Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ЛЕКЦИЯ 1
Возрождение в Италии. Историческая характеристика XIV в. Петрарка - первый европейский гуманист. Латинские произведения. Поэма "Африка". К новому пониманию человека: эпистолярное наследие, трактаты. "Книга песен" - лирическая исповедь поэта.
По мере того как приближалась эпоха Возрождения, один кризис за другим вторгался в жизнь Западной Европы. В XIII в. потерпела полную неудачу самая грандиозная авантюра феодального средневековья - Крестовые походы. Ослабевала власть императора "Священной Римской империи", основанной в Х в. королем Оттоном I (так в средние века называлось Германское государство). Во второй половине XIII в. империя теряет власть над Италией. В самой Германии реальная власть постепенно переходит к территориальным князьям. Даже церковь, которая никогда не была так сильна, как в средние века, начала под влиянием новых обстоятельств шататься и постепенно утрачивать свою незыблемость и монолитность. Тревожным симптомом явилось так называемое "Авиньонское пленение пап" (1309-1377), т.е. перенос под нажимом французского короля папской резиденции из Рима на юг Франции, в Авиньон. Ведь для современников Рим был не просто географическим понятием. С "Вечным городом" связывалась идея вечности и незыблемости церковной столицы, а следовательно, и всей христианской церкви. Подошли времена "Великого раскола", ознаменованного ожесточенными раздорами в самой папской курии. Приближалась Реформация.
Падение могущества империи и церкви подняло значение итальянских вольных городов, которые к XIV в. уже превратились в большую экономическую и политическую силу. Не являясь единым национальным государством, Италия представляла собой нагромождение множества независимых республик и монархий. На севере, в Ломбардии и Тоскане, располагались самые богатые и экономически развитые города-республики. Среднюю Италию занимала папская область с Римом в качестве столицы. Это был довольно отсталый, в основном земледельческий район. После того как папа в 1309 г. покинул свою древнюю резиденцию, папская область пришла в еще больший упадок. Юг Италии - так называемое Королевство обеих Сицилий, с 1268 г. находившееся под властью французских феодалов, - с начала XIV в. перешло под власть Арагона (Испания). А в 1445 г. испанцы овладели и Неаполитанским королевством.
Как видим, политическая карта Италии отличалась крайней пестротой. Эта пестрота ослабляла страну, делала ее уязвимой для могущественных соседей. К тому же Италию непрестанно раздирали междоусобные войны. И передовые люди страны, как в свое время Данте Алигьери, горько сетовали по поводу ее неустройства.
В условиях феодальной раздробленности, при отсутствии единого государственного центра, способного регулировать развитие страны, особая конструктивная роль выпадала на долю экономически развитых, достигших высокого культурного подъема городов - богатых торговых морских республик Венеции и Генуи, владевших заморскими территориями, процветавших городов Флоренции и Милана на севере Италии. В истории итальянской культуры особенное место заняла Флоренция. Уже в XIII в. в ней было сокрушено господство феодалов, и вольный город стал буржуазной республикой с развитой торговлей, промышленностью и банковским делом. Город славился изготовлением сукон, шелковых тканей, обработкой мехов и ювелирными изделиями. Развитие денежного хозяйства приводило к решительным социальным сдвигам как в городе, так и за его пределами. И по мере того как городская буржуазия укрепляла свою власть, обострялись то здесь, то там социальные антагонизмы, приобретавшие подчас весьма острый характер. Наглядным свидетельством этого может служить восстание чомпи (наемных рабочих) во Флоренции в 1378 г.
Одним из важных результатов развития городской культуры явилась резко возросшая роль людей умственного труда, появление интеллигенции, не зависимой от монастырей и рыцарских замков. Эта новая социальная прослойка, включавшая юристов, инженеров, врачей, публицистов, "мастеров свободных искусств", и закладывала основы многообразной культуры Возрождения. Всех их окрыляла вера в человека, который начал сбрасывать с себя тяжелый груз традиционных воззрений, превращавших его в бесправного слугу небесных или сословных сил. И хотя этот освободительный процесс опирался на успехи буржуазного развития, основоположники и создатели культуры Возрождения, как правило, вовсе не были выразителями эгоистических устремлений буржуазной среды. К тому же эпоха Возрождения только начиналась. Новое еще не всегда одерживало верх над старым. Да и перспективы нового не были вполне ясными. Они нередко превращались в сияние мечты, в зыбкие контуры идеальной утопии.
Первым великим итальянским, а следовательно, и европейским гуманистом, был Франческо Петрарка (1304-1374). Само понятие "гуманист" (от лат. humanus - человеческий, образованный) возникло в Италии и первоначально означало знатока античной культуры, связанной с человеком.
Родился Петрарка в тосканском городе Ареццо в семье нотариуса. В 1312 г. семья переезжает в Авиньон, где в то время находилась резиденция папы; По настоянию отца Франческо изучает право сперва в Монпелье, затем в Болонье. Но юриспруденция не привлекает молодого человека, увлеченного древнеримской литературой. Смерть отца (1326) изменила положение. "Сделавшись господином над самим собою, - говорит Петрарка, - я немедленно отправил в изгнание все юридические книги и вернулся к моим любимым занятиям; чем мучительнее была разлука с ними, тем с большим жаром я снова принялся за них" .
