Дело, безусловно, также в особом, «прицельно-адресном» характере корсиканского терроризма, который, при всей его театральности (тщательно срежиссированные шумные «ночи террора», эпатажные «нелегальные пресс-конференции», организуемые в заброшенных овчарнях высоко в горах, на которых взору немногочисленных тщательно отобранных и проверенных журналистов предстают вооруженные до зубов люди в масках, и т. п.), не разит без разбору направо и налево, а убивает преимущественно самих террористов.
Отмеченная нами в начале статьи «атипичная», по сравнению с другими французскими регионами, траектория корсиканского движения становится более понятной в свете истории отношений местной политической и экономической элиты с центральной властью. На протяжении всего XIX и ХХ вв. эта элита упорно ищет сближения с государством, которое воспринимается как естественный защитник. Корсиканцы, как уже было сказано, охотно отправлялись на завоевание колоний (их доля в колониальных администрациях к 1934 году достигла 20%). Они храбро сражались на фронтах Первой мировой войны и организовали мощное сопротивление в годы Второй мировой войны. «Французский патриотизм долгое время был столь же естественным, сколь неуместными казались претензии регионалистов, которых упрекали в фольклоризме и уходе от современности» – вспомним клятву на верность Франции, принесенную в 1939 г. многотысячным митингом в Бастии. Более того, события, связанные с окончанием эпохи колониализма и с утратой Францией своих заморских владений, когда Корсика оставалась последним бастионом «защитников французского Алжира», позволяют говорить не только о «французском патриотизме», но и о «французском национализме», присущем ее обитателям еще в начале 1960-годов. Взаимоотношения с государством корсиканское общество выстраивало и осмысливало в привычных для него категориях «оказанной услуги» (service rendue), «взаимных обязательств» (le réime des obligations), «дара и отдаривания» (don – contre-don). Отказ от «идентичности» в обмен на возможность социального продвижения, овладение французским языком («языком-кормильцем» – langue du pain) в этой перспективе выглядели рациональным выбором. Нарушение этого равновесия стало оправданием расторжения «взаимных обязательств». Красноречиво признание одного из основателей FLNC: «Государство не было нам хорошим отцом, поэтому мы от него отвернулись».
Государство, действительно, совершало в решении «корсиканской проблемы» ошибку за ошибкой. Сначала – полное пренебрежение мнением и интересами населения (вселение репатриантов и меры позитивной дискриминации в их отношении; идея со строительством хранилища ядерных отходов; безразличие и бездействие в истории с «красным илом»). Потом – диспропорциональное применение силы при подавлении первых вооруженных вылазок автономистов (бригады мотоциклистов и вертолеты, брошенные против группы в 12 человек во время событий в Алерии), сменившееся, при социалистах, амнистией политзаключенных, включая досудебную амнистию обвиняемых в убийстве. На всем протяжении 1980–990-х годов государство в лице министров внутренних дел, пренебрегая всеми демократическими правилами и процедурами, вело негласные переговоры с нелегальными военно-политическими организациями, давая им различные обещания в обмен на прекращение насилия. Наконец, фактическое самоустранение от регулирования общественных отношений и контроля над соблюдением законов, а также распределением финансовых потоков, направляемых на остров в рамках политики децентрализации. Все это способствует расцвету нелегальных структур власти и оседанию денежных средств в руках различных группировок, практикующих рэкет как в пользу националистических организаций («революционный налог»), так и в пользу бандитских формирований.
Тем не менее, планомерная и неуклонная радикализация требований корсиканского движения, как и методов борьбы, свидетельствует скорее о сохраняющейся установке на взаимодействие или, по крайней мере, торг с государством, нежели на освобождение от него. Видя, что государство не реагирует на регионалистов, они переквалифицируются в автономистов. Когда же последние добиваются своего признания в качестве легитимных «представителей» населения в переговорах с центральной властью, возникают сепаратисты, противопоставляющие легализму автономистов и их принципиальному отказу от подпольной вооруженной борьбы жесткую военизированную организацию, посягающую на святая святых –монополию государства на насилие, тем самым громко заявляя о себе как об участниках политического процесса и вынуждая центральную власть искать пути их умиротворения.
«Националисты на самом деле не хотят независимости, – убежден Ж.-П. Альбертини. – Им и так хорошо. Они создали свой мирок, они обладают определенной властью на местном уровне. Чтобы бороться за независимость, нужно предложить людям внятную программу, с опорой на цифры, на серьезные исследования. Но ничего этого нет».
«Пора прекратить на каждом углу говорить о независимости, потому что это пугает
народ. Вместо этого нужно заниматься решением социальных проблем, поддержанием и
развитием языка и культуры, способствовать развитию политических и социальных институтов на острове. Еcли сегодня спросить у жителей острова, что для них означает «независимость», большинство ответит, что это означает смерть Корсики», –говорит бывший сторонник FLNC, не одобряющий радикальные действия нелегалов.
Националисты, конечно, не могут не знать о непопулярности идеи независимости среди населения. Неуклонное распространение идеалов общества потребления, пропагандируемых массовой культурой, делает свое дело. Среди нынешнего поколения корсиканцев найдется немного тех, в чьей душе найдут отклик слова Э. Симеони о жертвах, на которые нужно идти во имя свободы. Почему же, невзирая на то, что большинство требований автономистов давно выполнено, ситуация на острове остается конфликтной? Думаю, что ответ на этот вопрос кроется в особенностях самого корсиканского общества, его фундаментальном дуализме. Безусловно, как и большинство конфликтов, интерпретируемых как «этнические», корсиканский конфликт замешен на борьбе за власть и ресурсы. Но, в отличие от других подобных конфликтов, наиболее острая борьба в нем ведется не между центром и периферией, а между старой и новой местными политическими элитами, претендующими на «особые» отношения с Центром. Следовательно, никакие уступки со стороны Центра не могут устранить конфликтный потенциал, поскольку в его основе лежит противостояние местных элит. То, что «сработало» в других регионах Франции, где социалистам удалось выбить почву из-под ног националистов (после «реабилитации» местных культур и языков борьба за культурные права потеряла актуальность, а защита социальных прав и экономических интересов населения – традиционная прерогатива «левых»), на Корсике не дало результатов. Напротив, по мере того как особый статус острова наполняется реальным содержанием (расширение сферы властных полномочий, увеличение финансовых потоков), растут и ставки в политическом противостоянии. Старая элита не хочет отдавать власть, а новая все более заинтересована в том, чтобы ее отнять. Традиционный политический класс берет на вооружение лозунги националистов, подрывая их «монополию» на заботу о языке и культуре, националисты же, в свою очередь, регулярно напоминают о себе и демонстрируют силу, чтобы заставить Центр с ними считаться. Надежды националистов на получение большинства голосов избирателей выглядят нереалистичными (для этого им надо как минимум удвоить количество сторонников). Не имея возможности получить власть законным, демократическим путем, они обречены на использование непарламентских методов борьбы. А это значит, что конфликту обеспечена долгая жизнь.