Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Lemony SnicketThe Wide WindowFor Beatrice- I would much prefer it if you were alive and well. Chapter OneIf you didn't know much about the Baudelaire orphans, and you saw them sitting on their suitcases at Damocles Dock, you might think that they were bound for an exciting adventure. After all, the three children had just disembarked from the Fickle Ferry, which had driven them across Lake Lachrymose to live with their Aunt Josephine, and in most cases such a situation would lead to thrillingly good times. But of course you would be dead wrong. For although Violet, Klaus, and Sunny Baudelaire were about to experience events that would be both exciting and memorable, they would not be exciting and memorable like having your fortune told or going to a rodeo. Their adventure would be exciting and memorable like being chased by a werewolf through a field of thorny bushes at midnight with nobody around to help you. If you are interested in reading a story filled with thrillingly good times, I am sorry to inform you that you are most certainly reading the wrong book, because the Baudelaires experience very few good times over the course of their gloomy and miserable lives. It is a terrible thing, their misfortune, so terrible that I can scarcely bring myself to write about it. So if you do not want to read a story of tragedy and sadness, this is your very last chance to put this book down, because the misery of the Baudelaire orphans begins in the very next paragraph. "Look what I have for you," Mr. Poe said, grinning from ear to ear and holding out a small paper bag. "Peppermints!" Mr. Poe was a banker who had been placed in charge of handling the affairs of the Baudelaire orphans after their parents died. Mr. Poe was kindhearted, but it is not enough in this world to be kindhearted, particularly if you are responsible for keeping children out of danger. Mr. Poe had known the three children since they were born, and could never remember that they were allergic to peppermints. "Thank you, Mr. Poe," Violet said, and took the paper bag and peered inside. Like most fourteen-year-olds, Violet was too well mannered to mention that if she ate a peppermint she would break out in hives, a phrase which here means "be covered in red, itchy rashes for a few hours." Besides, she was too occupied with inventing thoughts to pay much attention to Mr. Poe. Anyone who knew Violet would know that when her hair was tied up in a ribbon to keep it out of her eyes, the way it was now, her thoughts were filled with wheels, gears, levers, and other necessary things for inventions. At this particular moment she was thinking of how she could improve the engine of the Fickle Ferry so it wouldn't belch smoke into the gray sky. "That's very kind of you," said Klaus, the middle Baudelaire child, smiling at Mr. Poe and thinking that if he had even one lick of a peppermint, his tongue would swell up and he would scarcely be able to speak. Klaus took his glasses off and wished that Mr. Poe had bought him a book or a newspaper instead. Klaus was a voracious reader, and when he had learned about his allergy at a birthday party when he was eight, he had immediately read all his parents' books about allergies. Even four years later he could recite the chemical formulas that caused his tongue to swell up. "Toi!" Sunny shrieked. The youngest Baudelaire was only an infant, and like many infants, she spoke mostly in words that were tricky to understand. By "Toi!" she probably meant "I have never eaten a peppermint because I suspect that I, like my siblings, am allergic to them," but it was hard to tell. She may also have meant "I wish I could bite a peppermint, because I like to bite things with my four sharp teeth, but I don't want to risk an allergic reaction." "You can eat them on your cab ride to Mrs. Anwhistle's house," Mr. Poe said, coughing into his white handkerchief. Mr. Poe always seemed to have a cold and the Baudelaire orphans were accustomed to receiving information from him between bouts of hacking and wheezing. "She apologizes for not meeting you at the dock, but she says she's frightened of it." "Why would she be frightened of a dock?" Klaus asked, looking around at the wooden piers and sailboats. "She's frightened of anything to do with Lake Lachrymose," Mr. Poe said, "but she didn't say why. Perhaps it has to do with her husband's death. Your Aunt Josephine-she's not really your aunt, of course; she's your second cousin's sister-in-law, but asked that you call her Aunt Josephine-your Aunt Josephine lost her husband recently, and it may be possible that he drowned or died in a boat accident. It didn't seem polite to ask how she became a dowager. Well, let's put you in a taxi." "What does that word mean?" Violet asked. Mr. Poe looked at Violet and raised his eyebrows. "I'm surprised at you, Violet," he said. "A girl of your age should know that a taxi is a car which will drive you someplace for a fee. Now, let's gather your luggage and walk to the curb." "'Dowager,'" Klaus whispered to Violet, "is a fancy word for 'widow.'" "Thank you," she whispered back, picking up her suitcase in one hand and Sunny in the other. Mr. Poe was waving his handkerchief in the air to signal a taxi to stop, and in no time at all the cabdriver piled all of the Baudelaire suitcases into the trunk and Mr. Poe piled the Baudelaire children into the back seat. "I will say good-bye to you here," Mr. Poe said. "The banking day has already begun, and I'm afraid if I go with you out to Aunt Josephine's I will never get anything done. Please give her my best wishes, and tell her that I will keep in touch regularly." Mr. Poe paused for a moment to cough into his handkerchief before continuing. "Now, your Aunt Josephine is a bit nervous about having three children in her house, but I assured her that you three were very well behaved. Make sure you mind your manners, and, as always, you can call or fax me at the bank if there's any sort of problem. Although I don't imagine anything will go wrong this time." When Mr. Poe said "this time," he looked at the children meaningfully as if it were their fault that poor Uncle Monty was dead. But the Baudelaires were too nervous about meeting their new caretaker to say anything more to Mr. Poe except "So long." "So long," Violet said, putting the bag of peppermints in her pocket. "So long," Klaus said, taking one last look at Damocles Dock. "Frul!" Sunny shrieked, chewing on her seat belt buckle. "So long," Mr. Poe replied, "and good luck to you. I will think of the Baudelaires as often as I can." Mr. Poe gave some money to the taxi driver and waved good-bye to the three children as the cab pulled away from the dock and onto a gray, cobblestoned street. There was a small grocery store with barrels of limes and beets out front. There was a clothing store called Look! It Fits!, which appeared to be undergoing renovations. There was a terrible-looking restaurant called the Anxious Clown, with neon lights and balloons in the window. But mostly, there were many stores and shops that were all closed up, with boards or metal gratings over the windows and doors. "The town doesn't seem very crowded," Klaus remarked. "I was hoping we might make some new friends here." "It's the off-season," the cabdriver said. He was a skinny man with a skinny cigarette hanging out of his mouth, and as he talked to the children he looked at them through the rear-view mirror. "The town of Lake Lachrymose is a resort, and when the nice weather comes it's as crowded as can be. But around now, things here are as dead as the cat I ran over this morning. To make new friends, you'll have to wait until the weather gets a little better. Speaking of which, Hurricane Herman is expected to arrive in town in a week or so. You better make sure you have enough food up there in the house." "A hurricane on a lake?" Klaus asked. "I thought hurricanes only occurred near the ocean." "A body of water as big as Lake Lachrymose," the driver said, "can have anything occur on it. To tell you the truth, I'd be a little nervous about living on top of this hill. Once the storm hits, it'll be very difficult to drive all the way down into town." Violet, Klaus, and Sunny looked out the window and saw what the driver meant by "all the way down." The taxi had turned one last corner and arrived at the scraggly top of a tall, tall hill, and the children could see the town far, far below them, the cobblestone road curling around the buildings like a tiny gray snake, and the small square of Damocles Dock with specks of people bustling around it. And out beyond the dock was the inky blob of Lake Lachrymose, huge and dark as if a monster were standing over the three orphans, casting a giant shadow below them. For a few moments the children stared into the lake as if hypnotized by this enormous stain on the landscape. "The lake is so enormous," Klaus said, "and it looks so deep. I can almost understand why Aunt Josephine is afraid of it." "The lady who lives up here," the cabdriver asked, "is afraid of the lake?" "That's what we've been told," Violet said. The cabdriver shook his head and brought the cab to a halt. "I don't know how she can stand it, then." "What do you mean?" Violet asked. "You mean you've never been to this house?" he asked. "No, never," Klaus replied. "We've never even met our Aunt Josephine before." "Well, if your Aunt Josephine is afraid of the water," the cabdriver said, "I can't believe she lives here in this house." "What are you talking about?" Klaus asked. "Well, take a look," the driver answered, and got out of the cab. The Baudelaires took a look. At first, the three youngsters saw only a small boxy square with a peeling white door, and it looked as if the house was scarcely bigger than the taxi which had taken them to it. But as they piled out of the car and drew closer, they saw that this small square was the only part of the house that was on top of the hill. The rest of it-a large pile of boxy squares, all stuck together like ice cubes-hung over the side, attached to the hill by long metal stilts that looked like spider legs. As the three orphans peered down at their new home, it seemed as if the entire house were holding on to the hill for dear life. The taxi driver took their suitcases out of the trunk, set them in front of the peeling white door, and drove down the hill with a toot! of his horn for a good-bye. There was a soft squeak as the peeling white door opened, and from behind the door appeared a pale woman with her white hair piled high on top of her head in a bun. "Hello," she said, smiling thinly. "I'm your Aunt Josephine." "Hello," Violet said, cautiously, and stepped forward to meet her new guardian. Klaus stepped forward behind her, and Sunny crawled forward behind him, but all three Baudelaires were walking carefully, as if their weight would send the house toppling down from its perch. The orphans couldn't help wondering how a woman who was so afraid of Lake Lachrymose could live in a house that felt like it was about to fall into its depths. Chapter Two"This is the radiator," Aunt Josephine said, pointing to a radiator with a pale and skinny finger. "Please don't ever touch it. You may find yourself very cold here in my home. I never turn on the radiator, because I am frightened that it might explode, so it often gets chilly in the evenings." Violet and Klaus looked at one another briefly, and Sunny looked at both of them. Aunt Josephine was giving them a tour of their new home and so far appeared to be afraid of everything in it, from the welcome mat-which, Aunt Josephine explained, could cause someone to trip and break their neck-to the sofa in the living room, which she said could fall over at any time and crush them flat. "This is the telephone," Aunt Josephine said, gesturing to the telephone. "It should only be used in emergencies, because there is a danger of electrocution." "Actually," Klaus said, "I've read quite a bit about electricity. I'm pretty sure that the telephone is perfectly safe." Aunt Josephine's hands fluttered to her white hair as if something had jumped onto her head. "You can't believe everything you read," she pointed out. "I've built a telephone from scratch," Violet said. "If you'd like, I could take the telephone apart and show you how it works. That might make you feel better." "I don't think so," Aunt Josephine said, frowning. "Delmo!" Sunny offered, which probably meant something along the lines of "If you wish, I will bite the telephone to show you that it's harmless." "Delmo?" Aunt Josephine asked, bending over to pick up a piece of lint from the faded flowery carpet. "What do you mean by 'delmo'? I consider myself an expert on the English language, and I have no idea what the word 'delmo' means. Is she speaking some other language?" "Sunny doesn't speak fluently yet, I'm afraid," Klaus said, picking his little sister up. "Just baby talk, mostly." "Grun!" Sunny shrieked, which meant something like "I object to your calling it baby talk!" "Well, I will have to teach her proper English," Aunt Josephine said stiffly. "I'm sure you all need some brushing up on your grammar, actually. Grammar is the greatest joy in life, don't you find?" The three siblings looked at one another. Violet was more likely to say that inventing things was the greatest joy in life, Klaus thought reading was, and Sunny of course took no greater pleasure than in biting things. The Baudelaires thought of grammar - all those rules about how to write and speak the English language - the way they thought of banana bread: fine, but nothing to make a fuss about. Still, it seemed rude to contradict Aunt Josephine. "Yes," Violet said finally. "We've always loved grammar." Aunt Josephine nodded, and gave the Baudelaires a small smile. "Well, I'll show you to your room and continue the rest of the tour after dinner. When you open this door, just push on the wood here. Never use the doorknob. I'm always afraid that it will shatter into a million pieces and that one of them will hit my eye." The Baudelaires were beginning to think that they would not be allowed to touch a single object in the whole house, but they smiled at Aunt Josephine, pushed on the wood, and opened the door to reveal a large, well-lit room with blank white walls and a plain blue carpet on the floor. Inside were two good-sized beds and one good-sized crib, obviously for Sunny, each covered in a plain blue bedspread, and at the foot of each bed was a large trunk, for storing things. At the other end of the room was a large closet for everyone's clothes, a small window for looking out, and a medium-sized pile of tin cans for no apparent purpose. "I'm sorry that all three of you have to share a room," Aunt Josephine said, "but this house isn't very big. I tried to provide you with everything you would need, and I do hope you will be comfortable." "I'm sure we will," Violet said, carrying her suitcase into the room. "Thank you very much, Aunt Josephine." "In each of your trunks," Aunt Josephine said, "there is a present." Presents? The Baudelaires had not received presents for a long, long time. Smiling, Aunt Josephine walked to the first trunk and opened it. "For Violet," she said, "there is a lovely new doll with plenty of outfits for it to wear." Aunt Josephine reached inside and pulled out a plastic doll with a tiny mouth and wide, staring eyes. "Isn't she adorable? Her name is Pretty Penny." "Oh, thank you," said Violet, who at fourteen was too old for dolls and had never particularly liked dolls anyway. Forcing a smile on her face, she took Pretty Penny from Aunt Josephine and patted it on its little plastic head. "And for Klaus," Aunt Josephine said, "there is a model train set." She opened the second trunk and pulled out a tiny train car. "You can set up the tracks in that empty corner of the room." "What fun," said Klaus, trying to look excited. Klaus had never liked model trains, as they were a lot of work to put together and when you were done all you had was something that went around and around in endless circles. "And for little Sunny," Aunt Josephine said, reaching into the smallest trunk, which sat at the foot of the crib, "here is a rattle. See, Sunny, it makes a little noise." Sunny smiled at Aunt Josephine, showing all four of her sharp teeth, but her older siblings knew that Sunny despised rattles and the irritating sounds they made when you shook them. Sunny had been given a rattle when she was very small, and it was the only thing she was not sorry to lose in the enormous fire that had destroyed the Baudelaire home. "It is so generous of you," Violet said, "to give us all of these things." She was too polite to add that they weren't things they particularly liked. "Well, I am very happy to have you here," Aunt Josephine said. "I love grammar so much. I'm excited to be able to share my love of grammar with three nice children like yourselves. Well, I'll give you a few minutes to settle in and then we'll have some dinner. See you soon." "Aunt Josephine," Klaus asked, "what are these cans for?" "Those cans? For burglars, naturally," Aunt Josephine said, patting the bun of hair on top of her head. "You must be as frightened of burglars as I am. So every night, simply place these tin cans right by the door, so that when burglars come in, they'll trip over the cans and you'll wake up." "But what will we do then, when we're awake in a room with an angry burglar?" Violet asked. "I would prefer to sleep through a burglary." Aunt Josephine's eyes grew wide with fear. "Angry burglars?" she repeated. "Angry burglars? Why are you talking about angry burglars? Are you trying to make us all even more frightened than we already are?" "Of course not," Violet stuttered, not pointing out that Aunt Josephine was the one who had brought up the subject. "I'm sorry. I didn't mean to frighten you." "Well, we'll say no more about it," Aunt Josephine said, looking nervously at the tin cans as if a burglar were tripping on them at that very minute. "I'll see you at the dinner table in a few minutes." Their new guardian shut the door, and the Baudelaire orphans listened to her footsteps padding down the hallway before they spoke. "Sunny can have Pretty Penny," Violet said, handing the doll to her sister. "The plastic is hard enough for chewing, I think." "And you can have the model trains, Violet," Klaus said. "Maybe you can take apart the engines and invent something." "But that leaves you with a rattle," Violet said. "That doesn't seem fair." "Schu!" Sunny shrieked, which probably meant something along the lines of "It's been a long time since anything in our lives has felt fair." The Baudelaires looked at one another with bitter smiles. Sunny was right. It wasn't fair that their parents had been taken away from them. It wasn't fair that the evil and revolting Count Olaf was pursuing them wherever they went, caring for nothing but their fortune. It wasn't fair that they moved from relative to relative, with terrible things happening at each of their new homes, as if the Baudelaires were riding on some horrible bus that stopped only at stations of unfairness and misery. And, of course, it certainly wasn't fair that Klaus only had a rattle to play with in his new home. "Aunt Josephine obviously worked very hard to prepare this room for us," Violet said sadly. "She seems to be a good-hearted person. We shouldn't complain, even to ourselves." "You're right," Klaus said, picking up his rattle and giving it a halfhearted little shake. "We shouldn't complain." "Twee!" Sunny shrieked, which probably meant something like "Both of you are right. We shouldn't complain." Klaus walked over to the window and looked out at the darkening landscape. The sun was beginning to set over the inky depths of Lake Lachrymose, and a cold evening wind was beginning to blow. Even from the other side of the glass Klaus could feel a small chill. "I want to complain, anyway," he said. "Soup's on!" Aunt Josephine called from the kitchen. "Please come to dinner!" Violet put her hand on Klaus's shoulder and gave it a little squeeze of comfort, and without another word the three Baudelaires headed back down the hallway and into the dining room. Aunt Josephine had set the table for four, providing a large cushion for Sunny and another pile of tin cans in the corner of the room, just in case burglars tried to steal their dinner. "Normally, of course," Aunt Josephine said, "'soup's on' is an idiomatic expression that has nothing to do with soup. It simply means that dinner is ready. In this case, however, I've actually made soup." "Oh good," Violet said. "There's nothing like hot soup on a chilly evening." "Actually, it's not hot soup," Aunt Josephine said. "I never cook anything hot because I'm afraid of turning the stove on. It might burst into flames. I've made chilled cucumber soup for dinner." The Baudelaires looked at one another and tried to hide their dismay. As you probably know, chilled cucumber soup is a delicacy that is best enjoyed on a very hot day. I myself once enjoyed it in Egypt while visiting a friend of mine who works as a snake charmer. When it is well prepared, chilled cucumber soup has a delicious, minty taste, cool and refreshing as if you are drinking something as well as eating it. But on a cold day, in a drafty room, chilled cucumber soup is about as welcome as a swarm of wasps at a bat mitzvah. In dead silence, the three children sat down at the table with their Aunt Josephine and did their best to force down the cold, slimy concoction. The only sound was of Sunny's four teeth chattering on her soup spoon as she ate her frigid dinner. As I'm sure you know, when no one is speaking at the dinner table, the meal seems to take hours, so it felt like much, much later when Aunt Josephine broke the silence. "My dear husband and I never had children," she said, "because we were afraid to. But I do want you to know that I'm very happy that you're here. I am often very lonely up on this hill by myself, and when Mr. Poe wrote to me about your troubles I didn't want you to be as lonely as I was when I lost my dear Ike." "Was Ike your husband?" Violet asked. Aunt Josephine smiled, but she didn't look at Violet, as if she were talking more to herself than to the Baudelaires. "Yes," she said, in a faraway voice, "he was my husband, but he was much more than that. He was my best friend, my partner in grammar, and the only person I knew who could whistle with crackers in his mouth." "Our mother could do that," Klaus said, smiling. "Her specialty was Mozart's fourteenth symphony." "Ike's was Beethoven's fourth quartet," Aunt Josephine replied. "Apparently it's a family characteristic." "I'm sorry we never got to meet him," Violet said. "He sounds wonderful." "He was wonderful," Aunt Josephine said, stirring her soup and blowing on it even though it was ice cold. "I was so sad when he died. I felt like I'd lost the two most special things in my life." "Two?" Violet asked. "What do you mean?" "I lost Ike," Aunt Josephine said, "and I lost Lake Lachrymose. I mean, I didn't really lose it, of course. It's still down in the valley. But I grew up on its shores. I used to swim in it every day. I knew which beaches were sandy and which were rocky. I knew all the islands in the middle of its waters and all the caves alongside its shore. Lake Lachrymose felt like a friend to me. But when it took poor Ike away from me I was too afraid to go near it anymore. I stopped swimming in it. I never went to the beach again. I even put away all my books about it. The only way I can bear to look at it is from the Wide Window in the library." "Library?" Klaus asked, brightening. "You have a library?" "Of course," Aunt Josephine said. "Where else could I keep all my books on grammar? If you've all finished with your soup, I'll show you the library." "I couldn't eat another bite," Violet said truthfully. "Irm!" Sunny shrieked in agreement. "No, no, Sunny," Aunt Josephine said. "'Irm' is not grammatically correct. You mean to say, 'I have also finished my supper.'" "Irm," Sunny insisted. "My goodness, you do need grammar lessons," Aunt Josephine said. "All the more reason to go to the library. Come, children." Leaving behind their half-full soup bowls, the Baudelaires followed Aunt Josephine down the hallway, taking care not to touch any of the doorknobs they passed. At the end of the hallway, Aunt Josephine stopped and opened an ordinary-looking door, but when the children stepped through the door they arrived in a room that was anything but ordinary. The library was neither square nor rectangular, like most rooms, but curved in the shape of an oval. One wall of the oval was devoted to books-rows and rows and rows of them, and every single one of them was about grammar. There was an encyclopedia of nouns placed in a series of simple wooden bookshelves, curved to fit the wall. There were very thick books on the history of verbs, lined up in metal bookshelves that were polished to a bright shine. And there were cabinets made of glass, with adjective manuals placed inside them as if they were for sale in a store instead of in someone's house. In the middle of the room were some comfortable-looking chairs, each with its own footstool so one could stretch out one's legs while reading. But it was the other wall of the oval, at the far end of the room, that drew the children's attention. From floor to ceiling, the wall was a window, just one enormous curved pane of glass, and beyond the glass was a spectacular view of Lake Lachrymose. When the children stepped forward to take a closer look, they felt as if they were flying high above the dark lake instead of merely looking out on it. "This is the only way I can stand to look at the lake," Aunt Josephine said in a quiet voice. "From far away. If I get much closer I remember my last picnic on the beach with my darling Ike. I warned him to wait an hour after eating before he went into the lake, but he only waited forty-five minutes. He thought that was enough." "Did he get cramps?" Klaus asked. "That's what's supposed to happen if you don't wait an hour before you swim." "That's one reason," Aunt Josephine said, "but in Lake Lachrymose, there's another one. If you don't wait an hour after eating, the Lachrymose Leeches will smell food on you, and attack." "Leeches?" Violet asked. "Leeches," Klaus explained, "are a bit like worms. They are blind and live in bodies of water, and in order to feed, they attach themselves to you and suck your blood." Violet shuddered. "How horrible." "Swoh!" Sunny shrieked, which probably meant something along the lines of "Why in the world would you go swimming in a lake full of leeches?" "The Lachrymose Leeches," Aunt Josephine said, "are quite different from regular leeches. They each have six rows of very sharp teeth, and one very sharp nose-they can smell even the smallest bit of food from far, far away. The Lachrymose Leeches are usually quite harmless, preying only on small fish. But if they smell food on a human they will swarm around him and-and . . ." Tears came to Aunt Josephine's eyes, and she took out a pale pink handkerchief and dabbed them away. "I apologize, children. It is not grammatically correct to end a sentence with the word 'and', but I get so upset when I think about Ike that I cannot talk about his death." "We're sorry we brought it up," Klaus said quickly. "We didn't mean to upset you." "That's all right," Aunt Josephine said, blowing her nose. "It's just that I prefer to think of Ike in other ways. Ike always loved the sunshine, and I like to imagine that wherever he is now, it's as sunny as can be. Of course, nobody knows what happens to you after you die, but it's nice to think of my husband someplace very, very hot, don't you think?" "Yes I do," Violet said. "It is very nice." She swallowed. She wanted to say something else to Aunt Josephine, but when you have only known someone for a few hours it is difficult to know what they would like to hear. "Aunt Josephine," she said timidly, "have you thought of moving someplace else? Perhaps if you lived somewhere far from Lake Lachrymose, you might feel better." "We'd go with you," Klaus piped up. "Oh, I could never sell this house," Aunt Josephine said. "I'm terrified of realtors." The three Baudelaire youngsters looked at one another surreptitiously, a word which here means "while Aunt Josephine wasn't looking." None of them had ever heard of a person who was frightened of realtors. There are two kinds of fears: rational and irrational-or, in simpler terms, fears that make sense and fears that don't. For instance, the Baudelaire orphans have a fear of Count Olaf, which makes perfect sense, because he is an evil man who wants to destroy them. But if they were afraid of lemon meringue pie, this would be an irrational fear, because lemon meringue pie is delicious and has never hurt a soul. Being afraid of a monster under the bed is perfectly rational, because there may in fact be a monster under your bed at any time, ready to eat you all up, but a fear of realtors is an irrational fear. Realtors, as I'm sure you know, are people who assist in the buying and selling of houses. Besides occasionally wearing an ugly yellow coat, the worst a realtor can do to you is show you a house that you find ugly, and so it is completely irrational to be terrified of them. As Violet, Klaus, and Sunny looked down at the dark lake and thought about their new lives with Aunt Josephine, they experienced a fear themselves, and even a worldwide expert on fear would have difficulty saying whether this was a rational fear or an irrational fear. The Baudelaires' fear was that misfortune would soon befall them. On one hand, this was an irrational fear, because Aunt Josephine seemed like a good person, and Count Olaf was nowhere to be seen. But on the other hand, the Baudelaires had experienced so many terrible things that it seemed rational to think that another catastrophe was just around the corner. Chapter ThreeThere is a way of looking at life called "keeping things in perspective." This simply means "making yourself feel better by comparing the things that are happening to you right now against other things that have happened at a different time, or to different people." For instance, if you were upset about an ugly pimple on the end of your nose, you might try to feel better by keeping your pimple in perspective. You might compare your pimple situation to that of someone who was being eaten by a bear, and when you looked in the mirror at your ugly pimple, you could say to yourself, "Well, at least I'm not being eaten by a bear." You can see at once why keeping things in perspective rarely works very well, because it is hard to concentrate on somebody else being eaten by a bear when you are staring at your own ugly pimple. So it was with the Baudelaire orphans in the days that followed. In the morning, when the children joined Aunt Josephine for a breakfast of orange juice and untoasted bread, Violet thought to herself, "Well, at least we're not being forced to cook for Count Olaf's disgusting theater troupe." In the afternoon, when Aunt Josephine would take them to the library and teach them all about grammar, Klaus thought to himself, "Well, at least Count Olaf isn't about to whisk us away to Peru." And in the evening, when the children joined Aunt Josephine for a dinner of orange juice and untoasted bread, Sunny thought to herself, "Zax!" which meant something along the lines of "Well, at least there isn't a sign of Count Olaf anywhere." But no matter how much the three siblings compared their life with Aunt Josephine to the miserable things that had happened to them before, they couldn't help but be dissatisfied with their circumstances. In her free time, Violet would dismantle the gears and switches from the model train set, hoping to invent something that could prepare hot food without frightening Aunt Josephine, but she couldn't help wishing that Aunt Josephine would simply turn on the stove. Klaus would sit in one of the chairs in the library with his feet on a footstool, reading about grammar until the sun went down, but when he looked out at the gloomy lake he couldn't help wishing that they were still living with Uncle Monty and all of his reptiles. And Sunny would take time out from her schedule and bite the head of Pretty Penny, but she couldn't help wishing that their parents were still alive and that she and her siblings were safe and sound in the Baudelaire home. Aunt Josephine did not like to leave the house very much, because there were so many things outside that frightened her, but one day the children told her what the cabdriver had said about Hurricane Herman approaching, and she agreed to take them into town in order to buy groceries. Aunt Josephine was afraid to drive in automobiles, because the doors might get stuck, leaving her trapped inside, so they walked the long way down the hill. By the time the Baudelaires reached the market their legs were sore from the walk. "Are you sure that you won't let us cook for you?" Violet asked, as Aunt Josephine reached into the barrel of limes. "When we lived with Count Olaf, we learned how to make puttanesca sauce. It was quite easy and perfectly safe." Aunt Josephine shook her head. "It is my responsibility as your caretaker to cook for you, and I am eager to try this recipe for cold lime stew. Count Olaf certainly does sound evil. Imagine forcing children to stand near a stove!" "He was very cruel to us," Klaus agreed, not adding that being forced to cook had been the least of their problems when they lived with Count Olaf. "Sometimes I still have nightmares about the terrible tattoo on his ankle. It always scared me." Aunt Josephine frowned, and patted her bun. "I'm afraid you made a grammatical mistake, Klaus," she said sternly. "When you said, 'It always scared me,' you sounded as if you meant that his ankle always scared you, but you meant his tattoo. So you should have said, 'The tattoo always scared me.' Do you understand?" "Yes, I understand," Klaus said, sighing. "Thank you for pointing that out, Aunt Josephine." "Niku!" Sunny shrieked, which probably meant something like "It wasn't very nice to point out Klaus's grammatical mistake when he was talking about something that upset him." "No, no, Sunny," Aunt Josephine said firmly, looking up from her shopping list. "'Niku' isn't a word. Remember what we said about using correct English. Now, Violet, would you please get some cucumbers? I thought I would make chilled cucumber soup again sometime next week." Violet groaned inwardly, a phrase which here means "said nothing but felt disappointed at the prospect of another chilly dinner," but she smiled at Aunt Josephine and headed down an aisle of the market in search of cucumbers. She looked wistfully at all the delicious food on the shelves that required turning on the stove in order to prepare it. Violet hoped that someday she could cook a nice hot meal for Aunt Josephine and her siblings using the invention she was working on with the model train engine. For a few moments she was so lost in her inventing thoughts that she didn't look where she was going until she walked right into someone. "Excuse m-" Violet started to say, but when she looked up she couldn't finish her sentence. There stood a tall, thin man with a blue sailor hat on his head and a black eye patch covering his left eye. He was smiling eagerly down at her as if she were a brightly wrapped birthday present that he couldn't wait to rip open. His fingers were long and bony, and he was leaning awkwardly to one side, a bit like Aunt Josephine's house dangling over the hill. When Violet looked down, she saw why: There was a thick stump of wood where his left leg should have been, and like most people with peg legs, this man was leaning on his good leg, which caused him to tilt. But even though Violet had never seen anyone with a peg leg before, this was not why she couldn't finish her sentence. The reason why had to do with something she had seen before-the bright, bright shine in the man's one eye, and above it, just one long eyebrow. When someone is in disguise, and the disguise is not very good, one can describe it as a transparent disguise. This does not mean that the person is wearing plastic wrap or glass or anything else transparent. It merely means that people can see through his disguise-that is, the disguise doesn't fool them for a minute. Violet wasn't fooled for even a second as she stood staring at the man she'd walked into. She knew at once it was Count Olaf. "Violet, what are you doing in this aisle?" Aunt Josephine said, walking up behind her. "This aisle contains food that needs to be heated, and you know-" When she saw Count Olaf she stopped speaking, and for a second Violet thought that Aunt Josephine had recognized him, too. But then Aunt Josephine smiled, and Violet's hopes were dashed, a word which here means "shattered." "Hello," Count Olaf said, smiling at Aunt Josephine. "I was just apologizing for running into your sister here." Aunt Josephine's face grew bright red, seeming even brighter under her white hair. "Oh, no," she said, as Klaus and Sunny came down the aisle to see what all the fuss was about. "Violet is not my sister, sir. I am her legal guardian." Count Olaf clapped one hand to his face as if Aunt Josephine had just told him she was the tooth fairy. "I cannot believe it," he said. "Madam, you don't look nearly old enough to be anyone's guardian." Aunt Josephine blushed again. "Well, sir, I have lived by the lake my whole life, and some people have told me that it keeps me looking youthful." "I would be happy to have the acquaintance of a local personage," Count Olaf said, tipping his blue sailor hat and using a silly word which here means "person." "I am new to this town, and beginning a new business, so I am eager to make new acquaintances. Allow me to introduce myself." "Klaus and I are happy to introduce you," Violet said, with more bravery than I would have had when faced with meeting Count Olaf again. "Aunt Josephine, this is Count-" "No, no, Violet," Aunt Josephine interrupted. "Watch your grammar. You should have said 'Klaus and I will be happy to introduce you,' because you haven't introduced us yet." "But-" Violet started to say. "Now, Veronica," Count Olaf said, his one eye shining brightly as he looked down at her. "Your guardian is right. And before you make any other mistakes, allow me to introduce myself. My name is Captain Sham, and I have a new business renting sailboats out on Damocles Dock. I am happy to make your acquaintance, Miss-?" "I am Josephine Anwhistle," Aunt Josephine said. "And these are Violet, Klaus, and little Sunny Baudelaire." "Little Sunny," Captain Sham repeated, sounding as if he were eating Sunny rather than greeting her. "It's a pleasure to meet all of you. Perhaps someday I can take you out on the lake for a little boat ride." "Ging!" Sunny shrieked, which probably meant something like "I would rather eat dirt." "We're not going anywhere with you," Klaus said. Aunt Josephine blushed again, and looked sharply at the three children. "The children seem to have forgotten their manners as well as their grammar," she said. "Please apologize to Captain Sham at once." "He's not Captain Sham," Violet said impatiently. "He's Count Olaf." Aunt Josephine gasped, and looked from the anxious faces of the Baudelaires to the calm face of Captain Sham. He had a grin on his face, but his smile had slipped a notch, a phrase which here means "grown less confident as he waited to see if Aunt Josephine realized he was really Count Olaf in disguise." Aunt Josephine looked him over from head to toe, and then frowned. "Mr. Poe told me to be on the watch for Count Olaf," she said finally, "but he did also say that you children tended to see him everywhere." "We see him everywhere," Klaus said tiredly, "because he is everywhere." "Who is this Count Omar person?" Captain Sham asked. "Count Olaf" Aunt Josephine said, "is a terrible man who-" "-is standing right in front of us," Violet finished. "I don't care what he calls himself. He has the same shiny eyes, the same single eyebrow-" "But plenty of people have those characteristics," Aunt Josephine said. "Why, my mother-in-law had not only one eyebrow, but also only one ear." "The tattoo!" Klaus said. "Look for the tattoo! Count Olaf has a tattoo of an eye on his left ankle." Captain Sham sighed, and, with difficulty, lifted his peg leg so everyone could get a clear look at it. It was made of dark wood that was polished to shine as brightly as his eye, and attached to his left knee with a curved metal hinge. "But I don't even have a left ankle," he said, in a whiny voice. "It was all chewed away by the Lachrymose Leeches." Aunt Josephine's eyes welled up, and she placed a hand on Captain Sham's shoulder. "Oh, you poor man," she said, and the children knew at once that they were doomed. "Did you hear what Captain Sham said?" she asked them. Violet tried one more time, knowing it would probably be futile, a word which here means "filled with futility." "He's not Captain Sham," she said. "He's-" "You don't think he would allow the Lachrymose Leeches to chew off his leg," Aunt Josephine said, "just to play a prank on you? Tell us, Captain Sham. Tell us how it happened." "Well, I was sitting on my boat, just a few weeks ago," Captain Sham said. "I was eating some pasta with puttanesca sauce, and I spilled some on my leg. Before I knew it, the leeches were attacking." "That's just how it happened with my husband," Aunt Josephine said, biting her lip. The Baudelaires, all three of them, clenched their fists in frustration. They knew that Captain Sham's story about the puttanesca sauce was as phony as his name, but they couldn't prove it. "Here," Captain Sham said, pulling a small card out of his pocket and handing it to Aunt Josephine. "Take my business card, and next time you're in town perhaps we could enjoy a cup of tea." "That sounds delightful," Aunt Josephine said, reading his card. '"Captain Sham's Sailboats. Every boat has it's own sail.' Oh, Captain, you have made a very serious grammatical error here." "What?" Captain Sham said, raising his eyebrow. "This card says 'it's,' with an apostrophe. I-T-apostrophe-S always means 'it is.' You don't mean to say 'Every boat has it is own sail.' You mean simply I-T-S, 'belonging to it.' It's a very common mistake, Captain Sham, but a dreadful one." Captain Sham's face darkened, and it looked for a minute like he was going to raise his peg leg again and kick Aunt Josephine with all his might. But then he smiled and his face cleared. "Thank you for pointing that out," he said finally. "You're welcome," Aunt Josephine said. "Come, children, it's time to pay for our groceries. I hope to see you soon, Captain Sham." Captain Sham smiled and waved good-bye, but the Baudelaires watched as his smile turned to a sneer as soon as Aunt Josephine had turned her back. He had fooled her, and there was nothing the Baudelaires could do about it. They spent the rest of the afternoon trudging back up the hill