Петрарка продолжает классические штудии и, чтобы упрочить свое материальное и общественное положение, принимает духовный сан, отнюдь не стремясь при этом к церковной карьере. В многоязычном и суетном Авиньоне он ведет вполне светский образ жизни. В 1327 г. он встречает женщину, которую прославляет под именем Лауры в сонетах и канцонах, заслуживших бессмертие. Он много и охотно странствует. Вместе с тем его манят "тишина и одиночество", благоприятствующие его литературным и научным занятиям. И он в 1337 г. приобретает неподалеку от Авиньона небольшую усадьбу в Воклюзе - живописный уголок, радующий его своей тихой прелестью. Здесь написаны многие выдающиеся произведения Петрарки. В историю мировой культуры эта скромная усадьба вошла наряду с Фернеем Вольтера и Ясной Поляной Л. Толстого. В 1341 г. Петрарка был как лучший поэт современности по древнему обычаю коронован лавровым венком на Капитолии в Риме.
Покинув в 1353 г. Воклюз, достигнув огромной славы, Петрарка жил в различных итальянских городах. Перед ним заискивали городские республики, духовные и светские владыки. В то время уже многим было ясно, что с Петраркой в жизнь Италии входила новая культура и что у этой культуры великое будущее.
Как подлинный гуманист, Петрарка был горячим почитателем классической, особенно римской древности. Он с восторгом погружался в произведения античных авторов, открывавших перед ним прекрасный мир. Он первый с такой ясностью увидел то, что было в античной культуре действительно самым главным, - живой интерес к человеку и окружающему его земному миру. В его руках классическая древность впервые стала боевым знаменем ренессансного гуманизма.
Горячая любовь Петрарки к античности проявлялась непрестанно. У него была уникальная библиотека античных текстов. Его классическая эрудиция вызывала восхищение современников. Предпочитая писать на латинском языке, он уже писал не на "вульгарной" "кухонной" латыни средних веков, а на языке классического Рима. Древний мир не был для него миром чужим, мертвым, навсегда ушедшим. Подчас Петрарке даже казалось, что он находится где-то тут, совсем рядом с ним. И он пишет письма Вергилию, Цицерону и другим знаменитым римлянам.
В своих латинских произведениях Петрарка естественно опирается на традиции античных авторов. Он не подражает им механически, но творчески соревнуется с ними. Им написаны в манере Горация латинские "Стихотворные послания" и в духе Вергилиевых "Буколик" - двенадцать эклог. В латинских прозаических жизнеописаниях "О знаменитых людях" он прославляет славных мужей древнего, главным образом республиканского, Рима - Юния Брута, Катона Старшего, Сципиона Африканского и др. Ценитель героической республиканской старины Тит Ливий служил ему при этом источником.
Публия Корнелия Сципиона, прозванного Африканским, он сделал главным героем своей латинской поэмы "Африка" (1339-1341), за которую и был увенчан лавровым венком. Написанная латинским гекзаметром по образцу "Энеиды" Вергилия, поэма была задумана как национальная эпопея, повествующая о победе Рима над Карфагеном. "История древнего, республиканского Рима рассматривалась в то время Петраркой не только как великое национальное прошлое итальянского народа, но и как некий прообраз, как историческая модель его не менее великого национального будущего" . Стремясь к исторической достоверности, "Петрарка хотел помочь народу современной ему Италии национально осознать самого себя. Именно в этом Петрарка видел путь к преодолению средневекового, феодального "варварства" - в культуре, в политике, в общественной жизни" .
В поэме широко развернута панорама римской истории, начиная с Ромула. При этом поэт касается не только прошлого, но и будущего Италии. Примечателен в этом отношении пророческий сон Сципиона. Великий полководец узнает во сне о грядущем упадке Римского государства, подорванного натиском иноземцев и внутренними междоусобицами. Узнает он также, что через несколько веков в Этрурии появится молодой поэт, который поведает о его деяниях, движимый "любовью к истине". Это появление молодого поэта (Петрарки) мыслится как возрождение великой итальянской культуры, а с ней вместе и всей Италии.
Успех поэмы объяснялся прежде всего тем, что она явилась своего рода патриотическим манифестом раннего итальянского гуманизма. Есть в поэме отдельные несомненно удачные места. Но в целом "Африка" все же не стала "Энеидой" итальянского Возрождения. Ученость в ней превалировала над поэзией. В конце концов сам Петрарка охладел к ней. Поэма, над которой он работал с таким энтузиазмом, осталась незаконченной.
Не будучи ни политическим деятелем, ни политическим мыслителем, любя тишину уставленного книгами кабинета, Петрарка отнюдь не был безразличен к судьбам своей отчизны. Уже "Африка" на это прямо указывала. Правда, социально-политические воззрения Петрарки не отличались ясностью и последовательностью. Подчас были они противоречивы, как противоречивой была сама жизнь того смутного переходного времени. Но когда в 1347 г. в Риме произошел антифеодальный переворот, возглавленный "народным трибуном" Кола ди Риенци, Петрарка горячо приветствовал это событие, которое, как ему представлялось, было началом национального возрождения Италии. Петрарка ободрял "народного трибуна", писал ему дружественные письма. Когда же Риенци утратил власть, низложенный папским легатом, когда рухнула мечта о возрожденном Риме, Петрарка в письме к Джованни Боккаччо от 10 августа 1352 г. скорбит о несбывшихся надеждах. "Я любил его за добродетель, хвалил за намерения, восторгался его смелостью, - пишет Петрарка, - радовался за Италию, предвидя возрождение города нашей души, покой всего мира". Однако Риенци не довел до конца свою борьбу с феодалами. И Петрарка глубоко взволнован и удручен, ведь в Риенци он видел "последнюю надежду на италийскую свободу" .
