Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Пьер Гольбах
Галерея святых или исследование образа мыслей, поведения, правил и заслуг тех лиц, которых христианство предлагает в качестве образцов
Гольбах Пьер
Галерея святых или исследование образа мыслей, поведения, правил и заслуг тех лиц, которых христианство предлагает в качестве образцов
Пьер Гольбах
Галерея святых или исследование образа мыслей, поведения, правил
и заслуг тех лиц, которых христианство предлагает в качестве образцов
Содержание.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СВЯТЫЕ, ЗАИМСТВОВАННЫЕ ИЗ ИУДАИЗМА И ВЕТХОГО ЗАВЕТА. *
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ХРИСТИАНСКИЕ, ИЛИ НОВОЗАВЕТНЫЕ, СВЯТЫЕ. *
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Это может убедить и простаков, что нельзя судить ни о чем на основании чужого мнения. Ведь стремления людей различны, и их мнение диктуется расположением или ненавистью. Только того ты можешь считать известным тебе, кого ты познал сам.
Все народы на земле обнаруживали большое почтение к людям, которым они обязаны какими-либо полезными открытиями; они рассматривали их как существа высшего порядка по сравнению с прочими смертными, как любимцев неба, как людей, чей гений говорит о чем-то божественном. Всякое неизвестное или необыкновенное явление толпа приписывала богам; точно так же и необыкновенные люди ей кажутся божественными. Редкие качества души и тела: сила, мужество, ловкость, мастерство, проницательность, гениальные способности, вызывающие всегда удивление у обычных людей,-народы, лишенные знания и опыта, приписывали невидимым силам, правящим миром. Мы видим, что в любой стране первые воители, наиболее древние герои, изобретатели искусств, жрецы, законодатели, основатели религии, гадатели, чародеи при жизни властвуют над легковерием народов, приобретают у современников славу сверхъестественных существ и, наконец, после смерти попадают в ранг богов и становятся, таким образом, предметом почитания и даже культа для тех народов, которым они при жизни доставили действительные или воображаемые выгоды. Таковы были в Египте, например, Озирис, в Греции-Гермес, в Индостане-Брахма, у евреев, скажем, Авраам, Моисей, пророки, у персов-Зороастр, у греков-Триптолем, Вакх, Орфей, у римлян - Ромул, Нума, у христиан - Иисус, апостолы, святые, у мусульман-Мухаммед и так далее. Все они стали объектами почитания для тех, кто считал себя облагодетельствованным ими.
Но так как невежество судит всегда неразумно или приводит к тому, что люди, ошибаясь в выборе предмета своего уважения, расточают свой фимиам объектам, вовсе этого недостойным, необходимо тщательно рассмотреть, обоснованно ли это уважение, не обманывает ли нас предрассудок насчет заслуг тех лиц, которым мы оказываем почтение.
Разум знает только одну мерку для оценки людей или вещей - реальную и постоянную пользу, какую от них получает род человеческий. Всякий человек, действительно полезный людям, имеет право на их уважение. Но если уважение, признательность и слава - справедливая награда за полезность, если нельзя по совести отказать в уважении тем, кто доставлял или доставляет обществу подлинные блага, то бессмысленно почитать существа бесполезные, и уж верх безумия - воздавать почести существам вредным. Весьма справедливо будет сорвать маски с опасных плутов, а интересы потомства требуют, чтобы рассеяли его заблуждения насчет лиц, которых предки по глупости почитали. Давая потомкам правильные представления, мы тем самым не дадим им впредь почитать злодеев, которые под предлогом, будто они приносят счастье на землю, делают род человеческий еще более несчастным; мы не дадим будущим обманщикам использовать те же хитрости для разврата и обмана; мы помешаем тому, чтобы люди развращались, признавая злодеев образцом для себя.
Руководствуясь этими принципами и мотивами, мы намерены рассмотреть поведение некоторых лиц, которых христианство почитало как святых, героев, полубогов и которых оно нам изображает как людей, бывших в течение своей жизни угодниками мудрого, справедливого и благого бога, орудиями его воли, толкователями его оракулов, блюстителями его верховной власти, предметами его благоволения, обладателями его славы и несказанных наград, уготованных для избранных.
Это тем более необходимо, что христианская религия выставляет этих святых как образцы, которым всякий должен стараться подражать, как непогрешимых учителей, которым надо следовать, чтобы обрести вечное счастье как в этом, так и в ином мире. Христиане считают себя обязанными почитать особенно тех из великих людей, которые им принесли новую религию; ведь они в этом видели неоценимое благодеяние, поскольку религия дает познание истинного бога (познание, которого благой бог решил лишить остальное человечество);
поскольку она учит людей божественной нравственности, вполне пригодной, чтобы сделать людей обходительнее, справедливее, гуманнее; поскольку она проповедует добродетели, которых без нее люди никогда не могли бы изобрести; поскольку, наконец, она преподносит им удивительные таинства и догмы, без которых нельзя обрести вечное блаженство, составляющее якобы предмет наших желаний.
С этой точки зрения не удивительно, что христиане безгранично признательны тем, кому они считают себя обязанными всеми перечисленными благодеяниями. В некоторых христианских сектах на этих святых учителей смотрят как на богов, их слова считают непогрешимыми, их писания-внушениями небес. Народ воздает им такие же почести, как и самому божеству, культ которого часто затмевается культом, воздаваемым его мнимым избранникам.
Народы часто рассматривают святых как всесильных царедворцев, как могущественных ходатаев перед верховным существом; это последнее представляется им как существо, окруженное непроницаемыми для них облаками, как монарх, недоступный для своих земных подданных. Чувствуя себя неспособным составить себе ясное представление о боге, человек охотно обращается к существам, более близким по природе к нему самому, рассчитывая найти в них покровителей, посредников, утешителей, друзей. Вот почему толпа предпочитает обращать свои молитвы к святым, которые, как ей известно, были когда-то людьми, чем иметь дело непосредственно с богом, которого она не может постичь и которого ей всегда рисуют как грозного владыку. Наши вероучители изображают бога столь капризным, суровым, гневным, жестоким, недоступным тираном, что несчастные создания не смеют обращаться к нему самому или поднять к нему свой робкий взор.
Святой считается любимцем бога. Но, чтобы удостовериться в святости тех лиц, которых христиане почитают, надо прежде всего уяснить себе то представление, которое религия дает нам о боге. И вот если религия иногда нам его изображает как безумного деспота, то чаще она рисует его бесконечно мудрым, бесконечно справедливым, бесконечно могущественным владыкой, отцом, преисполненным нежности и доброты, существом, обладающим в высшей степени всеми мыслимыми совершенствами, без всякой примеси недостатков. Это существо любит свои создания, огорчается за зло, причиняемое им, и поэтому ненавидит насилие, несправедливость, грабеж, убийство, раздоры и преступления. Будучи преисполнен нежности к людям и доставляя им в изобилии радости жизни, этот отец как будто возвещает свою волю, чтобы человек трудился ради собственного благосостояния, заботился о самосохранении и приобретал возможно больше благ, которые его создатель заботливо рассеял в природе на пользу своим детям.
Вот применительно к этой нравственной характеристике, которую чаще всего дают божеству, мы и должны расценивать и тех лиц, которых нам представляют как его любимцев. Поэтому нам надлежит, в первую очередь, разобрать, действительно ли соответствует поведение тех, кого церковь называет святыми и ставит нам в пример, божественным совершенствам и благодетельным целям провидения; другими словами, является ли их поведение мудрым, справедливым, выгодным для общества. Во-вторых, надо посмотреть, было ли это поведение выгодно для самих святых, то есть соответствовало ли их поведение видам провидения, озабоченного благосостоянием и сохранением своих творений.
Таковы правила, руководствуясь коими мы должны судить о лицах, которым христианская религия велит нам подражать, которых она предписывает почитать, чьи слова и дела должны служить нам примером.
Первые святые, которых мы видим в христианстве,- это апостолы и ученики Иисуса Христа, основателя христианской религии. Эта религия учит нас, что он сын божий, что он и сам бог, которому отец поручил сойти на землю, чтобы указать людям путь к спасению и дать им истинное познание нравственности, необходимое для их счастья на земле.
Таким образом, следовало бы сначала рассмотреть, действительно ли доставило пришествие Иисуса Христа человеческому роду то счастье, которое благой бог имел
в виду.
Следовало бы проверить, действительно ли христианское учение и христианская мораль сделали людей гуманнее, обходительнее, справедливее, добродетельнее.
Надо было бы разобрать, было ли поведение Иисуса вполне соответствующим тем возвышенным представлениям, которые религия дает нам о божестве.
Наконец, надо было бы посмотреть, согласуется ли жизнь и смерть спасителя мира с теми представлениями, какие мы можем себе составить о мудрости, предусмотрительности, справедливости и доброте бога. Так как, однако, этот разбор уже сделан в большом количестве трудов, то мы на этом здесь останавливаться не будем. Мы ограничимся рассмотрением того, как отразилась божественная нравственность Иисуса Христа на тех, кто заслужил звания святых, неуклонно следуя его учению.
Заметим все же мимоходом, что очень многие не видят в системе религии Иисуса никаких признаков, по которым можно было бы обнаружить мудрость, благость, справедливость божества. Они утверждают, что мудрый, справедливый, всемогущий бог мог бы найти более легкие и верные пути для спасения рода человеческого, чем заставить умереть своего невинного сына, и к тому же напрасно.
С другой стороны, многие философы не нашли в проповедуемом христианским мессией учении ничего удивительного или божественного. Они уверяют, что евангелие не содержит никаких истинно разумных предписаний и правил, которые не были бы лучше даны у какого-нибудь Сократа, Платона, Цицерона, Конфуция и у языческих мудрецов, живших ранее Иисуса. Верно только то, что учение этого нового законодателя кажется предпочтительнее перед моралью древних евреев, которые, по-видимому, никогда не познали этого столь необходимого для людей учения.
Что касается возвышенных фанатичных заповедей, которые христиане приписывают основателю своей религии, то разум находит в них лишь безрассудные понятия, бесполезные или даже вредные для общества; они выполнимы лишь для небольшого числа сумасшедших и не оказали никакого влияния на прочих смертных.
Как бы то ни было, достоверно известно, что сын божий не имел успеха у евреев, к которым божественный отец его специально послал. Об упрямство этого очерствевшего народа разбились все попытки, продиктованные мудростью, предвидением и всемогуществом бога. Напрасно Иисус старался подкрепить свою миссию чудесами - эти чудеса не внушили доверия к себе. Напрасно он пытался основывать свои права на признанных его согражданами пророчествах - они отвергли реформы и новое учение, которое он принес, они увидели в нем обманщика и осудили его на смерть.
Его апостолы имели у евреев немногим больше успеха, чем их учитель. Тщетно они проповедовали и творили чудеса, тщетно они цитировали и толковали тексты Ветхого завета, доказывая, что в них ясно, хоть иносказательно, говорится об их мессии: они сумели найти среди евреев лишь очень небольшое число прозелитов. Прозелиты - последователи религиозного учения. Приведенные наконец в отчаяние упрямством своих сограждан, они обратились к язычникам, которым возвестили евангелие, то есть реформированный Иисусом иудаизм.
Однако, даже когда христианство окончательно отделилось от иудаизма, христиане продолжали почитать "священные" книги евреев и считать их патриархов, их пророков, их героев святыми угодниками божьими, непогрешимым орудием всевышнего, достойными подражания образцами. Правда, эти великие святые, даже согласно священной истории, сообщающей нам об их деяниях, обнаруживают часто, как мы это впоследствии покажем, поведение далеко не безупречное.
В самом деле, очевидно, что многие из них представляются беспристрастному взору скорее образцами преступности и гнусности, чем добродетели. Но христиане, предрасположенные под влиянием религии к этим знаменитым особам, благочестиво закрывают глаза на их преступления. Следуя урокам изощренных толкователей писания, они видят только достойное в самых возмутительных поступках святых Ветхого завета.
Христиан убеждают, что угодников божьих нельзя судить с точки зрения рассудка и правил обычной морали. Им говорят, что действия этих почитаемых людей основаны на особых распоряжениях и внушениях бога, чьи неисповедимые решения не подлежат обсуждению. Уверяют, что бог справедливости и доброты властен нарушать, когда ему угодно, несокрушимые правила справедливости, может для своего удовольствия превращать добродетель в преступление и преступление в добродетель. Утверждают, что владыка мира может, когда ему угодно, уничтожать законы нравственности, автором которых его тем не менее считают. Думают, что для его оправдания достаточно заявить, что ведь "он создает справедливость и несправедливость", что он держит в своих руках судьбы смертных, что он может располагать ими по своему усмотрению и его слишком слабые творения не имеют права критиковать его волю и входить в обсуждение распоряжений, которые он отдает своим слугам.
Вот так религия всегда, в противоречии с самой собой, опрокидывает устои морали, а между тем выдает себя за самую прочную опору ее. Она выводит из бога все обязанности человека, объявляет, что бог включает в себя все мыслимые совершенства. Утверждают, что этот бог гневается за зло, причиняемое его творениям. Считают этого бога неизменным.
А между тем вскоре эта самая религия превращает этого столь совершенного бога в тирана, который не знает других законов, кроме своей прихоти, который не пользуется им самим установленными правилами, который приказывает совершать убийства, кражи, насилия, несправедливость, жестокость, смуту, вероломство, обман и любит людей, запятнанных самыми ужасными пороками и преступлениями.
Мы видим, таким образом, что для оправдания святых, которые должны служить образцом, христианство клевещет на своего бога. Оно имеет наглость превратить его в подстрекателя преступления. Оно допускает, что это столь совершенное существо разжигает и одобряет самые ярые страсти, приветствует совершаемые его любимцами убийства и жестокости, освящает гнев, ненависть, узурпацию. Под покровом имени бога все это превращается в добродетель. Благодаря этому грозному имени честолюбие, жестокость, самая бесчеловечная ярость превращаются в святое рвение; слепой фанатизм, видения, безумие - в божественное внушение или высокую мудрость; шарлатанство, обман и мошенничество сходят за чудеса или за несомненные проявления всемогущества всевышнего; человеконенавистничество, жестокость по отношению к самому себе, бесполезность рассматриваются как совершенство; упрямство, бунт, мятеж получают название героизма, стойкости и пылкой веры.
Одним словом, все самым причудливым образом перевернуто: безумие становится похвальным, бесплодность - достойной награды, бешенство превращается в добродетель.
Ведь именно такого сорта те добродетели, какие мы встретим у большинства святых Ветхого и Нового заветов. Разбирая жизнь наиболее выдающихся героев иудаизма, мы найдем там честолюбивых плутов, обольщающих глупый народ своими сказками и фокусами;
честолюбцев, тиранящих самым жестоким образом невежественных дикарей, совершенно ослепленных суеверием; пророков, гадателей, жрецов, бесстыдно пользующихся именем бога, чтобы прикрыть свои мрачные дела. Эти святые обманщики на протяжении всей истории еврейского народа являются бичом своей нации и соседних народов. Мы увидим, как вожди Израиля вместо того, чтобы сделать евреев более гуманными, более справедливыми, более общительными, более мирными, более покорными своим господам, постоянно заняты тем, что делают своих последователей более дикими, несправедливыми, нетерпимыми, строптивыми.
Одним словом, среди самых знаменитых святых и вдохновенных героев Ветхого завета мы встретим только чудовищ, рожденных на горе своему несчастному отечеству, которое они в конце концов довели до гибели.
Святые Нового завета не дадут нам более веселой картины и тоже не окажутся образцами, достойными подражания. Святцы христианской церкви покажут нам только беспросветно невежественных обманщиков, выдумывающих неправдоподобные сказки и сбывающих их тупоумному населению, жадному до новых чудес и предубежденному против разума. Мы увидим грубых шарлатанов, упорно желающих жить за счет безграничного легковерия своих набожных последователей. Летописи христианства показывают нам на каждой странице лишь фанатизм, разжигаемый руками плутов. Мы увидим там, как мученики, эти жертвы, соблазненные корыстными обманщиками, презрев пытки и смерть, защищают мнимую правоту дела, которым их дурачат. Эти жалкие энтузиасты убеждены, что богу, которому они поклоняются, нравится зрелище ручьев крови его наиболее верных почитателей. Мы увидим, как пустыни населяются отшельниками, воображающими, что они станут угодны благому богу, если удалятся от общения с людьми и будут добровольно причинять себе длительные и жестокие мучения. Но больше всего мы увидим, как множество спесивых богословов и неукротимых спорщиков раздувают повсюду огонь раздора, вносят разлад в народ спорами и бессмысленными тонкостями, возбуждают среди христиан гонения и гражданские войны, увековечивают богословскую ненависть, потрясают империи постоянными возмущениями - одним словом, именем бога мира покрывают землю кровью и трупами.
Таковы прекрасные образцы, которые христианская религия преподносит своим набожным последователям! Этим-то великим святым надо подражать, чтобы надеяться получить в будущем место в небесных обителях, уготованных богом для своих любимцев! В результате все те, которые хотели играть выдающуюся роль в христианской религии, старались выделиться своим буйством, упорством, мятежностью. Они бешено преследовали, когда им представлялась возможность, всех, кто отказывался подписаться под их богословскими измышлениями, обычно непостижимыми и ни в какой мере не интересными для общества. Чванство этих молодцов заставляло их всегда рассматривать бред своего мозга как нечто важное для спасения, как внушение свыше, как непогрешимые догмы, как дело всевышнего. Преисполненные таких предвзятых идей, гордые своей мнимой ролью защитников божества, эти герои в одинаковой мере готовы были мучить других и сами страдать и умирать за столь прекрасное дело. Милосердие, любовь к ближнему, снисходительность и мир, столь часто рекомендуемые в евангелии, должны были уступить место пылкому рвению, которое всегда приносит в общество смуту, гонения и смерть.
А те, у кого не хватало характера на такие крайности, считали себя обязанными бежать от мира и удалиться от света под предлогом, что они в этом находят наиболее верный путь к спасению и созерцают вечные истины. Они уходили в ужасные пустыни или под мрачные своды монастырей, рассчитывая, что заслужат милость неба, став совершенно бесполезными на земле. Проникнутые мыслью о том, что они служат жестокому богу, которому нравятся мучения его слабых созданий, многие из этих суровых святош причиняли себе постоянные мучения, отказывались от всех удовольствий жизни, проводили свои печальные дни в тоске и слезах и, чтобы обезоружить гнев божества, жили и умирали жертвами самого варварского безумства. Так фанатизм в тех случаях, когда он не делает нас врагами других, делает нас врагами самих себя и ставит нам в заслугу, что мы делаем себя несчастными.
Что касается массы христиан, то большинство из них не считали себя призванными для этих высших совершенств. Верующие довольствовались тем, что слепо следовали правилам поведения, религиозным действиям, формулам, церемониям и особенно мнениям, предписываемым их духовными вождями. Последние не только не преподают им истинной нравственности, требующей, чтобы человек был полезен обществу, но пичкают их лишь непостижимыми тайнами, священными сказками, невероятными легендами, которые они преподносят им как единственные предметы, достойные размышлений. Эти вожди фанатики или плуты - занимают слабые умы своих учеников смешными вопросами, нелепыми догмами, вздорными химерами и особенно внушают им страсти, необходимые для поддержания партии или секты, к которой они сами принадлежат. Отсюда та злоба, ненависть, злословие, обман, клевета, которыми обычно пользуются верующие с таким успехом, чтобы растерзать и уничтожить противников своего духовенства, на которых смотрят всегда как на врагов бога, как на опасных граждан, подлежащих истреблению.
Эти руководители, снисходительные к порокам, затрагивающим общество, нисколько не заботятся о подавлении действительно вредных страстей в сердцах своих пасомых. Они устилают путь к небу для вельмож; в награду за набожность они прощают им все их обычные недостатки и даже пороки, за которые они всегда назначают им легкие епитимьи. В своем поведении, столь противоречащем здравой морали и интересам общества, набожные царедворцы сочетают набожность с гордостью, грабительством, несправедливостью, жестокостью, угнетением, вероломством, ложью, самыми бесчестными интригами.
А служители религии не только не призывают тиранов именем неба к их долгу, но, если те набожны, они им льстят и остерегаются стыдить их за постоянные многочисленные преступления, от которых стонут народы, находящиеся под гнетом деспотизма. Церковь закрывает глаза на самый вопиющий разврат деспотов, если только они покорны ей. Мало того, она объявляет их святыми, если только они щедры к ней и послушны ее служителям. Государи, больше всего запятнанные преступлениями, иногда выставляются как образцы святости. Не будем этому удивляться: религия, почитающая как святого гнусного Давида, предлагающая его как образец царям, уверяющая, что пустое раскаяние могло примирить это чудовище с его богом,- такая религия, повторяю, может только развратить всех государей.
Если мы беспристрастно проанализируем историю большинства государей, которых церковь выдает за святых, мы обнаружим, что она возвела в этот ранг лишь людей, не обладающих ни талантами, ни просвещением, ни добродетелями, людей, которых набожность делала достойными скорее монастыря, чем трона, людей, не созданных для управления империями, людей, вся заслуга которых состояла в глупой преданности воле жрецов, в том, что они всегда были готовы обнажить меч, чтобы удовлетворить свою гордость, жажду лести, алчность, несправедливость, тиранию. Среди святых королей мы видим варварских гонителей, кровавых палачей, чудовищ жестокости или же основателей монастырей, расточителей, занятых увеличением богатств церкви, расширением ее привилегий, награждением лени и плутовства. При ближайшем рассмотрении их мнимых добродетелей мы не найдем у них ни бдительности, ни преданности общественному благу, ни любви к подданным, ни стараний улучшить судьбу тех, кого судьба им подчинила. У большинства этих святых королей мы не видим ни широты кругозора, ни благородных проектов, ни полезных мероприятий, ни королевских достоинств. Напротив, мы видим в них лишь жалкую мелочность, монашеские добродетели, узкие взгляды, а над всем этим губительное рвение, являющееся истинным бичом для государств. Одним словом, страны, управляемые святыми, не были и не могут быть ни цветущими, ни сильными, ни счастливыми.
Если хоть немного знать языческую древность, то можно, на основании нашего очерка, сравнить заслуги большинства христианских святых и героев с заслугами великих людей - язычников, в которых церковь тем не менее приказывает нам видеть людей без добродетели и которых, по учению церкви, бог осудил на вечный огонь за то, что они не познали таинств и догм, которые он сделал необходимыми для спасения. Согласно жестоким правилам христианского богословия наиболее почтенные, наиболее полезные, мудрые, святые представители античности, которые всю жизнь посвятили счастью себе подобных, были в глазах святош существами презренными, обладали только "ложными добродетелями", заслужили лишь неумолимый гнев справедливого и всеблагого бога. Могли ли, скажем, Тит, Траян, Антонин, Марк Аврелий обрести милость перед лицом бога, который сумел одобрить поведение таких личностей, как Иисус Навин, Давид, Константин, Феодосий и множество других гнусных тиранов, восхваляемых церковью? Люди вроде Солона, Ликурга, Сократа, Аристида, Катона навеки будут лишены неизреченных милостей, которые бог дарует свирепому Моисею, изменнику Самуилу, буяну Афанасию, презренному Франциску, кровавому Доминику и отвратительной толпе праздных фанатичных монахов, которыми римский первосвященник хочет населить рай!
Вот до чего суеверие перевернуло в умах людей все представления о разуме, морали, добродетели. Христианство отрицает все добродетели человека, не обладающего теми мнимыми добродетелями, которые оно всегда старалось подсунуть взамен истинных добродетелей, могущих приносить пользу обществу. По мнению учителей церкви, первая из добродетелей - вера. Без нее самый честный человек является гнусным чудовищем, достойным наказания, уготованного для преступников.
Но что же представляет собой эта вера, столь необходимая для спасения? Что это за добродетель, которой не знали мудрецы, герои, святые древности? Это - благочестивое недомыслие, заставляющее принять на веру, без проверки, детские сказки, смешные таинства, тайные догмы, безумные мнения и бессмысленные действия, придуманные корыстными вождями для того, чтобы поработить человеческий разум; это - идиотское ослепление, делающее человека рабом страстей и прихотей церкви.
Не удивительно поэтому, что христианское духовенство возвышает веру над всеми человеческими добродетелями и возводит ей трон на развалинах разума. А между тем этот разум - единственное преимущество, отличающее человека от животного. Даже по учению христианства разум - луч божества. По какой странной прихоти верховный бог мог бы требовать принесения в жертву того самого разума, который он создал? Неужели самому мудрому из существ было бы приятно, чтоб ему служили лишь дураки или автоматы, не способные на самостоятельное мышление?
Между тем христианство учит, что бог уделяет свои милости лишь тому, кто в угоду жрецам, ни в чем никогда не согласным между собой, старается не обращаться к советам своего разума и не пользоваться этим единственным светочем, который бог ему дал для руководства здесь, на земле.
Но если заглушить голос рассудка, то как же отличать истину от лжи, полезное от вредного, похвальное от достойного презрения? Несомненно, здесь мы имеем умысел со стороны этих вождей-обманщиков: они заинтересованы в том, чтобы внести путаницу в умы, запутать способность суждения, опорочить разум, свет которого был бы для них опасен. Подобно скифам, которые выкалывали глаза своим рабам, чтобы лишить их возможности избавиться от своего несчастья, священники стараются всеми мерами ослеплять народы, чтобы утвердить над ними свою власть и спокойно наслаждаться плодами своих рук.
Таков истинный мотив, по которому христианские учители придают величайшее значение вере, то есть слепой и неразумной приверженности ко всем мнениям, из которых священники могут извлечь какую-либо выгоду для себя. Не удивительно поэтому, что они в течение стольких веков позорят, преследуют и истребляют всех тех, кто не придерживается этой покорной веры. Такого рода люди, по их мнению, гордецы, подлежащие наказанию, бунтовщики, осмеливающиеся восстать против самого божества, ведь жрецы и боги всегда одна компания. Небо хочет, чтобы безжалостно наказывали тех, кому оно не дало в удел веры, столь полезной для целей наших достопочтенных пастырей.
С другой стороны, наши богословы возвеличили и возвели в святые всех обладателей этой высшей добродетели. Ее достаточно для них, чтобы покрыть все пороки и даже оправдать величайшие преступления. Мало того, вера делает тех лиц, кому бог отпустил ее в изобилии, столь приятными богу, что в награду за этот дар он им дает еще и дар творить чудеса, останавливать закономерный ход вещей, "передвигать горы" - одним словом, совершать чудеса, делающие человека участником всемогущества божьего. По этим подвигам преимущественно и узнают святых: чтобы поместить христианина в сонме святых и установить для него культ, требуются чудеса. На основании чудес, засвидетельствованных через сто лет после смерти героев, папа непогрешимо декретирует, что они видят бога лицом к лицу и что христиане могут со спокойной совестью воздавать им почитание и молить их о помощи. Впрочем, если эти удивительные люди и не всегда "передвигали горы" при помощи веры, то нельзя отрицать, что многие из них при помощи веры потрясали государства, навлекали гибель на народы и приводили в смятение весь земной шар. Такого рода чудеса святые христианской религии совершали часто.
Итак, одной веры достаточно, чтобы стать святым. Только слепым подчинением интересам церкви можно заслужить ее одобрение и свое обожествление. В самом деле, даже при поверхностном рассмотрении деяний лиц, почитаемых христианством, мы увидим, что то были либо фанатики, которые имели глупость пролить свою кровь для доказательства того, что их духовные вожди не могли их обмануть; либо буйные учители, которые сумели распространить догмы, выгодные для служителей церкви; либо государи и святоши, щедро одарившие церковь и уничтожившие ее врагов; либо благочестивые безумцы, которые поразили толпу сумасбродными актами покаяния, оказав этим честь церкви, из недр которой вышли такие чудовища.
Среди множества святых, украшающих христианские святцы, чрезвычайно трудно выделить хотя бы одного человека, который был бы действительно мудрым, просвещенным, разумным - словом, действительно полезным членом общества. Мы увидим, что в христианской религии очень легко быть святым, не будучи человеком добродетельным; что можно обладать всеми евангельскими добродетелями, не имея ни одной из добродетелей социальных.
Одним словом, деяния людей, которых религия рассматривает как угодников божьих, покажут нам, что можно быть очень набожным и вместе с тем очень зловредным, очень благочестивым и очень злым, что можно быть угодным божеству, причиняя много зла его слабым созданиям.
Христиане в своем блаженном ослеплении верой не видят ничего дурного в поведении святых, которое в глазах профана часто представляется весьма возмутительным. Религия имеет две морали и два мерила для суждения о поступках людей. Посредством этих двух моралей ей удается оправдывать самые противоречивые вещи. Первая из этих моралей касается только бога и религии. Вторая несколько интересуется общественным благом и запрещает вредить ему. Но легко понять, что эта чисто человеческая и естественная нравственность у святоши отступает перед моралью божественной, сверхъестественной, которую священник объявляют бесконечно более важной. Они без труда убеждают верующего, что его самый большой интерес ~ в том, чтобы угодить богу, и указывают ему средства, необходимые для достижения этого. Как бы отвратительны, опасны и преступны ни казались вначале верующему эти средства, живая и покорная вера заставляет его ухватиться за них. Он знает, что рассуждать - не дело доброго христианина, что он должен повиноваться своим руководителям, блюстителям воли божьей, толкователям "священных" книг; что он должен следовать примеру святых. Если он видит в Библии преступления, совершенные по велению самого неба, он отсюда заключает, что и он должен совершать подобные преступления без зазрения совести. Он с гордостью будет подражать героям религии, он признает, что все приказания божества могут быть лишь весьма справедливыми и весьма почтенными. А если они ему покажутся пагубными, он будет умиляться перед глубиною мудрости решений всевышнего, покорно подчинится им и отплатит безоговорочным послушанием за счастье быть исполнителем неисповедимых приговоров правосудия, не имеющего ничего общего с людским правосудием.
В результате наш фанатик под влиянием собственных видений или под внушением непогрешимых священников начнет считать себя вдохновленным самим божеством. Он будет убежден, что ему все дозволено в интересах церкви. Он будет обманывать, ненавидеть, убивать, бунтовать, вносить смуту в общество. При этом он не только не будет краснеть за эти бесчинства, но даже будет восторгаться своим рвением. Гордясь тем, что подражает восхваляемым религией великим людям, он будет надеяться угодить богу теми же средствами, которые применяли святые, чтобы добиться вечной славы. Жестокий святоша будет кичиться тем, что подражает Моисею или Иисусу Навину. Благочестивый убийца будет ссылаться на пример Яили или Юдифи. Выступающий против государей крикун будет считать себя подражателем Самуила, Ильи и еврейских пророков. Мятежники и кровавый тиран будут оправдывать себя примером Давида. Буйный и упорный богослов будет считать себя вторым Афанасием, Кириллом или Златоустом. Цареубийца найдет оправдание своему преступлению в подвиге Аода. Наконец, если наш святоша потерпит неудачу в своих начинаниях и станет жертвой своего усердия, он увидит отверстые небеса, готовые принять его, и самого бога на троне, подносящего ему венец и пальму мученика.
По логической последовательности принципов христианской религии служители и учители церкви - единственные судьи нравов. В качестве прирожденных толкователей "священного" писания, то есть боговдохновенных творений, они имеют право регулировать поведение народов, которых они постарались ослепить верой. При помощи двойной морали, возвещаемой людям, они могут, смотря по надобности, проповедовать раздоры и мир, покорность и бунт, призывать то к терпимости и снисходительности, то к яростным преследованиям. "Священное" писание, будто бы продиктованное самим божеством, содержит самые противоположные правила. Если оно иногда предлагает честные и благодетельные поступки, хотя в очень маленьком количестве, то чаще всего оно восхваляет плутни, разбой, отвратительные в глазах разума поступки.
Поскольку, однако, эти противоречия не могут не поразить всякого читателя Библии, служители церкви мудро рассудили, что было бы хорошо не дать слишком любопытным верующим рыться в книге, заключающей вещи, способные ввести в соблазн и возмутить всех тех, кого вера не успела достаточно ослепить. Они поэтому разрешили читать эту книгу только священникам, заинтересованным в том, чтобы ничего в ней не видеть, кроме возвышенного и достойного, или же христианам, утвердившимся в своей вере и давно уже предрасположенным видеть в Библии только поучительное. Таким образом, рядовых верующих, вера коих недостаточно крепка, чтобы переварить излагаемые в "священных" книгах преступления, римская церковь благоразумно лишила права читать книгу, хоть и боговдохновенную, но способную повредить вере. Таким образом, наши богословы возводят на бога обвинение, что он открылся людям лишь для того, чтобы поставить им ловушку, чтобы большинство верующих сами не познали тех вещей, которым он хотел их научить. Сколь ни нелепым должен казаться такой образ действий, он, очевидно, является результатом весьма тонкой политики. Вожди христиан поняли, что проверка их документов может бесконечно повредить тому божественному учению, на котором основано их могущество. Они боялись, чтобы разум не восстал и не возмутился против их откровений. Они боялись пробуждения здравого смысла, который вере не всегда удается изгнать совершенно из умов людей. Они боялись, чтобы человеческое сердце не ужаснулось порою перед догмами, сказками, противоречиями и особенно перед образцами святости, какие показывает Библия.
Благодаря этой мудрой политике служители христианской религии остались исключительными обладателями и единственными хранителями божественных законов. Они объясняли их по-своему, сумели сами создать себе права, стали распорядителями страстей человеческих, получили исключительную привилегию просвещать невежественные и легковерные в своей простоте народы, которые они заблаговременно приучили верить, что церковь, то есть сословие духовенства, непогрешима, получает постоянно внушения от бога и не способна обмануть доверяющихся ей.
Нравственность в христианстве, поскольку она основана единственно на писании, толкователем которого является церковь, целиком отдана на волю священников, святых, вдохновенных. В этой нравственности нет ничего устойчивого. Если иногда она предписывает добро и якобы ведет людей к добродетели, то чаще всего она делает их слепыми и злыми. Под видом защиты дела всемогущего она непрестанно твердит верующим, что "лучше повиноваться богу, чем людям". Эти благочестивые безумцы не видят, что, согласно их же правилам, божество не может предписывать преступления, что истинной морали не свойственно меняться, что священники, открывшие способ отожествить себя с богом, обладают изменчивой нравственностью, приспособленной к их собственным интересам. В своем ослеплении христиане не замечают, что поступки, о которых сообщают их "священные" книги, деяния, совершенные святыми, одобренные служителями религии, предложенные христианам в качестве образцов, обычно оскорбительны для бога, недостойны совершенного существа и либо губительны, либо бесполезны для всего рода человеческого.
Поэтому, когда мы захотим найти норму для нашего поведения, не станем искать ее в мнимых откровениях, содержащихся в писаниях, которые христианство почитает как божественные, не будем искать ее ни в Библии, ни в легендах о святых; не будем искать в христианской морали, меняющейся сообразно с интересами священников, каких-либо предписаний, способных регулировать наше поведение по отношению к самим себе и к себе подобным.
Будем черпать свою мораль в природе, в разуме. Они покажут нам отношения, необходимо существующие между чувствующими, рассуждающими, разумными существами. Они нам покажут, в чем состоят наши обязанности по отношению к другим и к самим себе. Они нам докажут, что, какова бы ни была наша будущая судьба, но если мы хотим быть приятны божеству и жить в соответствии с приписываемыми ему целями, мы должны по мере сил наших трудиться для блага нашего рода, а также и для своего собственного счастья и самосохранения. Не желая проникнуть мыслью в неведомое будущее, будем справедливы, человечны, благодетельны; будем снисходительны к недостаткам и заблуждениям себе подобных; постараемся просветить себя самих, чтобы стать лучше; будем подавлять страсти, увлечение коими могло бы нам повредить; будем искать законных наслаждений и откажемся от тех, которые даются ценою ущерба для общества и для нас самих.
Следуя этой морали, мы будем счастливы и довольны в этом мире, приятны своим согражданам и никогда не будем неугодны богу, который, если считать его источником справедливости и доброты, не способен наказать в ином мире тех, кто старался подражать приписываемым ему совершенствам.
Предоставим поэтому святошам их неразумную веру и их опасную покорность воле священников. Оставим благочестивым сумасшедшим их покаяния, их добровольные мучения, их бесплодные размышления, их мрачную меланхолию. Оставим пылким ревнителям религии их злобу, ненависть, дух угнетения, бешеный фанатизм. Оставим святым и кичливым богословам их бессмысленные споры, диспуты, упрямство, непокорство. Будем следовать только разуму и добродетели. Они покажут нам, что ни боги, ни люди не вправе заставить нас нарушать неизменные правила человечности, справедливости и мира, рвать под каким бы то ни было предлогом нерасторжимые узы, соединяющие на земле людей друг с другом. Богословам, восхваляющим заслуги своих святых или старающимся при помощи разрушающих всякую нравственность софизмов оправдать своих героев за их явные преступления, скажем словами пророка: "Горе вам, которые называют зло добром и добро злом". Исаия. 5, 20. Горе тем, кто имеет слабость верить вам, прибавим мы.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. *
СВЯТЫЕ, ЗАИМСТВОВАННЫЕ ИЗ ИУДАИЗМА И ВЕТХОГО ЗАВЕТА.
глава первая.
СВЯТОСТЬ МОИСЕЯ И ВЕТХОЗАВЕТНЫХ ПАТРИАРХОВ АВРААМ ИАКОВ, ИОСИФ.
Христианская религия, по ее собственному признанию, основана на религии евреев, основоположником которой считается Моисей. Поэтому христиане, в согласии с евреями, рассматривают этого человека как посланника божьего, как боговдохновенного святого. Утверждают, что приписываемые ему произведения продиктованы самим богом. Однако некоторые критики осмелились усомниться в том, что Моисей действительно автор Пятикнижия, то есть первых пяти книг Библии. Свои сомнения они основывают на том, что в этих книгах упоминаются города, еще не существовавшие в эпоху Моисея. Там рассказывается о царях задолго до того, как у евреев они появились. Наконец, в этих книгах говорится о смерти и погребении самого Моисея.
На этом основании некоторые ученые, у которых, по-видимому, не хватало достаточной дозы веры, нашли, что вовсе не видно, чтобы Моисей был автором приписываемых ему книг. Они утверждали, что произведения, приписываемые Моисею, написаны разными людьми в разное время. Однако верующие, привыкшие набожно закрывать глаза на неудобные для религии спорные вопросы, упорно продолжают рассматривать Моисея как действительного автора Пятикнижия и уверяют, что оно не содержит ничего такого, что не было бы внушено ему богом.
Но допустим, что Моисей действительно автор приписываемых ему пяти книг Библии. Так как для христианской религии очень важно подтверждать божественность писаний, на которые опирается и последующая миссия Иисуса Христа, рассмотрим вкратце, в какой степени можно доверять Моисею. Эта проверка даст возможность судить о том, как мы вообще должны оценивать всех прочих религиозных героев Ветхого и Нового завета и даже авторитет самой церкви, которая, как известно, объявляет себя богом установленной.
Если мы спросим, каким образом можно удостовериться в боговдохновенности Моисея, нам сейчас же укажут на множество чудес, которыми бог якобы доказал божественность миссии этого "законодателя". А если мы спросим, чем же засвидетельствованы эти чудеса, нам ответят, что сам Моисей свидетельствует, будто "он видел бога лицом к лицу", общался с ним, "как с другом", принял закон из собственных рук бога, действовал всегда по его точным приказаниям. Словом, сам Моисей сообщает, будто он совершал чудеса, доказывающие его боговдохновенность.
Отсюда мы видим, что "боговидцам" предоставляется право быть судьями в своем собственном деле, что их свидетельство в свою пользу считается достоверным;
ведь основной принцип религии состоит в том, что надо верить, то есть нельзя сомневаться в правдивости тех, кто уверяют нас, будто они вдохновлены богом, и в доказательство этого совершают чудеса. Очевидно, что такого рода доказательства и столь подозрительные свидетельства приемлемы лишь для людей, у которых легковерие подавило всякую способность рассуждать.
Чтобы устранить эти затруднения, нас уверяют, что Моисей не был единственным свидетелем тех чудес, о которых сообщает Библия. Нам говорят, что они происходили на глазах целого народа. Но откуда же мы знаем, что весь еврейский народ видел чудеса Моисея? Опять-таки этот "божий человек" сам говорит, что "шестьсот тысяч человек" были свидетелями его чудес. Нам говорят: никто не доказал подложности Моисеевых чудес. Но, спросим мы, откуда известно, что никто не опротестовал этих чудес? Частый ропот евреев и их постоянные отпадения в идолопоклонство дают основание подозревать, что чудеса Моисея либо не имели места, либо не всегда внушали доверие этой толпе, обычно столь легковерной и столь глупой. С другой стороны, при гневном характере Моисея для людей проницательных было далеко не безопасно заявлять о подложности чудес. Возможно, что жрецам, полновластным владыкам евреев, стоило не мало труда скрыть истинные причины возмущений евреев в пустыне.
Итак, для подтверждения бесчисленных чудес, сотворенных Моисеем в Египте и в еврейском лагере, единственной порукой служит тот же Моисей.
Тут недоверчивые люди спросят, по какому праву Моисей претендует на то, чтобы в вопросе о столь невероятных вещах, превосходящих силы природы, полагались единственно на него. Они спросят, не был ли этот избранник божий бесстыдным лжецом, честолюбивым мошенником, практиковавшим, подобно многим другим, чародейство или мнимые чудеса, чтобы поразить легковерную толпу, не знающую этих искусных хитросплетений? Наконец, спросят они, может быть, Моисей, как и многие фанатики, был жертвой самообмана и принимал за божественные внушения свой бред, свои сны, причудливые порождения больного мозга?
Богословы разрешают все эти вопросы, заявляя, что Моисей был святым человеком, лицом весьма просвещенным, не способным на самообман и на веру в химеры, еще более не способным на ложь и на обман своих сограждан. Они скажут нам, что все поведение Моисея говорит в его пользу и что его суждения обнаруживают в нем глубокие познания.
Что касается его столь святого нрава, то мы опять-таки имеем только свидетельство самого Моисея, и, хотя он заинтересован в том, чтобы показать себя с наилучшей стороны, того, что он сам говорит, достаточно, чтобы убедиться в отсутствии у него всех тех качеств, которые делают человека достойным уважения в глазах разума. В самом деле, его книги рисуют нам его с чертами абсолютно плохого человека. Начинает он с убийства египтянина. Этот поступок вынуждает его бежать. Через некоторое время он возвращается, чтобы поднять евреев против их государя, и объявляет ему открытую войну. Многочисленными казнями он губит миллионы египтян и, наконец, уводит евреев в пустыню, где они сотни раз стоят на краю гибели. Как только они восстают против его распоряжений, Моисей именем бога совершает над ними самые ужасные жестокости. Он убивает их тысячами и массовыми избиениями приводит в покорность своим прихотям, связывает их по рукам и ногам и отдает на произвол тирании и вымогательства жрецов, то есть его собственного семейства и племени. Под флагом религии он внушает израильтянам ядовитую ненависть ко всем прочим народам; он обязывает их быть бесчеловечными, человеконенавистниками, кровожадными, предписывает им воровство, измену, вероломство, приказывает им захватить земли ханаанеян, внушая им, что бог обещал эти земли их отцам. Этот бог, от имени которого всегда говорит Моисей, предписывает лишь насилия и убийства. Чтобы даровать своему избранному народу обетованную землю, этот бог не находит другого средства, как истребление целых народов, хотя он мог бы, не прибегая к столь жестоким средствам, даровать евреям более удобные земли, чем каменистая Иудея. Несмотря на свое всемогущество, этот бог оказывается то победителем, то побежденным в тех войнах, которые ведутся по его распоряжению. Этот бог, столь щедрый на чудеса по всякому случаю, упорно заставляет евреев устраиваться только путем преступлений. Одним словом, бог Моисея - существо столь же злое, как и неразумное. А Моисей, который сам о себе говорит, что он был "кротчайший из всех людей", (Числа, 12, 3) наделил себя, если признать его автором Пятикнижия, чертами честолюбивого плута, не стесняющегося никакими жесточайшими преступлениями, чтобы добиться цели, и имевшего дерзость отнести на счет божества все злоумышления своего честолюбия против самого забитого из народов, из которого ему удалось сделать самый свирепый, самый бесчеловечный народ на земле.
Что касается возвышенных знаний Моисея, то, за исключением магических фокусов, которым он мог научиться у египетских жрецов, славившихся в древности своим шарлатанством, мы в писаниях еврейского законодателя не находим ничего, что свидетельствовало бы об истинном знании. Множество ученых справедливо отмечают ошибки, которыми этот вдохновенный писатель наполнил свою космогонию, или историю сотворения мира. Из его рук вышла лишь сказка, от которой покраснел бы в наши дни самый скромный физик.
То же самое относится к его рассказу о сотворении человека. Он говорит, что бог сотворил человека "из праха земного". Это представление он, несомненно, позаимствовал в Египте, где считали, что человек создан из праха, или ила реки Нила. Что касается первой женщины, то, по Моисею, она вышла из ребра первого человека. Созданных таким образом супругов он помещает в саду, орошаемом реками, которые никак не могли оказаться в одном и том же месте. Этот сад, который евреи называют Ган-Эден, или Ган-Адонай, а христиане-земным раем, долго тщетно занимал умы богословов, которые производили глупые изыскания, чтобы узнать его настоящее местоположение. Эти ученые-географы сберегли бы много бессонных ночей, если бы у них хватило здравого смысла, чтобы понять, что сад этот существовал лишь в воображении автора сказок, украсившего по-своему известные ему понаслышке сведения о "садиках Адониса", бывших предметом культа в Сирии.
Как бы то ни было, из писаний Моисея видно, что, несмотря на его близкие отношения с богом, никто никогда не имел более нелепых, обидных и смешных представлений о божестве. Не успел этот бог создать человека, как он уже замышляет его гибель; он подставляет ловушку этому простаку; он запрещает ему есть от древа познания; он угрожает ему смертью за неосторожное прикосновение к этому дереву, но разрешает дьяволу искусить женщину; последняя искушает своего мужа, и бог, который благодаря своему всеведению должен был предвидеть, что отсюда произойдет, осуждает на смерть наших прародителей за проступок, который совершен, по крайней мере, при его попустительстве. Не довольствуясь тем, что столь жестоко наказал их за съеденное яблоко, бог несправедливо распространяет свое осуждение на все их потомство, которое тогда еще не существовало и не могло, следовательно, участвовать в прегрешениях первых людей.
В результате греха Адама все человечество стало грешным и несчастным. По мере того как оно размножалось, оно все более и более развращалось, сделал любимца бога, отца верующих, основателя еврейской нации. Не более поучительна история его племянника Лота. Господь посылает к нему ангелов. Эти посланцы всевышнего, по примеру демонов, искушают жителей Содома и возбуждают в них нечистые желания. Чтобы защитить целомудрие этих ангелов, Лот предлагает своим согражданам на поругание своих двух девственных дочерей. Бог посылает с неба огонь на город, название которого стало означать позорную страсть. Лот и его семья спасаются от гибели. Лишь жена его превращена в соляной столб, только за то, что оглянулась,- преступление, весьма незначительное для любопытной женщины, интересующейся к тому же участью своих бывших друзей. А муж - очевидно, чтобы утешиться по поводу метаморфозы жены и запустения дома,-напивается вместе со своими двумя дочерьми и вступает с ними в кровосмесительную связь, за которую он не был наказан господом, хотя тот так жестоко наказал женское любопытство. Бытие, 19.
Исаак, сын Авраама, имел от Ревекки двух сыновей. Исав родился на свет первым, а за ним последовал Иаков, имя которого, по мнению некоторых комментаторов, означает "выживающий". Действительно, Иаков, изображаемый Моисеем как предмет благоволения бога, который предпочел его уже во чреве матери старшему сыну, постоянно играет роль плута и "выживателя". За какие-то овощи или чечевицу он откупает у брата его первородство. При содействии матери он обманывает своего слепого отца и ухитряется выговорить себе лучшую долю в отцовском наследстве. Справедливо опасаясь;
мести столь жестоко обиженного брата, наш патриарх бежит из дому. Но бог, освящающий его плутни, посылает ему видения и возвещает о будущем величии народа, который от него произойдет. Благочестивый Иаков женится на двух сестрах и, не довольствуясь двумя женами, вступает в связь со своей рабыней Валлой. Скоро он поссорился со своим тестем, которого сумел провести. Тогда он втихомолку улизнул от него, захватив с собою все что мог, и вернулся к отцу своему Исааку. Его более честный старший брат при встрече с ним великодушно простил ему все его проделки. Словом, бедный, отвергнутый богом Исав всюду играет лучшую роль, а святой человек Иаков-роль гнусного мошенника. Бытие, 25, 27, 28.
Иосиф один из сыновей Иакова, проданный своими завистливыми братьями, попал в Египет и был куплен жрецом Он прославился искусством толковать сны. Когда ему посчастливилось истолковать некоторые странные сны фараона, этот государь назначил его первым министром и управляющим финансами. На этом высоком посту он, вместо того чтобы работать на благо населения и для облегчения его тягот, придумывает для своего господина способ завладеть всем имуществом подданных, повергнуть их в величайшую нищету и превратить в рабов. Вот какими гнусными подвигами этот патриарх прославил свое правление. Надо полагать, что он стал предметом всеобщей ненависти и что египтяне не имели поводов радоваться правлению этого набожного еврея, ужасная политика которого предала их самих и их имущество во власть тирана. Бытие, 45.
Таков нравственный облик патриархов, сказочных героев иудаизма. Таковы те личности, которых Моисей представляет как угодников бога, а христиане почитают как великих святых. Если эти великие люди казались достойными уважения боговдохновенному законодателю и являются предметом поклонения для людей, ослепленных верой, то тем, кого разум научил отличать добро от зла, преступление от добродетели, они должны казаться гнусными и презренными.
Впрочем, подобные герои были достойны Моисея;
они соответствовали его взглядам и характеру плута, тоже незнакомого с элементарными нравственными принципами. Об этом можно судить по тому портрету, который мы уже нарисовали, пользуясь исключительно приписываемыми ему писаниями. Помогал этому святому законодателю в его проектах старший брат Аарон, которого он сделал первосвященником народа, во главе коего он поставил себя самого. Исход, 4. Левит, 8. Брат помогал ему в совершении чудес и был его толмачом, или пророком; Моисей был косноязычен и не получил от бога, творившего ради него столько чудес, способности внятно говорить. В своих неисповедимых целях бог избрал своим орудием человека, не владевшего даром речи, так что слова, которые принимал от бога Моисей, передавал народу Аарон. Мы видим, однако, что этот пророк Моисея изменил ему. Будучи нетвердым в правилах религии, первосвященник в отсутствие брата поддается настояниям израильтян, никак не желавших, несмотря на столько чудес, отказаться от египетского идолопоклонства. Угождая их вкусу, Аарон сотворил им золотого тельца, или Аписа, которому они с его согласия стали поклоняться. Исход, 23. Моисей, спустившись с горы, где он имел беседу с Богом, удовлетворился выговором брату за совершенный грех. К народу же он оказался менее снисходительным и приказал левитам истребить двадцать пять тысяч израильтян, чтобы искупить преступление их кровью.
Хотя Моисей именем бога строго запретил израильтянам сходиться с женщинами неверных, он, как и все деспоты, не стесняющиеся законами, которые они издают для других, сохранил жену-мадианитку, или эфиопку, по имени Сепфора. Исход, 2-4. Аарон и Мария, сестра Моисея, воспользовались этим случаем для выступления против своего святого законодателя. Но бог, имеющий две мерки и не желающий, чтоб его святых судили, как прочих людей, дал Моисею чудесную силу поразить свою сестру проказой. Это наказание открыло глаза Аарону. Он признал свою вину и получил прощение. Мария выздоровела и помирилась с братом, проявившим мягкость в отношении Аарона, который был ему нужен.
В отношении тех израильтян, которые имели неосторожность вступать в связь с мадианнтскими женщинами, бог не был столь снисходителен. И действительно, мы видим, что внук Аарона Финеес, воспламенившись святым рвением, убил Зимри, одного из вождей Израиля, за то, что тот вступил в связь с туземной женщиной. Это убийство настолько понравилось богу, что Финеес и его потомство удостоились за это сана первосвященников своего народа. Числа, 25. Хотя Моисей, как мы видели, сам уверяет нас, что он был "кротчайшим из людей", но эта кротость исчезает и уступает место самой неумолимой мстительности всякий раз, как кто-нибудь осмеливается воспротивиться ему. В таких случаях бог никогда не отказывается сотворить великое чудо, чтобы отомстить за своего слугу. Когда Корей, Дафан и Авирам восстали против тирании Моисея и Аарона, бог воспылал гневом против бунтовщиков и разверз землю, которая поглотила их со всеми их семьями, а двести пятьдесят их сторонников были в то же время уничтожены огнем. Мало того, так как народ роптал по поводу смерти стольких знатных лиц, бог, не знающий никогда пределов своей ярости, если речь идет о мести за друзей, послал с неба огонь, который истребил четырнадцать тысяч семьсот человек. Числа, 16-26.
Этих фактов, взятых из писаний Моисея, кажется, достаточно для доказательства того, что этот боговидец был одним из самых дурных людей, какие когда-либо существовали на земле. А если нам скажут, что его поступками руководил бог, то мы на это ответим, что приписывать ему, исполненному благости и мудрости, образ действий, который заставил бы краснеть самого жестокого тирана,-значит сочетать шарлатанство с богохульством. Если будут указывать, что правосудие божие не похоже на правосудие людское, мы скажем, что в таком случае внушаемые нам представления о правосудии божьем способны только окончательно заглушить представления о человеческом правосудии, столь необходимом для общества.
Наконец, если нам скажут, что бог властен делать со своими творениями, что ему угодно, и доводить свою месть до любых пределов, как ему заблагорассудится, то на это мы ответим, что такие речи представляют еврейского бога самым гнусным тираном, менее всего достойным любви подданных.
Таким образом, представления, какие Моисей дает о своем боге,- явное богохульство. Нравы, которые он приписывает своим сказочным героям, делают их ненавистными или презренными. Образ действий, каким он награждает самого себя, делает из него врага рода человеческого, в котором только сумасшедший или преступник может видеть орудие божества, желающего людям добра. Словом, святость Моисея и патриархов нисколько не доказана писанием, автором которого его называют.
Глава вторая.
ГЕРОИ И СУДЬИ ИЗРАИЛЯ: ИИСУС НАВИН, ИЯИЛЬ, ИЕВФАЙ, АОД, САМСОН И
ДРУГИЕ.
Вожди, боговдохновенные и святые сменившие Моисея в управлении израильским народом верно шли по его стопам и приноравливались к жестокому характеру этого бесчеловечного законодателя в истории этого "избранного богом" народа мы видим лишь длинный ряд разбойников, обманщиков, преступников, прославившихся своими жестокостями, насилиями, изменами, мошенничествами, вызывающими возмущение у всякого человека, не предубежденного под влиянием гибельных предрассудков в пользу святой морали.
Первым из преемников Моисея Библия выводит Иисуса Навина. Он был доверенным лицом законодателя который при жизни своей назначил его командиром над израильтянами, оставив его, однако, в распоряжении жрецов, бывших всегда истинными господами над невежественным и ослепленным суевериями народом. Книга носящая имя еврейского героя, считается боговдохновенной, хотя подлинный автор ее неизвестен. Одни приписывают ее Иисусу Навину, другие говорят, что она сочинена Ездрой. Однако первое мнение наиболее общепринято среди талмудистов и христианских богословов. Им ведь очень хотелось доказать, что книга боговдохновенна ну, а если приписываемые Моисею книги-продукт божественного откровения, то и книга Иисуса Навина может с таким же правом претендовать на это, поскольку она рисует бога теми же красками и рассказывает с похвалой о бесконечном множестве поступков, против которых возмущается и разум и нравственность.
Действительно, Иисус Навин оказывается храбрым
разбойником, находящимся в подчинении у трусливых жрецов. Именем господа он с большим успехом совершает несправедливые завоевания, истребляет и разоряет соседние евреям народы, овладевает их наследием, совершает вероломства и жестокости, от которых содрогается человечество, но которым бог, однако, содействует бесчисленными чудесами. Для такого-то героя, согласно "священному" писанию, всемогущий остановил бег солнца, которое, как известно, не движется, и луны. И все это лишь для того, чтобы дать Иисусу время уничтожить неприятеля, то есть законных владельцев страны, ханаанеян, которые защищались против преступных грабителей, взявшихся истребить и ограбить их именем неведомого бога. В числе других подвигов Иисус покоряет Иерихон, стены которого чудесным образом пали при звуках труб левитов. Однако бог, сыпавший чудесами ради этого героя, разрешил ему использовать с успехом услуги проститутки по имени Раав, которая путем предательства, достойного женщины этого сорта, облегчила поход израильтян против ее родного города. Иисус Навин, 2-4. Эта святая изменница удостоилась похвал отцов церкви за свое предательство, христианский бог Иисус Христос произошел от этой благочестивой куртизанки, славное имя которой мы находим в его генеалогии. Матфей, 1, 5.
Несмотря на формальные обещания всевышнего отдать евреям Ханаанскую землю, вопреки часто повторяемым приказаниям истребить ее обитателей, вопреки покровительству бога, вопреки чудесам, которые он творил для них на каждом шагу, они сумели создать довольно хилые государственные образования лишь силою оружия. Если они кое-когда и имели успех, то часто терпели поражения и попадали под иго народов, не расположенных следовать предначертаниям бога и дать себя убивать и грабить в угоду ему. В течение долгого времени израильский бог не мог устоять против языческих богов, и вследствие этого избранный народ часто оказывался в рабстве у ненавидимых Иеговой царей и народов.
Этот столь могущественный бог возвеличивал иногда освободителей Израиля. Мы редко видим, чтобы они имели успех благодаря своей доблести. Обычно они прибегали к хитростям, обману и даже преступлениям, противным международному праву. Так, Ияиль вопреки священному праву гостеприимства, уважаемому всеми языческими народами, самым жестоким, подлым и предательским образом убила неприятельского полководца Сисару, которого она пригласила и приняла у себя. Израильтяне воздали благодарность своему богу за эту гнусную измену. Библия сохранила красивую песню, которую пророчица Дебора сложила по этому поводу. Судей, 4-5. В числе освободителей, которых давал бог своему народу, мы встречаем имя некоего Аода или Эгуда. Сумев войти в милость к своему царю Еглону, он использовал его расположение, чтобы убить его в его кабинете. Судей, 3. Этим он, очевидно, подал пример многим фанатикам-христианам, которые не останавливались перед тем, чтобы поднять руку убийцы против государей, которых они считали неугодными церкви и, следовательно, недостойными жить. В самом деле, правила, которые осуществил на практике цареубийца Аод, были преподаны христианам богословами, установившими, что государь - еретик или не покоряющийся церкви тем самым становится тираном и избавиться от него - дело похвальное. Всем известно, какие опустошения произвели на земле эти принципы, согласно которым каждый набожный фанатик становится вершителем судьбы государства. Всякий священник имеет возможность побудить верующего преступника на покушение, которое он считает полезным.
Таково действие преступлений, одобряемых в книгах, которые считаются священными. Иным оно и не может быть. Святоша, исполненный веры, должен без зазрения совести совершить убийство, раз он считает, что бог мог предписать и одобрить убийства.
Среди вождей Израиля мы находим и дочереубийцу Иевфая. Вследствие безумного обета, который он считал для себя обязательным, этот благочестивый еврей приносит в жертву собственную дочь. Он воображает, что этим он угодит своему богу. Ведь евреи всегда рассматривали своего бога как кровожадного тирана, милость которого можно заслужить злодеяниями. Судей, 11. Христианские святые отцы имели наглость оправдывать мерзкий поступок Иевфая; обуреваемые тем же духом, что и евреи, они утверждали, что нарушить такой обет было бы более преступно, чем его исполнить. Вот какие "здравые" мысли о нравственности, и в частности отцовской любви,
способна внушить Библия.
Ничего более поучительного мы не видим в образе действий другого библейского героя, Самсона, которого можно было бы назвать еврейским Гераклом. Судей, 16-17. Герои этот, как и его греческий собрат, отличался крайне испорченным характером и необычайной силой. Женщина дурного поведения, по имени Далила, с которой у него была преступная связь, выдала его филистимлянам, властвовавшим тогда над евреями. Эти язычники наказали Самсона за его мятежи и за его дурные шутки, которые он с ними сыграл не раз: они выкололи ему глаза и приставили его вертеть мельницу. Комментаторы утверждали, будто филистимляне, чтобы получить потомство от этого необыкновенного человека, предоставили ему женщин своей страны и создали ему гарем. Как бы то ни было, когда нашему распутному герою надоел плен, он, чтобы отомстить филистимлянам и положить конец своим страданиям, прибегнул к самоубийству. Охватив руками колонны храма, где собрался народ, он потряс их с такой силой, что своды обрушились и задавили его самого со всеми находившимися вблизи. "Священное" писание нисколько не порицает этого покушения на самого себя (а ведь теперь христианство его осуждает), и даже замечает, что умирая Самсон погубил больше филистимлян, чем за всю свою жизнь.
Став благодаря противообщественным принципам своей религии неукротимыми фанатиками, евреи всегда были непокорны господам, подчинившим их. Опьяненные великолепными обещаниями жрецов и боговидцев, они стали народом очень беспокойным для своих властителей и соседей. Лишенные всякой морали и ослепленные суеверием, они всегда считали божественными людьми тех, кто служил им против врагов; а врагов создавал им постоянно их буйный нрав и беззакония. Как и все верующие, они всегда находили очень святыми и очень похвальными всякие способы, какие могли прекратить или смягчить их бедствия, которые они вполне заслуженно сами на себя навлекали.
Язычники, обычно проявлявшие терпимость ко всем чужим культам, часто были вынуждены преследовать евреев, ибо они без труда понимали, что их божий закон делал их мятежными, жестокими врагами всякой иноземной власти.
Вот в чем, по-видимому, истинная причина гонений и преследований, которым языческие государи постоянно подвергали израильский народ. Он никогда безропотно не терпел над собою ярма, а боговдохновенные старались культивировать в нем эти настроения, способные только сделать его несчастным. Из-за своей религии евреи всегда были врагами рода человеческого, и не удивительно, что весь человеческий род восстал против них и старался им вредить.
Мы видим, далее, как ассирийцы, совсем в духе еврейских принципов, осаждают под предводительством Олоферна Бетулию. Когда город был накануне падения, некая святая вдова, по имени Иудифь, берется его спасать. По божьему внушению она наряжается и прибавляет к своей красоте еще новые украшения с целью возбудить любовную страсть у ассирийского полководца. Последний, увлеченный ее красотой, захотел удовлетворить с ней желания, которые она в нем возбудила. Иудифь соглашается, но, видя, что ее любовник уснул, возносит молитву богу и, почерпнув в нем силу, мощной рукой отсекает голову человеку, к которому она пришла отдаться во имя господне. Гордая своим великим подвигом, она возвращается в город и извещает сограждан о чудесной победе, которую она одержала над любовником, опьяненным любовью и вином. Жрецы приветствуют ее рвение и благодарят бога, применившего такое прекрасное средство для спасения своего народа. Верующие воображают, таким образом, что всемогущему богу приходится пользоваться самыми бесчестными, преступными, низкими способами, чтобы добиться своих целей.
Что за странный бог, который может спасти осажденный город только рукою женщины, которую он ставит в положение проститутки и которая избегает позора путем самого подлого убийства!
Сделанного нами краткого обзора еврейских героев и героинь достаточно для доказательства того, что поведение этих святых не только не может быть для нас поучительно, но, наоборот, способно лишь привести в негодование тех, кто осмелится сколько-нибудь следовать рассудку и признает обязанности, диктуемые нам природой. Какая могла быть мораль у верующих евреев, если религия убеждала их, что небо предписывает разбой, убийства, воровство, что дух божий овладевал кровожадными вояками, вдохновлял мятежников и изменников, одобрял предательство и проституцию? А ведь такими идеями пичкали израильский народ непрестанно. Не будем после этого удивляться тому, что народ этот всегда был жестоким, вероломным, мятежным, нетерпимым, лживым. Эти черты сохранились у него в результате рокового импульса, данного ему Моисеем и другими боговдохновенными святыми. Освященная религией, эта испорченность стала естественной причиной несчастий, обид и жестоких притеснений, которые евреи испытывали почти во все времена. Христиане, усвоив их "священные" книги и рассматривая их героев как достойные подражания образцы, унаследовали от них дух гонений, религиозную жестокость, бесчеловечность, непонимание истинной нравственности. Иудейские понятия, перенесенные в христианство, тысячи раз потрясали государства. Ревностные святые, набожные герои часто оказывались опасными подданными, приводившими свое отечество на край гибели.
Глава третья.
СВЯТЫЕ ПРОРОКИ И ЖРЕЦЫ ИЗРАИЛЯ: САМУИЛ, ДАВИД.
Если мы разберем беспристрастно поведение жрецов, пророков и боговдохновенных святых еврейского народа, то оно окажется не менее позорным, чем поведение его героев. По признанию самой Библии, жрецы ловко злоупотребляли предоставленной им Моисеем неограниченной властью и теми богатствами, которые они извлекли из служения религии, отдававшей весь народ в добычу их алчности и вымогательству. Эти наглые служители неба, толкователи его указаний, дававшие свои заключения по всем вопросам, были единственными судьями в Иудее и, руководствуясь своими прихотями и своими интересами, возбуждали смуты.
Поразительный пример могущества жрецов дает нам происшествие, приведшее к полному истреблению колена (рода) Вениамина. Жена одного левита подверглась насилию со стороны некоторых жителей города этого колена. Жрец пожаловался всему народу. Обратились за советом к первосвященнику, чтобы решить, как поступить. Первосвященник в свою очередь обратился к господу и, преисполненный желания отомстить примерным образом за оскорбление, нанесенное духовенству в лице одного из его членов, он возвещает, что бог повелел всему народу взяться за оружие и истребить колено, к которому принадлежали виновники. Он обещает, со своей стороны, успех в этом кровавом походе. Народ, однако, потерпел поражение от вениамитян. Снова вопросили первосвященника. Тот, упорно пылая местью, именем бога снова предписывает начать резню. Благодаря его стараниям почти все колено было истреблено из-за жалобы дурного священника, обиженного несколькими негодяями. Судей, 17. Достаточно хоть немного знать историю церкви, чтобы без труда заметить, что христианское духовенство неизменно следовало по стопам иудейского духовенства. Римский папа, являющийся первосвященником самого распространенного, одно время единственного христианского толка, сотни раз вооружал народы, "чтобы отомстить за обиду, нанесенную какому-либо незаметному члену духовенства. Справедливое наказание священника часто приводило к тому, что кровь лилась рекою и шатались империи. Христианские священники всегда присваивали себе право безнаказанно вносить раздоры в общество и внушали набожным народам, что небо интересуется их спорами и желает, чтобы за его слуг мстили без меры.
Как ни были глупы и суеверны евреи, они все же тяготились тиранией первосвященника. Самуил сумел ловко использовать настроение сограждан. Когда погиб воспитавший его первосвященник Илий и его два сына, которым он передал бразды правления, наш пророк стал судьей, или, вернее, неограниченным властелином Израиля. Уже при жизни Илия он сумел прославиться сновидениями, откровениями и предсказаниями. До преклонного возраста он правил Израилем, затем отдал евреев во власть своих двух сыновей, до того злоупотреблявших своим положением, что раздраженный народ потребовал от Самуила дать ему царя. Пророк, несомненно не желавший мириться с тем, чтобы власть ускользнула из его рук, тщетно противился требованию евреев. Они настаивали, и гадатель, вынужденный уступить, остановил свой выбор на Сауле, надеясь при нем продолжать царствовать. Он поэтому помазал его на царство Израиля. Первая книга Царств, 1-16.
Однако наш боговидец ошибся в расчете. Саул хотел царствовать сам и навлек таким образом на себя гнев господа или, вернее, его пророка. Чтоб наказать Саула за неповиновение господу и отомстить ему, Самуил искал всевозможные средства ему повредить, старался погубить все его предприятия, полезные для народа, подвергал его опасности потерпеть поражение от неприятелей и, наконец, по собственному почину тайком помазал на царство нового царя и создал в лице Давида опасного соперника своему господину. Впрочем, этому узурпатору удалось овладеть царством только после смерти Саула, против которого этому человеку божьему пришлось тайно интриговать до конца его дней.
Словом, в лице святого пророка Самуила мы видим мошенника, который узурпировал верховную власть над своим народом и, отчасти ее лишившись, никогда не мог переварить недостатка покорности ему, которую проявлял его законный правитель. Если поинтересоваться, чем этот правитель не угодил пророку, то "священное" писание нам сообщает, что все дело в том, что Саул вопреки распоряжению даровал жизнь побежденному им и взятому в плен царю Агагу. Самуил, обуреваемый истинно еврейской жестокостью, велел убить несчастного царя, а Саул, более гуманный, чем пророк, хотел сохранить ему жизнь. Но человек божий при поддержке жестокого и суеверного народа сам взялся быть исполнителем приговора над несчастным царем и "рассек его перед господом", а Саулу грозил гневом божиим за отказ обагрить свои руки предписанным ему гнусным убийством. Таким образом, похвальный человечный поступок был причиной того, что "дух божий отошел от Саула", ставшего с тех пор объектом божьего гнева и ненависти пророка.
Во всей истории Израиля мы видим, что во всех пророках и боговдохновенных личностях господствует тот же дух ярости. Мы найдем среди них лишь мятежных проповедников, вечно занятых возбуждением фанатизма народов против чужих культов, против государей, не потакающих их безумствам. Словом, пророки - настоящие фурии, которые постоянно заняты тем, что вносят всюду расстройство, сеют раздоры и терзают еврейский народ, который они в конце концов совсем погубили.
В самом деле, если проследить летописи этого суеверного народа, мы увидим, что жрецы и боговидцы постоянно имели заметное влияние на него и пользовались властью, превосходящей власть царей. Правителям приходилось смиряться перед волею всякого пророка, заявлявшего, что у него были видения или беседы с богом. Пророк гораздо больше импонирует толпе, чем самый мудрый государь. У невежественного и набожного народа власть духовная всегда затмит власть светскую. Монарх может царствовать спокойно, лишь превращаясь в исполнителя воли духовенства, всегда обуреваемого страстями честолюбия и гордости. Еврейские цари дают нам поразительные доказательства этой истины. Их власть всегда колебалась, если она не соответствовала видам священников. В таких случаях последние мешали им в управлении, сеяли в народе ненависть к ним, производили волнения в государстве, вызывали страшные перевороты, а в своих писаниях рисовали их самыми мрачными красками.
Особенно ненавистными в глазах господа и его пророков делала царей веротерпимость. Как только наиболее рассудительные из государей, чтобы сделать страну более цветущей, разрешали чужеземцам отправление своего культа, пророки сейчас же яростно обрушивались против верховной власти, предвещали гибель народу, изображали ему его господ как тиранов, грозили божественной местью, приводили все в смятение. Зато писание выставляет как святых тех царей, которые слепо подчинялись духовенству и, воодушевленные жестоким усердием, содействовали его бешеной нетерпимости или же обнаруживали по отношению к нему щедрость.
Такими именно добродетелями и отличился перед всеми прочими святой царь Давид, который и сам был пророком и которого Библия называет человеком, особенно угодным богу.
Хотя этот царь зарекомендовал себя в глазах жрецов своего народа покорностью, щедрыми дарами и религиозной жестокостью, но, разбирая его поведение, мы увидим лишь такие поступки, которые способны вызвать ненависть к нему со стороны всякого порядочного и здравомыслящего человека. Сама Библия, рассчитывая воздать ему хвалу, рисует нам его как одно из самых гнусных чудовищ, которые опозорили род человеческий.
В самом деле, столкнувшись с интриганом Самуилом, он получает от него помазание на царство во вред своему законному государю. Не будучи в состоянии осуществить права, данные ему пророком-изменником, он некоторое время держится в тени. Но вот он отличился сказочными подвигами, как все герои Иудеи; благодаря этому он становится известен царю, отдающему за него свою дочь. Вскоре, однако, он впадает в немилость у тестя, которому, конечно, должны были надоесть его козни, поддерживаемые жрецами и пророками. Вынужденный бежать из дворца, чтоб спастись от справедливого гнева царя, Давид направился в Номву к первосвященнику Ахимелеху, снабдившему его и его сторонников провиантом. Саул жестоко и, пожалуй, неосторожно наказал жрецов, пособников взбунтовавшегося зятя. Последний со своей свитой из разбойников бежал в пустыню, откуда совершал набеги на Иудею и налагал дань на своих сограждан. Во время одного из таких походов он был отвергнут Навалом, но обласкан его женой Авигеей, в которую Давид влюбился. После этого Навал скоропостижно умирает, и наш святой герой женится на вдове, хотя у него к тому времени были уже две жены.
Однако, когда жизнь Саула была в его руках, он великодушно его пощадил или, по крайней мере, не решился убить своего царя; ведь такой поступок вызвал бы негодование в народе. Саул, зная, с кем он имеет дело, не дал себя обмануть этим актом великодушия. Впрочем, государи редко прощают тех, кто покушается на их трон. Итак, наш разбойник вынужден был искать убежища у врагов государства-филистимлян. Их царь Анхус принял его радушно. Но Давид отплатил ему за благодеяния и за гостеприимство черной изменой, жестокостями, гнусными грабежами его подданных. Наконец Саул погиб в бою с филистимлянами. Наш святой в своем безмерном лицемерии притворился, что он огорчен этим происшествием, явившимся верхом его желаний, и оплакивал Саула и его сына Ионафана, которого сумел использовать в своих интересах. Наконец,-то был верх притворства-он велит казнить гонца, известившего о смерти царя.
Огорчение, которое смерть Саула доставила чувствительному Давиду, не помешало ему короноваться в цари Иудина племени в ущерб сыну Саула Иевосфею, признанному всем остальным народом. Давид подговорил его полководца Авенира, и вскоре Иевосфей был убит. Это убийство сделало нашего героя властелином всего израильского царства. Не довольствуясь пределами своего царства, наш герой вскоре затевает очень удачную войну с соседями. К побежденным он проявил варварскую, возмутительную жестокость. Библия сообщает, что жителей Равваха он "присудил к пилам, к железным молотилам и железным секирам и ввергал их в печь для обжигания кирпичей; так поступил он со всеми городами аммонитян, попавшими в его руки".
Среди всех этих злодеяний набожность побуждала его построить храм господу, но господь через жившего при дворе пророка уведомил его, что вполне удовлетворен его доброй волей и что он не хотел бы, чтобы государь, чьи руки обагрены кровью от стольких войн, строил храм мира.
