Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Рейн Эллери всего шестнадцать лет, но она уже стала женой молодого человека по имени Линден, отпрыска богатого и влиятельного семейства. Точнее –одной из многих его жен…
В мире, где люди умирают, не достигнув зрелости, девушка не может позволить себе роскошь выходить замуж по любви. Она просто обязана стать женою и матерью, чтобы вымирающий человеческий род не прекратился. Но Рейн не из тех, кто позволяет решать за себя. Она не смирилась с судьбой. И пусть Линден искренне ее любит, а его отец лихорадочно ищет средства борьбы с генетическим заболеванием, которое вот-вот унесет жизнь его сына, Рейн обязательно найдет способ сбежать. И поможет ей в этом Габриель, единственный мужчина на этой безумной планете, к которому она испытывает искреннее чувство. Ведь на любовь и счастье у нее остаются считаные годы…
Посвящается моему папе,
который сказал мне однажды:
«Когда-нибудь, дочка,
ты сделаешь что-нибудь великое».
Вот как кончится мир –
Не взрыв, но всхлип.
Жду. Мы так долго находимся в темноте, что уже не в состоянии различать грань между сном и явью. Спим, сбившись в кучу, как крысы, всматриваемся в темноту и видим сны, наполненные мерным покачиванием.
Я точно знаю, когда кто-то из нас ломается –по звукам бьющегося о пол тела и крикам, которые металлическим звоном отдаются в ушах. Никто даже не шевелится. Мы уже давно не пытаемся разговаривать, лишь еще глубже погружаемся в окружающий мрак.
Открываются двери.
Свет нас страшит. Он подобен солнечному пятну, к которому стремится младенец в момент рождения, и одновременно ослепительному сиянию на выходе из тоннеля, куда человек попадает после смерти. Как и другие напуганные девушки, я кутаюсь в одеяла, не желая быть частью начала или конца.
Выходим, слегка пошатываясь, неуверенно переставляя ноги: мы разучились ходить. Сколько дней или, может, часов прошло? Над нашими головами простирается огромное открытое небо.
Встаю в ряд к другим девушкам, мужчины в серых шинелях нас пристально изучают.
Я понимаю, что происходит. Там, откуда я родом, девушки пропадают уже давно. Они словно испаряются, кто из собственной постели, кто с обочин дорог. То же случилось и с моей соседкой. Ее семья после этого как сквозь землю провалилась. Все они куда-то переехали: то ли пытались ее разыскать, то ли осознали, что она больше не вернется.
Теперь моя очередь. Да, девушки исчезают, но что происходит с ними потом? Их отбраковывают и убивают? Продают в сексуальное рабство? Сценарий вполне вероятный. Правда, остается еще одна, последняя возможность: стать невестой. Я видела их по телевизору, прекрасных, юных и очень грустных невест рука об руку с состоятельными мужчинами, которые скоро достигнут своего предельного возраста –двадцати пяти лет.
Остальные девушки так никогда и не попадут на телевизионный экран. Тех, кто не прошел проверку, отправят работать в район красных фонарей. Тела одних, полуразложившиеся, опаляемые безжалостными лучами солнца, будут обнаруживать прямо на обочинах дорог; у Сборщиков найдутся дела поважнее, чем разбираться с ними. Другие бесследно исчезнут, и семьям этих бедняжек останется только гадать о том, как сложилась их судьба.
Девушек забирают, когда им исполняется лет тринадцать и они вступают в детородный возраст. Из-за вируса ни одна из женщин моего поколения не доживает и до двадцати.
Нам измеряют обхват бедер, чтобы понять, насколько мы сильны, заглядывают в рот, чтобы определить состояние здоровья. Одну из девушек тошнит. Наверное, ту, что кричала. Она вытирает рот. Ее трясет от ужаса. Я стою неподвижно, даже не смотрю в ее сторону, не хочу, чтобы меня заметили.
Находясь в окружении живых мертвецов, явственно чувствую, как во мне пульсирует жизнь. Их сердца едва бьются, мое же бешено колотится. Долгая поездка в кромешной тьме нас объединила. Мы слились в единое безымянное существо, попавшее в невообразимый ад. Я не хочу выделяться! Не хочу выделяться!
Бесполезно. Меня заметили. Незнакомый мужчина неторопливо двигается вдоль шеренги. Он не выказывает никаких эмоций, когда мужчины в серых шинелях грубо осматривают нас. У него задумчивый и одновременно довольный вид.
Взгляд его притягательных зеленых глаз встречается с моим. Он улыбается. Золотой отблеск его коронок говорит о достатке. Странно, он слишком молод для того, чтобы иметь серьезные проблемы с зубами. Он не сбавляет шаг. Увлеченно изучаю собственные туфли. Идиотка! Мне не следовало поднимать глаз. Их необычный цвет –это первое, что во мне замечают.
Он что-то говорит серым шинелям. Они смотрят на нас и, видимо, приходят к согласию. Бросив взгляд в мою сторону, мужчина с золотыми коронками еще раз улыбается и садится в машину. Она резко, выплевывая гравий из-под колес, сдает назад, в направлении дороги, и уезжает.
Ту бедняжку, которую вырвало, отводят обратно в фургон, ее и еще десяток других конвоирует один из серых шинелей. От стройной шеренги нас осталось всего трое. Мы стоим поодаль друг от друга. Шинели опять переговариваются.
– Шагайте! –приказывают они, и мы подчиняемся.
Идти нам некуда, кроме как к распахнутой двери лимузина, припаркованного на гравии. Мы находимся в стороне от проезжих дорог, где-то неподалеку от шоссе. До нас доносится гул машин. Далеко, в пурпурной дымке, зажигаются огни ночного города. Я не знаю даже нашего приблизительного месторасположения: эта пустынная дорога совсем не похожа на шумные улицы моего родного города.
Мы шагаем. Две другие девушки идут передо мной. Залезаю в лимузин последней. От водителя нас отделяет тонированное стекло. За секунду до того, как захлопывается дверца машины, из фургона, в который собрали всех не прошедших отбор, доносится какой-то звук.
Я понимаю, что это первый из десяти выстрелов.
Просыпаюсь на атласных простынях. Меня мутит, все тело покрыто горячим потом. Сознание немного проясняется. Подтянувшись к краю кровати, свешиваюсь вниз головой. Меня выворачивает прямо на роскошный красный ковер. Я все еще давлюсь и отплевываюсь, когда замечаю, что кто-то уже очищает ковер тряпочкой для мытья посуды.
– На всех усыпляющий газ действует по-разному, –тихо говорит он.
– Усыпляющий газ? –бормочу я и нечаянно брызгаю слюной.
Хочу утереть рот белым кружевным рукавом своей сорочки, но он протягивает мне тканевую салфетку –такого же сочного красного цвета, как и ковер.
– Его пускают в салон через специальные отверстия, –объясняет он. –Чтобы вы не смогли понять, куда вас везут.
Вспоминаю о прозрачной перегородке, отделявшей нас от водителя. Она, как я теперь понимаю, воздухонепроницаема. Смутно вспоминаю свист, с которым воздух выходил из вентиляционных отверстий в корпусе автомобиля.
– Одна из вас не поняла, что с ней произошло, –продолжает парень, разбрызгивая белую пену на тот участок ковра, куда меня вырвало. –Чуть не выбросилась из окна спальни. Оно, разумеется, было заперто. И сделано из ударопрочного стекла.
Все эти ужасные вещи он говорит вполголоса, будто даже сочувственно.
Оборачиваюсь к окну. Оно плотно закрыто. Мир за ним ярко-голубой и зеленый, ярче, чем привычный мне. Дома за окнами лишь грязь да запустение маминого сада, который я так и не смогла привести в порядок.
Где-то дальше по коридору кричит женщина. Парень замирает, но уже через пару секунд продолжает соскабливает пену.
– Могу помочь, –предлагаю я.
Еще минуту назад мне не было стыдно за то, что хоть что-то испортила в этой комнате: я здесь не по своей воле. Но я также знаю, что парень не виноват. Он не один из тех Сборщиков в сером, что меня сюда привезли; он тоже мог оказаться здесь против своей воли. Я не слышала об исчезновениях мальчиков-подростков, но пятьдесят лет назад, до того как обнаружили вирус, девочки тоже были в безопасности. Никому ничего не угрожало.
– Не надо, –отказывается он. –Я уже закончил.
Он поднимает тряпку –на ковре ни пятнышка. Потом тянет за какую-то ручку, и в стене обнаруживается отверстие мусоропровода. Бросив в него тряпку, он отпускает ручку, и крышка мусоропровода захлопывается. Затем парень прячет баллончик с белой пеной в карман фартука, поднимает серебряный поднос с пола, куда прежде поставил его, и опускает на прикроватный столик.
– Если тебе получше, принимайся за обед. Обещаю, никакого снотворного.
Парень выглядит так, словно вот-вот улыбнется. Впечатление оказывается обманчивым. По-прежнему сосредоточенно он снимает металлическую крышку с миски супа и еще одну с маленькой тарелки. Она наполнена горячими, дымящимися овощами и картофельным пюре с озерцом подливки в центре. Меня похитили, чем-то накачали, заперли в четырех стенах, но при этом угощают изысканными блюдами. От таких проявлений галантности к горлу опять подкатывает тошнота.
– Другая девушка –ну, та, которая пыталась выброситься из окна, –что с ней стало? –спрашиваю я.
У меня не хватает духу поинтересоваться судьбой женщины, кричавшей где-то рядом. Не хочу о ней знать.
– Она немного успокоилась.
– А что с третьей девушкой?
– Проснулась сегодня утром. Наверное, Комендант взял ее с собой прогуляться по саду.
Комендант. Осознаю всю безнадежность своего положения, падаю на подушки. Комендантам принадлежат особняки. Они же покупают невест у Сборщиков. Последние патрулируют улицы, высматривая подходящих кандидаток, и похищают их. Кто подобрее, продают отбракованных девушек в проститутки, но те, с кем столкнулась я, загнали их всех в фургон и расстреляли. В снах, что я видела под воздействием усыпляющего газа, тот первый выстрел раздавался снова и снова.
– Давно я здесь? –спрашиваю я.
– Два дня. –Парень протягивает мне чашку с дымящимся напитком.
Я уже хочу отказаться, когда замечаю, что с края чашки свисает ниточка от чайного пакетика, и чувствую пряный аромат. Чай. Мы с братом Роуэном пили чай два раза в день, утром на завтрак и после ужина. Запах напоминает о доме. Мама обычно тихонько напевала у плиты, ожидая, когда закипит чайник.
С трудом сажусь. Беру чашку. Подношу ее к лицу и вдыхаю горячий пар. Это все, что я могу сделать, чтобы не разрыдаться. Должно быть, парень замечает, что до меня понемногу доходит, в какой переплет я попала. Он, вероятно, подозревает, что я могу что-нибудь выкинуть: разрыдаться или попытаться выброситься из окна, как та девушка. В общем, он медленно продвигается по направлению к двери и тихонько, не оглядываясь, выходит из комнаты, оставляя меня наедине с моим горем. Но вместо того чтобы лить слезы, я вжимаюсь лицом в подушку и издаю жуткий, первобытный вопль. Не думала, что способна на такой крик и подобную ярость.
Мужчины умирают в двадцать пять. Женщины –в двадцать. Мы дохнем как мухи.
Семьдесят лет назад ученые научились создавать совершенно здоровых людей. Были изобретены лекарства, полностью излечивающие от рака –болезни, способной поразить любой орган человеческого тела и уносящей миллионы жизней. Возникли действенные методы стимуляции иммунной системы: новое поколение не знало, что такое аллергия и сезонные расстройства, оно не боялось даже венерических заболеваний. Благодаря новым технологиям дети с пороками развития просто не могли появиться на свет. Воспроизведение первого поколения этих генетически отлаженных организмов должно было создать здоровую и счастливую нацию. Большинство из них еще живы и несут груз своих лет с удивительным достоинством. Это крепкие, практически бессмертные, не ведающие страха люди.
Никто не мог и представить, с какими ужасными последствиями придется столкнуться их потомкам. Благополучное первое поколение и сейчас наслаждается полноценной жизнью, а вот их детям и внукам не так повезло. Мы, новые поколения, рождаемся здоровыми и сильными, может, даже более здоровыми, чем наши предшественники, но сегодня мужчины живут двадцать пять лет, а женщины –не больше двадцати. Дети умирают уже пятьдесят лет. Мир охвачен паникой. Только богатые семейства не теряют надежды. Сборщики зарабатывают похищением девушек. Их продают в невесты и заставляют рожать детей. Брат, не скрывая отвращения, говорит, что это своего рода эксперимент. Одно время он хотел побольше разузнать о смертельном вирусе: постоянно донимал отца и мать вопросами, на которые не было ответа. Его любопытство сошло на нет, когда умерли родители. Мой умница-братик, мечтавший спасти мир, теперь посмеивается над теми, кто еще не оставляет попыток что-то изменить.
На самом деле ни один из нас точно не знал, что в действительности происходит с похищенными девушками.
И вот я, кажется, скоро узнаю.
На мне все та же кружевная сорочка, я на ногах уже несколько часов. Еще раз осматриваюсь. Комната полностью обставлена и приготовлена к принятию гостей. Гардеробная забита одеждой, но меня интересует, есть ли в ней потайная дверца, ведущая на чердак, какая была в доме у моих родителей. Ничего не нахожу. Комод из темного дерева дополняют кушетка и туалетный столик; стены украшены парой картин, изображающих закат и пикник на пляже. Вертикальный рисунок нежных, девичьих обоев напоминает тюремную решетку. Главное не смотреть в зеркало. Увижу себя в этой комнате –свихнусь.
Пытаюсь открыть окно. Не получается. Что ж, буду наслаждаться видом. Солнце только начинает клониться к горизонту, окрашивая небо в оттенки желтого и розового. Сад усыпан цветами. Журчат фонтаны. Ухоженный и тщательно подстриженный газон говорит о постоянной заботе садовника. За растущей у дома живой изгородью находится открытый бассейн с водой необыкновенного голубого цвета. Это, похоже, и есть райский сад, который представляла себе мама, когда сажала во дворе лилии. Даже в бедной почве, среди грязи и пыли, ее растения всегда были сильными и здоровыми. Свежие цветы в нашем квартале не переводились, пока мама не умерла. Кроме ее цветов можно было еще найти поникшие гвоздики, которые владельцы магазинов красили в пунцовый и розовый и продавали на Валентинов день, да красные розы, совсем не похожие на настоящие. Они, как и люди сегодня, всего лишь искусственно созданные копии.
Парень, который принес мне обед, упомянул, что одна из девушек сейчас гуляет в саду. Интересно, разрешит ли нам Комендант выходить на улицу одним, без сопровождения. Я ведь ничего о них не знаю кроме возраста: им всем либо еще нет и двадцати пяти, либо уже под семьдесят. Те, кто старше, –представители первого поколения, и встретить их можно крайне редко. Многие из них, насмотревшись на раннюю смерть своих детей, отказываются экспериментировать над следующим поколением, участвуют в митингах протеста и даже устраивают массовые беспорядки, причиняющие немалый ущерб.
Брат должен был сразу заподозрить неладное, когда я не пришла вечером с работы три дня назад. Он, наверно, вне себя от беспокойства. Предупреждал же меня об этих жутких серых фургонах, днем и ночью разъезжающих по нашим улицам. Правда, меня забрал вовсе не один из них. Я даже не поняла, как меня схватили.
Мысли о брате, одном в пустом доме наших родителей, заставили меня встряхнуться и перестать себя жалеть. Это мне не поможет. Ну же, думай! Должен быть выход! Окно мне не открыть. В гардеробной нет ничего, кроме одежды. Отверстие мусоропровода, куда парень выбросил грязную тряпку, совсем узенькое. Если смогу расположить к себе Коменданта, мне разрешат погулять по этому саду одной. Из окна кажется, что он безграничен, но где-то ведь он заканчивается. Может, у меня получится протиснуться сквозь живую изгородь или перелезть через забор. А может, стану одной из тех официальных жен, которых с гордостью демонстрируют на шумных вечеринках, и у меня появится возможность потихоньку улизнуть, затерявшись в толпе. По телевизору я видела так много невест, не горящих желанием связывать себя брачными узами, и всегда удивлялась, почему они бездействуют. Наверное, операторы снимают так, чтобы не было видно систем безопасности, не позволяющих девушкам сбежать.
Сейчас же я переживаю, что могу просто не попасть на одну из этих вечеринок. Ведь нужно несколько лет, чтобы заслужить доверие Коменданта. А у меня нет столько времени: через четыре года мне исполнится двадцать.
Берусь за дверную ручку, и, к моему удивлению, она поворачивается. Дверь со скрипом отворяется, я оказываюсь в коридоре.
Где-то тикают часы. Передо мной несколько запертых на засовы дверей. На моей двери тоже засов, но он поднят.
Иду медленно, неслышно ступая босыми ногами по роскошному зеленому ковру. Прохожу мимо дверей, прислушиваюсь, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Но единственный источник звука –комната в конце коридора. Из-за приоткрытой двери доносятся стоны и хрипы.
От ужаса не могу пошевелиться. Если в комнате Комендант с одной из своих жен и они стараются зачать ребенка, то мне туда точно входить не стоит. Страшно представить, что тогда будет –меня либо казнят, либо пригласят присоединиться, и я даже не знаю, что меня пугает больше.
Нет, голос явно принадлежит женщине, и она одна. Осторожно заглядываю в щелку и толкаю дверь.
– Кто это? –хрипит женщина, лежащая на атласных простынях. Даже столь незначительное усилие вызывает у нее сильный приступ кашля.
Я вхожу в комнату. Она гораздо симпатичнее моей: на стенах детские фотографии, ветерок, проникающий сквозь открытое окно, колышет занавески. Комната выглядит обжитой, уютной, она совсем не похожа на тюремную камеру.
Прикроватная тумбочка заставлена пузырьками, таблетками, пипетками, стаканами –пустыми и с какой-то странной жидкостью. Женщина на кровати слегка приподнимается на локтях и смотрит на меня в упор. У нее такие же светлые волосы, как и у меня, но из-за болезненного цвета лица они кажутся несколько тусклыми. Ее глаза широко раскрыты.
– Ты кто?
– Рейн, –тихо отвечаю я, слишком испуганная, чтобы соврать.
– Она была очень живописной, –говорит она. –Видела когда-нибудь ее фотографии?
Наверное, бредит. Не могу понять, о чем это она.
– Нет, –отвечаю я.
– Ты не принесла мне лекарство, –добавляет женщина и, тихо вздохнув, опускается на подушки.
– Нет. Вам что-нибудь нужно?
Становится ясно, что она не в себе. Если придумаю подходящий предлог, смогу спокойно выйти, вернуться к себе; она даже и не вспомнит, что я к ней заглядывала.
– Не уходи, –говорит она, похлопывая рукой по краю кровати. –Как же я устала от всех этих лекарств! Ну почему они не могут мне дать спокойно умереть?
Неужели всех невест ждет такое будущее? Я что, даже не смогу решить, как мне закончить собственную жизнь?
Сажусь рядом с ней на кровать. Удушающе пахнет больницей и старостью, а еще чем-то едва различимым, но приятным. Это ароматическая смесь из сухих цветочных лепестков. Ее тонкий запах повсюду, он окружает нас, напоминая мне о доме.
– Обманщица, –продолжает женщина. –Ты пришла не затем, чтобы дать мне лекарство.
– Я этого и не говорила.
– Ну и кто же ты тогда?
Она протягивает дрожащую руку к моим волосам, подносит одну прядь к лицу, чтобы лучше рассмотреть. В ее глазах плещется невыразимая боль.
– Ах, вот оно что. Ты моя замена. И сколько тебе лет?
– Шестнадцать, –отвечаю я, опять не в силах соврать.
Замена? Так она что, одна из жен Коменданта?
Женщина пристально смотрит на меня, и боль в глубине ее глаз стихает, превращаясь в почти материнскую нежность.
– Тебе здесь не нравится? –интересуется она.
– Ужасно, –отвечаю я.
– Тогда тебе стоит взглянуть на террасу, –говорит она с едва заметной улыбкой и закрывает глаза.
Рука, тянувшаяся к моим волосам, безвольно падает. Женщина заходится в кашле, брызги ее крови попадают мне на сорочку. Все это как кошмарный сон: иногда мне снится, будто я захожу в комнату, где были убиты мои родители, и ложусь прямо в озерцо их крови, затем долго стою в дверном проеме, оцепенев от ужаса. Сейчас меня охватывает похожее чувство. Хочется уйти отсюда, сбежать все равно куда, но я не могу даже пошевелиться. Мне остается только наблюдать, как женщина кашляет, надрывно и хрипло, ловя ртом воздух. Ее кровь теперь на моем лице и руках, некогда белая сорочка стала алой.
Не знаю, как долго это продолжается. Вдруг в комнату вбегает пожилая женщина –из первого поколения. В руках у нее металлический таз с мыльной водой.
– Леди Роуз! Вам плохо! –восклицает она. –Что же вы не нажали на кнопку?
Я вскакиваю на ноги и бросаюсь к двери. В мою сторону никто даже не смотрит. Пожилая помогает молодой сесть в кровати, стаскивает с нее ночную рубашку и принимается обтирать ее губкой, смоченной в мыльной воде.
– В воде лекарство, –хрипло стонет несчастная. –Этот запах! Запах лекарств. Он повсюду. Дайте же мне умереть!
В ее голосе столько боли и отчаяния, что я на секунду забываю о своем положении. За спиной слышится хриплый шепот:
– Что ты здесь делаешь?
Оборачиваюсь. Передо мной стоит тот самый парень, что принес мне обед. Он явно нервничает.
– Как ты выбралась? Возвращайся к себе. Давай, шевелись!
Вот чего так не хватало моим кошмарам –человека, который заставит меня действовать. Я благодарна ему за это. Бегу к открытой двери своей спальни и тут же со всего маху в кого-то врезаюсь. Поднимаю глаза –я знаю, на кого налетела. Его улыбка поблескивает золотом.
– Хм… Привет! –говорит он.
Непонятно, что скрывается за этой улыбкой: симпатия или угроза. Через секунду он замечает кровь на моем лице и одежде и, оттолкнув меня, бросается в спальню. Оттуда все еще слышится мучительный, глухой кашель молодой женщины.
В своей комнате я первым делом срываю с себя ночную сорочку и использую ее подол, чтобы оттереть с тела кровь. Потом забираюсь под теплое стеганое одеяло и сворачиваюсь калачиком. Плотно зажимаю уши руками, чтобы не слышать этих душераздирающих хрипов. В каком кошмарном месте я оказалась!
На этот раз я просыпаюсь от звука открываемой двери. В комнату заходит тот же парень, что кормил меня обедом. В руках у него еще один серебряный поднос. Даже не взглянув на меня, он пересекает комнату и ставит поднос на прикроватную тумбочку.
– Пора ужинать, –торжественно провозглашает он.
Я наблюдаю за ним из своего теплого и уютного гнездышка на кровати, но парень продолжает меня игнорировать. Его голова опущена, даже когда он подбирает с пола мою грязную, забрызганную кровью леди Роуз сорочку и выбрасывает ее в мусоропровод. Парень поворачивается, чтобы уйти.
– Постой, –прошу я. –Ну пожалуйста.
Он застывает на месте.
Может, потому что мы почти ровесники, может, из-за его скромной, застенчивой манеры себя вести или из-за того, что он выглядит не очень счастливым, но мне так хочется, чтобы он задержался хотя бы на пару минут.
– Та женщина… –начинаю я, стараясь вовлечь его в разговор. –Кто она такая?
– Леди Роуз, –отвечает он. –Первая жена Коменданта.
У каждого Коменданта есть первая жена. Число не имеет отношения к последовательности вступления в брак, оно указывает на статус. Первые жены посещают все светские рауты, сопровождают супругов на публичных мероприятиях и, как сегодня выяснилось, имеют право на открытое окно в спальне. Они –официальные фаворитки.
– Что с ней?
– Вирус, –объясняет он и поворачивается ко мне. На его лице написано неподдельное удивление. –Ты еще не видела никого с вирусом?
– Так близко нет.
– А родителей?
– Нет.
Мои родители –из первого поколения. Им было уже за пятьдесят, когда у них появились мы с братом, но я не уверена, что стоит об этом рассказывать. Надо сменить тему:
– Я стараюсь не думать о вирусе.
– Я тоже, –говорит он. –А она спрашивала о тебе, когда ты ушла. Тебя зовут Рейн?
Сейчас он смотрит прямо на меня, и я в ответ смущенно киваю, неожиданно понимая, что на мне совсем ничего нет. Плотнее кутаюсь в одеяло.
– А тебя?
– Габриель, –отвечает он.
И вот снова эта знакомая полуулыбка, неспособная расцвести под грузом происходящего вокруг. Хочу спросить, что он делает в этом жутком месте, расположенном посреди прекрасных садов, бассейнов с кристально чистой голубой водой и идеально подстриженных кустарников. Хочу узнать, откуда он и сможет ли вернуться домой. Мне даже хочется рассказать ему о плане побега –попозже, когда я его придумаю. Но знаю, что этого делать никак нельзя. Если бы брат был здесь, он бы велел мне никому не доверять. И был бы прав.
– Спокойной ночи, –говорит мне Габриель и добавляет: –Обязательно поешь и постарайся отдохнуть. Завтра у тебя важный день.
Судя по его тону, меня ждет что-то ужасное.
Он поворачивается, чтобы уйти, когда я замечаю, что он как-то странно двигается. Днем с его походкой все было нормально. Присматриваюсь: сквозь тонкую белую униформу просвечивают синяки. Неужели это из-за меня? Его наказали, потому что он плохо за мной присматривал и я чуть не сбежала? Целая куча вопросов, на которые мне не получить ответа.
Я остаюсь в комнате одна. Раздается характерный щелчок поворачиваемого в замке ключа.
Утром из теплых объятий сна меня выдергивает не деликатное покашливание Габриеля, а появление в моей спальне десятка незнакомых женщин. Судя по их уже изрядно поседевшим волосам, все они из первого поколения. Несмотря на солидный возраст, непрошеные гости явно не утратили интереса к жизни и сохранили молодой блеск в глазах. Непринужденно переговариваясь, они быстро стягивают с меня одеяло.
Мельком взглянув на мое голое тело, одна из них объявляет:
– Ну хоть эту не придется вытряхивать из рубашки!
Эту! Из-за всего, что случилось, я чуть не забыла о двух других девушках, запертых где-то здесь, в огромном доме!
Не успеваю и глазом моргнуть, как две женщины подхватывают меня под руки и тащат через всю комнату в ванную.
– Лучше не упрямься, –получаю я дружеский совет. Едва успеваю переставлять ноги, чтобы не упасть. За спиной кто-то начинает убирать постель.
В ванной меня усаживают на крышку унитаза, покрытую каким-то пушистым розовым мехом. Все вокруг розовое. Здесь даже занавески тоненькие и ажурные.
Дома мы занавешивали окна мешковиной, чтобы казаться победнее и отвадить вездесущих попрошаек. А их хватало –недавно осиротевших детей, которые бродили по всей округе в поисках крова и пищи. В доме, где я жила с братом, было три спальни, но мы устроились в подвале –спали на раскладушке по очереди на случай, если кому-нибудь все-таки удастся пробраться в дом, и всегда держали наготове отцовский дробовик.
Никаких рюшей и оборок на окнах. Не в моем городе.
Передо мной разворачивается целый калейдоскоп красок. Одна из женщин набирает ванну, а другая заглядывает в шкафчик, где хранятся разноцветные мыльца в форме сердечек и звездочек. Она опускает несколько в воду. С тихим шипением мыльца начинают растворяться. Пушистые хлопья пены искрятся всеми оттенками голубого и розового. Мыльные пузырьки лопаются со звуком, напоминающим залпы крошечных пушек.
Без лишних разговоров залезаю в ванну. Мне неловко быть обнаженной перед совершенно чужими людьми, но искушению окунуться в эту теплую ароматную воду просто невозможно сопротивляться. Невольно вспоминаю о той мутной жиже, в которой мне обычно приходится мыться. Трубы в доме, где я жила с братом, совсем проржавели.
Жила. В прошедшем времени. Да что это со мной такое творится?
Я лежу в душистой воде и чувствую, как на коже лопаются маленькие мыльные пузырьки. Меня окутывает аромат корицы, цветочных лепестков и еще чего-то незнакомого: так, наверное, пахнут настоящие розы. Стараюсь не поддаваться очарованию всех этих приятных мелочей. Вспоминаю о доме, где мы с братом живем, о доме, где накануне нового века родилась моя мама. Его пожарная лестница давно сломана, а темные следы на кирпичных стенах говорят о том, что их когда-то оплетал густой плющ. Все дома на нашей улице стоят так близко друг к другу, что мы с девочкой, живущей напротив, могли с легкостью дотянуться друг до друга, сидя на подоконниках своих спален. Мы перебрасывали между окнами бечевку, к концам которой были привязаны бумажные стаканчики, и говорили по ним, как по телефону, то и дело прыская со смеху.
Моя подружка, дочь людей из нового поколения, рано осталась одна. Она едва помнила свою мать, а отец заболел, когда она была еще совсем ребенком. Однажды утром я обнаружила, что девочка куда-то пропала.
Для меня эта новость стала настоящей трагедией: ведь она была моей первой близкой подругой. Я иногда вспоминаю о том, как блестели ее ярко-голубые глаза и как она бросала в мое окно мятные леденцы, если хотела поиграть в телефон. Когда моя подружка пропала, мама взяла бечевку, которую мы использовали для игры в телефон, и объяснила, что это веревка от бумажного змея. Она сказала, что когда была маленькой, то проводила в парке целые дни напролет, пуская воздушных змеев. Я часто просила ее рассказать мне побольше о ее детстве, и иногда она соглашалась. Это были истории об огромных игрушечных магазинах и об озерах, скованных льдом, по которому она легко скользила, выписывая коньками причудливые фигуры. Истории обо всех людях, прогуливавшихся мимо нашего дома в то время, когда он еще был молод и увит плющом, а вдоль нашей улицы стройными рядами стояли припаркованные, сияющие на солнце автомобили. Это были воспоминания о ее Нью-Йорке, о Манхэттене ее детства.
Когда родители умерли, мы с братом завесили окна холщовыми мешками из-под картошки, потом собрали все мамины драгоценности и выходные костюмы отца и спрятали их в чемоданы с крепкими замками. Все остальное ночью зарыли у себя в саду, прямо под лилиями, которые уже начали увядать.
Такова моя жизнь, мое прошлое, и я никому не позволю их у меня отобрать. Я найду способ вернуться домой.
– У нее такие мягкие волосы, –замечает одна из женщин, зачерпывая ладонью очередную порцию мыльной воды и выливая ее мне на голову.
– И такого красивого оттенка. Интересно, он у нее такой от природы?
Конечно, от природы. Откуда же еще?
– Спорю, из-за волос-то ее Комендант и выбрал.
– Дай посмотрю, –говорит другая и, взяв меня за подбородок, слегка разворачивает лицом к себе. Она пару секунд меня разглядывает, потом вдруг охает и резко прижимает руку к груди. –Хелен, ты только посмотри, какие у нее глаза!
Женщины прекращают меня мыть и принимаются рассматривать, будто до этого никогда не видели.
Цвет глаз –это первое, что во мне обычно замечают. Левый глаз у меня голубой, а правый –карий. У брата то же самое. Наши родители занимались генетикой. Они нам и рассказали, что это явление называется гетерохромией. Я бы, конечно, расспросила их об этом поподробнее, когда стала постарше, но у меня уже не оказалось такой возможности. Мне всегда думалось, что гетерохромия –это ничего не значащая генетическая мутация, но если женщины правы и Комендант меня выбрал только за разный цвет глаз, то гетерохромия спасла мне жизнь.
– Думаешь, они настоящие?
– Нет, ну а какие еще они могут быть? –не выдерживаю я. Женщины вздрагивают от неожиданности, а затем приходят в бурный восторг. Оказывается, их кукла умеет говорить! Меня засыпают вопросами: откуда я, знаю ли, где сейчас нахожусь, вид из окна просто сказочный, не так ли, люблю ли я ездить верхом –местная конюшня просто чудо, –мне волосы убрать или распустить…
Не говорю ни слова. Ничего не собираюсь рассказывать незнакомкам, работающим в этом доме, какими милыми бы они ни казались. В любом случае, вопросы сыплются на меня с такой скоростью, что я даже при желании не успела бы на них ответить. Вдруг раздается осторожный стук в дверь.
– Мы готовим ее для Коменданта, –отзывается одна из стоящих рядом.
Из-за двери слышится приятный женский голос:
– Леди Роуз просит ее к себе немедленно.
– Но мы не закончили ее мыть. Да и ногти еще…
– Извините, –невозмутимо продолжает голос, –но я получила четкое указание привести ее тотчас же, неважно, готова она или нет.
Судя по всему, с желаниями леди Роуз приходится считаться. Меня выуживают из ванны и насухо обтирают розовым полотенцем, еще влажные после купания волосы приглаживают щеткой. Затем на меня накидывают легкий халатик из деликатной, приятной на ощупь ткани. Не знаю, что именно они добавили в воду для купания, но мое тело словно объято пламенем, каждый нерв обнажен. Я одновременно чувствую возбуждение и некоторую слабость.
Дверь распахивается, и в комнату заходит обладательница настойчивого голоса. Она совсем девочка, чуть не вполовину ниже меня ростом. Одета она почти как мои непрошеные гостьи: на ней белая блуза, похожая на ту, что носит Габриель, но женского кроя, и пышная темная юбка вместо черных брюк моего тюремщика. Волосы заплетены в косу и уложены венком вокруг головы. Она мне улыбается, и на ее щеках появляются две очаровательные ямочки.
– Тебя зовут Рейн?
Я киваю в ответ.
– А я Дейдре, –представляется она и протягивает мне руку. Ладонь у нее мягкая и прохладная. –Ну, пойдем.
Мы выходим из комнаты и идем вниз по коридору в уже знакомом мне направлении.
– Послушай, –начинает она с серьезным видом, смотря прямо перед собой. –Говори, только когда тебя спрашивают. Не задавай никаких вопросов –она их терпеть не может. Обращайся к ней «леди Роуз». Над ночным столиком есть кнопка, беленькая такая. Нажми на нее, если леди Роуз станет плохо. Она здесь главная. Комендант ей ни в чем не отказывает, так что постарайся ей понравиться.
Мы останавливаемся перед приоткрытой дверью. Дейдре распускает пояс на моем халатике и завязывает его в аккуратный бант. Затем она легонько стучит в дверь.
– Леди Роуз? Она здесь, как вы и просили, –сообщает она.
– Ну пусть уже заходит, –нетерпеливо перебивает ее та. –А ты иди, займись чем-нибудь полезным.
Дейдре разворачивается и уже собирается уйти, как вдруг крепко хватает меня за руку.
– Только, пожалуйста, –шепчет она, не сводя с меня испуганных глаз, –не говори с ней о смерти.
Дейдре наконец уходит. Я толкаю дверь и вхожу в комнату. Уже с порога в нос бьет резкий запах лекарств, на который вчера жаловалась леди Роуз. Прикроватный столик заставлен разными склянками, баночками и упаковками таблеток.
Я обнаруживаю леди Роуз сидящей у окна на низком атласном диванчике. В прядях ее спутанных светлых волос играют солнечные лучи, а вчерашний болезненно-желтоватый цвет лица уступил место здоровому румянцу. Кажется, что ей сегодня получше, но она подзывает меня к себе, и вблизи становится видно, что нежный румянец ее щек отливает неестественным, почти неоновым блеском. Я вдруг понимаю, что и свежий цвет лица, и яркость губ созданы при помощи макияжа. Единственное, что есть в ней настоящего, это живые, карие, лучащиеся молодостью глаза. Я пытаюсь представить себе мир, каким он был семьдесят лет назад, когда двадцатилетняя девушка считалась юной и впереди у нее была целая жизнь.
Мама мне как-то сказала, что люди раньше жили лет до восьмидесяти, а иногда и до ста. Я ей не поверила.
Сейчас все иначе. Я ведь никогда толком не разговаривала ни с кем, кому уже исполнился двадцать один год. И хотя Роуз кашляет кровью, ее кожа все еще гладкая и упругая, а лицо сияет мягким светом. Она выглядит не намного старше меня.
– Садись, –говорит она мне. Я беру стул и устраиваюсь напротив.
Пол у ее ног усыпан обертками от конфет, а на диванчике стоит ваза с леденцами. Когда она говорит, видно, что ее язык окрасился в ярко-синий цвет. Она рассеянно вертит в изящных пальцах очередную конфетку, подносит ее ко рту и, кажется, вот-вот поцелует. Но нет, леденец отправляется обратно в вазу.
– Откуда ты? –спрашивает она. В ее голосе нет и следа раздраженного тона, которым она разговаривала с Дейдре. Густые ресницы Роуз слегка подрагивают, пока она наблюдает за залетевшей в комнату мошкой. Та пару секунд кружит вокруг нее и вылетает в окно.
Мне не хочется с ней об этом говорить. Предполагается, что я буду вежливо отвечать на все ее вопросы, но я так не могу. Не могу просто сидеть и смотреть, как она умирает, чтобы потом спать с ее мужем и рожать ему детей, которых я вовсе не хочу иметь.
Поэтому я ее спрашиваю:
– А откуда забрали вас?
Мне нельзя задавать ей никаких вопросов, и я тут же понимаю, что совершила огромную ошибку. Сейчас она раскричится, начнет звать Дейдре или мужа, Коменданта, чтобы те меня увели и заперли где-нибудь в подземелье годика на четыре.
Но она, к моему удивлению, спокойно отвечает:
– Я выросла в этом штате. Точнее даже, в этом городе.
Она снимает со стены позади себя фотографию и протягивает мне. Я наклоняюсь вперед, чтобы получше рассмотреть.
Это фотография совсем молодой девушки. Она позирует, держа за поводья лошадь. На девичьем лице играет такая искренняя и радостная улыбка, что от нее невозможно оторвать глаз. Девушка выглядит необыкновенно счастливой, ее глаза слегка прикрыты от переполняющего ее восторга. Рядом с ней, заложив руки за спину, стоит высокий юноша. Его улыбка не столь открытая и непосредственная: кажется, будто он не собирался улыбаться фотографу, но в последний момент все-таки не сдержался.
– Я была такой, –говорит Роуз о девушке на фото.
Она задумчиво проводит пальцем по контуру фигуры подростка.
– А это мой Линден.
Она несколько секунд напряженно всматривается в изображение любимого человека, позабыв обо всем. Слабая улыбка трогает ее подцвеченные яркой помадой губы.
– Мы выросли вместе.
Даже не знаю, что сказать. Она живет воспоминаниями и будто не замечает, что меня здесь держат насильно, но мне ее все равно жаль. В другое время и при других обстоятельствах ей бы не пришлось искать замену.
– Видишь, это мы в апельсиновой роще, –продолжает она, указывая на фотографию. –Отцу принадлежали целые гектары апельсиновых рощ здесь, во Флориде.
Флорида. У меня сжимается сердце. Оказывается, я во Флориде, на Восточном побережье, в тысяче миль от дома! Я так соскучилась по родным стенам, хранящим следы обвивавшего их когда-то плюща, и по пригородным поездам! Но как же мне вернуться домой?
– Они просто чудесные, –отзываюсь я об апельсиновых деревьях.
Они и на самом деле чудесные. Похоже, здесь необыкновенно благодатный край. Я бы никогда не поверила, что девушка с фотографии, полная жизни и пышущая здоровьем, может сейчас медленно умирать.
– Да, действительно, –откликается она. –Хотя Линдену больше нравятся цветы. У нас каждую весну проводят праздник цветов. Он его просто обожает. Зимой еще есть снежный фестиваль и праздник зимнего солнцестояния, но он их не любит. Там для него слишком шумно.
Она разворачивает зеленый леденец и кладет его в рот, на секунду закрывает глаза, видимо, чтобы лучше распробовать новый вкус. Все леденцы разного цвета: этот, например, зеленый. Его мятный аромат возвращает меня в детство. Я вспоминаю соседскую девочку, бросавшую леденцы в окно моей спальни, и запах мяты, который я чувствовала, когда говорила в бумажный стаканчик, играя в телефон.
Роуз снова решает заговорить, на этот раз ее язык изумрудно-зеленый.
– Вообще-то он замечательно танцует. Не понимаю, откуда эта застенчивость.
Она кладет фотографию на диванчик, прямо в россыпь разноцветных фантиков. Не знаю, что и думать об этой женщине. Она выглядит такой грустной и изможденной, и она была так резка с Дейдре, а сейчас обращается со мной прямо как с подругой. Любопытство ненадолго пересиливает обиду. В конце концов, в этом странном и прекрасном мире могло остаться место хоть для каких-то человеческих чувств.
– Ты знаешь, сколько лет Линдену? –спрашивает она. Я отрицательно качаю головой. –Двадцать один. Мы решили пожениться, когда были еще совсем детьми. Наверное, он думал, что все эти лекарства помогут мне продержаться лишних четыре года. Его отец –известный врач, из первого поколения. Все корпит над созданием противоядия.
Последнюю фразу она произносит немного жеманно, сопровождая слова изящным жестом. Она уверена, что противоядия не существует. Так думают многие. У нас дома целые толпы недавно осиротевших детей осаждают лаборатории, за пару долларов подписываясь на участие в экспериментах в качестве подопытных кроликов. Но противоядия так никто и не придумал, а тщательный анализ нашего генофонда не смог выявить никаких отклонений, которые помогли бы объяснить природу смертельного вируса.
– Тебе шестнадцать, –продолжает она. –Идеальный возраст. Вы сможете провести остаток ваших жизней вместе. Он не будет один.
Меня охватывает озноб. Из бескрайнего сада доносится жужжание и щебет, но я будто нахожусь в сотне миль отсюда. Я на минуту, всего на минуту, забыла, почему я здесь. Забыла, как появилась в этом доме. Это волшебное место напоено ядом, подобно роскошному кусту белого олеандра, а цветущий сад за окном –мой тюремщик.
Линден похитил девушек, чтобы не умирать в одиночестве. А как же мой брат, совсем один в пустом доме? А как же те другие девушки, которых расстреляли в том фургоне?
Во мне опять закипает гнев. Руки невольно сжимаются в кулаки, я хочу лишь одного –чтобы меня увели отсюда. Пусть уж лучше запрут где-нибудь в другом месте, где угодно, только бы оказаться подальше от Роуз. Роуз, которая может открыть окно в своей комнате. Роуз, которая ездила верхом где-то за пределами этого сада. Роуз, уход которой подпишет мне смертный приговор.
Как нарочно, мое желание исполняется. Приходит Дейдре и, извинившись перед леди Роуз, объявляет:
– Приехал доктор, чтобы подготовить ее для Коменданта Линдена.
Она ведет меня вниз по коридору до лифта, который можно активировать только с помощью специальной магнитной карты. В лифте Дейдре встает позади меня. Ее движения скованны. Она явно нервничает.
– Сегодня вечером ты познакомишься с Распорядителем Воном.
Она ужасно бледна, смотрит на меня по-детски испуганными глазами. Я вспоминаю, что она и на самом деле еще совсем ребенок. Губы Дейдре сжимаются, выдавая ее переживания. Что это? Сочувствие? Страх? Нет времени разобраться: двери лифта открываются, и ее лицо становится непроницаемым. Она ведет меня вниз по другому, плохо освещенному и пропахшему хлоркой коридору, к очередной двери.
Ну же, посоветует ли она мне что-нибудь на этот раз? Но она не успевает и рта открыть, как мужчина спрашивает ее:
– Это которая?
– Рейн, сэр, –отвечает Дейдре, не поднимая на него глаз. –Шестнадцатилетняя.
Интересно, это Распорядитель или все-таки Комендант, за которого мне предстоит выйти замуж? Только собираюсь на него посмотреть, как мою руку пронзает острая боль. Успеваю бросить лишь один взгляд на стерильную комнату с глухими стенами, кровать, накрытую простыней, и зажимы для рук и ног.
Будто действуя в полном согласии с этим странным местом, комнату заполняют бабочки. Их крылышки дрожат в неровном свете. Затем бабочки взрываются как диковинные мыльные пузырьки. Повсюду кровь. Меня окутывает темнота.
Сегодня мое дежурство. Вечером мы заперли все окна и двери и спрятались в подвале. В углу ровно гудит маленький холодильник; тикают часы; мерно покачивается висящая на шнуре электрическая лампочка, слабо освещая то один, то другой участок подвала. Мне кажется, я слышу, как по темным углам в поисках чего-нибудь съедобного рыщет крыса.
С раскладушки доносится храп Роуэна. Странно, вообще-то он не храпит. Но меня это совсем не раздражает. Наоборот, приятно чувствовать, что ты не одна, и знать, случись что, он тут же проснется. Мы двойняшки, поэтому из нас вышла отличная команда. Брат у меня сильный и отлично стреляет, а я маленькая, шустрая и бываю очень ловкой.
За все это время к нам только один раз пробрался вооруженный грабитель. Мне тогда было тринадцать. Воровством обычно промышляют дети. Чтобы залезть в дом, они разбивают окна или пытаются подцепить замок от входной двери. Надолго они не задерживаются. Как только понимают, что на кухне хоть шаром покати и на продажу брать нечего, сразу же уходят. Никакого от них спасения. Проще сунуть им чего-нибудь поесть, чтобы они поскорее убрались восвояси. Благо, мы можем себе это позволить. Но Роуэн не разрешает. Говорит, подкормишь одного, будешь потом кормить их всех, а мы на это не подписывались. Вон приютов сколько. Да и за участие в опытах деньги платят. А как насчет первого поколения? Может, пора им вмешаться, раз уж они всю эту кашу и заварили?
Грабитель оказался здоровым парнем лет двадцати с лишним, вдвое выше меня ростом. Ему как-то удалось подцепить замок на входной двери так, что мы ничего не услышали. Он быстро сообразил, что хозяева прячутся где-то в доме, охраняя свои пожитки. В тот раз дежурил Роуэн, но он так вымотался за весь день, что уснул. Он берется за любую работу, но ему предлагают только самую тяжелую. К вечеру он от усталости еле стоит на ногах. Америка давным-давно перенесла все производство в другие промышленно развитые регионы, потому сейчас, когда мы перестали ввозить товары из-за границы, в большинстве нью-йоркских небоскребов разместили цеха, которые выпускают все что угодно, от замороженных продуктов до листового металла. Мне обычно удается найти работу –оформлять крупные заказы по телефону. Роуэна охотно берут грузчиком. Устает страшно, но никогда мне в этом не признается. Правда, платят наличными, поэтому мы не голодаем. Намучившись с маленькими воришками, старающимися стащить самое необходимое, владельцы магазинов и лавочек так рады заполучить клиентов с деньгами, что делают нам скидку на всякую мелочь вроде изоленты или аспирина.
В тот раз оба крепко спали. Я проснулась от прикосновения лезвия к моему горлу. Передо мной стоял совершенно незнакомый человек. Я издала даже не стон, а приглушенный всхлип, но брату хватило и этого. Он мгновенно понял, что происходит, и наставил на вора ружье.
Я не могла пошевелиться. С ребенком я бы справилась, но дети никогда не пытались меня убить. Попрошайки угрожают, чтобы ты поделилась с ними чем-нибудь съестным или отдала украшение, но стоит тебе их засечь, тут же убегают. Они просто стараются выжить, как могут.
– Только дернись, и я перережу ей горло, –сказал парень.
Раздался громкий хлопок, как когда у нас прорвало трубу, и я увидела, со лба парня тоненькой струйкой течет кровь. Я не сразу поняла, что смотрю на след от пули, пробившей ему голову. Почувствовав, что лезвие не врезается в кожу с прежней силой, я схватилась за рукоятку ножа и оттолкнула от себя парня. Он был уже мертв. Я тут же села на раскладушке, ловя ртом воздух и уставившись перед собой невидящими глазами. Роуэн уже вскочил на ноги и осматривал тело парня, чтобы убедиться, что тот и в самом деле мертв. Брату не хотелось расходовать еще одну пулю без крайней необходимости.
– Черт меня подери! –вскричал он и пнул тело ногой. –Заснул! Черт!
– Ты вымотался, –постаралась я его успокоить. –Все в порядке. Он бы и сам ушел, если бы мы его покормили.
– Не будь такой дурочкой! –сказал Роуэн, давая мне получше рассмотреть, во что был одет незнакомец.
Только сейчас я заметила, что на нем было пальто серого цвета. Шинель, униформа Сборщиков!
– Он собирался… –начал Роуэн, но не смог договорить.
Я никогда раньше не видела брата таким испуганным. Он весь дрожал.
До той ночи я думала, что Сборщики похищают девушек с улиц. Оказалось, что так случается часто, но далеко не всегда. Иногда они следят за девушкой до ее дома, а затем ждут подходящего момента. Но все это только в том случае, если они считают, что она стоит затраченных усилий и за нее можно выручить неплохие деньги. Именно это со мной и произошло. Вот зачем парень вломился к нам в дом. После того происшествия брат никуда меня одну не отпускал. Постоянно оглядывался и никогда не заходил в незнакомый проулок, прежде хорошенько не осмотревшись. Мы поставили на дверь дополнительные запоры, а кухню превратили в настоящее минное поле. Теперь через всю кухню тянулись бечевки от бумажных змеев, к которым привязаны пустые алюминиевые банки, чтобы мы уж наверняка услышали непрошеных гостей до того, как им удастся проникнуть в подвал.
Мне показалось, я что-то услышала. Наверное, по дому сновала очередная крыса. Ничего крупнее не смогло бы пробраться сквозь весь наш лабиринт ловушек. Вдруг дверь в подвал начала сотрясаться, один за другим отодвигались засовы.
Храп за спиной прекратился. Я прошептала имя брата, сказав, что в дом кто-то залез. Роуэн молчал. Я обернулась и увидела, что на раскладушке никого нет.
Дверь распахнулась, но проем заполнен не знакомым полумраком моего дома, а весь залит солнечным светом. За дверью открывался захватывающий вид на волшебный сад. Ничего прекраснее я в своей жизни не видела. Но не успела я толком все рассмотреть, как дверь захлопнулась перед самым моим носом –дверь серого фургона, битком набитого едва живыми от страха девушками.
– Роуэн, –резко выдохнула я и рывком села.
Проснулась. Все, проснулась, успокаиваю я себя. Но реальность не дарит мне чувства безопасности. Я все еще нахожусь в огромном доме во Флориде, где мне предстоит стать женой Коменданта, а окруженная заботой Роуз все так же цепляется за жизнь в своей комнате.
Потянувшись на атласных простынях, я вдруг чувствую болезненное покалывание на коже ног и бедер. Откидываю одеяло и осматриваю себя. На мне простая белая комбинация. Ни единого волоска на зудящем теле. Аккуратный маникюр. Лежу в своей спальне с наглухо закрытым окном и ванной отчаянно розового цвета.
Словно по заказу, открывается дверь в комнату. Даже не знаю, чего ожидать. Может, с подносом в руках явился Габриель, прихрамывая и морщась от боли при каждом движении, может, пришли женщины из первого поколения, чтобы при помощи скрабов, щипчиков и благовоний продолжить измываться над моим многострадальным телом, а может, прибыл доктор, чтобы сделать мне еще один укол и уложить на каталку. Но это всего лишь Дейдре. В ее маленьких ручках белый сверток, тяжелый на вид.
– Привет! –ласково, как ребенок, приветствует она меня. –Как ты себя чувствуешь?
Знаю, что сдержаться у меня не получится, поэтому решаю промолчать.
Она порхает по комнате. Вместо привычной униформы на ней сегодня легкий белый наряд.
– Принесла твое платье, –сообщает она, кладя сверток на туалетный столик и развязывая ленту, которой перевязан пакет. Платье такое длинное, что, даже когда она поднимает его повыше, роскошный подол остается лежать на полу. Расшитое бриллиантами и жемчугом, оно ослепительно сверкает.
– Должно подойти, –говорит Дейдре. –Пока ты была без сознания, с тебя сняли мерки. Я его еще и подогнала по фигуре, чтобы уж наверняка. Примерь.
Последнее, что мне сейчас хочется делать, так это примерять платье, в котором мне, судя по всему, предстоит выйти замуж. И все это только для того, чтобы в лучшем виде предстать перед Комендантом Линденом, виновным в моем похищении, и Распорядителем Воном, от одного упоминания имени которого в лифте Дейдре побледнела как полотно. Но она показывает мне платье с таким невинным видом, с такой детской непосредственностью, что у меня не хватает духу сказать ей хоть одно грубое слово. Я позволяю облачить себя в подвенечный наряд.
Дейдре забирается на диванчик, стоящий рядом с туалетным столиком. Так ей удобнее зашнуровывать на мне корсет. Ее ловкие маленькие пальчики быстро завязывают все ленты в аккуратные бантики. Платье сидит на мне как влитое.
– Ты сама его сшила? –не в силах сдержать удивление, спрашиваю я.
Ее пухлые щечки заливает румянец, и она коротко кивает, делая шаг назад.
– Дольше всего пришивать жемчуг и бриллианты, –отвечает она. –Остальное –так, пара пустяков.
На мне платье без бретелек, с вырезом в форме сердца и изогнутым шлейфом. Издалека будет казаться, что к алтарю приближается большое белое атласное сердце. Во всяком случае, более прелестного наряда для первого дня своего пожизненного заключения мне не представить.
– Ты сшила свадебные платья для всех трех? –спрашиваю я.
Дейдре отрицательно качает головой и мягко усаживает меня на диванчик.
– Только для тебя, –отвечает она. –Ты моя хозяйка. Я прислуживаю только тебе. У остальных жен свои помощницы.
Она открывает ящичек туалетного столика, он забит косметикой и заколками для волос. Кисточкой для румян она указывает на участок стены над моим ночным столиком. Там расположены две кнопки.
– Если тебе что-нибудь понадобится, нажми белую. Я тут же приду. Синяя –для связи с кухней.
Она начинает накладывать макияж: смешивает различные оттенки и наносит их мне на лицо, время от времени слегка приподнимая мою голову так, чтобы получше рассмотреть результат своих усилий. Взгляд ее широко раскрытых глаз сосредоточен. Решив, что макияж наконец безупречен, она принимается за мои волосы. Расчесывая и накручивая пряди на бигуди, Дейдре не умолкает ни на секунду –делится со мной важными, на ее взгляд, сведениями.
– Свадебная церемония будет проходить в розарии, по старшинству, начиная с самой молодой невесты. Так что ты будешь второй. Потом, понятно, идут клятвы. Но тебе не придется ничего говорить –все сделают за тебя. После этого обмен кольцами, ага, а затем…
Звук ее голоса тонет в водовороте описаний, изменчивом пламени свечей, деталях организации предстоящего ужина и даже указаниях на то, как тихо мне следует разговаривать.
Перестаю различать слова. В сознании пульсирует лишь одно: свадьба сегодня вечером. Сегодня! И нет ни малейшей возможности сбежать до ее начала. Мне не удалось открыть окно, да чего уж там, я даже не знаю, как это проклятое место выглядит снаружи. Меня мутит, я задыхаюсь. Жаль, что я не могу открыть окно. И не для того чтобы выпрыгнуть –мне просто нужен глоток свежего воздуха! Только я собираюсь сделать глубокий вдох, как Дейдре быстро кладет мне в рот красный леденец.
– Это сделает твое дыхание приятным, –объясняет она.
Конфетка сразу растворяется, и рот наполняется слегка приторным вкусом клубники. Сперва он чересчур сильный, но потом слабеет и приобретает более натуральный оттенок. Я немного успокаиваюсь.
– Ну вот, –говорит довольная собой Дейдре.
Она легонько подталкивает меня к зеркалу. Я бросаю первый взгляд на свое отражение и не верю своим глазам.
На моих веках розовые тени, но их цвет не имеет ничего общего с поросячьим безумием моей ванной. Он скорее напоминает персиковый оттенок предзакатного неба. В его перламутровом блеске, словно в сиянии звездочек, мелькают белые и светло-фиолетовые искорки. На губах –помада в тон, кожа нежно мерцает.
Я впервые выгляжу взрослой. В зеркале будто отражается мама в выходном платье. Иногда вечером она наряжалась и, отправив нас с братом в кровать, спускалась в гостиную, где в упоении танцевала с отцом. Потом, думая, что я крепко сплю, она заходила ко мне в спальню, чтобы поцеловать. Мама была разгорячена, от нее веяло духами и всепоглощающей любовью к папе.
– Маленькие ручки, маленькие ножки, –шептала она мне на ушко. –Только сладких снов моей любимой крошке.
Когда она уходила, я всегда чувствовала себя немного околдованной.
Что бы сказала мама этой девушке, почти женщине, любующейся своим отражением в зеркале?
Я вот, например, не могу проронить ни слова. У Дейдре поразительное чувство цвета: мой голубой глаз сияет ярче, чем прежде, а взгляд карего приобрел ту пронзительность, которая напомнила мне о Роуз. Меня мастерски подготовили к предстоящей роли печальной невесты Коменданта Линдена.
Мне кажется, все понятно без слов, но я замечаю в зеркале, что Дейдре нервно потирает руки, переживая, понравилась ли мне ее работа.
– Все прекрасно, –только и могу сказать я.
– Мой отец был художником, –говорит она не без гордости. –Он постарался меня всему научить, но я не уверена, что у меня получится так же хорошо, как у него. Папа говорил, что рисовать можно на чем угодно. Выходит, сейчас ты мой холст.
Больше она о своих родителях ничего не рассказывает, а я и не спрашиваю.
Она еще немного колдует над моей прической: волосы, завитые в тугие локоны, убраны под простую белую ленту. Когда часы на запястье Дейдре начинают пищать, она помогает мне надеть туфли на невообразимо высоких каблуках и, подхватив шлейф моего платья, следует за мной из комнаты. Спустившись на лифте, мы проходим через лабиринт коридоров и, когда я уже почти отчаиваюсь добраться до конца нашего путешествия, останавливаемся перед большой деревянной дверью. Шагнув вперед, Дейдре приоткрывает створку, заглядывает внутрь и заговаривает с кем-то.
Дейдре делает шаг назад, и из-за двери показывается голова мальчугана. Ростом он примерно с мою помощницу. Окинув меня с головы до пяток оценивающим взглядом, он заявляет:
– Мне нравится.
– Спасибо, Эдер. А мне твоя, –по-деловому отвечает Дейдре. –Можем начинать?
– Все уже готово. Глянь, как там Эль.
Дейдре вслед за мальчуганом скрывается за дверью. Слышится шум голосов. Створка распахивается, на этот раз я попадаю под изучающий взгляд пары зеленых, широко раскрытых глаз. Их обладательница, еще одна маленькая девочка, восторженно хлопает в ладоши и, пронзительно выкрикнув «Какая прелесть!», снова исчезает.
В следующий раз из-за двери появляется Дейдре и, взяв меня за руку, заводит в комнатку, выполняющую, насколько я понимаю, роль швейной мастерской. Маленькое помещение без окон завалено рулонами ткани и заставлено швейными машинками. Повсюду разбросаны ленты: они свисают с полок или в беспорядке лежат на столах.
– Остальные невесты готовы, –сообщает Дейдре, оглядывается и, убедившись, что никого рядом нет, шепотом продолжает: –Но я думаю, ты самая красивая.
Мои подруги по несчастью стоят в углах комнаты, друг напротив друга. Нанося последние штрихи, вокруг суетятся их помощники в белых нарядах. Мальчуган по имени Эдер поправляет белоснежный бархатный корсет на темноволосой невесте с изящной, как у статуэтки, фигурой. Девушка понуро смотрит в сторону и никак не реагирует на болезненные уколы булавок.
Девочка, которую, если я не ошибаюсь, зовут Эль, закрепляет жемчужными заколками прядки волос второй девушки, худенькой, как тростинка. Рыжие волосы невесты уложены в высокую пышную прическу. На ней белое платье, которое неуловимо переливается всеми цветами радуги при каждом ее движении. К спинке платья пришиты прозрачные крылышки. Кажется, что их трепетание оставляет в воздухе мерцающий след. Я понимаю, что это всего лишь обман зрения, потому что блестящие искорки так и не долетают до пола. Девушке явно тесно в корсете, хотя в области груди он ей немного великоват.
Даже привстав на цыпочки, рыжеволосая невеста вряд ли достанет мне до плеча. Она слишком юна для замужества. А статуэтка –чересчур несчастна. Что до меня, я сделаю все, чтобы его избежать.
Тем не менее все мы здесь.
Платье приятно облегает фигуру, Дейдре довольна. Я стою посреди комнаты, в которой мне до конца моих дней будут шить всю одежду. Но все, о чем я могу думать, это как мне отсюда сбежать. Через вентиляционную шахту? Незапертую дверь?
И еще я думаю о моем брате Роуэне. Мы, словно две половинки одного целого, не можем подолгу друг без друга. Невыносимо представлять его себе совсем одного в подвале ночью. Заглянет ли он в каждый публичный дом в квартале красных фонарей в поисках меня? Или позаимствует с работы на время грузовичок, чтобы объехать все окрестности, высматривая на обочинах мое окоченевшее тело? Что бы он ни делал, где бы меня ни искал, ему не найти этот особняк, окруженный апельсиновыми рощами, конюшнями и садами, в сотнях миль от Нью-Йорка.
А вот я смогу его найти. Я не свожу бессмысленного взгляда с вентиляционного отверстия. Все надеюсь на чудо.
Помощники выводят невест в центр комнаты, и мы наконец можем рассмотреть друг друга поближе. В фургоне было темно, хоть глаз выколи, потом, когда нас оценивали, мы слишком боялись, чтобы вертеть головами по сторонам. Добавим к этому еще и усыпляющий газ –получается, мы впервые видим друг друга.
Рыжеволосая, та, что совсем девочка, раздраженно шепчет Эль, мол, корсет затянут слишком туго и как ей прикажете выстоять все церемонию венчания –а это самое важное событие в ее жизни, –если она едва может дышать.
Статуэтка молча стоит рядом со мной, пока Эдер, взгромоздившись для удобства на стремянку, украшает ее заплетенные в косы волосы крошечными искусственными цветами лилии.
Раздается стук в дверь. Не знаю, кто появится на этот раз. Может быть, еще одна невеста, или это Сборщики пришли, чтобы нас всех перестрелять. Но это всего лишь Габриель с большим цилиндром в руках. Он спрашивает, готовы ли невесты, но на нас даже не смотрит. Получив от Эль утвердительный ответ, он ставит цилиндр на пол. Тот, издавая механический звук, раскатывается в длинную, до самого коридора, красную ковровую дорожку. Габриель растворяется в полумраке коридора.
Прямо с потолка начинает литься незнакомая музыка. Помощники выстраивают нас в ряд друг за другом, самая юная невеста стоит первой в линии, и мы строем выходим из комнаты. Просто поразительно, насколько синхронно мы шагаем, и это при полном отсутствии подобного опыта и с учетом того, что всех нас приволокли в этот дом в бессознательном состоянии, продержав изрядно времени в том фургоне. Через несколько минут мы станем «сестрами по мужу». Я слышала это выражение в новостях, но не очень хорошо понимаю, что оно означает. Не знаю, кем мы будем друг другу –врагами или союзниками, мне даже неизвестно, увидимся ли мы еще после сегодняшнего вечера.
Рыжеволосая впереди меня идет, слегка подпрыгивая при каждом шаге. Крылышки на ее платье дрожат и колеблются. Ее фигурка будто окружена сияющим ореолом. Посмотреть со стороны, так она рада тому, что происходит.
Ковровая дорожка приводит нас к распахнутой на улицу двери. Выходим в сад. Теперь понятно, почему Дейдре называла его розарием: вдоль дорожки плотной стеной высажены высокие, пышные розовые кусты. Я стою под открытым небом, но будто и не покидала дом –меня не оставляет чувство, что я в ловушке.
Рассеянно смотрю на небо, усыпанное звездами, и думаю о том, что дома мне бы в голову не пришло гулять так поздно вечером. К этому времени дверь обычно уже накрепко заперта, а наше сигнальное устройство из веревок и жестянок растянуто по всей кухне. Мы с Роуэном спокойно ужинаем, пьем чай, а потом садимся смотреть вечерние новости. Мы их не пропускаем: может, где-нибудь работу предлагают; да и стараемся оставаться в курсе того, что происходит в нашем мире, все держимся за слабую надежду на перемены к лучшему. Я уже четыре года, с тех пор, как взорвалась старая лаборатория, жду, что они построят ей замену. Тогда, может, исследователи опять примутся за работу и сумеют наконец найти противоядие. Но сироты уже приспособили развалины лаборатории под жилье. Люди прекращают бороться, покоряются судьбе. В новостях нет ничего, кроме объявлений о приеме на работу и репортажей о жизни богатеев: Комендантов и их грустных невест. Думаю, что таким образом они пытаются нас подбодрить, помочь нам забыть о том, что конец света уже близко.
Не успеваю даже подумать о том, как же сильно мне хочется оказаться дома, как меня увлекают в просвет между розовыми кустами в конце дорожки. Там всех невест выстраивают большим полукругом.
За просветом обнаруживается лужайка. Меня накрывает волна облегчения. Сад в одно мгновение становится огромным, превращается в целый город, наполненный светлячками и маленькими, круглыми, будто парящими в воздухе, свечками. Дейдре вроде называла их небесными фонариками. В маленьких прудиках сладко журчат фонтаны. Замечаю клавишную панель. Ах, вот откуда звучит музыка! В унисон с мелодией клавиши загораются одна за другой. Музыка рождается сама, без посторонней помощи, звук при этом многократно усиливается каким-то непонятным мне образом. Даже не верится, что где-нибудь в полумраке сада не спрятан целый духовой оркестр в придачу со скрипичным квартетом. Я узнаю мелодию, мама часто ее напевала. Это «Свадебный марш», во времена маминой молодости его обычно играли на свадьбах.
Меня и двух других девушек подводят к беседке. Здесь, в центре лужайки, красная ковровая дорожка превращается в большой круглый ковер. Позади нас стоит мужчина в белых одеждах, напротив наши помощники со сложенными перед собой, как при молитве, руками. Юная невеста хихикает, когда перед ее носом, сделав крутой вираж, пролетает светлячок. Та, что постарше, невидяще смотрит в пространство перед собой глазами серыми, как предрассветное небо. Я изо всех сил стараюсь не привлекать к себе внимания, хотя понимаю, что, если Коменданту и в самом деле понравились мои глаза, стать невидимкой не получится.
Я мало что знаю о свадьбах: ни разу не была ни на одной из них, мои родители, как и большинство пар в то время, расписывались в мэрии. Люди умирают такими молодыми, что сейчас почти никто не женится. Наверное, сегодня все так, как было раньше, ну или очень похоже –ждущая невеста, музыка, а вот и жених в черном смокинге. Коменданта Линдена, моего будущего супруга, сопровождает мужчина из первого поколения. Они оба высокого роста и очень бледны. У беседки они расходятся, Линден делает три шага по направлению к нам. Он становится в центр круглого ковра, лицом к нам. Рыжеволосая ему подмигивает, в ответ он ей тепло улыбается, так, как любящий отец улыбнулся бы своей маленькой дочке. Но она никакая ему не дочь! Он собирается сделать ей детей.