Конечно, широковещательное начинание Риенци было по сути своей утопическим, как и мечта Петрарки о единой умиротворенной Италии, сбросившей с себя власть феодальных магнатов. Подобные мысли Петрарка высказывал также в итальянских канцонах "Италия моя" и "Высокий дух". Одно время полагали, что вторая из названных канцон, включенная автором в "Книгу песен" (LIII), непосредственно обращена к Кола ди Риенци. В ней Петрарка призывал сокрушить феодальную знать, которая раздирает Италию на части.
Впрочем, сам Петрарка не чуждался близких отношений с представителями знати. Но это была близость в пределах интеллектуальной элиты. Петрарка дорожил образованными людьми, независимо от их социального положения. Таким образованным человеком был, например, неаполитанский король Роберт Анжуйский, покровительствовавший поэтам и ученым, имевший одну из лучших в Европе библиотек.
Однако Петрарка твердо уверен, что не знатное происхождение, а личные достоинства человека делают его подлинно благородным. В латинской книге "О средствах против счастия и несчастия" (1358-1366) он писал: "Кровь всегда одного цвета. Но если одна светлее другой, это создает не благородство, а телесное здоровье. Истинно благородный человек не рождается с великой душой, он сам себя делает таковым великолепными своими делами". И ниже: "Достоинство не утрачивается от низкого происхождения человека, лишь бы он заслужил его своей жизнью. И, действительно, если добродетель дает истинное благородство, я не вижу, что может помешать кому бы то ни было стать благородным" .
В этих словах Петрарки очень четко сформулировано кардинальное положение гуманистической этики эпохи Возрождения, решительно порывавшей с нормами феодального средневековья. Еще Данте высказывал подобные мысли. Сын безродного нотариуса, Петрарка облек новую мудрость в классически ясную форму.
Всей своей деятельной жизнью Петрарка доказывал справедливость высказанных им суждений. Одухотворенный труд поддерживал его существование. В одном из писем 1359 г., говоря о превратностях человеческого бытия, Петрарка заметил: "...наслаждения иссушают душу, суровость очищает, слабости ржавят, труды просветляют; для человека нет ничего естественнее труда, человек рожден для него, как птица для полета и рыба для плавания..."
Петрарка непрестанно читает, пишет. Мир раскрывается перед ним как богато иллюстрированная книга. Он также охотно путешествует, хотя путешествовать в то время было совсем не безопасно. Плохие дороги, нападения разбойников постоянно угрожали путнику. Разумеется, путешествовали люди и в средние века. Но в путь тогда отправлялись обычно либо паломники, заботившиеся о спасении своей души, либо торговцы, стремившиеся к приумножению прибыли. Петрарка часто путешествовал просто из любознательности и охотно писал о своих впечатлениях друзьям и знакомым.
Еще в 1333 г., 21 июня он писал из города Аахена кардиналу Иоанну Колонне, представителю знатного и влиятельного римского рода: "Недавно без всякой надобности, как ты знаешь, а просто из желания посмотреть мир и в порыве молодого задора я пересек всю Галлию, после чего добрался до Германии и берегов Рейна, внимательно приглядываясь к нравам людей, развлекаясь видами незнакомой земли и сравнивая кое-что с нашей" . Далее Петрарка делится своими впечатлениями о посещении Парижа, Гента, Льежа и других мест в Брабанте и Фландрии; затем следует рассказ о пребывании в Аахене и Кельне и, наконец, о том, как, миновав Арденнский лес, Петрарка прибывает в Лион (письмо из Лиона, 9 августа того же года).
В 1336 г. 26 апреля другому ученому корреспонденту Петрарка весьма обстоятельно описал свое восхождение на гору Вентозу (Ванту), расположенную в южных предгорьях Альп неподалеку от Авиньона. И вновь он считает нужным сообщить, что утомительное это восхождение было вызвано "только желанием увидеть ее чрезвычайную высоту" (1912 метров). Даже уговоры местного пастуха, доказывавшего, что нечего лезть на крутизну, которую никто и не пытается одолеть, не смогли удержать Петрарку. Чтобы оправдать свое странное с точки зрения современников поведение, он обращается к античности и вспоминает, ссылаясь на Тита Ливия, как македонский царь Филипп взбирался на фессалийскую гору Гем, чтобы полюбоваться открывшимся оттуда видом . Побывав в Риме, Петрарка начинает свое письмо словами: "Мы бродили по Риму одни... Ты знаешь мою перипатетическую манеру прогуливаться. Она мне нравится; моей натуре, моим обычаям она как нельзя более соответствует". Во время этой прогулки Петрарка внимательно присматривался к достопримечательностям знаменитого города. "И на каждом шагу, - пишет он, - встречалось что-то, заставлявшее говорить и восторгаться" .
Но что же так занимает в Риме великого гуманиста? Понятно, что Петрарка то и дело упоминает памятники материальной культуры" (дворцы, храмы, триумфальные арки, термы и т.д.), но за всем этим для него стоит история Римского государства, его люди, его слава, его духовная культура. Здесь перед нами - Петрарка-патриот, влюбленный в величие древней Италии.