Слава святого царя, по признанию поклонников Библии, несколько попорчена его похождениями с прекрасной Вирсавией. Не довольствуясь тем, что он отнял жену у Урии, одного из своих верноподданных, он постарался погубить его, чтобы спокойно наслаждаться его женой. Он приказал своему полководцу Иоаву поставить этого офицера в бою на такой опасный пост, чтоб он оттуда спастись не мог. Бог оставил это преступление без наказания. Давид отделался выражением смирения и признанием своей вины в присутствии пророка Нафана, который с большим тактом и деликатно, как это было в обычае у царедворцев, упрекал его за грех, который мог вызвать возмущение в народе, весьма непримиримом в вопросах прелюбодеяния.
Мерзкое царствование этого тирана было встревожено некоторыми восстаниями, поднятыми Авессаломом и его подданными, которые несомненно не раз возмущались гнусным поведением и беззакониями благочестивого государя. Близкие друзья бога обычно не беспокоятся о том, чтобы снискать любовь людей. Давиду, однако, удалось подавить мятежи и мирно прожить до конца своих дней. Он воспользовался этим миром, чтобы произвести перепись своих подданных. Но бог рассердился за эту разумную меру; хотя он закрывал глаза на столько преступлений своего слуги, он решил примерно наказать его за эту перепись. Однако Давида, признавшего свою вину, он пощадил-наказание постигло подвергнутых исчислению подданных, из коих бог умертвил посредством чумы семьдесят тысяч за вину царя. Вот как писание рисует нам правосудие божие; оно прощает виновных и обрушивает незаслуженно кару на невинных.
Вскоре этот святой, в котором годы не притупили, однако, страсти к женщинам, взял себе сверх обычного гарема молодую сунамитянку, по имени Ависага, чтобы она согревала его в постели. Святой Иероним утверждает, что это проявление сладострастия надо объяснять аллегорически и что надо быть большим дураком, чтобы понимать этот рассказ Библии буквально. По его мнению, Ависага, которую Давид в старости взял к себе, чтобы она его согревала, "означает, что мудрость-подруга старцев". Если применять такой метод, то нет ничего на свете, чего богословы не смогли бы оправдать. Видя приближение своей кончины, наш герой лишил наследства старшего сына Адония и посадил на трон Соломона, которого он прижил с Вирсавией. Святой пророк не предвидел, что предпочтенный им сын станет нечестивцем, который возьмет себе больше жен, чем отец, и допустит в своих владениях идолопоклонство. Как бы то ни было, умирая, Давид завещал ему убить Иоава, полководца, оказывавшего ему в течение всей своей жизни величайшие услуги, и Семея, которому он поклялся, что простит ему полученные от него оскорбления. Книги Царств и Паралипоменон.
Так умер, завещая преступления, царь, вся жизнь которого была соткана из преступлений. Таков тот славный Давид, которого евреи рассматривали как самого великого, самого святого, самого замечательного из своих монархов и которого христианские богословы имеют наглость еще предлагать государям как совершенный образец. Надо упорно закрывать глаза, чтобы не видеть в этом герое угодного жрецам плута, противного лицемера, крамольного подданного, ненавистного узурпатора, гнусного развратника, отвратительного завоевателя, неблагодарного негодяя-словом, чудовище, которому были чужды самые священные требования нравственности и который дерзко издевался над богом и людьми.
Не похоже ли, что служители христианской религии, пытаясь оправдывать подобного преступника, предлагая государям столь ужасный образец, приглашают их совершать без стеснения и без зазрения совести все те злодеяния, на которые только способна злобная натура, когда она обладает верховной властью? Разве наши богословы не видят, что, показывая, с какой легкостью бог прощает тиранам поступки, больше всего достойные наказания, они толкают государей на преступления, которые всегда можно загладить бесплодным и поздним раскаянием? Предлагать королю Давида как образец-это, очевидно, значит дать ему понять, что он может уподобиться какому-нибудь Тиберию, Нерону, Калигуле, лишь бы он был преисполнен веры, тщательно соблюдал религиозные обряды, был щедр к служителям церкви, ревностно уничтожал тех, кто ей не угодил. Сказать, что Давид был пророком,- значит утверждать, что дух божий пользовался для своего проявления нечистым органом самого низкого из людей. Осмелиться уверять, что этот царь был "человеком, угодным богу",-значит богохульствовать, называть бога сообщником и покровителем порока и врагом добродетели. Что сделал Давид, чтобы искупить столько злодеяний, достойных воспламенить гнев небесный? Он плясал перед ковчегом, сложил еврейские гимны, исповедался в своем грехе, сказав: "Я согрешил". Такой ценой любой тиран может надеяться стать святым и таким образом дешево купить у бога забвение злодеяний, жертвой которых были его подданные. Очевидно, таким образом, что предлагать королям такого Давида в качестве образца и утверждать, что раскаяние и покаяние сделали его угодником божьим,-значит развращать их.
Глава четвертая.
СВЯТОСТЬ ДРУГИХ ПРОРОКОВ: АХИЯ, ИЛИЯ, ЕЛИСЕЙ И ПРОЧИХ.
Мы уже видели, какой переворот произвел Самуил в Иудейском государстве; в дальнейшем мы увидим, что последовавшие за ним пророки старательно следовали его примеру и непрестанно вносили расстройство в свое несчастное отечество. Пророк-это либо честолюбивый мошенник, желающий во что бы то ни стало играть роль, либо он фанатичная жертва своих иллюзий и думает, что никакие человеческие соображения не должны помешать ему следовать внушениям своего больного мозга, которые он в своем тщеславии принимает за внушения неба. Поскольку святой убежден, что он служит богу, то нет таких сумасбродств, которым он бы не предавался; уверенный, что он поступает правильно, следуя всегда указаниям своей извращенной совести, он готов превратить в похвальный поступок любое преступление. Таким образом, набожность как и лицемерие, способна толкнуть человека без зазрения совести на самые низкие злодеяния и до такой степени его ослепить, что он приветствует совершаемое зло.
Пророк Ахия, согласно Библии, является главной причиной раскола, в результате которого в царствование сына Соломона Ровоама Израильское царство распалось на две отдельные монархии. Эти два царства взаимно истощали друг друга непрерывными войнами, которые разжигали пророки, и оба постепенно стали легкой добычей для азиатских государей, стремившихся ими завладеть. Третья книга Царств, 11, 14; Паралипоменон, 9. Названный Ахия, зная, что его царь Ровоам стал неугоден народу, побудил Иеровоама восстать против него. Для этого он уверил Иеровоама, что бог хочет назначить его царем над десятью коленами Израиля. Этого было достаточно, чтобы разжечь его честолюбие. При поддержке жрецов и пророков, пользовавшихся большим весом у тупоумного народа, Иеровоам сумел оторвать у
своего владыки часть государства и узурпировать именем господа верховную власть, на которую рождение не давало ему права. Но он оказался неблагодарным к своим благодетелям, дух божий не дал своему пророку предвидеть, что Иеровоам станет жертвовать идолам. И вот тот самый Ахия, который посадил его на трон, вынужден был излить свой гнев на него и предсказать гибель его дому в наказание за его неблагодарность. Предсказание не замедлило исполниться: пророки и их сторонники-жрецы обычно умели принимать меры к тому, чтобы их предсказания исполнялись. К их услугам всегда был фанатичный народ, через посредство которого пророки оказывали давление на царей; последние часто вынуждены были молчаливо переваривать наглые оскорбления, которые им наносили посланцы господа. Наши боговидцы имели и другие средства против государей, которым они хотели причинить неприятности: так как цари Израиля и Иуды постоянно между собой воевали, гадатели переходили то на одну, то на другую сторону, в зависимости от своей выгоды; а поскольку сочувствие населения им всегда было обеспечено, им легко было склонять чашу весов в любую сторону. Если царь навлекал на себя негодование пророка, последний обычно обращался к какому-либо честолюбцу, который казался ему подходящим для его видов. Он говорил ему, что бог избрал его орудием мести против царя, вызвавшего недовольство бога. Отныне тому, на кого упал выбор пророка, была обеспечена значительная поддержка в стране, и подсказанное божьим человеком предприятие обычно заканчивалось успешно.
Наконец, когда пророки хотели повредить какому-нибудь царю, они его опорочивали в глазах народа, деморализовали его солдат, предвещая им несчастья и поражения, угрожая им гневом божьим и внушая им, что они никак не сумеют устоять против вражеских сил, с которыми им предстоит сразиться. Вместе с тем провидцы имели сообщников в противном лагере и именем господа поощряли тех, кому они хотели обеспечить победу. Такова, как мы видим, роль, которую в писании играют различные пророки, непрерывно воздвигавшиеся божеством на погибель царям и народам, которые, как мы указали, после раскола вели постоянные религиозные войны.
В числе прочих объектом гнева небесного стал царь Израиля Ахав. "Священное" писание изображает его гнуснейшим тираном. Он не мог не возбудить против себя пророков своей женитьбой на языческой принцессе Иезавели и терпимостью к культу богов его жены в Самарии. В глазах нетерпимого святоши этой преступной снисходительности и нечестивого брака было достаточно, чтобы сделать царя достойным проклятия. Илия воспылал рвением против столь нечестивого царя. Он бичует его преступления и нечестие. Он предвещает ему засуху и голод-несчастья, которые сами по себе могут встревожить народы. Эти бедствия продолжались, по сообщению Библии, три года. Бог нашел более полезным заставить целый народ погибать от голода, чем изменить сердце одного царя. После этого господь приказал пророку снова отправиться к царю Ахаву, которого он стал упрекать за культ Ваала. Разгневанный наглостью пророка, монарх сначала было стал ему угрожать. Но пророк, уверенный, надо полагать, в поддержке легковерного народа, доведенного до отчаяния несчастьями, оказался достаточно силен, чтобы заставить убить 850 языческих жрецов, или ложных пророков. Четвертая книга Царств, 1; третья книга Царств, 17, 18, 19. Иезавель была сильно разгневана этим жестоким избиением своих жрецов. Несмотря на покровительство господа и народа, Илие пришлось бежать, чтобы спастись от гнева царицы. Некоторое время он находился в пустыне, где ангел утешал его в его неудаче. Из своего убежища он вышел с тем, чтоб снова сеять смуты в государстве. Он уверял, будто бог повелел ему помазать Азаила в цари над Сирией, а Ииуя - в цари над Израилем. Посадив на шею своего государя двух могущественных врагов, он явился ко двору царя и стал порицать его за его тиранию. Спустя два года Ахав был убит в бою против сирийцев. Что касается Иезавели, то, когда Ииуй завладел престолом, он выбросил ее из окна и труп ее отдал собакам. После этих приключений Илия, отнюдь не отличавшийся особой кротостью, дважды удостоился чуда, чтобы уничтожить своих врагов. Дважды он поразил сошедшим с неба огнем воинов, посланных за тем, чтобы взять его и привести к царю Охозии, желавшему спросить у него совета насчет болезни. Пророк предрек ему, что он от этой болезни умрет. В награду за эти подвиги Илия, согласно Библии, был вознесен в огненной колеснице на небо.
Свой пророческий плащ и дух лукавства Илия оставил своему ученику Елисею; по призыву Илии он оставил плуг, чтобы заняться в Израиле ремеслом пророка, ставшим для него чрезвычайно прибыльным. Впрочем, что-то не видно, чтобы этот человек, став пророком, приобрел дух терпения и кротости, который можно было бы рассчитывать найти у святого. Дети, которым его внешность показалась смешной, насмехались над ним. За этот проступок, столь простительный в таком нежном возрасте, пророк путем чуда вызвал медведей, которые пожрали неосторожных детей. Бог никогда не шутил с теми, кто имел неосторожность обидеть его угодников.
Самые выдающиеся пророки Израиля были замешаны во все государственные дела. Когда Елисей находился в Дамаске, сирийский военачальник Азаил имел с ним свидание под предлогом консультации по поводу болезни сирийского царя. Елисей сказал ему, что болезнь царя не смертельна, но предсказал Азаилу, что тот сам станет царем Сирии,-другими словами, он дал ему понять, что хорошо было бы ему воспользоваться случаем и захватить престол. Выполняя указания святого, Азаил по возвращении в Сирию, чтобы осуществить предсказание пророка, задушил царя в его постели и провозгласил себя царем, вместо него.
Присвоив себе право раздавать короны, Елисей через одного из своих учеников посвятил на царство в Израиле Ииуя, предписав ему истребить все потомство Ахава, который, как мы видели, был ненавистен вдохновенным угодникам господа. Узурпатор Ииуй, который и сам был в этом заинтересован, не преминул аккуратно выполнить предписание, давшее ему возможность мирно наслаждаться похищенной короной. Набожные государи всегда ревностно исполняют заповеди господа, если они видят в этом выгоду для себя. Третья книга Царств, 3; четвертая книга Царств, 2.
Из той истории иудейских пророков, которую мы только что описали, видно, что эти святые личности не обнаруживали к особе царей отношения, которое впоследствии было выработано христианством. В самом, деле, христианство учит, что личность государя священна и неприкосновенна. Оно говорит, что цари - ставленники самого божества и что нельзя покушаться на жизнь даже самых отъявленных тиранов. Эти правила, несомненно, резко отличаются от правил, коим следовали пророки Ветхого завета, нисколько не останавливавшиеся перед тем, чтобы очистить землю от государей, которые имели несчастье им не угодить. Но, хотя христианская религия теоретически отвергла этот пункт учения иудейских пророков, служители церкви не переставали следовать на практике примеру этих святых личностей. В самом деле, они низлагали царей, раздавали троны, освобождали подданных от верности присяге, данной государю. Мало того, почерпнутые в Ветхом завете правила часто служили основанием для убийства неугодных церкви государей. Множество примеров доказывает нам, что христианское духовенство обнаружило не больше покорности светской власти, чем израильские пророки и священники. Вопрос о том, можно ли погубить тирана или нет,- один из наиболее спорных для христиан. Одинаково почтенные авторитеты высказывались по этому важному вопросу и за и против. Великие святые, целые монашеские ордена, ученые-богословы уверяли, что можно со спокойной совестью убить царя-еретика или непокорного церкви. Другие резко выступали против доктрины, которая ставила под постоянную угрозу жизнь государей и грозила ужаснейшими смутами. Но противники убийственной для царей доктрины не учли, что она получает одобрение на каждой странице Библии, подтверждена поведением ветхозаветных святых, остающихся почитаемыми личностями, образцами для всех добрых христиан. Порицать жестокую доктрину - значит порицать пророков, значит порицать дух святой, которым она якобы внушена. Нам, может быть, скажут, что боговидцы пользуются привилегией и могут совершать поступки, запрещенные для тех, кто не удостоился, как они, божественного откровения. На это мы ответим, что и среди христиан во все времена были благочестивые энтузиасты или обманщики, которые считали себя боговдохновенными или выдавали себя за таких. Разве христианский первосвященник не заявляет, что он непогрешим, то есть что все его суждения внушены богом? И вот этот первосвященник, по образцу еврейских пророков, тысячу раз низлагал королей, поднимал на бунт их подданных, одобрял покушения на государей, именем бога благословляя гонения, гражданские войны, убийства, полезные для религии или для его собственных интересов.
Наконец, чтобы заставить замолчать тех, кто утверждает, будто теперь не надо уже следовать примерам пророков и ветхозаветных святых, мы спросим их, осудила ли когда-нибудь официально церковь убийственную для царей доктрину? Богословы, столь аккуратно осуждавшие малейшую ересь, столь бдительные в поддержании чистоты христианского учения, ничего никогда не сделали, чтобы защитить особу государей от нападений религиозного фанатизма. Знаменитый Иоанн Герсон, канцлер Парижского университета и посланник короля Франции на Констанцском соборе, несмотря на все свои старания и на весь авторитет своей богословской учености, не сумел добиться от собора осуждения книги францисканца Иоанна Малого, в которой тот старался оправдать убийство герцога Орлеанского герцогом Бургундским и утверждал, что всякий подданный имеет право наложить руку на тирана. Вот его формулировка: "Всякий тиран может быть убит кем угодно из своих вассалов и подданных,- и это вменяется им в похвалу и в заслугу,- притом любыми средствами, используя даже засаду, лесть и вкрадчивость, невзирая ни на какую клятву или договор, не ожидая приговора или распоряжения судьи". Святой Фома Аквинский, один из великих учителей церкви, проповедовал ту же доктрину, принятую затем иезуитами, особенно Мариана и Бузенбаумом. Даже те из представителей церкви, которые громче всех выступали против такого рода покушений, продолжают, несмотря на свои крики, чтить пророков, бывших, согласно писанию, мятежниками, поджигателями, убийцами.
Вот как эти великие библейские образцы формируют нравственность народов, делают их кроткими и верными!
Неужели же государи никогда не поймут, что их собственные интересы требуют просвещения подданных для того, чтобы разрушить их слепое и глупое доверие к честолюбивым священникам, желающим установить власть над умами, страшную и опасную для власти, которую государи имеют над телами? Духовенство соблюдает верность лишь тем государям, которые послушны его капризам и склонны служить его целям. А фантазии и цели мошенников и фанатиков всегда чрезвычайно вредны для государей и их подданных. В Ветхом завете мы видим, что жречество и его сторонники вечно воюют с верховной властью. И при Новом завете власть духовная постоянно борется со светской властью. Предрассудки христианских народов, почти всюду столь же суеверных, как и евреи, приводят к тому, что государи лишены возможности и власти обеспечить народам должное благополучие. Находясь и сами во власти суеверия, государи не знают иной политики как в союзе с духовенством держать народ в глубокой тьме, часто весьма опасной для самих правителей. Только истина и нравственность могут дать счастье народам и царям, освободить их от опеки обманывающих их шарлатанов. Разум несовместим с верой, цель которой-уничтожить разум. Народы всегда останутся неразумными, пока их будут убеждать, что невежество, легковерие, неразумие угодны божеству, и пока государи в союзе с попами будут противиться успеху знания.
Глава пятая.
ПИСАНИЯ ПРОРОЧЕСКИЕ: ИСАИЯ, ИЕЗЕКИИЛЬ, ИЕРЕМИЯ, ИОНА И ПРОЧИЕ.
Мы! не обнаружили признаков святости в поведении ветхозаветных пророков и боговидцев, мы не найдем признаков мудрости и святости и в их писаниях, которые тем не менее считаются продиктованными самим божеством. В самом деле, как можно признать божественное внушение в темных, непонятных писаниях, предназначенных для того, чтобы погрузить дух человеческий во мрак? Можно ли предположить, что бог, решившись открыться людям, говорил только загадками и неразрешимыми шарадами? Мудрый человек высказывается для того, чтобы его поняли;
иудейский бог говорит только для того, чтобы повергнуть слушателей в недоумение.
Но если загадочный язык недостоин мудрого бога, желающего открыть смертным свою волю, то он, во всяком случае, соответствует интересам тех, кто ставит себе целью их обмануть. Мошенники нуждаются в маске. Таинственный тон подстрекает любопытство толпы, всегда воображающей, что непонятное ей содержит чудесные вещи, и презирающей то, что ей доступно. С другой стороны, обманщики подбирают двусмысленные выражения, при помощи которых им удалось бы увильнуть, если бы кто-либо стал хладнокровно разбирать их мнимые откровения. Кто искренне хочет учить людей, говорит с ними ясно, открыто сообщает им то, что знает или думает, что знает. Язык истины прост и понятен всем. Язык лжи всегда темен.
Христиане резонно смеются над пророчествами, которые некогда изрекали лживые жрецы от имени ложных, языческих богов. Так как, однако, из множества пророчеств некоторые иногда случайно исполнялись, многие думали, что оракулы имеют сверхъестественную способность, что их силу следует приписать демонам, духам лжи и мрака, которые часто предвидели события и говорили правду. Но если мы беспристрастно разберем предсказания еврейских пророков, которые пользуются почитанием у евреев и на которых еще и теперь христиане основывают свою религию, мы найдем здесь не меньше двусмысленностей, чем в пророчествах Аполлона или Пифии. Более того, писания еврейских пророков окажутся гораздо более темными, и при добросовестном изучении их мы не обнаружим ни одного из тех предсказаний, которые в них ясно видят лица, обладающие преимуществом религиозного убожества. Только путем непонятных комментариев, насильственных толкований, аллегорий, произвольных или ложных утверждений можно в них вскрыть то, что заранее твердо решили в них найти. Только под влиянием богословов люди по подсказке духовных руководителей видят у пророков что угодно.
Под воздействием предвзятой неразумной веры, уклоняющейся от какой бы то ни было критики, христиане ухитряются видеть, будто их мессия ясно предсказан в писаниях ветхозаветных пророков. Они отчетливо обнаруживают его уже в книге Бытия под именем Шило в "благословении Иакова". А ведь до сих пор еще не решено, означает ли Шило имя человека или название города. Наши ловкие комментаторы и их доверчивые ученики видят также явное пророчество об Иисусе Христе и его чудесном рождении в одном месте у Исаии, где этот пророк, очевидно, говорит о своей собственной жене, которой он по приказанию господа сделал ребенка, как он об этом наивно рассказывает. Наши богословы утверждают, что страдания и смерть того же Иисуса даны в образной картине страданий еврейского народа, который тот же пророк рисует в образе "человека страдания". Исаия, 50.
Иисуса обнаруживают в таких повествованиях, где описываются - в напыщенном пророческом стиле - события, свидетелями коих были авторы еврейских летописей.
При таких приемах нет такой поэмы, романа или истории, в которых нельзя было бы найти предсказаний, применимых к любому лицу. Изменив имена, призвав на помощь фигуры и аллегории, можно найти мессию в "Илиаде" Гомера или "Энеиде" Виргилия с такой же легкостью, как и в божественных писаниях иудейских пророков. Ведь последние были не только гадателями и предсказателями, но и поэтами и историками дикого народа, которому могли нравиться только сны, чудесные видения, загадки, бредни, представлявшиеся ему несомненными проявлениями божественного внушения. Женщин, детей и чернь гораздо меньше трогает простой и ясный рассказ о действительном событии, чем чудесные романы и страшные сказки, заставляющие работать их воображение. Ложь и химеры пользуются в массе гораздо большим успехом, чем простая истина.
Но если мы рассмотрим писания пророков, отказавшись от детских предрассудков, то найдем в них лишь историю того времени, разукрашенную пышной и фантастической галиматьей, представленную в символах и изложенную в топе фанатика. Словом, эти произведения окажутся продиктованными скорее пьяным или сумасшедшим, чем духом божества, исполненного мудрости и разума.
Более того, при анализе нравов и поведения этих божественных людей на основании приписываемых им самим произведений мы не найдем ничего поучительного в поведении этих святых. Они сами сообщают о себе факты, которые им лучше было бы скрыть от потомства.
Иеремия, например, сохранил нам патетический рассказ о гибели его родины, опустошенной ассирийцами. Но у него не хватило благоразумия скрыть ту гнусную роль, которую он сам сыграл в этом событии, столь трагическом для его сограждан. Своими зловещими предсказаниями он убивал мужество соотечественников, внушал им мысль о бесполезности сопротивления, доказывал необходимость уступить силе Ассирийской державы, стремившейся покорить их и увести в плен. Однако среди тех бедствий, которые пророк предвидел, он не теряет головы. Он делает приобретения и закупает земли в стране, которой, как он предвидит, грозит опустошение. Благодаря своему пророческому духу он заранее знает, что обретет милость в глазах неприятеля, которому он облегчает победу. И он не обманулся в своих пророческих догадках: ассирийский царь предлагает своему военачальнику Навузардану позаботиться об этом божьем человеке и взять под свое покровительство его самого и его имущество. Иеремия, 39, 9; 52, 12.
Таким образом, Иеремия сам наделил себя чертами изменника и обманщика, смысл прорицаний которого заключался в том, чтобы предать отечество и отдать Иерусалим в руки неприятеля, выселившего евреев в свои обширные владения и тем положившего конец Израильскому государству.
Если мы были возмущены вероломным поведением Иеремии, то и писания других пророков, признаваемых, как и он, боговдохновенными, вызовут у нас негодование. Как можно, например, поверить, что бог, ненавидящий, как нас уверяют, порочность и любящий целомудрие, действительно приказал Осии взять себе женщину дурного поведения и вступить с ней в связь, чтобы получить от нее потомство? Не довольствуясь этим, наш духовидец, по внушению, как он воображает, бога, вскоре берет еще одну прелюбодействующую женщину, благосклонность которой он покупает за "пятнадцать серебренников и за хомер ячменя и за полхомера ячменя". Осия. 1. 3. Ориген находит, что столь скандальную связь можно рассматривать лишь как пророческое видение или чистую аллегорию. Это мнение, принятое в Египте, подверглось резким возражениям со стороны сирийских христиан, утверждавших, что то был действительный брак, переставший быть позорным, поскольку Осия следовал здесь распоряжению господа. Выходит, что для спасения чести иудейского духовидца христиане возводят на бога обвинение в том, что он нарушил неизменные законы чистоты и порядочности, провозглашенные им в Моисеевом законе.
Можно ли, не краснея, повторять те упреки, которые господь устами Иезекииля делает двум падшим женщинам? Как можно передать те гнусные детали, в которые бесстыдно вдается поистине циничный пророк, описывая позорное распутство Оголы и Оголивы? Иезекииль, 16, 23. Пытаются спасти положение, указывая, что в этих местах непристойные пророки упрекают в беспутстве еврейский народ. Но неужели святой дух не мог призывать народ свой к добродетели менее непристойным образом? Неужели для этого ему надо было показать нам отвратительную картину разврата, вызывающую краску стыда у всех, у кого распутство еще окончательно не убило стыда?
Нам, правда, говорят, что чтение Иезекииля запрещено евреям до тридцатилетнего возраста. Но не странно ли, что для ограждения нравственности молодежи пришлось запретить ей читать книги, внушенные самим божеством?
Богословы продолжают, однако, настаивать и заявляют, что бог, диктуя своим пророкам их писания, приспособлялся к грубому характеру евреев и применял такие образы, которые могли бы сильнее всего поразить их. Но мы тем более должны изумляться тому, что излюбленный народ предвечного, постоянный предмет его любви, забот и поучений, погряз в такой грубости и глупости, что в обращении с ним приходится применять столь непристойные выражения, оскорбляющие целомудренный слух цивилизованного человека.
Наконец, если станут оправдывать эти неприличные места в Библии тем соображением, что выражения, возмущающие порядочных людей в наше время, не производили такого же впечатления на обитателей Иудеи, мы возразим, что бог, предвидящий все, должен был знать, что книги эти некогда попадут в руки людей, менее приученных к пороку, которые будут возмущаться ими и даже усомнятся в том, мог ли когда-либо бог сообщить в откровении подобные мерзости.
Христианские богословы, старающиеся оправдать подобные гадости, могли бы найти у порядочных язычников принципы приличия, перед которыми им пришлось бы покраснеть. Говоря о слишком скользких образах любви, которые Платон влагает в уста Сократа, Максим Тирский пишет: "Если он скрывает достойные поступки под неблагопристойными словами, то это прием очень странный и очень опасный. Покрывать порядочное чем-то неприличным, показывать полезное в оболочке вредного, это-образ действия человека, не желающего творить добро, а желающего принести вред". Это применимо также и к Песне песней, в которой, как нас уверяют, дух святой хотел пророческим образом изобразить "духовный брак Иисуса с церковью".
Сказанное о содержащихся в некоторых местах у пророков непристойностях можно отнести и к нелепым и смешным видениям, встречаемым в их произведениях. При чтении их кажется, что мудрому богу захотелось играть для святых роль шута, слишком низкого, чтоб его можно было терпеть в приличном обществе.
Независимо от мерзостей и нелепостей, какие мы находим в писаниях пророков, есть, еще обстоятельства, по которым их пророчества должны показаться нам подозрительными. В самом деле, всем известно, что у евреев были "истинные" и "ложные" пророки. Но как их отличить друг от друга? И те и другие говорили, что бог сообщил им свою волю в видениях или снах; как известно из самой Библии, бог, очевидно, пользовался именно этими двумя способами. Числа. 12, 6.
Таким образом, у евреев всякий человек, имевший нелепое видение, воображал себя боговдохновенным или выдавал себя за такого. На основании сновидения какой-нибудь фанатик или мошенник-оба эти понятия часто почти совпадают - присваивал себе право проповедовать царям и смущать народ своими бреднями. Правда, Моисей сказал израильтянам, что они сумеют отличить истинных пророков от ложных по тому, исполняются ли их пророчества. Второзаконие, 18, 21-22. Но и в таком случае как могли евреи удостовериться в боговдохновенности своих пророков, особенно когда они пророчествовали о событиях, которые должны были осуществиться в далеком будущем? Как, например, могли Ахаз и еврейский народ в свое время проверить знаменитое пророчество Исаии "дева зачнет и родит сына и наречет ему имя Еммануил" и так далее, которое христиане относят к Иисусу Христу, раз Иисус родился на свет лишь через несколько веков после предсказания Исаии? Говорят еще, что истинные пророки, когда кто-либо выражал сомнение в их миссии, совершали какое-нибудь знамение или чудо, которое немедленно доказывало, что они посланцы бога. Но, если верить "священным" книгам евреев, это не было верным способом. В самом деле, мы видим, что множество чародеев совершали те же чудеса, что и Моисей и посланцы господа. Более того, Моисей во Второзаконии (13, 2-4) предостерегает израильтян, что если ложный пророк совершит чудо, то это бог искушает свой народ. Таким образом, чудеса, по представлениям евреев, не могли быть достаточным доказательством божественной миссии пророка.
Недоверие евреев к пророкам было, надо полагать, тем более упорным, что сама Библия часто заставляет бога играть роль лжеца, которому нравится обманывать, ожесточать сердца, вводить в заблуждение вопрошающих его и возвещать неправду устами пророков. Так, бог заставил пророка Иону возвестить от его имени жителям Ниневии: "еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена". Иона, 3, 4.
А ведь бог должен был предвидеть, что это предсказание не сбудется, что гнев его смягчится ввиду раскаяния ниневийцев. Мы читаем по этому поводу в Библии, что человек божий, ревниво относившийся к своей чести, сильно сердится на предвечного за то, что тот заставил его сказать неправду.
Мы находим в Библии и другие предсказания, не оправдавшиеся на деле. В книге Бытия Ной проклинает Хама и предсказывает, что его потомство будет в рабстве у потомков его братьев. Однако евреи-потомки Сима стали впоследствии рабами египтян-потомков Хама (через его сына Мицраима), а чтоб евреи стали когда-либо господами над египтянами, этого мы нигде не находим. Бытие, 5. Те же израильтяне стали рабами филистимлян, происходивших тоже от Хама (через его сына Ханаана).
Поскольку признаки, по которым можно распознать истинных и ложных пророков, столь неопределенны, не приходится удивляться, что цари и народы Иудеи часто оказывали очень дурной прием посланцам господа. Долгий опыт научил их, как относиться к этим духовидцам и к множеству обманщиков, чьи опасные безумства часто потрясали нацию. В Иудее были пророки, и, поскольку глупость народа давала простор их шарлатанству, им легко было обманывать этих людей, которые были готовы всему верить. После возвращения евреев из вавилонского плена мы не видим больше у них пророков. Можно было бы думать, что их ремесло было в конце концов совершенно дискредитировано.
Мы видим, однако, что время от времени в Израиле опять появляются боговидцы, то есть обманщики, старающиеся оживить среди этого невежественного народа профессию, которая, как им было известно, была очень выгодна их предшественникам. Толпа, которая никогда не излечивается от своего безумия, привязывалась то к одному, то к другому соблазнителю, внушавшему ей надежду на возврат милостей господних и на восстановление Израильского царства. Вскоре мы увидим, какой успех выпал на долю одного из таких миссионеров, ученикам которого удалось воздвигнуть новую религию на развалинах религии, созданной Моисеем.
Глава шестая.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О НРАВАХ ЕВРЕЕВ-ДРЕВНИХ И СОВРЕМЕННЫХ.
На основании нарисованной нами верной картины святых, героев и пророков Ветхого завета легко судить о том, какие нравы должен был иметь темный народ, руководимый такими светочами. Толпа старается обычно подражать своим вождям. Какова же должна была быть в таком случае нравственность евреев, которых наставляли такие святые, просвещали такие проповедники и которые глупо шли на поводу у подобных руководителей?
Мы познакомились с возмутительным поведением Моисея, который жестокостями покорял евреев. Он освободил свой народ от египетского рабства лишь для того, чтобы ввергнуть его в рабство еще более жестокое. Он стал самым неограниченным тираном. Массовыми убийствами он заставил повиноваться себе. Он использовал имя бога для прикрытия своего честолюбия и злодеяний, которые бог считал необходимыми для поддержания своей власти. Наконец, он дал жрецам из своей семьи право тиранить несчастных, которых подчинял себе путем преступлений.
Несомненно, только жестокость и деспотизм Моисея так часто заставляли израильтян роптать, восставать, сожалеть о египетском рабстве, возмущаться против жестокого бога, давшего им столь лютого владыку.
В самом деле, мы видим, как евреи беспрестанно восстают и против Иеговы и против его пророка. Частые отпадения их в идолопоклонство ясно показывают нам, как эти несчастные были доведены до крайности строгостями свирепого бога, вымогательствами его жрецов, проделками его угодников. Они искали поддержки у богов других народов, живших, как они видели, счастливее и лучше.
Все чудеса, какие совершали у них на глазах, не могли помешать им чувствовать тяжесть своих цепей. Как бы они ни были ослеплены благодаря своим вождям, они не могли не видеть, что избранный всемогущим народ был несчастнейшим на земле.
Несмотря на заманчивые обещания, данные им от имени неба, им приходилось завоевывать обетованную землю ценою собственной крови. В боях всевышний, бог воинств, постоянно терпел поражения. Вместо того чтобы одним дыханием своим уничтожить неприятелей, он сам и его народ вынуждены были уступать ханаанейским богам, крепко державшимся за обладание страной и за воздаваемый им культ.
Наконец, какими бы глупыми ни считать израильтян, они должны были понять, что свои завоевания они совершают единственно для жрецов, что эти мошенники, возлагая на них дорогостоящие жертвоприношения, обряды и церемонии, тем самым стягивают к себе все богатства народа, который они доводят до нищеты. В самом деле, ученый Сельден показал, что одна только "десятина", которую евреи по закону обязаны были платить левитам и священникам, составляла почти пятую часть всех их доходов, не считая того, сколько им должны были дать жертвы искупления, постоянные церемонии, которые надо было щедро оплачивать.
Вот где, несомненно, кроется истинная причина вечных возмущений евреев, той неодолимой склонности к идолопоклонству, которую они всегда обнаруживали. Цари, которых религия тоже делала рабами жрецов, часто предпочитали культ идолов культу своего бога. Некоторые из них, во всяком случае, думали, что для ослабления могущества жрецов неплохо бы допустить и чужеземные религии. Это преступление, как мы видели, жрецы и угодники божьи всегда считали непростительным, и ему эти обманщики во все времена приписывали все беды, в которых постоянно пребывал еврейский народ из-за своего недомыслия.
Желая осуществлять над евреями абсолютную власть, Моисей не только привязал их к себе узами изобретенной им религии, но он хотел также, чтоб эти узы были прочны. Он убедил поэтому евреев, что их бог-"ревнивый бог", ненавидящий других богов, требующий, чтоб их изгнали с лица земли, предписывающий безжалостно истребить всех почитателей их.
Эта гнусная политика еврейского законодателя воздвигла каменную стену между его народом и всеми прочими народами. Покорные только своим священникам, евреи стали врагами рода человеческого. Они стали неуживчивы, ненавидели другие народы и были ненавидимы ими. Они считали, что им все дозволено против людей, бывших предметом гнева божьего. Моисей разнуздал их жестокость, жадность, все страсти против людей, которых он рисовал как богопротивных, недостойных жалости, с которыми нечего церемониться, над которыми можно без стеснения творить величайшие ужасы.
Под влиянием религиозных принципов, провозглашенных Моисеем и постоянно подкрепляемых его преемниками, евреи постоянно игнорировали самые очевидные веления нравственности и народного права. Вне их круга для них не было ничего святого. Им предписывали жестокость, бесчеловечность, нетерпимость, воровство, измену, вероломство. Все это считалось угодными богу действиями. Словом, евреи стали разбойничьим народом, уподобившись своими нравственными принципами варварийским корсарам, наводящим ужас в европейских морях.
Поведение евреев навлекло на них ненависть всех народов, но они от этого не стали счастливее у себя дома. Став добычей боговдохновенных обманщиков, демагогов, мятежных трибунов, которые, именуя себя пророками, постоянно смущали умы, Израильское царство никогда не знало покоя. Его история представляет собою непрерывную смену мятежей и переворотов, убийств и покушений, всегда вызываемых людьми, которые называли себя посланцами всевышнего. Благодаря их пламенным проповедям народ божий никогда не имел покоя и стал наконец рабом своих соседей.
Мы видели уже, что цари, покорявшие евреев в разные времена, никогда не имели в них верных и покорных подданных. Озверев под влиянием своей религии, возгордившись вследствие обетований пророков, преисполненные ненависти и презрения к своим правителям, они подверглись из-за этого самому варварскому обращению. Языческие государи, проявлявшие терпимость к культам всех богов, никого не трогавшие за его образ мыслей, считали своим долгом преследовать евреев и прибегали даже к пыткам, чтобы заставить их отречься от закона, несовместимого с общественным спокойствием и с послушанием, которым подданные обязаны по отношению к своим государям.
Злой нрав евреев был причиной гонений на них со стороны греческих царей Сирии, преемников Александра Великого. Эти государи вынуждены были проявить жестокость к неукротимому народу, который никогда не хотел нести на себе другое иго, кроме ига суеверия и жрецов. Но эти гонения дали лишь мучеников. Упрямые евреи соглашались проливать свою кровь за религию, которая всегда была для них несчастьем и заставила наконец римлян уничтожить и рассеять по свету народ, всегда готовый бунтовать. Ревностные фанатики, известные под именем ревнителей, отказывались признавать какого бы то ни было господина на земле. Они предпочитали вынести жесточайшие пытки, чем дать какому-нибудь смертному титул "господин". Эта секта фанатиков была вскоре рассеяна, но она возродилась в правление Нерона. В то время ревнители, считая, очевидно, что они действуют в духе своего кровавого закона, стали толкаться в толпе своих сограждан и убивать тех, кто имел несчастье им не понравиться. Не довольствуясь этим, они дерзнули напасть на римлян. В правление Веспасиана эти набожные преступники бросились на Иерусалим, осажденный Титом. Несмотря на свою набожность, они совершали там жесточайшие преступления и самые вопиющие святотатства. Особенно они противились сдаче несчастного города, и их упрямство было причиной окончательного падения народа.
После того как страна евреев была разорена, а они сами были рассеяны по всей земле, они все-таки не стали ни более разумными, ни менее слепо привязанными к религии, хотя они должны были понять истинную причину своих, бедствий. Напротив, они от этого еще упорнее стали держаться принципов отцов, противообщественных норм поведения, установленных жрецами и пророками. Унижаемые и презираемые всюду, они продолжали ненавидеть остальных людей. Они стали объектом жесточайших преследований со стороны христиан. Последние множество раз направляли против этого несчастного народа поток религиозной жестокости и нетерпимости, который они черпали в его же "священных" книгах. Столь же невежественные и дикие, как и ветхозаветные евреи, христиане обрушивали на их потомков ужаснейшие казни, увеличивали число их мучеников и, чтоб завладеть их добром, очень часто возводили на них ложные и бессмысленные обвинения: религиозное рвение всегда найдет поводы для совершения зла. Таким образом, евреи оказались и теперь еще оказываются жертвами бесчеловечных принципов, провозглашенных их законодателем и святыми. Их грабят и убивают на основании тех же принципов, по которым они сами некогда грабили и убивали народы Ханаана.
Таким образом, суеверие рано или поздно обрушивает несчастья на голову суеверных народов. Если кто заслуживает гонений, то это, несомненно, тот, кто проповедует гонения на других. Ведь утверждать, что имеешь право преследовать других, пока сила у тебя в руках,-значит признать за сильнейшим право нас преследовать, когда мы будем слабой стороной. "Справедливо,-говорит поэт,-чтобы убийцы погибли от убийства". (Овидий).
Будучи в настоящее время совершенно бессильны, евреи не могут проявлять по отношению к окружающим народам святую ярость, внушаемую их "священным" писанием. Зато не удивительно, что христиане, усвоившие еврейский дух из тех же книг, воспламененные "ревностью к дому господню", считают особой заслугой обижать и губить евреев, так как на них указывают как на предмет гнева бога, некогда любившего их. Если бы эти гонители были способны рассуждать, они поняли бы, что благой бог никогда не мог бы любить злой и свирепый народ; что, наконец, он не мог внушить им принципов, клонящихся к уничтожению всякой нравственности. Вместо того чтобы сжигать евреев, уже не имеющих возможности при нынешнем их положении проявить свое религиозное рвение и свирепый нрав, набожным христианам следовало бы содрогаться от безумных жестокостей древних израильтян, не подражать их героям и святым, а бояться, как бы их самих не постигли печальные последствия религиозного фанатизма и нетерпимости.
Несмотря на то что христиане презирают и притесняют евреев, последние продолжают упорно верить в свои старые бредни. Постигающие их несчастья еще больше их ожесточают. Будучи всюду чужестранцами, они не знают отечества. Одурманенные мечтой об "освобождении", которая столь часто убаюкивала их предков, они, в сущности говоря, не являются подданными какого-либо государя. В своем легковерии, которого столько веков не могли ослабить, они все ожидают восстановления Израильского царства.
Хотя их колена смешались, они сохраняют унаследованное от отцов слепое почтение к священникам, или раввинам. Они вопрошают их как оракулов. Они думают, что "их богословам надо верить даже тогда, когда они называют правую руку левой, а левую правой". Занимаясь толкованием темного, местами непонятного писания, раввины утверждают, будто обладают преданием, при помощи которого они к старым басням прибавляют множество новых. Для разъяснения бредней Ветхого завета служат бредни Талмуда. Занятые исключительно изучением Библии, эти богословы стараются открыть в ней какой-то смысл при помощи каббалы, в которой многие ученые находят подлинный источник воззрений Спинозы. Выходит, что под влиянием суеверий они становятся атеистами.
Такого рода руководители не могут преподать своим последователям разумную нравственность. Странные решения этих казуистов часто весьма поразительны. В самом деле, раввины учат, что если у кого-нибудь случилось неожиданное обстоятельство после того, как он дал клятвенное обещание, и теперь он раскаивается в нем, ему достаточно обратиться к мудрецу или к трем частным лицам, которые и освободят его от клятвы. Мораль раввинов и евреев сводится к тщательному выполнению предписаний закона и ребяческих церемоний, установленных, по мнению религии, богом. Что касается подлинной нравственности, то нынешние верующие евреи знакомы с ней так же мало, как и древние. Они относятся к чужеземцам не лучше и не справедливее, чем их предки. Они считают, что в отношении неверных и еретиков им все дозволено. Их богословы учат, например, что находку надо возвратить собственнику, если только он не язычник; язычнику они прямо запрещают возвращать. Еврейские богословы прямо говорили, что если еврей видит, как неверный гибнет или тонет, он не должен его спасать или тащить из воды, хотя убивать его нельзя, если он не воюет против Израиля... Не разрешается лечить неверного, хотя бы ради денег, разве только есть опасение, что он в случае отказа причинит зло израильтянам.
Есть еще одно правило у раввинов, о котором стоит рассказать, тем более что христианское духовенство ревностно ему следовало: "Кто не питает своей ненависти и не мстит врагам, не достоин звания раввина". Вообще, из поведения современных и древних евреев видно, что они не считают себя чем-либо связанными по отношению к лицам, не принадлежащим к их святой нации. Они прославились обманом и недобросовестностью в торговле, и можно думать, что, если бы они были сильнее, они во многих случаях возобновили бы те трагедии, которые когда-то постоянно разыгрывались в их стране.
Словом, евреи очень набожны, очень привязаны к своей религии, очень усердно выполняют предписываемые ею смешные и мелочные обряды, очень послушны голосу своих священников. Но обычно мы в них не видим никаких действительных социальных добродетелей. Если (в чем, конечно, нельзя сомневаться) среди них встречаются честные и добродетельные люди, то это значит, что они отвергли принципы закона, явно рассчитанного на то, чтобы сделать людей неуживчивыми, зловредными. Ведь только таким могло быть влияние Библии и святых,
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. *
ХРИСТИАНСКИЕ, ИЛИ НОВОЗАВЕТНЫЕ, СВЯТЫЕ.
Выставляемых ею как образец. Кто смотрит на эту книгу как на боговдохновенную и содержащую должные правила поведения, не может не стать несправедливым, человеком без совести, чести и жалости, человеком совершенно безнравственным.
Впрочем, раввины сами позаботились о том, чтобы оградить нас от своих "священных" книг и ослабить их влияние. В Талмуде мы находим правило, которое способно опорочить в наших глазах все писания Ветхого завета. Там формально сказано, что "можно изменить текст закона, если от этого зависит утверждение славы бога Израиля или когда существует опасность осквернения его имени". Этого достаточно, чтоб показать нам, чего стоили произведения, выдаваемые евреями за священные. Если даже предположить, что они принадлежат тем авторам, которым их приписывают, то сколько же изменений могли внести в них раввины от Моисея до наших дней под предлогом "утверждения славы божьей"? Впрочем, христианские богословы свято следовали этому раввинскому правилу.
Как мы скоро увидим, они позволили себе множество "благочестивых обманов" для вящей славы бога, то есть ради могущества своей партии. Мы увидим, далее, что вожаки христиан следовали лишь по пути, начертанному еврейскими священниками. В наше время можно в применении к нравам евреев, усвоенным христианами, повторить то, что сказал около семнадцати веков назад древний писатель: Нравы этой преступной нации распространились по всей земле; побежденные дали законы победителям.
Глава первая.
СВЯТОСТЬ ИИСУСА ХРИСТА И ЕГО УЧЕНИЯ. О ДЕВЕ МАРИИ.
Прошедшая перед нами галерея ветхозаветных святых с достаточной ясностью показала нам, что нравы этих знаменитостей далеко не такого рода, чтобы им должны были подражать люди, составившие себе истинное представление о нравственности.
Посмотрим теперь, не найдем ли мы более достойные подражания примеры среди святых Нового завета.
Посмотрим, насколько основательны претензии христианства, будто оно создало более совершенные образцы, чем евреи, действительно ли оно исправило тех, кто принял эту веру и в точности следовал ей. Эта поверка даст нам возможность судить о святости христианской религии. Она нам покажет, действительно ли эта религия достойна бога благодаря тем благам, которые она доставила смертным. Она поможет нам узнать, был ли в самом деле основатель религии святым по преимуществу, истинным сыном божьим, как утверждают его почитатели.
Свой разбор мы начнем с самого Иисуса Христа. Мы взвесим кое-какие его действия и заповеди, не входя, однако, в обстоятельное изучение подробностей его жизни, которую мы предполагаем достаточно всем известной. Мы остановимся пока только на некоторых чертах, ставящих под сомнение те божественные совершенства, которыми христиане наделяют основателя своей религии.
Мы не намерены здесь повторять те доводы, посредством которых скептики ставят под сомнение миссию Христа, его чудеса, его божественность. Есть достаточно много других произведений, где приведены возражения против христианства, которые не кажутся неопровержимыми лишь для тех, у кого вера окончательно помутила разум или у кого личная заинтересованность и дух партийности заглушают самые сильные доводы. Мы пока не будем разбираться, каким образом бог мог стать человеком, как он мог родиться от девы, как этот властелин природы мог испытать страдания и смерть. Мы не будем критиковать поведение справедливого бога, который сумел, не нарушая справедливости, отдать на смерть невинного сына, чтоб искупить виновные создания. Мы не станем говорить о слабости всемогущего бога, которому, несмотря на все усилия, не удалось одолеть упрямства евреев и которого его творение-дьявол довел до тяжелой необходимости принести в жертву своего сына, чтоб уничтожить зловредную власть дьявола над миром.
Мы не станем спорить против подлинности евангелий, в которых отразилась история основания христианской религии. Мы не будем придираться к боговдохновенности авторов евангелий, дающих часто противоречивые сведения. Предположим, что евангелия истинны, что повествователи вполне искренни и хорошо осведомлены о тех фактах, о которых сообщают нам. Мы рассмотрим лишь отдельные факты и постараемся установить, действительно ли все действия Иисуса Христа достойны богочеловека, или бога, переряженного в образ человека, является ли приписываемое ему учение таким благим, таким полезным для рода человеческого, столь пригодным для его счастья, как уверяют почитатели Иисуса.
После беглого ознакомления с некоторыми чертами поведения Иисуса Христа и с некоторыми пунктами его учения мы подобным же образом рассмотрим поведение и известное нам учение апостолов и оценим их достоинства. Затем мы перейдем к бесчисленным мученикам, которых христианство изображает как неопровержимых свидетелей. Мы вкратце проанализируем доблести богословов, "отцов" и "пастырей" церкви. Мы оценим заслуги множества отшельников и знаменитых подвижников, перед святостью коих христиане благоговеют. А закончим мы общими размышлениями о святошах и святых, что позволит нам судить о влиянии религии на нравы христиан. Этот разбор даст нам возможность узнать, правда ли, что сын божий искупил грехи людей, являются ли святые образцами, правда ли, что нравственность настолько связана с христианской религией, что без нее не было бы добродетели на земле.
В глазах истинного христианина Иисус Христос- образец всех совершенств. Но в глазах маловера он не кажется пригодным для того, чтобы ему слепо подражать,- во всяком случае, не во всем. Что касается его божественного учения, то многим оно вовсе не представляется замечательным. Они находят, что разумная часть этой морали гораздо лучше дана в сочинениях многих язычников, чем в евангелии. А что касается его сверхъестественной морали, люди, следующие только природе и разуму, находят ее неосуществимой для людей, несовместимой с потребностями общества, подходящей лишь для кучки фанатиков, совершенно бесполезных для остального человечества. Начало глава 10.
Повиновение родителям-одна из первых обязанностей, предписываемых природой, и вот мы с изумлением узнаем, что в некоторых случаях Иисус не признавал этого долга. Под предлогом выполнения долга, возложенного на него отцом небесным, он причиняет своим земным родителям острую тревогу, отсутствуя в течение нескольких дней. После долгих поисков родители находят его в храме проповедующим - в двенадцатилетнем возрасте - среди учителей. На ласковые упреки за причиненное им беспокойство Иисус отвечает родителям в выражениях, отнюдь не свидетельствующих о признательности и повиновении. Лука, 2, 42-50.
На свадьбе в Кане Галилейской мать в тоне просьбы доложила ему, что у пирующих недостает вина. Богочеловек рассердился на мать и сурово спросил ее: "Женщина, что общего у меня с тобой?" Иоанн, 2, 3-4: "что мне и тебе жено?" Эту выходку можно оправдать, только предположив, что сын божий в этот момент был под хмельком, как и остальные пирующие, для которых он, между прочим, согласился превратить воду в вино. Иначе разве мог бы Иисус забыть, что бог в десяти заповедях повелел чтить отца и мать?
Никак нельзя одобрить поведение Иисуса, когда он насильно выгнал торговцев, находившихся у преддверия храма; ведь они находились там для того, чтобы снабжать набожных евреев жертвенными животными для жертвоприношений и искуплений, официально предписанных законом господа. Вследствие такого образа действий Иисус, естественно, должен был казаться всем, кроме своих сторонников, нарушителем общественного спокойствия, подлежащим строгому наказанию. Матфей, 21, 12, 13, 14. Скептики, полагающие, что от богочеловека, обладающего божественным всемогуществом, можно ожидать только проявлений доброты, неприятно поражены чудом, которое совершил Иисус в стране Гадаринской. Изгнав легион бесов из тела одержимого, он приказывает им войти в стадо свиней, которые бросились затем с крутизны в море в ущерб своему владельцу. Неверующие находят это чудо несправедливым и смешным.
Наши богословы не могут надивиться господу, который часто изрыгает жестокую хулу на местных жрецов, учителей и представителей власти. Такого рода образ действий отнюдь не способствовал вовлечению их в его группу. Вообще его поведение не отличается ни благоразумием, ни мягкостью, ни почтительностью, подобающей людям, занимающим видное общественное положение. Трудно, конечно, ожидать, чтобы духовенство было довольно, если бы христиане по примеру Иисуса Христа выступали против священников.
Многие поражены и смущены тем, что мы видим Иисуса постоянно в окружении весьма дурного общества. В самом деле, за ним тянется свита из падших женщин, вроде куртизанки Магдалины, разбогатевшей от торговли своими прелестями, или Иоанны, прелюбодейной жены Кузы, которая, говорят, обокрала своего мужа, прежде чем бросила его ради мессии. Надо полагать, что такое общество не должно было расположить честных людей в пользу мессии. Правда, на упреки по поводу посещения такого типа людей он ответил, что "во враче нуждаются больные, а не здоровые", но ведь, по понятиям христиан, все люди и больные и здоровые-одинаково нуждаются в небесном целителе.
Некоторые любители рассуждать находят странным подозрительным, что великие чудеса, сотворенные Иисусом, оказывались убедительными лишь для очень небольшого числа присутствовавших при них. Они удивляются, что, несмотря на такое множество чудес, о котором рассказывают евангелия, учители, книжники и фарисеи требовали у него "знамения" в воздухе. И они крайне изумлены, что сын божий, столь щедрый на чудеса по всякому поводу, решительно отказывается сотворить хоть одно решающее чудо в присутствии людей просвещенных, которые могли поднять значение его миссии гораздо больше, чем еврейское простонародье.
Маловеры находят у одного и того же евангелиста два места, решительно противоречащие одно другому. В одном случае Иисус говорит, что "если он свидетельствует сам о себе, то свидетельство его не есть истинно" (Иоанн, 5, 31), а в другом месте Иисус говорит, что, хотя он и сам свидетельствует о себе, свидетельство его истинно (Иоанн, 8, 14). Никак не угадаешь, какому из этих двух мест мы должны верить.
Вообще критики отмечают отсутствие откровенности и искренности в поведении Иисуса и его рассуждениях. То он совершенно ясно называет себя сыном божьим, то он поворачивает фронт и увертывается от прямого ответа. Он приказывает молчать о количестве бесов, изгнанных им из одержимых, и об исцелении больных. А вместе с тем он гневается на тех, кто отказывает ему в признании.
Особенно, по-видимому, поражает очень многих сообщаемый в евангелиях случай, когда Иисус сказал явную ложь. На вопрос, пойдет ли он в Иерусалим, чтобы праздновать там пасху, Иисус решительно сказал, что не пойдет. Однако через несколько дней он отправляется туда тайно, чтобы обмануть своих врагов, которых, собственно, такой великий бог не должен был бы ни бояться, ни обманывать.
Иисус, который, будучи богом, должен был обладать пророческим даром в высшей степени, предсказывал - сам и через других-страшный суд как имеющий наступить немедленно. Однако этот суд до сих пор не настал, и не похоже на то, чтобы миру грозил скорый конец. Специфическая мораль Иисуса утрирована, рассчитана на отшельников и совершенно невыполнима для людей, живущих в обществе. Очевидно, по этой-то причине ее и считают божественной. Не удивительно поэтому, что его возвышенные заповеди и заветы так редко осуществляются на практике. Те редкие фанатики, которые старались следовать Иисусовой морали, не были, как мы увидим впоследствии, полезными членами общества. В своей проповеди Христос ставил себе целью разобщить своих слушателей, заставить их порвать священнейшие узы, чтобы привязать их исключительно к себе.
Вряд ли можно считать поучительным заявление сына божьего, что он принес "не мир, но меч", что он "пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку с свекровью ее". Казалось бы, что истинный моралист должен стараться скреплять эти священные и милые узы, а не ослаблять их (см. Матфей, 10, 34).
Нельзя без негодования читать, как Иисус Христос хвалит вероломного управителя, обманывающего своего хозяина для того, чтобы приобрести себе друзей. Сын божий советует слушателям подражать такому управителю и приобретать себе друзей на небе богатством, неправедно нажитым (Лука, 16, 8).
Нечего удивляться, что нетвердые в вере христиане часто забывают возвышенные правила евангельской морали, ведь сам Иисус ее забывал. В самом деле, он сказал, что, когда тебя ударяют в одну щеку, надо подставить другую; однако, когда слуга первосвященника, заседавшего в синедрионе для суда над Иисусом, ударил его, он другой щеки не подставил и отнесся к этой обиде с негодованием (Иоанн, 18, 22).
Наконец, сын божий после своего воскресения обнаруживает неодолимое упрямство в нежелании явиться кому-либо, кроме своих учеников. Эти тайные явления могли убедить лишь людей и без того уже полностью убежденных в его божественности. Нам говорят, что раз Христос умер публично, то для успешности обращения евреев ему следовало бы и воскреснуть публично. Это явное чудо произвело бы несомненно на всех людей, даже самых предубежденных, гораздо большее впечатление, чем все подозрительные рассказы его апостолов и сторонников, которым впоследствии стоило столько труда найти людей, склонных верить в такое чудо на слово.
Вообще люди рассуждающие находят очень странным все поведение Иисуса по отношению к евреям и совершенно несовместимым с добротой, мудростью, могуществом и справедливостью бога, посланного на землю специально для того, чтобы реформировать иудаизм и явить божественную волю избранному народу. Во все время пребывания в Иудее этот божественный миссионер играет довольно странную роль в глазах людей, которых ему предстояло обратить. Он как бы задался целью подставлять им ловушки, искушать, ослеплять, ожесточать их. Несмотря на свое божественное могущество, он не имел успеха ни в чем и как бы специально старался сделать свою миссию бесплодной, чтобы иметь повод навлечь несчастья на тех, кого он призван был спасти.
Что сказали бы вы о министре, который, будучи облечен полномочиями своего господина для переговоров с мятежными подданными, воспользовался бы ими для того, чтобы помешать успеху переговоров? Такой министр был бы, несомненно, обвинен в измене, в обмане, в коварстве, в недомыслии, в бездарности. Было бы вопиющей несправедливостью и безумием, если бы государь, которому служил этот министр, узнав о его поведении, стал наказывать подданных за то, что они не поддались увещаниям такого посланника, особенно если он представил подозрительные верительные грамоты, прямо противоречащие прежним, хорошо известным волеизъявлениям того же государя.
Иисус представился евреям как имеющий поручение примирить их с богом. Но он потерпел неудачу в своей миссии. Евреи предали смерти божественного посланника, а провал его миссии более чем когда бы то ни было поссорил евреев с богом. Бог вынужден был навсегда отвернуться от народа, которого его всемогущее благоволение никогда не могло исправить. Люди, у которых нет веры, вооруженной всеми тонкостями теологии, не видят в этом странном образе действий ничего достойного мудрости и всемогущества божьего. Ведь одной только воли и торжествующей благодати бога было бы достаточно, чтобы без труда одолеть все препятствия, выдвигаемые закоснелостью евреев, которую внушил им враг спасения. Во всем Новом завете евреи, которых он хотел обратить, являются камнем преткновения для Иисуса.
Противник его, дьявол, опрокидывает все обширные проекты предвечного. Сын его впустую умирает за избранный народ. Великое дело обращения рода человеческого остается на долю учеников бога, ничего не сумевшего достигнуть сам.
Каковы же эти люди, успевшие там, где сам бог потерпел неудачу? То были грубые люди, взятые из подонков народа, лишенные образования. Их-то предпочел Иисус людям просвещенным и через них возвестил свое евангелие на земле. Подобный выбор рассудительным людям представляется подозрительным; здравомыслящие люди полагают, что свидетельство людей ученых, выбранных из среды высшего общества, было бы более убедительным, чем свидетельство нескольких легковерных ремесленников или крестьян, которых легко можно было ввести в заблуждение и без труда уговорить засвидетельствовать всякие басни ввиду возможных для них выгод от этого. На эти соображения возражают обычно, что евангелие не создано для тех, кто рассуждает, что всевышнему угодно "погубить мудрость людей", что эта мудрость - безумие, которое бог посылает тем, кого он решил подвергнуть вечному осуждению. Далее нам говорят, что успех проповеди невежественных апостолов является поразительным чудом всемогущества бога, в руках которого самые презренные и слабые орудия становятся весьма действенными для спасения рода человеческого.
Мы вскоре рассмотрим поведение этих миссионеров. В ходе нашего изложения выяснится, являются ли выгоды, которые человечество извлекло из их проповедей и их подвигов, столь отменными, великими и божественными, какими считают их христиане. Мы увидим, сделало ли это учение их самих лучше, их учеников и святых преемников более пригодными для общества, бескорыстными, гуманными, кроткими.
Пока что маловеры, не просвещенные должным образом, могут видеть в христианском мессии просто вожака довольно темной группы, который, будучи неспособен играть большую роль даже в среде самого легковерного из народов, старался вербовать сторонников только среди людей своего круга.
При помощи нескольких рыбаков, которых он оторвал от обычного труда, он отправляется искать приключения. Он старается глухо волновать умы толпы. Он имеет кое-какой, незначительный успех в деревне, но терпит неудачу, как только, пытаясь подняться над своим кругом, появляется в городе. Здравомыслящие люди его страны не обращают на него внимания и видят в нем лишь презренного шарлатана.
Только в местечках и в провинции он находит людей достаточно наивных, чтобы последовать за ним. Если здесь ему удается существовать вместе со своей шайкой за счет легковерного населения, то он терпит крах, как только показывается в Иерусалиме. Едва он собирается возбуждать там волнения, его предприятие рушится, и авантюристу приходится бежать. Но злой рок опять приводит его в столицу, где он никогда не в состоянии выступить с честью. Напрасно он собирает свору глупой черни, которая бегает за ним, провозглашает его царем, кричит "осанна" вслед ему. За этим минутным торжеством последовала трагическая смерть героя. Как и все обманщики, привлекающие к себе внимание правительства, он погиб позорной смертью, став жертвой своих авантюристических затей.
В таких чертах рисуется христианский мессия людям, не обладающим верой, даже на основании памятников, оставленных нам его сторонниками. Без очень обильной веры нельзя не видеть в Христе, которого евангелия изображают как совершеннейший образец, лишь фанатика или неловкого шарлатана, желавшего использовать к своей выгоде распространенные среди евреев представления, относя к себе туманные предсказания, которыми убаюкивали евреев их "священные" книги. Как и многие другие, он был наказан за попытку, плоды которой пожали после него другие.
Прежде чем закончить эту главу, мы не можем не сказать несколько слов о матери Иисуса, которая, согласно христианскому учению, оставалась всегда девственной, даже после родов. В глазах христиан она самая важная святая в раю, а в некоторых христианских толках ей воздают более усердный культ, чем самому богу, особенно женщины и простонародье. Во всяком случае, нельзя отрицать, что в римской церкви деве Марии воздается воистину языческий культ. Ее называют "царицей небесной", "ковчегом завета", "вратами рая", "прибежищем грешников" и т. п. К ней обращают молитвы и обеты, как к богу. Бог имеет основания - особенно при том характере, которым наделяют его теологи,- жестоко ревновать за неумеренное почитание, воздаваемое одному из его творений.
В последние столетия, в частности, иезуиты направили набожность своих сторонников больше на Марию, чем на ее сына или даже на самого всевышнего. Они как бы отняли у него божественный неделимый суверенитет и наградили им мать Иисуса, которую они, очевидно, превратили во владычицу вселенной и главный объект поклонения. Ввиду воздаваемого ей культа святая дева, как мы видим, совершенно затмила божество - во всяком случае, в представлении большого числа верующих.
Поскольку высокое мнение о Марии прочно утвердилось в воображении христиан, нет оснований бояться, что слухи, распространяемые про нее евреями и язычниками, способны поколебать веру, которую питают к ней благочестивые души. Ориген, которому мы обязаны частью аргументации Цельса против христианства, приводит нам сообщение этого языческого философа, что мать Иисуса была бедной поселянкой, жившей своим трудом. Изобличенная в прелюбодеянии с солдатом по имени Пантера, она была выгнана своим женихом Иосифом, плотником по ремеслу. Цельс прибавляет, что Мария, вынужденная переходить с места на место, тайно разрешилась от бремени Иисусом. Выросши, Иисус совершил путешествие в Египет, где изучил секреты, давшие ему возможность творить чудеса, или, если хотите, удивительные фокусы, перед своими соотечественниками-евреями, у которых он, впрочем, имел ничтожный успех.
Предания евреев не делают Марии больше чести, чем сообщения Цельса и язычников. Талмудисты утверждают, что она занималась ремеслом завивальщицы волос, а ее незаконнорожденный сын Иисус-воровством и разбоем в провинциях Иудеи. Эти позорные обвинения должны нам казаться подозрительными, так как они исходят от людей, заинтересованных в том, чтобы опорочить христианскую религию, ее основателя и его мать, которую они, как мы видим, превратили в настоящую
проститутку.
У наших богословов существует неизменное правило, общепринятое в церкви,-чтобы в делах, касающихся их собственных мнений, никогда не считаться со свидетельством противников, а ссылаться лишь на свидетельство своих благочестивых сторонников. При таком подходе мнения христиан о Марии имеют гораздо больше веса, чем мнения раввинов, язычников или еретиков.
И вот в наш век все богословы единогласно подтверждают добродетельность, целомудрие и девственность матери Иисуса. Многие из них заходят в своей утонченности на этот счет так далеко, что утверждают, будто эта великая святая в виде особой привилегии родилась свободной от "первородного греха", который, как известно, прочие дети Адама наживают уже во чреве матери. Набожные мыслители сообразили, что было бы невероятно, чтобы бог захотел родиться во чреве запятнанного создания. Из этой фантазии в головах некоторых монахов выросло учение о "непорочном зачатии" Марии. Для многих людей это мнение стало частью символа веры, столь же важной, как и самые почитаемые религиозные догмы.
Мы видели, однако, что в первые века христианской церкви христиане были гораздо менее ревностны в вопросе о божественности Марии. Многие думали, что ее брак с Иосифом был осуществлен. Даже согласно Евангелию от Матфея (1, 18) комментаторы считали, что Иосиф познал свою жену и воздерживался от сношений с ней только во время ее беременности. Святой Иероним, по-видимому, обвиняет Тертуллиана в том, что он держался такого мнения. Таково было, по крайней мере, мнение антидикомарианитов, то есть "противников Марии", которых впоследствии назвали гельвизианами, по имени Гельвизия, автора одной книги, специально написанной для доказательства того, что Иосиф имел от Марии, уже после рождения Иисуса, еще детей и что их-то евангелия называют его братьями. Иовиниан, монах, живший во времена Амвросия, был того же мнения. Против него горячо выступили святой Иероним и святой Августин, ставшие защитниками девственности Марии.
Наконец, церковь, ревностно защищая эту самую девственность и чудесное рождение основателя церкви, рассматривает как нечестивых еретиков и безжалостно осуждает тех, кто осмеливается усомниться в целомудрии Марии, будь то до или после брака. Согласно велению церкви, каждый христианин обязан набожно верить в это чудо, выгодное для системы религии. Мы вскоре убедимся, что в каждом отдельном случае мерилом для суждения об истине служит христианам польза для духовенства и уважение к его системе.
Но лица, у которых вера недостаточно крепка, не удовлетворяются этими сокрушительными аргументами. Евангелие от Матфея сообщает нам, что Мария оказалась беременной от вмешательства святого духа. Здесь, во-первых, возникает трудность: каким образом могло произойти это чудесное вмешательство? Ведь, чтобы этому поверить, надо обладать до нелепости нерассуждающей верой. Знаменитый Тоста, епископ Авалы, утверждает, что у Марии бывали месячные, как у всякой женщины, но на полях он замечает:
"Благоразумный читатель, заметь себе, что все это-очень истинные вещи, но их нельзя проповедовать народу, ибо много есть вещей в писании, которых не следует проповедовать" (см. его комментарии к главе 12 книги Левит, вопрос 13). Но если предположить, что это вмешательство действительно имело место, то, спрашивается, как это удалось обнаружить факт, составляющий интимную тайну между Марией и святым духом? Вопрос этот сильно смущал богословов. Его разрешают таким образом, что дева открыла все дело своему мужу, который сначала не поверил было и решил разойтись с женой. Но явившееся вовремя сновидение уладило дело и убедило Иосифа, что жена сказала ему правду. После этого нельзя сомневаться, что этот простак был обладателем самой слепой веры.
Высокое мнение, которое христиане составили себе о деве Марии, многим из них не позволяет допускать, что она умерла, как все люди. Так как, по их мнению, смерть вступила в мир только из-за греха Адама, они вообразили себе, что Мария, родившая без греха, должна быть изъята из всеобщего закона, осуждающего нас на смерть. Богословы, таким образом, придумали, что Мария не умерла, а вознесена с телом и душой на небо. Церковь называет это "успением девы" и память об этом празднует ежегодно очень торжественно. Автором этой великолепной идеи был, по-видимому, Модест, патриарх иерусалимский. Рассуждение Модеста на эту тему опубликовано в Риме в 1780 г. на греческом и латинском языках и посвящено папе Клименту восьмому.
Однако согласно некоторым старым традициям, более древним, чем возвышенные открытия церковников, превратившиеся чуть ли не в догматы, святая дева умерла в Ефесе на руках у святого Иоанна, любимого ученика Иисуса, которому Иисус, умирая, поручил заботу о матери.
Глава вторая.
СВЯТОСТЬ АПОСТОЛОВ И ИХ ПОЛИТИКА. ИХ УЧЕНИКИ И ПИСАНИЯ. НРАВЫ ПЕРВЫХ
ХРИСТИАН.
Маленькая группа сторонников Иисуса была ошеломлена и напугана казнью вождя. Его смерть разбила сладкие надежды, какие они возымели на близкое восстановление царства Израиля. Учитель заставил апостолов бросить тяжелое ремесло рыбаков и ремесленников, чтоб последовать за ним и вести праздную жизнь бродяг. Он научил их добывать средства к жизни деятельностью проповедников, и теперь им, несомненно, казалось очень трудным и весьма мало почетным делом вернуться к своим сетям и заступам. Они стали совещаться между собой. Наиболее догадливые из них поняли и другим разъяснили, что нет надобности бросать дело. Они, по всей видимости, вспомнили, что Христос обещал из ловцов рыбы, какими они были раньше, сделать их "ловцами человеков". Приобретенный, надо полагать, ими при жизни учителя опыт использования легковерности народа, кормившего и их и его, позволил им понять, что человеческая глупость-обширное поприще для карьеры, что она является неисчерпаемым кладезем для тех, кто желает взять на себя труд и риск эксплуатировать ее.
Эти размышления, внушенные святым духом, небесным "утешителем", оживили надежды и мужество апостолов. Они сговорились между собой, приняли меры для обеспечения успеха, постарались использовать достижения, уже сделанные Иисусом, который, должно быть, многих уже успел поколебать. Однако позорная смерть Иисуса, которую они не могли оспаривать, мешала, по-видимому, их целям. Она могла разочаровать тех, кто ожидал найти в нем восстановителя царства Израиля. Но эта трудность их не остановила. Они вооружились темными и двусмысленными высказываниями пророков, которые они толковали аллегорически и всеми мерами старались приурочить к своему мессии. Рассчитывая, кроме того, на легковерие, невежество и фанатизм своих соотечественников, апостолы стали утверждать, что смерть их учителя предсказана в Ветхом завете, что эта смерть явилась исполнением предначертаний предвечного, что Иисус умер для того, чтобы примирить грешных людей с богом, что отныне бог, получив удовлетворение, распространит свои милости на земле. Наконец, они стали уверять, что Иисус воскрес, что они собственными глазами видели его, что он с ними беседовал.
Так как в туманных виршах пророков всякий может найти все, что он хочет найти, некоторые евреи в самом деле поверили тому, что им говорили, и стали смотреть на Иисуса как на истинного мессию, обещанного их народу. Они поверили в воскресение, вообразили себе, что восстановление Израильского царства только отложено на некоторое время и что Иисус вскоре вернется "в облаках", чтобы доставить народу божьему счастье, которого он так долго был лишен.
Такого рода суждения и чудеса, которые апостолы имели наглость засвидетельствовать, заставили легковерных простолюдинов, всегда жадных к приятным новостям, раскрыть глаза и уши. Но они не производили никакого впечатления на людей рассудительных, которые смеялись над всем этим. Еще меньше поддались этому правительственные власти и священники, опасавшиеся возобновления смуты, которую они считали прекратившейся со смертью Иисуса. Духовенство, по обыкновению, призвало на помощь светскую власть. Апостолов стали преследовать. Гонения, которым они подверглись, вызвали участие к ним и к их учению. Простаки вообразили, что люди, терпящие страдания, должны быть очень уверены и убеждены в правоте дела, которое они проповедуют с риском для жизни. Не умея вскрыть истинные причины их стойкости в тюрьмах и под пытками, многие поверили им на слово и сочли их неспособными ни на самообман, ни на обман. Словом, они поверили в них и присоединились к ним.
В числе средств, какие придумали апостолы, чтобы вербовать прозелитов, было одно, несомненно внушенное им святым духом и сильно содействовавшее росту их секты. Они уговорили своих последователей устроить общую кассу. Это мероприятие должно было, по всей видимости, сильно расположить бедняков к учению апостолов. С другой стороны, такое положение вещей было очень выгодно апостолам, которые стали распорядителями и совладельцами тех средств, которые верующие сносили в общую кассу.
Благодаря этому остроумному средству апостолы скоро соединили духовную власть над душами с властью над земными благами и не замедлили создать себе положение, льстившее их честолюбию и удовлетворявшее их жадность. Как бы ни были ограниченны, на наш взгляд, эти две страсти у людей грубых и бедных, какими были первые основатели христианской религии, нельзя все же не признать, что эти страсти были достаточно сильны, чтобы руководить их поведением. Всякий человек любит властвовать над другими. Всякому человеку лестно поучать других и вербовать себе сторонников. Наконец, всякий человек рад существовать за чужой счет и пользоваться уважением.
В самом деле, уже на заре существования христианской церкви божество шутить не любило. Из Деяний апостолов мы узнаем, что святой Петр сильно рассердился на Анания и Сапфиру, двух новообращенных, которые имели дерзость удержать у себя часть своего имущества и не хотели отдать его в общий котел. Глава апостолов был возмущен этим обманом, свидетельствовавшим о недостатке веры и доверия к нему. Он утверждал, что, обманывая его, они обманули святой дух, и наказал их внезапной смертью, чтобы отомстить за такое ужасное покушение на дух божий. Отсюда видно, что святой Петр был первым из христианских пастырей отожествившим интересы бога со своими собственными.
Те, кто убеждают себя или, по крайней мере, других, будто апостолы в своей проповеди евангелия были бескорыстнейшими из людей, будут разочарованы, читая противоречащие этому факты в Деяниях апостолов и особенно в Посланиях святого Павла. Все здесь доказывает, что первые христианские пастыри старались при помощи веры основать секту, совершенно изолированную от всего общества, не зависящую от гражданских властей, зависящую исключительно от своих духовных вождей, поставивших себе целью стать подлинными владыками своих набожных прозелитов под видом заботы об их спасении.