Меня мутит. Если меня стошнит на его безупречно начищенные черные туфли, это, скорее всего, будет расценено как проявление неповиновения. Но с самого моего первого дня здесь я не ела ничего из того, что мне приносил Габриель. Вдобавок выкинуть такой фортель –не лучший способ добиться чьего-либо расположения. А завоевать доверие Линдена –значит получить реальную возможность сбежать отсюда. Чем быстрее я этим займусь, тем лучше.
Мужчина в белом начинает говорить, и музыка замолкает.
– Мы собрались сегодня здесь, чтобы сочетать этих четырех человек священными узами брака, дабы они плодились и размножались…
Слушая одним ухом речь, Линден нас внимательно осматривает. Может, это все дрожащее пламя свечей или легкий ветерок, но он больше не кажется таким пугающим, как в тот день, когда выбирал нас из целой толпы девушек. Из-за высокого роста и изящной фигуры он производит впечатление по-мальчишески хрупкого. На его лице, обрамленном блестящими черными локонами, сияет пара зеленых глаз. Губы не растянуты в улыбку или усмешку, похожую на ту, что играла на его лице, когда он поймал меня в коридоре. На секунду мне кажется, что я обозналась и передо мной стоит совсем другой человек. Но тут он открывает рот, и золотой отблеск, мелькнувший где-то в глубине, снимает все сомнения.
Наши помощники делают шаг вперед. Мужчина в белом заканчивает объяснять, как важен этот брак для будущих поколений. Линден обращается к каждой из нас по имени.
– Сесилия Эшби, –начинает он с самой юной.
Эль разжимает ладони. Линден берет с ее руки золотое кольцо и надевает на тонкий пальчик своей молодой невесты.
– Моя жена, –продолжает он, и та, залившись краской, расплывается в улыбке.
Не успеваю я осознать, что происходит, как Дейдре уже разжимает руки, Линден берет с ее ладони кольцо и нанизывает мне его на палец.
– Рейн Эшби, –говорит он. –Моя жена.
Это все пустые слова, заверяю я себя. Пусть называет меня своей женой, но как только я окажусь по другую сторону забора, это глупое колечко ничего не будет значить. Я все еще Рейн Эллери. Стараюсь держаться за эту мысль, но чувствую, что покрываюсь холодным потом и ноет сердце. Линден ловит мой взгляд. Смотрю на него в упор. Не собираюсь краснеть, вздрагивать или отводить глаза. Я ему не поддамся!
Секунду помедлив, он переходит к третьей невесте.
– Дженна Эшби, –обращается он к ней. –Моя жена.
Мужчина в белом объявляет:
– Что соединила судьба, человеку разрушить не под силу.
«Судьба, –думаю я про себя, –еще та воровка».
Снова играет музыка, и Линден по очереди помогает нам выйти из беседки. Его ладонь влажная и холодная. Мы впервые касаемся друг друга как муж и жена. Пока иду, стараюсь получше рассмотреть особняк, который служил мне тюрьмой последние несколько дней. Он огромен, и я нахожусь к нему слишком близко, поэтому все, что я вижу, –это ряды окон и кирпичная кладка. На секунду мне кажется, что в одном из окон я замечаю Габриеля. Узнаю его по аккуратному пробору и широко открытым голубым глазам, пристально смотрящим на меня.
Линден удаляется куда-то вместе с мужчиной из первого поколения, тем самым, что сопровождал его к беседке, и всех невест отправляют обратно в дом. Перед тем как войти, я успеваю оторвать маленький зеленый листочек от плюща, обвивающего стены особняка. Зажав листок в кулаке, я вспоминаю о доме, пусть давно нет того плюща, который оплетал его стены.
Оказавшись в спальне, я прячу листочек в наволочку до того, как Дейдре принимается за меня. Она помогает мне снять свадебное платье, аккуратно его складывает и затем обрызгивает меня странной жидкостью, от запаха которой у меня перехватывает дыхание и нестерпимо чешется в носу. Через несколько секунд его сменяет приятный розовый аромат. Дейдре снова усаживает меня на диванчик и открывает ящик с косметикой. Полностью смыв с меня свадебный макияж, она начинает рисовать мне новое лицо. На этот раз она использует сочные оттенки красного и фиолетового, и я выгляжу так, будто в моей душе бушуют страсти. Мне этот образ нравится еще больше, чем предыдущий: мне кажется, что сейчас вся та горечь и гнев, которые я испытываю, стали видны невооруженным глазом.
На мне облегающее красное платье с короткими рукавами, верх его украшен черными кружевами, на губах помада в тон. Платье доходит лишь до середины бедра, и Дейдре одергивает подол, чтобы удостовериться, что оно сидит на мне так, как задумано. Пока она занята платьем, я влезаю в очередную пару немыслимых туфель и бросаю взгляд на свое отражение в зеркале. Платье облегает каждый миллиметр моего тела: сквозь бархат ясно проступают очертания моей груди, косточек таза и даже ребер.
– Это значит, что ты больше не ребенок, –объясняет она. –Что ты готова принять мужа в любое время.
Потом мы идем к лифту, спускаемся на несколько этажей вниз и оказываемся в обеденном зале. На невестах похожие платья разных цветов: красный, желтый, черный. У всех нас распущены волосы. Меня усаживают за длинный стол между двумя другими невестами. Над головой переливаются хрустальные люстры. Сесилия, та, что с рыжими волосами, выглядит оживленной, темненькая Дженна, кажется, поборола свою апатию. Она легонько касается моей руки под столом, не думаю, что случайно.
Нас окутывает стойкий аромат цветов.
С волос Сесилии все еще осыпаются блестки.
Появляется Комендант Линден, снова в компании мужчины из первого поколения. Они подходят к нам. Поцеловав руку каждой из нас, Линден представляет нам своего отца, Распорядителя Вона.
Распорядитель Вон тоже целует нам руки, и мне с трудом удается сохранить невозмутимость, когда я чувствую прикосновение его губ, сухих и холодных, к своей коже –как будто тебя целует мертвец. Распорядитель Вон –представитель первого поколения, поэтому для своего возраста он выглядит прекрасно: его темные волосы едва тронуты легкой сединой, а на лице совсем немного морщин. Но вот кожа у него такого болезненно бледного оттенка, что даже Роуз на его фоне выглядела бы пышущим здоровьем ребенком. Он совсем не улыбается, от него прямо-таки веет арктическим холодом. Сесилия и та затихает в его присутствии.
Чувствую себя чуть лучше, когда Линден и Распорядитель Вон садятся на противоположном от нас краю стола. Линден устраивается лицом к нам, а Распорядитель Вон занимает место во главе. Невесты сидят рядом друг с другом. Место напротив Распорядителя Вона остается незанятым. Наверное, оно принадлежит матери Линдена, а поскольку ее здесь нет, она, скорее всего, умерла.
В зал входит Габриель, с трудом удерживая в руках тяжелый поднос с тарелками и столовым серебром. Вздыхаю с облегчением. Мы не разговаривали с прошлого вечера, когда он вышел, прихрамывая, из моей спальни. Все это время я переживала, что его наказали из-за меня, и боялась, что Распорядитель Вон запрет Габриеля в каком-нибудь подземелье до конца его дней. Мои страхи всегда связаны с подземельями; не могу представить себе ничего более жуткого, чем провести остаток своей жизни в темнице, особенно если вспомнить, что жить тебе осталось всего несколько лет.
По виду и не скажешь, что с Габриелем что-то не так. Присматриваюсь повнимательнее: нет, никаких синяков под рубашкой. И он больше не прихрамывает. Стараюсь поймать его взгляд, хоть как-то показать, что мне очень жаль, но он на меня даже не смотрит. За ним следуют еще четверо в такой же униформе, у них в руках кувшины с водой и бутылки вина, один толкает тележку, заставленную изысканными яствами –цыплятами в сладком соусе, кусочками ананасов и клубники, похожими на цветы кувшинок.
Для удобства официантов дверь в зал оставляют открытой. Интересно, что произойдет, если я сейчас попробую сбежать? Меня схватит Габриель или кто-нибудь другой? Но на самом деле больше всего меня пугает, как в этом случае поступит мой муж, потому что, даже если я решусь сейчас на побег, далеко уйти мне все равно не дадут. А что потом? Опять окажусь запертой в своей комнате, да еще и с несмываемым клеймом «Ей нельзя доверять» в придачу.
Поэтому я не двигаюсь с места и принимаю участие в застольной беседе, натянутой и тошнотворно любезной одновременно. Линден немногословен, его мысли где-то витают, пока он механически зачерпывает очередную ложку супа. Сесилия улыбается ему и, по-моему, даже специально роняет ложку, чтобы хоть как-то привлечь его внимание.
Распорядитель Вон рассказывает о садах, которым более ста лет, и о необыкновенно сладких яблоках, что там растут. С ним даже разговор о фруктах и кустарниках приобретает зловещий оттенок. Это все его голос, низкий и скрипучий. Замечаю, что никто из прислуживающих за столом даже не смотрит в его сторону.
Это был он, уверена я. Это он наказал Габриеля за то, что дверь в мою комнату оказалась не заперта. Все эти улыбки и непринужденные разговоры не в силах скрыть ощущения опасности, которое от него исходит. Сам воздух, кажется, напоен чем-то жутким и тревожным; яства становятся мне поперек горла, в милом личике Дейдре ни кровинки. Не думаю, что его сыну под силу внушать окружающим такой страх. Комендант Линден, поглощенный в это время мыслями о любимой женщине на пороге смерти, рассеянно смотрит куда-то мимо нас.
Когда этот, казалось, бесконечный вечер завершается, я переодеваюсь в ночную рубашку и в изнеможении падаю на кровать. Дейдре массирует мои усталые ноги. Я бы ее остановила, но у меня нет сил даже на это, да и руки у нее просто волшебные. Она стоит возле меня на коленях, легкая как перышко, даже пуховое одеяло под ее весом едва примялось.
Я лежу на животе, обхватив двумя руками подушку. Дейдре принимается за мои икры. Так приятно! Как раз то, что надо после многочасовой пытки высокими каблуками. Дейдре зажигает несколько свечей. Они горят, наполняя комнату теплым ароматом незнакомых мне цветов. Я так забываюсь, что сыплю вопросами, даже не задумываясь, насколько грубо они могут звучать:
– Ну и на что будет похожа первая свадебная ночь? Он нас выстроит в шеренгу, чтобы легче было выбирать? Или усыпит газом? А может, затащит в кровать всех трех сразу?
Дейдре словно не замечает моего язвительного тона.
– Сегодня вечером ничего не произойдет, –терпеливо объясняет она. –Комендант не вступит в брачные отношения ни с одной из невест, пока леди Роуз…
Она умолкает.
Я приподнимаюсь на локтях и оглядываюсь на нее через плечо.
– Что же в ней такого?
На лице Дейдре появляется печальное выражение. Она продолжает массировать мои натруженные ноги, и ее плечи немного приподнимаются в такт движению.
– Он ее так любит, –говорит она задумчиво. –Сомневаюсь, что он проведет хотя бы одну ночь с какой-нибудь из жен, пока жива леди Роуз.
Комендант Линден ко мне так и не приходит. Задув свечи, Дейдре оставляет меня одну. Наконец я засыпаю. Ранним утром меня будит звук поворачиваемой ручки двери. Сплю я в последние годы очень чутко, поэтому сейчас, не накачанная снотворным, я тут же реагирую на посторонний шум. Лежу тихо, не шевелюсь. Вглядываюсь в темноту комнаты, стараясь рассмотреть очертания открываемой двери.
По кудрявой голове ночного гостя догадываюсь, что это Линден.
– Рейн?
Второй раз за время моего недолгого замужества он обращается ко мне по имени. Хочу притвориться, что я еще сплю и не слышу его, но боюсь, что меня выдаст громкий стук зашедшегося от страха сердца. Знаю, что это невозможно, но мне все еще кажется, что в комнату сейчас ворвутся Сборщики. Они украдут меня или всадят пулю в голову. К тому же Линден видит, что я проснулась.
– Да, –отзываюсь я.
– Вставай и накинь что-нибудь потеплее, –говорит он мягко. –Хочу тебе кое-что показать.
«Что-нибудь потеплее», –думаю я. Значит, мы пойдем на улицу.
Надо отдать Линдену должное: он выходит, чтобы я могла спокойно переодеться. Как только я открываю дверь в гардеробную, в ней загорается свет. Ух! В прошлый раз я и не заметила, сколько здесь одежды. Останавливаюсь на паре шерстяных брюк черного цвета, они выглядят довольно теплыми, и свитере, украшенном маленькими жемчужинами, –наверняка Дейдре постаралась.
Открываю дверь, которая больше не заперта, как до свадьбы, и вижу, что Линден ждет меня в коридоре. Он улыбается и, взяв меня под руку, ведет к лифту.
Сколько же в этом доме переходов, просто ужас! Даже если бы переднюю дверь оставили для меня широко открытой, уверена, я бы в жизни не смогла до нее добраться. Стараюсь запомнить дорогу: мы идем по длинному, ничем не примечательному коридору. Под ногами зеленый ковер, на вид совсем новый. На стенах серовато-белого цвета такие же типовые пейзажи, как у меня в комнате. Нет ни одного окна, поэтому я и не догадываюсь, что мы уже на первом этаже, пока Линден не распахивает дверь и мы не оказываемся в начале уже знакомой мне аллеи из розовых кустов. На этот раз мы проходим мимо беседки. Солнце еще не взошло, и сад окутывает сонная тишина.
Линден указывает мне на декоративный пруд, в середине которого журчит небольшой фонтанчик. У поверхности воды плавают продолговатые, довольно крупные рыбки белого, оранжевого и красного цвета.
– Это кои, цветные карпы, –говорит он мне. –Японский вид. Слышала о них?
География превратилась в предмет настолько малопонятный, что в школе я с ним так и не познакомилась. Училась, правда, я недолго –после смерти родителей пришлось идти работать. Моя школа занимала здание церкви, и одного ряда скамей с избытком хватало, что разместить всех учеников. У большинства из нас, как и у меня с братом, родители были из первого поколения. Они учили своих детей ценить образование, неважно, что те, скорее всего, умрут, так им и не воспользовавшись. С нами туда ходила еще пара сирот. Они мечтали стать актерами и хотели уметь читать, чтобы потом разучивать сценарии. Все, что мы знали из географии, –это то, что раньше существовало семь континентов, на которых располагалось несколько государств, но Третью мировую войну пережила лишь Северная Америка, континент с самыми развитыми технологиями. Ущерб оказался невосполнимым: все, что осталось от шести континентов, –это бескрайний океан и необитаемые клочки земли, настолько крошечные, что их даже не видно из космоса.
И все-таки мой отец просто обожал тот прежний мир. У него был старый географический атлас двадцать первого века с разноцветными картинками всех стран и описанием их обычаев. Моей любимицей была Япония. Меня завораживали густо загримированные гейши с тонкими чертами лица и поджатыми губами. Мне нравились деревья сакуры в бело-розовом облаке цветов, они были так непохожи на жалкие, специально огороженные недоразумения, произрастающие вдоль тротуаров Манхэттена. Япония представлялась мне одной глянцевой цветной фотографией, огромной и красочной. Брату больше нравилась Африка, там жили слоны с огромными свисающими ушами и птицы с ярким оперением.
Мне казалось, что мир за пределами Северной Америки был удивительно прекрасен. И мне об этой красоте поведал отец. Я все еще иногда думаю о тех, уже не существующих, местах. Резво проплыв совсем рядом со мной, кои уходит глубоко под воду. Я думаю о том, как счастлив был бы отец увидеть это.
Меня вдруг охватывает такое острое чувство тоски по отцу, что подгибаются колени. Сглотнув ком в горле от надвигающихся слез, могу сказать только:
– Я знаю о них.
Линден впечатлен. Улыбнувшись мне, он поднимает руку, словно собираясь дотронуться до меня, но вдруг отдергивает ее и идет вперед. Мы находим деревянные качели с сиденьем в форме сердечка, присаживаемся на них и, слегка покачиваясь, любуемся видом, открывающимся за кромкой розовых кустов. Небо медленно расцвечивается, оранжевые и желтые отблески будто мазки, нанесенные кисточкой Дейдре. Звезды все еще видны, но потихоньку бледнеют, уступая место яркому небесному румянцу.
– Посмотри… –говорит Линден. –Ты только посмотри, какая красота.
– Это ты про рассвет? –уточняю я.
Он прекрасен, но не настолько, чтобы жертвовать ради него утренним сном. Из-за постоянных дежурств я так привыкла спать по очереди с братом, что мой организм приучен не разбрасываться временем, которое можно было бы потратить на сон.
– Начало нового дня, –говорит Линден. –И мы достаточно здоровы, чтобы им насладиться.
В его зеленых глазах плещется грусть, но я ей не доверяю. Да и с чего бы, если это тот самый человек, который заплатил Сборщикам, чтобы я провела с ним последние годы моей жизни? Это на его руках кровь девушек, расстрелянных в том фургоне. Пусть у меня в запасе не так много рассветов, но я не собираюсь встречать их все в качестве жены Линдена Эшби.
Мы сидим в тишине. Лучи восходящего солнца играют на лице мужа. В их отблесках мое обручальное кольцо словно горит огнем. Гадость какая! Я вчера еле удержалась, чтобы не спустить его в туалет. Но уж если я хочу завоевать его доверие, придется носить эту мерзость.
– Ты знаешь про Японию, –говорит Линден. –А что еще ты знаешь о мире?
Я не собираюсь рассказывать ему про папин атлас, он сейчас заперт в сундуке вместе с другими сокровищами. Такому, как Линден, не приходится держать свои ценности под замком, ну, помимо своих невест, конечно. Ему не понять, каково это –жить в нищете и отчаянии.
– Немного, –отвечаю я.
Изображаю полнейшее невежество, пока он рассказывает мне о Европе, о часовой башне под названием Биг-Бен (помню картинку этой башни на фоне лондонского сумеречного неба, она подсвечена и окружена огромной толпой) и о вымерших птицах фламинго, у которых шея была такая же длинная, как и ноги.
– Мне почти обо всем этом рассказала Роуз, –признается он и резко отворачивается от меня.
Солнце расписывает сад сочными оттенками красного и зеленого.
– Можешь возвращаться в дом, –говорит он. –Тебя встретят и проводят до комнаты.
В конце его голос срывается. Я понимаю, что сейчас не время рассиживаться и делать вид, что я от него без ума. Иду обратно к входной двери, оставив его наслаждаться началом нового дня и размышлять о Роуз и рассветах, которые ей не суждено увидеть.
Все последующие дни нам кажется, что Линден позабыл о своих женах. Наши двери не запираются, и мы по большей части предоставлены сами себе. Мы вольны гулять по этажу, у нас своя библиотека и гостиная, но это все. Нам запрещено пользоваться лифтом, кроме тех редких случаев, когда муж приглашает нас на ужин. Обычно мы едим в своих спальнях, куда нам приносят пищу. Я провожу бесчисленные часы в библиотеке: устроившись в мягком кресле, листаю книги с яркими картинками цветов, которые исчезли из нашего мира или во Флориде не встречаются. Читаю о ледяных покровах, уничтоженных войной, и о путешественнике по имени Христофор Колумб, доказавшем, что земля круглая. Находясь в тюрьме, я погружаюсь в историю безграничного, свободного и давно уничтоженного мира.
Я редко вижусь со своими сестрами по мужу. Дженна иногда садится на диванчик рядом с моим креслом и, изредка отвлекаясь от своего романа, застенчиво спрашивает меня, что я читаю. Когда я поворачиваюсь к ней, она вздрагивает, словно в ожидании удара. Но под всей ее робостью что-то скрывается, будто глубоко в ней спрятан ныне сломленный человек, бывший когда-то сильным, храбрым и уверенным в себе. Ее глаза часто застланы мутной пеленой невыплаканных слез. Подолгу мы никогда не разговариваем: одно-два предложения, не больше.
Сесилия жалуется, что в приюте ее не научили толком читать. Засев за столом с книжкой, она то и дело проговаривает какое-нибудь слово по буквам и ждет, пока я произнесу его слитно и, если оно ей незнакомо, объясню, что оно означает. Хотя ей всего тринадцать лет, больше всего она любит читать о беременности и родах.
Удивительно, но при этом Сесилия что-то вроде музыкального вундеркинда. Я иногда слышу, как она играет на клавишной панели в гостиной. Впервые это случилось как-то поздно ночью. Вокруг малютки с огненно-рыжими волосами бушевала вьюга –голограмма проецировалась откуда-то с панели. Но Сесилия, так очарованная фальшивым блеском особняка, играла с закрытыми глазами. Растворившись в музыке, она перестала быть моей сестрой по мужу в платье с крылышками или молодой девушкой, которая вымещает свое раздражение на ни в чем не повинных слугах, швыряя в них ножи и вилки; она превратилась в какое-то неземное создание. Не было внутри ее никакой часовой бомбы – ни малейшего намека на то, что убьет ее уже через несколько лет.
При свете дня она играет куда более небрежно, так, ради забавы, даже не утруждая себя извлечением из клавиш связной мелодии. Панель не будет работать, если не вставить в нее один из сотни слайдов с голограммами. Они сопровождают музыку, имитируя бурные реки, стайки светлячков на фоне ночного неба или все цвета радуги, быстро сменяющие друг друга. Я ни разу не видела, чтобы она дважды использовала одну и ту же голограмму, хотя она на них даже не смотрит.
В гостиной есть все возможности для создания зрительных иллюзий. Одно нажатие кнопки, и телевидение переносит вас на горный склон, каток или ипподром. Пульты дистанционного управления, штурвалы, лыжи, целая коллекция разнообразных устройств помогают воссоздавать реальность. Интересно, вырос ли мой муж в окружении таких приборов, запертый в этом доме-муравейнике, не имеющий другого выбора, кроме как полагаться на обман зрения, чтобы узнать о реальном мире? Как только я осталась в гостиной одна, решила попробовать себя в рыбалке. Мне повезло гораздо больше, чем в тот раз, когда я рыбачила по-настоящему.
Я подолгу брожу одна по коридорам нашего этажа. Осмотрела каждый их уголок от комнаты Роуз и до библиотеки. Внимательно изучила вентиляционные отверстия –все они расположены на потолке и плотно закрыты сеткой, а желоба для спуска грязной одежды в прачечную настолько узкие, что в них не пролезет ничего крупнее небольшой пачки белья. Единственное окно на этаже, которое можно открыть, находится в спальне Роуз, но она никогда оттуда не выходит.
Камин в библиотеке ненастоящий. В нем, потрескивая, горит не огонь, а его копия, холодная и неживая. Нет и дымохода, воздуху и тому не выбраться отсюда.
Лестниц тоже нет. Я не обнаружила даже наглухо запертых аварийных выходов, простучав стены, отодвинув все до одной книжные полки и заглянув под все шкафы. Неужели наш этаж –единственное место в доме, из которого невозможно попасть на лестницу? Выходит, если начнется пожар и отключатся лифты, все жены Линдена поджарятся до хрустящей корочки. Ведь заменить нас проще простого! Долго он колебался, прежде чем решить судьбу девушек из того фургона?
Странно все это. А как же Роуз, которую так безумно любит Линден? Разве ее жизнь ему не дорога? Видимо, нет. Наверное, даже первым и любимым женам найти замену нетрудно.
Пробую зайти в лифт, нажимаю на кнопки, но без специальной магнитной карточки у меня ничего не выходит. Пытаюсь раздвинуть двери лифта руками, затем помогаю себе носком туфли. Стараюсь изо всех сил, твержу себе, что сейчас пожар и моя жизнь зависит от того, смогу ли я попасть в лифт. Двери не поддаются. Переворачиваю свою комнату вверх дном, наконец нахожу в гардеробной зонт и бегу обратно к лифту. У меня получается просунуть верхушку зонта между металлическими дверцами лифта и немного их раздвинуть, достаточно, чтобы поставить между ними ногу. И вот –ура! –двери лифта открываются.
Меня едва не сбивает с ног спертый воздух, вырывающийся из лифтовой шахты. Заглядываю внутрь. Внизу и вверху кромешная темнота. Осматриваю кабели. Им не видно конца. Не могу понять, сколько здесь этажей. Протянув руку, касаюсь одного из свисающих кабелей и крепко за него ухватываюсь. Можно попробовать забраться по нему вверх, как по канату, или, держась за него, соскользнуть вниз, до первого этажа. Ничего, если получится спуститься только на один этаж, может, мне повезет, и я найду незапертое окно или смогу пробраться на лестницу.
Вот это самое «может» меня и не пускает. Потому что у меня «может» не хватить сил, чтобы открыть двери лифта изнутри. Или меня «может» раздавить кабина лифта, если я не успею быстро выбраться из шахты.
– Собираешься покончить с собой? –раздается за спиной голос Роуз.
Вздрогнув от неожиданности, я отдергиваю руку от кабеля. В паре метров от меня в легкой ночной сорочке стоит одна из моих названных сестер. Ее волосы растрепаны, подкрашенные губы на бледном лице выглядят неестественно красными. Сложив руки на груди, она улыбается.
– Все в порядке, –заверяет она меня. –Я никому не скажу. Я все понимаю.
Позади меня медленно закрываются двери лифта.
– Понимаешь? –спрашиваю я.
– М-м-м, –утвердительно мычит она и указывает на зонт.
Взяв из моих рук, она его распахивает.
– Где нашла? –спрашивает она, крутанув зонт над головой.
– В гардеробной.
– Понятно, –говорит Роуз. –А ты знала, что их нельзя открывать в доме? Плохая примета. Вообще-то Линден очень суеверен.
Сложив зонт, она задумчиво его рассматривает.
– Ты, наверное, не слышала, что все твои вещи отбирает Линден? Твою одежду, обувь, этот зонтик. Как ты думаешь, почему он оказался у тебя в комнате?
– Линден не хочет, чтобы я промокла под дождем, –отвечаю я, начиная понимать, к чему она клонит.
Роуз поднимает на меня глаза, улыбается и передает мне зонт.
– Вот именно. А дождь идет только снаружи.
Снаружи. Никогда не думала, что от этого слова у меня внутри все будет переворачиваться. В моей жизни и так было немного радостей, и я готова на все, чтобы вернуть хотя бы эту. Рука, в которой я держу зонт, непроизвольно сжимается.
– Отсюда можно выбраться только на лифте? –интересуюсь я.
– Да забудь ты о лифтах, –отвечает Роуз. –У тебя один выход отсюда –Линден.
– Не понимаю. А вдруг пожар? Мы же все умрем.
– Жены –это выгодное капиталовложение, –объясняет Роуз. –Распорядитель Вон выложил за тебя кругленькую сумму. Он настолько увлечен генетикой, что, могу поспорить, даже переплатил, узнав про твои необычные глаза. Если он хочет, чтобы с тобой ничего не случилось, будь то пожар, ураган или цунами, ты в безопасности.
Наверное, она хочет меня подбодрить, но вместо этого меня охватывает сильное беспокойство. Если я такое ценное вложение денег, то мне будет гораздо труднее потихоньку улизнуть отсюда.
У Роуз усталый вид. Закинув зонт к себе в комнату, помогаю ей забраться на кровать. Она обычно ругается со слугами, когда те уговаривают ее немного отдохнуть, но со мной она не спорит, потому что я не заставляю ее принимать лекарства.
– Открой окно, –едва слышно говорит она, поудобнее устраиваясь под шелковистыми одеялами.
Я повинуюсь, и в комнату проникает свежий весенний ветерок.
– Спасибо, –говорит она мне, вздохнув полной грудью.
Я сижу на подоконнике и прижимаю руку к москитной сетке, полностью закрывающей оконный проем. Это обычная съемная сетка, если на нее хорошенько надавить, она выскочит из рамки. Я бы смогла выпрыгнуть, хоть здесь и высоковато –во всяком случае, выше, чем на крыше моего дома, –но рядом нет ни одного дерева, не за что уцепиться. Не стоит даже пробовать. Я все думаю о том, что мне сказала Роуз у лифта. Она пообещала никому не рассказывать, потому что все понимает.
– Роуз, ты когда-нибудь пыталась отсюда сбежать? –спрашиваю я.
– Какая разница.
Я вспоминаю фотографию девушки с открытой жизнерадостной улыбкой. Все эти годы она провела здесь. Интересно, ее с детства приучали к мысли, что она выйдет замуж за Линдена? Или все-таки было время, когда ей этого совсем не хотелось? Открываю было рот, чтобы спросить, но она, к тому времени уже сидя в кровати, меня опережает:
– Ты снова увидишь мир за стенами этого дома. Я знаю. Он полюбит тебя. Если ты хоть на минуту меня послушаешь, то поймешь, что после моей смерти станешь его любимицей. –Как спокойно она говорит о том, что скоро умрет. –Он отвезет тебя куда угодно, стоит только попросить.
– Куда угодно, –отвечаю я, –только не домой.
Она мне улыбается и приглашающе похлопывает ладонью по матрасу. Сажусь рядом с ней. Привстав позади меня на колени, Роуз принимается заплетать мои волосы.
– Твой дом теперь здесь. Чем больше ты сопротивляешься, –объясняет она и для пущей убедительности слегка дергает меня за косу, –тем плотнее захлопывается ловушка. Готово.
Подхватив свисающую со спинки кровати ленту, она скрепляет ею конец косы. Медленно вернувшись на свое место, она заглядывает мне в лицо.
– Тебе хорошо с убранными волосами, –говорит она, откинув прядь с моего лба. –Скулы –просто загляденье.
Скулы у меня высокие, как у нее. Мы вообще очень похожи: обе блондинки с копной вьющихся волос, упрямым подбородком и ясными глазами. Единственное, чего ей не хватает, –это гетерохромных глаз. Есть и еще одно, более важное отличие. Она смогла принять эту жизнь, полюбить нашего мужа. Я же готова на все, лишь бы выбраться отсюда.
В тот день о побеге больше ни слова. Из всех жен Роуз общается только со мной, другие с ней за все это время даже ни разу не поговорили. Дженна –молчунья, зато Сесилия постоянно интересуется, с чего это я так подружилась с умирающей женой Линдена.
– Она скоро умрет, и он сможет уделять нам больше времени, –воодушевленно повторяет она.
Мне тошно от того, как мало для нее значит жизнь Роуз. Хотя чем ее слова хуже того, что сказал мой брат о ребенке, который до смерти замерз на крыльце нашего дома прошлой зимой?
Когда я его нашла, чуть не расплакалась. Но брат предложил не трогать лучше тело, пусть служит предупреждением для всех, кто подумывает влезть к нам в дом.
– Мы здорово потрудились над замками. Они скорее умрут, чем смогут их взломать, –сказал он.
Надо. Приходится. То был очередной случай из этой категории. Много позже, когда я предложила похоронить тело –девочку в поношенном клетчатом пальтишке, –он попросил моей помощи, чтобы дотащить труп до мусорного контейнера неподалеку.
– Плохо, что ты такая чувствительная, –сказал он. –Это прям как мишень у тебя на спине.
А если здесь другой случай, Роуэн? Вдруг в этот раз моя чувствительность сыграет мне добрую службу. Мы с Роуз не можем наговориться. Мне нравится беседовать с ней, и я уж постараюсь не упустить возможности узнать о Линдене побольше и понять, как привлечь его внимание.
Но проходят дни, за днями недели, и я понимаю, что мы стали по-настоящему близки. Да уж, угораздило меня. Подружилась с умирающей! Пусть так, мне нравится с ней разговаривать. Она рассказывает мне о своих родителях, они были из первого поколения и погибли в результате какого-то несчастного случая в дни ее совсем ранней юности. Они дружили с отцом Линдена, так она и попала в этот дом, стала невестой.
Она рассказывает мне о матери Линдена, молодой жене Распорядителя Вона во втором его браке. Она умерла при родах Линдена. Вон с самого начала был так поглощен своими исследованиями, настолько одержим идеей спасти сына, что больше не женился. Роуз говорит, что если бы он не был талантливым врачом, так увлеченным своей работой, то стал бы предметом всеобщих насмешек. Он один из ведущих генетиков штата, владелец успешной клиники в городе. Она рассказывает, что до Линдена у Вона был еще один сын. Он прожил двадцать пять лет, умер, и его кремировали еще до того, как родился Линден.
Вот, думаю я, что роднит меня с мужем. До того, как у родителей появились мы с братом, у них было еще двое близнецов. Они родились слепыми, с плохо сформированными конечностями. Близнецы так и не научились говорить и дожили только до пяти лет. Подобные отклонения среди потомства генетически безупречного первого поколения большая редкость, но иногда случаются. Их называют деформациями. Видимо, мои родители не в состоянии были произвести на свет детей без генетических странностей. Хотя мне стоит поблагодарить их за гетерохромию. Не исключено, что как раз она и уберегла меня от выстрела в голову в темноте того фургона.
Мы с Роуз обсуждаем и приятные вещи, цветущую сакуру, к примеру. Я уже настолько доверяю Роуз, что рассказываю об отцовском атласе и о том, как переживала из-за того, что не застала мир в его лучшую пору. Заплетая мне косы, Роуз говорит, что если бы она могла выбирать, где жить, то поехала бы в Индию. Она бы носила сари, расписывала все тело хной и, может, даже проехалась по улицам города верхом на слоне, обвешанном драгоценностями.
Я крашу ей ногти в розовый цвет, а она лепит на мой лоб наклейки со стразами и камешками.
Однажды днем, когда мы уютно лежим рядышком на кровати и объедаемся разноцветными леденцами, я не выдерживаю:
– Роуз, как ты все это терпишь?
Она поворачивает голову на подушке и смотрит на меня. Язык у нее темно-красного цвета.
– Что?
– Тебя совсем не волнует, что он женился еще раз, прямо на твоих глазах?
Ее губы раздвигаются в улыбке. Она задумчиво смотрит в потолок, вертя в пальцах фантик.
– Это была моя идея. Я убедила его, что будет лучше, если новые жены привыкнут к дому заранее. –Она зевает и прикрывает глаза. –Вдобавок в обществе его уже начали поддразнивать. У большинства Комендантов от трех до семи жен, по одной на каждый день недели. –Эта мысль кажется ей такой забавной, что она начинает смеяться, но смех тут же переходит в приступ кашля. –Но Линден другой. Распорядитель Вон несколько лет уговаривал его жениться. Все без толку. И вот он наконец согласился, но при условии, что сам сможет выбрать себе невест. Со мной у него выбора не было.
Все это она говорит спокойно, ни на секунду не теряя на удивление безмятежного выражения лица. Меня беспокоит, что я стала ее любимицей только из-за светлых волос, благодаря своему отдаленному с ней сходству. Она замечательная девушка, умная и хорошо начитанная. Неужели она еще не поняла, что я никогда не полюблю Линдена и он наверняка не станет любовью всей моей жизни, как это случилось с ней, а он, в свою очередь, никогда не полюбит меня так, как любит ее? Неужели она и впрямь не догадывается, что, несмотря на все ее старания подготовить меня, я никогда не займу ее место?
– Что-то хочется сыграть во что-нибудь, –заявляет Сесилия.
Дженна, не отрывая взгляда от своей книги, откликается:
– Вот уж не проблема.
Она лежит, вальяжно растянувшись на диване, свесив ноги с подлокотника.
– Да нет, не в виртуальные лыжи или на клавишах, –не сдается Сесилия. –В настоящую игру!
Она с надеждой смотрит в мою сторону, но я знаю только одну игру, ту, в которую играла с братом. Правила простые: расставляешь по кухне шумовые ловушки и надеешься пережить ближайшую ночь. Когда меня схватили Сборщики, я ее вроде как проиграла.
Я удобно устраиваюсь на широком подоконнике в гостиной, забитой виртуальными спортивными играми, здесь есть и клавишная панель, которая может заменить целый симфонический оркестр. Поджав под себя ноги, я смотрю в окно и любуюсь апельсиновыми деревьями, усыпанными цветами. Их лепестки слегка дрожат, и издали кажется, будто деревья облюбовала для отдыха стайка крошечных белокрылых пташек. Окажись Роуэн здесь, он бы не поверил своим глазам. Эта прекрасная картинка, такая живая и благополучная, не имеет ничего общего со знакомыми видами Манхэттена, заросшего чахлыми, блеклыми, едва пробивающимися сквозь асфальт сорняками. Покупные гвоздики со стойким запахом холодильной камеры больше похожи не на цветы, а на результаты научных опытов.
– Ты что, не знаешь ни одной игры? –На этот раз Сесилия обращается прямо ко мне. Чувствую на себе пристальный взгляд ее карих глаз.
Ну, была одна игра с бумажными стаканчиками и бечевкой –и с девочкой из соседнего дома. Открываю рот, чтобы рассказать ей об этом, но вдруг спохватываюсь. Не собираюсь делиться с сестрами своими тайнами, нашептывая их в бумажные стаканчики. Вообще-то у меня всего один настоящий секрет –план побега.
– Может, рыбку виртуальную поудим? –спрашиваю я и, даже не смотря в ее сторону, тут же понимаю, что мое предложение встречено без энтузиазма.
– Ну должна же здесь быть хоть одна настоящая игра, –жалуется она. –Должна быть!
Она выскакивает из комнаты, ее шаги удаляются по коридору.
– Бедняжка, –прерывает тишину Дженна и, бросив на меня многозначительный взгляд, снова принимается за чтение. –Она совсем не понимает, где очутилась.
Полдень. Габриель приносит мне обед в библиотеку. Это моя самая любимая комната на всем этаже. Заглянув мне через плечо, он замечает, что я раскрыла книгу на рисунке корабля.
– Что читаешь? –интересуется он.
– Это по истории, –отвечаю я. –Жил когда-то один путешественник. Он смог доказать, что земля круглая. Набрал команду и отправился в кругосветное плавание на трех кораблях.
– «Нинье», «Пинте» и «Санта-Мария», –продолжает он.
– Ты разбираешься во всемирной истории? –удивляюсь я.
– Знаю кое-что о кораблях, –уточняет он, присаживаясь на подлокотник моего мягкого кресла. –Это, например, каравелла, –говорит он, указывая на рисунок в книге. Габриель увлеченно рассказывает мне, как устроен корабль, описывает три его мачты и латинские паруса. Я мало что из всего этого понимаю. Пожалуй, только что такие корабли строили испанцы. Но перебить его у меня не хватает духа. По горящим глазам Габриеля видно, что, с головой погрузившись в столь дорогую его сердцу тему, он ненадолго забывает и о бесконечной готовке, и необходимости постоянно прислуживать женам Линдена.
Сидя рядом с ним в глубине мягкого кресла, чувствую, как мои губы непроизвольно растягиваются в улыбке.
В этот момент в комнату врывается Эль, помощница Сесилии.
– Ах, вот ты где! –набрасывается она на Габриеля. –Живо на кухню! Принеси леди Роуз что-нибудь от кашля.
Я вдруг слышу, как та заходится в кашле у себя в комнате вниз по коридору. Этот звук настолько привычен, что я почти перестала его замечать. Габриель тут же вскакивает на ноги. Захлопываю книгу и собираюсь пойти за ним.
– Побудь здесь, пока ей не станет лучше.
За его спиной творится что-то странное. Кажется, что в коридоре собралась прислуга со всего дома. Из лифта выходят служители из первого поколения. У них в руках несметное количество разнообразных бутылочек и устройство, похожее на увлажнитель воздуха. Родители установили такой у меня в комнате в ту зиму, когда я подхватила воспаление легких. Над всем этим витает дух обреченности. По глазам Габриеля видно, что тяжесть, разлившаяся в воздухе, действует и на него.
– Никуда не уходи, –говорит он.
Но я, конечно же, выхожу за ним в коридор. Мне настолько не по себе, что я не отстаю от него ни на шаг, пока он идет к лифту. Это, скорее всего, против правил, но я слишком напугана, чтобы думать об этом. Габриель пропускает свою карточку через считывающее устройство, и двери лифта начинают открываться. Внезапно все останавливается, застывает. Слуги замирают на месте; помощники так и остаются стоять, не выпуская из рук одеяла, таблетки и дыхательные аппараты. Линден, неподвижно сидящий на коленях у кровати Роуз, зарывается лицом в матрас. Он будто не в силах отпустить ее тонкую, лилейно-белую руку. Я смотрю на эту руку, перевожу взгляд выше. Неподвижное тело Роуз обмякло. Ее лицо и сорочка в крови. Должно быть, те жуткие хрипы сопровождали особенно жестокий приступ кашля. Зловещая, настороженная тишина охватывает весь этаж. Мне мерещится, что это та же тишина, что окутала весь остальной мир, –молчание безбрежного океана и необитаемых островов, безмолвие, различимое даже из космоса.
Из своих комнат выходят Сесилия и Дженна. В звенящей тишине слышны только надсадные хрипы, вырывающиеся из горла Линдена.
– Вон, –шепчет он.
И громче:
– Все вон!
Никто не двигается, пока он, схватив вазу, не швыряет ее о стену. Все бросаются врассыпную. Я оказываюсь в лифте с Габриелем. Как только за спиной закрываются двери, меня накрывает волна благодарности.
Мне ничего не остается, кроме как следовать за Габриелем на кухню: одна я точно потеряюсь. Расположившись за стойкой, я пощипываю виноград и слушаю разговоры занятых работой слуг и поваров. Габриель, облокотившись рядом на стойку, полирует столовое серебро.
– Знаю, что тебе нравилась Роуз, –говорит он мне шепотом, –но здесь, внизу, ее не очень любили. Она постоянно ко всем цеплялась.
Будто в подтверждение его последних слов, слышится пронзительный, чуть не переходящий в визг крик старшей поварихи: «Мой суп совсем остыл! А сейчас такой горячий, что есть невозможно!» Раздавшееся вслед за этим преувеличенное, несколько манерное фырканье, будто кто-то отплевывается, тонет в общем взрыве хохота.
Не буду врать, что меня это представление совсем не расстроило. Я часто видела, как Роуз срывала злобу на слугах, но на меня она ни разу даже голос не повысила. Там, среди шприцев, понурых Комендантов и опасных Распорядителей, она была моим единственным другом.
И все же я ничего не говорю. Дружба с Роуз –мое личное дело. Ни один из тех, кто сейчас над ней смеется, все равно ничего бы не понял. Отщипываю по виноградинке от кисти и, повертев их немного в пальцах, кладу обратно в миску. Габриель то и дело посматривает на меня, не прерывая своего занятия. Какое-то время мы молчим, пока остальная кухня полнится звонким щебетом голосов, и кажется, что весь этот гомон раздается откуда-то издалека. А наверху, в своей спальне, лежит мертвая Роуз.
– Она постоянно сосала леденцы, –рассеянно вспоминаю я. –От них еще язык красится.
– Это Джун Бинз, –объясняет Габриель.
– А они еще остались?
– Конечно, у нас их тонны. Я заказывал их для нее целыми ящиками. Вот…
Я следую за ним в кладовую, которая расположена между встроенным холодильником и длинным рядом кухонных плит. Внутри обнаруживаются деревянные ящики, переполненные леденцами в блестящих разноцветных обертках. Вдыхаю их сладкий аромат с ноткой искусственных красителей. Роуз заказала их, и вот теперь они ждут, чтобы их насыпали в ее хрустальную вазочку и принялись смаковать.
Должно быть, выражение моего лица столь красноречиво, что Габриель уже протягивает мне бумажный пакетик с леденцами.
– Бери, сколько хочешь. Их все равно никто есть не будет.
– Спасибо, –благодарю его я.
– Эй, блондиночка, –окликает меня старшая повариха.
Она из первого поколения. Ее сальные, начинающие седеть волосы собраны в пучок.
– Не пора ли тебе наверх, пока твой муженек не нашел тебя здесь?
– Нет, –отвечаю я. –Он даже не узнает, что я сюда спускалась. Он в мою сторону и не смотрит.
– Еще как смотрит, –вдруг подает голос Габриель.
В недоумении оборачиваюсь к нему, но взгляд его голубых глаз уже направлен не на меня, а куда-то в сторону.
Один из поваров открывает дверь и выплескивает на улицу кастрюлю воды –раковину заняла старшая повариха. Она что-то бормочет себе под нос. Порыв холодного ветра отбрасывает с моего лица волосы, перед глазами вспыхивает синь неба и зелень травы. Здесь нет никаких замков, нет магнитных карточек. Вот почему женам не разрешается покидать свой этаж: не весь особняк превращен в тюрьму.
– Ты бываешь на улице? –спрашиваю я Габриеля вполголоса.
На его лице появляется грустная улыбка.
– Только когда работаю в саду или помогаю разгружать машины с провизией. Ничего интересного.
– А что там?
– Бескрайние просторы, –отвечает он с коротким смешком. –Сады. Поле для гольфа. Может, еще что-нибудь. Я никогда не руководил садовыми работами, так что точно не знаю. Сам не видел, где это все заканчивается.
– Ничего, кроме кучи неприятностей, тебя там не ждет, блондиночка, –вмешивается старшая повариха. –Отправляйся-ка наверх, к себе в спаленку. Там тебе самое место. Будешь нежиться на атласных простынках и красить себе коготки. Ну-ка, пошевеливайся! Пока нам тут всем за тебя не попало.
– Пойдем, –говорит Габриель. –Я отведу тебя наверх.
Вернувшись к себе на этаж, обнаруживаю, что дверь в комнату Роуз заперта, все слуги разошлись. В коридоре сидит Сесилия. Она совсем одна. Между ее пальцами натянута пряжа. Она тихонько напевает, играя в какую-то незнакомую мне игру. Но стоит мне выйти из лифта, она замолкает. Все время, пока я иду по коридору в свою комнату, она не спускает с меня глаз.
– Чем ты с ним занималась? –спрашивает она, как только уходит Габриель.
Она не замечает бумажный пакетик с леденцами, и я быстро прячу его в тумбочку. Туда же отправляется листок плюща, который я заложила между страницами любовного романа. Его я позаимствовала из библиотеки. Там столько книг, что вряд ли кто-нибудь заметит пропажу одной из них.
Я оборачиваюсь как раз в ту секунду, когда в дверном проеме в ожидании ответа появляется Сесилия. Мы теперь сестры. Не знаю, как строятся подобные отношения в других местах, но я сомневаюсь, что могу ей довериться. Еще мне не особенно нравится ее требовательный тон, еле сдерживаемое нетерпение и постоянные расспросы.
– Ничем я с ним не занималась, –отвечаю я и сажусь на кровать.
Она выразительно приподнимает брови, наверное, ожидая, что я приглашу ее составить мне компанию. Сестрам нельзя входить друг к другу в комнату без разрешения. Это правило дарит мне редкую возможность побыть одной, и я не собираюсь от нее отказываться.
Но вот запретить ей болтать я не могу.
– Леди Роуз умерла, –продолжает она, –и Линден может прийти к нам в любое время.
– Где он? –спрашиваю я, не сумев побороть любопытство.
Сесилия с недовольным видом рассматривает свои оплетенные нитями пальцы. Непонятно, что именно ее удручает: то, что она видит, или сложившаяся ситуация в целом.
– Ах, он в ее комнате. Один. Всех выгнал. Я стучала, но он не выходит.
Подхожу к своему туалетному столику и начинаю расчесывать волосы. Делаю вид, что крайне занята: не хочу продолжать этот разговор, но, кроме как рассматривать стены, заняться мне в этой комнате решительно нечем. Сесилия задерживается в дверном проеме; она слегка крутится на месте, и низ юбки колышется в такт ее движениям.
– Я не скажу нашему мужу, что ты куда-то ходила с этим служителем, –говорит она. –Могла бы рассказать, но не буду.
Произнеся это, она отрывается от проема и уходит. За ней вьется хвостик ярко-красной пряжи.
В ту ночь ко мне в спальню приходит Линден.
– Рейн? –тихо окликает он, словно тень, заглянув в мою комнату.
Поздно. Уже несколько часов я лежу в темноте. Я еще вечером знала, что впереди долгая и тяжелая ночь. Роуз больше нет, а я все прислушиваюсь: вот-вот раздастся ее голос в другом конце коридора, отчитывающий слугу или зовущий меня прийти и расчесать ей волосы, а может, поговорить с ней о мире за стенами этого дома. Тишина сводит меня с ума. Должно быть, я потому и пускаю Линдена в свою постель вместо того, чтобы притвориться спящей или отказать ему.
Он закрывает дверь и забирается ко мне под одеяло. Устроившись рядом, он касается моего лица прохладными тонкими пальцами. Притянув меня ближе для первого в моей жизни поцелуя, Линден вдруг не выдерживает: с его дрожащих губ срывается всхлип. Щеку опаляет жар его кожи, его горячее дыхание. Я слышу имя его покойной жены, произнесенное испуганным, сдавленным голосом. Он зарывается лицом в мое плечо, его сотрясают рыдания.
Я знаю, что такое горе. После смерти родителей я нередко проводила ночи напролет в слезах. Так что на этот раз я не оказываю ему никакого сопротивления: позволяю найти пристанище в моей постели, разрешаю обнять себя, пока не пройдут самые тягостные мгновения.
Тонкая ткань моей сорочки приглушает его крики. Мороз по коже от этих звуков. Они отдаются глухим эхом во всем теле. Кажется, что это продолжается много часов, но его дыхание наконец выравнивается, пальцы, судорожно цеплявшиеся за мою сорочку, разжимаются. Он засыпает.
Остаток ночи я ворочаюсь с боку на бок. Мне снятся серые шинели на фоне оружейных выстрелов и язык Роуз, то и дело меняющий цвет. Забываюсь глубоким сном только под утро. Просыпаюсь от щелчка поворачиваемой дверной ручки. Комната наполнена мягким светом и утренним птичьим щебетаньем.
Входит Габриель с подносом в руках –он принес мне завтрак. Увидев Линдена в моей постели, он замирает. В какой-то момент ночью Линден от меня откатился и сейчас сладко посапывает, свесив руку с матраса. Я молча ловлю взгляд Габриеля и прижимаю палец к губам. Потом, так же не говоря ни слова, указываю на туалетный столик.
Габриель с непроницаемым видом опускает туда поднос. Он выглядит оскорбленным, прямо как в тот день, когда весь в синяках приковылял ко мне в комнату. Непонятно, что его так задевает. И тут меня озаряет: картинка и впрямь загляденье: Роуз умерла, и вот не прошло и дня, как я заняла ее место. Ну и что ему с того? Сам сказал, что слуги недолюбливали Роуз.
Я шепчу одними губами «спасибо» за завтрак; кивнув в ответ, он уходит. Потом, может, когда увижусь с ним в библиотеке, смогу объяснить, что здесь произошло. Вспоминаю, что Роуз и в самом деле больше нет, и у меня появляется предчувствие, что скоро мне нужно будет с кем-нибудь поговорить.
Осторожно выбираюсь из кровати. Пусть Линден еще поспит. У него была трудная ночь, у меня случались и получше. Стараясь не шуметь, выдвигаю ящик туалетного столика. Вынув из него бумажный пакет с леденцами, направляюсь к окну. Оно все еще заперто, но на широком подоконнике можно удобно разместиться.
Усевшись на подоконнике, я разглядываю сад и посасываю карамельку такого же отчаянно зеленого цвета, что и свежескошенный газон под моим окном. Отсюда мне открывается изумительный вид на бассейн, и я наблюдаю, как незнакомый мне человек в униформе разрезает гладь воды длинной сетью. На рассеченной мелкими ромбиками голубой поверхности играют солнечные лучи. Я вспоминаю океан, как его волны бьются о причалы Нью-Йорка. Давным-давно на месте бетонных плит, устилающих здесь берег, были пляжи. За пять долларов можно воспользоваться ржавым телескопом, чтобы охватить взглядом все водное пространство до статуи Свободы или одного из манящих яркими огнями островков с сувенирными магазинчиками, торгующими брелоками и удачными ракурсами для фотографий. Можно купить билет на двухпалубный паром, курсирующий вдоль пирсов, и послушать рассказ гида о том, какие изменения претерпел за свою историю городской ландшафт. А можно проскользнуть под перилами и, скинув туфлю, погрузить голую ногу в мутную соленую воду, кишащую рыбой. Есть ее опасно, рыбаки ловят ее ради забавы и затем выпускают обратно.
Океан всегда меня завораживал. Такое удивительное чувство: опустить руку или ногу в воду и знать, что ты прикасаешься к вечности и этот момент есть ее начало и конец. Где-то под толщей этих вод покоятся развалины красочной Японии и так любимой Роуз Индии –стран, что не смогли выжить. На поверхности остался лишь наш континент. Темная, скрывающая тайны водная гладь невероятно притягательна, в сравнении с ней голубая вода бассейна, весело поблескивающая на солнце, так заурядна. Уж больно она чистая, сверкающая и безопасная. Интересно, дотрагивался ли Линден хоть раз до океанских вод. Знает ли, что его райский сад насквозь пронизан ложью.
Бывала ли Роуз за пределами этого поместья? Она говорила о том мире, будто видела его своими глазами, но как далеко уезжала она от своих любимых апельсиновых рощ? Надеюсь, что сейчас она где-нибудь на цветущем острове или покрытом зеленью континенте наслаждается возможностью учить иностранные языки и вволю кататься на слонах.
– Прощай! –шепчу я еле слышно, перекатывая языком во рту леденец. Мятный. Хорошо бы еще у нее там не было недостатка в Джун Бинз.
Со стороны кровати раздается судорожный вздох. Линден лежит на спине, слегка приподнявшись на локтях. Его кудрявые волосы взъерошены, веки припухли, он выглядит растерянным. Мы некоторое время смотрим друг на друга. Я вижу, что он пытается сфокусировать взгляд на моем лице. У него настолько потерянный вид, что мне на секунду кажется, что он еще спит. За ночь он несколько раз просыпался, смотрел на меня широко открытыми глазами, потом снова засыпал, бормоча что-то о садовых ножницах и угрозе нападения пчел.
Его губы растягиваются в слабой улыбке.
– Роуз? –хриплым со сна голосом спрашивает он.
Через мгновение его лицо искажает мучительная гримаса, и я понимаю, что он полностью проснулся. Смотрю в окно, не зная, как поступить. Мне его немного жаль, но ненависть, которую я испытываю к этому дому, к оружейным залпам, преследующим меня в снах, куда сильнее сочувствия. Я что, должна утешать его только потому, что у меня такие же светлые волосы, как и у его покойной жены? Я тоже потеряла близких людей. Кто утешит меня?
– У тебя язык зеленый, –нарушает молчание Линден и, привстав на кровати, продолжает: –Где ты раздобыла Джун Бинз?
Не могу сказать ему правду. Боюсь, что из-за меня у Габриеля опять будут неприятности.
– Мне их дала Роуз. Пару дней назад. Они из вазочки в ее комнате.
– Ты ей нравилась, –говорит он.
У меня нет никакого желания обсуждать с ним Роуз. Наступило утро, и я не собираюсь с ним больше нянчиться. Ночью мы оба проявили слабость, я на время забыла все обиды, но в свете дня становится ясно, что все осталось по-прежнему. Я все еще его пленница.
Но я не могу позволить себе казаться уж совсем бесчувственной. Если хочу завоевать доверие Линдена, сейчас не лучшее время выказывать к нему презрение.
– Умеешь плавать? –интересуюсь я.
– Нет. А ты любишь воду? –спрашивает он.
Когда я была еще маленькой и меня окружала родительская любовь и забота, я ходила в бассейн, расположенный в спортивном центре неподалеку. Там я ныряла за обручами и соревновалась с братом в прыжках в воду. Как давно это было. Сегодня мир полон опасностей. С тех самых пор, как разгромили единственную в городе исследовательскую лабораторию, уничтожив одним махом рабочие места и надежду на создание противоядия, все покатилось по наклонной. Когда-то наука пообещала разработать антидот. Годы растянулись на десятилетия, а новые поколения продолжают умирать. Надежда, как и все мы, долго не живет.
– Люблю, –признаюсь я.
– Тогда придется показать тебе наш бассейн, –говорит Линден. –В таком ты еще никогда не плавала.
Из окна моей комнаты бассейн не выглядит каким-то особенным, но я вспоминаю об удивительном воздействии на мою кожу мыла для ванны и о блестках платья Сесилии, окутывавших ее волшебной дымкой, и понимаю, что не все в мире Линдена Эшби на самом деле то, чем кажется.
– С удовольствием, –отвечаю я и не кривлю душой.
Мне бы очень хотелось туда, где стоял работник, чистивший воду в бассейне. Это, конечно, еще не свобода, но пока самое близкое из того, на что я могу рассчитывать.
Линден все еще не сводит с меня глаз, хотя я явно загорелась его идеей с посещением бассейна.
– Тебя не очень затруднит, –спрашивает он, –посидеть со мной еще немного?
Да! Очень даже затруднит! Достаточно и того, что я вообще еще здесь. Интересно, осознает ли Линден, какую исключительную власть он надо мной имеет? Стоит мне выказать хотя бы крупицу того отвращения, которое я испытываю, меня замуруют на этом этаже на всю оставшуюся жизнь. Выбора нет, придется уступить.
Но я нахожу более изящный выход из создавшегося положения: беру поднос с завтраком и ставлю его между нами прямо на кровать.
– Пока ты спал, принесли завтрак, –сообщаю я ему, усаживаясь по-турецки рядом. –Тебе надо поесть.
Снимаю крышку с блюда: сегодня на завтрак вафли со свежей черникой. Темно-синие ягоды и в сравнение не идут с теми своими бледными родственниками, что лежат на прилавках наших магазинов. Роуэн бы запретил мне есть продукты такого насыщенного цвета. Интересно, эту чернику вырастили где-то здесь, в одном из многочисленных садов? Наверное, так она раньше и выглядела, до той поры, пока мы не стали выращивать свои овощи, фрукты и ягоды на загрязненной почве.
Линден берет в руку вафлю и долго ее изучает. Мне знаком этот взгляд. Когда умерли родители, я так же рассматривала свою еду, словно она потеряла всякий вкус и есть ее не имело никакого смысла. И тут, не успев сообразить, что собираюсь сделать, я беру ягоду черники и подношу ее к его губам. Вспоминать о тех горестных минутах выше моих сил.
Он выглядит удивленным, но, подарив мне легкую улыбку, послушно открывает рот.
Я протягиваю ему еще одну ягоду. На этот раз он кладет руки мне на талию. Вместо крепкого объятия, которого я ожидала, чувствую легкое прикосновение, длящееся пару секунд –ровно столько времени понадобилось Линдену, чтобы проглотить ягоду, которую я положила ему в рот. Он прокашливается.
Мы женаты почти месяц, но я впервые со дня нашей свадьбы могу рассмотреть его. Не знаю, печаль это или его покрасневшие глаза под припухшими веками, но он выглядит совсем безобидным. Даже добрым.
– Ну вот. Было совсем не трудно, правда? –приговариваю я, беря себе еще одну ягодку.
Она гораздо слаще тех, что я ела раньше. Я забираю у него вафлю и разламываю ее на две части –каждому по половинке.
Он ест свою часть, откусывая от нее маленькие кусочки и проглатывая каждый из них с заметным усилием. Так мы сидим какое-то время. В комнате слышится щебет птиц и звуки, издаваемые двумя завтракающими людьми.
Когда на тарелке ничего не остается, я протягиваю ему стакан апельсинового сока. Он механически берет его и с тем же отсутствующим видом, что сохранял в течение всего завтрака, начинает пить сок, не поднимая глаз. Сладкое ему сейчас не повредит, думаю я.
Меня не должно заботить его самочувствие. Но сладкое ему не повредит.
Кто-то стучится в дверь.
– Рейн? –раздается голос Сесилии. –Ты уже встала? Как это читается в одно слово? А-М-Н-И-О-Ц-Е-Н-Т-Е-З.
– Амниоцентез, –произношу я громко.
– Ах, вот как. А ты знала, что это способ проверить, нет ли у ребенка отклонений?
Мне это известно. Родители работали в лаборатории, где анализировали все, что касается еще не родившихся малышей и новорожденных.
– Здорово, –отвечаю я.
– Давай выходи! –зовет она меня. –Малиновки свили гнездо прямо под моим окном. Хочу, чтобы ты посмотрела. Там такие симпатичные яички.
Ее нечасто охватывает желание со мной пообщаться, но я заметила, что Сесилия терпеть не может закрытых дверей.
– Дай мне только одеться, –отвечаю я и прислушиваюсь. Из коридора не доносится ни звука: она ушла.
Я беру поднос и ставлю его на туалетный столик. В голове крутится один вопрос: как долго еще Линден пробудет в моей комнате? Начинаю заниматься своей прической: расчесываю волосы, скрепляю их сзади заколками. Открываю рот, чтобы удостовериться, что к языку вернулся естественный оттенок.
Линден лежит в кровати, облокотившись на подушку, и задумчиво теребит нитку на манжете. Через некоторое время он поднимается и со словами «Уверен, кто-нибудь зайдет за подносом» выходит из спальни.
Я долго лежу в теплой воде, покрытой шапкой розовой пены. Мне стало привычным потрескивание мыльных пузырьков на коже. Сушу волосы, натягиваю на себя джинсы и невероятно мягкий свитер. Дейдре постаралась на славу. В одежде, которую она для меня шьет, я всегда будто окружена сиянием. Затем недолго слоняюсь по коридору, надеясь повстречать Сесилию, которая обещала мне показать свое гнездо. Но ее нигде нет.
– Комендант Линден взял ее на прогулку по саду, –уведомляет меня Дженна.
Я натыкаюсь на нее в библиотеке, где она ищет что-то в книжном каталоге. Голос ее сегодня звучит яснее обычного, не так печально. Проинформировав меня, она бросает в мою сторону взгляд, сопроводив его поджатием губ, словно не может решить, стоит ли мне сообщать еще какие-нибудь новости. Поколебавшись, она возвращается к каталогу.
– Почему ты зовешь его Комендантом Линденом? –спрашиваю ее.
Во время свадебного ужина Распорядитель Вон объяснил нам, что к нему следует обращаться «Распорядитель», так как у него в доме самое высокое положение. Но предполагается, что мужа мы будем звать по имени по причине близких с ним отношений.
– Потому что я его ненавижу, –признается она.
В этих словах нет ни злобы, ни пафоса, но выражение ее серых глазах подсказывает, что она совершенно искренна. Я оглядываюсь, хочу убедиться, что ее никто не слышал. В комнате ни души.
– Я понимаю, –говорю я. –Но, может, лучше ему подыграть. Тогда, глядишь, получим чуток свободы.
– Ни за что, –отвечает она. –Мне уже наплевать на свободу. Мне все равно, даже если я здесь умру.
Она смотрит на меня, и я замечаю, каким суровым стало ее лицо: под глазами появились мешки, запали щеки. Несколько недель назад в своем подвенечном платье она выглядела подавленной, но все же симпатичной. Сейчас у нее изнуренный вид взрослой женщины. От нее исходит странная смесь запахов: мыла с ароматом корицы и рвоты. Но на ее пальце поблескивает обручальное кольцо –символ нашего сестринства, напоминание об аде, который мы пережили той долгой кошмарной ночью в фургоне. Она могла быть одной из тех девушек, что жались ко мне в темноте. Или той, что кричала.
Что бы Дженна ни искала в том каталоге, она это находит. Беззвучно проговорив номер секции, чтобы лучше его запомнить, она возвращает ящик на прежнее место.
Она неторопливо идет по проходу между стеллажами, ведя пальцем по тесному ряду книжных корешков. Я не отстаю от нее ни на шаг. На одной из книг ее палец вдруг останавливается. Дженна снимает книгу с полки и начинает ее листать. Судя по тому, какими хрупкими выглядят пожелтевшие, едва прикрытые ветхой пыльной обложкой страницы, книга эта, как и все прочие в нашей библиотеке, родом из двадцать первого века, а может, и старше. Здесь нет ничего удивительного. По телевизору крутят старые фильмы, действие большинства телешоу происходит в прошлом. Погрузиться в мир, где люди доживают до старости, превратилось в привычный способ убежать от действительности. От того мира, реального, настоящего, осталась одна картинка.
– Тут столько романов о любви, –замечает она. –В них либо все заканчивается как в сказке, либо в конце все умирают. А чего еще ждать, верно? –продолжает она с нервным, больше похожим на всхлип смехом.
Дженна неотрывно смотрит на раскрытую книгу. Кажется, что она рассыплется на мелкие кусочки. Ее глаза наполняются слезами, но когда я думаю, что она вот-вот даст им волю, Дженна делает над собой усилие и подавляет их.
В проходе стоит тяжелый, затхлый дух, сотканный из ароматов грязных страниц, плесени и еще чего-то смутно знакомого, похожего на запах земли, витавший на нашем дворе в ту ночь, когда мы с братом зарывали клад. Я знаю, что моя сестра Дженна не похожа на Сесилию, которая выросла в сиротском приюте и сейчас переполнена гордостью из-за того, что стала женой богатого Коменданта. Совсем не похожа. Она, как я, потеряла то, что имела, лишилась чего-то очень дорогого.
Я в нерешительности, не знаю, можно ли ей рассказать о моем плане: завоевать доверие Линдена, а после сбежать. Она ведет себя так, будто уже смирилась с тем, что ей полагается гнить в этом доме до конца своих дней. Ну а что, если ей просто не пришло в голову, что отсюда можно выбраться?
С другой стороны, если я ошибаюсь, что помешает ей потом меня предать?
Пока я взвешиваю все «за» и «против», в комнату заходит Сесилия и, возмущенно фыркнув, падает в кресло, стоящее у одного из столов.
– Только время зря потратила, –объявляет она.
И затем еще раз, на тот случай, если мы ее не расслышали:
– Пустая трата времени.
В эту секунду в библиотеку заходит Габриель с подносом в руках. Он принес чай и нарезанный дольками лимон в серебряной вазочке.
Я занимаю место напротив Сесилии. Она поднимает свою чашку с блюдца и с нетерпением ждет, пока Габриель ее наполнит. К нам присоединяется Дженна. Не отрывая глаз от книги, которую держит в вытянутой руке, она берет дольку лимона и принимается ее посасывать.
– Линден пригласил меня прогуляться по розарию, –рассказывает Сесилия. Она делает глоток чая, и на ее лице появляется брезгливая гримаса. –Где молоко и сахар? –резким тоном спрашивает она.
Габриель выскакивает из комнаты с обещанием все мигом принести.
– Так вот, я подумала, что он наконец-то решил вести себя как положено мужу, ну вы понимаете. Пора бы уж. А он представляете что делает? Показывает мне подпорки для подсолнухов, что привезли из Европы лет сто назад, а потом все без конца рассказывает о Полярной звезде. О том, какая она древняя и как с ее помощью путешественники могли вернуться домой. Одно разочарование. Он меня даже не поцеловал!
Я вспоминаю о тех минутах, что провела с Линденом, встречая рассвет в этом же саду. Он говорил о японских карпах кои и о том, каким был мир раньше. Сейчас я понимаю, что ему, как и его покойной жене, хочется забыться и оказаться где-нибудь в далекой, неизвестной стороне. Интересно, они так любили друг друга, потому что разделяли это стремление убежать, или детство, проведенное в этих опрятных стенах, пробудило в них любовь к вещам, которые им, скорее всего, не доведется увидеть?