carrying their groceries, but the heaviness of cucumbers and limes was nothing compared to the heaviness in the orphans' hearts. All the way up the hill, Aunt Josephine talked about Captain Sham and what a nice man he was and how much she hoped they would see him again, while the children knew he was really Count Olaf and a terrible man and hoped they would never see him for the rest of their lives. There is an expression that, I am sad to say, is appropriate for this part of the story. The expression is "falling for something hook, line, and sinker," and it comes from the world of fishing. The hook, the line, and the sinker are all parts of a fishing rod, and they work together to lure fish out of the ocean to their doom. If somebody is falling for something hook, line, and sinker, they are believing a bunch of lies and may find themselves doomed as a result. Aunt Josephine was falling for Captain Sham's lies hook, line, and sinker, but it was Violet, Klaus, and Sunny who were feeling doomed. As they walked up the hill in silence, the children looked down at Lake Lachrymose and felt the chill of doom fall over their hearts. It made the three siblings feel cold and lost, as if they were not simply looking at the shadowy lake, but had been dropped into the middle of its depths. Chapter FourThat night, the Baudelaire children sat at the table with Aunt Josephine and ate their dinner with a cold pit in their stomachs. Half of the pit came from the chilled lime stew that Aunt Josephine had prepared. But the other half-if not more than half-came from the knowledge that Count Olaf was in their lives once again. "That Captain Sham is certainly a charming person," Aunt Josephine said, putting a piece of lime rind in her mouth. "He must be very lonely, moving to a new town and losing a leg. Maybe we could have him over for dinner." "We keep trying to tell you, Aunt Josephine," Violet said, pushing the stew around on her plate so it would look like she'd eaten more than she actually had. "He's not Captain Sham. He's Count Olaf in disguise." "I've had enough of this nonsense," Aunt Josephine said. "Mr. Poe told me that Count Olaf had a tattoo on his left ankle and one eyebrow over his eyes. Captain Sham doesn't have a left ankle and only has one eye. I can't believe you would dare to disagree with a man who has eye problems." "I have eye problems," Klaus said, pointing to his glasses, "and you're disagreeing with me." "I will thank you not to be impertinent," Aunt Josephine said, using a word which here means "pointing out that I'm wrong, which annoys me." "It is very annoying. You will have to accept, once and for all, that Captain Sham is not Count Olaf." She reached into her pocket and pulled out the business card. "Look at his card. Does it say Count Olaf? No. It says Captain Sham. The card does have a serious grammatical error on it, but it is nevertheless proof that Captain Sham is who he says he is." Aunt Josephine put the business card down on the dinner table, and the Baudelaires looked at it and sighed. Business cards, of course, are not proof of anything. Anyone can go to a print shop and have cards made that say anything they like. The king of Denmark can order business cards that say he sells golf balls. Your dentist can order business cards that say she is your grandmother. In order to escape from the castle of an enemy of mine, I once had cards printed that said I was an admiral in the French navy. Just because something is typed-whether it is typed on a business card or typed in a newspaper or book-this does not mean that it is true. The three siblings were well aware of this simple fact but could not find the words to convince Aunt Josephine. So they merely looked at Aunt Josephine, sighed, and silently pretended to eat their stew. It was so quiet in the dining room that everyone jumped-Violet, Klaus, Sunny, and even Aunt Josephine-when the telephone rang. "My goodness!" Aunt Josephine said. "What should we do?" "Minka!" Sunny shrieked, which probably meant something like "Answer it, of course!" Aunt Josephine stood up from the table, but didn't move even as the phone rang a second time. "It might be important," she said, "but I don't know if it's worth the risk of electrocution." "If it makes you feel more comfortable," Violet said, wiping her mouth with her napkin, "I will answer the phone." Violet stood up and walked to the phone in time to answer it on the third ring. "Hello?" she asked. "Is this Mrs. Anwhistle?" a wheezy voice asked. "No," Violet replied. "This is Violet Baudelaire. May I help you?" "Put the old woman on the phone, orphan," the voice said, and Violet froze, realizing it was Captain Sham. Quickly, she stole a glance at Aunt Josephine, who was now watching Violet nervously. "I'm sorry," Violet said into the phone. "You must have the wrong number." "Don't play with me, you wretched girl-" Captain Sham started to say, but Violet hung up the phone, her heart pounding, and turned to Aunt Josephine. "Someone was asking for the Hopalong Dancing School," she said, lying quickly. "I told them they had the wrong number." "What a brave girl you are," Aunt Josephine murmured. "Picking up the phone like that." "It's actually very safe," Violet said. "Haven't you ever answered the phone, Aunt Josephine?" Klaus asked. "Ike almost always answered it," Aunt Josephine said, "and he used a special glove for safety. But now that I've seen you answer it, maybe I'll give it a try next time somebody calls." The phone rang, and Aunt Josephine jumped again. "Goodness," she said, "I didn't think it would ring again so soon. What an adventurous evening!" Violet stared at the phone, knowing it was Captain Sham calling back. "Would you like me to answer it again?" she asked. "No, no," Aunt Josephine said, walking toward the small ringing phone as if it were a big barking dog. "I said I'd try it, and I will." She took a deep breath, reached out a nervous hand, and picked up the phone. "Hello?" she said. "Yes, this is she. Oh, hello, Captain Sham. How lovely to hear your voice." Aunt Josephine listened for a moment, and then blushed bright red. "Well, that's very nice of you to say, Captain Sham, but-what? Oh, all right. That's very nice of you to say, Julio. What? What? Oh, what a lovely idea. But please hold on one moment."Aunt Josephine held a hand over the receiver and faced the three children. "Violet, Klaus, Sunny, please go to your room," she said. "Captain Sham-I mean Julio, he asked me to call him by his first name-is planning a surprise for you children, and he wants to discuss it with me." "We don't want a surprise," Klaus said. "Of course you do," Aunt Josephine said. "Now run along so I can discuss it without your eavesdropping." "We're not eavesdropping," Violet said, "but I think it would be better if we stayed here." "Perhaps you are confused about the meaning of the word 'eavesdropping,'" Aunt Josephine said. "It means 'listening in.' If you stay here, you will be eavesdropping. Please go to your room." "We know what eavesdropping means," Klaus said, but he followed his sisters down the hallway to their room. Once inside, they looked at one another in silent frustration. Violet put aside pieces of the toy caboose that she had planned to examine that evening to make room on her bed for the three of them to lie beside one another and frown at the ceiling. "I thought we'd be safe here," Violet said glumly. "I thought that anybody who was frightened of realtors would never be friendly to Count Olaf, no matter how he was disguised." "Do you think that he actually let leeches chew off his leg," Klaus wondered, shuddering, "just to hide his tattoo?" "Choin!" Sunny shrieked, which probably meant "That seems a little drastic, even for Count Olaf." "I agree with Sunny," Violet said. "I think he told that tale about leeches just to make Aunt Josephine feel sorry for him." "And it sure worked," Klaus said, sighing. "After he told her that sob story, she fell for his disguise hook, line, and sinker." "At least she isn't as trusting as Uncle Monty," Violet pointed out. "He let Count Olaf move right into the house." "At least then we could keep an eye on him," Klaus replied. "Ober!" Sunny remarked, which meant something along the lines of "Although we still didn't save Uncle Monty." "What do you think he's up to this time?" Violet asked. "Maybe he plans to take us out in one of his boats and drown us in the lake." "Maybe he wants to push this whole house off the mountain," Klaus said, "and blame it on Hurricane Herman." "Haftu!" Sunny said glumly, which probably meant something like "Maybe he wants to put the Lachrymose Leeches in our beds." "Maybe, maybe, maybe," Violet said. "All these maybes won't get us anywhere." "We could call Mr. Poe and tell him Count Olaf is here," Klaus said. "Maybe he could come and fetch us." "That's the biggest maybe of them all," Violet said. "It's always impossible to convince Mr. Poe of anything, and Aunt Josephine doesn't believe us even though she saw Count Olaf with her own eyes." "She doesn't even think she saw Count Olaf," Klaus agreed sadly. "She thinks she saw Captain Sham." Sunny nibbled halfheartedly on Pretty Penny's head and muttered "Poch!" which probably meant "You mean Julio." "Then I don't see what we can do," Klaus said, "except keep our eyes and ears open." "Doma," Sunny agreed. "You're both right," Violet said. "We'll just have to keep a very careful watch." The Baudelaire orphans nodded solemnly, but the cold pit in their stomachs had not gone away. They all felt that keeping watch wasn't really much of a plan for defending themselves from Captain Sham, and as it grew later and later it worried them more and more. Violet tied her hair up in a ribbon to keep it out of her eyes, as if she were inventing something, but she thought and thought for hours and hours and was unable to invent another plan. Klaus stared at the ceiling with the utmost concentration, as if something very interesting were written on it, but nothing helpful occurred to him as the hour grew later and later. And Sunny bit Pretty Penny's head over and over, but no matter how long she bit it she couldn't think of anything to ease the Baudelaires' worries. I have a friend named Gina-Sue who is socialist, and Gina-Sue has a favorite saying: "You can't lock up the barn after the horses are gone." It means simply that sometimes even the best of plans will occur to you when it is too late. This, I'm sorry to say, is the case with the Baudelaire orphans and their plan to keep a close watch on Captain Sham, for after hours and hours of worrying they heard an enormous crash of shattering glass, and knew at once that keeping watch hadn't been a good enough plan. "What was that noise?" Violet said, getting up off the bed. "It sounded like breaking glass," Klaus said worriedly, walking toward the bedroom door. "Vestu!" Sunny shrieked, but her siblings did not have time to figure out what she meant as they all hurried down the hallway. "Aunt Josephine! Aunt Josephine!" Violet called, but there was no answer. She peered up and down the hallway, but everything was quiet. "Aunt Josephine!" she called again. Violet led the way as the three orphans ran into the dining room, but their guardian wasn't there either. The candles on the table were still lit, casting a flickering glow on the business card and the bowls of cold lime stew. "Aunt Josephine!" Violet called again, and the children ran back out to the hallway and toward the door of the library. As she ran, Violet couldn't help but remember how she and her siblings had called Uncle Monty's name, early one morning, just before discovering the tragedy that had befallen him. "Aunt Josephine!" she called. "Aunt Josephine!" She couldn't help but remember all the times she had woken up in the middle of the night, calling out the names of her parents as she dreamed, as she so often did, of the terrible fire that had claimed their lives. "Aunt Josephine!" she said, reaching the library door. Violet was afraid that she was calling out Aunt Josephine's name when her aunt could no longer hear it. "Look," Klaus said, and pointed to the door. A piece of paper, folded in half, was attached to the wood with a thumbtack. Klaus pried the paper loose and unfolded it. "What is it?" Violet asked, and Sunny craned her little neck to see. "It's a note," Klaus said, and read it out loud: Violet, Klaus, and Sunny - By the time you read this note, my life will be at it's end. My heart is as cold as ike and I find life inbearable. I know your children may not understand the sad life of a dowadger, or what would have leaded me to this desperate akt, but please know that I am much happier this way. As my last will and testament, I leave you three in the care of Captain Sham, a kind and honorable men. Please think of me kindly even though I'd done this terrible thing. -Your Aunt Josephine "Oh no," Klaus said quietly when he was finished reading. He turned the piece of paper over and over as if he had read it incorrectly, as if it said something different. "Oh no," he said again, so faintly that it was as if he didn't even know he was speaking out loud. Without a word Violet opened the door to the library, and the Baudelaires took a step inside and found themselves shivering. The room was freezing cold, and after one glance the orphans knew why. The Wide Window had shattered. Except for a few shards that still stuck to the window frame, the enormous pane of glass was gone, leaving a vacant hole that looked out into the still blackness of the night. The cold night air rushed through the hole, rattling the bookshelves and making the children shiver up against one another, but despite the cold the orphans walked carefully to the empty space where the window had been, and looked down. The night was so black that it seemed as if there was absolutely nothing beyond the window. Violet, Klaus, and Sunny stood there for a moment and remembered the fear they had felt, just a few days ago, when they were standing in this very same spot. They knew now that their fear had been rational. Huddling together, looking down into the blackness, the Baudelaires knew that their plan to keep a careful watch had come too late. They had locked the barn door, but poor Aunt Josephine was already gone. Chapter FiveViolet, Klaus, and Sunny - By the time you read this note, my life will be at it's end. My heart is as cold as ike and I find life inbearable. I know your children may not understand the sad life of a dowadger, or what would have leaded me to this desperate akt, but please know that I am much happier this way. As my last will and testament, I leave you three in the care of Captain Sham, a kind and honorable men. Please think of me kindly even though I'd done this terrible thing. -Your Aunt Josephine "Stop it!" Violet cried. "Stop reading it out loud, Klaus! We already know what it says." "I just can't believe it," Klaus said, turning the paper around for the umpteenth time. The Baudelaire orphans were sitting glumly around the dining-room table with the cold lime stew in bowls and dread in their hearts. Violet had called Mr. Poe and told him what had happened, and the Baudelaires, too anxious to sleep, had stayed up the whole night waiting for him to arrive on the first Fickle Ferry of the day. The candles were almost completely burned down, and Klaus had to lean forward to read Josephine's note. "There's something funny about this note, but I can't put my finger on it." "How can you say such a thing?" Violet asked. "Aunt Josephine has thrown herself out of the window. There's nothing funny about it at all." "Not funny as in a funny joke," Klaus said. "Funny as in a funny smell. Why, in the very first sentence she says 'my life will be at it's end.'" "And now it is," Violet said, shuddering. "That's not what I mean," Klaus said impatiently. "She uses it's, I-T-apostrophe-S, which always means 'it is.' But you wouldn't say 'my life will be at it is end.' She means I-T-S, 'belonging to it.'" He picked up Captain Sham's business card, which was still lying on the table. "Remember when she saw this card? 'Every boat has it's own sail.' She said it was a serious grammatical error." "Who cares about grammatical errors," Violet asked, "when Aunt Josephine has jumped out the window?" "But Aunt Josephine would have cared," Klaus pointed out. "That's what she cared about most: grammar. Remember, she said it was the greatest joy in life." "Well, it wasn't enough," Violet said sadly. "No matter how much she liked grammar, it says she found her life unbearable." "But that's another error in the note," Klaus said. "It doesn't say unbearable, with a U. It says in bearable, with an I." "You are being unbearable, with a U," Violet cried. "And you are being stupid, with an S," Klaus snapped. "Aget!" Sunny shrieked, which meant something along the lines of "Please stop fighting!" Violet and Klaus looked at their baby sister and then at one another. Oftentimes, when people are miserable, they will want to make other people miserable, too. But it never helps. "I'm sorry, Klaus," Violet said meekly. "You're not unbearable. Our situation is unbearable." "I know," Klaus said miserably. "I'm sorry, too. You're not stupid, Violet. You're very clever. In fact, I hope you're clever enough to get us out of this situation. Aunt Josephine has jumped out the window and left us in the care of Captain Sham, and I don't know what we can do about it." "Well, Mr. Poe is on his way," Violet said. "He said on the phone that he would be here first thing in the morning, so we don't have long to wait. Maybe Mr. Poe can be of some help." "I guess so," Klaus said, but he and his sisters looked at one another and sighed. They knew that the chances of Mr. Poe being of much help were rather slim. When the Baudelaires lived with Count Olaf, Mr. Poe was not helpful when the children told him about Count Olaf's cruelty. When the Baudelaires lived with Uncle Monty, Mr. Poe was not helpful when the children told him about Count Olaf's treachery. It seemed clear that Mr. Poe would not be of any help in this situation, either. One of the candles burned out in a small puff of smoke, and the children sank down lower in their chairs. You probably know of a plant called the Venus flytrap, which grows in the tropics. The top of the plant is shaped like an open mouth, with toothlike spines around the edges. When a fly, attracted by the smell of the flower, lands on the Venus flytrap, the mouth of the plant begins to close, trapping the fly. The terrified fly buzzes around the closed mouth of the plant, but there is nothing it can do, and the plant slowly, slowly, dissolves the fly into nothing. As the darkness of the house closed in around them, the Baudelaire youngsters felt like the fly in this situation. It was as if the disastrous fire that took the lives of their parents had been the beginning of a trap, and they hadn't even known it. They buzzed from place to place-Count Olaf's house in the city, Uncle Monty's home in the country, and now, Aunt Josephine's house overlooking the lake-but their own misfortune always closed around them, tighter and tighter, and it seemed to the three siblings that before too long they would dissolve away to nothing. "We could rip up the note," Klaus said finally. "Then Mr. Poe wouldn't know about Aunt Josephine's wishes, and we wouldn't end up with Captain Sham." "But I already told Mr. Poe that Aunt Josephine left a note," Violet said. "Well, we could do a forgery," Klaus said, using a word which here means "write something yourself and pretend somebody else wrote it." "We'll write everything she wrote, but we'll leave out the part about Captain Sham." "Aha!" Sunny shrieked. This word was a favorite of Sunny's, and unlike most of her words, it needed no translation. What Sunny meant was "Aha!", an expression of discovery. "Of course!" Violet cried. "That's what Captain Sham did! He wrote this letter, not Aunt Josephine!" Behind his glasses, Klaus's eyes lit up. "That explains it's!" "That explains inbearable!" Violet said. "Leep!" Sunny shrieked, which probably meant "Captain Sham threw Aunt Josephine out the window and then wrote this note to hide his crime." "What a terrible thing to do," Klaus said, shuddering as he thought of Aunt Josephine falling into the lake she feared so much. "Imagine the terrible things he will do to us," Violet said, "if we don't expose his crime. I can't wait until Mr. Poe gets here so we can tell him what happened." With perfect timing, the doorbell rang, and the Baudelaires hurried to answer it. Violet led her siblings down the hallway, looking wistfully at the radiator as she remembered how afraid of it Aunt Josephine was. Klaus followed closely behind, touching each doorknob gently in memory of Aunt Josephine's warnings about them shattering into pieces. And when they reached the door, Sunny looked mournfully at the welcome mat that Aunt Josephine thought could cause someone to break their neck. Aunt Josephine had been so careful to avoid anything that she thought might harm her, but harm had still come her way. Violet opened the peeling white door, and there stood Mr. Poe in the gloomy light of dawn. "Mr. Poe," Violet said. She intended to tell him immediately of their forgery theory, but as soon as she saw him, standing in the doorway with a white handkerchief in one hand and a black briefcase in the other, her words stuck in her throat. Tears are curious things, for like earthquakes or puppet shows they can occur at any time, without any warning and without any good reason. "Mr. Poe," Violet said again, and without any warning she and her siblings burst into tears. Violet cried, her shoulders shaking with sobs, and Klaus cried, the tears making his glasses slip down his nose, and Sunny cried, her open mouth revealing her four teeth. Mr. Poe put down his briefcase and put away his handkerchief. He was not very good at comforting people, but he put his arms around the children the best he could, and murmured "There, there," which is a phrase some people murmur to comfort other people despite the fact that it doesn't really mean anything. Mr. Poe couldn't think of anything else to say that might have comforted the Baudelaire orphans, but I wish now that I had the power to go back in time and speak to these three sobbing children. If I could, I could tell the Baudelaires that like earthquakes and puppet shows, their tears were occurring not only without warning but without good reason. The youngsters were crying, of course, because they thought Aunt Josephine was dead, and I wish I had the power to go back and tell them that they were wrong. But of course, I cannot. I am not on top of the hill, overlooking Lake Lachrymose, on that gloomy morning. I am sitting in my room, in the middle of the night, writing down this story and looking out my window at the graveyard behind my home. I cannot tell the Baudelaire orphans that they are wrong, but I can tell you, as the orphans cry in Mr. Poe's arms, that Aunt Josephine is not dead. Not yet. Chapter SixMr. Poe frowned, sat down at the table, and took out his handkerchief. "Forgery?" he repeated. The Baudelaire orphans had shown him the shattered window in the library. They had shown him the note that had been thumb-tacked to the door. And they had shown him the business card with the grammatical mistake on it. "Forgery is a very serious charge," he said sternly, and blew his nose. "Not as serious as murder," Klaus pointed out. "And that's what Captain Sham did. He murdered Aunt Josephine and forged a note." "But why would this Captain Sham person," Mr. Poe asked, "go to all this trouble just to place you under his care?" "We've already told you," Violet said, trying to hide her impatience. "Captain Sham is really Count Olaf in disguise." "These are very serious accusations," Mr. Poe said firmly. "I understand that the three of you have had some terrible experiences, and I hope you're not letting your imagination get the best of you. Remember when you lived with Uncle Monty? You were convinced that his assistant, Stephano, was really Count Olaf in disguise." "But Stephano was Count Olaf in disguise," Klaus exclaimed. "That's not the point," Mr. Poe said. "The point is that you can't jump to conclusions. If you really think this note is a forgery, then we have to stop talking about disguises and do an investigation. Somewhere in this house, I'm sure we can find something that your Aunt Josephine has written. We can compare the handwriting and see if this note matches up." The Baudelaire orphans looked at one another. "Of course," Klaus said. "If the note we found on the library door doesn't match Aunt Josephine's handwriting, then it was obviously written by somebody else. We didn't think of that." Mr. Poe smiled. "You see? You are very intelligent children, but even the most intelligent people in the world often need the help of a banker. Now, where can we find a sample of Aunt Josephine's handwriting?" "In the kitchen," Violet said promptly. "She left her shopping list in the kitchen when we got home from the market." "Chuni!" Sunny shrieked, which probably meant "Let's go to the kitchen and get it," and that's exactly what they did. Aunt Josephine's kitchen was very small and had a large white sheet covering the stove and the oven-for safety, Aunt Josephine had explained, during her tour. There was a countertop where she prepared the food, a refrigerator where she stored the food, and a sink where she washed away the food nobody had eaten. To one side of the coun-tertop was a small piece of paper on which Aunt Josephine had made her list, and Violet crossed the kitchen to retrieve it. Mr. Poe turned on the lights, and Violet held the shopping list up to the note to see if they matched. There are men and women who are experts in the field of handwriting analysis. They are called graphologists, and they attend grapho-logical schools in order to get their degree in graphology. You might think that this situation would call for a graphologist, but there are times when an expert's opinion is unnecessary. For instance, if a friend of yours brought you her pet dog, and said she was concerned because it wasn't laying eggs, you would not have to be a veterinarian to tell her that dogs do not lay eggs and so there was nothing to worry about. Yes, there are some questions that are so simple that anyone can answer them, and Mr. Poe and the Baudelaire orphans instantly knew the answer to the question "Does the handwriting on the shopping list match the handwriting on the note?" The answer was yes. When Aunt Josephine had written "Vinegar" on the shopping list, she had curved the tips of the V into tiny spirals-the same spirals that decorated the tips of the V in "Violet," on the note. When she had written "Cucumbers" on the shopping list, the Cs were slightly squiggly, like earthworms, and the same earthworms appeared in the words "cold" and "Captain Sham" on the note. When Aunt Josephine had written "Limes" on the shopping list, the i was dotted with an oval rather than a circle, just as it was in "my life will be at it's end." There was no doubt that Aunt Josephine had written on both the pieces of paper that Mr. Poe and the Baudelaires were examining. "I don't think there's any doubt that Aunt Josephine wrote on both these pieces of paper," Mr. Poe said. "But-" Violet began. "There are no buts about it," Mr. Poe said. "Look at the curvy Vs. Look at the squiggly C's. Look at the oval dots over the I's. I'm no graphologist, but I can certainly tell that these were written by the same person." "You're right," Klaus said miserably. "I know that Captain Sham is behind this somehow, but Aunt Josephine definitely wrote this note." "And that," Mr. Poe said, "makes it a legal document." "Does that mean we have to live with Captain Sham?" Violet asked, her heart sinking. "I'm afraid so," Mr. Poe replied. "Someone's last will and testament is an official statement of the wishes of the deceased. You were placed in Aunt Josephine's care, so she had the right to assign you to a new caretaker before she leaped out the window. It is very shocking, certainly, but it is entirely legal." "We won't go live with him," Klaus said fiercely. "He's the worst person on earth." "He'll do something terrible, I know it," Violet said. "All he's after is the Baudelaire fortune." "Gind!" Sunny shrieked, which meant something like "Please don't make us live with this evil man." "I know you don't like this Captain Sham person," Mr. Poe said, "but there's not much I can do about it. I'm afraid the law says that that's where you'll go." "We'll run away," Klaus said. "You will do nothing of the kind," Mr. Poe said sternly. "Your parents entrusted me to see that you would be cared for properly. You want to honor your parents' wishes, don't you?" "Well, yes," Violet said, "but-" "Then please don't make a fuss," Mr. Poe said. "Think of what your poor mother and father would say if they knew you were threatening to run away from your guardian." The Baudelaire parents, of course, would have been horrified to learn that their children were to be in the care of Captain Sham, but before the children could say this to Mr. Poe, he had moved on to other matters. "Now, I think the easiest thing to do would be to meet with Captain Sham and go over some details. Where is his business card? I'll phone him now." "On the table, in the dining room," Klaus said glumly, and Mr. Poe left the kitchen to make the call. The Baudelaires looked at Aunt Josephine's shopping list and the suicide note. "I just can't believe it," Violet said. "I was sure we were on the right track with the forgery idea." "Me too," Klaus said. "Captain Sham has done something here-I know he has-but he's been even sneakier than usual." "We'd better be smarter than usual, then," Violet replied, "because we've got to convince Mr. Poe before it's too late." "Well, Mr. Poe said he had to go over some details," Klaus said. "Perhaps that will take a long time." "I got ahold of Captain Sham," Mr. Poe said, coming back into the kitchen. "He was shocked to hear of Aunt Josephine's death but overjoyed at the prospect of raising you children. We're meeting him in a half hour for lunch at a restaurant in town, and after lunch we'll go over the details of your adoption. By tonight you should be staying in his house. I'm sure you're relieved that this can be sorted out so quickly." Violet and Sunny stared at Mr. Poe, too dismayed to speak. Klaus was silent too, but he was staring hard at something else. He was staring at Aunt Josephine's note. His eyes were focused in concentration behind his glasses as he stared and stared at it, without blinking. Mr. Poe took his white handkerchief out of his pocket and coughed into it at great length and with great gusto, a word which here means "in a way which produced a great deal of phlegm." But none of the Baudelaires said a word. "Well," Mr. Poe said finally, "I will call for a taxicab. There's no use walking down that enormous hill. You children comb your hair and put your coats on. It's very windy out and it's getting cold. I think a storm might be approaching." Mr. Poe left to make his phone call, and the Baudelaires trudged to their room. Rather than comb their hair, however, Sunny and Violet immediately turned to Klaus. "What?" Violet asked him. "What what?" Klaus answered. "Don't give me that what what," Violet answered. "You've figured something out, that's what what. I know you have. You were rereading Aunt Josephine's note for the umpteenth time, but you had an expression as if you had just figured something out. Now, what is it?" "I'm not sure," Klaus said, looking over the note one more time. "I might have begun figuring something out. Something that could help us. But I need more time." "But we don't have any time!" Violet cried. "We're going to have lunch with Captain Sham right now!" "Then we're going to have to make some more time, somehow," Klaus said determinedly. "Come on, children!" Mr. Poe called from the hallway. "The cab will be here any minute! Get your coats and let's go!" Violet sighed, but went to the closet and took out all three Baudelaire coats. She handed Klaus his coat, and buttoned Sunny into her coat as she talked to her brother. "How can we make more time?" Violet asked. "You're the inventor," Klaus answered, buttoning his coat. "But you can't invent things like time," Violet said. "You can invent things like automatic popcorn poppers. You can invent things like steam-powered window washers. But you can't invent more time.'' Violet was so certain she couldn't invent more time that she didn't even put her hair up in a ribbon to keep it out of her eyes. She merely gave Klaus a look of frustration and confusion, and started to put on her coat. But as she did up the buttons she realized she didn't even need to put her hair up in a ribbon, because the answer was right there with her. Chapter Seven"Hello, I'm Larry, your waiter," said Larry, the Baudelaire orphans' waiter. He was a short, skinny man in a goofy clown costume with a name tag pinned to his chest that read larry. "Welcome to the Anxious Clown restaurant- where everybody has a good time, whether they like it or not. I can see we have a whole family lunching together today, so allow me to recommend the Extra Fun Special Family Appetizer. It's a bunch of things fried up together and served with a sauce." "What a wonderful idea," Captain Sham said, smiling in a way that showed all of his yellow teeth. "An Extra Fun Special Family Appetizer for an extra fun special family-mine'' "I'll just have water, thank you," Violet said. "Same with me," Klaus said. "And a glass of ice cubes for my baby sister, please." "I'll have a cup of coffee with nondairy creamer," Mr. Poe said. "Oh, no, Mr. Poe," Captain Sham said. "Let's share a nice big bottle of red wine." "No, thank you, Captain Sham," Mr. Poe said. "I don't like to drink during banking hours." "But this is a celebratory lunch," Captain Sham exclaimed. "We should drink a toast to my three new children. It's not every day that a man becomes a father." "Please, Captain," Mr. Poe said. "It is heartening to see that you are glad to raise the Baudelaires, but you must understand that the children are rather upset about their Aunt Josephine." There is a lizard called the chameleon that, as you probably know, can change color instantly to blend into its surroundings. Besides being slimy and cold-blooded, Captain Sham resembled the chameleon in that he was chameleonic, a word means "able to blend in with any situation." Since Mr. Poe and the Baudelaires had arrived at the Anxious Clown, Captain Sham had been unable to conceal his excitement at having the children almost in his clutches. But now that Mr. Poe had pointed out that the occasion actually called for sadness, Captain Sham instantly began to speak in a mournful voice. "I am upset, too," he said, brushing a tear away from beneath his eyepatch. "Josephine was one of my oldest and dearest friends." "You met her yesterday"' Klaus said, "in the grocery store." "It does only seem like yesterday," Captain Sham said, "but it was really years ago. She and I met in cooking school. We were oven partners in the Advanced Baking Course." "You weren't even partners" Violet said, disgusted at Captain Sham's lies. "Aunt Josephine was desperately afraid of turning on the oven. She never would have attended cooking school." "We soon became friends," Captain Sham said, going on with his story as if no one had interrupted, "and one day she said to me, 'if I ever adopt some orphans and then meet an untimely death, promise me you will raise them for me.' I told her I would, but of course I never thought I would have to keep my promise." "That's a very sad story," Larry said, and everyone turned to see that their waiter was still standing over them. "I didn't realize this was a sad occasion. In that case, allow me to recommend the Cheer-Up Cheeseburgers. The pickles, mustard, and ketchup make a little smiley face on top of the burger, which is guaranteed to get you smiling, too." "That sounds like a good idea," Captain Sham said. "Bring us all Cheer-Up Cheeseburgers, Larry." "They'll be here in a jiffy," the waiter promised, and at last he was gone. "Yes, yes," Mr. Poe said, "but after we've finished our cheeseburgers, Captain Sham, there are some important papers for you to sign. I have them in my briefcase, and after lunch we'll look them over." "And then the children will be mine?" Captain Sham asked. "Well, you will be caring for them, yes," Mr. Poe said. "Of course, the Baudelaire fortune will still be under my supervision, until Violet comes of age." "What fortune?" Captain Sham asked, his eyebrow curling. "I don't know anything about a fortune." "Duna!" Sunny shrieked, which meant something along the lines of "Of course you do!" "The Baudelaire parents," Mr. Poe explained, "left an enormous fortune behind, and the children inherit it when Violet comes of age." "Well, I have no interest in a fortune," Captain Sham said. "I have my sailboats. I wouldn't touch a penny of it." "Well, that's good," Mr. Poe said, "because you can't touch a penny of it." "We'll see," Captain Sham said. "What?" Mr. Poe asked. "Here are your Cheer-Up Cheeseburgers!" Larry sang out, appearing at their table with a tray full of greasy-looking food. "Enjoy your meal." Like most restaurants filled with neon lights and balloons, the Anxious Clown served terrible food. But the three orphans had not eaten all day, and had not eaten anything warm for a long time, so even though they were sad and anxious they found themselves with quite an appetite. After a few minutes without conversation, Mr. Poe began to tell a very dull story about something that had happened at the bank. Mr. Poe was so busy talking, Klaus and Sunny were so busy pretending to be interested, and Captain Sham was so busy wolfing down his meal, that nobody noticed what Violet was up to. When Violet had put on her coat to go out into the wind and cold, she had felt the lump of something in her pocket. The lump was the bag of peppermints that Mr. Poe had given the Baudelaires the day they had arrived at Lake Lachrymose, and it had given her an idea. As Mr. Poe droned on and on, she carefully, carefully, took the bag of peppermints out of her coat pocket and opened it. To her dismay, they were the kind of peppermints that are each wrapped up in a little bit of cellophane. Placing her hands underneath the table, she unwrapped three peppermints, using the utmost-the word "utmost," when it is used here, means "most"- care not to make any of those crinkling noises that come from unwrapping candy and are so annoying in movie theaters. At last, she had three bare peppermints sitting on the napkin in her lap. Without drawing attention to herself, she put one on Klaus's lap and one on Sunny's. When her younger siblings felt something appear in their laps and looked down and saw the peppermints, they at first thought the eldest Baudelaire orphan had lost her mind. But after a moment, they understood. If you are allergic to a thing, it is best not to put that thing in your mouth, particularly if the thing is cats. But Violet, Klaus, and Sunny all knew that this was an emergency. They needed time alone to figure out Captain Sham's plan, and how to stop it, and although causing allergic reactions is a rather drastic way of getting time by yourself, it was the only thing they could think of. So while neither of the adults at the table were watching, all three children put the peppermints into their mouths and waited. The Baudelaire allergies are famous for being quick-acting, so the orphans did not have long to wait. In a few minutes, Violet began to break out in red, itchy hives, Klaus's tongue started to swell up, and Sunny, who of course had never eaten a peppermint, broke out in hives and had her tongue swell up. Mr. Poe finally finished telling his story and then noticed the orphans' condition. "Why, children," he said, "you look terrible! Violet, you have red patches on your skin. Klaus, your tongue is hanging out of your mouth. Sunny, both things are happening to you." "There must be something in this food that we're allergic to," Violet said. "My goodness," Mr. Poe said, watching a hive on Violet's arm grow to the size of a hard-boiled egg. "Just take deep breaths," Captain Sham said, scarcely looking up from his cheeseburger. "I feel terrible," Violet said, and Sunny began to wail. "I think we should go home and lie down, Mr. Poe." "Just lean back in your seat," Captain Sham said sharply. "There's no reason to leave when we're in the middle of lunch." "Why, Captain Sham," Mr. Poe said, "the children are quite ill. Violet is right. Come now, I'll pay the bill and we'll take the children home." "No, no," Violet said quickly. "We'll get a taxi. You two stay here and take care of all the details." Captain Sham gave Violet a sharp look. "I wouldn't dream of leaving you all alone," he said in a dark voice. "Well, there is a lot of paperwork to go over," Mr. Poe said. He glanced at his meal, and the Baudelaires could see he was not too eager to leave the restaurant and care for sick children. "We wouldn't be leaving them alone for long." "Our allergies are fairly mild," Violet said truthfully, scratching at one of her hives. She stood up and led her swollen-tongued siblings toward the front door. "We'll just lie down for an hour or two while you have a relaxing lunch. When you have signed all the papers, Captain Sham, you can just come and retrieve us." Captain Sham's one visible eye grew as shiny as Violet had ever seen it. "I'll do that," he replied. "I'll come and retrieve you very, very soon." "Good-bye, children," Mr. Poe said. "I hope you feel better soon. You know, Captain Sham, there is someone at my bank who has terrible allergies. Why, I remember one time . . ." "Leaving so soon?" Larry asked the three children as they buttoned up their coats. Outside, the wind was blowing harder, and it had started to drizzle as Hurricane Herman got closer and closer to Lake Lachrymose. But even so, the three children were eager to leave the Anxious Clown, and not just because the garish restaurant-the word "garish" here means "filled with balloons, neon lights, and obnoxious waiters"-was filled with balloons, neon lights, and obnoxious waiters. The Baudelaires knew that they had invented just a little bit of time for themselves, and they had to use every second of it. Chapter EightWhen someone's tongue swells up due to an allergic reaction, it is often difficult to understand what they are saying. "Bluh bluh bluh bluh bluh," Klaus said, as the three children got out of the taxi and headed toward the peeling white door of Aunt Josephine's house. "I don't understand what you're saying," Violet said, scratching at a hive on her neck that was the exact shape of the state of Minnesota. "Bluh bluh bluh bluh bluh," Klaus repeated, or perhaps he was saying something else; I haven't the faintest idea. "Never mind, never mind," Violet said, opening the door and ushering her siblings inside. "Now you have the time that you need to figure out whatever it is that you're figuring out." "Bluh bluh bluh," Klaus bluhed. "I still can't understand you," Violet said. She took Sunny's coat off, and then her own, and dropped them both on the floor. Normally, of course, one should hang up one's coat on a hook or in a closet, but itchy hives are very irritating and tend to make one abandon such matters. "I'm going to assume, Klaus, that you said something in agreement. Now, unless you need us to help you, I'm going to give Sunny and myself a baking soda bath to help our hives." "Bluh!" Sunny shrieked. She meant to shriek "Gans!" which meant something along the lines of "Good, because my hives are driving me crazy!" "Bluh," Klaus said, nodding vigorously, and he began hurrying down the hallway. Klaus had not taken off his coat, but it wasn't because of his own irritating allergic condition. It was because he was going someplace cold. When Klaus opened the door of the library, he was surprised at how much had changed. The wind from the approaching hurricane had blown away the last of the window, and the rain had soaked some of Aunt Josephine's comfortable chairs, leaving dark, spreading stains. A few books had fallen from their shelves and blown over to the window, where water had swollen them. There are few sights sadder than a ruined book, but Klaus had no time to be sad. He knew Captain Sham would come and retrieve the Baudelaires as soon as he could, so he had to get right to work. First he took Aunt Josephine's note out of his pocket and placed it on the table, weighing it down with books so it wouldn't blow away in the wind. Then he crossed quickly to the shelves and began to scan the spines of the books, looking for titles. He chose three: Basic Rules of Grammar and Punctuation, Handbook for Advanced Apostrophe Use, and The Correct Spelling of Every English Word That Ever, Ever Existed. Each of the books was as thick as a watermelon, and Klaus staggered under the weight of carrying all three. With a loud thump he dropped them on the table. "Bluh bluh bluh, bluh bluh bluh bluh," he mumbled to himself, and found a pen and got to work. A library is normally a very good place to work in the afternoon, but not if its window has been smashed and there is a hurricane approaching. The wind blew colder and colder, and it rained harder and harder, and the room became more and more unpleasant. But Klaus took no notice of this. He opened all of the books and took copious-the word "copious" here means "lots of-notes, stopping every so often to draw a circle around some part of what Aunt Josephine had written. It began to thunder outside, and with each roll of thunder the entire house shook, but Klaus kept flipping pages and writing things down. Then, as lightning began to flash outside, he stopped, and stared at the note for a long time, frowning intently. Finally, he wrote two words at the bottom of Aunt Josephine's note, concentrating so hard as he did so that when Violet and Sunny entered the library and called out his name he nearly jumped out of his chair. "Bluh surprised bluh!" he shrieked, his heart pounding and his tongue a bit less swollen. "I'm sorry," Violet said. "I didn't mean to surprise you." "Bluh bluh take a baking soda bluh?" he asked. "No," Violet replied. "We couldn't take a baking soda bath. Aunt Josephine doesn't have any baking soda, because she never turns on the oven to bake. We just took a regular bath. But that doesn't matter, Klaus. What have you been doing, in this freezing room? Why have you drawn circles all over Aunt Josephine's note?" "Bluhdying grammar," he replied, gesturing to the books. "Bluh?" Sunny shrieked, which probably meant "gluh?" which meant something along the lines of "Why are you wasting valuable time studying grammar?" "Bluhcause," Klaus explained impatiently, "I think bluh Josephine left us a message in bluh note." "She was miserable, and she threw herself out the window," Violet said, shivering in the wind. "What other message could there be?" "There are too many grammatical mistakes in the bluh," Klaus said. "Aunt Josephine loved grammar, and she'd never make that many mistakes unless she had a bluh reason. So that's what I've been doing bluh-counting up the grammatical mistakes." "Bluh," Sunny said, which meant something along the lines of "Please continue, Klaus." Klaus wiped a few raindrops off his glasses and looked down at his notes. "Well, we already know that bluh first sentence uses the wrong 'its.' I think that was to get our attention. But look at the second bluhtence. 