Но и тогда, когда он бродит по другим странам, он, как правило, обращает пристальное внимание не на флору и фауну, а на людей и их культурные начинания. Именно люди стоят в центре его внимания. Люди и их земная жизнь. Ими занят он и как любознательный путешественник, и как филолог, и как мыслитель. В связи с этим нравственная философия Цицерона ему дороже натурфилософии Аристотеля. В противовес Аристотелю он хвалит Сократа за то, что тот "первым из всех словно свел философию с неба на землю и, оторвав от созерцания светил, заставил жить среди людей и рассуждать о человеческих нравах и делах" . Петрарке дорога философия, которая обитает не только в книгах, но и в душах, заключена в делах, а не в словах, в отличие от схоластической философии, "которой смехотворным образом гордится наша ученая чернь" . О средневековой схоластике Петрарка неоднократно отзывался весьма неприязненно. Он вообще являлся противником любых философских и богословских школ, втиснутых в жесткие рамки застывшей системы. Его влечет духовная свобода, независимость мысли, так пугавшая ревнителей средневековой церковной догмы. "Я тот, - писал Петрарка к Боккаччо в 1363 г., - кому нравится идти по тропе лучших, но не всегда - по чужим следам... Не хочу вождя, который бы меня связывал или стеснял: вождь вождем, но пусть при мне останутся и глаза, и свое мнение, и свобода; пусть мне не мешают ни идти, куда хочу, ни оставлять кое-что без внимания или пытаться достичь недостижимого" .
В схоластике, помимо ее догматизма, Петрарку отталкивала ее упрямая устремленность к потустороннему миру. Пусть небожители, полагал Петрарка, занимаются небесным, задача человека думать о земном. И он цель науки и литературы видел в том, чтобы вникать в мир, населенный людьми. Человек - главный, если не единственный, объект его интересов. Ведь человек - это история, это отчизна, это красота мысли и искусства, это творческий гений. В одном из цитированных уже писем к Боккаччо (11 июня 1352 г.) он заявил: "Признаю и отрицать не могу: знаю других и себя знаю, наблюдаю род человеческий и вообще, и каждого в отдельности" . "Себя знаю". Наблюдая род человеческий в его историческом движении, Петрарка постоянно обращается к самому себе. Самого себя он лучше знает, чем других. И цену себе он тоже знает. У него есть основания считать себя выдающимся человеком. "Открытие человека" он и начал с самого себя.
Герой "Африки" Сципион Африканский был фигурой музейной, эффектной, но во многом условной. Правда жизни, к которой стремился первый итальянский гуманист, заявила о себе в его произведениях совсем другого рода. Это - письма, написанные замечательно живой латинской прозой. Письма были признанным жанром в древнеримской литературе, которую так хорошо знал и так высоко ценил Петрарка. Рассчитаны они часто были не только на адресата, но и на более или менее широкий круг любителей словесности. Письма наряду с другими писали Цицерон и Сенека.
Петрарка, конечно, не смог пройти мимо этих классических эпистолярных образцов. Только ему гораздо ближе Цицерон, чем Сенека. Последний, по словам Петрарки, "сгрудил в своих письмах нравственную философию почти всех своих книг, а Цицерон, философствуя в книгах, в письмах говорит о повседневных вещах, упоминает новости и разнообразные слухи своего времени". И Петрарка признается, что именно письма Цицерона являются для него "захватывающим чтением" и что в своих письмах он "больше последователь Цицерона, чем Сенеки" (из письма от 13 января 1350 г.) .
В пору своей творческой зрелости, пройдя уже немалый жизненный путь, Петрарка вспомнил о груде писем, которые он столь охотно писал на протяжении ряда десятилетий. Он решил их заново пересмотреть и привести в порядок. Так возникло три эпистолярных свода: "Книга писем о делах повседневных" (1353-1366), "Письма без адреса" (1360) и "Старческие письма" (1361-1374). В "Книгу писем о делах повседневных" вошло 350 писем.
Подобно Цицерону, Петрарка в своих письмах, как бы он ни превозносил "сладость одиночества" , не устает касаться больших и малых явлений окружающего мира. Его тревожит судьба родной Италии. Но самое главное в книге - это сам Петрарка. Он с огромной охотой рассказывает о себе, о своих радостях и горестях, о взлетах и падениях, о надеждах и разочарованиях. Как его короновали лавровым венком в Риме и как переживал он свой триумф. И как крушение Риенци подорвало его веру в возрождение Италии. И как он вольно жил в Воклюзе. И как однажды увесистый том Цицерона, упав, поранил его ногу . И как быстро несущиеся годы все меняют на своем пути: "Быстро меняюсь лицом, еще быстрее состоянием души, изменились нравы, изменились заботы, изменились занятия; все во мне уже другое... И сейчас я ухожу и по мере движения пера движусь, только намного быстрее: перо следует ленивой диктовке ума, а я, следуя закону природы, спешу, бегу, несусь к пределу и уже различаю глазами мету" .
Понятно, что такой взыскательный стилист, как Петрарка, находивший удовольствие в "оттачивании слова" , в своих письмах касался вопросов литературного мастерства - например, в письме приору Франциску о трех стилях (9 августа 1352 г.), кардиналу Талейрану о ясном и высоком стиле (22 сентября 1352 г.).
Вопросы религии, занимавшие умы европейцев на протяжении всего средневековья, не могли быть безразличны Петрарке. И в письмах, и в философских трактатах он постоянно обращается к ним. Христианская вера была для Петрарки его естественной верой. Но он хотел обогатить христианский мир ценностями мира античного. В одном из писем 1359 г. он бросил знаменательную фразу: "Христос бог наш, Цицерон вдохновитель нашего искусства речи" . И хотя Петрарка понимал, что "это разные вещи", ему очень хотелось приблизить Цицерона к христианскому миру, и с этой целью он указывал на его тяготение к монотеизму.