То же самое происходит и со мной, ведь так? Единственное, чем я здесь себя утешаю, это мыслями о том, каким был когда-то этот мир. Меня пронзает острое чувство непонятной мне природы. Что это? Жалость? Сострадание? Понимание?
Чем бы оно ни было, мне оно неприятно. У меня нет причин сопереживать Линдену Эшби. Ни одной причины вообще испытывать к нему хоть какие-нибудь чувства.
Дженна посасывает лимонные дольки и складывает корочки, лишившиеся сочной мякоти, на стол. Переворачивает страницу. Уходит от реальности в книгу. Можно считать, что мы обе смогли здесь в некоторой степени затеряться.
– Линден до меня даже не дотронулся, –обращается она ко мне и продолжает обвинительным тоном: –А тебя он поцеловал.
– Что, прости?
Она кивает с неподдельным воодушевлением, будто нет на свете ничего естественней. Ее карие глаза блестят и округляются.
– Я видела, как он выходил из твоей спальни сегодня утром. Уверена, что он провел с тобой всю ночь.
Даже не знаю, как ей ответить. Не уверена, что «сестры по браку» уж очень скрытничают на сей счет.
– Мне казалось, что все, что происходит в спальне, –наше личное дело, –выдавливаю я.
– Ах, не будь такой скромницей, –отвечает Сесилия. –Дело дошло до конца? –Она наклоняется вперед. –Это было просто волшебно? Наверняка было.
Вернувшийся в комнату Габриель ставит на стол кувшин молока. Сесилия берет из его рук сахарницу и высыпает чуть не половину ее содержимого себе в чашку. Когда она делает очередной глоток, я слышу, как на ее зубах скрипит сахар. Она ждет, что я ей отвечу, но тишину нарушает только звук, с которым Дженна расправляется с лимонными дольками, да покашливание Габриеля, направившегося к двери.
У меня горит лицо, и я даже не знаю, от чего –смущения или злости.
– Это тебя совершенно не касается! –выкрикиваю я.
Дженна с любопытством смотрит на меня поверх книги, похоже, ее забавляет весь этот разговор. Сесилия с сияющим лицом засыпает меня личными вопросами, они шумным роем кружат в моей голове, пока я не понимаю, что не в силах больше смотреть на нее. Мне невыносимо находиться рядом с ними обеими: они не могут предложить ни дружбы, ни утешения, им никогда не понять, о чем на самом деле говорит Линден. Какое им дело до Полярной звезды? Одна выкопала себе уютненькую могилку среди столетних фолиантов, другая счастлива и дальше оставаться в заточении. У меня с ними нет ничего общего. Я пулей вылетаю из комнаты.
В коридоре библиотечный запах уступает место пряному древесному аромату курительных палочек, тлеющих в неглубоких стенных нишах. Габриель уже почти зашел в лифт, за его спиной вот-вот закроются двери, когда я с криком «Подожди!» влетаю к нему в кабину. Двери закрываются, я стою, упершись руками в колени и хватая ртом воздух, как будто пробежала целую милю. Габриель нажимает кнопку, и лифт едет вниз.
– Будешь продолжать в том же духе, рано или поздно попадешься, –предупреждает он, но в его голосе нет угрозы.
– Не могу больше, –выпаливаю я, едва переводя дыхание.
Мне тяжело дышать вовсе не потому, что я немного пробежала по коридору. Нестерпимо жжет в груди. Перед глазами все плывет.
– Ненавижу это место. Все здесь ненавижу. Мне…
Мой голос прерывается, я знаю, что сейчас произойдет. Мое тело возьмет надо мной верх и сделает наконец то, чего ему так отчаянно хотелось с того самого мгновения, когда меня затолкнули в тот фургон. Просто тогда я была совершенно ошарашена происходящим, а потом, когда проснулась здесь, слишком разозлена.
Габриель это тоже понимает. Он достает из своего нагрудного кармана носовой платок и протягивает мне как раз в ту секунду, когда мое тело начинают сотрясать рыдания.
Двери лифта открываются, перед нами коридор, ведущий на кухню. Шум голосов сопровождается ароматами готовящегося на пару лобстера и еще чего-то сладкого, только что вынутого из духовки. Габриель нажимает кнопку, двери закрываются, но на этот раз лифт никуда не едет.
– Хочешь, поговорим об этом, –предлагает он.
– Разве тебе не нужно обратно на кухню? –интересуюсь я и высмаркиваюсь.
Честно пытаюсь не выглядеть совсем уж расклеившейся и жалкой, но у меня это плохо получается: носовой платок промок насквозь и уже не впитывает всех струящихся по моим щекам слез.
– Не думай об этом, –отвечает он. –Они решат, что я все еще наверху, выполняю капризы Сесилии.
Требовательная и бойкая на язык Сесилия быстро занимает среди слуг место Роуз как самой нелюбимой ими жены. Мы с Габриелем сидим на полу, скрестив ноги. Он терпеливо ждет, пока у меня пройдет икота и я смогу нормально говорить.
В лифте довольно уютно. На изношенном ковре ни пятнышка. Клюквенно-красные стены, украшенные изящным растительным узором, напоминают мне о покрывале, застилавшем родительскую постель, и о том, как спокойно и безопасно мне было под ним. Ко мне ненадолго возвращается полузабытое чувство защищенности. Здесь мне тоже нечего бояться. На границе сознания смутно маячит подозрение, что у этих стен есть уши и что с минуты на минуту из динамиков под потолком раздастся голос Распорядителя Вона, отчитывающий Габриеля за то, что тот позволил мне забраться так далеко от моего этажа. Я все жду, но никакого голоса не слышу, и вот я так расстроена, что об этом уже и не переживаю.
– У меня есть брат, –начинаю я с самого начала. –Роуэн. После того как четыре года назад умерли родители, нам пришлось бросить школу и пойти работать. Брат сразу устроился на фабрику. Получал хорошую зарплату. Я же почти ничего не умела, поэтому проку от меня было мало. Он считал, что мне опасно одной ходить по улицам, так что мы старались почти все время проводить вместе. Мне оставалась только работа на телефоне. Но за нее едва платили. На жизнь нам хватало, но с тем, что было, не сравнить, понимаешь? Мне хотелось большего. Несколько недель назад я увидела объявление в газете. Нужны доноры костного мозга. Дорого. Вроде как для очередного исследования вируса –хотели понять причины его возникновения.
Я не отрываю затуманенного взгляда от носового платка, который все продолжаю вертеть в руках. В углу красными нитками вышит незнакомый мне пушистый цветок с множеством острых лепестков. Он расплывается у меня перед глазами, лепестков становится все больше. Я трясу головой, чтобы немного прийти в чувство.
– Стоило мне войти в лабораторию и увидеть всех тех девушек, сразу стало понятно, что я угодила в ловушку, –продолжаю я, и мои руки сами собой сжимаются, словно готовясь к защите. –Я сопротивлялась, как могла: царапалась, кусалась, брыкалась. Бесполезно. Нас всех загнали в фургон. Не знаю, сколько времени мы провели в дороге. Несколько часов. Иногда фургон останавливался, двери открывались и внутрь заталкивали еще девушек. Это был какой-то ужас.
Мне не забыть ту кромешную тьму. Не видно стен. Нет ни низа, ни верха –кругом одна пустота. Непонятно, жива я или мертва. Меня окружают звуки чужого дыхания: они раздаются надо мной, подо мной, внутри меня… Они повсюду, сиплые и прерывистые. Я думала, что сошла с ума. Может, и вправду сошла: я отчетливо слышу выстрел. Это Сборщики! Я вскакиваю в испуге. Вокруг меня фейерверком разлетаются искры.
Габриель поднимает голову, и в эту секунду в лифте начинает мигать свет. Опять раздается страшный грохот, он не похож на выстрел –звук какой-то механический. Кабину начинает трясти, тут двери открываются, и Габриель рывком ставит меня на ноги. Мы выбегаем в коридор. Но это не тот коридор, где мы были прежде. Здесь гораздо темнее и пахнет, как в больнице. В слабом свете неоновых ламп подошвы наших туфель тускло отражаются в кафельном полу.
– Наверное, мы спустились на этаж, –говорит Габриель.
– Что? Но почему? –не понимаю я.
– Гроза, –отвечает он. –Иногда во время грозы все лифты опускаются в подвал. На всякий случай.
– Гроза? Но еще минуту назад на небе не было ни облачка, –говорю я голосом, в котором, к моему облегчению, не осталось и следа от пережитого испуга. Бурные рыдания уступили место редким, слабым всхлипам.
– Грозы на побережье не редкость, –объясняет он. –Бывает, налетают ниоткуда. Но не волнуйся, если бы это был ураган, мы бы услышали сигнал тревоги. Если ветер довольно сильный, то возникают проблемы с электричеством, и лифт может ненадолго выйти из строя.
Ураган. В памяти всплывают кадры из какой-то телепередачи: кружит неистовый вихрь, разрушая дома. Без них никуда. Тут и там мелькают обломки ограды, вырванные с корнем деревья, а то и визжащая от ужаса героиня в простеньком платьице, но вот дома –они всегда на первом плане. Представляю, как ураган обрушивается на этот особняк и сносит его с лица земли. Интересно, тогда я смогу убежать?
– Так мы в подвале? –уточняю я.
– Думаю, да, –отвечает Габриель. –Вообще-то я сюда один никогда не спускался. Был только в той части, где расположено укрытие. Здесь нельзя находиться без разрешения Распорядителя Вона.
Он нервничает, и все из-за Распорядителя Вона. Боюсь даже представить себе, что из-за моего проступка завтра Габриель зайдет в мою комнату подавленный, прихрамывая и пряча синяки.
– Давай вернемся, пока нас никто не увидел, –предлагаю я.
Он кивает в ответ. Однако двери лифта закрылись и не открываются, даже когда он проводит своей магнитной карточкой по считывателю. Он пробует еще несколько раз, но у него ничего не выходит.
– Не получается, –говорит он, покачивая головой. –Рано или поздно он заработает, но пока нам придется поискать какой-нибудь другой лифт.
Мы идем по длинному коридору. Над головой с тихим шипением мигают лампы. По обе стороны отходят другие слабо освещенные коридоры. У меня нет ни малейшего желания знать, что находится за их закрытыми дверями. Надеюсь, больше я на этот этаж не вернусь. Он пробуждает в моей памяти тяжелые воспоминания, оживляет кошмарные сны, в которых мне не спрятаться от расстрелянных в фургоне девушек и Сборщика, проникшего в мой дом. Одной рукой он зажимает мне рот, а другой приставляет к моему горлу нож. От этого жуткого места на ладонях выступает пот. И тут я понимаю почему. Это здесь был тот врач. Днем накануне свадьбы Дейдре привела меня сюда, в этот коридор, в комнату, где мне что-то вкололи и я потеряла сознание.
При этом воспоминании кожа мгновенно покрывается мурашками. Надо быстрее выбираться отсюда.
Габриель идет рядом. Он не сбавляет темпа и даже не смотрит в мою сторону.
– Твоя история, –говорит он вполголоса. –Думаю, она просто ужасна. А то, что ты мне сказала об этом месте, ну, как ты его ненавидишь. Я могу это понять.
Еще бы он не понимал.
– Это все Распорядитель Вон, да? –спрашиваю я. –Это он тебя избил? И все по моей вине, из-за того, что я вышла из своей комнаты.
– Тебя вообще не должны были запирать, –отвечает он.
Я тотчас понимаю, что хочу узнать его поближе, что эти голубые глаза и рыжеватые волосы принадлежат другу и что я уже некоторое время так к нему отношусь. Мне нравится, что мы наконец говорим о вещах поважнее, чем выбор обеденного меню, книга, которую я читаю, или буду ли я чай с лимоном или без (без!).
Мне хочется лучше узнать его и больше рассказать о себе. Обо мне настоящей, незамужней, той, какой я была до того, как оказалась запертой в этих стенах, о той Рейн, что жила в опасном месте, но наслаждалась полной свободой. Я открываю рот, но Габриель не дает мне сказать ни слова. Он хватает меня за руку и увлекает за собой в один из темных боковых коридоров. Я уже готова возмутиться подобным обращением, как до меня доносится непонятный стук. Он все приближается.
Мы прижимаемся к стене, пытаясь слиться с тенью, которая нас окружает. Стараемся, чтобы даже белки глаз не были заметны в полумраке.
Голоса все ближе:
– …кремация, конечно, исключена.
– Жаль резать бедняжку.
Вздох. Кто-то цокает языком.
– Все к лучшему, если это поможет спасти жизни другим.
Голоса мне незнакомы. Даже если придется провести в этом доме остаток жизни, мне все равно не удастся заглянуть в каждую комнату, познакомиться со всеми слугами. Голоса совсем рядом, и я вижу, что это не обслуживающий персонал. Они все в белом, на головах белые капюшоны, такие носили в лаборатории мои родители, лица спрятаны за пластиковыми вставками. На них костюмы химической защиты. Они везут каталку.
Габриель схватывает меня за руку и крепко ее сжимает. Не знаю зачем. Я сначала вообще не понимаю, что происходит, и тут каталка оказывается рядом с нами, и я вижу, что на ней.
Тело прикрыто простыней. С края каталки свешиваются длинные светлые пряди и холодная белая рука с ногтями, все еще покрытыми розовым лаком. Это Роуз.
Я, затаив дыхание, провожаю каталку глазами. Поскрипывание колесиков и отчетливый звук шагов слабеют. Время словно остановилось. Мы стоим молча, не шевелясь, пока не становится ясно, что опасность миновала. У меня сжимается горло так, будто я все эти минуты провела под водой.
– Куда они ее повезли? –выдыхаю я.
Даже в полумраке на его лице ясно читается грусть. Он качает головой.
– Видимо, в лабораторию Распорядителя Вона, –говорит он. –Он уже много лет ищет противоядие.
– Но, –сиплю я, –это же Роуз.
– Я знаю.
– Линден никогда бы этого не допустил.
– Может, и нет, –соглашается Габриель. –Но мы ему об этом все равно не скажем. Мы ничего не видели. Здесь никогда не были.
Мы находим работающий лифт и возвращаемся на кухню. Шум здесь стоит невообразимый: грохот кастрюль, стук тарелок, крики старшей поварихи, отчитывающей «разгильдяя этакого». Раздается взрыв смеха. Они даже не подозревают, что сейчас несколькими этажами ниже столь нелюбимую бывшую хозяйку везут куда-то по холодным длинным коридорам.
– Эй, посмотрите-ка, блондиночка вернулась! –доносится чей-то голос.
Похоже, у меня появилось новое имя. Хотя женам не разрешается покидать свой этаж, незаметно, чтобы на кухне кто-нибудь возражал против моего присутствия. Мне от них ничего не надо, и это, судя по рассказам Габриеля, выгодно отличает меня от двух других жен Линдена –покойной Роуз и юной Сесилии (последнюю они окрестили «соплячкой»).
– Что у тебя с лицом, блондиночка? Оно все в красных пятнах.
Осторожно дотрагиваюсь до припухших век. Они напоминают мне о слезах, пролитых, как мне сейчас кажется, в прошлой жизни.
– У меня аллергия на ракообразных, –откликаюсь я, пряча влажный носовой платок в карман. –А эта вонь уже до нашего этажа добралась. Вот глаза и опухли. Вы что, смерти моей добиваетесь?
– Она сама захотела сюда прийти и все вам высказать, –с готовностью подтверждает Габриель.
Пока мы идем на кухню, я изо всех сил стараюсь изобразить отвращение, хотя на самом деле эти ароматы напоминают мне о доме. Чувствую, как ко мне возвращается аппетит.
– У нас есть заботы и поважнее, чем думать о твоей диете, –бросает старшая повариха и, откинув прядь волос с покрытого испариной лба, кивает на окно.
Небо приобрело странный зеленый оттенок. Облака прорезают вспышки молний. Меньше часа назад вовсю сияло солнце, а воздух звенел птичьими трелями.
Кто-то протягивает мне небольшую картонную коробку, наполненную клубникой.
– Свежая. Только сегодня утром привезли.
Мы с Габриелем берем по пригоршне ягод и едим их, не отходя от окна. Пробовать на вкус ярко-красную клубнику мне так же было непривычно, как есть чернику насыщенного, темно-синего цвета. Рот наполняется сладостью, а мелкие зернышки застревают между зубами.
– А что, она уже пошла? –уточняет Габриель. –Вроде рано еще для клубники.
– Не удивлюсь, если нас в этом году ждет неслабый ураган, –роняет один из поваров и, опустившись на колени, заглядывает в духовку. Судя по нахмуренным бровям, увиденное его не радует. –Балла на три.
– И что это значит? –интересуюсь я и отправляю в рот очередную ягоду.
– Это значит, что трех нам известных принцессок запрут в темнице, –свистящим шепотом разъясняет мне старшая повариха.
Я чуть было не принимаю ее слова за чистую монету, как она хлопает меня рукой по плечу и со смехом говорит:
– Когда дело касается его жен, Комендант Линден ничего не оставляет на волю случая. Если ветер усилится, вас отправят пережидать ураган в специальное убежище. Но ты не волнуйся, блондиночка. Там вполне себе уютненько. Мы-то в это время будет вам здесь еду наготавливать.
– Вы что, работаете во время урагана?
– Да не переживай ты об этом, –говорит Габриель и добавляет с усмешкой: –С домом ничего не случится.
Судя по раздавшемуся смешку, он понимает: это как раз то, чего бы я хотела. Мы обмениваемся взглядами, и я впервые вижу, как его губы раздвигаются в настоящей улыбке. Улыбаюсь в ответ.
Но уже несколько минут спустя, когда мы поднимаемся в лифте на мой этаж, нас окутывает темное облако, не менее гнетущее, чем грозовые тучи за окном. Между нами тележка, груженная подносами с едой. У всех, кроме меня, на обед раковый суп. Мне же, как страдающей аллергией на ракообразных, достается курица. Молчим. Пытаюсь не думать о Роуз, но мне не вырвать из памяти ее безжизненную руку, выглядывающую из-под простыни. Руку, которой она еще пару дней назад заплетала мне волосы. Вспоминаю печаль в глазах Линдена. Что бы он сказал, если бы узнал, что его первую любовь, девчушку, которая в апельсиновой роще кормила лошадей сахаром с ладошки, сейчас препарируют в его же собственном доме?
Возвращаюсь к себе в комнату, но за обед не сажусь. Вместо этого решаю принять ванну. Пока лежу в горячей воде, застирываю носовой платок Габриеля. Вглядываюсь в вышитые на кусочке ткани цветы, стараясь представить себе, в каком месте и времени они могли бы существовать. Острые лепестки плотного цветка, милого и опасного одновременно, покоятся на чем-то вроде листа кувшинки. Позже в библиотеке ищу по памяти хоть какую-нибудь информацию об этом цветке. Самым похожим на него растением оказывается цветок лотоса. Его можно было встретить на Дальнем Востоке, куда он предположительно перебрался из страны под названием Китай. Мне приходится довольствоваться одним абзацем из сборника «Ботаника водных растений». Большинство статей в нем посвящено кувшинкам, близким родственникам лотоса. Они, может, и схожи, но все-таки не одно и то же. Лотос встречался гораздо реже. Просидев над книгами несколько часов, я так и не нахожу ничего более походящего на цветы, вышитые на платке.
Спрашиваю у Габриеля. Он объясняет, что прислуга берет носовые платки из пластикового ящика, в котором хранятся тканевые салфетки. Он понятия не имеет, кто их заказывает и откуда их привозят. Этот платок я могу оставить себе, потому что в той коробке их еще дюжины.
В последующие дни Габриель приносит мне завтрак рано утром, пока остальные жены еще спят. Он прячет Джун Бинз в свернутых салфетках или прикрывает тарелкой. Один раз я даже нахожу их между блинчиками. Из кусочков клубники Габриель сооружает эйфелевы башни и кораблики с острыми мачтами. Если я все еще сплю, он оставляет поднос на прикроватной тумбочке, и я ощущаю присутствие друга даже во сне. Мне грезится, будто я лежу под уютным одеялом, в тепле и безопасности. Коль скоро первое, что я вижу, открыв поутру глаза, это поднос под серебряной крышкой, значит, он ко мне уже заходил. В те дни, когда я просыпаюсь пораньше, мы тихонько беседуем. Наши лица едва различимы в полутемной комнате. Он рассказывает мне о том, что всю жизнь, сколько себя помнит, был сиротой, и о том, что в девять лет Распорядитель Вон купил его на аукционе.
– Звучит хуже, чем есть на самом деле, –объясняет Габриель. –В приюте детей учат шить, готовить, убираться. На каждого заводится что-то вроде табеля успеваемости, и на его основе богатеи могут делать свои ставки. Так здесь появились Дейдре, Эль и Эдер.
– Своих родителей совсем не помнишь? –спрашиваю я.
– Смутно, –отвечает он. –Я даже мир за стенами этого дома вспоминаю с трудом.
У меня сжимается сердце. Никто, сообщает мне Габриель, даже прислуга, не может покинуть границы этих владений. Еду, ткани, все необходимое им привозят, сами они по магазинам никогда не ходят. Единственные, кто может покидать их поместье, –это водители грузовиков, развозящих товары, Распорядитель Вон и Линден, да и то под настроение. По телевизору я нередко видела Комендантов и их первых жен на различных светских мероприятиях. Как правило, они связаны с выборами, разрезанием ленточек и прочим в том же духе. Но Габриель говорит, что Линден небольшой любитель выходить в свет и по большей части живет здесь как затворник. А чего бы и не жить? Целого дня не хватит, чтобы обойти все его владения. Но я не теряю надежды. Линден постоянно водил Роуз по вечеринкам. Она сама мне сказала, что, если я сумею завоевать его благосклонность, он отвезет меня, куда я только захочу.
– Ты не скучаешь по ней? –спрашиваю я. –По свободе?
– Да какая там свобода, в приюте-то, –со смехом отвечает он. –Но вот по пляжу я скучаю. Его было видно прямо из моего окна. Иногда нам разрешали там гулять. Мне нравилось наблюдать за отплывающими лодками. Если бы я мог выбирать, чем заниматься в жизни, я бы хотел работать на такой. Или, может, самому строить лодки. Но я даже на рыбалке ни разу не был.
– А меня брат учил ловить рыбу, –говорю я.
Мы усаживались на бетонную плиту у самой кромки воды и свешивали вниз ноги. Вспоминаю, как сильно дергается леска, мне не остановить катушку, но Роуэн мне помогает, показывает, как правильно выудить рыбу, чтобы та не сорвалась. Помню серебристую чешую, упругое, мускулистое тело, неистово бьющееся на крючке, широко открытые глаза. Снимаю рыбу с крючка, но не могу ее удержать, она вырывается из рук и с шумным плеском уходит под воду. Уплывает прочь, куда-нибудь во Францию или, может, Италию, чтобы передать их развалинам от меня привет.
Я стараюсь рассказать это все Габриелю так, чтобы он смог представить себя на моем месте. И хотя у меня не очень хорошо выходит показать, с какой силой у меня в руках дергалась удочка и как жалко я выглядела, стараясь вытащить рыбу на поверхность, он не сводит с меня внимательных глаз. Когда я изображаю плеск, с которым рыба ушла под воду, он даже смеется. Я тоже смеюсь, тихонько, не тревожа полумрак своей комнаты.
– Вы хоть пробовали свой улов на вкус? –спрашивает он.
– Нет. Съедобную рыбу ловят в открытом океане и привозят к нам на лодках. Чем ближе к берегу, тем вода грязней. Так что мы просто развлекались.
– Звучит здорово, –говорит он.
– Вообще-то удовольствие это сомнительное, –отвечаю я, вспомнив о склизкой чешуе и налитых кровью глазах.
Роуэн считал, что хуже меня рыбака не найти, и говорил, мол, хорошо, что рыбу, которую мы ловим, есть нельзя; если бы рыболовство было нашим единственным источником пищи, мы бы долго не протянули.
– Но это одно из немногих занятий, которые брату по-настоящему нравились и не были связаны с работой.
Разговоры о брате с новой силой навевают на меня тоску по дому, но в этот раз все не так уж страшно. Ведь рядом Габриель, тарелка с блинчиками и спрятанные в салфетке Джун Бинз.
Линден упорно не замечает нас днем, но каждый вечер исправно приглашает всех жен на ужин. Рассказывает нам об отцовских исследованиях, оптимистических прогнозах ученых и врачей, связанных с созданием противоядия. Упоминает, что его отец собирается на съезд в Сиэтле, где сможет сравнить свои данные с результатами других исследователей. Спрашиваю себя, уж не Роуз ли обязан Распорядитель своими данными. Интересно, как он ее обозначил? «Объект А» или «Пациент X»? Смыл ли розовый лак с ее ногтей? Сесилия в своем репертуаре –ловит каждое слово нашего мужа. Дженну все еще передергивает от одного его вида, хотя от еды она больше не отказывается. У меня все лучше получается изображать живой интерес ко всему, о чем ему придет в голову поговорить. Ну разве не чудесно мы проводим эти вечера при дрожащем свете ламп, пока за окном бушует ветер, а небо то и дело проливается дождем?
Как-то вечером мы застаем Линдена в удивительно прекрасном расположении духа. Он объявляет, что прошло почти два месяца со дня нашей свадьбы и что это событие надо обязательно отметить. Устроить настоящий праздник с разноцветными фонариками и живым оркестром. Он даже разрешит нам самим выбрать подходящее место где-нибудь в садах, окружающих особняк.
– Может, в апельсиновой роще? –предлагаю я.
Услышав это, Габриель и два официанта, убирающие со стола, вдруг заметно бледнеют и обмениваются многозначительными взглядами. Они понимают скрытый смысл моих слов: сколько раз относили подносы с едой в апельсиновую рощу, где Роуз проводила целые дни напролет. Она ее очень любила, ведь там они с Линденом сыграли свадьбу, там же –с грустью поведала она мне однажды, перекатывая во рту очередной леденец, –они в первый раз поцеловались. В этой роще Линден нашел ее через неделю после ее двадцатого дня рождения; бледная как полотно, в забытьи, она лежала в тени апельсинового дерева, хватая воздух посиневшими губами. В тот день он понял, что ей осталось немного и спасти ее ему не под силу. Все снадобья на свете могли лишь выгадать ей несколько быстротечных месяцев жизни.
Праздник в апельсиновой роще. Лицо Линдена искажает гримаса боли. Я не отступлюсь. Ему вовек не расплатиться за все страдания, что он мне причинил.
– А давайте! –восклицает ни о чем не подозревающая Сесилия. –Линден, мы там даже ни разу не были.
Линден вытирает рот салфеткой, кладет ее на стол и спокойно отвечает:
– Мне казалось, что у бассейна было бы повеселее. И погода подходящая. Так и тянет искупаться.
– Но ты сказал, что место выбираем мы, –возражает Дженна.
По-моему, это первый раз, когда она к нему обратилась. Взгляды всех присутствующих, даже слуг, устремляются на нее. Она коротко смотрит на меня, потом на Линдена. Ловким, не лишенным изящества движением она отправляет кусочек стейка себе в рот и продолжает:
– Голосую за апельсиновую рощу.
– И я, –отзывается Сесилия.
Киваю в знак согласия.
– Тогда единогласно, –еле слышно резюмирует Линден.
Остаток ужина проходит в молчании. Со стола убирают обеденные тарелки, затем подают десерт, после –чай. Очень скоро нас отсылают к себе, так как у Линдена разболелась голова и он хочет побыть наедине со своими мыслями.
– Ну ты и штучка, –шепчет Габриель, провожая меня до лифта. За секунду до того, как закрываются двери, я ему улыбаюсь.
Оказавшись наверху, тут же отправляюсь к себе в комнату.
Лежу на кровати и, посасывая синий леденец, погружаюсь в воспоминания о том, как океанские волны ласкали наши с братом босые ноги, а паром, изменив своему прибрежному маршруту, плыл к горизонту. Думаю, как спокойно мне было в своем мирке и как мне повезло –наслаждаться жизнью, хотя бы и недолго. Пусть там меня и похоронят: превратят в пепел и развеют над океаном. Хочу увидеть разрушенные Афины, а потом оказаться в Нигерии, плавать с рыбами и исследовать затонувшие корабли. Буду часто возвращаться к Манхэттену, чтобы вспомнить родные запахи и узнать, чем занимается брат.
Брату, понятно, не по душе говорить о том, что произойдет через четыре года. Ведь я умру, а у него останется еще пять лет жизни. Интересно, что он сейчас делает, все ли у него хорошо. Не представляю, сколько времени уйдет на то, чтобы подготовить побег или хотя бы исхитриться связаться с ним, сообщить, что жива. Но в глубине души, в закутке еще более темном, чем тот кошмарный подвал, живет мой самый сильный страх –боюсь, что умру, мое тело попадет в руки Распорядителя Вона, а брат так и не узнает, что со мной стало.
Вот этого-то я Линдену Эшби никогда не прощу –пусть сидит себе где-нибудь да переживает из-за того, что я сказала за ужином.
Когда ты пленница и один день похож на другой как две капли воды, следить за временем –задача непростая. Так надолго я с братом еще никогда не расставалась. Мы были совсем крохами –только учились ходить, когда мама вложила мою руку в его ладонь и сказала нам держаться друг друга. Мы ее послушались. Так и ходили вместе в школу –крепко взявшись за руки и ни на минуту не забывая об опасностях, подстерегающих нас в развалинах старого дома или в брошенной на произвол судьбы машине. Когда не стало родителей, ходили вдвоем на работу, а по ночам развлекали друг друга разговорами, чтобы хоть как-то заполнить пустоту темного дома. До того, как меня похитили, я ни дня не провела вдали от брата.
Мы с братом –двойняшки, и я думала, что мы никогда не потеряем друг друга по-настоящему, что я смогу услышать его голос даже издалека, так ясно, будто он раздается совсем рядом, прямо за стеной. Чтобы не слушать тишину дома, осиротевшего после смерти родителей, мы все время разговаривали: он мне что-то кричал с кухни, я отвечала ему из гостиной.
– Роуэн, –негромко зову я брата.
Но звук моего голоса не разносится дальше стен этой комнаты. Пуповины, что нас связывала столько лет, больше нет.
– Я жива. Не бросай меня здесь.
Словно отвечая на мой призыв, в дверь тихонько стучат. Это не Сесилия, потому что из-за двери не слышно ни вопроса, ни настойчивой просьбы. Дейдре не стучится, а Габриель ко мне так поздно не заходит.
– Кто там?
Дверь слегка приоткрывается. На меня смотрят серые глаза Дженны.
– Можно войти? –осторожно спрашивает она.
Сажусь на кровати и киваю в ответ. Поджав губы в гримасе, отдаленно похожей на улыбку, она устраивается на краю матраса.
– Я заметила, как Комендант Линден на тебя посмотрел, когда ты заговорила об апельсиновой роще, –начинает она. –В чем там дело?
Внутренний голос предупреждает меня быть поосторожнее с этой неулыбчивой девушкой, но сейчас я буквально раздавлена и не силах больше удерживать оборону. Пора, как мог бы выразиться Габриель, спустить паруса и отдаться на волю ветра, пускай несет меня по неведомым водам. Она кажется такой робкой, совсем безобидной. На ней белая ночная сорочка, точь-в-точь как у меня. Длинные волосы темной вуалью спадают на плечи. Смотрю на нее. Мне так хочется ей довериться, по-сестрински выложить все, что накипело на душе.
– Это все из-за Роуз, –объясняю я. –Как раз в апельсиновой роще он в нее и влюбился. Она эту рощу просто обожала, и он там ни разу не был с тех самых пор, как Роуз заболела.
– Правда? –удивляется она. –Откуда ты об этом знаешь?
– Мне Роуз рассказала, –начинаю я и тут же сама себя останавливаю: чуть было не сболтнула, что я от нее много чего узнала о нашем муже.
Не хочу говорить ей обо всех его слабых местах, например об инфекции, что чуть не убила его, когда он был совсем мальчишкой. Из-за тяжелой болезни у него выпало несколько зубов, ему потом на их место вставили золотые. Теперь, когда я знаю все эти мелкие подробности его жизни, он не кажется мне таким уж пугающим. Может, потому что уверена: в нужный момент я окажусь сильнее или смогу его перехитрить.
– Ах, вот почему он так расстроился, –говорит она, снимая нитку с подола.
– А я этого и добивалась, –объясняю я. –Он не имел права так с нами поступать, но мне кажется, что он этого все никак не поймет. Вот я и подумала: пусть ему будет так же больно, как и мне.
Дженна сидит, опустив голову, на губах кривая улыбка. Кажется, что девушка вот-вот то ли широко улыбнется, то ли рассмеется от души, но через мгновение ее глаза наполняются слезами.
– В том фургоне были мои сестры, –говорит она дрожащим голосом.
У меня холодеет лицо, и в ту же секунду она, побелев как простыня, начинает рыдать. В комнате вдруг становится как-то холодно, неуютно; мои старые кошмары обретают новое лицо. От праздничного пейзажа за окном и разлитого в воздухе благоухания становится совсем тошно. Вспоминаю о звуках оружейных залпов, что преследуют меня все то время, что я здесь нахожусь. Сколько из них предназначалось сестрам Дженны? Какие по счету выстрелы забирали их юные жизни? Первый? Пятый? Шестой?
Я так потрясена, что не могу вымолвить ни слова.
– Когда ты заговорила об апельсиновой роще, я не понимала толком, что происходит, но видела, как тяжело ему тебя слушать, –всхлипывает она, утирая нос кулаком. –Мне так хотелось, чтобы он тоже помучился, поэтому тебя и поддержала. Он ведь не понимает, да? Не знает, чего нас лишил?
– Не знает, –покорно соглашаюсь я.
Вытаскиваю из наволочки и протягиваю Дженне платочек Габриеля. Она отрицательно мотает головой. Видимо, ей настолько ненавистен этот дом, что она не желает даже высморкаться в кусочек ткани, который имеет к нему отношение.
– Мне осталось всего два года, –говорит она. –Возвращаться мне некуда, живу здесь, как заключенная, но он меня все равно не получит. Умру, но ему не дамся.
Перед моими глазами встает картинка: каталка с бездыханным, окоченевшим телом исчезает за дверью лаборатории в подвале. А Распорядитель Вон неутомимо потрошит своих невесток одну за другой.
Не знаю, что и сказать. Мне ее злость понятна. Врать я мастак, но толку сейчас от моих россказней? У Дженны насчет своего будущего иллюзий не осталось, она знает, что ее ждет и что счастливого конца ей не видать. Я что, одна отрицаю очевидное?
– А что, если бы ты могла отсюда выбраться? –спрашиваю я. –Ты бы рискнула?
Она пожимает плечами и недоверчиво фыркает.
– Бежать? Куда? –спрашивает она, продолжая всхлипывать. –Нет уж. Умирать, так с музыкой.
Она с нарочито небрежным видом расправляет рюши на рукаве сорочки и… вытирает ими нос. Дженна как будто сломалась: передо мной сидит скелет, призрак когда-то хорошенькой девушки, что безвозвратно покинула мир живых. Она ловит мой взгляд, в ее глазах еще теплится жизнь.
– Ты действительно провела с ним целую ночь? –спрашивает она с выражением, нисколько не похожим на развязный тон Сесилии.
В вопросе Дженны нет ничего оскорбительного, ей просто интересно.
– Он пришел сюда в ту ночь, когда умерла Роуз, –отвечаю я. –И сразу заснул. Ничего не было. Совсем ничего.
С трудом сглотнув подступивший к горлу комок, она молча кивает. Дотрагиваюсь до ее плеча. Она вздрагивает всем телом, но не отстраняется.
– Мне правда очень жаль, –говорю я ей. –Он ужасный человек, а этот дом… Страшнее места нет. Единственная, кому здесь нравится, это Сесилия.
– Дай ей время, –отвечает Дженна. –Это она сейчас зачитывается всеми этими книжками по беременности, ерундой всякой вроде Камасутры. Потом поймет, что в жизни все происходит совсем по-другому.
А ведь так оно и есть. Дженна, тихая как мышка, все это время внимательно наблюдала за своими назваными сестрами. И неплохо нас изучила.
Она еще ненадолго остается у меня в спальне, тяжело дыша и давясь последними всхлипами. Беру с ночного столика стакан воды, протягиваю ей. Она делает пару глотков, старается взять себя в руки.
– Спасибо за то, что постояла за себя сегодня, –благодарит она меня. –За то, что показала ему, каково это.
– А тебе спасибо за поддержку, –отвечаю я.
Мне кажется, что, когда она оборачивается в дверях, за секунду до того, как исчезнуть в темноте коридора, на ее губах появляется легкая улыбка.
Ложусь спать. Всю ночь меня мучают кошмары. Мне снятся грустные молодые девушки с томными глазами, серые фургоны, взрывающиеся стайками бабочек, и наглухо запертые окна. Девушки повсюду, они, подобно лепесткам, срываются с ветвей апельсиновых деревьев и с ужасным глухим звуком падают на землю, лопаясь от удара, как перезрелые фрукты.
В какой-то момент я оказываюсь в новом, незнакомом мне месте. Не слышится ни звука. Ничего толком не вижу. Все кругом белое. В нос бьет запах перегнившей почвы и латекса. Распорядитель Вон в костюме химзащиты откидывает с моего лица простыню. Хочу закричать, но у меня ничего не выходит: я умерла, а мои глаза так и остались открытыми. Он опускает лезвие к ложбинке между моих грудей, собирается меня разрезать. Боль через мгновенье станет невыносимой, и тут в мой сон врывается какой-то посторонний звук.
– Рейн, –зовет меня голос. –Рейн.
В панике просыпаюсь, хватая ртом воздух. В груди глухо колотится сердце. Не прошло и секунды, а я уже полна жизни, которой была лишена во сне. Сейчас раннее утро. Все, что я могу разглядеть в полумраке комнаты, это блеск голубых глаз Габриеля. Называю его по имени, просто чтобы услышать себя и убедиться, что он и вправду здесь. Рядом на столике серебрится поднос с завтраком.
– Тебе приснился страшный сон, –шепчет он. –Помнишь о чем?
– Подвал, –шепчу я в ответ и вытираю рукой мокрый от пота лоб. –Попала туда и никак не могла выбраться.
Привстаю, чтобы включить лампу. В глаза бьет яркий свет, я непроизвольно щурюсь и прикрываю лицо рукой. Наконец зрение проясняется, и я вижу, что Габриель присел на край моего матраса, ровно на то же место, где еще недавно сидела Дженна и рассказывала мне о собственных страхах.
– Жуткий сон, –соглашается Габриель.
– Но тебе снились и пострашней, –говорю я без малейших сомнений.
Резко помрачнев, он кивает.
– Что, например? –спрашиваю я.
– Леди Роуз была беременна, –рассказывает он. –Больше года тому назад. Ребенок умер при родах. Вроде бы обвитие пуповиной. Комендант и леди Роуз развеяли его прах в апельсиновой роще. Я иногда думаю о нем. А был ли он вообще? Я не знаю точно, что происходит с теми, кто умирает в этом доме. Здесь нет кладбища или чего-нибудь вроде него. Тела либо сжигают, либо они просто исчезают.
У Роуз был ребенок. А я и не подозревала. И его прах или что-то похожее развеяно в апельсиновой роще.
– Габриель? –Мне становится по-настоящему страшно. –Я хочу выбраться отсюда.
– Я здесь уже девять лет, –говорит он. –Половину жизни. Иногда мне кажется, что за пределами этого поместья ничего нет.
– Конечно, есть, –отвечаю я. –Там океан, лодки выходят из гавани, люди бегают трусцой по дорожкам, а как стемнеет, зажигаются фонари. Там настоящий мир. А здесь –нет.
Но я понимаю его. В последнее время и мне все труднее стало вспоминать о своей прежней жизни.
Праздник, как нам и обещали, устраивают в апельсиновой роще. Весь день бедняжка Эль ни на шаг не отходит от Сесилии: она то платьем недовольна –не по фигуре сидит, то макияж ее не устраивает. Над прической тоже приходится потрудиться: волосы несколько раз перемывают и укладывают по новой. Меня приглашают оценить каждый вариант, и всякий раз Сесилия выглядит прекрасно, правда, свой юный возраст ей скрыть не удается. Она похожа на маленькую девочку, надевшую мамины туфли на высоком каблуке, чтобы казаться взрослее.
Мне Дейдре сшила платье из мягкой ткани апельсинового цвета. Она уверяет меня, что при вечернем свете я буду в нем просто ослепительна. Обхожусь без укладки: длинные светлые локоны, переливаясь разными оттенками, свободно спадают на плечи. Дейдре молчит, но я знаю, что, смотря на мое отражение в зеркале, она не может не думать о том, как сильно я похожа на Роуз. Я почти уверена, что, когда меня увидит Линден, он даже не поймет, что это я, решит, что встретил земное перевоплощение своей потерянной любимой. Надеюсь, это поможет мне привлечь его внимание.
Едва начинает темнеть, мы отправляемся в апельсиновую рощу. Здесь уже установили площадку для танцев, музыканты готовятся к выступлению, и вокруг куча незнакомых мне людей, но все равно нельзя не заметить, как отличается это место от всей остальной территории. Участок совсем дикий, заросший; нестриженая трава, где-то высотой с каблук моих ужасно неудобных туфель, а кое-где и по колено, ласково щекочет ноги. Муравьи, покружив между хрустальными бокалами, стройными шеренгами устремляются к деревьям. Окружающее меня растительное великолепие охвачено деловитым гудением и шуршанием.
Я здесь почти никого не знаю. Часть слуг расставляет горелки под общие блюда, другие заканчивают развешивать бумажные фонарики. Все гости одеты с иголочки, прямо лоснятся. Даже противно немного. Все они из первого поколения.
– Это друзья Распорядителя Вона, –шепчет мне Дейдре.
Забравшись на раскладной стульчик, она поправляет мне бретельку бюстгальтера, которая так и норовит соскользнуть с плеча.
– Своих друзей у Коменданта нет. Когда заболела Роуз, он даже из поместья не выезжал.
– А чем он занимался до этого? –спрашиваю я с улыбкой, будто меня этот разговор крайне занимает.
– Дома проектировал, –отвечает она и, взбив руками рассыпавшиеся по моим плечам пряди, добавляет: –Готово. Какая же ты красавица!
Я и мои названые сестры поначалу стараемся не привлекать к себе лишнего внимания –следуем инструкциям наших слуг. Мы держимся за руки, делим один бокал пунша на троих, выглядим мило и ожидаем, пока нас не представят. К нам подходят какие-то мужчины из первого поколения и приглашают на танец. Больше одной за раз не зовут. Они кладут руки нам на бедра и плечи, притягивают поближе к себе. Нас окутывают запахи их накрахмаленных рубашек и лосьона после бритья. Я с нетерпением жду, когда танец закончится и я смогу отойти к апельсиновым деревьям, чтобы вдохнуть чистый, прохладный воздух полной грудью. Рядом стоит уже слегка утомившаяся Дженна. Несмотря на то что в ней все еще не улеглась буря негодования по поводу своего пленения, танцует она сегодня так, что глаз не оторвать. Ей по плечу любой танец, быстрый или медленный. Изящная, как балерина, она двигается с легкостью язычка пламени, колеблющегося от беспокойного ветерка. Кружась в танце, Дженна улыбается нашему мужу. Он ею так очарован, что в смущении краснеет. Но я-то знаю, что скрывается за ее улыбкой. Знаю, почему она так наслаждается сегодняшним вечером: его покойная жена все еще здесь, и Дженна хочет, чтобы он хорошенько себе уяснил, что его боль и отчаяние никогда не пройдут.
Она улыбается, потому что довольна тем, как осуществляется ее план мести.
Встав рядом со мной, Дженна срывает с дерева апельсин. Вертит его в руках и задумчиво говорит:
– Мне кажется, мы с тобой сегодня легко отделались.
– Что ты имеешь в виду? –интересуюсь я.
Она кивает на танцующую пару. Линден обнимает Сесилию. Они медленно двигаются в такт музыке. Даже отсюда трудно не заметить ее белоснежную улыбку.
– Она ненадолго завладела его сердцем, –замечает Дженна. –Он ни на шаг от нее не отходит.
– Да, ты права, –отвечаю я.
Он танцует только с Сесилией, а в перерывах не спускает восторженных глаз с Дженны. В мою сторону он не посмотрел ни разу.
Дженну опять приглашают на танец. Очередной воздыхатель. Ничего удивительного. У нее очаровательная улыбка, да и танцует она чудесно. Мне остается потягивать пунш из хрустального бокала, наслаждаться прохладным ветерком, играющим в волосах, и гадать, где Роуз стало плохо в тот самый первый раз. Там, где слуги сейчас переругиваются из-за того, что гостям не хватило курицы? Или там, в зарослях высокой травы, куда, незаметно покинув танцпол, с веселым хихиканьем направляются Сесилия и Линден? И где именно развеяли ее прах? И был ли это действительно ее прах? И что на самом деле произошло с мертвым ребенком Линдена и Роуз?
Наступает ночь, и гости потихоньку расходятся. Мы с Дженной сидим прямо на траве, а Эдер и Дейдре расчесывают наши спутанные волосы. Линдена и Сесилии нигде нет, они не появляются даже позже, когда мы ложимся спать.
На следующий день где-то после полудня в библиотеку заявляется Сесилия. Бледная, потерянная, с лица не сходит робкая, неуверенная улыбка, волосы в полном беспорядке. Прямо жертва военных действий.
Габриель приносит чай, и она, как обычно, щедро кладет себе в чашку полсахарницы. С нами не разговаривает. На щеке еще видны следы от подушки, и она едва заметно морщится всякий раз, когда двигается.
– День сегодня чудесный, –решает прервать затянувшуюся паузу Сесилия.
Я уже устроилась в своем мягком кресле для чтения, а Дженна отошла к книжным стеллажам.
Сесилию не узнать. Ее словно подменили. Она вся как-то притихла, голос стал мягче, мелодичнее. Она похожа на дикую птаху, которая вдруг оказалась в клетке и сейчас недоуменно осматривается. И кажется ей в забытьи, будто в том, что с ней приключилось, нет на самом деле ничего страшного.
– У тебя все хорошо? –спрашиваю я.
– Да, да, –отвечает она.
Она слегка наклоняет голову сначала в одну сторону, потом в другую, затем осторожно кладет ее на стол. Из другого угла комнаты Дженна бросает на меня быстрый взгляд. Она молчит, но мне все понятно и без слов. Раз Сесилии удалось добиться своего от нашего мужа, значит, Линден отпустил наконец Роуз и готов к выполнению супружеского долга со всеми своими оставшимися женами.
Сесилия кажется такой маленькой, беспомощной и одновременно настолько счастливой, что я сдаюсь: осторожно помогаю ей встать на ноги. Она не сопротивляется, напротив, обхватывает меня своей ручонкой за талию, чтобы мне легче было довести ее до спальни.
Ну и чудовище этот Линден, думаю я. Ну и мерзавец!
– Не видит разве, что она еще совсем девчонка? –бормочу я себе под нос.
– Ты чего? –отзывается Сесилия, вопросительно подняв бровь.
– Ничего, –говорю я. –Как ты себя чувствуешь?
Она залезает на разобранную постель, которая выглядит так, словно с нее только что встали. Опускает голову на подушку и, посмотрев на меня затуманенными глазами, отвечает:
– Прекрасно!
Когда поправляю на ней одеяло, замечаю на простыне маленькое пятнышко крови.
Сижу с ней, пока она не засыпает, и слушаю пение малиновок, что свили гнездо под ее окном. Она мне давно хотела их показать, когда все искала повода со мной заговорить. Ребенок, ни дать ни взять. Не очень-то я к ней была добра. Неправильно это. Она не виновата, что так молода и не до конца понимает, что вокруг нее происходит. Нет ее вины и в том, что она выросла без родителей, в приюте, где никому дела не было до того, что с ней станет –выйдет ли она замуж или сгниет где-нибудь в канаве. Она не знает, как хрупка ее жизнь и как близко находилась она в том фургоне к тому, чтобы ее потерять.
Но я-то другое дело. Смахнув прядь спутанных волос с лица Сесилии, желаю ей сладких снов.
Самое заветное желание любого, кто оказался в этом проклятом месте.
Я так разозлилась на Линдена, что даже видеть его не могу. В ту ночь он приходит ко мне в спальню и, не говоря ни слова, направляется к кровати. Я не спешу откидывать простыни, и он останавливается на полпути. Включаю свет с таким видом, словно меня только что разбудили, хотя на самом деле я его ждала.
– Привет, –говорит он мягко.
– Привет, –отвечаю я и сажусь в кровати.
Он дотрагивается до края моего матраса, но продолжает стоять. Может, ждет приглашения? От Сесилии дождался? С Дженной ему так точно не повезет. Если он не хочет брать нас силой, никто, кроме Сесилии, по собственной воле с ним не ляжет.
– Вчера вечером, в апельсиновой роще… Ты была такой красивой.
– Думала, ты меня не заметил, –говорю я.
Даже сейчас он смотрит не на меня, а в окно. В мое наглухо закрытое окно. Опять поднялся ветер, завывает, словно зверь. Кружит небось по саду в апельсиново-розовом вихре.
– Можно я лягу? –спрашивает он.
– Нельзя, –отвечаю я, аккуратно разглаживая на коленях одеяло.
Он смотрит на меня. Тонкая бровь недоверчиво ползет вверх.
– Нельзя?
– Нет, –подтверждаю я, стараясь говорить сердитым голосом.
Выходит не очень убедительно. Воцаряется напряженная тишина.
– Но спасибо, что спросил, –добавляю я.
Он смущается, переступает с ноги на ногу и, кажется, никак не может решить, куда деть руки –на нем пижамные штаны без карманов.
– Может, прогуляемся? –спрашивает он.
– Сейчас? –удивляюсь я. –Там вроде холодно.
Флорида оказалась краем с непредсказуемой погодой.
– Надень пальто, –говорит он. –Жду тебя у лифта через пару минут.
Что ж, думаю, можно и прогуляться. Заглянув в гардеробную, накидываю поверх ночной сорочки легкое вязаное пальто, на ноги натягиваю пару теплых носков. Они такие толстые, что мне едва удается влезть в свои туфли.
Увидев Линдена у лифта, замечаю, что на мне женский вариант его пальто. Вряд ли это совпадение. Должно быть, Дейдре, неисправимый юный романтик, специально сделала мне пальто в пару к его. Наверное, намекает, что мне следует научиться любить своего мужа. Какая же она еще все-таки маленькая. Впереди у нее достаточно времени, чтобы понять, что такое настоящая любовь, или на худой конец узнать, что ею не является.
Лифт идет вниз. Перед глазами оживают картинки: на маме пышное платье, она кружит в танце с отцом, который ее нежно обнимает, в гостиной звучит музыка. «Хотите узнать, что такое настоящая любовь?» –спрашивает нас с братом отец, генетик по профессии, пока мы, не отрывая глаз, смотрим, как танцуют наши родители. «Я расскажу вам, что такое настоящая любовь. Она не имеет ничего общего с наукой. Она такая же часть окружающего нас природного мира, как небо».
Любовь естественна. А сегодня даже о людях такого не скажешь. Мы подделки, агонизирующие куклы. И брак у меня под стать –не замужество, а всего лишь иллюзия.
На улице холодно, ветер пронизывает до костей. В воздухе пахнет осенью: дымом и жухлой листвой. На ум приходят ветровки, грабли и гетры, которые я носила в школу. Все, что осталось где-то далеко, но продолжает жить в воспоминаниях. Нос чуть не заледенел. Поднимаю воротник пальто, чтобы прикрыть уши.
Линден берет меня под руку, и мы, минуя розарий, направляемся в апельсиновую рощу. От вчерашнего праздника не осталось и следа, и я наконец вижу, что это за место: неухоженное, дикое и удивительно красивое. Вот бы устроиться здесь на одеяле с книжкой. Теперь ясно, почему Роуз проводила тут столько времени. Интересно, в тот день, когда она впервые потеряла сознание, она сразу догадалась, что больна? Надеялась ли, укрывшись в тени усыпанных нежными белыми цветами апельсиновых деревьев, уйти из этого мира тихо, не мучаясь невыносимыми болями?
Ветер убаюкивает меня, шелестя листвой. На душе становится легко. Я больше не злюсь.
– Она здесь, –как будто читая мои мысли, говорит Линден.
– Угу… –соглашаюсь я.
Мы не торопясь идем по едва различимой тропинке. Хотя тропинка –громко сказано, одна примятая трава да грязь. Здесь нет ни искусственных прудиков, ни скамеек, ни уютных двухместных качелей. Резкие порывы ветра выхватывают слова прямо изо рта. Вижу, что Линден хочет мне что-то сказать. В минуту затишья он останавливается и берет меня за руку. От холода вся кожа у меня на костяшках пальцев потрескалась, а его ладони гладкие и влажные.
– Послушай, –начинает он, в лунном сиянии его глаза мерцают зеленым светом. –Я разделю эту рощу с тобой. Куда бы ты ни захотела поехать, просто скажи, я не буду возражать. Вот только это место для меня свято, понимаешь? Я не позволю тебе использовать его против меня.
Он говорит это спокойно, твердым тоном, но все продолжает сжимать мою руку. Его голова чуть наклонена вперед, взгляд не отрывается от моего лица. Выходит, он все знает. Понял, с какой целью я предложила провести здесь праздник, но руки на меня не поднял, не избил за неповиновение, в отличие от своего отца, жестоко наказавшего Габриеля. Почему? С чего вдруг человек, выкравший трех девушек из их родного дома, решил проявить такую доброту?
Сжимаю обветрившиеся губы, борясь с желанием попросить его, если уж он так расщедрился, отправить меня домой, на Манхэттен. Нельзя, чтобы он догадался о моих надеждах на побег. Узнает –никогда меня не отпустит. Откровенность в мои планы не входит.
– Я правда не хотела сделать тебе больно, –объясняюсь я. –Ревновала, наверное. Ты не обращал на меня никакого внимания, и я подумала, что, если праздник пройдет в роще, тебе станет полегче. Устроим что-нибудь вроде поминок по Роуз. А после ты мог бы начать с нами тремя новую жизнь.
Такого он совсем не ожидал. Моя ложь так его растрогала, что мне на мгновение становится не по себе. Очень жаль, что приходится использовать имя Роуз в то самое время, когда ее остывшее тело кромсают в подвале, без сожалений уродуя, изничтожая ее красоту. Однажды днем Роуз, разметавшись на кровати в лихорадочном полузабытьи и едва-едва сохраняя крупицы сознания, заставила меня пообещать, что я позабочусь о Линдене. Слово-то я дала, но сдерживать его не собиралась. Может, хоть эта ложь послужит ему слабым утешением в тяжелую минуту.
– Я хотел ее похоронить, –говорит он, –но отец сказал, что не стоит этого делать. Объяснил, что мы не знаем, может ли ее вирус… –у него перехватывает горло, и он на несколько секунд замолкает, –может ли он заразить почву. Он отдал мне только ее прах.
Жду, что он упомянет ребенка, чьи останки тут развеяны, но Линден молчит. Есть тайны, в которые он меня посвящать не желает. А может, обсуждать этого ребенка просто выше его сил.
– Ты хочешь развеять его здесь? –спрашиваю я.
– Уже, –отвечает он. –Вчера вечером, как закончился праздник. Подумал, это подходящее время с ней попрощаться.
Видимо, сделал это сразу после свидания с Сесилией. Даже ее слепое обожание не может унять его тоску. Не говорю ни слова. Сейчас не время вспоминать Сесилию. Вместо этого мы разворачиваемся и рука об руку, как настоящие супруги, направляемся обратно к увитой плющом громаде особняка. Думаю о листке плюща, что заложила между страницами любовного романа то ли со счастливым, то ли с трагическим концом, но одна мысль мне все не дает покоя: чей же прах на самом деле прошлым вечером развеял Линден?
В последующие дни мы ужинаем все вместе: Линден и три его жены. Ночует он, как правило, у меня. Мы только разговариваем и спим. Ему нравится лежать на моем одеяле и наблюдать за тем, как я натираю кремом руки, расчесываю волосы, задергиваю шторы и пью свой вечерний чай. Я не возражаю против его присутствия. Знаю только, что Дженна бы этого не вынесла. И от Сесилии его лучше держать подальше: она позволит ему сделать с собой все что угодно, а меня так напугало то, какой неожиданно хрупкой она выглядела наутро после праздника. Вижу, как она мучается от ревности, ведь сейчас он остается у меня. По-моему, это ее совершенно не касается, поэтому все расспросы Сесилии предпочитаю пропускать мимо ушей. На самом деле мы с Линденом даже не притрагиваемся друг к другу. Лишь прикосновение его пальцев к моим волосам изредка тревожит тонкое полотно моих сновидений.
Перед сном он часто мне о чем-нибудь рассказывает. Габриель стал приносить мне завтрак в то же время, что и другим женам. Завтрак теперь сервируют на двоих. Линден часто заказывает что-нибудь неожиданное, например чашку сиропа или виноград, который он ест, поднося ко рту целую гроздь и откусывая от нее по ягодке. Мне очень не хватает Джун Бинз, Габриель их больше не приносит. Еще я скучаю по нашим с ним разговорам. Нам остается только обмениваться быстрыми взглядами, потому что Линден стал брать меня на дневные прогулки.
В теплую погоду он приглашает нас троих к бассейну. Дженна загорает, Сесилия прыгает в воду с криками неприкрытого восторга. Они заставляют меня задуматься о нормальном детстве и о свободе, которых она лишена. Большую часть времени я провожу под водой, где наблюдаю за голографическими медузами, скользящими над иллюзией океанского дна. Ко мне устремляются акулы. Проплыв сквозь меня, они уступают место стайкам ярко-желтых и оранжевых рыбок, за которыми следуют киты размером с целый бассейн. Иногда я забываю, что все здесь ненастоящее, и, погружаясь все глубже, отправляюсь на поиски Атлантиды, чтобы уткнуться в итоге носом в дно бассейна.
Мы проводим здесь целые дни. Мне нравится, словно я на отдыхе со своими сестрами. Даже Дженна, опустив кончики пальцев в воду, поддается царящему здесь настроению и брызгает на меня водой.
Однажды мы с Сесилией сговариваемся и, неожиданно схватив Дженну за ноги, стаскиваем ее в воду. Дженна протестующе визжит, хватается за край бассейна, кричит, что мы просто отвратительны и что она нас ненавидит. Наконец она успокаивается. Мы ныряем вместе, держась за руки: хотим поймать голографических гуппи.
Сам Линден не плавает, только интересуется время от времени, как нам нравятся голограммы. На нем только плавки, и видно, какой он худой и бледный. Расположившись на влажном полотенце, он погружается в чтение журналов по архитектуре. Наверное, собирается вернуться к работе. Может быть, опять начнет выезжать из поместья. Глядишь, на какую-нибудь вечеринку пригласят. Он решит пойти и меня с собой возьмет. Знаю, что побег нужно тщательно спланировать –в первый же выход в свет у меня вряд ли получится быстро и незаметно раствориться в толпе. А вдруг там будет телевидение? Вот увидит меня Роуэн в какой-нибудь программе, будет знать, что я не умерла.
Как-то раз я заскакиваю в дом, чтобы взять еще одно полотенце из шкафа прямо за дверью, и с разбегу чуть не налетаю на Габриеля, держащего в руках поднос с изящными бокалами, наполненными апельсиновым соком.
– Ой, прости, –выпаливаю я.
– Ты, я вижу, не скучаешь, –говорит он, смотря куда-то в сторону.
Коротко извинившись, он начинает меня обходить.
– Постой, –прошу я.
Оглядываюсь. Через стеклянную дверь хорошо видна вся наша компания, отдыхающая и резвящаяся у бассейна. Хочу убедиться, что никто из них на нас не смотрит. Габриель оборачивается ко мне.
– Ты на меня за что-то злишься?
– Да нет. Мне просто показалось, что тебе больше не до разговоров со слугами, –отвечает он. Мне не по душе сумрачный блеск его обычно кротких глаз. –Ты же стала настоящей супругой Коменданта.
– Эй, погоди-ка! –пытаюсь я его остановить.
– Тут и объяснять нечего, леди Рейн, –продолжает он.
Да, так меня слугам называть и положено, но я, видимо, до такого обращения еще не доросла, и все зовут меня «Рейн», ну, или «блондиночка». Вообще-то Габриель прав. Я уже давно не разговаривала ни с кем, кроме Линдена и сестер. А мне так нравилось сидеть на кухонном столе и болтать с поварами. Я скучаю по нашим с Габриелем разговорам и по Джун Бинз (надо бы пополнить их запасы). Но не могу же я говорить о таких вещах в присутствии Линдена или Распорядителя Вона. А когда я вижу Габриеля, кто-нибудь из них обязательно оказывается поблизости.
– Ну что? –спрашиваю я. –Что я такого сделала?
– Просто я не ожидал, что ты так быстро влюбишься в Коменданта, –отвечает он.
Его предположение настолько нелепо, что меня начинает распирать смех.
– Что? –только и могу вымолвить я.
– Мы ведь все в одном доме живем, –говорит он. –Я тебе каждое утро завтрак приношу.
Он даже представить себе не может, как чудовищно ошибается. Но меня так обидели его слова, что я ему даже объяснять ничего не собираюсь.
– Хочешь сказать, не ожидал, что я буду спать в одной постели со своим собственным мужем? –спрашиваю я.
– Видимо, не ожидал, –отвечает он, открывает раздвижную стеклянную дверь и выходит на залитый солнцем двор.
Я, как была –мокрая, зуб на зуб не попадает, –стою на месте, не в силах пошевелиться. Думаю, что же за человеком я стала в этом проклятом доме.
За ужином не раскрываю рта. Линден спрашивает, нравится ли мне еда. Дождавшись, пока Габриель нальет мне газированной воды, киваю в ответ. Мне не терпится отозвать Габриеля в сторону и все ему рассказать, объяснить, как сильно он заблуждается насчет нас с Линденом. Но за столом сидит Распорядитель Вон, и я не хочу привлекать к себе ненужного внимания.
После ужина Габриель провожает всех нас на лифте до нужного этажа. Стараюсь перехватить его взгляд, но он упорно на меня не смотрит.
Сесилия стоит позади меня, потирая виски.
– Почему здесь такой яркий свет? –спрашивает она.
Двери открываются, и мы с Дженной выходим из лифта. Сесилия не двигается с места.
– Что такое? –спрашиваю я.
И тут вдруг замечаю, какая она бледная, все лицо покрыто потом.
– Мне что-то нехорошо, –говорит она.
Только она заканчивает фразу, как ее глаза закатываются. Габриель едва успевает подхватить на руки ее обмякшее тело.
Отовсюду набегают слуги. Заглянув в комнату Сесилии, они уже через пару секунд выскакивают оттуда с очередным поручением. Весь этаж гудит, как большой муравейник. Приходит Распорядитель Вон. Линден меряет шагами коридор и каждые несколько минут заглядывает к Сесилии, чтобы справиться о ее самочувствии. Нас с Дженной отсылают по своим комнатам. Я сижу перед туалетным столиком, стараясь справиться с потрясением. Из-за всех этих переживаний заснуть мне все равно не удастся.
Может, надо было рассказать Линдену, как ужасно она выглядела наутро после праздника. Он бы ко мне прислушался. Напомнила бы ему, что она еще совсем ребенок. Он не замечает очевидного, я обязана была вмешаться.
У нее открылось кровотечение? Она умирает? Днем она ни на что не жаловалась.
Прижимаю ухо к двери, пытаюсь разобрать хоть слово, но звуки, доносящиеся из другого конца коридора, сливаются в один сплошной гул. Дверь неожиданно распахивается, и я едва не теряю равновесие. В комнату заглядывает Габриель.
– Прости. Не хотел тебя напугать, –мягко говорит он.
Делаю шаг в сторону. Он входит и прикрывает за собой дверь. Непривычно видеть его в своей спальне без неизменного подноса в руках.
– Зашел убедиться, что ты в порядке, –говорит он с теплотой в голосе.
Взгляд его голубых глаз обрел прежнюю безмятежность. От былой обиды не осталось и следа. Может, он просто решил на время сделать вид, что между нами ничего не изменилось. Ну и ладно. Я настолько рада видеть Габриеля, такого, как раньше, что крепко его обнимаю.
Растерявшись, он напрягается всем телом, но потом тоже крепко меня обнимает и утыкается подбородком мне в макушку.
– Это было ужасно, –говорю я.
– Знаю, –отзывается он.
Чувствую его руки на моей спине. Так близко к нему я еще ни разу не была. Он выше и плотнее Линдена. Тот до того худой, что, кажется, дунь посильнее ветер, и его унесет. От Габриеля пахнет кухней, веет ее шумом и суетой. Сразу вспоминаются дымящиеся кастрюли и теплая выпечка.
– Ничего ты не знаешь, –не соглашаюсь я и немного отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза. На его раскрасневшемся лице застыло странное выражение. –Дело не только в Сесилии. Нам всем несладко в этом браке. Знаешь, ведь Дженна ненавидит Линдена. И я замечаю, как он на меня смотрит –словно я Роуз. Но выбора у меня нет, приходится терпеть. Только вот лежать рядом с ним всю ночь и слушать, как он бормочет во сне ее имя… Это просто невыносимо. Кажется, будто он отнимает у меня каждый день по крошечному кусочку, и меня становится все меньше и меньше.
– Такое ему не под силу, –заверяет меня Габриель.
– А тут еще ты, –говорю я. –Не смей больше называть меня леди Рейн! Сегодня я впервые услышала это обращение, и оно мне жутко не понравилось. Совсем мне не подходит.
– Ладно, –говорит он. –Извини. Чем бы вы там с Комендантом ни занимались, меня это совершенно не касается.
– Да все не так! –едва не кричу я и хватаю его за плечи. Понижаю голос до шепота, чтобы нас не было слышно в коридоре. –Скорее ад замерзнет, чем я с ним пересплю, неужели тебе это не ясно?
Меня несет. Я чуть было не рассказываю ему о своем плане побега, но решаю все-таки промолчать. Пусть пока останется моим секретом.
– Ты мне веришь? –спрашиваю я.
– Я никогда и не сомневался, –уверяет меня он. –Но вот увидел его в твоей постели и… Ну, не знаю. Как-то проняло меня это зрелище.
– Да уж, знакомые чувства, –отвечаю я с легким смешком.
Габриель тоже коротко смеется. Отхожу от него и сажусь на край кровати.
– Что там с Сесилией?
Он качает головой:
– Не знаю. Здесь Распорядитель Вон. С ним несколько местных врачей.
Видит, что я меняюсь в лице.
– Послушай меня. Я уверен, что все будет хорошо. Если бы с ней было что-то серьезное, они бы уже отправили ее в городскую больницу.
Бросаю взгляд на свои лежащие на коленях руки и тяжело вздыхаю.