'My heart is as cold as Ike and I find life inbearable.'" "But the correct word is un bearable," Violet said. "You told us that already." "Bluh I think there's more," Klaus said. '"My heart is as cold as Ike' doesn't sound right to me. Remember, Aunt Josephine told us bluh liked to think of her husband someplace very hot." "That's true," Violet said, remembering. "She said it right here in this very room. She said Ike liked the sunshine and so she imagined him someplace sunny." "So I think Aunt Bluhsephine meant 'cold as ice"' Klaus said. "Okay, so we have ice and un bearable. So far this doesn't mean anything to me," Violet said. "Me neither," Klaus said. "But look at bluh next part. 'I know your children may not understand the sad life of a dowadger.' We don't have any children." "That's true," Violet said. "I'm not planning to have children until I am considerably older." "So why would Aunt Josephine say 'your children'? I think she meant 'you children.' And I looked up 'dowadger' in The Correct Spelling of Every English Word That Ever, Ever Existed.'" "Why?" Violet asked. "You already know it's a fancy word for widow." "It is a bluhncy word for widow," Klaus replied, "but it's spelled D-O-W-A-G-E-R. Aunt Josephine added an extra D." "Cold as ice" Violet said, counting on her fingers, "un bearable, you children, and an extra D in dowager. That's not much of a message, Klaus." "Let me finish," Klaus said. "I discovered even more grammbluhtical mistakes. When she wrote, 'or what would have leaded me to this desperate akt,' she meant 'what would have led me,' and the word 'act,' of course, is spelled with a C." "Coik!" Sunny shrieked, which meant "Thinking about all this is making me dizzy!" "Me too, Sunny," Violet said, lifting her sister up so she could sit on the table. "But let him finish." "There are just bluh more," Klaus said, holding up two fingers. "One, she calls Captain Sham 'a kind and honorable men,' when she should have said 'a kind and honorable man.' And in the last sentence, Aunt Josephine wrote 'Please think of me kindly even though I'd done this terrible thing,' but according to the Handbook for Advanced Apostrophe Use, she should have written 'even though I've done this terrible thing.'" "But so what?" Violet asked. "What do all these mistakes mean?" Klaus smiled, and showed his sisters the two words he had written on the bottom of the note. "Curdled Cave," he read out loud. "Curdled veek?' Sunny asked, which meant "Curdled what?" "Curdled Cave," Klaus repeated. "If you take all the letters involved in the grammatical mistakes, that's what it spells. Look: C for ice instead of Ike. U for unbearable instead of inbearable. The extra R in your children instead of you children, and the extra D in dowager. L-E-D for led instead of leaded. C for act instead of akt. A for man instead of men. And V-E for I've instead of I'd. That spells CURDLED CAVE. Don't you see? Aunt Josephine knew she was making grammatical errors, and she knew we'd spot them. She was leaving us a message, and the message is Curdled-" A great gust of wind interrupted Klaus as it came through the shattered window and shook the library as if it were maracas, a word which describes rattling percussion instruments used in Latin American music. Everything rattled wildly around the library as the wind flew through it. Chairs and footstools flipped over and fell to the floor with their legs in the air. The bookshelves rattled so hard that some of the heaviest books in Aunt Josephine's collection spun off into puddles of rainwater on the floor. And the Baudelaire orphans were jerked violently to the ground as a streak of lightning flashed across the darkening sky. "Let's get out of here!" Violet shouted over the noise of the thunder, and grabbed her siblings by the hand. The wind was blowing so hard that the Baudelaires felt as if they were climbing an enormous hill instead of walking to the door of the library. The orphans were quite out of breath by the time they shut the library door behind them and stood shivering in the hallway. "Poor Aunt Josephine," Violet said. "Her library is wrecked." "But I need to go back in there," Klaus said, holding up the note. "We just found out what Aunt Josephine means by Curdled Cave, and we need a library to find out more." "Not that library," Violet pointed out. "All that library had were books on grammar. We need her books on Lake Lachrymose." "Why?" Klaus asked. "Because I'll bet you anything that's where Curdled Cave is," Violet said, "in Lake Lachrymose. Remember she said she knew every island in its waters and every cave on its shore? I bet Curdled Cave is one of those caves." "But why would her secret message be about some cave?" Klaus asked. "You've been so busy figuring out the message," Violet said, "that you don't understand what it means. Aunt Josephine isn't dead. She just wants people to think she's dead. But she wanted to tell us that she was hiding. We have to find her books on Lake Lachrymose and find out where Curdled Cave is." "But first we have to know where the books are," Klaus said. "She told us she hid them away, remember?" Sunny shrieked something in agreement, but her siblings couldn't hear her over a burst of thunder. "Let's see," Violet said. "Where would you hide something if you didn't want to look at it?" The Baudelaire orphans were quiet as they thought of places they had hidden things they did not want to look at, back when they had lived with their parents in the Baudelaire home. Violet thought of an automatic harmonica she had invented that had made such horrible noises that she had hidden it so she didn't have to think of her failure. Klaus thought of a book on the Franco-Prussian War that was so difficult that he had hidden it so as not to be reminded that he wasn't old enough to read it. And Sunny thought of a piece of stone that was too hard for even her sharpest tooth, and how she had hidden it so her jaw would no longer ache from her many attempts at conquering it. And all three Baudelaire orphans thought of the hiding place they had chosen. "Underneath the bed," Violet said. "Underneath the bed," Klaus agreed. "Seeka yit," Sunny agreed, and without another word the three children ran down the hallway to Aunt Josephine's room. Normally it is not polite to go into somebody's room without knocking, but you can make an exception if the person is dead, or pretending to be dead, and the Baudelaires went right inside. Aunt Josephine's room was similar to the orphans', with a navy-blue bedspread on the bed and a pile of tin cans in the corner. There was a small window looking out onto the rain-soaked hill, and a pile of new grammar books by the side of the bed that Aunt Josephine had not started reading, and, I'm sad to say, would never read. But the only part of the room that interested the children was underneath the bed, and the three of them knelt down to look there. Aunt Josephine, apparently, had plenty of things she did not want to look at anymore. Underneath the bed there were pots and pans, which she didn't want to look at because they reminded her of the stove. There were ugly socks somebody had given her as a gift that were too ugly for human eyes. And the Baudelaires were sad to see a framed photograph of a kind-looking man with a handful of crackers in one hand and his lips pursed as if he were whistling. It was Ike, and the Baudelaires knew that she had placed his photograph there because she was too sad to look at it. But behind one of the biggest pots was a stack of books, and the orphans immediately reached for it. "The Tides of Lake Lachrymose," Violet said, reading the title of the top book. "That won't help." "The Bottom of Lake Lachrymose," Klaus said, reading the next one. "That's not useful." "Lachrymose Trout," Violet read. "The History of the Damocles Dock Region, " Klaus read. "Ivan Lachrymose -Lake Explorer," Violet read. "How Water Is Made," Klaus read. "A Lachrymose Atlas," Violet said. "Atlas? That's perfect!" Klaus cried. "An atlas is a book of maps!" There was a flash of lightning outside the window, and it began to rain harder, making a sound on the roof like somebody was dropping marbles on it. Without another word the Baudelaires opened the atlas and began flipping pages. They saw map after map of the lake, but they couldn't find Curdled Cave. "This book is four hundred seventy-eight pages long," Klaus exclaimed, looking at the last page of the atlas. "It'll take forever to find Curdled Cave." "We don't have forever," Violet said. "Captain Sham is probably on his way here now. Use the index in the back. Look under 'Curdled.'" Klaus flipped to the index, which I'm sure you know is an alphabetical list of each thing a book contains and what page it's on. Klaus ran his finger down the list of the C words, muttering out loud to himself. "Carp Cove, Chartreuse Island, Cloudy Cliffs, Condiment Bay, Curdled Cave-here it is! Curdled Cave, page one hundred four." Quickly Klaus flipped to the correct page and looked at the detailed map. "Curdled Cave, Curdled Cave, where is it?" "There it is!" Violet pointed a finger at the tiny spot on the map marked Curdled Cave. "Directly across from Damocles Dock and just west of the Lavender Lighthouse. Let's go." "Go?" Klaus said. "How will we get across the lake?" "The Fickle Ferry will take us," Violet said, pointing at a dotted line on the map. "Look, the ferry goes right to the Lavender Lighthouse, and we can walk from there." "We're going to walk to Damocles Dock, in all this rain?" Klaus asked. "We don't have any choice," Violet answered. "We have to prove that Aunt Josephine is still alive, or else Captain Sham gets us." "I just hope she is still-" Klaus started to say, but he stopped himself and pointed out the window. "Look!" Violet and Sunny looked. The window in Aunt Josephine's bedroom looked out onto the hill, and the orphans could see one of the spidery metal stilts that kept Aunt Josephine's house from falling into the lake. But they could also see that this stilt had been badly damaged by the howling storm. There was a large black burn mark, undoubtedly from lightning, and the wind had bent the stilt into an uneasy curve. As the storm raged around them, the orphans watched the stilt struggle to stay attached. "Tafca!" Sunny shrieked, which meant "We have to get out of here right now!" "Sunny's right," Violet said. "Grab the atlas and let's go." Klaus grabbed A Lachrymose Atlas, not wanting to think what would be happening if they were still leafing through the book and had not looked up at the window. As the youngsters stood up, the wind rose to a feverish pitch, a phrase which here means "it shook the house and sent all three orphans toppling to the floor." Violet fell against one of the bedposts and banged her knee. Klaus fell against the cold radiator and banged his foot. And Sunny fell into the pile of tin cans and banged everything. The whole room seemed to lurch slightly to one side as the orphans staggered back to their feet. "Come on!" Violet screamed, and grabbed Sunny. The orphans scurried out to the hallway and toward the front door. A piece of the ceiling had come off, and rainwater was steadily pouring onto the carpet, splattering the orphans as they ran underneath it. The house gave another lurch, and the children toppled to the floor again. Aunt Josephine's house was starting to slip off the hill. "Come on!" Violet screamed again, and the orphans stumbled up the tilted hallway to the door, slipping in puddles and on their own frightened feet. Klaus was the first to reach the front door, and yanked it open as the house gave another lurch, followed by a horrible, horrible crunching sound. "Come on!" Violet screamed again, and the Baudelaires crawled out of the door and onto the hill, huddling together in the freezing rain. They were cold. They were frightened. But they had escaped. I have seen many amazing things in my long and troubled life history. I have seen a series of corridors built entirely out of human skulls. I have seen a volcano erupt and send a wall of lava crawling toward a small village. I have seen a woman I loved picked up by an enormous eagle and flown to its high mountain nest. But I still cannot imagine what it was like to watch Aunt Josephine's house topple into Lake Lachrymose. My own research tells me that the children watched in mute amazement as the peeling white door slammed shut and began to crumple, as you might crumple a piece of paper into a ball. I have been told that the children hugged each other even more tightly as they heard the rough and earsplitting noise of their home breaking loose from the side of the hill. But I cannot tell you how it felt to watch the whole building fall down, down, down, and hit the dark and stormy waters of the lake below. Chapter NineThe United States Postal Service has a motto. The motto is: "Neither rain nor sleet nor driving snow shall halt the delivery of the mails." All this means is that even when the weather is nasty and your mailperson wants to stay inside and enjoy a cup of cocoa, he or she has to bundle up and go outside and deliver your mail anyway. The United States Postal Service does not think that icy storms should interfere with its duties. The Baudelaire orphans were distressed to learn that the Fickle Ferry had no such policy. Violet, Klaus, and Sunny had made their way down the hill with much difficulty. The storm was rising, and the children could tell that the wind and the rain wanted nothing more than to grab them and throw them into the raging waters of Lake Lachrymose. Violet and Sunny hadn't had the time to grab their coats as they escaped the house, so all three children took turns wearing Klaus's coat as they stumbled along the flooding road. Once or twice a car drove by, and the Baudelaires had to scurry into the muddy bushes and hide, in case Captain Sham was coming to retrieve them. When they finally reached Damocles Dock, their teeth were chattering and their feet were so cold they could scarcely feel their toes, and the sight of the CLOSED sign in the window of the Fickle Ferry ticket booth was just about more than they could stand. "It's closed" Klaus cried, his voice rising with despair and in order to be heard over Hurricane Herman. "How will we get to Curdled Cave now?" "We'll have to wait until it opens," Violet replied. "But it won't open until the storm is past," Klaus pointed out, "and by then Captain Sham will find us and take us far away. We have to get to Aunt Josephine as soon as possible." "I don't know how we can," Violet said, shivering. "The atlas says that the cave is all the way across the lake, and we can't swim all that way in this weather." "Entro!" Sunny shrieked, which meant something along the lines of "And we don't have enough time to walk around the lake, either." "There must be other boats on this lake," Klaus said, "besides the ferry. Motorboats, or fishing boats, or-" He trailed off, and his eyes met those of his sisters. All three orphans were thinking the same thing. "Or sailboats" Violet finished for him. "Captain Sham's Sailboat Rentals. He said it was right on Damocles Dock." The Baudelaires stood under the awning of the ticket booth and looked down at the far end of the deserted dock, where they could see a metal gate that was very tall and had glistening spikes on the top of it. Hanging over the metal gate was a sign with some words they couldn't read, and next to the sign there was a small shack, scarcely visible in the rain, with a flickering light in the window. The children looked at it with dread in their hearts. Walking into Captain Sham's Sailboat Rentals in order to find Aunt Josephine would feel like walking into a lion's den in order to escape from a lion. "We can't go there," Klaus said. "We have to," Violet said. "We know Captain Sham isn't there, because he's either on his way to Aunt Josephine's house or still at the Anxious Clown." "But whoever is there," Klaus said, pointing to the flickering light, "won't let us rent a sailboat." "They won't know we're the Baudelaires," Violet replied. "We'll tell whoever it is that we're the Jones children and that we want to go for a sail." "In the middle of a hurricane?" Klaus replied. "They won't believe that." "They'll have to," Violet said resolutely, a word which here means "as if she believed it, even though she wasn't so sure," and she led her siblings toward the shack. Klaus clasped the atlas close to his chest, and Sunny, whose turn it was for Klaus's coat, clutched it around herself, and soon the Baudelaires were shivering underneath the sign that read: CAPTAIN SHAM'S SAILBOAT RENTALS-EVERY BOAT HAS IT'S OWN SAIL. But the tall metal gate was locked up tight, and the Baudelaires paused there, anxious about going inside the shack. "Let's take a look," Klaus whispered, pointing to a window, but it was too high for him or Sunny to use. Standing on tiptoe, Violet peered into the window of the shack and with one glance she knew there was no way they could rent a sailboat. The shack was very small, with only room for a small desk and a single lightbulb, which was giving off the flickering light. But at the desk, asleep in a chair, was a person so massive that it looked like an enormous blob was in the shack, snoring away with a bottle of beer in one hand and a ring of keys in the other. As the person snored, the bottle shook, the keys jangled, and the door of the shack creaked open an inch or two, but although those noises were quite spooky, they weren't what frightened Violet. What frightened Violet was that you couldn't tell if this person was a man or a woman. There aren't very many people like that in the world, and Violet knew which one this was. Perhaps you have forgotten about Count Olaf's evil comrades, but the Baudelaires had seen them in the flesh-lots of flesh, in this comrade's case-and remembered all of them in gruesome detail. These people were rude, and they were sneaky, and they did whatever Count Olaf-or in this case, Captain Sham-told them to do, and the orphans never knew when they would turn up. And now, one had turned up right there in the shack, dangerous, treacherous, and snoring. Violet's face must have shown her disappointment, because as soon as she took a look Klaus asked, "What's wrong? I mean, besides Hurricane Herman, and Aunt Josephine faking her own death, and Captain Sham coming after us and everything." "One of Count Olaf's comrades is in the shack," Violet said. "Which one?" Klaus asked. "The one who looks like neither a man nor a woman," Violet replied. Klaus shuddered. "That's the scariest one." "I disagree," Violet said. "I think the bald one is scariest." "Vass!" Sunny whispered, which probably meant "Let's discuss this at another time." "Did he or she see you?" Klaus asked. "No," Violet said. "He or she is asleep. But he or she is holding a ring of keys. We'll need them, I bet, to unlock the gate and get a sailboat." "You mean we're going to steal a sailboat?" Klaus asked. "We have no choice," Violet said. Stealing, of course, is a crime, and a very impolite thing to do. But like most impolite things, it is excusable under certain circumstances. Stealing is not excusable if, for instance, you are in a museum and you decide that a certain painting would look better in your house, and you simply grab the painting and take it there. But if you were very, very hungry, and you had no way of obtaining money, it might be excusable to grab the painting, take it to your house, and eat it. "We have to get to Curdled Cave as quickly as possible," Violet continued, "and the only way we can do it is to steal a sailboat." "I know that," Klaus said, "but how are we going to get the keys?" "I don't know," Violet admitted. "The door of the shack is creaky, and I'm afraid if we open it any wider we'll wake him or her up." "You could crawl through the window," Klaus said, "by standing on my shoulders. Sunny could keep watch." "Where is Sunny?" Violet asked nervously. Violet and Klaus looked down at the ground and saw Klaus's coat sitting alone in a little heap. They looked down the dock but only saw the Fickle Ferry ticket booth and the foamy waters of the lake, darkening in the gloom of the late afternoon. "She's gone!" Klaus cried, but Violet put a finger to her lips and stood on tiptoe to look in the window again. Sunny was crawling through the open door of the shack, flattening her little body enough so as not to open the door any wider. "She's inside," Violet murmured. "In the shack?" Klaus said in a horrified gasp. "Oh no. We have to stop her." "She's crawling very slowly toward that person," Violet said, afraid even to blink. "We promised our parents we'd take care of her," Klaus said. "We can't let her do this." "She's reaching toward the key ring," Violet said breathlessly. "She's gently prying it loose from the person's hand." "Don't tell me any more," Klaus said, as a bolt of lightning streaked across the sky. "No, do tell me. What is happening?" "She has the keys," Violet said. "She's putting them in her mouth to hold them. She's crawling back toward the door. She's flattening herself and crawling through." "She's made it," Klaus said in amazement. Sunny came crawling triumphantly toward the orphans, the keys in her mouth. "Violet, she made it," Klaus said, giving Sunny a hug as a huge boom! of thunder echoed across the sky. Violet smiled down at Sunny, but stopped smiling when she looked back into the shack. The thunder had awoken Count Olaf's comrade, and Violet watched in dismay as the person looked at its empty hand where the key ring had been, and then down on the floor where Sunny had left little crawl-prints of rainwater, and then up to the window and right into Violet's eyes. "She's awake!" Violet shrieked. "He's awake! It's awake! Hurry, Klaus, open the gate and I'll try to distract it." Without another word, Klaus took the key ring from Sunny's mouth and hurried to the tall metal gate. There were three keys on the ring- a skinny one, a thick one, and one with teeth as jagged as the glistening spikes hanging over the children. He put the atlas down on the ground and began to try the skinny key in the lock, just as Count Olaf's comrade came lumbering out of the shack. Her heart in her throat, Violet stood in front of the creature and gave it a fake smile. "Good afternoon," she said, not knowing whether to add "sir" or "madam." "I seem to have gotten lost on this dock. Could you tell me the way to the Fickle Ferry?" Count Olaf's comrade did not answer, but kept shuffling toward the orphans. The skinny key fit into the lock but didn't budge, and Klaus tried the thick one. "I'm sorry," Violet said, "I didn't hear you. Could you tell me-" Without a word the mountainous person grabbed Violet by the hair, and with one swing of its arm lifted her up over its smelly shoulder the way you might carry a backpack. Klaus couldn't get the thick key to fit in the lock and tried the jagged one, just as the person scooped up Sunny with its other hand and held her up, the way you might hold an ice cream cone. "Klaus!" Violet screamed. "Klaus!" The jagged key wouldn't fit in the lock, either. Klaus, in frustration, shook and shook the metal gate. Violet was kicking the creature from behind, and Sunny was biting its wrist, but the person was so Brobdingnagian-a word which here means "unbelievably husky"-that the children were causing it minimal pain, a phrase which here means "no pain at all." Count Olaf's comrade lumbered toward Klaus, holding the other two orphans in its grasp. In desperation, Klaus tried the skinny key again in the lock, and to his surprise and relief it turned and the tall metal gate swung open. Just a few feet away were six sailboats tied to the end of the dock with thick rope-sailboats that could take them to Aunt Josephine. But Klaus was too late. He felt something grab the back of his shirt, and he was lifted up in the air. Something slimy began running down his back, and Klaus realized with horror that the person was holding him in his or her mouth. "Put me down!" Klaus screamed. "Put me down!" "Put me down!" Violet yelled. "Put me down!" "Poda rish!" Sunny shrieked. "Poda rish!" But the lumbering creature had no concern for the wishes of the Baudelaire orphans. With great sloppy steps it turned itself around and began to carry the youngsters back toward the shack. The children heard the gloppy sound of its chubby feet sloshing through the rain, gumsh, gumsh, gumsh, gumsh. But then, instead of a gumsh, there was a skittle-wat as the person stepped on Aunt Josephine's atlas, which slipped from under its feet. Count Olaf's comrade waved its arms to keep its balance, dropping Violet and Sunny, and then fell to the ground, opening its mouth in surprise and dropping Klaus. The orphans, being in reasonably good physical shape, got to their feet much more quickly than this despicable creature, and ran through the open gate to the nearest sailboat. The creature struggled to right itself and chase them, but Sunny had already bitten the rope that tied the boat to the dock. By the time the creature reached the spiky metal gate, the orphans were already on the stormy waters of Lake Lachrymose. In the dim light of the late afternoon, Klaus wiped the grime of the creature's foot off the cover of the atlas, and began to read it. Aunt Josephine's book of maps had saved them once, in showing them the location of Curdled Cave, and now it had saved them again. Chapter TenThe good people who are publishing this book have a concern that they have expressed to me. The concern is that readers like yourself will read my history of the Baudelaire orphans and attempt to imitate some of the things they do. So at this point in the story, in order to mollify the publishers-the word "mollify" here means "get them to stop tearing their hair out in worry"-please allow me to give you a piece of advice, even though I don't know anything about you. The piece of advice is as follows: If you ever need to get to Curdled Cave in a hurry, do not, under any circumstances, steal a boat and attempt to sail across Lake Lachrymose during a hurricane, because it is very dangerous and the chances of your survival are practically zero. You should especially not do this if, like the Baudelaire orphans, you have only a vague idea of how to work a sailboat. Count Olaf's comrade, standing at the dock and waving a chubby fist in the air, grew smaller and smaller as the wind carried the sailboat away from Damocles Dock. As Hurricane Herman raged over them, Violet, Klaus, and Sunny examined the sailboat they had just stolen. It was fairly small, with wooden seats and bright orange life jackets for five people. On top of the mast, which is a word meaning "the tall wooden post found in the middle of boats," was a grimy white sail controlled by a series of ropes, and on the floor was a pair of wooden oars in case there was no wind. In the back, there was a sort of wooden lever with a handle for moving it this way and that, and under one of the seats was a shiny metal bucket for bailing out any water in case of a leak. There was also a long pole with a fishing net at the end of it, a small fishing rod with a sharp hook and a rusty spying glass, which is a sort of telescope used for navigating. The three siblings struggled into their life vests as the stormy waves of Lake Lachrymose took them farther and farther away from the shore. "I read a book about working a sailboat," Klaus shouted over the noise of the hurricane. "We have to use the sail to catch the wind. Then it will push us where we want to go." "And this lever is called a tiller," Violet shouted. "I remember it from studying some naval blueprints. The tiller controls the rudder, which is below the water, steering the ship. Sunny, sit in back and work the tiller. Klaus, hold the atlas so we can tell where we're going, and I'll try to work the sail. I think if I pull on this rope, I can control the sail." Klaus turned the damp pages of the atlas to page 104. "That way," he called, pointing to the right. "The sun is setting over there, so that must be west." Sunny scurried to the back of the sailboat and put her tiny hands on the tiller just as a wave hit the boat and sprayed her with foam. "Karg tern!" she called, which meant something along the lines of "I'm going to move the tiller this way, in order to steer the boat according to Klaus's recommendation." The rain whipped around them, and the wind howled, and a small wave splashed over the side, but to the orphans' amazement, the sailboat moved in the exact direction they wanted it to go. If you had come across the three Baudelaires at this moment, you would have thought their lives were filled with joy and happiness, because even though they were exhausted, damp, and in very great danger, they began to laugh in their triumph. They were so relieved that something had finally gone right that they laughed as if they were at the circus instead of in the middle of a lake, in the middle of a hurricane, in the middle of trouble. As the storm wore itself out splashing waves over the sailboat and flashing lightning over their heads, the Baudelaires sailed the tiny boat across the vast and dark lake. Violet pulled ropes this way and that to catch the wind, which kept changing direction as wind tends to do. Klaus kept a close eye on the atlas and made sure they weren't heading off course to the Wicked Whirlpool or the Rancorous Rocks. And Sunny kept the boat level by turning the tiller whenever Violet signaled. And just when the evening turned to night, and it was too dark to read the atlas, the Baudelaires saw a blinking light of pale purple. The orphans had always thought lavender was a rather sickly color, but for the first time in their lives they were glad to see it. It meant that the sailboat was approaching the Lavender Lighthouse, and soon they'd be at Curdled Cave. The storm finally broke-the word "broke" here means "ended," rather than "shattered" or "lost all its money"-and the clouds parted to reveal an almost-full moon. The children shivered in their soaking clothes and stared out at the calming waves of the lake, watching the swirls of its inky depths. "Lake Lachrymose is actually very pretty," Klaus said thoughtfully. "I never noticed it before." "Cind," Sunny agreed, adjusting the tiller slightly. "I guess we never noticed it because of Aunt Josephine," Violet said. "We got used to looking at the lake through her eyes." She picked up the spying glass and squinted into it, and she was just able to see the shore. "I think I can see the lighthouse over there. There's a dark hole in the cliff right next to it. It must be the mouth of Curdled Cave." Sure enough, as the sailboat drew closer and closer, the children could just make out the Lavender Lighthouse and the mouth of the nearby cave, but when they looked into its depths, they could see no sign of Aunt Josephine, or of anything else for that matter. Rocks began to scrape the bottom of the boat, which meant they were in very shallow water, and Violet jumped out to drag the sailboat onto the craggy shore. Klaus and Sunny stepped out of the boat and took off their life jackets. Then they stood at the mouth of Curdled Cave and paused nervously. In front of the cave there was a sign saying it was for sale, and the orphans could not imagine who would want to buy such a phantasmagorical-the word "phantasmagori-cal" here means "all the creepy, scary words you can think of put together"-place. The mouth of the cave had jagged rocks all over it like teeth in the mouth of a shark. Just beyond the entrance the youngsters could see strange white rock formations, all melted and twisted together so they looked like moldy milk. The floor of the cave was as pale and dusty as if it were made of chalk. But it was not these sights that made the children pause. It was the sound coming out of the cave. It was a high-pitched, wavering wail, a hopeless and lost sound, as strange and as eerie as Curdled Cave itself. "What is that sound?" Violet asked nervously. "Just the wind, probably," Klaus replied. "I read somewhere that when wind passes through small spaces, like caves, it can make weird noises. It's nothing to be afraid of." The orphans did not move. The sound did not stop. "I'm afraid of it, anyway," Violet said. "Me too," Klaus said. "Geni," Sunny said, and began to crawl into the mouth of the cave. She probably meant something along the lines of "We didn't sail a stolen sailboat across Lake Lachrymose in the middle of Hurricane Herman just to stand nervously at the mouth of a cave," and her siblings had to agree with her and follow her inside. The wailing was louder as it echoed off the walls and rock formations, and the Baudelaires could tell it wasn't the wind. It was Aunt Josephine, sitting in a corner of the cave and sobbing with her head in her hands. She was crying so hard that she hadn't even noticed the Baudelaires come into the cave. "Aunt Josephine," Klaus said hesitantly, "we're here." Aunt Josephine looked up, and the children could see that her face was wet from tears and chalky from the cave. "You figured it out," she said, wiping her eyes and standing up. "I knew you could figure it out," she said, and took each of the Baudelaires in her arms. She looked at Violet, and then at Klaus, and then at Sunny, and the orphans looked at her and found themselves with tears in their own eyes as they greeted their guardian. It was as if they had not quite believed that Aunt Josephine's death was fake until they had seen her alive with their own eyes. "I knew you were clever children," Aunt Josephine said. "I knew you would read my message." "Klaus really did it," Violet said. "But Violet knew how to work the sailboat," Klaus said. "Without Violet we never would have arrived here." "And Sunny stole the keys," Violet said, "and worked the tiller." "Well, I'm glad you all made it here," Aunt Josephine said. "Let me just catch my breath and I'll help you bring in your things." The children looked at one another. "What things?" Violet asked. "Why, your luggage of course," Aunt Josephine replied. "And I hope you brought some food, because the supplies I brought are almost gone." "We didn't bring any food," Klaus said. "No food?" Aunt Josephine said. "How in the world are you going to live with me in this cave if you didn't bring any food?" "We didn't come here to live with you," Violet said. Aunt Josephine's hands flew to her head and she rearranged her bun nervously. "Then why are you here?" she asked. "Stim!" Sunny shrieked, which meant "Because we were worried about you!" "'Stim' is not a sentence, Sunny," Aunt Josephine said sternly. "Perhaps one of your older siblings could explain in correct English why you're here." "Because Captain Sham almost had us in his clutches!" Violet cried. "Everyone thought you were dead, and you wrote in your will and testament that we should be placed in the care of Captain Sham." "But he forced me to do that," Aunt Josephine whined. "That night, when he called me on the phone, he told me he was really Count Olaf. He said I had to write out a will saying you children would be left in his care. He said if I didn't write what he said, he would drown me in the lake. I was so frightened that I agreed immediately." "Why didn't you call the police?" Violet asked. "Why didn't you call Mr. Poe? Why didn't you call somebody who could have helped?" "You know why," Aunt Josephine said crossly. "I'm afraid of using the phone. Why, I was just getting used to answering it. I'm nowhere near ready to use the numbered buttons. But in any case, I didn't need to call anybody. I threw a footstool through the window and then sneaked out of the house. I left you the note so that you would know I wasn't really dead, but I hid my message so that Captain Sham wouldn't know I had escaped from him." "Why didn't you take us with you? Why did you leave us all alone by ourselves? Why didn't you protect us from Captain Sham?" Klaus asked. "It is not grammatically correct," Aunt Josephine said, "to say 'leave us all alone by ourselves.' You can say 'leave us all alone,' or 'leave us by ourselves,' but not both. Do you understand?" The Baudelaires looked at one another in sadness and anger. They understood. They understood that Aunt Josephine was more concerned with grammatical mistakes than with saving the lives of the three children. They understood that she was so wrapped up in her own fears that she had not given a thought to what might have happened to them. They understood that Aunt Josephine had been a terrible guardian, in leaving the children all by themselves in great danger. They understood and they wished more than ever that their parents, who never would have run away and left them alone, had not been killed in that terrible fire which had begun all the misfortune in the Baudelaire lives. "Well, enough grammar lessons for today," Aunt Josephine said. "I'm happy to see you, and you are welcome to share this cave with me. I don't think Captain Sham will ever find us here." "We're not staying here'' Violet said impatiently. "We're sailing back to town, and we're taking you with us." "No way, Jose," Aunt Josephine said, using an expression which means "No way" and has nothing to do with Jose, whoever he is. "I'm too frightened of Captain Sham to face him. After all he's done to you I would think that you would be frightened of him, too." "We are frightened of him," Klaus said, "but if we prove that he's really Count Olaf he will go to jail. You are the proof. If you tell Mr. Poe what happened, then Count Olaf will be locked away and we will be safe." "You can tell him, if you want to," Aunt Josephine said. "I'm staying here." "He won't believe us unless you come with us and prove that you're alive," Violet said. "No, no, no," Aunt Josephine said. "I'm too afraid." Violet took a deep breath and faced her frightened guardian. "We're all afraid," she said firmly. "We were afraid when we met Captain Sham in the grocery store. We were afraid when we thought that you had jumped out the window. We were afraid to give ourselves allergic reactions, and we were afraid to steal a sailboat and we were afraid to make our way across this lake in the middle of a hurricane. But that didn't stop us." Aunt Josephine's eyes filled up with tears. "I can't help it that you're braver than I," she said. "I'm not sailing across that lake. I'm not making any phone calls. I'm going to stay right here for the rest of my life, and nothing you can say will change my mind." Klaus stepped forward and played his trump card, a phrase which means "said something very convincing, which he had