Но шли годы, и в Петрарке, по его собственному признанию, росло "новое и сильное чувство", влекшее его душу "к Священному писанию" . "Признаюсь, - писал он Франциску, приору монастыря св. Апостолов, между 1354 и 1360 гг., - я любил Цицерона, и Вергилия любил, бесконечно наслаждался их стилем и талантом; многих других из сонма светил тоже, но этих так, словно первый был мне отец, второй - брат. К этой любви меня привело восхищение обоими и такая приобретенная в долгих занятиях близость, какая, ты скажешь, едва ли бывает даже между знакомыми лично людьми... Но сейчас у меня более важные дела, потому что забота о спасении выше заботы об искусстве слова; я читал то, что меня влекло, теперь читаю то, в чем вижу себе помощь... Теперь мои ораторы - Амвросий, Августин, Иероним и Григорий, мой философ - Павел, мой поэт - Давид..." .
Так Петрарка подводит нас к душевному конфликту, который в разное время и в разных формах проявлялся в его сознании. В данном случае речь идет о столкновении классической древности и христианства. Но вот что характерно для Петрарки. Как бы отходя от Цицерона и Вергилия, он обращается не к Фоме Аквинскому или Бонавентуре - самым прославленным теологам высокого средневековья, но к Библии (Давид, Павел) и "отцам церкви" IV - начала V в. ( Амвросий, Иероним, Августин), непосредственно вышедшим из античности и еще тесно связанным с ее культурными традициями. Подобный интерес к Библии и раннехристианским авторам характерен и для великого вольнодумца начала XVI в. Эразма Роттердамского, одного из вдохновителей Реформации.
Особенно высоко ценил Петрарка Аврелия Августина (354-430), человека огромной культуры, который наряду с многочисленными богословскими трактатами ("О граде божием" и др.) создал книгу, принадлежавшую к числу самых любимых и почитаемых книг Петрарки. Это "Исповедь" - очень живо и искренне написанная автобиография умного и образованного человека, который, отчасти опираясь на классическую мудрость, приходит в конце концов к христианству. Петрарка настолько любил эту уникальную книгу, что постоянно носил ее с собой. Интроспекция "Исповеди" Августина была понятна и близка Петрарке, в многочисленных письмах которого господствует тот же интроспективный принцип.
К 1342-1343 гг. относится знаменитый трактат Петрарки, написанный в диалогической форме, - "Тайна (Моя тайна), или О презрении к миру", в котором Августин прямо выступает в качестве действующего лица. Он является к Франциску (Франческо Петрарке) в сопровождении Истины, чтобы направить его на верный путь. Олицетворяя суровую мудрость христианской доктрины, враждебной земным интересам наступающего Возрождения, он ведет с Петраркой неторопливую беседу. Искусный в римском красноречии, он пересыпает свои доводы цитатами из Цицерона, Вергилия, Горация, Сенеки и других античных поэтов и философов. Но хотя Августин и цитирует классических авторов, его духовный мир уже далеко отошел от духовного мира эпохи Вергилия и Цицерона, которыми был так увлечен Петрарка. Главное обвинение, которое он предъявляет Петрарке, заключается в том, что "жадное стремление к земным благам" заставляет его "блуждать вкривь и вкось" . Петрарку обуревают "пустые надежды", "ненужные заботы". Вовсе не помышляя о загробном воздаянии, он полагается на свой талант, восхищается своим красноречием и красотой своего смертного тела .
Но любовь к земной суете обычна для множества людей. Проницательный Августин увидел в Петрарке недостаток, который присущ именно ему. "Ты беспомощно мечешься то сюда, то туда, - говорит он своему потрясенному собеседнику, - в странной нерешительности, и ничему не отдаешься вполне, всей душою". Причиной этого, по мнению Августина, является тот "внутренний раздор" , который подтачивает душу Петрарки В другом месте, касаясь душевной болезни Петрарки, Августин называет ее "тоскою" (acidia) или, как называли ее в древности, "печалью" (negritudo). Петрарка не возражает. Более того, он подтверждает эти наблюдения Августина. "И, что можно назвать верхом злополучия, - говорит он, - я так упиваюсь своей душевной борьбою и мукою, с каким-то стесненным сладострастием, что лишь неохотно отрываюсь от них" .
Когда же Августин укоряет Петрарку за любовь к суетной земной славе, Петрарка не отрекается от нее. Не отрекается он и от любви к Лауре, которую святой отец готов считать "худшим видом безумия": "Ничто в такой степени не порождает забвения Бога или презрения к нему, как любовь к преходящим вещам, в особенности та, которую собственно и обозначают именем Амор..." (Амор - Любовь). Хотя Петрарка и считает доводы Августина достаточно вескими, он не способен, да и не хочет отречься от Лауры, в чертах которой "сияет отблеск божественной Красоты, чей характер - образец нравственного совершенства" и любовь к которой побуждала его "любить Бога" .
Если вспомнить, что в некоторых списках диалога "Тайна" существовал подзаголовок "О тайной борьбе моих забот", то становится ясным, что перед нами своего рода исповедь писателя, стремящегося понять самого себя. Появление в диалоге Августина, автора первой литературной исповеди, вполне естественно. Но диалог - это не только заслуженная дань литературным заслугам Августина. Августин и Франциск в диалоге - это живой Петрарка, обращенный одновременно к заветам средневековья и поискам нового времени. Ведь заветы средневековья в XIV в. продолжали повсеместно напоминать о себе. Были они ощутимы и в сознании Петрарки. Из века в век продолжалась проповедь аскетического презрения к миру. Не так легко было отойти от нее. Но уже в XII в. звонкие песни любви пели трубадуры, а за ними и их ученики в разных странах Европы, в том числе во Франции и Италии.