– Тебе принести что-нибудь? –спрашивает Габриель. –Может, чай? Или клубнику? Ты почти ничего не ела за ужином.
Не хочу я ни чая, ни клубники. Одного хочу: чтобы Габриель был мне не слугой, а другом, чтобы он мог здесь со мной немного посидеть и ему бы за это потом не попало. Мечтаю, чтобы мы оба оказались свободны.
Может, если я придумаю хороший план побега, смогу взять Габриеля с собой. Думаю, ему понравится наша гавань.
Не знаю, как сказать ему об этом так, чтобы он не подумал, что я бесхарактерная. Единственное, что приходит в голову:
– Расскажи мне о себе.
– О себе? –растерянно переспрашивает он.
– Да, –отвечаю я и жестом приглашаю его сесть рядом.
– Ты уже все знаешь, –говорит он, присаживаясь.
– Ничего подобного, –возражаю я. –Где ты родился? Какое время года больше всего любишь? Да все что угодно.
– Здесь. Во Флориде, –отвечает он. –Помню женщину в красном платье с темными вьющимися волосами. Маму, наверное, но я не уверен. Люблю лето. А ты? –спрашивает он, улыбаясь.
Улыбки не часто освещают его лицо, поэтому каждую из них я считаю своей маленькой победой.
– Обожаю осень, –отвечаю я.
Он уже знает про Манхэттен и о том, что мои родители умерли, когда мне было двенадцать.
Когда раздается стук в дверь, я обдумываю следующий вопрос. Габриель встает и разглаживает покрывало с того края, где он сидел. Хватаю с туалетного столика пустой стакан на случай, если понадобится предлог для присутствия в моей комнате слуги.
– Войдите, –говорю я.
Это Эль, помощница Сесилии. Ее глаза горят от возбуждения.
– Знаете, что у меня за новости? –спрашивает она. –Никогда не догадаетесь. У Сесилии будет маленький!
В течение нескольких следующих недель Линден находится при Сесилии почти неотлучно, и я снова превращаюсь в невидимку. Понимаю, что из-за сложившейся ситуации с побегом придется повременить, но пока без постоянного присутствия Линдена мне даже дышится как-то легче. У нас с Габриелем опять есть возможность разговаривать по утрам, когда он приходит ко мне с завтраком. Так как его обязанность –приносить нам еду, ко мне он может зайти пораньше, пока остальные жены еще не проснулись. Правда, из-за беременности спать Сесилия стала совсем плохо.
Проводить время с Габриелем совсем не то, что отбывать положенные часы с Линденом. С Габриелем можно быть откровенной, и я рассказываю ему о том, как сильно я скучаю по Манхэттену. Прежде он мне казался просто огромным, а сейчас превратился в маленькую точку на карте.
– Раньше весь город был разделен на пять районов –Бруклин, вроде бы Квинс и еще несколько. Потом, когда построили маяки, оборудовали гавани, всех их стали называть Манхэттен. Сейчас районы отличаются друг от друга по тому, что в них производят. Мой, например, это заводы и перевозки. В западном районе занимаются рыболовством, а на востоке расположены жилые кварталы.
– Как так получилось? –спрашивает Габриель, жуя тост с моего подноса.
Он сидит на диванчике у окна, и лучи утреннего солнца высвечивают пронзительную голубизну его глаз.
– Не знаю, –отвечаю я, переворачиваюсь на живот, руки кладу себе под подбородок. –Может, из-за прежних названий постоянно возникала путаница. Ведь промышленные постройки заняли все районы, кроме одного. Наверное, президенту недосуг было запоминать, что где находится.
– Тесновато у вас там, –говорит он.
– Есть немного, –соглашаюсь я, –но некоторым зданиям несколько сотен лет. Когда я была маленькой, то часто представляла себе, как будто выхожу за дверь и попадаю в прошлое. Представляла…
Умолкаю на полуслове. Провожу пальцем по строчкам на одеяле.
– Что такое? –спрашивает Габриель, наклоняясь ко мне.
– Я об этом еще никому не рассказывала, –признаюсь я, сама себе удивляясь. –Так вот, я представляла, что вдруг оказываюсь в двадцать первом веке. Там встречаю на улицах людей разного возраста и сама могу стать взрослой, такой, как они.
Наступает долгая тишина. Увлеченно рассматриваю одеяло. На самом деле прячу глаза, теряясь под пристальным взглядом Габриеля. Чуть помедлив, он подходит к кровати с моей стороны; матрас слегка прогибается под его весом.
– Ладно, брось, –говорю я с вымученным смешком. –Ерунда это все.
– Нет, –возражает он. –Не ерунда.
Его палец повторяет движения моего, двигаясь вверх-вниз по соседним строчкам. Наши руки почти соприкасаются. По моему телу пробегает теплая волна, губы сами раздвигаются в улыбке. Знаю, что никогда не буду взрослой, все мечты об этом остались в далеком прошлом. Мне бы даже в голову не пришло рассказать о своих фантазиях родителям, они бы очень расстроились, или брату, он бы назвал их глупыми. Поэтому я держала их при себе, уговаривала себя забыть о них. Но в эту минуту, наблюдая за тем, как наши руки двигаются по одеялу, словно следуя заранее установленным правилам и подчиняясь определенному ритму, я разрешаю себе вернуться в мир грез. Однажды я покину этот особняк и найду за его стенами целый мир. Здоровый, цветущий мир, где проживу прекрасную долгую жизнь.
– Ты обязательно должен его увидеть, –говорю я. –Ну, город то есть.
– Я бы с удовольствием, –отвечает он тихо.
Раздается стук. Из-за закрытой двери слышится голос Сесилии:
– Линден у тебя? Он должен был принести мне горячего шоколада.
– Нет, –отвечаю я.
– Но я слышала голоса, –настаивает она. –Кто там с тобой?
Габриель поднимается. Я разглаживаю одеяло, он тем временем подхватывает с туалетного столика поднос с моим завтраком.
– Попробуй позвонить на кухню, –советую я ей. –Может, там знают, где он сейчас. Или вызови Эль.
Недолгое молчание. Снова стук в дверь.
– Можно войти?
Сажусь на кровати, быстрым движением набрасываю на матрас одеяло, расправляю его, взбиваю подушки. Я не сделала ничего дурного, но мне почему-то неловко оттого, что она застанет у меня Габриеля. Пересекаю комнату и открываю дверь.
– Чего тебе надо? –спрашиваю я.
Протолкнувшись мимо меня, она впивается взглядом в Габриеля. Ее карие глаза ничего не упускают.
– Я пойду, надо отнести эти тарелки на кухню. –Видно, что Габриелю неловко.
Выглядываю из-за спины Сесилии. Хочу дать ему понять, что мне жаль, что все так получилось, но он в мою сторону даже не смотрит. Все его внимание приковано к своим туфлям.
– Раз так, принеси мне тогда горячего шоколада, –распоряжается Сесилия. –Обжигающе горячего. И не клади в него зефиринки. Вечно ты их добавляешь, а они тают и становятся противными, потому что ты слишком долго сюда поднимаешься. Положи их рядом на отдельное блюдце. А еще лучше, захвати целый пакет.
Он кивает и, пройдя мимо нас, выходит из комнаты. Сесилия высовывает голову в коридор и провожает Габриеля долгим взглядом. Когда за его спиной закрываются двери лифта, она резко оборачивает ко мне.
– Почему дверь была закрыта?
– Не твое дело, –огрызаюсь я.
Знаю, как подозрительно могли прозвучать мои слова, но ничего не могу с собой поделать. Разговоры с Габриелем –одно из редких доступных мне удовольствий. Нет у моих сестер никакого права вмешиваться в мою жизнь! Правда, и воспрепятствовать я им не в силах.
В раздражении сажусь на диванчик и делаю вид, что перебираю верхний ящик, где у меня хранятся заколки для волос.
– Он же слуга, –говорит Сесилия, неторопливыми шагами меряя мою комнату и ведя пальчиком по одной из стен. –Да и мозги у него куриные. Когда бы ни принес чай, всегда чего-нибудь не хватает: то сахара мало, то сливок. И двигается еле-еле: вечность пройдет, пока он к нам с кухни доберется! Все приходится есть холодным.
– Все у него в порядке с мозгами, –встреваю я. –Ты просто обожаешь жаловаться.
– Жаловаться? –У нее даже дыхание перехватывает от возмущения. –Жаловаться? Не тебя каждое утро выворачивает завтраком! Не ты торчишь весь день в постели, как привязанная. И все из-за этой дурацкой беременности. Не слишком многого я и прошу. Все, что требуется от этих недотеп, это выполнять свою работу –приносить мне все, чего я хочу.
Она плюхается на мой матрас и с вызовом скрещивает руки на груди: все высказала.
Со своего места я ясно вижу небольшой бугорок под легкой тканью ее ночной сорочки. Тонкий аромат духов не в силах замаскировать слабый, но стойкий запах рвоты, исходящий от девушки. Ее волосы растрепаны, лицо бледное. Хоть и не хочется в этом признаваться, но я понимаю причину ее раздражительности. Не должна столь юная девушка проходить через такое.
– Вот, держи, –вытащив из ящика один из красных леденцов, что подарила мне на свадьбу леди Роуз, я протягиваю ей. –Поможет успокоить желудок.
Она берет леденец, отправляет его в рот и удовлетворенно вздыхает.
– Знаешь, а ведь рожать больно, –говорит она. –Я даже умереть могу.
– Ничего с тобой не случится, –успокаиваю ее я, стараясь не думать о том, что мать Линдена умерла при родах.
– Но я могу умереть, –настаивает она.
На этот раз никакого вызова в голосе, теперь в нем звучат нотки страха. Она рассматривает фантик, который держит в руке.
– Поэтому они должны мне приносить все, что я хочу.
Сажусь рядом, обнимаю ее одной рукой. Она кладет мне голову на плечо.
– Ладно, –соглашаюсь я. –Они должны тебе приносить все, что ты захочешь. Но знаешь, ласковый теленок двух маток сосет.
– Что это значит?
– Так часто говорила моя мама, –объясняю я ей. –Смысл в том, что, если будешь к людям добрее, они станут охотнее выполнять твои просьбы. Может даже, сделают что-нибудь, о чем ты их специально и не просила.
– Вот почему ты с ним так сюсюкаешь? –интересуется она.
– С кем?
– С этим слугой. Ты постоянно с ним разговариваешь.
– Наверное, –отвечаю я.
Чувствую, как у меня начинают пылать щеки. Хорошо, что Сесилия на меня не смотрит.
– Просто стараюсь быть милой.
– Не надо, –говорит она. –Это могут неправильно понять.
Сесилия беременна, и Линден так и сияет от радости, весь дом в приподнятом настроении, и мы получаем свободу передвижения. В пределах поместья, конечно. Когда никого нет рядом, я пытаюсь отыскать на территории хоть какую-нибудь дорожку, ведущую во внешний мир. Но мне не везет даже с тропинкой. Распорядитель Вон иногда уезжает из особняка на работу в больницу, но газоны, наверное, чем-то опрыскивают, потому что на траве у гаража нет и следов шин. Габриель недаром назвал это место бескрайним. Мне начинает казаться, что так оно и есть. Нет у него ни начала, ни конца. Куда бы ни пошла, неизменно возвращаюсь к задней части дома.
Отец часто рассказывал мне о ярмарках с аттракционами. Говорил, что ярмарка –это праздник ради праздника и ей повод не нужен. Ребенком он ходил в парки развлечений, чтобы за десять долларов посетить комнату смеха или «дом зеркал». Он много раз мне описывал, как проходит между выпуклыми и вогнутыми зеркалами и смотрит в них на свое отражение: тут он великан, там совсем крошка. Помимо кривых, были там еще и плоские зеркала; они были поставлены друг напротив друга так, чтобы создать иллюзию бесконечного коридора. Отец рассказывал, что изнутри дом всегда казался огромным, хотя в действительности был размером с обычный сарай. Весь фокус заключался в том, чтобы не поддаться иллюзии, выход-то на самом деле был совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.
Раньше я не понимала, что он имел в виду. Брожу по розарию, теннисным кортам, садовым лабиринтам, думаю, что бы сказал отец. Представляю, как он наблюдает за мной сверху, как за муравьишкой, мечущимся в панике по клочку земли и не замечающим выхода прямо у себя под носом.
– Ну, подскажи мне, –прошу я его, стоя в апельсиновой роще.
В ответ слышится только шум ветра, колышущего высокую траву. Никогда не умела разгадывать шарады, это у брата получалось собрать кубик Рубика с первой попытки. Пока я разглядывала картинки, он интересовался, как все вокруг устроено, выспрашивал у отца подробности из истории уничтоженных стран.
Представляю себе, как из-за апельсинового дерева выходит брат.
«Не надо было тебе отзываться на то объявление, –сказал бы он. –Ты никогда не слушаешь, что я тебе говорю. Ну и что прикажешь мне с тобой делать?»
Он взял бы меня за руку и отвел домой.
– Роуэн…
Звук его имени тонет в потоке горячих слез. Только ветерок шелестит в ответ. Брат не появится. Нет на белом свете такой тропинки, что привела бы его ко мне.
Когда у меня не остается больше сил совершать эти бесцельные прогулки, я решаю сделать перерыв и поддаться искушениям, которыми может похвастать моя тюрьма. Ныряю в «морские» глубины нашего бассейна. Кто-то из прислуги показывает мне, как менять голограммы, и теперь я могу проплыть под арктическим айсбергом или управлять затонувшим «Титаником». Компанию мне составляют дельфины-афалины. После купания мы с Дженной, мокрые и пахнущие хлоркой, лежим на траве и потягиваем разноцветные коктейли из бокалов, украшенных ананасовыми дольками. Потом играем в мини-гольф на площадке, которая, наверное, была построена для Линдена, когда он был ребенком, или еще раньше, для его умершего брата. Счет не ведем, объединяем наши усилия и, несмотря на все старания вертящегося у последней лунки игрушечного клоуна, загоняем в нее мяч. Пробуем свои силы в теннисе, но надолго нас не хватает, и мы решаем остановиться на кидании теннисных мячиков в стенку. У нас обеих это неплохо получается.
На кухне объедаюсь Джун Бинз. Еще, усевшись на кухонный стол, помогаю Габриелю чистить картошку и слушаю разговоры поваров. Кажется, у них две любимые темы: погода и то, как здорово было бы как-нибудь скормить избалованной маленькой женушке вонючий носок. Даже Габриель, добрая душа, и то соглашается, что Сесилия в последнее время перегибает палку. Кто-то предлагает подать ей на обед жареную крысу в качестве основного блюда, но тут вмешивается старшая повариха:
– Попридержи язык! Что за разговоры о крысах на моей кухне!
Линден понимает, что совсем перестал уделять нам с Дженной внимание. Спрашивает нас, чего бы нам хотелось –мы можем выбрать все что угодно. Чуть было не прошу у него ящик Джун Бинз. Я недавно слышала, как на кухне жаловались, что утром продукты привозят слишком рано. С тех пор меня не покидает идея сбежать, спрятавшись в продуктовом грузовике. Но затем я думаю о том, как многого я добилась в отношениях с Линденом и как легко я потеряю его доверие, если меня поймают. В последнем я почти уверена. Ведь Распорядитель Вон в курсе всего, что происходит в этом доме.
Дженна просит большой батут. На следующее утро он уже стоит в розарии. Мы прыгаем на нем, пока нам не кажется, что сердце вот-вот вырвется из груди. Тогда мы ложимся в самый его центр и какое-то время рассматриваем облака.
– Не самое плохое место, чтобы умереть, –вдруг откровенничает Дженна.
Она приподнимается на локте, из-за чего чуть-чуть скатывается ко мне.
– Он хоть раз за последнее время ночевал у тебя? –спрашивает она меня.
– Нет, –отвечаю я и складываю руки за головой. –Мне нравится снова спать одной.
– Рейн? Он ведь приходил к тебе не для того, чтобы… завести ребенка?
– Нет, –говорю я. –У нас до этого не дошло. Он даже ни разу меня не поцеловал.
– Любопытно, почему? –задумчиво произносит она, ложась на спину.
– А к тебе он уже приходил? –спрашиваю я.
– Да, –отвечает она. –Несколько раз, еще до того, как все его внимание переключилось на Сесилию.
Ее признание застает меня врасплох. Думаю о том, как все эти месяцы Дженна по утрам пила в библиотеке чай, уткнувшись в очередной любовный роман. Стараюсь припомнить хоть одно утро, когда бы она выглядела как-нибудь иначе, растерянной или подавленной. Ничего. И уж точно ничего похожего на то, какой потрясенной была после ночи с Линденом Сесилия. Даже сейчас, обсуждая эту деликатную тему, Дженна кажется совершенно невозмутимой.
– И как это было? –интересуюсь я и тут же заливаюсь краской. Неужели я действительно ее об этом спросила?
– Терпимо, –невозмутимо отвечает Дженна. –Постоянно спрашивал, как я. Видимо, думал, что он может меня сломать или что-то вроде того, –добавляет она со смехом. –Я ему не по зубам!
Даже не знаю, что и сказать. От одной только мысли о поцелуе Линдена у меня трясутся поджилки и все внутри сжимается. И это при том, что у него с моими сестрами дело одними лишь поцелуями не ограничилось, а одна из них еще и забеременела.
– Мне казалось, ты его терпеть не можешь.
– Так и есть, –отвечает она мягко и, положив одну ногу на острую коленку другой, с непринужденным видом принимается ею покачивать. –Я их всех ненавижу. Но что тут поделаешь? Выбирать не приходится.
– Всех их? –уточняю я.
Она садится и поворачивается ко мне со смешанным выражением непонимания, жалости и, по-моему, изрядной доли веселого изумления.
– Быть такого не может, –удивляется она.
Дженна протягивает руку, берет меня за подбородок и начинает рассматривать. Ее кожа, нежная и мягкая, пахнет, как те лосьоны, что Дейдре оставляет для меня на туалетном столике.
– Ты такая миленькая, и фигура отличная, –комментирует она мою внешность. –На что ж ты жила?
Тут я тоже сажусь. До меня наконец доходит, что она имеет в виду.
– Ты что, решила, что я проститутка? –недоумеваю я.
– Да нет, –оправдывается она. –Уж больно ты для этого дела неиспорченная. Просто я подумала… А как еще такие девушки, как мы с тобой, могут заработать себе на кусок хлеба?
Вспоминаю всех тех девушек, что танцуют на новогодних вечеринках в парке. Как некоторые из них ныряют в машины к богатеям из первого поколения. И эти бордели с занавешенными окнами в квартале красных фонарей. Когда я проходила мимо них, до меня то и дело доносилось грохотание музыки, а очередной посетитель, распахнув двери, в ту же секунду погружался в яркий калейдоскопический водоворот световых лучей. Вспоминаю, как умело она танцевала тем вечером в апельсиновой роще, какой притягательной была для мужчин, которых презирала. Ее жизнь протекала за теми темными окнами, за толстыми стенами, мимо которых я каждый раз проходила, едва сдерживая дрожь в коленках.
– Мне казалось, приют должен был о тебе позаботиться, –говорю я и тотчас же понимаю, что сморозила глупость.
Мы с Роуэном так долго отваживали сирот от нашего дома, знали, что они нас обворуют, что сомневаться не приходится: приютам нет до них никакого дела.
Дженна вновь укладывается на спину, я ложусь рядом.
– Так ты что это, серьезно? –все не верится ей. –И ты ни разу…
– Ни разу, –с легким вызовом говорю я.
Дженна предстает передо мной в совершенно новом свете. Но я далека от того, чтобы ее осуждать или в чем-то винить. Как она и сказала –выбирать нам не приходится.
– Почему же с тобой он ведет себя иначе? Чувствую, есть на это какая-то причина, –рассуждает она.
– Мне одно непонятно, если ты его так ненавидишь, почему согласилась? –пытаюсь разобраться я. –У него такой мягкий характер. Уверена, он бы не стал принуждать тебя силой.
Положа руку на сердце, я не раз задавалась вопросом, почему Линден не спешит с исполнением своих супружеских обязанностей. Может, почувствовал, что я не готова, и дал мне возможность немного к нему привыкнуть? И надолго ли у него хватит терпения?
Она поворачивается ко мне. Я могла бы поклясться, что в ее серых глазах молнией мелькнул страх.
– Да с ним-то как раз все понятно, –признается она.
– А кто тебя тогда беспокоит? Распорядитель Вон? –моргнув, спрашиваю я.
Она кивает в ответ.
Перед глазами всплывают картины одна страшнее другой –мертвая Роуз в подвале, зловещие коридоры, которым не видно конца. Ясно, что у Дженны с ее недюжинной наблюдательностью появились свои причины бояться этого места. На кончике языка так и вертится вопрос: Дженна, а что тебе сделал Распорядитель Вон?
Вот только хочу ли я получить на него ответ? Как вспомню руку Роуз, едва прикрытую простыней, аж мурашки по коже. За внешним лоском этого дома не сразу разглядишь, что за мерзкие и опасные твари населяют его потайные уголки. Вот бы оказаться где-нибудь далеко отсюда, прежде чем придется познакомиться с ними поближе.
Кажется, будто каждый день листва вспыхивает новыми красками. Я здесь уже полгода. Стараюсь не попадаться на глаза Распорядителю Вону. Когда за ужином мы оказываемся за одним столом и он принимается отпускать шутливые замечания по поводу погоды или поданных блюд, я улыбаюсь, стараясь не подавать вида, что от одного звука его голоса у меня сжимается горло и крутит живот.
Однажды днем, когда я наслаждаюсь одиночеством, лежа на траве в апельсиновой роще, из-за деревьев неожиданно появляется Линден. Не знаю, искал ли он меня или пришел сюда, чтобы побыть одному. Я улыбаюсь ему, говоря себе, что рада его видеть. В последнее время почти все внимание Линдена направлено на мою младшую сестру, и у меня редко появляется возможность расположить его к себе. И вот мы оказываемся только вдвоем в столь любимом его покойной женой уголке поместья. Я не могу упустить шанс узнать его получше.
Я приглашающим жестом похлопываю ладонью по траве возле себя. Он подходит и ложится рядом. Молчим. Легкий ветерок овевает наши лица.
Душа Роуз еще не покинула это место. Она прячется за деревьями, а ее неслышный смех доносится до нас шепотом листьев. Глядим на небо.
Какое-то время никто из нас не нарушает тишину. Вслушиваюсь в его дыхание и стараюсь не обращать внимания на сладко ноющее чувство в груди, возникающее всякий раз, когда он поблизости. Он едва касается моей руки тыльной стороной ладони. Прямо на нас планирует цветок апельсинового дерева.
– С ужасом жду наступления осени, –наконец говорит он. –Что за жуткая пора! Все вокруг как-то съеживается и умирает.
Даже не знаю, что ему и ответить. Осень –мое любимое время года. Мне всегда нравилось наблюдать, как природа дарит нам последнюю улыбку, такую прекрасную, словно она специально приберегала ее для терпеливого зрителя. Мне и в голову не приходило ее бояться. Сейчас мой самый большой страх –провести еще один год вдали от дома.
Я вдруг задумываюсь об облаках, что проносятся над нами высоко-высоко в небе. Обогнув земной шар, они видели бездонные океаны и крошечные островки, на выжженной земле которых не осталось живого места. Видели, что мы уничтожили свою планету. Если бы я могла оказаться на их месте и окинуть одним взглядом весь мир целиком, как бы я поступила? Приглядывала бы за этим единственным не ушедшим под воду континентом, таким живым и красочным в любое время года? Или, может, уверившись в тщетности подобных стараний, рассмеялась бы да и поплыла по небу дальше, за самый горизонт?
Глубоко вздохнув, Линден собирается с духом и накрывает своей рукой мою. Не шевелюсь. Линден Эшби живет в ненастоящем, иллюзорном мире, но небо и цветок апельсинового дерева самые что ни на есть настоящие. И сам он, лежащий подле меня, тоже настоящий.
– О чем задумалась? –спрашивает он меня.
Ни разу со дня свадьбы я не была с ним откровенна, но здесь, сейчас меня вдруг охватывает желание высказать ему все, что у меня накопилось на душе.
– Размышляла о том, стоит ли нас спасать, –отвечаю я.
– О чем это ты?
Покачиваю головой, чувствуя затылком холодную твердую землю.
– Да так, ерунда.
– Ничего не ерунда, –настаивает он и мягко спрашивает: –Что ты имеешь в виду?
В его голосе сквозит неподдельный интерес.
– Просто все эти химики, биологи, врачи уже столько лет ищут противоядие, –отвечаю я. –Вот только есть ли в этом смысл? Может, мы обречены?
Линден молчит. Когда я уже уверила себя, что, стоит ему открыть рот, он примется осуждать меня за такие мысли или, ну, не знаю, защищать исследования своего сумасшедшего папеньки, Линден сжимает мне руку.
– Меня мучает тот же вопрос, –признаётся он.
– Правда?
Мы одновременно поворачиваемся друг к другу, наши глаза встречаются. Чувствую, как мои щеки заливает румянец, и снова поднимаю взгляд к небу.
– Однажды я был уверен, что умру, –рассказывает он. –В детстве. У меня был сильный жар. Помню, что отец сделал мне укол. Какая-то экспериментальная вакцина, которую он сам и создал. Она не помогла, мне стало еще хуже.
Я не могу ему этого сказать, но меня бы не удивило, если бы Распорядитель Вон использовал собственного сына в качестве лабораторной крысы для своих извращенных опытов.
– Я провел в горячке много дней, –продолжает Линден. –То бредил, то приходил в сознание. В этом ощущении зыбкой полуреальности все вокруг казалось страшным, и я не мог заставить себя проснуться. Но откуда-то издалека до меня доносился голос отца и лечащих врачей. Они звали меня: «Линден! Линден, не уходи. Постарайся открыть глаза». Помню, что никак не мог принять решение. Не знал, хочу ли вернуться и жить в мире, где каждого ждет неминуемая смерть. Кто-то не очнется от лихорадки, кого-то заберут ночные кошмары.
Прервав томительную паузу, уточняю:
– Но ты все же вернулся.
– Да, –отвечает он и тихо-тихо добавляет: –Но не по собственной воле.
Его пальцы сплетаются с моими. Ладонь у него теплая и влажная. Меня накрывает огромная волна, но я ей не сопротивляюсь. Это жизнь. Спустя некоторое время понимаю, что стискиваю его руку так же крепко, как он сжимает мою. Так мы и лежим –два крохотных умирающих человечка посреди рушащегося мира. Нас засыпает осенними листьями, словно его обломками.
Живот Сесилии потихоньку растет. Большую часть времени она вынуждена лежать в кровати, и, по словам слуг, на ее характере такой режим сказывается не лучшим образом.
Однажды днем я лакомлюсь мороженым в вафельном стаканчике и разглядываю плавающих в пруду карпов. Вдруг краем глаза замечаю, что ко мне со всех ног несется один из слуг. Подбежав, он упирает руки в колени, стараясь отдышаться.
– Пойдем! Скорее! –с трудом говорит он. –Тебя зовет леди Сесилия. Что-то срочное.
– С ней все в порядке? –спрашиваю я.
По его виду можно подумать, что кто-то умер. Мотает головой. Сам не знает. Как во сне протягиваю ему мороженое и бросаюсь к двери. У лифта меня уже ждет Габриель со своей магнитной картой. Оказавшись наверху, несусь в спальню Сесилии, стараясь не думать о том, что с ней повторится история Роуз и я найду ее кашляющую, задыхающуюся, всю в крови.
Сесилия сидит на кровати, подперев спину подушками. Между пальцами ног кусочки ваты –чтобы не смазать лак. Потягивая через соломинку клюквенный сок, она мне непринужденно улыбается.
– Что стряслось? –спрашиваю я, еле переводя дыхание.
– Расскажи мне что-нибудь, –просит она.
– Что?
– Вам-то с Дженной хорошо. Поди, весело без меня время проводите.
Обиженно надувает губы. Ее живот похож на маленький воздушный шарик. Срок у нее небольшой –всего четыре месяца, –но я, в отличие от нее, знаю, что Линден готов на все, лишь бы не потерять еще одного ребенка. Он с нее буквально пылинки сдувает. Наверное, она вполне еще может позволить себе игру в мини-гольф или поплавать в подогреваемом бассейне с кристально чистой водой, а ей вместо этого приходится сидеть в четырех стенах.
– Чем вы занимаетесь весь день? –интересуется она.
– Развлекаемся вовсю, –огрызаюсь я, не в силах поверить, что переволновалась из-за такой ерунды. –Едим сладкую вату и кувыркаемся на батуте. Жалко тебе нельзя выходить.
– А еще что делаете? –спрашивает она и похлопывает рукой по матрасу рядом с собой, не спуская с меня жадных глаз. –Нет, постой. Лучше расскажи мне о чем-нибудь другом. Что у тебя был за приют?
Ну, конечно, она думает, что я выросла в приюте. Другого она не знает.
Сажусь на кровати поудобнее, скрестив по-турецки ноги, и откидываю с ее лба прядь волос.
– Я выросла не в приюте, –начинаю я. –Я выросла в городе. В большом городе, где живут миллионы людей, а дома такие высокие, что, когда пытаешься рассмотреть, где они заканчиваются, кружится голова.
Сесилия слушает меня как завороженная, и я рассказываю ей о паромах и о рыбе, которую нельзя есть, поэтому ее ловят из спортивного интереса и сразу же отпускают. Себя я в эти истории не включаю. Их главными героями становятся двойняшки, брат и сестра, живущие в доме, где всегда кто-нибудь играет на пианино. В рассказах участвуют мятные леденцы, родители и детские сказки. Одеяла, все как одно, пахнут шариками от моли и немножко любимыми мамиными духами, но только с той стороны кровати, к которой подходит мама, чтобы поцеловать детей на ночь.
– Они все еще там? –спрашивает Сесилия. –Выросли, наверное?
– Выросли, –успокаиваю я ее. –Но однажды на их дом налетел ураган, и их унесло далеко-далеко друг от друга. Поэтому больше они не вместе.
– Их унесло друг от друга? Ураганом? –недоверчиво переспрашивает она. –Глупость какая-то.
– Клянусь, так все и было.
– Но они остались в живых?
– Уж не знаю, хорошо это или плохо, –говорю я. –Но оба они живы-здоровы и ищут друг друга.
– А что их родители? –продолжает она.
Беру ее опустевший стакан со столика рядом с кроватью.
– Принесу тебе еще что-нибудь попить, –предлагаю я.
– Даже не думай. Не твоя это работа.
Сесилия нажимает на синюю кнопку, расположенную в стене над столиком, и говорит:
– Клюквенного сока. И вафель. С сиропом. И про маленький зонтик не забудьте!
– Пожалуйста, –вставляю я.
Зная, как слуги закатывают глаза, выслушивая ее приказы, могу поспорить, пройдет немного времени, пока кто-нибудь из них не высморкается ей в салфетку.
– Мне понравилась твоя история, –говорит она. –Так все и произошло? Ты этих двойняшек сама видела?
– Да, –отвечаю я. –Маленький домик со сломанной пожарной лестницей и сейчас ждет их возвращения. Раньше он был весь в цветах. Не то что весь остальной город. Химические отходы заводов отравили землю, она почти мертвая. Только их мама умела выращивать на этой почве лилии, у нее был дар. Когда она умерла, все цветы погибли. Вот и все.
– Вот и все, –вторит мне Сесилия.
Ухожу, когда ей пора делать ультразвук. В коридоре меня берет за руку Габриель.
– В твоей истории все правда? –уточняет он.
– Да.
– Как ты думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем ты сможешь сочинить следующую главу? Когда налетит новый ураган и унесет тебя обратно домой?
– Хочешь, скажу, чего я боюсь больше всего на свете? –спрашиваю я.
– Да. Чего?
– Что следующие четыре года нас ожидает тихая, безветренная погода.
Мои опасения не оправдываются. К концу октября погода заметно ухудшается. На кухне делают ставки на то, какой категории будет первый в этом сезоне ураган. Большинство думает, что третьей, Габриель –что второй, поскольку ураганы в это время года –явление нечастое. Я с ним соглашаюсь, хотя бы потому, что понятия не имею обо всех этих категориях. На Манхэттене погода довольно устойчивая. Каждый раз, когда усиливается ветер, я спрашиваю: «Это ураган? Ураган?» –вызывая у всех на кухне веселый смех. Габриель заверяет меня, что, когда нас действительно накроет ураган, таких вопросов у меня не появится.
Из-за сильного ветра вода в бассейне перехлестывает через край. Мне кажется, что еще чуть-чуть и ее закрутит в воронку и попросту унесет. Деревья и кустарники сотрясаются в конвульсиях. Тут и там по земле катаются апельсины, словно местные призраки вздумали поиграть в мячи. Повсюду листья, красные и желтые с коричневыми крапинками. Когда меня никто не видит, я собираю эти листья в большие кучи и полностью в них зарываюсь. Пахнут они по-особому –пряной влагой. Я ненадолго, пока порыв ветра не обнаружит мое укрытие, возвращаюсь в детство.
– Забери меня с собой, –прошу я ветер, кружащий листву.
Однажды днем, заглянув к себе в комнату, я вдруг вижу настежь открытое окно. Подарок от Линдена. Берусь за щеколду, тяну –окно свободно открывается и закрывается. Сажусь на подоконник и вдыхаю запах мокрой земли и пронизывающего ветра, начисто обглодавшего все деревья. На ум приходят рассказы родителей об их детстве. В начале века, когда мир еще не таил в себе столько опасностей, был обычай отмечать праздник под названием Хеллоуин. Дети наряжались в страшные костюмы и небольшими группками ходили по домам, выпрашивая сласти. Отец говорил, что его любимым угощением были маленькие сладкие пирамидки с желтой верхушкой.
Дженна, чье окно все еще наглухо заперто, заходит ко мне в комнату, прижимается носом к противомоскитной сетке, делает глубокий вдох и погружается в дорогие ее сердцу воспоминания. Она рассказывает, что в такие дни, как этот, в приюте обычно готовили горячий шоколад. Ей и двум ее сестрам доставалась одна кружка на троих. Потом все трое ходили с шоколадными «усами».
Окно Сесилии тоже остается запертым. На ее попытки протестовать Линден отвечает, что она сейчас слишком уязвима для сквозняков.
– Слишком уязвима, –бормочет она себе под нос, как только он скрывается за дверью. –Я покажу ему, как уязвима, если проторчу в этой кровати еще хоть самую малость.
На самом деле она обожает быть в центре внимания. Он проводит с ней почти каждую ночь, помогает освоить чтение и письмо, кормит ее эклерами и массирует ей ноги. Стоит ей кашлянуть, к ней только что не наперегонки несутся врачи, чтобы прослушать легкие.
Но она здорова как космонавт и сильна как бык. Ничего похожего на Роуз. И ей не сидится на месте. Однажды днем, когда Линдена с его неустанной заботой нет поблизости, мы с Дженной запираемся в комнате Сесилии, и Дженна дает нам урок танцев. У нас и в помине нет ее изящества, но так даже веселее. В этом веселье нетрудно позабыть, как Дженна стала такой умелой танцовщицей.
Вдруг Сесилия, исполняющая довольно неуклюжий пируэт, вскрикивает. Боюсь, что она снова упадет в обморок или у нее откроется кровотечение, но Сесилия, качнувшись на пятках, восклицает:
– Он толкнулся! Толкнулся!
Схватив наши руки, она засовывает их к себе под сорочку и прижимает к животу.
В то же мгновение комнату наполняет оглушительный вой сигнализации. На потолке красным светом мигает лампочка, о существовании которой мы и не подозревали. Выглядываю в окно. Оказывается, дерево, на котором свили гнездо малиновки, рухнуло на землю.
Пришли слуги, чтобы проводить нас в подвал. Сесилия в слезах. Она не хочет, чтобы ее везли в кресле-коляске, она может идти самостоятельно. Линден не обращает на ее стенания ни малейшего внимания, отчасти потому, что из-за рева сирены почти ничего не слышно. Он держит ее за руку и приговаривает:
– Любимая, со мной ты в безопасности.
Двери лифта открываются. Мы в подвале. Тут все: Линден, Распорядитель Вон, Дженна, Сесилия, наши личные слуги. Нет только Габриеля, единственного, кто знает, как я боюсь этого места. От пронзительного воя сирены звенит в ушах. Представляю себе, как от этого душераздирающего звука вибрирует ледяной металлический стол, на котором лежит Роуз. Эта дрожь пробуждает жизнь в ее исполосованном, позеленевшем, уже разлагающемся теле. Вот она медленно приближается ко мне. В лице ненависть. Она знает, что я планирую побег, и, если необходимо, готова похоронить меня здесь заживо. Все, что угодно, лишь бы я осталась с Линденом, потому что он любовь всей ее жизни и она не позволит ему умереть в одиночестве.
– Ты в порядке? –спрашивает Дженна.
По какой-то причине ее тихий голос заглушает рев сигнализации. Я вдруг замечаю, что она сжимает мою ладонь. Руки у меня совершенно мокрые. Рассеянно киваю.
Как только за нашими спинами закрываются двери лифта, в подвале становится тихо. Эта тишина говорит о том, что все в безопасности. Ну, все, кто представляет для Линдена хоть какую-то ценность. Прислуга, как и было обещано, продолжает работать по дому и на кухне. В худшем случае, то есть если дом не устоит, им можно быстро найти замену. Распорядитель Вон приобретет очередную партию сирот по выгодной цене.
Пока мы идем по этим жутким коридорам, меня мучает вопрос, где Габриель. Но поинтересоваться об этом напрямую я не могу, поэтому спрашиваю:
– Когда подадут ужин?
Распорядитель Вон коротко хихикает. До чего же мерзкий звук!
– Все, о чем думает эта красавица, это как бы хорошенько поесть. Ну, дорогуша, думаю, раз мы все собрались сегодня в одном месте, ужин, как обычно, подадут в семь.
Я мило улыбаюсь, зардевшись так, словно его подтрунивание мне, его невестке, приятно до чрезвычайности. Да чтоб его ураганом унесло! Хочу, чтобы он остался один посреди кухни, ножи и вилки мелькали бы у его носа, а тарелки вдребезги разбивались у его ног. Потом пусть ураган сорвал бы с дома крышу, закрутил Распорядителя в своем вихре и поднял его высоко-высоко. Там, в вышине, он бы превратился в крошечную точку, а потом и вовсе исчез.
Мы заходим в комнату, залитую теплым светом. Замечаю мягкие кресла, похожие на те, что стоят в библиотеке, диванчики и кровати с изящными балдахинами, сшитыми из тонкой кружевной ткани белого и сиреневого цвета. Уютное гнездышко. На стенах имитация окон –идиллические пейзажи. Воздух поступает через вентиляционные отверстия в потолке. Фыркнув, Сесилия встает с кресла-коляски, но тут замечает шахматный столик и устремляется прямо к нему, слегка задевая при этом Линдена плечом.
– Это что, игра какая-то?
– Хочешь сказать, что такую умницу никто еще не обучил высокому искусству игры в шахматы? –раздается голос Распорядителя Вона.
Еще секунду назад Сесилия была совершенно равнодушна к шахматам. Все меняется в мгновение ока. Она хочет быть искушенной ничуть не меньше, чем сексуальной и начитанной. Стремится обладать теми качествами, которые ни к чему столь юной девушке.
– Научите меня? –спрашивает она, присаживаясь за столик.
– Конечно, золотце.
Дженна ненавидит Распорядителя Вона еще сильней, чем нашего мужа. Задернув балдахин вокруг кровати, она решает вздремнуть часок-другой. Слуги разговаривают о пошиве платьев и прочих швейных премудростях. Работы у них здесь немного. Видимо, Распорядитель Вон решил, что они будут не лишними, если особняк не выдержит разгула стихии. Кто-то же должен вязать нам одеяла и чинить носки! Линден сидит на диванчике с карандашом в руках. Все пространство вокруг него завалено бумагами и журналами по архитектуре, которые он принес с собой, чтобы скоротать время.
Присаживаюсь рядом с ним, но он никак не реагирует, даже головы не поворачивает.
– Что рисуешь? –спрашиваю я.
Его длинные темные ресницы опущены, словно он обдумывает, стоит ли изображенное на странице моего внимания. Наконец протягивает мне рисунок. Это изящный карандашный набросок дома, увитого плющом. Элегантное, но крепкое строение в викторианском стиле буквально утопает в зелени. Взгляд приковывают мощные деревянные балки веранды, надежные окна. Линден не упустил ни одной, даже самой мелкой детали, и весь дом виден как на ладони: можно разглядеть одежду, оставленную кем-то на ручке двери в одной из комнат. Нет никаких сомнений, что здесь живет семья. Женские руки то ли ставят, то ли убирают пирог с подоконника. Дом развернут углом к зрителю, поэтому я вижу сразу две его стены. Качели будто замерли в движении –рисунок небольшой, поэтому ребенок, который с них только что спрыгнул, оказался за его границей. На траве стоит миска с водой. Скоро вернется собака и будет из нее пить. Сейчас она бродит где-нибудь по округе или дремлет на соседской клумбе.
– Ух ты! –невольно выдыхаю я.
Его лицо светлеет, и он принимается расчищать от бумаг место рядом с собой. Приглашает меня подсесть к нему поближе.
– Как-то само собой придумалось, –говорит он. –Отец считает, что изображать семьи в домах, которые проектируешь для других, плохая идея. Говорит, никто не захочет покупать дом, в котором уже кто-то живет.
Его отец ошибается. Та еще новость!
– Я бы его купила, –признаюсь я.
Наши плечи соприкасаются. Только в постели мы находились так близко друг к другу.
– Мне нравится населять свои рисунки людьми. Так у домов появляется, ну, не знаю… душа.
Он показывает мне другие дома. Одноэтажный фермерский дом, на крыльце которого спит кот. Высоченные офисные здания с бесчисленными рядами сверкающих окон –они напоминают мне о доме. Гаражи. Беседки. Магазинчик в торговом центре. Я сижу, словно оглушенная. Да, рисунки просто великолепны. Но дело скорее в самом Линдене. Он увлеченно указывает мне на разные детали, описывает, как работал над всеми этими проектами. Я не ожидала от него такой страсти к любимому делу. Даже не подозревала о его таланте и мастерстве.
В своих переживаниях он всегда мне виделся слишком вялым и апатичным. Но не все в мире такое, каким кажется. Его рисунки приковывают к себе взгляд, поражают необычайной красотой и силой. В домах, что он проектирует, хочется прожить долгую жизнь, как в том доме, где я выросла.
– Раньше я продавал их десятками. Это было еще до того, как… –он замолкает.
Мы оба знаем, почему он забросил работу. Заболела Роуз.
– Раньше я даже сам строительство контролировал. Наблюдал, как оживают мои рисунки.
– Почему снова этим не займешься? –спрашиваю я.
– Времени нет.
– У тебя куча времени.
Четыре года, если точно. Не густо. По его взгляду нетрудно догадаться, что он думает о том же.
Улыбается. Не могу разобрать, что скрывается за этой улыбкой. Возникает ощущение, правда, лишь на секунду, что, заглянув мне в лицо, он за гетерохромными глазами увидел меня. Не мертвую девушку. Не призрака Роуз. Меня.
Линден протягивает руку к моему лицу. Пальцы раскрываются, как лепестки цветка, порхающими движениями очерчивают линию подбородка. Взгляд его серьезен, кроток. Он незаметно придвигается еще ближе. Меня тянет к нему с неудержимой силой, и по какой-то необъяснимой причине я знаю, что готова ему довериться. В его крепких объятиях я могу наконец перестать притворяться. Губы сами раскрываются в ожидании поцелуя.
– Я тоже хочу посмотреть на твои рисунки! –раздается рядом голос Сесилии.
Открываю глаза. Спустя мгновение отдергиваю руку, которая непостижимым для меня образом уютно устроилась в сгибе его локтя. Перевожу взгляд на Сесилию. Живот. Карамелька за щекой. Чуть отодвигаюсь, чтобы дать ей место. Она садится между нами и принимается рассматривать рисунки, которые ей терпеливо показывает Линден.
Она не понимает, почему порван канат, которым к ветви дерева была привязана шина, а дверь магазинчика, в котором нет ни одного посетителя, украшает праздничный венок. Ей быстро становится скучно, но прекращать этот разговор она не желает. Еще бы! Она всецело завладела вниманием Линдена и не хочет его потерять.
Залезаю в постель к Дженне, плотнее задернув за собой полупрозрачную занавесь балдахина.
– Спишь? –спрашиваю шепотом.
– Нет, –шепчет она в ответ. –Ты хоть понимаешь, что он тебя сейчас чуть не поцеловал?
Как всегда, ничего не упустит. Ловлю на себе ее испытующий взгляд.
– Не смей забывать, как ты здесь оказалась, –говорит она. –Не смей!
– Не забуду, –обещаю я.
Она попала в самую точку.
На долю секунды я почти забыла.
Погружаюсь в сон. Голоса всех находящихся в комнате звучат словно издалека, но не исчезают совсем. Мне снится, что Сесилия стала божьей коровкой в клетчатой юбке, а Распорядитель Вон превратился в огромного сверчка. У них мультяшные глаза.
– Послушай меня, золотце, –говорит он, приобняв ее за спинку ворсистой лапкой. –У моего сына есть еще две жены. Твои сестры. Не мешай им.
– А как же…
В ее рисованных глазах негодование и грусть. Она посасывает карамельку.
– Ну полно, полно! –увещевает ее он. –Не к лицу такой красавице ревновать. Не пора ли невестке сыграть со своим свекром партейку в шахматы?
Она для него что-то вроде собачки. Преданной беременной собачки.
Слон на f5. Конь на e3.
Слышно, как снаружи бушует ветер. Я даже могу разобрать слова: «Скорее ад замерзнет…»
Скорее ад замерзнет…
Дом выстоял. Ураганом повалило несколько деревьев. В остальном ничего не изменилось.
Габриель находит меня, когда я прячусь в куче опавших листьев. Я чувствую, как он нависает надо мной, и открываю глаза. В руках у него термос.
– Я принес тебе горячего шоколада, –говорит он. –У тебя нос красный.
– А у тебя руки, –парирую я.
Красные, как кленовые листья. У него изо рта валит пар. На фоне окружающего нас осеннего пейзажа его глаза кажутся ярко-синими.
– На тебе жучок, –замечает он, кивком указывая на мои волосы.
Действительно, по светлой прядке моих волос ползет какая-то крылатая букашка. Легонько на нее дую. Жучок распрямляет крылья и улетает восвояси.
– Я рада, что тебя не унесло, –говорю я, надеясь, что он поймет мой намек и присядет рядом.
– Этот дом простоял здесь уже тысячу лет, –замечает он, открывая термос.
Отвинтив крышку, он наливает нее горячий шоколад. Я сажусь и принимаю из его рук обжигающий напиток. Вдыхая сладкое тепло шоколада, наблюдаю за Габриелем. Он пьет прямо из термоса. Видно, как под тонкой кожей на шее двигается кадык.
– Ничего ему не сделается.
Бросив взгляд на кирпичное здание неподалеку, понимаю, что он прав.
– Так ты выиграл пари? –спрашиваю я, потягивая шоколад.
Он такой горячий, что обжигает язык.
– Вторая категория?
– Третья.
Губы у него совсем растрескались. У меня тоже. А вот у Линдена губы гладкие и мягкие, как у ребенка. Мы с Габриелем словно невольные пленники этого опустевшего сада, что до весны погрузился в глубокий сон.
– Я не люблю его, –говорю я.
– Кого?
– Линдена. Я его не люблю. Мне даже неприятно находиться с ним в одной комнате. Просто чтобы ты знал.
Он вдруг прячет глаза и, запрокинув голову, делает из термоса последний глоток. На его верхней губе остается немного шоколада.
– Просто хотела, чтобы ты знал, –повторяю я.
– Это хорошо, –отвечает он, сопроводив свои слова кивком.
Встретившись взглядами, мы обмениваемся улыбками. И тут нас начинает разбирать смех. Сперва мы хихикаем тихонько, неуверенно, словно чего-то опасаясь, но потом принимаемся хохотать, как сумасшедшие. Смеюсь вовсю, так, что даже похрюкиваю. Прикрываю рот, но вдруг понимаю, что не испытываю из-за своей несдержанности ни капли смущения. Уж не знаю, что нас так рассмешило и был ли для нашего приступа веселья вообще хоть какой-нибудь повод, но настроение у меня становится преотличным.
Такие мгновения в моей жизни ценятся на вес золота. Я была бы счастлива просто идти рядом с Габриелем, шурша опавшими листьями. Но мы поднимаемся и направляемся к дому. Идем бездумно, машинально переставляя ноги. Мы ведь оба здесь пленники. Габриель может заговорить со мной, только если выполняет какое-либо поручение, например когда приносит мне поесть. Потом он должен вернуться на кухню. Его всегда ждет работа: пылесосить бесчисленные ковры или до блеска натирать полы. Наверное, поэтому он принес мне горячий шоколад.
Мы приближаемся к дому. Сладкое послевкусие шоколада почти пропало, зато язык местами потерял всякую чувствительность. Низкое, хмурое небо затянуто тяжелыми тучами и выглядит несколько зловеще. Опавшие листья, словно в панике, удирают из-под ног.
Едва Габриель протягивает руку, чтобы открыть входную дверь, как она распахивается. На пороге стоит Распорядитель Вон. Он улыбается. На кухне за его спиной все молча заняты своим делом: чистят, жарят, намывают. Ничего похожего на царящий здесь обычно шум и суету.
– Я попросила его принести мне горячий шоколад, –считаю нужным объяснить я.
– Да, да, солнце мое, –отвечает Распорядитель Вон со своей кроткой старческой улыбкой. –Я так и понял.
Габриель, стоящий рядом со мной, напрягается всем телом. Меня охватывает странное желание взять его за руку, дать ему понять, что мне тоже страшно, что я боюсь ничуть не меньше его, хоть и стараюсь это не показывать.
– Ну раз с этим ты закончил… Если не ошибаюсь, тебе есть чем заняться, –говорит Распорядитель Вон Габриелю.
Ему не нужно повторять дважды: Габриеля словно ветром сдувает.
Остаюсь один на один с Распорядителем.
– День сегодня просто чудесный, прохладный. Самое то для моих легких, –говорит он, выразительно похлопывая себя по груди. –Ты ведь не откажешь старику свекру в прогулке?
Вопрос, понятно, риторический. Оставив за спиной особняк, мы пересекаем розарий с декоративными прудами. Батут Дженны засыпан сухими опавшими листьями.
Несмотря на все мои старания, продолжать делать вид, что я прогуливаюсь в одиночестве, становится крайне трудно. Распорядитель берет меня под руку. В нос бьет смесь запахов твида, лосьона после бритья и подвала, от одной мысли о котором меня охватывает дрожь. Больше всего на свете мечтаю оказаться где-нибудь подальше отсюда, поэтому мысленно переношусь на Манхэттен. Там тоже осень. С одиноких, чахлых деревьев облетает скудная листва –сказывается близость химических заводов. Но вот налетит ветер, закружит листья в причудливом танце, и тебе уже кажется, будто ты в осеннем лесу, а не на улице большого города. Удерживая перед глазами эту картинку, добираюсь до границы розария. Уф, думала, не выдержу!
Только я начинаю расслабляться, уверив себя в том, что говорить во время прогулки, по-видимому, не придется, как мы выходим к площадке для игры в мини-гольф и Распорядитель Вон решает наконец приступить к беседе.
– У нас, стариков, есть такое выражение «в ком-то души не чаять». Слышала его когда-нибудь?
– Нет, –отвечаю я.
Мне становится интересно. Страха нет.
Врушка ты хоть куда, Рейн. Справишься.
– Так вот, дорогая, Линден в тебе души не чает.
Он нежно приобнимает меня за плечи. Сердце мое в эту секунду проваливается куда-то в желудок, в горле перехватывает.
– Ты его любимица, знаешь ли.
– Мне казалось, он меня не замечает, –отвечаю я, потупясь. –Он так увлечен Сесилией.
Следует, однако, признать, что в последнее время Линден стал все чаще оказывать мне знаки внимания. В подвале, к примеру, чуть меня не поцеловал. До сих пор не могу понять, что же его во мне привлекает –мое сходство с Роуз или что-то иное.
– Сесилия ему, как и мне, очень дорога. Она так старается ему во всем угодить. Это, безусловно, подкупает.
Сесилия еще совсем ребенок. Ребенок, лишенный нормального детства. Она так отчаянно стремится стать Линдену хорошей женой, что готова ради этого на все.
– Но она слишком юна. Ей предстоит еще многому научиться. Ты ведь со мной согласна? –спрашивает он и, не дождавшись ответа, продолжает: –Та же, что постарше, Дженна… Обязанности свои исполняет добросовестно, но в ней нет ни капли твоего обаяния и женской притягательности. Ну ледышка просто. Моя бы воля, отправил бы ее на корм рыбам.
Он сопровождает свои слова красноречивым жестом.
– Но Линден и слушать меня не желает. Говорит, дай ей время, она изменится, ребенка ему родит. Ну что с ним поделать? Всегда он всех жалел.
Да уж, жалостливый, слов нет. Вот только на ее сестер жалости что-то не хватило.
– Она застенчивая очень, –защищаю я Дженну. –Любит его, просто боится ему что-нибудь не то сказать. Все твердит мне, что не может набраться смелости с ним заговорить.
Вру напропалую, лишь бы Распорядитель Вон передумал отправлять ее на корм рыбам. Не представляю, что это значит, но уверена, что ничего хорошего Дженну там не ожидает.
– А тут ты, –продолжает Вон, словно не слыша меня. –Умная. Красивая.
Мы останавливаемся. Развернув меня к себе лицом, он мягко поглаживает мой подбородок подушечкой большого пальца:
– Я вижу, как он светится, когда ты рядом.
Заливаюсь густым румянцем. Этого в моем сценарии не было.
– У него снова появилось желание жить. Даже начал поговаривать о возвращении к работе.
Почти верю в искренность его улыбки. Распорядитель Вон снова обнимает меня за плечи. Мы проходим мимо различных препятствий, ямок и ловушек для мячиков. Тут и ухмыляющиеся клоуны, и огромные рожки с мороженым, и ветряные мельницы с вращающимися крыльями, и высокий маяк, пронзающий лучом света полумрак осеннего парка.
– Много лет назад, еще до рождения Линдена, у меня был сын. Здоровье у него было богатырское. Еще одно выражение, которое сейчас почти не используют.
– Правда? –удивляюсь я.
– Ни дня не болел. Мы тогда ничего не знали о бомбе, тикающей в наших детях. Он умер, как и другие. Ты думаешь, что тебя ожидает такая же судьба.
Мы останавливаемся. Последовав его примеру, присаживаюсь на большую пластмассовую мармеладинку, прикрывающую седьмую лунку.
– Линдену не так повезло со здоровьем, но он все, что у меня есть.
Его кроткая старческая улыбка не заставляет себя долго ждать. Если бы я видела его впервые в жизни, то наверняка бы пожалела. Обнимаю его, ни на секунду не забывая, что ему никак нельзя доверять.
– В тот день, когда он родился, я приступил к поиску антидота. Тружусь давно и неустанно. Мои исследовательские группы работают посменно, свет в лаборатории не гаснет ни на секунду. Я обязательно найду антидот в ближайшие четыре года.
А если не найдет, что тогда? Стараюсь не думать о том, что после смерти Линдена и всех его жен очередным подопытным кроликом Распорядителя Вона станет ребенок Сесилии.
Он похлопывает меня по руке.
– Мой сын проживет долгую жизнь. И его жены тоже. Вас всех ожидает долгая, здоровая жизнь. Ты разгоняешь мрак, в который его погрузила смерть Роуз. Неужели ты сама этого не видишь? Ты возвращаешь его к жизни. Его снова ожидает успех, он будет брать тебя на все эти вечеринки. И так много-много лет. Будешь жить, как принцесса.
Не знаю, зачем он мне все это говорит, но уже от одного его столь близкого присутствия меня начинает подташнивать. Он и вправду заботливый отец, переживающий за сына? Или что-то подсказало ему, что я собираюсь отсюда сбежать? Он смотрит мне прямо в глаза. Передо мной внезапно оказывается совсем другой человек, и я не вижу в нем ничего зловещего.
– Ты понимаешь, что я хочу сказать? –спрашивает он.
– Да, –отвечаю я. –Понимаю.
Когда умерли родители, наш подвал наводнили крысы. Проникая в дом по сточным трубам, они грызли проводку и таскали продукты. Для наших ловушек они оказались чересчур сообразительными, поэтому Роуэн решил их отравить. Он смешал муку, сахар, воду и пищевую соду и разлил получившуюся смесь маленькими лужицами по всей кухне. Я думала, что у него ничего не выйдет, но ошиблась. Однажды ночью, когда была моя очередь дежурить, я вдруг увидела крысу. Описав по подвалу несколько неровных кругов, она завалилась на бок. Начала хрипеть, задыхаться, ее тельце судорожно подергивалось. Агония, как мне тогда показалось, длилась несколько часов. Эксперимент Роуэна имел успех невероятный и в то же время отвратительный.
Распорядитель Вон ставит меня перед выбором. Я могу остаться в доме, где он препарирует жену и ребенка Линдена, чтобы найти противоядие, которого не существует. Через четыре года я, скорее всего, умру, зная, что все наши тела станут частью его экспериментов. Но все эти четыре года я смогу посещать роскошные вечеринки, блистая на них в качестве супруги Линдена. Плата вполне достойная. Что бы я ни решила, все равно сдохну, как та крыса, в мучительной агонии.
Слова Вона весь день не выходят у меня из головы. Он улыбается мне за ужином. Я же все думаю о той дохлой крысе.
Только к ночи у меня в ушах перестает звучать полный угрозы голос Вона. Недавно дала себе зарок –едва ложусь в постель, все мысли только о моем родном доме: как он выглядит и как я собираюсь туда вернуться; и еще о той жизни, что я вела до того, как сюда попала.
В моих мыслях нет места жителям этого особняка. Правда, мне время от времени приходится напоминать себе о том, что Линден, несмотря на все свое мягкое обхождение, мне тоже враг. Это он лишил меня брата, дома, а потом запер меня здесь.
По ночам, когда остаюсь одна, всегда думаю о брате. У него с самого раннего детства есть такая привычка: случись что, он сразу заслоняет меня собой, словно всем опасностям в этом мире надо справиться с ним, прежде чем они смогут добраться до меня. Вспоминаю, как он выглядел, когда застрелил того Сборщика и спас меня: в руке ружье, в глазах испуг при мысли о том, что чуть меня не потерял. Мы всегда были близки. Вспоминаю, как мама сказала нам взяться за руки и всегда держаться друг друга.
Подобные мысли кружат у меня в голове каждую ночь, когда никто не нарушает моего уединения и мне хоть на несколько часов удается вырваться из картонной жизни, которую я каждый день проживаю в этом особняке, полном сестер и слуг. Не имеет значения, насколько одинокой я при этом чувствую себя, не важно, каким сильным и горьким оказывается это чувство, главное –мне удается вспомнить, кто я есть на самом деле.
Однажды ночью, уже погружаясь в сон, я вдруг слышу, как ко мне в спальню заходит Линден и прикрывает за собой дверь. Все это происходит словно за тысячу миль от меня. Я сейчас с Роуэном, мы привязываем бечевку к воздушному змею. Легкий заливистый смех мамы сливается со звуками фортепиано, на котором отец играет моцартовскую сонату соль мажор. Роуэн распутывает бечевку, высвобождая мои пальцы один за другим. Он спрашивает меня, жива ли я еще. Я пытаюсь рассмеяться, обратить его нелепый вопрос в шутку, но у меня ничего не выходит –слова застревают в горле. Он не поднимает на меня глаз.
Я никогда не брошу тебя искать, обещает он. Землю переверну. На все пойду, но тебя найду.
– Я прямо здесь, –говорю я.
– Тебе снится сон, –отвечает мне кто-то посторонний.
Это не мой брат. Рядом, уткнувшись мне носом в шею, лежит Линден. Музыка смолкает. Безуспешно стараюсь нащупать бечевку, оплетавшую мои пальцы. Знаю, что, если открою глаза, снова окажусь в темной камере своей роскошной тюрьмы. Возвращаться я не желаю, вот и пытаюсь подольше продержаться в этом пограничном состоянии полудремы.
Вытянувшийся подле меня Линден беспомощно всхлипывает, содрогаясь при каждом спазме. Его горячие слезы обжигают мне шею. Ему, конечно, снилась Роуз. Линдену, как и мне, по ночам бывает отчаянно одиноко. Поцеловав мои волосы, он прижимается ко мне всем телом. Я не оказываю ни малейшего сопротивления. Мне и самой это сейчас нужно. Просто необходимо. Не открывая глаз, кладу голову ему на грудь и вслушиваюсь в сильные, мерные удары его сердца.
Да, я, Рейн Эллери, хочу снова стать самой собой. Дочерью и сестрой. Но как же иногда это бывает тяжело.
Мой тюремщик крепко прижимает меня к себе, и я засыпаю, убаюканная его ровным дыханием.
Первое, что я чувствую, открыв утром глаза, это тепло его дыхания на своем затылке. Во сне я перевернулась на бок и теперь лежу к нему спиной. Он обнимает меня сзади. Стараюсь не двигаться, чтобы его не разбудить. Мне стыдно за свою слабость прошлой ночью. В какой момент роль примерной жены, что я играю, перестает быть просто ролью? Как скоро он признается, что любит меня и хочет, чтобы я родила ему ребенка? И самое страшное: как быстро я на это соглашусь?
Нет. Этого никогда не случится.
Несмотря на все мои усилия его заглушить, в голове снова звучит голос Вона.
Будешь жить, как принцесса, много-много лет.
Почему бы и нет? Я вполне могу быть женой Линдена в доме Линдена. Или могу вырваться отсюда и постараться убежать так далеко и быстро, как только можно. Могу рискнуть жизнью ради свободы.
Три дня спустя, когда, предупреждая о приближении следующего урагана, срабатывает сигнализация, я выламываю москитную сетку из окна своей комнаты.
Исхитряюсь ухватиться за ближайшую к карнизу ветку и, повисев на ней с пару секунд, спрыгиваю прямиком в кусты. Хоть лететь и недалеко, приземление оказывается довольно болезненным. Но главное, что кости целы. Высвободившись из кустов, бегу, что есть сил. За спиной ревет сигнализация. Ветер, ставший вдруг какого-то неуловимого серого цвета, швыряет в глаза пряди волос и опавшие листья. Мне все равно. Я продолжаю бежать. Низкие тучи наливаются свинцом. Ослепительно белые росчерки молний раскалывают потемневшее небо.
Не могу сообразить, где я. Мелкий сор и пыль, что закручивает в спирали злой ветер, застят мне глаза. Я тону в жутком гуле, который, как отчаянно бы я ни бежала, не ослабевает ни на секунду. Грязь и клочки травы мечутся в безумном танце, словно околдованные неведомой силой.
Я теряю счет времени, но слышу, как кто-то выкрикивает мое имя. Сначала один раз, потом еще несколько. Каждый крик, как ружейный выстрел. И тут я налетаю на огромный рожок с мороженым. Площадка для мини-гольфа. Ну, теперь все будет хорошо. Смогу разобраться, куда двигаться дальше.
Не представляю, как мне найти отсюда выход. Я изучила все: сады, площадку для мини-гольфа, теннисные корты, бассейн. Даже прогулялась к заброшенным конюшням, ими никто не пользуется с тех пор, как заболела Роуз. Но выхода из поместья так и не нашла.
Прижимаюсь спиной к пластиковому рожку. Мимо меня с треском проносятся ветви. Деревья раскачиваются, стонут от ветра. Ну конечно же, деревья! Залезу на дерево и сразу пойму, в каком направлении бежать дальше. Может, смогу разглядеть ограду или, на худой конец, замечу кустик, которого еще не видела. А может, потайную дверь. Ну хоть что-нибудь!
Делаю шаг вперед, но меня чудовищной силой отбрасывает обратно, вжимая в пластмассовую поверхность рожка. Не могу вздохнуть, легкие готовы взорваться. Опускаюсь на землю, стараюсь сесть против ветра, чтобы сделать вдох, но у меня ничего не выходит. От него невозможно спрятаться, он повсюду. Наверное, пришел мой час.
Разворачиваюсь навстречу ветру. Даже перед смертью мне не суждено увидеть реальный мир. Умру в окружении декораций. Бешено вращающих лопастями ветряных мельниц. Странного блуждающего снопа света.
Свет. Сначала мне кажется, что это обман зрения, но луч никуда не исчезает, хотя и на месте тоже не задерживается. Осветив меня, он тут же принимается очерчивать по верхушкам деревьев правильный круг. Маяк. Мое самое любимое препятствие. Он напоминает мне маяки, установленные у входа в гавань Манхэттена, чтобы указывать рыбакам дорогу домой. Ему не страшен даже такой ураган, как этот, он все равно продолжает светить, рассекая осенний сумрак своим лучом. Если уж сбежать мне не удалось, останусь здесь, хоть так окажусь перед смертью поближе к дому, вдали от этого кошмарного, жуткого места.
Идти становится совершенно невозможно. В воздухе чего только не летает, и я начинаю подозревать, что меня и в самом деле может унести. Поэтому я решаю опуститься на четвереньки и ползти по искусственному травяному покрытию площадки, стараясь вжаться в него локтями и коленками что есть мочи. Оставляю позади людей, выкрикивающих мое имя, непрекращающееся завывание сирены и резкую боль, пронзившую все мое тело. Я даже не знаю толком, что именно произошло, но чувствую, что рана кровоточит. Во рту появляется металлический привкус. Из невидимого мне пореза по ногам сочится кровь. Только бы не парализовало! Ползу, пока хватает сил. Вот и маяк.
Дотрагиваюсь до него рукой: краска вся облупилась, дерево растрескалось. Я наконец там, где хотела оказаться перед смертью, но что-то в этой удивительной аккуратной башенке говорит мне, что я еще не готова умирать. Надо двигаться дальше. Но куда? Принимаюсь шарить вокруг себя. Здесь должно быть что-нибудь, что поможет мне подняться наверх, к свету.
Нащупываю лестницу и крепко за нее хватаюсь. Она здесь явно для украшения. Хлипкая, держится только на гвоздях, вбитых в стену маяка. Но по ней все-таки можно подняться, да и тело меня пока слушается. Лезу наверх. Выше. Еще выше.
Теперь кровь бежит и по рукам. Что-то попадает мне в глаз, он начинает нестерпимо жечь. Мне снова нечем дышать. Выше. Еще выше.
Кажется, что я поднимаюсь по этой лестнице целую вечность. Всю ночь. Всю свою жизнь. Но в конце концов добираюсь все-таки до самого верха. Луч прожектора едва не ослепляет меня в своеобразном приветствии. Отворачиваюсь.
И чуть не сваливаюсь с лестницы.
Передо мной простирается ровная линия горизонта.
И там, вдалеке, за верхушками деревьев, я вижу его. Будто шепот. Словно робкое предположение. Остроконечный цветок с носового платка Габриеля, венчающий кованые ворота.