saved for the end of the argument." "Curdled Cave," he said, "is for sale." "So what?" Aunt Josephine said. "That means," Klaus said, "that before long certain people will come to look at it. And some of those people"-he paused here dramatically-"will be realtors." Aunt Josephine's mouth hung open, and the orphans watched her pale throat swallow in fear. "Okay," she said finally, looking around the cave anxiously as if a realtor were already hiding in the shadows. "I'll go." Chapter Eleven"Oh no," Aunt Josephine said. The children paid no attention. The worst of Hurricane Herman was over, and as the Baude-laires sailed across the dark lake there seemed to be very little danger. Violet moved the sail around with ease now that the wind was calm. Klaus looked back at the lavender light of the lighthouse and confidently guided the way back to Damocles Dock. And Sunny moved the tiller as if she had been a tiller-mover all her life. Only Aunt Josephine was scared. She was wearing two life jackets instead of one, and every few seconds she cried "Oh no," even though nothing frightening was happening. "Oh no," Aunt Josephine said, "and I mean it this time." "What's wrong, Aunt Josephine?" Violet said tiredly. The sailboat had reached the approximate middle of the lake. The water was still fairly calm, and the lighthouse still glowed, a pinpoint of pale purple light. There seemed to be no cause for alarm. "We're about to enter the territory of the Lachrymose Leeches," Aunt Josephine said. "I'm sure we'll pass through safely," Klaus said, peering through the spying glass to see if Damocles Dock was visible yet. "You told us that the leeches were harmless and only preyed on small fish." "Unless you've eaten recently," Aunt Josephine said. "But it's been hours since we've eaten," Violet said soothingly. "The last thing we ate were peppermints at the Anxious Clown. That was in the afternoon, and now it's the middle of the night." Aunt Josephine looked down, and moved away from the side of the boat. "But I ate a banana," she whispered, "just before you arrived." "Oh no," Violet said. Sunny stopped moving the tiller and looked worriedly into the water. "I'm sure there's nothing to worry about," Klaus said. "Leeches are very small animals. If we were in the water, we might have reason to fear, but I don't think they'd attack a sailboat. Plus, Hurricane Herman may have frightened them away from their territory. I bet the Lachrymose Leeches won't even show up." Klaus thought he was done speaking for the moment, but in the moment that followed he added one more sentence. The sentence was "Speak of the Devil," and it is an expression that you use when you are talking about something only to have it occur. For instance, if you were at a picnic and said, "I hope it doesn't snow," and at that very minute a blizzard began, you could say, "Speak of the Devil" before gathering up your blanket and potato salad and driving away to a good restaurant. But in the case of the Baudelaire orphans, I'm sure you can guess what happened to prompt Klaus to use this expression. "Speak of the Devil," Klaus said, looking into the waters of the lake. Out of the swirling blackness came skinny, rising shapes, barely visible in the moonlight. The shapes were scarcely longer than a finger, and at first it looked as if someone were swimming in the lake and drumming their fingers on the surface of the water. But most people have only ten fingers, and in the few minutes that followed there were hundreds of these tiny shapes, wriggling hungrily from all sides toward the sailboat. The Lachrymose Leeches made a quiet, whispering sound on the water as they swam, as if the Baudelaire orphans were surrounded by people murmuring terrible secrets. The children watched in silence as the swarm approached the boat, each leech knocking lightly against the wood. Their tiny leech-mouths puckered in disappointment as they tried to taste the sailboat. Leeches are blind, but they aren't stupid, and the Lachrymose Leeches knew that they were not eating a banana. "You see?" Klaus said nervously, as the tapping of leech-mouths continued. "We're perfectly safe." "Yes," Violet said. She wasn't sure they were perfectly safe, not at all, but it seemed best to tell Aunt Josephine they were perfectly safe. "We're perfectly safe," she said. The tapping sound continued, getting a little rougher and louder. Frustration is an interesting emotional state, because it tends to bring out the worst in whoever is frustrated. Frustrated babies tend to throw food and make a mess. Frustrated citizens tend to execute kings and queens and make a democracy. And frustrated moths tend to bang up against lightbulbs and make light fixtures all dusty. But unlike babies, citizens, and moths, leeches are quite unpleasant to begin with. Now that the Lachrymose Leeches were getting frustrated, everyone on board the sailboat was quite anxious to see what would happen when frustration brought out the worst in leeches. For a while, the small creatures tried and tried to eat the wood, but their tiny teeth didn't really do anything but make an unpleasant knocking sound. But then, all at once, the leeches knocked off, and the Baudelaires watched them wriggle away from the sailboat. "They're leaving," Klaus said hopefully, but they weren't leaving. When the leeches had reached a considerable distance, they suddenly swiveled their tiny bodies around and came rushing back to the boat. With a loud thwack! the leeches all hit the boat more or less at once, and the sailboat rocked precariously, a word which here means "in a way which almost threw Aunt Josephine and the Baudelaire youngsters to their doom." The four passengers were rocked to and fro and almost fell into the waters of the lake, where the leeches were wriggling away again to prepare for another attack. "Yadec!" Sunny shrieked and pointed at the side of the boat. Yadec, of course, is not grammatically correct English, but even Aunt Josephine understood that the youngest Baudelaire meant "Look at the crack in the boat that the leeches have made!" The crack was a tiny one, about as long as a pencil and about as wide as a human hair, and it was curved downward so it looked as if the sailboat were frowning at them. If the leeches kept hitting the side of the boat, the frown would only get wider. "We have to sail much faster," Klaus said, "or this boat will be in pieces in no time." "But sailing relies on the wind," Violet pointed out. "We can't make the wind go faster." "I'm frightened!" Aunt Josephine cried. "Please don't throw me overboard!" "Nobody's going to throw you overboard," Violet said impatiently, although I'm sorry to tell you that Violet was wrong about that. "Take an oar, Aunt Josephine. Klaus, take the other one. If we use the sail, the tiller, and the oars we should move more quickly." Thwack! The Lachrymose Leeches hit the side of the boat, widening the crack in the side and rocking the boat again. One of the leeches was thrown over the side in the impact, and twisted this way and that on the floor of the boat, gnashing its tiny teeth as it looked for food. Grimacing, Klaus walked cautiously over to it and tried to kick the leech overboard, but it clung onto his shoe and began gnawing through the leather. With a cry of disgust, Klaus shook his leg, and the leech fell to the floor of the sailboat again, stretching its tiny neck and opening and shutting its mouth. Violet grabbed the long pole with the net at the end of it, scooped up the leech, and tossed it overboard. Thwack! The crack widened enough that a bit of water began to dribble through, making a small puddle on the sailboat's floor. "Sunny," Violet said, "keep an eye on that puddle. When it gets bigger, use the bucket to throw it back in the lake." "Mofee!" Sunny shrieked, which meant "I certainly will." There was the whispering sound as the leeches swam away to ram the boat again. Klaus and Aunt Josephine began rowing as hard as they could, while Violet adjusted the sail and kept the net in her hand for any more leeches who got on board. Thwack! Thwack! There were two loud noises now, one on the side of the boat and one on the bottom, which cracked immediately. The leeches had divided up into two teams, which is good news for playing kickball but bad news if you are being attacked. Aunt Josephine gave a shriek of terror. Water was now leaking into the sailboat in two spots, and Sunny abandoned the tiller to bail the water back out. Klaus stopped rowing, and held the oar up without a word. It had several small bite marks in it-the work of the Lachrymose Leeches. "Rowing isn't going to work," he reported to Violet solemnly. "If we row any more these oars will be completely eaten." Violet watched Sunny crawl around with the bucket full of water. "Rowing won't help us, anyway," she said. "This boat is sinking. We need help." Klaus looked around at the dark and still waters, empty except for the sailboat and swarms of leeches. "Where can we get help in the middle of a lake?" he asked. "We're going to have to signal for help," Violet said, and reached into her pocket and took out a ribbon. Handing Klaus the fishing net, she used the ribbon to tie her hair up, keeping it out of her eyes. Klaus and Sunny watched her, knowing that she only tied her hair up this way when she was thinking of an invention, and right now they needed an invention quite desperately. "That's right," Aunt Josephine said to Violet, "close your eyes. That's what I do when I'm afraid, and it always makes me feel better to block out the fear." "She's not blocking out anything," Klaus said crossly. "She's concentrating." Klaus was right. Violet concentrated as hard as she could, racking her brain for a good way to signal for help. She thought of fire alarms. With flashing lights and loud sirens, fire alarms were an excellent way to signal for assistance. Although the Baudelaire orphans, of course, sadly knew that sometimes the fire engines arrived too late to save people's lives, a fire alarm was still a good invention, and Violet tried to think of a way she could imitate it using the materials around her. She needed to make a loud sound, to get somebody's attention. And she needed to make a bright light, so that person would know where they were. Thwack! Thwack! The two teams of leeches hit the boat again, and there was a splash as more water came pouring into the sailboat. Sunny started to fill the bucket with water, but Violet reached forward and took it from Sunny's hands. "Bero?" Sunny shrieked, which meant "Are you crazy?" but Violet had no time to answer "No, as a matter of fact I'm not." So she merely said "No," and, holding the bucket in one hand, began to climb up the mast. It is difficult enough to climb up the mast of a boat, but it is triple the difficulty if the boat is being rocked by a bunch of hungry leeches, so allow me to advise you that this is another thing that you should under no circumstances try to do. But Violet Baudelaire was a wunderkind, a German word which here means "someone who is able to quickly climb masts on boats being attacked by leeches," and soon she was on the top of the swaying mast of the boat. She took the bucket and hung it by its handle on the tip of the mast so it swung this way and that, the way a bell might do in a bell tower. "I don't mean to interrupt you," Klaus called, scooping up a furious leech in the net and tossing it as far as he could, "but this boat is really sinking. Please hurry." Violet hurried. Hurriedly, she grabbed ahold of a corner of the sail and, taking a deep breath to prepare herself, jumped back down to the floor of the boat. Just as she had hoped, the sail ripped as she hurtled to the ground, slowing her down and leaving her with a large piece of torn cloth. By now the sailboat had quite a lot of water in it, and Violet splashed over to Aunt Josephine, avoiding the many leeches that Klaus was tossing out of the boat as quickly as he could. "I need your oar," Violet said, wadding the piece of sail up into a ball, "and your hairnet." "You can have the oar," Aunt Josephine said, handing it over. "But I need my hairnet. It keeps my bun in place." "Give her the hairnet!" Klaus cried, hopping up on one of the seats as a leech tried to bite his knee. "But I'm scared of having hair in my face," Aunt Josephine whined, just as another pair of thwack! shit the boat. "I don't have time to argue with you!" Violet cried. "I'm trying to save each of our lives! Give me your hairnet right now!" "The expression," Aunt Josephine said, "is saving all of our lives, not each of our lives" but Violet had heard enough. Splashing forward and avoiding a pair of wriggling leeches, the eldest Baudelaire reached forward and grabbed Aunt Josephine's hairnet off of her head. She wrapped the crumpled part of the sail in the hairnet, and then grabbed the fishing pole and attached the messy ball of cloth to the fishhook. It looked like she was about to go fishing for some kind of fish that liked sailboats and hair accessories for food. Thwack! Thwack! The sailboat tilted to one side and then to the other. The leeches had almost smashed their way through the side. Violet took the oar and began to rub it up and down the side of the boat as fast and as hard as she could. "What are you doing?" Klaus asked, catching three leeches in one swoop of his net. "I'm trying to create friction," Violet said. "If I rub two pieces of wood enough, I'll create friction. Friction creates sparks. When I get a spark, I'll set the cloth and hairnet on fire and use it as a signal." "You want to set a fire?" Klaus cried. "But a fire will mean more danger." "Not if I wave the fire over my head, using the fishing pole," Violet said. "I'll do that, and hit the bucket like a bell, and that should create enough of a signal to fetch us some help." She rubbed and rubbed the oar against the side of the boat, but no sparks appeared. The sad truth was that the wood was too wet from Hurricane Herman and from Lake Lachrymose to create enough friction to start a fire. It was a good idea, but Violet realized, as she rubbed and rubbed without any result, that it was the wrong idea. Thwack! Thwack! Violet looked around at Aunt Josephine and her terrified siblings and felt hope leak out of her heart as quickly as water was leaking into the boat. "It's not working," Violet said miserably, and felt tears fall down her cheeks. She thought of the promise she made to her parents, shortly before they were killed, that she would always take care of her younger siblings. The leeches swarmed around the sinking boat, and Violet feared that she had not lived up to her promise. "It's not working," she said again, and dropped the oar in despair. "We need a fire, but I can't invent one." "It's okay," Klaus said, even though of course it was not. "We'll think of something." "Tintet," Sunny said, which meant something along the lines of "Don't cry. You tried your best," but Violet cried anyway. It is very easy to say that the important thing is to try your best, but if you are in real trouble the most important thing is not trying your best, but getting to safety. The boat rocked back and forth, and water poured through the cracks, and Violet cried because it looked like they would never get to safety. Her shoulders shaking with sobs, she held the spying glass up to her eye to see if, by any chance, there was a boat nearby, or if the tide had happened to carry the sailboat to shore, but all she could see was the moonlight reflecting on the rippling waters of the lake. And this was a lucky thing. Because as soon as Violet saw the flickering reflection, she remembered the scientific principles of the convergence and refraction of light. The scientific principles of the convergence and refraction of light are very confusing, and quite frankly I can't make head or tail of them, even when my friend Dr. Lorenz explains them to me. But they made perfect sense to Violet. Instantly, she thought of a story her father had told her, long ago, when she was just beginning to be interested in science. When her father was a boy, he'd had a dreadful cousin who liked to burn ants, starting a fire by focusing the light of the sun with her magnifying glass. Burning ants, of course, is an abhorrent hobby-the word "abhorrent" here means "what Count Olaf used to do when he was about your age"-but remembering the story made Violet see that she could use the lens of the spying glass to focus the light of the moon and make a fire. Without wasting another moment, she grabbed the spying glass and removed the lens, and then, looking up at the moon, tilted the lens at an angle she hastily computed in her head. The moonlight passed through the lens and was concentrated into a long, thin band of light, like a glowing thread leading right to the piece of sail, held in a ball by Aunt Josephine's hairnet. In a moment the thread had become a small flame. "It's miraculous!" Klaus cried, as the flame took hold. "It's unbelievable!" Aunt Josephine cried. "Fonti!" Sunny shrieked. "It's the scientific principles of the convergence and refraction of light!" Violet cried, wiping her eyes. Stepping carefully to avoid onboard leeches and so as not to put out the fire, she moved to the front of the boat. With one hand, she took the oar and rang the bucket, making a loud sound to get somebody's attention. With the other hand, she held the fishing rod up high, making a bright light so the person would know where they were. Violet looked up at her homemade signaling device that had finally caught fire, all because of a silly story her father had told her. Her father's ant-burning cousin sounded like a dreadful person, but if she had suddenly appeared on the sailboat Violet would have given her a big grateful hug. As it turned out, however, this signal was a mixed blessing, a phrase which means "something half good and half bad." Somebody saw the signal almost immediately, somebody who was already sailing in the lake, and who headed toward the Baudelaires in an instant. Violet, Klaus, Sunny, and even Aunt Josephine all grinned as they saw another boat sail into view. They were being rescued, and that was the good half. But their smiles began to fade as the boat drew closer and they saw who was sailing it. Aunt Josephine and the orphans saw the wooden peg leg, and the navy-blue sailor cap, and the eye patch, and they knew who was coming to their aid. It was Captain Sham, of course, and he was probably the worst half in the world. Chapter Twelve"Welcome aboard," Captain Sham said, with a wicked grin that showed his filthy teeth. "I'm happy to see you all. I thought you had been killed when the old lady's house fell off the hill, but luckily my associate told me you had stolen a boat and run away. And you, Josephine-I thought you'd done the sensible thing U and jumped out the window." "I tried to do the sensible thing," Aunt Josephine said sourly. "But these children came and got me." Captain Sham smiled. He had expertly steered his sailboat so it was alongside the one the Baudelaires had stolen, and Aunt Josephine and the children had stepped over the swarming leeches to come aboard. With a gurgly whoosh! their own sailboat was overwhelmed with water and quickly sank into the depths of the lake. The Lachrymose Leeches swarmed around the sinking sailboat, gnashing their tiny teeth. "Aren't you going to say thank you, orphans?" Captain Sham asked, pointing to the swirling place in the lake where their sailboat had been. "If it weren't for me, all of you would be divided up into the stomachs of those leeches." "If it weren't for you," Violet said fiercely, "we wouldn't be in Lake Lachrymose to begin with." "You can blame that on the old woman," he said, pointing to Aunt Josephine. "Faking your own death was pretty clever, but not clever enough. The Baudelaire fortune-and, unfortunately, the brats who come with it-now belong to me." "Don't be ridiculous," Klaus said. "We don't belong to you and we never will. Once we tell Mr. Poe what happened he will send you to jail." "Is that so?" Captain Sham said, turning the sailboat around and sailing toward Damocles Dock. His one visible eye was shining brightly as if he were telling a joke. "Mr. Poe will send me to jail, eh? Why, Mr. Poe is putting finishing touches on your adoption papers this very moment. In a few hours, you orphans will be Violet, Klaus, and Sunny Sham." "Neihab!" Sunny shrieked, which meant "I'm Sunny Baudelaire, and I will always be Sunny Baudelaire unless I decide for myself to legally change my name!" "When we explain that you forced Aunt Josephine to write that note," Violet said, "Mr. Poe will rip up those adoption papers into a thousand pieces." "Mr. Poe won't believe you," Captain Sham said, chuckling. "Why should he believe three runaway pipsqueaks who go around stealing boats?" "Because we're telling the truth!" Klaus cried. "Truth, schmuth," Captain Sham said. If you don't care about something, one way to demonstrate your feelings is to say the word and then repeat the word with the letters S-C-H-M replacing the real first letters. Somebody who didn't care about dentists, for instance, could say "Dentists, schmentists." But only a despicable person like Captain Sham wouldn't care about the truth. "Truth, schmuth," he said again. "I think Mr. Poe is more likely to believe the owner of a respectable sailboat rental place, who went out in the middle of a hurricane to rescue three ungrateful boat thieves." "We only stole the boat," Violet said, "to retrieve Aunt Josephine from her hiding place so she could tell everyone about your terrible plan." "But nobody will believe the old woman, either," Captain Sham said impatiently. "Nobody believes a dead woman." "Are you blind in both eyes?" Klaus asked. "Aunt Josephine isn't dead!" Captain Sham smiled again, and looked out at the lake. Just a few yards away the water was rippling as the Lachrymose Leeches swam toward Captain Sham's sailboat. After searching every inch of the Baudelaires' boat and failing to find any food, the leeches had realized they had been tricked and were once again following the scent of banana still lingering on Aunt Josephine. "She's not dead yet" Captain Sham said, in a terrible voice, and took a step toward her. "Oh no," she said. Her eyes were wide with fear. "Don't throw me overboard," she pleaded. "Please!" "You're not going to reveal my plan to Mr. Poe," Captain Sham said, taking another step toward the terrified woman, "because you will be joining your beloved Ike at the bottom of the lake." "No she won't," Violet said, grabbing a rope. "I will steer us to shore before you can do anything about it." "I'll help," Klaus said, running to the back and grabbing the tiller. "Igal!" Sunny shrieked, which meant something along the lines of "And I'll guard Aunt Josephine." She crawled in front of the Baude-laires' guardian and bared her teeth at Captain Sham. "I promise not to say anything to Mr. Poe!" Aunt Josephine said desperately. "I'll go someplace and hide away, and never show my face! You can tell him I'm dead! You can have the fortune! You can have the children! Just don't throw me to the leeches!" The Baudelaires looked at their guardian in horror. "You're supposed to be caring for us," Violet told Aunt Josephine in astonishment, "not putting us up for grabs!" Captain Sham paused, and seemed to consider Aunt Josephine's offer. "You have a point," he said. "I don't necessarily have to kill you. People just have to think that you're dead." "I'll change my name!" Aunt Josephine said. "I'll dye my hair! I'll wear colored contact lenses! And I'll go very, very far away! Nobody will ever hear from me!" "But what about us, Aunt Josephine?" Klaus asked in horror. "What about us ?" "Be quiet, orphan," Captain Sham snapped. The Lachrymose Leeches reached the sailboat and began tapping on the wooden side. "The adults are talking. Now, old woman, I wish I could believe you. But you hadn't been a very trustworthy person." "Haven't been," Aunt Josephine corrected, wiping a tear from her eye. "What?" Captain Sham asked. "You made a grammatical error," Aunt Josephine said. "You said 'But you hadn't been a very trustworthy person,' but you should have said, 'you haven't been a very trustworthy person.'" Captain Sham's one shiny eye blinked, and his mouth curled up in a terrible smile. "Thank you for pointing that out," he said, and took one last step toward Aunt Josephine. Sunny growled at him, and he looked down and in one swift gesture moved his peg leg and knocked Sunny to the other end of his boat. "Let me make sure I completely understand the grammatical lesson," he said to the Baudelaires' trembling guardian, as if nothing had happened. "You wouldn't say 'Josephine Anwhistle had been thrown overboard to the leeches,' because that would be incorrect. But if you said 'Josephine Anwhistle has been thrown overboard to the leeches,' that would be all right with you." "Yes," Aunt Josephine said. "I mean no. I mean-" But Aunt Josephine never got to say what she meant. Captain Sham faced her and, using both hands, pushed her over the side of the boat. With a little gasp and a big splash she fell into the waters of Lake Lachrymose. "Aunt Josephine!" Violet cried. "Aunt Josephine!" Klaus leaned over the side of the boat and stretched his hand out as far as he could. Thanks to her two life jackets, Aunt Josephine was floating on top of the water, waving her hands in the air as the leeches swam toward her. But Captain Sham was already pulling at the ropes of the sail, and Klaus couldn't reach her. "You fiend!" he shouted at Captain Sham. "You evil fiend!" "That's no way to talk to your father," Captain Sham said calmly. Violet tried to tug a rope out of Captain Sham's hand. "Move the sailboat back!" she shouted. "Turn the boat around!" "Not a chance," he replied smoothly. "Wave good-bye to the old woman, orphans. You'll never see her again." Klaus leaned over as far as he could. "Don't worry, Aunt Josephine!" he called, but his voice revealed that he was very worried himself. The boat was already quite a ways from Aunt Josephine, and the orphans could only see the white of her hands as she waved them over the dark water. "She has a chance," Violet said quietly to Klaus as they sailed toward the dock. "She has those life jackets, and she's a strong swimmer." "That's true," Klaus said, his voice shaky and sad. "She's lived by the lake her whole life. Maybe she knows of an escape route." "Legru," Sunny said quietly, which meant "All we can do is hope." The three orphans huddled together, shivering in cold and fear, as Captain Sham sailed the boat by himself. They didn't dare do anything but hope. Their feelings for Aunt Josephine were all a tumble in their minds. The Baudelaires had not really enjoyed most of their time with her-not because she cooked horrible cold meals, or chose presents for them that they didn't like, or always corrected the children's grammar, but because she was so afraid of everything that she made it impossible to really enjoy anything at all. And the worst of it was, Aunt Josephine's fear had made her a bad guardian. A guardian is supposed to stay with children and keep them safe, but Aunt Josephine had run away at the first sign of danger. A guardian is supposed to help children in times of trouble, but Aunt Josephine practically had to be dragged out of the Curdled Cave when they needed her. And a guardian is supposed to protect children from danger, but Aunt Josephine had offered the orphans to Captain Sham in exchange for her own safety. But despite all of Aunt Josephine's faults, the orphans still cared about her. She had taught them many things, even if most of them were boring. She had provided a home, even if it was cold and unable to withstand hurricanes. And the children knew that Aunt Josephine, like the Baudelaires themselves, had experienced some terrible things in her life. So as their guardian faded from view and the lights of Damocles Dock approached closer and closer, Violet, Klaus, and Sunny did not think "Josephine, schmosephine." They thought "We hope Aunt Josephine is safe." Captain Sham sailed the boat right up to the shore and tied it expertly to the dock. "Come along, little idiots," he said, and led the Baudelaires to the tall metal gate with the glistening spikes on top, where Mr. Poe was waiting with his handkerchief in his hand and a look of relief on his face. Next to Mr. Poe was the Brobdingnagian creature, who gazed at them with a triumphant expression on his or her face. "You're safe!" Mr. Poe said. "Thank goodness! We were so worried about you! When Captain Sham and I reached the Anwhistle home and saw that it had fallen into the sea, we thought you were done for!" "It is lucky my associate told me that they had stolen a sailboat," Captain Sham told Mr. Poe. "The boat was nearly destroyed by Hurricane Herman, and by a swarm of leeches. I rescued them just in time." "He did not!" Violet shouted. "He threw Aunt Josephine into the lake! We have to go and rescue her!" "The children are upset and confused," Captain Sham said, his eye shining. "As their father, I think they need a good night's sleep." "He's not our father!" Klaus shouted. "He's Count Olaf, and he's a murderer! Please, Mr. Poe, alert the police! We have to save Aunt Josephine!" "Oh, dear," Mr. Poe said, coughing into his handkerchief. "You certainly are confused, Klaus. Aunt Josephine is dead, remember? She threw herself out the window." "No, no," Violet said. "Her suicide note had a secret message in it. Klaus decoded the note and it said 'Curdled Cave.' Actually, it said 'apostrophe Curdled Cave,' but the apostrophe was just to get our attention." "You're not making any sense," Mr. Poe said. "What cave? What apostrophe?" "Klaus," Violet said, "show Mr. Poe the note." "You can show it to him in the morning," Captain Sham said, in a falsely soothing tone. "You need a good night's sleep. My associate will take you to my apartment while I stay here and finish the adoption paperwork with Mr. Poe." "But-" Klaus said. "But nothing," Captain Sham said. "You're very distraught, which means 'upset.'" "I know what it means," Klaus said. "Please listen to us," Violet begged Mr. Poe. "It's a matter of life or death. Please just take a look at the note." "You can show it to him," Captain Sham said, his voice rising in anger, "in the morning. Now please follow my associate to my minivan and go straight to bed." "Hold on a minute, Captain Sham," Mr. Poe said. "If it upsets the children so much, I'll take a look at the note. It will only take a moment." "Thank you," Klaus said in relief, and reached into his pocket for the note. But as soon as he reached inside his face fell in disappointment, and I'm sure you can guess why. If you place a piece of paper in your pocket, and then soak yourself in a hurricane, the piece of paper, no matter how important it is, will turn into a soggy mess. Klaus pulled a damp lump out of his pocket, and the orphans looked at the remains of Aunt Josephine's note. You could scarcely tell that it had been a piece of paper, let alone read the note or the secret it contained. "This was the note," Klaus said, holding it out to Mr. Poe. "You'll just have to take our word for it that Aunt Josephine was still alive." "And she might still be alive!" Violet cried. "Please, Mr. Poe, send someone to rescue her!" "Oh my, children," Mr. Poe said. "You're so sad and worried. But you don't have to worry anymore. I have always promised to provide for you, and I think Captain Sham will do an excellent job of raising you. He has a steady business and doesn't seem likely to throw himself out of a window. And it's obvious he cares for you very much-why, he went out alone, in the middle of a hurricane, to search for you." "The only thing he cares about," Klaus said bitterly, "is our fortune." "Why, that's not true," Captain Sham said. "I don't want a penny of your fortune. Except, of course, to pay for the sailboat you stole and wrecked." Mr. Poe frowned, and coughed into his handkerchief. "Well, that's a surprising request," he said, "but I suppose that can be arranged. Now, children, please go to your new home while I make the final arrangements with Captain Sham. Perhaps we'll have time for breakfast tomorrow before I head back to the city." "Please, " Violet cried. "Please, won't you listen to us?" "Please" Klaus cried. "Please, won't you believe us?" Sunny did not say anything. Sunny had not said anything for a long time, and if her siblings hadn't been so busy trying to reason with Mr. Poe, they would have noticed that she wasn't even looking up to watch everyone talking. During this whole conversation, Sunny was looking straight ahead, and if you are a baby this means looking at people's legs. The leg she was looking at was Captain Sham's. She wasn't looking at his right leg, which was perfectly normal, but at his peg leg. She was looking at the stump of dark polished wood, attached to his left knee with a curved metal hinge, and concentrating very hard. It may surprise you to learn that at this moment, Sunny resembled the famous Greek conqueror Alexander the Great. Alexander the Great lived more than two thousand years ago, and his last name was not actually "The Great." "The Great" was something that he forced people to call him, by bringing a bunch of soldiers into their land and proclaiming himself king. Besides invading other people's countries and forcing them to do whatever he said, Alexander the Great was famous for something called the Gordian Knot. The Gordian Knot was a fancy knot tied in a piece of rope by a king named Gordius. Gordius said that if Alexander could untie it, he could rule the whole kingdom. But Alexander, who was too busy conquering places to learn how to untie knots, simply drew his sword and cut the Gordian Knot in two. This was cheating, of course, but Alexander had too many soldiers for Gordius to argue, and soon everybody in Gordium had to bow down to You-Know-Who the Great. Ever since then, a difficult problem can be called a Gordian Knot, and if you solve the problem in a simple way- even if the way is rude-you are cutting the Gordian Knot. The problem the Baudelaire orphans were experiencing could certainly be called a Gordian Knot, because it looked impossible to solve. The problem, of course, was that Captain Sham's despicable plan was about to succeed, and the way to solve it was to convince Mr. Poe of what was really going on. But with Aunt Josephine thrown in the lake, and her note a ruined lump of wet paper, Violet and Klaus were unable to convince Mr. Poe of anything. Sunny, however, stared at Captain Sham's peg leg and thought of a simple, if rude, way of solving the problem. As all the taller people argued and paid no attention to Sunny, the littlest Baudelaire crawled as close as she could to the peg leg, opened her mouth and bit down as hard as she could. Luckily for the Baudelaires, Sunny's teeth were as sharp as the sword of Alexander the Great, and Captain Sham's peg leg split right in half with a crack! that made everybody look down. As I'm sure you've guessed, the peg leg was fake, and it split open to reveal Captain Sham's real leg, pale and sweaty from knee to toes. But it was neither the knee nor the toes that interested everyone. It was the ankle. For there on the pale and sweaty skin of Captain Sham was the solution to their problem. By biting the peg leg, Sunny had cut the Gordian Knot, for as the wooden pieces of fake peg leg fell to the floor of Damocles Dock, everyone could see a tattoo of an eye. Chapter ThirteenMr. Poe looked astonished. Violet looked relieved. Klaus looked assuaged, which is a fancy word for "relieved" that he had learned by reading a magazine article. Sunny looked triumphant. The person who looked like neither a man nor a woman looked disappointed. And Count Olaf-it is such a relief to call him by his true name-at first looked afraid, but in a blink of his one shiny eye, he twisted his face to make it look as astonished as Mr. Poe's. "My leg!" Count Olaf cried, in a voice of false joy. "My leg has grown back! It's amazing! It's wonderful! It's a medical miracle!" "Oh come now," Mr. Poe said, folding his arms. "That won't work. Even a child can see that your peg leg was false." "A child did see it," Violet whispered to Klaus. "Three children, in fact." "Well, maybe the peg leg was false," Count Olaf admitted, and took a step backward. "But I've never seen this tattoo in my life." "Oh come now," Mr. Poe said again. "That won't work, either. You tried to hide the tattoo with the peg leg, but now we can see that you are really Count Olaf." "Well, maybe the tattoo is mine," Count Olaf admitted, and took another step backward. "But I'm not this Count Olaf person. I'm Captain Sham. See, I have a business card here that says so." "Oh come now," Mr. Poe said yet again. "That won't work. Anyone can go to a print shop and have cards made that say anything they like." "Well, maybe I'm not Captain Sham," Count Olaf admitted, "but the children still belong to me. Josephine said that they did." "Oh come now," Mr. Poe said for the fourth and final time. "That won't work. Aunt Josephine left the children to Captain Sham, not to Count Olaf. And you are Count Olaf, not Captain Sham. So it is once again up to me to decide who will care for the Baudelaires. I will send these three youngsters somewhere else, and I will send you to jail. You have performed your evil deeds for the last time, Olaf. You tried to steal the Baudelaire fortune by marrying Violet. You tried to steal the Baudelaire fortune by murdering Uncle Monty." "And this," Count Olaf growled, "was my greatest plan yet." He reached up and tore off his eyepatch-which was fake, of course, like his peg leg-and stared at the Baudelaires with both of his shiny eyes. "I don't like to brag- actually, why should I lie to you fools anymore?-I love to brag, and forcing that stupid old woman to write that note was really something to brag about. What a ninny Josephine was!" "She was not a ninny!" Klaus cried. "She was kind and sweet!" "Sweet?" Count Olaf repeated, with a horrible smile. "Well, at this very moment the Lachrymose Leeches are probably finding her very sweet indeed. She might be the sweetest breakfast they ever ate." Mr. Poe frowned, and coughed into his white handkerchief. "That's enough of your revolting talk, Olaf," he said sternly. "We've caught you now, and there's no way you'll be getting away. The Lake Lachrymose Police Department will be happy to capture a known criminal wanted for fraud, murder, and the endangerment of children." "And arson," Count Olaf piped up. "I said that's enough" Mr. Poe growled. Count Olaf, the Baudelaire orphans, and even the massive creature looked surprised that Mr. Poe had spoken so sternly. "You have preyed upon these children for the last time, and I am making absolutely sure that you are handed over to the proper authorities. Disguising yourself won't work. Telling lies won't work. In fact there's nothing at all you can do about your situation." "Really?" Count Olaf said, and his filthy lips curved up in a smile. "I can think of something that I can do." "And what," said Mr. Poe, "is that?" Count Olaf looked at each one of the Baudelaire orphans, giving each one a smile as if the children were tiny chocolates he was saving to eat for later. Then he smiled at the massive creature, and then, slowly, he smiled at Mr. Poe. "I can run," he said, and ran. Count Olaf ran, with the massive creature lumbering behind him, in the direction of the heavy metal gate. "Get back here!" Mr. Poe shouted. "Get back here in the name of the law! Get back here in the name of justice and righteousness! Get back here in the name of Mulctuary Money Management!" "We can't just shout at them!" Violet shouted. "Come on! We have to chase them!" "I'm not going to allow children to chase after a man like that," Mr. Poe said, and called out again, "Stop, I say! Stop right there!" "We can't let them escape!" Klaus cried. "Come on, Violet! Come on, Sunny!" "No, no, this is no job for children," Mr. Poe said. "Wait here with your sisters, Klaus. I'll retrieve them. They won't get away from Mr. Poe. You, there! Stop!" "But we can't wait here!" Violet cried. "We have to get into a sailboat and look for Aunt Josephine! She may still be alive!" "You Baudelaire children are under my care," Mr. Poe said firmly. "I'm not going to let small children sail around unaccompanied." "But if we hadn't sailed unaccompanied," Klaus pointed out, "we'd be in Count Olaf's clutches by now!" "That's not the point," Mr. Poe said, and began to walk quickly toward Count Olaf and the creature. "The point is-" But the children didn't hear the point over the loud slam! of the tall metal gate. The creature had slammed it shut just as Mr. Poe had reached it. "Stop immediately!" Mr. Poe ordered, calling through the gate. "Come back here, you unpleasant person!" He tried to open the tall gate and found it locked. "It's locked!" he cried to the children. "Where is the key? We must find the key!" The Baudelaires rushed to the gate but stopped as they heard a jingling sound. "I have the key," said Count Olaf's voice, from the other side of the gate. "But don't worry. I'll see you soon, orphans. Very soon." "Open this gate immediately!" Mr. Poe shouted, but of course nobody opened the gate. He shook it and shook it, but the spiky metal gate never opened. Mr. Poe hurried to a phone booth and called the police, but the children knew that by the time help arrived Count Olaf would be long gone. Utterly exhausted and more than utterly miserable, the Baudelaire orphans sank to the ground, sitting glumly in the very same spot where we found them at the beginning of this story. In the first chapter, you will remember, the Baudelaires were sitting on their suitcases, hoping that their lives were about to get a little bit better, and I wish I could tell you, here at the end of the story, that it was so. I wish I could write that Count Olaf was captured as he tried to flee, or that Aunt Josephine came swimming up to Damocles Dock, having miraculously escaped from the Lachrymose Leeches. But it was not so. As the children sat on the damp ground, Count Olaf was already halfway across the lake and would soon be on board a train, disguised as a rabbi to fool the police, and I'm sorry to tell you that he was already concocting another scheme to steal the Baudelaire fortune. And we can never know exactly what was happening to Aunt Josephine as the children sat on the dock, unable to help her, but I will say that eventually-about the time when the Baudelaire orphans were forced to attend a miserable boarding school-two fishermen found both of Aunt Josephine's life jackets, all in tatters and floating alone in the murky waters of Lake Lachrymose. In most stories, as you know, the villain would be defeated, there would be a happy ending, and everybody would go home knowing the moral of the story. But in the case of the Baudelaires everything was wrong. Count Olaf, the villain, had not succeeded with his evil plan, but he certainly hadn't been defeated, either. You certainly couldn't say that there was a happy ending. And the Baudelaires could not go home knowing the moral of the story, for the simple reason that they could not go home at all. Not only had Aunt Josephine's house fallen into the lake, but the Baudelaires' real home-the house where they had lived with their parents-was just a pile of ashes in a vacant lot, and they couldn't go back there no matter how much they wanted to. But even if they could go home it would be difficult for me to tell you what the moral of the story is. In some stories, it's easy. The moral of "The Three Bears," for instance, is "Never break into someone else's house." The moral of "Snow White" is "Never eat apples." The moral of World War One is "Never assassinate Archduke Ferdinand." But Violet, Klaus, and Sunny sat on the dock and watched the sun come up over Lake Lachrymose and wondered exactly what the moral was of their time with Aunt Josephine. The expression "It dawned on them," which I am about to use, does not have anything to do with the sunlight spreading out over Damocles Dock. "It dawned on them" simply means "They figured something out," and as the Baudelaire orphans sat and watched the dock fill with people as the business of the day began, they figured out something that was very important to them. It dawned on them that unlike Aunt Josephine, who had lived up in that house, sad and alone, the three children had one another for comfort and support over the course of their miserable lives. And while this did not make them feel entirely safe, or entirely happy, it made them feel appreciative. "Thank you, Klaus," Violet said appreciatively, "for figuring out that note. And thank you, Sunny, for stealing the keys to the sailboat. If it weren't for the two of you we would now be in Count Olaf's clutches." "Thank you, Violet," Klaus said appreciatively, "for thinking of the peppermints to gain us some time. And thank you, Sunny, for biting the peg leg just at the right moment. If it weren't for the two of you, we would now be doomed." "Pilums," Sunny said appreciatively, and her siblings understood at once that she was thanking Violet for inventing the signaling device, and thanking Klaus for reading the atlas and guiding them to Curdled Cave. They leaned up against one another appreciatively, and small smiles appeared on their damp and anxious faces. They had each other. I'm not sure that "The Baudelaires had each other" is the moral of this story, but to the three siblings it was enough. To have each other in the midst of their unfortunate lives felt like having a sailboat in the middle of a hurricane, and to the Baudelaire orphans this felt very fortunate indeed. To My Kind Editor, I am writing to you from the Paltryville Town Hall, where I have convinced the mayor to allow me inside the eye-shaped office of Dr. Orwell in order to further investigate what happened to the Baudelaire orphans while they were living in the area. Next Friday, a black jeep will be in the northwest corner of the parking lot of the Orion Observatory. Break into it. In the glove compartment, you should find my description of this frightening chapter in the Baudelaires' lives, entitled THE MISERABLE MILL, as well as some information on hypnosis, a surgical mask, and sixty-eight sticks of gum. I have also included the blueprint of the pincher machine, which I believe Mr. Helquist will find useful for his illustrations. Remember, you are my last hope that the tales of the Baudelaire orphans can finally be told to the general public. Lemony Snicket |