Первый великий гуманист, Петрарка имел тонкую духовную организацию. Были ему присущи и душевные противоречия. Не случайно, наблюдая жизнь людей, он утверждал, что их "стремления и чувства находятся в раздоре с самими собой" . Ощущая в себе подобный раздор, он захотел исследовать свой духовный мир и посмотреть на него как бы со стороны.
Совсем нелегко подвести точный итог беседе Франциска с Августином. Часто голос маститого старца звучит в диалоге уверенно и властно. Часто Франциск отступает под натиском его аргументов и в то же время остается самим собой. Ведь он тот, кто закладывает в Европе основы гуманизма. Разве слава не является заслуженной наградой за достойные труды? И разве любовь не поднимает человека на огромную высоту? Читателю предоставляется право судить обо всем этом самому. Тем более что присутствующая при беседе Истина упорно молчит.
Но в одном значение диалога несомненно. Перед нами замечательный опыт самопознания. Умело используя классический жанр диалога, Петрарка набрасывает выразительный портрет человека, вступающего в новый мир. Сознание его уже лишено той утешительной прямолинейности, за которую ратовали средние века, опиравшиеся на догму. Оно стало неизмеримо более сложным, противоречивым и поэтому динамичным. Его подгоняют сомнения, и в этом отношении Франциск из диалога "Тайна" в какой-то мере напоминает шекспировского Гамлета. Только Гамлет возник на закате Возрождения, и был персонажем трагедии. Петрарка появился на заре Возрождения. У гуманизма было великое будущее. Петрарка не зря бросал в толщу европейской культуры животворные семена.
То было время роста и надежд. И все же, когда Петрарка осуждал свой меркантильный век, в котором "все достается бесстыдным - почести, надежды, богатства, превозмогающие и добродетель и счастье" , он правильно улавливал темные черты нового времени которые неизбежно сталкивались с идеалами человечности и были несовместимы с требованиями "высокого духа". Тут и приобретали злободневный смысл выпады Августина против человеческого эгоизма, заставлявшие глубоко задуматься его собеседника.
Религиозные настроения Петрарки с годами усиливались. И все же, когда его друг Джованни Боккаччо на склоне лет вдруг решил в порыве религиозного отречения отойти от литературы и науки и даже распродать все свои книги, Петрарка в пространном письме от 28 мая 1362 г. решительно воспротивился этим его намерениям. "Ни зов добродетели, ни соображения близкой смерти, - писал он другу, - не должны удерживать нас от занятий словесностью; укоренившись в доброй душе, она и любовь к добродетели разжигает, и страх смерти прогоняет или уменьшает" . Не отрекаясь от науки и литературы, Петрарка оставался самим собой. Он радовался тому, что "в Италии, а может быть, и за ее пределами" он "подтолкнул многих к этим нашим занятиям, которые были заброшены в течение многих веков" (из другого письма к Боккаччо от 28 апреля 1373 г.) . Он не считает зазорным рассказывать в письмах о своих восторженных почитателях, превозносящих его как оратора, историка, философа, поэта и даже теолога . Ведь его успех - это успех новой передовой культуры, призванной преобразить мир.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что последним творением Петрарки на латинском языке явилось торжественное (к сожалению, незаконченное) "Письмо к потомкам" . Когда Петрарка беседовал с Августином, то был разговор с далеким прошлым. Подводя итог своей жизни, он обращается к будущему. Он уверен в том, что слава, увенчавшая его труды, сделает его собеседником грядущих поколений. И он начинает эту встречу словами: "От Франциска Петрарки потомству привет!" Но зачем нужна эта беседа Петрарке? Что он хочет сказать потомству? Может быть, вслед за Августином он хочет напомнить ему о боге, о благочестии, отвратить его взоры от земных соблазнов? Вовсе нет! Прославленный гуманист хочет рассказать о самом себе, о своей земной жизни и даже о своем земном облике. Как живой человек намерен он предстать перед грядущими поколениями. А что на земле может быть значительнее интереснее человека? И вот он пишет: "Мое тело было в юности не очень сильно, но чрезвычайно ловко, наружность не выдавалась красотою, но могла нравиться в цветущие годы; цвет лица был свеж, между белым и смуглым, глаза живые и зрение в течение долгого времени необыкновенно острое". Не торопясь, излагает Петрарка историю своей жизни, не упуская случая отметить, что всегда ему была "ненавистна пышность", что был он "жаден до благородной дружбы" и что был он "одарен умом скорее ровным, чем проницательным", "преимущественно склонным к нравственной философии и поэзии". С явным удовольствием вспоминает он о том, как был коронован в Риме лавровым венком. Вспоминает и о своей любви к Лауре, хотя и пишет об этом на склоне лет довольно уклончиво.
Между тем ни латинская поэма "Африка", столь восхищавшая неаполитанского короля Роберта, ни другие латинские произведения Петрарки не принесли ему такой прочной и громкой славы, как написанная на итальянском языке "Книга песен" (II Canzoniere), посвященная Лауре. Книга эта принадлежит к числу замечательных образцов европейской лирики эпохи Возрождения. Она стала путеводной звездой для большинства выдающихся поэтов той великой эпохи.