Выезд из поместья, расположенный за много миль от меня.
На другом конце вселенной.
И тут меня осеняет. Маяк пытался показать мне, что сегодня я не умру. Он освещает уготованный мне путь. Подобно Колумбу и его флотилии: «Нинье», «Пинте» и «Санта-Марии», мне предстоит путешествие на другой конец света.
Я в жизни не видела ничего прекрасней этих ворот, едва различимых вдалеке.
Начинаю было спускаться, как вдруг снизу раздается чей-то громкий окрик.
– Рейн! –Кричат так близко, что сделать вид, будто я ничегошеньки не слышала, не выйдет.
Замечаю голубые глаза, блестящие каштановые волосы и сильные руки, гораздо более крепкие, чем у Линдена. Ко мне приближается Габриель. Но не весь: в ураганном ветре части его тела, как кусочки мозаики, мелькают у меня перед глазами с головокружительной скоростью. На секунду вижу отверстый в гневном крике рот.
– Теперь точно сбегу! –ору я. –Бежим вместе!
Но он лишь со все возрастающим отчаянием повторяет мое имя. Мне кажется, он не слышит, что я ему говорю. Зачем-то раскидывает руки. Не могу разобрать, что он кричит, но тут страшная боль пронзает мой затылок, и я падаю в объятия Габриеля.
Воздух вокруг неподвижен. Тишина. Мне дышится легко и свободно. В нос бьет запах лекарств.
– Не надо, –то ли говорю, то ли пытаюсь сказать я.
Глаза никак не открываются. Здесь Вон. Я чувствую его присутствие кожей. Ощущаю холод скальпеля. Он будет меня резать.
По венам разливается тепло. Противный механический писк вторит каждому удару моего сердца.
Он спрашивает, могу ли я открыть глаза.
Из забытья меня вытаскивает аромат чая. Хоть я и понимаю, что ошибаюсь, все же тешу себя иллюзией, что это Роуэн. Пришел с чашечкой эрл грея, чтобы разбудить меня на работу. Вместо этого натыкаюсь на пристальный взгляд зеленых глаз Линдена. Из-за свежих порезов его губы кажутся алыми. Лицо и шея покрыты багровыми пятнами кровоподтеков. Он держит меня за руку, сжимая ее до боли.
– Слава богу, ты очнулась! –говорит он и, припав лицом к моему плечу, сотрясается от подавленных рыданий.
Меня рвет. Едва спазмы начинают стихать, как у меня темнеет в глазах, и я отключаюсь.
Проходит целая вечность. Открываю глаза. Ветер все еще воет, как зверь в тесной клетке. Бьется в окно, хочет пробраться в комнату и выкрасть меня. Маяк… Ищу блуждающий сноп света. Ничего.
Рядом, головой на моей подушке, спит Линден. Его дыхание щекочет мне ухо. Так вот откуда взялся ветер, что завывал в моем сне. Дышит Линден с легким присвистом.
Лежу, не шевелясь, жду, когда ко мне полностью вернется сознание. Внезапно понимаю, что времени прошло совсем немного. Линден все тот же. Даже синяки на месте. У меня на пальце обручальное кольцо, и я все еще в старинном особняке, которому не страшен ни один ураган на свете.
Однако кое-что изменилось. В вену на моем предплечье воткнута игла, от которой вверх тянется тоненькая трубочка. В нее из пластикового мешочка, прикрепленного к металлической стойке, капает жидкость. Монитор исправно отсчитывает пульс. Спокойно, методично. Пытаюсь сесть, грудную клетку пронзает острая боль. Ребра словно клавиши ксилофона, которым не повезло с молоточком. Нога продета в какую-то петлю и задрана кверху.
Почувствовав, что я зашевелилась, рядом начинает ворочаться Линден. Что-то невнятно бормочет, просыпаясь. Закрыв глаза, делаю вид, что сплю. Ни малейшего желания его сейчас видеть. Насмотрюсь еще за всю последующую жизнь.
Потому что, куда бы я ни побежала, где бы ни спряталась, каждый раз я буду просыпаться в этой комнате.
Рано или поздно мне приходится открыть глаза. Посетители не заставляют себя долго ждать. Даже работая над своими проектами, Линден не отходит от меня ни на минуту: он взбивает мне подушки или читает вслух книги, принесенные из библиотеки. «Франкенштейн» вызывает у меня горький смех. Дейдре, Дженна и Сесилия едва ли проводят в моей комнате несколько секунд, прежде чем Линден выпроваживает их, говоря, что мне необходим покой. Распорядитель Вон, мой лечащий врач и по совместительству обеспокоенный свекор, знакомит меня со списком всех частей тела, что я сломала, вывихнула или растянула.
– Крепко тебе досталось, дорогая, но ты попала в самые лучшие руки, –говорит он.
Из-за лекарств сознание путается, и вместо Распорядителя я вдруг вижу большую говорящую змею. Она сообщает мне, что как минимум две недели я не смогу наступать на левую ногу, и предупреждает, что мне еще некоторое время будет больно дышать. Не все ли равно? Захочу, проведу в этой проклятой комнате весь остаток своей жизни –знай плюй себе в потолок да поправляйся.
Время как будто остановилось. Не представляю, сколько я уже пролежала в этой постели. То проваливаюсь в дрему, то просыпаюсь. Каждый раз, когда открываю глаза, меня ждет новая сценка. Линден читает мне вслух. Сестры толпятся в дверном проеме, разглядывая меня с озабоченным видом. Смотрю на них, пока их нахмуренные лица не начинают расплываться, а глаза не чернеют. Болит каждая косточка. Тело отказывается слушаться. В голове туман.
– Не могу не признать, ураган даже близко не стоит с воздуховодом, –раздается откуда-то сверху голос Вона.
Пытаюсь открыть глаза, но через приоткрытые щелочки вижу только сумрачное пятно –его темные прилизанные волосы. По венам разливается тепло. Боль в ребрах отступает, и тело сводит судорога облегчения.
– Ты знала, что выкинула твоя мертвая сестричка? Воздуховод! Она ухитрилась спуститься по вентиляционной шахте до самого низа, прежде чем мы ее нашли. Сообразительная была девчушка. Для одиннадцати-то лет.
Роуз… С моих губ не срывается ни звука.
Шершавые, словно наждачная бумага, пальцы касаются моего лба. Веки наливаются свинцом.
– Она, прямо скажем, была ни в чем не виновата, такой уж ее воспитали, –выдыхает он мне в ухо, обжигая горячим дыханием. –Я работал с ее родителями. Уважаемые хирурги были, вообще-то говоря. Потом, чего греха таить, рассудком повредились. Мотались по штатам со своими безумными побасенками про тайный сговор. Мол, раз уж у нас антидот создать не получается, значит, должно быть где-нибудь за безбрежным океаном еще одно выжившее государство, которое может нам помочь. Кормили ее своими россказнями про погибшие страны, будто была от них хоть какая-то польза.
По венам снова разливается тепло. Немеет тело. Что он мне вкалывает? Собираюсь с силами. С огромным трудом мне все-таки удается приоткрыть веки. В глазах двоится. Сфокусировав взгляд, понимаю, что Линдена рядом нет, да и сестры больше не толкутся у двери.
– Тшш… –успокаивающе шепчет Вон и, положив большой и указательный пальцы на мои веки, закрывает мне глаза. –Все хорошо. Послушай-ка мою сказку на ночь. Боюсь, правда, конец у нее не очень счастливый. Так вот, куда они ни ехали ересь свою распространять, всегда с собой дочку брали. И знаешь, что с ними приключилось? Машина на автостоянке оказалась начинена взрывчаткой. Секунда, и девчушка осталась круглой сиротой. Мир полон опасностей, верно?
Бомба. Я о них знаю по Манхэттену. Приглушенный грохот, доносящийся издалека, говорит мне, что только что погибли люди. Это не те воспоминания, в которые мне хочется вернуться, поэтому я инстинктивно пытаюсь отодвинуться. Но куда там! Из-за всех этих лекарств тело словно деревянное.
– В этом мире есть люди, которым противоядие не нужно. Они считают, что близится конец света, человечество обречено и лучше в это не вмешиваться. Они убьют любого, кто осмелиться помочь нам выжить.
Я знала! Я так и знала! Родителям постоянно угрожали из-за их лабораторных исследований. Существуют две противоборствующие стороны: приверженцы научного подхода выступают за изучение генома человека и поиски противоядия; а сторонники естественного подхода уверены, что уже слишком поздно что-либо изменить, и считают неэтичным сначала рожать детей, а потом ставить над ними эксперименты. Одним словом, «естественники» полагают, что вымирание человеческой расы –обычный природный процесс.
– Но тебе повезло, –говорит Вон. –У нас здесь тепло и безопасно. Уверен, ты не захочешь всем этим рискнуть. Ты особенная, хоть сама этого не понимаешь. Исчезнешь, и Линден этого не переживет.
Неожиданно мне становится ясно, почему Роуз отговаривала меня от побега. Совсем не затем, чтобы после ее смерти Линден не остался один. Она пыталась предупредить меня, уберечь от наказания вроде того, которому подверглась, когда ее попытка бегства провалилась. Сознание начинает путаться, и в ушах раздается шепот Роуз, а не Вона:
– Если тебе дорога жизнь, больше никаких попыток сбежать.
Линден, кажется, не подозревает, что я получила все эти травмы, когда пыталась от него убежать.
– Я сказала ему, что, когда налетел ураган, ты была в саду, –шепотом рассказывает мне Дженна как-то днем. Рядом тихонько спит Линден. Его рука покоится у меня на плече. Даже во сне он не может оставить меня без защиты. –Я видела, как ты выпрыгнула в окно. Что у тебя был за план?
– Не знаю, –отвечаю я. –В любом случае, он с треском провалился.
Она выглядит так, словно ей до смерти хочется меня обнять, но она не решается: мне даже дышать больно.
– И он тебе поверил? –интересуюсь я.
– Комендант Линден поверил, хоть и знает о выломанной сетке в твоем окне. Насчет Распорядителя Вона не знаю. На кухне все поручились, что видели тебя в саду перед самым ураганом. Сказали, ты попыталась вернуться в дом, когда услышала сигнал тревоги. Версия, по-моему, вполне убедительная.
– Что они сделали? –не веря своим ушам, переспрашиваю я.
Чуть улыбнувшись, она заправляет мне за ухо непослушную прядь волос.
– Думаю, ты им нравишься. Особенно Габриелю.
Габриель! Пронзительный взгляд голубых глаз и рев разыгравшейся стихии. Распахнутые руки. Вот он меня ловит. Уют его объятий. Потом темнота.
– Это он меня нашел.
– Тебя полдома искало, –говорит она. –Комендант Линден и тот присоединился к поискам. Всюду летали ветки, сучья. Так что ему тоже досталось.
Линден. В синяках. Спит рядом. Капля крови в уголке рта. Вытираю ее пальцем.
– Я думала, ты погибла, –признается она. –Когда Габриель принес тебя на кухню, на тебе живого места не было.
– Это недалеко от правды.
– Сесилия орала как резаная. Ее слуги до спальни буквально волоком тащили. Втроем. Распорядитель сказал, что, если она не успокоится, у нее будет выкидыш. Ну да все с ней в порядке. Ты же ее знаешь.
– А что с Габриелем? –спрашиваю я.
С тех пор как очнулась, ни разу его не видела. Не знаю даже, сколько времени я уже в сознании.
Линден что-то бормочет во сне, и я вздрагиваю от неожиданности. Он утыкается лицом мне в плечо, и кажется, еще секунду и откроет глаза, но дыхание его остается глубоким и размеренным.
С внезапно посерьезневшим видом Дженна наклоняется еще ниже. Мы и так едва шепчем, но она хочет быть уверенной, что нас никто не услышит.
– Не знаю, что там между вами происходит, но будь, пожалуйста, поосторожней. Ладно? Мне кажется, Распорядитель Вон что-то подозревает.
Вон. От одного упоминания его имени кровь стынет у меня в жилах. Я никому не говорила о том, что он рассказал мне о Роуз. В голове все перемешалось, и я не могу отличить свои видения от реальности. Вдобавок я боюсь того, как он может со мной поступить. Заставляю себя переключиться с мыслей о нем.
Не знаю, что ответить Дженне. Я ведь сама не понимаю, что происходит между мной и Габриелем. Все, о чем могу сейчас думать, так это о паническом страхе, который охватывает Габриеля всякий раз, когда Вон поблизости. Может, ему угрожают?
– Он в порядке? –судорожно сглотнув, спрашиваю я.
– В полном. Так, пара царапин. Он к тебе заходил несколько раз, но ты спала.
В достоверности ее отчета можно не сомневаться –она до мелочей знает обо всем, что происходит в этом доме. Тихая и незаметная как мышка, Дженна ничего не упускает из виду. Вспоминаю слова Вона о том, что неплохо было бы отправить ее на корм рыбам, о ее сестрах, которых расстреляли в том фургоне, и глаза сами наполняются слезами, горло перехватывает от рыданий.
– Не волнуйся, –шепчет она. –Я поищу его. Все будет хорошо.
– Не будет, –срывающимся голосом шепчу я в ответ.
Боюсь сказать лишнего. Вдруг услышит Распорядитель Вон. Он и так все про всех знает. У этого ужасного человека повсюду глаза и уши. Ему не стоит большого труда дергать нас за веревочки. И он прав. Я проведу в этом доме остаток своей жизни. Есть смысл устроиться здесь поудобней. У меня закрадываются подозрения, что он и есть мой настоящий тюремщик, а мужчина, посапывающий рядом, находится в столь же незавидном положении пленника, что и его жёны.
Дженна остается со мной некоторое время. Наконец у меня не остается сил даже на слезы, боль стальным обручем стягивает грудь, ноги, голову, и я проваливаюсь в небытие.
Первое, что я вижу, открыв глаза на следующее утро, это Сесилия, которая неловко мнется у двери. Беременность уже не скрыть. Руки и ноги девушки стали такими худенькими, что на их фоне изрядно округлившейся живот кажется просто огромным.
– Привет, –говорит она высоким детским голосом.
– Привет, –хрипло отвечаю я.
Мои слова звучат так, будто я пригоршню битого стекла проглотила, но откашляться я не решаюсь –знаю, что будет очень больно. Вспоминаю, что сказала мне о Сесилии Дженна. Мол, орала как резаная, когда меня принесли.
– Как ты? –спрашивает Сесилия.
Не успеваю я и рта открыть, как она вытаскивает из-за спины руку и демонстрирует мне вазу с белыми, похожими на звезды цветами.
– Лилии, как те, о которых ты рассказывала.
Они и вправду точь-в-точь как те, что выращивала мама, –с розово-красными, напоминающими след от разлитых чернил полосками по всей длине лепестка. Сесилия ставит вазу на прикроватный столик и кладет мне руку на лоб.
– У тебя небольшая температура.
Прямо как маленькая девочка, играющая в дочки-матери. Наверное, это все побочный эффект болеутоляющих, но я ее в данный момент просто обожаю.
– Обними меня, –говорю я ей и протягиваю руку, к которой подключена капельница.
Она, не колеблясь ни секунды, бросается ко мне в объятья. Проявляя осторожность, чтобы не задеть ребра, Сесилия сжимает в пальцах мою ночную сорочку. Шея становится мокрой от ее слез.
– Я так перепугалась, –признается она.
Этот особняк для нее все равно что сказочный кукольный домик. Здесь никому не положено болеть. И все должны жить долго и счастливо.
– Я тоже, –говорю я.
Мой страх никуда не делся.
– Могу ли я для тебя что-нибудь сделать? –спрашивает она, немного успокоившись и вытирая заплаканные щеки.
Кивком указываю на спящего подле меня Линдена.
– Вытащи его отсюда хотя бы ненадолго, –прошу я. –Ну кому польза от того, что он целыми днями сидит здесь взаперти и квохчет надо мной, как наседка? Может, уговоришь его сыграть во что-нибудь, или, ну не знаю, придумай сама.
Обрадовавшись моей просьбе, она кивает в ответ, мол, не подведет. У нее великолепно получается поднимать настроение нашему мужу. Кроме того, она никогда не упускает возможности насладиться безраздельным вниманием Линдена.
Ей требуется несколько часов, чтобы убедить Линдена в том, что она по нему ужасно соскучилась и что, если он не сыграет с ней в шахматы, слезная сцена ему гарантирована. Он не хочет, чтобы она плакала, потому что опасается выкидыша.
Получаю наконец свою ограниченную свободу.
Некоторое время наслаждаюсь тишиной. Меня охватывают детские летние воспоминания. Купаюсь в тепле и свете. Мамины руки. Отец играет на фортепиано. Голос соседской девочки, гулко звучащий в бумажном стаканчике.
Вдруг в мое сознание проникает звук постороннего голоса, и я мгновенно распахиваю глаза. Комната вокруг меня перестает вращаться только через несколько секунд.
– Рейн?
Нет на свете места, откуда бы я не услышала зов Габриеля. Его голос сильнее ураганного ветра.
Он стоит в дверях. Лицо разукрашено синяками и царапинами. В руках что-то держит, вот только что именно –рассмотреть не могу. Пытаюсь сесть, но получается у меня плохо. Он подходит ко мне и садится рядом. Открывает рот, но я его опережаю:
– Прости меня, пожалуйста.
Положив загадочный предмет на кровать, он берет меня за руку и сжимает ее в ладонях. У меня возникает удивительное чувство безопасности, так же, как в тот момент, когда я упала с маяка в его объятия.
– Ты в порядке?
Вопрос несложный. Он спас мне жизнь, какой никчемной бы она ни была, и поэтому заслуживает честного ответа.
– Нет.
Он смотрит на меня долгим, пристальным и словно невидящим взглядом. Жалкий же, наверное, у меня вид. Но, судя по его отсутствующему выражению лица, мыслями он сейчас где-то очень далеко отсюда.
– Что с тобой? –спрашиваю я. –О чем задумался?
Немного помолчав, он отвечает:
– Ты чуть не умерла.
То, что я чуть не сбежала, остается за скобками.
Думаю о том, что, может, стоит снова извиниться, но тут он берет мое лицо в руки и прижимается своим лбом к моему. Он так близко, что я чувствую тепло его дыхания. Могу думать лишь о том, что больше всего на свете хочу разделить с ним его следующий вдох.
Наши губы едва соприкасаются, так нежно, осторожно, будто мне все это снится.
Он накрывает мои губы своими, потом отстраняется в нерешительности и снова приникает к моему рту. По моему измученному телу прокатывается жаркая волна. Я совсем не чувствую боли. Обнимаю его за шею, льну к нему что есть сил. В этом доме начинаешь ценить каждое счастливое мгновение.
Шум в коридоре заставляет нас отпрянуть друг от друга. Габриель поднимается с кровати и выглядывает за дверь, затем смотрит в окно. Мы совершенно одни. Никак не можем прийти в себя от испуга. Куда делась моя хваленая осторожность?
Сердце бешено стучит. Тяжело дышать. Но винить в этом надо не боль или злость, а радостное упоение, охватившее все мое существо. Габриель нервно откашливается. Щеки его заметно порозовели, а в затуманенных, как после сна, глазах появилось мечтательное выражение. Оба избегаем встречаться друг с другом взглядом.
– Я тебе тут принес кое-что, –говорит он, стараясь не смотреть в мою сторону, и протягивает мне свой таинственный подарок.
Им оказывается толстенная книга в черной обложке, на которой красным выгравирован земной шар.
– Ты принес мне атлас Линдена?
– Да, но ты только взгляни.
Он открывает книгу на странице, испещренной картами. Все они выполнены в коричневых и бежевых оттенках, но кое-где встречаются длинные синие линии. Разворот озаглавлен «Реки Европы». Сбоку приведен список обозначений, включающий названия всех крупных географических объектов, в том числе и рек. Габриель указывает на третью строчку снизу. Рейн. Он проводит пальцем по длинной синей линии.
– Есть река под названием Рейн, –говорит он.
Была, если уж точно, еще до того, как мир затрещал по швам. Впервые об этом слышу. А вот мои родители-ученые, должно быть, знали. Им нравилось окружать себя тайнами, но о многом они нам с братом рассказать так и не успели.
Прочерчиваю пальцем маршрут, уже проделанный Габриелем, отслеживаю каждый изгиб давно не существующей речной артерии. Мне все же кажется, что она не могла исчезнуть полностью. Где-то далеко, за коваными воротами моей тюрьмы, увенчанными остроконечным цветком, моя тезка однажды вышла из берегов и обрела свободу, став частью необъятного океана.
– Я и не подозревала, –признаюсь я. –Понятия не имела, что мое имя что-то значит.
Так вот что имела в виду Роуз, когда, услышав, как меня зовут, сказала, что она была очень живописной.
– Здесь написано только, что река была судоходной. И больше ничего. –В голосе Габриеля сквозит разочарование.
– Ничего страшного.
Коротко рассмеявшись, я обнимаю его за шею и привлекаю к себе, чтобы выразить свою благодарность невинным поцелуем в щеку. Оба заливаемся малиновым румянцем.
Габриель даже не представляет, что эта новость для меня значит, но, судя по выражению его глаз, понимает, что угадал с подарком. Откинув непослушную прядь с моего лба, заглядывает мне в лицо. Рейн. Далекая река, что стала свободной.
Всю ночь мне снятся реки, дно которых выстлано сверкающими остроконечными цветами.
– Ты улыбалась во сне, –сообщает мне Линден, едва я открываю глаза.
Он сидит на моем широком подоконнике, в руках карандаш, на коленях незаконченный рисунок. Судя по высоте лежащей рядом стопки бумаг, он провел здесь уже какое-то время. Вспоминаю слова Вона о том, что благодаря мне Линден опять занялся своими проектами. Не знаю, какую цель Вон преследовал, когда говорил мне об этом, но он не соврал. Линден в последнее время и вправду много работает. Может статься, это действительно моя заслуга.
– Мне снилось, что мы живем с тобой в том доме с твоего рисунка. Ну того, где на подоконнике стоял пирог, а во дворе были качели, –придумываю я на ходу.
Вот только голос мой звенит неподдельным счастьем. За окном стоит прекрасный день.
Линден улыбается мне. С заметным облегчением, но несколько неуверенно. Он не привык видеть меня в таком настроении. Думает, наверное, что за меня говорят обезболивающие. Пытаюсь привстать и обнаруживаю, что двигаться мне теперь не так больно, как раньше. Сажусь без посторонней помощи и подкладываю себе под спину пару подушек.
– Мне сказали, что, когда налетел ураган, ты пошел меня искать.
Отложив набросок в сторону, Линден ложится ко мне на кровать. Из-за своего почти затянувшегося пореза на губе он выглядит точь-в-точь как послушный мальчик, ввязавшийся в драку на школьном дворе. Стараюсь представить себе его стройную изящную фигуру среди бушующего урагана. В моих фантазиях долго ему под натиском стихии не продержаться: либо его уносит ветром, либо кто-нибудь приходит к нему на помощь, либо он погибает.
– Я думал, что потерял тебя, –говорит он со странной полуулыбкой то ли радости, то ли неодобрения.
– Когда поднялся ветер, я поняла, что заблудилась, –оправдываюсь я. –Не смогла найти дорогу обратно. Хотя и очень старалась.
– Я знаю.
Он слегка похлопывает меня по руке. В глазах плещется бесконечная печаль. Я начинаю ненавидеть себя за то, что приходится ему лгать. Похоже, Линден всегда будет оказывать на меня такое воздействие.
– Хочу тебе кое-что показать, –говорит он.
Линден рассказывает мне, что я неделю почти не приходила в сознание. Удар лопастью одной из ветряных мельниц пришелся мне по затылку. Другие ранения я получила от огромного количества обломков, которые ураган разметал по всей территории, от теннисного корта до конюшен. Линден просит меня не волноваться. Его отец специально нанял людей, чтобы они там все убрали. Работы им уже осталось немного. Повторяет, что это все ерунда, главное –мое здоровье. Говорит, что иногда в полузабытьи я бормотала что-то о крысах и терпящих крушение кораблях. Часто упоминала какие-то взрывы и все твердила о том, что надо остановить кровь.
Я рада, что не помню ничего из своих кошмаров.
Но он-то все слышал. Не отходил от меня ни на шаг, но помочь мне никак не мог, поэтому попытался запечатлеть мои видения на бумаге. Он медлит перед тем, как показать свои рисунки, словно мне предстоит увидеть фотографии с места убийства или что похуже.
Наконец я смотрю в лицо своим кошмарам. Темные силуэты домов. Одни завалились набок, другие зияют дырами, проделанными в стенах толстыми ветвями проросшего внутри их дерева. Окна сочатся кровью. Двор, полный дохлых крыс. Я почти девять месяцев пробыла замужем за этим мужчиной и все это время думала, что он ничего обо мне не знает, а ему так мастерски удалось изобразить мои самые сильные страхи. Не хватает только Роуэна. Но я уверена, брат прячется на одном из этих рисунков. Он, похоже, в том кровоточащем доме, глядит, не отводя глаз, на желтый диск луны. Я же торчу здесь, в миленьком кукольном домике, и всматриваюсь в эту же луну. И все наши мысли только друг о друге.
К горлу подкатывает тошнота, темнеет в глазах. Увидеть, как оживают твои кошмары, –дело малоприятное. На последнем рисунке изображена беседка, в которой проходила наша брачная церемония. Она вся в паутине, на светлом дереве кровавые отпечатки, в крышу воткнута лопасть ветряной мельницы.
– Это не твой, –говорит он. –Я нарисовал его, когда ты была без сознания. Когда не знал, очнешься ли ты.
Не свожу глаз с полуразвалившейся беседки, символизирующей кончину нашего брака. Самым страшным горем, что выпало на долю Линдена, была потеря его первой жены. В ночь накануне моего побега он забрался ко мне в постель и горько плакал, уткнувшись лицом в мою сорочку. Его горячие слезы больно жгли мне сердце. Я, хоть и поставила себе цель стать его любимой первой женой, даже не подозревала, что дорога ему ничуть не меньше, чем моя покойная сестра. Но почему? Неужели только из-за внешнего сходства?
Не говорю ни слова, только все перелистываю рисунки, подолгу рассматривая каждый. Они поражают фотографической точностью. Внутрь домов можно заглянуть. Одна комната доверху завалена Джун Бинз, стенами другой служат дорожные карты.
– Сердишься? –спрашивает Линден. –Не стоило, наверное, тебе их показывать.
Он протягивает руку, что забрать свои рисунки, но я в них буквально вцепляюсь.
– Нет, –упрямлюсь я, зачарованно уставившись на дом, под завязку забитый рыбой.
На первый взгляд Линден изобразил точную копию моей любимой голограммы. Я часто плаваю с ней в бассейне, но у акул с рисунка из пасти торчат человеческие конечности –кровавые обрубки рук и ног.
– Они просто… жуткие. Я и подумать не смела, что ты можешь представить себе нечто подобное.
– З-зря я это. –Он заметно бледнеет и отворачивается. –Отец говорит, мне следует рисовать что-то более…
– Да забудь ты про своего отца, он ошибается, –не выдерживаю я.
Линден смотрит на меня с нескрываемым изумлением. Я удивлена не меньше. Откровенничать я не собиралась, но раз уж привлекла его внимание, к чему останавливаться?
– Не держи все это в себе. У тебя настоящий талант. Согласна, скорее всего, мало кому захочется жить в доме, полном деревьев или акул-людоедов.
– Да я и не думал о том, кто там будет жить, –говорит он, кивая на стопку материализовавшихся кошмаров в моей руке.
– Это и так ясно.
– Вот именно. Все дело в тех, кто там жил раньше.
Он указывает на скрупулезно прорисованный порог акульего дома. Он не забыл даже про дверной молоток и ставни. Сейчас они ветхие, обшарпанные, но когда-то все здесь было новым и сияло чистотой. Перед домом, двор которого завален крысиными трупиками, декоративная решетка, оплетенная жалкой тенью некогда пышного куста вьющихся роз.
– В какой-то момент все пошло не так. И жизнь переменилась к худшему.
Мне нетрудно догадаться, что он пытается сказать. Перед глазами один за другим всплывают образы: чудесный дом, в котором родилась моя мама, посреди красивейшего города, вскоре павшего жертвой химического загрязнения. Цветы и те проиграли битву за жизнь. Вижу земной шар. Его поверхность делили когда-то сотни стран. Линден всматривается в мое лицо затуманенными от волнения глазами: смогу ли я понять его? Я киваю, потому что и в самом деле понимаю. Доподлинно знаю, что зашифровано в этих рисунках и почему они заставляют его плакать.
– Я понимаю, –говорю я. –Действительно понимаю.
Дома так изменились, потому что мир стал другим.
Линден делает еще несколько набросков. На этот раз он рисует дома, в которых можно жить. Спрашивает мое мнение. Говорит, что скоро попробует их продать. Удивительно, как этот парень, проведший всю жизнь в одном месте и редко контактирующий с внешним миром, умудряется придумывать такие разнообразные и уютные жилища.
Днем к нам заходит Сесилия и забирает Линдена. Я ей благодарна, потому что мне хочется побыть одной. К тому же Линдену полезно немного прогуляться. Иногда мне кажется, что постельный режим прописан не мне, а ему.
Однажды днем ко мне в комнату заглядывает Сесилия. Она ищет Линдена.
– Я думала, он с тобой, –отвечаю я.
Ни Габриель, ни Дженна не знают, куда он запропастился. Остальные слуги тоже в полном неведении. Распорядитель Вон также исчез без следа. Новостей нет и после обеда. Сесилия не находит себе места. Она залезает ко мне в кровать с какой-то толстой книжкой. На ее твердой обложке изображение ультразвукового снимка.
– Что это за слово такое? Г-е-с-т-а-ц-и-я.
Произношу слово целиком. Она объясняет, что оно означает, хотя мне это и так известно. Потом увлеченно демонстрирует мне какие-то схемы и графики, описывает, чем сейчас занят ее малыш. Я узнаю, что на таком сроке он уже может сосать свой большой палец и даже икать! Она дважды прижимает мою ладонь к своему животу, и я чувствую, как внутри ее толкается ребенок. Это встряхивает меня, возвращает к реальности. Переживаю за предстоящие Сесилии роды. Волнуюсь, что этот ребенок, как и первенец Линдена, появится на свет мертвым. Боюсь, что малыш, все равно, живой или нет, окажется в итоге на каталке Вона в подвале.
Сесилия находится в середине своего повествования об отходе плаценты, когда на пороге комнаты возникает Линден. На нем костюм. Кудрявая шевелюра прилизана на манер Вона, но Линден с такой прической выглядит не столь зловеще.
– Где ты был? –хмурится она.
– Встречался с подрядчиком. Моими эскизами заинтересовались, –отвечает он, не сводя с меня горящих глаз. –Есть одна компания. Они хотят, чтобы я поработал над проектом небольшого торгового центра, который они скоро открывают.
– Здорово! –не скрывая радости, восклицаю я.
Линден сидит на моей кровати, между нами Сесилия. Он даже пахнет как-то иначе, внешним миром –выхлопными газами и полированными мраморными полами.
– Я подумал, что через месяц-другой, когда ты будешь себя чувствовать получше, мы могли бы сходить на очередную выставку архитектуры и дизайна. Особого веселья не обещаю, но это замечательная возможность показать всем мои проекты. Ну и мою красавицу-жену, конечно.
Протянув руку, он откидывает волосы с моего лица. По какой-то неведомой причине чувствую себя польщенной. И взволнованной. Я смогу выбраться из этого особняка!
– Глупость какая-то! –встревает Сесилия. –Да кому есть дело до хождения по таким магазинам? Там, где я выросла, не было никаких торговых центров.
– Это и не торговый центр в обычном смысле этого слова, –терпеливо объясняет Линден. –Это скорее оптовый склад, работающий с узким кругом заинтересованных компаний, а не с широкой публикой. Там продается медицинское оборудование, швейные машинки и прочее в том же духе.
Мне не составляет труда понять, о чем он говорит. Я приняла не один заказ от оптовиков, когда работала на телефоне, и иногда сопровождала брата, пока он развозил товар.
– А по телевизору эти выставки показывают?
– Нет, их обычно не снимают. Больно уж они скучные. Не выдерживают никакого сравнения с церемониями открытия или перерезания ленточки.
– Что за открытия такие? –интересуется Сесилия, напоминая нам о своем присутствии.
Линден разъясняет ей, что в сегодняшней ситуации в мире (имеется в виду наше вымирание) возведение каждого нового здания, будь то больница или автосалон, служит поводом для празднования. Как символ того, что люди продолжают делать вклад в развитие общества и не утратили еще надежду на лучшее. Поэтому-то человек или фирма, построившие здание, организуют церемонию открытия, на которую приглашаются все, кто был задействован в строительстве.
– Похоже на новогоднюю вечеринку, –уточняет Линден. –Только в честь нового здания.
– А мне можно пойти на такую церемонию? –спрашивает Сесилия.
Линден кладет ей руку на живот.
– Но, любимая, у тебя сейчас другие обязанности. Разве ты не видишь, насколько они важнее всего остального?
– Ну а после рождения ребенка? –не сдается она.
Он улыбается и целует ее. Она принимает его поцелуй. Видно, что подобные проявления чувств им не внове.
– Тогда тебе придется заботиться о маленьком.
– С ребенком время от времени может посидеть Эль.
У Сесилии портится настроение, и Линден обещает вернуться к этому разговору, когда они останутся наедине. Но она и слушать не хочет.
– Нет. Давай сейчас, –настаивает она с блестящими от слез глазами.
Она начисто забывает о своей книге для беременных, которая остается лежать у меня на коленях.
– Сесилия… –начинаю я.
– Это нечестно! –возмущается она и, повернувшись ко мне, продолжает: –Я все для него сделала и заслуживаю пойти на вечеринку, если мне этого хочется. А что сделала ты? Чем ты пожертвовала?
Слишком многим, Сесилия. Ты даже и представить себе не можешь.
От гнева, что клокочет у меня в груди, ломит все тело. Стараюсь не поддаваться на ее провокации. Мне надо успокоиться. Обязательно надо. Иначе я не сдержусь, выложу все как на духу и до конца жизни останусь пленницей в этом доме. Не дождется она от меня такого подарка: ни эту ярмарку, ни последующие вечеринки я ей не отдам. Не откажусь от своей единственной возможности дать брату о себе знать и попробовать найти способ сбежать отсюда. Я это заслужила. Я, а не она.
Сесилия рыдает взахлеб. Из ее широко раскрытых глаз ручьем катятся слезы. Линден подхватывает на руки хрупкую фигурку с огромным животом и выходит с ней из комнаты. Ее плач пополам с причитаниями эхом разносится по всему коридору.
Сижу в своей кровати и, кипя от возмущения, сверлю взглядом вазу с лилиями. Цветы, которым всего несколько дней, уже начали вянуть. Столик под вазой усыпан съежившимися лепестками, похожими на клочки папиросной бумаги. Все равно что смотреть в открытые глаза симпатичного трупа.
Благие намерения Сесилии не живут долго.
Мы с Габриелем соблюдаем все меры предосторожности. Я могу целое утро вспоминать наш единственный поцелуй, но, когда Габриель приносит мне обед, мы беседуем исключительно о погоде. Он говорит, что на улице холодает и, вероятно, скоро выпадет снег, затем ставит мне на колени поднос.
– Ты уже отнес обед Сесилии? –спрашиваю я.
Нам сложно видеться, пока я прикована к постели. Не могу быть рядом, когда он работает, или ненадолго уединиться с ним в саду.
– Да, –отвечает он мне ворчливым тоном. –Она швырнула в меня соусник.
– Не может быть, –я не могу удержаться от смеха.
– Она, видите ли, хотела, чтобы картофель был запечен дважды, а не один раз. На удивление меткий удар для девушки в ее положении, –язвительно замечает он.
Мы оба знаем, что Сесилия далеко не хрупкий, нежный цветок, каким ее считают Вон и Линден.
– Настроение у нее просто чудесное.
– Это, наверное, я виновата, –решаю признаться я. –Вчера вечером Линден сказал, что подумывает, не взять ли меня на одно мероприятие, связанное с его работой. Так у нее истерика случилась, потому что он пригласил меня, а не ее.
Скорчив кислую мину, он садится на край кровати.
– Ты действительно хочешь пойти на эту церемонию?
– Габриель, –тихо говорю я, –у меня может не быть другой возможности сбежать.
Некоторое время он разглядывает меня с непроницаемым видом.
– Пожалуй, не худший из твоих планов побега, так ведь? –спрашивает он, опустив глаза.
– Тут с тобой не поспоришь. Особенно когда лежишь на кровати, как привязанная, с переломами в четырех местах.
– Неужели тебе здесь настолько плохо? –спрашивает он и через секунду уточняет с встревоженным видом: –Комендант Линден принуждает тебя к чему-нибудь –ну, ты знаешь, –в постели?
На последних словах щеки его вспыхивают румянцем.
– Нет! –с негодованием отметаю подозрения Габриеля и, накрыв его руку своей, стараюсь объяснить: –Между нами все совершенно не так. Просто я не могу остаться в этом доме до конца жизни.
– Но почему? –не понимает он. –Что такого особенного может предложить тебе внешний мир, чего ты не могла бы получить здесь?
– Моего брата, для начала, –отвечаю я. –Мой дом.
Сжимаю его руку. Он смотрит на нее в недоумении.
– Что с тобой?
– Мне кажется, это рискованная затея, –отвечает он. –Думаю, тебе лучше остаться здесь.
Не могу разобрать выражение его лица. Он не кажется отстраненным и сердитым, как в тот день у бассейна. Не выглядит разозленным. Тут что-то другое.
– А что, если бы я предложила тебе бежать вместе?
– Что?
– Тем вечером, во время урагана. Ты нашел меня, когда я забралась на маяк, и я прокричала «Бежим вместе!», но ты ничего не слышал. Я увидела ограду. Собиралась рискнуть и попробовать до нее добраться.
– Это было за несколько секунд до того, как тебя оглушило здоровенной лопастью ветряной мельницы, –продолжает он мой рассказ ровным голосом. –Рейн, это опасно. Я знаю, ты не будешь больше пытаться сбежать во время урагана, ну и какой у тебя план? Надеешься, он возьмет тебя на вечеринку, а ты просто уйдешь с нее через открытые двери?
– Ну, вообще-то да, –подтверждаю я его догадку.
До того как он ее озвучил, задумка мне казалась весьма неплохой.
Габриель отодвигает в сторону разделявший нас поднос, берет меня за обе руки и наклоняется ближе. Дом полон людей, а дверь в мою комнату распахнута настежь, но сейчас это словно не имеет значения.
– Не важно, что ты выберешь –ураган или вечеринку, бежать тебе все равно слишком рискованно. Ни Комендант, ни Распорядитель тебя просто так не отпустят. Прошли месяцы, прежде чем тебе разрешили открывать окно в собственной комнате и выходить из дома. И что ты думаешь? А теперь угадай что? Распорядитель поговаривает о лишении тебя этих привилегий.
– Откуда ты об этом знаешь? –спрашиваю я.
– Он сказал всем слугам, что если ты, Сесилия или Дженна захотите воспользоваться нашей картой от лифта, мы обязаны прежде получить на это его личное разрешение.
– Когда это произошло?
– Когда ты была подсоединена к пяти различным аппаратам, которые боролись за твою жизнь.
– Я за свою жизнь не боролась, –говорю я, сжимая его руку. –Будь моя воля, прямо там бы и умерла, и обсуждать сейчас было бы нечего. Я не сдаюсь только по одной причине. Знаешь какой? Та река. Рейн. Думаю, мои родители не случайно меня так назвали. Наверное, мое имя значит, что мне нужно куда-то ехать, к чему-то стремиться. Так я и собираюсь бороться за свою жизнь.
– Ехать? Но куда?
– Да не знаю я!
Неприятно, когда твои фантазии пытаются загнать в рамки логики. Чувствуешь себя пустой мечтательницей.
– Только бы убраться отсюда. Неважно куда, главное –подальше. Ладно, решай, ты со мной или нет?
Вскидывает бровь.
– А что, ты бы ушла без меня?
– Нет, –признаюсь я и с широкой усмешкой добавляю: –Скорее возьму тебя за шкирку и потащу за собой силком.
Наконец он сдается и одаривает меня одной из своих редких улыбок.
– Ты просто чокнутая, тебе это известно?
– Тем и спасаюсь, –парирую я.
Он наклоняется ко мне поближе, и по приятному возбуждению, охватившему все мое тело, я догадываюсь, что мы сейчас поцелуемся. Глаза как-то сами собой закрываются, он нежно проводит ладонью по моей щеке. Нас прерывает легкий стук по дверному косяку.
– Извините, что прерываю, –Дейдре кивает на поднос, который держит в руках. –Распорядитель Вон попросил принести тебе аспирин.
Габриель отстраняется. В глазах читается едва сдерживаемое желание дотронуться до меня. Но все, что он говорит:
– Увидимся.
– До скорого.
Когда он уходит, Дейдре протягивает мне две таблетки и стакан воды.
– Ты ничего не прервала, –говорю я, проглотив лекарство. –Между Габриелем и мной ничего не было… То есть…
Я лихорадочно, с пунцовыми щеками, стараюсь подобрать подходящие слова.
– Все в порядке, –с улыбкой успокаивает меня Дейдре. –Распорядителя Вона даже нет в доме. После того как он сказал мне отнести тебе аспирин, его вызвали в больницу.
Она берет с моего туалетного столика тюбик бальзама и наносит средство на мои растрескавшиеся губы. Затем взбивает мне подушку.
– Сегодня чудесный день. Может, открыть тебе окно?
– Спасибо, мне и так хорошо, –отвечаю я.
Она перестает суетиться вокруг меня, и я замечаю, что моя маленькая верная помощница чем-то озабочена.
– У меня и в самом деле все хорошо.
– Что тебе сказал Распорядитель Вон? –спрашивает она шепотом.
Вздрагиваю от неожиданности.
– Что?
– Когда ты спала, по крайней мере, я думала, что ты спишь, я пришла в твою комнату, чтобы заменить тебе подушку, но здесь был Распорядитель Вон. Он велел мне выйти. –Она виновато опускает взгляд. –Из комнаты я вышла, но осталась за дверью. Хотела подслушать. Прости. Знаю, мне не следовало. Просто я…
Дейдре смотрит на меня полными слез глазами. Подобное поведение ей совершенно несвойственно, и мне на секунду кажется, будто у меня снова жар и мне все это мерещится.
– Просто я боялась, что он с тобой что-нибудь сделает.
Легонько сжимаю ее дрожащую руку.
– С чего ты это взяла?
– Ох, Рейн, –всхлипывает она. –Если ты хотела сбежать, больше так не делай. Тебе отсюда никогда не выбраться, а он превратит твою жизнь здесь в ад.
– Я и не собиралась никуда бежать, –говорю я.
Она качает головой:
– Какое это имеет значение? Главное, чтобы он не подумал, что собиралась. Ты не понимаешь. Не представляешь, на что он способен, если встать у него на пути.
– Дейдре. –Я осторожно притягиваю ее к себе. –Что ты пытаешься мне сказать?
По ее щекам градом катятся слезы.
– Леди Роуз не хотела ребенка, ни в какую, –судорожно икнув, начинает свой рассказ Дейдре. –Они с Распорядителем Воном постоянно об этом спорили. Она считала, что он не сможет найти противоядие, и не хотела рожать ребенка только для того, чтобы он умер, так и не став взрослым. Он обзывал ее естественницей. Я часто слышала, как они кричат друг на друга. Однажды я убирала в стенной шкаф выстиранное белье. Так мне даже пришлось в него спрятаться, чтобы не оказаться свидетельницей их ссоры.
Она присаживается на краешек моей кровати и утирает заплаканное лицо. Упрямые слезы все равно не отступают.
– Но когда она забеременела, случайно, конечно, то очень этому обрадовалась. Попросила меня научить ее вязать и своими руками смастерила одеяльце в детскую кроватку. –Она улыбается воспоминаниям, но через мгновение улыбка блекнет. –Когда у леди Роуз начались роды, Линден находился на выставке. Боли были настолько сильными, что Распорядитель Вон ввел ей лошадиную долю успокоительного. Через несколько часов она пришла в себя, и он сообщил ей, что у нее родилась девочка, но спасти ее не удалось. Леди Роуз ему не поверила. Уверяла его, что слышала детский плач. Он настаивал на том, что она была не в себе, а ее ребенок родился уже мертвым.
Мне вдруг кажется, что в комнате стало заметно прохладнее и как-то сумрачнее.
– Вот только когда я меняла в коридоре ароматические палочки, мне тоже послышался детский плач, –признается Дейдре. –Распорядитель Вон сказал ей тогда: «Ты же хочешь, чтобы человеческий род исчез с лица земли. Похоже, твое желание исполнилось».
Я так и слышу голос Вона, произносящий эти жестокие слова. Мое сердце рвется на части, будто бы они адресованы мне. Передо мной предстает Роуз, живая и лишенная самого дорогого, что только может быть на этом свете. Она прижимает руки к животу, в котором несколькими часами ранее билось крохотное сердце. Жаль, что она не рассказала мне об этом лично, пока была жива. Сейчас мне ужасно хочется ее обнять, сказать ей, как мне жаль, что все так получилось. У меня возникает подозрение, что чувства, которые она испытывала к Вону, не сильно отличаются от моих. Возможно, единственная причина, по которой она его терпела, была ее любовь к Линдену. Может быть, она надеялась, что я полюблю нашего мужа и тоже научусь мириться с присутствием Вона.
– О, она была буквально раздавлена произошедшим, –продолжает Дейдре. –Так и не оправилась от удара. У нее была своя личная помощница, Лидия. Но леди Роуз было слишком тяжело день за днем видеть перед собой молоденькую девушку. Она служила ей невольным напоминанием об умершей дочери. В конце концов хозяйка уговорила Линдена продать девушку. В нашу с Эль сторону она даже не смотрела.
– Кто-нибудь еще знает об этом? –уточняю я.
– Нет. Все думают, что ребенок был мертворожденным. Даже если кто-то о чем-то и догадывается, он держит язык за зубами. Только, пожалуйста, никому об этом не говори.
– Не скажу, –обещаю я и протягиваю ей бумажный носовой платок с прикроватного столика. –Даю слово, этот разговор останется между нами.
Она аккуратно высмаркивается, складывает платочек и убирает его в карман юбки.
– Я никому об этом не рассказывала.
Несмотря на все еще льющиеся слезы, я не могу не отметить, что ей заметно полегчало. Такие страшные тайны –тяжкий груз для столь юной девушки. Но в этом месте, нет, в этом мире невозможно долго оставаться ребенком. Кладу ей на плечо руку, и она, поддавшись минутной слабости, приникает к моей груди и крепко меня обнимает.
– Последнее слово всегда остается за ним. Поэтому, о чем бы он тебя ни попросил, пожалуйста, ради собственного же блага, послушай его.
– Хорошо, –соглашаюсь я для видимости.
На самом-то деле ее рассказ только укрепил меня в намерении во что бы то ни было сбежать отсюда. Уподобиться той реке из атласа Линдена. В этом доме творятся вещи гораздо более жуткие, чем я когда-либо могла бы себе представить. Жизнь изменилась с тех пор, как в мамином саду цвели лилии, а все мои секреты легко умещались в бумажном стаканчике.
Сесилия доигрывает пьесу, и голограмма сворачивается, прячась обратно в клавиатуру. Девушка вытягивает над головой руки, похрустывая суставами пальцев.
– Прекрасное исполнение, дорогая, –говорит Линден.
Он, расположившись на диване, одной рукой обнимает меня, другой небрежно поглаживает по бедру Дженну, уютно устроившуюся с краю.
– Прямо маленький виртуоз. Хоть сейчас на сцену! –соглашается Дженна, накручивая на палец один из темных завитков Линдена.
– Ну, может, на сцену –это чересчур, –возражает Сесилия и накрывает клавиатуру защитным чехлом.
– И правда, –подхватываю я. –Концертные залы все какие-то неприветливые. Ты вроде рассказывала мне, что придумала эту мелодию, когда гуляла по розарию?
– Вообще-то это был лабиринт из живой изгороди, –поправляет меня Дженна.
– Вы обе ошибаетесь, –встревает Сесилия, забираясь к Линдену на колени. –Я сочинила ее в апельсиновой роще.
– Сама сочинила? –удивляется Линден.
Дженна все еще играет прядкой его волос, и он машинально склоняется к ней.
– Да. У меня это само собой получается: просто слышу в голове мелодию и стараюсь ее запомнить. Только вот…
Осекшись на полуслове, она отводит в сторону взгляд и тяжело вздыхает.
– Что такое, дорогая? –спрашивает Линден.
– Да вот, за последнее время ничегошеньки нового мне в голову не пришло, –сетует Сесилия. –Давно не была на свежем воздухе.
– Никто из нас не был, –говорю я. –Не только ты сидишь взаперти. Ураганы –штука опасная. Ты же сама видела, как крепко мне досталось. Сколько времени прошло, а я едва начала поправляться.
– Но за последние несколько недель не было ни одного урагана, –возражает мне Дженна. –Погода стоит замечательная. Ты как думаешь? –обращается она к Линдену.
Лицо последнего залито густым румянцем: быть объектом внимания сразу трех жен –то еще испытание.
– Н-н-наверное.
– Но Распорядитель Вон всего лишь хочет уберечь нас от опасности, –объясняю я. –Поэтому отныне все прогулки только в его сопровождении.
– Он вас повсюду сопровождает? –переспрашивает Линден.
– Не скажу, что мы от этого в восторге, –признается Дженна. –Мы, конечно, обожаем нашего свекра. Ты и сам знаешь. Но иногда девушкам просто необходимо побыть в одиночестве.
– Чтобы заняться творчеством, –разъясняет Сесилия.
– И поразмышлять, –добавляю я.
– И посекретничать, –продолжает список Дженна. –Нам с Рейн ни в теннис не сыграть, ни на батуте не попрыгать. Виртуальные игры –это, конечно, здорово, но мы же совсем не двигаемся.
– Не собиралась затрагивать эту тему, –не отстает Сесилия, –но они обе явно прибавили в весе.
– Кто бы говорил, –сощурившись, парирует Дженна.
Щеки Линдена к тому времени уже розоватого оттенка, поэтому, когда Сесилия, обхватив ладонями его лицо и нежно поцеловав, интересуется, не стала ли она из-за беременности менее привлекательной, ему окончательно изменяет выдержка.
– Т-ты прекрасна, –заверяет ее он. –Вы все просто красавицы. Если думаете, что свежий воздух пойдет вам на пользу, я поговорю с отцом. Я и не предполагал, что вы здесь так –хм –задыхаетесь.
– Правда? –восклицает Сесилия.
– В самом деле? –уточняю я, томно прижимаясь к нему.
– Какой же ты милый!
Отвесив комплимент, Дженна целует мужа в макушку.
Осторожно, но решительно он ссаживает Сесилию с колен и встает с нагретого места между мной и Дженной.
– Я поговорю с ним сегодня вечером, когда он вернется из больницы.
Мы трое замираем, выжидая, пока за ним не закроются двери лифта. Еще секунда, и мы валимся на диван, надрывая животы от хохота.
– Отлично сработано, –подводит итог Дженна.
– Даже лучше, чем планировали, –соглашаюсь я.
– Я справилась? –переживает Сесилия.
– Забудь о музыке, –отвечает Дженна, ероша ей волосы. –Ты прирожденная актриса!
Мы обнимаемся в знак нашей маленькой победы. Меня захватывает дух настоящего сестринства. Никогда не почувствую себя замужем в большей степени, чем сейчас.
В тот вечер, когда мы собираемся на выставку, у Сесилии начинаются схватки.
– Это так называемые предварительные схватки, –заверяет ее Распорядитель Вон. –Ложные.
Но вот боли у нее нешуточные. Она стоит на коленях у кровати, вцепившись в матрас. В глазах застыл неподдельный испуг. Нет, она не притворяется.
– Нам лучше остаться дома, –обращаюсь я к Линдену.
Я уже больше недели на ногах. Ровно столько времени потребовалось Дейдре, чтобы придумать и сшить восхитительное красное платье, которое сейчас на мне. Я не просто так выдержала часовую пытку кремами, воском и пилочками для ногтей, с завидным энтузиазмом проведенную группой немолодых женщин. У меня были большие планы на сегодняшний вечер. Мы с Линденом стоим на пороге комнаты Сесилии. Твердая линия плотно сжатых губ выдает его беспокойство.
Распорядитель Вон и Эль помогают Сесилии забраться на кровать.
– Идите, –настаивает Вон. –Ей еще два месяца до родов.
Я ему не доверяю. Представляю, как заходящуюся в крике Сесилию везут на каталке по бесконечным коридорам подвала, пока она рожает мертвого ребенка. Рядом Вон. Эта беспощадная тварь готовится препарировать маленькое тельце в поисках противоядия. В глазах у чудовища, вскрывающего собственного внука, нет ничего человеческого.
Девушка всхлипывает, и Эль промокает ей лицо влажной салфеткой. Сесилия открывает рот и, как мне кажется, старается произнести «Останьтесь!», но Вон хватает ее за руку и говорит:
– Знаешь, голубушка, если сегодня вечером твоему супругу удастся заручиться поддержкой новых клиентов, один из его эскизов вскоре превратится в новый дом или, может, магазин. Неужели тебе не хотелось бы посмотреть своими глазами на то, что у него получится? Ну разве стоит упускать такую возможность?
Она молчит в нерешительности. Между ней и Воном есть какая-то странная связь, природу которой я никак не могу понять. Словно она его любимица, или он заменил ей отца, которого у нее никогда не было. Так или иначе, она всегда его во всем слушается.
– Конечно, поезжайте на выставку, –наконец определяется она. –Со мной все будет в порядке. В конце концов, это моя работа. Все мы чем-то жертвуем.
Странно, но звучит это довольно искренне.
– Умничка! –хвалит ее Вон.
Не хочу оставлять ее наедине с Распорядителем. Жуть как не хочу. Но когда мне еще представится случай доказать Линдену, что из меня получится идеальная первая жена и что лучшей пары для посещения светских мероприятий ему не найти?
Пока Линден прощается с Сесилией, обещая ей, что скоро вернется, я отправляюсь в библиотеку к Дженне. Прошу ее присмотреть за Сесилией.
– Боюсь оставлять ее с Распорядителем Воном, –объясняю ей свои опасения.
– Я тоже, –разделяет мои страхи Дженна. –Они постоянно секретничают. Не знаю, что он ей такое плетет, но мне не по себе от их шушуканья.
– Не хочу, чтобы она была с ним наедине.
– Ясно, –соглашается она. –Что ж тут непонятного?
Она на шаг впереди меня: уже позаимствовала из гостиной шахматную доску и собирается попросить Сесилию обучить ее игре в шахматы.
– Ты уж там повеселись, ладно? –напутствует она меня. –Передавай вольной жизни привет.
– Увижу ее, передам, –обещаю я.
Линден –подумать только! –подводит меня к тому же самому лимузину, который когда-то привез меня сюда. Распахнув дверь автомобиля, он недоуменно смотрит на меня, не понимая, почему я медлю.
– Мы можем открыть окна? –прошу я.
– Но сейчас идет снег, –удивляется он.
Мне всегда казалось, что климат во Флориде умеренный, однако, как выяснилось, погода здесь щедра на сюрпризы.
– Холодный воздух –самое то для наших легких.
Я цитирую Вона, потому это вполне может оказаться далеким от правды, но Линден только пожимает плечами.
– Ну раз ты этого хочешь, –уступает он.
Залезаю в лимузин через заднюю дверь. Кожаным сиденьям с подогревом и бутылке шампанского в наполненном льдом ведерке не под силу усыпить мою бдительность –я все жду какого-нибудь подвоха. Опустив окно, глубоко вдыхаю морозный воздух. Без возражений принимаю пальто, которое Линден накидывает мне на плечи. Машина еще стоит на месте, и я пока не чувствую себя в безопасности. Зная Вона, не удивлюсь, если он решил усыпить меня, чтобы я не смогла рассмотреть дорогу, ведущую к воротам.
В крышу лимузина врезан люк из темного, непрозрачного стекла, скрывающего от меня ночное небо.
– Он открывается? –интересуюсь я.
Линден смеется и принимается растирать мне руки.
– Ты что, решила превратиться в сосульку? Конечно, открывается.
Я стою в открытом люке лимузина. Внезапно машина трогается, и я едва не теряю равновесие. Линден хватает меня за талию, чтобы я не упала. Пусть себе обнимает. Главное, что мне открыли люк. Кладу руки на крышу машины. Мои волосы припорашивает снег. Кажется, стоит только снежинкам попасть в свет автомобильных фар, как они тут же тают. Мимо проплывают деревья, восстановленная площадка для мини-гольфа, апельсиновая роща, батут Дженны. Лимузин едет дальше, и все то, что на протяжении последних месяцев составляло мой мир, постепенно уменьшаясь в размерах, прощается со мной. До свидания и хорошего вечера! На моих губах играет улыбка. Я не отрываю взгляд от дороги.
Какое-то время вокруг не видно ничего, кроме деревьев. Так далеко от особняка я еще не забиралась. Даже не знала, что в этой стороне есть дорога. Едем уже целую вечность. Принимаюсь рассматривать звезды, тут и там проглядывающие из-за верхушек деревьев, и луну в три четверти, что спешит за нами.
Подъезжаем к выезду из имения. Ворота открываются, чтобы нас пропустить, и венчающий их цветок с заостренными лепестками раскалывается надвое. Вот так просто. За оградой нас опять встречает лесопарк. Не успеваю я и глазом моргнуть, а мы уже в городе. Яркие огни и размытые лица смеющихся и занятых разговором людей. Судя по окружающему меня материальному благополучию, деньги у местных водятся, с моим районом не сравнить; и финансовый комфорт подарил им иллюзию времени. Может, надеются на создание антидота, который обеспечит им долгую жизнь, а может, им просто нравится возвращаться вечером в уютные дома. Вокруг ни намека на отчаяние. Нет детей-сирот, просящих милостыню. Зато я замечаю женщину в розовом платье, согнувшуюся пополам от смеха перед зданием кинотеатра. Над его входом висит огромный сверкающий щит с названиями фильмов. В воздухе стоит запах гамбургеров и картошки фри. К нему примешивается терпкий дух свежеуложенного асфальта и несильная, но ощутимая вонь сливной канавы.
Не могу оправиться от потрясения. Оказаться здесь сродни высадке на Марсе, а еще –возвращению домой.
Проезжаем мимо гавани. Она совсем не похожа на свою родственницу в Манхэттене: к темным водам спускается песчаный пляж, привязанные к пирсам на ночь лодки лениво покачиваются на волнах.
Линден тянет меня вниз, в салон, говорит, что так и до пневмонии недалеко. Сначала не обращаю на него внимания, а затем понимаю –заболею сегодня, и он больше никогда не выпустит меня из дома. То, что я все-таки отправилась в эту поездку, и так кажется мне неслыханной удачей, если вспомнить, как он переживал, пока я приходила в себя после переломов. Вон не сразу убедил его, что сейчас я в полном порядке, здоровье у меня отменное, прямо богатырское (как у его покойного сына, отметила я). Только после всех этих заверений Линден решился взять меня на сегодняшнюю выставку.
Снова усаживаюсь на обогреваемое сиденье и наблюдаю за тем, как Линден закрывает окна. За тонированными стеклами лимузина мелькает город. Все пока складывается неплохо. Линден наливает мне бокал шампанского. Мы чокаемся. Я уже пробовала алкоголь до этого. Пару лет назад в доме начала подтекать крыша. Мы с Роуэном решили заделать протечку. В итоге я упала с крыши и вывихнула себе плечо. Роуэн вручил мне пыльную бутылку водки, которую нашел в подвале. Она должна была помочь мне справиться с болью, пока он вправляет плечо.
Но шампанское –совсем другое дело. Водка обожгла мне желудок, а этот легкий игристый напиток его согревает.
Я не отстраняюсь, когда Линден обнимает меня за плечи. Веду себя, как и полагается первой жене. Его тело, сперва натянутое как струна, потихоньку расслабляется. Потом он берет в руки упругий локон моих волос –целый арсенал парикмахерских средств позаботился о том, чтобы мои кудри не потеряли за вечер форму, –и накручивает себе на палец. Интересно, какую прическу делала на выход Роуз.
Мы допиваем шампанское. Забирая из моих рук пустой бокал, Линден сообщает мне, что на выставке нам предложат еще. Говорит, что мы услышим миллиарды тостов и официанты будут разносить гостям напитки на подносах.
– В конце вечера Роуз только делала вид, что пьет. По-моему, официанты специально подносили ей пустые бокалы, чтобы подкрепить обман.
Он отводит глаза в сторону, словно сожалея о сказанном, и принимается рассматривать машины за окном.
Кладу руку ему на колено.
– Здорово, –ободряюще говорю я. –А что еще она делала?
Поджав губы, он бросает на меня быстрый взгляд.
– Она смеялась над всеми шутками и обязательно смотрела в глаза тому, с кем беседовала. И еще все время улыбалась. Когда вечер подходил к концу и мы оставались наедине, она говорила, что у нее от этих бесконечных улыбок сводит скулы.
Улыбайся. Делай вид, что тебе интересно. Притворяйся, что пьешь. И «сияй, как звезда», добавляю я еще один пункт к списку. Думаю, этого же принципа придерживалась и Роуз. Чем ближе конечная цель нашей поездки, тем явственнее мне кажется, что я попала в мир покойной жены Линдена, где играю теперь ее роль. Сбывается пророчество, что она дала мне в день нашей первой встречи. А я так не хотела в него верить! Но в эту минуту, убаюканная теплом сиденья и запахом лосьона после бритья, исходящим от Линдена, я вовсе не уверена, что сама идея была так уж плоха. В конечном счете, это же не навсегда.
Мне требуется несколько секунд, чтобы напомнить себе, что за окном бурлит чужой город, а среди прохожих не найдется ни одного знакомого лица. И брата моего здесь нет. Он где-то далеко, совсем один, ждет меня. Рядом никого, и некому дежурить, пока он спит. При этой мысли меня накрывает ледяная волна тревоги, зародившаяся где-то в районе желудка. Шампанское грозит отправиться в обратное путешествие по пищеводу, но я усилием воли заставляю себя успокоиться, пока меня не стошнило. Единственная возможность к нему вернуться –правильно разыграть свои карты, неважно, сколько может продлиться вся партия.
Подъезжаем к высокому белому зданию, над двустворчатыми дверями которого висит большой бархатный бант. Выйдя из лимузина, видим, что уличные фонари и фасады магазинов украшены такими же бантами. Мужчина в костюме Санта-Клауса звонит в колокольчик, и прохожие бросают деньги в стоящее у его ног красное ведерко.
– Рановато они что-то в этом году к зимнему солнцестоянию готовятся, –небрежно роняет Линден.
Я не отмечала праздник солнцестояния с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Роуэн считал покупку подарков и праздничное оформление дома пустой тратой времени и денег. Когда мы были совсем маленькими, родители украшали дом красными бантами и снеговиками, вырезанными из картона. Весь декабрь на кухне царил восхитительный аромат сладкой выпечки. Отец играл с листа. Перед ним стоял открытый нотный сборник, озаглавленный «Классические рождественские песни». Книге было около ста лет, хотя Рождеством главный зимний праздник перестали называть задолго до того, как она вышла в свет. В день зимнего солнцестояния, самый короткий в году, родители дарили нам подарки, сделанные, как правило, своими руками. Мама потрясающе шила, а отец мастерски работал по дереву.
Когда родителей не стало, умерла и заведенная ими традиция. По вине нью-йоркских попрошаек зимние месяцы оказывались для нас с братом самым трудным временем в году. К наступлению холодов мы обычно наглухо заколачивали окна, чтобы сиротам, ищущим укрытие от стужи, было не пробраться в дом. Зимы у нас и вправду лютые: морозы стояли трескучие, а снега за ночь выпадало по пояс. Иногда нам приходилось вставать ни свет ни заря и идти расчищать дорожку, ведущую к дому, чтобы, выбравшись из снежного плена, успеть на работу. Мы подтаскивали раскладушку к печке так близко, как только было можно, но даже в этом относительном тепле воздух, который мы выдыхали, превращался в белый пар.
– Не пугайся, если они все захотят поцеловать твою руку, –шепчет мне на ухо Линден, беря меня под руку, и мы поднимаемся по лестнице.
После того как Линден назвал эти выставки скучными и неинтересными, мои ожидания более чем скромны. Но внутри нас встречает целая толпа разряженных людей. В воздухе висят дома-голограммы. Вращаясь, они поворачиваются к зрителям то одним, то другим боком. Благодаря их настежь распахнутым окнам осмотр всех комнат занимает считаные секунды. Рядом с каждой из голограмм стоит архитектор, готовый рассказать о своем проекте любому желающему. На стены и потолок выставочного зала проецируется изображение голубого неба с плывущими по нему белыми облаками. Под ногами раскинулся великолепный травяной ковер с частыми вкраплениями полевых цветов. Траву ни за что не отличить от настоящей, она даже слегка колышется от ветра. Не могу удержаться и, наклонившись, касаюсь рукой пола. Пальцы натыкаются на холодную плитку, хотя со стороны кажется, будто я набрала полную пригоршню земли. Выпрямившись, занимаю место рядом с Линденом.
– Организаторы вечно пытаются воссоздать иллюзию места, куда бы могли вписаться представляемые проекты, –хмыкнув, говорит он. –Сегодня у них неплохо получилось. Гораздо лучше, чем на последней выставке, где я был, там ты оказывался посреди пустыни. В итоге всех присутствующих одолела жажда, вот и все. В другой раз они использовали изображение пустого тротуара. Это было задумано для привлечения корпоративных клиентов, но получилось все ужасно тоскливо, прямо постапокалиптический пейзаж какой-то.
Столик с десертами вызывает в памяти городской ландшафт. Кто-то уже разрезал торт, похожий на церковь с двумя куполами. Подрагивающее желе напоминает плавательный бассейн с шоколадным дном. Рядом шоколадный же фонтан. От лужайки сахарных цветов почти ничего не осталось. Наверное, так же выглядел бы Изумрудный город после нападения на редкость прожорливого чудовища.
Мы успеваем сделать всего несколько шагов, прежде чем кто-то хватает меня за руку и прикладывается к ней губами. От испуга у меня волосы встают дыбом. Ослепительно улыбаюсь.
– И кто же у нас эта юная красавица? –интересуется поцеловавший мне руку мужчина.
Мужчиной его можно назвать лишь с большой натяжкой –на вид он еще моложе меня. Однако это не мешает ему носить костюм, цена которого превосходит месячный счет за электричество, потребленное всеми нашими домочадцами.