Лемони СникетОгромное окноПосвящается Беатрис… Но лучше бы ты была жива и здорова Глава перваяЕсли бы вы мало что знали о жизни бодлеровских сирот, то, увидев их сидящими на чемоданах на Дамокловой пристани, могли бы решить, будто им предстоит увлекательное приключение. Ведь они только что сошли с Хлипкого парома, который перевез их через озеро Лакримозе, с тем чтобы они поселились у тети Жозефины, а в большинстве случаев такая ситуация обещает исключительно интересное времяпрепровождение. Ну и, конечно, вы бы жестоко ошиблись. Хотя Вайолет, Клаусу и Солнышку Бодлер в самом деле предстояло пережить захватывающие, незабываемые события, впечатления их будут совсем не похожи на те, которые возникают, когда, скажем, гадалка предсказывает вам судьбу или когда попадаешь на родео. Их приключения будут такими же захватывающими и незабываемыми, как если бы ночью по колючему кустарнику за вами гнался оборотень, а вокруг не нашлось бы никого, кто мог бы помочь. Если вам нравится читать про беспримерно веселое времяпрепровождение, то с сожалением должен сообщить, что вы, безусловно, взялись не за ту книгу. Ибо Бодлерам за их полную мрака и несчастий жизнь веселых минут выпадало мало. Жуткое дело эта их новая беда, настолько жуткое, что я с трудом заставляю себя писать об этом. Так что если вам неохота читать про трагическое и печальное, сейчас у вас есть последний шанс закрыть книгу именно на этом месте, ибо несчастья у бодлеровских сирот начинаются уже в следующем абзаце. — Смотрите, что у меня для вас есть, — сказал мистер По, улыбаясь во весь рот и показывая маленький бумажный мешочек, — мятные лепешки! Мистер По был банковским служащим, которому поручили заниматься делами бодлеровских сирот, когда их родители погибли. Человек он был добросердечный, однако в этом нашем мире быть добрым недостаточно, особенно если отвечаешь за безопасность детей. Мистер По знал всю троицу с рождения, но абсолютно не помнил, что у них аллергия на мятные лепешки. — Спасибо, мистер По, — сказала Вайолет и, взяв мешочек, заглянула внутрь. Как большинство четырнадцатилетних, Вайолет была слишком хорошо воспитана, чтобы напомнить мистеру По, что стоит ей съесть хоть одну лепешечку, и у нее высыпет крапивница, то есть она на несколько часов покроется красной зудящей сыпью. К тому же на нее как раз напало изобретательское настроение, и ей было не до мистера По. Всякий, кто хорошо знал Вайолет, догадался бы: раз волосы у нее подвязаны лентой, чтобы не лезли в глаза, как, например, сейчас, значит, в голове у нее толпятся колесики, шестеренки, рычаги и прочие необходимые для изобретения механизмы. В данный момент она обдумывала способ усовершенствования двигателя на Хлипком пароме, чтобы он не извергал столько дыма в серое небо. — Вы очень добры. — Клаус, средний бодлеровский ребенок, улыбнулся мистеру По и подумал про себя, что только лизни он мятную лепешку, и язык у него распухнет так, что он почти не сможет разговаривать. Лучше бы мистер По купил ему книгу или газету, подумал он. Клаус был ненасытным любителем чтения, и когда в восемь лет на своем дне рождения услыхал про аллергию, то немедленно прочитал все родительские книги про аллергические явления. Даже теперь, четыре года спустя, он мог перечислить все химические элементы, из-за которых у него мог распухнуть язык. — Той! — выкрикнула Солнышко. Она была совсем маленькая и, как многие маленькие дети, выпаливала слова, смысл которых было мудрено разгадать. Возможно, сейчас она хотела сказать: «Я еще ни разу не пробовала мятных лепешек, потому что подозреваю, что у меня тоже, как и у старших, на них аллергия». Впрочем, кто знает, что она имела в виду. Возможно, возглас означал: «Мне очень хотелось бы куснуть мятную лепешку, я люблю все кусать моими четырьмя острыми зубами, но боюсь аллергической реакции». — Можете сосать их, пока едете в такси до дома миссис Энуистл, — добавил мистер По, кашляя в белый платок. Он почему-то всегда был простужен, и бодлеровские дети привыкли получать от него информацию между приступами кашля и чиханья. — Она извиняется за то, что не может встретить вас на пристани, она ее боится. — Как это боится пристани? — Клаус с удивлением оглядел деревянный пирс и парусные лодки. — Она боится всего, что связано с озером Лакримозе, — пояснил мистер По. — Но не говорит почему. Возможно, это имеет какое-то отношение к смерти ее мужа. Ваша тетя Жозефина… то есть она вам не родная тетя, она свояченица вашего двоюродного дяди, но она просит вас называть ее Тетя Жозефина… Так вот, муж ее недавно умер, возможно утонул, когда купался, или, может быть, перевернулась лодка. Как-то неловко было спрашивать, каким образом она стала вдовицей. А сейчас давайте я посажу вас в такси. — Что это слово значит? — спросила Вайолет. Мистер По поднял брови. — Ты меня удивляешь, Вайолет, — сказал он. — Девочке твоего возраста пора знать, что это машина, которая отвозит тебя куда надо за плату. А теперь забираем ваш багаж и переходим на край тротуара. — «Вдовица», — прошептал Клаус на ухо Вайолет, — мудреное слово вместо простого «вдова». — Спасибо, — шепнула Вайолет, беря в одну руку чемодан, а другой подхватив Солнышко. Мистер По замахал платком, подзывая такси, и таксист в один момент погрузил все их вещи в притороченный сзади дорожный сундук, а мистер По погрузил бодлеровских детей на заднее сиденье. — Здесь я с вами прощаюсь, — сказал мистер По. — Рабочий день в банке уже начался, и если я поеду с вами к Тете Жозефине до самого дома, боюсь, я ничего не успею сделать на работе. Пожалуйста, передайте ей от меня привет и скажите, что я буду поддерживать с ней контакт. — Мистер По сделал паузу и покашлял в платок, а затем продолжал: — Должен вас предупредить, Тетя Жозефина немного нервничает из-за того, что в доме у нее будут жить трое детей, но я заверил ее, что все трое очень хорошо воспитаны. Так что ведите себя хорошо, и, как всегда, если возникнут проблемы, можете мне позвонить или послать факс на банк. Хотя не представляю, чтобы что-то пошло не так па этот раз. При этих словах мистер По со значением посмотрел на детей, как будто Дядя Монти умер по их вине. Но Бодлеров так волновала встреча с новой опекуншей, что они ничего не сказали мистеру По, кроме «до свиданья». — До свиданья, — сказала Вайолет, кладя мешочек с мятными лепешками в карман. — До свиданья, — повторил Клаус, бросая последний взгляд на Дамоклову пристань. — Фруль! — взвизгнула Солнышко, вонзая зубки в пристяжной ремень. — До свиданья, — отозвался мистер По, — счастливо. Я буду вспоминать про вас как можно чаще. Он дал таксисту денег и помахал детям вслед, когда машина тронулась с места по серой булыжной мостовой. Они проехали мимо бакалейной лавочки с выставленными перед ней бочонками с лимонами и свеклой. Мимо магазина одежды под вывеской «СМОТРИ! СИДИТ ОТЛИЧНО!». Магазин явно находился в процессе обновления. Они проехали мимо ужасного на вид ресторана «Озабоченный клоун», где в окне красовались неоновые лампы и воздушные шары. Но по большей части многочисленные лавки и универсамы были заперты, а окна и двери забраны деревянными щитами или металлическими решетками. — В городе как-то пусто, — заметил Клаус. — А я думал, мы тут заведем новые знакомства. — Сейчас не сезон, — объяснил водитель, тощий человек с тощей сигаретой в зубах; разговаривая с детьми, он смотрел на них в зеркальце заднего вида. — Город на озере Лакримозе — курорт. Когда наступает хорошая погода, тут не протолкаться. Но в такое время, как сейчас, город мертвый, точно кошка, которую я переехал сегодня утром. Чтоб завести новых знакомых, надоподождать, пока погода не исправится. Кстати говоря, через недельку-другую здесь ожидается ураган Герман. Вам там наверху нужно запастись едой на всякий случай. — Ураган на озере? — поразился Клаус. — Я думал, ураганы бывают только вблизи океана. — С такой большой массой воды, как озеро Лакримозе, чего только не случается. По правде говоря, я бы лично нервничал, если б жил на этакой верхотуре. Уж если ударит шторм, съезжать на машине с горы будет ох как трудно. Вайолет, Клаус и Солнышко выглянули в окно и поняли, что имел в виду таксист, говоря об этакой верхотуре. Такси сделало еще один, последний виток, и они очутились на неровной верхушке высоченного холма. Дети увидели далеко-далеко внизу город, булыжную мостовую, вьющуюся, точно серая змейка между домами, маленький квадрат — Дамоклову пристань и суетящихся там людей, которые выглядели отсюда как точки. А дальше, за пристанью, черной кляксой лежало озеро Лакримозе, огромное и темное, точно гигантская тень от великана, возвышающегося над детьми. Несколько минут троица глядела на озеро, словно загипнотизированная его огромностью. — Оно такое большое, — сказал Клаус, — и кажется таким глубоким. Теперь мне понятно, почему Тетя Жозефина боится его. — Та леди, что живет наверху, — удивился водитель, — боится озера? — Так нам сказали, — ответила Вайолет. Таксист покачал головой и выключил мотор: — Тогда уж не знаю, как она все это переносит. — Что вы имеете в виду? — осведомилась Ваойлет. — Вы разве никогда не бывали у нее в доме? — спросил водитель. — Никогда, — ответил Клаус. — Мы и Тетю Жозефину никогда не встречали. — Ну коли ваша Тетя Жозефина боится воды, как она может жить в таком доме? Что-то с трудом верится. — О чем вы? — не понял Клаус. — Взгляните сами. — И таксист вышел из машины. Бодлеры посмотрели в окно. Сначала они увидели только что-то вроде небольшого квадратного ящика с облупившейся белой дверью. Дом показался им не больше такси, которое привезло их сюда. Но когда они выбрались из машины и подошли поближе, то увидели, что ящик — лишь часть дома, единственная, которая твердо стояла на каменистой земле. Остальной дом — такие же ящики, слипшиеся друг с другом, точно кубики льда, — нависал над склоном, опираясь на длинные металлические сваи, похожие на паучьи ноги. Дети стояли и смотрели на свой новый дом, и им казалось, что он изо всех сил пепляется за склон холма. Таксист достал их чемоданы, поставил на землю перед облупленной белой дверью и поехал вниз, погудев детям на прощанье. Послышался нежный скрип, белая облупленная дверь отворилась, и оттуда показалась бледная женщина с седыми волосами, скрученными узлом на макушке. — Здравствуйте, — сказала она с робкой улыбкой. — Я — ваша Тетя Жозефина. — Здравствуйте, — неуверенно отозвалась Вайолет и сделала шаг ей навстречу. Клаус тоже сделал шаг вперед вслед за сестрой, а Солнышко поползла за ними, но все трое ступали так осторожно, как будто боялись, что под их тяжестью дом обрушится со своего насеста. Сироты не могли взять в толк, как это женщина, смертельно боящаяся озера Лакримозе, способна жить в доме, который, кажется, вот-вот рухнет в его бездны. Глава вторая— Это — радиатор. — Тетя Жозефина вытянула вперед бледный костлявый палец. — Пожалуйста, не вздумайте до него дотрагиваться. Возможно, вам будет у меня очень холодно. Но я никогда не включаю радиатор, боюсь, как бы он не взорвался, так что по вечерам здесь бывает довольно промозгло. Вайолет и Клаус незаметно переглянулись, а Солнышко поглядела на своих старших. Тетя Жозефина водила их по всему дому, знакомя с новым жилищем, и казалось, ее пугало все, от коврика перед дверью — на нем, как она объяснила, можно было поскользнуться и сломать себе шею — до дивана в гостиной, который, по ее словам, мог сложиться пополам и прихлопнуть сидящего. — Вот тут телефон, — показала она. — Пользоваться им можно только в случае крайней необходимости — может ударить током. — Вообще-то я читал довольно много про электричество, — не выдержал Клаус, — уверен, что телефон — вещь совершенно безопасная. Руки Тети Жозефины взлетели кверху и дотронулись до узла волос на макушке — так будто что-то вдруг прыгнуло ей на голову. — Нельзя верить всему, что читаешь, — возразила она. — Я однажды запросто смастерила телефон, — проговорила Вайолет. — Если хотите, я разберу ваш телефон на части и покажу, как он устроен. Может, вам будет тогда спокойнее. — Не думаю. — Тетя Жозефина нахмурилась. — Далм! — предложила Солнышко. Возможно, это означало что-то вроде: «Хотите, я укушу телефон, увидите, что он безвредный». — Далм? — переспросила Тетя Жозефина, наклоняясь, чтобы снять нитку с поблекшего узорчатого ковра. — Что это значит? Я считаю себя знатоком английского языка, но не представляю, что значит слово «далм». Она говорит на каком-то другом языке? — Боюсь, Солнышко пока не умеет говорить как следует. — Клаус поднял младшую сестру на руки. — Так, большей частью просто детский лепет. — Грун! — выкрикнула Солнышко, что, возможно, означало: «Я протестую против детского лепета!» — Тогда придется мне поучить ее правильному английскому языку, — натянутым тоном произнесла Тетя Жозефина. — Да и всем вам не мешает поупражняться в грамматике. Грамматика — это величайшая радость в жизни, вы не находите? Все трое переглянулись. Вайолет была скорее склонна сказать, что величайшая радость в жизни — изобретать, Клаус сказал бы — читать, ну а для Солнышка не было большего удовольствия, чем кусать разные предметы. Бодлеры относились к грамматике с ее многочисленными правилами про то, как писать и говорить по-английски, примерно так же, как относились к банановому хлебу — неплохо, но восхищаться нечем. Однако противоречить Тете Жозефине было как-то невежливо. — Да, — решилась наконец Вайолет, — грамматика нам всегда нравилась. Тетя Жозефина кивнула и одарила Бодлеров слабой улыбкой: — Хорошо, сейчас я вас отведу в вашу комнату, а осмотр дома мы продолжим после обеда. Когда будете открывать дверь, просто толкните ее. Ни в коем случае не трогайте стеклянную дверную ручку. Я всегда боюсь, что шишка разлетится на миллион осколков и один из них попадет мне в глаз. Бодлеры уже начинали думать, что им не разрешат дотрагиваться ни до одного предмета в доме, тем не менее они улыбнулись Тете Жозефине, толкнули дверь, и глазам их предстала большая светлая комната с абсолютно белыми стенами и простым синим ковром на полу. Там стояли две нормального размера кровати и нормальная детская кроватка, явно предназначенная для Солнышка, и все три были застелены простыми синими покрывалами. В ногах у каждой кровати стоял сундучок для вещей. На дальнем конце комнаты находился большой стенной шкаф для одежды, небольшое окошко, чтобы выглядывать наружу, и средней величины горка из консервных банок неизвестного назначения. — Извините, что у вас одна комната на троих, — сказала Тетя Жозефина, — но дом не слишком велик. Я постаралась обеспечить вас всем необходимым и хочу надеяться, вам будет удобно. — Не сомневаюсь, — сказала Вайолет, внося чемодан в комнату. — Спасибо большое, Тетя Жозефина. — В каждый сундук положен подарок, — продолжала Тетя Жозефина. Подарки? Бодлеры уже давным-давно не получали подарков. Тетя Жозефина с улыбкой подошла к первому сундуку и открыла его. — Для тебя, Вайолет, прелестная новая кукла с целым комплектом одежды. — Тетя Жозефина достала со дна пластмассовую куклу с крошечным ротиком и огромными широко раскрытыми глазами. — Ну разве она не очаровательна? Ее зовут Красотка Пенни. — Ох, благодарю вас, — сказала Вайолет. В четырнадцать лет ей было уже поздно играть в куклы, да и раньше она их не очень жаловала. Однако она выдавила из себя улыбку, взяла Красотку и похлопала ее по пластмассовой голове. — А для Клауса, — продолжала Тетя Жозефина, — у меня модель поезда. — Она открыла второй сундук и достала маленький паровозик. — Ты можешь уложить рельсы в том пустом углу комнаты. — Здорово, — сказал Клаус, стараясь изобразить восторг. Ему никогда не нравились модели поездов — столько трудов, пока собираешь, а когда наконец соберешь, поезд только и делает, что ездит без конца по кругу. — А для Солнышка, — Тетя Жозефина запустила руку в сундук поменьше, стоявший в ногах детской кроватки, — у меня тут погремушка. Смотри, Солнышко, как она гремит. Солнышко улыбнулась Тете Жозефине, показав все свои четыре острых зуба. Но старшие-то знали, что Солнышко терпеть не может погремушек из-за раздражающих звуков, которые они издают, если их потрясти. Ей уже дарили погремушку, и то была единственная вещь, которую ей не жалко было потерять в пожаре, уничтожившем бодлеровский дом. — Какие щедрые подарки, — сказала Вайолет. Как девочка вежливая, она не добавила, что все эти вещи не особенно им нравятся. — Но ведь я очень рада, что вы будете у меня жить, — сказала Тетя Жозефина. — Я так люблю грамматику. Я в восторге от того, что могу разделить мою любовь с тремя такими милыми детьми. А сейчас даю вам несколько минут, чтобы устроиться, после чего мы пообедаем. До скорой встречи. — Тетя Жозефина, — остановил ее Клаус, — а для чего эти жестянки? — Бон те? Для грабителей, разумеется. — Тетя Жозефина поправила волосы на макушке. — Вы, наверное, не меньше меня боитесь грабителей. Поэтому каждый вечер, ложась спать, кладите жестянки у самой двери, когда грабители войдут, они наступят на них, и вы проснетесь. — Но что же мы будем делать после того, как проснемся и увидим рассерженного грабителя? — спросила Вайолет. — Уж лучше спать, пока он грабит. Глаза у Тети Жозефины расширились от ужаса. — Рассерженный грабитель? — повторила она. — Рассерженный грабитель?! Зачем ты так говоришь? Ты хочешь нас напугать, чтобы нам стало еще страшнее? — Нет, конечно, — запинаясь, пробормотала Вайолет, не указав Тете Жозефине, что та сама завела разговор на эту тему. — Извините. Я совсем не хотела вас пугать. — Хорошо, ни слова больше об этом. — Тетя Жозефина нервно бросила взгляд в сторону банок, как будто грабитель как раз в этот момент наступал на них. — Через несколько минут увидимся за обеденным столом. Новая опекунша закрыла за собой дверь, и бодлеровские дети некоторое время слушали, как шаги ее удаляются по коридору, прежде чем заговорили между собой. — Красотку отдаем Солнышку. — Вайолет передала куклу сестре. — Пластмасса твердая, я думаю, ее удобно кусать. — А ты возьми себе модель поезда, Вайолет, — сказал Клаус. — Может, разберешь ее на части и изобретешь что-нибудь. — Но тогда тебе достанется погремушка, — запротестовала Вайолет. — Несправедливо получается. — Шу! — крикнула Солнышко. Возможно, это означало что-то вроде: «В нашей жизни давно уже не случалось ничего справедливого». Бодлеры переглянулись с горькой улыбкой. Солнышко была права: несправедливо, что они лишились родителей. Несправедливо, что злобный и отвратительный Граф Олаф, охотясь за наследством, преследует их, куда бы они ни поехали. Несправедливо, что им приходится переезжать от родственника к родственнику и в каждом следующем доме происходит что-то ужасное, как будто дети едут в зловещем автобусе, который останавливается только на остановках под названием Несправедливость и Несчастье. И уж конечно, несправедливо, что Клаусу в его новом доме досталась всего лишь погремушка. — Тетя Жозефина явно очень готовилась к нашему приезду, — с грустью произнесла Вайолет. — Она кажется добродушной. Нам не стоит жаловаться, даже друг другу. — Ты права, — согласился Клаус без большого энтузиазма, тряхнув погремушкой. — Не будем жаловаться. — Тви-и! — взвизгнула Солнышко, возможно, желая сказать: «Вы оба правы. Не будем жаловаться». Клаус подошел к окну и посмотрел на открывшийся вид. Солнце уже начало садиться на чернильно-черные воды озера Лакримозе, задул холодный вечерний ветер. Даже защищенного стеклом Клауса пробрал озноб. — Все-таки очень хочется пожаловаться, — сказал он. — Суп на столе! — раздался из кухни голос Тети Жозефины. — Идите обедать! Вайолет положила Клаусу руку на плечо и легонько сжала его, чтобы подбодрить брата, и, не обменявшись больше ни словом, трое Бодлеров направились по коридору в столовую. Тетя Жозефина накрыла стол на четверых, для Солнышка подложила толстую подушку, а в углу комнаты опять-таки насыпала кучу жестянок на случай, если грабители вдруг захотят похитить обед. — Вообще говоря, выражение «суп на столе», является идиоматическим, — заметила Тетя Жозефина, — и разумеется, не означает, что речь идет о супе как таковом. Оно просто значит, что обед готов. Однако в данном случае я в самом деле приготовила суп. — Ох как хорошо, — сказала Вайолет. — Нет ничего лучше горячего супа холодным вечером. — По правде говоря, суп не горячий, — пояснила Тетя Жозефина. — Я никогда не готовлю ничего горячего, боюсь включать плиту — вдруг она взорвется. Я сделала холодный огуречный суп. Бодлеры переглянулись и постарались скрыть разочарование. Как вам должно быть известно, холодный огуречный суп — несравненное лакомство в жаркий день. Я, например, лакомился им однажды в Египте, когда навещал моего друга, заклинателя змей. Если холодный огуречный суп с умением приготовить, он обладает восхитительным, немного мятным вкусом, он прохладен, и вы как будто не только едите его, но и пьете. Но в холодный день, в комнате со сквозняками, холодный огуречный суп нужен так же, как собаке пятая нога. Дети сели с Тетей Жозефиной за стол и в мертвом молчании принялись с трудом глотать холодную слизкую жижу. Единственным звуком было лязганье четырех зубов Солнышка о ложку. Вы, несомненно, знаете, что, когда обед проходит в полном молчании, он кажется бесконечно долгим, поэтому им показалось, что прошло несколько часов, прежде чем Тетя Жозефина наконец заговорила. — У нас с моим дорогим мужем не было детей, мы боялись их иметь. Но знайте, я очень довольна, что вы здесь. Мне теперь часто бывает одиноко тут на холме. Поэтому когда мистер По написал про ваши неприятности, мне захотелось, чтобы вы не испытывали такого чувства одиночества, как я после утраты моего дорогого Айка. — Айк — это ваш муж? — спросила Вайолет. Тетя Жозефина улыбнулась, но при этом она не смотрела на Вайолет и как будто говорила сама с собой, а не с Бодлерами. — Да, — ответила она с отсутствующим видом, и голос ее звучал словно издалека, — он был моим мужем, но он был мне больше, чем муж, — самый близкий друг, партнер по грамматике и единственный из тех, кого я знаю, кто умел свистеть с крекером в зубах. — Наша мама тоже умела, — с улыбкой заметил Клаус. — Ее коронным номером была четырнадцатая симфония Моцарта. — А у Айка — четвертый квартет Бетховена, — подхватила Тетя Жозефина. — Очевидно, это у них была фамильная черта. — Как жаль, что нам не удастся с ним познакомиться, — сказала Вайолет. — Похоже, он был чудесный человек. — Он и был чудесный, — ответила Тетя Жозефина, помешивая суп ложкой и дуя на него, хотя он был ледяной. — Мне стало так грустно, когда он умер. У меня возникло чувство, что я лишилась двух любимых вещей сразу. — Двух? — переспросила Вайолет. — Почему двух? — Я лишилась Айка, — ответила Тетя Жозефина, — и лишилась озера Лакримозе. Оно, конечно, никуда не делось, оно там, внизу. Но я выросла на его берегах. Я привыкла плавать каждый день. Я знала, в каком месте берег песчаный, а в каком каменистый. Знала все островки посередине озера и все пещеры вдоль его берегов. Оно было как бы моим другом. Но с тех пор как оно отняло у меня бедного Айка, я боюсь к нему подходить. Я перестала плавать. Я больше ни разу не спускалась на берег. Я даже убрала все книжки про озеро. Единственное место, откуда я в состоянии еще глядеть на него, — это огромное окно в библиотеке. — В библиотеке? — Лицо у Клауса прояснилось. — У вас есть библиотека? — Разумеется, — ответила Тетя Жозефина. — Где бы я держала все мои книги по грамматике? Если вы покончили с супом, я покажу вам библиотеку. — Я не могу больше съесть ни ложки, — сказала Вайолет. И это была чистая правда. — Урм! — выкрикнула Солнышко, выражая свое согласие. — Нет, нет, Солнышко, — остановила ее Тетя Жозефина. — Это грамматически неверно. Ты хочешь сказать: «Я тоже кончила есть суп». — Урм! — настаивала Солнышко. — Боже правый, тебе необходимы уроки грамматики, — ужаснулась Тетя Жозефина. — Тем более надо пойти в библиотеку. Оставив тарелки с несведенным супом, Бодлеры последовали за Тетей Жозефиной по коридору, стараясь по дороге не дотрагиваться до круглых дверных ручек. В самом конце коридора Тетя Жозефина остановилась и открыла дверь, самую обыкновенную на вид, но, войдя внутрь, дети увидели комнату, которую уж никак не назовешь обыкновенной. Она была не квадратной или прямоугольной, как бывает обычно, а огромным овалом. Одна стена была занята книгами — ряды и ряды книг, и все до единой про грамматику. Тут имелась энциклопедия существительных, ее тома были расставлены на простых деревянных полках, изогнутых по форме стены. Очень толстые книги по истории глаголов выстроились на металлических полках, начищенных до блеска. В застекленных шкафах виднелись учебники по прилагательным, как будто выставленные на продажу в магазине, а не поставленные у себя в доме. Посреди комнаты имелось несколько уютных кресел со стоявшими перед ними скамеечками для ног. Но по-настоящему внимание детей привлекла другая часть овала, в дальнем конце комнаты: от пола до потолка она представляла собой одно огромное искривленное окно, а за ним открывался потрясающий вид на озеро Лакримозе. Когда дети подошли вплотную к стеклу, им показалось, будто они летят высоко над темным озером, а не просто стоят и смотрят на него сверху из дома. — Только отсюда я еще смею смотреть на озеро, — тихим голосом произнесла Тетя Жозефина. — Издали. Если я подойду к озеру ближе, мне сразу вспоминается последний пикник, проведенный с моим любимым Айком на берегу. Я предупреждала, чтобы он выждал час после еды и только тогда шел купаться, но он прождал всего сорок пять минут. Думал, что этого достаточно. — У него начались судороги? — спросил Клаус. — Считается, что, если не прошло часу после еды, плыть опасно. — Это одна причина. Но в озере Лакримозе кроется и другая. Если не прошло часа после еды, ее запах, исходящий от человека, почуют озерные пиявки и нападут. — Пиявки? — повторила Вайолет. — Пиявки. Они немного похожи на червей, — объявил Клаус. — У них нет глаз, и они живут в глубине водоемов, а питаются кровью, присасываясь к телу человека. Вайолет содрогнулась: — Какой кошмар! — Сву-у! — взвизгнула Солнышко. Возможно, это означало что-то вроде: «Чего же ради купаться в озере, полном пиявок?» — Озерные пиявки, — продолжала свой рассказ Тетя Жозефина, — совсем не похожи на обыкновенных. У них по шесть рядов очень острых зубов и очень острый нос, который издалека чует любую самую малюсенькую частичку пищи. Обычно они безвредны и охотятся только на мелкую рыбешку. Но стоит им почуять пищу на человеке, как они собираются вокруг него стаями, плотно окружают его и… и… — Слезы показались у Тети Жозефины на глазах и, достав бледно-розовый платочек, она стала вытирать их. — Простите, дети. Грамматически неправильно заканчивать фразу словом «и», но я так расстраиваюсь, когда думаю об Айке, что не могу говорить о его смерти спокойно. — Это наша вина, мы затронули эту тему, — торопливо сказал Клаус. — Мы не хотели вас расстраивать. — Ничего, ничего, — Тетя Жозефина высморкалась. — Просто я предпочитаю вспоминать об Айке в связи с чем-нибудь другим. Он всегда любил солнце, и мне хочется думать, что где бы он ни был сейчас, там сияет солнце. Конечно, неизвестно, что происходит с человеком после смерти, но мне приятно думать, что мой муж находится где-то, где очень-очень жарко, а вам? — Да, очень приятно, — подтвердила Вайолет. Она судорожно сглотнула. Ей хотелось сказать Тете Жозефине что-нибудь еще, но когда знаком с человеком всего несколько часов, трудно угадать, что ему хотелось бы услышать. — Тетя Жозефина, — сказала она застенчиво, — а вы не думали переехать в другое место? Может, подальше от озера Лакримозе вы чувствовали бы себя лучше? — А мы бы поехали с вами, — добавил Клаус. — О нет, мне не продать этот дом, — возразила Тетя Жозефина. — Я страшно боюсь агентов по продаже недвижимости. Трое Бодлеров исподтишка обменялись взглядами. Исподтишка, то есть «пока Тетя Жозефина не смотрела на них». Им еще не приходилось слышать, чтобы кто-то боялся агентов по продаже недвижимости. Страхи бывают двух видов — рациональные и иррациональные, а говоря проще — одни осмысленные, а другие бессмысленные. Например, бодлеровские сироты боятся Графа Олафа, и эта боязнь имеет полный смысл, поскольку он злодей, желающий погубить их. Но вот если бы они боялись лимонного пирога со взбитыми сливками, это был бы страх иррациональный, потому что лимонный пирог со взбитыми сливками вкусен и никому еще ничего плохого не сделал. Бояться чудовища, прячущегося под кроватью, рационально и осмысленно, там и в самом деле может оказаться чудовище, готовое вас слопать, но бояться агентов по продаже недвижимости иррационально, эти люди, как вам, наверное, известно, помогают покупать и продавать дома. Если не считать некоторого пристрастия к уродливым желтым пальто, самое худшее, что агент может сделать, — это показать уродливый, на ваш вкус, дом. Так что бояться их абсолютно бессмысленно. Пока Вайолет, Клаус и Солнышко стояли и смотрели вниз на темное озеро и думали о своей новой жизни с Тетей Жозефиной, ими тоже овладел страх, и в данном случае любой, даже всемирно известный эксперт по страху затруднился бы сказать, был ли этот страх рациональным или иррациональным. Дети испугались, что с ними скоро опять приключится несчастье. С одной стороны, страх этот можно считать иррациональным, потому что Тетя Жозефина казалась славной женщиной, а признаков Графа Олафа пока не было. Но с другой стороны, Бодлерам пришлось пережить столько кошмарных приключений, что казалось рациональным думать, что совсем рядом притаилась новая беда. Глава третьяСуществует способ воспринимать жизнь, исходя из так называемого «принципа относительности». Иначе говоря, вам становится легче, если вы сравниваете происходящее с вами сейчас с тем, что происходило с вами или другими людьми в другое время. Например, если вас беспокоит безобразный прыщ, вскочивший у вас на кончике носа, постарайтесь посмотреть на прыщик с точки зрения относительности. Сравните вашу прыщиковую ситуацию с той, в которую попал человек, которого съел медведь, и тогда, взглянув в зеркало на свой обезображенный нос, вы сможете сказать: «А зато меня не съел медведь». Вот только «принцип относительности», к сожалению, редко срабатывает. Трудно ведь начать представлять себе, как кого-то незнакомого съел медведь, когда смотришь на свой безобразный прыщик. Так было и с бодлеровскими сиротами в последующие дни. По утрам, когда они вместе с Тетей Жозефиной завтракали апельсиновым соком и неподжаренным хлебом, Вайолет думала про себя: «Ну, по крайней мере нам не приходится готовить на отвратительную труппу Графа Олафа». Днем, когда Тетя Жозефина отводила их в библиотеку и учила грамматике, Клаус думал про себя: «По крайней мере тут нет Графа Олафа и никто не собирается утащить нас в Перу». А по вечерам, когда дети садились с Тетей Жозефиной обедать апельсиновым соком и неподжаренным хлебом, Солнышко думала про себя: «Зукс!», что означало примерно: «Зато Графа Олафа здесь нет». Но сколько бы ни сравнивали дети жизнь у Тети Жозефины со своей прежней злосчастной жизнью, неудовлетворенность новыми обстоятельствами не уменьшалась. В свободное время Вайолет разбирала на части модель поезда, отвинчивая рычажки и переключатели в надежде изобрести с их помощью что-нибудь для приготовления горячей пищи, не пугая Тетю Жозефину. Но при этом ей хотелось, чтобы та просто взяла и включила плиту. Клаус обычно сидел в кресле в библиотеке, поставив ноги на скамеечку, и читал про грамматику, пока не закатывалось солнце. При этом он иногда поглядывал в окно на мрачное озеро, и ему невольно хотелось, чтобы они все еще жили у Дяди Монти с его рептилиями. Солнышко же, урывая время от занятий грамматикой, грызла голову Красотки Пенни, при этом невольно мечтая, чтобы родители их были живы, а сами они благополучно жили-поживали в бодлеровском доме. Тетя Жозефина нечасто выходила из дому, так как слишком многое за его пределами ее пугало, но однажды дети рассказали про слова таксиста о приближающемся урагане Герман, и она согласилась спуститься вместе с ними в город, чтобы закупить продукты. Тетя Жозефина не ездила в автомобилях, так как боялась, что дверца не откроется и она окажется в ловушке, поэтому они шли всю дорогу вниз пешком. Когда они достигли рынка, ноги у Бодлеров буквально отваливались. — Вы уверены, что не хотите, чтобы мы взяли на себя готовку? — спросила Вайолет, когда Тетя Жозефина протянула руку к бочонку с лимонами. — Когда мы жили у Графа Олафа, мы научились делать соус путтанеску. Это совсем нетрудно и абсолютно безопасно. Тетя Жозефина покачала головой: — Будучи опекуншей, я обязана готовить для вас еду, я мечтаю испробовать рецепт приготовления холодной лимонной похлебки. Поистине этот Граф Олаф — злой человек, подумать только — заставлять детей стоять около плиты! — Да, он очень жестоко обращался с нами, — подтвердил Клаус, но не добавил, что приготовление обеда было наименьшим злом в течение того периода, когда они жили у Графа Олафа. — Меня до сих пор мучают кошмары, я вижу во сне ужасную татуировку у него на щиколотке. Она всегда меня пугала. Тетя Жозефина нахмурилась и потрогала узел на макушке. — Боюсь, ты сделал грамматическую ошибку, Клаус, — сурово произнесла она. — Когда ты сказал: «Она всегда меня пугала», можно было подумать, что ты имеешь в виду щиколотку, а ведь ты имел в виду татуировку. Надо было сказать: «Татуировка всегда меня пугала». Ты понял? — Да, понял. — Клаус вздохнул. — Спасибо, что поправили меня, Тетя Жозефина. — Нику-у! — выкрикнула Солнышко, что, возможно, означало нечто вроде: «Не очень-то вежливо указывать Клаусу на грамматические ошибки, когда он расстроен». — Нет, нет, Солнышко, — решительно сказала Тетя Жозефина, поднимая глаза от списка покупок, — слова «нику» не существует. Вспомни, что мы говорили о правильной английской речи. Вайолет, будь добра, принеси несколько огурцов. Я, пожалуй, сделаю на следующей неделе холодный огуречный суп. Вайолет внутренне застонала, то есть «она ничего не сказала, но в душе была разочарована из-за перспективы опять есть холодный обед». Однако она улыбнулась Тете Жозефине и свернула в проход, где продавались огурцы. Она с тоской глядела на полки с вкусными продуктами, для приготовления которых требовалось включить плиту. Вайолет надеялась, что когда-нибудь ей удастся сварить что-нибудь вкусное и горячее для Тети Жозефины и брата с сестрой с помощью изобретения, над которым она сейчас трудилась, используя детали паровоза. Она так глубоко погрузилась в изобретательские мысли, что перестала смотреть, куда идет, и налетела на кого-то, стоящего перед ней. — Простите ме… — начала было Вайолет, но, подняв голову кверху, не закончила фразу. Над нею возвышался длинный тощий человек в синей матросской шапочке и с черной повязкой на левом глазу. Он глядел на нее с жадной улыбкой, как будто она была нарядно упакованным подарком на день рождения, который ему не терпелось вскрыть. Пальцы у него были длинные и костлявые, а сам он весь покосился на одну сторону, вроде дома Тети Жозефины, который висел на склоне холма. Опустив глаза вниз, Вайолет поняла, почему он так странно стоит: вместо левой ноги у него был толстый обрубок дерева и, как большинство людей с деревянной ногой, он переносил всю тяжесть на здоровую ногу, отчего и кренился на одну сторону. Хотя Вайолет впервые видела кого-то на деревянной ноге, она не по этой причине не закончила фразу. А причина состояла в том, что кое-что она видела раньше, а именно — яркий-преяркий блеск единственного глаза и одну-единственную длинную бровь. Когда кто-то появляется в переодетом виде и маскировка не очень удачна, можно сказать, что этот человек виден насквозь. Это не значит, что он одет во что-то прозрачное из пластика или стекла или еще там из чего-то. Это только означает, что маскировка его никого обмануть не может, то есть его видно насквозь. Вайолет этот маскарад не обманул ни на секунду, стоило ей только взглянуть на человека, с которым она столкнулась. Она сразу же узнала Графа Олафа. — Вайолет, что ты тут делаешь? — окликнула девочку Тетя Жозефина, подходя к ней сзади. — В этом отделе продается пища, требующая варки, а ты знаешь… — При виде Графа Олафа она осеклась, и на миг Вайолет показалось, что Тетя Жозефина тоже узнала его. Но затем Тетя Жозефина улыбнулась, и надежды Вайолет улетучились, иначе говоря, рухнули. — Здравствуйте. — Граф Олаф улыбнулся Тете Жозефине. — Я тут извинялся перед вашей сестрой за то, что налетел на нее. Лицо Тети Жозефины вспыхнуло румянцем, казавшимся еще более ярким из-за белых волос. — О нет, сэр — сказала она, и тут как раз в проходе появились Клаус с Солнышком — полюбопытствовать, что происходит, — Вайолет мне не сестра. Я ее законная опекунша. Граф Олаф хлопнул себя по щеке, как будто Тетя Жозефина призналась, что она умеет заговаривать зубную боль. — Поверить не могу, — сказал он. — Мадам, по возрасту вы никак не подходите на роль опекунши. Тетя Жозефина снова зарделась: — Знаете, сэр, я всю жизнь прожила на берегу озера, и мне говорили, что из-за этого я молодо выгляжу. — Я счастлив познакомиться с местным персонажем. — Граф Олаф прикоснулся к своей матросской шапочке, произнося это нелепое слово, вместо того чтобы сказать «с местной жительницей». — Я в этом городе недавно и открываю новое дело, поэтому жажду новых знакомств. Разрешите мне представиться. — Мы с Клаусом охотно представляем вас, — прервала его Вайолет, проявляя куда больше храбрости, чем проявил бы я, доведись мне снова встретиться с Графом Олафом, — Тетя Жозефина, это Граф… — Нет, нет, Вайолет, — остановила ее Тетя Жозефина, — следи за грамматикой. Ты должна была сказать: «Мы с Клаусом охотно представим вас», ведь ты еще нас не познакомила. — Но я… — начала Вайолет. — Погоди, Вероника, — сказал Граф Олаф, и его единственный блестящий глаз загорелся еще ярче. — Твоя опекунша права. И пока ты не наделала новых ошибок, позвольте мне самому представиться: я — Капитан Шэм, открываю прокат парусных лодок на Дамокловой пристани. Счастлив с вами познакомиться, мисс… э?