Мы увидим, далее, что дух господства пронизывает все поведение пастырей церкви от апостолов до наших дней. В следующей главе мы увидим, что основная причина гонений на христиан заключалась в недоверии, вполне естественном по отношению к какой-то республике, независимой от светских властей и подчиняющейся лишь властям "духовным". Уже первые проповедники евангелия были подлинными основателями могущества церкви, образовавшей впоследствии повсюду "государство в государстве", к великому ущербу для народов, которые оказались в подчинении двум властям, двум законодательствам, двум государям, имевшим противоположные интересы.
Все данные говорят за то, что апостолы уж очень рано задумались над тем, чтобы создать свою собственную юрисдикцию и особые доходы. Хотя их учитель Иисус в нескольких случаях хотел как будто отменить институт жречества, хоть он и выступал часто против духовенства своей страны, его ученики вскоре после его смерти заложили фундамент духовной власти, очень выгодной для них и очень приятной для их честолюбия. Они стали вождями, учителями и руководителями своих прозелитов. Они возвели себя в сан священников, и, хотя эта профессия вначале не могла быть очень прибыльной, апостолы наверно предпочитали ее трудовой жизни, которую они вели до того, как были призваны к апостольскому служению.
Особенно покорных последователей они находили среди простонародья. Распоряжаясь средствами общины, апостолы, надо полагать, находили верных приверженцев в лице наиболее жалких нищих. Надежда на долю в благотворительности вовлекала, должно быть, в зарождающуюся секту множество голодных. Поскольку им давали возможность существовать, они были привержены своим священникам и склонны верить во все, что тем угодно было проповедовать им. Впрочем, для вступления в секту от прозелитов ничего не требовалось, кроме признания, что Иисус-мессия, и крещения.
Обеспечив себе доверие большинства своих духовных подданных, которые благодаря получаемым подачкам не очень были склонны оспаривать то, что им преподносили, апостолы сами о себе засвидетельствовали, что они вдохновлены богом и что они могут уделить и другим от духа святого, который на них сошел. Короче, они стали епископами и священниками и познали вскоре прелесть этого ремесла. Чтобы поднять авторитет учителя, посланцами которого они были, они рассказывали его историю, великолепно ее изукрасив. Они наполнили ее чудесами. Они превратили Иисуса в божественное существо, написали или поручили ученикам написать жизнеописание этого великого человека и засвидетельствовали его чудеса в качестве очевидцев. Их стараниям мы обязаны евангелиями, служащими еще поныне основой христианской религии. Два из этих евангелий приписываются апостолам святым Матфею и Иоанну, остальные два принадлежат святому Марку, ученику святого Петра, и святому Луке, ученику святого Павла.
Таким образом, первые проповедники сами создали себе свои привилегии. Они удостоверяли те события, вера в которые была для них выгодна. Они уверяли, будто собственными глазами видели то, что они рассказывают про мессию. Им верили ради выгоды. Дети первых прозелитов верили по привычке. И еще теперь на их сообщения смотрят как на боговдохновенные книги, в которых никоим образом не разрешается сомневаться. Однако неверующие, к несчастью, обнаруживают, что боговдохновенные авторы часто противоречат друг другу. Они расходятся в деталях. Согласовать их невозможно. И до сих пор не удается привести евангелия в приемлемую гармонию. В глазах рассудительных мирян все это представляет серьезные возражения. Но этим нисколько не смущаются верующие, которые остерегаются какой бы то ни было критики и приучились подчинять разум вере. Они благочестиво верят, на основании показаний евангельских писателей, всем чудесам, которыми те приукрасили свои истории. А ведь те заинтересованы в том, чтобы внушить прозелитам веру во все это. Всякий знает, что служители церкви и боговдохновенные святые пользуются исключительной привилегией быть свидетелями в собственном деле и запрещать людям сомневаться в законной силе их показаний. А ведь именно на такого рода притязаниях основаны все догмы и все чудеса, в которых христианство убеждает верующих. Апостолы или их секретари удостоверяют историю Иисуса, его чудеса, воскресение, божественную миссию. И на эту-то историю, на эти-то чудеса опирается до сего дня миссия апостолов и их учеников.
Если кто осмеливается усомниться в доброкачественности этих документов, им затыкают рот заявлением, что апостолы и их ученики были великими святыми, поведение которых доказывает, что они не были способны на обман.
Но кто же удостоверяет святость этих великих людей? Сами апостолы и их ученики. Но, хотя эти показания весьма подозрительны, мы вынуждены довольствоваться ими. За отсутствием других, более достоверных памятников обратимся к Деяниям апостолов, приписываемым святому Луке, ученику святого Павла, а также к произведениям, приписываемым апостолам, и попытаемся по ним составить себе представление об этих великих святых. Разбор этих произведений даст нам возможность установить, были ли знаменитые основоположники христианства столь достойны уважения, совершенны и добродетельны, какими христиане их представляют себе.
В поведении святого Петра, "князя апостолов", мы при жизни Иисуса Христа не находим ничего похвального. Несмотря на милости, которыми его осыпал учитель, он не преминул трусливо отречься от него, когда увидел его в руках судей. Правда, он потом раскаялся в своей неблагодарности и в ошибке и горько ее оплакивал. После сошествия святого духа на апостолов Петр, если верить Деяниям апостолов, стал совершенно новым человеком. Этот необразованный и невоспитанный человек стал проповедником, чье бурное красноречие обращало тысячи евреев сразу. Так как он занял первое место среди апостолов Христа, который пользовался им как доверенным лицом при всех своих сверхъестественных операциях, то надо думать, что учитель обнаружил у него таланты, подходящие для его целей. Эти же причины послужили, надо полагать, основанием для того, чтобы он занял выдающееся положение в коллегии апостолов, главой которых он стал. Впрочем, евангелие сообщает что Иисус специально возложил на него обязанность "пасти его овец". Отсюда можно заключить, что у него были какие-то таланты, которыми не особенно отличались его святые собратья. В силу этого наш апостол некоторое время играет в зарождающейся секте первую роль Автор Деяний постарался приписать ему множество чудес. Мы видели выше, что Петр не очень достойным образом воспользовался чудом в деле Анания и Сапфиры.
Согласно легенде, которую надо рассматривать как сказку наш святой совершил путешествие в Рим, чтобы основать там святую римскую церковь. В силу этого столь сомнительного путешествия папа объявляет себя преемником святого Петра, видимым главой церкви, "наместником Иисуса". Если верить этой легенде, святой Петр в Риме выступил на диспуте против Симона-волхва, который противопоставлял чудеса магии чудесам нашего апостола. Последний, вместо того чтобы молить бога об обращении противника, молит его жестоко наказать Симона чтобы сокрушить зло. Согласно этой сказке, делающей мало чести Петру, не проявившему по этому случаю особого обилия любви, маг по молитве нашего святого был низринут с высоты и сломал себе ноги.
Но не будем останавливаться на легендах, отвергаемых даже некоторыми христианами. Будем держаться лучше в пределах того, что нам рассказывают произведения рассматриваемые церковью как подлинные и боговдохновенные. Деяния апостолов сообщают нам, что мир в церкви скоро был нарушен ожесточенными спорами и настоящим расколом. Зачинщиком этих споров был один из величайших христианских святых, которого церковь почитает как одного из основоположников христианства -я имею в виду Павла. Вначале он был ярым врагом христиан. Но бог чудесным образом изменил его сердце и он стал одним из самых пламенных проповедников новой секты. Так как его рвение навлекло на него преследования со стороны евреев, он был вынужден бежать из Иерусалима. Недовольный израильтянами, он начал проповедовать среди язычников.
Павел понимал, что новизна всегда прельщает суеверных людей. Он рассчитывал на легковерие язычников и не ошибся в своих предположениях. Деяния апостолов сообщают, что его проповедь имела огромный успех в Малой Азии и Греции. Он понимал, что для того, чтобы облегчить свои духовные завоевания среди язычников, надо проявить снисходительность к ним. Он поэтому освободил их от выполнения некоторых еврейских обрядов и церемоний, которые были им противны. В частности, он счел полезным для успешности пропаганды избавить обратившихся в новую веру язычников от такой нелепой и болезненной церемонии, как обрезание.
Уступчивость Павла не понравилась прежним апостолам. Они рассматривали это как ересь. Будучи, как и их учитель Иисус, евреями, они сначала находили, что очень нехорошо освобождать прозелитов из язычников от обрезания, этого удивительного знамения завета между всевышним и Авраамом и его потомками. Так как Христос выдавал себя только за реформатора, не собиравшегося уничтожать законы Моисея, апостолы не могли так легко согласиться на то, чтобы выбросить из религии обряд, который считали необходимым для спасения.
Павел прибыл в Иерусалим, чтоб поддержать свою точку зрения против остальных апостолов. Последние вынуждены были уступить. Они боялись, должно быть, погубить зарождающееся движение ссорой с таким буйным по характеру человеком, как Павел, к тому времени сколотившим себе уже довольно многочисленную группу сторонников. Апостолы собрались на собор в Иерусалим и от имени святого духа заявили, что, хотя сам бог объявил обрезание необходимым для спасения евреев, в нем нет необходимости для спасения язычников.
Добившись благодаря своему влиянию такого решения, Павел отделился от своих собратьев и отправился путешествовать с Варнавой, чтобы увеличить число своих сторонников. Миссионер своей проповедью ведь старается расширить свои победы и увеличить число собственных подчиненных. Однако наш великий апостол не замедлил поссориться со своим собратом-святым Варнавой. Отсюда можно убедиться, что мир и согласие не могут долго существовать даже между величайшими святыми.
Павел отправился проповедовать евангелие, обработанное в его духе. Если верить его ученику святому Луке, он имел колоссальный успех, совершил бесчисленное множество чудес и обратил много язычников. Мы видим, однако, что всемогущество божье часто не могло помешать тому, что на него обрушивались козни и гонения как со стороны озлобленных против него евреев, так и со стороны языческих властей, которые во многих случаях подвергали его наказанию, как нарушителя общественного спокойствия. Эти преследования, как обычно, только возвышали его в глазах его сторонников и увеличивали число его последователей.
Хотя святой Павел по всякому поводу демонстрировал свое пренебрежение обрядами, предписанными Моисеевым законом, мы тем не менее видим, как он в силу лицемерия, недостойного столь великого святого, возвращается в Иерусалим и в течение семи дней подряд предается исключительно делам еврейского благочестия и выполнению еврейских обрядов, рассчитывая таким образом помириться с евреями. Последние, однако, не дали себя обмануть внешними церемониями. Они знали, что Павел повсюду старается опорочить святую Тору, и в припадке свойственного их религии рвения хотели его убить. Павел спасся от них с помощью римского офицера.
Скоро после этого он предстал перед высшим советом страны. Видя, что ему грозит осуждение, он сумел ловко состряпанной ложью внести раскол среди судей. Заметив, что собрание состоит из фарисеев, веривших в бессмертие души и воскресение мертвых, и саддукеев, отрицавших это учение, он стал ложно уверять, что гонение воздвигнуто на него врагами из-за его учения о воскресении. Эта ложь имела успех, на который он и рассчитывал. А что он в своих проповедях в Азии постоянно стремился уничтожить иудаизм, чтоб на его развалинах воздвигнуть новую религию, об этом он благоразумно умолчал.
В самом деле, из приписываемых ему писаний, особенно из его Послания к галатам, среди которых он проповедовал евангелие, видно, что он целиком отвергнул еврейский закон и заменил его совершенно новой религиозной системой, которая с тех пор все более и более отрывалась от иудаизма, исповедуемого писаниями и апостолами. Деяния апостолов и послания нашего святого доказывают, что он был изобретателем религии, сильно отличающейся от религии, которую исповедовал его божественный учитель. Последний ведь жил и умер последователем религии своей страны, подчинялся пред писаниям Моисеева закона и был, как и все евреи, обрезанным.
Одним словом, легко убедиться, что святой Павел стал вожаком течения, отличавшегося во многих отношениях от направления остальных апостолов. Последние хотели сохранить иудаизм и сочетать его с христианством, которое в первое время заключалось лишь в признании Иисуса мессией и в обряде крещения. Между тем апостол язычников требовал полной отмены закона Моисея. Он всюду изображает его как религию аллегорическую и несовершенную, которую Иисус отменил. Так как партия святого Павла усилилась благодаря обращению язычников, апостолом коих он являлся, то она одержала верх над иудействующими христианами и над апостолами-евреями. А между тем эти последние имели такое же право претендовать на божественное вдохновение, как и Павел, который никогда не видел Христа и вступил на путь апостольского служения позже, чем его собратья.
Мы видим, таким образом, что честолюбие привело к расколу или раздорам даже среди самых великих святых, которых христиане почитают как людей несравненных, в которых они видят орудие божества. В силу какого-то непонятного рока лица непогрешимые, основавшие христианскую религию, не могли столковаться насчет своих убеждений уже при самом зарождении этой божественной религии. Больше всего обнаруживает в своих писаниях дух высокомерия, гордыни и буйства святой Павел. А ведь меньше всего можно было ожидать этих качеств у столь великого святого. Очень часто он сам себя хвалит и сравнивает себя со своими собратьями-миссионерами в таком тоне, который отнюдь не свидетельствует о христианском смирении. В своих посланиях к лицам, которых он обратил в свою веру, он принимает повелительный тон. Коринфян он спрашивает, должен ли он прийти к ним "с жезлом или с духом кротости". Опьяненный самомнением, нетерпимый к чужим мнениям, он говорит о своем собственном евангелии как о единственно допустимом и провозглашает "анафему даже против ангелов", если они возвещают иное. Он высокомерно хвастает, что устоял против святого Петра, и ложно заявляет, что он получил свое учение не от людей или от других апостолов, но от самого господа в особом откровении.
Одним словом, мы видим, что с самого зарождения христианства его святые основоположники расходятся во мнениях, вернее, ссорятся между собой и оспаривают друг у друга власть над легковерными верующими, которых вера им покорила.
При руководстве подобных вождей не удивительно, что дух ограниченности, нетерпимости, коварства, ереси раздирает христианство уже с первых его шагов. А между тем богословы рисуют нам первых христиан как совершенства, как законченные образцы кротости, согласия, любви. Этим представлениям сильно противоречат сами послания святого Павла, которые считаются боговдохновенными. Суровость, с какой наш апостол бранит коринфян, показывает, что первые верующие уже были очень порочны и развращенны. От того же апостола мы узнаем, что в церкви царили интриги: один называл себя сторонником Кифы, другой - последователем Аполлоса или Павла.
Послание, приписываемое апостолу Иакову, тоже свидетельствует о развращенности первых христиан. Он здесь упрекает своих адресатов в серьезных пороках. Мало того, одно замечательное место в послании, приписываемом святому Варнаве, способно поставить под подозрение нравственность самих апостолов. В самом деле, в начале этого послания, весьма почитаемого христианскими богословами, мы читаем, что избранные богом апостолы-люди развратные и чрезвычайно дурные. Это признание не опровергается поведением, которое им приписывается в боговдохновенных книгах.
Во всяком случае, доказано, что иудейская нетерпимость господствовала даже в среде основоположников христианской религии. Особенно поразительно, что дух разрушения и богословской ненависти обнаруживается и у апостола Иоанна, который повсюду призывает христиан к любви: "возлюбите друг друга". Похоже, что эта заповедь, по его мнению, не распространялась на людей, не принадлежавших к его партии. Мы читаем, что он предписывает "закрывать двери перед еретиками и даже не приветствовать их". А предание сообщает, что этот самый апостол не захотел зайти в общественную баню, так как знал, что там находится еретик Керинф.
При наличии таких образцов и таких руководящих правил не удивительно, что христианская церковь в течение веков была и остается еще и теперь ареной, где разыгрываются страсти служителей господа. Во всяком случае, ясно, что там никогда не царил дух согласия и любви, которым боговдохновенные авторы евангелия хвалились, но никогда не осуществляли на практике. Евангелие действительно принесло "не мир, но меч". От апостолов и до нашего времени христианский мир раздирается ненавистью, преследованиями и яростью, что отнюдь не свидетельствует о боговдохновенности и о духе кротости святых основоположников религии. Похоже, что Иисус Христос, умирая, наложил на христианские народы то же заклятие, что и Дидона на Энея и его потомков: Виргилий, "Энеида", 6: ...племя его и грядущих потомков Вечной преследуйте злобой и нашим костям воздавайте Почесть сию: пусть не будет меж вас ни любви, ни союза". Секта алогиан, или алогов, отвергавшая учение о Логосе, существовала в третьем веке Алогиане отвергали идею о воплощении в И. Христе "божественного слова" и видели в нем лишь духовно совершенного человека, образец для поведения. Эта идея в настоящее время широко распространена в различных христианских сектах. Как бы то ни было, евангелие и прочие произведения апостола Иоанна встретили серьезные возражения со стороны христиан уже с первых шагов христианства. Алогиане, отвергавшие платоновское понятие о Слове, которое мы находим у Иоанна, отвергали и евангелие его, приписав его еретику Керинфу. В самом деле, чрезвычайно трудно поверить, чтобы апостол Иоанн был настолько сведущ в платоновской философии, как автор евангелия, фигурирующего под его именем. А может быть, платонизм был ему сообщен в откровении?
Между прочим, авторитет этого апостола-платоника утвердил в церкви удивительный догмат троицы. В главе 4, стихе 7 первого своего послания он пишет: "Три свидетельствуют на небе - отец, слово и дух святой, и сии три суть едино". К несчастью, критики обнаружили, что это решающее место отсутствует в большинстве древних рукописей. Отсюда возникает подозрение, что оно было впоследствии вставлено в послание Иоанна каким-то благочестивым фальсификатором, сторонником непонятного догмата троичности.
Апокалипсис, принадлежащий или приписываемый тому же Иоанну, тоже претерпел ряд нападок даже в первые века христианства. Многие святые богословы оказали ему эту честь. В их числе были Иустин, Ириней, Тертуллиан, Климент Александрийский, Ориген, Киприан. Другие, как Василий, оба Григория-Нисский и Назианский,- не поместили его в ряду канонических книг. А Кай, весьма ортодоксальный писатель, приписал этот изуверский роман еретику Керинфу, утверждая, что тот написал его, чтобы подкрепить свои видения авторитетом знаменитого апостола. Действительно, в Апокалипсисе мы находим высказывания насчет плотского, светского царства Иисуса на земле, осужденные впоследствии церковью, как ересь. Но наши богословы при помощи аллегорий спасают честь святого Иоанна и приписываемого ему Апокалипсиса.
Отсюда видно, что христианское учение было в первые века существования церкви еще очень слабо обосновано. Впрочем, как мы уже видели, апостолы, хотя их якобы наставил Иисус Христос и просветил дух святой, сильно расходились между собой. Мы видим, что ересиархи создают секты уже во времена апостолов, которые ведь должны были бы уметь разрешать все вопросы, касающиеся веры. Уже в то время христиане подвергали сомнению основные догмы христианской религии. Мы видим, наконец, непрерывный ряд еретиков, раскалывающих церковь с самого ее зарождения. При этом все основывали свои мнения на евангелии и писаниях апостолов. Все нападали и защищались, ссылаясь на одни и те же произведения.
Не будем, однако, удивляться этому. Эти произведения, которые христиане считают божественными откровениями, являются таковыми лишь по признаку исключительной туманности, двусмысленности, загадочного стиля, противоречивости.
Речи, влагаемые евангелием в уста Иисуса, часто оставляют нас в недоумении насчет его самого. На основании его собственных слов невозможно решить, бог ли он в самом деле или только человек, посланный богом. Он называет себя то "сыном человеческим", то "сыном божьим". Он говорит, что он ниже своего отца. Он знает только то, что отец ему открыл. Он не может определить время своего второго пришествия, или конца света и т. п. А ведь его подчиненное положение и незнание не согласуются с представлением христиан об Иисусе как о боге, равном в знании, мудрости и могуществе своему богу-отцу.
Одним словом, евангелия своими противоречиями оставляют нас в потемках по основным пунктам, которые считаются самыми важными для спасения. Получается, что они обеспечивают успех самым противоречивым воззрениям, что они как бы специально написаны для того, чтобы дать возникнуть ересям. Бог в них открывается только для того, чтоб поставить ловушки верующим.
То же относится и к писаниям, приписываемым апостолам. У кого слишком мало веры, чтобы принимать все противоречия и находить в книгах то, чего в них нет, видят в произведениях апостолов, особенно Павла, пышную галиматью, сплетение неудобоваримых мыслей, беспорядочную кучу фанатических понятий-раввинских, каббалистических, платонических и т. п., - которые с равным успехом могут служить основой для диаметрально противоположных богословских воззрений. Так, современные богословы находят в посланиях Павла подходящие места для доказательства самых противоречивых взглядов на благодать, предопределение, оправдание, на пользу или бесполезность добрых дел для спасения христиан и т. п.
Церковь, именующая себя ортодоксальной, часто, как мы видели, расходится с мнениями, утвердившимися в писаниях апостолов, и с предписанными ими правилами. Так, вопреки формальному постановлению Иерусалимского собора апостолов, вдохновленного святым духом, церковь разрешает христианам есть "кровь и удавленину", тогда как эта пища категорически была запрещена первым христианам.
Святой Павел расходился с нынешним воззрением церкви на природу человека, когда писал (1 послание к фессалон. 13), что человек состоит из трех частей: тела, души и духа.
Самые ученые христианские критики находятся в большом смущении, не зная, кому приписать Послание к евреям, которое церковь считает произведением Павла. Ориген и историк Евсевий сообщают, что в их время сомневались, чтобы этот апостол был автором Послания. Тертуллиан приписывал его святому Варнаве. У Эразма был по этому поводу крупный спор с парижскими богословами. Точно так же мы не знаем, какого мнения держаться насчет принадлежности Павлу и Иоанну приписываемых им других произведений.
Таким образом, евангелия и писания апостолов недостаточно ясно фиксировали христианское учение. В результате во все последующие века возникают новые мнения, ереси и новые догматы веры. Так как на апостолов смотрели как на божественных оракулов, то все хотели заручиться их авторитетом. Поэтому стали выпускать писания под их именем или вставлять в уже существующие якобы их произведения соответствующие тексты для подтверждения того или иного мнения. Самые ортодоксальные христианские ученые вынуждены признать, что в первые века христианства появилось множество фальсификаторов, набожно трудившихся над подделкой трудов, которые они публиковали от имени апостолов, чтобы вернее воздействовать на верующих авторитетом почитаемых учителей. Мы видим, что в первое время церковь наводнена подложными Деяниями, евангелиями, посланиями, которые выдумывали набожные мошенники для обмана простаков. Плутовство дошло до того, что еще теперь известны заглавия около пятидесяти евангелий, которые были отвергнуты и уступили место четырем, признанным единственно достойными оставаться в руках верующих. Но у нас нет никаких гарантий, что принятые ныне евангелия действительно принадлежат тем авторам, которым их приписывают, а не принадлежат к числу благочестивых подделок или по крайней мере фальсификаций древних еретиков. Гарантией их подлинности и чистоты содержащегося в них учения служат лишь весьма подозрительная традиция и авторитет церкви, которая сама о себе свидетельствует нам, будто она вдохновлена богом и не может ошибаться. Но если даже предположить, что имеющиеся у нас четыре евангелия действительно принадлежат апостолам или авторам, чье имя они носят, то как мы можем полагаться на таких свидетелей, раз их нравственный облик нам неизвестен, невежество доказано, а показания пристрастны, ибо речь идет у них о богочеловеке, учение которого давало им средства к жизни? Можно ли полагаться на свидетелей, выступающих в собственном деле, особенно когда мы видим, что они противоречат друг другу в изложении событий, расходятся между собой в описании обстоятельств одного и того же события, ничего не разъясняют и обнаруживают повсюду глубокое невежество? Можно ли принимать показания таких подозрительных свидетелей, когда они рассказывают о чудесах и о неправдоподобных вещах, где не приходится верить даже собственным глазам? Наконец, как можно признать наличие откровения божьего в писаниях, наполненных сказками, непонятными вещами, вредными правилами и неясными мнениями, которые привели и до сих пор приводят к возникновению ересей, расколов, споров, преследований и ужасов на земле?
"Священное" писание во все времена было настоящим камнем преткновения для тех, кто хотел его изучить. Мы видели уже, что изучение его привело к появлению множества ересиархов, расплодившихся в церкви уже в первые века ее существования. Вот почему, надо полагать, главари христиан стали впоследствии осмотрительнее, чем их святые предшественники, и отняли у верующих те произведения, которые, по их мнению, могли подвергнуть опасности их веру и вызвать брожение умов, опасное для их духовных руководителей.
Но изучение "священного" писания одинаково опасно как для мирян, так и для попов. Обычно основателями секты оказываются попы и монахи. Нет ничего легче, чем впасть в заблуждение, обращаясь к произведениям, наполненным туманными речами, загадками, бессвязными правилами. Нет ничего труднее, чем привести в соответствие разрозненные части сложной машины, детали которой таковы, что могут только мешать одна другой. Только слепая вера может держать христиан в согласии. Поэтому главари были заинтересованы в том, чтоб никому не давать рыться в Библии и в писаниях апостолов. Как только новая вера утвердилась, им надо было бы изъять эти книги или по крайней мере доверить их нескольким избранным людям, как это римляне сделали с "сивиллиными книгами", которых никогда никому не показывали и которых не читали даже их хранители.
Как бы то ни было, нас уверяют, что апостолы - такого рода свидетели, которым надо верить на слово на том основании, что учение их всегда навлекало на нас лишь гонения, тюрьмы и казни; что они своей кровью запечатлели истинность учения, которое они возвещали людям единственно из любви к роду человеческому. Одним словом, они были мучениками.
Посмотрим же, какую силу, какой вес имеет этот аргумент в пользу христианской религии и свидетельства апостолов, бывших, как мы видели, ее основоположниками.
Глава третья.
МУЧЕНИКИ. ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРИЧИНЫ ИХ МУЖЕСТВА. ХАРАКТЕР И ПОЛИТИКА ПЕРВЫХ
ПАСТЫРЕЙ ЦЕРКВИ. РАЗБОР ВОПРОСА, СЛУЖИТ ЛИ МУЧЕНИЧЕСТВО ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ИСТИНЫ.
Книги, рассматриваемые христианами как боговдохновенные, сообщают о жизни и проповеди апостолов только то, что содержится в четырех евангелиях и в Деяниях. По какому-то роковому стечению обстоятельств все основоположники христианской религии странным образом внезапно исчезают с мировой арены, не оставив никакого подлинного памятника о подробностях своего апостольского служения и смерти. Правда, Деяния апостолов говорят нам о кое-каких деяниях и чудесах святого Петра. Но Лука, особенно близко стоявший к святому Павлу, вскоре забывает о всех прочих проповедниках и рассказывает только о своем Павле, притом он рассказывает о путешествии Павла в Рим, не сообщая, что с ним сталось впоследствии. Мученичество святого Иакова-единственное, о котором мы находим сообщение в Деяниях апостолов.
Нам приходится, таким образом, довольствоваться тем, что нам сообщают о судьбе этих великих святых предания, весьма подверженные ошибкам, и совершенно сказочные легенды. И вот легенды и предания уверяют, что святой Петр претерпел мученичество в Риме в правление Нерона. Но, как мы уже вскользь заметили, многие солидные критики сомневаются в историчности путешествия святого Петра в Рим, а это делает весьма недостоверной и смерть его в этом городе. Да и, кроме того, многие сказочные подробности заставляют сомневаться в правдивости авторов легенд, которые сохранили историю мученичества Петра. В самом деле, там рассказывается, что Нерон, покровительствовавший Симону-волхву, приказал однажды, чтобы он и Петр явились на публичное состязание. Оба проявили свое искусство. В конце концов Петр одержал верх и посредством молитвы достиг того, что маг, поднявшийся при помощи чар на воздух, был низринут с высоты. Император, разгневанный победой святого, вместо того чтобы признать его святость, подкрепленную чудом, осудил его на смерть. Петр, рассказывается далее, из смирения попросил, чтоб его распяли вниз головой. И вот на основании таких сказок христиане убеждены, что святой Петр принял мученичество.
Что касается святого Павла, то такое же "верное" предание сообщает, что ему отрезали голову в правление того же Нерона. Но критики не знают, произошло ли это в то же время, когда был распят Петр, или некоторое время спустя. Святой Климент говорит, что время смерти обоих апостолов точно не установлено.
Святой Ириней и святой Юстин утверждают, что святой Павел умер лишь через пять лет после святого Петра. Тем не менее собор, состоявшийся в Риме при папе Геласии, постановил, что только еретики признают, будто святой Петр и святой Павел приняли мученический венец в разное время.
Легенды о смерти этих двух апостолов в Риме общеприняты в римской церкви, но она оказалась менее снисходительной к некоторым другим легендам, рассказывающим о смерти остальных членов коллегии апостолов, хотя они не менее достоверны. Так, о святом Андрее мы узнаем, что он отправился проповедовать евангелие в Скифии и мученически погиб в Ахайе. Святой Фома, согласно преданиям, распространял веру в Индии и там принял мученический венец. Словом, они сообщают нам об участи глашатаев христианства, но рассказы их до такой степени полны диковинных сказок, что пришлось пощадить верующих, боясь слишком перегрузить их веру. Но все эти Деяния, дошедшие до нас, могут нам дать представление о чудовищной наглости тех, кто их выдумал, и об удивительном легковерии древних христиан, которым преподносили подобные бредни. Все эти Деяния на латинском языке собраны в любопытном труде, изданном Жаном Альбертом Фабрициусом пол заглавием.
Итак, мы не знаем ничего положительного о смерти апостолов; а ведь они единственные люди, которые могли быть настоящими мучениками или свидетелями Иисуса Христа, ибо они видели его собственными глазами и получали поучения непосредственно от него. Прочие мученики, которыми хвалится христианство, не могут быть законными свидетелями чудес Христа, которого они никогда не видели. Умирая за веру, они ничего этим не доказывали, разве только то, что они были проникнуты доверием к учителям, от которых они восприняли свою религию, и что они были глубоко убеждены, будто их духовные вожди не способны на самообман и обман. Мученики, жившие после апостолов и учеников Иисуса, ничего не засвидетельствовали всему миру, разве только то, что они крепко верили на слово всему, что им говорили и обещали пастыри, которым они оказывали слепое доверие.
Но если даже предположить, вслед за легендами, что все апостолы действительно были казнены за свои проповеди, то это не доказывает ни их искренности, ни правоты их учения. Все реформаторы, все провозвестники новых идей, особенно по вопросам религии, обычно подвергаются гонениям со стороны сторонников старой религии, старающихся подавить и уничтожить их. Будут ли эти проповедники обманщиками, будут ли они энтузиастами и простодушными фанатиками-их ремесло опасно. Их обычно наказывают как мятежников. Священники их опорочивают. Они терпят унижения от народа, большая часть которого довольно упорно держится старых обычаев. Все новаторы подвергаются большому риску, если только они не имеют на своей стороне государей или большинства. Опасности тесно связаны с профессией людей, которые высказывают мнения, неугодные правящим группам. Зороастр, восстановивший или преобразовавший религию персов, стал, говорят, мучеником нового учения вместе с восьмьюдесятью сторонниками. Словом, все обманщики, если власть не у них в руках, как у Моисея или Мухаммеда, должны рассчитывать на дурной прием со стороны тех, кого они хотят привести к своим взглядам. Когда эти новые взгляды постепенно упрочиваются, то лиц, погибших ради их утверждения, объявляют мучениками и почитают как героев и святых.
Иисусу не надо было быть большим пророком, чтобы предсказать, как сообщает евангелие, своим апостолам гонения, какие им пришлось претерпеть, проповедуя его учение. Принимаясь за это ремесло, они должны были мириться с теми неудобствами, которые, естественно, с ним связаны. Если верно, что они претерпели пытки и казнь, то этим они дали свершиться судьбе, которой они не могли не предвидеть.
Но, скажут нам, без сверхъестественного мужества нельзя идти с веселым сердцем на смерть, и нельзя из одного только жульничества заниматься ремеслом, которое заведомо должно привести к трагическому и мучительному концу.
На это можно ответить ссылками на факты. Повседневный опыт показывает, что преступники-воры, разбойники, контрабандисты - занимаются своим ремеслом, зная, какой риск с ним связан. Они знают, что против них вооружено правосудие, и, однако, они не бросают своего занятия, поскольку они находят его прибыльным и удобным и поскольку оно дает им средства к жизни. Они не задумываются об ожидающем их конце или надеются, что им удастся уклониться от своей судьбы благодаря ловкости.
Воры-мученики безделья или алчности. Завоеватели, воители и солдаты мученики лени, славы и ложной чести. Проповедники новой религии - мученики запрещенного учения, которое дает возможность властвовать над умами и жить за счет легковерия. Их мужество ничего не доказывает, разве лишь то, что они готовы умереть, занимаясь ремеслом, прелести которого они вкусили, познав вместе с тем и его опасности. Когда опасный момент настает, на помощь приходит тщеславие; они, что называется, покоряются необходимости, и вот мы видим, что они мужественно умирают.
Чтобы составить себе представление о древних проповедниках и мучениках, достаточно бросить взгляд на современных мучеников и проповедников. Известно, что мерзкие, кровавые законы Людовика четырнадцатого (поскольку они не отменены, надо заключить, что нынешний монарх их одобряет) устанавливают смертную казнь для протестантских проповедников, проповедующих свое учение во Франции, и осуждают на галеры тех, кто собирается, чтобы их послушать. Несмотря на эти жестокости, гугеноты не имеют недостатка в проповедниках, которые наставляют их, рискуя быть повешенными. А между тем эти столь мужественные люди часто являются весьма мало добродетельными. Иногда это экзальтированные фанатики, но чаще всего хитрецы, которые ввиду выгод, доставляемых их рискованной профессией, закрывают глаза на окружающие ее опасности. И в самом деле, эти контрабандные проповедники извлекают из своего ремесла и честь, и выгоду. Какой-нибудь крестьянин-протестант смотрит, как на бога, на такого миссионера, достаточно отважного, чтоб украдкой указывать ему путь ко спасению и предохранить его от козней римской церкви. Чтоб выразить ему свою признательность, крестьянин целует ему руки и ноги. Он обожает его, внушает обожание к нему своей жене и детям, отдает ему все, что имеет, лишается всего ради него. Таким образом, человек божий обменивает свое учение, часто непонятное тому, кто его слушает, на почет и подарки. Он властвует. Он является богом-хранителем для всякого, кого он удостаивает своих забот. И в расчете на такие выгоды он охотно готов идти на некоторый риск. А беспристрастные люди уверяют, что многие из этих смелых проповедников в частной жизни отнюдь не достойные уважения люди. Для того чтобы создать мучеников, достаточно честолюбия и жадности на одной стороне, легковерия и фанатизма-на другой.
Итак, смерть и страдания за дело не доказывают ни правоты дела, ни истинности учения, ни искренности того, кто страдает или умирает за это учение. Преступление также имеет своих мучеников, как и добродетель.
Всякая сильная страсть, всякий могучий интерес заставляют нас закрывать глаза на непосредственные последствия наших действий. Какова была страсть основоположников христианской религии? То была страсть, свойственная всякому главарю секты,- желание властвовать над умами людей и прилично жить за их счет.
Не надо все же думать, что все пострадавшие или умершие за христианскую веру были обманщиками. По всем данным, большинство мучеников были легковерны ми добросовестными фанатиками, одурманенными своими духовными вождями, которые внушали им необходимый пыл, чтобы упорно поддерживать дело, полезное личным интересам вождей. Последователями религиозных обманщиков являются глупцы, а когда эти глупцы преисполнены воодушевления, внушенного им наставниками, они готовы презреть мучения и смерть.
Было бы, может быть, неправильно думать, что все первые проповедники религии были обманщиками. Даже среди них могли находиться люди простые, легковерные, простодушные, которые под руководством своих более хитрых собратьев стали в их руках полезным орудием для осуществления их целей Мухаммед был обманщиком. Ему посчастливилось найти добросовестных фанатиков в лице большинства своих первых последователей. Иисус, согласно евангелию, имел, по-видимому, трех главных доверенных лиц-Петра, Иакова и Иоанна. Они могли быть хранителями тайн своего учителя. Все прочие апостолы, возможно, чистосердечно верили, что их учитель - мессия, предсказанный пророками, или восстановитель Израильского царства. После смерти Христа ловкий и сильный Павел присоединился к комитету апостолов и создал зарождающейся секте успех, превзошедший, несомненно, ожидания прежних главарей. Во всех сектах несколько ловких людей всегда становятся господами над прочими.
Мало того, часто бывает, что человек, бывший вначале обманщиком, в конце концов становится добросовестным энтузиастом. Заинтересованность создает ему иллюзии, и с течением времени он убеждается в реальности той лжи, которую он сам раньше выдумал. Мы часто видим, что лжецы в конце концов сами начинают верить в небылицы, которые они обычно распространяют. Таким образом, часто в одном и том же лице соединяются обманщик и фанатик.
Итак, надо различать два вида мучеников. Одни из них были обманщиками, ставшими жертвой своей опасной профессии. Они могли проявить то же мужество, как и другие. Ведь, попав в руки судей, они понимали, что отступление невозможно, что им придется понести наказание либо как нарушителям указов и законов, либо как соблазнителям и мошенникам. Не имея возможности избежать смерти, обманщики тоже решали умереть мужественно. Этим они по крайней мере спасали свою честь в глазах своих приверженцев. Другой вид мучеников представляли фанатики, у которых фантазия была сильно возбуждена пастырями-обманщиками или опять-таки фанатиками.
Исходя из этого, посмотрим-на основании истории церкви и сохранившихся памятников,-каковы были методы, которыми пользовались первые христианские пастыри, чтобы подавить рассудок, вызвать доверие к себе и разжечь воображение последователей. Прежде всего, они настаивали на необходимости веры, то есть слепой покорности, необходимой для целей церкви. Апостол, пастырь или епископ, обеспечив себе покорность паствы, беседовали с нею о своем собственном величии, о возвышенности своей миссии, выставляли себя в качестве посредников между богом и людьми и даже как богов земных.
Чтобы убедиться в том, какое высокое мнение о себе внушают пастве главари и пастыри церкви, достаточно привести одно место из Постановлений апостольских (книга 2, гл. 26). Эта книга хоть и не принадлежит апостолам, которым ее приписывают, но, во всяком случае, восходит к глубокой древности. И вот что там пишется:
"Кто стал епископом, тот является служителем Слова, хранителем веры, посредником между богом и вами посредством почитания, которое он воздает богу. Он учитель благочестия. После бога он отец ваш, возродивший вас кровью и духом, чтобы вы были приняты богом. Он ваш управитель и руководитель. Он ваш царь и государь. После бога он ваш земной бог, которого вы должны почитать". В другом месте той же книги (книга 2, гл. 2) сказано, что епископа следует рассматривать как представителя бога среди людей, поскольку он распоряжается всеми людьми, священниками, царями, должностными лицами.
Хотя Постановления апостольские, откуда взяты эти цитаты, считаются апокрифическим произведением, нетрудно видеть, что христианская церковь отнюдь не отказалась от возвещаемых здесь принципов величия епископата. В частности, их целиком усвоил римский первосвященник, особенно в те времена, когда он, как мы вскоре увидим, распоряжался тронами. Современные льстецы не постеснялись дать ему титул наместника бога. В дальнейшем мы увидим, что многие государи были низложены епископами, которые согласно Постановлениям апостольским распоряжаются всеми людьми, царями, должностными лицами.
У некоторых современных христиан хватало духу несколько снизить то возвышенное представление, которое старались создать о себе епископы в древности. Но первые христиане, несомненно, были самого высокого мнения о своих пастырях. Они смотрели на них как на людей боговдохновенных, на которых при "возложении рук" сошел дух божий. Им приписывали дар пророчества, власть изгонять бесов, способность творить чудеса. В глазах верующих епископы и священники казались существами, одаренными милостью неба более совершенным образом, чем прочие смертные. Епископы свободно избирались народом, но ему внушали, что его выбор - результат божественного внушения. Епископов, говорил святой Киприан, назначает бог, а не люди. Смотри главу седьмую настоящей книги.
Упрочив выгодное мнение о себе в глазах своих последователей, главари церкви приобрели право диктовать их разуму те или иные убеждения, выносить решения по вопросам их веры, разжигать их фанатизм, внушать им настроения, соответствующие интересам епископов.
Независимо от тех преимуществ, которые делали пастырей властителями своей паствы, у них были и другие средства, чтобы сильно волновать сердца своих последователей. Они были распределителями милостыни, приносимой верующими. Это, естественно, дало им абсолютную власть над бедняками, то есть над самой многочисленной группой верующих. Поэтому-то мы видим, что пастыри постоянно настаивают на пользе милостыни. Святой Киприан говорит о ней как о верном средстве искупить грехи, совершенные после крещения. Тот же епископ упрекает богатых женщин, забывавших приносить пожертвования в места собрания верующих, что у них слишком низкая душа, чтоб иметь право участвовать в жертвоприношениях общины, ничего не внося за это. Вообще Иисус и его апостолы усиленно рекомендовали благотворительность. Есть основания считать, что они жили за счет милостыни. Первые пастыри церкви настаивали на этом пункте из тех же соображений: епископ получал треть всех приношений, а две трети раздавал духовенству и нищим. Отсюда понятно, что милостыня давала ему средства к жизни и делала его хозяином над конгрегацией. К тому же епископ никому не давал отчета о находившихся в его распоряжении денежных суммах. Святой Киприан в послании к Нумидику сообщает, что на собраниях верующих читали вслух список лиц, вносивших наиболее крупные пожертвования. Это было очень подходящим средством для подстегивания соревнования в щедрости.
Мудрая политика епископов не лишала и язычников вспомоществований со стороны церкви. Такой образ действий привлекал их к новой вере и увеличивал число верующих, то есть подданных епископа. Кроме того, такая политика ослабляла ненависть язычников к секте, которая часто вызывала гнев народа, как мы скоро увидим.
Этих соображений достаточно, чтобы вскрыть истинные мотивы необычайного рвения первых проповедников евангелия и той поразительной страстности, с которой они провозглашали свою веру и расширяли свои завоевания и свою власть над душами и кошельками людей. По мере возрастания численности христиан возрастали и церковные доходы, так как увеличивалась сумма милостынь, приношений и даяний, из коих две трети становились собственностью духовенства.
Таким образом, несмотря на риск, связанный во времена язычества с профессией епископа, уже в первое время существования церкви этот опасный сан был особенно желанным. Из-за него возникали интриги, расколы и яростные споры, нередко сопровождавшиеся побоищами. Здесь нет ничего удивительного: честолюбие и жадность всегда определяли поведение самых святых людей. Естественно, что многие священники домогались поста, дававшего им возможность властвовать над стадом, которое они могли беспрепятственно стричь и даже повести на бойню в интересах пастуха.
Известно, далее, что в первое время существования церкви ее духовные вожди присвоили себе судейские функции по всем гражданским тяжбам и процессам христиан. Сам Павел вменял в обязанность верующим не обращаться к языческому суду. Он требовал, чтобы тяжбы разбирались собранием верующих под председательством епископа. Он принимал также доносы и жалобы по обвинению в нехристианском образе жизни. Правда, епископ судил не один, ему ассистировали священники, но они всегда под страхом отлучения или лишения доли в раздачах соглашались с его мнением. Павел. 1 Кор. Чтобы упрочить свою власть, пастыри церкви заключили нечто вроде молчаливого соглашения о взаимной поддержке. Неугодного епископу христианина или священника отлучали от церкви. После этого его не принимали ни в одну христианскую общину, хотя бы подчиненную другому епископу. Для этой цели пастыри церкви информировали друг друга о наиболее важных событиях, то есть о таких, которые имели значение для утверждения власти епископов. Мы видим поэтому, что уже в первые века существования церкви отлучение влекло за собой мирские последствия: отлученный лишался преимуществ пребывания в общине, общения с верующими и доли в милостыне. Святой Киприан, епископ карфагенский, ставший впоследствии мучеником, выработал, кажется, наиболее полезные для епископата правила. Говоря об отлучении от церкви, он доказывал, что "подобно тому, как во времена Ветхого завета бог приказал умертвить материальным мечом тех, кто оказал неповиновение священникам, точно так же при Новом завете надо убивать духовным мечом гордецов и упрямцев, изгоняя их из церкви". Но, как мы видели, "духовный меч" убивал и телесно тех, кто имел несчастье воспротивиться епископу, ибо, отрывая их от тела церкви, он лишал их средств к жизни.
Отсюда можно себе представить, какой деспотизм проявляли первые христианские пастыри, которых нам рисуют как святых и многие из которых стали мучениками. Эти знаменитости присвоили себе роль распорядителей посмертным спасением своих овец и в ожидании их смерти лишали их-путем отлучений-средств к жизни.
Короче, с самого начала существования церкви епископы пользовались огромной властью над христианами. Последние почитали их как богов, покорно и смиренно принимали все их указания, не смели ни на миг усомниться в правильности их учения, боялись их как судей и вершителей судьбы в этом мире и на том свете. При таком положении дел божественным пастырям очень легко было разжигать фанатизм людей, слепо покорившихся им в силу своего глубокого невежества и безоглядной веры.
Среди христиан в первые века церкви существовало всеобщее убеждение в скором пришествии антихриста, который будет жестоко преследовать христиан, и в конец света, который будет уничтожен огнем. Верили, что сам Христос вскоре явится в облаках, чтобы судить людей по делам их; что все будут поглощены всепожирающим пламенем, кроме тех, кто пролил свою кровь за веру.
В те времена верили, что за исключением мучеников, вступавших немедленно во владение раем, никто не может удостоиться вечного блаженства до всеобщего воскресения мертвых. Такое представление мы находим, например, у Григория Назианского.
Кроме того, набожные христиане большей частью влачили такое жалкое существование, что у них возникало отвращение к этому миру и они воздыхали об обещанном им будущем блаженстве. Они вечно сокрушались и питали в своих сердцах самую мрачную меланхолию. Помимо того, они упражнялись в постах и умерщвлении плоти, и это расстраивало их мозг. Столь мрачные настроения и действия легко могли отвлечь от преходящих благ земных и возбудить щедрость христиан, а пастыри умели очень хорошо использовать такие настроения.
Так как, далее, главари были в высшей степени заинтересованы в том, чтобы сохранить свою паству и укрепить ее веру, они считали важным придать своим сторонникам стойкость против гонений и пыток, грозивших им каждый миг. Поэтому христианские богословы постоянно внушали слушателям отвращение к мирским наслаждениям, полное презрение к земным делам и мужество, которое позволило бы им презирать страдание и даже пренебречь смертью. Преходящие мучения и смерть богословы рисовали как верный путь к обретению радостей рая, которые рисовали в великолепных красках, способных воспламенить воображение верующих. В первые века христианства святые богословы обещали наступление материального, земного царства Христа, который должен был, по их словам, тысячу лет царствовать на земле. Тогда богословы, как видно по их произведениям, не успели еще придать спиритуалистический, метафизический смысл неведомому блаженству в ином мире, как это впоследствии сделали их преемники.
С набожными христианами вели беседы о радостях, уготованных богом для святых. Им трубили о "неувядаемых венках", которые они получат. Им рисовали Христа, сидящего одесную отца и протягивающего пальму тем, кто смело исповедал его имя и пролил свою кровь за него.
К этим мотивам, которые уже сами по себе могли возбудить энтузиазм первых христиан, присоединялись и чисто земные мотивы. Христиане видели, какую помощь, какие заботы, почти божественные почести расточались лицам, терпевшим за веру. Верующие наперебой стремились утешать их в заключении, приносили им обильные даяния, пускали в ход все средства, чтобы помочь им мужественно переносить страдания. Уверенные, что исповедники в большой чести у бога, грешники молили их о покровительстве. Исповедники на самом деле пользовались правом приостановить и отменить епитимьи, наложенные церковью на грешников. Достаточно было выданного исповедником удостоверения, чтобы вернуть грешника в лоно церкви.
Святой Киприан часто горько жалуется на ту легкость, с какой исповедники раздавали такие удостоверения. Это в действительности означало присвоение прав епископа, который в обычных условиях был единственным лицом, правомочным восстанавливать отлученных и смягчать наложенные церковью наказания. Верующие целовали цепи и раны мучеников, обмакивали в их кровь тряпочки, которые потом бережно хранили. Всякий старался выразить мученикам свое преклонение, чтобы таким образом утешить их за суровое обращение, которому их подвергали язычники. А после смерти их борьба за веру становилась темой для благочестивых писаний. Церкви в циркулярных письмах обменивались донесениями о великих подвигах своих героев. Память их праздновалась. На их могилах молились. Их реликвиям поклонялись. Их имена помещали в мартирологи и диптихи, или церковные реестры. Словом, им воздавали культ, устраивали им некий апофеоз. Вскоре начинали распространять о них легенды, полные чудес и удивительных сказок; а вера заставляла верующих легко усвоить повествования, сфабрикованные главарями, которые постоянно старались питать благочестивым обманом фанатизм своих последователей. На основе таких выдумок и возникло столько подложных житий мучеников, столько нелепых подчас легенд, из коих некоторые дожили до нашего времени.
С другой стороны, лица, поддавшиеся слабости, проявившие под пыткой недостаток веры и отрекшиеся от религии, томились под бременем бесчестья и презрения. Духовные вожди заставляли их влачить жалкое и позорное существование на глазах собратьев. Их подвергали унизительным епитимьям, которые часто длились всю жизнь. Они служили предметом отвращения для остальных, которым наложенное на отступников наказание внушало страх.
Соединение всех этих мотивов должно было оказывать могучее действие на ранних христиан. Не удивительно поэтому, что жажда мученичества приняла у них эпидемический характер. Они толпами являлись к магистратам, изумляя их своим безумием, истинные причины которого были им непонятны. Невероятные примеры стойкости и твердости являли даже представительницы слабого пола, которые тоже не в малой степени были подвержены религиозной экзальтации и упорному фанатизму.
Жестокость судей должна была раздражать зрителей и вызвать в них сочувствие к жертвам бесчеловечной ярости. Стойкость этих жертв должна была казаться толпе сверхъестественной. Она внушала мысль о том, что мученики должны быть уж очень уверены в истинности тех взглядов, которых они придерживаются, если они ради них готовы претерпеть такие тяжелые мучения и даже смерть. Вот почему, надо полагать, преследования со стороны язычников содействовали росту численности христиан. Насилие всегда содействует распространению тех взглядов, которые оно хочет задушить.
Каковы же были причины, по которым так часто, согласно церковным летописям, разгорались кровавые гонения против приверженцев христианской религии? Как это случилось, что римляне, проявлявшие вообще терпимость ко всем культам, с такой яростью преследовали сторонников культа Иисуса Христа? Этот образ действий их вызывался несколькими довольно простыми и вполне естественными причинами.
1. Римляне почти всегда смешивали христиан с евреями, из среды которых действительно вышло христианство. Они не делали между ними никакой разницы.
Утомленные и раздраженные частыми восстаниями населения Иудеи, они были убеждены, что христиане не могут быть более верными подданными, чем евреи. По всей вероятности, Траян велел умертвить Симеона, родственника Иисуса Христа, епископа иерусалимского, только потому, что тот происходил из дома Давида, и на этом основании его подозревали в намерении поднять восстание в стране.
2. Христианская секта должна была казаться римлянам очень опасным сообществом. Крепко спаянные между собой, христиане жили почти совершенно изолированно от остального общества. Они подчинялись только власти епископов, которые, как мы указали, были единственными судьями в их гражданских тяжбах, единственными признаваемыми должностными лицами, единственными их господами. Христианское сообщество, распространившееся к тому же по всей империи, должно было поэтому сильно тревожить представителей власти, видевших в этой секте тайную организацию заговорщиков против государства.
3. Так как епископы были главарями христианской общины, осуществлявшими в ней судейские функции, они должны были внушать особое недоверие римским императорам, несомненно знавшим, какую власть епископы имеют над умами своих последователей. Эта власть должна была казаться им опасной. Поразительный пример такого настроения императоров мы имеем в деле мученика-римского епископа Фабиана, погибшего вначале правлевия Деция. По этому поводу святой Киприан замечает, что Деций предпочел бы иметь соперника в лице претендента на императорский титул, чем видеть в Риме епископа соперником его власти (Киприан, послание 52). Вообще гонители понимали, что, поражая пастыря, они уменьшают опасность со стороны стада.
4. Христиане благодаря своему поведению должны были казаться римлянам ненадежными подданными. Они отказывались молиться богам и приносить им жертвы за благополучие императоров. Они никак не соглашались воздавать императорским статуям почести, выработанные обычаем и угодливостью. Святой Поликарп, ученик святого Иоанна, по примеру зелотов, о которых мы говорили выше, предпочел умереть, чем согласиться именовать императора титулом "господин". Евсевий. История церкви, 4, 15. Понятно, что такого рода упорство должно было вызвать тревогу у государей и внушить им сильные подозрения против христиан.
5. Под влиянием агитации языческих жрецов народ считал христиан нечестивцами, врагами богов и поэтому видел в них виновников всех бедствий, какие постигали империю. Часто даже кроткие императоры и мягкие представители магистратуры невольно вовлекались в гонения из-за ярости народа, который видел в христианах причину всех зол и очень часто в цирке криками требовал "смерти нечестивцам". С другой стороны, суд обычно был склонен осуждать людей, отказывавшихся передавать на его суд свои тяжбы, не признавая, согласно принципам своей секты, никаких судей, кроме епископов, и рассматривая языческую магистратуру как нечестивое учреждение, недостойное судитъ их.
6. Так как христиане устраивали собрания по ночам и совершали свои таинства скрытно, то их поведение казалось язычникам подозрительным. Их обвиняли в том, что они пользуются темнотой не только для заговоров против государства, но и для совершения ужасных преступлений. Так, по материалам, которые мы находим у христианских апологетов, мы видим, что идолопоклонники обвиняли христиан в том, будто они едят детей и воскрешают ужасное пиршество, которое Атрей предложил Тиесту. Далее, на христиан возводили обвинение в том, что на своих ночных собраниях они оскверняются отвратительным распутством. Это обвинение отчасти было обосновано в отношении некоторых христианских сект, которых язычники не умели отличать от так называемых "правоверных".
7. Представления о загробной жизни и о близком конце света, о котором христиане постоянно воздыхали, внушали римлянам представление, что эти мизантропы радуются бедствиям общества. На них поэтому смотрели как на противообщественный элемент. Тацит, говоря о гонении на христиан, указывает, что причиной послужила "их ненависть к роду человеческому". Тацит. Анналы, 15, 44.
8. В своем фанатизме и бешеном рвении христиане часто умышленно навлекали на себя гонения. Они дерзко выражали свое презрение к богам в самих храмах, опрокидывая алтари, разбивая статуи. Жажда мученичества часто толкала их на то, чтобы безрассудно и дерзко нарушать общественное спокойствие. Понятно, что язычники боялись этих безумцев, ни перед чем не останавливающихся в своем неистовстве, и старались уменьшать их численность.
9. Христиане очень часто оскорбляли судей в трибунале, раздражали и сердили их своим упорством и дерзостью. Вследствие этого судьи удваивали свою жестокость, чтобы сломить сопротивление этих неистовых фанатиков и их вызывающую дерзость. Разгоралось как бы соревнование между тщеславием гонителей и гонимых, кончавшееся обычно длительными пытками и жестокой казнью.
10. Христиане, естественно, возбуждали ненависть к себе не только со стороны языческих жрецов, поскольку опорочивали их культ, но и со стороны гаруспиков, прорицателей и магов, дискредитируя их ремесло и разоблачая их плутни. Все эти обманщики со своей стороны использовали свое влияние, чтобы возбуждать народ против христиан и побуждать его требовать казни их. С другой стороны, писания первых христианских апологетов полны желчи против язычества, оскорблений и жестоких насмешек над богами. Это, конечно, отнюдь не содействовало смягчению гнева и ослаблению рвения жрецов и набожных язычников.
Таким образом, ярость, с какой язычники преследовали христиан, имела такие же реальные основания, как и неистовство, с каким христиане шли на смерть. Они страдали и умирали ради химер, основанных только на словах пастырей, которые были заинтересованы в сохранении своей власти над рабами, жертвами своего легковерия. Проще сказать, христиане думали или внушали себе, что они страдают и умирают за веру, в действительности же их карали как государственных преступников, так как их действия внушали тревогу и подозрение, что они злоумышляют против империи.
Современные богословы, вместо того чтобы краснеть за те глупости, которые несчастные жертвы фанатизма натворили по наущению их предшественников, сочли за благо преувеличить число мучеников. Но Генри Додуэль, известный английский критик, в ученой диссертации доказывает, что число христианских мучеников гораздо меньше, чем утверждают древние фальсификаторы, фабриковавшие легенды о мучениках с целью, очевидно, поднять престиж церкви. Ориген, живший в третьем веке, соглашается, что до его времени число мучеников было незначительно и "их легко сосчитать" (Ориген, с. Celsum, 1. 3). Лишь в века невежества монахи и набожные подделыватели документов стали фабриковать мучеников тысячами.
Но много ли, мало ли было христианских мучеников, они делают мало чести как церкви, служители которой свели их с пути, так и христианскому богу, который в течение трех веков расставлял своим преданным почитателям столь опасные ловушки.
В самом деле, если предположить, что бог добр и желает счастья своим творениям, то каким нужно быть безнадежным глупцом, чтобы вообразить, будто он способен был наслаждаться зрелищем мучительной смерти своих самых ревностных служителей? Думать, что он, не довольствуясь смертью собственного сына, требовал еще принесения в жертву тысяч христиан,-значит поклоняться жестокому, кровавому богу. Неужели для утоления своей жажды мести ему мало было смерти сына?
Воистину, только религия дикарей может приписывать богу такой свирепый нрав. А ведь надо сознаться, что именно такое понятие о боге вытекает из принципов христианства. Раз бог мог быть настолько несправедливым, что потребовал смерти невинного сына, то почему бы ему не находить удовольствия в человеческих гекатомбах? А как расценивать Тертуллиана, писавшего, что "смерть святых драгоценна в глазах господа"?
Большое число людей, которых церковь возвела в ранг мучеников и память которых она чтит, были явными самоубийцами, то есть добровольно шли на смерть, которой они согласно правилам собственной религии должны были избегать и отгонять от себя. Во всяком случае, такие действия противоречат принципам современного христианства, воспрещающего лишать себя жизни и добровольно идти на смерть. Но как же согласовать эти принципы с указаниями большинства святых учителей первоначальной церкви и с поведением многих мучеников? Разве самого Иисуса, который предписывал уклоняться от преследований, не следует рассматривать как настоящего самоубийцу? Ведь он так легко мог бы избежать
смерти.
Действительно, святой Киприан говорит, что Иисус
предупредил работу палача и добровольно испустил дух. Его примеру последовал святой Игнатий, епископ антиохийский и ученик евангелиста Иоанна. Когда этого святого осудили на то, чтобы отдать его на растерзание зверям в цирке, он писал христианам в Рим, что умирает добровольно, и просил не вступаться за него. Евсевий рассказывает про одного мученика, по имени Герман, что он раздражал зверей, чтобы они его скорей растерзали. Он прибавляет, что в этом случае мученик вел себя как истинный философ. Святой Климент Александрийский, призывая христиан к мученичеству, ссылается на пример язычников, добровольно причинявших себе смерть.
Мученики так далеко заходили в своем безумстве, что один африканский проконсул, которому надоела бессмысленная резня христиан на основании императорского эдикта, приказал спросить через глашатая, "есть ли еще христиане, желающие умереть". А услышав, что все в один голос просят смерти, он предложил им, чтоб они сами повесились или утопились и избавили бы суд от труда. Короче, первые христиане были влюблены в смерть, и язычники часто, чтобы досадить им, лишали их удовольствия быть гонимыми и чести стать мучениками.
Евфемиты, которые хоть и были еретиками, но так же жаждали смерти, как и ортодоксы, дали себе прозвище мартириан. Доказывая истинность своего учения, они кичились тем, что у них гораздо больше мучеников, чем у других. Монтанисты, тоже еретики, утверждали, что нельзя спасаться от гонений бегством. Тогда-то соборы попытались установить различие между "истинными" и "мнимыми" мучениками. Согласно решениям Лаодикейского, Карфагенского и Эльвирского соборов добровольное мученичество стали считать грехом. Да, в действиях и учении церкви никогда не было ничего прочно установленного.
Если спросить наших богословов, по какому признаку можно распознать истинного и мнимого мученика, они скажут, что causa facit martyrem, то есть что тот истинный мученик, чье дело правое. Но как определить правоту дела? Разве не всякий человек, умирающий за веру, убежден, что его дело - самое справедливое? Разве мусульмане, погибающие в боях против неверных, не воображают себя мучениками за единственно истинную религию? А разве протестанты, которых столь жестоко преследовало свирепое благочестие Людовика четырнадцатого, не смотрели на себя как на истинных мучеников?
Нам могут возразить, что ни еретики, ни неверные не могут иметь истинных мучеников, что эта важная привилегия принадлежит только ортодоксальной церкви. Но что такое ортодоксальная церковь? Когда она преследует или вырезывает людей, упорствующих в своих верованиях, она утверждает, что не создает мучеников, а лишь справедливо наказывает мятежников, выступающих против церкви. А вот если бунтовщики, принадлежащие к ортодоксальной церкви, понесли наказание за преступление, этих преступников причисляют к исповедникам или мученикам. Мартиролог римской церкви наполнен именами многих полезных для нее фанатиков, которые были вполне справедливо наказаны за свои безумные действия. Мы находим там, например, имя святого Фомы Кентерберийского, погибшего во время открытого восстания против законов своей страны. Иезуиты включили в число мучеников всех своих собратьев-смутьянов, убитых в Японии, в Индии или казненных в Европе за ужасные преступления.
Несколько мучеников этого рода мы находим и в древних мартирологах. Мы встречали там среди прочих имя святого Федора, солдата, который сжег в Амасии храм Кибелы и немедленно донес судьям о своем подвиге, не дожидаясь даже, чтоб его стали допрашивать. Несмотря на вышеупомянутые постановления соборов, церковь еще и теперь считает мучениками и отмечает в своем календаре таких людей, которые лишили себя жизни, чтобы уклониться от жестокого обращения гонителей. К их числу относятся святая Пелагея и ее мать, которые бросились обе с крыши дома. Святая Аполлония сама бросилась в огонь. Святая Евлалия, двенадцати лет от роду, вопреки увещаниям матери, покинула дом свой и стала порицать судью за идолопоклонство. В его присутствии она бросила на землю его идолов. Судья из жалости к ее молодости пытался образумить ее. Но она своими дерзкими выходками вынудила его осудить ее на смерть. Знаменитый Бароний очень смущен такого рода фактами и не знает, что сказать на это (quid ad haec dicamus noil habemus), но он ловко вывертывается, приводя цитату из святого Амвросия, указавшего, что бога не может оскорбить наша смерть, если мы к ней прибегаем как к целебному средству De Virginitate. Такой сентенцией можно оправдать любое самоубийство.
Впрочем, даже по признанию самих христианских богословов, мученики проявляли рвение отнюдь не сознательно. Святой Киприан порицает многих исповедников и мучеников за гордость, чванство, дурной нрав и, особенно, за невежество в писании. В 27-м послании он, говоря об исповеднике по имени Лукиан, пишет: "Наш брат Лукиан, тоже числящийся в исповедниках, обнаруживший воистину пламенную веру и бестрепетное мужество, но весьма нетвердый в писании" и так далее. В том же послании Киприан сообщает, что многие исповедники были до такой степени невежественны, что не в состоянии были сами писать "удостоверения о воссоединении", которые они выдавали отступникам. Им приходилось обращаться к более грамотным, чтобы за них написали. Кстати сказать, обычай выдавать такие удостоверения очень не нравился нашему святому епископу, так как от этого страдал его авторитет.
Далее, по всем данным, среди умерших за веру было много таких, которые не могли иметь никакого представления о религии, за которую умирали. Какие, в самом деле, могли быть понятия о христианстве у двенадцатилетних детей, у молодых девушек или у всех тех, кто при виде стойкости христиан под пыткой сразу обращался в христианство, восклицал: "Я христианин" и немедленно подвергался казни? Нам, пожалуй, укажут, что благодать чудесным образом осеняла этих людей, и они вмиг оказывались просвещенными. Но тогда мы спросим, почему же бог, вместо того чтобы допустить жестокие убийства стольких верных служителей, не ниспосылал лучше достаточное количество благодати, чтобы обратить и гонителей, и судей, и народ, видевший все эти ужасные казни и столько чудес, о которых повествуют жития мучеников?
Чудеса, которых полны жития мучеников, покажутся довольно нелепыми тому, кто захочет над ними пораздумать. Если верить дошедшему до нас рассказу смирнской, церкви о смерти святого Поликарпа, епископа смирнского, его приговорили к сожжению, но благодаря великому чуду пламя не коснулось его, а образовало вокруг него как бы свод, под которым мученик оставался нетронутым. Однако удар меча умертвил святого. Бог, оградивший его от огня, не захотел оградить его от меча. С другой стороны, зрители-язычники, присутствуя при смерти мучеников и сопровождавших ее чудесах, вопреки склонности всех народов на земле поддаваться всему необычайному, нисколько не бывали тронуты всем этим. Напротив, их жестокость возрастала, и они не обращались в новую веру. Отсюда приходится заключить, что чудеса видели только христиане, которые и засвидетельствовали их. Очевидно, что самым невыполнимым чудом для христианского бога было суметь убедить народы в достоверности тех чудес, которые он совершал ради своих посланцев и святых.
Нам на это, по всей вероятности, возразят, что самым поразительным чудом, в котором проявляется могущество божие, является самый факт утверждения христианской религии, здание которой, скрепленное кровью мучеников, воздвигнуто среди бушующего моря гонений. Нам будут в напыщенных фразах твердить, что христианская вера вышла победительницей из всех боев с врагами. Мы на это ответим, что многовековой опыт, в частности утверждение христианства и безумства мучеников, показывает не силу справедливого, всемогущего и благодетельного бога, а силу обольщения, фанатизма и убеждения. В умелых руках эти средства могут довести людей до такого безумия, что они сами идут на смерть.
Исступление, в котором человек готов презреть пытки и смерть, отнюдь не доказывает, что данная религия проистекает от истинного бога. Обманщики-друиды при помощи своего учения и тех похвал, которые они расточали храбро сражавшимся воинам, внушили многим народам презрение и даже стремление к смерти, так что люди даже боялись умереть у себя в постели. Эти кельтские жрецы, которых наши попы объявляют обманщиками, убеждали своих последователей, что посмертное блаженство уготовано только для того, кто умирает с оружием в руках. Один, завоеватель, законодатель и бог северных народов, до такой степени опьянил их воинственным пылом, что они умирали с радостью, в надежде обрести вечное блаженство в обители бога. А разве мы не видим, как одна только сила убеждения закаляет дикарей, позволяет им презирать самые ужасные пытки, какие способна изобрести человеческая злоба? Наконец, разве убеждение не гонит ежедневно тысячи солдат на явные опасности, не заглушает ли в них боязнь позора страх перед болью и смертью?
Средства, используемые языческими жрецами я честолюбивыми законодателями дли внушения мужества своим подданным, те же, что применяли и христианские богословы, чтоб одурманить несчастных, всецело на них положившихся. Таким образом, мужество мучеников, являющееся, по словам богословов, доказательством истинности их учения, в сущности, показывает только, к каким печальным результатам приводит исступление, когда оно целиком захватывает человека, и на какие низости способны плуты, живущие обманом.
Умирая за какое-нибудь дело, фанатик отнюдь не доказывает этим ни правоты дела, ни истинности своих убеждений. Он доказывает только, что он упорно отстаивает правоту своего дела или что он сильно заинтересован в его поддержке. Другими словами, он крепко держится своих убеждений, поскольку они полезны ему самому или другим. Да и, наконец, независимо от того, что мученик думает обо всем этом, он может просто ошибаться, когда соглашается идти на жестокую смерть.
Однако в силу предрассудка люди воображают, будто истина на стороне того, кто имел мужество отстаивать свои убеждения ценою жизни. Люди обычно склонны придавать большое значение силе духа и мужеству и уважение, которое питают к мужественным людям, переносят на их убеждения. А ведь достаточно слегка поразмыслить, чтобы понять, что мужество отнюдь не доказывает правоты. Трус может как раз возвещать очень полезные объективно или субъективно истины но страх смерти заставляет его отказаться от них. Напротив обманщик может оказаться мужественным человеком тщеславие которого заставит упорно, до смерти отстаивать свои мнения, ложность коих он сознает. Фанатик находящийся во власти химер, радостно встретит пытки и смерть, которым он из-за этих химер подвергается.
Нам могут сказать, что, во всяком случае, похвально умереть за правду, поскольку это является средством создавать ей сторонников. Но истина не нуждается в мучениках. Сначала ее оспаривают, против нее борются, но в конце концов она рано или поздно утверждается в умах людей. Другое дело-ложь. Для того чтобы удержаться, она нуждается во всяческих иллюзиях, в чудесах, во всевозможных предрассудках, без которых она не могла бы узурпировать власть, принадлежащую истине. Только ложь нуждается в фокусах, знамениях мучениках, чудесах. Истине вся эта бутафория совершенно не нужна. Всякая пылкая страсть порождает неистовство, и только неистовство внушает презрение к мучениям и смерти. Сильная страсть к истине, несомненно, похвальная страсть, поскольку истина весьма полезна для рода человеческого. Но сам по себе энтузиазм еще не доказывает, что мы имеем дело с истиной. Напротив, открытие истины обычно является плодом мирного, спокойного размышления, не способного увлечься воображением. А неистовство может сделать даже истину подозрительной в глазах здравомыслящих людей.
Это не значит, что искренняя любовь к истине не сопровождается довольно часто сильным энтузиазмом, весьма похвальным, поскольку он служит для блага людей. Несомненно, большой энергией должны были обладать те, кто осмеливались прорвать густую завесу предрассудков, постоянно защищаемых могущественными негодяями. Вследствие козней обманщиков самые полезные истины всегда создавали величайшие опасности для тех, кто имел мужество их провозглашать. Мы должны поэтому чтить память и не умалять заслуг великих людей, смело защищавших дело человечества. Мы должны оплакивать многочисленные жертвы ханжества. Но не в мужестве апостолов истины мы должны видеть доказательство того, что они открыли истину. Мы должны исследовать их принципы хладнокровно, не считаясь с тем, какие они имели последствия для авторов. Совершенно очевидно, что очень мужественный человек часто может рассуждать очень плохо, а человек трусливый может рассуждать очень правильно. Истины, провозглашенные Евклидом, Декартом, Галилеем или Ньютоном, не перестали бы быть истинами, даже если бы эти великие люди не имели мужества запечатлеть их своей кровью. Если бы они ради спасения своей жизни отреклись от них, их открытия не стали бы от этого менее достоверными или менее полезными.
Число людей, умерших за полезную истину, невелико, число умерших ради заблуждений и безумств огромно. На каждого философа, подвергшегося гибели или преследованиям за истины, выгодные роду человеческому, приходятся тысячи людей, павших жертвой за ложь.
Христианские богословы скажут, конечно, что их мученики погибли именно за полезную истину. Но мы спросим их: разве эти набожные фанатики обладали знаниями и разумом, необходимыми для тщательного исследования учения, за которое они умирали? Разве разум не был первой жертвой, которой требовали от них главари и наставники? Разве мы не видим, что писания первых христиан, столь стремившихся к смерти за веру, проникнуты грубейшим невежеством? Были ли они свидетелями тех мнимых истин, которые они утверждали на земле? Не были ли их верования основаны на слепом доверии к вождям? Взвесили ли они все основания для доверия к главарям, объявлявшим себя боговдохновенными? Видели ли они чудеса, какие те совершали в доказательство божественности своей миссии, и удостоверились ли в них? Убедились ли они, что вожаки совершенно бескорыстно проповедовали учение, явно выгодное для их честолюбия и необходимое для их существования? Удостоверились ли они, что учители сами были убеждены в истинах, которые они проповедовали другим?
А если даже допустить, что вожаки были людьми добросовестными, то были ли их сторонники, готовые умереть за их учение, способны судить, в какой мере их вожаки были людьми просвещенными, бесстрастными, далекими от фанатизма, не способными обманываться насчет вещей, в которых замешаны их кровные интересы?
Не похоже, чтобы мученики обладали хладнокровием, знаниями и проницательностью, необходимыми для такого рода проверки. Преисполненные веры, они не могли и не хотели путем размышлений или рассуждений проверить то учение, которое им подносили главари.
Остается еще решить вопрос о том, было ли это учение истинным или ложным. Об этом можно судить по пользе и выгоде, которую оно доставило роду человеческому, по тому, в какой мере оно согласуется с представлениями о божестве, со здравой моралью и интересами общества. Боимся, что если с этой меркой подойти к учению, ради которого множество мучеников пошло на смерть, мы найдем, что оно не согласуется с обычным понятием о мудром, справедливом и благом боге, противно природе человека, стремящейся к самосохранению, решительно противоречит общественному благу, которое оно с самого начала своего существования нарушает, враждебно благополучию отдельных людей, которых это учение заставляет порывать самые приятные узы и идти на смерть.
Наконец, мы увидим, что христианская религия, сумевшая до такой степени ослепить людей, что они становились мучениками, была полезна только для нескольких попов, заинтересованных в том, чтобы создавать себе пламенных сторонников, но не для общества, которое требует от граждан активности, трудолюбия, рассудительности. Фанатик не может быть полезным и спокойным гражданином. Человек, вменяющий себе в заслугу презрение к страданиям и смерти за свои убеждения, начинает считать себя по совести обязанным заставлять других примкнуть к тем взглядам, за которые он сам готов умереть. Дайте мученику власть, он станет палачом. У кого хватает слепого рвения, чтобы жертвовать собой, когда он слаб, тот не задумается принести в жертву других, когда сила будет на его стороне.
Так оно и случилось с христианством. Как только его вожди получили власть, они начали преследовать друг друга и с величайшей жестокостью отстаивать свои богословские взгляды. Религиозное рвение послужило, как мы увидим вскоре, поводом для всех преступлений христианских епископов и священников. Оно помогало им убивать своих братьев. Благодаря стараниям богословов мы постоянно видим в христианской среде гонителей и мучеников, показывающих лишь, до чего доходит злоба людей, если ей предоставить волю, и какое безумие внушает фанатизм своим жертвам. Христианство во все времена выдвигало лишь палачей, обагренных кровью своих братьев, и глупые жертвы, готовые пролить свою кровь, поскольку им не дано было возможности проливать чужую кровь.
Глава четвертая.
МУЖИ АПОСТОЛЬСКИЕ И ЦЕРКОВНЫЕ УЧИТЕЛИ В ЭПОХУ ЯЗЫЧЕСТВА.
В предыдущих двух главах мы познакомились с духом основоположников христианства и с теми интересами, которые вдохновляли их. Мы не были восхищены их образованностью. Нас не пленило их поведение. Нисколько не лучше были сменившие их церковники.