Пока Линден с гордостью представляет меня как свою жену, улыбка ни на секунду не сходит с моего лица. Правда, я залпом осушаю поднесенный мне бокал вина, а потом схожим образом расправляюсь и со следующим. Выдерживать череду поцелуев и приветствий становится значительно легче. Мы не единственная пара сегодня. Остальные жены выглядят довольно счастливыми. Они восторгаются моими браслетами, интересуются, как долго мне укладывали волосы, и жалуются на своих слуг –те совершенно не умеют обращаться с «молниями», жемчугом и прочее и прочее. Спустя какое-то время все эти разговоры сливаются для меня в сплошной ровный гул, а я все продолжаю кивать, улыбаться и потягивать вино. Одна из жен беременна. Она устраивает грандиозную сцену, когда официант предлагает ей бокал вина. Ко мне обращаются «заинька» и «лапушка» и спрашивают, когда же я собираюсь завести ребенка. Я отвечаю, что «мы работаем над этим».
Ни одна из них словно не замечает охранников у дверей, которые, скорее всего, не колеблясь, положат нас лицом на пол, если мы попытаемся покинуть выставку без своих мужей.
Однако у вечера есть и светлая сторона: я просто очарована вращающимися образами домов. Линден установил свою голограмму, и я, как завороженная, любуюсь его эскизом –теперь объемным и расцвеченным. Это новый проект, но для его создания Линден много позаимствовал из своих прежних рисунков. В воздухе парит макет дома в викторианском стиле. По его стенам, прямо на глазах вырастая, стелется раскидистый плющ. Оплетя здание полностью, плющ съеживается до начального размера и снова начинает расти. Внутри можно различить очертания людей, но стоит дому повернуться ко мне открытым окном, как все его жители дружно отходят в глубину комнаты, чтобы я могла получше рассмотреть дощатый пол и колышущиеся от сквозняка занавески. Еще чуть-чуть, и я почувствую запах ароматической смеси из сухих лепестков, которую так любила Роуз. Одна из спален заставлена лилиями. Книжные полки в библиотеке ломятся от географических атласов, на столике в ее центре стоит шахматная доска с неоконченной партией.
От увиденного у меня голова идет кругом. Прижимаюсь к Линдену. Он крепко меня держит, нежно целует в висок. После сотни объятий и поцелуев, которые я получила за сегодняшний вечер от совершенно незнакомых мне людей, осознание того, что меня касаются только его руки, дарует мне приятное чувство облегчения.
– О чем задумалась? –спрашивает он.
– Только дурак откажется жить в таком доме! –отвечаю я.
Обменявшись улыбками, мы одновременно делаем по глотку вина.
К концу вечера, наверное, благодаря стоящему во рту привкусу алкоголя и сахарной глазури мне начинает казаться, что воздух вокруг напоен сладким благоуханием. Тугие локоны, несмотря на стекающие по шее ручейки пота, прекрасно держат форму. Машинально улыбаюсь. Смеюсь, словно в забытьи. Незнакомцы засыпают меня комплиментами, наперебой расхваливая необычный цвет моих глаз. В ответ я похлопываю их по плечам, присовокупив неизменное «Ах, довольно». Половина интересуется, настоящий ли это цвет, на что я отвечаю:
– Конечно. Какой же еще?
– От кого тебе достались такие необыкновенные глаза? –спрашивает меня кто-то.
– От родителей, –говорю я.
Линден выглядит удивленным, как будто ему никогда не приходило в голову, что у меня были родители и, уж тем более, что я была с ними знакома.
– Н-да, ты, конечно, редкая красотка, –не унимается мужчина. Он слишком пьян, чтобы заметить встревоженное выражение, появившееся на лице Линдена. –Глаз с нее не спускай. Не знаю, где ты ее откопал, но могу поспорить, другой такой нет.
– Да, знаю… –приглушенным голосом отвечает растерявшийся Линден.
Похоже, он и вправду в некотором замешательстве.
– Пойдем, милый, –говорю я, едва подыскав ласковое обращение, не освоенное еще Воном или Сесилией. Тяну мужа за рукав. –Хочу взглянуть на вон тот дом.
Улыбнувшись глупо хихикающему в хмельном дурмане собеседнику, прошу нас извинить.
Мы неторопливо прохаживаемся по залу. Не скупимся на комплименты архитекторам. С одним из них Линден начинает разговор о возможности сотрудничества, и я отхожу в сторону. Он возвращается через несколько минут. Я пока налегаю на клубнику, наслаждаясь передышкой от исполнения светских обязанностей.
– Готова? –спрашивает он.
Я беру его под руку, и мы незаметно покидаем выставку.
Оказавшись на улице, сразу замечаю, что почти весь снег растаял. До меня доходит, что солнечный полдень, стоящий в выставочном зале, был лишь иллюзией. Порыв холодного ветра чуть не сбивает с ног. Мы направляемся к лимузину, а в моей голове пульсирует мысль: сейчас я могу убежать. Охранники остались внутри здания. А с одним Линденом я бы справилась без труда. Он довольно тщедушен. Оттолкну его хорошенько, и путь свободен. Делов-то. Я бы наверняка справилась. И мне бы не пришлось возвращаться за эти ненавистные кованые ворота.
Но Линден открывает дверь лимузина, и я забираюсь в теплый и светлый салон автомобиля. Он отвезет нас домой. Надо же, домой. Меня охватывает странное, но не слишком уж неприятное чувство. Напряженные плечи устало опускаются. Принимаюсь высвобождать ноющие ноги из черных туфель на высоченных каблуках, но задача оказывается мне не по силам. В этот момент лимузин трогается с места, и я начинаю заваливаться вперед, но Линден успевает вовремя меня подхватить. Меня почему-то разбирает смех.
Он снимает с меня туфли и получает в награду удовлетворенный вздох.
– Ну, как я справилась?
– Ты была великолепна, –отвечает он.
Щеки и нос его заметно порозовели. Он медленно проводит пальцем по моей щеке.
Улыбаюсь ему. Это первая искренняя улыбка за сегодняшний вечер.
В особняк мы приезжаем уже ночью. На кухне и в коридорах ни души. Линден идет проведать Сесилию, в ее комнате все еще горит свет. Его, поди, дожидается. Любопытно, заметит ли она, что он слегка нетрезв? Тут, наверное, я виновата: подала дурной пример. Хотелось бы узнать, как было заведено у Роуз: она забирала у него бокал, говоря, что он позволил себе лишнего? Как же она все это выдерживала, на трезвую-то голову?
Отправляюсь в свою спальню. Стащив с себя мокрое от пота красное платье, переодеваюсь в сорочку. Затем собираю волосы в небрежный хвост, отметив, что даже спустя столько времени локоны ничуть не потеряли свою упругость, и распахиваю окно. Холодный воздух обжигает легкие. Оставив окно открытым, залезаю в кровать. Медленно погружаюсь в сон. Перед глазами, будто в калейдоскопе, мелькают вращающиеся дома, огромные животы беременных женщин и летящие ко мне по воздуху подносы с бокалами вина.
Где-то посреди ночи в комнате становится ощутимо теплее. Раздается тихий скрип закрываемого окна, за которым следуют осторожные шаги, скрадываемые густым ворсом ковра.
– Ты спишь, милая? –доносится до меня голос Линдена.
Он запомнил, как я обратилась к нему на выставке. Милая. Звучит неплохо. Ласково. Пусть останется.
– Угу, –отзываюсь я.
В плывущей темноте комнаты мне мерещатся блестящие рыбьи тельца и неудержимо разрастающийся плющ.
Он вроде бы спрашивает, можно ли ему лечь рядом. Я как будто бормочу что-то утвердительно, и вот уже матрас слегка прогибается под его весом. Я словно планета, купающаяся в жарких лучах солнца. От него пахнет вином и праздником. Он пододвигается ближе, и моя голова оказывается рядом с его.
Мы лежим в темном, теплом коконе тишины. Следую за причудливыми завитками плюща в волшебное сонное царство.
– Останься, пожалуйста, –вдруг говорит Линден.
– Мм? –мычу я в ответ.
Он осыпает мою шею легкими поцелуями, согревая ее своим дыханием.
– Пожалуйста, не убегай от меня.
Я на полпути между бодрствованием и сном. Он аккуратно берет меня за подбородок и поворачивает лицом к себе. Открываю глаза. Взгляд его неподвижен, словно стеклянный. На мою щеку падает маленькая капелька. Он сказал что-то буквально секунду назад, что-то очень важное, но я так устала, что не могу ничего вспомнить. В голове лишь звенящая пустота. Он все ждет моего ответа.
– Что такое? Что случилось? –спрашиваю я.
И тут он меня целует. Мягко. Нежно. Осторожно посасывая мою нижнюю губу. Его вкус наполняет мой рот. А это довольно приятно. На пару мгновений. Все сегодня вечером кажется довольно приятным. Благодаря тонкой алкогольно-виртуальной завесе. Из моего горла вырывается глухой, булькающий хрип, похожий на гуканье младенца. Он отстраняется и вопросительно на меня смотрит.
– Линден… –начинаю я, не открывая глаз.
– Да, да, я здесь, –бормочет он и тянется меня поцеловать.
Уклоняюсь от поцелуя. Упершись руками в плечи Линдена, хочу его оттолкнуть, но вдруг замечаю боль, тенью промелькнувшую в глазах мужа. Не меня он целовал, а свою покойную жену. Это о ней он только что грезил наяву.
– Я не Роуз, –говорю я. –Линден, ее больше нет, она умерла.
– Знаю, –слышу в ответ.
Линден больше не предпринимает попыток меня поцеловать, и я отпускаю его плечи. Он ложится рядом.
– Просто иногда ты…
– Но я –не она, –настаиваю я. –И мы оба выпили чуть больше, чем надо.
– Я понимаю, что ты не она, –объясняет он. –Но я совсем ничего не знаю о тебе, твоей прежней жизни.
– Разве не ты заказал тот фургон с девушками? –уточняю я.
– Это отец постарался, –отвечает он. –Почему ты решила стать невестой?
Его слова комом встают у меня в горле. Почему я решила стать невестой? В памяти всплывает то, каким удивленным он выглядел сегодня на выставке, когда меня спросили, откуда у меня такие глаза.
Он действительно ни о чем не догадывается.
Зато я знакома с тем, кто знает обо всем. Вон. Что он наплел своему сыну? Что есть специальные школы для желающих удачно выйти замуж, где девушек с детства учат угождать мужчинам? Или что он спас нас от прозябания в сиротском приюте? Последнее, если взять Сесилию, может быть недалеко от истины, но даже она совершенно не готова к той жизни, что ей придется вести после рождения ребенка.
Я могла бы рассказать ему обо всем прямо сейчас. Могла бы сообщить, что сестер Дженны расстреляли в том фургоне, что последнее, чего я хотела в этой жизни, так это выйти замуж. Но разве он мне поверит?
А если даже и поверит, отпустит ли?
– Что, по-твоему, случилось с девушками, которых ты отверг? –интересуюсь я. –С теми, другими.
– Наверное, вернулись обратно, кто в приют, кто к себе домой.
Потрясенная услышанным, лежу неподвижно, уставившись в потолок. Меня слегка подташнивает. Линден кладет мне на плечо руку.
– Что такое? Тебе нехорошо?
Мотаю головой.
Власти у Вона на порядок больше, чем я думала. Он держит сына взаперти, в полной изоляции от внешних влияний, создав для него в стенах этого особняка собственный иллюзорный мир. Отец складирует в подвале мертвые тела, пока сын развевает подсунутый ему пепел. Еще бы я не хотела отсюда сбежать. Любой, кто познал свободу, захочет к ней вернуться. Но Линден никогда не был свободным. Он даже не знает, что это такое, поэтому и стремление к свободе ему неизвестно.
Габриель и тот столько лет провел на положении заключенного, что начал забывать, как же хорошо там, снаружи.
Там же хорошо, ведь так? Лежу тихо, сравниваю про себя нью-йоркскую гавань с полноводным океаном плавательного бассейна, Центральный парк с бескрайними полями для гольфа и теннисными кортами, маяк на Манхэттене с его уменьшенной копией у девятой лунки, окруженной гигантскими леденцами. Потом ищу сходство между родным братом Роуэном и назваными сестрами Дженной и Сесилией. В моем замутненном от выпитого сознании будто бы проясняется смысл брошенных мне Габриелем слов –«что такого особенного может предложить тебе внешний мир, чего ты не могла бы получить здесь?».
Но это лишь секундная слабость.
Легонько, сомкнутыми губами целую Линдена.
– Милый, я тут подумала, –начинаю я. –Не очень-то из меня хорошая первая жена вышла, да? Постараюсь исправиться.
– Значит, ты не пыталась от меня убежать тогда, под прикрытием урагана?
– Не говори глупостей, –увещеваю его я. –Разумеется, нет.
Он со счастливым вздохом обнимает меня за талию и засыпает.
Свобода, Габриель. Здесь ты ее никогда не получишь.
Весь следующий день пытаюсь увидеться с Габриелем, но все безуспешно. Проснувшись поздно, после двенадцати, обнаруживаю, что на прикроватном столике меня уже ждет поднос с завтраком. Но ни Джун Бинз, ни каких-либо других свидетельств посещения Габриеля мне найти не удается. Прошу прислать кого-нибудь из слуг, чтобы я могла воспользоваться лифтом. Но вместо Габриеля моим сопровождающим оказывается совсем другой человек.
Распорядитель Вон.
– Добрый день, дорогая, –приветствует он меня, улыбаясь. –Немного растрепана, но, как всегда, очаровательна. Поздно легла вчера?
Выдавливаю из себя самую что ни на есть обворожительную улыбку. Роуз была права, скулы действительно сводит. Называется, убедил Линден своего папеньку предоставить нам побольше свободы. Что бы мой муж о себе ни думал, последнее слово в этом доме всегда остается за Воном.
– Все прошло замечательно, –отвечаю я. –Мне совершенно непонятно, почему Линден называет эти выставки скучными.
Я захожу в лифт и встаю позади Распорядителя. Двери закрываются, и у меня перехватывает дыхание. От него пахнет подвалом. Кого это он вскрывал сегодня с утра пораньше?
– Куда планируешь отправиться? –интересуется он.
Я надела пальто. Хотя от выпавшего вчера снега не осталось и следа, мне помнится, как холодно было прошлым вечером. Воспаление легких никак не вписывается в мои планы.
– Да вот, не хотела провести такой чудесный день в четырех стенах.
– Ты уже видела, как починили площадку для мини-гольфа? –спрашивает Вон, нажимая на кнопку первого этажа. –Обязательно посмотри. Ремонтники проделали изумительную работу.
В его устах такие слова, как «изумительный», звучат предостережением. Но я улыбаюсь, несмотря ни на что. Я само очарование. Мне неведом страх. Я первая жена Линдена Эшби. Это ко мне он приходит среди ночи, меня просит сопровождать его на вечеринках. И я души не чаю в своем свекре.
– Еще не видела, –признаюсь я. –Пока только прихожу в себя после несчастного случая и, боюсь, не в курсе недавних событий.
– Ну, ладно.
Вон собственническим жестом берет меня под руку. Мне неприятно. У Линдена это выходит совсем иначе.
– Тогда, может, помашем клюшками?
– Я не сильна в гольфе, –уклончиво отвечаю я, с притворной скромностью потупив глаза.
– Такая умничка, как ты? Ни за что не поверю.
Похоже, на сей раз он говорит правду.
Вон ведет счет на протяжении всей игры. Он высоко отзывается о моем замахе, стоит мне загнать мяч в лунку с одной попытки, и терпеливо меня инструктирует, если удар выходит неуклюжим. Мне неприятно, когда он кладет свои шершавые руки поверх моих, корректируя их положение на клюшке. Противно ощущать его горячее дыхание на своей шее.
И мне совсем не по душе, что он становится рядом, когда мы подходим к маяку –последней лунке на площадке, который все еще освещает мне путь к свободе. Пока Вон разоряется о замечательном новом травяном покрытии, пытаюсь определить, в какой стороне среди всех этих деревьев расположена дорога, ведущая к кованым воротам. Уверена, что лимузин проезжал где-то недалеко отсюда.
Моя очередь наносить удар.
– Так расскажи мне, что ты думаешь о нашем городе после вчерашней поездки, –просит меня Вон.
– Я в восторге от всех проектов. Столько талантливых…
– Дорогая, я не о проектах спрашиваю. –Чересчур близко он ко мне стоит. –Меня интересует сам город. Какое у тебя сложилось о нем первое впечатление?
– Я ничего не успела рассмотреть, –отвечаю я немного сухо. К чему он клонит?
– Еще успеется, –уверяет он со своей кроткой старческой улыбкой и легонько стучит мне по носу пальцем. –Линден уже вовсю рассуждает о предстоящих мероприятиях. Дорогая, у тебя все получается.
Согревая руки дыханием, наблюдаю, как он точным ударом загоняет мяч в лунку.
– И что, собственно, у меня получилось?
– Вернуть моего сына к жизни.
Обняв меня за плечи, Вон прикладывается губами к моему виску. В это же самое место меня прошлым вечером поцеловал Линден. Но в то время как поцелуй Линдена дарил тепло, а в его объятиях я находила покой, от прикосновения Вона у меня по спине бегут мурашки. Между отцом и сыном есть поразительное сходство, вместе с тем мне сложно представить двух более непохожих друг на друга людей.
Однако я хорошая жена и добропорядочная невестка, поэтому незамедлительно покрываюсь румянцем.
– Я просто хочу, чтобы он был счастлив, –говорю я.
– Вот и правильно, –одобрительно отвечает Вон. –Сделаешь его счастливым, и он положит весь мир к твоим ногам.
Ключевая фраза «к ногам». Особняк можно будет не покидать.
Вон выигрывает, правда, совсем с небольшим перевесом. Я ему ничуть не поддавалась. Это честно заработанная победа.
– У тебя неплохо получается, хоть ты в себе и сомневаешься, –посмеиваясь, комментирует он мои способности, пока мы возвращаемся к дому. –Недостаточно сильна, чтобы меня обыграть. Но соперник достойный.
Ищу глазами дорогу, по которой меня вчера вез лимузин, но все без толку.
Ясно осознав, что прогулки, по крайней мере на сегодня, возможны только в сопровождении Вона, отправляюсь на поиски Дженны. Нахожу ее в библиотеке, свернувшуюся калачиком в кресле. На мягкой обложке любовного романа, который она увлеченно читает, изображена полуголая пара –мужчина спасает тонущую женщину.
– Габриеля не видела, –сообщает она, едва меня завидев.
– Не думаешь, что это как-то подозрительно? –интересуюсь я, пододвигая себе стул.
Поджав губы, сочувственно кивает, смотря на меня поверх книги. Дженна не из тех, кто приукрашивает действительность.
– Вы уже обедали?
– Нет…
– Ну тогда, может, он зайдет попозже.
Обычно подносы с едой к нам на этаж носит Габриель. Помощь ему нужна только в тех случаях, когда Сесилия закатывает очередную истерику, требуя особого к себе отношения.
Но Габриель так и не появляется. Обед приносит незнакомый нам слуга из первого поколения. Он даже не догадывается поискать нас в библиотеке, и ему приходится спросить о нашем местонахождении Сесилию. Настроение у разбуженной девушки преотвратное. Ругательства, сыплющиеся в адрес бедняги, слышны с другого конца коридора.
– Ты уймешься или нет? –спрашиваю я с порога разбушевавшуюся Сесилию. Дженна молча стоит рядом.
Слуга здорово перетрусил. Ну и страху нагнала на него эта беременная фурия! Но стоит мне на нее взглянуть, невольно замечаю мешки под глазами и отекшие лодыжки синюшного цвета, которые покоятся на двух подушках.
– Будешь так нервничать, повредишь ребенку.
– Не меня надо отчитывать, –раздраженно ворчит она и указывает на слугу, –а этого разгильдяя…
– Сесилия… –начинаю я.
– Да нет, она права, –перебивает меня Дженна и, сняв крышку с одной из тарелок, морщится с видимым отвращением. –Гадость редкая. Этим только свиней кормить.
Я смотрю на нее в совершеннейшем изумлении, она же отвечает мне долгим взглядом.
– Думаю, тебе следует спуститься на кухню и пожаловаться.
Ах, вот оно что!
– Приношу свои извинения, леди Дженна, –встревает слуга.
– Не стоит извиняться, –говорю я. –Это не твое упущение. За наше питание отвечает старшая на кухне, и она прекрасно знает, что мы терпеть не можем картофельное пюре, –снимаю еще одну крышку и, сморщив нос, продолжаю: —И свинину. Дженна от одного ее запаха покрывается красными пятнами. Пойду-ка я на кухню и сама все улажу.
– Да, конечно, –подхватывает слуга.
Мне кажется, его слегка трясет, пока он идет к лифту, толкая перед собой тележку, груженную подносами с нашим обедом. Не отстаю от него ни на шаг.
– Не обижайся на них, –ободряюще улыбаюсь я, как только за нами закрываются двери лифта. –Дело не в тебе. Честно.
Отвлекшись на мгновение от разглядывания своих туфель, он улыбается мне в ответ.
– Мне сказали, ты из них самая хорошая.
На кухне царит привычное оживление –верный знак того, что Вона нет поблизости. Останавливаемся в дверях.
– Извините, –подает голос сопровождающий меня слуга. –Здесь леди Рейн, чтобы выразить свое недовольство сегодняшним обедом.
Все оборачиваются в нашу сторону. Старшая повариха реагирует мгновенно.
– Эта никогда не жалуется, –фыркает она.
Пока я благодарю за помощь слугу, который меня сюда привел, тележку быстро разгружают. Жалко смотреть на то, как в мусорный бак отправляются вполне съедобные блюда, но у меня есть дела поважнее, чем переживать об этом. Пробираюсь мимо дымящихся кастрюль и занятых разговорами слуг к кухонному столу, у которого, склонившись над огромным кипящим котлом, стоит старшая повариха. Она единственная, кто во всей этой суматохе сможет мне помочь.
– Что случилось с Габриелем?
– Тебе не следует приходить сюда и расспрашивать о нем, –говорит она. –Ему и без того хватит неприятностей. Распорядитель Вон со дня твоего провального побега с парня глаз не спускает.
От этих слов у меня холодеет спина.
– С ним все в порядке?
– Я его не видела, –она смотрит на меня с выражением грусти на лице, –с того самого утра, когда Распорядитель Вон вызвал его к себе в подвал.
До самого вечера мучаюсь сухой рвотой. Дженна придерживает мне волосы, пока я, склонившись над унитазом, корчусь от рвотных спазмов. Тошнота не отступает.
– Может, выпила вчера лишнего, –мягко предполагает она.
Но дело не в этом. Уверена, что не в этом. Отодвигаюсь от унитаза и сажусь прямо на пол, сложив безвольные руки на коленях. Глаза наполняются слезами, но я не даю им воли. Не доставлю Вону такого удовольствия.
– Нам нужно поговорить, –объявляю я.
Рассказываю обо всем без утайки: о теле Роуз в подвале, о поцелуе Габриеля, о полном неведении Линдена относительно истории нашего здесь появления и о неограниченной власти Вона над нашими жизнями. Упоминаю даже о мертворожденном ребенке Линдена и Роуз.
Дженна опускается рядом на колени и обтирает мне лоб и шею куском влажной ткани. Ощущение настолько приятное, что я, позабыв обо всем, кладу голову ей на плечо и закрываю глаза.
– Это не дом, а оживший ночной кошмар, –объясняю я. –Только я думаю, что все не так уж плохо, обязательно происходит что-нибудь ужасное. Как будто мне снится ужасный сон и я никак не могу проснуться. Распорядитель Вон –просто чудовище.
– Сомневаюсь, что Распорядитель Вон мог убить собственного внука или внучку, –возражает Дженна. –Если то, что ты рассказала, правда и он использует тело Роуз, чтобы найти противоядие, то какой ему смысл избавляться от ребенка Линдена?
Я не нарушаю данное Дейдре обещание и умалчиваю о том, что младенец, якобы родившийся мертвым, был вполне живым. Но ее слова не идут у меня из головы. Так хочется верить, что Дженна права. Зачем Вону убивать собственную плоть и кровь? У него самого были только сыновья, но, даже если предположить, что девочки ему не по душе, от внучки все равно была бы польза: она могла бы выносить следующее поколение Эшби. Девушкам из богатых семей иногда позволяется самим выбирать себе мужей, и в новых семьях они часто оказываются в более выигрышном положении, чем их «сестры по браку». В характере Вона все пускать в дело, людей или их мертвые тела, неважно, расточительства он не приемлет.
Но я все-таки уверена, что Дейдре и Роуз не ошиблись: они действительно слышали детский плач. И меня ни на секунду не удивляет, что Линдена в тот момент не было дома. От этих размышлений к горлу опять подкатывает тошнота. До меня словно издалека доносится голос Дженны. Она спрашивает, все ли со мной в порядке, потому что я вдруг побелела как простыня.
– Если что-нибудь случится с Сесилией или ее ребенком, я этого не переживу, –говорю я.
– Все обойдется, –ободряюще похлопывает меня по руке Дженна.
Сидим в тишине. Думаю обо всех мучениях, которые могут ожидать Габриеля в подвале. Представляю его избитым, всего в синяках, валяющегося там без сознания. Гоню от себя страх за его жизнь. Вспоминаю, что наш поцелуй прервал какой-то подозрительный шум в коридоре. Угораздило же нас оставить дверь в комнату открытой! На моем туалетном столике все еще лежит атлас, который Габриель стащил из библиотеки. Я одна виновница всех его несчастий. Все это только из-за меня! Пока я здесь не появилась, он пребывал в счастливом забытьи и даже не задумывался о мире за пределами этого имения. Такой жизни не позавидуешь, но она все же лучше, чем смерть. И уж конечно, не идет ни в какое сравнение с глухим подвалом Вона, обителью всех мыслимых ужасов.
На ум приходит книга, которую мне читал Линден, пока я выздоравливала. Это был «Франкенштейн», роман о безумце, создавшем человека из частей умерших людей. Перед глазами мелькает холодная рука Роуз с розовыми наманикюренными ногтями, голубые глаза Габриеля, крошечное сердечко мертвого младенца, и внезапно –я даже не успеваю ничего сообразить –меня сотрясает приступ рвоты. Дженна отводит от моего лица волосы. Мир крутится с головокружительной скоростью. Но это лишь очередная иллюзия Вона.
На пороге объявляется Сесилия, бледная, с затуманенными глазами.
– Что такое? –спрашивает она. –Тебе плохо?
– С ней все будет в порядке, –отвечает Дженна, откидывая мне волосы за спину. –Выпила лишнего.
Причина вовсе не в этом, но я решаю промолчать. Спускаю в унитазе воду. Сесилия дает мне стаканчик с водой прополоскать рот и с протяжным стоном садится на край ванны.
– Похоже, вечеринка была что надо, –замечает она.
– Да какая там вечеринка, –прополоскав рот, сплевываю. –Так, группка архитекторов решила продемонстрировать свои проекты всем желающим.
– Требую детального отчета, –настаивает Сесилия со внезапно вспыхнувшим интересом.
– Мне и сказать-то нечего, –пытаюсь я уйти от ответа.
Ни к чему ей знать об удивительных голограммах, восхитительных десертах и шумном, полном людей городе, где я подумывала о побеге. Ей лучше даже не подозревать о тех вещах, которых она лишена.
– Вы двое мне больше ни о чем не рассказываете. –Похоже, она опять распаляется. С наступлением каждого триместра ей все труднее сдерживать свои эмоции. –Это нечестно. Я же целыми днями торчу в своей комнате.
– Там и вправду была скукотища, –упорствую я. –Архитекторы почти все из первого поколения. Показывали мне свои эскизы, а я делала вид, что мне это все очень интересно. Один даже выступил с длиннющей лекцией о значении торговых центров. Мы час просидели на жутко неудобных раскладных стульях, выслушивая эту мутотень. От нечего делать пришлось напиться.
Сесилия бросает на меня полный сомнений взгляд, но уже через секунду настроение у нее улучшается –она все-таки решает, что я ее не обманываю.
– Ну да ладно. Тогда как насчет одной из твоих историй? Может, о тех двойняшках, с которыми ты была знакома?
Дженна удивленно вскидывает бровь. Я никогда не рассказывала ей о своем брате, но интуиция у нее развита на порядок лучше, чем у Сесилии, не удивлюсь, если она уже обо всем догадалась.
В моей истории двойняшки шли из школы домой, когда раздался оглушительный взрыв. Он был такой силы, что под их ногами задрожала земля. На воздух взлетел центр генетических исследований. Его взорвали те, из первого поколения, в знак протеста против экспериментов, направленных на изучение способов продления жизни собственных потомков. На улицах раздавались выкрики «Хватит!» и «Человеческий род спасти нельзя!». В результате взрыва погибли десятки ученых, инженеров и лаборантов.
В тот день двойняшки потеряли обоих родителей.
Просыпаюсь от бряцающего звука –кто-то опускает поднос на столик у кровати. Под боком, свернувшись калачиком, спит Сесилия. Она тихонько похрапывает –еще один подарок третьего триместра. Быстро оборачиваюсь к столику. Передо мной новый слуга, тот самый, которого сегодня утром до смерти перепугала Сесилия. Мое разочарование, должно быть, видно невооруженным глазом, потому что перед тем, как направиться к двери, он делает слабую попытку улыбнуться.
– Спасибо, –благодарю я его с убитым видом.
– Посмотри в салфетке, –роняет он и покидает комнату.
Медленно, стараясь не потревожить Сесилию, приподнимаюсь и сажусь на кровати. Пробормотав что-то невнятное в озерцо слюней на подушке, девушка вздыхает.
Снимаю полотняную салфетку с серебряного подноса, разворачиваю. Мне на ладонь падает синий леденец.
В течение двух следующих дней Габриель так и не объявляется.
За окном лежит снег. Я составляю компанию разобиженной Сесилии: ее не пустили на улицу, где она могла бы лепить снеговиков. В приюте, когда выпадал снег, прогулки тоже были запрещены. Дети на холоде легко заболевают, а персонал с эпидемией не справился бы.
Дуется она недолго и вскоре забывается сном. Быстрей бы она уже родила. Мой страх за ребенка и его будущее перевешивают опасения о ее теперешнем самочувствии. Она без конца плачет, ее мучает одышка и жуткие отеки.
Пока Сесилия спит, я сижу на подоконнике в ее комнате и листаю атлас, который мне принес Габриель. Выясняется, что, если меня назвали в честь реки в Европе, то имя моего брата носит невысокое дерево с красными ягодами3
, которое произрастало в Азии, в Гималаях. Не знаю, есть ли у наших имен двойной смысл, и если да, то что именно они означают. Но очередная головоломка –это последнее, что мне сейчас нужно, поэтому я просто наблюдаю за падающим снегом. Из окон Сесилии открывается чудесный вид, в основном на деревья. Легко представить, что это вовсе не парк, а обычный лес где-нибудь далеко отсюда, в реальном мире.
Но вот в поле моего зрения появляется черный лимузин, едущий по заснеженной дороге, он грубо напоминает мне о том, где я нахожусь в действительности. Обогнув кусты, машина направляется прямо в заросли.
Прямо в заросли! И ни во что не врезается. Лимузин проезжает их насквозь, как если бы их там не было.
И тут меня озаряет. Там в самом деле ничего нет. Вот почему я не смогла отыскать дорогу к воротам ни из многочисленных садов, ни из апельсиновой рощи. Дорога скрыта от любопытных глаз при помощи хитрого зрительного обмана, иллюзии вроде тех домов-голограмм с выставки. Ну конечно же. Все очень просто. Почему я раньше до этого не додумалась? В том, что я разгадываю эту головоломку сейчас, когда не могу выйти из дома без сопровождения Вона, присутствует злая ирония.
Весь остаток дня пытаюсь сообразить, как бы мне выбраться на улицу и получше рассмотреть голограмму деревьев, но все мои мысли упорно возвращаются к Габриелю. Даже если мне удастся разыскать дорогу, без него о побеге не может быть и речи. Хотя он с самого начала был не в восторге от моей задумки, я дала ему слово, что без него не убегу. Если он попал в неприятности по моей вине, то вполне может передумать и бросить всю нашу затею на полпути.
Мне просто необходимо убедиться, что он в порядке. Я не могу даже думать о побеге, пока ничего не знаю о Габриеле.
Подают ужин, но мне кусок в горло не лезет. Сижу за столом в библиотеке и, опустив руки в карманы, верчу в пальцах леденец. Чтобы как-то меня отвлечь, Дженна рассказывает мне о любопытных вещах, вычитанных в библиотечных книгах. Понимаю, она старается исключительно ради меня, обычно ее за уши не оттащить от любовных романов, но я просто не в состоянии сосредоточиться на ее словах. Поддавшись на уговоры Дженны, пробую домашний шоколадный пудинг. Все равно что клейстер жуешь.
В ту ночь я никак не могу уснуть. Дейдре набирает мне ванну и добавляет в воду жидкое мыло с экстрактом ромашки. Оно пузырится, превращаясь в зеленоватую пену. Ароматная мыльная вода обычно производит на мою кожу массажный эффект, но сегодня расслабления так и не наступает. Пока я отмокаю в ванне, Дейдре заплетает мне волосы и рассуждает о том, какие чудесные многоярусные юбки она сошьет мне на лето из тех отрезов ткани, которые заказала из Лос-Анджелеса. От мысли, что эти юбки я буду носить здесь следующим летом, мне становится еще хуже. Видя крепнущее во мне равнодушие, она предпринимает все более отчаянные попытки поддержать разговор. Ей никак не понять, отчего могу грустить я, балованная жена отличающегося мягким нравом Коменданта, который готов бросить к моим ногам весь мир. Неисправимая маленькая оптимистка, она постоянно интересуется, все ли у меня хорошо, не нужно ли чего, в общем, делает все, чтобы как-то расцветить мою жизнь. Мне вдруг приходит в голову, что она никогда не рассказывает о себе.
– Дейдре? –Она добавляет в ванну еще мыла и доливает немного горячей воды. –Ты упомянула, что твой отец был художником. Какие картины он писал?
Ее рука, лежащая на кране, на мгновение замирает.
– В основном портреты, –отвечает она.
– Скучаешь по нему?
Сразу видно, что с отцом у нее связано много переживаний, но присутствующей в ней силой и внутренним спокойствием девушка напоминает мне Роуз. Знаю, плакать она не будет.
– Каждый день, –признается она.
Дейдре складывает ладони то ли в молитвенном жесте, то ли в замедленном хлопке.
– Но теперь это мой дом, и я могу заниматься здесь любимым делом. Мне очень повезло.
– Если бы ты могла сбежать, куда бы направилась?
– Сбежать? –недоумевает она, перебирая в шкафчике бутылочки с ароматическими маслами. –И зачем мне сбегать?
– Я просто так спрашиваю. Если бы ты могла выбрать любое место в стране, куда бы ты поехала?
Легко рассмеявшись, она добавляет в воду капельку ванильного масла. Искрясь и переливаясь, пузырится шапка мыльной пены.
– Но мне и здесь хорошо, –начинает она. –Правда, была у отца одна картина. Пляж. На песке он нарисовал морских звезд. Я никогда не держала в руках настоящую морскую звезду. Было бы здорово отправиться на тот пляж или, может, какой-нибудь похожий.
Погрузившись в воспоминания, она не сводит невидящего взгляда с покрытой кафелем стены. Очнувшись от забытья, спрашивает:
– Как вода? Готова вылезать?
– Ага.
Накидываю ночную рубашку. Дейдре, набрав в ладони немного лосьона для тела, разминает мне мышцы стопы и голени. Признаться, массаж и впрямь снимает некоторое напряжение. Девушка зажигает свечи, уверяя, что их благовоние поможет мне заснуть. Они вроде бы должны издавать запах лаванды и еще чего-то под названием сандаловое дерево, но, едва я погружаюсь в полудрему, как их аромат уносит меня на залитый солнцем пляж, изображенный на еще не просохшем холсте.
Следующим утром просыпаюсь до рассвета. Мне приснилось, что в мою комнату зашел Габриель. В руках у него поднос, на котором лежит атлас. Этот как будто не очень страшный сон оставляет за собой тяжелый след. Меня буквально пронизывает острое чувство одиночества.
Выхожу в тускло освещенный коридор. Почти все ароматические палочки перестали тлеть, и в воздухе стоит слабый запах горелых духов. Дженна с Сесилией еще наверняка спят. Ну уж Сесилия точно. С наступлением третьего триместра раньше полудня она не встает. Уверена, хотя бы одна из них пустит меня к себе в кровать. Может, хоть так мне удастся снова заснуть.
Стучу в дверь Дженны. Из комнаты доносится еле слышное хихиканье, потом шуршание.
– Кто там? –спрашивает женский глосс.
– Это я.
Снова приглушенный смех.
– Заходи.
Открываю дверь. Спальня освещена теплым пламенем свечей. Дженна, сидя на кровати, пытается расчесать пальцами спутанные волосы. Рядом с ней Линден. Его бледный торс обнажен. Он с раскрасневшимся лицом завязывает тесемку на пижамных штанах. Потом наспех набрасывает на плечи рубашку и, так и не застегнувшись, поднимается и идет к двери.
– Добрая утро, милая, –здоровается он, даже не смотря на меня.
В этой ситуации нет ничего странного. Все совершенно нормально. Дженна –его жена, он –ее муж. Пора бы уже к этому привыкнуть. Я бы рано или поздно все равно хоть краешком глаза увидела, что происходит за закрытыми дверями этой комнаты. Щеки помимо моей воли заливает болезненный румянец, Линден тоже выглядит смущенным.
– Доброе, –удается мне произнести без запинки.
– Время раннее. Поспи еще, –говорит он и, быстро поцеловав меня в губы, выскакивает за дверь.
Поворачиваюсь к Дженне. Она обходит комнату, задувая свечи. На ее блестящей от пота коже мерцают всполохи пламени, виски влажные, пуговицы на сорочке застегнуты неправильно. Я никогда не видела ее такой –прекрасной и неукротимой. Должно быть, этот образ она приберегает только для Линдена. Стараюсь побороть в себе приступ ревности. Какая нелепица! У меня нет причин ревновать. Если уж на то пошло, она оказывает мне услугу, отвлекая на себя внимание мужа.
– Тоже думаешь, что запах от них просто ужасный? Воняют, как плохо выделанная кожа. Комендант Линден решил, что они создают нужное настроение.
– Долго он здесь пробыл? –уточняю я ровным голосом.
– Ух, всю ночь, –отвечает она и заваливается обратно на кровать. –Боялась, что никогда не уйдет. Он считает, что если мы все это проделаем кучей разных способов, я обязательно забеременею.
Изо всех сил стараюсь не покраснеть. На полу лежит раскрытая «Камасутра», любимое чтиво Сесилии.
– А ты этого хочешь? –спрашиваю я.
– Раздуться как шарик? Еще чего, –фыркает она. –Но что я могу поделать? Кстати, я и сама не знаю, почему он еще не сделал мне ребенка. Наверное, просто везет, –жестом она приглашает меня сесть рядом. –Так что у тебя стряслось?
В лишенной пламени свечей комнате почти кромешная темнота. Я даже не могу разглядеть выражение лица Дженны. Неужели я и вправду пришла сюда, чтобы лечь спать? Сейчас это кажется маловероятным.
– Я переживаю за Габриеля, –признаюсь я, сидя на краю кровати. На том самом месте, где Линден пару минут назад затягивал на себе пижамные штаны.
Никак не могу заставить себя забраться под одеяло.
Дженна садится и обнимает меня за плечи.
– С ним все будет хорошо, –обещает она.
Со скорбным видом изучаю собственные колени.
– Ну ладно, хватит, поднимайся, –командует она и, рывком поставив меня на ноги, встает следом. –Я знаю, что тебе поможет.
Спустя несколько минут мы уже лежим на диване в гостиной, свернувшись калачиком под одеялом, уплетаем за обе щеки ванильное мороженое, которое Дженна заказала с кухни, и смотрим утренний повтор вчерашнего эпизода какого-то сериала. Мыльные оперы –это вторая после любовных романов слабость Дженны. Все роли здесь играют загримированные под взрослых подростки. Дженна рассказывает мне, что актерский состав постоянно меняется. Это и понятно: сериал снимают уже более десяти лет, и первые исполнители ролей к этому времени уже мертвы. Свои роли сохранили только актеры из первого поколения. Она объясняет, кто из героев впал в кому, а кто, сам того не ведая, вышел замуж за близнеца-злодея. Мы растворяемся в тусклом сиянии телевизионного экрана, и мое напряжение понемногу ослабевает.
– Чего вы так шумите?
В дверях, протирая заспанные глаза, стоит Сесилия. Ее тугой живот, кажется, вот-вот лопнет, словно воздушный шарик. Она не застегнула несколько последних пуговиц на ночной рубашке, и нам хорошо видно, как сильно, до блеска, натянута кожа у ее пупка.
– Чем это вы тут занимаетесь ни свет ни заря?
– Сериал называется «Мир, который сошел с ума», –объясняет Дженна и пододвигается, чтобы освободить для Сесилии место на диване. Та втискивается между нами и завладевает ложкой, которую я воткнула в горку мороженого. –Видишь этого парня, Мэтта? Он влюблен вон в ту медсестру, поэтому нарочно сломал себе руку. Но сейчас она ему скажет, что рентгеновский снимок показал у него наличие опухоли.
– Что такое опухоль? –Облизав ложку, Сесилия снова запускает ее в ведерко с мороженым.
– Это такое образование в теле. Сама болезнь называется «рак», –отвечает Дженна. –Действие происходит в двадцатом веке.
– Они будут заниматься сексом на этом операционном столе? –недоверчиво спрашивает Сесилия.
– Фу, какая гадость! –не выдерживаю я.
– По-моему это даже мило, –восклицает Дженна.
– А по-моему, опасно, –Сесилия в возмущении размахивает ложкой. –Там рядом лоток с иглами. Вон, совсем близко.
– Ему только что вынесли смертный приговор, –парирует Дженна. –Самый выигрышный момент, чтобы подкатить к любви всей своей жизни.
Пара на экране и в самом деле начинает заниматься сексом на операционном столе. Снято все довольно целомудренно: видны в основном только лица актеров, на общих планах их тела прикрыты различными деталями интерьера, но я все равно отворачиваюсь. Опускаю ложку в ведерко с мороженым и теперь жду, когда закончится романтическая музыка.
– Гляньте-ка на эту недотрогу, –говорит Сесилия, заметив мою реакцию.
– Совсем нет, –защищаюсь я.
– Ты так и не переспала с Линденом. Чего ждешь, нашей золотой годовщины?
Сесилия –единственная, кто верит в то, что Вон найдет волшебный антидот и мы сможем дожить до старости.
– Происходящее в моей спальне тебя совершенно не касается.
– Это всего лишь секс, –не сдается Сесилия. –Делов-то. Мы с Линденом занимаемся им каждый день. Иногда даже по два раза.
– Да ладно, –вмешивается Дженна. –Не придумывай. Он так боится выкидыша, что к тебе с такими мыслями даже близко не подходит.
– Ну так будем заниматься, –вскидывается Сесилия. –Когда-нибудь эта дурацкая беременность все-таки окончится. Даже не надейтесь, что я одна буду рожать ему всех детей. –Она указывает ложкой сначала на Дженну, потом на меня. –Следующий ребенок с одной из вас. Тебе, Дженна, уж точно не отвертеться. Я заметила, как часто вы запираетесь вдвоем.
Сесилия, возможно, и не отличается особой наблюдательностью, но зато как будто всегда знает, что происходит в наших спальнях –или, в моем случае, чего там не происходит.
Дженна, заметно смутившись, отправляет в рот ложку мороженого.
– Мы стараемся. Но у нас почему-то ничего не выходит.
– Плохо стараетесь.
– Может, не будем об этом?
Они продолжают спорить, и я перевожу взгляд на экран. Там разворачивается ничем не примечательная сцена: двое о чем-то беседуют. Я не хочу принимать участие в этом споре. Я больше сестра Дженне и Сесилии, чем жена Линдена, и я просто не могу заставить себя думать о нем как о любовнике. Ни о ком не могу так думать.
В голове снова возникает образ Габриеля. Вспоминаю наш поцелуй после урагана, тепло, окутавшее мое тело и приглушившее боль. Если нам когда-нибудь удастся сбежать из этого дома, перерастет ли наша связь во что-либо большее? Не знаю, но притягательность идеи совместного побега как раз и заключается в том, что у меня появится возможность самой определить будущее наших отношений.
Между ног прокатывается жаркая волна. Мороженое во рту становится невыносимо сладким. Без всякой видимой причины у меня из груди вырывается вздох.
– Вы с Дженной как, ладите? –интересуется у меня Линден.
Мы с ним прогуливаемся рука об руку по сонному зимнему царству, в которое превратилась апельсиновая роща. Все вокруг белым-бело. Идем по узкой тропинке, проложенной в высоченных, с меня ростом, сугробах. Я не подозревала, что зима здесь, на юге, может быть настолько суровой.
– Она мне как сестра, –киваю я.
Слова вырываются изо рта облачками пара. Взглянув на наши сомкнутые руки, Линден подносит мою, в толстой вязаной перчатке, к губам и запечатлевает на ней поцелуй. Прибавляем шагу.
– Она с тобой не очень-то разговорчива, так ведь? –уточняю я.
За те десять месяцев, что мы здесь пробыли, негодование Дженны, вызванное нашим пленением и убийством ее сестер, ничуть не ослабло. Я ее не виню. Даже если Сесилия и заметила некое напряжение в отношениях нашего мужа и сестры, она, скорее всего, просто порадовалась, что одной соперницей стало меньше. Стоит Дженне захотеть, она вполне могла бы побороться со мной за положение первой жены. Она обладает красотой и изяществом, у нее доброе сердце, и она умеет хранить верность, правда, только по отношению к тем, кто не причастен к расстрелу ее семьи.
– Да, за ней такое водится, –отвечает он. –Но вот вчера вечером она пригласила меня к себе в комнату, и мы, ну, знаешь, провели вместе какое-то время, –он слегка краснеет. –И разговорились.
– Неужели? –удивленно сдвигаю брови. –О чем?
– О тебе. Она беспокоится за тебя. Скоро родится ребенок, да и вообще.
– Линден, но это даже не мой ребенок.
– Не твой, –соглашается он, –но Дженна рассказала, что отец держит вас в последнее время на коротком поводке и что тебе в этой ситуации особенно тяжело. Ты заботишься о Сесилии, хоть она сейчас совсем не подарок, и у тебя редко получается побыть с собой наедине.
– Три жены, скитающиеся целыми днями по запертому этажу, не оставляют друг другу возможности уединиться, –соглашаюсь я несколько растерянно. Что за игру затеяла Дженна?
Линден улыбается мне совсем по-мальчишески. Он сейчас точь-в-точь подросток с фотографии Роуз: его нос и губы раскраснелись, непослушные темные локоны выбились из-под вязаной шапки.
– Я решил, что с этим надо что-то делать, –заявляет он. –Поговорил с отцом, и… Вот! –Мы останавливаемся. Линден опускает руку в карман своего шерстяного пальто и достает оттуда небольшую коробочку, завернутую в яркую бумагу. –До праздника зимнего солнцестояния еще целая неделя, но я подумал, что ты заслужила получить свой подарок пораньше.
Снимаю перчатки, чтобы развязать ленточку. Стараюсь управиться поскорее –на морозе пальцы быстро немеют. Под оберточной бумагой обнаруживается маленькая картонка. Снимаю с нее крышку, ожидая увидеть что-нибудь непрактичное, вроде золота или бриллиантов, но меня ждет сюрприз. В коробочке лежит пластиковая карта на серебряной цепочке. Точно такие же носят на шее все слуги.
Магнитная карта-ключ от лифтов.
Это наконец происходит. Я становлюсь первой женой! И получаю определенную степень доверия, которая вытекает из моего нового положения. Невольно вскрикиваю от радости и тут же зажимаю себе рукой рот. Глаза блестят от с трудом сдерживаемого восторга. Мне только что подарили свободу. Упакованную в картонную коробочку.
– Линден!
– Ну, на все этажи с ней не попасть. Но ты сможешь спуститься вниз, когда тебе захочется прогуляться, и… –Я бросаюсь в его объятия, и он тут же умолкает, зарывшись лицом в мои волосы.
– Спасибо, –благодарю я его за подарок, ценности которого ему никогда не понять.
– Он тебе точно понравился? –шепчет он немного растерянно.
– Конечно, –искренне отвечаю я и отстраняюсь.
Снова его мальчишеская улыбка. В это мгновение он ни капли не похож на Распорядителя Вона. С этими яркими, покрасневшими губами Линден представляется идеальной моделью для отца Дейдре. Сейчас он видится мне таким трогательным, милым, неиспорченным. Он берет мое лицо в ладони и целует меня во второй раз за все десять месяцев нашего брака. Этот поцелуй я не прерываю.
Поднявшись к себе на этаж, несусь по коридору, выкрикивая имя Дженны. На шее болтается цепочка с магнитной картой. Едва уловимый вкус поцелуя Линдена перебивается тяжелым ароматом ладана, царящим в коридоре. Этот знакомый запах заставляет меня почувствовать себя путешественником, вернувшимся домой из дальних космических странствий.
Дженны нигде нет, а Сесилия спит. Ее храп слышен даже через закрытую дверь. Вызываю Дейдре. Она говорит, что Эдер тоже не знает, где его хозяйка, но мне не стоит волноваться, далеко уйти она не могла. Действительно, не могла. Поэтому я решаю дождаться ее в библиотеке, листая книги в поиске новых сведений о реке Рейн и ягодах рябины. Все мои усилия оказываются бесплодными, и я погружаюсь в изучение жизненного цикла колибри. От этого занятия меня отрывает приглашение Линдена спуститься к ужину.
Сесилия, отяжелевшая и неповоротливая на восьмом месяце беременности, приваливается ко мне, жалуясь на боли в спине. Слуга предлагает отнести обед ей в комнату.
– Не говори глупостей, –отчитывает она его. –Я буду ужинать с мужем, как и все остальные.
Заходим в обеденный зал. Вон и Дженна уже сидят за столом. В ее лице ни кровинки, глаза опущены, даже когда мы Сесилией занимаем за столом места по старшинству. В прошлом месяце Дженне исполнилось девятнадцать. Об этом не знает никто, кроме меня. Жить ей осталось не больше года. Я предложила ей бежать со мной, как только я придумаю стоящий план, но она отказалась. Ей все равно, будет ли Вон ставить над ее телом свои эксперименты. К тому времени она уже будет далеко отсюда, запредельно далеко, вместе со своей семьей.
Сейчас, сидя рядом с ней, я гадаю, чей прах получит Линден после ее смерти. Я уже дала себе слово, что меня на этих похоронах не будет.
К нам присоединяется Линден. Время за ужином течет тягостно. Сесилия настолько плохо себя чувствует, что даже не выражает недовольства по поводу карты-ключа, висящей на моей шее. Вместо этого она ерзает на стуле, пытаясь занять положение поудобней. Один из слуг приносит подушку и подкладывает ее под спину Сесилии. Удивительно, но она принимает его помощь молча, а не срываясь, как обычно, на крик.
Все надеюсь увидеть Габриеля, но его нет среди тех, кто прислуживает нам сегодня за ужином. Я спрятала в наволочку его носовой платок и повсюду ношу с собой леденец. Продолжаю надеяться на то, что у Габриеля все хорошо и он скоро даст о себе знать. Полагаю, переживания столь явно отражаются на моем лице, что Вон решает поинтересоваться, все ли у меня в порядке. Я говорю, что просто немного устала, Сесилия заявляет, что готова поспорить насчет того, кто из нас устал больше, Дженна не произносит ни слова. Ее молчание только усиливает мою тревогу.
Самое малое, что я могу сделать, это поддерживать с Линденом непринужденный, светский разговор. В нашу беседу периодически вклинивается Сесилия. Дженна гоняет по тарелке кусочки вареной моркови. Вон говорит, что ей нужно поесть хоть немного. Он улыбается, но в голосе его звучит неприкрытая угроза, и Дженна подчиняется.
После десерта нас провожают обратно на этаж. Сесилия отправляется спать, а мы с Дженной молча проходим в дальний угол библиотеки.
– У тебя на шее ключ, –отмечает она.
– Тебе спасибо, –отвечаю я. В памяти всплывает утренний эпизод в ее спальне. –Как у тебя получилось его убедить?
– Да мне и стараться особо не пришлось, –рассказывает она, проводя пальцем по корешкам книг. –Словно он сам об этом уже подумывал. Его просто надо было слегка подтолкнуть. И так ясно, что у меня нет ни малейшего желания становиться первой женой, и потом жить мне осталось меньше года… –говорит она так небрежно, что у меня щемит сердце. –Сесилия, может, и продержится дольше нас всех, но с такой ответственностью ей не справиться. Остаешься только ты. Рейн, это должна быть ты. Он уверен, что ты его просто обожаешь. Тебе удалось мастерски его в этом убедить. Я и сама чуть было не поверила.
Моя привязанность к Линдену не совсем наигранна, но я не знаю, как лучше объяснить Дженне, что я на самом деле к нему чувствую, поэтому ограничиваюсь лишь еще одним «Спасибо».
– Но знаешь, будь поосторожней, –предупреждает она, наклоняясь ко мне в свойственной ей решительной манере. –Сегодня, пока ты была на прогулке, я уговорила одного из слуг сказать мне, где находится Габриель.
– Что? –Я не верю своим ушам. –Где он? С ним все в порядке? Ты с ним разговаривала?
– Попыталась. Когда слуга принес мне обед, я снова сделала вид, что недовольна едой, и, когда мы оказались вдвоем в лифте, нажала на кнопку тревоги. Лифт автоматически опустился в подвал.
– В подвал? –переспрашиваю я, сглатывая подступивший к горлу ком. –Но зачем?
– Габриеля перевели туда. На неопределенный срок, –объясняет она и бросает на меня полный сочувствия взгляд. –Прости. Я очень хотела его найти, но в первом же коридоре столкнулась с Распорядителем Воном.
Мне как будто дали под дых. Я сгибаюсь пополам, глотая ртом воздух, ноги подкашиваются, и я оседаю на пол.
– Он там из-за меня.
– Ничего подобного, –возражает Дженна, опускаясь на колени рядом со мной. –Там, внизу, куча комнат: убежище, медпункт для оказания экстренной помощи и кладовые, доверху набитые костюмами химзащиты, запасами медицинских принадлежностей и рулонами ткани для пошива одежды. Может, в переводе туда Габриеля нет ничего страшного. В этом доме у слуг постоянно меняются обязанности.
– Нет, –не соглашаюсь я. –Я точно знаю, что он там по моей вине.
Нельзя быть настолько беспечной: когда он меня поцеловал, дверь была распахнута настежь. Подумать только –настежь! Как же я могла так сглупить? Тот подозрительный шум. Это, скорее всего, был Вон. Он скрылся прежде, чем мы смогли его заметить. Ну и змеиная же у него натура!
В бессилии ударяю кулаком об пол.
– Послушай, –говорит Дженна, беря меня за руку. –Я сказала Распорядителю, что заблудилась, но он мне вряд ли поверил. Думаю, что из дома он меня больше не выпустит.
– Дженна, мне так жаль…
– Но я попробую переключить его внимание на себя. Я… ну не знаю, закачу истерику или Сесилию подговорю. Устроим полноценный скандал, и ты сможешь спуститься в подвал и поискать своего Габриеля. Договорились? –спрашивает она, откидывая с моего лба непослушную прядь. –Ты его обязательно найдешь и убедишься, что с ним все в порядке.
– И ты готова пойти на такое?
Улыбается. Я уже видела эту улыбку. На лице умирающей Роуз.
– Конечно, –уверяет она. –А что мне терять?
Пока мы в полной тишине сидим друг подле друга, ее вопрос не идет у меня из головы. Действительно, что ей терять? И где она провела столько времени после того, как натолкнулась в коридоре на Вона? В тот день, когда мы разговорились, лежа на батуте, она намекнула, что боится, но мне не хватило смелости уточнить, чего именно.
– Дженна, что он тебе сделал?
– Кто?
– Сама знаешь. Распорядитель Вон.
– Ничего, –отвечает она как-то подозрительно быстро. –Я уже все рассказала. Он застукал меня в подвале и отправил обратно сюда.
– Тебя не было несколько часов.
Смотрит в пол. Приподняв лицо девушки за подбородок, ловлю ее взгляд.
– Дженна.
Ее хватает ровно на одну секунду. За это страшное мгновение мне удается разглядеть боль, притаившуюся в глубине ее глаз. В ней будто сломалось что-то. Она отстраняется и встает с пола.
– И откуда ты знаешь, что находится в подвале? –не сдаюсь я, следуя за ней к двери. –Ты же там не была нигде, кроме убежища. Откуда тебе известно про костюмы химзащиты и медпункт?
Я и Дженна заключили негласный договор не посвящать Сесилию в происходящее в доме. Мы присматриваем за ней, но из-за ее близких отношений с Линденом и Воном многого не рассказываем. Мне в голову не приходило, что у Дженны могут быть собственные секреты. Теперь я понимаю, что она с недавних пор не совсем со мной откровенна. Дженна останавливается, закусывает нижнюю губу. Взгляд опущен. В ушах звучит голос Роуэна: «Плохо, что ты такая чувствительная».
Но как же я могу быть бесчувственной? Как мне перестать переживать за других?
– Пожалуйста, –прошу я.
– Это неважно, –мягко говорит она.
– Скажи мне, что он сделал, –забывшись, я повышаю голос. –Что он тебе сделал?
– Ничего! –кричит она в ответ. –Все дело в том, что он может сделать тебе. Вон знает, что один раз ты уже пыталась сбежать, и хочет, чтобы я убедила тебя больше этого не делать. А я вместо этого иду на все, чтобы тебе помочь, поэтому заткнись и не мешай мне!
Я так потрясена, что не делаю попытки ее удержать. Она пулей вылетает из библиотеки, с грохотом захлопывая за собой дверь.
Голограмма в камине вздрагивает.
Меня весь вечер не покидает чувство тревоги. Дейдре массирует мне плечи. Она явно расстроена, что все ее попытки хоть немного меня успокоить ни к чему не приводят.
– Неужели я ничем не могу тебе помочь? –спрашивает она.
Подумав немного, интересуюсь:
– Пожалуй, я бы не отказалась от маникюра. Да и брови надо бы выщипать. Может, если я приведу себя в порядок, и настроение улучшится.
Дейдре уверяет меня, что выгляжу я просто чудесно, но с радостью выполняет мою просьбу. Спустя всего несколько минут я уже лежу в горячей ванне, слушая разговоры женщин, пока они наносят мне на волосы кондиционер и корпят над моими бровями, удаляя не только лишние волоски, но и кусочки верхнего слоя кожи. Все они из первого поколения. Эта та же самая группа, которая готовила меня к свадьбе. Я рада, что женщины так увлечены болтовней и не замечают моего беспокойства –так мне будет легче претворить свой план в жизнь.
– В тот день, когда вы меня впервые увидели, вы спросили, настоящий ли у меня цвет глаз, –начинаю я. –А что, их можно перекрасить?
Мой вопрос, конечно, звучит ужасно глупо, но за то время, что я пробыла здесь, видела и более странные вещи.
– Конечно, нет, –смеются они. –Перекрасить можно только волосы. Цвет глаз меняют с помощью контактных линз.
– Маленьких кусочков пластика, которые вставляются в глаза, –разъясняет другая.
Мне кажется, перекрашивать глаза не более странно, чем засовывать в них куски пластмассы.
– А это больно? –уточняю я.
– Да нет!
– Совсем не больно!
– У нас здесь есть какие-нибудь контактные линзы? –спрашиваю я. –Мне бы очень хотелось узнать, как я выгляжу с зелеными глазами. Или, может, темно-коричневыми.
Женщин не приходится просить дважды. Одна из них куда-то уходит, а потом возвращается с маленькими круглыми контейнерами, в которых хранятся линзы. Вид у них малоприятный: кажется, что в растворе плавают вырезанные из глаз радужки, и мой ужин грозит вырваться обратно. Однако я перебарываю свое отвращение. Смогла же я пережить ту поездку в забитом девушками фургоне, справлюсь и с этим.
Нам удается вставить линзы только после нескольких попыток. То у меня не выходит широко открывать глаза и не моргать, то начинают течь слезы и линзы попросту не держатся на месте. Одной из женщин изменяет терпение.
– Детка, у тебя такие красивые глаза. Наверняка твоему мужу не хотелось бы, чтобы ты в них что-то меняла.
Ее подруга оказывается более настойчивой, и в конце концов дело у нас спорится. Любуюсь своим новым зеленоглазым отражением в зеркале.
Вынуждена признаться, результат получился впечатляющим.
Женщины довольны, что их старания увенчались успехом. Перед уходом они оставляют мне бутылочку со специальным раствором и несколько линз голубого и коричневого цвета, чтобы я могла еще попрактиковаться. Меня предупреждают, что линзы перед сном необходимо снять, иначе они прилипнут к глазу и мне будет непросто их вынуть.
Оставшись одна, тренируюсь самостоятельно надевать и снимать зеленые линзы. На ум приходят слова Роуз. Когда она застала меня за попыткой пробраться в лифт, чтобы сбежать, то обронила, что за такие глаза Вону скорее всего пришлось изрядно раскошелиться. Сегодня днем Дженна сказала, что боится того, как он может со мной поступить. Не с ней, не с Сесилией. Со мной. Вряд ли это простое совпадение. Если между цветом глаз и угрозами в мой адрес действительно существует связь, то какая именно? Значит ли это, что он собирается лишить меня глаз, чтобы проводить над ними опыты по изучению гетерохромии? Гетерохромия как средство спасения от вируса? Так и вижу вечеринку, которую Вон устроит в честь своего открытия. Линден мог бы помочь с обустройством помещения для празднования.
Опускаю линзы в раствор и проваливаюсь в глубокий сон без сновидений.
Следующим утром мы с Дженной за завтраком строим тайные планы. Сидим на моей кровати и разговариваем вполголоса. Когда мы уже заканчиваем разрабатывать тактику по отвлечению внимания Вона для того, чтобы я могла беспрепятственно спуститься в подвал, раздается крик Сесилии. Прибежав к ней в спальню, находим ее в луже крови. Она стоит на коленях возле кровати, уткнувшись лицом в матрас. Спина девушки сотрясается от судорожных рыданий.
Сердце у меня колотится так, что шумит в ушах. Мы с Дженной помогаем ей подняться, хотим уложить ее на кровать, но отяжелевшее тело девушки оцепенело, словно в судороге.
– Началось, –кричит она, обезумев от боли. –Не должно было начаться. Еще слишком рано. Не могу это сдерживать.
Нам все-таки удается заставить Сесилию лечь. На ней лица нет. Она тяжело дышит. Простыня между ее ног становится алой от крови.
– Я за Комендантом Линденом, –говорит Дженна.
Собираюсь было последовать за ней, но Сесилия с такой силой хватает меня за руку, что ее ногти больно впивается мне в кожу.
– Останься! –умоляет она. –Не бросай меня!
Ей с каждой минутой становится хуже. Шепчу успокаивающие слова, но, похоже, она их не слышит. У нее закатываются глаза, из горла рвутся хриплые стоны.
– Сесилия, –я трясу ее за плечо.
Я не знаю, что мне еще сделать. Это она читала все те книжки про роды. Она бы знала, как поступить, а я сейчас совершенно бесполезна. Бесполезна и напугана.
Сесилия права. Еще слишком рано. У нее должен быть целый месяц в запасе. И крови чересчур много. От мучительной боли у Сесилии дрожат ноги. Все залито кровью. Ее ночная рубашка. Белые кружевные носочки.
– Сесилия! –кричу я ей в лицо.
Она непонимающе смотрит на меня, зрачки –огромные, черные, нездешние.
– Сесилия, только не теряй сознание.
Она протягивает свою маленькую холодную ручку и нежно касается моей щеки.
– Ты просто не можешь уйти, –судорожно выдохнула она.
Не знаю, бредит ли она или нет, в ее словах мне слышится скрытый смысл. В ее карих глазах страх, подобного которому я никогда не видела.
В комнату вбегает Вон в сопровождении нескольких слуг. Они катят перед собой тележки с медицинским оборудованием. Вслед за ними в дверях показывается запыхавшийся Линден. Все приходит в движение. Я уступаю Линдену принадлежащее ему по праву место у постели жены. Он подходит к кровати и берет Сесилию за руку. Вон помогает ей сесть. Проворковав: «Умница девочка», он втыкает бедняжке в спину немаленьких размеров шприц. Мне становится нехорошо от одного только вида огромной иглы, но почти сразу после укола по лицу Сесилии разливается удивительное спокойствие. Я делаю шаг назад. Потом еще один. И еще. И, наконец, оказываюсь на пороге комнаты.
– Тебе пора, –шепотом говорит Дженна.
Она права. В этой суматохе я могла бы с легкостью поджечь дом, и никто бы ничего не заметил. Второго такого шанса спуститься в подвал и найти Габриеля мне не представится.
Но Сесилия выглядит такой крошечной посреди кровавой мешанины из трубочек, медицинских приборов и белых резиновых перчаток. Слушая ее затрудненное дыхание, перебивающееся стонами, с ужасом понимаю, что она может умереть.
– Не могу.
– Я присмотрю за ней, –обещает Дженна. –Прослежу, чтобы все было нормально.
Не сомневаюсь, что она так и сделает. Ей можно доверять. Но Дженна не знает о том, что произошло с ребенком Роуз, не догадывается, что, когда та рожала, с ней не было никого, кроме Вона, который ее чем-то накачал, чтобы воспользоваться ее бессознательным состоянием в своих гнусных целях. Что-то похожее он провернул и со мной сразу после урагана. Вон особенно опасен в те моменты, когда мы, жёны Линдена, не в силах оказать ему сопротивление. Поэтому я не уйду из этой комнаты до тех пор, пока его руки в резиновых перчатках касаются подола ночной рубашки Сесилии.
Есть еще причина, по которой я продолжаю стоять на месте, как вкопанная. Сесилия стала мне настоящей сестрой, и я просто обязана защитить ее; мы с братом никогда не бросали друг друга в опасности.
Мне кажется, этому не будет конца. То она кричит, и ее ноги дергаются, как в конвульсиях, то грызет кубики льда, которые Эль вынимает для нее из бумажного стаканчика. Временами ненадолго проваливается в дремоту. После очередного пробуждения Сесилия вдруг просит меня рассказать новую историю про двойняшек. Мне не очень хочется посвящать в подробности моей жизни всех присутствующих в комнате, здесь кроме слуг находятся еще Вон и Линден, поэтому решаю поделиться с ней одной из тех историй, что я слышала от мамы. Недостающие детали приходится сочинять прямо на ходу. Действие моего рассказа разворачивается в городском квартале, жители которого любили пускать воздушных змеев. Еще у них были дельтапланы. Это такие большие воздушные змеи, на которых можно было летать. Люди забирались на какую-нибудь возвышенность, мост или верхушку высотного здания, и спрыгивали вниз. Ветер подхватывал дельтаплан, и люди могли подолгу парить в воздухе.
– Это кажется чудом, –мечтательно вздыхает Сесилия.
– Это и было чудом, –отвечаю я.