… — Меня зовут Жозефина Энуистл. А это Вайолет, Клаус и маленькая Солнышко Бодлер. — Маленькая Солнышко, — повторил Капитан Шэм с таким выражением лица, будто собирался съесть девочку, а не здоровался с нею. — Приятно со всеми вами познакомиться. Может быть, когда-нибудь я прокачу вас по озеру на лодке. — Гинг! — взвизгнула Солнышко, что, возможно, означало: «Как бы не так!» — Никуда мы с вами не поедем, — буркнул Клаус. Тетя Жозефина опять покраснела и строго посмотрела на детей. — Кажется, дети забыли не только грамматику, но и хорошие манеры, — сказала она. — Пожалуйста, немедленно извинитесь перед Капитаном Шэмом. — Он вовсе не Капитан Шэм, — нетерпеливо сказала Вайолет. — Он — Граф Олаф. Тетя Жозефина открыла от изумления рот и перевела взгляд с взволнованных лиц Бодлеров на спокойное лицо Капитана Шэма. Он улыбался, но улыбка его съехала на градус ниже, что в данном случае означает: «стала уже не такой уверенной; он ждал, поймет ли Тетя Жозефина, что он действительно переодетый Граф Олаф». Тетя Жозефина осмотрела его с головы до ног и нахмурилась. — Мистер По предупреждал меня, что надо остерегаться Графа Олафа, — проговорила она наконец, — но он также предупреждал, что вы, дети, склонны видеть его повсюду. — Мы и видим его повсюду, — устало произнес Клаус, — потому что он и есть повсюду. — Кто такой Граф Омар? — поинтересовался Капитан Шэм. — Граф Олаф, — поправила Тетя Жозефина, — это ужасный человек, который… — Как раз стоит перед нами, — докончила Вайолет. — Не важно, как он себя называет. У него те же блестящие глаза, та же единственная бровь… — Но такими чертами обладают многие люди, — возразила Тетя Жозефина. — У моей свекрови, например, была не только одна бровь, но и только одно ухо. — Татуировка! — выпалил Клаус. — Смотрите сами. У Графа Олафа на левой щиколотке вытатуирован глаз! Капитан Шэм вздохнул и с трудом приподнял деревянную ногу для всеобщего обозрения. Сделанная из дерева и отполированная так, что блестела не менее ярко, чем его глаз, она была прикреплена к левому колену металлической петлей. — У меня нет левой щиколотки, — жалобно произнес он. — Ее съели озерные пиявки. Глаза Тети Жозефины наполнились слезами, и она положила руку на плечо Капитану Шэму. — Бедняга вы, — сказала она, и дети поняли, что обречены. — Вы слышали, что сказал Капитан Шэм? — обратилась она к детям. Вайолет сделала еще одну попытку, хотя и знала, что она скорее всего окажется тщетной — слово, которое здесь означает «бесполезной». — Он не Капитан Шэм, он… — Не думаете же вы, что он дал отъесть свою ногу пиявкам, — возмутилась Тетя Жозефина, — только ради того, чтобы сыграть с вами шутку? Капитан Шэм, расскажите. Расскажите, как это случилось. — Сидел я с месяц назад в лодке, — начал Капитан Шэм, — и ел макароны с соусом путтанеска. Нечаянно я уронил немного на ногу. И не успел я оглянуться, как на меня набросились пиявки. — Точно так произошло и с моим мужем, — проговорила Тетя Жозефина и закусила губу. Бодлеры сжали кулаки от чувства безысходности. Они знали, что вся эта история с соусом такая же фальшивка, как и его нынешнее имя, но доказать не могли. — Вот, — Капитан Шэм достал из кармана маленькую карточку и протянул Тете Жозефине, — возьмите мою визитную карточку, и когда в следующий раз будете в городе, мы можем встретиться за чашечкой чая. — С удовольствием. — Тетя Жозефина прочла вслух надпись на карточке: — «Парусные лодки Капитана Шэма. Каждой лодке — ее парус». Ох, Капитан, вы сделали серьезную грамматическую ошибку. — Какую? — Капитан Шэм поднял бровь. — Тут сказано «ее парус», но это неправильно, вы должны были бы написать «свой парус». Это довольно распространенная ошибка, но от этого ничуть не менее ужасная. Лицо капитана Шэма помрачнело, и казалось, сейчас он опять поднимет свою деревянную ногу и изо всей силы пнет Тетю Жозефину. Но тут же лицо его просветлело и он сказал: — Благодарю за то, что вы меня поправили. — Не стоит благодарности, — отозвалась Тетя Жозефина. — Пойдемте, дети, пора заплатить за покупки. До скорого свидания, Капитан Шэм. Капитан Шэм улыбнулся и помахал им рукой, но Бодлеры заметили, как улыбка превратилась в отвратительную ухмылку, едва Тетя Жозефина повернулась к нему спиной. Он одурачил ее, а Бодлеры при этом ничего не могли поделать. Всю вторую половину дня они тащились вверх по холму с покупками в руках, но тяжесть огурцов и лимонов была несравнима с тяжестью на сердце, которую они испытывали. Всю дорогу Тетя Жозефина говорила про Капитана Шэма, про то, какой он приятный человек и как она надеется, что они все снова его увидят. А дети при этом знали, что на самом деле Граф Олаф — ужасный человек, и они хотели бы никогда в жизни больше его не видеть. Существует выражение, которое, к моему сожалению, очень подходит к данному этапу нашей истории. Оно гласит: «Заглотать наживку вместе с крючком и грузилом». Оно относится к миру рыбной ловли. Наживка, крючок, грузило — все это части удочки, и они работают вместе на то, чтобы выманить рыбу из воды на ее погибель. Если кто-то заглотал наживку, крючок и грузило, значит, он поверил наглому вранью, и в результате, возможно, обречен на гибель. Тетя Жозефина заглотала вранье Капитана Шэма, но обреченными себя чувствовали Вайолет, Клаус и Солнышко. Поднимаясь в молчании на холм, дети смотрели на озеро Лакримозе и ощущали, как у них холодеет в груди от предчувствия своей обреченности. Им и впрямь стало так холодно, словно они не просто глядели на сумрачное озеро, а погрузились в самую его глубину. Глава четвертаяВ тот вечер, пока Бодлеры сидели с Тетей Жозефиной и обедали, их не покидало опущение холода в желудке. Причиной такого ощущения наполовину был холодный суп из лимонов, приготовленный Тетей Жозефиной, а наполовину, если не больше, от сознания, что Граф Олаф снова вторгся в их жизнь. — Этот Капитан Шэм очень обаятельный человек, — проговорила Тетя Жозефина, кладя в рот корочку лимона. — Ему, наверное, очень одиноко в чужом городе, где он к тому же потерял ногу! Может быть, мы пригласим его как-нибудь пообедать. — Мы же все время пытаемся вам объяснить, Тетя Жозефина, — сказала Вайолет, отгребая к краям тарелки гущу, чтобы казалось, будто она съела больше, чем это было на самом деле. — Никакой он не Капитан Шэм, он — Граф Олаф. — Я не желаю больше слушать эту чепуху, — сказала Тетя Жозефина. — Мистер По известил меня о татуировке на левой щиколотке и об одной брови над глазами. Но у Капитана Шэма нет левой щиколотки и только один глаз. Просто не понимаю, как у вас хватает духу уличать человека, у которого не в порядке глаза. — У меня не в порядке глаза, — сказал Клаус, показывая на очки, — но вы же уличаете меня. — Попрошу без дерзостей. — В данном случае это означало: «Не указывай мне на то, что я не права, мне это не нравится». — Вы создаете нервную обстановку. Вам придется примириться раз и навсегда с тем, что Капитан Шэм — не Граф Олаф. — Она достала визитную карточку. — Глядите сами. Разве тут написано «Граф Олаф»? Нет. Тут стоит — «Капитан Шэм». Правда, сделана грубейшая грамматическая ошибка, но все равно карточка служит доказательством того, что Капитан Шэм тот, за кого себя выдает. Тетя Жозефина положила визитную карточку на стол, и Бодлеры вздохнули, глядя на нее. Визитные карточки сами по себе еще ничего не доказывают. Любой может зайти в типографию и заказать визитные карточки, где напечатано, что он продает мячи для гольфа. Ваш зубной врач может заказать карточки, где напечатано, что она ваша бабушка. Чтобы сбежать из замка одного моего недруга, я как-то раз заказал карточки, где говорилось, что я адмирал французского флота. Только из-за того, что что-то напечатано — будь то на визитной карточке или в газете или в книге, — оно не становится правдой. Трое детей отлично сознавали этот простой факт, но не могли найти слов, чтобы убедить Тетю Жозефину. Поэтому они просто вздыхали и молча притворялись, будто едят похлебку. В столовой стояла такая тишина, что все вздрогнули — Вайолет, Клаус, Солнышко и даже Тетя Жозефина, — когда вдруг зазвонил телефон. — Боже мой! — воскликнула Тетя Жозефина. — Что нам делать? — Минка! — крикнула Солнышко, что означало скорее всего что-то вроде: «Снять трубку, разумеется!» Тетя Жозефина встала из-за стола, но не двинулась с места, даже когда телефон прозвонил второй раз. — Может быть, что-то важное, — проговорила она, — но ведь неизвестно — насколько важное, стоит ли ради этого подвергаться опасности короткого замыкания. — Если вам так будет спокойнее, я подойду к телефону. — Вайолет вытерла рот салфеткой, встала и подошла к телефону, как раз когда он зазвонил в третий раз. — Алло, — сказала она. — Это миссис Энуистл? — послышался скрипучий голос. — Нет, — ответила Вайолет, — это Вайолет Бодлер. Чем могу помочь? — Давай сюда старуху, сирота, — сказал голос, и Вайолет похолодела, узнав Капитана Шэма. Она бросила взгляд на Тетю Жозефину, которая, явно нервничая, наблюдала за Вайолет. — Простите, — сказала Вайолет в трубку, — вы должно быть, ошиблись номером. — Не шути со мной, гнусная девчонка… — начал было Капитан Шэм, но Вайолет быстро положила трубку. — Спрашивали танцевальную школу «Попрыгунья», — солгала она. — Я сказала, что они не туда попали. — Какая ты храбрая девочка, — пробормотала Тетя Жозефина. — Прямо взяла и сняла трубку. — Тут нет ничего опасного, — заметила Вайолет. — А вы разве никогда не подходите к телефону, Тетя Жозефина? — удивился Клаус. — Раньше всегда подходил Айк, — ответила она, — а для безопасности он надевал специальную перчатку. Но сейчас я посмотрела, как ты подошла к телефону и, пожалуй, в следующий раз попробую взять трубку сама. Опять зазвонил телефон, и Тетя Жозефина опять вздрогнула. — Господи, — сказала, — я не думала, что он зазвонит так скоро. Какой насыщенный вечер. Вайолет посмотрела на телефон, она знала, что это снова Капитан Шэм. — Мне подойти? — спросила она. — Нет, нет. — Тетя Жозефина направилась к звонившему маленькому телефону с таким видом, будто перед ней был огромный лающий пес. — Я говорила, что попробую сама, и я попробую. Она перевела дух, вытянула дрожащую руку и сняла трубку. — Алло! — сказала она. — Да, это я. Ах, здравствуйте, Капитан Шэм. Как приятно слышать ваш голос. — Тетя Жозефина прислушалась, и щеки ее опять запылали. — Это очень мило с вашей стороны так говорить, Капитан Шэм, но… Что? Ну хорошо, хорошо. Очень мило, Джулио. Что? Что? О, чудесная мысль. Подождите, пожалуйста, минутку. — Она прикрыла трубку ладонью и обернулась к детям. — Вайолет, Клаус и Солнышко, пойдите к себе в комнату. Капитан Шэм… Я хочу сказать Джулио, он попросил называть его по имени… готовит вам сюрприз и хочет обсудить его только со мной. — Не надо нам сюрпризов, — пробурчал Клаус. — Как это не надо — надо. Ну же, быстренько бегите, чтобы вы не подслушивали, пока мы обсуждаем сюрприз. — Мы не собираемся подслушивать, — запротестовала Вайолет. — Но по-моему, нам лучше остаться тут. — Может быть, вам непонятно значение слова «подслушивать»? — предположила Тетя Жозефина. — Оно значит «слышать чужой разговор». Если вы останетесь здесь, вы поневоле будете подслушивать. Пожалуйста, идите в свою комнату. — Мы знаем, что значит «подслушивать», — пробормотал Клаус, но все же поплелся за сестрами по коридору в комнату. Там они в расстройстве молча поглядели друг на друга. Вайолет сняла с постели детали игрушечного тормозного вагона, которые хотела исследовать вечером, все трое улеглись на кровать и хмуро уставились в потолок. — А я-то думала, мы здесь будем в безопасности, — мрачно произнесла Вайолет. — Думала, тот, кто боится агентов по продаже недвижимости, не подружится с Графом Олафом, как бы он ни маскировался. — Думаешь, он и вправду дал пиявкам отъесть себе ногу? — спросил с содроганием Клаус. — Ради того, чтобы избавиться от татуировки? — Чойн! — крикнула Солнышко, что, возможно, означало: «Пожалуй, это было бы чересчур даже для Графа Олафа». — Я согласна с Солнышком, — сказала Вайолет, — я думаю, он выдумал историю про пиявок, чтобы разжалобить Тетю Жозефину. — И ему это удалось. — Клаус вздохнул. — Она проглотила его слезливую историю с наживкой, крючком и грузилом. — Она хотя бы не такая доверчивая, как Дядя Монти, — заметила Вайолет. — Он поселил Графа Олафа прямо у себя в доме. — Зато тогда Олаф был у нас на глазах, — возразил Клаус. — Обер! — возразила Солнышко, возможно, желая сказать нечто вроде: «Но это не помогло нам спасти Дядю Монти!» — Как вы думаете, что он задумал на этот раз? — задала вопрос Вайолет. — Может, собирается вывезти нас на озеро в парусной лодке и утопить? — А может, думает столкнуть с горы целиком весь дом? — высказал предположение Клаус. — И свалить это на ураган Герман? — Хафту! — мрачно крикнула Солнышко, возможно, желая сказать что-то вроде: «А может, он хочет подложить озерных пиявок нам в постель?» — Может быть и то, и другое, и третье, — подытожила Вайолет. — Повторяй не повторяй «может быть» сколько угодно раз — нам это ничего не дает. — А что если позвонить мистеру По и рассказать, что объявился Граф Олаф. Может быть, он бы приехал и увез нас отсюда? — А вот это самое сомнительное «может быть», — сказала Вайолет. — Мистера По не удается никогда ни в чем убедить, а Тетя Жозефина не верит нам, хотя и видела Графа Олафа своими глазами. — Она даже не подозревает, что видела Графа Олафа, — печально проговорил Клаус. — Она считает, что видела Капитана Шэма. Солнышко вяло покусала голову Красотки Пенни и пробормотала «Поч!», возможно, желая сказать: «Джулио!» — В таком случае уж и не знаю, что делать, — сказал Клаус. — Остается только держать глаза и уши открытыми. — Дум, — согласилась Солнышко. — Вы оба правы, — сказала Вайолет. — Нам остается быть все время начеку. Остальные двое Бодлеров кивнули с серьезным видом, но холодный комок в желудке не исчезал. Все сознавали, что быть начеку — недостаточное средство самозащиты против такого, как Капитан Шэм, и по мере того, как близилась ночь, им становилось все больше и больше не по себе. Вайолет подвязала волосы лентой, чтобы они не лезли в глаза, и явно пыталась придумать какой-нибудь план, но шел час за часом, а ей ничего не приходило в голову. Клаус сосредоточенно уставился в потолок, как будто там было написано что-то очень интересное, но часы шли, а никакой пользы из созерцания потолка он не извлек. Солнышко же кусала и кусала голову Красотки Пенни, но сколько бы она ни кусала, это не помогло ей придумать ничего такого, что бы сняло с Бодлеров груз тревог. У меня есть приятельница по имени Джина-Сью, она социалистка, так вот у нее есть любимая поговорка: «Поздно запирать конюшню, когда лошади уже украдены». То есть попросту говоря, лучшие из планов порой рождаются, когда уже поздно. Так, к сожалению, произошло и с бодлеровскими сиротами и их намерением быть начеку. После нескольких долгих часов тревожного ожидания вдруг послышался страшный треск разбитого стекла, и они сразу поняли, что план их был далеко не лучшим. — Что это за шум? — Вайолет вскочила с кровати. — Как будто бы разбилось стекло, — обеспокоенно проговорил Клаус, направляясь к двери. — Весту! — крикнула Солнышко, но брату и сестре некогда было разгадывать, что она имела в виду, — все трое уже бежали по коридору. — Тетя Жозефина! Тетя Жозефина! — позвала Вайолет, но никто не откликнулся. Она вгляделась в одну, в другую сторону коридора — все было тихо. — Тетя Жозефина! — позвала Вайолет еще раз. Она первой вбежала в столовую, остальные за ней, но и там они не увидели своей опекунши. На столе по-прежнему горели свечи, бросая колеблющийся свет на визитную карточку и тарелки с холодной лимонной похлебкой. — Тетя Жозефина! — еще раз крикнула Вайолет, и дети кинулись назад, в коридор, к двери в библиотеку. На бегу Вайолет поневоле вспомнила, как они выкликали имя Дяди Монти ранним утром, перед тем как обнаружили случившуюся трагедию. — Тетя Жозефина, — звала она, — Тетя Жозефина! — Вайолет вспомнила, как не раз звала родителей, просыпаясь по ночам от сна, который снился ей так часто: тот страшный пожар, который унес жизни родителей. — Тетя Жозефина! — окликнула она свою опекуншу, подходя к библиотечной двери. Вайолет вдруг испугалась, что тетя Жозефина, возможно, уже не в состоянии слышать ее крики. — Смотрите! — Клаус показал на дверь. К двери кнопкой был приколот сложенный пополам листок бумаги. Клаус отцепил его и развернул. — Что там такое? — спросила Вайолет, а Солнышко вытянула шейку, чтобы лучше видеть. — Записка, — ответил Клаус и прочел ее вслух: — «Вайолет, Клаус и Солнышко, когда вы будете читать эту записку, моя жизнь уже придет к ее концу. Моя душа оледенела, как оледенел Айг, жизнь стала нивыносимой, и я безроботно плинимаю сваю учясть. Вам, детям, не понять, чтоп отчаенная судьба сделала вдовицу такой нещасной, что превела ее к такой крайности. Но только знайте: мне так лучше. Вырражая мою последнюю волю и решение, оставляю вас троих на папечение Капитана Шэма, доброго и благородного человека. Пожалуйста, думайте обо мне хорошо несмотря на мой ужасный поступок. Ваша Тетя Жозефина». — Ох нет, — выдохнул Клаус, кончив читать записку. Он вертел ее и так и этак, как будто думал, что прочитал неправильно, как будто в ней говорилось что-то совсем другое. — Ох нет, — повторил он уже совсем еле слышно, словно не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух. Не сказав ни слова, Вайолет открыла дверь в библиотеку. Бодлеры сделали шаг внутрь — и их пронизала дрожь. В комнате стоял ледяной холод, и они с одного взгляда поняли почему. Огромное окно было разбито вдребезги. Если не считать нескольких осколков, застрявших в оконной раме, громадное стекло исчезло, и вместо него зияла пустая дыра, за которой притаилась тихая чернота. Холодный ночной воздух врывался в дыру, но, невзирая на холод, они осторожно приблизились к пустоте, зияющей на месте окна, и заглянули вниз. Там было так черно, что казалось, будто за окном нет абсолютно ничего. Вайолет, Клаус и Солнышко постояли немного и вспомнили страх, который испытали несколько дней назад на этом самом месте. Теперь они знали, что тот страх был рациональным. И пока они стояли так, прижавшись друг к другу, и всматривались в темноту, к ним пришла догадка, что они опоздали со своим планом быть начеку: они заперли конюшню, когда бедной Тети Жозефины там уже не было. Глава пятая«Вайолет, Клаус и Солнышко, когда вы будете читать эту записку, моя жизнь уже придет к ее концу. Моя душа оледенела, как оледенел Айг, жизнь стала нивыносимой, и я безроботно плинимаю сваю учясть. Вам, детям, не понять, чтоп отчаенная судьба сделала вдовицу такой нещасной, что превела ее к такой крайности. Но только знайте: мне так лучше. Вырражая мою последнюю волю и решение, оставляю вас троих на папечение Капитана Шэма, доброго и благородного человека. Пожалуйста, думайте обо мне хорошо несмотря на мой ужасный поступок. Ваша Тетя Жозефина». — Прекрати! — закричала Вайолет. — Перестань перечитывать записку вслух, Клаус! Мы уже знаем, что в ней написано. — Я просто не могу поверить. — Клаус повертел бумагу и так и этак уже в который раз. Бодлеровские сироты с унылым видом сидели за обеденным столом, на котором все еще стояла холодная лимонная похлебка, а в душе у них нарастал ужас. Вайолет уже позвонила мистеру По и рассказала, что случилось, и, изнывавшие от тревоги, не в силах заснуть, Бодлеры всю ночь напролет ждали, когда мистер По появится с первым же паромом. Свечи почти догорели, и Клаус читал записку Тети Жозефины, пригнувшись к самому пламени. — Что-то тут есть занятное, только никак не пойму, в чем дело. — Как ты можешь такое говорить? — возмутилась Вайолет. — Тетя Жозефина выбросилась из окна. В этом нет ничего занятного. — «Занятное» не в смысле «забавное», а в смысле «странное». Послушай, в первой фразе она говорит: «моя жизнь уже придет к ее концу». — И пришла. — Вайолет поежилась. — Я не о том, — нетерпеливо сказал Клаус. — Она пишет «к ее концу». Но так не говорят. Правильно будет сказать «к своему концу». — Он схватил визитную карточку Капитана Шэма со стола. — Помните, что она сказала, когда увидела карточку? «Каждой лодке ее парус». Она сказала, что это серьезная грамматическая ошибка. — Кто думает о грамматических ошибках, — прервала его Вайолет, — когда выпрыгивает из окна? — А вот Тетя Жозефина думала бы, — возразил Клаус. — Грамматика — для нее было главное. Помните, она говорила, что грамматика — величайшая радость жизни? — Но этого оказалось недостаточно, — с грустью проговорила Вайолет. Как бы она ни любила грамматику, все равно в записке говорится, что жизнь для нее стала невыносимой. — Но тут как раз опять ошибка, — настаивал Клаус. — Тут написано не «невыносима», а «нивыносима» — «и» вместо «е». — Ты сам невыносимый через «е», — вспылила Вайолет. — А ты глупая через «г»! — огрызнулся Клаус. — Агет! — прикрикнула на них Солнышко, что означало нечто вроде: «Сейчас же перестаньте ссориться!» Вайолет с Клаусом взглянули на младшую сестру, а потом друг на друга. Зачастую случается, что если чувствуешь себя несчастным, хочется и другого сделать несчастным. Правда, обычно это не помогает. — Прости, Клаус, — кротко сказала Вайолет, — не ты, а наша ситуация невыносима. — Знаю, — сокрушенно сказал Клаус, — ты тоже меня прости. Ты не глупая, Вайолет. Ты очень умная. Такая умная, что, надеюсь, сумеешь вызволить нас из этой ситуации. Тетя Жозефина выбросилась из окна и поручила нас Капитану Шэму, и я не знаю, что нам теперь делать. — Ну, все-таки мистер По уже едет сюда, — проговорила Вайолет. — Он сказал по телефону, что будет здесь рано утром, так что ждать осталось недолго. А вдруг он нам поможет. — Будем надеяться, — пробормотал Клаус, но при этом они с сестрой переглянулись и вздохнули. Они уже знали, что надежда на помощь мистера По весьма слаба. Когда Бодлеры жили у Графа Олафа и рассказали мистеру По о его жестоком обращении, мистер По не помог им. Когда Бодлеры жили у Дяди Монти и рассказали мистеру По о вероломстве Графа Олафа, он им тоже не помог. Поэтому было ясно, что в данном случае помощи от мистера По тоже ждать не приходится. Одна из свечей догорела, пустив дымок, и дети вжались в стулья. Возможно, вам известно растение под названием «мухоловка», которое растет в тропиках. Верхушка у него похожа на раскрытый рот, усаженный иголочками по краям наподобие зубов. Когда муха, привлеченная ароматом цветка, садится на растение, рот постепенно закрывается и муха оказывается в ловушке. Испуганная муха жужжит и мечется там, внутри, но вырваться не может, и растение медленно-медленно растворяет ее, так что от нее ничего не остается. Когда темнота в доме сомкнулась вокруг детей, они почувствовали себя мухами. Гибельный пожар, который унес жизни их родителей, казалось, был началом ловушки, а они тогда об этом еще не знали. Они метались с места на место — дом Графа Олафа в городе, дом Дяди Монти за городом, а теперь дом Тети Жозефины, нависший над озером. Но несчастья преследовали их, все теснее и теснее стягиваясь вокруг, и сейчас им казалось, что скоро от них ничего не останется. — Можно разорвать записку, — предложил наконец Клаус. — Тогда мистер По не узнает о последней воле Тети Жозефины и мы не попадем в лапы к Капитану Шэму. — Но ведь я уже рассказала мистеру По про записку, — возразила Вайолет. — Ну, можно сделать подлог. — Клаус употребил слово, которое здесь означает «написать что-то самому и сделать вид, что написал кто-то другой». — Мы напишем все то же самое, только опустим кусок про Капитана Шэма. — Ага! — крикнула Солнышко. Это было ее любимым словом и, в отличие от других, не требовало истолкования. Сейчас «ага» выражало, что в голову ей пришла мысль. — Правильно! — воскликнула Вайолет. — Это Капитан Шэм! Он написал письмо, а не Тетя Жозефина! Глаза Клауса под очками загорелись. — Это объясняет слово «ее»! — Это объясняет «нивыносимый» через «и»! — подхватила Вайолет. — Лиип! — Солнышко, возможно, хотела сказать: «Капитан Шэм вытолкнул Тетю Жозефину за окно, а потом написал записку, чтобы скрыть преступление». — Какой ужасный поступок. — Клаус содрогнулся, представив, как Тетя Жозефина падает в озеро, которого так боялась. — Вообразите себе, какой ужас он может сотворить с нами, — сказала Вайолет, — если не разоблачить его преступление. Прямо не могу дождаться, когда приедет мистер По и мы расскажем, что произошло. В точности когда ожидалось, раздался звонок в дверь, и Бодлеры кинулись открывать. Вайолет, шедшая по коридору впереди, бросила задумчивый взгляд на радиатор, вспомнив, как его боялась Тетя Жозефина. Клаус шел за ней по пятам и тихонько трогал все круглые дверные ручки в память о Тете Жозефине, предупреждавшей, что они могут разлететься вдребезги. А когда они дошли до двери, Солнышко с грустью посмотрела на коврик, из-за которого, как считала Тетя Жозефина, кто-нибудь мог сломать шею. Тетя Жозефина так старательно избегала всего, что грозило причинить ей зло, но зло все равно настигло ее. Вайолет открыла белую облупленную дверь и в рассветном сумраке увидела мистера По. — Мистер По… — начала Вайолет. Она хотела сразу рассказать об их догадке насчет поддельной записки, но едва она увидела его в дверях с белым платком в одной руке и черным портфелем в другой, как не сумела произнести ни слова. Слезы — странная штука. Подобно землетрясению или кукольным представлениям, они могут начаться в любой момент без всякого предупреждения и даже без особой причины. — Мистер По… — повторила Вайолет и вдруг, без всякого предупреждения, она и ее брат с сестрой расплакались. Вайолет плакала, и плечи ее сотрясались от рыданий. Плакал Клаус, и от слез очки съехали ему на кончик носа. Плакала Солнышко, разинув рот, так что видны были ее четыре зуба. Мистер По опустил на пол портфель и убрал платок. Он не очень-то умел утешать, но тут он обхватил детей руками как умел и пробормотал: «Ну-ну». Этими словами некоторые люди пытаются утешать других, хотя слова эти вполне бессмысленны. Мистер По не мог больше придумать ничего утешительного, но мне сейчас очень хотелось бы очутиться в том времени и поговорить с плачущими детьми. Я бы сказал им тогда, что, подобно землетрясению и кукольным представлениям, их слезы возникли не только без предупреждения, но и без особой причины. Конечно, дети плакали оттого, что считали Тетю Жозефину погибшей. И поэтому мне хотелось бы иметь возможность вернуться во времени назад и сказать им, что они ошибаются. Но разумеется, я не в состоянии это сделать. Я сейчас не нахожусь на вершине холма и не гляжу сверху на озеро Лакримозе пасмурным утром. Я сижу у себя в комнате глубокой ночью, пишу эту историю и гляжу в окно, выходящее на кладбище позади моего дома. Я не могу сказать бодлеровским сиротам, что они ошибаются, но могу сказать вам, что в тот момент, когда Бодлеры рыдают в объятиях мистера По, Тетя Жозефина жива. Пока еще жива. Глава шестаяМистер По нахмурился, сел за стол и достал платок. — Поддельное письмо? — повторил он. Бодлеровские сироты показали ему разбитое окно в библиотеке. Показали записку, которую нашли приколотой к двери, и показали визитную карточку с грамматической ошибкой. — Подделка — очень серьезное преступление, — строго сказал он и высморкался. — Но не такое серьезное, как убийство, — заметил Клаус. — А Капитан Шэм совершил убийство. Он убил Тетю Жозефину и написал поддельную записку. — Но зачем могло понадобиться данному лицу — Капитану Шэму — идти на такие действия? И все только с целью получить над вами опекунство? — Мы уже объясняли вам. — Вайолет еле сдерживала раздражение. — Капитан Шэм на самом деле переодетый Граф Олаф. — Все это очень серьезные обвинения, — решительным тоном повторил мистер По. — Разумеется, вам троим пришлось пережить тяжелые испытания, но я надеюсь, что вы не даете волю воображению. Помните, когда вы жили у Дяди Монти, вы были убеждены, что его помощник Стефано на самом деле переодетый Граф Олаф? — Но Стефано и был Графом Олафом! — воскликнул Клаус. — Не важно, — остановил его мистер По. — Дело сейчас в том, что вы не должны делать поспешные выводы. Если вы убеждены, что записка поддельная, надо перестать говорить о переодеваниях и приступить к расследованию. Где-то в доме, несомненно, найдется что-то, написанное рукой Тети Жозефины. Мы сличим почерки и посмотрим, совпадают ли они. Бодлеровские сироты переглянулись. — Да, конечно, — сказал Клаус. — Если записка, приколотая к двери в библиотеку, не совпадает с почерком Тети Жозефины, значит, ее писал кто-то другой. Мы об этом не подумали. Мистер По улыбнулся: — Вот видите? Вы очень умные дети, но даже самым умным людям на свете требуется иногда помощь банкира. Итак, где нам взять образец почерка Тети Жозефины? — На кухне, — быстро ответила Вайолет. — Она оставила список продуктов, которые требовалось купить, на кухне. — Чуки! — предложила Солнышко, возможно желая сказать: «Тогда скорей пойдем на кухню!» Что они и сделали. Кухня была очень маленькая, плиту и печку закрывала большая белая простыня — для безопасности, как объяснила Тетя Жозефина, когда водила их по дому. Там имелись: стойка, на которой она готовила пищу, холодильник, где хранила продукты, и раковина, где она смывала с тарелок еду, которую никто не ел. На дальнем конце стойки лежал листок со списком необходимых покупок, Вайолет сходила за ним, мистер По зажег свет, и Вайолет приложила список к письму, чтобы сравнить почерки. Существуют люди — мужчины и женщины — специалисты по анализу почерков. Они зовутся графологами. Для того чтобы получить диплом в области графологии, они посещают графологические учебные заведения. Казалось бы, данная ситуация требовала консультации графолога. Но бывают в жизни случаи, когда мнение специалиста необязательно. К примеру, если ваша знакомая приводит к вам свою любимую собачку и жалуется, что та не кладет яиц, то не надо быть ветеринаром, чтобы объяснить ей, что собаки не кладут яиц, а значит, беспокоиться не о чем. Да, бывают проблемы настолько простые, что любой может разрешить их, и мистер По с Бодлерами мгновенно смогли ответить на вопрос: «Совпадает ли почерк на списке продуктов с почерком в письме?» Их ответ был «да». В слове «вермишель» Тетя Жозефина сделала из заглавной буквы «Б» что-то вроде спиральки. И такая же спиралька украшала букву «В» в слове «Вайолет». Когда она вписывала в список слово «Огурцы», заглавное «О» получилось у нее слегка сплющенное вроде баранки, и точно такие же сплющенные баранки были в слове «оледенела». А в списке продуктов в слове «Лимоны» у буквы «м» палочки были разной высоты, точно так, как в словах «моя жизнь». Сомневаться не приходилось: оба листка, которые сличали мистер По и Бодлеры, писала Тетя Жозефина. — Думаю, не остается сомнений в том, что обе записки писала Тетя Жозефина, — подытожил мистер По. — Но… — начала было Вайолет. — Никаких «но», — остановил ее мистер По. — Посмотри на спирали у «В», посмотри на сплющенные «о». Посмотри на разной высоты черточки у «м». Я не графолог, но могу определенно сказать, что записки написаны одним и тем же человеком. — Вы правы, — с несчастным видом сказал Клаус. — Я знаю, что за этим так или иначе стоит Капитан Шэм, но письмо, безусловно, писала Тетя Жозефина. — А это, — проговорил мистер По, — делает его юридическим документом. — Значит ли это, что мы должны жить с Капитаном Шэмом? — осведомилась Вайолет. Сердце у нее упало. — Боюсь, что так, — ответил мистер По. — Последняя воля и распоряжение покойного считаются официальным документом. Вы находились под опекой Тети Жозефины, а значит, она имела право поручить вас новому опекуну, прежде чем выброситься из окна. Это очень скверно, разумеется, но абсолютно законно. — Мы ни за что не будем жить с ним, — с яростью выпалил Клаус. — Хуже его никого на свете нет. — Я знаю, он придумает что-нибудь ужасное, — добавила Вайолет. — Его интересует только бодлеровское наследство. — Гинд! — выкрикнула Солнышко, что значило примерно: «Пожалуйста, не отдавайте нас этому злому человеку». — Я знаю, этот Капитан Шэм вам не нравится, — сказал мистер По, — но ничего не могу поделать. Боюсь, что закон предписывает вам ехать к нему. — Мы убежим, — сказал Клаус. — Ничего подобного вы не сделаете, — сурово заявил мистер По. — Ваши родители поручили мне следить, чтобы о вас заботились должным образом. Уважаете вы желания ваших родителей или нет? — Да, но… — попыталась возразить Вайолет. — Тогда не создавайте лишних хлопот. Подумайте, что сказали бы ваши бедные мать и отец, если бы знали, что вы грозите убежать от опекуна. Разумеется, Бодлеры-родители пришли бы в ужас, узнай они, что их детей отдают под опеку Капитану Шэму, но не успели дети привести этот довод, как мистер По уже перешел к обсуждению других дел. — Так, а теперь проще всего увидеться с Капитаном Шэмом и обсудить кое-какие детали. Где его визитная карточка? Я позвоню ему. — На столе в столовой, — мрачно ответил Клаус, и мистер По покинул кухню. Бодлеры опять уставились на список покупок, составленный Тетей Жозефиной, и на ее предсмертное письмо. — Никак не могу поверить, — сказала Вайолет. — Я не сомневаюсь, что наша с тобой догадка насчет поддельного письма верна. — Я тоже, — ответил Клаус. — Я знаю, что Капитан Шэм приложил руку ко всему этому, но на сей раз он оказался еще хитрее обычного. — В таком случае нам надо быть еще находчивее обычного. Необходимо убедить мистера По, пока не поздно. — Мистер По говорил, что нужно обсудить кое-какие детали, — напомнил Клаус. — Авось на это уйдет много времени. — Мне удалось застать Капитана Шэма. — Мистер По вошел в кухню. — Он ужаснулся, когда услыхал о смерти Тети Жозефины, но счастлив услышать, что ему предстоит растить вас, дети. Мы встретимся с ним через полчаса в ресторане в городе, а после ленча обсудим детали усыновления. Ночь вы проведете уже в его доме. Не сомневаюсь, вы испытываете облегчение от того, что все так быстро уладилось. Вайолет и Солнышко уставились на мистера По, потрясенные, не в состоянии вымолвить ни слова. Клаус тоже молчал, но не сводил глаз с совсем другого. Он уставился на письмо Тети Жозефины. Он сосредоточенно смотрел и смотрел на него не мигая, глаза его за стеклами очков превратились в точки. Мистер По тем временем достал из кармана белый носовой платок и кашлял в него долго и со смаком, что в данном случае означает «так сильно, что кашель вызвал обильное отделение мокроты». Но все трое Бодлеров не проронили ни звука. — Так, — выговорил наконец мистер По, — сейчас я вызову такси. Не стоит спускаться всю дорогу пешком. Причешитесь и наденьте пальто — снаружи дует сильный ветер и похолодало. Похоже, приближается ураган. Мистер По пошел звонить, а Бодлеры побрели в свою комнату. Но там, вместо того чтобы причесываться, Вайолет и Солнышко немедленно повернулись к Клаусу. — И что? — задала вопрос Вайолет. — Что — что? — ответил Клаус. — Нечего чтокать, — рассердилась Вайолет. — Тебе пришло что-то в голову, вот что. Я вижу. Ты перечитывал записку Тети Жозефины в двадцатый раз, и выражение лица у тебя стало такое, будто ты что-то сообразил. Выкладывай. — Я не уверен. — Клаус еще раз пробежал глазами записку. — Я бы мог попробовать сообразить кое-что. И возможно, это помогло бы нам. Но для соображения требуется время. — Но у нас времени нет! — вскричала Вайолет. — Прямо сейчас мы встречаемся в ресторане с Капитаном Шэмом! — Значит, каким-то образом надо оттянуть время, — решительно заявил Клаус. — Дети, пойдемте! — позвал из прихожей мистер По. — Такси придет в любую минуту. Надевайте пальто и выходим! Вайолет вздохнула, подошла к шкафу и достала пальто всем троим. Она протянула Клаусу его пальто, застегнула пальто на Солнышке, одновременно продолжая разговаривать с братом. — А как нам оттянуть время? — осведомилась она. — Ты же у нас изобретатель. — Клаус застегнул пуговицы. — Но такую вещь, как время, изобрести нельзя, — возразила Вайолет. — Можно изобрести автомат для воздушной кукурузы. Можно изобрести паровое стекломой-ное устройство. Но изобрести дополнительное время невозможно. — Вайолет так была в этом уверена, что даже не стала подвязывать волосы лентой, чтобы не лезли в глаза. Она бросила на Клауса взгляд, полный безысходности и смятения, и начала надевать пальто. И тут, когда Вайолет застегивала пуговицы, она вдруг поняла, что ей и не требуется завязывать волосы, потому что решение, можно сказать, лежит у нее в кармане. Глава седьмая— Здравствуйте, я — Ларри, ваш официант, — сказал официант, подошедший к столику Бодлеров. Он был небольшого роста, костлявый, в дурацком клоунском костюме, и на груди у него болталась карточка с именем «Ларри». — Добро пожаловать в ресторан «Озабоченный клоун». Здесь все должны веселиться, нравится им это или нет. Я вижу, тут собралась целая семья, поэтому разрешите рекомендовать вам Особую Суперувеселительную Семейную Закуску. Она состоит из всякой всячины, зажаренной вместе, и подается с соусом. — Замечательная идея. — Капитан Шэм улыбнулся, обнажив все свои желтые зубы. — Особая Суперувеселительная Семейная — как раз для особой супервеселой семьи — моей семьи. — Спасибо, мне просто воды, — сказала Вайолет. — Мне тоже, — добавил Клаус. — И будьте добры, стакан ледяных кубиков для младшей сестры. — Мне чашечку кофе с сухими сливками, — проговорил Мистер По. — Нет, нет, мистер По, — вмешался Капитан Шэм. — Давайте разопьем большую бутылку красного вина. — Нет, спасибо, Капитан Шэм, — ответил мистер По. — Я не привык пить в рабочее время. — Но ведь у нас праздничный ленч! — воскликнул Капитан Шэм. — Надо выпить за моих новых детей. Не каждый день становишься отцом. — Прошу вас, Капитан, — остановил его мистер По. — Конечно, приятно видеть, как вы радуетесь перспективе растить Бодлеров, но вы должны понять — дети расстроены из-за смерти Тети Жозефины. Существует такая ящерица, которая называется хамелеон. Она, как вы, вероятно, знаете, умеет мгновенно менять окраску, чтобы слиться с окружающей средой. Помимо своей скользкости и хладнокровия Капитан Шэм напоминал хамелеона еще и своим хамелеонским свойством — умением приспосабливаться к любой ситуации. С той минуты, как в ресторане появились мистер По и Бодлеры, он не мог скрыть своего возбуждения, чувствуя, что дети уже почти в его руках. Но как только мистер По указал, что в данном случае уместна печаль, Капитан Шэм мгновенно принял скорбный вид. — Да, я тоже расстроен. — Он смахнул слезу, якобы вытекшую из-под глазной повязки. — Жозефина была моим старинным и любимейшим другом. — Вы с ней познакомились вчера, — буркнул Клаус, — в магазине. — Это только кажется, что вчера, — ответил Капитан Шэм, — а на самом деле это случилось много лет назад. Мы с ней познакомились в кулинарной школе. Мы были с ней товарищами по кухонной плите на высших кулинарных курсах. — Вы не могли с ней быть товарищами по плите, — сказала Вайолет с видимым отвращением к его вранью. — Тетя Жозефина смертельно боялась включать плиту. Никогда бы она не стала посещать кулинарную школу. — Скоро мы сделались друзьями, — продолжал Капитан Шэм как ни в чем не бывало. — И однажды она сказала мне: «Если я когда-нибудь возьму на воспитание сирот, а потом меня постигнет безвременная смерть, обещай мне растить их вместо меня». Я пообещал, но, конечно, и думать не думал, что мне придется сдержать обещание. — Какая печальная история, — произнес Ларри, и, обернувшись, все увидели, что он так и стоит у них за спиной. — Я не знал, что встреча у вас по грустному поводу. Тогда позвольте рекомендовать вам чизбургеры под названием Утешительные. Маринованные огурцы, горчица и кетчуп образуют на поверхности улыбающееся личико, и вы поневоле улыбнетесь в ответ. — Неплохая мысль, — одобрил Капитан Шэм. — Несите нам всем по Утешительному чизбургеру, Ларри. — Будут на столе в одно мгновение. — И официант наконец исчез. — Хорошо, хорошо, — сказал мистер По, — но когда мы покончим с чизбургерами, Капитан Шэм, вам предстоит подписать кое-какие важные документы. Они у меня с собой в портфеле, после ленча мы их посмотрим. — И тогда дети будут принадлежать мне? — Да, в том смысле, что на вас ляжет забота о них, — ответил мистер По. — Бодлеровское состояние останется, разумеется, под моим надзором до совершеннолетия Вайолет. — Какое состояние? — Капитан Шэм изогнул бровь. — Мне ничего не известно про состояние. — Дуна! — возмутилась Солнышко, что означало нечто вроде: «Прекрасно известно!» — Родители Бодлеры, — объяснил мистер По, — оставили после себя громадное состояние, дети унаследуют его, когда Вайолет достигнет совершеннолетия. — Ну, меня состояние не интересует, — заявил Капитан Шэм. — У меня есть мои парусные лодки. Я бы ни одного пенни не взял. — Это хорошо, — сказал мистер По, — потому что вы и не можете взять ни одного пенни. — Это мы еще посмотрим, — заметил Капитан Шэм. — Что? — переспросил мистер По. — А вот и ваши Утешительные чизбургеры! — пропел Ларри, возникший около стола с подносом, заставленным чем-то жирным на вид. — Приятного аппетита! Как в большинстве ресторанов, напичканных неоновыми лампами и воздушными шариками, в «Озабоченном клоуне» подавали ужасающую еду. Но трое сирот ничего не ели с прошлого дня и уж совсем давно не ели горячей пищи, так что, несмотря на огорчения и тревоги, у них обнаружился зверский аппетит. После нескольких минут общего молчания мистер По принялся рассказывать очень скучную историю из банковской жизни. Мистер По с таким увлечением рассказывал, Клаус с Солнышком с таким увлечением притворялись, будто им интересно, а Капитан с таким увлечением поглощал чизбургер, что никто не заметил, чем занята Вайолет. Когда Вайолет надевала пальто перед тем, как выйти на холод и ветер, она нащупала в кармане какой-то комок. Это был пакет мятных лепешек, который подарил им мистер По в день приезда на озеро Лакримозе. И лепешки сразу навели ее на мысль. Пока мистер По бубнил и бубнил, Вайолет осторожно вытащила пакет из кармана и вскрыла его. К ее разочарованию, лепешки были из тех, что завернуты каждая в целлофан. Сунув руки под стол, она развернула три лепешечки, стараясь соблюдать максимум осторожности, иначе говоря, стараясь производить минимум шуршания, которое так раздражает, когда сидишь в зале кинотеатра, а рядом разворачивают леденцы. Наконец три мятные лепешки без целлофана лежали на салфетке у нее на коленях. Как можно незаметнее она положила одну на колени Клаусу, другую — Солнышку. Когда те ощутили что-то у себя на коленях и опустили глаза, то увидели мятные лепешки и сначала решили, что их старшая сестра рехнулась. Но через минуту они все поняли. Если у вас на что-то аллергия, то лучше не брать это в рот, особенно если это — кошки. Но Вайолет, Клаус и Солнышко понимали, что находятся в критических обстоятельствах. Им требовалось побыть одним, чтобы попытаться разгадать план Капитана Шэма и сообразить, как сорвать его, и хотя нарочно вызвать у себя аллергическую реакцию — чересчур радикальный способ побыть наедине, он был единственным, какой они смогли придумать. И вот, поскольку взрослые, сидящие за столом, не смотрели на них, все трое детей положили по мятной лепешечке в рот и стали ждаты Бодлеровские аллергические реакции славятся тем, что проявляются очень быстро, поэтому сиротам долго ждать не пришлось. Через несколько минут Вайолет покрылась красной зудящей сыпью, у Клауса начал распухать язык, а Солнышко, которая, естественно, еще никогда не пробовала мятных лепешек, и сыпью покрылась, и язык у нее распух. Мистер По закончил свою историю и тогда заметил, что творится с сиротами. — Дети! — сказал он. — Вы ужасно выглядите! Вайолет, ты вся в красных пятнах. Клаус, у тебя язык не помещается во рту. Солнышко, а у тебя и то и другое! — Наверное, в пище, которую мы ели, было что-то, на что у нас аллергия. — Боже мой, — ужаснулся мистер По, увидев, как пятно на руке у Вайолет раздулось до размеров крутого яйца. — Просто вдохните поглубже, и все тут, — посоветовал Капитан Шэм, не отрываясь от чизбургера. — Я кошмарно себя чувствую, — сказала Вайолет, а Солнышко захныкала. — Я думаю, мистер По, нам надо пойти домой и лечь. — Просто откиньтесь на спинку стула, — резко приказал Капитан Шэм. — Нет никаких причин уходить посреди ленча. — Ну что вы, Капитан Шэм, — запротестовал мистер По, — дети совершенно больны. Вайолет права. Пойдемте. Я расплачусь, и мы отвезем детей домой. — Нет, не стоит, — торопливо сказала Вайолет. — Мы возьмем такси. А вы оба оставайтесь тут и как следует обсудите детали. Капитан Шэм с подозрением взглянул на Вайолет. — Я и помыслить не могу, чтобы отпустить вас совсем одних, — проговорил он с угрозой в голосе. — Да, но нам надо изучить уйму бумаг, — запротестовал мистер По. Он поглядел в свою тарелку, на которой оставалась еда, и Бодлеры поняли, что он вовсе не жаждет уйти из ресторана, чтобы возиться с больными детьми. — Мы оставим их одних ненадолго. — Наша аллергия не такая уж страшная, — правдиво сказала Вайолет, почесывая одно из красных пятен. Она встала и двинулась к выходу, за ней пошли младшие с распухшими языками. — Мы просто полежим час-другой, пока вы спокойно доедите и займетесь делами. А после того как вы подпишете бумаги, Капитан Шэм приедет и заберет нас. Единственный видимый глаз Капитана Шэма заблестел ярче прежнего. — Я так и сделаю, — произнес он. — Приеду и заберу вас, и очень-очень скоро. — До свиданья, дети, — сказал мистер По. — Надеюсь, вам скоро станет легче. Знаете, Капитан Шэм, у нас в банке служит один человек, у которого страшная аллергия. Я вспоминаю, как однажды… — Уже уходите? — удивился Ларри, когда дети застегивали пальто. Снаружи вовсю разгулялся ветер, пошел мелкий дождь — ураган Герман явно приближался к озеру Лакримозе. Но даже в такую погоду дети были рады покинуть «Озабоченного клоуна», и не только потому, что этот кричащий ресторан («кричащий» в данном случае означает «полный воздушных шаров, неоновых ламп и противных официантов») был полон воздушных шаров, неоновых ламп и противных официантов. Раз уж Бодлерам удалось придумать, как выиграть немножко времени и побыть наедине, они