Напрасно мы стали бы искать у первых отцов церкви последовательную систему, ясные идеи, точные понятия, здравые рассуждения, здоровую мораль. Их творения представляют собой напыщенный вздор, бесконечные аллегории, непроницаемую тьму, необъяснимые загадки. На каждой странице они преподносят читателям мрачные картины конца света, проповедуют отказ от всего земного, мнимое пришествие Иисуса Христа и радости царства его. Они постоянно заняты подготовкой своих последователей к мученичеству, разжиганием их фанатизма, для того чтобы они шли на смерть. Из действительных добродетелей они рекомендуют лишь терпение, которое при тогдашней слабости зарождающейся только секты было для них необходимо; они рекомендуют также единение и согласие, без коих организация не могла бы долго существовать. Особенно они настаивают на милостыне, которая, как мы выше указали, была очень выгодна духовенству. Но добродетель на которую они больше всего напирают,-это вера. Она является основой духовной власти столпов христианства. Этим духом проникнуты произведения всех "мужей апостольских", названных так потому, что их воспитали апостолы, уроки которых они восприняли.
К этим мужам апостольским относится, между прочим, святой Климент, епископ римский, которого считают учеником святого Павла. Для доказательства воскресения Христа он ссылается на пример феникса-сказочной птицы, про которую рассказывают, что она возрождается из пепла. Он, таким образом, использует египетскую сказку, чтоб доказать достоверность христианской сказки. Но наши богословы не стесняются в средствах, когда им хочется что-нибудь доказать.
Произведения, приписываемые святому Ерму, представляют собой роман вроде Апокалипсиса. Как и Апокалипсис, творения Ерма наполнены скучными видениями, которыми автор, по-видимому, хочет разжечь фанатизм христиан, дать им силу устоять против жестоких гонений, которые бог уготовил им, чтобы их испытать.
Тот же тон, такого же рода увещания мы находим в Посланиях святого Игнатия, епископа антиохийского и мученика, о котором мы уже говорили. В них он рассказывает о своих страданиях за веру и все время говорит о себе самом. Он ловко хлопочет о пожертвованиях, рисуя верующим жадность стерегущих его солдат. Он не забывает пропагандировать величие епископата, беседует с читателями о славе мучеников и о своем пламенном желании быть растерзанным зверями, или, как он выражается, быть смолотым их зубами, чтобы стать пищей Иисуса Христа. Этот святой запрещает верующим предпринимать что бы то ни было без участия епископа, будь то обручение, свадьба или молитва, ибо, по его мнению, епископ - видимый бог христиан и для спасения необходимо быть связанным с ним, как сын с отцом. (Смотри Послания святого Игнатия.)
Святой Ириней, епископ лионский и мученик, получил все свои знания от святого Поликарпа, епископа смирнского, и святого Папия, которого историк Евсевий называет человеком весьма ограниченного ума и исключительно легковерным. Действительно, в своих творениях святой Ириней обнаруживает легковерие, достойное такого учителя. Святой епископ, по-видимому, принадлежал по своим убеждениям к хилиастам, то есть тем, кто утверждал, что Иисус Христос тысячу лет будет царствовать на земле и утвердит на ней материальное, светское царство. Взгляд этот был впоследствии осужден церковью, как еретический. Церковь в конце концов поняла, что глупо было бы рассчитывать на это воображаемое царство. Святой Иероним находит этот взгляд настолько богопротивным, что, по его словам, его могли усвоить только "эпикурейские свиньи". Однако наш святой епископ, воспринявший свое учение от двух учеников евангелиста Иоанна, не предвидел, что станет некогда еретиком, и дает подробное описание-напыщенное и романтическое-царства Христова. Он утверждает, что, согласно полученному от апостолов преданию, настанет день, когда будет произрастать виноград, каждый куст которого будет иметь десять тысяч лоз, каждая лоза - десять тысяч отпрысков, каждый отпрыск-десять тысяч ветвей, на каждой ветке будет по десять тысяч кистей, состоящих каждая из десяти тысяч ягод, которые дадут двадцать пять мер вина. И когда святой захочет сорвать ягоды с одной кисти, соседняя кисть воскликнет: "Я - наилучшая, возьми меня и возблагодари бога". Судя по этому, всякий человек, не обладающий верой, склонен будет считать этого отца церкви настоящим духовидцем, у которого фанатизм окончательно затуманил мозг.
Такое же легковерие обнаруживает святой Иустин, философ и мученик. Этот святой отошел от язычества, чтобы принять христианство, к которому он по мере сил примешал мистическую темную философию своего учителя Платона. Он, между прочим, утверждает, что языческим философам был знаком Логос, или Слово божье. Впрочем, христианским богословам эта смесь настолько пришлась по вкусу, что большинство древних отцов были платониками, и им казалось, что они находят у этого языческого философа самые важные христианские таинства. Вообще в туманных произведениях всякий находит то, что он там хочет найти. Критики обвиняли нашего святого еще в том, что он ввел в христианство некоторые языческие понятия, как, например, "вечность материи", и что он пользовался даже языческими сказками, чтобы доказать язычникам чудесное рождение Христа. Утверждали также, что святой Иустин, введенный в заблуждение платоновской философией, был автором догмата божественности Христа, в то время как апостолы и их непосредственные ученики учили, что Иисус был простым человеком, посланным богом и исполнившимся духа святого. В своей "Апологии христианства" Иустин опровергает язычников такими аргументами, которые они легко могли бы обратить против него. Так, например, он насмехается над Гомером за его рассказы о приключениях богов и о полученных ими ранах.
Но при этом он, очевидно, забывает, что он сам поклоняется богу, который был подвергнут бичеванию и распятию. Афинагор, Татиан, Лактанций и Тертуллиан впадают в ту же ошибку. Но христианские апологеты очень мало беспокоятся о логике. Они предоставляют профанам и неверующим рассуждать: христианину или святому вера заменяет все.
Сплошные аллегории, фигуры, эмблемы и тайны представляют произведения святого Климента Александрийского. Он тщательно изучил сочинения языческих философов с целью найти в них идеи, согласующиеся с христианством. Во многих отношениях ему это удалось, и он не без основания утверждает, что обнаружил у Платона троицу. Он поэтому придавал большое значение античным философам и дошел до того, что сравнивает их с ветхозаветными пророками. Он видел в них, по меньшей мере, людей, предназначенных провидением к тому, чтобы подготовить народы к восприятию евангельской проповеди. Из всех философских школ больше всего пришлась по вкусу святому Клименту стоическая школа. В самом деле, христиане, должно быть, хорошо приспособились к строгим правилам этой фанатической и суровой философии. Но наш святой высказывал взгляды, за которые он в наше время неминуемо был бы осужден благочестивыми теологами. У него не было, например, современных глубоких представлений о "первородном грехе". Он задавал вопрос:
как это возможно, чтобы новорожденный ребенок был грешен, или как это еще не родившийся человек может подпасть под проклятие Адама? Наконец, вопреки общепринятому мнению нынешней церкви, он имел дерзость думать, что бог мог даровать спасение и язычникам.
Впрочем, всякий человек, лишенный предрассудков, при чтении произведения святого Климента Александрийского не может не заподозрить его в расстройстве умственных способностей. Он был, по-видимому, родоначальником мистической теологии, к которой он был предрасположен, вероятно, под влиянием платоновской философии. Что касается правил морали, то их он почерпал, несомненно, из самого утрированного стоицизма.
Его ученик Ориген считается величайшим светочем церкви. Но в его произведениях замечается страсть к аллегорическим толкованиям, доведенная до абсурда. Если верить Оригену, ни в Ветхом, ни в Новом завете нет ничего, что имело бы прямое значение. Этот отец церкви обладал совершенно исключительной дозой фанатизма. Он дошел в своем фанатизме до того, что оскопил себя, чтобы убить томление плоти. Хотя современные богословы во многих отношениях смотрят на Оригена как на оракула, он был после смерти осужден, как еретик, особенно за его мнение, что при существовании справедливого и благого бога муки осужденных и даже демонов не могут быть вечны. Этот взгляд не согласуется со злобным и мстительным духом церкви, заинтересованной в том, чтобы рисовать бога страшным и жестоким и использовать для своей выгоды тот страх, который должно возбуждать в сердцах людей представление о боге.
Впрочем, известно, что со времени первых учителей церковь изменила свои взгляды на многие догматы. Хотя отцы церкви были гораздо ближе к истокам христианства, современные богословы сочли своим долгом по требованию дела изменить учение своих святых предшественников. Их произведениями пользуются лишь поскольку в них можно найти подтверждение тех мнений, которые нынешнее духовенство проводит или выдает за истины, но их отвергают всякий раз, когда их высказывания не соответствуют современным интересам и меняющимся прихотям ортодоксальных прелатов. В таких случаях говорят, что это-"частное мнение такого-то отца церкви". Таким образом, современные отцы церкви пользуются правом изменять догматы, выковывать новые, выбирать из писания и из отцов церкви то, что им подходит, и отбрасывать неугодное им. Если в каком-нибудь произведении древнего учителя находятся какие-либо места, противоречащие современным взглядам, у богословов остается еще один выход-объявить, что данное место вставлено еретиком. А ведь известно, что всякий, кто думал не так, как наши богословы, считается у них еретиком, осужденным гореть на вечном огне.
Это наблюдение очень важно для понимания причины, по которой верования и учение церкви так часто меняются со временем и расходятся с учением, которое мы находим в творениях древних отцов церкви. Хотя религиозную систему христианства создал бог и проповедовали апостолы, она представляет собой мозаику, в работе над которой участвовали богословы всех веков. То они удаляли из нее кусок, то вставляли другой. Иногда они обнаруживали в старых взглядах трудности, которых не предвидели ни святой дух, ни апостолы, ни древние отцы церкви.
Так, например, все первые отцы церкви держались таких представлений о существе бога и души, которые церковь в настоящее время с ужасом отвергает. Великие святые рассматривали бога как телесное, материальное существо. Святой Ириней говорит, что бог-огонь. Тертуллиан говорит, что бог - тело особого рода. Такого же мнения были, по-видимому, святой Климент Александрийский и Ориген.
Очевидно, что если бы в наше время какой-нибудь богослов стал высказывать мнение, соответствующее этим взглядам древних отцов, ему, наверно, пришлось бы иметь дело с церковным судом и светской властью.
Относительно большого количества догматов, принятых теперь некоторыми христианскими сектами, но отвергаемых другими, святая древность не вынесла никакого решения или же высказывалась о них столь двусмысленным образом, что нельзя сделать никакого вывода. Так, например, одни богословы находят, что троица, божественность Логоса, пресуществление, чистилище, тайная исповедь, примат и непогрешимость папы, привилегии духовенства и пр. ясно обоснованы в "священном" писании и у отцов церкви. Между тем другие богословы не сподобились счастья найти в писаниях какие-либо признаки всех этих вещей и утверждают даже, что находят там совершенно противоположные взгляды. В такого рода спорах каждый уверен, что правда на его стороне, и настаивает на своем учении, пока непогрешимая власть не разрешит вопроса и не сделает общеобязательным то мнение, которое она защищает.
По правде сказать, вообще очень трудно разобраться в истинных взглядах первых церковноучителей, так как их бессвязные, беспорядочные писания, полные метафор и фигур, представляют лишь трескотню, лишенную всякой логики. Эти великие люди, воображение которых постоянно было затуманено мрачными религиозными идеями, никогда не говорят хладнокровно, никогда не рассуждают логично. Они вечно стараются находить сокровенный смысл в непонятных писаниях, над которыми неустанно мудрствуют. Вообще они стараются лишь воздействовать на воображение путем пустого красноречия, заменяющего у них знание. Не удивительно, что у отцов церкви мы не находим ничего ясного, последовательного, обоснованного. Кроме того, в первое время религиозная система христианства еще не сложилась и каждый держался тех взглядов, которые ему казались наиболее правильными.
Скажем еще о двух знаменитостях первоначальной церкви, о Тертуллиане и о святом Киприане, который взял себе его за образец. Первый был суровым и ревностным африканским священником. Жестокость характера толкнула его к монтанистам, у которых он заимствовал желчные мысли, соответствовавшие его мрачному, меланхолическому характеру. Тем не менее мы узнаем от святого Иеронима, что соперничество и дурное обращение со стороны римского духовенства изменили настроения Тертуллиана и побудили его возмутиться против церкви. Человек с его характером, у которого мозг, естественно, был разгорячен постоянными постами и умерщвлением плоти, имел, надо полагать, видения и откровения и, во всяком случае, легко поддавался чужим откровениям. Несмотря, однако, на его заблуждения, церковь закрывает глаза на его ошибки и придает большое значение его произведениям. Самые правоверные богословы полагают, что они обязаны считаться серьезно с его авторитетом. А ведь, как мы уже мимоходом упомянули, Тертуллиан считал бога телесным и, следовательно, был настоящим материалистом. Точно так же он считал материальной и душу. Это с несомненностью вытекает из следующего его высказывания, которого приличие не позволяет нам привести в переводе: in ipso ultimo voluptatis aestu, quo genitale viru sexpellitur, nonne aliquid de anima sentimiis exire?
Что касается тертуллиановской морали, то христиане его эпохи, очевидно, считали себя свободными от какого бы то ни было общественного долга. Вот как он пишет в своем трактате "De pallio": "Я ничем не обязан ни адвокатской трибуне, ни мечу, ни торговым делам; я не ходатайствую перед судьями, не домогаюсь голосов, ни перед кем не заискиваю; я не веду тяжб, не хожу на войну, не появляюсь никогда на собраниях. Я ушел весь в себя-в этом мое единственное занятие; моя единственная забота -освободить себя от всякой заботы. Жить хорошо можно научиться наедине, а не в обществе. Пусть стоики сколько угодно говорят о необходимости заниматься общественными делами,-кто умирает сам для себя, рождается и живет тоже для себя".
В приведенной цитате Тертуллиан, по-видимому, хотел в немногих словах выразить весь дух христианства, явно стремящегося изолировать человека, сделать его неуживчивым мизантропом, ожесточить его, вытравить из него все полезные для общества добродетели. Ведь, кто живет в полном одиночестве, тот неизбежно становится желчным и злым, не расположенным делать добро себе подобным. Если религия считает такие настроения похвальными, то в глазах разума они отвратительны. По Тертуллиану, истинный христианин не может быть ни гражданином, ни солдатом, ни судьей, ни чиновником, ни адвокатом; истинный христианин - монах; но ведь монах - человек, совершенно бесполезный для государства. Ученый Шпангейм-сын выпустил в 1679 г. диссертацию, специально посвященную теме о "легковерии Тертуллиана". О. Мальбранш называет этого же учителя, который пользуется огромным авторитетом в церкви, мечтателем.
Святой Киприан, епископ карфагенский и мученик, был сначала преподавателем риторики. Приняв христианство, он учился на произведениях Тертуллиана, которого называет своим учителем. Поэтому его собственные произведения представляют собой напыщенный детский лепет Он старается никогда не выражаться просто. Его стиль всегда иносказательный, пересыпанный гиперболами способными поразить воображение, но не убедить рассудок. Таков был вообще стиль первых отцов церкви. Поэтому император Марк Аврелий, говоря о том, чем он обязан одному из своих учителей, называет также умение "писать не так, как христианские учители". В эпоху святого Киприана священники бывали еще женаты. Но наш святой, обратившись в христианскую веру, самым грубым образом прогнал свою жену, хотя, при его темпераменте, она ему очень была нужна, если верить его ученику и биографу Понтию. Представление о совершенстве безбрачия должно было легко зародиться в. уме фанатика, убежденного, что надо отказаться от самых нежных уз, чтобы последовать за Иисусом Христом. Не удивительно, что при таком суровом характере Киприан сильно восставал против нравов современных ему христиан. Он запрещает девушкам носить какие-либо украшения или даже соблюдать чистоплотность. Особенно он выступает против одного довольно странного обычая, который был тогда в ходу: девушки, которые вообще сделали целомудрие своей профессией, без всякого, однако, стеснения спали с мужчинами, утверждая, что между ними не происходило ничего неприличного, и предлагая даже матронам исследовать их. Эти девственницы, действительные или мнимые, назывались agapetai, то есть возлюбленные. Церковники уверяли, что они любили их только платонически;
это, однако, не мешало соблазну, как это можно видеть у святого Иеронима в послании 22 к Евстахию.
Особенно много усердия проявляет наш святой, когда речь идет об авторитете епископа. В таких случаях он развертывает все свое красноречие против тех, кто осмеливается противиться прелату. С его взглядами на отлучение мы уже познакомились. Они показывают, что этот смиренный пастырь считал себя правомочным распоряжаться спасением душ своей паствы и был уверен, что любовь к ближнему требует от него безжалостного осуждения всех, кто противится его деспотическим решениям.
А решения святого Киприана и его сторонников не всегда сходятся с теми решениями, какие приняли впоследствии церковь и другие отцы. Так, в его время как раз возник спор, наделавший впоследствии много шума, по вопросу о том, надо ли вторично крестить еретиков, когда они возвращаются в общину верных. По этому случаю наш святой, вопреки мнению римской церкви, опираясь на созванный им многолюдный собор африканских епископов, упорно настаивал, что еретиков надо вторично крестить. Он, таким образом, был повинен в ереси донатистов, которых католическая церковь впоследствии под руководством великого святого Августина жестоко преследовала и осудила на многих соборах.
Глава пятая.
ОТЦЫ ЦЕРКВИ ПРИ ХРИСТИАНСКИХ ИМПЕРАТОРАХ: СВЯТЫЕ АФАНАСИЙ, ВАСИЛИЙ,
ЗЛАТОУСТ, КИРИЛЛ. АВГУСТИН, ИЕРОНИМ. ГРИГОРИЙ ВЕЛИКИЙ.
После краткого разбора взглядов и поведения учителей церкви, живших в эпоху язычества, бросим беглый взгляд на тех отцов церкви, которые появились после того, как христианство стало пользоваться покровительством императоров и одержало победу над своими гонителями. Эти учители не были ни образованнее, ни честнее, ни добрее. Напротив, они оказались еще более слепыми и открыто проявили свою злобу. В этих пастырях церкви, которых превозносят за святость и знания, мы находим лишь гордость, упрямство, жажду мести, жестокость, интриганство, честолюбие и алчность. Словом, приходится воскликнуть вместе с поэтом: "Столько желчи вмещает сердце святош!"
С тех пор как Константин избавил церковь от страха преследований, христиане дали полную волю своим страстям и стали бесчеловечно преследовать и уничтожать друг друга, сражаясь под знаменами своих почтенных наставников, которые никогда не могли прийти к соглашению по вопросам веры и всегда утверждали, что нет ничего важнее на свете, чем следовать выдуманному ими самими учению. Словом, епископы, которые при императорах-язычниках вынуждены были сдерживать свой фанатизм и ярость и грызться втихомолку, решили, что при императорах-христианах им все дозволено.
С тех пор они в своем бешенстве покрыли весь мир позором и кровью. Мир, дарованный церкви благодаря покровительству Константина, послужил для ее служителей сигналом к открытой войне, длящейся до сих пор.
Первым бойцом, отличившимся в этой "священной" войне, был святой Афанасий, епископ александрийский. До него церковь еще не приступала к серьезному изучению того, что собой представлял основатель христианства Иисус Христос. Находили, что евангелие достаточно ясно его определило, называя его сыном божьим. Но евангелие называет его и сыном человеческим. Короче, писания апостолов, как мы уже заметили, не высказываются вполне определенно насчет божественности своего учителя. Социн и его последователи утверждали, что до Никеиского собора вся христианская церковь разделяла в вопросе о Христе их точку зрения, отвергающую его божественность, и что члены Никейского собора взяли на себя смелость выдумать новый догмат, неизвестный их предшественникам. Такого же мнения, по-видимому, отец Пето, иезуит и очень ученый критик, а до него ученый Этьен де Кур-сель, протестант. Сандиус в своей "Истории церкви" постарался доказать, что все отцы церкви до Ария разделяли его точку зрения. Знаменитый Жан Леклерк установил, что на основании некоторых рукописей посланий святого мученика Игнатия последний оказывается арианинэм.
В таком неопределенном положении находилось дело, когда александрийский священник Арий рассудил, что приписываемая Иисусу божественность неизбежно ведет к признанию двух богов в христианстве, а ведь оно кичится тем, что проповедует единого бога. Арий поэтому утверждал, что сын божий не был ни равен, ни единосущен отцу. Против этого мнения Ария резко выступил святой Афанасий. Оно было затем осуждено на Никейском соборе, где точка зрения нашего святого одержала верх.
Но Константин, который отнюдь не был тверд в вере, скоро изменил свое мнение насчет божественности Христа. Вследствие подстрекательства некоторых арианских епископов, обвинивших Афанасия в чудовищных преступлениях, он был осужден Тирским собором и отправлен в изгнание в Галлию за то, что он, как говорили, грозился приостановить подвоз хлеба из Египта в Константинополь. Так как императорский трон занимали попеременно то ариане, то сторонники божественности Христа, нашего прелата то смещали, то вновь восстанавливали, на епископской кафедре. Вообще вся жизнь этого святого свидетельствует о его буйном, неукротимом нраве. Не останавливаясь на тяжких обвинениях со стороны его противников, давших ему почувствовать всю тяжесть богословской ненависти, мы должны, во всяком случае, констатировать, что он не обладал ни кротостью, ни евангельским терпением. В своих писаниях он не знает меры в нападках на врагов. Прямо поражаешься, когда читаешь оскорбления, которыми он осыпает своего государя Константина, преувеличивая его преступления и наделяя его прозвищем антихриста. Не знаешь, чему больше удивляться-дерзости гонимого или терпению гонителя, который ведь мог сурово наказать человека божьего за его пылкость. Характерно письмо святого Афанасия к отшельникам. В этом послании он ведет такие речи, как и все богословы, когда они не у власти,- он хвалит терпение и говорит, что церковь ни на кого не должна действовать принуждением.
Священный гнев Афанасия нашел подражателей у ряда других святых, принадлежавших к его группировке и ставших впоследствии ортодоксами. Святой Иларий, епископ г. Пуатье, писал против того же Константина в очень оскорбительном тоне, щедро наделяя его эпитетами "антихрист" и "тиран". Правда, это было, говорят, уже после смерти Константина.
Святой Афанасий сохранил нам житие святого Антония, основателя монашества в Египте. В его рассказах мы находим бабьи сказки, от которых покраснел бы самый беззастенчивый обманщик. Между прочим, он приводит беседу Антония с сатиром или фавном, который просил молиться за него и заявил, что верует в Иисуса Христа. Святому Антонию и святому Иерониму мы обязаны сказкой о вороне, который регулярно приносил первому отшельнику, святому Павлу, по полхлеба и был настолько внимателен, что удвоил свое приношение, когда к отшельнику пришел в гости святой Антоний. По-видимому, величайшие святые врали без всякого стеснения, когда они думали, что их сказки делают честь религии.
Святые учители церкви, стоявшие обычно во главе той или иной партии, были люди беспокойного, буйного нрава, настоящие задиры, которые своими теориями и бреднями вызывали величайшее смятение в церкви и государстве. Именно эти таланты и прославили их.
Лишнее доказательство мы имеем в лице святого Иоанна, прозванного Златоустом за красноречие, которое христиане того времени находили в его писаниях (они, впрочем, плохие судьи в этом вопросе). Как бы то ни было, этот великий человек в молодости отдался изучению риторики под руководством софиста Либания и готовился к карьере адвоката. Но еще в очень юном возрасте он переменил свое решение и избрал церковное поприще, где лица, в которых предполагали какие-либо таланты, могли сделать карьеру. Но наш святой, отличавшийся, по-видимому, суровым и весьма меланхолическим характером, принял решение совсем удалиться от света и уединиться в пустыне. Однако просьбы и слезы матери заставили его, по выражению Байе, "на время уступить любви и естественной преданности". Но вскоре жажда единения с богом, или, если хотите, его желчность, одержала в нем верх над сыновней почтительностью. Он удалился в горы, где жил сначала под руководством некоего отшельника, затем окончательно отказался от общества и стал заниматься умерщвлением плоти, что вряд ли могло смягчить его озлобленность. Через шесть лет его здоровье окончательно расстроилось от образа жизни фанатика, и ему пришлось вернуться в свет, где он с пользой служил антиохийской церкви. Слава о нем разошлась далеко, и император Аркадий поставил его на епископскую кафедру в Константинополе. На этом выдающемся посту он сохранил угрюмый и суровый характер отшельника. Он, конечно, не был расположен мириться с нравами, царившими при дворе. Он обрушился со всем пылом против знати и считал себя по совести обязанным никого не щадить. В своем усердии он зашел так далеко, что стал публично оскорблять императрицу Евдоксию. По крайней мере, она находила прямые намеки на себя в его гневных речах. Такого рода поведение неминуемо создало ему могущественных врагов. Они принимали все меры, чтобы погубить человека, топтавшего все, что пользовалось уважением людей. С другой стороны, надо было подходить к этому прелату с опаской, так как его строгий нрав и его обличения знати создали ему огромную популярность в народе. Поэтому против него постарались воздвигнуть врагов в его собственном стане. Весьма активного противника он имел в лице Феофила, патриарха александрийского, который при поддержке нескольких епископов, своих сторонников, низложил на соборе Иоанна.
Да и вообще наш святой своим начальническим поведением создал себе врагов внутри церкви. Он самовольно низложил множество епископов и вообще действовал на Востоке деспотически, что, конечно, не могло привлечь к нему симпатии собратьев. Низложение Златоуста вызвало раскол в церкви и серьезный бунт в Константинополе. Пришлось тайком удалить его в изгнание. Но тут неожиданную помощь святому принесло весьма кстати случившееся землетрясение. Сторонники Златоуста приписали это естественное происшествие гневу небесному, сама Евдоксия этому поверила. Во всяком случае, она испугалась ярости народа, по ее просьбе прелат был возвращен и восстановлен на епископской кафедре.
Но святые не поддаются исправлению. Преследования делают их еще более дерзкими, гордыми и упрямыми. Наш святой епископ вновь поссорился с императрицей и двором, он по-прежнему не щадил их и находил для себя особое удовольствие в оскорблении их гордости. Императрица при помощи Феофила и его сторонников вновь добилась низложения этого витии и его ссылки в Кукузу, в Армении. Чернь, раздраженная наказанием епископа, взбунтовалась против императора Аркадий со своей стороны послал солдат на подавление мятежа, что привело к большому кровопролитию. Однако народ продолжал противиться отъезду епископа, и его пришлось посадить на корабль тайком. Но в следующую ночь были подожжены церковь и сенат в Константинополе, и в этом усмотрели явное знамение божественного гнева. Бог в самом деле довольно часто мстит таким образом за своих служителей, когда на их стороне необузданная чернь.
Между тем наказание святого произвело большой шум во всем мире. Римский епископ высказался открыто в пользу Златоуста и даже потребовал от императора Гонория, царствовавшего на Западе, чтобы он вступился за гонимого патриарха. Но Аркадий, окруженный врагами прелата, особенно епископами, которые, как водится в церкви, с остервенением искали его гибели, не только не согласился на его возвращение, но даже распорядился отправить его в самые отдаленные места империи, сослать его в такое место, где бы он не мог интриговать и возбуждать умы своих сторонников.
Распоряжение императора было выполнено столь добросовестно, что святой, изнуренный усталостью, умер в пути. Таким образом, непреклонный учитель стал мучеником своей желчности, суровости и упрямства, он пал жертвой своего дурного характера, который он сам считал проявлением великого рвения о славе божьей. Но так как церковь в ее вечных распрях с государями часто нуждается в упрямых фанатиках, жертвующих собой ради нее, она выдвигает Златоуста в качестве совершенного образца твердости и мудрости.
Если поведение этого греческого отца церкви не вызывает уважения к себе, то не лучше обстоит дело с его нравственными принципами. Их можно считать почти столь же нелепыми, как и его поведение. В комментарии к святому Матфею, который некоторые критики считают подделкой, Златоуст называет второй брак блудом. Но при этом он говорит, что с разрешения бога это преступление становится почетным и законным. Принадлежит ли это произведение Златоусту или нет, во всяком случае, он резко осуждает второй брак и в сочинениях, которые единодушно приписываются ему. Да и вообще он, как и многие другие отцы церкви, рассматривал брак как состояние несовершенства и полагал, что, если бы не грех Адама и Евы, соединение полов могло бы совершаться без всякой чувственности.
Не менее враждебен был наш строгий святой и к торговле. Он осуждает занятие торговлей, запрещение которой он находит в псалме 70. Торговец, по его мнению, никогда не может быть угоден богу; христианину не следует заниматься торговыми делами, а если он это делает, его надо изгнать из церкви. Далее, он считает отдачу денег в рост воровством.
Гораздо менее щепетильным он оказывается в более важном пункте, когда оправдывает поступок Авраама, предложившего Сарре выдать себя за его сестру. Это, во-первых, было ложью или, по крайней мере, заявлением, имевшим целью ввести в обман египтян. Во-вторых, этим Авраам вводил жену и египетского царя в грех прелюбодеяния. А Златоуст хвалит Сарру за проявленную ею в этом деле уступчивость и геройское мужество, с каким она подверглась риску совершить прелюбодеяние.
Все же в морали этого великого учителя встречается и кое-что более умное, это когда он прямо высказывается против гонений. В этом пункте Златоуст сходится со всеми учителями, которые сами подвергались гонениям. Принцип веротерпимости оспаривали лишь те, которые чувствовали себя достаточно сильными, чтобы дать другим испытать плоды их святого рвения.
Святой Василий, прозванный Великим, епископ кесарийский в Каппадокии, также являет пример упорства и свирепости, которые святоши прикрывают рвением. Император Валент лично дважды приезжал в Кесарию, чтобы вразумить святого. Но святые упрямы и не желают идти на соглашение. Когда разгневанный государь готов был уже подписать приказ об изгнании Василия из города, у него заболел сын. Валент сейчас же послал за прелатом, присутствие которого якобы немедленно исцелило сына. Но так как отец окрестил сына у ариан, святой немедленно лишил его своего покровительства. Мальчик снова заболел и умер. Это чудо отнюдь не свидетельствует о духе благотворения. Остается заподозрить достоверность чуда, которое не могло заставить императора отказаться от своих заблуждений, а ведь, казалось бы, такое чудо должно было убедить его в могуществе и в правоверии святого.
По всей видимости, Василий так же мало умел быть преданным другом, как и угодливым подданным своего государя. Святой Григорий Назианский, его товарищ по занятиям и старинный друг, никогда не мог примириться с бессердечностью Василия, который, управляя пятьюдесятью епархиями, не дал ему ни одной, даже самой маленькой. Отсюда видно, что, во-первых, святые поступали дурно со своими друзьями и что, во-вторых, святые не всегда нечувствительны к своим земным интересам.
Святой Василий считается учредителем монашеского ордена на Востоке, для которого он разработал очень строгий устав. Поразительно, что великий богослов здесь открыто противоречит предписаниям Иисуса Христа. В Евангелии от Матфея (гл. 6, ст. 16-17) Иисус говорит: "Когда вы поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, которые принимают на себя мрачные лица... А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лицо твое". Василий, напротив, требует, чтобы "смирение монаха проявлялось и в его внешности, чтобы взор у него был грустный и опущенный долу, голова непричесана, одежда грязная и небрежная". Таким образом, святые присвоили себе право исправлять предписания своего божественного учителя. Как и многие другие богословы, Василий осуждает второй брак, как блуд и многоженство. Точно так же он порицает законную самозащиту, всякие войны, процессы, клятвы. Наконец, в качестве заклятого врага радости, он утверждает, что христианин не должен смеяться.
Но не будем задерживаться на подобных пустяках. Перейдем к рассмотрению святого, больше прославившегося рвением и преступлениями. Поговорим о святом Кирилле, патриархе александрийском, который затмил большинство прелатов своего времени гнусностями, в которых он повинен. Крупный заговор возвел этого церковного героя на престол первосвященника александрийского. Уверенный в поддержке своих сторонников, Кирилл не ограничился тем, что распоряжался духовными делами своей епархии, он захотел осуществлять неограниченную власть и в делах светских. Первым шагом его было закрытие церквей, принадлежавших раскольникам-новатианам. Затем он завладел их священной утварью и украшениями церквей. Наконец, он конфисковал все имущество их епископа Феопемпта. Сократ. История церкви. В другом случае в наказание за незначительную обиду, нанесенную несколькими евреями одному из его любимцев, он собственной властью изгнал из Александрии всех евреев и разрешил черни разграбить их добро. В данном случае святой прелат хотел, надо полагать, вознаградить египтян за то, что израильтяне некогда ограбили их по приказу Моисея. Орест, префект города, был справедливо возмущен такими действиями патриарха ужаснувшись при виде того, как город сразу обезлюдел по прихоти попа. Он, доложил обо всем происшедшем императору. Кирилл, со своей стороны, по-видимому предупредил императора. Тем временем, неуверенный в исходе дела, он счел нужным задобрить префекта который успел снискать любовь народа. Но Орест, знавший, с кем имеет дело, отказался пойти на соглашение и решил дожидаться решения двора. Тем временем наш святой, оскорбленный полученным отказом, решил отомстить. Он вызвал из монастыря в Нитрии около пятисот монахов, которые оставили свое уединение и направились в город. Увидев префекта в его колеснице яростные монахи осыпали его оскорблениями, кричали ему, что он "нечестивец", "идолопоклонник", "язычник". Напрасно он протестовал, ссылаясь на то, что он крещен. Один из монахов бросил в него камнем и ранил в голову.
В то же время телохранители Ореста покинули его, так как сами испугались бешенства монахов. Видя это смятение, народ сбежался, чтобы вырвать Ореста из рук взбесившихся святош. Лммония, нанесшего удар Оресту, схватили и согласно закону покарали смертью. Префект вскоре известил императора об этом новом инциденте. Святой написал ему со своей стороны. Пока что он распорядился торжественно похоронить тело Аммония в церкви, уверяя, что его надо рассматривать как мученика, и произнес похвальное слово в его честь, где восхвалял мужество, с каким тот защищал правду.
Ярость Кирилла, однако, не улеглась и обрушилась еще раз на одну особу, любимую и уважаемую префектом. Речь идет об Ипатии, деве, прославившейся благодаря тем блестящим похвалам, которыми писатели того времени единодушно награждали ее добродетель, знания и красоту. Она была дочерью Теона, руководителя знаменитой в древности александрийской школы. Этот ученый сделал все возможное для воспитания дочери. Обнаружив у нее способности, он стал преподавать ей самые возвышенные знания-геометрию, астрономию, философию.
Прелестная девушка вполне оправдала старания отца, и после его смерти ее признали достойной занять место отца и поставили во главе знаменитой школы. На этом посту она привлекла большое количество слушателей и учеников, среди которых был знаменитый Синезий, ставший, как мы увидим, епископом Птолемаиды. Синезий всегда питал к Ипатии самую нежную привязанность, об этом можно судить по сохранившимся его письмам.
В Александрии все выражали свое преклонение перед Ипатией, которую называли красавицей-философом. Весь город единодушно приветствовал ее ученые речи, исходившие из уст грации. Ее безупречная нравственность и строгая добродетель вызывали благоговение у людей, которых влюбленность могла толкнуть на легкомысленный шаг. Одним словом, эта прелестная женщина пользовалась всеобщей любовью и уважением. В частности, ее ценил префект Орест, который, зная ее образованность и прямоту, охотно совещался с нею по наиболее важным делам.
Столько прекрасных качеств Ипатии не замедлили вызвать зависть в низкой и жестокой душе Кирилла. Этот святой и сам претендовал-без достаточного основания-на красноречие и знания. Его тщеславие доходило до того, что он нанимал клакеров, чтобы аплодировать ему при публичных выступлениях. Говорят, что, проходя однажды мимо дома Ипатии, он почувствовал досаду, видя ее окруженной толпой людей, явившихся послушать ее, и с этого момента он замыслил ее гибель.
Во всяком случае, связи Ореста с Ипатией было достаточно, чтобы сделать прелестную девушку ненавистной патриарху и его клиру. Ее заподозрили в том, что она чинила препятствия примирению Кирилла с префектом. В результате несколько фанатиков, под предводительством чтеца по имени Петр, стали искать случая ее убить. Они подстерегли ее, когда она возвращалась с визита, сорвали ее с носилок, втащили в церковь, раздели донага и убили ударами черепицы, после этого они изрезали ее на куски и окровавленные останки отнесли в место, именуемое Кинарон, где святоши превратили их в пепел.
Подобное преступление казалось бы невероятным, если бы оно не было засвидетельствовано историками того времени. Сократ, правда, называет среди убийц только чтеца Петра, но Никифор Грегорас ясно говорит, что фанатики, предводительствуемые Петром, были кирилловскими попами, ненавидевшими Ипатию за влияние которым она пользовалась у Ореста, и приписывавшими ей разлад, существовавший между префектом и прелатом. Историк прибавляет, что бешеные монахи для выполнения своего гнусного заговора выбрали день торжественного поста. Если к этому присоединить, что это ужасное злодеяние совершено в церкви, то можно себе представить, каковы были нравы древних церковников и какую мораль мог им проповедовать пастырь вроде Кирилла.
Так прекрасная, ученая, добродетельная Ипатия стала жертвой бешенства попа.
Бесполезно входить в рассуждения о поступке, способном вызвать негодование у всякого человека, в котором набожность не успела окончательно заглушить голос природы. Удовлетворимся констатированием факта, что Кирилл и его сообщники остались безнаказанными. Император оказался бессильным наказать попа-убийцу и мятежника. А церковь не постыдилась причислить этого преступника к лику святых.
Что же совершило это чудовище, чтобы заслужить честь быть обожествленным? Он был очень ортодоксален, с обычной яростью боролся против взглядов Нестория и интригами добился низложения этого патриарха, который был лучше его. Особенно обессмертил себя святой в церковных святцах опровержением громовой речи Юлиана против христиан. О ней нам известно лишь то, что Кириллу угодно было из нее сохранить. Он отвечает на нее весьма слабо, ограничиваясь одной лишь декламацией. Речь Юлиана в той части, которая до нас дошла, представляет собой вечный памятник, воздвигнутый на посрамление религии и отвратительной морали христиан.
Всякий здравомыслящий человек или желающий открыть свои глаза, чтобы видеть, без труда признает справедливость обвинении императора, когда он, обращаясь к фанатичным, яростным христианам, говорит им: узнайте, галилеяне, насколько наши законы лучше ваших.
Наши законодатели и мудрецы предписывают нам подражать по возможности богам, они для этого советуют нам созерцать и изучать природу вещей. Такое созерцание, углубление в тайники собственной души, дает возможность приобрести добродетели, приближающие и в некотором роде уподобляющие нас богу. А у евреев чему учит подражание богу? Оно учит предаваться ярости, жестокости, ненависти, ревности и пр.
Далее Юлиан сравнивает языческих философов с еврейскими пророками и мудрецами. Он сравнивает также счастье евреев, покровительствуемых Иеговой, со счастьем языческих народов. Затем, упрекая христиан за жестокость и нескончаемые споры, он говорит: вы убиваете христиан, которых вы называете еретиками, за то, что они придерживаются взглядов, несколько отличных от других, насчет еврея, казненного евреями. Вы унаследовали от этих евреев только их злобу и безумие. С вами произошло то же, что бывает с пиявками: вы извлекли испорченную кровь и оставили более чистую.
Предоставляем читателю судить, обоснованны ли эти обвинения или нет и что мог на это ответить богослов типа Кирилла.
К счастью для рода человеческого, такие чудовища редки на земле, хотя в церкви они часты. Есть святые учители, которые, хотя сами не позволили себе совершать такие преступления, как Кирилл, но побудили других совершить не менее возмутительные злодеяния и еще в более широком масштабе. Сколько преступлений породил, например, святой Августин своими отвратительными правилами насчет нетерпимости! Этот фанатик, которого очень многие христиане считают величайшим светочем церкви, вначале проповедовал кротость и снисходительность в религиозных вопросах, но вскоре он заговорил другим языком. Став главой партии, он немедленно усвоил дух преследования, представляющий собой сущность христианства. Он дошел до утверждения, что все имущество нечестивцев по праву принадлежит проповедникам. Сколько злодеяний совершено на основании этого иудейского принципа, воспринятого христианами! Ведь согласно этому отвратительному принципу все церкви в мире могут стать добычей разбойников, которые признают, что только они праведники, а все прочие - нет. Очевидно, на основании этой адской морали набожные крестоносцы завладели святой землей, а набожные испанцы накладывают на всю Америку ужасное иго.
Августин стал глашатаем гонений против тех самых донатистов, которым он незадолго до этого в столь патетической форме и столь правдиво расписывал, как несправедливо, по его мнению, гонение на них. Так наши святые отцы меняют свои взгляды в зависимости от своих личных интересов или интересов группировки, к которой они примкнули. Можно ли обосновывать какую бы то ни было нравственность на принципах подобных наставников, если их наставления со временем меняются, а их сочинения полны взаимоуничтожающих указаний? Августин был, по видимому, автором ужасной теории, безжалостно осуждающей детей, умерших без крещения. - Святой Григорий Назианский отводил им "промежуточное" место. Нельзя назвать порядочным отношение святого Августина к священным узам брака. Для оправдания Сарры, которая, видя свое бесплодие, дала Аврааму свою рабыню Агарь в наложницы, наш богослов утверждает, что жена может уступать свои права другим. Правило это очень выгодно для "удобных" мужей: мы видели выше, как Авраам с успехом применил его во время своего путешествия ко дворцу царя Египта и царя Герара.
Будучи столь снисходителен в вопросе о прелюбодеянии, наш богослов весьма строг в других вопросах. Относительно лжи, например, он проповедует такие правила, что, если бы им следовали буквально, они явно привели бы к гибели общества. В самом деле, как расценивать такого рода суждения этого святого: "Если бы всему роду человеческому грозило истребление и его можно было бы спасти при помощи лжи, то надо было бы отказаться произнести ложь и дать человечеству погибнуть;
если посредством лжи можно помешать одному или нескольким людям согрешить, то лучше дать им согрешить, чем солгать; даже если, солгавши, можно спасти ближнего от вечного осуждения, то лучше даже ему погибнуть, чем спасти его ценой неправды".
Но, несмотря на ненависть ко лжи, которую святой Августин обнаруживает в таких нелепых правилах, надо обладать исключительно прочной, испытанной верой, чтобы не заподозрить довольно часто нашего святого в самой бессовестной лжи. Он лжет просто для своего удовольствия или из детского желания рассказать о чудесных вещах. В самом деле, у нас создается очень невыгодное представление о правдивости отца церкви, когда он в проповеди, обращенной к братьям в пустыне, говорит, что видел в Эфиопии людей без головы, у которых глаза помещались посреди живота. Святой Августин прибавляет, что эти люди имели даже священников из своей среды, притом настолько добродетельных, что, будучи женаты, приближались к женам только раз в год. Этих людей Августин видел, надо полагать, у Плиния, Помпония Мелы или Авла Геллия, которые называют их акефалами, то есть безголовыми. Только люди этого вида могут поверить в рассказ Августина. Не больше доверия заслуживает его сообщение, когда он осмеливается утверждать, будто в его время были женщины, которые посредством известных мазей могли превращать людей в коней или кобыл и пользоваться ими для перевозки тяжестей.
Для объяснения подобных сказок приходится прибегнуть, следуя примеру самого Августина, к аллегориям вроде тех, коими он пользовался для объяснения любого места Ветхого и Нового завета; он ведь взялся истолковать Библию нелепейшим в мире образом. Так, например, он находит, что дети, ругавшие пророка Елисея, крича ему вслед: "иди, плешивый, иди, плешивый", символизируют евреев, которые, требуя распятия Иисуса, велели ему взойти на крест, помещенный на Голгофе. А этот крест наш святой усматривает в двух поленах дров, которые подобрала женщина, встреченная Ильей. По мнению нашего ученого комментатора, эта женщина старалась познать тайну креста, символизируемую, очевидно, двумя поленами дров. "Так,-говорит он,-вдова подобрала эти два полена, чтоб указать нам, что церковь поверит в того, кто был привязан к двум перекладинам креста". В куске красной материи, которую блудница Раава вывесила на окне, Августин видит кровь Христа. Иисуса он усматривает в козле отпущения и т. п.
Было бы вполне естественно предположить, что святой был пьян, когда видел такие небылицы или говорил о них. В одном месте своих Confessiones Августин сам подает повод к такому подозрению. Обращаясь к богу, он говорит: "Похмелье (crapula) овладевает иногда рабом говорит, сжалься над ним и избавь его от этого". А ведь,
как известно crapula обозначает последнюю степень опьянения неприятное состояние, остающееся после попойки. Если отец церкви выбирал такие моменты для проповеди или писания, то нет ничего удивительного в том.
что он говорит такие глупости. Очевидно также, что в состоянии crapula он задавал себе тонкие вопросы, часто весьма соблазнительного характера, какие мы находим в его сочинениях. Он, например, исследует, каким образом Адам и Ева могли бы произвести детей, если бы сохранили первоначальную невинность. Он сознается, что не знает этого, но в процессе своего великолепного рассуждения на эту тему нисколько не щадит стыдливости читателя, что вполне справедливо ставили ему в
А между тем бредни гиппонского епископа считаются, по мнению наших современных богословов, безапелляционными решениями. Но даже среди тех ученых, которые называют себя ортодоксами и католиками, многие не очень высокого мнения об этом отце церкви. Они критикуют его стиль, игру слов, ухищрения, жалкие аллегории, почти всегда натянутые и неестественные рассуждения. Многие хотели бы выдать его книгу "О граде божьем" за шедевр, но другие справедливо обвиняют его в том, что он беззастенчиво использует Варрона, Цицерона и Сенеку - языческих авторов, обладавших большим образованием и изяществом стиля, чем он.
Его обвиняют также в полном незнании еврейского языка, совершенно необходимого для понимания еврейских "священных" книг. Поэтому напрасно мы станем искать в сочинениях Августина средства понять эти книги. Он видит в них лишь фигуры и аллегории, годные для того, чтобы прикрыть его невежество. С этой целью он, очевидно, выдвинул принцип, что "писанию можно придать любой смысл, не противоречащий благочестию". Это значит превратить его в восковую игрушку, как вполне правильно заметил один ученый критик.
Августин был сначала, как известно, манихейцем. Если верить ему, то его обращение произошло чудесным путем: он услыхал (или ему послышался) голос, предлагавший ему прочитать творения святого Павла. Едва только он прочел несколько строк, он почувствовал себя новым человеком. Он сразу стал защитником "благодати", разгадал тайны провидения, стал глубокомысленно размышлять о "предопределении". Благодаря умению писать о непостижимых вещах, которых он так и не разъяснил и которые останутся загадкой до скончания веков, он стал во главе школы, боровшейся с учением Пелагия и Целестия. Еще и в наше время он считается непогрешимым оракулом у янсенистов, которые под его знаменем сражаются против молинизма, то есть против взглядов Пелагия, воскрешенных некиим иезуитом; при этом обе стороны, несмотря на свое ожесточение, ничего не смыслят в сути своего горячего спора. Но ведь для богословов как раз очень важно, чтобы ни сами они, ни другие не понимали предмета их споров.
Несмотря на глубокое почтение, которое церковь питает к произведениям нашего святого, его система в его время, как и в наше, не пользовалась, по-видимому, все общим признанием. Его обвиняли в том, что он воскресил учение древних стоиков о роке, отверг свободу воли человека и этим внушал своим последователям либо беспечность, либо отчаяние. Но его противники не замечают, что вся религиозная система евреев и христиан во всех отношениях основана на чистейшем фатализме.
Бог возлюбил Якова и отринул Исава уже во чреве матери. Бог избрал еврейский народ и отверг все прочие. Бог удостоил познания евангелия несколько народов, а остальным предоставил гибнуть во мраке невежества. Одним словом, и в Ветхом и в Новом завете бог ожесточает людей, которых ненавидит, и дарует милость тем, кого любит. Разве Павел в Послании к римлянам (9, 18) не говорит совершенно ясно, что он "кого хочет-милует, а кого хочет-ожесточает"?
Далее, разве бог, который все предвидел и в своих вечных предначертаниях предопределил искупление рода человеческого, не предвидел и не организовал падения мятежных ангелов, первородного греха, смерти своего сына, оказавшейся необходимой для исправления рода человеческого? Поэтому проповедовать фанатизм-значит проповедовать христианскую религию, для которой ее бог всегда был тираном, руководствующимся единственно своими всемогущими прихотями. Когда наши богословы оказываются в этом пункте приперты к стенке, они исчерпывают вопрос заявлением, что "это тайна". Но позволительно спросить их, зачем же они постоянно бессмысленно рассуждают относительно предметов которые они сами считают выше своего разумения?
Впрочем, несмотря на глубокие знания и чистоту своего учения, Августин имел как будто не очень четкие представления о наиболее важных тайнах христианской религии. Во всяком случае, он трактовал их столь легкомысленно, что его можно заподозрить в неверии. Так, в трактате "О троице" (книга 5, глава 9) он говорит, что три лица в троице допускают не для того, чтобы не оставаться совершенно безгласным насчет этого. Таким образом, по мнению этого святого учителя, одна из величайших тайн христианства сводится к словам, лишенным всякого смысла и придуманным только для того, чтобы дать пищу для споров или чтобы придать хоть какой-нибудь смысл утвердившемуся в церкви взгляду, который надо поддержать во что бы то ни стало.
Августин был современником святого Иеронима, которого церковь относит к числу ученейших богословов. Будучи способнее и образованнее Августина, обладая особенно глубоким знанием древнееврейского языка, Иероним прослыл лучшим комментатором "священного" писания. Но достаточно хоть сколько-нибудь внимательно прочесть его предисловия, Prolegomena, чтобы разубедиться в основательности того почтения, которое церковь внушает нам к библейским книгам. Критика всегда была опасным камнем преткновения для обмана. Тем не менее Иероним предпринял перевод этих знаменитых книг. Его намерение восстановило против него всю церковь. Его стали называть нечестивцем, новатором, безрассудным. Напрасно сам Августин пытался его отговаривать. Наш нетерпеливый святой очень резко с ним обошелся и обвинил в желании снискать себе славу нападками на великих людей. Он посоветовал ему знать свое место и дал ему понять, что слишком невысоко его ценит, чтобы считать его достойным гнева. Короче, наш святой обошелся со своим братом в полном смысле слова, как с мальчишкой, которому он прочел урок. Перевод Библии вышел в свет, и Иероним прослыл впоследствии божественным человеком, которого бог чудесным образом вдохновил на изъяснение "священных" книг.
Еще по одному важному вопросу возник серьезный спор между обоими великими святыми, к учености которых церковь относится с почтением. Речь шла о том, что это было за растение, которое укрыло в своей тени пророка Иону,-тыква или плющ? Этот спор едва не произвел раскола в церкви, до того все вошли в азарт по столь "важному" вопросу. Надо полагать, что Августин уступил в этом случае, как и в других. Гиппонский епископ несомненно боялся восстановить против себя столь опасного противника: Иероним как раз особенно отличался богословской злобой и желчностью. Это обнаруживается во всех его писаниях. Он всегда сохраняет в них наставительный тон. В его сочинениях против Руфина и против Вигиланция мы находим весь яд богослова, но ни малейших признаков христианской любви или учтивости воспитанного человека. Все здесь дышит ненавистью, яростью, грубостью. Но ведь известно, что у отца церкви эти недостатки являются результатом похвального рвения к истине.
Между прочим, святой Иероним обнаруживает временами взгляды, не согласующиеся с современным учением церкви. Он, например, полагал, что добрые ангелы могут грешить и что Иисус Христос умер ради них. Он считал, что звезды одушевлены и одарены сознанием, что мир просуществует только тысячу лет, что провидение божье распространяется только на людей, что у бога нет вполне ясного знания всех событий. Не следует забывать нелепого взгляда святого Иеронима на женщин. В предисловии к книге Осии он говорит, что ни одна женщина не воскреснет как женщина, а все они при воскресении превратятся в мужчин.
Его мораль не менее достойна порицания, чем его богословие. Как и многие другие древние богословы, он порицает второй брак и сравнивает тех, кто вторично женится, с нечистыми животными Ноева ковчега или со свиньями, вновь валящимися в грязь, из которой они поднялись. Он осуждает всякую клятву, ссылаясь, очевидно, на формальное предписание Иисуса Христа. Но церковь по этому пункту, как и по многим другим, исправила заповеди своего основоположника. Далее, наш святой требовал, чтобы христиане не платили никаких налогов неправоверным государям. Святой Иероним утверждал, что еретики - не христиане и с ними надо обращаться, как с язычниками (см. его "Диалог против Люцифера"). Наконец, по обычаю всех святых, он одобрял благочестивый обман и недобросовестность, если они имеют целью очернить врагов церкви. Не будем, говорит он, осуждать заблуждение, являющееся следствием ненависти к евреям и благочестивой веры.
Хотя главари церкви весьма склонны прощать святым отцам все их недостатки и даже ереси, в которых они довольно часто оказываются повинными, все же трудно понять, как это епископы не подвергли торжественному осуждению святого Иеронима, как еретика, за его слишком свободные, республиканские взгляды на управление церковью, резко противоречащие притязаниям высшего духовенства. В одном месте Иероним, по-видимому, отвергает верховенство епископов над священниками и низшим духовенством, хотя епископы претендовали на верховенство на основании "божественного права". Он, таким образом, опрокидывает священную иерархию, которую епископы возводят к авторитету Иисуса Христа и апостолов. Действительно, в церкви первоначально был аристократический образ правления, и возглавляли ее апостолы. Последние назначили епископов, или надзирателей, в тех местах, где они утвердили веру. Епископов затем стали избирать духовенство и народ, выбиравшие себе духовных владык, не зависящих друг от друга, но связанных между собой единственно узами общей веры, или, если угодно, общей политики, основанной на интересах сословия. Этот образ правления превратился затем в монархический. Римский епископ, как мы вскоре увидим, ловко использовал выгоды занимаемого им поста в столице языческого мира и стал постепенно главой христианского мира, пользуясь в течение веков самой неограниченной властью.
Вопреки этим явным фактам, установленным историей, Иероним в своем комментарии к посланию апостола Павла к Титу совершенно ясно заявляет, что "епископ и священник - одно и то же. До того, как по наущению дьявола внутри религии образовались различные точения, когда среди народов стали говорить "я Павлов, и Аполлосов, я Кифин", церковь управлялась общим согласием священников. Но после того, как всякий вообразил себе, что люди, которых он крестил, принадлежат ему лично, а не Христу, всюду было решено избирать из среды священников одного, возвысить его над другими и поручить ему одному все заботы о церкви, чтобы не оставить повода для расколов". Таким образом, Иероним приписывает установление разницы между епископами и священниками наущению дьявола, тогда как епископы выдают это за божественное установление или за результат внушения святого духа.
Приведенная цитата из святого Иеронима, между прочим, очень хорошо вскрывает политику и тайные цели основоположников церкви и подтверждает то, что мы говорили выше. Прежде всего можно отметить обвинение, которое бросает наш богослов первым проповедникам, что они вообразили себе, будто обращенные или крещенные ими принадлежат им лично. Этого достаточно для разоблачения истинных мотивов их пламенного рвения о спасении душ и их усердия в распространении своей веры. Таким образом, сами святые иногда неосторожно раскрывают секреты церкви и тайные пружины политики святых.
Эти строки наш святой писал, надо полагать, в минуту обычного для него дурного настроения. Особенно его раздражает распутство римской церкви, которую он уже тогда сравнивает с "великой блудницей"- Вавилоном. Это сравнение впоследствии было подхвачено протестантами, то есть теми христианами, которые отделились от этой церковной общины. Вообще многие христиане, даже ортодоксы, или католики, составили и составляют себе такое же неблагоприятное суждение о римской курии, как и Иероним, видя в ней вертеп пороков и преступлений, заражающих христианство. Действительно, как мы вскоре увидим, нравы римской курии во все века были таковы, что никак не могли опровергнуть то мнение, какое высказал о них Иероним уже для своего времени.
Святому Иерониму приходилось, по-видимому, преодолевать различные препятствия со стороны римскою клира и папы. Как известно, он был женским духовником, что всегда было прибыльным и завидным занятием. Наш святой сам признает, что его связи со святой Павлой и святой Меланией вызвали пересуды и подали повод к скандальным подозрениям: Romanae urbi fabulam praebuerunt Paula et Melania. Эти-то толки и помехи побудили, по всей видимости, нашего святого удалиться для сурового умерщвления плоти в Палестину, где он закончил свои дни. В своих сочинениях он часто упрекает римских священников за те позорные способы, которыми они пользовались для того, чтобы им присуждали наследство верующих женщин, чьими духовниками они были. Сам он, по-видимому, не обогатился благодаря ремеслу, столь прибыльному для других.
Как и следовало ожидать, святой Иероним, в качестве правоверного отца церкви, не придавал никакого значения наукам, отличным от тех, которыми он сам занимался. В своем комментарии к посланию к Титу он отвергает геометрию, арифметику и музыку, так как они ведут к истине, а не к благочестию, которое состоит в знании "священного" писания, в понимании пророков и в вере в евангелие. Конечно, нельзя отрицать, что все остальные науки, содействующие развитию ума или основанные на доказательствах, скорее вредны, чем полезны для христиан, которые нуждаются только в вере. После Иеронима нашлись еще более осторожные богословы, которые запретили верующим изучать даже "священное" писание и мудро отняли у них эти книги. Они боялись, и не без основания, что эти боговдохновенные книги введут в соблазн "слабых", то есть всех тех, у кого нет достаточно сильной дозы веры, чтобы не возмущаться гнусными правилами и образцами, какие содержатся в этих книгах.
Да и вообще почти все наши святые учители поставили себе за правило опорочивать светские науки, считая, что они могут отклонить от пути спасения, или, вернее, от повиновения тем, кто берется вести их по этому пути.
Таков был принцип и великого святого Амвросия, архиепископа миланского и отца латинской церкви, о котором мы скажем несколько слов. "Что может быть нелепее,-говорит он,- чем заниматься астрономией и геометрией, измерять пространство и оставить дело спасения ради поисков заблуждения?" У этого святого хватило самонадеянности написать книгу De officiis, по-видимому, чтоб затмить цицероновское De officiis.
Между тем мораль святого Амвросия не представляет ничего замечательного, если не считать его фанатических понятии о девственности и безбрачии. Эти состояния он чрезвычайно хвалит. Он даже доходит до утверждения, что брак противен природе, ибо, говорит он, все люди при своем рождении состоят в безбрачии.
Этот богослов осуждает также законную самозащиту. Наконец, он одобряет самоубийство, как нам уже приходилось отмечать, когда мы говорили о мучениках, которые сами на себя навлекают гибель. Несомненно, Цицерон, который руководствовался разумом, никогда не мог бы понять ценности этих возвышенных добродетелей. Но среди наших смиренных богословов нет ни одного законоучителя, который не считал бы себя в состоянии дать уроки морали, значительно превосходящей мораль всех величайших людей древности. Эти притязания могут встретить одобрение у таких людей, в которых неистовая, сверхъестественная, опасная мораль вытравила вкус к морали простой, естественной, полезной для рода человеческого. Необходимо признать, что нравственность, основанная на разуме, несовместима с религиозной нравственностью, довольно странные образчики которой часто дают нам отцы церкви.
Некоторые ученые относят святого Амвросия к числу благочестивых фальсификаторов, творцов легенд, о которых мы уже говорили. Ему, между прочим, приписывают вышедшие под именем Гегесиппа произведения, наполненные всевозможными сказками. Если автором подобных бредней является действительно Амвросий, то не знаешь, чему больше удивляться - бесстыдству святого или неистощимому легковерию тех, для кого фабриковались сказки, лишенные всякого правдоподобия и подложность которых обнаруживается на каждом шагу. Но святые никогда не стесняются лгать ради вящей славы религии и для доказательства ее истинности.
Мы не можем, однако, сомневаться в том, что святой Амвросий обладал большими талантами в этом направлении. Легенда делает его героем старинной сказки, которую уже греки рассказывали в честь божественного Платона. Когда он еще лежал в колыбели, гласит легенда, рой пчел вошел в его уста и вышел из них. Небо и потом щедро сыпало чудесами ради него. Епископом миланским его избрали на основании указания ребенка, которого немедленно единодушно поддержал весь народ, действовавший в этом случае несомненно по внушению неба. Он вел жестокую борьбу против ариан и упорно отказывался предоставить императрице Юстине церковь, которую она просила для них и для себя. Опасаясь неприятностей для себя за этот отказ, наш святой счел своим долгом поразить еретическую императрицу чудесами, которые всегда производят сильное впечатление на набожный народ. Он стал утверждать, что ему в небесном видении открылось место, где некогда были похоронены тела святых Гервасия и Протасия, претерпевших якобы мученическую смерть при Нероне. До тех пор никто в Милане не слыхал ни об имени, ни об истории, ни о месте погребения этих святых, но к счастью, сновидение открыло все это святому Амвросию. Он распорядился копать землю, где и нашли два скелета. Наш святой объявил, что они принадлежат указанным двум святым. Святой Августин, бывший свидетелем этого чудесного открытия, говорит: мы нашли кости необыкновенного размера, похожие на кости людей древности. Неизвестно, на что святой учитель хотел этим романтическим обстоятельством намекнуть и какую древность он имел в виду. Вся эта комедия вызвала, конечно, громадное стечение народа к церкви, где были помещены реликвии святых. Как водится, здесь стали совершаться бесчисленные чудеса. Но важно то, что благодаря этому наш прелат предотвратил последствия злой воли императрицы Юстины, собиравшейся изгнать его в наказание за дерзкий отказ.
Окрыленный этим успехом, своей победой над могущественной государыней, наш святой стал противиться столь же упрямой воле своего государя Феодосия, который, хоть и был императором, оказался бессилен вернуть евреям синагогу, отнятую у них христианами. Столь нетерпимый к евреям, святой, конечно, не мог быть снисходительнее к язычникам. Он сильно воспротивился восстановлению алтаря богини Победы, о чем ходатайствовал перед императором по поручению римского сената Симмах.
Но из всех поступков, в которых проявилась твердость святого Амвросия в деле утверждения священных прав клира, больше всего прославил его в глазах верующих способ, каким он дал Феодосию почувствовать могущество пастырей церкви. Феодосий, бывший по-видимому, тираном весьма набожным или, во всяком случае, считавший необходимым в личных своих интересах уступать духовенству, приказал, несмотря на свое благочестие, умертвить в Солуни семь тысяч граждан за оскорбление его статуи. Несмотря на такое чудовищное преступление, тиран захотел совершить свою обычную молитву и явился в церковь. Но Амвросий, чувствуя за собой поддержку возмущенного общественного мнения, ловко использовал этот случай, чтобы показать своему господину всю силу духовной власти. Он смело запретил ему вход в церковь, наложил на него епитимью и обязал в течение определенного времени оплакивать свое преступление. Как будто слезы, бесплодное раскаяние и покорность попу могли это преступление искупить!
Легко себе представить, как высоко должен был этот блестящий жест представителя поповской власти поднять престиж Амвросия в глазах клира и всех его собратьев. Он показал этим, как далеко простирается их могущество. И они часто использовали его, чтобы покарать государей, не запятнавших себя таким ужасным преступлением, как Феодосий. Следуя примеру Амвросия, епископы присвоили себе право отлучать государей, часто безупречных, все преступление которых заключалось в том, что они оказывали сопротивление духовенству. При этом государи, которые не решались благоразумно уступить, как Феодосий, часто оказывались в таком положении, что подданные против них восставали, что их корону отдавали другому и даже жизнь их приносилась в жертву. А если добрые государи оказывались игрушкой в руках попов, то чего только не приходилось опасаться государям дурным! Для того чтобы царствовать спокойно, тиран должен быть набожным, то есть жить в согласии с попами и терпеть их тиранию, чтобы спокойно тиранить своих подданных.
Святой Григорий, папа римский, занимает выдающееся место среди латинских отцов церкви. Этот великий святой был ревностным поборником христианского невежества Он объявил жесточайшую войну произведениям древних. Он уничтожил огромное количество книг, о чем до сих пор тщетно сожалеют все те, чьи интересы не совпадают с интересами невежественного Григория. Некоторые авторы житий приписывают ему чудо, которое как будто не согласуется с представлениями наших богословов о возможности спасения для язычников. Именно Альфонс Циакониус написал специальный трактат для доказательства того, будто молитвы святого Григория имели такую силу, что они заставили бога освободить из ада душу императора Траяна и святой папа имел удовольствие видеть, как она поднимается на небо. Это чудо тем более поразительно, что Траян, вообще говоря, человек весьма почтенный, преследовал христиан и осудил, между прочим, святого Игнатия Антиохийского, брошенного на съедение зверям. Этого подвига Григория достаточно, чтоб убедить самых заядлых скептиков в бесконечном могуществе папы, который, несмотря на наличие причин, способных возбудить гнев бога, заставил его в угоду протежируемому папой государю отменить свои строгие постановления, какими он осуждает на вечный огонь всех, кто умирает вне религии, необходимой для спасения.
Вообще все, что говорил и видел великий святой Григорий, нельзя, по-видимому, принимать на веру безоговорочно. Его "Диалоги", переполненные нелепыми сказками не делают ему много чести. В них отец церкви простодушно сознается, что в его время узнали о том свете гораздо больше, чем во все предшествующие века. Объясняет он это тем, что так как близится конец света, то уже становится возможным заглянуть, что делается на том свете. Что касается чудес, о которых он рассказывает, то большинство их настолько нелепо, что приходится прийти к выводу, что тот, кто о них сообщил потомству, был либо большим жуликом, либо непроходимым идиотом. Оба эти качества часто сочетаются у отцов церкви. Впрочем, после святого Григория его преемники сделали еще много новых открытий в странах будущего.
Григорий проявил, как мы видели, большую симпатию к Траяну, очень хорошему государю, который не был способен на другие преступления, кроме незнания христианской религии. Но наш святой не всегда был счастлив в выборе государей, удостоенных его милостей. Так, он подло льстит Фоке, узурпировавшему императорский трон Маврикия и бывшему гнуснейшим тираном. Правда, этот тиран в награду за низости Григория признал примат папы, то есть верховенство римского епископа над всеми епископами в мире. Наш святой, из смирения присвоивший себе титул "служитель служителей бога",-папы сохранили его до сих пор-оценил этот признак уважения, которого еще не удалось добиться ни от одного императора. Он простил Фоке все его преступления в награду за почтение и преданность святому престолу.
Далее мы видим, что наш святой тесно связан с Брунгильдой, королевой Франции, которую все историки рисуют как мегеру, чья жестокость вызывает содрогание. Правда, вопреки своим преступлениям, эта государыня была очень набожна, очень щедра по отношению к церкви и основала большое количество монастырей, а это должно было загладить в глазах папы много грехов.
Если судить о святом Григории по его эмиссарам, можно убедиться, что святой отец проявил пламенное усердие в пропаганде веры или по крайней мере в расширении юрисдикции римского престола. Желая совершить духовное завоевание Англии, папа отправил туда монаха по имени святой Августин проповедовать там веру. Последний обычно считается апостолом Англии. Однако святой Гильда, монах, очень древний автор, утверждает, что евангелие проникло в эту страну уже во времена апостолов, около 35 года от рождества Христова. Выходит что по Usserius'y в Великобритании были христиане за девять лет до того, как ученики Иисуса Христа появились в Риме. Согласно достопочтенному Беде (тоже монах), британская церковь была строго ортодоксальной, хотя она во многом отличалась от римской церкви, особенно в отношении обрядов. Августин, посланец Григория, захотел изменить обряды и уничтожить привилегии архиепископов, поставив их в зависимость от римского епископа. Британские епископы сильно воспротивились новшествам Августина и его узурпаторским стремлениям и отказались признать его своим примасом. Тогда наш святой апостол, возмущенный таким святотатственным сопротивлением, побудил Эдельберта, короля Кента, перебить тысячу двести священников и епископов, которые на соборе отказались признать монаха Августина главой своей церкви.
Таковы методы, посредством которых святой монах создавал успех своей миссии, а римская курия расширяла свои завоевания. Ведь, конечно, надо думать, что прежде, чем доходить до таких крайностей, Августин запрашивал своего господина, святого Григория. Во всяком случае, он обращался к нему за указаниями по вопросам менее важным, чем резня, о которой мы упомянули.
Вот, например, несколько вопросов, которые поставил папе наш миссионер, и ответы на них его святейшества. Монах запросил, можно ли крестить беременную женщину. Папа ответил, что не видит препятствий к ее крещению. Монах запрашивает, какой срок требуется для мужчины, чтобы получить право войти в церковь или принять причастие, после того как он имел сношение с женщиной. Григорий разъясняет, что такой мужчина совершил грех,- разве только он имел сношение с женщиной без похоти, единственно ради продолжения рода. Далее монах спрашивает, можно ли допустить в церковь женщину, находящуюся в критическом периоде, и можно ли спокойно дать ей причастие. Святейший отец дает на это свое согласие. Но он строго запрещает брак между родственниками, так как, по его словам, опыт показывает, что такого рода браки не дают потомства. Для успеха своей миссии монах, по-видимому, озаботился совершением чудес, потому что Григорий в одном письме советует ему не очень гордиться своим даром чудотворения. Приведенных образчиков достаточно, чтобы судить об образованности и добросовестности святого отца и его посланца.
История сохранила нам одно высказанное святым Григорием положение, которое стоит здесь привести. Оно очень хорошо вскрывает истинный дух церкви и скрытые пружины ее политики преследования еретиков. Святой папа, оказывается, преследуя жестоко язычников и еретиков, заявлял, что если обращение некоторых и окажется фиктивным, то церковь много выиграет на том, что дети их, во всяком случае, станут добрыми католиками.
Не будем больше говорить об отцах церкви. По тем портретам их, которые мы здесь дали, всякий разумный читатель поймет, что остается думать об этих знаменитостях, которых предлагают всем богословам в качестве руководящих образцов. Поскольку члены духовного сословия изучали произведения этих учителей и старались им подражать, нет ничего удивительного, что они во все времена оказывались заносчивыми, сварливыми, упрямыми, недобросовестными, мятежными, бесчеловечными, врагами светской власти-словом, вечными смутьянами, нарушающими покой народов.
В произведениях отцов церкви и в их поведении можно почерпать лишь губительный фанатизм, дух бунтарства, мятежа, гонений. Лишь принципы опасной и неустановившейся морали можно найти у сновидцев, которых интересы их партии заставляют дуть и на горячее и на холодное. У них нельзя найти даже регламентации верований, ибо эти богословы редко согласны между собой, очень часто не находятся в согласии с самими собой, и иногда не согласны с церковью, которая после этих великих святых многократно меняла свои взгляды на важнейшие догматы веры. А ведь на писаниях этих удивительных людей церковь основывает свои догмы и предания.
Сделанный нами краткий обзор знаменитых учителей может послужить ответом тем, кто нам постоянно твердит об их авторитете, некоторыми богословами рассматриваемый как непогрешимый, когда они находят его выгодным для той группировки, к которой сами принадлежат. В таких случаях нам расхваливают свидетельство того или иного отца церкви как обладающее всем весом божественного внушения.
Этот обзор послужит ответом и тем, кто, не взвесив доводов, которыми обосновывается их религия, считает себя обязанным верить в нее просто по примеру стольких знаменитых учителей и на основании их авторитета, так как их приучили смотреть на святых учителей как на людей, одаренных глубочайшей мудростью и обширнейшими знаниями. Кто я такой, восклицает верующий, чтобы отказываться верить в то, во что верил какой-нибудь Ориген, Тертуллиан, Афанасий, Кирилл, Амвросий Августин, Иероним-словом, столько великих гениев бывших светочами и столпами христианской религии? Не будет ли самонадеянностью вообразить себе, что ты можешь видеть вещи яснее, чем столько святых, которые занимались этим с величайшей прозорливостью всю
Но, если присмотреться поближе, мы найдем, что все знаменитые корифеи церкви никогда не умели правильно мыслить. Без всякого предубеждения, руководствуясь только указаниями здравого смысла, всякий может вскрыть софизмы, которыми полны их писания. Всякий может убедиться, что эти благочестивые мечтатели, поглощенные своим фанатизмом, приучились изгонять здоровую логику из своих произведений. У самых красноречивых среди них мы встречаем лишь исступленные тирады, годные скорее на то, чтобы оглушить, чем убедить. Их поведение и их нравственные правила доказали нам, что все эти святые и мнимые ученые были людьми, старавшимися приобрести необходимые таланты, чтобы всеми путями доставить победу группе, к которой они принадлежали, которую они возглавляли и которая доставляла им средства к приличной жизни.
Наконец, мы обнаруживаем, что эти удивительные святые были существами, на которых ни один порядочный и рассудительный человек не хотел бы походить. В самом деле, найдется ли здравомыслящий человек, который хотел бы обладать жестоким сумасбродством какого-нибудь Оригена, мрачной меланхолией Тертуллиана, буйным и свирепым духом Афанасия, дерзостью бунтовщика и убийцы Кирилла, духом гонителя и лжеца Августина, желчным характером Иеронима и т. п.? А ведь все это великие образцы, которые предлагают всем тем, кто отдался служению церкви путем писательства или кому предстоит занять выдающееся место в священной иерархии. Кто хочет подробнее познакомиться с моралью отцов церкви, найдет достаточно материала в труде ученого Барбейрака "Traite de la morale ries Peres", в одном томе in 4ь. Это любопытное произведение, из которого, как читатель видел, мы кое-что почерпали.
Если нам будут говорить о приписываемой отцам церкви глубокой учености, мы скажем, что ее очень трудно обнаружить в их сочинениях. Наиболее смышленые из них имели лишь легкий налет светского образования, и то их религия стремилась его стереть.
Верующим предлагали не читать произведений язычников, как бесполезные и опасные.
В самом деле, говорили им, чего вам не хватает в законе божьем? Хотите истории? У вас есть книги Царств. Хотите философии, поэзии? У вас есть пророки, Иов, Притчи Соломоновы, где вы найдете больше ума, чем у поэтов и философов, ибо это слова бога, единственного обладателя мудрости. Вам нравятся песни? В вашем распоряжении псалмы. Вы любитель древностей? Пред вами книга Бытия. Наконец, закон господний вам даст спасительные заповеди и советы. Легко понять, какую пользу христиане могли извлечь из такого чтения, которое может только испортить ум и вкус, но говоря уж о том, какой ущерб оно приносило нравственности.
Все же богословы разрешали себе чтение сочинении
язычников, но не для того, чтобы усвоить их красноречие или стиль, а только для того, чтобы иметь возможность оспаривать их. Этого они достигали тем, что противопоставляли свои новые сумасбродства древним глупостям языческой мифологии, упрекая богов Гомера и греческих поэтов в слабостях и глупостях, давно отмеченных всеми античными мудрецами. Некоторые древние отцы изучали, кроме того, мистическую и романтическую философию Платона, в которой находили бредни, сходные с их собственными. Именно из этой туманной философии выросли, согласно Тертуллиану, одна за другой многочисленные ереси и распри среди христиан, которых он упрекает в желании стать слишком учеными.