К переполняющим меня эмоциям внезапно добавляется безумная тоска по маме. Она бы знала, что надо делать. Ей нередко приходилось принимать роды. Будущие матери, совсем еще молоденькие, соглашались передать своих детей исследовательской лаборатории в обмен на медицинский уход и несколько месяцев жизни в тепле и уюте, подальше от грязных улиц. С новорожденными мама всегда обращалась предельно осторожно. Все, чего она хотела, это найти противоядие, подарить новым поколениям долгую здоровую жизнь. Маленькой девочкой я верила в то, что у родителей все получится, но, когда они погибли в том взрыве, Роуэн сказал мне, что все их усилия были напрасны, что этот ничтожный мир уже не спасти. Ему удалось меня убедить. И вот сейчас, своими глазами наблюдая за рождением еще одного маленького, но уже обреченного человечка, я не знаю, во что верить. Хочу только, чтобы этот ребенок выжил.
Накатывает очередная схватка. От боли тело Сесилии выгибается дугой. Я держу ее за одну руку, Линден за другую, и на мгновение меня охватывает странное чувство, будто она наш общий ребенок. Все время, пока я рассказывала свою историю про дельтапланы, он не сводил с меня благодарного взгляда. Сесилия между тем издает жуткие скулящие стоны вперемешку с криками. Линден пытается ее успокоить, но она отворачивается от его поцелуев и не обращает никакого внимания на наше воркование. Из ее горла вырываются хрипящие булькающие звуки, а по лицу градом текут слезы. Я сама вот-вот расплачусь.
– Неужели больше ничего нельзя сделать, чтобы она меньше мучилась? –резким тоном спрашиваю я Вона.
Вряд ли это такая уж сложная задача для него, гения и знатока человеческого тела, вознамерившегося создать чудо-антидот, который сможет всех нас спасти.
Он бросает на меня равнодушный взгляд:
– Нет такой необходимости.
Слуги кладут ноги Сесилии на специальные подставки, напоминающие велосипедные педали. По-моему, они называют их «подошвами». Вон наклоняется ближе и целует ее во влажный лоб:
– Почти все, дорогая. Ты молодец.
Она лишь устало улыбается.
Дженна, бледная как смерть, сидит на диване в углу комнаты. Некоторое время назад она заплела в косу отяжелевшие от пота волосы Сесилии, но с тех пор и рта не раскрыла. Мне так хочется подойти к ней, сесть рядом, утешить ее, самой немного приободриться, но Сесилия вцепилась в мою руку мертвой хваткой и не отпускает ее ни на секунду. Сейчас, уже сейчас, Вон говорит ей тужиться.
Она явно собирается с силами, даже прекращает жаловаться на боль и с выражением решительности на лице плотно прижимается спиной к изголовью кровати. Она готова. И больше не будет пассивной участницей происходящего.
Она тужится. На ее шее вздуваются вены. Кожа приобретает кирпичный оттенок. Она стискивает зубы и что есть мочи сжимает наши с Линденом ладони. Из ее горла рвется долгий натужный стон, переходящий в отчаянный всхлип. Снова. Еще раз. И еще один. Схватки следуют одна за другой. Сесилия начинает уставать, когда Вон говорит ей, что нужно потужиться еще один, последний раз.
Он оказывается прав. Она тужится, и с громким чмокающим звуком из нее выскальзывает ребенок. Полная тишина. В это мгновение мне становится по-настоящему страшно.
Мы ждем. И ждем. Мне хочется отвести взгляд от бледного, покрытого кровью младенца, неподвижно лежащего на руках одного из слуг; думаю, Линден испытывает то же самое, но мы словно окаменели. Все в комнате превратились в изваяния. Дженна оцепенела на диване. Сесилия замерла, вцепившись в наши руки. Слуги застыли на своих местах.
В голове едва успевает промелькнуть мысль, что этого ребенка постигнет участь его старшего брата или сестры, как Вон принимается действовать: схватив новорожденного, он засовывает ему в рот что-то наподобие кухонного шприца. Через секунду комната оглашается пронзительным криком младенца, который тут же начинает дрыгать ручками и ножками. Сесилия выдыхает с облегчением.
– Поздравляю, –говорит Вон, показывая извивающегося на его руках ребенка. –У вас сын.
Все сразу приходят в движение. Поднимается шум. Плачущего малыша уносят, чтобы обмыть и осмотреть. Линден наклоняется к Сесилии. Они негромко переговариваются, перемежая слова поцелуями.
Я падаю на диван рядом с Дженной. Обнимаемся.
– Как же хорошо, что все уже позади, –шепчу я ей.
– Может, радоваться еще рано, –не соглашается Дженна.
Наблюдаем за тем, как вокруг Сесилии суетятся слуги. Она уже родила послед, но кровотечение все не останавливается. Чрезвычайная бледность ее лица говорит не только о потере крови, но и о страшной усталости. Ее перекладывают на каталку, и я мгновенно оказываюсь рядом. Теперь моя очередь держать Сесилию за руку:
– Я поеду с ней.
– Поедешь? –смеется Вон. –Но она никуда не собирается. Нам просто нужно здесь хорошенько прибраться.
Слуги уже сдергивают с кровати простыни.
– Нет, так не пойдет. Матрас придется выбросить, –объявляет он.
– Где мой малыш? –шепотом спрашивает Сесилия, глядя куда-то в пространство остекленевшим взглядом.
Лицо мокрое от слез и пота. Воздух с диким свистом вырывается из груди.
– Нам скоро его принесут, любимая, –успокаивает ее Линден, нежно целуя.
Он смотрит на нее доверчиво, как ребенок. В этот момент я могла бы с легкостью поверить, что передо мной ничем не примечательные родители в рядовой больнице после обычных родов.
Но в нашем мире не осталось ничего заурядного. Много лет тому назад все изменилось раз и навсегда, как в тот день, когда взрыв в исследовательской лаборатории унес жизни моих родителей.
По белому как полотно лицу Сесилии видно, что она смертельно устала. Страх охватывает меня с новой силой. Что, если она потеряет слишком много крови? Или у нее разовьется инфекция? Или, может, роды оказались для такой худышки слишком тяжелым испытанием и она получила осложнения? Как бы мне хотелось, чтобы Вон отвез ее в городскую больницу, пусть даже в ту самую, которой владеет. Лишь бы там было светло и она могла получить медицинскую помощь от кого-нибудь другого.
Свои мысли я, конечно, держу при себе. Возражать Вону бесполезно. Он ни за что не отпустит нас в больницу, хотя бы под предлогом того, что эта поездка может напугать Сесилию. Отбрасываю с ее вспотевшего лба прядь волос:
– Тебе следует отдохнуть. Ты это заслужила.
– Ты это заслужила, любимая, –повторяет за мной Линден.
Он целует руку Сесилии и прижимает ее ладонь к своей щеке. Девушка забывается сном. На ее губах играет еле заметная улыбка.
В ту ночь Сесилия спит крепко и спокойно. Вспомнив визит Вона в мою комнату сразу после урагана, когда у меня совершенно не было сил, чтобы ему противостоять, я время от времени заглядываю к ней в спальню. Она во сне даже не переворачивается. С облегчением замечаю, что рядом ней лежит Линден.
Дженна отправляется спать еще до ужина. Вон то и дело наведывается к нам на этаж, объясняя свое почти постоянное присутствие тем, что ему необходимо следить за состоянием молодой матери своего внука. При таком раскладе мне до подвала какое-то время будет не добраться. Уж слишком это рискованно. Я только недавно получила магнитную карту от лифтов и не хочу, чтобы ее у меня отобрали. Тешу себя надеждами на то, что у Габриеля все хорошо. Ему ведь удалось передать мне тот леденец. Может статься, Вон ничего не знает о нашем поцелуе. И Габриеля перевели вниз, чтобы он там следил за медицинским оборудованием или мыл полы. Но как представлю его в этом глухом подвале, совсем одного, все внутри переворачивается. Да еще ребенок Сесилии. С тех пор как его увезли, о нем ни слуху ни духу. Каждый раз, когда из-за двери доносится бесцветный голос Вона, я боюсь услышать, что младенец не выжил.
Габриель, пожалуйста, присмотри за малышом, если увидишь его внизу, ладно?
Мне этой ночью не спится: смотрю на падающий снег, потягивая чуть теплый эрл грей. Где-то после полуночи на пороге моей спальни появляется Линден с сияющим лицом.
– Я только что его видел, –объявляет он мне, улыбаясь во весь рот. –Своего сына. Он просто чудо. Крепенький и абсолютно здоровый.
– Очень за тебя рада, –говорю я от всего сердца.
– Ты как? –Он пододвигает ко мне маленькую скамеечку и усаживается на нее. –Хорошо поужинала? Тебе что-нибудь нужно? Хоть что-нибудь?
Он сейчас на седьмом небе от счастья, и, признаюсь, от этого мне становится легче на душе. Словно все и вправду образуется.
Улыбаюсь и, тряхнув головой, перевожу взгляд за окно:
– Сегодня полнолуние.
– Хороший знак.
Он протягивает руку и касается моих волос. Пересаживается на подоконник. Мне приходится прижать ноги к груди, чтобы дать ему место рядом. Улыбнувшись, он пододвигается ближе. Осторожно спускает мои ноги на пол, берет меня за подбородок и целует.
Я не противлюсь поцелую, я же первая жена –мой новенький ключ от лифтов ясно об этом говорит. Вдобавок я пообещала Линдену, что постараюсь стать ему хорошей супругой. Оттолкну его сейчас, и он наверняка во мне засомневается. Ну и, если сказать по правде, целоваться с Линденом Эшби не самое противное занятие в мире.
Не прерывая долгого поцелуя, Линден начинает расстегивать пуговицы на моей ночной сорочке. Я тут же отстраняюсь.
– Что? –хрипло спрашивает он, фокусируя на мне затуманенный взгляд.
– Линден, –краснею я, застегивая пуговицу, которую он успел расстегнуть.
В голову не приходит ни одного разумного объяснения, и я в отчаянии смотрю на луну.
– Это из-за открытой двери? Сейчас запру.
– Нет, –отвечаю я. –Дверь тут ни при чем.
– В чем тогда дело? –Он снова берет меня за подбородок, я нерешительно поднимаю на него глаза. –Я люблю тебя, –говорит он. –И хочу, чтобы у нас родился ребенок.
– Вот так сразу?
– В ближайшем будущем. У нас осталось не так много времени.
Меньше, чем ты думаешь, Линден.
– Мне стольким хочется с тобой заняться, –пускаюсь я в объяснения. –Путешествовать. Наблюдать за тем, как возводятся дома, которые ты спроектировал. А еще… Еще пойти на вечеринку и отпраздновать день зимнего солнцестояния. Думаю, она не за горами.
Мои слова мгновенно отрезвляют Линдена, и на его лице появляется выражение то ли замешательства, то ли разочарования.
– Да, ближайшая состоится вроде бы через несколько дней. Солнцестояние уже на следующей неделе…
– Можно, сходим на нее? –прошу я. –Дейдре назаказывала кучу прекрасных тканей, и ей просто не терпится сшить мне новое платье.
– Если ты так этого хочешь…
– Очень, –дополняю свои слова поцелуем. –Вот увидишь. Вечеринка нам обоим не повредит. Хватит сидеть взаперти.
Несмотря на все мои доводы, Линден выглядит таким несчастным, что я решаюсь пойти на компромисс. Прижавшись к нему поближе, даю себя обнять. Он говорит, что любит меня. Но о какой любви может идти речь, если мы почти ничего не знаем друг о друге? Пусть даже мысль об этом кажется донельзя соблазнительной. Согласна, это непросто –сидеть вот так, растворяясь в тепле его объятий, любоваться красавицей луной и не влюбиться. Чуть-чуть. Капельку.
– День сегодня выдался непростой, –уверяю я его. –У тебя родился замечательный сын. Что еще нужно для полного счастья? Все будет хорошо, вот увидишь.
Целует меня в макушку:
– Может, ты и права.
Он пока пытается проявить понимание, но я-то знаю, что все мои оправдания ничего не стоят. Рано или поздно бесконечные попытки увильнуть от физической близости вызовут у него подозрения. Так что, каким бы ни был план моего побега, действовать нужно быстрее.
В отсутствие Габриеля еду нам приносит нервный слуга из первого поколения. Мы с Дженной обедаем в библиотеке вместе, но он суетится исключительно вокруг меня, словно больше в комнате нет ни души.
– Надеюсь, обед вам понравится, –говорит он, снимая с подноса крышку. – Салат «Цезарь» с курицей гриль. Если вас что-то не устраивает, на кухне готовы выполнить любой другой заказ.
– Выглядит восхитительно, –заверяю я его. –Я не слишком привередлива.
– Я совсем не это имел в виду, леди Рейн. Совсем не это. Приятного аппетита.
Дженна усмехается, подтягивая к себе тарелку. Как только слуга скрывается за дверью, я не выдерживаю:
– Нет, ты видела? И это еще не все. Сегодня утром меня спросили, не хочу ли я, чтобы мне расчесали волосы. Творится что-то странное.
– В этом нет ничего странного, –Дженна отправляет в рот порцию салата-латука. –Если ты первая жена.
– Они так решили потому, что у меня теперь есть ключ от лифта?
– Поэтому. Но не только, –она подносит свой бокал к моему. Раздается легкий звон. –Мои поздравления, сестрица.
– Спасибо, –меланхолично отзываюсь я.
Все слуги бросаются ко мне, по первому слову готовые выполнить любое мое желание, и я начинаю беспокоиться о том, как этот ключ изменит мою жизнь. Поначалу я думала, что у меня будет больше свободы, но сейчас зарождаются подозрения, не входил ли подарок Линдена в дьявольские планы Вона. Из-за повышенного внимания к моей особе я ни на минуту не могу побыть одна. Никто не запрещает мне выходить на улицу, когда я этого хочу, но во время прогулок ко мне то и дело подбегают слуги с кружками горячего шоколада или чая. Даже ночью меня не оставляют в покое, донимая каждые два-три часа вопросами: не нужна ли мне дополнительная подушка, не дует ли мне от окна.
Из головы не идет мысль о том, что Вон доверил мне ключ специально затем, чтобы, воспользовавшись возросшей доброжелательностью прислуги, засадить меня в еще более тесную клетку, чем та, в которой я находилась до этого. Может, он и Габриеля нарочно спрятал, чтобы лишний раз надо мной поиздеваться.
Ни один из доступных мне маршрутов не ведет к Габриелю. Надо было незаметно выбраться с этажа во время родов Сесилии. Дженна не дает мне об этом забыть. Но в тот момент я попросту не могла оставить бедняжку одну.
Я все еще переживаю за нее. Роды остались позади, но она до сих пор очень слаба. В ее комнате несколько душно, задернуты шторы, пахнет лекарствами и совсем немного подвалом Вона. Во сне Сесилия бормочет что-то о музыке, воздушных змеях и ураганах. Она потеряла слишком много крови. Так говорит Вон, и, хотя в этом вопросе я с ним согласна, все равно нервничаю, когда ей делают переливание. Лежу рядом со своей названой сестрой и наблюдаю, как она потихоньку приходит в себя, у нее даже розовеют щеки, гадаю, чья кровь течет теперь по ее жилам. Может быть, Роуз. Или какого-нибудь подневольного слуги. Меня гложут сомнения относительно намерений Вона. Он способен на любое, даже самое страшное преступление. Насколько искренно его желание помочь невестке? Однако состояние Сесилии улучшается день ото дня.
Стоит младенцу закричать, Линден несет его Сесилии. Все еще не проснувшись до конца, она расстегивает ночную рубашку и прикладывает сына к груди. Мне из коридора видно, как Линден подбадривает ее, чтобы она снова не заснула. Он ей что-то говорит вполголоса, отбрасывая с лица спутанные рыжие пряди, и она улыбается в ответ. Пожалуй, они идеальная пара. Оба такие простодушные и счастливые в своем маленьком безопасном мирке. Наверное, мне следует перестать рассказывать свои истории о двойняшках. Думаю, им обоим лучше забыть о том, что за стенами этого особняка течет другая, насыщенная жизнь. Она лишена привычных им иллюзий: там нет акул и дельфинов, плещущихся в плавательных бассейнах, а макеты домов в натуральную величину не крутятся в воздухе вокруг своей оси. Надеюсь, их сын никогда не узнает о той, настоящей жизни, потому что погрузиться в нее ему все равно не суждено.
Обернувшись, Сесилия замечает меня в дверях и жестом приглашает подойти поближе. Но я делаю шаг назад и растворяюсь в темноте коридора с таким видом, словно меня ждут дела. У меня нет никакого желания вторгаться в их личные взаимоотношения. Делить мужа с еще двумя женами совсем не трудно: для каждой из нас этот брак значит что-то свое. Для Дженны особняк Линдена –последнее, правда, шикарное пристанище. Для Сесилии брачные отношения похожи на товарищеские, только с признаниями в любви и детьми. Что до меня, это сплошное притворство. Пока я буду в состоянии мысленно разделить наш брак на три и придерживаться своего плана, мне будет легче оставить этот дом, проще убедить себя в том, что, когда я отсюда исчезну, с ними все будет в порядке.
Наконец Сесилия чувствует себя достаточно хорошо, чтобы подняться с кровати. Я просто счастлива. Мы идем в гостиную. Она вставляет слайд в разъем на клавишной панели и начинает играть. С первыми нотами голограмма, похожая на парящий в воздухе телевизионный экран, оживает. На ней появляется изображение зеленого поля, усыпанного маками, на фоне голубого зернистого неба, по которому плывут белые облака. По-моему, я видела эту картину в одной из библиотечных книг. Ее автор, кажется, был импрессионистом и написал ее, когда у него стали проявляться первые признаки надвигающегося безумия.
Ребенок лежит на полу, уставившись в потолок, на его лице играют световые блики голограммы. Ветер, беспощадно гнущий траву, маки и кусты на заднем плане, постоянно меняет направление, усиливая тем самым сумятицу красок до тех пор, пока все детали картины, будто одержимые, не сливаются в один грязно-серый клубок, бессмысленные мазки.
Сесилия полностью отдается музыке. Глаза закрыты. С кончиков пальцев рвется мелодия. Пристально смотрю на ее юное лицо, аккуратный полуоткрытый ротик, редкие ресницы. С того места, где она сидит, склонившись над клавишами, не видно безумия цветов, которое вызвала ее игра, но, похоже, происходящее с голограммой ее мало волнует. В этой комнате нет никого более реального, чем она.
Ее сын корчит странные рожицы, вздрагивает, ворочается, не понимая, как реагировать на все это великолепие. За свое детство ему предстоит увидеть немало миражей. На глазах мальчика в воздухе будут кружиться придуманные его отцом дома и оживать картины, стоит только зазвучать музыке. Он будет плавать в компании гуппи и больших белых акул. Но ему вряд ли суждено узнать, каково это –ощущать, как океанская волна лижет твои босые ноги, удить рыбу или иметь собственный дом.
Музыка стихает. Слабеет ветер. Голограмма сворачивается и умирает.
– Жаль, что у нас только клавиши. Даже в моем захудалом приюте было настоящее пианино, –говорит Сесилия.
На пороге появляется Дженна с полными руками лущеных фисташек.
– В этом доме «настоящий» –непристойное слово.
Утром в день зимнего солнцестояния Дженне удается стащить зажигалку у слуги, который пришел поджечь ароматические палочки в коридоре. Пофлиртовав с ним немного, она как бы случайно роняет на пол стопку любовных романов с весьма пикантным содержанием и, пока он, даже не заставив себя просить, с готовностью бросается подбирать книги с пола, незаметно выхватывает у него из руки зажигалку. Очарованный ее улыбкой, слуга не замечает ее маневра.
– Пока-пока.
Она так улыбается ему на прощание, что он не может отвести от нее глаз и его голова чуть не застревает между закрывающимися дверями лифта. Спустя мгновение от сероглазой соблазнительницы не остается и следа. Она превращается в обычную молодую девушку. Стоя в дверях своей спальни, аплодирую ее мастерству. Дженна приседает в шутливом реверансе.
У нее на лбу выступила испарина, словно разыгранная сценка далась ей с большим трудом. Но в руках, словно ценный приз, она держит зажигалку.
– И что ты будешь с ней делать? –спрашиваю я.
– Принеси мне одну из твоих свечек. Я собираюсь поджечь гостиную, –говорит она таким тоном, будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся.
– Что, прости?
– Когда Комендант Линден, Распорядитель Вон и слуги услышат вой пожарной сигнализации, они все тут же примчатся сюда, чтобы выяснить, в чем дело. У тебя появится шанс пробраться в подвал.
Не самый безумный план из возможных, настаивает Дженна, если вспомнить мои игры со смертью на площадке для мини-гольфа. Прошу ее подождать, пока я не вставлю зеленые линзы.
– Может, с ними меня не узнают, –объясняю я.
Даже те слуги, которые меня ни разу не видели, хоть что-то да обо мне знают. Рейн. Самая хорошая из троих. Не жалуется. С необычными глазами.
На Дженну моя хитрость производит большое впечатление.
– Поищи там костюм химической защиты, –советует она. –В нем тебя точно не узнают. Посмотри в лабораториях.
Я умалчиваю о том, что одна лишь мысль о посещении этих темных комнат приводит меня в неописуемый ужас. Ограничившись кивком, протягиваю ей одну из лавандовых свечек, которые должны помочь мне бороться с бессонницей.
– Оставайся здесь, –говорит она. –Когда сработает сигнализация, постарайся не попасться никому на глаза.
Улыбнувшись, Дженна пружинистой походкой направляется вниз по коридору. Похоже, ей давно хотелось здесь что-нибудь поджечь.
Несколько секунд спустя раздается оглушительный рев сирены. На потолке вспыхивают лампочки. Из комнаты напротив слышится детский крик. В коридор выбегает Сесилия, прижимая руки к ушам. Двери лифта открываются –прибыли слуги. Вон с Линденом появляются чуть позже, когда дым из гостиной уже валит клубами. С нашего этажа нет выхода ни на одну лестницу, и меня всегда интересовало, что было бы с нами в случае пожара. Зная Вона, могу предположить, что нам дали бы погибнуть, а наши места заняли бы новые девушки.
Улизнуть оказывается легко. Моя магнитная карта имеет ограничения, и доступа в подвал у меня нет, так что я нажимаю на аварийную кнопку. В творящейся на этаже сумятице, подстегиваемой надрывающейся сигнализацией, это остается незамеченным. Двери лифта раздвигаются. Подвал. Здесь нет ни одного окна и так тихо, что кровь стынет в жилах. Не вижу никаких следов сигнализации, на потолке флегматично мигают лампочки.
Зеленоглазая и пока никем не замеченная, иду, спотыкаясь, по коридору и шепотом зову Габриеля по имени. В поисках костюма химзащиты заглядываю в кладовую. Она ими буквально забита. Выбираю один и натягиваю его поверх одежды. Внутри резко, удушающе пахнет химией. Дышу глубоко. Смотровое окошко костюма быстро запотевает. Я словно вижу наяву кошмарный сон. Мне снится, что меня похоронили заживо.
– Габриель! –шепчу я снова и снова со все возрастающим отчаянием.
Мне так хочется верить, что мы можем столкнуться в любую секунду или я поверну за угол и увижу его там, протирающего полы или раскладывающего припасы по полкам. Я в сотый раз твержу себе, что за эти двери мне заглядывать не придется, как вдруг слышу его голос. По крайней мере, мне кажется, что слышу. Костюм очень плотный, да и шум моего собственного дыхания почти заглушает все внешние звуки.
Что-то касается моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданности.
– Рейн?
Он резким движением разворачивает меня к себе. Габриель. В целости и сохранности. Не лежащий на операционном столе в бессознательном состоянии. Не избитый до полусмерти. Живой. Он не умер. Умер. Это слово звенит в моей голове, как все сигнализации вместе взятые. Внезапно понимаю, чего именно боялась больше всего. Бросаюсь ему на шею. Объятие у меня выходит несколько неуклюжим, мешает шлем, но мне все равно. Главное, я оказалась в кольце его сильных рук, остальное –пустяки.
Он снимает с меня шлем, и в уши врываются звуки окружающего мира. Его негромкий смех. Стук упавшего на пол шлема.
– Что ты здесь делаешь? –спрашивает Габриель, прижимая меня к себе.
– Я думала, ты умер, –бормочу я, уткнувшись носом в его рубашку. –Думала, умер. Думала, умер.
Эти слова оказывают на меня успокаивающее действие. Озвучив главную причину своих тревог, осознав, что все хорошо, я чувствую, как страх меня оставляет. Габриель проводит рукой вверх по моей спине, касается волос, обхватывает ладонью затылок и замирает. Время словно останавливается.
Разжав объятия, он убирает волосы с моих глаз и смотрит на меня долгим внимательным взглядом.
– Что с тобой случилось?
– Ты о чем? Я в полном порядке.
– Твои глаза.
– Цветные линзы. Чтобы не узнали, если натолкнусь на кого-нибудь незнакомого и… А сам-то ты как? –вскрикиваю я, опомнившись. –Я так давно тебя не видела!
Он прижимает палец к моим губам, призывая к молчанию, и заводит меня в одну из этих ужасных темных комнат. Страшнее них места нет. Но Габриель рядом, а значит, все будет хорошо. Свет он не включает. Чувствую холодный металлический запах. Слышу, как капли воды с мерным стуком разбиваются о твердую поверхность. Я держу Габриеля за руки, стараясь различить в кромешной темноте его силуэт.
– Послушай, –говорит он вполголоса. –Тебе нельзя здесь находиться. Распорядителю обо всем известно. Он знает и о нашем поцелуе, и о том, что ты хотела сбежать. Если он застанет нас вдвоем, мне конец.
– Он тебя выгонит?
– Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что дело не обойдется без большого мешка из черного пластика.
Ну конечно. Надо же было такое сморозить! Никто не уходит отсюда живым. Вообще-то я не уверена, что хоть кому-нибудь удается выбраться отсюда даже после смерти. Вону постоянно нужны тела для вскрытия. Не об этом ли Дженна пыталась меня предупредить? Так и вижу свои глаза в стеклянной банке на полке одного из медицинских кабинетов Вона. Сжимаю губы, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Очень возможно, что я попалась в его ловушку. Уж больно это все подозрительно: дать мне ключ от лифта, спрятать Габриеля в подвале, зная, что я наверняка буду его здесь искать. Вдруг он сейчас прячется поблизости, сгорая от нетерпения запереть меня в одной из своих пыточных? От этой мысли сердце заходится в бешеном ритме, стучит в висках, но присутствие Габриеля помогает мне пересилить страхи. Я бы не смогла жить дальше, если бы так и не попробовала его найти.
– Но откуда? –удивляюсь я. –Откуда он об этом узнал?
– Не знаю, но он не должен видеть нас вместе. Рейн, это небезопасно.
– Давай убежим вместе, –предлагаю я.
– Рейн, послушай, мы не можем…
– Я знаю как, –продолжаю я и, схватив его за руку, прижимаю ее к магнитной карте, висящей у меня на шее. –Линден разрешил мне пользоваться лифтом. И я нашла дорогу, которая ведет к воротам. Из-за оптической иллюзии с расстояния ее не увидеть. Кажется, что там сплошной лес, но на самом деле это всего лишь его голограмма.
Габриель молчит. В такой темноте кажется, что он исчез. Хватаю его за рубашку.
– Ты еще здесь?
– Здесь, –отвечает он и снова замолкает.
Слышно только его дыхание. Но вот губы Габриеля раскрываются, и за долю секунды до того, как он начинает говорить, я вдруг отчетливо понимаю, что сейчас в ход пойдет логика. Если я хочу убраться из этого места еще при жизни, так дело не пойдет, поэтому я закрываю ему рот поцелуем.
Дверь уже закрыта. Растворяясь в темноте комнаты, легко представить себе, что мы находимся не в подвале, а посреди бескрайнего океана. В поле зрения ни клочка суши. Нас никто не может поймать. Мы свободны. Его рука мягко перебирает волосы у меня на затылке, спускается ниже. По шуршанию, которое издает мой защитный костюм, можно было бы составить карту ее перемещений.
Он упорно пытается отстраниться, то и дело вставляя глупые «но…», «Послушай меня…» и «Рейн», но я не даю ему такой возможности, и в конце концов он сдается. Пусть это мгновение никогда не закончится. И с моего безымянного пальца исчезнет обручальное кольцо. И мы вместе обретем свободу. Да будет так.
Но через некоторое время мы размыкаем объятия. Он прижимается ко мне лбом:
– Рейн, это слишком опасно. Распорядитель пойдет на все, чтобы уберечь сына от лишних потрясений. Если он тебя поймает, то убьет, а смерть твою обставит как несчастный случай.
– Звучит безумно даже для Вона, –не соглашаюсь я.
– От него можно ожидать чего угодно, –настаивает Габриель. –Сын для него –смысл жизни. Это Вону ты и твои сестры можете сказать спасибо за свое появление здесь. Вы должны были отвлекать внимание Линдена от умирающей Роуз. Будь уверена, он не задумываясь уничтожит тебя, если решит, что ты собираешься причинить новую боль Линдену.
«Если тебе дорога жизнь, больше никаких попыток сбежать». Это сказал мне Вон после моего провалившегося побега. Еще он сказал, что я особенная, хоть сама этого не понимаю, и что Линден не переживет, если потеряет меня. Что бы я ни думала о Воне, каким бы ужасным человеком его ни считала, мне и в голову не придет сомневаться в его любви к сыну. Никакой несчастный случай не заставит Линдена смириться с моей смертью. Он никогда не простит отца, если со мной что-нибудь случится в этом доме.
Меня пронзает чувство вины, но я отгоняю его как могу. Я не собственность Линдена. И пусть я совсем не хочу его обидеть, другого выбора у меня нет.
– Все пройдет по плану, –убеждаю я Габриеля. –Никто нас не поймает. Не о чем больше говорить.
– Так уж и не о чем, –с недоверчивым смешком говорит он.
– Я же пообещала, что возьму тебя за шкирку и потащу за собой силком, и от своего слова не отступлюсь, –упорствую я. –Разве не видишь, что с тобой произошло? Ты так долго пробыл в заключении, что попросту забыл о желании быть свободным. И не говори мне, что здесь не так уж плохо. Не спрашивай, что особенного есть во внешнем мире, потому что ответ ты можешь увидеть только сам, собственными глазами. Тебе придется мне поверить. Пожалуйста, поверь мне.
Кожей чувствую его сомнения. Он накручивает на палец прядь моих волос.
– Я не надеялся тебя больше увидеть, –через некоторое время признаётся он.
– Ты меня и сейчас не видишь, –парирую я.
Мы позволяем себе негромко рассмеяться.
– Сумасшедшая.
– Да, мне говорили. Значит ли это, что ты готов рискнуть? –уточняю я.
– А что, если твой план не сработает?
– Тогда мы оба распрощаемся с жизнью, –отвечаю я если и не всерьез, то лишь полушутя.
В затянувшейся тишине он дотрагивается до моего лица.
– Ладно, –раздается спокойный ясный голос Габриеля.
Прижавшись друг к другу в темноте, обсуждаем детали побега полушепотом. Каждую последнюю пятницу месяца, ровно в 10 вечера к черному ходу подъезжает заказанный Воном мусоровоз, чтобы забрать медицинские отходы. Габриель должен будет пройти через заднюю дверь и закинуть мешки с отходами в машину. Увидев, в какую сторону направится мусоровоз, он последует за ним, прямо сквозь голограммы деревьев, и будет ждать меня там. По-моему, план у нас получился вполне надежным, но Габриелю этого мало. Он все спрашивает у меня, как мы пройдем через ворота и что будем делать, если они охраняются.
– Разберемся на месте, –отмахиваюсь я от его вопросов.
Сегодня вечером мы с Линденом идем на празднование дня зимнего солнцестояния.
– Когда мы окажемся в городе, я постараюсь запомнить, где что находится. Подумаю, куда можно будет пойти первым делом после побега.
– Это последняя неделя декабря, –говорит он, словно прощаясь. –Так что увидимся в следующем году.
Поцелуй напоследок, и я возвращаюсь в лифт.
От пожара, разыгравшегося на нашем этаже, остались лишь воспоминания и подпаленная тряпка, бывшая когда-то невообразимо уродливыми розовыми шторами. Я вхожу в гостиную как раз в тот момент, когда Дженна описывает Вону происшедшее.
– …и увидела, что со свечи огонь уже перекинулся на шторы. Я пыталась его погасить, но пламя было слишком сильным.
– Тебя никто не винит, –успокаивает ее Линден, поглаживая по плечу.
– Купим новые занавески. Но на будущее –не стоит оставлять зажженные свечи без присмотра, –говорит Вон, не сводя почему-то именно с меня пристального взгляда.
– Что у тебя с глазами? –спрашивает Сесилия, держа на руках капризничающего младенца.
– С глазами? –непонимающе переспрашиваю я.
Дженна похлопывает пальцем по нежной коже у себя под глазом, и я вдруг понимаю, что все еще в цветных линзах.
– Хотелось попробовать что-нибудь новое… для сегодняшней вечеринки, –придумываю я на ходу. –Предполагалось, что это будет сюрприз. Для Линдена. Когда сработала сигнализация, я их как раз и примеряла, а снять потом забыла.
Не знаю, убедила ли Вона моя история. К счастью, в эту секунду раздается детский крик, и все внимание присутствующих переключается на плачущего ребенка. Когда становится ясно, что Сесилии его не успокоить, Вон забирает у нее внука.
– Ну, ну, Боуэн, мой мальчик, –воркует Распорядитель, и младенец понемногу затихает.
В шаге от него неподвижно стоит Сесилия с таким видом, будто хочет что-то сказать или выхватить из его рук сына.
– Мне кажется, он проголодался, –говорит Вон.
– Я его покормлю, –тут же откликается Сесилия.
– Не стоит так себя утруждать, дорогая, –он легонько щелкает ее пальцем по носу, как маленькую девочку. –Это работа кормилицы.
Не успевает Сесилия открыть рот, как он разворачивается и с Боуэном на руках выходит из комнаты. Она так и остается стоять с насквозь промокшей спереди блузкой. Из ее маленьких набухших грудей сочится молоко.
На подготовку моей персоны к сегодняшней вечеринке уходит целый час. Я так рада, что нашла Габриеля и мы наконец распланировали побег, что стойко переношу пытку укладкой: волосы мне сначала вытягивают, а потом и чем-то сбрызгивают с таким энтузиазмом, что я оказываюсь в центре удушающе ароматного облака. Меня уговаривают снять линзы, что я делаю с притворной неохотой.
– Поверь мне, все разговоры будут только о твоих глазах, –продолжает меня убеждать одна из женщин.
– Особенно если пригласили телевидение, –мечтательно вторит ей другая.
Телевидение. Замечательно. Не знаю, какова вероятность того, что Роуэн увидит съемку именно с этой вечеринки. Сегодня в новостях покажут репортажи с десятков подобных празднований. Обычно мой брат такие передачи не смотрит, но вдруг он до сих пор пытается меня разыскать? Времени уже прошло немало. Еще один месяц, и мы будем вместе. В глубине души я боюсь, что вернусь в пустой дом. Брат мог отправиться на мои поиски или, вконец отчаявшись, съехать, не в силах жить в окружении воспоминаний. Такое часто случается. Когда у близких родственников пропадает дочь или сестра, люди переезжают на новое место целыми семьями. А Роуэн не из тех, кто сидит сложа руки.
Мысленно обращаюсь к своему брату-двойняшке. Дождись меня. Я скоро вернусь домой.
Снова тишина в ответ.
Когда Дейдре объявила, что сшила мне на вечер розовое платье, я была настроена скептически. Но стоило ей разложить его на кровати, я в очередной раз убеждаюсь, что в портняжном деле моей помощнице нет равных. На этот раз она выбрала для меня мерцающий материал приглушенного розового оттенка. По низу платья идет искусная отделка, благодаря которой оно будто утопает в снегу. Шаль расшита жемчугом. Дейдре делает мне идеально подходящий к наряду макияж.
– Готова поспорить, что все другие жёны будут в белом или голубом, –объясняет она свой выбор. –В честь зимнего праздника. Вот я и решила, что тебе захочется немного выделиться.
– Оно потрясающее. –Я не в силах скрыть свое восхищение.
Просияв от удовольствия, Дейдре подносит к моему рту бумажную салфетку, чтобы я промокнула губы.
Линден доволен, что я передумала надевать цветные линзы.
– Они на тебе жутковато смотрелись, –комментирует мое решение Сесилия.
Она стоит на пороге моей комнаты, сложив на груди руки, непричесанная, с припухшими глазами, под которыми залегли тени. Сквозь бледную кожу просвечивают все вены.
– Я уж было подумала, что тебя удар хватил или что-то вроде того. Не надевай их больше, ладно?
Нервно передернув плечами, она разворачивается и идет к себе в спальню.
После ее ухода позволяю себе обеспокоенно нахмуриться. Она совсем не похожа на энергичную, полную надежд невесту, какой была меньше года назад. Ей исполнилось четырнадцать незадолго до рождения ребенка, но в отличие от Дженны, чей день рождения прошел незаметно, Сесилия подняла вокруг своего четырнадцатилетия большой шум. У нее был торт, украшенный фигурками единорогов из сахарной глазури. Слуги должны были поднимать Сесилии настроение песнями, а Линден подарил ей роскошное бриллиантовое колье, которым бедняжке так и не представилось случая похвастаться на людях. Она какое-то время ходила в нем по дому, но после родов не надевала ни разу.
– У нее усталый вид, –говорю я Линдену. –Ты помогаешь ей с ребенком?
– Так часто, как я только могу, –отвечает он, тоже хмурясь. –Но у меня не всегда получается забрать его у отца. Он так рад рождению внука.
Линден смотрит на меня так, словно вот-вот признается в том, что я и без него уже знаю: у них с Роуз был ребенок, но он родился мертвым. Крошечная частичка Роуз, которую Линден должен был сохранить. Но он обходится лишь коротким:
– Выглядишь просто великолепно, –и берет меня за руку.
На улице стоит мороз, к счастью, шаль Дейдре оказывается довольно теплой. Линден шутит насчет того, стоит ли нам открывать сегодня люк. В ответ я прижимаюсь к мужу и говорю, что лучше оставить его закрытым. Все окна тонированы, да и на улице уже темно, поэтому понять, где именно расположены голограммы деревьев, мне не удается. Но едва мы пересекаем границу имения, я прижимаюсь лбом к стеклу, стараясь ничего не упустить из виду. Прежде всего ищу глазами какие-нибудь примечательные строения. По ним мы с Габриелем легко сориентируемся, когда окажемся за воротами.
Линден расплывается в довольной улыбке.
– Что?
– Ты так волнуешься, –объясняет он, убирая залакированный локон мне за ухо. –Выглядит очень мило.
Его замечание застает меня врасплох. Пока он мной восхищается, я думаю только об одном: как бы сбежать от него и никогда больше к нему не возвращаться. Чтобы немного загладить свою вину, когда он целует меня в щеку, широко улыбаюсь в ответ, не забывая при этом следить за дорогой.
Первым делом найдем кинотеатр. Это будет нетрудно –его яркую рекламу видно отовсюду, а неоновая вывеска на двери сообщает, что он открыт круглые сутки. Потом замечаю симпатичное местечко –столики, накрытые красными скатертями, и бумажные фонарики. Наверное, рыбный ресторанчик. Вспоминаю, что здесь совсем близко океан. Когда машина сворачивает за угол, мне удается хорошенько рассмотреть прибрежную полосу. Недалеко от берега на волнах покачиваются ярко освещенные яхты. Доносящаяся с них музыка слышна даже через закрытые окна лимузина.
– Они устраивают вечеринки на воде? –удивляюсь я.
– Это, должно быть, яхт-клубы все организовали.
– Ты когда-нибудь бывал в море?
– Один раз, совсем ребенком, –отвечает он. –Я был таким маленьким, что ничего не помню. Отец сказал, меня тошнило несколько дней. Что-то с вестибулярным аппаратом. С тех пор держусь от воды подальше.
– Так вот почему ты никогда не купаешься в бассейне и плавать так и не научился, –догадываюсь я.
Он кивает. Я в ужасе, хотя стараюсь этого не показать. Вон установил над сыном настолько жесткий контроль, что ему нельзя окунуться даже в крошечный уголок ненастоящего океана, созданный в нашем бассейне. Сомневаюсь, что в этой истории про укачивание есть хоть крупица правды. Похоже, рассказы о тяжелых болезнях, которые Линден перенес в детстве, и его слабом здоровье были состряпаны Воном с целью удержать сына подле себя. Кладу руку на колено мужа и торжественно обещаю:
– Когда станет теплее, я научу тебя плавать. Это проще простого. Если умеешь держаться на воде, как бы ни старался, утонуть у тебя уже не получится.
– С радостью, –соглашается он.
Но тут меня осеняет: весной я буду уже очень далеко отсюда. Успеваю бросить еще один взгляд на воду до того, как она скрывается за домами. Волны перекатываются одна за другой мимо яхт и огней, погружаясь в глубокую ночь, в вечность. Это единственное место, куда Линден за мной не последует. И Габриель говорит, что ему нравятся лодки. Интересно, хватит ли нам его знаний для того, чтобы отправиться в одиночное плавание?
Вечеринка проходит на пятнадцатом этаже высоченного небоскреба. Парочки оставляют на танцплощадке следы, которые в течение нескольких секунд светятся неоном, а потом гаснут. Висящие в воздухе сосульки отражают их мерцание. Благодаря голограмме пол кажется заметенным снегом. Дейдре оказалась права: все жёны в белом и голубом.
Мы задерживаемся в дверях. Линден оглядывается несколько неуверенно.
– Знаешь здесь кого-нибудь? –спрашиваю я.
– Нескольких отцовских коллег.
Его силуэт дрожит в быстро мигающем свете, окрашиваясь во все цвета радуги. На ум приходят слова Роуз: он замечательно танцует, но на вечеринках сама застенчивость. Сейчас Линден выглядит так, словно его и впрямь одолел приступ морской болезни. Решаю начать с малого и пригласить Линдена на медленный танец чуть позже.
Мы подходим к буфетной стойке. Пробуем всего по чуть-чуть: филе-миньон, супы, выпечку. От огромного выбора пирожных у меня разбегаются глаза, такое изобилие я видела только в булочной на Манхэттене, мимо которой ходила на работу. Говорю Линдену, что мы обязательно должны захватить парочку эклеров для Сесилии. Она будет рада чему угодно, если это покрыто шоколадной глазурью.
Звучит медленная музыка, и я вытаскиваю Линдена на танцпол. Справившись с удивлением, он очень быстро забывает о толпе вокруг. До этого я ни разу в жизни не танцевала, но он такой великолепный партнер, что мне не мешают даже мои убийственные каблуки. Мы кружимся. Он наклоняет меня в танце. Едва возвращаюсь в вертикальное положение, как замечаю направленную на нас камеру. Поворачиваю голову так, чтобы лицо попало в объектив. Распахиваю глаза.
Мы какое-то время общаемся с другими гостями. Сегодня желающих поцеловать мне руку гораздо меньше. Большинство мужчин пришли в сопровождении жен, которые, кстати, тоже ведут себя вполне сносно. Присоединяюсь к разновозрастной группе женщин, беседующих о редких птицах восточной Калифорнии. И хотя я мало что могу сказать на данную тему, этот разговор нравится мне гораздо больше, чем расспросы о том, когда наконец муж сделает мне ребенка.
Линден, стоящий на другом конце комнаты в компании мужчин, время от времени встречается со мной взглядом и почти незаметно делает рукой ободряющий жест. Он, видимо, последовал моему примеру.
– Ты замужем за Линденом Эшби, так ведь? –интересуется одна из молодых девушек, наклоняясь ко мне поближе.
– Да, –с непривычной легкостью признаюсь я.
– Я очень расстроилась, когда узнала о смерти Роуз, –говорит она, прижимая руку к сердцу. –Мы были подругами.
– Мы тоже.
Мне кажется, Линден, все еще стоящий на противоположной от меня стороне комнаты, смеется чьей-то шутке.
– Он не выглядит подавленным, –замечает она с беззаботной улыбкой, которая напоминает мне о том, какой была Сесилия до рождения ребенка. –Я рада, что он не замкнулся в себе. Мы все… Муж работает в больнице с отцом Линдена. Мы слышали, что Роуз заболела. Линдена давно не было видно на вечеринках.
– Ему было непросто, но он справляется, –пространно отвечаю я.
– Ты, должно быть, волшебница.
Линден обнимает меня и, все еще посмеиваясь над только ему понятной шуткой, начинает представлять меня друзьям Вона, их женам и даже тем, с кем познакомился лишь сегодня вечером. Я никогда не видела его таким. Таким счастливым и… свободным.
Домой мы возвращаемся уже под утро. Линден позволил себе выпить вина и сейчас настолько расслаблен, что, пока мы поднимаемся в лифте на мой этаж, стоит, привалившись ко мне всем телом. Он решил проведать перед сном Боуэна, а его кроватка –в спальне Сесилии. Были разговоры о том, чтобы обустроить детскую на каком-нибудь другом этаже. Однако перевод Боуэна в отдельную комнату стал источником беспрерывных споров между Сесилией и Воном. Она наотрез отказывается расставаться с сыном, а Вон считает, что в доме неприлично много пустующих помещений. Спальня Роуз в конце коридора остается закрытой. Даже Сесилия не рискует предложить переделать ее в детскую.
Протягиваю Линдену коробку с эклерами, которую я захватила для Сесилии. Он бросает на меня долгий взгляд, говорит: «Какая же ты заботливая», –и, быстро поцеловав, исчезает за дверью ее спальни.
Вернувшись к себе, иду в ванную. Тщательно умываюсь, прополаскиваю в раковине волосы, переодеваюсь в ночную рубашку и тут же понимаю, что заснуть мне не удастся. Тело буквально ломит от желания танцевать, а в голове водоворот из огней, музыки и мыслей об океане. Если бы я на самом деле была сиротой, как думает Линден, и провела свое детство в специальной школе для невест, то, возможно, смогла бы полюбить такую жизнь. Сама вижу, как легко ею увлечься.
Подумываю, не вызвать ли мне Дейдре, чтобы она помассировала мне усталые ноги или налила ванну с ромашкой (науку приготовления которой мне, наверное, никогда не постичь), но, вспомнив, как уже поздно, решаю отказаться от этой затеи. Возникает новый план. Стучу в дверь Дженны и спрашиваю с трудом соображающую спросонья хозяйку комнаты, можно ли мне лечь с ней рядом. В ответ получаю едва различимый в темноте комнаты кивок.
– Передала вольной жизни от меня привет? –спрашивает она, поправляя на мне одеяло.
Обняв руками подушку, рассказываю Дженне о сосульках, голограмме, имитирующей сугробы, и угощениях.
– От клубники в шоколаде язык проглотить можно, –погружаюсь я в воспоминания. –А еще там был огромный шоколадный фонтан. Жаль, ты сама этого не видела.
– Звучит неплохо, –говорит она несколько сдавленно и закашливается.
Днем Дженна тоже кашляла, да и выглядит она в последнее время совсем не цветуще. Я придвигаюсь к ней поближе, пробую лоб. Но, поскольку на сегодняшней вечеринке с помощью алкоголя расслабился не только Линден, понять, есть ли у нее жар, у меня не выходит.
– Как ты себя чувствуешь? –спрашиваю я.
– Просто устала. И дышать тяжеловато. Это из-за погоды.
Она снова кашляет, и я вдруг чувствую у себя на щеке что-то теплое. Все внутри холодеет.
– Дженна?
– Что?
Я хочу и дальше лежать вот так, в темноте, и не видеть, какое новое потрясение мне приготовила злая судьба. Хочу заснуть, а проснувшись утром, узнать, что волноваться не о чем.
Нет, это не для меня. Протягиваю руку и щелкаю выключателем. Дженна снова закашливается. На ее губах алеют капельки крови.
Ребенок плачет без остановки. Личико его раскраснелось. Прижав сына к плечу, Сесилия ходит по комнате взад и вперед. Она говорит ему успокаивающие слова, но все без толку, по его щекам, не иссякая, катятся крупные слезы. Сесилия даже не пытается их вытереть.
Вон внимательно осматривает Дженну, ощупывает ее шею под нижней челюстью, придерживая грубым шершавым пальцем язык, заглядывает в горло. Ослабевшая Дженна с явным трудом выносит его прикосновения.
Линден забирает у Сесилии ребенка. Малыш приветствует отца радостным гуканьем, но уже через секунду снова принимается плакать. Сжимаю виски ладонями.
– Ты не мог бы вынести его отсюда? –не выдерживаю я.
Вон в третий раз спрашивает Дженну, сколько ей лет. Она ему в третий раз отвечает, что ей девятнадцать. Да, она уверена.
Линден выходит в коридор с плачущим сыном на руках, но в комнате все равно слышны крики младенца.
– Так что с ней? –обращается к Вону Сесилия –Что?
– Вирус, –отвечает Вон с, как мне кажется, наигранным сочувствием.
Я вижу перед собой гигантского мультяшного змея. Для него жизнь Дженны гроша ломаного не стоит.
– Нет, –раздается чей-то голос.
Мгновение спустя понимаю, что он принадлежит мне. Сесилия дотрагивается до моей руки, но я отмахиваюсь от нее.
– Такого просто не может быть. Это невозможно.
Дженна закрывает глаза. У нее нет сил даже на то, чтобы выслушать свой смертный приговор. Как же болезни удалось так быстро ее подкосить?
– Но вы ведь сможете ее вылечить, правда? –настаивает Сесилия. Слезы струятся по ее лицу, стекая за воротник блузки. –Вы же работаете над противоядием.
– Боюсь, оно еще не готово, –объясняет ей положение вещей Вон. –Но мы постараемся сделать так, чтобы она дожила до его изобретения.
Он легонько щелкает ее пальцем по носу, но сейчас на нее это не действует. Она делает шаг назад, тряся головой.
– И на что же вы угрохали такую уйму времени? –восклицает она. –Вы же целыми днями не вылезаете из подвала.
Губы ее дрожат, а дышит она частыми короткими вдохами-всхлипами. Сесилия верит: он так усердно работает в подвале над созданием антидота, что скоро всех нас спасет. Жаль, я совсем не разделяю ее надежд.
– Дорогая, пора…
– Нет! Нет, сделайте же что-нибудь, и сделайте это прямо сейчас.
Они принимаются яростно спорить вполголоса. Я тону в водовороте их слов, рыдания Сесилии накрывают меня, будто волной. Становится трудно дышать. Хочу, чтобы они оба поскорее отсюда убрались. Вон и его домашняя любимица. Залезаю в постель к Дженне, вытираю кровь с ее губ. Она уже почти провалилась в забытье. «Пожалуйста», –шепчу я ей на ухо. О чем прошу –и сама не знаю. Как будто от нее хоть что-нибудь зависит.
Наконец Вон уходит, и Сесилия ложится к нам третьей. Она так безутешно рыдает, что под нами сотрясается кровать.
– Она заснула. Не смей ее будить.
– Прости, –шепотом отвечает она, кладет мне голову на плечо и затихает.
Дженна забывается глубоким сном, а нас с Сесилией преследуют кошмары. Слышу, как, бормоча себе что-то под нос, она ворочается рядом, но не могу дотянуться ни до одной из моих сестер. Я долго-долго бегу по лесу, но кованых ворот нигде не видно. Потом мне снится, что я тону. Волны кружат, вертят меня так, что я перестаю понимать, где верх, где низ.
Просыпаюсь, задыхаясь от ужаса. Притрагиваюсь к своей шее. Мокрая. Ко мне, вся в поту и слезах, тесно прижимается Сесилия. Из уголка ее рта вытекает тонкая струйка слюны. Губы двигаются в беззвучном монологе. Брови сведены к переносице.
С конца коридора доносится непрекращающийся детский плач. Блузка Сесилии намокла от сочащегося из ее груди молока, но Вон запрещает ей кормить сына. Он сам относит ребенка кормилице, когда тому пора есть. Так, по его словам, будет лучше для Сесилии, но она выглядит как человек, терзаемый непрекращающейся болью. Мои сестры увядают, как мамины лилии, и я не знаю способа вернуть их к жизни. У меня нет ни малейшего представления, что делать.
Дженна открывает глаза и окидывает меня испытующим взглядом.
– Выглядишь ужасно, –резюмирует она хрипло. –Чем это пахнет?
– Грудным молоком.
Звук моего голоса, должно быть, будит Сесилию. Она переворачивается на другой бок, жалуясь кому-то на музыку. Ее глаза распахиваются, в них появляется осмысленное выражение. Она садится.
– Что происходит? Тебе лучше?
Ребенок продолжает надрываться в крике, и Сесилия переводит взгляд на дверь.
– Мне нужно его покормить, –бормочет она и, пошатываясь, выходит из комнаты, задев плечом дверной косяк.
– С ней что-то не то, –говорит Дженна.
– Только сейчас заметила? –в шутку спрашиваю я, и мы обе не можем сдержать улыбки.
Дженна с трудом садится на постели, и я уговариваю ее выпить немного воды. Думаю, она уступает, чтобы сделать мне приятно. На белом как бумага лице бледно-фиолетовой кляксой выделяются губы. Невольно сравниваю ее с Роуз. Были дни, когда при взгляде на нее нельзя было даже заподозрить, что она смертельно больна. Вспоминаю, что Джун Бинз окрашивали ее губы в нелепые цвета. Сейчас задаюсь вопросом, не служила ли ее любовь к этим карамелькам частью маскировки. А здоровым румянцем она была обязана макияжу. Как же она ненавидела лекарства, которыми ее пичкали, как просила дать ей спокойно умереть.
– Тебе очень больно? –спрашиваю я.
– Я почти не чувствую рук и ног, –признается Дженна и с коротким смешком прибавляет: –Видимо, первой отсюда выберусь все же я.
– Пожалуйста, не говори так, –прошу я, отводя прядь волос, упавшую ей на лоб.
– Мне приснилось, что я опять в том фургоне со своими сестрами, –говорит она. –Но потом вдруг открывается задняя дверь, и я вижу, что на их месте сидите вы с Сесилией. Рейн, мне кажется, я начинаю забывать их лица. И голоса.
– Я тоже не помню голоса брата, –вырывается у меня внезапно, как бы само собой.
– Но ты не могла забыть, как он выглядит. Вы же двойняшки.
– Сообразила все-таки.
– Твои истории про двойняшек были такими яркими. Было совсем не похоже, что ты их выдумала.
– Но мы же не близнецы, а двойняшки, –объясняю я. –Понимаешь, мальчик и девочка не могут быть близнецами. Так что я тоже подзабыла его лицо.
– Вы друг друга обязательно найдете, –уверенно говорит она. –Ты мне так и не рассказала, удалось ли тебе спуститься в подвал.
Киваю и, не сдержавшись, шмыгаю носом. Чтобы скрыть звук, тут же делаю вид, что закашлялась.
– Мы все обсудили. Побег запланировали на следующий месяц. Но с этим, думаю, можно повременить.
– Я что, зря поджигала эти занавески? Ты отсюда выберешься, и все будет просто замечательно.
– Давай с нами.
– Рейн…
– Ты же этот дом терпеть не можешь. Тебе действительно хочется проваляться остаток своей жизни в этой кровати?
Не знаю, какой ей сейчас прок от свободы. Но ведь она сможет увидеть океан. Любоваться закатами, как свободный человек. Быть похороненной в море.
– Рейн, меня не станет раньше.
– Не смей так говорить!
Утыкаюсь лбом в ее плечо, она перебирает мне волосы. Мои губы подрагивают от с трудом сдерживаемых слез. Ради нее я пытаюсь казаться сильной, но она читает меня как открытую книгу:
– Все хорошо.
– Ты не в себе, если так говоришь.
– Совсем нет, –настаивает она и немного отодвигается, чтобы я могла поднять голову и заглянуть ей в глаза. –Только подумай о том, как близка ты наконец к своей цели.
– А как же ты? –восклицаю я, невольно повысив голос.
Теперь у меня трясутся руки, и я судорожно вцепляюсь пальцами в одеяло.
Ее лицо освещает прекрасная беззаботная улыбка:
– У меня тоже скоро будет все, чего я хочу.
Все последующие дни Линден много времени проводит с Дженной. Но с ней он ведет себя совсем иначе, чем со мной, когда я приходила в форму после неудавшегося побега, или с Сесилией во время родов. В эмоциональном отношении Дженна так и не стала его женой. Линден держится от нее на расстоянии: сидит на стуле или тахте; не ложится к ней в кровать, даже никогда до нее не дотрагивается. Не знаю, о чем они разговаривают, эти двое, муж и жена, которые так и остались друг другу чужими, но мне кажется, что их беседы похожи на тысячи других, ведущихся у постели умирающих. Словно он отдает ей последний долг и закрывает эту страницу своей жизни.
– Ты знала, что у Дженны были сестры? –спрашивает он меня за ужином.
Мы одни в обеденном зале. Сесилия наслаждается редкой для нее теперь возможностью поспать, а Вон вроде бы в подвале работает над своим волшебным противоядием.
– Да, –отвечаю я.
– Правда, она говорит, что они умерли. Несчастный случай.
Стараюсь сохранить невозмутимый вид и продолжать есть как ни в чем не бывало, но это дается мне непросто. Пища падает пудовым камнем на дно желудка. Я не чувствую ее вкуса. Почему же Дженна, хранящая в себе столько обиды, не рассказала Линдену, как на самом деле погибли ее сестры? Возможно, этот разговор не стоил бы затраченных на него усилий. Или сокрытие от него правды превратилось для нее в высшую степень протеста. Она умрет, а он о ней так ничего и не узнает.
– Я никогда ее толком не понимал, –роняет Линден, промакивая рот салфеткой. –Но ты, я знаю, ее очень любила.
– Любила? –переспрашиваю я. –Люблю. Она все еще здесь.
– Да, конечно. Извини.
Остаток ужина проходит в молчании, но сейчас меня выводит из себя даже стук приборов и звяканье тарелок. Линден ведь как слепой котенок. Могу поспорить, после того как я убегу, Вон вручит ему какой-нибудь пепел под видом моего праха. И Линден останется вдвоем с Сесилией, всегда мечтавшей о такой жизни. Чтобы заполнить гнетущую их пустоту, она, скорее всего, родит ему еще с полдюжины ребятишек. Когда не станет Линдена и Сесилии, Вон с легкостью подыщет им замену. Распорядитель из первого поколения, и неизвестно, сколько он еще проживет. Нас всех забудут, и наши спальни займут новые девушки.
Линден и Сесилия. Они очарованы своей маленькой жизнью и даже не догадываются о том, что теряют. Оно и к лучшему. Попрощавшись сначала с Дженной, потом со мной, они похоронят нас где-нибудь в дальнем уголке своего сердца и будут спокойно доживать свой недолгий век, обретя счастье в любовании голограммами и иллюзиями.
Кем бы они могли стать в другое время, в другом месте?
Появляются слуги, чтобы убрать со стола. Линден бросает хмурый взгляд на мою почти нетронутую тарелку.
– Так и заболеть недолго.
– Просто устала, –отвечаю я. –Пойду-ка лягу.
Наверху дверь в спальню Сесилии открыта настежь. Боуэн тихонько гулит, перемежая свое гуканье ритмичным то ли посапыванием, то ли похрапыванием, как это часто делают новорожденные. В комнате темно, он, надо полагать, в своей кроватке не спит, а Сесилия в это время уже десятый сон досматривает. Знаю я, чем все это закончится. Если малыш просыпается, а рядом никого нет, то сразу в слезы. Ну а если уж он расплачется –пиши пропало.
Я собиралась немного поспать, но, похоже, мне придется забрать Боуэна к себе, пока он весь этаж не перебудил. Однако, зайдя в спальню к Сесилии, я нахожу там Дженну. Она сидит на краю кровати в полоске света, льющегося из коридора. Длинные волосы спадают на одно плечо, голова обращена к младенцу, лежащему у нее на руках. За ее спиной, прикрывшись одеялом, сладко спит Сесилия.
– Дженна? –шепотом окликаю я девушку.
Она улыбается, не поднимая головы.
– Он так похож на нашего мужа, –говорит она чуть слышно. –Но, судя по характеру, из него вырастет вторая Сесилия. Жаль, что никто из нас этого не увидит.
От нее сейчас не отвести глаз. Полумрак скрадывает бледность кожи и пурпур губ. Облако кружев. Темный водопад волос. Меня молнией пронзает мысль –она сама выглядит как молодая мать, внимательная, ласковая. Наблюдаю за тем, как нежно ее длинные чуткие пальцы касаются личика Боуэна, и задаюсь вопросом: о своих сестрах, пока их не убили, она заботилась так же, как сейчас печется о Сесилии? И обо мне?
Из уголка ее глаза выкатывается нечаянная слезинка, клянусь, мне не мерещится, но она поспешно смахивает ее.
– Как ты себя чувствуешь? –спрашиваю я.
– Нормально.
В эту минуту она кажется мне такой сильной и молодой, что я заставляю себя поверить ее словам.
– Будь добра, подержи его. Я на минутку.
Дженна поднимается и на дрожащих ногах направляется ко мне. Когда она подходит ближе, свет, падающий из коридора, лишает меня последних иллюзий: я ясно вижу бусинки пота, выступившие на ее лице, синие круги под глазами.
Она передает мне ребенка и тихо выходит из спальни. Подобно призраку, Дженна проплывает мимо места, где флиртовала с озадаченным ее поведением слугой и где сотни раз проходила по дороге к себе в комнату, уткнувшись в очередной любовный роман.
Дженна проделывает весь путь до своей спальни, держась за стену. Через считаные секунды после того, как за ней закрывается дверь, из комнаты доносится сдавленный кашель.
Боуэн, нисколько не потревоженный ее уходом, крепко спит. Я завидую его безмятежности. И тем двадцати пяти годам, что у него еще впереди.
Позже я ухожу к себе. Закрываю дверь. Выключаю свет. Вжимаюсь лицом в подушку и отчаянно кричу, ору что есть силы, пока мое тело не охватывает оцепенение и я не перестаю чувствовать руки и ноги, совсем как Дженна. В комнате висит пульсирующая тишина. Роуэн, родители, Роуз, гавань Манхэттена. Вещи, по которым я скучаю. Люди, которых люблю. Все, что осталось в прежней жизни или растворилось в воздухе как мираж. Мне так хочется, чтобы пришла мама и поцеловала меня на ночь. Чтобы отец сыграл на пианино. Чтобы брат посторожил дом, пока я сплю, и дал мне выпить водки, когда боль терпеть уже невмоготу. Я так по нему соскучилась. Долгое время я гнала от себя эти мысли, но сейчас тоска по брату оказывается сильнее любых запретов. Меня душат рыдания. Я так устала. Потеряла все ориентиры. Не знаю, получится ли у меня сбежать. Смогу ли открыть кованые ворота, увенчанные остроконечным цветком. Вытираю слезы платочком Габриеля, который все это время хранила в наволочке. Нащупываю в темноте вышитый уголок и рыдаю так отчаянно, что у меня начинает саднить горло. Я надеюсь, о, как же я надеюсь, что мне все-таки удастся вернуться домой.
Мне снится, что меня бросают в море. Я тону, но не сопротивляюсь, не барахтаюсь, а, расслабившись, просто подчиняюсь воле судьбы. Спустя некоторое время сквозь безмолвие глубин до меня доносятся звуки фортепиано, на котором играет отец. И все не так уж и плохо, как кажется.
Утром меня будит заплаканная Сесилия.
– Дженна не может открыть глаза, –сообщает она мне. –И вся горит.
Сесилия склонна к преувеличениям, но, когда я, пошатываясь со сна, вхожу в спальню к Дженне, мне становится ясно, что ее состояние даже хуже, чем я думала. Белая, как мрамор, кожа нашей сестры приобрела ужасный желтоватый оттенок, а на ее шее и руках образовались синяки. Хотя нет, не синяки, скорее загноившиеся раны. Дотрагиваюсь до лба страдалицы, и она издает какой-то жалкий хрип.
– Дженна? –шепотом окликаю я ее.
Сесилия меряет шагами комнату, нервно сжимая и разжимая кулаки.
– Я позову Распорядителя Вона, –не выдерживает она.
– Не смей, –я сажусь на кровать и кладу голову Дженны себе на колени. –Лучше намочи мне какую-нибудь тряпочку, –говорю я, стараясь не выдать своего беспокойства.
Сесилия послушно идет в ванную. Сквозь шум льющейся воды до меня доносятся ее всхлипы, но, когда она снова появляется в комнате с полотенцем в руках, лицо ее кажется совершенно спокойным. Она откидывает одеяла и расстегивает верхние пуговки на сорочке Дженны, чтобы немного унять разошедшийся жар, но в глазах ее отражается сумасшедший, едва контролируемый ужас. Интересно, я так же выгляжу со стороны? Вроде бы тихонько сижу себе, перебираю пальцами волосы Дженны, но на самом деле в груди бешено ухает сердце, а желудок сжимается в тугой комок. То, что происходит сейчас, не идет ни в какое сравнение с тем, как уходила Роуз. Мучения Дженны гораздо страшнее.
Проходит не один час, и я начинаю думать, что моя названая сестра больше не очнется. Ее глаза закрылись навсегда. Даже мне не верилось, что конец наступит так быстро.
Сесилия обнимает меня и утыкается носом в шею. Но я не в состоянии сейчас ее успокаивать. Могу думать лишь о том, где взять силы на следующий вдох.
– Нам следует вызвать Распорядителя Вона, –повторяет она то ли в третий, то ли в четвертый раз.
Отрицательно трясу головой:
– Она его терпеть не может.
Вдруг раздается тихий смех, за которым следует невнятное «угу». Мы с Сесилией вздрагиваем от неожиданности и переводим взгляд на Дженну. На ее потемневших губах играет едва заметная улыбка. Веки, чуть дрогнув, приоткрываются, обнаруживая незнакомые, странно отрешенные глаза. Но в их глубине все еще теплится крохотная искорка жизни. Она с нами. Пока.
– Привет, –нараспев произносит Сесилия и, опустившись на колени возле кровати, берет ее руку в свои. –Как ты себя чувствуешь?
– Великолепно, –отзывается Дженна.
Глаза у нее закатываются, и она снова смыкает веки.
– Хочешь чего-нибудь? –спрашиваю я.
– Тоннель на тот свет, –отвечает Дженна, и уголки ее рта поднимаются в слабом подобии усмешки.
– Не говори так. Пожалуйста, не надо, –просит ее Сесилия. –Хочешь, я тебе почитаю? У меня уже неплохо получается.
Дженна открывает глаза и наблюдает за тем, как Сесилия, взяв книжку из большой стопки на прикроватном столике, начинает ее перелистывать; снова смеется, но в этот раз от ее смеха у меня сжимается сердце.
– Не совсем подходящее чтиво для постели умирающей, Сесилия.
Я больше не могу этого вынести. Смотрю на Дженну, а вижу лишь ту мерзость, что ее убивает. Даже голос ее стал каким-то чужим.
– А мне плевать, –упорствует Сесилия, –Я все равно почитаю. Тут в середине есть закладка, отсюда и начну. Ты хотя бы узнаешь, чем все закончится.