должны были теперь использовать каждую секунду. Глава восьмаяКогда по причине аллергии у человека распухает язык, бывает трудно разобрать, что он говорит. — Тла-тла-тла-тла-тла, — проблеял Клаус, когда дети вышли из такси и направились к облупленной белой двери Тети-Жозефининого дома. — Не понимаю. — Вайолет почесала на шее пятно, имевшее очертания штата Миннесота. — Тла-тла-тла-тла-тла, — настойчиво повторил Клаус, то есть говорил он, вероятно, что-то другое, но я понятия не имею что. — Не важно, не важно. — Вайолет открыла дверь и впустила внутрь брата с сестрой. — Теперь у тебя есть время закончить соображать то, что начал. — Тла-тла-тла, — пролопотал Клаус. — Все равно не понимаю. — Вайолет сняла пальто с Солнышка, потом с себя и бросила на пол. Как правило, пальто вешают на вешалку или убирают в стенной шкаф, но зудящая сыпь действует раздражающе и порой вынуждает забыть о подобных вещах. — Я склонна предположить, Клаус, что ты выразил согласие. А теперь, если тебе не нужна наша помощь, мы с Солнышком пойдем и примем содовую ванну, чтобы облегчить зуд. — Тла! — выкрикнула Солнышко. Вообще-то она хотела крикнуть: «Ганз!», что приблизительно означало: «Вот хорошо! А то чесотка меня с ума сведет!» — Тла. — Клаус энергично закивал и бросился бежать по коридору. Пальто он не снял, но причиной было вовсе не раздражающее действие аллергии. Просто он направлялся туда, где было очень холодно. Открыв дверь в библиотеку, Клаус поразился, насколько там все изменилось. Ветер, предвещающий ураган, вышиб последние осколки оконного стекла, дождь намочил удобные кресла, оставив на сиденьях темные расплывшиеся пятна. Несколько книг, упавших с полок, отнесло ветром к окну, где они разбухли от воды. Редко бывает зрелище печальнее, чем погибшая книга, но Клаусу некогда было печалиться. Он знал, что вот-вот явится Капитан Шэм и заберет их отсюда, поэтому надо срочно приниматься за работу. Прежде всего Клаус достал из кармана записку Тети Жозефины, положил на стол и прижал книгами, чтобы не унесло ветром. Затем он поспешно перешел к полкам и начал изучать корешки книг, выбирая заглавия. Он остановился на трех: «Основные правила грамматики и пунктуации», «Руководство для продвинутого использования кавычек» и «Правильное написание всех, всех без исключения английских слов, существующих на свете». Каждая из книг была толщиной с арбуз, и Клаус зашатался под тяжестью всех трех. С громким стуком он брякнул их на стол, пробормотал себе под нос: «Тла-тла-тла, тла-тла-тла-тла», и, найдя перо, взялся за дело. Обычно библиотека — очень подходящее место для работы в дневное время, но не тогда, когда окно выбито и близится ураган. Ветер становился все холоднее, дождь лил все сильнее, и в комнате становилось все неуютнее. Однако Клаус ничего этого не замечал. Раскрыв три выбранные книги, он делал обильные (иначе говоря, «многочисленные») записи и время от времени останавливался, чтобы обвести кружочком что-то из написанного Тетей Жозефиной. Уже засверкали молнии. И тут вдруг Клаус перестал писать и, сосредоточенно нахмурясь, начал вчитываться в записку. Потом написал два слова в самом низу письма. Он так углубился в свои занятия, что буквально подскочил в кресле, когда Вайолет и Солнышко вошли в библиотеку и окликнули его. — Тла напугали тла! — вскрикнул он. Сердце у него колотилось, но язык стал менее неповоротливым. — Прости, — сказала Вайолет, — я не хотела тебя напугать. — Тла приняли тла ванну с пищевой содой? — осведомился Клаус. — Нет, — ответила она, — не приняли. У Тети Жозефины нет пищевой соды, она ничего не печет, потому что не включает духовку. Но это не имеет значения. А вот что ты делаешь в этом холодильнике? Зачем ты нарисовал столько кругов на письме Тети Жозефины? — Тлаклятая грамматика, — ответил он, обводя рукой книги. — Тла? — выкрикнула Солнышко, возможно желая сказать «гла?», что означало нечто вроде: «Зачем ты тратишь драгоценное время на грамматику?» — Блатому, что я думаю, — нетерпеливо сказал Клаус, — тла Тетя Блазефина оставила нам в записке сообщение. — Она чувствовала себя несчастной и выбросилась из окна, — возразила Вайолет, дрожа от ветра. — Какое тут может быть сообщение? — В записке слишком много тламматических ошибок, — пояснил Клаус. — Тетя Жозефина любила тламматику и ни за что не сделала бы столько ошибок, если бы у нее не было причины. Вот этим я и занимаюсь — считаю ошибки. — Тла, — сказала Солнышко, что значило приблизительно: «Продолжай, пожалуйста, Клаус». Клаус стер капли дождя с очков и вгляделся в свои заметки. — Так, мы уже знаем, тла первой фразе употреблено неправильное местоимение «ее». Думаю, это сделано для того, чтобы привлечь наше внимание. Но посмотрите на вторую блазу: «Моя душа оледенела, как оледенел Айг, жизнь стала нивыносимой». — А правильно было бы «невыносимой», — подхватила Вайолет. — Ты нам уже это говорил. — Не только это, — возразил Клаус, — «оледенела», «г» вместо «к» и вообще, по-моему, тут что-то не так. Помните, бла Жозефине хотелось думать, что ее муж находится там, где бла жарко. — Верно, — подтвердила Вайолет. — Она говорила в этой самой комнате, что Айк любил солнце, и поэтому она представляет его в каком-то солнечном месте. Хорошо, у нас есть Айг, нивыносимая и холодное место, — перечислила она. — Но пока мне это ни о чем не говорит. — Мне тоже, — сказал Клаус. — Но тласмотрите, что дальше: «безроботно плинимаю сваю учясть». Что ни слово, то ерунда. — Не очень-то внятное сообщение, Клаус, — начала Вайолет. — Погоди, дай мне закончить, — остановил ее Клаус. — Я нашел и другие тламматические ошибки. Когда она написала «чтоп отчаенная судьба сделала вдовицу такой нещастной, что превела к последней крайности», она нарочно поставила «п» вместо «б», «е» вместо «я», «щ» вместо «сч» и «е» вместо «и». — Кайк! — пожаловалась Солнышко, что означало: «У меня уже голова от всего этого кружится!» — У меня тоже, Солнышко. — Вайолет подняла с пола сестру и посадила на стол. — Но пусть он закончит. — Остались тла ошибки. — Клаус поднял кверху два пальца. — Она вписала второе «р» в слово «выражая», а в последней фразе написала «папечение». — Ну и что из этого? — задала вопрос Вайолет. — Что означают все ошибки? Клаус улыбнулся и показал сестрам два слова, которые написал в самом низу записки. — «ГИБЛАЯ ПЕЩЕРА», — прочел он вслух. — Гиблая чик? — спросила Солнышко, желая сказать: «Гиблая — что?» — Гиблая пещера, — повторил Клаус. — Если взять все ошибочные буквы подряд, «г» вместо «к», «и» вместо «е» и так далее, они составят именно эти два слова. Понимаете теперь? Тетя Жозефина делала грамматические ошибки нарочно, она знала, что мы их заметим. Она оставила нам тайное сообщение, и оно гласит: «Гиблая…» Клауса прервал сильнейший порыв ветра; ветер влетел в разбитое окно и тряхнул комнату, точно маракас (слово, означающее музыкальный инструмент из бутылочной тыквы типа погремушки, которым пользуются в Латинской Америке). Все в библиотеке дико загремело, кресла и скамеечки опрокинулись кверху ножками. Полки затрясло с такой силой, что самые тяжелые из книг сбросило вниз прямо в дождевые лужи. А бодлеровских сирот швырнуло на пол как раз в тот момент, когда молния прочертила темнеющее небо. — Бежим отсюда! — скомандовала Вайолет, стараясь перекричать раскат грома, и схватила своих младших за руки. Ветер задувал с таким натиском, что Бодлерам казалось, будто они идут не к дверям комнаты, а карабкаются на высоченную гору. К тому времени, когда они наконец выбрались в коридор и закрыли за собой дверь, их била дрожь. — Бедная Тетя Жозефина, — сказала Вайолет. — Библиотека погибла. — Но мне надо зайти туда еще раз. — Клаус помахал запиской. — Пока мы лишь установили, что она в Гиблой пещере. Но без библиотеки нам не узнать, где находится пещера. — Библиотека ни при чем, — заметила Вайолет. — В ней только книги по грамматике, а нам нужны книги про озеро Лакримозе. — Зачем? — не понял Клаус. — Голову даю на отсечение, что именно там находится пещера. Помните, Тетя Жозефина говорила, что знает на озере каждый остров и каждую пещеру на берегу? Спорю, что Гиблая пещера как раз одна из них. — Но зачем ей в тайном послании писать о какой-то пещере? — с недоумением спросил Клаус. — Ты до того был занят разгадыванием послания, — сказала Вайолет, — что не понял его смысла. Тетя Жозефина не умерла. Она только хочет, чтобы ее считали умершей. Но нам она хотела сказать, где прячется. Надо найти книги про озеро Лакримозе и выяснить, где находится Гиблая пещера. — Только сперва надо выяснить, где эти книги, — заметил Клаус. — Она говорила, что убрала их после смерти мужа, помните? Солнышко что-то крикнула в знак согласия, но старшие не расслышали ее из-за удара грома. — Давайте подумаем, — сказала Вайолет. — Куда бы вы убрали вещь, если бы не хотели ее видеть? Бодлеровские сироты притихли и стали думать, куда они прятали предметы, которые не хотели видеть, когда они еще жили дома с родителями. Вайолет вспомнила про изобретенную ею автоматическую гармонику, которая издавала такие устрашающие звуки, что пришлось спрятать ее подальше, чтобы забыть о своей неудаче. Клаус вспомнил про книгу о франко-прусской войне, которую пришлось убрать подальше, чтобы она не напоминала ему о том, что он еще не дорос до нее. А Солнышко вспомнила о камушке, чересчур твердом даже для ее острых зубов, так что пришлось спрятать его, чтобы дать отдохнуть деснам, натруженным в попытках совладать с ним. И все трое Бодлеров вспомнили, где они прятали эти предметы. — Под кроватью, — сказала Вайолет. — Под кроватью, — повторил Клаус. — Ика ит, — согласилась Солнышко. И все трое дружно побежали по коридору в комнату Тети Жозефины. Вообще-то считается невежливым заходить в чужую комнату не постучавшись, но в том случае, когда обладатель комнаты умер или делает вид, будто умер, не грех сделать исключение. Поэтому Бодлеры вошли в комнату без стука. Она выглядела так же, как у сирот: синее покрывало на кровати и горка жестянок в углу. Небольшое окно выходило на мокрый склон холма, около кровати стояла стопка новых книг по грамматике, которые Тетя Жозефина не успела прочитать и, к моему прискорбию, уже никогда не прочитает. Но детей интересовала только подкроватная часть комнаты. Они опустились на коленки и заглянули туда. У Тети Жозефины, как видно, накопилось много вещей, на которые ей не хотелось смотреть. Среди них была кухонная посуда, которая, видимо, неприятно напоминала Тете Жозефине о плите. Там лежали безобразные носки, очевидно чей-то подарок, на которые невозможно было смотреть из-за их безобразности. Бодлеры с грустью увидели фотографию мужчины с добрым лицом; в одной руке он держал горсть крекеров, а губы были сложены так, будто он свистит. Это был Айк, и Бодлеры поняли, почему Тетя Жозефина сунула фотографию под кровать, — ей было слишком грустно смотреть на нее. Но за самой большой кастрюлей скрывалась стопка книг, и сироты немедленно вытащили их на свет. — «Приливы и отливы на озере Лакримозе», — прочла Вайолет заглавие верхней книги. — Это не то. — «Дно озера Лакримозе», — прочел Клаус название следующей книги. — Это нам ни к чему. — «Озерная форель», — прочла Вайолет. — «История района Дамокловой пристани», — прочитал Клаус. — «Иван Лакримозе — исследователь озера», — прочитала Вайолет. — «Из чего состоит вода», — прочел Клаус. — «Атлас озера Лакримозе», — прочла Вайолет. — Атлас? Отлично! — закричал Клаус. — Он состоит из карт! За окном сверкнула молния, дождь усилился, по крыше застучало, словно кто-то бросал на нее мраморные шарики. Не обменявшись больше ни словом, Бодлеры раскрыли атлас и начали его листать. Они перебирали карту за картой, но Гиблой пещеры не находили. — В книге четыреста семьдесят восемь страниц! — воскликнул Клаус, заглянув в конец. — Мы будем искать пещеру вечно. — Но вечности у нас нет, — возразила Вайолет. — Капитан Шэм, наверно, уже едет сюда. Посмотри в конце индекс. Ищи слово «гиблая». Клаус быстро перелистнул страницы, ища слово «индекс». Как вы, уверен, знаете, он представляет собой алфавитный список всех слов, упоминающихся в книге, и страниц, на которых они упоминаются. Клаус передвигал палец сверху вниз по колонке на букву «г», бормоча себе под нос: — Головлевый грот, Голый остров, Грозовые скалы, Горчичный залив, Гиблая пещера… Вот она! Страница сто четыре. — Клаус быстро отыскал нужную страницу и вгляделся в подробную карту. — Гиблая… Гиблая… где же она? — Тут! — Вайолет ткнула пальцем в крошечное пятнышко на карте, обозначенное «Гиблая пещера». — Прямо напротив Дамокловой пристани, к западу от Лилового маяка. Пошли. — Пошли? — переспросил Клаус. — А как мы переберемся через озеро? — Нас перевезет Хлипкий паром. — Вайолет показала пунктирную линию на карте. — Глядите, паром идет прямо к маяку, а дальше мы пойдем пешком. — И до Дамокловой пристани мы тоже пойдем пешком под проливным дождем? — ужаснулся Клаус. — У нас нет выбора, — ответила Вайолет. — Мы должны доказать, что Тетя Жозефина жива, иначе нас заберет Капитан Шэм. — Хорошо бы она еще была… — Клаус вдруг умолк и показал на окно: — Глядите! Вайолет и Солнышко поглядели в ту сторону. Окно выходило на склон холма, и в него был виден один из паучьих металлических стержней, которые удерживали дом Тети Жозефины от падения в озеро. Сейчас дети увидели, что стержень сильно поврежден бушевавшим ураганом. Судя по черному пятну, его обожгла молния, а ветром согнуло под опасным углом. Буря продолжала бесноваться, дети видели, как стержень сопротивляется напору ветра, с трудом удерживаясь на месте. — Тафка! — выкрикнула Солнышко, что означало: «Нужно бежать отсюда сию же минуту]» — Солнышко права, — сказала Вайолет. — Бери атлас и бежим. Клаус схватил «Атлас острова Лакримозе», стараясь не представлять себе, что случилось бы с ними, не оторвись он от атласа и не взгляни в окно. В ту минуту, когда дети поднялись с пола, ветер достиг сокрушительной силы, другими словами, «потряс весь дом и швырнул троих сирот на пол». Вайолет ударилась коленом о ножку кровати. Клаус упал на холодный радиатор и ушиб ногу. А Солнышко хлопнулась на груду жестянок и ударилась всем, чем можно. Когда дети с трудом поднялись, вся комната, казалось, накренилась на одну сторону. — Скорей! — отчаянно завопила Вайолет и схватила на руки Солнышко. Сироты выскочили в коридор и помчались к входной двери. Кусок потолка в одном месте отвалился, и на ковер струилась вода. Детей обдало душем, когда они пробегали под дырой. Дом качнуло еще раз, и детей снова бросило на пол. Дом Тети Жозефины начал съезжать со склона. — Скорей! — завопила опять Вайолет, и сироты, спотыкаясь, поскальзываясь в лужах, на подгибающихся от страха ногах кинулись по наклонному полу к двери. Клаус первый достиг ее и распахнул настежь, и как раз в этот миг дом дернулся еще раз, после чего раздался страшный, зловещий скрежет. — Скорей! — опять крикнула Вайолет. Бодлеры на четвереньках выкарабкались наружу, на склон, и прижались друг к другу, поливаемые ледяным дождем. Им было холодно. Им было страшно. Но они спаслись. Я повидал много удивительного за свою долгую беспокойную жизнь. Я видел ряды коридоров, стены которых были сплошь выложены черепами. На моих глазах началось извержение вулкана и огромная волна лавы поползла к маленькому селению. На моих глазах женщину, которую я любил, подхватил громадный орел и унес ее в свое гнездо высоко в горы. Но мне все-таки не представить, каково было детям наблюдать, когда дом Тети Жозефины валился в озеро Лакримозе. Согласно моему расследованию, они в немом изумлении наблюдали, как белая облупленная дверь захлопывается и начинает съеживаться в комок, точно смятый лист бумаги. Мне говорили, что дети еще теснее прижались друг к другу, услыхав резкий, оглушительный треск, когда дом напрочь оторвался от склона. Но мне опять-таки не передать вам, каково было смотреть, как все сооружение падало, падало, падало и, наконец, обрушилось в бурные воды Лакримозе. Глава девятаяУ почтовой службы Соединенных Штатов есть свой девиз: «Ни дождь, ни мокрый снег, ни зимняя метель не задержат доставку почты». Это означает, что даже в мерзкую погоду, когда почтальону хочется остаться дома и насладиться чашечкой какао, ему (или ей) волей-неволей приходится закутаться как следует, выйти на улицу и разносить ваши письма. Почтовая служба Соединенных Штатов не считает, что холод и буря могут явиться помехой для выполнения долга. Бодлеровским сиротам, к своему крайнему огорчению, довелось убедиться, что Хлипкий паром работает не по этим правилам. Вайолет, Клаус и Солнышко с огромным трудом спускались с холма. Ураган набирал силу, и у детей создалось впечатление, что ветер и дождь сговорились сбросить их в бушующие волны озера Лакримозе. Вайолет и Солнышко не успели захватить свои пальто, когда в панике покидали дом, так что все трое по очереди надевали пальто Клауса, пока ковыляли по затопленной дороге. Раза два мимо проезжали машины, и тогда Бодлеры прятались в мокрых грязных кустах, опасаясь, что это едет за ними Капитан Шэм. Когда они наконец добрались до Дамокловой пристани, зубы у них стучали, а пальцы на ногах почти ничего не чувствовали от холода. Поэтому когда они увидели в окошке билетной будки табличку «Закрыто», это повергло их в отчаяние. — Закрыто. — Голос Клауса прозвучал пронзительно от горя и необходимости перекричать ураган. — Как мы теперь попадем в Гиблую пещеру?! — Придется подождать, пока заработает паром, — отозвалась Вайолет. — Он не заработает, пока ураган Герман не кончится, — возразил Клаус, — а к тому времени нас уже найдет Капитан Шэм и увезет с собой. Надо как можно скорее добраться до Тети Жозефины. — Не представляю, каким образом, — сказала дрожащая от холода Вайолет. — Согласно атласу, пещера находится на противоположном берегу. Не можем ведь мы переплыть озеро в такую погоду. — Энтро! — добавила Солнышко, что приблизительно значило: «И обходить его пешком тоже некогда». — Должны же быть на озере лодки кроме парома. Моторки, рыбачьи лодки или… — Он умолк, глаза его встретились с глазами сестер. Все трое подумали об одном и том же. — …или парусные лодки, — закончила Вайолет. — Прокат лодок Капитана Шэма. Он говорил, что это здесь, на Дамокловой пристани. Стоя под навесом билетной будки, Бодлеры вгляделись в дальний конец безлюдной пристани. Они увидели металлические ворота, очень высокие, да еще увенчанные блестящими пиками. На воротах висело объявление, но слов было не разглядеть. Около ворот притулилась еле видная за сеткой дождя лачуга, где в окошке мерцал свет. Дети смотрели на огонек, и в душе у них нарастал страх. Войти в Прокат парусных лодок Капитана Шэма с целью найти Тетю Жозефину было равносильно тому, чтобы войти в логово льва, чтобы убежать от льва. — Нам туда нельзя входить, — сказал Клаус. — Но придется, — сказала Вайолет. — Нам известно, что Капитана Шэма там нет, он либо едет к дому Тети Жозефины, либо еще сидит в «Озабоченном клоуне». — Но тот, кто сидит там, — Клаус показал на мерцающий огонек, — не даст нам напрокат парусную лодку. — Там не знают, что мы Бодлеры, — возразила Вайолет. — Как бы там ни было, скажем, что мы дети Джоунзов и хотим покататься. — В разгар урагана? — хмыкнул Клаус. — Так они нам и поверят. — Им придется поверить, — веско произнесла Вайолет (здесь это слово означало «словно она сама в это верила, хотя уверенности вовсе не испытывала») и повела за собой брата и сестру в сторону лачуги. Клаус прижал атлас к груди, а Солнышко, в свой черед получившая пальто Клауса, завернулась в него поплотнее. Бодлеры уже скоро стояли, дрожа от холода, под вывеской «Прокат парусных лодок Капитана Шэма — каждой лодке ее парус». Однако высокие металлические ворота оказались наглухо заперты, так что Бодлерам пришлось остановиться, хотя неудача и не отбила у них желания попасть в лачугу. — Давайте заглянем в окно, — прошептал Клаус, однако ни ему, ни Солнышку было не достать до окна. Тогда Вайолет встала на цыпочки и заглянула внутрь и с одного взгляда поняла, что у них нет никаких шансов получить напрокат парусную лодку. В тесной комнате умещался только небольшой стол с мерцающей над ним голой лампочкой и стул. А на стуле спал некто такой неимоверной толщины, что вся лачуга, казалось, была заполнена громадной тушей. Существо это спало и храпело и при этом держало бутылку пива в одной руке и кольцо с ключами в другой. Когда громадина издавала храп, бутылка тряслась, ключи брякали, а дверь в лачугу приоткрывалась каждый раз на несколько сантиметров. Хотя все эти звуки были достаточно жуткими, не они напугали Вайолет. Напугало ее то, что невозможно было понять — мужчина это или женщина. Подобных людей на свете не так много, и Вайолет сразу догадалась, кто это. Быть может, вы успели забыть о злобных сообщниках Графа Олафа, но Бодлеры-то видели их близко, во плоти (а в данном случае плоти было ох как много), и помнили их во всех жутких деталях. Все сообщники Графа Олафа были грубые, все до единого были хитрые и делали то, что он (в данном случае Капитан Шэм) им велел, и сироты по опыту знали, что те могут всегда объявиться в любой момент. И вот пожалуйста — один из них объявился в лачуге, опасный, коварный и громко храпящий. Должно быть, на лице у Вайолет отразилось разочарование, потому что Клаус сразу спросил: — Случилось что-то плохое? Ну, кроме урагана Герман, притворного самоубийства Тети Жозефины и охотящегося за нами Капитана Шэма и всего остального? — Тут в лачуге один из труппы Графа Олафа. — Который? — Который не то мужчина, не то женщина, — ответила Вайолет. Клаус содрогнулся: — Самый кошмарный? — Я не согласна, — возразила Вайолет. — По-моему, самый кошмарный — лысый. — Васе! — прошипела Солнышко, возможно желая сказать: «Обсудим это в другой раз». — Он тебя заметил? То есть она заметила? — поинтересовался Клаус. — Нет. Он, то есть она, спит. Но в руке держит связку ключей. Они нам наверняка понадобятся, чтобы отпереть ворота и отвязать лодку. — Ты хочешь сказать, мы украдем лодку? — спросил Клаус. — У нас нет выбора, — ответила Вайолет. Разумеется, кража — преступление, и, кроме того, это невежливо. Но как большая часть невежливых поступков, кража простительна при определенных обстоятельствах. Она непростительна, если вы, скажем, находитесь в музее и решили, что та или иная картина будет смотреться лучше в вашем доме и вы попросту хватаете картину и уносите домой. Но если вы очень, очень голодны и не можете раздобыть денег, то простительно будет схватить картину, унести ее домой и съесть. — Мы должны добраться до Гиблой пещеры как можно скорее, — продолжала Вайолет, — а единственный способ — украсть парусную лодку. — Да, понимаю, — согласился Клаус, — но как заполучить ключи? — Не знаю, — призналась Вайолет. — Дверь в лачугу скрипучая, и, если мы попробуем открыть ее пошире, боюсь, мы разбудим его или ее. — Ты могла бы залезть в окно, — предложил Клаус, — если встанешь мне на плечи. А Солнышко покараулит. — А где Солнышко? — нервно спросила Вайолет. Они с Клаусом посмотрели вниз и увидели только пальто Клауса, сиротливо сгорбившееся на земле. Они оглядели пристань, но увидели только билетную будку и пенящиеся воды озера, которое темнело в надвигающихся сумерках. — Ее нет! — закричал Клаус, но Вайолет приложила палец к губам и, встав на цыпочки, снова заглянула в комнату. В приоткрытую дверь на четвереньках вползала Солнышко, стараясь по мере возможности ужать свое тельце, чтобы дверь не открывалась шире. — Она уже внутри, — прошептала Вайолет. — В лачуге? — Клаус задохнулся от ужаса. — Нет, нет, надо остановить ее. — Она очень медленно подползает к спящему. — Вайолет боялась даже моргнуть. — Мы же обещали родителям заботиться о ней, — шепнул Клаус. — Мы должны удержать ее. — Протягивает руку к связке ключей, — задыхаясь проговорила Вайолет. — Осторожно вынимает ключи из его руки… — Не рассказывай мне больше ничего, — пробормотал Клаус, когда молния прочертила небо. — Хотя нет, рассказывай. Что там сейчас? — Ключи уже у нее, — продолжала Вайолет. — Она берет их в рот и ползет обратно к двери. Она вся съеживается и протискивается в приоткрытую дверь. — Она справилась! — в изумлении произнес Клаус. К ним с торжествующим видом подползла Солнышко с ключами в зубах. — Вайолет, она справилась! — Клаус крепко обнял девочку как раз в ту минуту, когда прогремел раскат грома. Вайолет улыбнулась Солнышку, но улыбка тут же исчезла, как только Вайолет заглянула в окно лачуги. Гром разбудил олафовского приспешника, и теперь Вайолет с тревогой наблюдала, как громадное существо уставилось на пустую руку, потом на пол, на котором Солнышко оставила следы своих мокрых от дождя коленок, а затем перевело взгляд на окно и увидело лицо Вайолет. — Он проснулся! — завопила она. — Она проснулась! Оно проснулось! Клаус, скорей, открывай ворота, я попробую отвлечь его! Не теряя ни секунды, Клаус выхватил связку ключей у Солнышка изо рта и бросился к высоким металлическим воротам. На кольце болталось три ключа — один тощий, второй толстый, а третий зазубренный, с блестящими зубцами, похожий на пики у них над головой. Клаус положил атлас на землю и попробовал вставить тощий ключ в скважину, но тут, неуклюже переваливаясь на своих толстых ногах, из лачуги вышел сообщник Графа Олафа. Сердце выскакивало у Вайолет из груди, но она встала перед громадиной и улыбнулась ему деланой улыбкой. — Добрый день, — сказала она, не зная, что добавить — «сэр» или «мадам». — Я, кажется, заблудилась на пристани. Не могли бы вы показать мне дорогу к Хлипкому парому? Существо ничего не ответило и продолжало, шаркая, надвигаться на сирот. Тощий ключ вошел в скважину, но не повернулся, и Клаус взялся за толстый. — Простите, — сказала Вайолет, — я, наверно, не расслышала. Не скажете ли вы… Не проронив ни звука, громадное существо схватило Вайолет за волосы и с легкостью перекинуло себе за плечо, точно тюк. Клаусу не удалось вставить в замок толстый ключ, и он стал пробовать зазубренный, между тем как громадина сгреб Солнышко другой рукой и поднял перед собой, как держат стаканчик мороженого. — Клаус! — завопила Вайолет. — Клаус! Зазубренный ключ тоже не подошел, Клаус в отчаянии тряс и тряс металлические ворота. Вайолет колотила ногами громадину по спине. Солнышко кусала державшую ее руку, но существо было подобно жителю Бробдингнега1, что в данном случае означало «оказалось неимоверно толстокожим», и все удары и укусы, причиняемые детьми, наносили ему минимальный урон, что в данном случае можно назвать «нулевым». Олафовский сообщник двинулся тяжелым шагом в сторону Клауса, продолжая крепко держать двух других сирот. Б полном отчаянии Клаус еще раз вложил тощий ключ в замок, и, к его удивлению и радости, ключ повернулся и высокие металлические ворота распахнулись. Всего метрах в двух от ворот на воде колыхались шесть парусных лодок, привязанных к пристани толстой веревкой, — лодок, которые могли доставить детей к Тете Жозефине. Но поздно. Клаус почувствовал, как его сгребли за рубашку сзади и подняли в воздух. Что-то слизкое потекло у него по спине, и он с ужасом понял, что существо держит его в зубах. — Пусти меня! — завизжал Клаус. — Пусти! — Пусти меня! — завопила Вайолет. — Пусти! — Пода риш! — пискнула Солнышко. — Пода риш! Однако неуклюжему существу не было никакого дела до желаний Бодлеров. Шлепая своими огромными ногами, оно медленно повернулось и захлюпало по грязи в сторону лачуги, унося с собой сирот. Дети слышали чавкающие звуки, раздававшиеся из-под его толстых ног; он брел, тяжело ступая, по лужам — шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. И вдруг вместо очередного «шлеп» послышалось «шлип» — существо наступило на Тети-Жозефинин атлас и поскользнулось. Олафовский сообщник взмахнул руками, чтобы не потерять равновесия, уронил Вайолет и Солнышко, но затем все равно грохнулся на землю. Рот у него от удивления открылся, и Клаус вырвался на свободу. Сироты, несмотря ни на что сохранившие неплохую физическую форму, проворно вскочили на ноги, причем значительно быстрее, чем отвратительное существо, и бросились через распахнутые ворота к ближайшей парусной лодке. Громадное существо с трудом поднялось и устремилось вслед за ними. Но Солнышко успела перекусить веревку, привязывавшую лодку к пристани, и когда неповоротливое существо еще только достигло остроконечных ворот, сироты уже качались на бурных волнах озера Лакримозе. В тусклом предвечернем свете Клаус стер грязь с обложки атласа и углубился в его изучение. Атлас Тети Жозефины однажды уже спас их, указав на карте местоположение Гиблой пещеры, теперь он их спас вторично. Глава десятаяДобрые люди, издающие эту книгу, высказали мне свою озабоченность по одному немаловажному поводу. Их заботит, что читатели, и вы в том числе, которые прочтут историю про Бодлеров, вдруг захотят подражать им кое в каких поступках. Поэтому, чтобы умиротворить издателей — в данном случае «умиротворить» значит «убедить их не рвать на себе волосы от беспокойства», — я осмелюсь дать вам совет, хотя ничего про вас не знаю. Совет заключается в следующем: если когда-нибудь вам понадобится срочно попасть в Гиблую пещеру, ни в коем случае не крадите парусную лодку и не пытайтесь переплыть в ней через озеро Лакримозе в разгар урагана — это очень опасно, а шансы на выживание, в общем-то, ничтожны. В особенности не делайте этого, если, подобно бодлеровским сиротам, имеете лишь смутное представление о том, как управлять парусной лодкой. Олафовский сообщник, стоявший на помосте и размахивавший толстым кулаком, все уменьшался и уменьшался по мере того, как ветер уносил лодку прочь от Дамокловой пристани. Ураган Герман бушевал прямо у них над головой, но Вайолет, Клаус и Солнышко осматривали украденную лодку. Она была небольшая, с деревянными сиденьями и оранжевыми спасательными жилетами на пять человек. На мачте, представляющей, как известно, «высокий деревянный шест посередине судна», полоскался грязно-белый парус, управляемый несколькими прикрепленными к нему веревками, а на дне лежала пара деревянных весел на случай, если не будет ветра. На корме торчал своего рода деревянный рычаг с рукояткой, за которую его поворачивали туда-сюда, а под одним из сидений лежало блестящее металлическое ведерко для вычерпывания воды, если лодка даст течь. В лодке имелся также длинный шест с рыболовным сачком на конце, не очень длинная удочка с острым крючком и ржавая подзорная труба, этакий маленький телескоп, используемый при кораблевождении. Сироты напялили на себя спасательные жилеты, а тем временем штормовые волны уносили их все дальше от берега. — Я читал книжку про управление парусной лодкой! — заорал Клаус, стараясь перекричать вой урагана. — Надо поставить парус так, чтобы в него дул ветер. Тогда нас понесет, куда мы захотим. — Этот рычаг называется румпелем, — прокричала Вайолет. — Я однажды рассматривала судовые чертежи. Румпель соединен с рулем, который находится под водой и дает направление судну. Солнышко, садись сзади и действуй румпелем. Клаус, следи по атласу, куда плыть, а я попробую справиться с парусом. Думаю, если потянуть вон за ту веревку, он развернется. Клаус перелистнул мокрые страницы и открыл атлас на странице сто четыре. — Туда! — крикнул он, показывая направо. — Солнце начинает садиться, значит, там запад. Солнышко быстро переползла на корму и взялась своими крошечными ручками за румпель в тот момент, когда волна ударила в лодку и обрызгала ее пеной. — Карг тэм! — крикнула она, очевидно желая сказать: «Я поверну румпель сюда и направлю лодку согласно рекомендациям Клауса». Хлестал дождь, завывал ветер, небольшая волна захлестнула через борт, но, к изумлению сирот, парусная лодка пошла именно в нужную сторону. Если бы вы встретили троих Бодлеров в тот момент, вы бы решили, что жизнь их исполнена радости и счастья: они устали, они промокли и подвергались опасности, и тем не менее они смеялись, гордые своей победой. Вне себя от радости, от того, что дело у них наконец пошло на лад, они хохотали так, будто сидели в цирке, а не находились посреди озера в разгар урагана и в гуще неприятностей. В то время как ураган надсаживался, заливая лодку волнами и сверкая молниями у них над головой, Бодлеры вели свою лодчонку через огромное темное озеро. Вайолет тянула то за одну веревку, то за другую, чтобы парус все время надувался ветром, который то и дело, как это за ним водится, менял направление. Клаус тщательно следил по атласу, чтоб не сбиться с курса и лодку не унесло куда-нибудь вбок, к Коварному водовороту или Злопамятным камням. А Солнышко, поворачивая румпель, выравнивала нос лодки, когда Вайолет подавала ей знак. И как раз когда вечерние сумерки сгустились настолько, что разглядеть что-либо в атласе стало невозможно, Бодлеры увидели мигающий бледно-лиловый огонек. Цвет лаванды всегда казался Бодлерам противным, но тут, при виде него, они впервые в жизни обрадовались. Он свидетельствовал о том, что парусная лодка приближается к Лиловому маяку, откуда рукой подать до Гиблой пещеры. Шторм наконец угас, и здесь это слово означает «кончился», а не «умер» или «перестал гореть». Облака разошлись, и показалась почти полная луна. Дрожа в своей промокшей одежде, дети пристально смотрели на утихающие волны и маленькие завихрения на чернильно-черной поверхности. — Озеро Лакримозе, оказывается, очень красивое, — задумчиво произнес Клаус. — Я раньше этого не замечал. — Синд, — согласилась Солнышко, слегка выравнивая румпель. — Я думаю, мы не замечали этого из-за Тети Жозефины, — сказала Вайолет. — Мы привыкли смотреть на озеро ее глазами. — Она взяла в руки подзорную трубу и, прищурившись, посмотрела в нее. — Я, кажется, вижу маяк. А рядом темная дыра в скале. Наверное, это вход в Гиблую пещеру. И правда, по мере продвижения лодки дети уже различали Лиловый маяк и вход в пещеру, но в глубине ее не увидали никаких признаков Тети Жозефины или чего бы то ни было. Днище начало уже скрести по камням мелководья, поэтому Вайолет выскочила из лодки, чтобы вытянуть ее на каменистый берег. Клаус и Солнышко вышли тоже и сняли спасательные жилеты. Затем они подошли ко входу в пещеру и в нерешительности остановились. Перед входом висело объявление: «Продается». Сироты плохо представляли себе, у кого могло возникнуть желание купить такое фантасмагорическое — то есть «соединенные в одно все самые жуткие, бросающие в дрожь слова» — место. Вход в пещеру, обрамленный зазубренными острыми камнями, напоминал пасть акулы. Дальше, в глубине, виднелись странные белые скальные образования. Сплавившиеся и переплетенные вместе, они выглядели как заплесневелое молоко. Пол пещеры был устлан белой, словно меловой, пылью. Но не это зрелище заставило их замереть на месте. Остановил их звук, доносящийся из глубины пещеры: высокий, дрожащий плач, отчаянный и безнадежный, такой же странный и жуткий, как сама пещера. — Что это такое? — нервно спросила Вайолет. — Возможно, просто ветер, — ответил Клаус. — Я где-то читал, что ветер, пролетая через узкие проходы, например пещеры, издает всякие потусторонние звуки. Сироты не трогались с места. Звук не прекращался. — Мне страшно, — сказала Вайолет. — Мне тоже, — признался Клаус. — Гени, — сказала Солнышко и поползла в глубь пещеры. Может быть, она хотела сказать: «Не для того мы крали парусную лодку и пересекали озеро Лакримозе во время шторма, чтобы теперь стоять и дрожать у входа в пещеру». Старшим оставалось только согласиться и последовать за нею. Внутри звук сделался громче, он отдавался от стен и всех скальных образований, и тут же Бодлерам стало ясно, что ветер ни при чем. Это была Тетя Жозефина. Она сидела в углу пещеры и рыдала, опустив голову на руки. Она плакала что есть мочи и даже не заметила вошедших в пещеру Бодлеров. — Тетя Жозефина, — неуверенно сказал Клаус, — мы тут. Тетя Жозефина подняла голову, и дети увидели ее мокрое от слез лицо, перепачканное белым. — Так вы догадались! — сказала она, вставая и утирая глаза. — Я знала, что вы догадаетесь. — И она обняла каждого Бодлера по очереди. Она поглядела на Вайолет, потом на Клауса, потом на Солнышко, а сироты поглядели на нее и, здороваясь со своей опекуншей, ощутили слезы у себя на глазах. Словно раньше, пока не увидели ее живой собственными глазами, они не до конца верили в то, что смерть Тети Жозефины была поддельной. — Я знала, что вы дети умные, — сказала Тетя Жозефина. — Знала, что вы разгадаете мое сообщение. — Разгадал Клаус, — вставила Вайолет. — Зато Вайолет сумела справиться с парусной лодкой, — добавил Клаус. — Без нее мы бы сюда не добрались. — А Солнышко выкрала ключи, — сказала Вайолет, — и управляла румпелем. — Ну что же, я счастлива, что вы сумели сюда добраться. Погодите, я только переведу дух и помогу вам внести вещи. Дети переглянулись. — Какие вещи? — удивилась Вайолет. — Как какие? Весь ваш багаж, разумеется, — ответила Тетя Жозефина. — И надеюсь, вы привезли еды, мои запасы почти на исходе. — Мы не привезли еды, — сказал Клаус. — Не привезли? — переспросила Тетя Жозефина. — Как же вы собираетесь жить тут со мной в пещере, если не привезли с собой продуктов? — Мы не собираемся тут жить, — возразила Вайолет. Руки Тети Жозефины взлетели вверх и потрогали узел на макушке. — Тогда зачем вы приехали? — Стим! — выкрикнула Солнышко, желая сказать: «Потому что мы за вас беспокоились!» — «Стим» — не фраза, Солнышко, — строго заметила Тетя Жозефина. — Может быть, кто-то из старших объяснит правильным английским языком, почему вы здесь? — Потому что мы чуть не попали в лапы Капитана Шэма! — закричала Вайолет. — Все думали, что вас нет в живых, а вы написали в своем завещании, чтобы опеку над нами передали Капитану Шэму. — Он меня заставил написать, — прохныкала Тетя Жозефина. — В тот вечер он позвонил мне по телефону и сказал, что он Граф Олаф и что я должна написать завещание, где поручаю ему заботиться о вас, и сказал, что, если я не напишу, он утопит меня в озере. И я так испугалась, что сразу согласилась написать. — Почему же вы не позвонили в полицию? — спросила Вайолет. — Почему не позвонили мистеру По? Почему не обратились хоть к кому-нибудь за помощью? — Ты знаешь почему, — сердито отозвалась Тетя Жозефина. — Я боюсь звонить по телефону. Я же только-только начала брать трубку. А сама нажимать кнопки я еще не готова. Во всяком случае, мне и незачем было кому-то звонить. Я бросила в окно скамеечкой и убежала. Ведь я оставила записку, чтобы вы знали, что я на самом деле жива. Но я зашифровала ее, чтобы Капитан Шэм не узнал, что я от него сбежала. — Почему вы не взяли нас с собой? Почему вы оставили нас всех одних? Почему не защитили нас от Капитана Шэма? — забросал ее вопросами Клаус. — Грамматически неправильно говорить «оставили нас всех одних», — поправила Тетя Жозефина. — Можно сказать «оставили нас одних» или «всех нас оставили», но не то и другое вместе. Понимаете? Бодлеры с грустью и досадой посмотрели друг на друга. Они поняли. Поняли, что Тетю Жозефину волнуют больше грамматические ошибки, чем спасение жизни троих детей. Поняли, что она так поглощена собственными страхами, что ни на минуту не задумалась над тем, что может случиться с ними. Они поняли, что Тетя Жозефина как опекун никуда не годится, раз она бросила детей в опасности. Поняли — и больше, чем когда-либо, им захотелось, чтобы родители, которые ни за что бы не убежали и не бросили их одних, не погибли в том ужасном пожаре, с которого начались все их беды. — Хорошо, на сегодня грамматики хватит, — сказала Тетя Жозефина. — Я рада вас видеть и приглашаю разделить со мной жизнь в пещере. Не думаю, чтобы Капитан Шэм нас тут отыскал. — Мы не останемся здесь, — нетерпеливо проговорила Вайолет. — Мы плывем назад и забираем вас с собой. — Ни за какие коврижки! — Тетя Жозефина употребила выражение, означавшее «ни за что» и не имевшее никакого отношения к коврижкам. — Я так боюсь Капитана Шэма, что не хочу встречаться с ним. После всего зла, что он вам причинил, я думала, вы тоже его боитесь. — Мы и боимся, — ответил Клаус, — но если мы докажем, что на самом деле он Граф Олаф, его посадят в тюрьму. А доказательство — это вы. Если вы расскажете мистеру По, что произошло, Графа Олафа арестуют и мы будем в безопасности. — Ну и расскажите сами, если хотите, — ответила Тетя Жозефина, — а я остаюсь здесь. — Без вас мистер По не поверит, что вы живы, — настаивала Вайолет. — Нет, нет и нет, — отрезала Тетя Жозефина. — Я слишком напугана. Вайолет набрала воздуху в легкие и взглянула в лицо своей перепуганной опекунше. — Мы все напуганы, — сказала она твердо. — Мы испугались, когда встретили Капитана Шэма в лавке. Мы испугались, когда думали, что вы бросились в окно. Мы боялись, когда нарочно вызывали у себя аллергические реакции, мы боялись, когда выкрадывали парусную лодку, и мы боялись, когда плыли по озеру во время урагана. Но нас это не остановило. Глаза Тети Жозефины наполнились слезами. — Я не виновата, что вы храбрее меня, — опять захныкала она. — Я не поплыву в парусной лодке по озеру. Я не буду звонить по телефону. Я останусь здесь навсегда, и ничто вами сказанное не вынудит меня переменить решение. Тут вперед выступил Клаус и выложил главный козырь — выражение, означающее «сказал кое-что очень убедительное, что приберег к концу спора». — Гиблая пещера выставлена на продажу. — Ну и что? — сказала Тетя Жозефина. — А то, — ответил Клаус, — что скоро здесь появятся разные люди, чтобы посмотреть на нее. И среди них… — он сделал многозначительную паузу, — будут агенты по продаже недвижимости. Рот у Тети Жозефины широко открылся, и сироты увидели, как она сглотнула слюну. — О'кей, — сказала она, с тревогой озирая пещеру, как будто в темном углу уже притаился агент по продаже недвижимости. — Я еду. Глава одиннадцатая— Ой нет, — сказала Тетя Жозефина. Дети не обратили на это внимания. Ураган Герман пронесся, и сейчас, когда они плыли по темному озеру, главная опасность, казалось, миновала. Ветер дул спокойно, и Вайолет без труда управлялась с парусом. Клаус, оглянувшись на лиловый свет маяка, уверенно взял курс на Дамоклову пристань. А Солнышко вертела румпель так ловко, будто всю жизнь только этим и занималась. И лишь Тетя Жозефина была перепугана. Одетая в два спасательные жилета, а не в один, она каждые несколько секунд вскрикивала: «Ой нет!», хотя ничего страшного не происходило. — Ой нет! — повторила Тетя Жозефина. — И на этот раз я знаю, что говорю. — Что случилось, Тетя Жозефина? — устало произнесла Вайолет. Лодка достигла примерно середины озера. Поверхность оставалась довольно спокойной, маяк — бледно-лиловое пятнышко света — продолжал работать. Причин для паники как будто бы не было. — Сейчас мы окажемся на территории озерных пиявок, — пояснила Тетя Жозефина. — Мы наверняка доберемся благополучно. — Клаус всматривался вдаль в подзорную трубу — не покажется ли Дамоклова пристань. — Вы же говорили, что пиявки обычно не опасны и охотятся только за мелкой рыбешкой. — Если только вы недавно не поели, — заметила Тетя Жозефина. — Ну, мы не ели уже много часов, — успокоила ее Вайолет. — Последнее, что мы брали в рот, — это мятные лепешки, когда сидели в «Озабоченном клоуне». Но то было в середине дня, а сейчас середина ночи. Тетя Жозефина кинула опасливый взгляд на воду и отодвинулась подальше от борта. — Но я-то съела банан как раз перед вашим появлением, — прошептала она. — Ой нет, — сказала Вайолет. А Солнышко перестала поворачивать румпель и боязливо вгляделась в воду. — Я уверен, что волноваться нечего, — сказал Клаус. — Пиявки очень маленькие. Вот если бы мы сами находились в воде, то имели бы основание беспокоиться, но на парусную лодку они вряд ли нападут. К тому же их, возможно, разогнал ураган Герман. Спорю, озерные пиявки даже не покажутся на этой территории. Клаус считал, что сказал все, что хотел, но в следующий же миг он добавил еще одну фразу: «Помяни дьявола…» Фразу эту употребляют