Такого рода занятия в сочетании с постоянными размышлениями над темными библейскими книгами, которыми эти учители занимались без передышки, должны были превратить их в фанатиков, впавших в постоянный бред или в окончательно помешанных. В этом можно убедиться, читая их произведения, где все дышит упоением неистовством, безумием. Если они иной раз обнаруживают некоторое остроумие, то лишь в тех случаях, когда их изобретательный ум мучительно доискивается какого-либо аллегорического смысла в непостижимых текстах неразрешимых загадках и логогрифах, которые они в простоте своей рассматривали как проблемы, поставленные перед ними духом господним. Вот к чему сводится хваленая ученость этих оракулов христианской религии. В их произведениях мы находим вместо подлинного стиля, истинного красноречия, правильных рассуждений и здоровой критики лишь игру слов, трескотню, софизмы, бессвязные теории, постоянно уничтожающие одна другую, и, особенно, непоколебимое легковерие. Что касается их морали, то она никогда не имела прочных принципов, да и вообще мораль, начертанная в "священных" книгах, не годится для людей, она скорее предназначена к тому, чтобы сделать их безрассудными и злодеями, чем повести их по пути добродетели.
Христианская религия, по ее собственному признанию, никогда не ставила себе целью создавать ученых или разумных людей, она стремится создавать лишь верующих, то есть фанатиков, покорных воле церкви.
Глава шестая.
СВЯТОСТЬ ЕПИСКОПОВ И СОБОРОВ. КАРТИНА СВЯЩЕННОЙ ХРИСТИАНСКОЙ ИЕРАРХИИ.
Нам не пришлось обнаружить что-либо назидательное в поведении, нравах и учености отцов церкви, которых она почитает как оракулов и предлагает своим служителям в качестве образцов.
История церкви нас ознакомит с поведением рядовых епископов первых веков и с соборами, или собраниями, на которых прелаты устанавливали, переделывали и изменяли христианские верования. Гроциус говорит, и вполне правильно, что, кто читает историю церкви, не находит в ней ничего, кроме пороков епископов. В самом деле, поведение этих христианских пастырей представляет собой, даже в первые века существования церкви, сплошной ряд ужасных пороков.
Мы видели уже выше (часть 2, глава 3), что христианские епископы отнюдь не были людьми смиренными, бескорыстными, свободными от алчности и честолюбия. Все данные свидетельствуют о том, что они пускали в ход всевозможные происки для достижения своих целей. Всюду мы видим, что избрание главарей церкви было результатом заговоров, интриг, склок и плутовства. Выборы часто превращались в сцены ужаса, вызывая кровопролития и убийства. Лица, домогавшиеся сана епископа, пускали в ход все средства, чтобы добиться поста, обеспечивавшего им неограниченную власть и неизмеримые богатства.
Если кто думает, что нарисованная нами картина преувеличена, пусть он обратится к церковным историкам которые обычно и сами были епископами или священниками. Неправда обычно сама обращается против себя и помогает себя разоблачить. Святой Григорий Назианский, имевший основания быть недовольным тем жалким постом, который он занимал в винограднике господа,-а это, как мы уже мимоходом упомянули, послужило основанием для его ссоры со святым Василием-рисует нам епископов своего времени (четвертый век) такими чертами, которые делают мало чести этим главарям церкви.
"Они смотрят,-говорит он,-на этот сан не как на пост, на котором надо быть образцом добродетели, а как на средство обогащения; не как на службу, о которой надлежит давать отчет, а как на магистратуру, не подлежащую контролю. Их (епископов) почти больше, чем тех, которыми они руководят... и я думаю, что, поскольку зло увеличивается с каждым днем, им скоро некем будет руководить, все станут учителями, и Саул окажется среди пророков". Тот же святой сообщает, что на пост епископа назначали невежд и детей; что церковники не лучше, чем книжники и фарисеи; что в них не было ни капли любви, а лишь озлобленность и страстность;
что их благочестие состояло в том, что они осуждали нечестивость других, шпионя за их поведением не для того, чтобы исправить, а чтобы опозорить их; что они порицали или хвалили людей не за тот или иной образ жизни, а лишь в зависимости от интересов партии, к которой принадлежали; что они восхваляли друг в друге то, что резко порицали в сторонниках противного лагеря;
что их споры между собой напоминали ночные побоища, где не разбирают друга и недруга; что они придирались к пустякам под прекрасным предлогом защиты веры; наконец, что они были предметом отвращения для язычников и презрения для порядочных христиан. Вот как великий святой рисует нравы епископов и церковников своего времени. Эти нравы были точно такими же и до, и после него.
Так как честолюбие и жадность были во все времена истинными мотивами деятельности попов, особенно, как мы видели, первых провозвестников евангелия, мы должны предположить, что пороки первых епископов были те же, что у епископов позднейших веков. Если мы видим, что даже среди епископов царит дух заговоров, козней и интриг, то мы должны прийти к убеждению, что такие настроения составляют неотъемлемое свойство главарей христианской религии. При императорах-язычниках эти пороки приходилось маскировать, но они проявились в полном блеске, когда епископы, осмелевшие под покровительством императоров, получили полную свободу разнуздать все свои страсти.
Но еще задолго до этой благоприятной для духовенства эпохи епископы обнаруживают в своем поведении заносчивость и чванство, отнюдь не свидетельствующие о смирении, о котором христианство столь гордо трезвонит. Чтобы убедиться в этой истине, достаточно рассмотреть поведение знаменитого епископа Павла Самосатского, которое подверглось осуждению на Антиохийском соборе в 264 г. Собор низложил Павла за взгляды, которые были отвергнуты епископами, входившими в состав собора. Надо полагать, что, если бы не эти взгляды, не согласующиеся со взглядами других епископов, участникам собора не пришло бы в голову ставить Павлу в вину его пороки,-их покрыли бы "покровом милосердия". Но так как он был еретиком, то возгорелось рвение, вспыхнула зависть и ревность, и Павел подвергся поношениям и был лишен своими собратьями прихода. Несмотря на его бедность, его обвинили в том, что он приобрел огромные богатства святотатством и взятками. Он смотрел на религию как на средство обогащения, говорили его противники; он предпочитал титул дуценария, то есть финансового чиновника, званию епископа; он ходил всегда в окружении отряда людей, составлявших его свиту. Он воздвиг себе трибуну, или возвышенный трон, как светские магистраты. Он сердился на тех, кто не аплодировал его речам, как в театре. Он изымал церковные песнопения и заменял их песнями, восхвалявшими его самого. Он всюду таскал за собой молодых женщин приятной наружности.
Неизвестно, были ли обвинения против Павла Самосатского хорошо или плохо обоснованы, но, во всяком случае не подлежит сомнению, что если бы этих обвинений было достаточно для низложения епископа, то в наше время мало нашлось бы таких, которым не надо
было бояться этой же участи.
Что касается выборов епископов, то нельзя сомневаться в том, что они сопровождались ужаснейшими заговорами. Выборы происходили в церкви и чрезвычайно беспорядочно, так как пастырей выбирала христианская масса. Глупая чернь становилась игрушкой честолюбивых претендентов на должность епископа. Многочисленные постановления соборов против симонии доказывают, что сан епископа обычно получал тот, кто имел чем подкупить голоса.
Чтобы обморочить простонародье, претенденты на епископскую кафедру часто прибегали к обману. Пускали в ход поддельные чудеса, видения, специальные откровения. Эти фокусы вызывали у верующих решение выбрать человека, которого, казалось, отметило само провидение. Бенедиктинец отец Мартен в своем трактате "De antiquis ecclesiae ritibus" сообщает, что в лионской церкви был обычай всегда дожидаться какого-нибудь откровения, чтобы определить выбор епископа. Когда святой Евхерий был возведен в этот сан, ангел явился в видении ребенку и заявил ему, что небо требует избрания этого святого человека. Отсюда видно, что видения и откровения были слабым пунктом верующих. Лепет ребенка был для них несомненным знамением божественной воли. То было блаженное время, когда совершалось столько чудес и всякий считал или выдавал себя за боговдохновенного.
В выборах епископа в древние времена часто играла роль политика весьма предосудительная, с точки зрения добрых христиан. Поразительный пример этому мы имеем в деле знаменитого философа-платоника Синезия, который, будучи язычником, был возведен в епископы Птолемаиды в Ливии и посвящен Феофилом Александрийским вопреки достаточно сильным доводам, которыми тот мотивировал свой отказ от этой чести.
В самом деле, из его 105-го письма мы узнаем, во-первых, что он не хотел расстаться с женой или быть вынужденным сохранять с ней тайную, прелюбодейную связь. Во-вторых, он заявляет, что исповедует взгляды платоников и считает невозможным верить в различные догматы христианского богословия, которые находит противоречащими его принципам; что он верит в предсуществование душ, в вечность мира, в воскресение в понимании Платона, а отнюдь не в понимании христиан. Он призывает бога и людей в свидетели своих утверждений и говорит, что его взгляды всем известны. Однако епископы не посчитались с этими возражениями. Им нужно было во что бы то ни стало привлечь человека ученого и пользовавшегося большим весом в округе. Надеялись, что, став епископом, он с течением времени переменит свои взгляды. Говорят, что так оно и случилось. Испытав прелести епископата, Синезий обрел благодать веры и стал таким же ортодоксальным прелатом, как и его собратья.
Всех этих фактов достаточно, чтобы разоблачить нравы, характер и политику древних прелатов, из коих многие возведены в ранг святых. Не похоже даже, чтобы гонения со стороны язычников содействовали святости всех пастырей церкви. В 305 году человек двенадцать их собралось в Цирте. На этом соборе епископы занимались тем, что обвиняли друг друга в самых чудовищных преступлениях. Большинство из них оказались повинны в том, что выдали "священные" книги язычникам, чтобы избежать преследования, тогда как простые миряне предпочли пойти на смерть, чем выдать книги. Пурпурий Лиматский был обвинен в том, что умертвил двоих детей своей сестры. Вместо того чтобы отрицать это или оправдываться, он ответил без колебаний: "Что касается меня, я убивал и убиваю всех, кто против меня; не заставляйте меня говорить больше, вы знаете, что я никого не
боюсь".
А ведь из такого сорта прелатов и состояли соборы. Во все времена христианской верой распоряжались люди, лишенные нравственности и знаний. Через эти грязные каналы дошло до нас апостольское предание. И собрания таких людей считаются орудием святого духа!
Нам, конечно, возразят, что многие епископы, правда, вели весьма скандальный образ жизни и были лишены образования, но бог во все века воздвигал людей святых, безупречной нравственности, одаренных глубокими знаниями. Благодаря божественной помощи они не давали церкви потерпеть крушение, боролись против ересей, сохраняли чистоту учения и предания.
Прошедшая перед нами галерея портретов отцов церкви дала нам правильное представление об этих великих людях, о святости их поведения и об их просвещенном учении. Мы видели среди них сплошь вожаков партий людей достаточно мужественных либо достаточно ловких интриганов, чтобы суметь внушить уважение к своим взглядам и навязать их другим на соборах или собраниях, призванных разрешать вопросы веры. Эти соборы всегда состояли из большого количества невежд или добросовестных фанатиков, шедших на поводу у своих собратьев, которых они считали искуснее себя и на сторону которых они становились, не зная часто сути вопроса.
Подписи на протоколах очень многих соборов показывают, что многие епископы, являвшиеся на собор для разрешения самых тонких, самых абстрактных, самых непостижимых вопросов богословия, не умели даже подписываться и бывали вынуждены обратиться к своим более грамотным собратьям, которые расписывались за них на протоколах собрания.
Нельзя ли предположить, что под покровом такого невежества часто находились благочестивые подделыватели, готовые удостоверить фальшивой подписью решения, которые им хотелось поддержать в интересах своей группы и которые они выдавали за догмы, необходимые для вечного спасения? Могли ли епископы, до того тупоумные, что писать не научились, иметь какое-нибудь мнение о вещах, которые и теперь еще непонятны даже богословам, наиболее искушенным в жаргоне и увертках своего ремесла, все более изощряющегося в процессе споров в течение такого большого количества веков?
Вся история церкви свидетельствует о глубоком невежестве большинства прелатов. Мало того, мы видим, что невежество это вменяется им в обязанность. По словам Флери, некоторые соборы запрещали епископам читать книги язычников, то есть единственные произведения, которые могли формировать их ум и вкус. Святой Григорий строго выговаривал Дидье, епископу вьеннскому, за то, что он брался преподавать грамматику. Можно себе представить, какое образование могли иметь при наличии таких правил люди, которым принадлежало право не только выносить решения об учении и традиции церкви, но и решать судьбу империй.
Мы должны, таким образом, прийти к заключению, что пастыри были в такой же мере лишены знаний, как и их овцы, и в такой же степени предрасположены были принимать на веру все сказки, чудеса и подложные писания, какие им преподносили.
Не будет поэтому дерзостью предположить, что на соборах вожаки отдельных партий, то есть наиболее хитрые епископы, наиболее красноречивые пастыри, наиболее влиятельные при дворе интриганы, продвигали свои мнения, определяли, что считать ортодоксией, собирали голоса бараньеголовых тупиц и тупоумных святош, насилиями и угрозами запугивали противников, вызывая согласие у трусов и яростно преследуя тех, кто пытался противиться им. Такова правдивая история всех церковных соборов, от апостолов до наших дней.
Впрочем, интересы вожаков групп часто менялись. Часто случалось, что какая-нибудь группа, к которой государь прислушивался, сменялась при дворе интригами противной стороны. В таких случаях приходилось менять и непогрешимые постановления церкви, собравшейся на собор и вдохновленной святым духом. Епископы имевшие государя на своей стороне, имели за себя и дух святой. В церкви, как и на войне, бог дарует победу тому, у кого самая многочисленная армия. Епископы могли бы всегда говорить по примеру Фаворина: "Разве я не вынужден думать, что человек, владеющий тридцатью легионами, искуснейший в мире человек?"
Таким образом, государи и солдаты всегда служили решающим средством, заставляющим святой дух заговорить и принуждающим принять его пророчества.
При Константине церковь раскололась по вопросу о божественности Иисуса Христа. Константин, не искушенный в богословских тонкостях, вначале смотрел на этот вопрос как на пустяк. Он думал, что одного письма, обращенного к епископу александрийскому, достаточно будет чтобы примирить его с Арием. Император не был знаком с воинственным духом духовенства, всегда жаждущего войны. Он не знал, что богослов никогда не может ни уступить, ни замолчать.
Несмотря на могущество императора, вся церковь оказалась в огне. Чтобы утишить пламя, он созывает, ценой больших затрат, собор в Никее, в котором участвовали триста восемнадцать епископов. На соборе отцы, вдохновленные духом святым и поддержанные государем, определяют, что Иисус-бог, единосущный отцу, и провозглашают анафему Арию и его приверженцам, криками, угрозами и побоями затыкают рот всем пытающимся возражать против постановления ортодоксов. Наконец, епископов, отстаивавших противоположное мнение, отправляют в ссылку.
Но это решение тем не менее отнюдь не было окончательным. Ариане и ортодоксы еще в течение веков раздирали церковь, обе стороны попеременно одерживали верх: при царях-арианах ариане оказывались ортодоксами, а ортодоксы превращались в еретиков. Победители неизменно подавляли и жестоко преследовали партию, потерпевшую поражение. Символ веры, установленный тремястами восемнадцатью епископами в Никее, был изменен шестьюстами епископами на соборе в Римини. От 332 до 383 г. насчитывают тринадцать вселенских и местных соборов против взглядов Ария. С 323 до 368 г. насчитывают пятнадцать соборов - вселенских и местных-в пользу того же Ария. Казалось, весь мир склоняется к арианству. Это учение в самом деле многим должно было казаться более осмысленным, чем догма, явно вводившая в христианскую религию нового бога. Однако никейская доктрина в конце концов одержала верх. После нескольких веков яростных споров большинство епископов и христианских священников поняло, что интересы и слава церкви требуют, чтобы основатель церкви был богом.
Вообще при ближайшем рассмотрении сути всех богословских споров всегда оказывается, что то мнение в конце концов одерживает верх над прочими, которое полезнее всего для духовенства и больше всех удовлетворяет его спесь и жадность. Епископы нисколько не заботились о том, чтобы мнение, казавшееся им наиболее выгодным, было наиболее правдоподобным или разумным. Чтобы превратить какое-либо мнение, как бы оно ни было нелепо, в догмат, достаточно было, чтобы оно доставило им славу или прибыль. Если догмат оказывается уж очень нелепым, отделываются заявлением, что это "тайна, в которую надо смиренно верить", не пытаясь в ней что-либо понять. Таким путем церковь постепенно провела в качестве догматов веры понятия не только нелепые, но и совершенно неизвестные ни апостолам, ни отцам церкви. Несомненно, таким способом последовательно были введены догматы пресуществления, о чистилище и пр., ставшие столь полезными для церкви.
Соборы бывают различных видов. Всеобщими, или вселенскими, называются такие, на которых собираются представители всего христианского мира. Христиане не согласны между собой насчет количества таких соборов. Некоторые группировки отвергают соборы, признаваемые другими. Впрочем, нет ни одного собора, который можно было бы считать действительно представляющим все христианство. Всеобщими, или вселенскими, соборами приходится считать поэтому те, о которых сложилось такое представление в умах их сторонников. Национальными называют те соборы, в которых участвуют епископы отдельной страны. Поместными называют соборы, созываемые архиепископом из епископов его округа. Соборы первого вида считаются непогрешимыми, и их решения по вопросам веры принимаются столь же безоговорочно, как пророчества святого духа. Вопреки, однако, особому почтению, которое ортодоксальные богословы питают к вселенским соборам, позднейшие соборы часто изменяли официальные постановления предшествующих всеобщих соборов. Во всяком случае, можно по этому поводу сослаться на святого Августина, который вполне определенно говорит, что "даже прежние всеобщие соборы были исправлены позднейшими соборами".
Что касается поместных соборов, то у них мы находим решения, прямо противоположные современному учению церкви. Так, например, на Эльвирском соборе собравшиеся отцы запретили верующим зажигать свечи на кладбищах, "чтобы не испугать души святых" (кан. 34). Это, очевидно, свидетельствует о языческих представлениях насчет привидений и манов.
Но такого рода постановления не смущают наших богословов. Они берут из постановлений соборов, как и из писаний отцов церкви, то, что им подходит, и просто отбрасывают все, что не согласуется с тем течением, к которому они примкнули. Они вынуждены так поступать, ибо вся история церкви показывает, как один собор выступает против другого, одни отцы церкви - против других, согласное мнение учителей одного века противоречит учению другого века. Словом, церковь решительно меняет свои взгляды, даже по важнейшим пунктам.
Таким образом, несмотря на такое большое число соборов, от которых имеются огромные собрания деяний, вероучение все время остается неопределенным и колеблющимся, и мы не знаем, не будут ли впоследствии всеобщие соборы вносить исправления во все принятые до сих пор решения предшествующих соборов. Христианская религия представляется настоящим трудом Пенелопы. Ее служители вечно заняты установлением ее верований, но никогда не могут дойти до конца. Ни бог, ни его святой дух, ни боговдохновенные апостолы не сумели выражаться достаточно ясно, чтобы предупредить споры и кривотолки, которые могли возникнуть в будущем по поводу их богооткровенного учения. Впрочем, святой Павел предвидел эти споры. Он говорит, что необходимо, чтобы в церкви были ереси. Как бы то ни было, нельзя отрицать, что эти споры почти всегда оказывались на пользу духовенству. А это и есть видимая цель, которую поставило себе провидение, заповедав проповедь евангелия роду человеческому. Ереси и споры вызвали необходимость в писаниях и соборах, которые всегда приносили попам богатство и славу, вносили смятение в ряды врагов их, заставляли уважать церковь, делали народы невежественными, держали их в рабстве и, наконец, заставляли их проливать свою кровь, чтобы установить на некоторое время чистую веру, подлежащую, однако, изменениям.
Чтобы выйти из затруднения, неизбежно создаваемого разноречивыми часто решениями церкви, добрые христиане должны руководствоваться ответом, который кардинал Кузанский дал еретикам-гуситам, цитировавшим тексты писания, подтверждающие их взгляды. "Надо,-сказал он,-понимать писание в соответствии с намерениями церкви, которая, изменяя его смысл, обязывает нас верить, что и бог его изменяет".
Еще короче приговор кардинала Палавичини. Он уверяет, что вера основана на единственном догмате- на непогрешимом авторитете церкви (см. его "Историю Тридентского собора"). Как бы то ни было, здравый смысл возмущается при виде непостижимых или пустяковых споров, которые вот уж почти пятнадцать веков волнуют церковь. Темные места в Библии, которых никто никогда не поймет, видения, бред, сказки, пустые церемонии постоянно занимали важных учителей христианства. Глупейшие пустяки стали пунктами, имеющими величайшие последствия. Христианская церковь, которая в эпоху язычества отличалась простотой своего культа, как только язычество было уничтожено, не замедлила усвоить часть его суеверных обрядов, на которые первые христиане смотрели с отвращением. Попы и епископы поняли, что надо импонировать народу облачениями, обрядами и обычаями, которые всегда составляют для него сущность религии. Поэтому церковь уделяла очень большое внимание такого рода вещам, и отсюда возникали весьма оживленные споры.
Такое жалкое времяпрепровождение было бы, может быть, простительно, если бы оно создавало только праздношатающихся мыслителей, абсолютно бесполезных для общества. Но их "важные" пустяки, принимавшие в глазах верующих преувеличенное значение, постоянно нарушали покой народов, потрясали троны, вызывали убийства, преследования и преступления, о которых читаешь с содроганием.
Нет ни одного догмата божественной религии, возвещенной Иисусом Христом, который не вызывал бы в течение веков потоков крови и слез несчастных христиан. То оказывается необходимым утвердить божественность сына божьего и его единосущность отцу-целые века споров, пыток и ужасов не могут заставить принять этот догмат, слишком туманно изложенный в "священном" писании. То к отцу и сыну надо присоединить дух святой и решить, исходит ли он от отца через сына или же от них обоих одновременно. То спор идет о том, обладают ли отец и сын одной природой или двумя, одной волей или двумя. А то для спасения христиан необходимо созвать собор и решить, имеет ли один епископ право старшинства над другими. То вся церковь в волнении по поводу установления дня празднования пасхи. То проводят соборы, чтобы выяснить, можно ли иметь иконы или нет. В то время как императрица
Ирина, прославившаяся своими преступлениями, созывает в Константинополе собор, чтобы предать анафеме иконоборцев, противников икон, Карл Великий со своей стороны, созывает такой же многолюдный собор во Франкфурте, чтобы осудить иконы и их поборников.
Мы никогда не кончили бы, если бы стали перечислять все бедствия и несчастья христианских народов, вызванные пустыми спорами церковников. Веря своим пастырям на слово, верующие думали, что эти великие люди заняты всегда исключительно высокими материями, чрезвычайно важными для спасения, тогда как в действительности пастыри всегда думали только о своих личных интересах, о своем тщеславии, своей мстительности, своей алчности, и они никогда не могли прийти к соглашению насчет того, какими способами отнять у верующих их имущество и способность владеть разумом.
Пусть не думают, что только неверие заставляет смотреть с презрением на споры церковников и их соборов. Святой Григорий Назианский, епископ, богослов и святой, который, несмотря на это, все же больше, чем его собратья, по-видимому, любил мир, собственными глазами видел эти смешные сборища. Будучи приглашен в 337 г. на собор, происходивший в Константинополе, он отвечает пригласившим его следующим образом:
"Если надо писать вам правду, я скажу вам, что всегда буду избегать всякого собрания епископов, ибо я никогда не видел собора, который привел бы к успешному концу или который не увеличил бы зла вместо того, чтобы его уменьшить. Дух раздора и честолюбия там, без преувеличения, настолько велик, что его описать нельзя". Таким же образом наш святой высказывается во многих письмах. А так как он был поэтом, то он и в стихах изложил свое презрительное отношение к соборам. "Нет,- говорит он,-я никогда не буду участвовать в соборах;
там слышно только, как гуси или журавли дерутся, не понимая друг друга. Там можно видеть лишь раздоры, распри и постыдные вещи, остававшиеся раньше скрытыми. Все это собрано воедино в одном месте, где находятся злые и жестокие люди".
Несмотря на трудности, связанные с созывом соборов, и на их бесплодность, церковь прибегала к этому средству, чтобы покончить со спорами, возникавшими каждую минуту между ее служителями. Как только какой-нибудь богослов высказывал мнение, к которому ухо его собратьев не привыкло, его обвиняли в ереси, созывали собор, учение подвергалось обсуждению. Если оно оказывалось соответствующим взглядам большинства епископов или наиболее влиятельных, его принимали; если нет, новатора наказывали и преследовали. Епископы часто проводили соборы также для того, чтобы регламентировать важные церемонии, обряды, дисциплину и, особенно, чтобы сочинять себе привилегии и создавать права против мирян и светской власти. Законы, или каноны, которые эти прелаты составляли, чтобы упрочить узурпированные права и собственные выгоды, не могли встретить противодействие со стороны народов, у которых большей частью не было никого, кто мог бы защищать их интересы, а цари-варвары и полудикари и цари-святители никогда не понимали ни собственных своих интересов, ни интересов народов, которыми они правили. Поэтому государи, то ли по невежеству, то ли из набожности, то ли из-за неправильной политики, предоставляли полный простор поповским страстям и оставляли своих подданных на поток и разграбление духовенству; а этот грабеж вскоре освящался постановлениями соборов и превращался в непререкаемое божественное право.
Мы видим, что уже в четвертом веке франкский король Хильперик горько сетует, что его финансы вконец расстроены и все богатства его страны перешли в руки духовенства. Независимо от богатых подарков, которые короли делали церкви, у нее были огромные побочные доходы от приношений, завещаний, вкладов за обряды, церемонии и полезные догмы, которые церковнослужители изобретали каждый день. В те тиранические времена всякое завещание объявлялось не имеющим силы, если завещатель забыл отказать часть своего имущества церкви. В таких случаях церковь кассировала завещание или сама восполняла упущенное покойником. Особенно строго она взыскивала "десятину" со всех доходов народа. Кроме того, церковь претендовала, по примеру еврейских священников, на свободу от общественных повинностей Она признавала светскую власть, лишь поскольку пользовалась ее благодеяниями. Личность и имущество духовенства считались подведомственными только богу, и члены духовного сословия имели право безнаказанно грабить общество, сняв с него предварительно шкуру.
Королям приходилось сносить наглость и предприимчивость этих святых бандитов, и своей неправильной политикой они еще сами увеличивали их власть за счет своих прав, за счет свободы своей и своих подданных. "Меч духовный" стал сильнее, чем "меч светский". Народы, ослепленные невежеством и суеверием, всегда готовы были стать на сторону своих духовных тиранов, против законных государей. Служитель церкви, наказанный за свои эксцессы, заставлял налагать интердикт на целое королевство. Королю приходилось уступать, иначе он рисковал, что собор низложит его или папа, ставший абсолютным монархом церкви, распорядится его короной, отдаст ее первому встречному, запретит его подданным повиноваться ему и освободит их от присяги в верности.
Мы не будем здесь говорить о последнем из "вселенских", или якобы всеобщих, соборов, который был созван по инициативе европейских государей в Триенте с целью положить конец ересям, расколовшим христиан после реформации. Всем известно, что этот знаменитый собор не дал желанных результатов. Это сборище стало ареной интриг и плутней римской курии, которая ловко сумела удержать все узурпированные ею права и принудить к молчанию всех, кто пытался протестовать против злоупотреблений духовенства. Заметим только, что благодаря прогрессу просвещения короли поймут в конце концов, что в их интересах никогда не созывать и не разрешать собраний людей, которые объявляют себя непогрешимыми и на этом основании могут утвердить догмы, от которых может зависеть спокойствие народов и самих королей. Пусть они помнят по крайней мере, что служители церкви были и будут всегда врагами и соперниками светской власти.
В самом деле, история сообщает нам о многих епископах, которых церковь причислила к святым и мученикам единственно за тяжелые препоны, которые они ставили своим государям, и за неодолимое упрямство, с которым они отстаивали присвоенные духовенством права. Мы бы никогда не кончили, если бы захотели остановиться на разборе поведения и жизни всех этих знаменитых борцов за поповскую власть, которых церковь обычно вознаграждала апофеозом за их мужество бунтовщиков. Остановимся только на двух из них, на поведении которых лучше всего можно постигнуть дух поповщины.
История Англии дает нам имена двух героев, обессмертивших себя в рядах церкви дерзким сопротивлением, которое они оказали государям и законам страны, "пророческой" наглостью в обращении со своими господами и смутами, которые они возбудили среди своих сограждан. Первый из них-святой Дунстан. В молодости он своей распущенностью и низостью вызвал неудовольствие короля Ательстана. Видя, что его честолюбивые мечты разбиты, Дунстан ударился в ханжество, совсем ушел от света, заключил себя в келье, вел строгий образ жизни и даже творил чудеса. Одним словом, он пустил в ход все средства, чтобы создать себе репутацию святого. Достигнув этого, он снова появился в полном блеске при дворе короля Эдреда. Государь этот, всецело доверившись добродетели Дунстана, назначил его своим главным казначеем. Но преемник Эдреда, Эдви, отнюдь не был одурачен его ханжеством и потребовал от него отчета в управлении казной. Человек божий наотрез отказался повиноваться. Король обвинил его во взяточничестве и изгнал его из королевства. Во время его отсутствия заговор, охвативший всех монахов в королевстве, не заглох.
Одон, архиепископ кентерберийский, всецело преданный Дунстану, стал во главе клики и начал с того, что нанес королю весьма чувствительное и жестокое оскорбление. Король был женат, вопреки законам церкви, на своей родственнице Эльдживе, принцессе редкой красоты, которую монарх страстно любил. Брак этот пришелся не по душе Дунстану и святошам. Поэтому архиепископ Одон собственной властью распорядился схватить королеву во дворце. Затем, чтобы уничтожить ее красоту, которую он считал преступной, он велел обжечь ей лицо каленым железом. В таком состоянии ее отправили в Ирландию. Король чувствовал себя слишком слабым чтобы сопротивляться наглому прелату и его заговору душой которого был Дунстан, который пользовался поддержкой народа, порабощенного монахами. Ему пришлось согласиться на развод. Тем временем несчастная Эльджива, совершенно оправившаяся от ран, от которых у нее на лице не осталось следов, вернулась в Англию и стремилась скорее броситься в объятия того, кто продолжал считать ее своей законной супругой. Но по дороге она попала в засаду, устроенную ей архиепископом. Так как после всех этих покушений смерть ее стала абсолютно необходимой прелату и его партии, то королева была по его приказанию искалечена столь непристойным и варварским образом, что через несколько дней умерла от этого в неслыханных мучениях. Не довольствуясь этими ужасами, святые и их монахи подняли народ против короля. На его место был посажен его малолетний брат-Эдгар. Святой Дунстан вернулся и от его имени взял в свои руки бразды правления и стал во главе партии переворота.
У низложенного монарха осталось всего несколько провинций на юге Англии. Что касается Дунстана, то в награду за свои "высокие подвиги" он был назначен последовательно епископом ворчестерским, затем лондонским и, наконец, по протекции Эдгара он стал архиепископом кентерберийским в ущерб некоему Бритгельму, законно избранному на этот пост.
Папа, целям которого наш святой тогда содействовал, ревностно трудясь над введением в Англии безбрачия духовенства, не чинил ему никаких затруднений в замятии этого выдающегося поста. Тогда Дунстан, сам бывший монахом, опираясь на авторитет папы, сделавшего его своим легатом, и пользуясь поддержкой короля, обязанного ему короной, стал усиленно хлопотать о том, чтобы лишить светских священников их бенефиций и обогатить за этот счет монахов. Одним словом, он стал полновластным господином королевства, которым он управлял тираническим образом. Хотя он проявил такую строгость в вопросе о браке Эдви, он, однако, простил брак Эдгара, подло убившего одного придворного сеньора, чтобы жениться на его жене. Святые часто имеют, таким образом, два веса и две меры.
После смерти Эдгара Дунстан самовольно короновал Эдуарда третьего. Знать королевства высказалась в пользу Этельреда, но на стороне прелата были монахи и чернь. Когда впоследствии Этельред тем не менее стал королем, могущество нашего святого померкло и он умер от огорчения в 990 г.
Второй из этих "героев"-знаменитый Фома Бекет, более известный в церкви под именем святого Фомы Кентерберийского, архиепископа и мученика. Этот святой, вознесенный Генрихом вторым на пост канцлера Англии, долго жил при дворе короля, питавшего к нему большую дружбу. В то время у нашего святого были все манеры царедворца, и он даже выделялся весьма скандальной роскошью. Но, добившись путем интриг избрания на должность архиепископа и примаса Англии, он решительно переменил свой образ жизни. Он начал с того, что отказался от поста канцлера. Он сократил свои экипажи, охотничьих собак и свиту. Наконец, чтобы завоевать уважение народа, он стал демонстрировать величайшую строгость поведения. Но под внешним умерщвлением плоти он скрывал чрезвычайное честолюбие и несноснейшее высокомерие.
В эпоху Генриха второго церковники, огородив себя против гражданских законов иммунитетами, предались без всякого стыда самому необузданному распутству; гражданские власти не смели наказывать их преступные действия. В течение царствования этого короля насчитывали больше ста убийств, безнаказанно совершенных членами духовного сословия. Когда Генрих захотел положить предел этим эксцессам, он натолкнулся на сопротивление нашего святого прелата, заявившего, что совесть ему не позволяет согласиться на то, чтобы гражданская юстиция разбирала поведение священников и чтобы их можно было приговаривать к смертной казни, как прочих людей. Ничто не могло сломить упорства святого. Раздраженный его несправедливостью и наглым упрямством, король предложил ему дать отчет в делах управления. Но Фома, по примеру Дунстана, отказался повиноваться. В конце концов, обвиненный в клятвопреступлении, неповиновении и оскорблении величества, он бежал во Францию, где король, рассчитывая повредить этим Генриху, в своей неразумной политике предоставил убежище мятежнику, действия которого затрагивали интересы всех государей. Однако все эти недоразумения уладились. Фома вернулся в свою страну, но лишь затем, чтобы вызвать новые смуты. Гордый покровительством папы помогавшего его недостойным мероприятиям, наш герои не переставал давать чувствовать королю и его сторонникам силу своего высокомерного и мятежного характера. Раздраженный и доведенный почти до отчаяния наглостью неблагодарного, издевавшегося над верховной властью, Генрих в порыве несдержанности проговорился, до какой степени этот фанатик казался ему несносным. Некоторым офицерам короля только того и надо было. Думая, что они угадали намерение своего господина, они отправились в Кентербери и убили ненавистного архиепископа, который на этом посту поставил себе задачей создавать смуты в государстве и причинять огорчения королю. Духовенство не преминуло увидеть в Фоме мученика, мужественно отстаивавшего свое дело. Через три года после смерти папа его канонизировал, основываясь на слухах о поразительных чудесах, совершавшихся на его могиле. Но всякий здравомыслящий человек будет рассматривать этого недостойного попа как бунтовщика, заслужившего свою участь и ставшего жертвой вопиющей несправедливости, с какой он поддерживал права, которые узурпировало развращенное духовенство и которые этот честолюбивый обманщик имел бесстыдство выдавать за права самого бога.
Как бы то ни было, королю пришлось искупить тяжелым и унизительным покаянием убийство этого бунтовщика, совершенное без его распоряжения. Римский епископ, который в эту эпоху невежества пользовался с позволения государей и их подданных ужаснейшей деспотической властью над всем христианским миром, вменил убийство Фомы в вину Генриху и заставил его подвергнуться публично бичеванию розгами и принести публичное покаяние на могиле святого, который при жизни столь жестоко его оскорбил.
Случай из более древней истории Англии может нам дать представление о наглости попов и низости королей. Когда Вильгельм Завоеватель завладел престолом, он был коронован Атольдом, архиепископом йоркским, ввиду отказа архиепископа кентерберийского, желавшего остаться верным своему прежнему господину. Угодливость йоркского прелата дала ему большую силу при дворе нового монарха; но, когда последний однажды в чем-то ему отказал, архиепископ повернулся к нему спиной и проклял его. Вильгельм ужаснулся, бросился к ногам прелата и со слезами стал просить прощения за свой отказ, обещая исполнить его желание. Но гордый Атольд не был тронут, и, когда придворные обратили его, внимание на унизительную позу короля, он ответил:
"Оставьте, оставьте его распростертым у ног Петра".
Этих примеров достаточно, чтобы разоблачить дух поповщины в эпоху невежества, когда народы и короли, погруженные в величайшее варварство, одинаково трепетали под скипетром служителей господа. Таковы - по крайней мере, в большинстве своем-те прелаты, которых церковь возвела в ранг святых. Обычно она измышляла чудеса, якобы совершенные этими великими людьми, и, создавая им культ, вознаграждала их за то, что они часто смущали покой общества и противились законам самых справедливых государей. Она превратила в мучеников людей, которые пали жертвой собственного безумия и честолюбивой наглости. Если эти мученики церковных иммунитетов часто были честолюбивыми обманщиками, то многие из них были, по-видимому, невежественными фанатиками или глупцами, введенными в заблуждение возвышенными принципами духовенства. В своем ослеплении они не могли вскрыть истинные мотивы собственного своего поведения, они были убеждены, что интересы их честолюбия или гордости их сословия действительно являются интересами бога. Таким образом, высокомерные невежды часто могли добросовестно считать, что станут угодны богу, если внесут беспорядок и расстройство в государство, чтобы потворствовать гордости сословия, к которому они принадлежали.
В течение многих веков епископы и попы были почти единственными организаторами всех крупных переворотов. Куда бы мы ни направили свой взор, мы видим, как эти зазнавшиеся подданные, уверенные в своей безнаказанности, предаются самым позорным эксцессам, замышляют заговоры, становятся во главе бунтовщиков. Более того, мы видим, что римский епископ наказывает королей, когда они, желая осуществлять у себя королевскую власть, имеют неосторожность наказать беспокойных подданных, ставших гораздо сильнее чем они, благодаря той власти над умами, которую давало им невежество и суеверие народов.
Особенно отличилась епископская братия своей нетерпимостью и духом гонений. Во все века мы видим, как епископы преследуют своих врагов с беспримерным остервенением, свойственным церкви. В качестве прирожденных судей в делах веры епископы защищали ее с жаром и часто с жестокостью, никак не совместимой с христианской любовью, которую мы находим лишь в писаниях христианских.
Вся история церкви дает нам только один пример епископа, проявившего терпимость к лицам, разошедшимся с официальной религией. Святой Мартин, епископ турский, является этим фениксом епископского сословия. Когда после смерти Грациана Галлилей завладел тиран Максим, наш добрый епископ отправился к нему в Трев и приложил все усилия, чтобы помешать осуждению присциллианистов, казни которых яростно требовали два испанских епископа, сами виновные в ужаснейших преступлениях. Гуманный прелат не добился успеха у тирана. Но, не сумев добиться помилования несчастных, он не захотел больше иметь что-нибудь общее с теми двумя епископами, жестокость которых наложила, по его мнению, на церковь неизгладимое пятно.
Но по всей видимости, не этот акт человеколюбия послужил основанием для возведения доброго епископа в ранг святого. Кротость и снисходительность никогда не были добродетелями духовенства. В его глазах веротерпимость всегда была признаком нечестия или по крайней мере безразличия к религии. В самом деле, предпочитать законы разума, справедливости, человечности интересам попов, для которых, очевидно, специально выдумана христианская религия,-значит не иметь веры. Сословие епископов, которому государство поручало заботу об интересах церкви, особенно должно было считаться всегда с опасностями веротерпимости. Поэтому в лице представителей этого сословия мы видим только гордых тиранов, постоянно занятых гонением и безжалостным преследованием тех, кто смел противиться их власти. Мы видим, как они пресмыкаются перед римским первосвященником, чтобы приобрести право топтать ногами народы, королей и даже подчиненных им священников.
Глава седьмая.
СВЯТОСТЬ ПАП, ИЛИ РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ, ПОЛИТИКА СВЯТОГО ПРЕСТОЛА.
СРЕДСТВА, КАКИМИ ПОЛЬЗОВАЛИСЬ ПАПЫ, ЧТОБЫ ДОСТИГНУТЬ МИРОВОГО ГОСПОДСТВА. РЕФОРМАЦИЯ.
Выше мы уже видели, какое высокое представление христиане имели о своих епископах. Мы видели, что на них смотрели как на земных богов и что народ, хотя сам избирал их, был убежден, что выбор его определяется божественным внушением. Ведь обычно люди кончают тем, что начинают обоготворять творение рук своих. Епископы прилагали все старания к тому, чтобы зародить и питать такие возвышенные идеи в умах своих подданных. Великий святой Киприан, сам бывший епископом, всюду внушал, что бог-а не люди-назначает епископа. Кроме того, епископы имели - или уверяли, что имеют,- видения, сны откровения, постоянно получали предупреждения свыше-короче, были боговдохновенны и находились в регулярных сношениях с божеством.
Все эти понятия легко были усвоены первыми верующими, которые, по всем данным, были самыми простодушными, набожными и легковерными из людей. В результате все епископы не только становились святыми после смерти, но даже получали это звание при жизни. Их называли святыми и пресвятыми. Эти слова стали обычной формулой обращения епископов друг к Другу, так же как у нас все обращаются к ним (и сами они Друг к другу со смиренным титулом "монсеньер", что соответствует в англиканской церкви титулу "милорд".
Постепенно епископы утратили титул "святых". То ли христиане, несмотря на свою веру, заметили несоответствие между поведением пастырей и этим религиозным титулом. То ли епископы, став более светскими людьми, пренебрегли этим титулом, не желая выполнять то, к чему он обязывал. Его сохранили только для римского епископа, которого и теперь христиане его исповедания называют "святым отцом", а при обращении к нему титулуют его "ваше святейшество". Действительно, этот епископ сумел завладеть титулами и правами всех епископов христианского мира. Благодаря хитрой политике, благоприятному стечению обстоятельств и, особенно, постигшим Римскую империю бедствиям он создал себе духовное царство на земле, гораздо более обширное и сильное, чем царство цезарей, чье место он занял. Стоя во главе духовенства древней столицы мира, он стал главой христианства и монархом епископов, которые в течение веков были связаны с ним только узами общего вероисповедания. Наконец, он стал сувереном и даже судьей христианских королей и пользовался неограниченной деспотической властью над ними и над их подданными.
Рассмотрим вкратце, какими средствами пресвятой отец, именуемый также папой, добился такой могущественной власти не только над духовенством, но и над всеми христианами.
Христианство рано утвердилось в Риме. Проповедники христианства должны были понять, что для них важно совершить духовные завоевания в столице, богатом и многолюдном городе, обещавшем весьма обильную жатву. Из послания Павла к римлянам (1,8), где апостол говорит, что их "вера возвещается во всем мире", можно заключить, что евангелие было занесено в столицу другими раньше, чем он сам туда прибыл.
Неизвестно, ному надо приписать основание римской церкви, но, несомненно, христиане были в Риме до прибытия туда Павла. Что касается проповеди в Риме святого Петра, которого упорно желают превратить в первого римского епископа, то она отнюдь не засвидетельствована ни Деяниями апостолов, где святой Лука не говорит о том, что Петр был в Риме одновременно с Павлом, ни в Посланиях святого Павла, который во Втором послании к Тимофею (4, 16) жалуется, что, когда ему пришлось впервые предстать перед назначенными императором судьями, "никого не было с ним, но все покинули его". Если бы Петр был тогда в Риме, было бы очень дурно с его стороны покинуть таким образом товарища в беде.
Правда, приписываемое Петру послание датировано из Вавилона; ну, так наши богословы утверждают, что Вавилон и Рим - одно и то же. Но ученые-критики доказали, что путешествие Петра в Рим вымышленно и что история его мученичества при Нероне основана только на недостоверном предании, в свою очередь основанном на авторитете Папия (человека, которого, как мы видели, Евсевий порицает за легковерие), и на некоторых легендах, которые здравая критика вынуждена отвергнуть. Они могли иметь некоторое значение только для людей вроде первых христиан, склонных всему верить без проверки. Мы видели, что бесстрашные фальсификаторы постоянно подделывали произведения, годные для того, чтобы распространить среди верующих предания и сказки, соответствующие их видам. А так как эти легенды и недостоверные слухи соответствовали политическим целям и интересам римских епископов, то они делали все возможное, чтобы внушить доверие к ним. Очевидно, они считали выгодным выдавать себя за преемников Петра, тем более что в принятых у христиан евангелиях они вычитали, что этот апостол был первым служителем Христа, его правой рукой во всех начинаниях, хранителем его тайн. В "священных" книгах прочли, что Иисус специально поручил ему "пасти его овец" и вообще во многих случаях заметно выделял его перед прочими апостолами.
Римские епископы поняли поэтому, как важно подставить себя на место святого, который, по признанию верующих, занимал важнейший пост в коллегии апостолов. Все данные нам показали, что первые христианские пастыри не были свободны ни от гордыни, ни от честолюбия, ни от желания жить прилично за счет проповеди евангелия. Эти страсти обнаружились еще откровеннее у их преемников. Святость всегда кажется лучше в отдалении: maior e longinquo reverentia. Тацит. История. Самыми святыми считались всегда те, кого труднее всего разглядеть и распознать. Поэтому апостолы являются для христиан величайшими святыми. Древность окутывает их облаком, сквозь почтенную густоту которого они выглядят как боги. О сменивших их позднейших святых выработалось уж не столь высокое мнение. А в святых, находящихся перед глазами, обычно уже ничего особенно замечательного не находят. Впрочем, последние либо вовсе не творят чудес, либо если они совершают чудеса, то современники, видящие их, подвергают их сомнению, а верит в них обычно только потомство, которое их не видело.
Исходя из этого, мы можем предположить, что святые, занимавшие римский престол после апостолов, отнюдь не обладали всеми совершенствами этих божественных людей, что, однако, нисколько не вредило их святости. Вообще, по всем данным, уже с самых отдаленных времен римские епископы проявляли чрезвычайное честолюбие, величайшее властолюбие, непомерную жажду обогащения, огромное рвение в пропаганде веры, то есть в расширении своей власти. Эти страсти они, очевидно, передали всем своим преемникам. И они по традиции сохранились до сих пор и у ныне правящих первосвященников римской церкви.
Если первые римские епископы не все были святыми, то церковная история, по крайней мере, сообщает, что почти все они претерпели мученичество. Это доказывает, что либо они были твердо убеждены в истинности своей религии, либо им было очень выгодно проявить привязанность к учению, доставлявшему им много богатств и величайший авторитет. Эти выгоды были не без неудобств. Ремесло епископа, как мы уже указывали, при языческих императорах было бенефицией, связанной с известными обязанностями. То был пост, окруженный опасностями. Могущество и влияние столичных епископов должно было, как это показывает одно место в послании святого Киприана по поводу святого Корнилия, внушать опасения светским правителям Рима, которых они беспокоили больше, чем епископы дальних городов. Здесь, несомненно, кроется главная причина того, что первые папы почти все были мучениками.
Несмотря на неудобства, связанные с постом римского епископа, он даже во времена императоров-язычников был предметом самых страстных домогательств.
Мы уже упоминали о смутах, распрях и убийствах, которыми сопровождались выборы епископов. В этом нет ничего удивительного. Этот столь опасный пост имел свои приятные стороны. Был, правда, риск стать мучеником, зато была уверенность, что можно будет насладиться огромными богатствами, пользоваться безграничной властью над верующими, стать распорядителем сокровищ, собранных набожными христианами, чей кошелек всегда был открыт для пастырей.
Если первосвященник и предвидел мученический конец, то он мерещился где-то вдали. Он мог надеяться, что сумеет вовремя ускользнуть от угрожающей ему участи, а пока что он наслаждался исключительным уважением со стороны его партии и богатыми приношениями, способствовавшими укреплению его власти над своими приверженцами.
Так можно объяснить себе причины бестрепетного мужества первых римских первосвященников и множества других епископов первых веков. Благосостояние в настоящем заставляло их закрывать глаза на неприятное будущее. Теми же соображениями, кстати сказать, можно объяснить себе мотивы твердости, проявленной святым Лаврентием, дьяконом римской церкви и мучеником, который предпочел дать себя зажарить, чем выдать офицерам императора Валериана казну, хранителем или кассиром которой он был. Аммиан Марцеллин, книга 22, глава. 5; книга. 27, глава 3. По всей видимости, епископы доверяли дорогой для них денежный сундук лишь вполне верным людям, людям испытанной веры. Мы не можем сомневаться, что в те времена щедрость верующих была столь же безгранична, как и легковерие их. Проповедники постоянно говорили о милостыне и благотворительности, которую эти святые умели использовать. Чтобы отвлечь верующих от земных дел, с ними вели беседы о блаженствах рая и о близком пришествии Иисуса, которого ждали с минуты на минуту. Наше суждение не будет необоснованным, если мы скажем, что римские епископы, как и все прочие, с успехом использовали эти мотивы, чтобы вызвать щедрость верующих в благотворении. Папы, надо полагать, с успехом применяли эти методы в мировой столице, разбогатевшей от ограбления всех народов. Язычник Претекстат сказал: "Сделайте меня римским епископом, и я стану христианином". Об интригах и насилиях, какие пускали в ход, чтобы добиться папского достоинства, можно составить себе представление по обстоятельствам избрания Дамасия, который своими происками побил другого кандидата, Урсицина. Обе стороны дошли до такой степени ярости, что невзирая на уважение к церкви, где они собрались, сторонники обоих претендентов вступили врукопашную, и на месте осталось 137 убитых, не считая раненых. По словам Аммиана Марцеллина, нет ничего удивительного в том, что люди, стремившиеся лишь к величию и богатству, боролись с таким жаром и яростью за обладание этим саном, ибо они были уверены, что, получив его, они скоро разбогатеют благодаря приношениям матрон, приобретут блестящую внешность, будут выделяться великолепием экипажей, богатыми пирами, роскошью, превосходящей царскую роскошь.
Из истории мы знаем, что богатые приношения, проходившие через руки римского епископа, давали ему возможность распространить свою благотворительность на верующих в провинции. Римские верующие посылали им вспомоществования, которые должны были поддержать их веру. Евсевий. История церкви, 4, 23.
Эти щедроты, которые распределял папа, в сочетании с уважением, которое питали к императорскому городу, естественно, давали римским первосвященникам превосходство над епископами более бедных провинциальных городов, которые, нуждаясь в помощи, попадали в некоторого рода зависимость от римской церкви. Римские епископы умело использовали эту зависимость, и пастыри многих церквей охотно признали их превосходство. Кроме того, римское духовенство было многочисленно и состояло из столичных церковников, обыкновенно более образованных. Поэтому многие епископы обращались за советами к римскому епископу, считались с его мнением и с постановлениями его клира. В результате папы понемногу присвоили себе в некотором роде юрисдикцию, которую они ловко сумели превратить в свое право.
Однако превосходство римского епископа вначале не было таким значительным, каким оно стало впоследствии. Епископы обращались с ним как с равным, и видели, что святой Ириней, епископ лионский, в довольно резком, отнюдь не покорном тоне пишет папе Виктору, упрекая его в том, что он слишком необдуманно отлучил восточных епископов из-за спора относительно времени празднования пасхи. Святой Киприан и африканские епископы отказались подчиниться решениям папы Стефана и даже не признали себя отлученными от причастия. Евсевий. История церкви, 5, 25, 26, 27. Святой Киприан, послание 71, 72, 73, 74 и 75.
Одним словом, мы видим, что и в древние времена, и в позднейшие века епископы всех стран противятся воле римского первосвященника, и в конце концов восточная церковь оспаривает его верховенство и пышный титул "вселенского". Этот титул всегда был предметом вожделений пастырей римской церкви, даже тех первосвященников, которых выдают за наиболее святых. Надо полагать, что в то время папы уже не посылали столько пожертвований иногородним верующим, они, по-видимому, больше старались концентрировать в своих руках чужие богатства, чем раздавать другим свои богатства.
Богатство не замедлило развратить римских епископов и их духовенство. Это чувствовалось уже в эпоху язычества, но проявилось особо непристойным образом после того, как Константин избавил церковь от гонений. В четвертом веке святой Василий жаловался на гордость, заносчивость и чванство римской церкви. "Я ненавижу,- говорил он,- гордыню этой церкви".
Святой Иероним, как мы уже видели, очень резко выступает против той же церкви, которую называет "великой вавилонской блудницей". Римские епископы ничего не сделали, чтобы рассеять представления, какие дают нам эти святые учители о поведении своих предшественников. Более того, мы скоро увидим, что папы как бы нарочно старались уничтожить хорошее мнение, которое можно было иметь об их святости.
Чрезмерные претензии римских епископов в конце концов привели к окончательному возмущению их восточных собратьев, которые хотели сохранить свою независимость и быть на равной ноге со своим римским коллегой. Последний никогда не хотел уступить или хотя бы умалить свое верховенство, на которое он претендовал как преемник святого Петра, бывшего, по его уверениям, основателем церкви и "князем апостолов". Папа поэтому постоянно осуществлял свои претензии с большим или меньшим успехом, смотря по тому, в какой степени византийские императоры были заинтересованы в том чтобы иметь римского епископа на своей стороне. Ведь воля могущественного государя, как известно, довольно часто определяет собой волю подвластных ему епископов.
Власть восточных императоров в Италии была шаткой и непрочной. Им грозила даже полная потеря власти, если бы они не сохранили добрых отношений с римским епископом, имевшим в этой стране больше власти, чем они. Цари, таким образом, вынуждены были договариваться со своим подданным, который мог бы очень легко лишить их и той тени власти, которая оставалась еще у них над страной, окруженной варварами, готовыми ее захватить. Папа сумел использовать это положение, чтобы стать независимым от своих господ и расширить свою власть за их счет. Вскоре он, видя их слабость, обратился к варварам и, играя на их честолюбии и алчности, сумел при их помощи создать себе государство. Так щедрость Карла Великого сделала папу светским государем.
Вначале римский епископ был сговорчив по отношению к своим новым господам и признавал их власть. Западные императоры пользовались правом утверждать избрание пап. Но хитрые папы сумели использовать к своей выгоде раздоры между потомками Карла Великого, вечно занятыми тем, что вырывали друг у друга поделенные между ними королевства. Короли, столь же дурные, как и суеверные, часто брали папу в арбитры в их недоразумениях, и, таким образом, они дали ему юрисдикцию, которую он сумел использовать против них и против их преемников. Их раздоры, войны и постоянные бедствия послужили причиной величия римской церкви. Кроме того, Европа погрязла в глубоком невежестве, малограмотные короли и дикие вояки умели только сражаться и предоставляли первосвященнику, лучше разбиравшемуся в их интересах, царствовать над ними и их государствами. Благодаря этому безумству королей и глупости народов "смиренные служители бога" стали владыками Запада, подлинными господами над королями и их подданными, раздавателями корон, деспотами и даже богами христиан. Достаточно хоть сколько-нибудь внимательно читать историю, чтобы убедиться, что своим величием и тиранией папы обязаны больше всего королям Франции. Государями сделали их Пипин Короткий и Карл Великий. Инквизиция была учреждена во Франции. Людовик четырнадцатый искоренил ересь. А его преемник сделал все возможное, чтобы задушить янсенизм и принять буллу Unigenitus.
Ничто не сравнится с той отвратительной лестью, которую расточали этим духовным тиранам их рабы. Некий аббат в похвальном слове папе Евгению четвертому на Флорентийском соборе обратился к нему в таких выражениях: "Я охвачен трепетом при мысли о том, что я, представляющий собой лишь прах и пыль, имею честь говорить перед тобою, богом на земле. Да, ты-земной бог, ты-Христос и его наместник" и так далее Бароний рассказывает, что сарацинский принц поклонялся папе Александру третьему как "святому и милосердному богу христиан". Сумасбродство дошло до того, что, по словам Эразма, в его время в богословских школах спорили о том, "человек ли папа или же он-как бог и наподобие Иисуса Христа - обладает и божественной и человеческой природой".
Папам помогали в осуществлении их планов епископы, которых они поставили во всех странах Запада. Они получали средства к жизни и власть от римского первосвященника.
Папы обратили в христианство большинство европейских государств. В разное время папы посылали к германцам, англам, северным народам, полякам и др. миссионеров, задачей которых было расширить власть пославшего их первосвященника. Таким образом, большинство епископов должно было признать римский престол источником могущества и богатств, которыми эти прелаты пользовались у народов, впервые завоеванных для христианской религии. В своих собственных интересах они проповедовали народу слепую покорность своему главе, а отсюда вытекала слепая покорность им самим и их прибыльным догмам.
Таким образом, епископы стали повсюду опорой могущества папы и орудием его величия. Управление церковью, бывшее вначале, как мы указали, аристократическим, превратилось на Западе в абсолютную монархию, выродившуюся в ужасный деспотизм.
Между тем, как уже можно было заметить, эмиссары папы наталкивались иногда на препятствия со стороны самого духовенства. Даже их проповедь евангелия находили не соответствующей тому евангелию, которое было возвещено ранее. В самом деле, христианство папы или то, которое он распространял через своих миссионеров, должно было казаться весьма оскорбительным для епископов, не знавших до тех пор, что они рабы римского епископа. Как и древние пастыри, они считали себя равными ему. Да и вообще они не знали большого количества догматов и теорий, изобретенных постепенно римской церковью для своих выгод. Поэтому эмиссары святого престола встречали иногда очень дурной прием у епископов, ревнивых к своей независимости и приверженных старине. Но папские миссионеры при помощи королей и их солдат в конце концов одолевали все препятствия. С оружием в руках они проповедовали полезные догматы о чистилище, об исповеди, о безбрачии духовенства, иконопочитании, индульгенциях и т. п. Они таким путем заставили епископов склониться под игом наместника Иисуса Христа, который сам себя возвел в монархи над церковью. Мы видели, что именно таким образом святой Августин проповедовал евангелие папы англичанам, а святой Бонифаций навязал его аллеманам и фризам.
От первоначальной свободы и независимости, которой раньше пользовались епископы, не осталось и следа. Только в нескольких странах сохранились слабые воспоминания о древней дисциплине и древних нравах духовенства и государей. Эти идеи независимости известны во Франции под именем "свобод галликанской церкви". Правительства этого королевства утверждали, что соблюдают древние права королей и церкви против узурпации римского святого престола.
Так как, однако, священники по своей естественной склонности предпочитают зависеть от главы собственного сословия, чем от кого-нибудь чужого, то римский первосвященник стал во всех странах настоящим сувереном священников и епископов. Последние смотрели на него как на источник их собственной власти над людьми и потому были больше верны этому духовному суверену, чем светским государям. Вот почему в настоящее время почти все христианские епископы признают главенство папы, хотят получать свою апостольскую миссию из его рук, называют себя епископами "милостью святого престола" даже в тех случаях, когда они получают сан по милости светских государей. Согласно этим принципам, во всех странах, именующих себя правоверными, или католическими, римский епископ был всегда сильнее королей. Он был сувереном попов, а попы, как известно, господа над народами.
Политика римской курии с большим успехом использовала одно средство, способное разжечь честолюбие духовенства и держать епископов в зависимости от нее. Она придумала украсить пурпуром и титулом кардинала тех, кто в каждой отдельной стране проявил особую преданность ее интересам. Эти кардиналы считались не только князьями церкви,-папы объявили их равными королям. Поэтому сан кардинала стал предметом вожделений всех честолюбивых епископов. Короли ходатайствовали об этом выдающемся сане для тех, кого они хотели отличить. Он стал источником богатств, и короли считали своим долгом осыпать почестями и благами тех своих подданных, которые, выдвинувшись на этот пост, становились непосредственными подданными папы и не признавали над собой иного господина, кроме него. Таким образом, короли, одураченные своими предрассудками, неустанно работали на пользу римского первосвященника, даже в ущерб своей собственной власти. Кардиналы, избиравшиеся из среды всех наций, были как бы представителями универсальной церкви и в качестве таковых получили право избирать папу, то есть давать главу этой церкви.
Как бы то ни было, папа считался центром христианского единения, и по степени единения с этим видимым главой церкви судили о правоверии, или чистоте веры. Те, которые отделялись от духовного монарха, считались еретиками, схизматиками и нечестивцами и тем самым лишенными духовных благ, уготованных для верных, то есть для остающихся постоянно в оковах, наложенных на них святым отцом. Кардинал Каетан постановил, что "церковь родилась рабыней святого Петра и его преемников и не имеет права распоряжаться".
Эти соображения могут нам разъяснить, почему ересь в глазах католиков представляется величайшим преступлением, которое римский епископ и его духовенство преследуют с величайшим остервенением. Им выгодно, чтобы все думали, как они, чтобы верующие считали выгодными для себя выдуманные попами догмы и обряды. Для них важно было, чтобы ничего не проверяли, ибо всякая проверка могла оказаться невыгодной первосвященнику и его приверженцам. Одним словом, без нерассуждающей веры ни духовенство, ни его глава не могли бы существовать. Знаменитый Гаспар Скьоппиус говорил, что "миряне - ослы, мулы, лошади, католики - ручные ослы, еретики - дикие ослы, а католические короли - ослы, которые, с колокольчиком на шее, ведут за собой остальных".
Для упрочения своей власти, или могущества веры, папа в различные времена с большим успехом пользовался монахами и монастырями, которые зависели только от него и не находились в подчинении у епископов, иногда оказывавших непослушание своему духовному суверену. Монахи эти были, так сказать, папскими волонтерами. Они жили привольно во всех странах, обязанных повиновением папе, они держали в страхе епископов и внушали почтение народам своей святостью, смирением и таинственным жаргоном.
Таким образом, римский первосвященник содержал во всех государствах воинство, которое было всегда под рукой, получая содержание и пропитание от народов, которые они держали в глубоком невежестве, зато в очень покорной преданности святому отцу. При помощи этих эмиссаров папа рекламировал свои притязания, подавлял протесты епископов, завладевал их паствой, заставлял всюду трубить о его праве на величие, о его верховенстве над епископами, о его непогрешимости, о его превосходстве над соборами, о его правах над светскими государями - словом, о его неограниченной власти на небе и на земле.
Ловко используя мрак невежества, покрывавший весь христианский мир, папы выбирали подходящие моменты для фабрикации документов против королей, народа и даже самого духовенства. Тогда-то и выплыли подложные декреталии, подложные постановления, подложные церковные законы; а всеобщая глупость не позволяла опротестовать эти подлоги. При помощи таких мошенничеств святейший отец стал судьей христианского мира. Он определял законность прав" договоров, особенно браков, он все подчинил своей юрисдикции, и короли, как последние из их подданных, вынуждены были прибегать к святому престолу, чтобы узаконить все свои действия.
Народное образование зависело исключительно от римского первосвященника. Он присвоил себе исключительное право основывать университеты. Короли утратили право воспитывать юношество и оказались вынуждены прибегать к иностранному священнику, чтобы просветить ум и сердце своих подданных. Понятно, что римские эмиссары, монахи и служители церкви, на которых исключительно возложена была эта забота, не преминули вдолбить юношеству принципы, выгодные интересам церкви и ее видимому главе. К тому же в те несчастные времена только они и занимались наукой.
Раздавались, было слабые голоса против сумасбродных претензий и тирании папы, но они скоро заглушались голосами множества крикунов, преданных интересам пап. Всякого врага тирании первосвященника объявляли врагом бога.
Короли, отчасти из корысти, отчасти из набожности, отчасти из страха, вынуждены были защищать дело папы, поднимать оружие в его защиту, убивать те жертвы, которые святой отец предписывал им принести для удовлетворения своей мести или честолюбия или даже только из-за подозрения.
В течение целых веков земля обагрялась кровью из-за раздоров, вызванных попом, который ради своих интересов возбуждал королей друг против друга, народы против государей, народы друг против друга, отцов против сыновей, граждан против граждан, правоверных против еретиков. Среди этих смут и массовых убийств святая римская церковь преуспевала и спокойно наслаждалась плодами бедствий народов. Перебив своих врагов руками своих приверженцев, папы спокойно царствовали над теми, кто стал орудием их бешенства. Покорность папе в те блаженные времена была единственным мерилом преданности вере. Тогда-то первосвященник, чтобы обеспечить свою власть от нападений разума, учредил трибунал инквизиции, о котором мы еще будем говорить дальше.
Такими-то путями святые римские епископы достигли мирового господства. Они стали судьями в делах веры, а вера эта была чистой только тогда, когда они находили ее соответствующей своим практическим целям.
Вообще можно сказать, что попы во все времена были заняты только выдумыванием и укреплением догматов и религиозных принципов, выгодных первосвященникам и способных возвысить попов в глазах невежественной толпы. Так, в 900 г. немецкий монах Паскаль Родберт изобрел знаменитый догмат "реального присутствия" Иисуса Христа в евхаристии, то, что называется пресуществлением. Вначале это таинство оспаривалось, но попы поняли, что надо этот взгляд принять, так как он весьма пригоден для поднятия престижа духовенства, которому, таким образом, приписывается власть сотворить даже бога. То же случилось и с учением о чистилище, которое с момента своего изобретения постоянно приносило огромные доходы духовенству. Ведь его молитвы могли освободить из чистилища те души, которые осудило божественное правосудие. Таким образом, попы приобрели право творить бога и заставлять его менять приговоры непоколебимого правосудия.
Римские первосвященники, сохранившие преимущественное право на звание святых, были единственными судьями святости других, правомочными определять характер почитания, которое следует воздавать их памяти, и выбирать образцы, коим надлежит подражать. Легко догадаться, кого они выбирали, чтобы удостоить чести обожествления. То были всегда преданные епископы, которые своими мятежами или своими писаниями заставляли уважать притязание Рима и духовенства на божественность. То были бунтовщики, дерзавшие защищать интересы папства против интересов государства. То были фанатичные и буйные монахи, ставшие глашатаями гонений и войн против врагов святого престола. То были безумцы, вносившие смуту, разорение и смерть всюду, где они появлялись. То были короли-гонители, которые в угоду папе набожно поднимали оружие против собственных подданных. То были, наконец, тупоумные святоши, которые своими удивительными покаянными подвигами поднимали значение церкви в глазах массы и давали поразительные доказательства своей веры. Однако римские первосвященники нисколько не думали подражать этим благочестивым энтузиастам, столь жестоким к самим себе. В эти века невежества и веры святой престол стал очагом разврата, откуда порча распространилась по всей церкви.
По примеру своего главы все духовенство развратилось и внесло заразу пороков в сердца народов, которым церемонии, обряды, исповедь, аккуратная уплата "десятины", регулярные приношения, дарения и завещания в пользу церкви заменяли добродетель или, во всяком случае, давали легкий способ искупить самые мрачные преступления.
Наставляемые невежественными учителями, которым непонятный жаргон богословской схоластики заменял все знания, народы ничего не понимали, даже религии.
Под руководством корыстных и жестоких попов короли-великие и малые-превращались в разбойников, полагавших, что они примирятся с небом, основывая монастыри, делая богатые подарки церкви или организуя против еретиков и неверных крестовые походы, во время которых они для искупления своих прежних злодеяний совершали новые, еще более вопиющие.
Словом, ничто не сравнится с преступлениями, беспорядками, эксцессами, которые совершали в течение веков невежества и веры суеверные дикари, у которых слепая набожность заменяла нравственность и которым папские индульгенции придавали смелость на преступление. А между тем именно эти века, столь любезные церкви и ее главарям, создали величайшее число почитаемых христианами святых. Об их просвещении и нравственности можно судить по эпохе, в которую они жили.
Став абсолютными судьями по делам церковной дисциплины и догмы, римские первосвященники без всякого смущения реформировали и регулировали нравы духовенства.
Единственный пункт, на котором настаивали папы в эту эпоху невежества, было безбрачие духовенства- суровый закон, навязанный духовенству главным образом знаменитым Григорием седьмым. Он понял, насколько важно внушить таким путем народу почтение и, главное, заставить членов клира порвать все узы, связывающие их с семьей, отечеством или обществом, чтобы отдаться всецело интересам сословия, главой которого был папа. И вот, лишь бы только священники не были женаты, святой отец был доволен. Впрочем, им разрешалось иметь наложниц, focariae, и святой престол прощал им их пороки или освобождал их за деньги от канонической кары, которую они навлекали на себя ужаснейшим распутством. Таким образом, папы извлекали пользу даже из пороков духовенства.
В те самые времена святой престол занимали люди, поистине достойные царствовать над такими народами и попами, о которых мы только что говорили. Мы не станем входить в подробности гнусных деяний этих ужасных первосвященников. Описание их можно найти во множестве трудов, правоверные авторы которых сами вынуждены были отдать им должное. Мы удовольствуемся тем, что отошлем читателя к этим книгам и просто скажем, что, по признанию историков церкви, многие римские епископы были симонистами, убийцами, отравителями, чудовищами роскоши, кровосмесителями, очень много было богохульников, еретиков, неверующих.
Читатель несомненно будет удивлен, что неверующие и еретики оказываются среди пап, выдающих себя за рупор божества, за непогрешимых судей в делах веры. Между тем мы видим, что папа Либерий объявил себя арианином и подписал осуждение великого святого Афанасия. Мы видим, что папа Формоз объявлен после смерти еретиком, а труп его выкопан, чтобы предстать пред судом и быть выброшенным на живодерню по распоряжению его преемника. Мы видим, например, как Бонифаций восьмой обманывает ночными видениями и мнимыми божественными предостережениями своего глупого предшественника, Целестина, которого он старался таким образом побудить уступить ему место. Мы видим, что Лев десятый открыто смеется "над этой прекрасной сказкой о Христе", которая принесла столько денег римской церкви. Подлинные слова папы цитируются в примечании к трактату "О трех обманщиках", гл. 3, 15, стр. 53 и 54 первого издания.- Прим. издателя. Такова была вера многих из этих людей, направлявших веру других, претендовавших на верховенство над соборами, хладнокровно присуждавших еретиков к сожжению на костре.
Мы не станем ворошить здесь навоз биографии какого-нибудь Александра шестого, достаточно хорошо известной и по справедливости обесславленной, или грязь понтификата какого-нибудь Юлия второго, которого можно было бы назвать Сарданапалом церкви. Достаточно сказать, что добродетель до такой степени была несовместима с папством, что Пий пятый сам говорил, будто он начал отчаиваться в своем спасении, с тех пор как стал папой. Это суждение должно чего-нибудь стоить в устах первосвященника римской церкви, причисленного к сонму святых.
В 1378 г. возник раскол между кардиналами святой римской церкви, которым уже в течение нескольких веков было присвоено исключительное право избрания наместника Иисуса Христа. Эти великие столпы святого престола разделились на две партии, и каждая утверждала, что только ее папа настоящий. В результате раскола церковь получила двух пап. Каждый из них имел своих сторонников. Получился раскол, длившийся много лет. Никто из тех, кто оказывался облеченным в этот выдающийся сан, не хотел уступить своему конкуренту. Они нисколько не смущались скандальным положением, какое они создавали для христианства. Впрочем, короли и народы того времени были слишком невежественны, чтобы использовать эти разногласия, а ведь они могли сорвать маску с этих великих обманщиков, нагло использовавших людское легковерие. Христиане никогда не представляли себе, чтобы церковь могла обойтись без тирана.
При таких вождях чем могло стать духовенство? Оно не только прозябало в грубейшем невежестве, оно стало невыносимым благодаря своим вымогательствам, бесчинствам и всякого рода эксцессам.
Короли и народы, жертвы наглых мероприятий папы и его сторонников, тщетно в течение веков требовали "реформы церкви в главе и в членах". Созывали соборы, много говорили на них о злоупотреблениях, но эти злоупотребления отнюдь не прекращались.
Короли и подданные, которым одинаково стало невтерпеж переносить тиранию священников, громкими криками требовали реформы, но их безысходная тупость не позволяла им принять решительные меры, чтобы эту реформу произвести. Они обращались за этим к самим епископам и священникам, простодушно думая, что эти разбойники из любви к добропорядочности сами себя накажут за свои пороки, откажутся от богатства, развратившего их, и возвратят обществу имущество, которое они незаконно узурпировали.
В результате короли были одурачены прекрасными обещаниями. Папа нашел способ увильнуть от реформы "в главе". Он сохранил свои права, тягостные даже для епископов. Таким образом, Констанцский собор ничего не сделал ни для реформы церкви, ни для облегчения народов. Он удовольствовался тем, что низложил обоих пап, чтобы избрать вместо них нового. Надо было любой ценой прекратить скандальный раскол, последствия которого могли стать опасными, могли открыть глаза королям и ввергнуть главарей церкви в пучину презрения, которое они заслужили. Собор этот, впрочем, прославился только ужасной казнью, к которой он приговорил, несмотря на охранную грамоту императора, Яна Гуса и Иеронима Пражского, двух еретиков, настоящее преступление которых состояло в том, что они "выступали против распущенных нравов церкви", в том, что они отклоняли народ от жертвования милостыни бездельникам-монахам, говорили, что короли хорошо сделали бы, если бы пообчистили церковников, учили презрению к отлучению от церкви и так далее. Эти преступления, понятно, должны были показаться ужасными святым отцам, собравшимся для того, чтобы себя самих ограничить.
Священники никогда не станут ограничивать себя. Только гражданская власть должна отнять у них средства, которыми они одурманивают сознание народов. Только лишенным предрассудков королям надлежит укротить людей, которые привыкли жить лишь обманом и никогда не откажутся добровольно от профессии, оказывающейся необходимой или почтенной лишь в силу невежества народов. Реформы, провозглашенные епископами, никогда не
Кардинал Каетан в глава 8 своих "Opuscula" говорит, что Констанцский собор заслужил того, чтобы его сожгли за его желание реформировать церковь "в главе" и подчинить папу цензуре собора. Чтобы увильнуть от реформы, папа постарался иметь всегда большинство голосов на Тридентском соборе, который был фарсом, служившим для забавы королей и легковерных народов. В этом знаменитом соборе участвовало 187 епископов-итальянцев против 26 французов, 2 немцев, 21 испанца, 3 португальцев, 6 греков, 2 поляков, 2 венгров, 1 англичанина, 3 ирландцев, 2 фламандцев, 1 кроата, 1 морава, 3 иллирийцев. Не удивительно поэтому, что собор этот нисколько не сократил злоупотреблений римской церкви, имели успеха. Духовенство продолжало свои грабежи, а папа-свои вымогательства у самого духовенства. Алчные легаты объезжали по распоряжению папы Европу и налагали контрибуции на епископов, священников и народ-без различия. Между прочим, они через духовных маклеров торговали индульгенциями, искуплениями, диспенсациями, разрешениями оскорблять бога. Наконец, папы, вожди религии, выдающей себя за величайшую опору нравственности, довели свое бесстыдство до того, что выработали тариф на грехи и на суммы, потребные на их искупление. Тариф этот известен под именем "Апостольской таксы римской канцелярии". Каждый может здесь с одного взгляда увидеть, сколько ему будет стоить у святейшего отца прощение прошлых, настоящих и будущих злодеяний.