Как поэт, Петрарка нашел себя именно в итальянских стихотворениях "Канцоньере", о которых сам порой отзывался как о "безделках". Ведь они были написаны на простом народном итальянском языке (вольгаре), а не на могучем языке великого Рима. Тем не менее Петрарка не терял к ним интереса, постоянно возвращался к созданиям своей молодости, совершенствуя их, пока в 1373 г. не сложилась окончательная редакция книги, содержавшая 317 сонетов, 29 канцон, 9 секстин, 7 баллад и 4 мадригала.
Перед нами еще одна исповедь Петрарки, только на этот раз исповедь лирическая. В ней запечатлена любовь поэта к красивой замужней женщине, происходившей из знатной авиньонской семьи. Она родилась около 1307 г. и умерла в страшный 1348 г., когда во многих странах Европы свирепствовала чума. Встреча с Лаурой наполнила Петрарку большим чувством, заставившим зазвучать самые нежные, самые мелодические струны его души. Когда Петрарка узнал о безвременной кончине любимой женщины, он записал в экземпляре своего Вергилия: "Лаура, именитая своими доблестями и долгое время прославленная в моих стихах, впервые предстала моим взорам в лета моей ранней юности, в 1327 году, утром 6 апреля, в церкви св. Клары в Авиньоне; и в том же городе, того же месяца и в тот же день и час 1348 года этот светоч был отнят у нашего света, когда я был в Вероне, не ведая моей судьбы" .
Воспевая Лауру на протяжении многих лет, Петрарка, конечно, не мог пройти мимо любовной лирики провансальцев, с которой он познакомился в бытность свою на юге Франции. Не мог он также пройти мимо тосканской лирики "Нового сладостного стиля" и его очень высокого взгляда на любовь. О Данте и Чино да Пистойя он вспоминает как о близких и дорогих ему поэтах ("Книга песен", XCII и CLXXXVIII). У мастеров "сладостного стиля" заимствовал он столь привлекавшую его форму сонета. С ними сближало его и пристрастие к иносказаниям всякого рода. Петрарка охотно играет словами Laura (Лаура), lauro (лавр), l'aura (ветерок) и l'auro (золото). От "сладостного стиля" идет и та идеализация Лауры, которая составляет одну из характерных черт "Книги песен".
При всем том Петрарка уже очень далек от средневековой поэзии своих предшественников. Прекрасная дама тосканцев была лишена плоти и крови. Это ангел, слетевший с неба на землю, это символ божества, олицетворение всех возможных духовных совершенств. В связи с этим и любовь поэтов "сладостного стиля" не может быть названа собственно любовью. Это духовный порыв, стремление к высшему благу, подателем которого является Бог. Взирая на донну, поэт все время видел Бога. У него как бы вырастают крылья, и он покидает землю, исполненный мистического трепета.
Неустанно твердя о целомудрии и добродетели, благородстве и душевной красоте Лауры, Петрарка стремился как можно выше поднять любимую женщину. Он даже уверяет читателя, что любовь к донне ведет его к небесам. Но Лаура все-таки земная женщина. Она не ангел, не отвлеченное понятие. Петрарка с восторгом говорит о ее земной красоте, он слышит ее чарующий голос. По верному замечанию Ф. де Санктиса, "содержание красоты, некогда столь абстрактное и ученое, вернее, даже схоластическое, здесь впервые выступает в своем чистом виде, как художественная реальность" .
Портрет красавицы пишет для поэта художник Симоне Мартини (LXXVII, LXXVIII). Поэта пленяют ее глаза, золотые волосы и белая рука. Он рад, что завладел ее легкой перчаткой. Даже Амур восхищен тем, как она говорит и смеется. А как прекрасна донна, когда она сидит среди травы, белой грудью припадая к зеленому кусту, или плетет венок, погруженная в свои думы (CLX)!
... О, как за нею наблюдать чудесно,
Когда сидит на мураве она,
Цветок среди травы напоминая!
О, как весенним днем она прелестна,
Когда идет, задумавшись, одна,
Для золотых волос венок сплетая.
(Пер. Е. Солоновича)
Обладая очень тонким чувством природы, Петрарка в щебете пташек, в шелесте листвы, в журчании ручья, в аромате цветов находит созвучие своим чувствам (CCLXXIX и др.). Лауру он уподобляет прекрасной розе (CCLXIX), или нимфе, выходящей из прозрачного ручья (CCLXXXI), или белой лани в тени лавра (CXC). В ней как бы воплощена вся прелесть этого цветущего благоухающего мира, овеянного любовью и требующего вечной любви (CCLXXX).
Но у Петрарки любовь неразлучна со страданием. Он то страдает от холодности дамы, оттого, что она не снисходит к его желаниям, то призраки средневековья сжимают его сердце, и он страдает от мысли, что любовь к земной женщине греховна. Тогда он пытается себя уверить, что любит не столько тело, сколько душу Лауры, что любовь к ней побуждает его "любить Бога". Об этом он и говорит Августину в третьем диалоге своей "Исповеди" ("Тайна"). Однако голос земли с новой силой начинает звучать в его сердце, и так повторяется много раз. В сонете "Священный вид земли твоей родной" (LXVIII) отчетливо раскрыт этот внутренний раздор. Желая сделать его еще более ощутимым, более наглядным, Петрарка играет контрастами, нанизывает антитезы, плетет из них длинные поэтические гирлянды. В этом отношении примечателен знаменитый сонет CXXXIV:
И мира нет - и нет нигде врагов;
Страшусь - надеюсь, стыну и пылаю;
В пыли влачусь - и в небесах витаю;
Всем в мире чужд, и мир обнять готов.