в тех случаях, когда, стоит упомянуть о чем-то, и оно тут же случается. Например, во время пикника вы говорите: «Только бы не пошел снег», и в то же мгновение начинается буран. И вот тут вы говорите: «Помяни дьявола, и он тут как тут», после чего забираете одеяло, картофельный салат, садитесь в машину и едете в хороший ресторан. В данном же, бодлеровском, случае вы, не сомневаюсь, догадались, что заставило Клауса употребить это выражение. — Помяни дьявола, — выпалил он, всматриваясь в воду. Из темной вихрящейся глубины поднимались кверху тощенькие неясные тени, едва видные при свете луны. Тени были не длиннее пальца, и сперва их можно было принять за пальцы купающегося человека, который барабанит ими по поверхности воды. Но у большинства людей десять пальцев, а тут со всех сторон к лодке, хищно извиваясь, устремились сотни крошечных тварей. От плывущих пиявок по воде шел тихий шелестящий звук, как будто бодлеровских сирот окружали люди, нашептывающие друг другу страшные тайны. Дети молча наблюдали, как стая подплыла к самой лодке и каждая пиявка при этом легонько стукнулась о деревянную обшивку. Их крохотные ротики сморщились от разочарования, когда они сделали попытку попробовать лодку на вкус. Пиявки слепы, но сообразительны, и они поняли, что им попался не банан. — Видите, — нервно произнес Клаус, между тем как постукивание по лодке не прекращалось. — Мы в полной безопасности. — Вот именно, — подтвердила Вайолет. Вообще-то она не была уверена, что они в полной безопасности, вовсе нет, но Тетю Жозефину следовало уверять, что они в полной безопасности. — Мы в полной безопасности, — повторила она. Постукивание продолжалось и даже становилось громче и резче. Интересное это явление — чувство разочарования. Оно способно пробуждать в разочарованном худшее, что в нем есть. Разочарованные младенцы склонны бросать еду куда попало и устраивать пачкотню. Разочарованные граждане склонны казнить королей и королев и устраивать демократию. А разочарованные мошки склонны биться о лампочки и марать осветительные приборы. Но в отличие от младенцев, граждан и мошек, пиявки, надо отметить, уж очень противны. И сейчас, когда разочарование у озерных пиявок все росло, сидящие в лодке с тревогой ожидали, что последует, когда разочарование пробудит в пиявках худшее. Какое-то время маленькие существа снова и снова пытались укусить дерево, но их мелкие зубки лишь производили неприятное постукивание. И вдруг, ни с того ни с сего, пиявки перестали стучать, и Бодлеры увидели, как их извивающиеся тельца удаляются прочь. — Они уходят! — с надеждой воскликнул Клаус. Не тут-то было. Отплыв на значительное расстояние, пиявки с невероятной быстротой развернулись и бросились назад. С громким «блям» они разом ударились о лодку, и лодка качнулась самым рискованным образом, то есть «Тете Жозефине и троим Бодлерам чуть не пришел конец». Пассажиров раскачивало из стороны в сторону и чуть не выбросило за борт… Пиявки между тем, извиваясь, отплыли подальше с намерением предпринять вторую атаку. — Ядек! — выкрикнула Солнышко и показала пальцем на борт. «Ядек», конечно, нельзя назвать грамматически правильным словом, но даже Тетя Жозефина поняла, что имела в виду младшая из Бодлеров: «Глядите, какую щель проделали пиявки!» Щель была узенькая, длиной с карандаш и толщиной с человеческий волос, и изгибалась так, будто лодка нахмурилась. Но если пиявки будут продолжать долбить в борт, морщина станет шире. — Надо плыть быстрее, — сказал Клаус, — а то лодка очень скоро развалится. — Но скорость лодки зависит от ветра, — возразила Вайолет. — Мы не можем заставить ветер дуть сильнее. — Мне страшно! — закричала Тетя Жозефина. — Пожалуйста, не бросайте меня за борт! — Никто не собирается бросать вас за борт, — нетерпеливо отозвалась Вайолет, хотя, с прискорбием должен сказать, Вайолет ошибалась. — Тетя Жозефина, беритесь за весло, Клаус, ты возьми второе. Если мы пустим в ход и парус, и румпель, и весла, мы будем двигаться быстрее. Блям! Озерные пиявки ударили в борт, щель расширилась, и лодка опять закачалась. Одну из пиявок толчком перекинуло через борт, и теперь она извивалась на дне лодки в поисках пищи, скрежеща своими маленькими зубками. Клаус с брезгливой гримасой осторожно шагнул к ней поближе и хотел, поддав башмаком, выкинуть ее в озеро, но она вмиг присосалась к башмаку и начала прогрызать кожу. Вскрикнув от омерзения, Клаус тряхнул ногой, и пиявка опять упала на дно лодки, где принялась вытягивать шею и открывать и закрывать рот. Вайолет схватила длинный шест с сачком, подобрала пиявку и швырнула за борт. Блям! Щель расширилась до такой степени, что внутрь стала просачиваться вода и на дне образовалась лужица. — Солнышко, — сказала Вайолет, — следи за лужицей, если она увеличится, вычерпывай воду ведром. — Мофи! — выкрикнула Солнышко, что означало: «Конечно, буду». Послышался шелестящий звук, пиявки опять уплывали подальше, чтобы снова таранить лодку. Клаус с Тетей Жозефиной принялись грести изо всех сил, а Вайолет занималась парусом и держала наготове шест на случай, если в лодку попадут и другие пиявки. Блям! Блям! — раздалось уже два громких удара — один в борт, а другой по днищу, которое незамедлительно треснуло. Оказывается, пиявки разделились на две команды, — нормальная и приятная ситуация для игроков в футбол, но крайне неприятная для наших героев. Тетя Жозефина испустила вопль ужаса. Вода просачивалась теперь в двух местах, и Солнышко, бросив румпель, принялась вычерпывать воду. Клаус перестал грести и молча поднял весло вверх. На нем виднелись следы мелких укусов — работа озерных пиявок. — С греблей ничего не выйдет, — мрачно известил Клаус старшую сестру. — Если и дальше грести, от весел скоро ничего не останется. Вайолет наблюдала, как Солнышко ползает с ведром, полным воды. — Все равно весла не помогут, — отозвалась она. — Лодка тонет. Нам нужна помощь. Клаус оглядел темную спокойную гладь, совершенно пустынную, если не считать их парусной лодки и пиявок. — Где нам взять помощь посреди озера? — сказал он. — Надо поднять сигнал бедствия, — объяснила Вайолет и, сунув руку в карман, достала ленту. Она отдала Клаусу сачок и подвязала лентой волосы кверху, чтобы они не лезли в глаза. Клаус и Солнышко молча смотрели, зная, что она делает так, когда погружается в изобретательские мысли, а сейчас они как раз отчаянно нуждались в изобретении. — Вот правильно, — сказала Тетя Жозефина, — закрой глаза. Я именно так поступаю, когда мне страшно, — преграждаю доступ страху, и мне становится легче. — Ничего она не преграждает, — рассердился Клаус, — она сосредоточивается. Клаус был прав. Вайолет сосредоточилась изо всех сил, ломая себе голову над тем, каким образом просигналить SOS. Сперва она подумала о пожарных сигналах. Мигающие огни, громкие сирены — замечательный способ сигналить о помощи. Правда, бодлеровские сироты по своему печальному опыту знали, что иногда пожарные машины появляются слишком поздно и не успевают спасти людям жизнь, и все-таки сигнал пожарной тревоги — хорошее изобретение, и Вайолет пыталась сообразить, как его изготовить из имеющихся под рукой материалов. Чтобы привлечь чье-то внимание, требовался громкий звук. И еще требовалось изобрести яркий свет, чтобы дать знать, где они находятся. Блям! Блям! Две команды пиявок снова ударились о лодку, и ее опять захлестнуло водой. Солнышко начала зачерпывать ее ведром, но тут Вайолет нагнулась и забрала у нее ведро. — Беро? — крикнула Солнышко, что означало: «Ты с ума сошла?» Вайолет некогда было ответить: «Нет, по правде говоря, не сошла», поэтому она просто сказала: «Нет», и, держа ведро одной рукой, начала карабкаться на мачту. На мачту парусной лодки и без того залезть трудно, но в три раза труднее, если лодку раскачивает банда голодных пиявок, так что уж разрешите мне дать еще один совет: ни при каких обстоятельствах не пытайтесь этого делать. Но Вайолет Бодлер была вундеркиндом, а это немецкое слово означает «тот, кто способен быстро взбираться на мачты лодок, атакуемых пиявками», и скоро она уже была на верхушке раскачивающейся мачты. Она подвесила ведро за ручку на самый верх, и ведро стало раскачиваться, как колокол на колокольне. — Не хочу тебе мешать, — закричал Клаус, подбирая разъяренную пиявку рыбным сачком и забрасывая ее как можно дальше в озеро, — но лодка действительно тонет! Пожалуйста, поторопись. И Вайолет заторопилась. Она поспешно схватилась за угол паруса, сделала глубокий вдох, чтобы приготовиться, и спрыгнула вниз. Как она и рассчитывала, парус порвался, когда ее швырнуло на дно лодки, так что у нее в руке остался большой лоскут материи. В лодке было уже полно воды, и Вайолет зашлепала в сторону Тети Жозефины, стараясь не наступать по дороге на многочисленных пиявок, которых Клаус не успел еще выбросить за борт, хотя и действовал со всей возможной быстротой. — Мне нужно ваше весло, — обратилась Вайолет к Тете Жозефине, скатывая лоскут в шарик, — и еще сетку для волос. — Весло — пожалуйста, — Тетя Жозефина протянула его Вайолет, — а сетка мне самой нужна. Она держит мою прическу. — Отдайте ей свою сетку! — закричал Клаус, вспрыгивая на сиденье, так как одна пиявка попыталась укусить его за колено. — Мне страшно, когда волосы падают мне на лицо, — захныкала Тетя Жозефина. И тут опять раздалось два «бляма». — Мне некогда с вами спорить! — закричала Вайолет. — Я пытаюсь спасти нашу каждую жизнь. Сейчас же отдайте сетку! — Существует выражение «спасти все наши жизни» у но не «каждую нашу жизнь», — начала было Тетя Жозефина. Но с Вайолет уже хватило. Она кинулась вперед, стараясь при этом не наступать на извивающихся пиявок, протянула руку и сорвала сетку с головы Тети Жозефины. Она запихала скомканный кусок паруса в сетку, схватила удочку и зацепила этот неряшливый комок крючком. Выглядело все так, будто она готовилась к ловле какой-то рыбины, которая клюет на принадлежности для парусных лодок и для женской прически. Блям! Блям! Блям! Лодка накренялась на один бок, потом на другой. Пиявки едва не протиснулись внутрь через щель в борту. Вайолет взяла весло и начала быстро тереть им о борт лодки. — Что ты делаешь? — спросил Клаус, подхватывая сачком сразу трех пиявок. — Стараюсь создать трение, — ответила Вайолет. — Если долго тереть дерево о дерево, возникает трение, а от трения образуются искры. Как только я высеку искру, я подожгу сетку с тряпкой и использую это как сигнальный огонь. — Ты хочешь добыть огонь? — закричал Клаус. — Но огонь — это тоже опасно. — Не опасно, если я буду махать горящей тряпкой высоко над головой на длинном удилище, — возразила Вайолет. — Я буду махать и ударять по ведру вместо колокола, и такого сигнала хватит, чтобы кто-то пришел нам на помощь. Она терла и терла весло о борт лодки, но искры не возникало. А все дело было, как ни печально, в том, что дерево намокло из-за волн, поднятых ураганом Герман, и достаточного трения для разжигания огня не получалось. Сама по себе идея была хорошая, но, как поняла безрезультатно трудившаяся Вайолет, несостоятельная. Блям! Блям! Вайолет оглянулась на Тетю Жозефину и испуганных младших и почувствовала, как надежда в ее душе убывает с той же быстротой, с какой прибывает вода в лодке. — Не получается, — с отчаянием проговорила Вайолет, и слезы потекли по ее щекам. Она подумала о том обещании, которое дала родителям незадолго до их гибели: всегда заботиться о младших. Вокруг тонущей лодки кишели пиявки, и Вайолет пришло в голову, что ей не удастся сдержать обещание. — Не получается, — повторила она и в отчаянии опустила весло. — Нужен огонь, но мне его не изобрести. — Не важно, — сказал Клаус, хотя это было очень даже важно. — Что-нибудь придумаем. — Тинтет, — выговорила Солнышко, имея в виду что-то вроде: «Не плачь. Ты сделала все возможное». Легко говорить, что главное — это делать все возможное. Но когда попадаешь в настоящую беду, самое главное — не делать все возможное, а как можно скорее оказаться в безопасности. Лодка раскачивалась из стороны в сторону, вода затекала в щели, а Вайолет плакала, так как, похоже, им уже было не оказаться в безопасности. Но хотя плечи ее сотрясались от рыданий, она на всякий случай приставила к глазу подзорную трубу — посмотреть, не покажется ли в пределах видимости какая-нибудь лодка и не начнется ли прилив, который вынесет их лодку на берег. Но увидела она всего лишь дорожку лунного света на озерной ряби. И это была удача! Как только Вайолет увидела мерцающее отражение, она вспомнила научный принцип конвергенции и рефракции (как известно, рефракция — преломление лучей света, ну а конвергенция тут вообще ни при чем). Научные принципы конвергенции и рефракции — вещь очень запутанная, и я, откровенно говоря, в них не разбираюсь, даже после объяснения моего приятеля доктора Лоренца. Но для Вайолет все было ясно как день. Она мгновенно вспомнила историю, которую давным-давно рассказывал ее отец, когда она еще только начинала интересоваться наукой. В детстве у ее отца была препротивная кузина, которая любила жечь муравьев с помощью увеличительного стекла: сфокусированное в нем солнце давало вспышку пламени. Конечно, жечь муравьев — хобби омерзительное, и слово это означает здесь «то, что делал Граф Олаф в детском возрасте», но воспоминание о той истории натолкнуло Вайолет на мысль, что с помощью стекол подзорной трубы можно сфокусировать лунный свет и таким образом добыть огонь. Не теряя ни минуты, она вынула из подзорной трубы линзы и затем, задрав голову кверху, наклонила стекла под углом, который наскоро вычислила в уме. Лунный свет прошел через линзы и сконцентрировался в длинную ниточку света, ведущую прямо к комку из паруса, завернутого в сетку для волос. В один миг нить превратилась в крохотное пламя. — Потрясающе! — воскликнул Клаус, когда появилось пламя. — Невероятно! — воскликнула Тетя Жозефина. — Фонти! — взвизгнула Солнышко. — Вот что значит научные принципы конвергенции и рефракции! — вскричала Вайолет, вытирая глаза. Очень осторожно переставляя ноги, чтобы не наступить на плававших в лодке пиявок и стараясь не загасить пламя, она перешла на нос лодки. В одну руку она взяла весло и стала бить им в ведро, чтобы грохотом привлечь чье-нибудь внимание. Другой рукой высоко подняла удилище, чтобы яркий огонь дал знать, где они находятся. Вайолет посмотрела вверх на свое самодельное сигнальное устройство, которое теперь было охвачено пламенем, — и все благодаря дурацкой истории, рассказанной ее отцом. Отцовская кузина, любившая поджигать муравьев, была отвратительна, спору нет, но если бы она сейчас вдруг объявилась здесь, в лодке, Вайолет с благодарностью обняла бы ее. Как, однако, скоро выяснилось, сигнал оказался благом обоюдоострым, то есть у него была «и положительная, и отрицательная сторона». Кое-кто заметил сигнал почти немедленно. Кое-кто, уже плывший в лодке по озеру и мгновенно направившийся к Бодлерам. Вайолет, Клаус, Солнышко и даже Тетя Жозефина заулыбались, завидев совсем близко парусную лодку. Их ждало спасение — ив этом заключалась положительная сторона. Но улыбки их увяли, когда спасительная лодка приблизилась и они увидели, кто в ней. Тетя Жозефина и сироты увидели деревянную ногу, синюю матросскую шапочку и повязку на глазу и поняли, кто спешит им на выручку. Разумеется, то был Капитан Шэм, и он-то и был, вероятно, наихудшей отрицательной стороной. Глава двенадцатая— Добро пожаловать на борт, — приветствовал их Капитан Шэм со злобной ухмылкой, обнажившей его грязные зубы. — Счастлив всех вас видеть. Я уж думал, вам пришел конец, когда старухин дом свалился в озеро, но мой помощник, к счастью, сообщил, что вы украли лодку и сбежали. А ты, Жозефина, я-то думал, ты поступила благоразумно и действительно выпрыгнула из окна. — Я и пыталась поступить благоразумно, — угрюмо ответила Тетя Жозефина, — но дети приехали и увезли меня. Капитан Шэм улыбнулся. Он умело подвел свою парусную лодку и поставил ее параллельно лодке, украденной Бодлерами, чтобы Тетя Жозефина и дети перешли в нее, переступив через вьющихся в озере пиявок. С громким гортанным бульканьем их лодка тут же до краев заполнилась водой и быстро ушла на дно озера. Озерные пиявки столпились вокруг нее, скрежеща своими острыми зубами. — А вы не собираетесь сказать мне спасибо, сироты? — Капитан Шэм показал пальцем на крутящуюся воронку на том месте, где только что находилась лодка. — Если бы не я, всех бы вас поделили между собой эти пиявки. — Начать с того, что, если бы не вы, — вспылила Вайолет, — мы бы не оказались на озере Лакримозе. — А уж в этом вините старуху. — Он кивнул на Тетю Жозефину. — Сделать вид, что покончила с собой, было умно, но все-таки недостаточно умно. Бодлеровское наследство и, что лишнее, бодлеровские щенки теперь принадлежат мне. — Не говорите ерунды, — огрызнулся Клаус. — Мы вам не принадлежим и никогда не будем принадлежать. Как только мы расскажем мистеру По все, что произошло, он посадит вас в тюрьму. — Ты так думаешь? — Капитан Шэм развернул лодку и взял направление на Дамоклову пристань. Его видимый глаз ярко блестел, как будто он собирался удачно пошутить. — Мистер По посадит меня в тюрьму, так? Да он сейчас вносит последние штрихи в бумаги по усыновлению. Через пару часов вы, сироты, станете Вайолет, Клаус и Солнышко Шэм. — Нейхаб! — выкрикнула Солнышко, что значило: «Я Солнышко Бодлер и всегда ею буду, если только не захочу сама переменить фамилию на законных основаниях!» — Когда мы объясним, что это вы заставили Тетю Жозефину написать предсмертное письмо, — сказала Вайолет, — мистер По разорвет эти бумаги на мелкие клочки. — Мистер По вам не поверит. — Капитан Шэм хихикнул. — Почему это он должен верить трем беглым соплякам, которые воруют лодки? — Потому что мы говорим правду! — крикнул Клаус. — Правду-шмавду, — отозвался Капитан Шэм. Если вы относитесь к чему-то неуважительно, то один из способов проявить свое неуважение — это сказать какое-нибудь слово, а потом повторить его, заменив первые буквы буквами «ш» и «м». Кто-то, неуважительно относящийся к зубным врачам, может, например, сказать «дантисты-шмантисты». Но только такая презренная личность, как Капитан Шэм, способен не уважать правду. — Правда-шмавда, — повторил он. — Думаю, мистер По скорее поверит владельцу респектабельного заведения по прокату парусных лодок, который в разгар урагана отправился спасать трех неблагодарных лодочных воров. — Мы украли лодку потому, что хотели привезти Тетю Жозефину из ее убежища, — возразила Вайолет, — чтобы она всем рассказала про ваш чудовищный план. — Старухе тоже никто не поверит, — нетерпеливо проговорил Капитан Шэм. — Кто поверит мертвой старухе? — Вы что — ослепли на оба глаза? — не выдержал Клаус. — Тетя Жозефина жива! Капитан Шэм снова улыбнулся и перевел взгляд на озеро. Всего в нескольких метрах от них поверхность воды зловеще шевелилась — это озерные пиявки плыли вдогонку за лодкой Капитана Шэма. Тщательно обыскав лодку Бодлеров и не найдя там ни крошки съестного, пиявки поняли, что их надули, и опять последовали на запах банана, все еще исходивший от Тети Жозефины. — Пока еще жива, — добавил Капитан Шэм зловещим тоном и сделал шаг в ее сторону. — Ой нет, — простонала Тетя Жозефина. Глаза ее расширились от страха. — Не бросайте меня в воду, — умоляла она. — Пожалуйста! — Ты не раскроешь мой план мистеру По. — Капитан Шэм сделал еще шаг к перепуганной женщине. — Ты раньше присоединишься к своему любимому Айку на дне озера. — Ничего подобного. — Вайолет схватила веревку от паруса. — Я направлю лодку к берегу прежде, чем вы успеете мне помешать. — Я тебе помогу. — Клаус бросился на корму и схватился за румпель. — Игал! — взвизгнула Солнышко, что означало примерно: «А я буду караулить Тетю Жозефину». Она загородила опекуншу и оскалила зубы, глядя на Капитана Шэма. — Я обещаю ничего не говорить мистеру По! — отчаянно закричала Тетя Жозефина. — Я куда-нибудь уеду, спрячусь, нигде никогда не покажусь! Можете сказать ему, что я умерла! Забирайте наследство! Забирайте детей! Только не бросайте меня пиявкам! Бодлеры в ужасе уставились на свою опекуншу. — Вам поручили заботиться о нас, — возмутилась Вайолет, — а вы отдаете нас этому грабителю! Капитан Шэм помолчал, якобы обдумывая предложение Тети Жозефины. — Пожалуй, в этом есть смысл, — сказал он наконец. — Мне необязательно убивать тебя. Люди только должны думать, что ты умерла. — Я переменю фамилию! — продолжала кричать Тетя Жозефина. — Выкрашу волосы! Буду носить контактные линзы другого цвета! Я уеду далеко-далеко! Никто больше обо мне не услышит! — А как же мы, Тетя Жозефина? — с ужасом спросил Клаус. — Как же мы? — Тихо, сирота! — прикрикнул Капитан Шэм. Озерные пиявки доплыли до лодки и начали стучать по деревянной обшивке. — Не перебивай взрослых. Так вот, тетка, хотелось бы тебе верить. Но до сих пор тебе не слишком можно доверять. — Можно было, — поправила Тетя Жозефина. — Что-о? — переспросил Капитан Шэм. — Вы сделали грамматическую ошибку, — наставительно произнесла Тетя Жозефина. — Вы сказали: «Но до сих пор тебе не слишком можно доверять». А вы должны были сказать: «Тебе не слишком можно было доверять». Единственный очень блестящий глаз Капитана Шэма моргнул, а рот искривился в зловещей улыбке.» — Спасибо, что поправили, — сказал он и сделал еще один, последний шаг в сторону Тети Жозефины. Солнышко зарычала на него, он взглянул вниз и одним пинком деревянной ноги отшвырнул Солнышко на другой конец лодки. — Я хочу удостовериться, что правильно усвоил урок грамматики, — сказал он как ни в чем не бывало, обращаясь к дрожащей опекунше Бодлеров. — Значит, нельзя сказать: «Жозефина Энуистл была выброшена за борт на съедение пиявкам». Это было бы неверно. Но если сказать: «Жозефина Энуистл сейчас будет выброшена за борт на съедение пиявкам» — тогда, по-твоему, будет правильно, да? — Да, — подтвердила Тетя Жозефина. — То есть нет. Я имела в виду… Но Тете Жозефине не довелось сказать, что она имела в виду. Капитан Шэм, стоя прямо перед ней, толкнул ее обеими руками. С тихим вскриком и громким всплеском она опрокинулась в озеро Лакримозе. — Тетя Жозефина! — закричала Вайолет. — Тетя Жозефина! Клаус перегнулся через борт как можно дальше и протянул руку. Благодаря двум спасательным жилетам Тетя Жозефина плавала на поверхности и махала руками, видя устремившиеся к ней стаи пиявок. Однако Капитан Шэм уже потянул за веревки, управляющие парусом, и Клаус не достал до нее. — Изверг! — закричал он на Капитана Шэма. — Злобный изверг! — Так с отцом не разговаривают, — невозмутимо отозвался Капитан Шэм. Вайолет попыталась вырвать веревку из рук Капитана Шэма. — Поворачивайте назад! — крикнула она. — Заворачивайте лодку обратно! — Исключено! — ровным голосом ответил Капитан Шэм. — Помашите тетеньке на прощанье. Больше вы ее не увидите. Клаус как можно дальше высунулся из лодки. — Не волнуйтесь, Тетя Жозефина! — крикнул он, но голос у него самого прерывался от волнения. Лодка уже удалилась от Тети Жозефины на порядочное расстояние, и дети видели только белевшие над водой руки, которыми она продолжала размахивать. — У нее еще есть шанс, — тихонько шепнула Клаусу Вайолет, когда они приближались к пристани. — На ней два спасательных жилета, и она хорошо плавает. — Это верно, — дрожащим голосом печально проговорил Клаус. — Она всю жизнь прожила на берегу озера. Может, ей известен какой-то спасательный маршрут для побега. — Легру, — спокойно произнесла Солнышко, как будто хотела сказать: «Нам остается только надеяться». Сироты, дрожавшие от холода и страха, прижимались друг к другу, Капитан Шэм один управлял лодкой. Они больше ничего не осмеливались предпринимать, оставалось только надеяться. Они испытывали к Тете Жозефине смешанные чувства. Пребывание у Тети Жозефины в целом доставило им мало удовольствия. И не потому, что она готовила ужасающие холодные блюда, или дарила подарки, которые им не нравились, или вечно делала грамматические замечания, а потому что она так боялась всего, что мешала им получать удовольствие от чего бы то ни было. А самое худшее состояло в том, что ее постоянные страхи делали ее никудышной опекуншей. Предполагается, что опекун не расстается с детьми и охраняет их, а Тетя Жозефина сбежала при первых же признаках опасности. Опекун, как предполагается, должен помогать детям, когда у них случаются неприятности, а Тетю Жозефину, в сущности, пришлось силком тащить из пещеры, когда она им понадобилась. И кроме того, предполагается, что опекун обязан защищать детей от опасности, а Тетя Жозефина отдала сирот Капитану Шэму в обмен на собственную безопасность. Но несмотря на все ее недостатки, дети привязались к ней. Она многому их научила, хотя по большей части это все были скучные вещи. Она предоставила им жилье, хоть в доме было холодно и он не мог противостоять ураганам. Кроме того, дети знали, что Тете Жозефине, как и им самим, довелось пережить страшные события. И по всем этим причинам, когда их опекунша скрылась из виду, а огни Дамокловой пристани стали приближаться, Вайолет, Клаус и Солнышко повторяли про себя не «Жозефина-шмозефина», а «Мы надеемся, что Тетя Жозефина уцелела». Капитан Шэм привел лодку точно к берегу и умело пришвартовал ее к пристани. — Пошли, простофили, — скомандовал он и повел Бодлеров к высоким металлическим воротам с блестящими пиками наверху. Там их ждал мистер По с платком в руке и выражением облегчения на лице. Рядом возвышалось громадное существо из Бробдингнега, и при виде детей на его (или ее) лице появилось выражение торжества. — Вы целы! — встретил их мистер По. — Слава Богу! Мы так о вас беспокоились! Когда мы с Капитаном Шэмом въехали на холм к дому Энуистлов и увидели, что он рухнул в озеро, мы решили, что вы погибли! — К счастью, мой помощник сообщил, что дети украли парусную лодку, — вставил Капитан Шэм. — Лодка была почти совсем разбита ураганом Герман, а потом стаями пиявок. Я подоспел вовремя и спас их. — Не спас! — закричала Вайолет. — Он столкнул Тетю Жозефину в воду! Надо скорей ехать спасать ее! — Дети расстроены, у них все смешалось в голове, — заметил Капитан Шэм. Единственный глаз его ярко заблестел. — Как отец я считаю, что им надо хорошенько выспаться. — Он нам не отец! — закричал Клаус. — Он — Граф Олаф и убийца! Пожалуйста, мистер По, известите полицию! Надо спасти Тетю Жозефину! — Ай-ай-ай, — сказал мистер По, кашляя в платок. — У вас действительно все в голове перемешалось. Тетя Жозефина мертва, вспомните. Она выбросилась из окна. — Нет, нет, — вмешалась Вайолет. — В предсмертной записке содержалось тайное сообщение. Клаус расшифровал его, оно гласило: «Гиблая пещера». Там в первой фразе было употреблено неправильное местоимение «ее», чтобы привлечь наше внимание. — Какая-то бессмыслица, — запротестовал мистер По. — Какая пещера? Какое местоимение? — Клаус, — сказала Вайолет, — покажи мистеру По записку. — Ты можешь показать ее утром, — произнес Капитан Шэм делано успокаивающим тоном. — Тебе надо хорошенько выспаться. Мой помощник отведет тебя ко мне, а я побуду здесь, и мы с мистером По закончим бумажную возню с усыновлением. — Но… — начал Клаус. — Никаких «но», — отрубил Капитан Шэм. — Сейчас у тебя помрачение, а это значит «ты не в себе». — Знаю я, что это значит, — огрызнулся Клаус. — Пожалуйста, выслушайте нас, — умоляла мистера По Вайолет. — Речь идет о жизни и смерти. Пожалуйста, вы только взгляните на записку. — Вы можете показать ее утром). — разозлился Капитан Шэм. — А сейчас марш за моим помощником в мини-фургон и сразу спать. — Погодите, Капитан Шэм, — остановил его мистер По. — Если это так расстраивает детей, я лучше взгляну на записку сейчас. Это не займет больше минуты. — Спасибо, — с облегчением проговорил Клаус и полез в карман за письмом. Но едва рука его оказалась в кармане, лицо его вытянулось… и, уверен, вы догадываетесь почему. Если положить клочок бумаги в карман, а потом попасть в шторм, то клочок бумаги, если он даже очень важный, превратится в мокрое месиво. Клаус вытащил сырой комок из кармана, и сироты уставились на останки Тети-Жозефининого письма. Трудно было в этом комке признать даже листок бумаги, а не то что прочесть и разгадать его тайное содержание. — Вот это была записка. — Клаус протянул комок мистеру По. — Придется вам поверить нам на слово, что Тетя Жозефина была тогда еще жива. — И может быть, жива до сих пор\ — закричала Вайолет. — Пожалуйста, мистер По, пошлите кого-нибудь ей на помощь! — Ох, дети, дети, — вздохнул мистер По, — вы так огорчены, так беспокоитесь. Вам нечего больше беспокоиться. Я ведь обещал, что позабочусь о вас, и нахожу, что Капитан Шэм обладает всеми возможностями вырастить вас. У него солидное дело, и вряд ли он станет выбрасываться из окна. И его, несомненно, заботит ваша судьба. Подумайте, ведь он один, в самый разгар урагана, отправился на поиски. — Его заботит только наше наследство, — буркнул Клаус. — А вот это неправда, — возразил Капитан Шэм. — Мне не нужно ни пенни из вашего наследства. Кроме как, естественно, платы за украденную и потопленную лодку. Мистер По нахмурился и кашлянул в платок. — Хм, довольно неожиданное требование, — сказал он, — но этот вопрос мы уладим потом. Так, дети, а теперь будьте добры отправляйтесь в ваш новый дом, а мы с Капитаном Шэмом окончательно приведем в порядок документы. Возможно, мы еще успеем завтра утром позавтракать вместе до моего отъезда в город. — Пожалуйста, — закричала Вайолет, — ну пожалуйста, неужели вы не послушаете нас?! — Пожалуйста, — закричал Клаус, — ну пожалуйста, неужели вы нам не поверите?! Солнышко ничего не закричала. Она вообще давно не произносила ни слова, и если бы старшие Бодлеры не были так заняты попытками уговорить мистера По, то они бы заметили, что она даже ни разу не взглянула вверх, чтобы прислушаться к переговорам старших над ее головой. Солнышко смотрела прямо перед собой, а если речь идет о маленьком ползающем ребенке, это значит, что он видит перед собой только чужие ноги. Нога, на которую она смотрела, принадлежала Капитану Шэму. И Солнышко глядела не на правую, абсолютно нормальную ногу, а на левую, деревянную. Солнышко не спускала глаз с обрубка темного полированного дерева, укрепленного у колена металлической петлей, и вид у девочки был очень сосредоточенный. Вас, может быть, удивит, если я скажу, что в эту минуту Солнышко напоминала знаменитого македонского завоевателя Александра Великого. Александр Великий жил более двух тысяч лет назад, и на самом деле ему не было дано имя Великий при рождении. Это позже он заставил так называть себя, когда вторгался в чужие земли со своими солдатами и объявлял себя царем. Помимо того, что он вторгался в чужие страны и заставлял жителей делать все, что он велит, его прославила еще история с так называемым гордиевым узлом. Так назвали сложный узел, который завязал царь Гордий. Гордий сказал, что если Александр распутает узел, то пусть правит всем царством. Однако Александру, слишком занятому покорением всех стран подряд, было не до распутывания узлов. Он просто взял меч и разрубил гордиев узел. Конечно, это было нечестно, но у Александра было очень много солдат, и Гордий не стал спорить, так что вскоре всем жителям Гордиона пришлось склониться перед Сами-Знаете-Кем. С тех самых пор любую сложную проблему можно назвать гордиевым узлом, и если вы разрешите ее каким-то простым способом (пусть и грубым), вы как бы разрубите гордиев узел. Проблема, вставшая перед бодлеровскими сиротами, могла быть поистине названа гордиевым узлом, поскольку казалась неразрешимой. Она заключалась в том, что постыдный план Капитана Шэма должен был вот-вот осуществиться, и единственным способом помешать этому было убедить мистера По в реальном положении дел. Но поскольку Тетю Жозефину уже бросили в озеро, а ее записка превратилась в мокрый комок бумаги, убедить мистера По не представлялось возможности. Солнышко же, поглядев на искусственную ногу Капитана Шэма, придумала простой, хотя и грубый способ разрешить проблему. Пока более высокие, чем она, люди спорили, не обращая на нее внимания, самая маленькая из Бодлеров подползла вплотную к деревянной ноге, открыла рот и что есть силы впилась в нее зубами. К счастью для Бодлеров, зубы у Солнышка были остры, как меч Александра Великого, и деревяшка Капитана Шэма треснула ровно пополам и с таким громким «крак», что все посмотрели вниз. Вы, наверное, сами догадались, что деревянная нога была фальшивой, она раскололась, и глазам всех присутствующих предстала от колена до пальцев подлинная нога Капитана Шэма — бледная и потная. Однако не колено и не пальцы привлекли всеобщее внимание, а щиколотка! Там, на бледной потной коже находилось решение бодлеровской проблемы. Укусив деревянную ногу Капитана Шэма, Солнышко разрубила гордиев узел, ибо, когда куски фальшивой ноги отвалились и упали на Дамоклову пристань, все увидели татуировку в виде глаза. Глава тринадцатаяНа лице мистера По выразилось удивление. На лице Вайолет — облегчение. У Клауса на лице читалось умиротворение, что тоже значит «облегчение», только это словечко более мудреное, которое он вычитал в журнальной статье. У Солнышка вид был торжествующий. У громадного существа — не то мужчины, не то женщины — разочарованный. А у Графа Олафа — какое облегчение называть его настоящим именем! — на лице сперва мелькнул испуг, но быстрее, чем моргнул его единственный глаз, он уже скорчил удивленную, как у мистера По, физиономию. — Моя нога! — воскликнул он с фальшивой радостью. — Моя нога отросла заново! Потрясающе! Изумительно! Медицинское чудо! — Ах, перестаньте, — остановил его мистер По, складывая на груди руки. — Ничего не выйдет. Ребенку видно, что ваша деревянная нога была поддельной. — Ребенку и было видно, — шепнула Вайолет Клаусу. — И даже трем детям. — Ну, может, нога и фальшивая, — согласился Граф Олаф и отступил на шаг, — но этой татуировки я в жизни не видел. — Ах, перестаньте, — повторил мистер По. — И это не пройдет. Вы пытались скрыть татуировку с помощью деревянной ноги, но мы видим теперь, что в действительности вы Граф Олаф. — Ну, может, татуировка и моя, — согласился Граф Олаф и отступил еще на шаг. — Но я никакой не Граф Олаф. Я Капитан Шэм. Вот моя визитная карточка, тут все написано как есть. — Ах, перестаньте, — опять сказал мистер По. — И это ничего не доказывает. Любой может зайти в типографию и заказать карточку с любой надписью. — Ну ладно, допустим, я не Капитан Шэм, — уступил Граф Олаф. — Но дети все равно принадлежат мне. Так написала в завещании Жозефина. — Ах, перестаньте, — в четвертый и последний раз проговорил мистер По. — Ничего не выйдет. Тетя Жозефина оставила детей Капитану Шэму, а не Графу Олафу. А вы — Граф Олаф. Стало быть, мне решать снова, кто будет заботиться о Бодлерах. Я отправлю их куда-нибудь в другое место, а вас отправлю в тюрьму. В последний раз вы творите ваши злодеяния, Граф Олаф. Вы пытались присвоить наследство Бодлеров с помощью женитьбы на Вайолет. Пытались присвоить бодлеровское состояние путем убийства Дяди Монти. — И этот план пока остается моим шедевром, — прорычал Граф Олаф и сорвал повязку с глаза (она, естественно, тоже была фальшивой, как и деревянная нога) и воззрился на Бодлеров двумя блестящими глазами. — Не хочу хвастаться… впрочем, зачем мне теперь врать вам, олухам? Я люблю хвастаться. Как ловко я заставил старую дуреху написать письмо, а? Тут есть чем похвастаться. Какая все-таки Жозефина была глупая курица. — И вовсе не глупая курица! — возмутился Клаус. — Она была добрая и нежная! — Нежная ? — переспросил Граф Олаф с гадкой усмешкой. — Что ж, озерные пиявки сейчас, наверно, придерживаются того же мнения. Возможно, это их самый нежный из завтраков. Мистер По нахмурился и покашлял в белый платок. — Хватит с нас вашей отвратительной болтовни, Олаф, — заявил он сурово. — Мы вас наконец поймали, и на этот раз вам не удастся удрать. Полицейское отделение озера Лакримозе будет радо схватить известного преступника, разыскиваемого за мошенничество, убийство и вовлечение детей в опасность. — И поджог, — подсказал Граф Олаф. — Я сказал — хватит! — загремел мистер По. Граф Олаф, бодлеровские сироты и даже громадина, не ожидавшие от мистера По такой суровости, вытаращили глаза. — Вы в последний раз охотитесь на детей, я прослежу, чтобы вас непременно передали в руки соответствующих властей. Маскарады больше не помогут. Беспрерывная ложь не поможет. В сущности, в данной ситуации вам больше ничего не предпринять. — Неужели? — сказал Граф Олаф, и его губы искривились в мерзкой усмешке. — Пожалуй, кое-что я еще могу предпринять. — И что же? — поинтересовался мистер По. Граф Олаф с улыбкой оглядел каждого из Бодлеров по очереди, как будто дети были шоколадками, которые он отложил на потом. После чего улыбнулся громадине, а затем растянул рот в медленной улыбке, глядя на мистера По. — Я могу убежать, — сказал он — и бросился бежать. Побежал он в сторону тяжелых металлических ворот, громадное существо заковыляло за ним. — Вернитесь! — закричал мистер По. — Именем закона, вернитесь! Во имя законности и справедливости! Во имя Управления денежных штрафов! — Что толку кричать им вслед! — закричала Вайолет. — Бежим! Их надо догнать! — Я не могу позволить детям гнаться за таким человеком, — сказал мистер По и опять закричал: — Стойте, я сказал! Стойте сейчас же! — Их нельзя упустить! — крикнул Клаус. — Бежим, Вайолет! Бежим, Солнышко! — Нет, нет, это не детское дело, — удержал их мистер По. — Оставайся здесь с сестрами, Клаус. Я их верну. Они не уйдут от мистера По. Эй, вы! Стойте! — Мы не можем оставаться здесь! — крикнула Вайолет. — Мы сядем в парусную лодку и поплывем искать Тетю Жозефину! Вдруг она еще жива! — Бодлеры, вы поручены мне, — твердо сказал мистер По. — Я не позволю маленьким детям разъезжать на парусных лодках без сопровождения. — Но если бы мы раньше не уплыли без сопровождения, — запротестовал Клаус, — мы бы уже находились в руках у Графа Олафа! — Не в этом дело, — сказал мистер По, быстрым шагом следуя за Графом Олафом и непонятным существом. — Дело в том… Но дети не услышали, в чем же дело, из-за грохота захлопнувшихся металлических ворот. Громадное существо закрыло их перед самым носом у мистера По. — Немедленно остановитесь! — приказал мистер По сквозь ворота. — Вы, неприятный человек, вернитесь! — Он попытался открыть высокие ворота, но они оказались заперты. — Они заперты! — крикнул мистер По детям. — Где ключ? Надо найти ключ! Бодлеры бросились к воротам, но остановились, услыхав позвякивание. — Ключ у меня, — послышался голос Графа Олафа с той стороны ворот. — Но не волнуйтесь. Скоро увидимся, сироты. Очень скоро. — Немедленно отоприте ворота! — закричал мистер По, но никто, разумеется, и не подумал отпереть ворота. Он тряс и тряс их, но металлические ворота с пиками так и не открылись. Мистер По кинулся к телефонной будке и вызвал полицию, но дети знали, что к тому времени, как подоспеет помощь, Графа Олафа и след простынет. До предела измученные и запредельно несчастные бодлеровские сироты понуро опустились на землю. Они очутились на том самом месте, где мы нашли их в начале этой истории. В первой главе, если помните, Бодлеры сидели на своих чемоданах и надеялись, что жизнь их теперь немного исправится, и мне хотелось бы сейчас, в конце повествования, сказать вам, что так и произошло. Я хотел бы написать, что Графа Олафа схватили прежде, чем он успел скрыться, или что Тетя Жозефина приплыла к Дамокловой пристани, чудесным образом спасшись от озерных пиявок. Но это не так. Пока дети сидели на влажной земле, Граф Олаф уже успел добраться до середины озера, а вскоре сядет в поезд, переодетый раввином, и одурачит полицию; и я с сожалением должен вам поведать, что у него зреет новый план — как украсть состояние Бодлеров. И мы никогда в точности не узнаем, что происходило с Тетей Жозефиной, пока дети сидели на пристани, не в силах ей помочь. Но могу сказать только, что впоследствии, приблизительно в то время, когда бодлеровских детей вынудили посещать злосчастную школу-интернат, два рыбака обнаружили оба спасательных жилета Тети Жозефины: изорванные в клочья, они плыли по темным водам озера Лакримозе. Большинство историй заканчивается, как вы знаете, тем, что негодяй терпит поражение, следует счастливый конец и все идут по домам, довольные, что извлекли из происходящего мораль. Но в случае с Бодлерами все шло не так. Граф Олаф, он же негодяй, не преуспел в своем злодейском плане, но отнюдь не потерпел поражения. О счастливом конце и речи нет. Бодлеры не могут отправиться домой, довольные, что извлекли мораль, по той простой причине, что им и идти-то некуда. Не только дом Тети Жозефины рухнул в озеро, но их собственный, родной дом, где они жили с родителями, превратился в груду золы, лежащей на голой площадке, и при всем желании они не могут туда вернуться. Но даже если бы и могли, я затрудняюсь сказать, какова мораль этой истории. С некоторыми историями просто. Например, мораль сказки «Три медведя»: «Никогда не залезай в чужой дом». Мораль «Белоснежки»: «Никогда не ешь яблок». Мораль Первой мировой войны: «Никогда не убивай эрцгерцога Фердинанда». Но сидя на пристани и наблюдая, как над озером Лакримозе всходит солнце, Вайолет, Клаус и Солнышко никак не могли решить, в чем, собственно, заключается мораль их пребывания у Тети Жозефины. Выражение «их озарило», которое я сейчас хочу употребить, не имеет ничего общего с встающим и все озаряющим солнцем. «Их озарило» попросту значит «они кое-что поняли». Пока бодлеровские сироты сидели и смотрели, как с началом рабочего дня пристань заполняется людьми, они поняли кое-что очень для них важное. Их озарило, что, в отличие от Тети Жозефины, которая жила на отшибе в грустном одиночестве, они находили утешение и поддержку друг у друга в течение своей несчастливой жизни. Это не дало им ощущения полной безопасности или полного счастья, но зато научило быть благодарными. — Спасибо тебе, Клаус, — поблагодарила Вайолет, — за то, что ты разгадал записку. Спасибо и тебе, Солнышко, за то, что ты украла ключи от лодки. Если бы не вы двое, мы бы сейчас были в лапах у Графа Олафа. — Спасибо тебе, Вайолет, — поблагодарил Клаус, — за то, что ты придумала уловку с мятными лепешечками, чтобы оттянуть время. И спасибо тебе, Солнышко, за то, что ты так удачно укусила деревянную ногу. Если бы не вы обе, мы были бы сейчас обречены. — Пайлумс, — поблагодарила Солнышко, и старшие сразу поняли, что она благодарит Вайолет за изобретение сигнала бедствия, а Клауса за то, что он разобрался в атласе и привел их к Гиблой пещере. Они благодарно прижались друг к другу, и на их мокрых озабоченных лицах появилась слабая улыбка. Они были не одиноки, потому что были вместе. Не уверен, что последняя фраза и есть мораль этой истории, но Бодлерам этого показалось достаточно. Быть вместе в гуще несчастий — все равно что иметь в своем распоряжении парусную лодку в разгар урагана. А это бодлеровские сироты считали большой удачей. Моему любезному издателюПишу вам из Полтривиллъской ратуши. Мне удалось уговорить мэра впустить меня в офис доктора Оруэлл, имеющий форму глаза, чтобы я мог расследовать дальше все происходившее с бодлеровскими сиротами, когда они жили в тех краях. В следующую пятницу на северо-западном углу автомобильной стоянки в обсерватории Ориона вы увидите черный джип. Взломайте замок и проникните внутрь. В отделении для перчаток вы найдете мое описание следущего страшного периода в жизни Бодлеров под названием «Зловещая лесопилка», а также некоторые сведения о гипнозе, хирургической маске и шестьдесят восемь пакетиков жевательной резинки. Я также приложил к этому чертеж станка, возможно, он пригодится мистеру Хелквисту при иллюстрировании книги. Помните, вы моя последняя надежда на то, что о приключениях бодлеровских сирот будет наконец рассказано широкой публике. |
1 Страна великанов, куда попал Гулливер