Когда это распутство дошло до крайнего предела, оно произвело, наконец, переворот в умах. В Европе началось возрождение наук, книгопечатание сделало книги более доступными, кое-кто начал задумываться.
Недовольные или ревнивые к своим собратьям, священники начали выступать против пороков римской церкви, против злоупотреблений духовенства, против некоторых, наиболее вопиющих обманов, которыми издавна дурачили людей.
Измученные злобой духовных тиранов, оскорбленные их безнравственностью, раздраженные их вымогательствами, народы стали с удовольствием прислушиваться к рассуждениям новых учителей.
При помощи своих государей северные королевства, Англия и большая часть Германии сбросили с себя и разбили цепи Рима и его духовенства. И если бы не несколько могущественных монархов, которых папа и его помощники ловко сумели удержать в своих сетях, поражение было бы всеобщим. Эти короли, не поняв своих собственных интересов, огнем и мечом сохранили у себя деспотическую власть, которую осуществлял над ними иностранный священник. Став под влиянием римского духовенства жестокими обманщиками, они, как мы вскоре увидим, устроили неслыханную резню своих подданных, которые не хотели больше преклонять колени перед древним истуканом.
Вплоть до нашего времени - а ведь оно считается веком просвещения римский первосвященник в больших странах все еще имеет возможность царствовать над народами и королями. Эти слепые государи, связавшиеся с духовным государем, который всегда вел борьбу со светской властью, продолжают и теперь служить господину, которому униженно целуют ноги и чьи выполняют распоряжения. Приказа из Рима достаточно, чтобы повергнуть в смятение некоторые государства. Короли достаточно слабы, чтобы верить, будто религия и политика требуют от них принесения в жертву врагов попа, который сам был всегда злейшим врагом всех королей на земле.
Но и апостолами реформы руководили не разум, и не любовь к истине, и не искреннее желание обеспечить благосостояние народов. Ими руководили скорее тщеславное желание отличиться, желание блеснуть новыми открытиями или выдумками, ревнивое недовольство главарями господствующей церкви, стремление оспаривать их мнения, чтобы их опорочить, повредить им и получить господство вместо них. Таковы были во все времена истинные побуждения ересиархов, главарей христианских сект.
В Германии Лютер, августинский монах, из зависти к братьям-проповедникам, которым, в ущерб его ордену, поручили продажу папских индульгенций, начал опорочивать этот духовный товар. Этой дерзостью он навлек на себя гнев святого престола. Лютер тоже, в свою очередь, входит в раж, гнев делает его главарем секты, охватившей вскоре все северные страны. Его учение проникает далеко и находит во всех странах людей, не желающих более носить цепи, в которых развратное духовенство держало их столько веков.
Пример этого нового учителя вызвал подражания. Но подражатели не могли столковаться ни с Лютером, ни между собой насчет богословских тонкостей и словесных споров. Каждый хотел понимать Библию по-своему. При таких обстоятельствах выступил Иоанн Кальвин, французский священник, который, вкусив от реформы Лютера, возымел честолюбивое желание развить ее дальше. Вернее, он понял, что лучше ему самому стать главой секты. Этот ловкий и хитрый человек обладал необходимыми для этого ремесла качествами. Природный меланхолик и человек непреклонного характера, он стал притворно проявлять очень большую строгость нравов. Он, однако, не пренебрегал и гибкостью в деле распространения своих взглядов. Он стал агитировать женщин, и ему даже настолько повезло, что он возымел успех у двух принцесс, громогласно объявивших себя сторонницами его учения. Одна из них была Жанна д'Альбре, королева Наваррская, сестра Франциска первого, короля Франции. Другая была герцогиня Феррарская, дочь короля Людовика двенадцатого. Несмотря на таких могущественных покровительниц, Кальвину пришлось удалиться из отечества. Но ему не пришлось жалеть о жертве, которую он вынужден был принести своим взглядам. Если он потерял приход во Франции, то стал царствовать в Женеве. Он стал деспотом вольного города, власти которого скоро стали рабами и орудиями его страстей.
Сбросив иго Рима, этот новый апостол отнюдь не думал дать свободу умам. Будучи упрямым в отстаивании собственных идей, он с трудом терпел противоречия. Он хотел господствовать, и правильно о нем говорили, что он стал "женевским папой".
Во всяком случае, ясно, что этот желчный реформатор, отрекшись от взглядов римской церкви, отнюдь не отрекся от духа нетерпимости и гонений, который был и остается отличительным признаком духовенства.
Мы находим в Кальвине тот же мерзкий нрав, ту же жестокость, плутовство и мстительность, которые дают ему право стоять рядом со святым Кириллом, святым Домиником и самыми злобными святыми римской религии. Испанский фанатик Мигель Сервет осмелился оспаривать догматы троицы, божественности слова и т. п. другими словами, воскресил взгляды Ария, Фотия, Македония. Желая поделиться своими взглядами с уважаемым лицом, каким считался Кальвин в обширном кругу, Сервет, на свою беду, вступил в переписку с этим богословом. Последний отнесся к нему с высокомерием. Разгневанный Сервет ответил записками, оскорбительными для тщеславия женевского тирана, который, как истый служитель евангелия, стал выжидать случая, чтобы показать своему противнику всю силу богословской ненависти. Такой случай представился через несколько лет. Сервет имел неосторожность опубликовать во Франции свою знаменитую книгу "Christianisme restitue". За это он был арестован и брошен в тюрьму. Кальвин тогда по собственному побуждению взял на себя милосердную обязанность представить лионским властям письма, бумаги и другие улики, достаточные для того, чтоб дать им возможность возбудить дело против несчастного, обличить и осудить на смерть. Сервету удалось бежать. Но злой рок привел его в Женеву, где он надеялся остаться незамеченным и где, впрочем, думал побывать только проездом. Едва его бдительный враг узнал о его прибытии, он немедленно донес на него женевским властям и распорядился его арестовать. Скоро Кальвин через своего наемника возбудил против него дело и путем интриг и происков добился того, что его приговорили к смерти на костре. После этого он к своей жестокости присовокупил еще и лицемерие, ходатайствуя перед судьями о помиловании или по крайней мере о смягчении казни несчастного, гибель которого он подготовил самым гнусным образом. Действительно, нет сомнения, что этот реформатор был истинным виновником смерти несчастного фанатика, величайшее преступление которого состояло, очевидно, в том, что он глубоко оскорбил самолюбие своего вероломного убийцы. В результате благодаря стараниям Кальвина Сервет был сожжен живьем. Мало того, этот свирепый человек не мог отказаться от варварского удовольствия видеть, как его ведут на казнь. Говорят, он улыбнулся, видя, как мимо его окон вели несчастную жертву его вероломной жестокости. Власти, которые только что сбросили с себя иго Рима, стали подлыми палачами у беглого священника, который сам испытал бы подобную участь, если бы оставался в своей стране.
Не более достойными личностями оказываются организаторы реформации в Англии. Здесь переворот в умах был произведен Генрихом восьмым, королем, достойным презрения за свои пороки и ненавидимым за свою жестокость. Поссорившись с римским первосвященником из-за женщины, он сбросил его иго, чтобы с большей свободой самому быть тираном. Только для того, чтобы самому обогатиться, а отнюдь не для того, чтобы избавить народ от вымогательств монахов и священников, он завладел их имуществом. Стремясь к такой деспотической власти над умами, какую он имел над телами, он обрушивал ужаснейшие казни как на католиков, отказавшихся признавать его папство, то есть его верховенство, так и на еретиков, не принимавших его собственных бестолковых представлений о религии. Что касается религиозных представлений его подданных, то они менялись так же часто, как ветры, вечно дующие на их острове. Тиранию папы сменила полнейшая анархия. Из прогнившего трупа римской церкви вышло множество сект, боговидцев, фанатиков, "просветленных", которые проповедовали различные учения и все на свой лад безудержно опустошали свою несчастную родину.
Эти факты нам ясно доказывают, что реформаторы отнюдь не, были добродетельными людьми, искренне увлеченными желанием освободить род человеческий от его оков. Они откололись от римской церкви только для того, чтобы самим создать новое царство, где они могли бы пользоваться неограниченной властью над своими новыми последователями. Переменив руководителей, народы лишь заменили одних тиранов другими.
Протестанты, избавившись от ига папы, объявившего себя непогрешимым, подпали под иго своих церковнослужителей и их вождей, которые, хоть и не претендуют на непогрешимость, требовали все-таки точного выполнения своих решений. Рядовые деятели реформации были не менее нетерпимы, чем их вожаки. Да разве могли они, питаясь постоянным чтением Библии, раскусить содержащиеся в ней противообщественные кровавые заповеди, годные лишь на то, чтобы вызвать междоусобия среди христиан? К протестантам можно поэтому применить слова одного древнего автора и сказать, что они не могут терпеть ни полного рабства, ни полной свободы (пес totam servitutem пес totam libertatem pati possunt). Удовлетворившись тем, что отменили некоторые догматы и устранили кое-какие злоупотребления римской церкви, протестантские пастыри не отказались от духа непримиримости, свойственного всем христианским сектам. Предметом проповеди для каждого из них был скорее он сам, чем реформация. Каждый старался всеми возможными мерами приобрести сторонников. Каждый чернил своих противников, клеветал на них, поносил их, а когда был в силе, губил их.
Словом, от времен апостольских до наших дней существовала смертельная ненависть между главарями различных сект. Народы считали себя обязанными входить во все их бессмысленные споры, а короли считали своим долгом - по совести или из политических соображений - поддерживать богословов. Последние боролись между собой посредством анафемы и брани. А государи силой поддерживали те взгляды, которые они сами усвоили без проверки. И в качестве последнего аргумента пускали в ход оружие, чтобы решить, какому учению народы должны следовать и какие духовные вожди получат исключительное право тиранить совесть людей. Вскоре мы увидим, что начиная с Константина и до наших дней христианская вера вводилась и утверждалась на земле лишь посредством насилия, резни и преступления. Во всех христианских сектах господствовало духовенство. Оно имело в своем распоряжении верховную власть. Оно давало палачей и мучеников.
Единственной реформой, от которой можно было бы ожидать хорошего успеха, была бы такая, которая раз навсегда отняла бы у служителей религии возможность вредить своим противникам, вырвала бы у них из рук оружие, которым они пользуются всегда, чтобы доставить победу своим интересам над интересами наций. Политики должны были бы требовать по крайней мере, чтобы гражданская власть никогда не вмешивалась в церковные споры, которым вмешательство верховной власти лишь придает вес, чрезвычайно опасный; надо было бы позволить им думать, спекулировать или бредить о религии, как им угодно, лишь бы их действия не были вредны для общества, спокойствие которого политика обязана охранять. Только в полной, абсолютной веротерпимости, превращенной в основной, непререкаемый государственный закон, короли, понимающие свои собственные интересы и искренне преданные общему благу, найдут верное средство против безумств фанатизма и против работы духовенства, часто оказывающейся роковой для самих королей. Государи созданы для поддержания общественного спокойствия, а они сами нарушают его самым вопиющим образом, когда присваивают себе право насиловать убеждения и давить на мысль. Преследования могут создать лишь рабов-лицемерных обманщиков и лжецов, которые никогда не могут быть примерными гражданами.
Только свободная мысль может создать разумные существа и освободить людей от тех гибельных идей, которые одурачивали и подданных, и королей и отдавали их в жертву духовенству. Постепенно распространяющийся свет разума гораздо лучше научил бы людей их обязанностям по отношению друг к другу, чем наставления наемных руководителей, имеющих наглость заявлять, что бог предписывает им ненавидеть, преследовать, уничтожать друг друга и восставать против законных государей всякий раз, как дело идет об утверждении или поддержке их нелепых взглядов. Достаточно лишь слегка поразмыслить, чтобы убедиться, что взгляды эти, купленные ценой такого обилия крови, бедствий и волнений в течение многих веков, совершенно несовместимы со спокойствием и счастьем народов и их государей и, следовательно, не могут проистекать от бога, которому приписывают попечение о благополучии его творений. Если судить о боге по его недостойным служителям, придется считать его злейшим тираном.
Глава восьмая.
СВЯТОСТЬ СРЕДСТВ, КАКИЕ ПРИМЕНЯЛИ ХРИСТИАНСКИЕ ГОСУДАРИ, ЧТОБЫ
УТВЕРДИТЬ И ПОДДЕРЖАТЬ ХРИСТИАНСКУЮ РЕЛИГИЮ.
ИЗВЕСТНО, Константин, приняв христианскую веру, не только прекратил гонения против ее служителей, но и осыпал их почестями, богатством и ласками.
Обращение Константина, которое христианские наставники выдают за чудо, имело в своей основе чисто житейские мотивы. Этот император, бывший, по всем данным, очень жестоким и злым человеком, видя, что христианская секта широко распространилась в Римской империи, стала весьма многочисленной и грозной, сделал противное политике своих предшественников, которые безуспешно преследовали ее, чтобы подавить. Он счел более разумным привлечь на свою сторону главарей христианских-епископов, бывших владыками этой республики. С их помощью он мог распоряжаться всей сектой и с успехом использовать ее для того, чтобы возвыситься над своими соперниками. Желая угодить своим новым друзьям, христианам, он, по примеру всех обманщиков, постоянно дурачивших их, пустил слух о видении, в котором якобы Иисус показал ему крест и обещал, что этот знак принесет ему победу.
С другой стороны, если верить историку Зосиме, в "обращении" Константина не было ничего такого, что делало бы честь христианской религии. Этот писатель сообщает, что император под бременем ужасных преступлений-в том числе убийства тестя, зятя, племянника, собственного сына Криспа и своей жены Фаусты - искал в языческих суевериях способов искупления, чтобы заглушить укоры совести. Не найдя среди языческих жрецов человека, достаточно снисходительного, чтобы отпустить ему его грехи, он обратился к христианским священникам, которые ему разъяснили, что при помощи веры в Иисуса Христа и крещения он совершенно переродится и грехи с него будут сняты.
Нам, конечно, скажут, что Зосима был язычником и нельзя поэтому ссылаться на его суждение о Константине. На это мы ответим, что все историки единодушно приписывают этому императору злодеяния, о которых мы говорили, и еще многие другие, явно свидетельствующие о его свирепости и ужасной жестокости.
Однако в награду за услуги, которые он оказал церкви, христианские писатели, особенно Евсевий Кесарийский, превратили Константина в героя, в образец доброго государя. Немного только не хватало, чтобы объявить его святым. И он действительно стал святым, если не за свои добродетели, то за то усердие, с каким он преследовал язычников, религию которых он бросил. Он, очевидно, стал дурно относиться к этим людям, которые, как он предполагал, должны были возмущаться его лицемерием. Упреки, какие ему приходилось выслушивать в Риме по поводу происшедшей в нем перемены, побудили его оставить столицу, воздвигнуть соперничающую с ней новую столицу, которую он построил. Он дал ей свое имя и перенес туда свою резиденцию.
В самом деле, историк Зосима сообщает, что после того, как Константин объявил себя сторонником христиан и принял их веру, он не захотел во время публичной церемонии подняться на Капитолий и стал насмехаться над этой церемонией. Этим он навлек на себя такие ужасные проклятия и стал столь ненавистен народу, что решил удалиться из Рима и перенести свою резиденцию в другое место. Этот переезд, по мнению многих, был одной из главных причин ослабления мощи римлян. Во всяком случае, Италия из-за этого оказалась беззащитной против набегов варваров, которые впоследствии уничтожили эту изумительную империю.
Учредители христианской религии обыкновенно изображают нам утверждение христианства как явное чудо, в котором проявилось всемогущество божие. Но кто захочет поближе рассмотреть этот вопрос, увидит, что утверждение христианства было чудом, в котором проявилось всемогущество и жестокость Константина и его преемников. Кодекс Феодосия (titul. X de paganis) вполне достаточно разоблачает те кровавые методы, которыми в течение ста с лишним лет пользовались подстрекаемые христианскими епископами благочестивые императоры, чтобы распространить христианскую веру и искоренить язычество. Эти святые, которым незадолго до этого предстояло претерпеть мученичество, поспешили в свою очередь создавать мучеников. Их святая религия не позволила им забыть суровое обращение, которому подвергали раньше церковь. Они жестоко мстили за это и преследовали язычников с меньшим основанием, чем раньше язычники преследовали христиан.
Вначале Константин не обнаружил своего жестокого, кровожадного нрава, или, если хотите, своего христианского рвения. Начал он с эдикта, в котором призывал всех подданных оставить идолопоклонство и принять истинную религию. Он заявляет, что никого не хочет принуждать, и оставляет каждому полную свободу совести. Он запрещает беспокоить кого бы то ни было из-за расхождения во взглядах и не одобряет тех, кто уже заговаривает о разрушении языческих храмов. По-видимому, курс на насилие не был тогда еще наиболее верным или усердие императора не было еще тогда так велико, как впоследствии. Вскоре мы увидим, как он заговорил по-иному, языком истинно христианского царя.
В самом деле, чтобы удовлетворить свою собственную ярость против религии, которую он оскорбил, или чтобы показать свою готовность услужить благочестивым епископам, он вскоре распорядился закрыть храмы богов;
убрать оттуда все статуи и снять крыши с этих зданий, чтобы помешать народу собираться в них. Он запретил под страхом смерти жертвоприношения и приказал, чтобы приносящих жертву безжалостно убивали "мечом-мстителем" (gladio ultore sternantur). Кроме того, он распорядился конфисковать имущество казненных и таким же образом и с такой же строгостью наказывать правителей провинций, которые проявят небрежность в исполнении столь жестоких распоряжений. Он сам распорядился разрушить храм Аполлона в Киликии. Кроме того, он захотел насильно крестить всех евреев и заставить их есть свинину в день пасхи.
Такова евангельская кротость, которую внушило Константину христианство через епископов, палачом у которых он стал, побыв у них некоторое время в роли льстеца. В течение всего своего царствования он занят тем, чтобы снискать благоволение этих высокомерных учителей. Он только о том и думал, чтобы расширять их привилегии, богатства, величие. Чтобы привлечь к ним сторонников из рабов, он в 316 г. распорядился, чтобы отпуск на волю рабов совершался в церкви в присутствии епископов, которым дал право отпускать на волю. В 321 г. он предоставил это право всем чинам духовенства. Этот благочестивый государь установил празднование воскресенья, или дня солнца, он приказал, чтобы в этот день в городах прекращались все работы, разрешив работать только сельским жителям. В честь Иисуса Христа он уничтожил казнь на кресте, принятую у римлян. Одним словом, этот великий император трудился на пользу духовенства, которое он старался сделать цветущим и могущественным в награду за великие услуги, которые оно ему оказало, помогая ему одолеть его соперников. На соборе в Арле собравшиеся отцы составили специальный канон отлучения от церкви всех солдат-христиан, "которые, пусть даже в мирное время, бросят службу императору". Вот почему, надо полагать, мы видим у Константина такую любовь к соборам, которые он собирал многократно, сам появлялся на них в полном блеске, диктовал своими императорскими устами кровавые указы против еретиков, произносил богословские речи на темы, о которых не имел ни малейшего представления.
Нам приходилось уже отмечать, что этот император-богослов, заставивший признать на Никейском соборе божественность и единосущность слова, скоро переменил свое мнение, сделался арианином и стал преследовать святого Афанасия, пригласив в свой совет епископо-вариан. В конце концов этот государь, основоположник учения о божественности Христа, долго прожил и умер фактически противником этого взгляда. Точнее говоря, Константин никогда не знал своего мнения по этим вопросам, непонятным даже для богословов.
Легко понять, что при тех приемах, какие применял Константин для утверждения веры, христианская религия должна была получить распространение и процветать. Царедворцы, разделяющие обычно религиозные воззрения своего господина, уверовали и обращались массами. По крайней мере, они притворно принимали религию, от которой зависела их карьера. Дети этих лицемеров, воспитанные уже смолоду в принципах этой религии, верили в нее уже искренне. Когда цари усваивают какое-либо мнение, оно скоро становится мнением знати и всех тех, кто старается выдвинуться.
Простонародье дольше держится старых взглядов. То же произошло и при Константине и его преемниках. Язычников не допускали в императорские дворцы. Жители богатейших городов обращались в христианство, чтобы получить доступ к муниципальным должностям, а население сельских местностей, так называемые pagani, долгое время еще сохраняло привязанность к богам своих предков.
Согласно церковным историкам и авторам житий, Елена, мать Константина, играла крупную роль в царствование своего сына. По всей видимости, именно эта женщина настроила своего мужа, Констанция Хлора, в пользу христианства и посеяла в своем сыне семена неоформившегося христианства, которое он принял. В самом деле, как мы вскоре увидим, женщины почти во всех странах служили орудием, которым с большим успехом пользовались христианские учители, чтобы распространять свое учение. Все жизнеописание святой Елены до того наполнено сказками, что почти невозможно выделить в нем малейшую истину.
Критики выражали сомнения в том, что эта женщина была законной женой Констанция, и приводили серьезные основания, чтобы считать ее только его любовницей. Но, как известно, бог пользуется всякими средствами для преуспеяния церкви. В его руках самые низкопробные орудия становятся полезными для духовенства. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что святая Елена построила много церквей и осыпала попов благодеяниями. Этого было достаточно, чтобы причислить ее к святым.
Уверяют, кроме того, что она обрела "животворящий крест" Иисуса Христа, который открыли по чудесам, какие этот крест совершал. Однако историк Сократ сообщает об этом событии в таких выражениях, что оно становится подозрительным.
Сыновья Константина пошли по его стопам. В 341 г. его сын Констанций подтвердил суровые указы своего отца. Он в тоне деспота приказал, "чтобы суеверие прекратилось, чтобы уничтожили безумие идолопоклонства". "Ибо,-говорил 6н,-если кто-нибудь, вопреки закону божественного императора, отца нашего, и вопреки сему распоряжению нашей кротости, осмелится принести жертву, к нему надлежит применять соответствующую кару, предписываемую настоящим законом". А закон этот гласит: "всякого принесшего жертву надлежит казнить мечом, а его имущество должно быть конфисковано",
В следующем году Констант, брат Констанция, в указе, обращенном к префекту Рима, распорядился сохранить в целости лишь храмы, расположенные за городом, ради зрелищ, которых еще не решались отнять у народа. Но в остальном он требует, чтобы все языческие суеверия были уничтожены, чтобы храмы были повсюду закрыты и никому не было дозволено к ним приближаться. Жертвы были запрещены под страхом смерти и конфискации имущества. Те же наказания грозили правителям, если они упустили покарать эти преступления. Этот же император приказал убрать из места собраний сената алтарь Победы, пред которым римляне по обычаю приносили Присягу. Он строго запретил обращаться к гаруспикам, гадателям, магам, астрологам и так далее
Все эти законы показывают нам, какими благочестивыми средствами пользовались уже в раннюю эпоху для распространения веры. Они доказывают, что при такого типа императорах христианство без всяких чудес могло быстро распространиться в короткое время. Все эти законы собраны в книге Жака Годфруа, опубликованной в 1616 г. под названием "De statu paganorum sub christia-nis imperatoribus".
Преследуемые столь жестоко язычники ожили в царствование императора Юлиана. Последний безуспешно пытался восстановить культ, которому предыдущие царствования уже нанесли смертельные удары. Однако он не преследовал христиан. Он только препятствовал им в получении образования путем изучения наук, которые он, очевидно, считал совершенно бесполезными для людей, учению которых абсолютно необходимо было невежество. В самом деле, христианских вероучителей справедливо упрекают, что они питались невежеством, так как проповедовали, только веру. "Вы не мыслите,-говорил им Юлиан,-вы грубияны, и вся ваша мудрость состоит в том, что вы говорите: "веруите"".
Держать их в невежестве Юлиану удавалось, но он жалуется, что не может заставить их жить в мире между собой. Он издавал безуспешные приказы, чтоб утишить смуты между правоверными и арианами. Историк Аммиан Марцеллин, современник этого императора, прибавляет к этому: "А чтобы изданные им распоряжения лучше возымели действие, он созвал у себя во дворце христианских епископов, живших в разногласиях, и стал их увещевать оставить свои споры, чтобы каждый мог беспрепятственно следовать своей религии. Он сильно на этом настаивал, чтобы обезопасить себя со стороны народа, у которого на почве разногласий возрастала распущенность; опыт ему показал, что нет для людей столь опасных диких зверей, какими являются христиане по отношению друг к другу". Аммиан Марцеллин, книга 22, глава 5.
Мы видим отсюда, что Юлиан, хоть и был язычником, проявил больше кротости, терпимости и политического такта, чем предшествовавшие ему христианские императоры. Хотя он был сильно привязан к своей религии и проникнут суевериями язычества, он не причинил никакого реального зла христианам, которые довольно часто его оскорбляли. Но этот государь-философ не знал характера христианских богословов, если рассчитывал успокоить их ярость увещаниями. Он не знал, что единственное оружие, которое можно с успехом противопоставить фанатизму,-это презрение и что опасно вмешиваться в споры, возникающие между злыми людьми, находящимися во власти религиозных предрассудков.
Набожное бешенство снова прорвалось при императорах, сменивших Юлиана. Среди гонителей язычества особенно выделяется жестокий Феодосий, которого христианские вероучители выставляют образцом добродетели. В самом деле, духовенство, надо полагать, было бы радо, если бы все государи были такими же послушными исполнителями их кровавых декретов. Этот тиран, как мы уже видели выше, довел свое варварство до того, что хладнокровно велел перебить семь тысяч граждан Фессалоники за незначительное оскорбление, нанесенное его статуе в пылу народного возбуждения. За это злодеяние он отделался тем, что выразил свое смирение перед миланским епископом. Одного свирепого рвения, которое он проявил по отношению к язычникам и еретикам, было достаточно, чтобы обелить этого отвратительного властителя в глазах набожных христиан, полагающих, что кровью людей можно смыть любые злодеяния.
Кодекс Феодосия дает нам образцы набожной жестокости этого недостойного императора. Он подтвердил законы своих благочестивых предшественников и запретил "всем смертным дерзать приносить жертвы, изучать внутренности жертвенных животных с целью предсказания" под страхом самых суровых наказаний. Тот же император по ходатайству великого святого Амвросия распорядился вновь уничтожить алтарь Победы, восстановленный было Евгением. Поэт Пруденций поздравляет его с этими святыми подвигами и убеждает его не давать пощады весталкам. При этом он пользуется теми же аргументами, которые в настоящее время здравомыслящий человек привел бы для доказательства бесполезности монахинь, или христианских весталок.
Не довольствуясь запрещением публичных жертвоприношений, Феодосий старался не допускать и тайных, домашних жертвоприношений пенатам, ларам и так далее, и все это под страхом наказания, как за оскорбление величества. Он запретил украшаться гирляндами и возжигать курения. В своем святом гневе он довел сыск до того, что требовал наказания для тех, у кого в доме чувствовался запах ладана.
Этот великий император проявил такое же рвение и усердие в преследовании еретиков, как и в преследовании язычников.
Аркадий и Гонорий показали себя достойными сыновьями такого отца. Первый отнял все привилегии у языческих жрецов Востока. На Западе их давно уничтожили другие государи. Грациан отменил в числе других привилегии языческих жрецов в Риме.
Однако гонения на язычников проводились не всегда с одинаковой строгостью. По-видимому, пыл императоров временами угасал, чтобы вспыхнуть затем с новой силой.
Аркадий и Гонорий сначала разрешили язычникам соблюдать свои праздники и устраивать собрания, но без жертвоприношений. Гонорий запретил снимать с общественных зданий украшения. И хотя жертвоприношения были строго воспрещены, он разрешил в 399 г. публичные игры. А в 408 г. этот император обращает храмовые поступления в доход военной казны, приказывает убрать изображения, запрещает язычникам "устраивать торжественные трапезы согласно обрядам их религии". Наконец, в 415 г. он всех африканских жрецов высылает на родину и конфискует все земельные участки, посвященные культу идолов. Аркадий, со своей стороны, в 416 г. выгнал всех язычников со службы в армии и окончательно лишил их права занимать гражданские должности.
При императорах Валентиниане. и Мартиане язычников принуждают крестить своих детей и самим обучаться "священному" писанию. Некрещеных объявляют лишенными права занимать какие бы то ни было гражданские и военные должности, у них отнимают все движимое и недвижимое имущество. Им запрещают преподавание и лишают доли а милостыне или общественных раздачах за счет императоров.
Приведенного достаточно для доказательства того, что христианские императоры распространяли христианство путем насилий и тиранических действий, которые делают этой религии так же мало чести, как и гнусные способы, которые впоследствии применял Мухаммед для пропаганды своего Корана. Наши богословы, которым корысть всегда диктовала противоречивые суждения, находят поведение мусульманского пророка бесчеловечным, отвратительным, и в то же время они смеют расхваливать Константина и Феодосия как совершенных государей, как достойные подражания образцы.
Христиане, по-видимому, милосердно использовали опалу язычников, чтобы наносить им всевозможные обиды. Они простирали свое рвение до того, что грабили язычников, руководствуясь правилами, сформулированными впоследствии великим святым Августином, что "имущество нечестивых по праву принадлежит праведникам". В самом деле, мы видим, что Феодосий-младший вынужден умерить их пыл в этом отношении. В 423 г. он запрещает христианам "тревожить язычников и грабить их, когда они живут спокойно". По-видимому, этих несчастных в то время осталось уже немного. Касаясь их, Феодосий говорит: "Хотя мы думаем, что их, должно быть, уже нет". Это доказывает, что проповедуемое предшествующими императорами евангелие меньше чем за сто лет сделало удивительные успехи. Эти ревностные государи подтвердили правило, высказанное святым миссионером, проповедовавшим евангелие много веков спустя. Правило гласит, что "миссионеры без мушкетов редко имеют успех". Святой Франциск-Ксаверий, иезуит, прозванный "апостолом Индии".
Все эти набожные императоры, как мы уже видели, не ограничились преследованием язычников. Их ревностные заботы о спасении души распространялись и на еретиков, которые во все времена во множестве находились в церкви. С этими несчастными часто обращались гораздо хуже, чем даже с евреями. В 396 г. Аркадий издал указ, "чтобы церкви, принадлежащие еретикам в Константинополе, были конфискованы, их священники изгнаны; чтобы им было воспрещено собираться даже хотя бы только для совершения молитвы". Поразительно, что этот император, столь суровый к еретикам, верившим, во всяком случае, в миссию Иисуса Христа, покровительствовал и оказывал благоволение евреям, как это видно по изданным в их пользу законам.
Вообще опыт показывает, что священники проявляют меньше антипатии к неверным, мусульманам и иудеям, чем к христианам, не желающим в точности следовать их прихотям. Поэтому папа терпит в своих владениях евреев и прощает им богохульства и дурное мнение о Христе, казненном их предками; между тем тот же самый папа никогда не согласился бы терпеть протестанта в г. Риме или в странах, повинующихся его законам. Еретики в глазах духовенства-бунтовщики, которых оно считало себя вправе наказывать за бунт, тогда как неверные или евреи для него иностранцы, никогда не находившиеся в зависимости от его духовной власти. Вообще, чем родственнее секта, тем сильнее ее ненавидят.
Легко догадаться, по чьему наущению императоры преследовали еретиков и издавали кровавые законы против них. Епископы постоянно будоражили этих слабых и набожных государей и подогревали их глупое усердие против людей, взгляды которых, по всей вероятности, вовсе не были известны при дворе. Гонорий, например, издал кровавые законы против донатистов. Этот император, один из самых нерешительных государей, правивших империей, в 408 г. принял торжественную депутацию африканских епископов, собравшихся в Карфагене. Депутация требовала утверждения законов против еретиков и язычников. Но так как этот путь показался святому Августину слишком длинным, он написал от своего собственного имени фавориту императора Олимпию, чтобы тот попросил императора ускорить дело. Кровавый закон был издан даже до прибытия депутатов от собора. Закон этот карал смертью донатистов, отказавшихся присоединиться к взглядам католиков.
Мы бы никогда не кончили, если бы захотели здесь рассказать о всех гонениях, которые христианское духовенство при покровительстве набожных государей возбуждало во все века против тех, кто имел несчастье расходиться с ним во взглядах. Вся история Византийской империи представляет собой длинный ряд тупоумных императоров, которые по совести считали своим долгом преследовать и губить те жертвы, которые намечала поповская ярость. Эти государи по глупости вообразили себе, будто небо требует от них, чтобы они вмешивались в нелепые и непонятные споры своих вероучителей. Но так как этими государями руководили попеременно богословы то одной, то другой партии, их вера никогда не была точно установленной. Секта, считавшаяся ортодоксальной при одном императоре и на этом основании подавлявшая своих противников, становилась еретической при другом императоре и оказывалась гонимой в свою очередь.
К тому же изощренность греков приводила ежедневно к возникновению новых взглядов, которые сейчас же находили сторонников и противников. Таким образом, богословие непрерывно вооружало бедных греков для взаимоуничтожения. Завоевания Мухаммеда и варваров тоже не сумели отвлечь их от того остервенения, с каким они спорили по непонятным и не имеющим значения пунктам вероучения. В конце концов турецкое завоевание, уничтожившее их империю, в пятнадцатом веке застало их еще в пылу споров. Только завоевание Византии турками положило конец спорам, которые благочестивые императоры увековечивали своим вмешательством.
Подобно тому как еврейские пророки некогда погубили царство Израиля и Иуды смутами, которые они там вызывали, точно так же греческие богословы своими нескончаемыми спорами ослабили и погубили Византийскую империю. Такую участь фанатизм готовит всем государствам, где ему позволят проявить свое бешенство.
Если единство взглядов часто дело весьма трудное по наиболее ясным вопросам, то оно совершенно невозможно в вопросах богословских. Было бы самым поразительным чудом, если бы христиане оказались согласными во взглядах. Ведь им приходится черпать свои догмы из туманных, двусмысленных, бессвязных книг и в коварных текстах, которые каждый может понимать по-своему. Самая нелепая и бессмысленная затея-пытаться примирить спорщиков, которые редко сами себя понимают, считают свои мысли непогрешимыми, воображают, что совесть не позволяет им изменять что-либо в своих взглядах.
Пусть же государи предоставят богословам раздирать друг друга. Спор -это их стихия. Но пусть они никогда не проявят слабости вмешиваться в их споры, разве для того, чтобы парализовать их влияние на остальное общество. Государства испытывают смуты и бедствия, они начинают клониться к гибели, когда государи имеют глупость стать на сторону какой-нибудь секты. Тысячи примеров показывают, что набожный государь, руководимый попами,-бич для своей страны. Все погибло, если государь имел несчастье возомнить себя богословом и внушить себе, что он сумеет насильно привести людей к единомыслию.
Вмешательство в богословские споры не дает государям ни чести, ни выгоды. Да и не стоят они того, чтобы ими занимались. Государь, имевший неосторожность примкнуть к одной какой-либо партии, неизбежно становится предметом ненависти другой, которая его позорит. Императора Льва Исавра нам рисуют как гнусное чудовище за то, что он по указанию весьма многочисленного собора выступил против иконопочитания. Между тем другие историки, менее пристрастные, рисуют нам его как великого человека и весьма достойного государя.
С другой стороны, императрицу Ирину, которую историки единодушно изображают в самых мрачных красках, некоторые писатели представляют нам как образец веры, благочестия и усердия. Кардинал Бароний доходит до того, что оправдывает совершенное ею отцеубийство и ее злодеяния. В чем здесь причина? А в том, что эта преступная и набожная императрица созвала собор и восстановила иконопочитание. Отсюда видно, что защита групповых интересов может заставить забыть самые простые представления о справедливости и оправдывать самые ужасные преступления. Разумные государи не должны стремиться угодить спорящим между собой богословам. Они должны делать добро, прекращать споры и вмешиваться в них лишь для того, чтобы не дать им нарушать спокойствие государства.
Не способные на такие рассуждения, правильность которых подтверждается всей практикой, греческие императоры постоянно принимали участие в делах церкви. Пустые споры духовенства поглощали все внимание правительства, а для блага государства ничего не делали. Набожные и почти всегда фанатичные императоры стали в руках попов орудием разрушения империи, которая до сих пор еще существовала бы в своем блеске, если бы не богословие, которому властители отдали свое внимание и покровительство.
Рвение и глупость-часто жестокая-этих благочестивых государей нашли весьма верных подражателей в лице западных государей. Христианские герои, которых церковь нам расхваливает, были обычно варварами, очень набожными, очень легковерными, очень покорными духовенству, занятыми только увеличением его богатств, расширением его власти, уничтожением его врагов. Таковы единственные добродетели, которые мы можем наблюдать у многих монархов, которых церковь выставляет как образцы мудрости и святости.
Читая историю утверждения христианства среди варварских народов Запада и Севера, мы видим, что миссионеры, которым было поручено распространять евангелие, ловко пользовались двумя средствами, чтобы привлечь государей к выполнению своих заданий. Обычно они почти во всех странах стараются залучить жен этих диких воителей, вкрадываются к ним в душу, чтобы получить доступ ко двору, и ловко используют влияние этого невежественного пола, чтобы постепенно завоевать доверие государей. Женщины почти всегда суевернее мужчин. Их живое и чувствительное воображение и слабость духа делают их весьма восприимчивыми к влиянию религиозного энтузиазма. Их мозг, как и у детей, жаждет чудесного. Самые причудливые сказки нисколько их не возмущают. Короче говоря, мы видим, что у франков, германцев, венгров, поляков, москвитян и так далее главным образом царицы содействуют успеху евангельской проповеди и чудесной удаче христианских миссионеров.
Обеспечив содействие жен, можно было уже без труда завоевать и мужей, которые начинали к ним прислушиваться. Тогда святые проповедники давали им понять, что при помощи новой религии они сумеют стать богами в глазах народов, что у них будет абсолютная власть над подданными, которым будут проповедовать самую смиренную покорность царям, как "живым образам всевышнего", как имеющим власть над судьбами человеческими. Поэтому варварские короли легко поняли, что им выгодно принять религию, которая их обожествляет и уничтожает дух свободы у народов.
Такими путями благочестивые миссионеры легко добились того, что самые дикие правители прониклись их задачами и целями и вскоре стали пламенными защитниками их дела.
Доказательство всему вышесказанному мы имеем в обращении великого Хлодвига, франкского короля. Бог воспользовался прелестями его жены, святой Клотильды, и ее ходатайством, чтобы смягчить свирепое сердце мужа. Королева склонила его к тому, чтобы он стал прислушиваться к святому Ремигию, епископу реймсскому, который вскоре сумел ему втолковать, что для того, чтобы насладиться плодами своих побед, ему было бы хорошо связаться с галльским духовенством и принять религию народа, только что им покоренного. Эта религия поможет ему получить более неограниченную власть даже над свободными воителями, оружию которых он был обязан своим успехом. Габриель Ноде (глава 3) относит к числу государственных переворотов обращение Хлодвига и все замечательные чудеса, сопровождавшие его коронование, как "святая чаша с миром", упавшее с неба экю и пр. Крестив Хлодвига и с ним три тысячи солдат, святой Ремигий продолжал и впредь руководить его действиями. Это мы видим по дошедшему до нас письму, которое он писал королю. В этом письме святой рекомендует королю "выбирать себе в советники людей мудрых и особенно почитать служителей господа". Эти служители господа втянули нашего обратившегося разбойника в войну с королем Аларихом, который был арианином. Христианство отнюдь не излечило Хлодвига ни от честолюбия, ни от жестокости. Все его царствование запятнано злодеяниями и преступлениями, воистину достойными варвара.
Что касается святой Клотильды, то, овдовев, она вовлекла своего сына Клодомира в очень несправедливую войну, чтобы удовлетворить свою личную жажду мести и честолюбия. Она отделалась за это тем, что ушла оплакивать свои глупости в монастырь.
Мы видим, таким образом, что христианские пастыри во все времена проводили мудрую политику союза с государями, чтобы подчинить народы своему игу. Они всегда извиваются ужом вокруг могущественных королей. Они с головой выдают им подданных, чтобы превратить их в рабов, а по отношению к самим королям проявляют величайшую покорность. При таких-то обстоятельствах святой Григорий Турский сказал королю, своему господину: "О король, если кто-нибудь из нас захочет сойти с пути справедливости, ты можешь его наказать, но если ты сам сойдешь, то кто тебя накажет? Ведь мы обращаемся к тебе, когда ты удостаиваешь слушать нас, а если ты откажешься слушать нас, то кто другой осудит тебя, если не тот, кто сказал, что он -сама справедливость?" В другом месте он говорит, что "только бог-судья королям". Отсюда видно, что вначале епископы еще не присвоили себе права судить королей, во всяком случае, они благоразумно умалчивали о своих притязаниях, которые впоследствии сделали их судьями над королями.
Между прочим, приведенные факты помогут нам понять, как мы должны отнестись к мнению тех, кто утверждает, что проповедь евангелия "сильно содействовала цивилизации и просвещению" диких народов. Если под цивилизацией и просвещением народа понимать его порабощение, если это значит вытянуть его из его лесов, чтобы сделать игрушкой королей и попов, то нельзя не согласиться, что христианская религия "цивилизовала" много наций. Но если под цивилизацией понимать средство просветить народ, сделать его обходительным и разумным-одним словом, сделать счастливее, то можно совершенно смело отрицать, что христианство привело к этим спасительным результатам. Народы, бывшие кочевники, жившие войной, в течение веков содержались в грубейшем невежестве. Вместо того чтобы сражаться за свои собственные интересы, они стали биться ради споров своих священников. Вместо того чтобы жить свободно, они стали игрушкой двух сил, объединившихся, чтобы их угнетать, и раздиравших их своими постоянными распрями.
Честолюбивому Пипину, когда он пожелал овладеть короной Франции, понадобился авторитет римского первосвященника, чтобы освятить узурпацию в глазах набожного народа. Святейший отец, осыпанный его благодеяниями, избавившись благодаря его оружию от могучего врага, решил, что Пипин имеет право на узурпацию и что Хильдерик не способен к царствованию. Своими преступлениями короли содействовали тому, что духовенство приобретало могущество, которое оно часто обращало против них самих.
Карл Великий, сын Пипина, которого церковь возводит в ранг святого, был честолюбивым и жестоким святошей, который силой меча расширял свои завоевания и завоевания духовенства среди язычников-саксов. Путем кровопролитий он заставил их принять крещение. А чтобы закрепить свою неограниченную власть над народом, любившим свою свободу и независимость, он завершил их усмирение, направив к ним полчище монахов и епископов, пригодных для того, чтобы навеки покорить их под его иго. Этот король, столь благочестивый и столь щедрый по отношению к церкви, не предвидел, что неблагодарные епископы, забыв о благодеяниях отца, будут иметь наглость судить его сына, Людовика Простого, и свергнуть его с престола, чтобы затем позорно отравить его в монастыре.
Служители господа мягки и покорны перед властными и мужественными королями, но они наглеют, когда короли оказываются слабыми и лишенными твердости. Карл Великий, который в свое время назначал пап, одаряя их и утверждая их избрание, не предвидел, что будет некогда день, когда эти самые папы будут по своему желанию низлагать преемников его власти и присвоят себе право утверждать их избрание.
Приблизительно в эпоху Карла Великого бойи - племя, происходящее из Галлии,-поселились в стране, известной ныне под именем Баварии. До принятия христианства их короли были выборные, и, если они осмеливались нарушить закон, их свергали с престола. Но владычество епископов, установившееся у них вместе с христианством, постепенно приручило бойев и превратило их в рабов. Одаряемые королями, епископы проповедовали этим свободным народам безграничную покорность, которая вскоре превратила их в крепостных короля.
Все эти подтверждаемые историей факты вскрывают нам одну из главных причин могущества, до которого поднялось духовенство в некоторых странах, особенно в Германии, где и теперь еще епископы и многие аббаты являются князьями и светскими государями. Политика, так же как и набожность королей и императоров, содействовала возвышению духовенства.
Чтобы уравновесить могущество своих светских вассалов, короли давали большие лены епископам и призывали их к участию в сеймах, придворных съездах и парламентах, рассчитывая, таким образом, обеспечить себе определенное число голосов и уравновесить голоса наиболее беспокойных и непокорных сеньоров. Чтобы привлечь на свою сторону духовенство, вожди наций часто считали себя обязанными жертвовать ему большую часть своих собственных доменов и предоставить ему власть, которой оно часто злоупотребляло необычайно. Вот в чем кроется истинная причина того, что в течение многих веков в христианских странах епископам предоставлено право вмешиваться в дела управления, участвовать в заседаниях государственных собраний и даже в гражданских трибуналах.
Когда-то короли ничего не предпринимали без решений своих епископов и баронов, или пэров. Вначале прелатов вводили в эти собрания для того, чтобы они поддержали интересы королей против их наиболее могущественных вассалов. Рядом с последними ставили церковных вассалов, или пэров, которые при помощи "меча духовного" влияли на тех, которые умели пользоваться только "мечом светским". Но скоро, как мы видели, "меч духовный" стал так же опасен для королей и для их подданных. Короли этим путем воздвигали между собой и вассалами стену, которая часто обрушивалась на них самих и задавливала их своей тяжестью.
Нет ничего труднее, чем найти действительно великого, действительно полезного государству короля во времена варварства, когда слепая набожность заменяла просвещение и добродетель. Правда, находят, что французский король Людовик девятый блистал кое-какими королевскими доблестями. Но эти доблести затмевались и сводились на нет свирепым рвением и низменным суеверием. Мы видим, как этот король, в котором набожность заглушила всякое представление о справедливости, в недобрый час пустился в качестве паладина в опасные авантюры и незаконно отдавал кровь своих подданных, чтобы вырвать "святую землю" из рук мусульман, которые уже шесть веков законно владели ею. Чтобы угодить преступным видам папы, всегда жаждущего использовать верующих для расширения своей власти, этот король-простак налагает на себя крест, воображая, что несправедливость и резня окончательно загладят его грехи! В конце концов этот король-фанатик не видит, что, принося подданных в жертву своим химерам и забросив заботы о своем государстве, он совершает величайшее из преступлений, какими может себя запятнать король. Однако, так как суеверный человек никогда не бывает последователен в своих убеждениях, королевская гордость этого святого возмущается порой против папы, и он осмеливается противиться власти, в руках которой он, с другой стороны, стал гнусным орудием, или, если угодно, его самым пламенным защитником.
О жестокости воистину набожного святого Людовика недвусмысленно свидетельствует одно правило, которое он преподал своему фавориту Жуанвилю: "Когда мирянин слышит, что кто-нибудь злословит религию, он должен ее защитить не только словами, но и ударом хорошей шпаги, вонзая ее в тело злословящего до самой рукоятки". Каким бы замечательным ни казалось это правило святоше, оно должно показаться отвратительным всякому человеку, в ком есть чувство гуманности. Мало того, оно покажется необдуманным и христианину, который, поразмыслив над идеями религии, сообразит, что, убивая "нечестивца" или "богохульника", не дав ему времени покаяться, рискуешь низвергнуть его в ад и обречь его на вечные муки. Но об этом обстоятельстве рвение помешало подумать Людовику Святому, когда он излагал свое благочестивое правило.
История Севера дает нам своеобразный пример, по которому можно легко судить о методах, какими насаждалось христианство у народов Запада. Когда норвежский принц Олай принял христианство, он усиленно занялся обращением своих подданных. Насчет его рвения не может быть сомнений, судя по тому, что он сделал попутно на Оркнейских островах, находившихся тогда в зависимости от него. Он насильно заставил креститься графа Сигварда, бывшего правителем островов. Сначала он применил к нему меры мирного воздействия. Но видя, что это бесполезно, он велел привести малолетнего сына графа и поклялся, что прикажет его убить в присутствии отца, если тот не примет христианства. Ужаснувшийся отец не мог устоять против силы такого аргумента. Можно себе представить, что он был вполне убежденным христианином. Из истории мы знаем, что тот самый Олаи, став королем, таким же образом трудился над обращением своего королевства; он начал с того, что угрозами и обещаниями обратил своих придворных. Затем он объездил с мечом в руке свои провинции, приказывая бичевать или убивать тех, кто отказывался креститься. Таким образом он в несколько месяцев обратил в христианство всех подданных. Сократ (книга 7, глава 30) сообщает, что один французский епископ потратил только семь дней, чтобы просветить и обратить весь бургундский народ. Российский патриарх, говорят, потопил в Волге десять тысяч татар, не желавших принять крещение.
Ни свет здравого смысла, ни принципы естественной справедливости, ни твердое знание здравой морали не были никогда уделом святых. Довольствуясь тем, что угождают богу, следуя побуждениям своей тупой и жестокой набожности, они очень мало беспокоились о благе подданных. Одурманенные собственным своим воображением или внушением попов, они обычно ставили себе в заслугу то, что они топтали ногами те обязанности, которые разум не дал бы им упустить из виду. Набожный король, занятый исключительно мыслью о "неувядаемом венце", который ему показывали в небесах, очень мало беспокоился о "тленном" венце, которым он владел на земле.
Достаточно хоть сколько-нибудь беспристрастно рассмотреть историю древних и современных христианских государей, чтобы увидеть, что величайшие государственные бедствия, ужаснейшие государственные перевороты имели причиной злобу духовенства, подкрепленную легковерием королей либо народов.
Необузданное честолюбие пап в течение четвертого и пятого веков держало в огне Германию и Италию. Эти первосвященники, защитники иммунитетов духовенства, над которым они хотели властвовать безраздельно, стремились освободить его из-под власти императоров и подчинить его исключительно собственной тирании. В течение этих веков мрака и набожности надменные папы с успехом использовали невидимую силу общественного мнения, чтобы низвергнуть могущество величайших властелинов земли.
Папа Григорий седьмой, которого римская курия в наше время имела наглость возвести в ранг святого, в борьбе за инвеституру* сумел поднять всю империю против Генриха четвертого, своего государя. Этот государь, пораженный громами церкви, оказался покинутым своими подданными и вынужден был явиться босиком, с розгами и ножницами в руке и просить милости у попа, который, чтобы унизить его королевское величество, заставил его три дня стоять на морозе.
Преемник Григория, Пасхалий второй, подговорил сына этого Генриха взбунтоваться против собственного отца, который кончил тем, что умер от голода и лишений. Александр третий приказал подвергнуть Генриха второго унизительному наказанию розгами, чтобы искупить смерть наглого прелата, хотя он был убит не по приказанию короля. Этот же первосвященник вооружил всю Францию для истребления альбигойцев. Он увенчал поповскую наглость, ступив ногой на горло императору Фридриху Барбароссе, побежденному в бою.
Иннокентий третий, разгневавшись на английского короля Иоанна, убеждает короля Франции напасть на его владения, но затем, удовлетворившись изъявлением покорности со стороны Иоанна, согласившегося сделаться данником святого престола, он запрещает французскому королю трогать его государство. Тот же папа воспротивился "Великой хартии вольностей", которой Иоанн гарантировал свободу своему народу. Папа ссылался при этом на то, что король, в качестве вассала папы, не мог без согласия сюзерена даровать подданным свободу, принадлежавшую им по природе и разуму.
Климент четвертый, движимый самой бесчеловечной мстительностью, приказывает убить малолетнего еще Конрадина; единственный отпрыск императорского швабского дома погибает по указанию этого отца христиан.
Бонифаций восьмой поднимает на бой всю Францию из-за своих наглых споров с Филиппом Красивым, имевшим поразительное счастье дать отпор уже в то время авторитету римского епископа и заставить его лопаться от гнева и ярости.
Климент пятый посредством святотатственного предательства убивает Генриха шестого, дав ему через монаха отравленную гостию.
Мартин пятый, избранный в папы на Констанцском соборе, посылает буллу ко всем государям и королям христианского мира, в которой заклинает их "ранами и кровью Иисуса Христа" объявить войну гуситам, секта которых имела большой успех в Чехии. Он обещает индульгенции и отпущение грехов всякому, кто убьет хоть одного из этих еретиков. Император Сигизмунд взялся быть исполнителем мстительных проектов папы и в течение всей своей жизни проливал реки крови подданных, чтобы отомстить за обиду папы и его духовенства.
Гнусный Александр шестой, известный своими кровосмесительствами и отравлениями, чтобы вознаградить короля Фердинанда за усердие в истреблении неверных, присваивает ему почетный титул "католического". На основании своего божественного авторитета этот первосвященник распределяет между Фердинандом и королем португальским власть над Индией с правом присвоить себе всякие владения, какие им придутся по вкусу в странах неверных.
После того, как протестанты свергли иго Рима, христианские короли были, так сказать, только тем и заняты, что мстили за римских первосвященников и в каждой стране приносили им жертвы. Честолюбие королей находило в религии постоянный предлог для удовлетворения своих страстей и узаконения своих преступлений.
Честолюбивый Карл пятый, хоть и говорил обычно, что, "в качестве воина, ему невозможно обладать совестью и разумом", не преминул использовать эту религию, чтобы ею прикрыть свое стремление покорить себе всю Германию. Под предлогом возвращения папе его заблудших овец он убивает этих овец и заставляет Европу плавать в крови. Его набожный сын Филипп второй ведет глупую политику, действует всегда сообща с духовенством, приносит ему бесчисленные жертвы из числа своих подданных и, чтобы заслужить его благоволение, в конце концов безвозвратно губит ряд провинций, которые в результате его политической и религиозной жестокости почти совершенно лишились населения. Этот король-фанатик говорил, что предпочитает потерять все свои владения, чем царствовать над государством, зараженным ересями,
Мы видим, как в течение ста с лишним лет Франция захлебывается в крови ради интересов духовенства, которое сумело убедить невежественный, извращенный двор, что небо требует гражданских войн и принесения в жертву тысяч подданных. Попы-мошенники сумели убедить Карла девятого, будто слава бога и его собственная безопасность требуют, чтобы он путем самого подлого предательства заманил в столицу своих подданных-еретиков и там хладнокровно их перебил. Те же попы вооружили фанатиков, чтобы убить одного за другим двух королей. Ни доблесть, ни достоинства великого Генриха не могли повлиять на бешенство сумасшедшего, одурманенного монахами.
Мы видим, что христианская религия приводит к таким же ужасным трагедиям даже у протестантов. В Англии тираны, державшиеся различных взглядов, швыряются верованиями граждан и один за другим присваивают себе право насиловать их совесть. Генрих восьмой, которого страсть к женщине заставила отойти от католического вероисповедания, не отказываясь вместе с тем от верований Рима, возводит на костер без разбора и католиков и протестантов, отказывающихся признать его верховенство. Его сын Эдуард шестой утверждает в королевстве протестантизм, чтобы доставить затем новые жертвы мрачной набожной жестокости его сестры Марии, решившей восстановить огнем и мечом римскую религию. Вскоре Елизавета разрушает благочестивое дело Марии, снова приводит подданных в протестантскую веру и становится основоположницей англиканской секты. Яков первый, король-богослов, видит свое царствование потрясенным страшным "пороховым заговором", организованным иезуитами и святошами, которые для восстановления римской религии составили гнусный заговор с целью погубить одним ударом монарха и парламент. Карл первый в союзе с епископами пытается вновь объединить своих подданных в англиканской секте и этим дает повод мятежникам казнить его на эшафоте. При Карле первом все внимание правительств поглощено религиозными спорами, которые каждую минуту приводят к столкновениям между гражданами. Ничтожный Яков второй, его брат и преемник, из-за своего рвения, которого не мог утишить трагический пример его отца-Карла второго, оказывается позорно свергнутым с престола за попытку восстановить в своем государстве тиранию папы. Этот печальный папский палач жил в изгнании монахом и оставил после смерти славу святости.
Всем известно, с каким пылом Людовик тринадцатый, прозванный Справедливым, следуя советам честолюбивого и преступного кардинала, воевал со своими подданными - протестантами. Папа Григорий пятнадцатый, этот общий отец христиан, не забывал подогреть усердие набожного монарха, чтоб подтолкнуть его на это святое предприятие. "Следуйте,-сказал он ему,- мой дорогой сын, вы, являющийся украшением вселенной, следуйте указаниям бога. Пусть почувствуют ваш гнев народы, не познавшие бога, этим вы заслужите сокровища милосердия божественного".
Наконец, мы видели, что Людовик четырнадцатый, прозванный Великим, следует по стопам отца и даже превосходит его святой яростью против врагов духовенства. Этот честолюбивый монарх, не довольствуясь тем, что долго был бичом Европы, хотел отличиться еще и деспотическим рвением против тех его подданных, которые отказывались склониться под иго его попов. Он стал смотреть на них как на врагов, он отменил благоприятные для них законы, скрепленные клятвой его предшественников и его собственной,- ему, очевидно, разъяснили, что "по отношению к еретикам не надо соблюдать клятв". Его убедили, что противники его духовенства не могут быть ему верными подданными. Его гнев возбудили до такой степени, что он проявил к несчастным протестантам самую утонченную жестокость. Наконец, ему внушили, что пролитая кровь гугенотов смоет грязь его молодости, проведенной в распущенности и позорнейших пороках. Большего не требовалось, чтобы разжечь рвение этого суеверного деспота. Он решил, что приказ, исходящий из его уст, способен сразу изменить взгляды людей. Итак, он начинает преследования. Он поручает драгунам проповедовать учение церкви. Путем насилия он заставляет еретиков покинуть отечество и принести к более здравомыслящим народам искусство, таланты и мастерство, которых он лишил свою страну. Таким образом, Людовик Великий принес миллион граждан, менее глупых, чем остальные, в жертву бешенству духовника-иезуита и нескольких заносчивых прелатов, говоривших ему, что "христианнейший" король должен быть мстителем "всевышнего", что старший сын церкви должен вступаться за интересы матери, что нет ничего более достойного великого короля, чем стать паладином церкви.
Такова в кратких словах история тех ужасов, которые христианская религия в течение пятнадцати веков творит на земле. Внушаемое ею рвение служило предлогом, которым бесстыдно пользовались честолюбивые лицемеры, старавшиеся довести до отчаяния род людской, или тупоголовые святоши, которые искренне думали, что служат богу, истребляя огнем и мечом его несчастные создания. Религиозные обманщики и искренние фанатики в одинаковой степени опасные бичи для народов. Последним всегда приходилось расплачиваться своей кровью за плутни одних и сумасбродства других.
Если политик-обманщик пользуется религией как предлогом для совершения преступлений, то король-святоша считает себя по совести обязанным совершать те же преступления из благочестия. Во всяком случае, ему приходится так поступать, если он хочет выказать себя послушным предписаниям церкви. Эта святая мать принуждает всех королей к религиозным преследованиям. Если они отказываются приняться за это, то навлекают на себя гнев церкви, за которым немедленно следует и гнев господа. 4, Латеранский собор, происходивший о 1715 г., предписав королям "истребить еретиков", прибавляет: "Если они выполнят этот долг свой небрежно, пусть епископы им объявят выговор; если они откажутся повиноваться, пусть их подвергнут отлучению от церкви; если они целый год будут упорствовать в своем ожесточении, находясь под отлучением, папа лишит их владений их и отдаст эти владения лицам, более ревностным против ереси".
Отсюда видно, что государи отнюдь не вольны проявлять терпимость к взглядам, неугодным их священникам. Последние постоянно им твердят, что бог вручил им меч только для того, чтобы защищать религию, то есть убивать их врагов. По мнению этих святых людей, светская держава получает верховную власть лишь для того, чтобы поддерживать их жульничества и мстить за их оскорбленное тщеславие. В противном случае духовенство считает короля недостойным царствования.
Мы не должны удивляться такому образу действий духовенства. Он вполне соответствует принципам христианства, которое, как мы видели, с самого своего зарождения ввело в государствах две резко различающиеся между собой власти. При языческих властителях власть духовная была в оппозиции к светской. Но как только государи приняли христианскую веру, они стали в подчинение к церкви, духовная власть которой неизбежно распоряжалась христианскими монархами, как и последними их подданными.
Таким образом, в силу самой сущности этой религии духовенство должно быть независимо от королей, по короли должны находиться в зависимости от духовенства. Если короли отказывались повиноваться велениям церкви, служители церкви считали себя вправе впредь смотреть на них как на нечестивцев, дурных христиан, тиранов, негодных для управления христианскими народами. Ведь государи, не покоряющиеся попам, чинили бы постоянно препятствия спасению народов. Одним словом, все доказывает нам, что христианство всегда стремилось унижать королей и возвышать духовенство.
Неужели же государи никогда не поймут, как они должны презирать сумасбродные взгляды и нахальную цензуру этих низких людей, которые в течение стольких веков предоставляли народам и государям печальную привилегию ползать у их ног и давать себя убивать ради них? Неужели эти государи осуждены на вечное прозябание в постоянном неведении истины? Неужели голос разума, гонимого и изгоняемого из дворцов, никогда не сумеет дойти до них, заглушаемый постоянно криками обманщиков?
Если жалобы народов, порабощенных мошенниками, если крики человечества, столь часто оскорбляемого этими бешеными, не могут проникнуть до тронов, то пусть короли по крайней мере прислушиваются к требованиям своей выгоды. Пусть прочтут в истории церкви о написанных кровавыми письменами злодеяниях священников. Пусть подсчитают, сколько они опрокинули тронов, сколько государей убито по их совету. Пусть вспомнят о народах, истерзанных и принесенных в жертву их прихотям, о невежестве и варварстве, восседающих на развалинах искусств, науки, разума, добродетели. Пусть посмотрят, как промышленная деятельность скована праздными монахами и попами, жадность, алчность и вымогательства которых повергают народы в гибельное отупение.
Почему Италия, некогда столь обильная, стала пустыней, где царствует голод и зараза? Потому, что ею правят священники.
Почему в Испании нет промышленности, искусства, науки? Потому, что священники там обладают большей полнотой власти, чем короли.
Почему в Германии государи, способные быть богатыми и могущественными, пребывают в нищете? Потому, что священники и праздные монахи питаются "туком земли" и ничего не делают для государства.
Почему Франция, которой сама природа предназначила играть величайшую роль в Европе, оказывается в таком положении, что казна ее пуста, провинции обезлюдели и лишились самых искусных граждан? Потому, что священники, которые никогда не были настоящими гражданами, убедили легковерного монарха, что ему выгоднее, чтобы его государство лишилось населения, чем чтобы оно было населено людьми, не желающими быть рабами духовенства.
Почему в тех странах, где короли предоставляют священникам царствовать, мы не находим ни нравственности, ни добродетели? Потому, что священники не думают наставлять народы в нравственности и знают только одно преступление-не принимать их взглядов, не выполнять их нелепых обрядов. Они научают лишь добродетелям, полезным их сословию, и легко прощают именем неба все преступления, касающиеся только общества.
Таким образом, духовенство губит нравственность народов, подавляет их активность и извращает ум государей. Здесь удивляться нечему. Такой результат вытекает из природы самих принципов христианства.
Для христианина основная добродетель-вера, то есть безграничное доверие священникам. Этой первоначальной добродетели надо принести в жертву и разум, и нравственные доблести, которые в их глазах имеют ценность лишь постольку, поскольку они согласуются с евангельскими добродетелями, выдуманными на пользу духовенству.
На священников обычно возлагают дело воспитания принцев. И вот они стараются вдолбить своим питомцам убеждение в важности веры, нисколько не заботясь о том, чтобы дать им познание человеческих и социальных добродетелей и развить в них таланты, необходимые для управления государством. Поэтому христианские короли большей частью не знают иной добродетели, кроме веры, иного интереса, кроме утверждения веры, иной узды для сдерживания народов, кроме религии, иных средств заслужить благословение неба, кроме подчинения целям духовенства.
Доверять священникам воспитание королей-значит хотеть сделать их рабами, помешать их образованию, приучить их смолоду носить иго, столь же тягостное для них, как и для народов, которыми им предстоит некогда управлять. В руках таких людей молодой принц уже с детства приучится никогда не обращаться к совету разума, приносить свою способность суждения в жертву авторитету, никогда не отличать справедливого от несправедливого, не знать никакого иного руководства, кроме прихотей и выгод тех господ, которых ему дали. Он не познает никаких доблестей, кроме тщательной точности в выполнении глупых обрядов и церемоний. Ему будут расписывать как преступления проступки, противоречащие предписаниям церкви, но не внушат отвращения к самым вопиющим нарушениям законов естества и разума. Короче, его научат молиться, воздерживаться от некоторых видов пищи, посещать церкви, доверять только благочестивым духовным чинам, ненавидеть еретиков и сердиться на тех, кто осмелится открыть ему глаза.
Более того, разве христианство по своей сущности явно не стремится развратить королей теми гнусными примерами, какие преподносят "священные" книги? Показывать принцу какого-нибудь Давида, Константина, Феодосия в качестве достойных подражания образцов- не значит ли толкать его на то, чтобы стать злейшим из людей? Не будет ли призывом к преступлению, если принца убеждают, что достаточно сказать, как Давид, "я согрешил", чтобы примириться с небом? Возводить гнусных гонителей, изменников, узурпаторов, врагов рода человеческого в ранг святых-не равносильно ли призыву к беззаконию и жестокости? Говорить королю, что власть он получает только от бога и не обязан никаким отчетом народам, которыми правит,-не значит ли подбивать его на то, чтобы стать тираном?
Наконец, не будет ли это разнузданием всех страстей государей, если им внушают, что им все дозволено против врагов церкви и что коварство, нарушение договоров и обман вменяются им в заслугу, когда дело идет об интересах религии?
Знаменитый прелат, составивший для наставления знатного принца книгу о "политике, взятой из священного писания", очевидно, поставил себе задачей сделать своего воспитанника столь же дурным и столь же полезным для священников, как все недостойные герои Ветхого завета.
Вскормленные на этих мерзких правилах, наиболее религиозные государи не знают своих обязанностей по отношению к подданным, пренебрегают самыми священными велениями долга. Довольствуясь хорошими отношениями с богом, они ничего не делают для счастья государства. Святой на троне-обычно человек презренный с точки зрения разума. Когда король набожен, он тем самым, во всяком случае, привержен к одной партии. Он поэтому считает своим долгом преследовать все остальные. Наконец, легковерный король обычно предан священникам, которые неизменно придерживаются правила, что добрые дела расцениваются по той пользе, которую из них извлекает церковь. А это правило не может не оказаться роковым для остального общества.
В самом деле, из всего предыдущего мы видели, что служители христианской религии, чтобы вкрасться в душу государям, превратили их в богов, а их подданных-в рабов. На основании этой лестной доктрины государи считали, что в их интересах вступать в союз с духовенством и действовать с ним сообща, чтобы царствовать, опираясь на общественное мнение. Таким образом, христианские государи, запутавшись в силках священников, большей частью становились либо добросовестными тиранами, то есть искренне преданными религии, которую считали полезной, либо они были лицемерными тиранами, последовавшими совету Аристотеля и Макиавелли, обращенному ко всем злым и честолюбивым правителям, проявлять много рвения и почтения к религии, чтобы иметь возможность спокойно угнетать подданных.
Если бы проповедники евангелия искренне пеклись о благе народов, они объяснили бы королям, что никто из них не имеет ни права, ни власти угнетать; что благополучие монарха всегда неотделимо от благополучия народа; что священник всегда перелетная птица и никогда не бывает гражданином; что счастье государя может быть прочно лишь тогда, когда он стоит во главе просвещенного, цветущего, деятельного, промышленного народа, состоящего из свободных граждан, то есть подчиняющихся справедливым законам, а не прихотям почти всегда развращенного двора или тирании священников, заинтересованных в обмане.
Но эти принципы не были знакомы христианским священникам. Интересы их сословия никогда не согласуются с интересами свободы. Во все времена они ставили себе целью господствовать, царствовать над народами, пользуясь их невежеством, и использовать царей, чтобы утвердить и сохранить господство взглядов, выгодных интересам духовенства. Поэтому тирания всегда была дорога, ибо их сила основывалась на слепой вере и на страхе перед богом-тираном. Во всех странах они были защитниками и опорой деспотизма. Они никогда не защищали народного дела, отдавали народ на волю господ, обеспечив себе неограниченную власть над ним. Когда короли не обнаруживали достодолжной покорности духовенству, они с успехом использовали ту власть над совестью, которую государи позволили им захватить, и поднимали народы на бунт.
Таким образом, очевидно, что в союзе, создавшемся между королями и духовенством, все выгоды были всегда на стороне последнего. Государи оказывались в дураках, вступив в союз с соперниками, стремившимися царствовать в одинаковой степени и над народами и над царями.
Только прогресс человеческого разума способен освободить государей и народы из-под поповской опеки. Просвещенные и разумные народы в конце концов с презрением отвергнут химеры, которые в течение стольких веков стоят им крови и сокровищ. Короли, освободившись от гибельных предрассудков, поймут, что их интересы, связанные всегда с интересами государства, требуют, чтобы государство перестало быть жертвой обманщиков, которые смеются над ним и сеют смуты. В полезных установлениях, особенно в хороших законах, станут искать они средства доставлять людям блага более верным образом, чем посредством религии, которая в течение стольких веков создает только мошенников или фанатиков, рабов и несчастных.
Возможно, что короли, напуганные ужасами и убийствами, направляемыми столь часто против их коллег священниками, подумают, что слишком опасно ссориться с могущественной корпорацией, которая не останавливалась перед величайшими злодеяниями.
Мы должны признаться, что попытка расформировать духовенство или заставить его уложиться в рамки своих обязанностей-предприятие слишком серьезное для большинства государей. Оно требует образованности, мужества, твердости и, особенно, добродетели. Не слабым и малодушным королям укротить наглых соперников, претендующих на верховную власть. И не деспоты, заставляющие народы стонать под их гнетом, могут успешно бороться с тиранами, в которых они нуждаются, чтобы удержаться самим. Эта честь предстоит справедливым, бдительным государям, заботящимся о благе своих подданных и слишком мудрым, чтобы какие-либо химеры могли их отклонить от этой великой цели. Фантомы внушают страх только детям. Король-мужчина сумеет их прогнать. Обман становится робким, когда его осмеливаются атаковать оружием разума. Сила, основанная только на предрассудке, должна уступить реальной силе, основанной на справедливости и истине. Монарх, сам познавший истину, скоро сумеет преподать ее своим народам и освободит их от власти мнения.
Глава девятая.
ОТШЕЛЬНИКИ, АНАХОРЕТЫ, КАЮЩИЕСЯ И МОНАХИ, КОТОРЫХ ЦЕРКОВЬ ОТНОСИТ К
ЧИСЛУ СВЯТЫХ. КАРТИНА МОНАШЕСТВА. БРАТЬЯ-ПРОПОВЕДНИКИ, БРАТЬЯ-МИНОРИТЫ, ИЕЗУИТЫ И ПРОЧИЕ.
Если большинство святых, почитаемых христианской церковью, были, как мы видели, людьми опасными для общества, то есть у нее большое число и других святых, бывших абсолютно бесполезными для своих сограждан.
Нам уже не раз приходилось отмечать, что христианство стремится отчуждать людей друг от друга, делать их суровыми и дикими, разрывать наиболее приятные для них узы. Добрый христианин обязан смотреть на себя как на странника и путешественника в этом мире. По мнению Тертуллиана, самое неотложное дело-покинуть землю. Все рассеянные в евангелиях заповеди Христа имеют целью оторвать человека от семьи, заставить его отречься от родных, жены и друзей, чтобы всецело отдаться мрачным размышлениям над химерами, которые выдают за вечные истины.
Эти заповеди Христа, распространенные после него апостолами, заимствованы, очевидно, из поведения некоторых набожных и фанатичных евреев, известных под именем ессенов, ессеев и терапевтов, обычаи которых сохранил нам Филон Еврей. Вот что он о них сообщает:
"Терапевты бросали свое имущество, жен, детей, отцов, всех родных, чтобы теснее сблизиться с богом. У них было несколько книг древних авторов и главарей секты, в которых священное писание толковалось аллегорически. Они встречались в различных странах, они жили сообща, имели священников, дьяконов, дев, монастыри, или обители, священные мистические трапезы. Они собирались ночью, проводя время в пении гимнов, они молились богу, обратившись на восток". Тот же автор прибавляет, что они соблюдали строгий пост и часто оставались без пищи три дня и даже шесть.
Имя ессены или ессеи ученый Леклерк выводит из сирийского слова, означающего "святой", "благочестивый", "добрый". Он полагает, что их было два вида- "деятельные, или активные", и "теоретики, или созерцатели". Последние не приносили жертв богу и этим явно отличались от других евреев. Утверждают также, что они воздерживались от всяких клятв. Они с величайшей строгостью соблюдали субботу, не позволяя себе в этот день даже сдвинуть посуду с места или удовлетворять самые настоятельные потребности. Они презирали несчастья и с радостью встречали смерть. У них были, говорят, взгляды на характер души и на бессмертие, сходные со взглядами Платона. Леклерк утверждает, что "созерцательные ессеи"-то же самое, что и терапевты, о которых говорил Филон.
Легко заметить поразительное сходство между образом жизни этих фанатиков-евреев и первых христиан. Действительно, многие авторы полагают, что под именем терапевтов Филон хотел обозначить христиан. Таково было почти всеобщее мнение древних отцов церкви, которые имели возможность знать истинное происхождение своей собственной секты. К этим свидетельствам мы прибавим еще, что некоторые ученые предполагали, не без достаточного основания, что сам Иисус мог быть одним из этих ессеев, или терапевтов, который странствовал по Иудее, чтобы вербовать сторонников, и по примеру всех реформаторов вообразил, что кое-что изменил в установлениях секты. Все его нравственные заповеди, имеющие действительно монашеский характер, кажутся заимствованными из учения этих евреев-фанатиков, от которых он отличается лишь тем, что часто проявляет пренебрежение к субботе. Что касается его пристрастия к аллегориям, то это доказывается евангелием, и мы видим, что апостолы дали аллегорическое толкование всему Ветхому завету.
Есть все основания считать, что ессеи, или терапевты, скоро смешались с учениками Христа. Некоторые критики считали, что ессеи, жившие по соседству с Александрией, были обращены в христианство евангелистом Марком. Евсевий. История церкви, книга 2, глава 17. Наконец, надо полагать, что эти самые евреи без труда принимали религию Христа, столь сходную с их обычаями и взглядами. Это предположение подтверждается еще одним замечанием: в эпоху историка Иосифа Флавия были у евреев три секты - фарисеи, саддукеи и ессеи. Но после этого времени уже нет речи о ессеях. По всей видимости, они перестали так называться, поскольку они приняли христианскую религию.
Как бы то ни было, нет сомнения, что первые христиане в Иерусалиме во всем подражали образу жизни терапевтов, или ессеев. То были, по всем данным, настоящие монахи, которые имели все общее, постились, молились, непрерывно размышляли о писании, которое их вожди толковали аллегорически. Они пели гимны или псалмы, "пророчествовали", то есть кривлялись, плясали и произносили бессвязные речи, думая, что они вдохновлены духом господа. Таково было христианство в колыбели. И таково было, собственно говоря, начало монашества, целью которого было вернуть христиан к их первоначальным установлениям.