У ней в плену неволи я не знаю;
Мной не хотят владеть, а гнет суров;
Амур не губит - и не рвет оков;
А жизни нет конца, и мукам - краю.
Я зряч - без глаз; нем - вопли испускаю;
Я жажду гибели - спасти молю;
Себе постыл - и всех других люблю;
Страданьем - жив; со смехом я - рыдаю;
И смерть и жизнь - с тоскою прокляты;
И этому виной, о донна, ты!
(Пер. Ю. Верховского)
Петрарка как бы эстетизирует свои страдания, начинает смотреть на мир с какой - то поэтической высоты. Он признавался Августину, что со "стесненным сладострастием" упивается своей душевной борьбой и мукой. Как поэт-аналитик, он находил некоторое удовлетворение в зрелище душевной борьбы. В сущности, "Книга песен" - это прежде всего картина различных душевных состояний Петрарки. В зеркале любви все время отражался его сложный душевный мир, подобно тому как он отражался в многочисленных письмах. А поэтический апофеоз Лауры был одновременно и его апофеозом. Не случайно в "Книге песен" слово Лаура (Laura) так тесно связано со словом лавр (lauro). Подчас стирается даже грань, отделяющая ауру от дерева славы: прекрасная женщина превращается в символ земной славы, которой так жаждет поэт. Любовь и слава приковывают Петрарку к земле. Из-за них утратил он древнее благочестие, освященное авторитетом св. Августина.
В стихах, написанных после смерти Лауры, царит тихая просветленная скорбь. Подчас в них звучат торжественные мелодии. Любовь поэта одухотворилась. Одухотворилась и Лаура, вознесенная в горние сферы. Но по-прежнему в ней много земного обаяния. Она продолжает жить в памяти поэта, он мысленно беседует с ней, подчас ему даже кажется. Что она жива, и он с трепетом ждет ее появления:
...Как часто, веря грезам наяву,
Забыв, что между нами смерть преграду
Воздвигла, я любимую зову
И верю, что найду мою отраду.
И та, кого ищу, не уставая,
То нимфой, то другой царицей вод
Привидится, из Сорги выплывая.
То вижу - по траве она идет
И мнет цветы, как женщина живая,
И сострадание в глазах несет.
(CCLXXXI. Пер. Е. Солоновича)
В "Книгу песен" включены также стихотворения, не связанные с любовными переживаниями Петрарки. Это патриотическая канцона "Италия" моя (CXXVIII), направленная против междоусобных войн, которые велись государствами Италии, а также упоминавшаяся выше канцона "Высокий дух" (LIII), сонеты, обличающие папскую курию (CXXXVI-CXXXVIII), и др. Подобные стихотворения расширяли идейный диапазон книги, наполняли ее гулом общественной жизни. А любовной истории, составляющей основное содержание книги, они придавали временную конкретность, не позволяя траспонировать ее в условный "вневременный" мир лирических абстракций.
Петрарка любил чеканные, упругие поэтические формы. Особое пристрастие питал он к сонету, требующему безупречного мастерства, строгой, логически ясной архитектоники. Ему доставляло удовольствие возводить стройное здание канцон и оттачивать свою виртуозность на секстинах. Горячий поклонник цицероновского красноречия, он умел быть красноречивым и в поэзии. Риторические фигуры усиливали эмоциональную звучность и нарядность его стихов. Иногда, правда, стихи Петрарки приобретали прециозный оттенок. Именно эту черту его поэзии впоследствии всячески развивали петраркисты. Но певец Лауры бесконечно далек от галантной жеманности своих подражателей. Его поэзия шествует в атмосфере удивительной ясности. Она эмоциональна и одновременно интеллектуальна. Ей присущи изящество, музыкальность и та неподдельная грация, которая характерна для лучших образцов античной лирики.
На склоне лет Петрарка решил еще раз воспеть Лауру в аллегорической поэме "Триумфы" (глава "Триумф любви"), написанной терцинами. Однако поэма, напоминающая философский трактат, получилась громоздкой, тяжеловесной и не выдержала испытания временем.
Известность Петрарки вышла далеко за пределы Италии. В России он был хорошо известен начиная с XIX в. Его восторженным почитателем являлся К.Н. Батюшков. В статье "Петрарка" (1816) он писал: " Надобно предаться своему сердцу, любить изящное, любить тишину души, возвышенные мысли и чувства - одним словом, любить радостный язык муз, чтобы чувствовать вполне красоту сих волшебных песен, которые передали потомству имена Петрарки и Лауры". Итальянского поэта высоко ценил А.С. Пушкин. Он назвал Петрарку среди величайших европейских лириков в своем сонете о сонетах. "С ней обретут уста мои Язык Петрарки и любви", - писал он в первой главе "Евгения Онегина". Стихотворный отрывок из Петрарки служит эпиграфом к VI главе этого романа. В.Г. Белинский не раз с уважением упоминал об авторе сонетов, "исполненных мечтательной любви" (статья "Н.А. Полевой"). В XX в. интерес к Петрарке у нас заметно возрос. На русский язык его переводили К. Батюшков, И. Козлов, А. Майков, И. Бунин, Вяч. Иванов, Ю. Верховский, В. Брюсов, А. Эфрос, Евг. Солонович и др.