Эта честь выпала на долю египтянину по имени Антоний. Войдя однажды в церковь, он услышал евангельский текст, где Иисус говорит: "идите, продайте все свое имущество и раздайте нищим". Наш святой вообразил, что эти слова обращены к нему. Он немедленно поспешил выполнить это указание неба. Избавившись от всех преходящих благ, он удалился в пустыню, где дьявол, раздраженный его великодушным решением, послал ему тяжелые искушения, из коих отшельник, говорят, вышел победителем. Слух о его добродетели, то есть о его нелепом поведении, разошелся далеко и произвел огромное впечатление на горячие головы его соотечественников - египтян. Толпы людей направились к нему, чтобы найти под его руководством пути к совершенствованию. Из отшельника, каким он был до того, он превратился в аббата, то есть в духовного отца группы фанатиков, в основателя, вернее, восстановителя монашества на Востоке.
Скоро эта мания стала всеобщей. Христиане толпами покидали города, чтобы поселиться в пустыне. Некоторые из этих набожных дикарей жили отшельниками, отдельно друг от друга, другие жили общиной под руководством главаря и назывались кеновитами. Между ними завязалось соревнование в фанатизме. Каждый старался превзойти своих собратьев в постах, умерщвлении плоти, строгостях. Кто сумел удивить всех своими подвигами, выдумыванием остроумных способов самоистязания, на того смотрели как на чудо добродетели, а те, которые не могли достигнуть такой высокой степени совершенства, вздыхали, что не получили от неба таких чудесных способностей.
Воистину, при чтении житий этих благочестивых сумасшедших можно думать, что, подобно жонглерам, старающимся поразить толпу своими удивительными фокусами, наши святые устраивали турнир, в котором все наперебой старались вызвать к себе возможно больше удивления. Те, кто полюбопытствует прочесть подробно о сумасбродствах пустынников и отшельников, найдут отличное подробное описание их у Феодорита, епископа тирскою, у Палладия, в "Беседах" Касьяна, в "Житиях отцов-пустынников", опубликованных Арно д'Андильи. Из всех этих кающихся, память которых церковь чтит, никто не приобрел столько славы, как святой Симеон, по прозванию Столпник. Он покинул свой монастырь, где его мрачный характер создал ему множество врагов. Спустя некоторое время, желая какой-нибудь блестящей выходкой превзойти всех наиболее чтимых отшельников того времени, он вздумал поместиться на вершине горы в Сирии и провести свою жизнь на столбе высотой в тридцать шесть локтей, на котором он, как нас уверяют, пробыл сорок лет. Он стоял то на одной, то на другой ноге и делал столько непрерывных коленопреклонений, что некто пытавшийся сосчитать их, дойдя до двух тысяч, устал и бросил.
Нелепое поведение нашего святого создало ему колоссальную известность на всем Востоке. Верующие стекались толпами, чтобы видеть и слышать столь великого служителя бога. Его гордости, несомненно, льстило наблюдаемое с высоты колонны зрелище многочисленных паломников, прибывавших пешком, чтобы видеть его совершенства. Тщеславие вознаграждало его за старания и мучения, которые он причинял себе, чтобы поразить мир. Император Лев, полагая, что такой святой человек просветлен божеством, захотел узнать его мнение насчет решений Халкедонского собора. Наш монах ответил, что он одобряет этот собор. Он прожил 69 лет. После его смерти тело его было доставлено в Константинополь, где тот же император построил в честь его великолепный храм.
Строгости и бессмысленные выдумки таких благочестивых сумасшедших христиане во все времена рассматривали как несомненные признаки святости. По невежеству своему они не могли знать, что во всех странах на земле, даже в религиях, которые они считают самыми ложными, есть сумасшедшие, кающиеся или святоши, которые стараются выделиться самоистязаниями, чтобы вызвать удивление черни. Так, Индия дает нам в лице йогов примеры добровольной жестокости, которых христианские анахореты никогда не могли достигнуть. Эти идолопоклонники довели искусство самоистязания до такой степени совершенства, до какой христианство до сих пор не дошло. Одни подставляют постоянно свое обнаженное тело жгучим лучам солнца или укусам насекомых. Другие принимают обет непрерывно держать руки распростертыми. Иные заставляют подвешивать их головой вниз и раскачиваются над пылающим костром! Есть такие, которые укладываются живыми в гроб и воспринимают свет солнца через отверстие, которое служит для передачи им пищи. Другие, наконец, надевают на себя цепи с остриями, которые скоро превращают их тело в одну сплошную рану. Подобные безумства совершаются и в других языческих странах. Мы видим, что в Карнате, на Коромандельском берегу, благочестивые банианы массами бросаются под колеса тяжелой колесницы, везущей их идола, и убеждены, что эта добровольная смерть доставит им вечное блаженство. Китайские бонзы и татарские кающиеся не меньше выделяются своими благочестивыми безумствами и, как и христианские анахореты, приобретают уважение и пожертвования от набожных членов секты. Последние точно так же уверены, что эти искусные фокусники-люди, пользующиеся милостью неба и имеющие возможность с успехом использовать свое влияние для блага прочих смертных.
Эти фанатические представления христиан и язычников основаны, очевидно, на нелепых и оскорбительных понятиях о божестве. Они представляют себе его свирепым тираном, которому доставляет удовольствие наслаждаться отвратительным зрелищем человека, вечно погруженного в слезы и горе. Они воображают, что этот бог, которого они упорно называют бесконечно благим,-кровавый деспот, которого можно ублаготворить только кровью и которого раздражает благополучие и наслаждения его несчастных творений.
Эти противоречивые представления составляют главную основу христианской религии, предполагающей, что бог мог смягчиться только ценой невинной крови собственного сына. Но так как фанатик никогда не рассуждает и отнюдь не бывает последовательным, то наши сумасбродные святоши, признавая, что кровь, пролитая Христом, имеет бесконечную ценность и что ее больше чем достаточно, чтобы смягчить отца, вместе с тем думают, что бог этот требует еще крови тех, кого сын якобы уже омыл своею кровью. Их святое неразумие внушает им, что этому богу приятно медленное добровольное самоубийство его верных служителей. Наконец, их безумие и непоследовательность доходят до того, что они думают, будто эти бесполезные самоистязатели являются святыми, которых бог поддерживает своей благодатью, которым он дает силу и умение стать совершенно несчастными.
Впрочем, как уже можно было заметить, почтение людей к монахам, отшельникам и знаменитым кающимся могло, так же как и божья благодать, укреплять этих фанатиков, уверенных в уважении общества при жизни, в славе апофеоза после смерти и в вечном блаженстве на небе. Все эти мотивы, вместе взятые, должны были помочь им терпеливо сносить иго, которое они добровольно на себя наложили.
В результате безумие монашества стало у христиан эпидемической болезнью, сменившей эпидемию мученичества. Не имея больше оснований опасаться пыток со стороны других, они причиняли их себе сами. Всюду стали появляться монахи. Множество святых захотело прославиться в церкви каким-нибудь новым уставом. В каждом веке появляется новый духовидец, старающийся перещеголять своих собратьев и предшественников. В Египте основателем монастырской жизни был святой Пахомий. Святой Василий Великий основал монастырь на Востоке. Святой Мартин Турский учредил первый монастырь в Галлии. Но истинным патриархом монашества на Западе считается святой Бенедикт. Его пример вызвал подражание со стороны святого Бернара, Бруно, Норберта и др. Все эти изуверы были согласны между собой насчет основных принципов своих установлений. Они хотели вернуть своих учеников к образу жизни терапевтов, или ессеев, то есть к образу жизни первых христиан, который давно уже переменился, так как он стал совершенно несовместимым с общественной жизнью, вне которой люди существовать никак не могут. Отсюда видно, что Иисус, несмотря на свое божественное познание, создал законы, годные лишь для кучки монахов, а не для многочисленных народов, которые для своего сохранения должны на каждом шагу отступать от этих великолепных установлений.
Все учредители монашества предписывали своим ученикам евангельскую бедность, абсолютное воздержание и, особенно, слепое повиновение главарям. Каждый основатель ордена создавал себе неограниченную власть над большим числом людей, для которых он становился деспотом или государем. Неограниченная власть всегда была предметом стремлений честолюбивых людей. Приятно царствовать хотя бы над монахами, если нельзя царствовать над другими. Но эта абсолютная власть была вредна для общества.
Монах всегда считает себя больше обязанным повиноваться своим духовным властям, чем государям или законам и правительству своей страны. Монах не знает в мире ничего более священного, чем распоряжения его руководителя, в руках которого он должен быть, "как палка в руках старика". Это выражение употребляют "конституции" иезуитов; уставы других орденов говорят все в том же тоне. В силу этого слепого повиновения пылкие монахи, возбуждаемые своими наставниками, во все времена были настоящими поджигателями в христианских странах. Монах подчинен своему настоятелю, последний получает распоряжения от папы, который получает, таким образом, возможность сеять смуты во всем христианском мире.
Независимо от этой власти основатели религиозных сект в эпоху невежества и набожности пользуются и в миру величайшим почтением, милостью, щедростью и уважением королей и народов. Так, мы видим, что святые монахи появляются с блеском при дворах королей. Королевы окружают их лаской и обожанием. Их почитают знать к самые свирепые разбойники. Словом, они играют величайшую роль в церкви и государстве.
Мы видим, например, что святой Бернард приобретает огромное влияние, внушает страх самому папе, высокомерно порицает духовенство за его пороки, распоряжается тоном хозяина в церкви. Этот смиренный монах уходит из своего монастыря, чтобы бороться с ересями. Он диктует свою волю всей Европе. Он проповедует крестовый поход. Он вооружает Запад против Востока. Он обещает именем неба успех, что события не замедлили опровергнуть. Однако он сумел приписать греховности христиан провал предприятия, которое было начато по его распоряжению и которому он в своих предсказаниях гарантировал удачу. Но его монастырь и его орден, говорят, преуспевали благодаря щедрым пожертвованиям, которые внесли им крестоносцы, прежде чем пуститься в эту несчастную экспедицию.
Верующие, не сообразив, что ведь эти божественные люди отреклись от мира, были очарованы, видя, как монахи ради них становятся светскими людьми. Забыв, что они дали обет нищенства, их осыпали дарами и были им благодарны за то, что они принимают преходящие земные богатства, обязуясь обеспечить дарителям нетленные сокровища неба. Одним словом, людям, которых почитали как раз за бескорыстие и за презрение к радостям жизни, давали возможность купаться в обилии. Благодаря неразумной щедрости королей монахи стали богатыми порочными бездельниками. Чтобы предотвратить соблазн, какой могла вызвать их распущенность, столь не соответствующая их положению, занимались постоянно их "исправлением", чтобы восстановить их первоначальные установления. Но эти реформы не могли давать длительный результат. Человек в силу неизбежной склонности вновь поддавался природным потребностям, от которых фанатизм тщетно старался его освободить.
Первые шаги монашеских орденов всегда обнаруживают пыл, строгий образ жизни, поразительное бескорыстие. Народы всегда попадались на эту удочку; они всегда оказывались одураченными жертвами фанатиков и лицемеров, старавшихся пленить их такими способами. Когда светское духовенство окончательно развратилось, римский первосвященник стал выдвигать ему противников в лице монахов. Последних он считал пригодными на то, чтобы удержать под игом народы, которых возмутительное поведение светских попов в конце концов разочаровало в религии, поскольку ее служители так плохо выполняли ее предписания. Мы видим поэтому, что монахи всегда воевали с прочим духовенством. Белое духовенство всегда видело в монахах неудобных конкурентов, более ловких в искусстве импонировать толпе. В наиболее суеверных странах монахи пользуются неизмеримо большим значением, чем прочие представители духовенства.
В тринадцатом веке, период, известный невежеством народов и развращенностью духовенства, появляются все новые монашеские ордена, учреждаемые либо обманщиками, либо фанатиками, задавшимися целью подогреть веру народов. Среди этих знаменитых героев особенно выделяются Франциск Ассизский, основатель ордена братьев-миноритов, и Доминик, основатель ордена братьев-проповедников. Эти два героя создали под покровительством папы два знаменитых ордена, которые в течение многих веков были прочной опорой римского первосвященника против государей, народов и самого духовенства. Святой престол всегда находил в них верных эмиссаров, опору своей деспотической власти, пламенных защитников его узурпаций. Он особенно их любил и запищал против врагов. При помощи изощренной и туманной теологии они углубили невежество христиан и сотни раз потрясали весь мир своими пустыми, презренными спорами.
Ученикам Франциска мир обязан замечательным догматом непорочного зачатия девы Марии. Если бы не протесты упрямых теологов, религия была бы обязана им еще новым евангелием, полным всяких бредней, которые они осмелились издать под названием "Вечное евангелие". Папа не захотел проявить строгость к этим нечестивцам, которые, впрочем, были полезны его целям.
Доминик оказал римскому престолу особенно выдающиеся услуги. В голове этого пылкого фанатика зародилась идея трибунала инквизиции, о которой мы говорили. Монахи учрежденного этим чудовищем ордена стали судьями людей, палачами совести, ужасными исполнителями жестокостей святейшего отца, который, подобно Сатурну, вечно пожирал своих собственных детей. В результате изобретения этого проклятого трибунала все граждане были отданы во власть мрачного террора. У целых народов отец боялся сына, жены, близких. Набожность вменяла в обязанность каждому доносить по делам ереси даже на кровного, близкого родственника. Узы родства, дружбы, общественности были совершенно порваны религией, изощрявшейся в способах делать своих последователей дурными. Она вменила в священный долг становиться доносчиком и предателем. Она изгнала из обращения доверие и свободу. Таковы важные услуги, оказанные великим Домиником роду человеческому.
Мы не станем здесь распространяться о тех гнусностях, которые творились всегда в этом отвратительном трибунале. Его участники имели бесстыдство назвать его "святой службой", в то время как эти чудовища всегда используют его для удовлетворения своей жадности, мстительности, стремления к роскоши. Заметим только, что учреждение это, воистину достойное каннибалов, оказывается в прямом противоречии с принципами христианства, которое всегда лицемерно проявляло огромное усердие в делах спасения души. В самом деле, разве они, предавая упорного еретика огню, не посылали его, по понятиям богословов, прямо в ад? Оставляя такого человека в живых, гонители разве не могут надеяться, что промысл божий может когда-нибудь отвратить его от заблуждений? Но религиозное бешенство не умеет рассуждать. Свою жестокость к врагам оно доводит до того, что хочет осудить их и на том свете, после того как их подвергли жесточайшей казни на этом свете. Правильнее сказать, что инквизиторы были всегда обманщиками, закрывавшими глаза на все, когда дело шло об интересах духовенства. А между тем, чтобы обелить церковь, заявляющую, что она гнушается крови, от подозрения в жестокости, гнусные инквизиторы притворно умоляют светские власти о снисхождении к несчастным, которых они осудили и выдали властям. Они вполне уверены, что судьи не снизойдут к их просьбе. Ведь им грозит отлучение, если они посмеют помиловать тех, кого инквизиция признала виновными.
Таким образом, христиане стали подражать самым варварским народам в своих религиозных жестокостях. В то время как эти слепые твердят нам, что почитают благого бога, они не перестают совершать ужаснейшие жестокости, чтобы ему угодить. Они приносят ему человеческие жертвы. И у них хватает безумия называть "делами веры" эти возмутительные дела свирепости попов. Могущественные цари имеют низость предоставлять свой аппарат к услугам этих извергов. Они допускают, чтобы монахи распоряжались жизнью и имуществом их подданных. Они терпят, награждают, одаряют кровавый трибунал, созданный для того, чтобы изгнать из их государств науку, просвещение, индустрию, деятельность и, особенно, разум, без которого нельзя обладать нравственностью. Наконец, эти слепые короли не видят, что деспотизм церкви истинная причина тупой вялости, в которой пребывают их подданные.
Франциск и Доминик, видя, что христиане в их время были шокированы богатством и распущенностью монахов, запретили своим ученикам владеть какой бы то ни было собственностью и потребовали, чтобы они жили только за счет милостыни верующих. Таким образом, эти нищие были еще более тяжелым бременем для народов, чем те монахи, которые были больше всех наделены богатством.
Народы должны были ежедневно, без перерыва доставлять средства к жизни бесчисленному множеству бездельников и наглых нищих, которые умели выжимать богатую милостыню у несчастных, напуганных зрелищем их безграничной злобы. Как отказать в милостыне "брату-проповеднику", если его неудовольствие может привести человека в казематы святой инквизиции? Не проявить щедрости по отношению к такого сорта нищим должно было служить признаком ереси. Таким образом, эти благочестивые "нищенствующие" требовали милостыни, приставив нож к горлу. Вскоре они поэтому разбогатели. Их "случайные доходы" стали гораздо значительнее, чем твердые поступления у других монашеских орденов. Они вознеслись над ними, стали независимы от епископов, отняли паству у кюре, завладели доверием королей, которые, будучи преисполнены веры и почтения к этим пиявкам общества, оказывали им неограниченное доверие. Так, Людовик Благочестивый "делил свое сердце между братьями-проповедниками и братьями-миноритами", которых просвещенный король должен был бы изгнать из государства. Но набожные государи и народы никогда не вскрывают обмана и не знают ни настоящей добродетели, ни своих собственных интересов.
Чтобы продемонстрировать свое бескорыстие, братья-минориты разыграли перед народами очень смешную сцену, которая кончилась трагически для мошенников, придумавших ее. Многие из этих монахов утверждали, что им не только не разрешается владеть какой-либо собственностью, но что и пища их им не принадлежит. Они заявляли, что все это принадлежит папе. Последний, чтобы показать, что он не уступает монахам в бескорыстии, осудил, как еретиков, тех, кто осмеливался поддерживать подобные положения. В результате большое число этих монахов было наказано и сожжено за то, что они были сторонниками взглядов, отвергнутых святым престолом. История сообщает нам, что этот важный спор дал несколько сот мучеников.
Нет такой глупости, которая не имела бы своих защитников и сторонников в христианском богословии. Эразм, прекрасно знавший богословов, большинство которых были монахи, говорит совершенно правильно, что "поведение богословов заставляет сомневаться в истинности богословия; этот раздел науки обладает как бы свойством отнимать искренность и здравый смысл у тех, кто им занимается".
История монашества-это история фанатизма и глупости, поддерживаемых лицемерием и обманом. Если несколько искренних и ревностных святош основали монашеские ордена, то этих благочестивых дураков скоро сменили ловкие мошенники, которые пожинали плоды благочестия их основателей и глупости народов.
Мы никогда не кончили бы, если б стали перечислять все фокусы, плутни, чудеса, видения, откровения, которых полны легенды об этих знаменитых святых. Они написаны в эпоху мрака, написаны монахами, которые в те блаженные для церкви времена были единственными обладателями искусства письма, и они могли быть уверены, что самое богатое воображение не сумеет изобрести достаточно нелепые сказки, чтобы смутить веру народов. При чтении этих благочестивых романов не знаешь, чему больше удивляться - наглости тех, кто их выдумал, или легковерию христиан, которые их принимали на веру. В те же времена монахи-обманщики, чтобы подогреть щедрость верующих и вытянуть у них побольше приношений, стали предъявлять народу для почитания бесконечное множество подложных реликвий, которые они выдавали за останки мучеников или других никогда не существовавших святых. Чтобы удостоверить подлинность реликвий, им приписывали бесчисленные чудеса, которые неизменно привлекали толпы верующих в те места, где, по их убеждению, покоились останки этих величайших угодников божьих. Папа, бывший всегда в доле с теми, кто стремился свято дурачить род человеческий, содействовал целям монахов, поставлял им в обилии реликвии и раздавал индульгенции тем, кто по своей набожности посетит их и воздаст им почитание.
Конечно, все эти плутни не были раскрыты в века тьмы, когда народы и знать, погруженные в грубейшее невежество и глупейшую набожность, не считались даже с тем, что они собственными глазами видели распущенность и гнусное поведение монахов, которое они наблюдали повседневно и повсюду. В действительности, как мы заметили, монахи, предаваясь праздности, утопая в богатстве, не замедлили использовать те блага, которые доставляла им простоватость верующих, чтобы дать волю своим страстям. Они предавались пьянству, обжорству, распутству, они даже не считали нужным соблюдать внешнее приличие и, по-видимому, не боялись шокировать народы, вера которых, казалось, должна была рушиться при виде того, как неизмеримо далеко эти святые отошли от духа своих учреждений.
Однако в конце концов во многих странах завеса была сорвана. Алчные короли набросились на имущество монахов при одобрении народов, которым распущенность и подлости монахов открыли наконец глаза. История Англии дает нам пример, по которому мы можем судить о благочестии, царившем в шестнадцатом веке в монастырях.
Мы имеем документ, подписанный настоятелем и монахами аббатства святого Андрея в Нортгемптоне. В нем они сознаются перед государем Генрихом восьмым во всех пороках, в которых их обвиняли, признают, что заслужили строжайшего наказания, просят у него милосердия и отдают ему имущество своего монастыря. Вот как они пишут:
"Мы и наши предшественники, которых называли монашествующими указанного монастыря, постриглись по уставу указанной обители с исключительной цельюпроводить жизнь в праздности, а не упражняться в добродетели, жить в пышности, а не в послушании и смирении. Под прикрытием указанного устава и монашеского обета мы попусту растрачивали отвратительным и бесчестным образом, вернее, пожирали доходы с указанных земель, до отвала обжираясь и напиваясь. Мы делали и другие суетные и святотатственные расходы, направленные к тому, чтобы погубить набожность наших душ и чистоту тела и опозорить евангелие Иисуса Христа, которое мы по призванию обязаны блюсти во всей строгости. Этим мы лишили добрые души утешения, которое они должны найти в вере в спасителя. Мы отняли у величия божьего должную ему честь, побуждая христиан всякого рода ухищрениями поклоняться безжизненным иконам и подложным реликвиям ради нашей предосудительной выгоды. Итак, рассматривая и воскрешая постоянно в нашем уме свои отвратительные мерзости, свое длительное лицемерие, скрытое под видимостью святости, и заблуждения, в которые мы ввели подданных вашего высочества; видя, что бездна вечного огня готова нас поглотить, если мы покинем эту бренную жизнь, оставаясь в таком положении; взвесив все эти обстоятельства, движимые невыносимыми укорами совести и воодушевленные, как мы надеемся, благодатью бога не Желающего, чтобы кто-нибудь погиб в грехе,- мы припадаем к стопам вашего высочества, каясь с сокрушенным сердцем. Мы тяжко оскорбили бога и ваше высочество, и мы с плачем и стенанием просим у вас прощения за указанные оскорбления, упущения и нерадение, которые мы допустили, согласно тому, как мы это признали, против вашего высочества и ваших сиятельнейших предшественников. Мы признаем, что, поскольку ваше высочество после Иисуса Христа - глава церкви в нашем английском королевстве и, следовательно, единственный религиозный реформатор, вы имеете полное право закрыть все монастыри всех монашеских орденов, злоупотребляющих своим уставом. Кроме того, ваше высочество в качестве нашего суверенного государя и бесспорного основателя указанного монастыря должно унаследовать ему в связи с его упразднением; точно так же оно унаследует все движимое и недвижимое имущество, принадлежащее этому монастырю, и может распоряжаться им, как ему будет угодно".
Этот документ подписан: "Я, Франциск, настоятель;
я, Иоанн, помощник настоятеля; я. Иог. Пайта, Иог. Гарольд, Том Смит, Том Гольсон, Роберт Мартин, Яков Гопкинс, Ричард Банберт, Том Барби, Вильям Уорд, Том Аттербери, Вильям Фаулер".
Этот подлинный документ может нам дать представление о святости монашеских нравов во всех странах в эпоху реформации. В самом деле, все историки единодушно говорят нам в том же тоне о распущенности монахов и духовенства этого и предыдущих веков. Какими бы жадными или деспотическими ни считать тех государей, которые взялись за упразднение монашества в своей стране, короли эти не посмели бы покуситься на него и выполнить это мероприятие, если бы народы не были вконец измучены высокомерием, наглостью и алчностью монахов, которые в опьянении своими успехами перешли, наконец, все границы и стали предметом презрения народов, которых они так долго дурачили.
Это распутство монахов привело к окончательному упразднению монашеских орденов в тех странах, где победила реформация, но они остались в странах, сохранивших покорность римскому первосвященнику, прирожденному главе этого священного воинства. В наиболее набожных странах эти монахи продолжают безнаказанно проявлять то же своеволие, которым они отличались повсюду в эпоху невежества. В других государствах, менее суеверных, монахи, став предметом презрения порядочного общества и просвещенных людей, продолжают еще взимать с несчастного народа обычную дань, демонстрировать ему время от времени чудеса, вытягивать у него деньги благочестивыми обманами и, во всяком случае, растрачивать без всякой пользы огромные доходы с имущества, доставшегося некогда их монастырю в дар. Надо, однако, надеяться, что благодаря прогрессу просвещения, все более и более распространяющегося, короли освободятся от своих предрассудков и поймут когда-нибудь необходимость избавить народ от бремени этих бесполезных людей, которых он должен был кормить и оплачивать, не получая от них никакой пользы. Упраздняя монашество, государь, руководящийся справедливой и благодетельной политикой, облегчит положение подданных, сам приобретет силу и богатство и получит вновь большое количество граждан и гражданок, которых несправедливо отнимал у государства фанатичный закон о безбрачии.
Действительно, монашество, не довольствуясь тем, что отнимает у общества большое число мужчин, которые тысячами различных способов могли бы служить обществу, забирает у него и женщин, которые могли бы увеличить число граждан. Страны, подчиненные папе, во все времена были полны монастырей, вернее, казематов, предназначенных как места заключения для приятного пола; а ведь он предназначен природой для того, чтобы умножить число членов общества, очарованием и украшением которого он служит.
В этих-то монашеских тюрьмах фанатизм производил наиболее заметные опустошения. Там бедные затворницы с очень ярким воображением и слабой конституцией, предоставленные ужасному одиночеству, питаясь меланхолией, взбесившись от печалей, постов, самоистязаний, испытывали бредовые видения, иллюзии, экстазы, частые откровения. Одним словом, монахини еще в большей степени, чем самые строгие отшельники, были восприимчивы к самовнушению и становились поэтому очень часто весьма удобным орудием в руках духовенства, чтобы вызывать волнения черни.
От времен святого Павла до нашего времени мы находим непрерывный ряд вдохновенных дев и жен, пророчиц, одержимых, которые принесли огромную пользу церкви своим умоисступлением. Эти небесные дары особенно проявлялись в монастырях и обителях для девушек, главным образом у тех из дев, которые обладали большим темпераментом. Эти небесные супруги Иисуса Христа, давшие обет воздержания, должны были часто чувствовать правильность высказанного Гиппократом * положения, что, когда самая чистая кровь, не находя выхода по обычным путям, поднимается к сердцу, тогда вены вздуваются, мозг затемняется и человек впадает в безумие. Таким образом приходится объяснить экстазы, видения и бессвязные предвещания множества святых монахинь, безумие которых нам преподносят как проявление благодати. Святая Бригитта, святая Екатерина Сиенская, святая Тереза, святая Магдалина де Пацци, Мария Алакок и множество других святых сумасбродок, набожность и пророческий дар которых восхваляются в церковных святцах, были, по-видимому, женщинами, которых воображение, воспламененное слишком строгим образом жизни, делало часто совершенно безумными. У женщин, постоянно предающихся набожной мистике, истерия может дать все те явления, которые поражают у этих святых фанатичек. Божественная любовь вызывает у особы с живым воображением и пылким темпераментом те же безрассудства, что и любовь "мирская".
Вообще нет ничего удивительного в том, что монашки весьма подвержены частым приступам безумия. Святое варварство, с которым церковь и законы обращаются с этими жертвами воздержания, способно повергнуть их в самую мрачную меланхолию и даже отчаяние. Еще на пороге детства, в неопытном возрасте, современные весталки принимают на себя на всю жизнь обеты деликатного свойства, обычно навязываемые им обольщением, а иногда властным деспотизмом бесчеловечных родителей, которым религия и правительство позволяют быть тиранами. Трудно понять мотивы современного варварства по отношению к этим несчастным девушкам и основания, по которым церковь изменила в применении к ним те правила, которые в более древние времена были разумнее и мягче. В самом деле, мы видим, что на соборе в Агде в 506 г., на котором председательствовал святой Цезарий, епископ арльский, было постановлено, что "девицы могут принять пострижение не ранее сорокалетнего возраста, как бы ни были уверены в их добропорядочности" (канон 19). Это распоряжение было подтверждено папой Львом. Но в последующие времена и даже еще теперь девушки шестнадцати лет имеют пагубную возможность связаться с нищетой на всю жизнь. Раз данный ими обет не подлежит отмене, нет никакого спасения для этих жалких жертв неразумного фанатизма. В третьем веке брак посвященных богу дев не считался преступлением. Святой Киприан (послание 62) говорит о них, что "если они не желают или не могут устоять, пусть они лучше выходят замуж, чем попадают в ад". Но варвары-богословы переменили взгляды на этот счет. Они осуждены на то, чтобы всю жизнь стонать в глубине монастырей под начальством мрачных настоятельниц, которые сами не имеют никаких радостей, кроме печальной привилегии изливать на других дурное настроение, которое их терзает. Таким образом, только смерть может положить конец мучениям этих несчастных дев, которые рады, если опьянение фанатизмом может их поддержать до конца мучительного жизненного пути, поливаемого постоянными слезами. Так - печалью, слезами, отчаянием-удостаиваются, по мнению христиан, милости господней. Таковы те преимущества, которые христианская религия дает прекрасному полу. Она за один миг неосторожности осуждает их на то, чтобы влачить, вздыхая, жалкое и бесполезное для общества существование.
Между тем именно этим несчастным девам во многих странах поручают воспитание детей. Эти бедные затворницы, невежественные, легковерные, фанатичные и неопытные, берут на себя заботу о воспитании гражданок и матерей семейства. Хотя они не имеют ни малейшего представления об общественных обязанностях и о том, что творится на свете, им доверяют первые годы жизни того пола, которому предназначено составить счастье другого. Что у детей остается от такого воспитания? Они вырастают боязливыми и легковерными святошами, не обладающими ни одним из качеств, необходимых для того, чтобы их ценили и любили люди, с которыми им предназначено жить. При выходе из монастыря они приносят в жизнь только свою неопытность, к которой присоединяется узость ума, занятого множеством мелочей, делающих их несчастными на всю жизнь.
Опустим занавес перед этими тяжелыми сценами и вернемся к монахам, гораздо более опасным для разоряемого ими общества, чем эти несчастные девы, которых закон в союзе с предрассудком осуждает на вечное заключение в темнице.
Среди орденов, возникших в последние века, особенно замечателен орден иезуитов. Он был учрежден святым Игнатием, испанским фанатиком, у которого под влиянием чтения одной легенды окончательно помутился разум. Так как его голова романтика склонила его в сторону набожности, он поставил себе задачей искать опасных приключений и стать Дон-Кихотом римской религии, которая в то время подвергалась атакам многочисленных ересей. Воспитанный в военной среде, он в своем воинственном пыле задумал учредить монашеское воинство, предназначенное для неустанной борьбы с врагами церкви. Он получил одобрение у папы, увидевшего в этих новых солдатах воинственные отряды, которые с успехом могли бы служить ему для поддержания его власти, подвергшейся со всех сторон нападениям многочисленных мятежников.
Орден, учрежденный Игнатием, в короткое время затмил все существовавшие до него в христианстве. Последние, работавшие в течение веков, благодаря благочестию верующих коснели в бездействии и думали только о том, чтобы в праздности наслаждаться богатствами, полученными от государей и народов. Не таков был дух "Общества Иисуса". Оно вспомнило, что его божественный учитель явился, чтобы принести "не мир, но меч". Поэтому война стала его стихией, и оно служило римской церкви с необыкновенным пылом. Мы видим поэтому, что за два столетия один этот орден дал почти столько же святых, сколько все прочие ордена, вместе взятые. В самом деле, нет таких монахов, которым римский первосвященник был бы так много обязан. Обязавшись специальной клятвой слепо следовать воле святейшего отца, иезуиты, казалось, были чудесным образом специально созданы для того, чтобы в нашу эпоху поддержать, расширить и защитить деспотизм наместника
Иисуса Христа. Гравда, несмотря на свои клятвы, они довольно часто выходили из повиновения. Но это всегда бывало лишь для того, чтобы лучше услужить. Чтобы вернее достигнуть этой цели, они во всех странах затевают заговоры, замышляют перевороты, сеют раздоры, смуты и мятежи, покушаются на особу королей, и все это, как они заверяют, "для вящей славы бога". Давно сказано было об "Обществе Иисуса", что то был "длинный кинжал, рукоятка которого находится в Риме и который всегда готов поразить государей".
Воинственный и беспокойный дух этих монахов-воинов не мог удовлетвориться тем, что сеял смуту в пределах нашего полушария при помощи благочестивых фанатиков, которых орден сумел сделать орудием для выполнения своих широких замыслов. Он посылал людей в самые отдаленные страны, чтобы там завоевывать души для бога, подданных для папы и богатство для себя. По примеру святого Павла иезуит стал "всем для всех". В Индии он сочетал культ идолов с культом Иисуса и тем облегчил успех евангелия и торговых операций "Общества".
Следуя той же политике, эти святые особы в интересах знати вылущили из евангелия все, что есть в нем сурового и отталкивающего. Эти умелые водители душ великолепно поняли, что наставления и советы, предназначенные для презренного простонародья, фанатиков и монахов, не годятся ни для королей, ни для двора, ни для светских людей. Мало того, чтобы предоставить совести больше простора, они довели свою снисходительность до того, что сделали сомнительными и проблематичными самые ясные принципы естественной морали.
Стремясь угодить государям, они не забывали проповедовать, деспотизм, превозносить божественные права монархов и вдалбливать подданным самую неограниченную покорность. Имея на своей стороне королей, они обеспечили себе возможность царствовать над народами. Однако эта покорность властям была лишь условной. Они умели проповедовать мятеж и даже призывать к убийству королей, когда те оказывались недостаточно послушны им или римскому первосвященнику. В таких случаях государи оказывались просто тиранами, и казуисты из "Общества Иисуса" заявляли в своих писаниях, что будет законно и похвально очистить от них землю.
Суровую христианскую религию иезуиты мудро заменили "духовными упражнениями", легко выполнимой обрядностью, "конгрегациями", или благочестивыми сообществами, четками, частыми исповедями и причащениями -словом, множеством мелочных обрядов, гораздо менее обременительных, чем осуществление добродетели. Зная, что люди проникнуты страхом перед богом, которого им обычно рисуют с малоприятными чертами, они освободили его творения от необходимости любить его, уверяли, что достаточно не питать к нему ненависти, и ловко обратили набожность верующих на святых, особенно на деву Марию, как мы уже заметили выше.
При помощи всех этих остроумных средств иезуиты стали монополистами и арбитрами в делах религии. В странах, подчиненных папе, руководство королями и знатью возлагалось почти исключительно на них. Они стали покровителями и господами епископов. Благодаря интригам и священным заговорам они стали распоряжаться бенефициями и милостями. В результате весь христианский мир вынужден был преклонить колени перед этими монахами, которые всегда были опасны для государей и всегда удостаивались их доверия.
Почти во всех странах им поручали воспитание юношества. Но они старались его не просвещать. Напротив, зная, какую ценность всегда представляло для служителей религии невежество людей, они мудро старались противиться опасному прогрессу человеческого духа и вернуть народы к невежеству веков набожности и варварства, оказавшихся, как мы убедились, столь выгодными для церкви. Они возродили легенды, чудеса, благочестивый обман и святое жульничество веков мрака.
Однако, несмотря на все свое могущество, наши иезуиты встретили противодействие и помеху в проведении своих широких замыслов со стороны секты желчных святош, известных под именем янсенистов, которые, будучи преисполнены святой мизантропии первых христиан, упорно отстаивали первоначальное монашество. Но эти жалкие фанатики, ставшие неуместными в наш век, как и первые проповедники евангелия, отнюдь не встретили сочувствия у властей земных. Их ригоризм создал им врагов и очень мало сторонников. Особенно ополчился против них римский первосвященник, непогрешимый авторитет и деспотизм которого они дерзнули оспаривать.
Папа открыто высказался в пользу "Общества Иисуса", превратившегося в его преторианскую гвардию, в янычаров, в официальных защитников его непогрешимости и его неограниченной власти над церковью. С другой стороны, добрым отцам оказали поддержку короли, которые были вполне довольны их нетребовательной моралью и религией. В результате они побили своих противников с большой выгодой для себя и заставили святого отца предать их анафеме. А светская власть, всегда верно следующая указке Рима, взяла на себя, даже вопреки собственным интересам, честь преследовать янсенистов и создать среди них множество исповедников и мучеников.
Однако партию янсенистов с жаром защищали знаменитые люди, пустившие в ход для защиты дела все свои таланты и знания, которые были бы достойны удивления, если бы их обратили на более интересные объекты, чем богословские споры, всегда нелепые с точки зрения разума. Какую пользу могла бы получить Франция и вся Европа от гения Арно, Николя, Паскаля и ученых из Пор-Рояля, если бы вместо того, чтобы заниматься непостижимыми спорами о благодати, они занялись просвещением человеческого рода насчет предметов, действительно важных для него!
Однако эти глубокие богословы потерпели поражение в борьбе с иезуитами. Последние, более гибкие и ловкие, менее стесняющиеся в средствах, оказались сильнее своих ученых противников.
В руках учеников святого Игнатия христианство утратило свой свирепый, дикий вид. Оно стало религией, удобной для всех, приятной королям, нестеснительной для царедворцев, занимательной для женщин, развлекательной для народа, которому она давала непрерывные зрелища. В то время как янсенисты пытались вернуть христиан к скучной простоте первоначального культа, более ловкие иезуиты обращались к показной стороне и доказали, что для привлечения большинства нужен пышный культ.
Но ничто не дало иезуитам столько могущественных сторонников, как их нетребовательная мораль и снисходительность к тем, кто не, хотел покориться строгим законам добродетели. Их богословы старались расширить узкий путь спасения, выровнять ухабистую тропинку евангелия. Каждый мог надеяться попасть на небо, не давая себе труда бороться со своими наклонностями. Казуисты заботились о том, чтобы делать поблажки совести, и изобрели тысячи остроумных уловок, чтобы оправдать самые подлые поступки и самые скандальные пороки. Учение о пробабилизме * дало людям возможность выбирать среди решений сговорчивых вероучителей те, которые больше всего соответствовали их настоящим интересам.
Словом, целью политики иезуитов было, как видно, желание оживить пошатнувшуюся религию, ставшую непривлекательной из-за невозможности ее осуществить. Иезуиты пытались сделать ее более радостной, отнять у нее ее суровую внешность, способную только отпугнуть. Они пытались сделать людей набожными и религиозными даже за счет морали, не заставляя их вместе с тем жертвовать своими страстями. Они лучше, чем их неистовые противники, поняли, что первоначальная христианская религия уже не по сезону и, во всяком случае, без серьезных поправок не годится для большого света. По всем данным можно считать, что искусные руководители "Общества Иисуса", сами лишенные религиозных предрассудков, которые они хотели внушать другим, поставили себе задачей реформировать и смягчить учение Христа, чтобы привлечь к нему больше приверженцев.
Но их непреклонные противники считали преступлением приспособлять религию к обстоятельствам и к задачам светской политики иезуитов. Они смотрели на них как на предателей и нечестивцев. Они вообразили, что нельзя вносить поправки в учение, которое они считали божественным и которого, следовательно, нельзя коснуться. В самом деле, риторизм и мрачное настроение составляют суть христианства. Христианин, обладающий хорошим характером,плохой ученик бога, увенчанного терновым венцом, не перестававшего проповедовать суровый образ жизни.
Вследствие этого наши набожные ригористы, чтобы опорочить своих врагов и расстроить их планы, упорно проповедовали евангелие по всей строгости небольшой группе, которую сумели сколотить. Не будучи в силах повредить своим могущественным врагам, они, по обычаю рекомендуют согласие, милосердие, терпимость, терпение, стойкость в страданиях
По примеру первых главарей церкви главари этой партии призывают своих последователей вносить милостыню, которую, они распределяют, чтобы облегчить положение бедняков, и "состоятельных людей, гонимых за истину". Чтобы доказать, что только они являются хранителями этой драгоценной истины, они постарались сфабриковать чудеса на могиле некоего дьякона, умершего в преданности: их взглядам. Далее, они позаботились о том, чтобы раздобыть духовидцев, бесноватых, пророчиц, одержимых, которые должны были предсказывать конец света, пришествие пророка Ильи, страшный суд и месть всевышнего. В ожидании результатов этих предсказаний вожаки партии живут привольно за счет своих набожных учеников и благочестивых женщин, которые взяли их в руководители. Они имеют привилегию руководить некоторыми семьями и подстрекают своих сторонников против своих противников, с болью в душе видя их обладателями бенефиций и церковных должностей. Согласно древнему обычаю они поносят их, свято клевещут и горестно вздыхают о том счастливом моменте, когда "действенная и победоносная благодать" сделает их ортодоксами, то есть более сильной стороной, когда на их улице будет праздник и они сумеют милосердно показать молинистам всю тяжесть своего гнева, который тайно их пожирает.
Ныне, как и во все века, христианство распадается на секты, группы, богословские течения, ереси и расколы, сторонники которых ненавидят друг друга и всегда готовы друг другу повредить. Сильнейшие преследуют слабейших и проповедуют нетерпимость; а угнетаемые протестуют против бесчеловечности преследователей, которых они, однако, стали бы в свою очередь преследовать, если бы имели возможность. О чем идет речь в спорах наших современных воителей? О способах сделать людей более человечными, общежительными, справедливыми, разумными, счастливыми? Нет, эти задачи никогда не удостаивались внимания богословов.
Речь идет о непостижимых мнениях насчет благодати. Спор идет о том, кто лучше разгадал тот способ, каким непостижимое существо, управляющее миром, воздействует на человеческое сердце. Эта проблема, неразрешимая для особей человеческого рода, вызывает раскол среди богословов римской церкви. Каждая сторона утверждает, что писание и отцы церкви определенно высказались в пользу ее системы. Короли, народы, даже женщины впутываются в этот бессмысленный спор. Государи на основании заявлений заинтересованного духовника или придворного епископа преследуют людей за метафизические системы, о которых не имеют ни малейшего представления. Представители власти считают своим долгом принять участие в споре. Государство потрясается. Набожные мужчины и женщины и с той и с другой стороны шумят, кричат, интригуют, чтобы повредить противникам своих руководителей, которые, принадлежа к той или другой партии, уверяют, что дело идет о чести, славе и могуществе всевышнего и что рискуешь заслужить вечную муку, если отказываешься интересоваться делами, столь важными для блага предвечного.
Таким образом, наши глупые верующие по указке какого-нибудь священника воображают, что нелепые мнения, исходящие из пустой головы сумасбродного фанатика, могут оказать влияние на славу верховного существа, которое, как при этом говорят, создало людей такими, какие они есть, и, следовательно, хотело, чтобы каждый фантазировал о них по-своему.
Бедные безумцы! Они не видят, что диковинные вопросы, возбуждаемые праздными и самонадеянными сумасбродами, не могут интересовать всемогущее существо, которое, если допустить, что оно существует, не может нуждаться для своей славы ни в мнениях, ни в глупостях людей. Они интересуют в действительности лишь тщеславие, зависть, мстительность, честолюбие и жадность некоторых обманщиков, у которых спор идет о том, за кем останется право исключительного господства, право грабить зрителей их битв.
Споры наших современных крамольников не касаются и нравственности. Что я говорю! они всеми мерами стремятся окончательно ее уничтожить. Одна из воюющих сторон, чтобы укрепить свое влияние путем завоевания милости королей и знати, отменяет всякую нравственность, как божественную, так и человеческую, и заменяет ее обрядами, церемониями, нелепым ритуалом, которые не могут повлиять на страсти. Другая партия, чтобы опорочить своих противников и сделать их ненавистными в глазах глупой черни, демонстрирует надменную строгость, непреклонный стоицизм, проповедует фанатичную, неосуществимую на практике мораль, способную вызвать ненависть к добродетели.
В результате этих споров народы не только не становятся просвещенными, более справедливыми, обходительными, человечными, но, напротив, распадаются на враждующие группы, всегда склонные друг друга ненавидеть, мучить, вредить друг другу, не зная, за что; стараются доставить победу взглядам тех или иных представителей духовенства, которые одни только при помощи веры используют для своей выгоды злобу людскую.
То же безумие мы находим во всех христианских толках. Похоже на то, что звание христианина всюду доставляет людям основания для ненависти, обид, взаимных огорчений и мучений. Протестанты, то есть христиане, отпавшие от римской церкви, объединившись против римско-католической церкви, в свою очередь распались на группы, вожаки которых всегда готовы вступить в рукопашную. Англиканец ненавидит и презирает пресвитерианца, который, со своей стороны, выступает против пышности тирании епископата. Кальвинист на ножах с лютеранином. Кальвинист-гомарист ненавидит кальвиниста-арминианца. Коккеанец ненавидит последователей Боэция. Греки на Востоке разбились на множество толков по догматическим вопросам, о которых не имеют ни малейшего представления. Православный московит ненавидит московита-еретика, имеющего дерзость думать, что креститься надо обязательно тремя пальцами. Среди христиан только квакеры, или трясуны, ни с кем не спорят. Чем это объяснить? Тем, что в этой секте нет ни священников, ни пастырей, ни духовных вождей.
Глава десятая, и последняя.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О НАБОЖНОСТИ, ИЛИ РАССМОТРЕНИЕ
влияния, КАКОЕ ХРИСТИАНСКАЯ РЕЛИГИЯ ОКАЗЫВАЕТ НА НРАВЫ ЛЮДЕЙ.
Все сказанное до сих пор доказывает, что христианская религия во все времена была источником раздоров и смут. Христиане всегда оказывались обманутыми жертвами религиозных страстей. Священники во все времена ставили себе целью господствовать и жить в почете за счет верующих, всецело на них полагавшихся. Святые во все века были мятежниками, заговорщиками, смутьянами, гонителями, когда сила была на их стороне. Они становились кроткими, снисходительными, сговорчивыми лишь в том случае, когда они были слишком слабы, чтобы дать волю своему дурному характеру. Во все времена они прибегали к интригам, козням, фокусам, предсказаниям и чудесам, чтобы приобрести себе сторонников. Во все времена они применяли одни и те же искусные приемы, чтобы сразить и уничтожить своих противников.
Представленная нами на основании данных истории картина древних и современных святых отнюдь не способна создать у нас возвышенное представление об их действительных добродетелях, то есть выгодах, какие они доставили роду человеческому. Мы ясно показали, что этих святых можно разделить на две категории.
Одни были вожаками групп, основателями сект, людьми, неизменно ставившими себе целью господствовать и жить за счет легковерия тех, кому они возвещали евангелие.
Другие были искренними фанатиками, которые, став жертвами обмана со стороны плутов, превратились в их руках в орудие их страстей и корыстной политики.
Ни те, ни другие не были полезными людьми. Если обманщики, после того как они приобрели приверженцев, нашли секрет, как тиранить их и жить за их счет, то искренние фанатики, энтузиасты, уверенные в правоте своего дела, слушающиеся указаний своей заблудшей совести, причинили обществу не меньше зла, вызывая часто смуты и опустошения. Отсюда видно, что святоша-лицемер и святоша добросовестный - оба были чрезвычайно вредными существами. Обманщик, если он обладает здравым смыслом и умом, может даже оказаться менее опасным, чем святоша глупый и искренний. Глупость последнего помешает ему предвидеть когда бы то ни было последствия сумасбродств, внушаемых ему набожностью. Он часто будет вредить даже своей партии, думая, что он ей оказывает услугу. Обманщик знает по крайней мере, что ему надо соблюсти какую-то меру, в то время как усердный святоша обычно ставит себе в заслугу, что он закрывает глаза на какие бы то ни было соображения. Можно найти мотивы, чтобы удержать обманщика. Но совершенно невозможно найти достаточно сильные аргументы, чтобы сдержать безумца, вообразившего, что его безумства одобрены его богом.
Таким образом, с какой бы точки зрения мы ни взглянули на святых, мы увидим, что они были и остаются очень опасными из-за своего плутовства и лицемерия. Еще более опасны они своим фанатизмом и слепой набожностью. Или, наконец, это люди, которых религиозное неистовство сделало жестокими к себе самим и совершенно бесполезными для сограждан.
Установив эти положения, мы можем по совокупности данных понять, как мы должны отнестись к этим великим особам, которых христианство нам подает как образцы святости. Все то, что мы привели в этой книге на основании исторических памятников, авторитет которых признают сами христиане, должно было нас убедить, что святые всех категорий были совершенно бесполезны для рода человеческого.
Действительно, мы видели, что святые, проповедовавшие евангелие, были людьми, проповедовавшими о самих себе. Они старались создать себе учеников, чтобы властвовать над ними и жить за их счет. Святые учители были вожаками партий. Они никогда не обнаруживали особой разборчивости в средствах, чтобы доставить победу своему делу, и часто позволяли себе преступления ради достижения намеченных целей. Святые мученики были либо обманщиками, погибшими за старания утвердить контрабандное учение, либо безумцами, которым их вожди-фанатики или мошенники-смутили разум. Святые на троне были либо одураченными жертвами духовенства, либо весьма плохими политиками, всегда готовыми проливать кровь, чтобы упрочить царство своих попов. Святые отшельники были людьми, явно вредными для самих себя и абсолютно бесполезными для общества. Святые монахи были либо опасными рабами своих настоятелей, либо трутнями, жиревшими в безделье за счет трудолюбивых сограждан. Святой в семье был и будет всегда мизантропом, врагом собственных своих наслаждений и строгим цензором чужих удовольствий, вечно занятым тем, чтобы мучить себя и других. Наконец, всякий святой-человек, который не рассуждает, но думает и действует согласно указаниям тех, кого он взял себе в вожди. Последние, получив право запретить ему пользоваться разумом, сумеют, когда им будет угодно, заставить его совершить преступление.
Все это вскрывает ту колоссальную разницу, какая существует между великим святым и великим человеком, между апостолом веры и апостолом разума, между мучеником, ослепленным своим неистовством, и благородным защитником истины, между набожным королем-ревнителем и королем великодушным, бдительным, заботящимся о счастье и покое подданных, между кеновитом, отшельником и монахом и трудолюбивым гражданином, отцом семейства, человеком, содействующим на своем поприще благосостоянию отечества, между смутьяном-попом и законопослушным мирянином. Вообще все показывает, что нет ничего общего между святошей и порядочным человеком.
Что я говорю! Если взять за мерило наших суждений о человеке пользу или ущерб для общества, мы увидим, что величайшие святые часто причиняли роду человеческому больше зла, чем самые отъявленные преступники. В самом деле, найдется ли такой разбойник или убийца, который погубил бы такое множество граждан, как эти короли-гонители, которые часто убивали тысячи подданных для укрепления или распространения веры? Найдется ли мятежник, который произвел бы в какой-нибудь нации такие опустошения, как большинство фанатичных или развратных святых, столько раз призывавших к мятежу и нетерпимости? Какой вор столь же основательно ограбил народы, как множество святых основателей монастырей, занимающихся обиранием своих набожных сограждан? Найдется ли писатель, который с большим успехом развращал бы людей, чем учители церкви, чьи творения полны наставлений, самым разрушительным образом действующих на здоровую мораль?
Только разум может сделать людей лучше. Вера всегда будет создавать только рабов, глупо упорствующих во взглядах своих тиранов. Эти тираны мысли, обладая правом регулировать поведение людей, будут всегда давать волю страстям, благоприятствующим их личным интересам, которые они умеют искусно отожествлять с интересами всевышнего. Так как мошенники лишь в редких случаях могут прийти к соглашению, когда дело идет о дележе власти и добычи, награбленной у одурачиваемых ими, то всегда будут группировки, партии, расколы и ереси среди христианских вождей. Каждый неистовый фантазер, каждый упорный обманщик найдет в писании, у отцов церкви, в комментариях и т. п. достаточно аргументов для подтверждения самых противоречивых взглядов. Всякий самонадеянный богослов, убежденный в правильности своих суждений и в собственной непогрешимости, будет стараться вербовать прозелитов, чтобы пустить в обращение свои мнения и опорочить системы и бредни других. Каждый будет считать, что его образ мыслей-единственно необходимый для спасения. Поэтому каждый будет все позволять себе и своим приверженцам против врагов, которых он тут же превращает во врагов бога. Он не будет останавливаться перед тем, чтобы вредить, клеветать, применять подлоги и обман для укрепления своей партии, пока она слаба, и совершать насилия над противниками, сживать их со свету, истреблять их, когда у него будет для этого сила.
Таков был, есть и будет всегда дух христианства. Легко заменить, что он несовместим с самыми очевидными принципами марали и здравой политики. Вера слепо подчиняет человека священнику. Последний запрещает ему рассуждать и тем гарантирует себе возможность сделать с ним, что захочет. Только набожность пользуется привилегией совершать, не краснея, величайшие преступления. Предложите любому здравомыслящему человеку убить другого человека, перегрызть глотку другу, восстать против государя, вонзить кинжал в грудь короля-вы увидите, что он попятится от вас в ужасе. Предложите те же злодеяния святоше. Скажите ему, что бог так приказал, что от этого зависит благополучие церкви. Покажите ему разверстые небеса и бога, готового увенчать его мужество. И сейчас же ужаснейшие преступления покажутся ему законными. И, если у него твердое или жестокое сердце, он не только не устыдится, но почтет за честь, что для исполнения своих великих целей провидение избрало его.
Интересы спасения, интересы церкви - таков единственный критерий, на основании которого набожный человек расценивает те или иные действия. Раз эти интересы требуют, чтобы он был смутьяном, мятежником, бунтовщиком, поп внушит ему необходимое рвение, чтобы воспламенить его, сделать его жестоким и кровожадным. Он предпишет ему под страхом вечного осуждения порвать всякие отношения с врагами бога, обращаться с ними как с существами, не имеющими права на пощаду, милосердие, справедливость, добросовестность. Он покажет ему в Библии великих святых, которые действовали подобным образом и благочестиво топтали ногами все, что людям дорого, чтобы угодить своему богу. Он покажет ему какого-нибудь Авраама, готового погрузить нож в грудь своего сына; Финееса, убивающего своих сограждан по приказу Моисея; Аода, поднимающего руку убийцы на своего царя; пророков, неустанно мутящих святой народ и поднимающих его против своих государей. Он будет возбуждать его славным примером мучеников. Он забьет ему голову лживыми и часто опасными наставлениями святых отцов.
В конце концов примерами и текстами духовный руководитель внесет такую сумятицу в голову своего пасомого, что превратит его в фанатика, способного пойти на что угодно ради "дела божьего". Если наш фанатик терпит поражение в таком предприятии, он утешает себя сознанием, что он святой исповедник, мученик и что он обретет на небе награду за безумства, в которых он оказался повинным на земле.
Если наш святоша не обладает мужеством играть такую великую роль, тогда ему не предлагают столь высоких образцов. В таких случаях довольствуются тем, что питают его меланхолию, рекомендуя ему подражать великим святым, обретшим рай за то, что они жили в уединении, бежав от развращенного света, в постах и беспрестанных размышлениях. Наш святой убеждается, что его ценность тем более повышается в глазах бога, чем бесполезнее он будет для окружающих его существ. В своем тщеславии он будет радоваться даже презрению сограждан, он будет считать, что уподобился своему богу, когда его бессмысленное поведение сделает его смешным и презренным в глазах всех здравомыслящих людей.
Религиозный фанатизм всегда будет создавать только сумасбродов, преданных своей церкви, но опасных для общества, или же мизантропов, вечно находящихся в борьбе с самим собой, без всякой пользы для других. Набожность явно стремится оторвать человека от семьи, от родных, чтобы привязать его единственно к кучке людей, которым он доверил руководство своей душой. Набожный Паскаль, которого янсенисты считают святым, упрекал себя, по словам его биографа, за нежность, которую питал к своей сестре. Как сочетать такое извращенное чувство с той "любовью", о которой столько шумела его партия? Неужели тот же Паскаль искренне думал, что не оскорбляет любви, когда он в своих "Письмах из провинции" нападал на иезуитов и выставлял их на всеобщее посмешище? Нам скажут, что он писал так потому, что совесть обязывала его разоблачить губителей общественной нравственности. Но разве святой Августин, отцы церкви и многие другие христианские вероучители не распространяли в своих сочинениях таких же вредных правил, как правила казуистов из "Общества Иисуса"? Наконец, разве человек, менее предубежденный, чем Паскаль, не должен был бы признать, что из всех книг Ветхий завет больше всего направлен к уничтожению нравственности или по крайней мере к тому, чтобы сделать ее проблематичной?
Религиозная нравственность всегда будет только нравственностью попов, живущих за счет религии. Она всегда будет меняться в соответствии с их интересами, фантазиями, групповыми целями. Истинная нравственность неизменно базируется на реальных и непреходящих интересах рода человеческого, которые не могут подвергаться изменениям.
Человек обязан перед самим собой заботиться о самосохранении и делать свою жизнь приятной. Если предположить существование благодетельного бога, то невозможно действовать в направлении его целей: умерщвляя свою плоть, как отшельник, или отдавая себя на пытки и смерть, как мученик. Ведь оба они оскорбляют божественную благость, думая, что ей приятно видеть отвратительное зрелище страдающего, несчастного человека. Поэтому мудрец, умеренно пользуясь наслаждениями, станет позволять себе только такие, которые не могут повредить ни ему самому, ни другим, ни немедленно, ни по своим последствиям, которые разум в достаточной, мере позволяет ему предвидеть.
Человек обязан отдавать обществу свои знания, таланты, искусство, помощь, чтобы содействовать цели единения людей. Он должен проявлять к своим ближним справедливость, благодетельность, снисходительность и любовь. Словом, он должен проявить по отношению к ним те добродетели, в которых он сам нуждается со стороны других для собственного счастья. Поэтому здравомыслящий человек никогда не станет прислушиваться к тем, кто ему станет говорить, будто бог требует от него, чтоб он был слепым, невежественным, необщительным, инертным, чтобы он проводил свою жизнь в бесполезных размышлениях над предметами, которых никогда не поймет. Еще менее он будет рассчитывать угодить этому богу, нарушая непоколебимые правила справедливости, согласия, человечности. Он будет считать преступлениями, а не добродетелями, всякие действия, вредящие благосостоянию и спокойствию общества, к которому он принадлежит.
Человек, признающий бесконечно благого, бесконечно мудрого, бесконечно справедливого бога, должен поклоняться ему в молчании, но стараться подражать тем качествам, которые он ему приписывает. Он поэтому не станет придавать веру противоречивым утверждениям мнимых боговдохновенных святых, которые стали бы говорить ему, что можно угодить богу жестокими, несправедливыми, бессмысленными действиями. Он никогда не поверит, что мудрый бог требует принесения ему в жертву разума, в то время как ему указывают, что этот разум-прекраснейший и драгоценнейший из даров, которые бог дал роду человеческому.
Человек, не имеющий представления о боге или даже доходящий до отрицания его существования, во всяком случае не может не иметь представления о людях, о своей собственной природе, о своих собственных интересах, о выгодах, которые ему доставляет жизнь в обществе, о том, что ему нужно для самосохранения, для снискания любви родных, друзей и товарищей, данных ему судьбой, и вообще всех существ, которые, как он это каждую минуту чувствует, необходимы для его собственного счастья. Таким образом, даже без представления о боге атеист, который станет размышлять о себе самом и о природе вещей, сумеет создать себе систему поведения, более разумную и порядочную, чем система этих святош, для которых нет других руководящих начал, кроме опасных писаний, обманных откровений, изменчивых и порой противоречивых наставлений. У такого атеиста будут более твердые принципы и более упорядоченная нравственность, чем у святых особ, нравы которых мы только что рассмотрели и в лице которых мы видели лишь фанатиков, вредящих себе самим, либо сумасшедших, опасных для других, либо обманщиков, потрясающих весь мир ради своих пагубных корыстных интересов.
Всякий рассудительный человек, каковы бы ни были его метафизические взгляды на бога, на душу, на будущее, которое готовит ему судьба, не может сомневаться в неизменных законах природы, с которыми связано его существование, благополучие и покой здесь, на земле. Пусть он отрицает существование бога мести. Пусть он в этом сомневается. Но он не может ни отрицать, ни сомневаться, что вокруг него находятся существа, которые платятся за свои наслаждения, распущенность, страсти, разврат. Он не может ни отрицать, ни сомневаться, что всякий человек, смущающий покой общества-преступлениями ли или сумасбродством,-подвергается опасностям, находится под угрозой законов, созданных для внушения страха тем, кого недостаточно сдерживают стыд, целомудрие, приличие и особенно самоуважение. Он не может сомневаться, что независимо от законов сама природа мстит всегда за оскорбления, которые ей наносят какими бы то ни было излишествами. Он будет знать поэтому, что быть добрым, сдержанным, умеренным, справедливым-лучшее средство завоевать себе прочное счастье.
Мы видим, однако, что люди весьма религиозные, весьма набожные, весьма святые во все времена не признавали этих мотивов или недостойно попирали их ногами. Опьяненные своими фанатическими идеями, они не видели на земле ничего святого, бросались очертя голову на преступления, презирали разум и законы, вносили смятение в среду народов, и их не мог сдержать даже страх самой жестокой смерти, навстречу которой они в безумии своем шли с радостью. Словом, мы могли убедиться из истории и наблюдаем каждый день, что ослепленные правилами религии, направляющей взоры к небу и внушающей презрение к природе и разуму, религиозные фанатики без стыда, без стеснения, бессовестно нарушают вполне открыто священнейшие нравственные обязанности. Только религиозный фанатизм способен до такой степени ослепить человека, что он готов любоваться собою за совершенное им зло.
Есть ли такой человек, к которому природа не взывала бы на каждом шагу, что для своего личного счастья ему необходимо проявить нежность, доброту, кротость, справедливость к тем существам, с которыми он сталкивается? Что он обязан проявить любовь, готовность помочь и заботливость по отношению к жене, детям, родственникам, друзьям, слугам, согражданам? Что ему надлежит быть снисходительным к чужим ошибкам и взглядам, поскольку он и сам нуждается в снисходительности к себе?
Но зов природы совершенно заглушается в душе святого или набожного человека, которому непрестанно твердят, что необходимо лишь одно - уйти от этого мира, что ревнивый бог не хочет делиться со своими творениями, что, если кто хочет следовать за ним, он должен бросить все без оглядки, что совершенство состоит в решительном отходе от всего того, что способно привязать нас к жизни, что христианин-странник на земле и что "нет для него более важно" задачи,- как говорит Тертуллиан,- чем уйти с нее поскорей".
Если скептик или атеист не признают самых ясных истин, если привычные связи делают их пороки слишком дорогими для них, чтобы можно было от них отказаться, если пыл их страстей не позволяет им предвидеть то зло, которое они причиняют себе и другим, то что может их исправить? Религия? Мы видели, что она выбрала себе в герои и в святые людей, которые не являются ни гуманными, ни умеренными, ни почитаемыми за нравственность. Мы видели, что она создает только людей мятежных, нетерпимых, обманщиков, заговорщиков, полезных для своей церкви, но весьма беспокойных для народов. Мы видели, что христианская мораль годилась лишь на то, чтобы сделать людей, пытающихся ей следовать, меланхоликами, у которых печальные химеры гасили все чувства, какие человек должен питать к родным, к семье, к друзьям, к согражданам. Наконец, мы нашли, что слепая вера, полный отказ от разума, полная покорность воле духовенства, ожесточенное рвение, полное желчи, были единственными добродетелями, какие религия развила в святых, которым она призывает нас подражать.
Делает ли эта религия людей в наших глазах более достойными уважения, добродетельными, полезными себе подобным? Внушают ли ее строгие заповеди страх порокам государей, беззакониям знати, низостям царедворцев, распущенности светских людей, обманам и подлогам торговцев, преступлениям злодеев, ежедневно подпадающим под действие строгих законов? Разве это евангелие, которое проповедует попеременно разногласие и мир, меч и любовь, терпимость и нетерпимость, принуждение и свободу мысли, делает христиан более человечными и кроткими? Разве эта мораль, предписывающая смирение, презрение к богатству, отказ от земного, производит сильное впечатление на пастырей и ораторов, возвещающих эти доблести как весьма необходимые условия для обретения спасения?
Наконец, даже у тех, которые кичатся буквальным выполнением самых строгих заповедей Христа, разве мы находим действительные добродетели, то есть такие, из которых проистекают какие-либо заметные выгоды для общества?
Нет, конечно. Сверхъестественная, двусмысленная, противоречивая мораль никому не внушает уважения. Подчиненная интересам церкви, она следует прихотям ее служителей. Она становится растяжимой в угоду знати и королям земным. Она угождает страстям придворных и светских людей. Необременительная обрядность заменяет им самые существенные обязанности. Поэтому мы часто видим, что христиане сочетают щепетильную и мелочную набожность с обычными пороками, распущенностью и даже преступлениями. Мы видим, что честолюбцы, мошенники, развратники, пьяницы, прелюбодеи, неправедные судьи, казнокрады, тираны время от времени припадают к стопам своих духовников, каются, что "согрешили", и сейчас же вновь предаются тем же порокам, за которые только что вымаливали милосердие неба.
Мы не находим более прочной добродетели и у тех, которые объявляют себя-притворно или искренне- обратившимися. Радость, сделавшая их на первых порах приветливыми, сменяется у них мрачной печалью, приступы которой дают себя чувствовать всем окружающим. Лишения, которым им отныне предстоит подвергаться, вызывают у них гнев против наслаждений других.
Каковы же те удивительные выгоды, которые общество получает от такого множества набожных мужчин и женщин, добродетели которых нам восхваляют? Разве эти до слащавости богомольные особы, вечно занятые размышлениями и молитвой, ревностно защищающие непонятные им взгляды бывают просвещенными и нежными родителями, дружными супругами, старающимися нравиться друг другу, доступными и достойными любви хозяевами, гражданами, желающими служить отечеству?
Набожный человек живет только для своего руководителя и для себя. Мрачное настроение обычно овладевает этими святыми и заменяет у них пороки, с которыми заставляет их порывать возраст либо обстоятельства. Все соприкасающиеся с ними становятся ежедневно жертвами их святого рвения или злобы, истинных мотивов которой они и сами не могут вскрыть. Они считают себя воодушевленными сильной любовью к богу, в то время как они не обнаруживают ни любви, ни нежности, ни снисходительности к его творениям. Преданные без рассуждений руководителю или церкви, наши мнимые святые, особенно женщины, замышляют заговоры, интригуют, клевещут, благочестиво терзают людей, чтобы доставить победу какому-нибудь лицемеру или фанатику, который руководит их совестью, живет за их счет, становится деспотом, заставляет всю семью трепетать перед его распоряжениями и часто кончает тем, что обирает ее начисто.
Итак, у нас нет оснований для восхищения тем влиянием, которое оказывает набожность на нравственность одержимых ею людей. Обычно она бывает печальной и меланхоличной, поэтому она гасит то всеобщее благоволение, которое составляет самую приятную связь между людьми. Набожный человек обычно скрупулезен и мелочен. Это ипохондрик, редко довольный состоянием здоровья своей души и потому почти всегда недовольный другими. Обычно человек ударяется в набожность из-за обманутых страстей, из-за неудовлетворенности, из-за болезней. К богу прибегают тогда, когда не находят удовлетворения в этом мире. Скука и безделье толкают в объятия ханжества. Изредка оно становится прибежищем людей, умеющих применять его с пользой или для забавы. Словом, все показывает нам, что печаль-отец, а невежество-мать набожности. Вот как один современный автор писал о святошах: "Человек, который не может стать видной фигурой в свете, часто решает выдвинуться как святоша. Это достигается быстро: надо только несколько изменить свою внешность, делать строгое лицо, уметь на все возразить и преследовать порядочных людей". Поэтому реже всего у набожных встречается тот "внутренний мир", о котором они неустанно говорят, но который редко обнаруживают. Впрочем, разве душевное спокойствие-для христианина? Ему постоянно повторяют, что "трудиться для своего спасения надо со страхом и трепетом". Ему говорят, что святой Павел, по его словам, сам не знал, "достоин ли он любви или ненависти". С такими принципами настоящий набожный человек, если он последователен, должен находиться постоянно в тревоге. Он должен дрожать, как раб, под жезлом сурового и капризного бога. Ведь только гордая и преступная самонадеянность может внушить человеку уверенность, что он заслужил милости бога.
Действительно, обычно мы наблюдаем большую гордыню у людей, вообразивших, что достигли христианского совершенства. Уверенные в покровительстве бога, они проникаются барским презрением к его творениям. Они обычно проявляют огромное высокомерие и жестокость к окружающим их мирянам, все порицают, все осуждают, превращают самые легкие проступки в чудовищные злодеяния. Ничто не сравнится с презрением, которое святоши питают к светским лицам. Таким образом гордость вознаграждает набожность за те жертвы, часто весьма дорогие, которые она считает себя обязанной приносить религии. Мы имеем поэтому все основания считать, что "внутренний мир", которым хвастают святоши, это лишь внутреннее удовлетворение, являющееся результатом складывающегося у них представления о собственном совершенстве и о превосходстве над всеми прочими смертными. Эта гордость господствует в монастырях, так же как при дворах. Набожными становятся только для того, чтобы играть роль.
Женщины гораздо более подвержены набожности, чем мужчины. Воспитание, которое им дают во всех странах, имеет, по-видимому, целью держать их постоянно в состоянии детства. Они поэтому восприимчивы ко всяким влияниям духовных руководителей. Такое воспитание делает их невежественными, падкими на чудесное, боязливыми, легковерными, педантичными, мелочными. Все это содействует тому, что они - особенно в высшем свете-осуждены на безделье, весьма тягостное для них самих. А когда утрата прелестей погружает их в ужасающее ничтожество, они прибегают к набожности как единственному обломку, оставшемуся у них после крушения. Набожность становится для них весьма подходящим состоянием, чтобы скрасить скуку праздности. Их воображение тогда находится все время в действии. К тому же, когда они перестают быть интересными для света, они становятся зато интересными для церкви, где они под руководством священников рассчитывают сослужить службу религии своими пересудами, интригами и сплетнями. От возникновения христианства до нашего времени духовенство жило в добром согласии с женщинами, и "набожный пол" всегда оказывал церкви величайшие услуги.
У женщин, обладающих ярким воображением и любовным темпераментом, обычно зарождается та "нежная набожность", которая иногда доводит до полного умопомешательства. Женщины этого типа всегда чувствуют потребность любить. Они любят бета с такой же страстностью, какую они вложили бы в свою земную любовь, если бы посмели ей отдаться. Воздержание, к которому принуждает их религия, приводит к тому, что их тайно пожирает скрытая страсть. Тогда они впадают в святую вялость, в состояние экстаза, в судороги. Все это они часто сами принимают за милость неба, тогда как в этом проявляется темперамент, расстраивающий воображение. Таков истинный источник квиетизма и той нежной, любовной набожности, которая особенно часто встречается у монахинь.
Набожность, всегда приспособляющаяся к темпераменту и направляемая им, ничего не меняет в характере отдавшихся ей людей и доставляет им лишь новые способы дать себе удовлетворение. Она не смягчает дурного нрава, не уменьшает гордости. Она не уничтожает духа честолюбия, интриг и коварства у придворных и знати, не делает их более справедливыми и не возбуждает в них сочувствия к согражданам. Она не заставляет их отказаться от кривых и извилистых путей, которыми приходится пользоваться, чтобы достигнуть величия. Она даже не заставляет их презирать подлость, месть и бесчестные приемы, когда дело идет о достижении целей, которые они себе поставили. Реже всего приходится слышать, чтобы набожность действительно произвела перемену. Стать набожным на придворном языке означает с корыстной целью связаться с могущественным заговором, покровительствуемым духовенством, при помощи которого рассчитывают на успех. А так как набожные люди обычно имеют счастье быть убежденными или внушать другим, что их личное дело всегда дело бога, они лишь в редких случаях стесняются в средствах для достижения своей цели. Цель, говорят они, оправдывает средства. Бог пользуется всяческими путями для исполнения своих предначертаний. Их партия никогда не станет порицать образ действий, клонящийся к благу религии. Священники всегда в доле в предприятиях святош, одобряют их именем бога и всегда заставляют нас видеть перст божий даже в самых гнусных средствах, при помощи которых достигается торжество благого дела.
Часто говорят о просвещенной набожности, которую противопоставляют набожности слепой. Но каким образом набожность может быть просвещенной? Люди, которые никогда себе не позволяют обращаться к своему разуму за указаниями по вопросам религии, которые не смеют сами иметь суждение о чем бы то ни было, которые смотрят только глазами своих священников или наставников, которые обладают лишь принципами, почерпнутыми в книгах "священного" писания, которые размышляют лишь о мистических творениях и непостижимых догмах,-такие люди, повторяю, никогда не могут быть просвещенными. Просвещенная набожность заключает в себе противоречие. Просвещенный святоша - это так же непостижимо, как слепой ясновидящий.
На священников, которым поручена проповедь евангельской морали, она производит не лучшее действие, чем на их слушателей. Вообще мы видим, что они очень редко обманываются насчет возвышенных наставлений и строгих советов, которые они высокопарно подносят христианским слушателям. От уст до сердца расстояние большое, как говорит красноречивый Массильон. Во всяком случае, Христова мораль не искореняет, как видим, в священниках ни честолюбия, ни жадности, ни страсти к почестям и чинам, ни сварливого и мстительного характера, ни духа партийности. Напротив, все способствует тому, чтобы питать в них эти преступные наклонности. Примеры и писания их святых предшественников отнюдь не способны исцелить их от свойственных их профессии пороков.
В самом деле, религия не только не производит благотворного влияния на нравы служителей евангелия, но, наоборот, ведет к тому, чтобы их развратить и сделать принципиально дурными. Верят ли они искренне в ту религию, которую возвещают, или смотрят на нее лишь как на средство существовать за счет черни - ив том и в другом случае все содействует тому, чтобы оторвать священника от отечества, семьи и общества и привязать его исключительно и предпочтительно к сословию, которому одному он должен служить, ибо от него зависят его страхи и надежды. Так как ему не разрешается жениться, то все общественные узы порываются для него еще более действительным образом. Он не является ни супругом, ни отцом, ни родственником, ни другом. Он священник, он живет только для себя. Он пользуется только процентами с имущества, которым владеет. Он знает, что никакая власть не сумеет у него отнять его имущество, пока он жив; поэтому само положение его внушает ему равнодушие к отечеству и согражданам.
Если священник честолюбив и хочет сделать карьеру он должен проявить усердие на службе господствующей партии и не быть разборчивым в средствах угождения главарям, от которых зависит его счастье. Он должен плести интриги и заговоры в пользу сильнейших, подавлять, преследовать, давить слабейших.
Наконец, по мере надобности он должен вносить смуту в государство и приносить вред, будучи уверен что получит поддержку, награду и отличия от тех, кому он верно служил. Отсюда понятно, что священник- будь он фанатиком, будь он лицемером - всегда будет человеком, связанным личными интересами с сословием вредным для общества, за счет которого только и можно ему служить. Словом, все ведет к тому, чтобы делать священников дурными. К ним прежде всего можно отнести слова: врачи, исцелитесь сами.
Что сказать о прелате, который с кафедры проповедует смирение, бескорыстие, отказ от преходящего богатства людям, прекрасно знающим происки, интриги и часто позорные средства, при помощи которых достигают сана епископа и добиваются обилия бенефиций? Что может дать этот самый прелат, личное распутство которого хорошо известно, когда он вдалбливает другим строгие правила, а паства видит, что он сам плохо их выполняет? Для того чтобы достигнуть каких-нибудь результатов, ему приходится обычно перекладывать заботу о просвещении паствы на наемных проповедников, которые также понапрасну разглагольствуют против пороков, от которых духовенство, как всякий знает, не свободно. Тщетно эти платные вероучители каждый день восстают против распущенности своего времени, которой они сами заражены. Тщетно они грозят громами небесными, которые их самих мало трогают. Напрасно они у ног верующих раскрывают пропасть ада, которого очевидно, сами так мало боятся. Они производят лишь мимолетное впечатление на запуганные души. Многие скоро забывают страшные уроки. Большинство смотрит на этих витий просто как на людей, хорошо справляющихся со своим ремеслом. Уходя с их проповедей, всякий возвращается к своим любимым наклонностям, которые пустые риторические фигуры неспособны искоренить. Все почтительно взирают на высокие совершенства, которых они сами не надеются достигнуть, которые отведены для пустынь и монастырей. Всякий умиляется и восторгается добродетелями, которых никто, как он видит, не осуществляет, и поэтому он и сам не дает себе труда их приобрести. Такова исконная причина неуспеха евангельской морали, на бесплодность которой постоянно жалуются сами проповедники ее. Всякий считает ее замечательной в теории, но совершенно неосуществимой на практике.
Если эта божественная мораль так мало действует на христиан, то какую пользу они могут извлечь из догм и таинств, которыми постоянно их занимают священные витии? Таинства, даже по признанию тех, кто их возвещает, выше разумения, недоступны человеческому уму. Отсюда следует, что это нечто непостижимое ни для тех, которые учат этому, ни для тех, кто их слушает. Рассуждать о таинствах, сказал один весьма здравомыслящий человек, и вместе с тем уверять, что это тайна,- величайшее противоречие из тех, какие мы находим в величайших тайнах.
Уверяют, что божество решительно требует веры в тайны, которые оно открыло. Но в таком случае божество требует невозможного. Верить - значит быть убежденным. Чтобы быть убежденным в истинности какого-нибудь положения, надо ясно понимать его изложение. Надо чувствовать его очевидность. Но понятия, очевидность которых познаваема, относятся к ведению разума, они доступны человеческому разумению и, следовательно, не являются уже тайнами. Отсюда ясно, что нельзя искренне и твердо верить в тайны. Нельзя быть вполне убежденным в том, чего не понимаешь. Утверждать, что веришь в нечто, о чем не имеешь представления или что заключает в себе противоречивые понятия,значит лгать или не понимать смысла своих слов. Утверждение, что отец-бог, сын-бог, святой дух-бог и что все-таки существует только один бог, представляет собою непостижимое положение, абсолютно противоречивое, в котором, следовательно, ни один человек на земле не может быть вполне убежден.
Между тем христианская религия полна таких непостижимых положений, которыми неустанно каждый день пичкают простаков. Какую же пользу может получить народ от непонятных догм, о которых ему постоянно жужжат в уши? Разве набожный человек становится умнее и лучше оттого, что ему каждый день говорят о неизреченных тайнах троицы, воплощения, искупления, евхаристии, предопределения, свободы воли, благодати и т.п.?
Многие учители церкви вынуждены были признать, что христианские народы не способны были понять что бы то ни было в своей религии. "Народ,-говорит Григорий Назианский,-спасается благодаря своей неспособности разбираться" (Ог. 21). Блаженный Августин говорит, что "не способность понимать, а простота веры-вот в чем спасение для толпы".
Действительно, ясно, что христиане не только ничего не понимают в исповедуемой ими религии, но не имеют даже веры, так как не могут верить в то, чего не понимают. То, что выше человеческого разумения, не может быть воспринято человеческим умом. Отсюда следует, что когда христиане говорят, что верят в ту или иную тайну, то это просто означает, что они с детства привыкли соглашаться с некоторыми положениями. Их священники и наставники говорили им, что их спасение зависит от этих положений, но они сами не могли и не смели их разобрать. "Верить" на языке христиан означает соглашаться с мнением или верованием священников или ссылаться в затруднительных случаях на своих духовных руководителей.
Но могут ли эти духовные руководители сами обладать прочной верой, то есть быть полностью убеждены в непостижимых и противоречивых положениях или в тайнах, которые они возвещают? Разве тайна не в такой же степени выше разумения священника или самого глубокомысленного богослова, как мирянина или невежды? Какая-нибудь вещь может перестать быть тайной и не быть выше разумения лишь в том случае, если бы нашелся хотя бы один человек, способный ее понять.
Нам станут ссылаться на божественное внушение, на откровение самого бога, подтвержденное чудесами. Но ведь само это откровение-непостижимая тайна. Чтобы в него поверить, надо обладать такой же верой, как и для того, чтобы поверить в самые туманные религиозные догматы. Разве не требуется веры, не считающейся ни с какими противоречиями, для того чтобы поверить, что благой бог захотел открыться только нескольким избранным людям? Что справедливый бог ненавидит и осуждает всех тех, кому он не захотел открыться? Разве не требуется непоколебимой веры для того, чтобы вообразить, что благой и мудрый бог, желая открыться своим созданиям, счел нужным возвестить им тайны, то есть говорить им о вещах, которые им невозможно понять?
Что касается чудес, на которые, говорят, опирается это откровение, то требуется много веры, чтобы в них поверить. Чудеса - явления сверхъестественные, которые бесконечно превосходят силы человеческие и которых разум постичь не может.
Впрочем, как это можно понять, чтобы справедливый бог мог творить чудеса для доказательства откровения, противоречащего тем представлениям, которые мы можем иметь о справедливости, мудрости, доброте? Самые эти представления оказались бы непостижимыми тайнами, если бы христианское откровение было истинно. Отсюда следует, что, поскольку откровение само представляет собою тайну, оно никак не может служить обоснованием таинственных догм, которым оно учит христиан, и что те, кто им эти догмы проповедует, не могут быть более осведомлены о них или более убеждены в них, чем люди, которые слушают их, ничего не понимая.
Приходится, таким образом, прийти к заключению, что у наиболее искренних богословов, когда они нам заявляют, что они вполне убеждены, их вера, которую они называют убежденностью, в сущности говоря, лишь молчаливое присоединение к взглядам людей, которых они считают боговдохновенными, или учителей, к авторитету которых они привыкли относиться с почтением. В самом деле, во всех странах и во всех сектах изучение богословия состоит исключительно в заучивании наизусть мнений, принятых главарями секты, и в механическом следовании их системам. Этот метод-единственно верный и единственный, при помощи которого можно выдвинуться в церкви. Богослов, претендующий на самостоятельный полет мысли, рискует жизнью или, во всяком случае, провалом своей карьеры. Если он не придерживается вопреки своим собственным знаниям общепринятых взглядов, его скоро затравят, как новатора, еретика, нечестивца, человека с беспокойным и опасным умонастроением. Поэтому богослов, как и мирянин, чтобы быть ортодоксом, должен отказаться от собственного суждения, заставить умолкнуть разум и стараться лишь без разбору распространять доктрины, уже установленные, независимо от того, одобряет ли он их или внутренне не соглашается с ними. Христианские богословы, как и масса верующих, не имеют права самостоятельно мыслить. Им навязывают необходимость верить или по крайней мере внушать другим веру в установившиеся взгляды. Богословы вынуждены заявлять по примеру Дионисия Александрийского: "Я не отвергаю того, чего не понимаю. Напротив, чем меньше я понимаю, тем больше я восхищаюсь".
Если тайны, сколько бы о них ни размышлять, не становятся от этого понятнее ни тем, кто их изучает, ни тем, кто их пропагандирует, то мы должны прийти еще к тому выводу, что они приводят лишь к бесполезному загромождению ума духовенства и массы верующих.
Наконец, приходится признать, что христиане и их священники либо ни во что не верят, либо не имеют подлинного представления о том, во что веруют. Вера народов представляет собой лишь слепое доверие к знаниям руководителей. А вера этих руководителей тоже основана лишь на доверии к знаниям и добросовестности их святых предшественников; но эта последняя инстанциясвятые объявляют себя боговдохновенными сами. Правда, они доказали это чудесами, но эти чудеса засвидетельствованы опять-таки только ими самими, или о них сообщают нам писатели, связанные с этими святыми или преданные их партии. Вот и все обоснования веры.
Как бы ни обстояло дело с законностью этих притязаний и с достоверностью этих показаний, мы ясно видим, что проповедники христианства не могут быть в большей степени убеждены в проповедуемых ими догмах, чем их послушные слушатели, спокойно воспринимающие те глубокие тайны, которые вероучители каждый день на наших глазах им подносят. Почему же эти краснобаи не перестают сотрясать воздух звуками, с которыми они сами не могут связать никакого представления и которых, следовательно, они не могут осмыслить и для других? А потому, что тьма совершенно необходима для всех тех. кто желает обманывать потому, что злодей боится света. Потому, что понятная и ясная религия не принесла бы никакой выгоды духовенству. Потому, что туманные речи, загадки, двусмысленные изречения импонируют черни, которая ценит лишь то, чего она не понимает. Потому, что если кто хочет управлять людьми и располагать ими по своему произволу, то для него важно повергать их в состояние вечного смущения и тревоги. Это самое удобное средство удерживать их под игом обманщиков, взявших на себя попечение об их спасении. Если тайны бесполезны для народа, то они, во всяком случае, очень полезны духовенству. Оно подносит свои речи от имени божества, остающегося всегда скрытым от слабого зрения смертных. Люди большей частью следуют примеру Дионисия Александрийского: чем меньше они понимают тем больше восхищаются. Никогда поселянин не бывает так доволен проповедью кюре, как когда она начинена латинскими цитатами. Для простаков это - несомненное доказательство учености их проповедника. Раз так, то приходится согласиться, что римская церковь угождает вкусу толпы. Она достигает того, что народ не понимает даже молитв, с которыми он обращается к богу.
Эти размышления помогут нам разгадать истинный смысл тех добродетелей, которые проповедники христианства хитроумно ввели в религию. Добродетели эти ничего общего не имеют с общественной полезностью и благом народа. Преимущества этих добродетелей для большинства людей столь же таинственны, как и глубочайшие тайны религии. Мы постараемся, однако, вскрыть их тенденцию, чтобы выяснить, кому эти добродетели выгодны.
Реже всего можно видеть, чтобы христианские витии предписывали своим набожным слушателям человеческие или социальные добродетели. Мы не видим, чтобы они интересовались воспитанием людей и граждан. Они очень редко говорят нам, как мы должны поступать в качестве отцов, супругов, детей, друзей, подданных, членов гражданского общества.
Они нисколько не заботятся о том, чтобы разъяснить важность единения, согласия, снисходительности. Если они случайно говорят о таких вещах, то лишь мимоходом. Вообще духовенство отвергает человеческие и общественные добродетели, не согласующиеся с его честолюбивым и мятежным духом. Оно провозгласило бы неверующим, философом, "ложным братом" всякого священнослужителя, который дерзнул бы оставить в стороне "евангельские" добродетели и употребить свое красноречие на проповедь социальных добродетелей. Проповедника, который имел бы неосторожность проповедовать снисходительность к чужим взглядам или даже протестовать против гонений, прогнали бы немедленно с кафедры навсегда. Современные фанатики и главари духовенства объявляют ересью мнение тех, кто высказывается за терпимость, и обозначают ее термином "толерантизм".
Духовенство требует лишь таких добродетелей и настроений, которые полезны для него. Первая добродетель, которую оно должно вдалбливать людям,-это вера. Она, очевидно, основа поповской власти над умами, и она быстро приводит к тому, что лица, получившие этот дар небес, душою и телом покоряются духовенству. Благодаря этой вере христиане принимают без рассуждений все мнения, догмы, таинства, церемонии и прибыльные обряды, благоразумно выдуманные церковниками для своей личной пользы. Эту покорную веру во все времена до того ценили, что даже сам апостол Павел дал понять, что ее одной, даже без дел, достаточно для спасения. По крайней мере, в этом смысле поняли его многие христианские секты, которые были убеждены, что при наличии веры не стоит обременять себя добрыми делами. Впрочем, по всем данным, в эпоху первоначального христианства, как мы уже заметили, для допущения в христианские общины требовалась только вера. Существовала уверенность, что эта предварительная добродетель не замедлит повлечь за собой все прочие, какие потребуются пастырям.
В награду за выгоды, какие вера приносит попам, они нам дают надежду, то есть требуют от своих учеников, чтоб они ни минуты не сомневались в реальности тех благ, которые божество на том свете доставит тем, кто в этой жизни проявил надлежащую покорность попам и был предан духовенству душой и телом.
Указанные две добродетели совершенно бесполезны, если они не сопровождаются любовью. Эта христианская добродетель проявляется различными способами, и все они одинаково выгодны духовенству. Она предписывает нам "любить бога превыше всего". Тем самым она нас крепко привязывает к орудиям, толкователям и представителям божества, которое нам представляется всегда в таких чертах, какие попам угодно было ему придать. Таким образом, любить бога превыше всего - значит предпочесть всему священников, быть готовым ради них на все.
Далее, любовь предписывает нам "любить ближнего, как самих себя". Отсюда не следует заключать, что мы должны любить все существа, принадлежащие к нашему роду. Мы должны дарить свою нежность, согласно наставлениям духовенства, лишь тем, кто мыслит, как духовенство. Еретики, раскольники, неверующие не относятся к нашим ближним. Бог был бы очень недоволен, если бы мы проявили к ним любовь. Любовь требует, чтобы мы их ненавидели, мучили, даже истребляли ради величайшего блага их души. Словом, она требует, чтобы мы вооружились святой жестокостью против тех, кого наши священники объявляют врагами бога. Отсюда ясно, что любовь-мать рвения-добродетель, благодаря которой церковники выдвигались в святые.
Любовь требует, далее, чтобы мы творили милостыню, то есть чтобы мы щедро жертвовали священникам, вручили им по крайней мере часть наших тленных богатств, с тем чтобы они распорядились ими таким способом, какой они найдут наиболее удобным для приобретения нами нетленных богатств в ином мире. А пока это дает им возможность сохранить в этой жизни власть, блеск и силу духовенства. Ведь на него возложено распределение милостыни, которую оно использует отчасти для собственных надобностей, отчасти для раздачи бедным, отчасти для украшения храмов господних, а это всегда доставляет служителям алтаря либо власть, либо честь, либо выгоду.
Наконец, добродетелью, чрезвычайно необходимой для христиан, то есть весьма полезной для их наставников, которые сами ей не следуют, является смирение. Ничто так тщательно не подчеркивается в евангелиях и писаниях основоположников христианской религии, как эта важная добродетель, без которой вера, служащая опорой духовенству, сама не могла бы удержаться. "Бог противится гордым и дарует свою благодать смиренным". Во всяком случае, очевидно, что надо много смирения, чтобы обрести благодать веры - это настроение, не позволяющее что бы то ни было подвергать критике, эту набожную покорность, мешающую рассуждать, это святое ослепление, заставляющее закрывать глаза на противоречия, могущие встретиться в учении духовных учителей, наконец, ту "духовную нищету", за которую наследуют царство небесное. При помощи смирения вероучители имеют возможность навязывать нам те или иные церемонии, обряды, распоряжения, догмы, таинства, толкования, которые они считают выгодными в данное время для их интересов и которых никто никогда не смеет ослушаться. По их мнению, гордыня всегда губит людей и вызывает неверие. Верно, пожалуй, что люди,
у которых достаточно гордости, чтобы следовать совету здравого смысла, потеряны для духовенства.
Покорное, ни о чем не любопытствующее невежество - неизбежный результат смирения, которое проповедуют христианам. Поэтому мы видим, что наука осуждена и осмеяна, а нищета духа рекомендуется евангелием, апостолами, отцами церкви и всеми их последователями. Знание, говорит святой Павел, внушает гордость, только любовь просвещает. Руководствуясь такого рода заповедями, служители религии добились того, что погрузили народы в течение многих веков в ужасающее варварство. В течение почти тысячи лет у уристиян было науки не больше, чем у дикарей. Религиозная система
до того поработила их дух, что они не смели дать себе волю. Не довольствуясь тем, что препятствовали совершенствованию нравственности, богословы постоянно ставили преграды успехам физики, политики, юриспруденции, философии. Самые великие умы, скованные собственными предрассудками или напуганные предрассудками других, не смели свободно мыслить и вынуждены были под страхом подвергнуться преследованиям лгать или делать невероятные усилия, чтобы ввести свои системы в рамки нелепых часто понятий, принятых богословием.
C другой стороны, если смирение столь необходимо для христиан, оно, казалось бы, точно так же необходимо для их учителей. Во всяком случае, от них можно было бы требовать достаточно смирения, чтобы они допускали возможность ошибок в своих построениях и метафизических гипотезах, чтобы они отказались от жестокой самонадеянности, внушающей им, что только они натолкнулись на истину, что надо преследовать и убивать тех, кто лишен привилегии видеть вещи такими же глазами.
Таковы те добродетели которые весьма старательно предписывают и проповедуют наши священные витии. Они называют их по преимуществу "богословскими" или "христианскими" - надо полагать, потому, что они полезны христианским богословам. Почти все прочие христианские совершенства являются производными от этих основных добродетелей и находятся в прямой и необходимой связи с ними. Таковы самоотречение, точное соблюдение обрядов, которые наши священники считают делом благочестия, покаяние, воздержание, церемонии, посредством которых церковь, по-видимому, хочет узнать, до каких пределов может доходить терпение, легковерие, нищета духа ее детей. Сюда, наконец, относится и рвение- добродетель, неизвестная язычникам. Но, как мы видели, благодаря ей утвердилось христианство, а ее служители сумели заставить королей и народы стать рабами их страстей. Эта добродетель всегда выражалась в том, чтобы мучить, ненавидеть, огорчать и тревожить людей во имя любви к их душам и неустанных забот об их спасении.
Правда, наши богословы часто говорят нам о "просвещенном" рвении, или о рвении "согласно со знанием", которое якобы крайне необходимо верующим, и бранят рвение слепое, потому что оно часто становится очень опасным. Но в сущности рвение "просвещенное", "согласное со знанием", так же трудно понять, как и "просвещенную набожность", о которой мы уже говорили.
В самом деле, в чем состоит знание набожного человека? Где может он почерпнуть знание, способное просветить его рвение? Ведь к указаниям разума религия не позволяет ему обращаться, да и вообще фанатизм всегда заставляет разум умолкнуть. Набожный человек обязан искать способов направлять свое рвение исключительно в "священном" писании, в советах наставников, в примерах святых. Но очевидно, что во всех этих источниках христианин может почерпнуть только совершенно слепое рвение, очень фанатичное, очень язвительное, очень буйное, очень вредное для общества. Если христианин обращается за советом к духовнику, то, поскольку последний обычно принадлежит к какой-нибудь партии, он найдет, что никогда не грешно проявить чрезмерное рвение, когда дело идет об интересах партии, к которой он принадлежит.
Одним словом, посредством евангельских добродетелей духовные тираны христиан имеют возможность заставить их нарушать самые элементарные требования человеческой нравственности, часто в корне противоположные скрытым целям духовенства. В глазах истинно верующего эта низшая нравственность должна всегда быть подчинена божественной, богословской морали. Вообще ему неустанно твердят, что "важнее повиноваться богу, чем людям".
Но что значит повиноваться богу, если не следовать распоряжениям духовенства, объявившего себя посредником и представителем божества на земле? Таким образом, повиноваться богу - значит верно следовать тому, что он предписывает в книгах, приписываемых ему духовенством. И когда бог в этих книгах случайно дает диаметрально противоположные предписания, то его толкователям предоставлено решать, какому из этих предписаний надо следовать в том или ином конкретном случае. Поэтому, когда интересы духовенства требуют наказания или истребления его врагов, тогда слово предоставляется "богу мести", "ревнивому богу", "богу воинств". Если, наоборот, интересы духовенства требуют спокойствия, тогда надо слушать "бога милосердия", "бога милости", "бога мира".
Христианский бог, как Янус,- бог двуличный, и служители его предъявляют верующим то или иное лицо сообразно с обстоятельствами. Так как заповеди, возвещенные в "священных" книгах, никогда не согласуются между собой, то духовенству принадлежит право взвесить обстоятельства и выбрать те заповеди, которые надо выполнить предпочтительно перед другими. При таком подходе к делу повиновение богу означает иногда творить добро, иногда - зло, иногда подчиняться светской власти, а иногда - восставать против нее, иногда - жить в мире с согражданами, а то вносить смуту в общество. Словом, если бог иногда предписывает нам быть справедливыми, гуманными, мирными, снисходительными, если он предоставляет лишь себе самому право возмездия, то в других случаях он предписывает грабеж, убийство, мятеж, преследование, и он гневается за отказ отомстить за оскорбление его славы, то есть тщеславия духовенства.
Если "священные" книги христиан содержат элементы морали, полезной роду человеческому, то нельзя отрицать, что они заключают в себе в то же время принципы пагубной морали, способной потрясти весь мир. Римские первосвященники, как мы видели, часто вызывали ужасные беспорядки на земле, тысячи раз обагряли ее кровью, совершали страшнейшие перевороты. Но они всегда опирались на какие-нибудь тексты писания или на прямое распоряжение божества, когда они стремились разжечь ненависть народов и узаконить величайшие преступления. Очевидно, что в христианской религии толкователи всевышнего являются единственными распорядителями нравственности. Они могут по своему желанию создать справедливое и несправедливое, добро и зло. Словом, они могут при помощи Библии изменить самую сущность вещей.
Таковы стремления евангельской, или сверхъестественной, морали, которую богословы воздвигли на развалинах морали человеческой, общественной, естественной. Достаточно хорошо известно, почему они во все времена старались опорочить эту последнюю мораль. Будучи твердой и неизменной, она не всегда соответствовала менявшимся интересам духовенства. Поэтому религиозные вожди не только сами ею не руководятся, не только не разрешают наставлять в ней других, но они ее унижают, предостерегают христиан против нее, изображают ее как опасный продукт мирского развращенного разума и утверждают, что она может дать лишь "ложные добродетели".
Впрочем, проповедники христианства сами не знают этой морали, источник которой лежит в природе человека, в разуме, в отношениях, связывающих нас с себе подобными. Они не знают естественных мотивов, которые в состоянии сделать добродетель приятной и желанной ведь они приучились смотреть на бога как на тирана, чьи деспотические решения определяют судьбу рода человеческого, причем человек никогда не может критиковать его образ действий. Они привыкли не знать ничего святого, кроме того, что они находят в "священных" книгах, где на каждой странице встречаются категорические, произвольные, прихотливые предписания. Они с самого начала одурманены неистовой моралью, почерпнутой из опасных книг и таких же образцов. Они привыкли основывать нравственность на авторитете людей, ослепленных фанатизмом или развращенных корыстью. Поэтому они могут приписывать морали лишь химерические мотивы и не имеют ни малейшего представления об обязанностях человека по отношению к самому себе и о его долге по отношению к другим в соответствии с природой вещей.
Отсюда получается, что многие из них искренне думают или, во всяком случае, другим внушают, что тот, кто дерзает сбросить с себя иго религии или нападать на ее принципы, тем самым сокрушает основы нравственности и не имеет никакого представления о добродетели. Но легко заметить, что, нападая на неустойчивые принципы религии, неизменная естественная нравственность, нравственность, созданная для человека, может только выиграть от разрушения морали неопределенной, противоречивой, произвольной, подчиненной прихотям самых честолюбивых, жадных и корыстных людей.
Нравственность святых, как мы уже сотни раз доказывали,- это нравственность опасная, неосуществимая и совершенно бесполезная для общества.
Еще чаще нравственность святых является убийственной, бесчеловечной и пагубной для рода человеческого.
Нравственность мудреца всегда одна и та же, она постоянно предписывает нам трудиться для своего собственного благополучия, а разум показывает нам, что это благополучие может быть прочным лишь тогда, когда оно основано на благосостоянии, которое мы доставляем себе подобным.
Легко поэтому понять, что для того, чтобы получить представление о подлинной нравственности, надо почти всегда отказываться от пагубных принципов религии, которая, заменяя разум верой, никогда не позволяет человеку следовать указаниям природы и даже предписывает ему постоянно бороться против нее. Добрый христианин должен сам себя ненавидеть, он должен противиться самым законным своим наклонностям. Он должен остерегаться всего того, что может отвлечь его от его причудливых бредней. Он должен порицать в себе нежность к окружающим его существам. Он должен ненавидеть всех тех, у кого он предполагает наличие взглядов, оскорбительных для его религии. Отсюда ясно, что христианин, старающийся создать себе счастливое существование, привязанный крепко к жене, детям, родным, друзьям, снисходительный к чужим ошибкам,-такой христианин, повторяю, был бы человеком непоследовательным, которого природная доброта характера заставила отказаться от принципов христианской морали.
Евангельская мораль-единственная, которая может нравиться верующим. Их священники другой им не дают. При той постоянной неуверенности, в которую эта мораль повергает их на каждом шагу, им приходится обращаться за разъяснениями к священникам, чтобы удалить сомнения, обильно возникающие каждый миг в умах верующих. Впрочем, эта текучая и противоречивая мораль становится удобной для большинства людей. Они всегда находят в ней основания для оправдания того поведения, которое им больше всего подходит.
Особенно христианская мораль удобна, по-видимому, для людей желчных, завистливых, мстительных, честолюбивых и злобных, то есть людей с несчастным характером. Они всегда найдут в евангельской морали основания и предлоги, чтобы дать волю взрывам своего темперамента. Они видят, что Библия все это освящает, что у святых это получает почетное наименование "рвения", и они убеждены, что это может сделать их угодными богу. Что может быть удобнее для честолюбивого обманщика, чем найти в "священном" писании разрешение нарушать свои обязательства и нападать на государства нечестивых соседей? Что может быть приятнее для богослова, ревнивого к своему противнику или сопернику, чем объявить его еретиком? Что может быть выгоднее для набожного мужчины или женщины, чем иметь возможность вредить врагам и поносить их злословием и клеветой, оправдывая это священным словом "рвение"? Если набожность имеет свои неприятные стороны, то она дает и наслаждение: она часто дает возможность верующему свято вонзить кинжал в сердце врага.
Вообще служители религии очень легко приспособляются к страстям и порокам верующих. Ввиду извлекаемых отсюда выгод они проявляют снисходительность к самым вредным наклонностям, которые они называют "слабостями" и объявляют следствиями "немощности человеческой". Духовенство все прощает тому, кто обнаруживает глубокую набожность.
Что еще требуется, чтобы оценить мораль, дающую стольким людям возможность удовлетворять свои самые порочные наклонности и дать простор - с соизволения самого божества - своим дурным настроениям, прирожденным и благоприобретенным? Отнимите у желчного святоши мораль, позволяющую ему удовлетворять свой мрачный и злобный нрав, и он перестанет быть святым. Он будет играть в обществе роль просто гнусного и презренного человека. Он станет тогда предметом жалости или ненависти. Он и сам будет стыдиться своей злобы и бесполезности.
Для подавляющего большинства христиан не существует истинной нравственности. Под влиянием наставлений вождей у христиан мало кто осмеливается размышлять о человеке, чтобы установить его подлинные обязанности по отношению к себе самому и к другим. Немногие люди на земле дают себе труд мыслить самим. Большинство находит, что гораздо проще предоставить другим тяжелую обязанность мыслить. В результате регулирование нравственности поручено прихоти сословия людей, которые во все времена существовали лишь при помощи обмана, сказок, чудес и лжи. Моралисты этого сорта никогда не были расположены просветить тех, кто сделал их властителями дум. Они старались лишь поразить своими химерами, напугать призраками, нагрузить обрядами, покаяниями и церемониями, полезными и прибыльными для них самих, удивить ложными добродетелями. Толпа восхищалась всеми этими выдумками, так как она никогда ничего в них не понимала. Она послушно подчинялась всем этим прихотливым предписаниям, потому что вообразила, что легко сумеет угодить богу, подчиняясь обязанностям, требующим лишь покорности и послушания. Словом, каждому казалось, что он может быть добрым христианином, не давая себе труда размышлять и приобретать какую бы то ни было реальную добродетель.
Для большинства людей религия-чисто машинальное занятие, которое они с самого начала привыкли рассматривать как нечто очень важное для них. На миллион христиан, считающих себя обязанными соблюдать предписания своей религии, не найдется, может быть, и десяти, которые решились бы спросить себя, какова может быть реальная польза всех обрядов и правил, которым они рабски следуют. Предостерегаемые с детства против всякой проверки я всякого рассуждения, они становятся на всю жизнь просто автоматами, двигающимися по воле священников. Последние сумели при помощи веры превратить их в послушные машины, в движении которых мысль никогда не принимает участия.
При таких настроениях верующие, часто сами не зная почему, по распоряжению своих священников предаются то печали, постам, покаяниям и слезам, то радости. Вера, как уже сказано было, во всех христианских сектах выражается в машинальном повиновении взглядам, обычаям, обрядам и ритуалам, придуманным священниками, которым привыкли доверять и которые, каждый на свой манер, время от времени приводят в действие машины, доставшиеся на их долю.
Среди христианских сект некоторые нагружены обрядами больше, другие меньше. У протестантов эти автоматы менее послушны. Они частично сбросили с себя это иго, и потому им не окончательно запрещено пользоваться рассудком. Тем не менее мы видим, что они весьма послушны своим священникам, которые могут по своему желанию возбуждать их набожность и приводить в действие их душевные страсти.
Но особенно тяжело подобные цепи во все времена давили подданных римского первосвященника. Они - вьючные животные христианства. Обремененный таким же количеством установленных церемоний, как еврей, католик в течение всей своей жизни не может, так сказать, шагу ступить без вмешательства попов. От рождения до смерти и даже после смерти они ни на минуту не выпускают из виду добычи, которой завладели. Как только он родился, они его крестят, затем укрепляют в вере, конфирмуют его. Они воспитывают и ежедневно просвещают его по-своему, проникают в поры его совести. Они время от времени примиряют его с небом, причащают его, женят, хоронят, молятся о нем. А из всех мистических и духовных обрядов всегда проистекает какая-нибудь мирская выгода для священников. Со смертью власть и доходы римского духовенства не прекращаются. Они весьма благоразумно позаботились распространить свою власть даже на неведомые страны того света.
Для набожного католика благочестие состоит в том, чтобы посещать церковь и там почаще воздавать поклонение своим духовным вождям, слушать обедни, петь на незнакомом языке литургические песнопения, в которых весь народ ничего не понимает, благоговейно взирать на таинственные церемонии, внимательно слушать проповеди о догмах, ему непонятных, воздерживаться от мяса в определенные дни, периодически падать на колени у ног священника, имеющего право рыться в его самых сокровенных мыслях, с глубоким благоговением исповедываться и причащаться, в надежде, что действие таинства сделает его угодным богу, крепко верить, что он питается этим богом, которого чары попов сумели неизреченным образом заставить войти в хлеб.
Высшее совершенство состоит в частом повторении этих самых церемоний. При тщательном соблюдении всех этих важных обязанностей всякий набожный человек считает себя очень важной персоной. Очень довольный своим поведением и убежденный, что бог не менее доволен им, он не дает себе труда допытываться, не обязан ли он еще чем-нибудь прочим смертным. Ведь на его стороне священники, которым он щедро платил за все виды невидимой благодати, полученной из их рук. В награду они указывают на него как на святого и разъясняют ему, что он может некогда претендовать на честь канонизации, особенно если он выделился в церкви рвением и умерщвлением плоти. Вот к чему сводятся все христианские добродетели! Они явно служат лишь интересам духовенства. Они не приносят никакой реальной пользы остальному обществу. А между тем этими церемониями во многих странах подменяют правила морали и наставления разума!
Несмотря на столь явную бесполезность этих детских маскарадов, наши духовные шарлатаны беспрестанно выхваливают нам их применение. Послушать их - можно подумать, что их установления производят удивительнейшее действие на нравы народов. Можно было бы получить уверенность, что нельзя выбросить ни одной из этих благочестивых игрушек, не подвергая величайшей опасности благополучие народов.
Чтобы опровергнуть эти утверждения, достаточно открыть глаза и кинуть взгляд на католические страны Европы, на самые набожные нации, то есть на самые покорные духовенству, на страны, где божественное могущество священников ни с чьей стороны не встречает противодействия, где, одним словом, царит, по их мнению, самая чистая вера.
Найдем ли мы просвещение, добродетель, вполне почтенные нравы в Италии, представляющей в течение многих веков владение римского первосвященника? Найдем ли мы все это в Испании и Португалии, откуда короли в союзе со священниками огнем и мечом изгнали ересь и свободу мысли? Мы видим, что эти несчастные страны погружены в невежество и пороки. Мы видим там верующих, которым одно название еретика внушает ужас, пустосвятов, которые ни за что на свете не решатся нарушить пост и вкусить мяса, робкие души, считающие, что они уже осуждены, если упустили соблюсти самое незначительное из предписаний церкви, кающихся, которые регулярно складывают свои грехи к ногам священника или монаха, набожных людей, очень часто принимающих святое причащение, безумцев, бичующих себя самым варварским образом, чтобы искупить свои грехи, паломников, которые с четками за поясом отправляются в далекое странствие, чтобы молить какого-нибудь святого о заступничестве и смиренно простереться ниц перед чудотворным скелетом или мумией. Мы там видим мотов, которые ради блага своей души раздают при жизни или завещают после смерти все свое имущество монахам или монастырям.
Но среди всего этого множества набожных людей нам будет стоить величайшего труда найти хотя бы одного человека, действительно знающего свой долг и имеющего некоторое представление о подлинной добродетели. Мы увидим, что в этих святых странах набожность сочетается с самой необычайной развращенностью нравов. Мы видим, что церкви, исповедальни, часовни святых заполнены там куртизанками, прелюбодеями, сводниками, обманщиками, мошенниками, развратниками, которые, несмотря на свою обычную безнравственность и гнусное ремесло, приходят туда весьма регулярно, чтобы уплатить дань, которую они, по их мнению, должны своей святой религии. Часто можно видеть, как они в виду алтаря пускают в ход свои подлые таланты, профанируя церковь преступными интригами. Однако эти люди смотрят на эти места как на священные и исполненные величия божьего. В этих церквах мы видим набожных преступников, которые, рассчитывая на легкость искупления, всегда охотно даруемого церковью, позволяют себе измены, жестокую месть, убийства, удары ножа, отравления. Наконец, мы видим, что храмы божьи и монастыри странным образом профанируются, являясь неприкосновенным убежищем для всех злодеев, желающих уклониться от карающей руки светского правосудия. Когда-то в Испании убийцы заказывали мессы за упокой души того, кого они собирались убить. Священники внушали им, что, приняв такую меру предосторожности, они наверно не промахнутся. Собор издал канон, чтобы прекратить это злоупотребление.
Таким образом, служители алтарей под покровом своих иммунитетов становятся покровителями преступления и противятся общественной безопасности. Будучи непримиримы только по отношению к ереси, ибо она вредит их власти, эти мнимые столпы нравственности проявляют снисходительность к злодеяниям, весьма вредным для прочих граждан. Правда, эти руководители сами нуждаются в снисходительности, которую они проявляют по отношению к другим. В этих странах послушания и веры мы видим, что священники и монахи, погруженные в грубейшее невежество, ставшие порочными из-за праздности, развращенные довольством и богатством, уверенные в своей безнаказанности и даже в защите со стороны главарей, бесстыдно предаются излишествам разврата, нагло покушаются на целомудрие женщин и превращают даже монастыри в публичные дома. Во что же может вылиться нравственность народов, руководимых такими учителями? Пророк правильно сказал: "И стал священник таков же, как и народ".
Испанцы и португальцы, по общему мнению, являются народами современной Европы, на которых религия в течение многих веков имела наибольшее влияние. Их короли, из суеверия или по политическим соображениям, при помощи инквизиции и бесчисленных насилий изгнали из своих государств ереси, образование, свободу мысли. К чему же это привело? Эти короли царствовали над самыми невежественными, ленивыми, тупыми, порочными и злыми подданными на земле. Никто не может без содрогания читать о тех жестокостях, которые жадность, прикрывающаяся маской религии, побуждает творить в Америке этих столь католических и столь набожных испанцев. Лас-Казас - епископ, сам принадлежащий к этой нации,-сохранил нам подробные сообщения об ужасах, которые они хладнокровно совершали над перуанцами, мексиканцами, караибами и так далее. Эти подлые христиане смели обращаться с ними как с дикарями, тогда как они сами вели себя по отношению к ним не как существа, принадлежащие к человеческому роду, а как адские духи, которые рьяно взялись бы за истребление рода человеческого. Америка, почти все население которой поголовно уничтожено варварством этих чудовищ, свидетельствует всему миру, что самые набожные народы могут состоять из величайших преступников, людей, совершенно лишенных естественных чувств.
Если спросят, как это могло случиться, что народ не знал или заглушил в себе всякое чувство человечности, то мы скажем, что этим извращением испанцы, очевидно, обязаны христианской религии. Попы приучили их смотреть на тех, кто не разделяет их верований, не как на людей, а как на животных. Аутодафе, жестокие казни инквизиции, при которых испанцы видели, как еретики при полном одобрении народа становятся игрушкой жестокости духовенства, внушили им представление, что можно таким же образом обращаться с индейцами-идолопоклонниками, сделать их забавой для самой утонченной жестокости. В результате испанцы мучили индейцев единственно ради забавы и стали, наконец, убивать их, чтобы скармливать собакам.
Нам, конечно, скажут, что настоящими причинами ужасного обращения испанцев с индейцами были скупость, жадность и жажда золота. Но мы на это ответим, что никогда эти страсти не довели бы их до подобного варварства, если бы религия не убедила их, что можно без стеснения удовлетворять свою жадность за счет идолопоклонников или неверных. Таким образом, религия, во всяком случае, дала испанцам предлог для того, чтобы проявить свою алчность и жестокость. А этого предлога они бы не имели, если бы не жестокая религия, которая и вообще не позволяла им понять гнусность своего поведения.
Таково великолепное действие христианской религии в странах, где она удержалась в наивысшем блеске. Таково ее влияние на нравственность духовенства, которое ее проповедует, и народов, которые детски-послушно ей следуют. К тому же очевидно, что политика римского духовенства требует, чтобы его рабы развращались. Оно умеет извлекать выгоду из их излишеств и распущенности. Суеверный человек, когда грешит, знает, что совершает грех, и испытывает укоры совести. Чтобы утишить эти укоры, ему приходится рано или поздно прибегать к церкви. Таким путем церковь нашла способ извлекать выгоды из поступков людей и взимать налог с всеобщей распущенности.
Эти размышления, основанные на неопровержимых фактах, могут служить ответом тем, кто выхваливает нам удивительное действие тайной исповеди, введенной в римской церкви много веков назад и бывшей одной из прочнейших опор ее власти.
Многие видят в необходимости заявлять священнику о своих проступках и открывать ему свои самые тайные мысли узду, способную сдержать людские страсти. Чтобы понять ложность этого представления, достаточно посмотреть, находим ли мы больше нравственности и меньше преступлений в странах, где тайная исповедь существует, чем в странах, где она после реформации отменена.
Судя по только что обрисованной картине нравов Италии и Испании, есть все основания опасаться, что сравнение окажется не в пользу страны, где исповедь принята. Вообще в протестантских странах мы видим больше нравственности и приличия, чем в странах католических. В швейцарских кантонах и в округах Голландии порок не выступает так открыто, как в королевствах "католического короля" и в папском государстве.
Вообще нравственность зависит в значительной степени от воспитания, от общественного мнения, от большего или меньшего распространения образования, от талантов и доблестей правителей и от разумности законов.
Невежественный народ, находящийся под дурным управлением, будет обладать только той нравственностью, которую дает ему религия. А эта нравственность, как мы видели, не может сделать людей лучшими. Вопреки постоянным декламациям святых витий, имеющих достаточно сильные основания для того, чтобы отвергнуть простоту, вернее, тупое варварство прежних веков, всякий человек, читавший историю, признает, что с возрождением наук нравы народов явно улучшились. Люди, став в общем гораздо менее набожными, сделались более мягкими, гуманными, обходительными. Короли менее жестоки и уж не такие тираны. Воители уже менее свирепы. Древнее варварство и злобность наших предков встречаются лишь в тех странах, где духовенство сумело продолжать политику травли просвещения и свободы мысли. Нации, наиболее просвещенные, наиболее свободные, наиболее мудро управляемые, наконец, наименее суеверные, будут заключать в себе наибольшее число добродетельных подданных. Дурные короли всюду развращают народы. Падение нравов становится еще более глубоким, когда тирания и суеверия соединяются вместе, чтобы сделать людей невежественными и злыми.
Как бы то ни было, исповедь перестает быть уздой с того момента, как она входит в привычку. Это можно легко наблюдать в странах, где этот обряд утвердился. К тому же нет ничего более способного уменьшить страх перед преступлением, чем внушаемая народам мысль, что есть существа, получившие от самого бога власть отпускать грехи. Верующие в это люди, часто сочетающие легковерие с порочностью, как только их начинают мучить укоры совести или у них возникает суеверный страх, прибегают к исповеди, чтобы восстановить на время душевное спокойствие. Затем они снова начинают грешить на новый счет и нисколько не стараются исправиться. Человек, не решающийся отказаться от своих склонностей, должен был бы быть особым неудачником, чтобы среди такого множества священников, занимающихся распределением "отпущений", не найти такого, который простил бы ему его слабости. Вся жизнь большинства христиан представляет собою круговорот исповедей и прегрешений. Отсюда ясно, что эта пустая церемония отнюдь не может сдержать страсти и уменьшить число беззаконий.
С другой стороны, закоренелые грешники и великие преступники вовсе не ходят на исповедь либо, исповедуясь, не открывают своих настроений, которые были бы для них слишком позорны. Самые отъявленные преступники, даже те, которые ежедневно рискуют попасть за свои злодеяния на виселицу, обычно люди верующие. Они верят в наказание на том свете, верят в действительность исповеди. Но они откладывают ее к старости или к моменту смерти. Ведь они убеждены, что для того, чтобы загладить все беззакония, достаточно исповедаться и на минуту покаяться в преступлениях всей жизни. Таким образом, христианская религия утешает величайших злодеев и возбуждает приятные надежды у тех, которые за всю свою жизнь на земле творят только зло. Нет такого преступника, который не говорил бы себе каждый день, что искреннего "peccavi" ("грешен") достаточно, чтобы доставить душу в рай.
Нельзя, однако, отрицать, что обряд исповеди имел и имеет довольно часто кое-какие хорошие результаты. Этот метод, не годный для того, чтобы внушить страх людям, состарившимся в преступлениях или утвердившимся в пороках, может остановить робких людей. Но они как раз никогда не являются такими людьми, от которых общество имело бы основание ожидать опасных эксцессов. Мы видим, что иной раз церковное покаяние удерживает робкого верующего от кое-каких дурных поступков, побуждает его решиться на некоторые мелкие исправления. Но что касается крупных воров, взяточников, откупщиков, пиявок, сосущих кровь общества, то мы не видим, чтобы религия заставляла их даже в минуту смерти возвратить ограбленным ими несчастным богатство, накопленное бесчестными путями, грабежом и обманом в течение всей жизни. В таких случаях умирающий кающийся довольствуется обычно тем, что благочестиво завещает или дарит кое-что церкви или странноприимным домам и не сомневается, что после этого его душа спасена. Священники умеют использовать особенно последние минуты жизни грешников весьма выгодным для себя образом. Умирая, христиане доставляют духовенству гораздо больше барыша, чем в течение всей жизни, даже самой набожной.
Но если исповедь дает обществу кое-какие незначительные частные выгоды, то они явно уравновешиваются общими невыгодами, дающими ясно чувствовать опасность этого замечательного обряда. Институт покаяния-опасное орудие в руках духовенства. Здесь-то обладатели власти "связывать и разрешать" могут сильно волновать умы кающихся. От них начинает зависеть покой семьи, ибо они знают все ее тайны. Здесь духовник очень часто совращает кающуюся. Здесь священник подвергается искушению использовать для своей выгоды пороки женщины, над которой ее откровенное признание своих любовных дел дает ему неограниченные права. Здесь-то мы видим, как наставники злоупотребляют наивностью наиболее набожных женщин и толкают их к пороку под предлогом "мистической набожности". Здесь состоящий в безбрачии может найти утешение от строгости целибата. Здесь ловкий монах добивается лишения родственников наследства в пользу своего монастыря. Здесь лукавый поп может разжигать святую ярость, затевать заговоры, ударять в набат к бунту, точить ножи фанатизма, уничтожать врагов своей партии, вызывать подражания примеру Аода, потрясать государство. Словом, история учит нас, что именно в исповедальне были задуманы величайшие преступления.
Формулируя свои представления об исповеди, мы скажем вместе с одним просвещенным человеком, что "исповедь, может быть, и хорошая вещь, но отпущение - вещь очень плохая". Или лучше: многочисленные невыгоды этого обряда бесконечно перевешивают незначительные выгоды, какие он в редких случаях может дать.
Конечно, мы не можем сомневаться, что этот благочестивый обряд, как и все хитро придуманные римской церковью догмы и обряды, очень выгоден духовенству и был для него неистощимым источником власти и богатства. Если исходить из интересов этого сословия, мы признаем все эти установления мудрыми, удивительными, глубокими. С самого основания христианства его вожди и пастыри, как мы могли в этом убедиться, трудились на пользу себе самим с успехом, который казался бы действительно чудом, если бы не знать, до чего может дойти легковерие народов и их склонность к суеверию.
Одна и та же политика всегда руководила духовенством, от Моисея до наших дней. Мы видели, что основоположники христианской религии верно шли по стопам иудейских жрецов и пророков. Целью и тех и других было господствовать над умами и привольно жить за счет тех, кому они проповедовали свое учение. В этом, очевидно, заключается план всех обманщиков, использовавших во всех странах имя божества для обмана людей.
Апостолы и их ученики, вожаки зарождающегося движения, встретив помехи на пути к выполнению своих задач, применяли все средства, чтобы воздействовать на души и вербовать приверженцев. Сначала они демонстрировали большую кротость, неистощимое терпение и - особенно - абсолютное бескорыстие. Когда секта окрепла, епископы, преемники апостолов, приобрели деспотическую власть над верующими, стали абсолютными господами над ними и их имуществом и, наконец, возбудили в них достаточно безрассудное неистовство, благодаря которому те предпочитали идти на пытки и смерть, чем отказаться от удивительного учения, которое они получали от своих учителей.
Мы показали, какими средствами пользовались эти святые политики, чтобы оторвать своих слушателей от земли и привязать их исключительно к своим духовным вождям. Мы видели, что мрачные представления о конце света были очень пригодны, чтобы вызвать всеобщее отрешение от дел земных, и что христианские пастыри с успехом использовали эти представления, чтобы стать собственниками и распорядителями благ, к которым они сумели внушить верующим презрение. Мы отметили, что с самого начала существования церкви ее служители внушали своим приверженцам самое высокое мнение о своих особах, о непогрешимости их знаний и божественном авторитете.
Вся религиозная система христиан от ее возникновения до наших дней имела целью, как мы это показали, возвышение духовенства и унижение мирян. При помощи веры, необходимость которой служители церкви настойчиво проповедовали, народы застыли в своем первоначальном невежестве, в вечном детстве, и это заставило их оставаться под опекой своих наставников. И короли и их подданные в одинаковой степени не в силах были поднять свои веки, отягощенные верой, и все время только тем и заняты были, чтобы трудиться ради величия и богатства церкви и поддерживать ее власть.
Служители церкви в каждый век изобретали разные догмы, создавали себе новые права, придумывали обряды, дававшие повод взимать новую дань с народов. Никто не смел сомневаться в законности их прав, вожди указывали на божественный источник их или они ухитрялись найти их официально установленными в священном писании. Королям и народам приходилось склоняться под небесным игом этих толкователей воли всевышнего. Короли становились исполнителями их решений, мстителями за их обиды, преследователями их врагов. Если короли отказывались угождать их святой воле, их объявляли тиранами и лишали власти, которой духовенство признавало их недостойными, раз оно не могло извлечь из нее пользу. Нравственность этих людей, почерпнутая из двусмысленных изречений Библии, была всегда неустойчива и тем самым подчинена всегда политическим целям тех, кто выступает от имени божества. Религиозная система поработила королей, заключила народы в оковы, осудила разум, отменила науку, задушила искусства и промышленность, сделала нравственность сомнительной. А богословы добились того, что стали царствовать над миром, который они покрыли густым мраком.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
При свете слабого мерцания начинающей восходить истины поймем, наконец, нелепость химер и сказок, которыми пользовались в течение множества веков, чтобы увековечить детство человеческого рода. Пусть пробудится ум человека. Пусть он станет сильным и мужественным и устыдится тех ловушек, в которые он попадал по своему легковерию. Пусть те, на кого возложена забота об управлении народами, поймут всю опасность этих негодных лекарств, которые до сих пор безрезультатно шарлатаны применяли для исцеления человечества от зла и которые множество раз повергали его в ужаснейшие потрясения. Примем по крайней мере кое-какие меры предосторожности против лекарей, которые больше чем кто бы то ни было заражены теми болезнями, от которых они безуспешно пытаются лечить других. Откажемся от фанатической неосуществимой морали, осуществление которой само по себе привело бы к гибели общества. Людям нужна мораль более человечная, то есть основанная на потребностях человека, на отношениях, связывающих, его с другими людьми, на разуме, на опыте, на истине. Откинем мораль, основывающуюся лишь на призраках, на лжи, на внушениях, видениях, потусторонних химерах, в которых истина не нуждается для своего утверждения. Чтобы вознести человека к добродетели, не станем искать в небесах предписаний и указаний, различным образом толкуемых теми, кто присвоил себе право толковать их. Будем лучше на земле искать реальные мотивы, основанные на вечных интересах рода человеческого. Составим себе, наконец, здравые понятия о добродетели, не будем видеть в ней лишь подражание предлагаемым нам опасным образцам, действия, взгляды и навыки, полезные одному сословию. Скажем, что она состоит в действиях, взглядах и навыках, полезных обществу в целом, необходимых всем людям.
Разве для того, чтобы раскрыть понятие добродетели, нужны откровения, внушения, чудеса, пророки и попы? Разве природа не раскрывается перед всеми, кто хочет обратиться к ней за указаниями? Разве разум не кричит беспрестанно всем, кто смеет прислушиваться к его голосу, что человек создан для самосохранения, для любви, для того, чтобы сделать свое существование счастливым? Разве все окружающее не говорит человеку, что его собственное счастье зависит от счастья тех, с кем он связан? Разве простейший опыт не доказывает ему, что вредить другим-значит вредить самому себе, навлекать на себя презрение и ненависть тех, кого природа сделала нужными для его собственного счастья? Разве повседневные примеры не показывают ясно, что нет порока, который сам бы себя не наказал, что нет добродетели, которая не получила бы награды здесь, на земле, что нет преступления, которое не нашло бы, независимо от закона, мстителя в совести совершившего преступление?
Чтобы шествовать твердой поступью по пути добродетели, пусть человек отставит навсегда своих руководителей, которые до сих пор только оглушали его, ослепляли, вводили в заблуждение, вели от одной бездны к другой. Пусть он изучает самого себя, пусть окинет взором своих сотоварищей, и он вскоре поймет, что он обязан делать для них и для себя пусть он не руководствуется в своем поведении мнимо священными книгами, которые чаще предписывают ему злодеяния, чем похвальные поступки. Пусть он не обращается за указаниями к загадочным и бессвязным оракулам стольких вдохновенных гадателей, чьи писания могут лишь посеять фанатизм, ввергнуть в неуверенность и смятение. Пусть он не ставит себе задачей подражать фанатикам, являющимся врагами самим себе, обезумевшим мученикам, затворникам, отшельникам, сумасбродным пустынникам, бесполезным для общества. Пусть расценивает свои поступки не по той пользе, которую они приносят одному сословию, одной секте, одной партии, а по тем выгодам, которые они доставляют человеческому роду в целом. Пусть он откажется от бессмысленной веры, от которой он тупеет, которая делает его игрушкой страстен его попов, и пусть возвратится к божественному разуму, несправедливо оклеветанному и униженному всеми обманщиками, боящимися его. Если он верит в бога, исполненного доброты, мудрости и справедливости, пусть он перестанет бояться, что будет неугоден богу, если воспользуется светильником, который бог этот дал ему для руководства в этом мире; пусть он скорее побоится оскорбить этого бога отказом следовать разуму, через который бог открывается всем разумным существам: пусть он побоится обидеть этого бога, думая, что он способен одобрять преступления и узаконить злодеяния;
пусть он побоится осквернить его славу, слушаясь обманщиков, внушающих ему, что для его славы или для того, чтобы отомстить за него, можно быть несправедливым, жестоким, нетерпимым. Пусть он, наконец, побоится унизить божество, думая, что люди, нарушившие все законы природы и разума, святы, что им надо подражать, что их надо почитать и призывать как заступников перед пресвятым, справедливым и милосердным богом.
Occultari potest ad tempus veritas, vinci поп potest. Florere potest ad tempus iniquitas, permancre non polest (святой Августин).
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Святые, с точки зрения христианского богословия,- это любимцы бога, непогрешимые учители истинной морали и образцы правильного поведения в жизни. Именно им должны подражать верующие, чтобы достичь спасения и обеспечить себе царствие небесное. К ним надо обращаться с молитвами и просьбами, чтобы быть услышанными богом. Они первые посредники между людьми и богом, истолкователи его воли и намерении. Их великое множество. Одни из них являются общими для всех христиан: православных, католиков и протестантов. Это главным образом святые, заимствованные из иудаизма и Ветхого завета: Моисей, Авраам, Исаак, Иаков, Иисус Навин, Самсон, Иевфай, Самуил, Давид, Ахия. Илья, Елисей, Исаия, Иезекииль, Иеремия, Иона и др. Сюда же следует отнести и новозаветных святых: деву Марию и апостолов.
Другие святые признаются таковыми только католиками или православными. Однако при всем этом им присущи некоторые общие черты, за которыми исчезают их индивидуальные различия. Так называемые жизнеописания святых за немногими исключениями написаны по одному и тому же типу.
В христианской религии святые играют роль второстепенных божеств, подобную той, какую в религии древних греков играли мифические герои. Но какая разница между теми и другими!
Античные герои были образцами истинной человечности, мудрости и героизма. Они защищали людей от жестокости и несправедливого гнева богов.
Христианские же святые, как общее правило, все свои устремления направляли на подавление рассудка у людей, развивали в них слепую покорность перед так называемой "божественной волей" и властями, являлись проповедниками религиозного фанатизма и нетерпимости, подчинения разума вере. Истинно человеческие чувства и устремления они подавляли в угоду велениям мстительного и капризного, жестокого и самолюбивого бога.
В процессе своего исторического развития христианская религия создала в дополнение к основному, триединому богу (бог-отец, бог-сын, бог - дух святой) сложную систему второстепенных божеств-святых, большинство которых играет в ней роль, во многих отношениях подобную той, какую в политических религиозных системах древности играли отдельные боги. Так Илья Пророк заменил богов-громовержцев: Зевса, Юпитера, Перуна и так далее; Георгий Победоносец-бога войны Марса; святой Василий заменил богов-покровителей домашнего скота, а дева Мария - разнообразные женские божества древних религий, в том числе культ богини Изиды древних египтян, богинь плодородия.
На это обратили внимание уже в семнадцатом - восемнадцатом веках, когда историческая и гносеологическая критика христианской религии еще только зарождалась. Этот факт бросался в глаза, и пройти мимо него было совершенно невозможно при попытках рационалистического рассмотрения системы христианских святых, взятой в целом. На него обращали внимание Николай Фрере, Жан Мелье и Николай Буланже. Как бы ни старались апологеты христианской религии доказать ее противоположность так называемому язычеству Древней Греции и Древнего Рима, беспристрастным исследователям истории христианства было ясно, что оно впитало в себя под новыми именами, именами святых, множество старых богов и божеств античного мира, что оно сохранило и воспроизвело многочисленные суеверия древних религий.
Разоблачение этой стороны христианства имело весьма существенное значение в деле борьбы с религией и пропаганды атеизма. Оно показывало неосновательность претензий христианской религии на особое положение, как религии якобы боговдохновенной и единственно истинной в противовес всем прочим, "ложным" религиям. Вполне понятно, что французские просветители восемнадцатого века в своей критике христианства не могли обойти культ святых. Особенно большое внимание уделил ему Поль Гольбах, написавший специальное сочинение "Галерея святых", в котором критически рассматривает главную священную книгу христиан - Библию, показывая, что проповедуемый ею культ святых несовместим с человеческими представлениями о добродетели и нравственности, об истинной человечности, о естественном человеческом существовании и нормальных правилах человеческого общежития. Мимоходом он дал рационалистическую критику тех мест "священного" писания христиан, в которых имеются характеристики пророков, апостолов и самого основателя христианской религии, то есть Иисуса Христа. Все сочинение пронизано иронией, которая придает ему особый колорит и является одним из его литературных достоинств.
"Галерея святых" была опубликована в 1770 г., то есть в тот период истории Франции, когда философская битва с религией достигла своего апогея. Книга появилась почти одновременно с "Системой природы", которую тогда называли "Библией материализма и атеизма". Оба эти произведения Гольбаха взаимно связаны друг с другом.
В "Системе природы" были в систематической и развернутой форме изложены философские взгляды французских материалистов восемнадцатого века. Вселенная-это грандиозная сложная машина. Она никем не может быть создана и уничтожена. Все многообразие явлений и форм природы обусловлено лишь различными сочетаниями частиц вечно движущейся материи. В ней нет места богу-творцу. Боги, духи, ангелы-это только химеры, призраки. "Человек несчастен лишь потому, что он не знает природы.- Так начинается "Система природы".- Цель этой книги вернуть человека к природе, сделать для него дорогим разум, заставить его любить добродетель, рассеять мрак, скрывающий от него единственную дорогу, которая может верно привести его к цели его стремлений, к счастью". Но для этого надо было отбросить химеры, разоблачив предрассудки, жертвой которых в течение веков оставался человеческий род. В этом немалую роль и сыграла "Галерея святых".
Воспроизводя, по свидетельствам священных христианских книг, моральный и интеллектуальный облик "святых" Ветхого и Нового заветов, а также отцов церкви, монахов, епископов и римских пап, Гольбах срывает с них маски, развенчивает ореол святости, показывает, что они никак не могут служить положительными образцами повеления.
Вполне естественно, что большое место заняла в "Галерее святых" критика христианской морали, ибо основное отличие святых от простых смертных с точки зрения теологии состоит как раз в их особом моральном облике, образе мыслей, правилах поведения и исключительных заслугах перед богом.
Можно было бы сказать, что в этом сочинении Гольбаха дана наиболее обстоятельная и подробная критика христианской морали, если бы он поставил эту критику на историческую почву. Но отсутствие подлинного историзма-ахиллесова пята всего творчества Гольбаха. С его точки зрения, христианская мораль, как и вся христианская религия в целом,- продукт злонамеренной деятельности обманщиков, которые всегда и всюду по своей природе были одинаковы. Эта отвлеченная социологическая идея не могла объяснить сложный и богатый противоречиями процесс становления и развития христианской морали и ее современного состояния. Она рассматривала этот процесс слишком односторонне, преувеличивала роль сознательной деятельности и недооценивала значение обстоятельств, не зависящих от воли и сознания людей.
Гольбах нередко, как мы видели, наивно взывает к мудрости государей, пытается убедить их; что не в их интересах давать большую власть священникам, "что их собственные интересы требуют просвещения подданных, для того чтобы разрушить их слепое и тупое доверие к честолюбивым священникам, желающим установить власть над умами, страшную и опасную для власти, которую государи имеют над телами". Гольбах убежден, что разум правит миром, и если просвещенный монарх проникнется велениями этого разума, то в его царстве и наступит то счастье, о котором мечтали философы-материалисты. Эта вера в разум - и сильная и слабая сторона Гольбаха. С одной стороны, она дает ему огромную силу для разоблачения религии и предрассудков. С другой стороны, поскольку он в разуме видит естественную причину исторического развития, она но позволяет ему понять действительные, объективные пружины, под влиянием которых общество живет и развивается. В свою очередь это не позволяло ему правильно понять и происхождение и развитие религии. Религия для Гольбаха просто продукт невежества масс и результат сознательного обмана невежественного народа со стороны жрецов и священников.
Материалистическое понимание истории, которое было чуждо Гольбаху, отбрасывает подобное объяснение причин возникновения религии.
Религиозной христианской этике Гольбах противопоставлял в качестве веления разума и ее абсолютной противоположности натуралистическую этику, которая в его глазах являлась конкретным приложением философского материализма к вопросам этики. Натуралистическая этика имела огромные преимущества перед спиритуалистической религиозной этикой. Из нее вытекало отрицание врожденности и боговдохновенности моральных принципов и свободы воли, которая, с точки зрения церкви, являлась и является основанием самой возможности греха. Как и Дидро, Гольбах был близок к эпикурейскому пониманию добродетели. Человек, по его мнению, естественно стремится к счастью, которое состоит в удовлетворении естественных потребностей природы, в стремлении к удовольствиям, понимаемым, конечно, не пошло, не по-обывательски. Гольбах всячески подчеркивал принцип пользы как меру важности и истинной разумной человечности правил морали.
Это и дало ему возможность по-иному, чем это делали защитники религии и церкви, прочесть Библию и подвергнуть суду разума деятельность святых и самого бога. Ореол таинственности и боговдохновенности был отброшен в сторону, и все стало на свое место. Выяснилось, что в отношении верующих к богу и святым есть много общего с отношением подданных к монарху и окружающим его сановным лицам. "Народы часто рассматривают святых как всесильных царедворцев, как могущественных ходатаев перед верховным существом. Это последнее представляется, им как существо, окруженное непроницаемыми для них облаками, как монарх, недоступный для своих земных подданных. Чувствуя себя неспособным составить ясное представление о боге, человек охотно обращается к существам, более близким по природе к нему самому, рассчитывая найти в них покровителей, посредников, утешителей, друзей. Вот почему толпа предпочитает обращать свои молитвы к святым, которые, как ей известно, были когда-то людьми, чем иметь дело непосредственно с богом, которого она не может постичь и которого ей всегда рисуют как грозного владыку".
Это было очень верное наблюдение над психологией верующих. Оно сохранило свое значение даже в нашу эпоху, хотя за сто девяносто лет, прошедшие с тех пор, многие цари земные лишились своих тронов и обнаружили свою бренность, как и простые люди. Но бога христианская религия по-прежнему изображает в качестве царя небесного.
Число монархов на земле поубавилось, и они стали гораздо менее страшными, чем были в те времена, когда составлялись евангелия и другие священные книги христиан, но бог-отец по-прежнему выглядит суровым и таинственным монархом, окруженным царедворцами, как и раньше. В этом выразился страшный консерватизм, присущий религиозной идеологии. Она продолжает оперировать идеологическими категориями прошлого и игнорирует бег времени, изменение понятий и взглядов. Современные вероучители мало отличаются от тех, которые жили во времена Гольбаха.
Христианская религия изображает бога не только как безумного деспота, но и как бесконечно мудрого, могущественнейшею и бесконечно справедливого владыку, преисполненного нежности и доброты отца, как существо, обладающее всеми совершенствами, какие только могут быть мыслимы. Одним словом, она дает ему весьма противоречивые характеристики. Такими же противоречивыми являются и характеристики святых. Причем во всех тех случаях, когда святыми были объявлены действительно существовавшие лица или исторические деятели, их жизнеописания были составлены применительно к интересам церкви. В них или умалчивалось обо всем том, что так или иначе компрометировало этих святых, или же их сомнительные поступки были представлены в идеализированных тонах, создавались повествования, не имевшие ничего общего с действительной жизнью. На все это и обратил внимание Гольбах. Его книга поэтому неизбежно приняла обличительный характер. Он поставил первой своей задачей выяснить, "действительно ли соответствует поведение тех, кого церковь называет святыми и ставит нам в пример, божественным совершенствам и благодетельным целям проведения, другими словами, является ли их поведение мудрым, справедливым, выгодным для общества".
Церковь уверяла и уверяет, что рекомендуемое ею поведение является для верующих прямым путем к личному счастью и вечному блаженству, то есть соответствует подлинным интересам каждого человека. Отсюда Гольбах выводил свою вторую задачу - выяснить, соответствовало ли поведение святых "видам провидения, озабоченного благосостоянием и сохранением своих подданных творений".
При этом оказывается, что поведение святых с точки зрения сохранения рода человеческого не выдерживает никакой критики. Если бы люди всерьез приняли их советы и стали ими руководствоваться в своей повседневной жизни, то их жизнь приобрела бы самые отвратительные черты, а род человеческий стал бы вымирать. Метод, которым бог решил спасти род человеческий, на самом деле никакого спасения не приносил. "Мудрый, справедливый, всемогущий бог мог бы найти более легкие и верные пути для спасения рода человеческого, чем заставить умереть своего сына, и к тому же напрасно... Евангелие не содержит никаких истинно разумных предписаний и правил, которые не были бы лучше даны у какого-нибудь Сократа, Платона, Цицерона, Конфуция и у других языческих мудрецов, живших ранее Иисуса". Так называемые заповеди, приписываемые христианами Иисусу, с точки зрения Гольбаха, противоречивы и невыполнимы, бессмысленны: "Разум находит в них лишь безрассудные понятия, бесполезные или даже вредные для общества; они выполнимы лишь для небольшого числа сумасшедших и не оказали никакого влияния на прочих смертных".
Гольбах рассматривал христианство как реформированный иудаизм. С большой иронией и сарказмом описывает он отношение к нему ревнителей еврейской старины. "Достоверно известно, что сын божий не имел успеха у евреев, к которым бог-отец его специально послал. Об упрямство этого очерствевшего народа разбились все попытки, продиктованные мудростью, предвидением и всемогуществом бога. Напрасно Иисус старался подкрепить свою миссию чудесами - эти чудеса не внушили доверия к себе. Напрасно он пытался основывать свои права на признанных его согражданами пророчествах-они отвергли реформы и новое учение, которое он принес, увидели в нем обманщика и осудили его на смерть". Так же отнеслись они и к апостолам. И их они рассматривали тоже в качестве обманщиков. "Его (Иисуса.-Ред.) апостолы имели у евреев немногим больше успеха, чем их учитель. Тщетно они проповедовали и творили чудеса, тщетно они цитировали и толковали тексты Ветхого завета, доказывая, что в них ясно, хоть и иносказательно, говорится об их мессии они сумели найти среди евреев лишь очень небольшое число прозелитов. Приведенные, наконец, в отчаяние упрямством своих сограждан, они обратились к язычникам, которым возвестили евангелие, то есть реформированный Иисусом иудаизм".
Несмотря на все остроумие, это объяснение в научном отношении оставляет желать много лучшего. Гольбах, как это читатель видит в ряде мест книги, совершенно не способен правильно, объективно объяснить социальную сущность иудаизма и причины гонений "а еврейский народ. Здесь многое у Гольбаха имеет характер субъективных оценок или некритического восприятия господствовавших в то время взглядов на особенности психологического склада и религии евреев. В наше время для советского читателя эти оценки Гольбаха совершенно неприемлемы. Рассуждения Гольбаха о еврейском народе определяются его идеалистическим пониманием истории, а не какой-либо национальной ненавистью. В них на первое место выступает ненависть к религии как якобы главной причине бедствии и самого еврейского народа и всего мира в эпоху христианства. К этому примешивается неосознанная еще враждебность чисто классового характера. Французская буржуазия видела в богатых голландских, нидерландских и других буржуа-евреях весьма опасных соперников. Гольбах не видел, что еврейский народ первый век нашей эры не представлял собой единой массы и распадался на борющиеся друг с другом общественные классы.
Не видел Гольбах и того, что различные классы Римской империи по-разному относились к пропаганде христианства. Он не понимал социальных причин, вызвавших к жизни христианство. Христианство, как и иудаизм, было в его глазах лишь заблуждением человеческого ума и результатом злонамеренной деятельности обманщиков. В этом проявилась историческая ограниченность его взгляда на происхождение христианства, его односторонность и неполнота.
П. Гольбах, как и все французские просветители восемнадцатого века, не ставил вопрос о происхождении христианства в связь с теми огромными и противоречивыми социально-экономическими процессами, которые происходили в Римской империи времен Помпея и Цезаря. Он не знал этнического состава первых христианских общин, да я не стремился его выяснить. Все это наложило определенную печать. Но его рассуждения о происхождении христианства и на взаимоотношения христианства с иудаизмом. Он оперировал только теми фактами, которые давало само христианское "священное" писание, истолковывая их по-новому, но не обогащая общей картины. Для писателя восемнадцатого века все это естественно. Это не было личной виной Гольбаха. При тогдашнем уровне исторической науки иной подход к этой проблеме был невозможен.
Современный читатель легко восполнит этот недостаток вводной части "Галереи святых", обратившись к соответствующей исторической литературе. Небольшая книга Ф. Энгельса "Бруно Бауэр и раннее христианство" даст полное представление о том, чем надо дополнить историческую концепцию Гольбаха в той части, которая касается происхождения и сущности первоначального христианства. При этом надо помнить, что великой заслугой Гольбаха, и Гельвеция была попытка рассматривать ход истории в свете удовлетворения насущных потребностей человека. Их теория происхождения христианства являлась конкретным приложением их принципов объяснения истории: общественная жизнь ими рассматривалась как отношения взаимной эксплуатации людей. Они стремились "уяснить общение людей из их материальных потребностей и способов их удовлетворения".
Как ни наивно было конкретное выражение этого стремления в приложении к истории первоначального христианства, оно все же являлось огромным шагом вперед в деле подготовки научного объяснения исторического процесса в противовес господствовавшему тогда церковно-христианскому воззрению. Нет ничего удивительного в том, что Гольбах в своих антирелигиозных сочинениях выдвинул на первый план моральное содержание теории эксплуатации. Это было продиктовано особенностью рассматривавшихся им общественных отношений. В "Галерее святых" ему надо было показать несостоятельность христианской морали и ее действительное земное содержание. И он сделал это так, как ему, философу-материалисту, казалось нужным сделать это, не отступая от основных начал своей философии.
Религия неотделима от лицемерия. Она прикрывает благовидной внешностью самые низменные побуждения и самые грязные дела. Пытаясь согласовать историю святых с характеристиками бога как самого благого и самого совершенного существа, христианство "допускает, что это столь совершенное существо разжигает и одобряет самые ярые страсти, приветствует совершаемые его любимцами убийства и жестокости, освящает гнев, ненависть, узурпацию. Под покровом имени бога все это превращается в добродетель. Благодаря этому грозному имени честолюбие, жестокость, самая бесчеловечная ярость превращаются в святое рвение; слепой фанатизм, видения, безумие-в божественное внушение или высокую мудрость; шарлатанство, обман и мошенничество сходят за чудеса или за несомненные проявления всемогущества всевышнего; человеконенавистничество, жестокость по отношению к самому себе, бесполезность рассматриваются как совершенство; упрямство, бунт, мятеж получают название героизма, стойкости и пылкой веры. Одним словом, все самым причудливым образом перевернуто: безумие становится похвальным, бесплодность - достойной награды, бешенство превращается в добродетель. Ведь именно такого сорта те добродетели, какие мы встретим у большинства святых Ветхого и Нового заветов".
Все это, по мнению Гольбаха, направлено на защиту интересов духовенства и церкви как большой социальной организации. Хотя он и преувеличивал значение сознательной деятельности и обмана, но в основном был несомненно прав. Здесь он приближался к пониманию классовой природы религии и деятельности духовенства.
Вторая часть "Галереи святых" посвящена характеристике новозаветных святых. Прежде всего Гольбах исследует поведение самого Иисуса за время его земной жизни и находит его весьма противоречивым и далеко не всегда разумным и соответствующим представлению о его исключительной человечности и доброте. Так, он оказывается не очень почтительным к своей матери и своему земному отцу, забыв заповедь "чти отца своего и матерь свою". "Чудо", совершенное им в стране Гадаринской, когда он, изгнав легион бесов из тела одержимого, приказал им войти в свиней, бросившихся после этого с крутизны и погибших, Гольбах правильно счел смешным и наивным.
Странно и подозрительно поведение Иисуса до его смерти, когда он окружал себя самыми сомнительными и недостойными людьми, извинить которых за их грязные дела невозможно. "За ним тянется свита из падших женщин, вроде куртизанки Магдалины, разбогатевшей от торговли своими прелестями, или Иоанны, прелюбодейной жены Кузы, которая, говорят, обокрала своего мужа, прежде чем бросила его ради мессии. Надо полагать, что такое общество не должно было расположить честных людей в пользу мессии". Иисус как проповедник "ставил себе целью разобщить своих слушателей, заставить их порвать священнейшие узы, чтобы привязать их исключительно к себе". Он не гнушался провозглашать, что принес "не мир, но меч", что "пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее и невестку с свекровью ее".
Под этим углом зрения Гольбах рассматривает всю легенду о Христе и апостолах, их моральном облике и поведении, подробно останавливаясь на истории отдельных догматов и канонов христианства, таких, как божественность Иисуса Христа и девы Марии, догматы о непорочном зачатии, воскресении Христа, пресуществлении и т. п. Вокруг этих догматов с самого возникновения христианства ведется нескончаемая борьба многочисленных ересей и сект, которые в этой борьбе друг против друга все ссылаются на одно и то же "священное" писание. Не кончилась эта борьба и в наше время. Напротив, число сект со времени Гольбаха намного увеличилось.
Разоблачения Гольбахом христианской морали в "Галерее святых" принесли огромную пользу атеистической мысли. Идя к коммунизму, мы должны избавиться от предрассудков прошлого и в особенности от остатков двусмысленной, лицемерной морали, которую проповедует религия во всех ее разновидностях. На нашем знамени-коммунистический кодекс морали. И чем лучше мы будем разоблачать религиозную мораль, используя в том числе и талантливую, живую, остроумную критику этой морали Гольбахом, тем быстрее этот великий кодекс станет достоянием широких масс народа.