– Тогда перепрыгни на последнюю страницу, –говорит Дженна. –Времени у меня осталось не шибко много.
Вдруг ее грудь сотрясает дрожь, и у Дженны открывается рвота с кровью. Поворачиваю ее на бок и поглаживаю по спине, пока она откашливается. Сесилия вся как-то съеживается, глаза ее наполняются слезами. Не представляю, как ей еще хватает сил плакать. Я-то едва могу пошевелиться. Даже просто оставаться живой требует от меня такого сверхъестественного напряжения, что я хочу лишь одного –забраться под одеяло и заснуть. То, что я когда-то могла ходить, кажется сейчас чудом.
Когда погибли родители, я спала сутками. Неделями. Пока наконец у моего брата не иссякло терпение. Он сказал: «Вставай. Они мертвы. Мы живы. И у нас куча дел».
Дженна задыхается, хватая воздух широко открытым ртом. Сквозь тонкую ткань ее сорочки проступают острые позвонки. Когда же она успела так страшно похудеть? В измученном рвотой и надрывным кашлем теле едва держится жизнь. Перевернувшись на спину, она так и лежит с закрытыми глазами, совсем не двигаясь. Лишь грудь вздымается в такт ее неровному дыханию. Дженна остается совершенно неподвижной, даже когда мы с Сесилией вытаскиваем из-под нее перепачканные простыни.
Она спит все утро. Стянув с нее замусоленную сорочку, мы с Сесилией обтираем ее влажной тканью, но Дженна лишь бормочет что-то едва слышно. Через ее прозрачную бледную кожу просвечивают вены. Она с головы до пят покрыта синяками, и некоторые из них уже начали кровоточить. Выглядит это все так, словно ее тело гниет изнутри. Волосы у нее сильно поредели, выпадают целыми прядями, я то и дело смахиваю их с подушки. Сесилия читает вслух любовный роман. Там сплошное лето, поцелуи и увлеченная друг другом молодая здоровая пара. Время от времени Сесилия прерывается, не в силах более сдерживать рвущие горло рыдания.
Мы перестаем пускать в комнату слуг с лекарствами. Дженна уже так слаба, что не в состоянии проглотить таблетку, а желудок больше ничего не принимает. Ей становится все хуже; у нее путаются мысли, отнимается язык, но стоит ей заслышать приближающиеся по коридору шаги, как она зарывается лицом в подол ночной рубашки моей или Сесилии. Я знаю, что она пытается нам сказать. То же, о чем умоляла Роуз. Она просит дать ей спокойно умереть.
Но она не противится присутствию Эдера, поэтому его мы не прогоняем. Поступь ее помощника легка, а прикосновение ненавязчиво. Он втирает хозяйке в грудь мазь, от которой ей становится легче дышать, и никогда не задерживается больше, чем это необходимо. Эдер всегда превозносил ее красоту до небес и понимает: она не хочет, чтобы в эти страшные минуты ее кто-то рассматривал.
Ближе к вечеру обеспокоенный Линден все же решается нас проведать. Едва он переступает порог спальни, как меняется в лице –ему в нос бьет сладковато-зловонная смесь запахов разложения, пота и крови. По его взгляду понимаю, что ему знаком этот гнилостный коктейль: все последние дни он не отходил от постели Роуз. К кровати этой жены он даже не приближается. Для меня не секрет, что Дженна не желала эмоционального сближения с Линденом и что их брак был построен исключительно на сексе, но не могу не задаться вопросом: не виноват ли отчасти и Линден в однобокости их отношений? Потеряв Роуз, он попросту не захотел влюбляться в еще одну женщину, которая испустит последний вздох на его глазах. Мне осталось ровно столько, сколько и ему, Сесилия переживет нас обоих, а вот что касается Дженны…
Линден стоит у двери с самым жалким и извиняющимся видом. Все три его жены жмутся друг к другу на незастеленном матрасе, одна из них умирает; когда мы вместе, то образуем тесную группку, которая ему не по зубам. Он даже связываться с нами боится.
– Я забыла покормить Боуэна, да? –спрашивает Сесилия, заметив на руках Линдена их сына.
– Все в порядке, любовь моя, –отвечает Линден. –Для этого у нас есть кормилица. Я больше переживаю за тебя.
Не представляю, зачем Линден пришел к нам с сыном, если только ему не слишком одиноко и он не надеялся воспользоваться им как предлогом, чтобы хотя бы ненадолго выманить отсюда Сесилию. Его план проваливается. Сесилия прижимается лицом к плечу Дженны и закрывает глаза. Я делаю то же самое. Мы снова в фургоне Сборщиков, прячемся в темноте, надеясь раствориться в объятиях друг друга.
– Слуги говорят, что вы их к себе не пускаете, –говорит Линден. –Давайте я вам все-таки пришлю кого-нибудь. Пусть вам хотя бы простыни свежие постелют.
– Не надо, –шепчет Сесилия. –Не надо нам никого присылать. Прикажи им всем оставить ее в покое.
– Неужели я ничем не могу помочь? –спрашивает он.
– Ничем, –говорю я.
– Ничем, –вторит мне Сесилия.
Даже с закрытыми глазами чувствую, что муж стоит в дверях, напуганный такой сплоченностью, словно смерть одной из нас может привести к гибели всех трех.
Наконец он выходит из комнаты, не сказав больше ни слова.
Дженна бормочет что-то неразборчиво. Кажется, имя. Наверное, зовет своих сестер.
– Здесь оставаться опасно, –еле слышно говорит она.
Не знаю, к кому она обращается –к сестрам или к нам с Сесилией.
Дженна оказалась права. Она уходит до меня. Мы теряем ее ранним утром первого января, еще до рассвета. В комнате только я и Сесилия. Все, что нам осталось после целой череды дней, проведенных в ее постели, это просто разговаривать с ней, наблюдая, как она силится открыть глаза, а потом в изнеможении их закрывает. Мы стремились дать ей знать: она не одна. И пусть мы с ней столько месяцев провели вместе, будучи замужем за одним и тем же мужчиной, пусть мне так хочется сказать ей напоследок что-нибудь важное, значимое… но, глядя на умирающую Дженну, я могу выдавить из себя лишь несколько слов о погоде.
И вот Дженны больше нет. Ее глаза все еще открыты, но в них более не теплится жизнь. Теперь там только пустота. Словно из говорящей куклы взяли и вытащили батарейки. Большим и указательным пальцами я закрываю ей глаза, целую в лоб. Она все еще теплая. Кажется, вот-вот сделает очередной вдох.
Сесилия встает и, потирая лоб, принимается мерить шагами комнату.
– Не понимаю, –бормочет она, прижимая руки к груди. –Все произошло так быстро.
Вспоминаю ее радость по поводу кончины Роуз и то, как она без колебаний вжилась в роль матери будущего ребенка Линдена. Они уже поговаривают о том, чтобы родить еще одного.
– Распорядитель Вон должен был продлить…
– Не смей даже имя его произносить, –резко обрываю я ее.
И чего я так на нее взъелась? Она меня раздражает с тех пор, как заболела Дженна. А с чем это связано, сама не пойму. Ну да ладно, сейчас не время раздумывать о причинах моей внезапно возникшей неприязни к Сесилии.
Убирая длинные волосы Дженны за уши, пытаюсь осознать, что ее больше нет. Она похожа на восковую фигуру, а ведь всего минуту назад была жива. Сесилия ложится в постель, утыкается Дженне в шею и безостановочно повторяет ее имя. Дженна, Дженна, Дженна. А потом опять и опять, как будто это может хоть что-нибудь изменить.
Вскоре в комнату заявляется Вон, чтобы проверить состояние Дженны. Ему даже не надо подходить к постели. По заплаканному лицу Сесилии и моему невидящему взгляду, устремленному в окно, он тотчас же понимает –наша сестра умерла. Говорит, что сожалеет, но после вчерашнего осмотра ему и так было ясно, что ей осталось недолго.
За Дженной приходят слуги с каталкой, но Сесилия не выпускает ее из объятий. Однако она так раздавлена произошедшим, что не силах сопротивляться, когда ей разжимают пальцы, чтобы высвободить руку Дженны.
– Будь сильной, –только и говорит Сесилия.
Позднее из гостиной доносится знакомая мелодия. Токката и фуга до минор Баха. В звуках оживающего под пальцами Сесилии шедевра мне слышатся быстрые шаги смерти, спешащей по коридору.
Слушаю эту яростную, мощную музыку, лежа на полу в своей спальне. У меня не осталось сил, даже чтобы забраться на кровать. Мне представляется, как величественная мелодия вырывается из маленького тела Сесилии, подобно злобному джинну, спавшему на протяжении многих веков, и окружает ее черно-красным облаком.
Жду, когда Сесилия закончит играть, появится у меня в дверях, вся в слезах, и спросит, можно ли ей лечь рядом. Она так поступает всякий раз, когда ее что-то расстраивает.
Но она не приходит. Вместо этого через дверной проем в комнату рвется бурная, не ведающая страха музыка.
Будь сильной, словно призывает она.
Хочу оказаться как можно дальше отсюда, сбежать прямо сейчас. Мне невыносимо дальше оставаться в этом доме. Пока Вон проделывает над телом Дженны одному ему известные манипуляции, нам полагается есть и пить как ни в чем не бывало. Сесилия повсюду таскает с собой Боуэна, словно он не ребенок, а маленькая тряпичная кукла. Лица их обоих покраснели от слез. Это самый капризный младенец на свете. А может, у него просто хорошо развита интуиция.
Всего через несколько часов после смерти Дженны Вон вручает нам ее прах. Предполагается, что мы должны его развеять, но вцепившаяся в урну Сесилия спрашивает, можно ли ей оставить прах Дженны себе. Она поставит урну на полку у себя в комнате. Так ей будет легче перенести потерю. Я говорю, что не возражаю, но на самом деле меня просто коробит от такой легковерности.
Поздно ночью, когда я уже лежу в кровати, раздается тихий стук в дверь. Не шевелюсь. Отчасти потому, что не хочу никого видеть, но в основном из-за того, что нахожусь в этот момент за тысячи миль от земли. Я давно, целую вечность парю в темноте, прислушиваясь к отдаленным рыданиям девушки, завладевшей моим телом.
Постепенно прихожу в себя. Меня душат страшные, просто нечеловеческие крики.
Дверь открывается, и в комнату проникает свет. Я сворачиваюсь клубочком в темном уголке кровати точно так же, как делала это в фургоне. Тело словно налито свинцом, а горло саднит от рыданий. От слез в глазах все расплывается.
– Рейн? –окликает меня Линден смутно знакомым голосом.
Мне не хочется его видеть, и я собираюсь ему об этом сказать, но все, на что меня хватает, это выдавить из себя какие-то нечленораздельные звуки. Линден садится на край кровати и поглаживает меня по спине. Пытаюсь стряхнуть с себя его руку, но у меня нет на это сил.
– Милая, ты меня пугаешь. Я никогда не видел тебя такой.
И то правда. Меня зовут Рейн. Я сирота, которую специально готовили ему в невесты, и мне здесь очень нравится. Может, по его разумению, смерть моей сестры должна меня осчастливить. Ведь теперь он сможет уделять мне больше времени. Но я всегда была скорее сестрой Дженне и Сесилии, чем супругой Линдену. Мне трудно представить себя его единственной женой.
– Что мне для тебя сделать?
Он становится на колени у кровати и убирает волосы с моего лица. Смотрю на него сквозь слезы. Отпусти меня, мысленно прошу я его. Верни меня на год назад. Оживи сестер Дженны.
Но я лишь трясу головой и закрываю лицо сжатыми в кулаки руками. Он отводит их назад. Пусть. Я слишком слаба, чтобы сопротивляться.
– Только что наступил Новый год, –говорит он нежно. –Завтра будет вечеринка. Хочешь пойти?
– Нет, –выдыхаю я.
– Уверен, тебе там понравится, –настаивает он. –Дейдре уже вовсю корпит над твоим платьем. А помогает ей Эдер.
Эдер. Что же будет с ним теперь, когда не стало Дженны? Он работал на нее и больше ни на кого. Впрочем, обязанностей у него было не так уж и много. Дженна редко нуждалась в помощи, а поводов принарядиться у нее случалось до обидного мало. Пусть подсобит Дейдре, может, почувствует себя полезным. Не могу же я просто взять и отказаться от его помощи. Сглотнув застрявший в горле комок, киваю в знак согласия.
– Ну вот, так-то лучше, –говорит Линден.
Но по его глазам вижу –он понимает, как мне плохо. Возможно, такую же боль он испытывал, когда потерял Роуз. После ее смерти Линден бросался в слуг вещами и кричал, чтобы мы все убирались вон. Неужели он не понимает, что я сейчас тоже хочу побыть одна?
Судя по всему, нет.
– Подвинься, –мягко просит он и, приподняв одеяло, забирается ко мне в постель.
Линден прижимает меня к своей груди. Вот только кому из нас станет легче от этих объятий? Обмякнув в его руках, я опять заливаюсь слезами. Мне так хочется снова покинуть свое тело, исчезнуть из этого жалкого мира хотя бы ненадолго. Но на протяжении всей ночи хрупкий в общем-то Линден на удивление крепко меня обнимает. Сплю я беспокойно, то и дело просыпаюсь, но меня ни на секунду не покидает ощущение, что он здесь, рядом, держит меня с силой, о которой я и не подозревала.
Как и ожидалось, на следующий день ко мне в спальню заявляются Дейдре и Эдер с поистине изумительным платьем в руках. Новогодние вечеринки, которые устраивали на Манхэттене, проходили мимо меня. Они в основном организуются для представителей первого поколения, тех, кто здоров и у кого есть причины праздновать наступление очередного года, одного из многих в их долгой жизни. Сироты в этот период пользуются редкой возможностью беспрепятственно забраться в оставленные без присмотра дома, расположенные в более благополучных районах нашего города. Мы с Роуэном первые дни нового года обычно проводили, укрепляя дом от взлома. Ружье всегда держали наготове. Для Сборщиков же наступала долгожданная пора. В парке было полно танцующих или торгующих бенгальскими огнями юных красавиц, нетрезвых и рано потерявших матерей. На улицах становилось так опасно, что Роуэн запрещал мне выходить из дома, даже работу приходилось прогуливать.
Бедный Роуэн. Как он там? Совсем один. Кто, кроме крыс, сменит его на дежурстве?
Появляется группа женщин из первого поколения. Они удаляют с моего тела все волоски, потом натирают его лосьонами и кремами до тех пор, пока кожа не начнет сиять. Затем Дейдре приступает к макияжу, а Эдер в это время завивает мне щипцами волосы. Опять локоны.
– Они привлекают внимание к твоим глазам, –произносит он мечтательно.
Дейдре накладывает на мои губы слой красной помады и просит меня их промокнуть.
Приходит Сесилия. Говорит, что ненадолго. Она садится на диван и оттуда наблюдает за всеми приготовлениями. Вон опять куда-то забрал Боуэна: то ли чтобы взять у него кровь, то ли чтобы провести анализ ДНК. Каким бы процедурам он ни подвергал бедного ребенка, делается это исключительно ради одной цели –найти противоядие. Ну а Сесилия без сына сама не своя. На моих глазах она за несколько месяцев превратилась из смущенно хихикающей невесты-подростка в беременную женщину. Я и подумать не могла, что из нее выйдет полноценная мать. А теперь вдруг она словно и думать ни о чем, кроме своего материнства, не может.
– Сделаешь ей макияж? –прошу я Эдера, отвлекая его от детального осмотра моего платья. Оно и так идеально. –Может, в оттенках красного или фиолетового?
Что же я несу? Просто мне невыносимо тяжело видеть Сесилию такой грустной.
– Лучше что-нибудь коричневатое, –возражает Дейдре, прикалывая искусственный цветок к моей прическе. –Посмотрите на цвет ее волос. А глаза? Ей точно подойдет сочетание зеленого и коричневого, –она подмигивает мне в зеркало.
Освобождаю на диванчике немного места, чтобы Сесилия могла сесть рядом. Так мы и сидим, спина к спине, пока слуги колдуют над нашими лицами. Сесилия грозится ударить Эдера, если тот попадет ей в глаз кисточкой для туши, но, увидев, как ловко у него все получается, немного успокаивается. Оказывается, это довольно приятно –сидеть вот так, словно мы настоящие сестры, а впереди у нас целая жизнь.
– Как думаешь, что это будет за вечеринка? –спрашивает меня Сесилия, промакивая губы салфеткой, которую ей поднес Эдер.
– Ничего особенного, –отвечаю я, не желая соблазнять ее тем, что ей вряд ли суждено увидеть.
Хотя, когда меня здесь не будет, Линден вполне может брать ее на все эти вечеринки. Сесилии наверняка понравятся фонтаны из шоколада, и что-то подсказывает мне, что ей придется по душе внимание Комендантов и архитекторов, которые будут целовать ее руку и выражать свое восхищение ее красотой.
– Да это просто кучка разряженных богатеев, собравшихся, чтобы обсудить свои дела.
– Принесешь мне эклеров? –просит она.
– Если они там будут –конечно.
Она накрывает мою руку своей ладонью, такой маленькой и теплой, как у ребенка. Ей так хотелось повзрослеть в этом мире, укравшем у человечества самый ценный дар –время, что меня не оставляют вопросы: кем бы она стала, если бы у нее была возможность прожить долгую жизнь? Справится ли с ролью первой жены, когда меня здесь уже не будет? Сможет ли она по-настоящему переродиться из хихикающего подростка во взрослую женщину? Так или иначе, я чувствую себя предательницей по отношению к ней. Ей было так тяжело наблюдать за тем, как угасала Дженна, а теперь и я собираюсь покинуть ее. Меня не может не тревожить ее реакция на мое исчезновение.
Но если не сейчас, это все равно неминуемо произойдет, только позже. Меньше чем через четыре года, она будет стоять у другой постели и наблюдать уже за моей агонией.
– Ты в порядке? –спрашиваю я, сжимая ее руку.
– Да, –в ее голосе слышится улыбка. –Спасибо.
На мне короткое переливающееся платье без бретелек цвета морской волны. Одна его сторона расшита черными жемчужинами так, словно на боку у меня распустился диковинный цветок. Короткое ожерелье из черного жемчуга плотно обхватывает шею. Тонкие черные леггинсы и перчатки не дадут мне замерзнуть в нешуточный январский мороз. Завершает образ черная лента, которую Дейдре повязывает поверх украшающего мои волосы искусственного цветка, и легкое пальто из блестящего материала, которое чем-то напоминает мне свадебное платье Сесилии. Какой же счастливой казалась она в тот вечер, когда, трепеща от возбуждения, чуть не летела впереди меня к беседке.
Сейчас уже она со стороны восхищается моим нарядом. Благодаря искусно наложенному макияжу, выдержанному в рыже-коричневых тонах, Сесилия выглядит совсем взрослой. Ей, как и мне, завили локоны. Одним словом, красавица, пусть и в мятой ночной рубашке.
– Потрясающе выглядишь, –с чувством говорит она. –Сегодня вечером произведешь фурор.
Предпочитаю промолчать о том, что, каким бы чудесным ни было платье, у меня нет ни малейшего желания идти на эту вечеринку. Я бы с гораздо большей охотой забралась в кровать, натянула на голову одеяло и поревела от души. Но такое поведение не подобает первой жене. Дейдре, Эдер и Сесилия –все они не сводят с меня глаз, поэтому я им широко улыбаюсь той улыбкой, которую мама обычно приберегала для отца.
Меня пугает то, с какой легкостью мне удается притворяться, что я без ума от этой жизни и мужа, вокруг которого она вращается.
Появляется Линден. На нем простой черный смокинг –парадная униформа для Комендантов. Замечаю, что его лацканы такого же цвета морской волны, как и мое платье. Мы стоим рука об руку перед лифтом, в его металлических дверях отражается идеальная пара. Лифт открывается. Мы заходим внутрь.
– Хорошо повеселиться, –желает нам Сесилия.
Двери закрываются.
– По-моему, она в последнее время какая-то странная, не находишь? –спрашивает меня Линден.
Не знаю, что и сказать. Я ведь тоже заметила, что Сесилия переменилась. Еще до смерти Дженны ее охватила странная ко всему безучастность. Но мне кажется, что ее тоска связана с тем, что Вон постоянно забирает у нее Боуэна и непонятно чем с ним занимается. Всем известно, что новорожденные младенцы часто становятся объектом исследований для состоятельных семейств, занятых поисками волшебного противоядия. Но Вон никого в свои действия не посвящает, да и на Боуэне вроде бы ни царапины. Я все не знаю, как сказать Линдену, что с его стороны было эгоистично и несправедливо позволить такой юной девушке забеременеть. Признаюсь, я немного обеспокоена тем, что он опять поднимет вопрос рождения наших общих детей. В свои шестнадцать я, можно сказать, засиделась в девках.
– Она просто устала, –отвечаю я ему. –Тебе следует больше помогать ей с ребенком.
– Да я бы с удовольствием, –оправдывается Линден. –Но он то с Сесилией, то у моего отца, так что я рад уже тому, что могу узнать собственного сына в лицо.
– Линден, как ты думаешь, что твой отец делает с вашим ребенком все это время? –осторожно интересуюсь я.
– Полагаю, проверяет работу сердца, берет анализы крови, чтобы убедиться, что малыш здоров, –пожимает плечами Линден.
– И ты считаешь это нормальным? –не отступаю я.
– А что ты понимаешь под «нормальным»? –спрашивает он. –В течение двадцати лет первое поколение даже не подозревало, что их дети обречены на скорую смерть. Кто знает, что случится с нашими детьми?
В его словах есть доля правды. Разглядываю сверкающие каблуки своих туфель. Пока я красуюсь здесь в прелестном платье, вокруг меня рушится мир. В голове звучит голос Дженны, повторяющий: «Не смей забывать, как ты здесь оказалась. Не смей!»
Линден хватает меня за руку. В такие моменты мне кажется, что он напуган не меньше моего. Улыбаюсь ему едва заметно, уголками рта, а он в ответ тихонько толкает меня в плечо. Моя улыбка становится шире.
– Ну вот, так-то лучше, –довольно говорит он.
В лимузине он наливает нам по бокалу шампанского, но я свой не допиваю и Линдена тоже прошу повременить с алкоголем.
– На вечеринке нас ждет целое море шампанского, –говорю я ему.
– Слова настоящей первой жены, –смеется он и целует меня в висок.
Невольно заливаюсь румянцем. Он впервые произнес эти слова вслух. Первая жена. Мне осталось ею быть всего несколько дней. Но ему об этом знать совсем не обязательно.
– Как ты думаешь, там будут камеры? –спрашиваю я.
– Да, и много, –отвечает он и с озабоченным видом продолжает: –Наверное, мне следовало попросить тебя надеть те зеленые контактные линзы. Не хочу, чтобы весь мир узнал, насколько ты удивительная.
– Это из-за моих глаз ты считаешь меня такой привлекательной? –спрашиваю я, поправляя ему галстук.
– Нет, –отвечает он и отводит локоны с моего лица. –Они лишь верхушка айсберга, –добавляет он мягким, мечтательным голосом.
Расплываюсь в улыбке. На какое-то мгновение мне кажется, что подобные чувства отец испытывал к моей матери, я даже могла бы поклясться, что мы с Линденом состоим в настоящем браке. Любой прохожий, взглянув на нас, наверняка решил бы, что мы уже много лет женаты и собираемся провести остаток нашей жизни вместе. Я всегда знала, что вру я мастерски. Но никогда не догадывалась, что смогу обмануть саму себя.
Мы приходим на вечеринку, держась за руки. Музыка играет так громко, что наше появление проходит незамеченным. Это какой-то элитный бар, который может похвастаться несколькими сценами и винтовой лестницей. Две основные площадки в нем сделаны из стекла, прозрачного только с одной стороны, так что мы видим людей под нами, но не тех, кто наверху. Поняв, что никто не сможет заглянуть мне под платье, вздыхаю с облегчением. Чутье подсказывает мне –некоторые из Комендантов не преминули бы это сделать.
Не проходит и двух минут, как к нам приближается один из коллег Вона. На нем висят две хихикающие брюнетки, на вид не намного старше Сесилии, со светящимися неоном бокалами в руках. На девушках похожие платья ярко-розового цвета, которые плотно, как целлофановая упаковка, облегают их нескладные тела. Мужчина представляет их нам как своих жен. Они близняшки, и обе беременны. Когда он целует мне руку, каждая считает своим долгом смерить меня презрительным взглядом.
– Завидуют твоей красоте, –шепчет мне Линден, когда все трое удаляются. –Выглядишь ты, между прочим, просто великолепно. Держись ко мне поближе, а то украдут еще ненароком.
Хорошо. Еще одного похищения мне только не хватает.
Я и на самом деле стараюсь далеко от него не отходить, так как мужчины здесь не вызывают у меня особого доверия, а большинство замужних девушек моего возраста, кажется, уже изрядно пьяны. Эта вечеринка посвящена празднованию Нового года, но проводится после его формального наступления, поэтому, как объясняет мне Линден, в полночь в шутку будет включен обратный счет времени до начала Нового года. Когда я спрашиваю, зачем это делается, он отвечает:
– Кто знает, сколько нам этих лет осталось? Нет ничего предосудительного в желании накинуть себе еще парочку.
– Разумный довод, –замечаю я, и в этот момент он вытягивает меня на танцпол.
Медленные танцы мне даются легче, они включают минимум движений, но одного только взгляда, брошенного на быстро мигающий прожектор, достаточно, чтобы понять –сегодня медленных танцев не будет. Стараюсь поспевать за Линденом, партнер он, безусловно, терпеливый, и все время думаю о Дженне. Вспоминаю о том, как она учила нас с Сесилей танцевать в тот день, когда разразился ураган. Ей бы понравилось на этой вечеринке, пусть даже она не питала нежных чувств к Линдену. Кружась в танце, она бы несколькими изящными движениями разбила сердца всех присутствующих мужчин. Меня охватывает неодолимое желание рассказать ей о вечеринке сразу, как только вернусь домой, но тут я вспоминаю, что Дженны больше нет.
Линден наклоняет меня в танце. Он в приподнятом настроении, хотя выпил совсем немного. Затем он снова прижимает меня к себе и запечатлевает на моих губах быстрый поцелуй.
– Не против, если я разобью вашу пару? –спрашивает Линдена какой-то незнакомый мужчина.
Возможно, «мужчина» не совсем подходящее слово. Он не старше меня, невысокого роста и плотного телосложения, его рыжие волосы переливаются в калейдоскопе огней. Бледная кожа незнакомца настолько невразумительного цвета, что я едва могу разобрать черты его лица. Под руку он держит высокую блондинку в красном платье, такого же оттенка, что и ее губы. Разглядывая Линдена, она заметно трезвеет.
Линден смотрит на меня в нерешительности.
– Давай же, –увещевает его мужчина. –Обменяемся женами. Всего на один танец.
– Ну хорошо, –соглашается Линден и берет за руку женщину в красном, одновременно разворачивая меня к рыжеволосому мужчине. –Но мне очень дорога моя Рейн. Так что постарайся не привыкать.
К горлу подкатывает тошнота. От мужчины разит, как от прилавка, полного несвежего мяса. К тому же он слишком много выпил и постоянно наступает мне на черные туфли, оставляя на них грязные следы. Поверх головы этого коротышки мне хорошо виден Линден, танцующий с его женой. По-моему, она наслаждается каждой минутой, проведенной в обществе Линдена. Полагаю, ей приятно танцевать с мужчиной, который знает, как вести даму. Но Линден не ее мужчина. Он мой!
От этой мысли я останавливаюсь как вкопанная. Рыжеволосый толстяк налетает на меня и утыкается лицом в мою грудь.
– Какая же ты неуклюжая, малышка, –посмеиваясь, бормочет он.
Но я едва его слышу. Мой? Нет, Линден мне не принадлежит. Все это –просто театр, в котором вечеринки, ключ от лифта, роль первой жены не больше чем декорации. Через несколько дней мы с Габриелем убежим, и моя теперешняя жизнь останется далеко в прошлом. И как мне только это пришло в голову?
Я стараюсь не смотреть в сторону Линдена, танцующего с блондинкой. Ей явно нравится танцевать с мужчиной ее роста. Как только заканчивается песня, я направляюсь к столу с десертами и беру несколько эклеров и шоколадных кексов для Сесилии, пока есть еще из чего выбирать. Один из слуг предлагает мне положить их в холодильник до тех пор, пока мы не соберемся уходить.
Поворачиваюсь лицом к площадке и принимаюсь разглядывать танцующих. Разноцветные лучи прожекторов высвечивают их силуэты –красные, зеленые, голубые, белые, оранжевые. По стенам проплывают яркие звездочки. Благодаря стеклянной платформе, на которой я стою, мне кажется, будто я парю в воздухе. У меня под ногами толпы людей, залитых огнями, и все громче играет музыка. Чем дольше я рассматриваю танцующих женщин, тем яснее мне становится, насколько благодарна я должна быть Дейдре за ее чувство стиля. На большинстве из них наряды, вызывающие у меня стойкие ассоциации с оловянной фольгой. Все это великолепие переливается розовым, зеленым и светло-голубым. Их туалеты дополняют туфли на высокой платформе с пятнадцатисантиметровыми каблуками и массивные ожерелья из жемчуга, весом на вид не меньше тонны. Большинство перестарались с макияжем и теперь выглядят так, словно попали под действие радиации. Их зубы светятся потусторонним сиянием.
Несколько жен тянут меня на танцпол. Я не сопротивляюсь. Отличная возможность попасть в камеру. Вдобавок это гораздо лучше, чем танцевать с их мужьями. Хоть повеселюсь немного. Большинство из них, как и я, совершенно не умеют танцевать. Держась за руки, мы извиваемся, словно в приступе судорог, украшения ритмично постукивают друг о друга, и музыка заглушает наш смех. Я всегда боялась наступления новогодних праздников, в первую очередь из-за Сборщиков, конечно, ну и переживала постоянно, что в наш дом могут вломиться. Но здесь я в безопасности. Мне ничто не мешает вдоволь наслаждаться едой, этим платьем, музыкой. Могу хихикать над своими неуклюжими попытками изобразить что-то похожее на танец. Слуги разносят подносы с напитками в мерцающих неоном бокалах. Не переставая двигаться, я хватаю один из них и выпиваю залпом. От алкоголя по телу тут же разливается приятное тепло. Должна признать, что благодаря этой вечеринке мне немного полегчало.
В этой бесконечной череде празднований что-то определенно есть. Неважно, развеселая ли это встреча фальшивого Нового года или открытие недавно построенного здания, основная идея универсальна –чествование жизни. Наслаждайся ею, пока можешь.
Внезапно гаснут огни, музыка стихает, и голос в динамиках сообщает нам, что до полуночи всего одна минута. Танцпол пустеет почти мгновенно: все жены поспешно отправляются на поиски своих мужей. На несколько секунд я остаюсь там в полном одиночестве, но тут вдруг Линден, схватив меня за руку, тесно прижимается к моей спине.
– Ах, вот ты где, –шепчет он. –Я тебя весь вечер ищу.
– А где твоя подружка? –вырывается у меня прежде, чем я успеваю прикусить язык.
– Кто? О чем ты вообще говоришь?
– Ни о чем, –отвечаю я, пока он разворачивает меня к себе лицом. –Я просто забыла, что у тебя слабость к блондинкам.
– А, ты о ней, –доходит наконец до него. –Ее свекор –подрядчик, с которым я работаю. Подумал, что будет полезно поддерживать с его семьей хорошие отношения.
– Ну тогда ладно, –смягчаюсь я, не отрывая глаз от висящего на стене гигантского экрана, который отсчитывает секунды, оставшиеся до полуночи. Двадцать… Девятнадцать…
– Не злись, –говорит Линден, сжимая мои вспотевшие в черных перчатках руки. –Мне тоже было неприятно наблюдать за тем, как ты танцуешь с ее мужем. Вообще-то я собирался извиниться и отвести ее к нему, как только закончится песня, но ты как сквозь землю провалилась.
Десять… Девять…
Он нежно приподнимает мою голову за подбородок, заставляя взглянуть на него. Из всех Распорядителей и Комендантов, присутствующих в этом баре, только ему позволено дотрагиваться до меня подобным образом. Не важно, нравится ли мне это, ближе его у меня здесь никого нет. Рядом с ним, даже находясь так далеко от дома, я чувствую себя под защитой.
– Ты единственная блондинка, к которой я питаю слабость, –заверяет меня Линден. Это звучит так умильно, что я не могу удержаться от смеха. Он смеется в ответ, потом берет мое лицо в свои ладони и говорит: –Я люблю тебя.
Три… Два… Один…
Он целует меня среди сотен липовых фейерверков и поддельных звезд. Мы вместе вступаем в этот фальшивый Новый год. И в тот момент, когда все вокруг кажется сном, мне не приходит в голову ничего иного, кроме как ответить ему:
– Я тоже тебя люблю.
Мы возвращаемся с вечеринки лишь под утро. В окно моей спальни струится голубоватый свет. Дверь напротив распахнута настежь. Я слышу дыхание Сесилии, шорох атласных одеял, когда она переворачивается во сне. В соседней комнате ни души, из нее не раздается ни звука. И каким-то образом именно эта мертвая тишина не дает мне уснуть. Проворочавшись некоторое время в постели, пересекаю коридор и толкаю дверь в спальню Дженны.
Она отворяется со скрипом. Утренние лучи падают на аккуратно застеленную кровать. На ночном столике все еще лежит один из сентиментальных романов в дешевой бумажной обложке, которые Дженна так любила. Это единственное свидетельство того, что здесь кто-то жил. Вложенная в книгу обертка от конфеты, служившая закладкой, отмечает последнюю прочитанную Дженной страницу.
Даже запах ее исчез, та легкая воздушная смесь духов и лосьонов, вдохнув которую слуги неизменно заливались смущенным румянцем. В ее последние дни этот аромат перебивался тяжелым запахом мази, которой Эдер натирал грудь Дженны, чтобы ей было легче дышать. Сейчас в комнате не пахнет даже лекарствами. Пылесос стер с ковра отпечатки ее ног, удалил следы каталки, на которой увезли тело.
Замираю в ожидании. Вдруг мне удастся хоть краем глаза увидеть ее тень, услышать голос. Когда умерла Роуз, ее присутствие ощущалось в апельсиновой роще на протяжении нескольких месяцев. И пусть я могла поддаться игре своего воображения, это все же лучше, чем ничего. Но если дух Дженны пока не покинул нашу бренную землю, он точно не здесь. В гладкой поверхности зеркала отражается лишь мир живых.
Отбрасываю край одеяла и забираюсь в ее постель. Простыни пахнут, словно ими еще никогда не пользовались. Возможно, так оно и есть. Белые в маленький красный цветочек, я бы их запомнила. Куда-то пропало и ее атласное одеяло, у него на уголке было пятнышко от вишневого сока. Дженны больше нет. От нее не осталось ничего, кроме книги на ночном столике. Я так и не узнаю, что произошло с ней тогда в подвале Вона. Мы не убежим вместе, и она не увидит океан, никогда больше не станцует и не вздохнет полной грудью.
Утыкаюсь лицом в матрас, в то самое место, где она умерла, и представляю, будто ее пальцы касаются моих волос. У меня не сразу получается вспомнить ее голос.
«Ты отсюда выберешься, и все будет просто замечательно».
– Так и будет, –отвечаю я ей.
Вскоре засыпаю крепким сном.
Это моя последняя ночь без сновидений. Потом все мои мысли занимает Габриель, запертый наедине с собой где-то в этом ужасном подвале. Мне представляется его серая в свете мигающих лампочек кожа, облачка пара, вырывающиеся изо рта. Ночью, закрыв глаза, я вижу перед собой Габриеля. Он спит на раскладушке, а рядом в морозильной камере лежат мои мертвые сестры.
Волнуюсь, что Распорядитель может узнать о наших планах и причинит Габриелю вред. По словам Вона, он начал работать над созданием противоядия в тот день, когда родился Линден. И пусть я не верю в его бескорыстие, в правдивости этого признания сомневаться не приходится. Я точно знаю, что Линден единственный, чью жизнь Вон хочет спасти, а Боуэн –лишь запасной вариант на тот случай, если Распорядитель не успеет вылечить своего сына вовремя.
Однажды ночью мне снится ужасный сон. Боуэн, такой же высокий и стройный, как его отец, целует противящуюся предстоящему браку невесту, живущую в той же комнате, которую когда-то занимала его мать. Он говорит, что любит ее, а она, прекрасная и горящая ненавистью, прячет за спиной нож, дожидаясь подходящего момента, чтобы нанести ему смертельный удар. Вокруг никого, кто мог бы предупредить о грозящей ему опасности. Нет даже любящей матери. Единственный, кого он знает, это Вон. Одержимый стремлением найти лекарство, он увечит в подвале останки Линдена. А что же случилось со мной? Я уже давно мертва, но мое подвергшееся заморозке тело великолепно сохранилось. Мы с сестрами лежим рядком, руки наши почти соприкасаются, в навеки открытых глазах застыло выражение изумления, на ресницах серебрится иней.
Что-то касается меня, и я невольно вскрикиваю от испуга. Под стук бешено колотящегося в груди сердца пытаюсь что есть силы выбраться из холодильника, где лежат мои сестры, я готова на что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от подвала Вона.
– Эй, –мягко шепчет голос. –Тише. Ну, ну. Все хорошо. Это просто страшный сон.
Перекатываюсь на бок и вижу Линдена, сидящего рядом со мной на кровати. Его силуэт едва различим в тусклом сиянии луны. Он убирает волосы с моего лица и говорит едва слышно:
– Иди ко мне.
Я не сопротивляюсь, когда он привлекает меня к себе. Наоборот, вцепившись дрожащими руками в его рубашку, сама тянусь к Линдену. Тепло его щеки прогоняет кошмар, сковавший холодом мое тело.
В комнате напротив малыш, икнув, разражается плачем. Собираюсь встать с кровати, но Линден меня удерживает меня.
– Я схожу. Это все из-за меня. Я его разбудила.
– Да ты вся дрожишь, –он дотрагивается тыльной стороной ладони до моего лба. –Мне кажется, у тебя небольшая температура. Ты случайно не заболела?
– Я совершенно здорова, –заверяю я его.
– Оставайся в постели, –настаивает Линден. –Я схожу.
Но мне хочется самой пойти и удостовериться в том, что Боуэн все еще младенец, а стройного юноши из моего кошмара не существует. По крайней мере пока. Встаю с кровати и иду в спальню Сесилии. Линден следует за мной по пятам. Продирая слипающиеся глаза, девушка силится подняться с постели.
– Я возьму его, –шепотом говорю ей. –Возвращайся в постель.
– Не надо, –возражает Сесилия, встряхивая растрепанными волосами, и отталкивает меня от детской кроватки. –Ты ему не мать. У него есть я.
Она берет икающего и судорожно всхлипывающего Боуэна на руки, пытается его успокоить, напевая ему что-то тихонько, а затем усаживается в кресло-качалку. Но стоит ей расстегнуть верхние пуговицы своей ночной рубашки, как Боуэн с громким плачем отворачивается от ее груди.
Линден подходит ко мне сзади и обнимает за плечи.
– Любимая, может, вызовем кормилицу? –обращается он к Сесилии.
Она смотрит на него полными слез глазами.
– Не вздумай даже, –взрывается она. –Я его мать, и он нуждается только во мне. –Голос ее прерывается, и она снова направляет все свое внимание на сына. –Боуэн, ну, пожалуйста…
– Мой отец считает, что это вполне естественно для первых недель, –увещевает ее Линден. –Новорожденные иногда отказываются от груди.
– Но раньше-то все было нормально, –не сдается Сесилия. –С ним что-то не так.
Она застегивает ночную рубашку, встает с кресла и, прижимая сына к груди, начинает расхаживать по комнате взад и вперед. От этого малыш успокаивается и через несколько секунд засыпает.
– Он плакал не от голода, –говорю я.
Сесилия молча кладет Боуэна обратно в кроватку и наклоняется, чтобы поцеловать его в лобик. Она не видела мой сон и ничего не знает о мире, где ее сын превращается в молодого юношу, лишенного матери, который ведет под венец уже собственных невест поневоле. Интересно, а ей снятся кошмары? Приходило ли Сесилии в голову, что она пробудет с сыном только крохотную часть его жизни и однажды превратится для него в далекое воспоминание? В его памяти останется лишь копна рыжих волос да обрывки прекрасных и печальных композиций, исполненных на клавишной панели. Если он вообще ее вспомнит.
– Мои родители работали в лаборатории, и у них там были настоящие ясли, –рассказываю я ей, пренебрегая правилом не посвящать Линдена в подробности своего прошлого. Как бы то ни было, моя история предназначена не для его ушей. –Деток-сирот было так много, что уделять внимание каждому просто не получилось бы. Поэтому, чтобы успокоить плачущих малышей, лаборанты ставили им записи колыбельных песен. При этом оказалось, что те младенцы, которых на руки брали чаще, быстрее схватывали все новое, они были более смешливыми и раньше начинали тянуться за предметами, чем другие.
На протяжении всего моего рассказа Сесилия не отрывает глаз от кроватки. Теперь она переводит взгляд на меня.
– Что ты хотела всем этим сказать? –спрашивает она.
– Наверное, что младенцы чувствуют тепло человеческих рук и понимают, когда их любят, –поясняю я.
– А я совсем никого не помню, –едва слышно говорит Сесилия. –Я выросла в приюте и не помню, чтобы кто-нибудь заботился обо мне. Я просто хочу, чтобы он знал: я его мама, я рядом и позабочусь о нем.
– Он и так это знает, –шепчу я в ответ и обнимаю ее.
– Не нужны ему никакие записи, –говорит она, вытирая глаза рукой. –У него есть мать. У него есть я.
– Да, у него есть ты, –соглашаюсь я.
Она прикрывает рот ладонью в попытке подавить очередной всхлип. Сесилия всегда была эмоциональной, но рождение Боуэна и потеря Дженны дались ее нелегко. Она чахнет прямо на глазах. Я-то надеялась, что она обретет поддержку в Линдене и благодаря его присутствию легче переживет мое исчезновение. Но временами ее охватывает тоска, природу и силу которой ему не понять. В такие минуты Линдену до нее не достучаться. Вот и сейчас она берет меня за руку и крепко ее сжимает. Наш муж, застывший в дверном проеме, все равно что тень.
– Пойдем. Тебе надо лечь, –говорю я, подводя покорную девушку к кровати.
Она ложится и смеживает веки. Я укрываю ее одеялом. Она стала так быстро уставать.
– Рейн? –окликает она меня. –Прости.
– Простить? За что? –спрашиваю я у, как мне тут же становится ясно, уже спящей Сесилии.
Оборачиваюсь к двери. Никого. Наверное, пока я пыталась успокоить сестру, Линден незаметно выскользнул из комнаты, боясь нарушить и без того шаткое эмоциональное равновесие жены. Сесилия –обнаженный нерв, особенно теперь, когда горюет по Дженне. Глубина ее переживаний пугает его. Мне кажется, ее скорбь напоминает ему о смерти Роуз.
Стоя в дверях, прислушиваясь к ритмичному дыханию сестры и ее сына, чьи очертания в лунном свете едва различимы, как вдруг на меня наваливается чудовищное ощущение неминуемости смерти. Очень скоро Сесилия потеряет свою последнюю названую сестру, а не пройдет и четырех лет, лишится еще и мужа. Придет день, когда весь наш этаж опустеет, и в заброшенных спальнях не будет даже привидения, которое помогло бы Боуэну скрасить одиночество.
Потом не станет и его.
Не имеет значения, как сильно мать любит своего сына, одной любви недостаточно, чтобы сохранить жизнь хотя бы кому-то из нас.
В последний месяц перед побегом я провожу много времени на улице. На земле еще лежит снег, но я подолгу прогуливаюсь в апельсиновой роще, одна играю в мини-гольф. Так, день за днем, проходит целый месяц.
Утро дня, выбранного нами для побега, я провожу, лежа на батуте и слушая, как при каждом моем движении недовольно поскрипывают пружины. Это было любимым местом Дженны, ее личным пристанищем.
Именно здесь меня и находит Сесилия. В ее рыжих волосах застревают снежинки.
– Привет, –говорит она.
– Привет.
– Можно к тебе? –спрашивает она.
Я хлопаю ладонью по месту рядом с собой, и она взбирается на батут.
– Где твой малыш?
– С Распорядителем Воном, –с некоторой грустью отвечает она.
Других объяснений не требуется. Она устраивается возле меня, обнимает обеими руками за локоть и вздыхает.
– Чем займемся? –спрашивает она.
– Не знаю, –отвечаю я.
– Я действительно не верила, что она умрет, –скороговоркой выпаливает Сесилия. –Думала, у нее еще целый год впереди, а там и противоядие найдут, вот и… –она умолкает, не закончив фразу.
Лежа на спине, наблюдаю за тем, как облачка пара, вырывающиеся из наших ртов, растворяются в холодном воздухе.
– Сесилия, –не выдерживаю я. –Пойми же наконец, нет и не будет никакого противоядия!
– Почему ты не веришь в силу науки? Распорядитель Вон –талантливейший врач. Он упорно работает, и у него есть теория, объясняющая причину возникновения болезни. Все дело в том, что люди первого поколения были зачаты в пробирке. Поэтому, если ребенка зачать и родить естественным путем, его можно вылечить при помощи… –она делает паузу, пытаясь вспомнить нужные слова, а затем произносит их так осторожно, будто они сделаны из хрупкого стекла: –врачебного вмешательства.
– Ну-ну, –отзываюсь я с безрадостным смехом.
Сесилия не знает, что мои родители посвятили свою жизнь поиску антидота, и даже не представляет себе, насколько трудно мне поверить в альтруистические мотивы действий Вона. Помимо этого, я не рассказываю ей и о теле Роуз, которое видела в подвале, и о том, что Дженна, вероятно, тоже внизу, лежит в морозильной камере или расчленена на мелкие кусочки.
– Он найдет противоядие, –убежденно повторяет Сесилия. –Он просто обязан его найти.
Мне понятно ее нежелание взглянуть правде в глаза: жизнь ее сына зависит от воображаемого антидота Вона, но я не в том настроении, чтобы притворяться. Отрицательно качаю головой, любуясь тем, как с побелевшего неба, кружась в неистовом танце, падает снег. Если взглянуть вверх, мир кажется кристально чистым.
– Обязан, –упрямо повторяет Сесилия. Сейчас она нависает надо мной, закрывая собой плывущие в вышине облака. –Ты должна остаться и позволить ему себя вылечить, –настаивает она. –Я знаю, что ты готовишь побег. Неужто ты думала, я вообще ничего не понимаю?
– Что-о-о? –приподнимаясь, выдыхаю я.
Схватив меня за руку, Сесилия наклоняется ко мне с серьезным выражением лица.
– Мне известно все про тебя и того слугу. Видела, как он тебя поцеловал.
Ясно, оттуда возник тот странный шум в коридоре.
– Так это была ты? –уточняю я чужим, приглушенным голосом.
Мне начинает казаться, что этот разговор ведут два незнакомых мне человека, а я лишь подслушиваю их со стороны.
– У тебя есть долг как у жены, а этот слуга отвлекал тебя от выполнения твоих обязанностей. Я подумала, что, когда он исчезнет из твоей жизни, ты поймешь, какой Линден хороший муж, заживешь реальной жизнью. Так оно и случилось, ведь правда? Тебе же нравятся все эти вечеринки?
Неожиданно мне становится трудно дышать.
– Так это ты обо всем рассказала Распорядителю Вону.
– Я сделала это, чтобы помочь тебе, –настаивает она, сжимая мою руку. –Мы с ним ради тебя старались. Вот Распорядитель Вон и перевел Габриеля в другую часть дома.
Вырываю свою руку из ее цепких пальцев. У меня одно желание –отодвинуться от нее, убежать отсюда как можно дальше, но я почему-то не могу сдвинуться с места.
– Что еще ты ему рассказала?
– Я знаю больше, чем ты думаешь, –продолжает она. –Вы с Дженной организовали свой маленький клуб, куда мне вход был заказан. И хотя вы никогда мне ничего не рассказывали, знаешь, не такая уж я и дурочка. Мне хватило мозгов понять, что именно Дженна помогала тебе видеться с тем слугой. А это никуда не годится! Как ты не понимаешь? Линден любит тебя, а ты –его! Он чудесно к нам относится, Распорядитель Вон скоро найдет противоядие, здесь нас ждет долгая счастливая жизнь.
Ее слова берут меня в ледяное кольцо, как густой рой белых мух-снежинок. Судорожно вдыхаю морозный воздух. В голове раздается голос Вона: «Ну ледышка просто. Моя бы воля, отправил бы ее на корм рыбам».
– Ты хоть понимаешь, что наделала? –восклицаю я.
– Я помогла тебе, –выкрикивает она.
– Ты убила ее! –кричу я в ответ.
Закрываю глаза ладонями. Мне хочется заорать на весь мир, хочется сделать много вещей, о которых я, скорее всего, пожалею, поэтому я просто сижу, не двигаясь, и пытаюсь восстановить дыхание.
Но я не могу молчать бесконечно. Сесилия забрасывает меня вопросами: «Что? Что ты хочешь этим сказать? О чем ты вообще говоришь?» В конце концов мое терпение лопается.
– Ты убила Дженну! Вот что! Ты растрепала Распорядителю Вону, что она сует нос не в свои дела, и он с ней разобрался! Я не знаю, как именно он ее убил, но смерть Дженны –его рук дело! Ему нужен был только повод, чтобы расправиться с ней, и ты ему его предоставила. А Габриель? Он заперт в этом… жутком подвале. И все это на твоей совести!
Неверие, сквозящее в ее карих глазах, постепенно перерастает в страх. Видно, как отчаянно она сопротивляется, не желая признавать очевидное.
– Нет, –упорствует она, отводя взгляд и категорично покачивая головой. –Дженна умерла от вируса, и…
– Дженне было только девятнадцать, –перебиваю я Сесилию. –Ее не стало за неделю, в то время как Роуз смогла протянуть несколько месяцев. Если твой Вон такой расчудесный врач, будь добра, объясни, почему, несмотря на все его старания, Дженна сгорела так быстро.
– К-каждый случай особый, –лепечет она и вдруг вскрикивает: –Подожди! Ты куда?
Поняв, что я не в силах выдерживать более ее присутствие, спрыгиваю на землю и бегу прочь. Несусь, не разбирая дороги, но она не отстает –я слышу хруст снега под ее ногами. Наконец Сесилии удается со мной поравняться и схватить меня за руку, но я с такой силой отталкиваю девушку, что она отправляется прямиком в сугроб.
– Ты просто его копия! –кричу я. –Чудовище, как и он! Твоего сына ждет та же участь! Но ты даже не увидишь, в кого он превратится, потому что тебе осталось только шесть лет жизни. Когда вы с Линденом оба будете мертвы, Боуэн станет новой игрушкой Распорядителя Вона.
Из ее покрасневших глаз катятся слезы. Она трясет головой, все повторяя: «Нет, нет, нет» и «Ты ошибаешься», хотя понимает, что я права. На ее лице читается искреннее раскаяние, но я все равно срываюсь с места и бегу дальше, опасаясь, что, если помедлю, потеряю над собой контроль и сделаю с ней что-нибудь ужасное. Удаляясь все больше, слышу, как она душераздирающим голосом выкрикивает мое имя с таким отчаянием, будто ее убивают. Может, это и вправду предсмертные хрипы Сесилии. Ее и так ждет довольно скорая смерть. Вот только умирать она будет медленно. Понемногу. В течение шести лет.
Наступает мой последний день в доме Линдена. Или Вона, ведь это он здесь всем заправляет, Линден же просто пешка, как и его жены. Было бы проще, если бы то острое чувство ненависти, которое я изначально испытывала к мужу, не ослабло. Тогда можно было бы сбежать от его жестокой тирании без малейшего сожаления. Но в глубине души я знаю, что он вовсе не чудовище, поэтому самое меньшее, что я могу для него сделать, так это сказать ему пару слов на прощанье. Следующим утром, когда он проснется, я уже буду далеко отсюда. Он посчитает, что я умерла, и развеет мой прах. Или, может, Сесилия найдет для него местечко рядом с урной Дженны.
Сесилия, моя последняя оставшаяся в живых сестра. Весь день я стараюсь не попадаться ей на глаза, правда, нет нужды прикладывать к этому особые усилия –она будто бы испарилась. Когда Сесилия даже не спускается к обеду, Линден, конечно, начинает переживать по поводу того, что она в последнее время почти ничего не ест, интересуется, не заметила ли я каких-нибудь изменений в ее поведении. Я отвечаю, что, учитывая недавние события, ведет она себя вполне нормально. Линден так и не смог понять, какую боль нам причинил уход Дженны. Поэтому, когда я ссылаюсь на него как на причину необычного поведения Сесилии, Линден замолкает.
Он едва знал Дженну, и теперь мне кажется, что нас троих украли вовсе не для Линдена; просто Вону нужно было еще одно тело для своих экспериментов по созданию антидота. Дженна стала расходным материалом, предназначение Сесилии –рожать детей, а меня, видимо, выбрали как усладу для глаз.
После обеда, около восьми часов вечера, я вызываю Дейдре, чтобы она приготовила мне ромашковую ванну. Она выглядит подавленной. После смерти Дженны Эдера продали с аукциона, так что я не единственная, кто потерял друга. Дейдре не сидит сложа руки. Пока я принимаю ванну, она расставляет баночки и тюбики с косметикой на туалетном столике. Невольно задаюсь вопросом, что с ней будет после моего побега, продадут ли ее в другой дом. Кто знает, может, она станет присматривать за Боуэном. Она немного моложе Сесилии и проживет достаточно долго, чтобы увидеть Боуэна уже подростком. Дейдре могла бы утешать его, когда он плачет, и уж наверняка рассказала бы ему об удивительных вещах, которыми богат наш мир, например о том пляже, что нарисовал ее отец.
– Иди сюда! Давай поболтаем, –зову я ее.
Дейдре садится на край ванны и делает слабую попытку улыбнуться. Но печаль, охватившая весь наш этаж, затронула и ее.
Силюсь сказать ей что-нибудь перед расставаньем, но так, чтобы не было ясно, что это прощальные слова, но, к моему удивлению, она первой прерывает затянувшуюся паузу:
– Ты ведь не такая, как другие, да?
– Что? –непонимающе переспрашиваю я.
Моя голова покоится на свернутом полотенце, лежащем на краю ванны, и Дейдре начинает заплетать мои влажные волосы в косу.
– Все дело в твоей манере себя вести, –продолжает она. –Ты как… кисть для рисования.
– И что это значит? –спрашиваю я, открывая глаза.
– Вообще-то это был комплимент, –объясняет она. –Со времени твоего появления все здесь изменилось к лучшему. –Она взмахивает рукой, словно рисуя в воздухе картину. –Мир стал как-то ярче, веселее.
Ну и шутки у нее. Габриель заперт в подвале, а Дженна мертва.
– Я тебя не совсем понимаю, –говорю я.
– Коменданта Линдена не узнать. Он теперь гораздо сильнее. Счастливее. А раньше был таким хрупким. Просто все стало… лучше.
Я еще не до конца понимаю, о чем она толкует, но, догадавшись по ее тону, что речь идет о чем-то важном, дарю ей благодарную улыбку.
Правда ли это? Не знаю. Вспоминаю, что сказала ему по дороге на вечеринку. Мол, когда станет теплее, я научу его плавать. Может, подобные пустяки и делают Линдена таким счастливым, как уверяет меня Дейдре. Мне придется записать это обещание вторым пунктом в список клятв, которые я не выполнила, сразу после данного Роуз слова позаботиться о нашем с ней муже. Но когда Роуз брала с меня это обещание, она не включила в уравнение Сесилию. Как ни крути, они с Линденом лучше подходят друг другу. Она так ему предана, что без колебаний заложила Вону и Дженну, и меня. Это ей не терпелось родить Линдену ребенка, вдобавок их обоих не очень-то интересует реальный мир за границами этого поместья. Так что они могут стать почти идеальной парой. Два влюбленных голубка, запертых в одной клетке. Я изрядно проигрываю в сравнении с Сесилией. Моя голова забита географическими атласами и картами. Ну и что с того, что мы с Роуз похожи? Я –не она, пусть ей и пришлось его оставить.
– Готова вылезать? –спрашивает Дейдре.
– Да.
Пока я переодеваюсь в ночную рубашку, Дейдре готовит постель ко сну.
– Ты меня накрасишь? –спрашиваю я, усаживаясь на диванчик.
– Прямо сейчас? –удивляется она.
Киваю.
Она в последний раз колдует над моим лицом.
Вызываю одного из слуг и прошу его найти Линдена. Через несколько минут в дверях появляется он.
– Ты меня искала? –Он собирается сказать еще что-то, но, завидев меня –выразительный макияж, волосы небрежно спадают на плечи естественной волной, сегодня я обошлась без укладки, –умолкает.
На мне один из шедевров Дейдре, свитер крупной вязки, похожий на пушистое облачко, и пышная черная юбка, поблескивающая россыпью черных алмазов.
– Прекрасно выглядишь! –выдавливает наконец он.
– Я просто подумала, что так и не видела террасу, –говорю я.
– Ну, тогда пойдем. –Он протягивает мне руку.
Терраса располагается на первом этаже. Она примыкает к танцевальному залу, которым почти никогда не пользуются. Все столы и стулья накрыты тканью, так что создается впечатление, будто привидения заснули здесь сразу после окончания грандиозной вечеринки. Мы рука об руку пересекаем зал, лавируя в темноте между предметами мебели, и останавливаемся перед раздвижными стеклянными дверями. С угольно-черного неба, словно крошечные осколки далеких звезд, сыпятся снежинки, рисуя в воздухе замысловатые узоры.
– Не слишком ли там холодно? –колеблется Линден.
– Да брось ты! Только посмотри, какая ночь, –подначиваю я его.
Терраса представляет собой обыкновенную открытую веранду с двухместными качелями и плетеными креслами, развернутыми в сторону апельсиновой рощи. Линден смахивает снег, и мы вдвоем устраиваемся на качелях. Сидим, не говоря ни звука, а вокруг нас тихо падает снег.
– Это нормально, то, что ты по ней скучаешь, –нарушаю тишину я. –Она была любовью всей твоей жизни.
– Но не единственной, –добавляет он и обнимает меня за плечи, окружая знакомым запахом своего шерстяного пальто. –Мне кажется неправильным думать о ней так часто, как это делаю я.
– Не гони свои воспоминания, –стараюсь переубедить я его. –Думай о ней хоть каждый день. Но, кроме этого места, нигде больше не ищи. Все равно не найдешь. Заметив ее в уличной толпе, ты, конечно, нагонишь ее, тронешь за плечо, она обернется, и окажется, что ты преследовал незнакомку.
Я сама делала так на протяжении многих месяцев после смерти родителей. Под его пристальным взглядом я легонько стучу пальчиком по его груди, там, где сердце.
– Храни ее здесь, ладно? Это единственный уголок вселенной, где ты всегда сможешь ее найти.
Он в ответ улыбается мне, сверкая золотыми коронками. Когда я впервые увидела Линдена, то решила, что они говорят о его власти и положении, а оказалось, это шрамы, оставшиеся болезненному мальчику на память от тяжелой инфекции, лишившей его нескольких зубов. И нет в нем ничего зловещего.
– Ты, как я понимаю, о потерях знаешь не понаслышке, –говорит он.
– Кое-что знаю, –соглашаюсь я и склоняю голову ему на плечо.
От его шеи исходит тепло и едва различимый аромат мыла.
– Мне все еще неизвестно, откуда ты родом. Иногда я думаю, что ты просто появилась из ниоткуда.
– Бывают дни, когда меня посещают такие же мысли, –признаюсь я.
Линден переплетает свои пальцы с моими. Мне чудится, что сквозь два слоя одинаковых белых перчаток я чувствую биение его пульса. Руки наши –превосходные обманщицы. Или нет? Со стороны кажется, что они принадлежат мужу и жене, можно даже разглядеть очертания моего обручального кольца, спрятанного под перчаткой. А то, как тесно прижаты друг к другу наши ладони? Словно Линден пытается стереть границу между моим телом и его.
Но руки ничего не говорят о том, что это наша последняя встреча, последнее прикосновение. Все вечеринки останутся в прошлом, у нас никогда не будет общего ребенка, и, когда придет срок, мы не разделим одно смертное ложе на двоих.
Интересно, умрем ли мы в один и тот же день, но каждый под крышей своего родного дома, разделенные многими милями? Мне хочется верить, что в этот момент Сесилия окажется с ним рядом, положит его голову себе на колени, почитает вслух и порассуждает о чем-нибудь приятном. Надеюсь, что к тому времени я сотрусь из памяти Линдена и его душа сможет обрести мир и покой.
Меня не оставляет надежда на то, что Вон все же не такое бессердечное чудовище, каким я его считаю, и перед сожжением тела собственного сына не подвергнет его ни вскрытию, ни расчленению, что, в конце концов, в апельсиновой роще развеют прах именно Линдена, а не кого-то еще.
Что до меня, о собственной смерти я стараюсь много не думать. Все, чего я хочу, это провести остаток жизни в родительском доме на Манхэттене, рядом с братом. А возможно, и с Габриелем. Попробую научить его всему, что знаю о мире. Тогда он сможет найти работу, даже в гавани, если повезет, так он не пропадет, когда меня не станет.
– Милая, что с тобой? –удивляется Линден, и я вдруг понимаю, что мои глаза полны слез. Странно, что на таком морозе они не превратились в льдинки.
– Все в порядке, –отвечаю я. –Просто задумалась о том, как мало осталось времени.
Сейчас у Линдена такой же взгляд, какой появляется у него, когда он спрашивает меня, что я думаю о том или ином его проекте. Словно он хочет проникнуть ко мне в голову. Понять и быть понятым.
Окажись мы в другом месте в другое время, кем бы мы могли стать друг для друга?
И тут я понимаю, как все-таки нелепо звучат мои рассуждения. В другом месте в другое время меня бы не похитили, чтобы насильно выдать замуж, а он бы не застрял в этом доме-ловушке. Линден мог бы стать известным архитектором, а я, почему бы и нет, жила в одном из спроектированных им домов, состояла в нормальном браке и рожала бы ребятишек, которых ожидала бы долгая счастливая жизнь.
– Задумалась о том, как мало осталось времени тем, кто живет в твоих прекрасных домах, –говорю я, выдавливая из себя ободряющую улыбку, и с коротким смешком сжимаю его руку.
Он прижимается лбом к моему виску и закрывает глаза.
– Когда станет потеплее, я покажу тебе несколько уже реализованных проектов, –обещает Линден. –Занятно видеть, как люди в них что-нибудь меняют. Заводят домашних животных, ставят качели. Сразу видно, что в доме кто-то живет. Иногда этого достаточно, чтобы отогнать грустные мысли.
– Я бы с удовольствием, Линден.
Молчим. Он крепко прижимает меня к себе, но снег и холод ему не по душе, и в скором времени он отводит меня обратно в спальню. Обмениваемся нашим последним поцелуем. Его холодный нос касается моего.
– Спокойной ночи, милая.
– До свидания, милый, –отзываюсь я.
Прощальные слова звучат так естественно небрежно, что заподозрить что-либо просто невозможно. Он заходит в лифт, двери закрываются. Линден покидает мой мир навеки.
Дверь в спальню Сесилии приоткрыта. Хозяйка комнаты в ночной сорочке с распахнутым воротом сидит в кресле-качалке и пытается приложить к груди Боуэна. Тот с недовольным хныканьем сучит ножками и вертится на руках матери.
– Ну возьми же, ну пожалуйста, –уговаривает она его, приглушенно всхлипывая, но малыш ни в какую не поддается.
Насчет кормилицы Вон соврал. Я сама видела, как он давал Боуэну бутылочку, а ребенок, хоть раз попробовавший на вкус сладкую смесь, грудное молоко пить больше не будет. Об этом мне рассказали родители, когда наблюдали за детьми в своей лаборатории. Но Сесилия даже не подозревает ни о чем подобном. Вон медленно, но верно отбирает у нее Боуэна, получая над ним такую же власть, какую имеет над Линденом. Он хочет уверить молодую мать в том, что собственный сын ее не любит.
Я целую вечность стою в коридоре, молча наблюдая за Сесилией, восторженной юной невестой, превратившейся в бледную, изнуренную женщину. Вспоминаю тот день, когда она, споткнувшись, плюхнулась в воду прямо с трамплина для прыжков и мы плавали среди фантастических водорослей в поисках голограмм морских звезд. Это мое самое дорогое воспоминание о ней, но и оно лишь мираж.
Хотя нет, есть еще одно, лучше. Когда я была прикована к постели, она принесла мне букет лилий.
В голову не приходит ни одного подходящего способа попрощаться с ней. В итоге я разворачиваюсь и ухожу прочь так же тихо, как и пришла, оставляя ее наслаждаться той жизнью, о которой она так мечтала. Однажды я перестану ее ненавидеть. Знаю, она еще совсем ребенок, глупенькая, наивная девчушка, запутавшаяся в паутине лжи, сотканной Воном. Но, когда я смотрю на нее, перед глазами возникает холодное тело Дженны под простыней, готовое к вскрытию. Этого я Сесилии простить не могу.
Последнее место, с которым надо попрощаться, –спальня Дженны. Я долго-долго стою в дверях, разглядывая комнату. Щетка для волос, забытая на комоде, может принадлежать кому угодно; любовного романа в мягкой обложке здесь будто бы никогда и не было; однако зажигалка, та самая, которую Дженна стащила у слуги, лежит теперь на самом видном месте. Наверное, я первая, кто ее заметил. Кладу зажигалку себе в карман. Хочу сохранить эту единственную, пусть и крошечную, частичку, оставленную жившей когда-то в этой комнате девушкой. Здесь больше нет ничего, имевшего хоть какое-то значение для Дженны. Даже матрас и тот основательно почистили, и теперь застеленная свежими простынями кровать ждет прихода хозяйки, которая опустит усталую голову на ее подушки. Но Дженна уже не придет, хотя кто знает? Может, скоро в эту спальню вселится следующая молодая хозяйка.
Мне не с чем здесь больше прощаться. Не осталось и следа от девушки с озорной улыбкой, умеющей так чудесно танцевать. Она ушла отсюда навсегда, чтобы, соединившись со своими сестрами, обрести где-то свободу. Но если бы в эту секунду Дженна была рядом, она бы наверняка сказала: «Вперед».
Часы на прикроватной тумбочке показывают мне время –.50. Возникает ощущение, что Дженна буквально выталкивает меня за дверь.
Ухожу молча. Не прощаясь.
Спускаюсь на лифте на первый этаж и прохожу через кухню в полной уверенности, что там никого нет. Едва притрагиваюсь к дверной ручке, как за спиной раздается голос:
– Холодновато для прогулки, не правда ли?
Резко поворачиваюсь. Из коридора появляется старшая повариха, убирая со лба засаленные пряди.
– Немножко пройдусь, –оправдываюсь я. –Не уснуть никак.
– Ты поосторожней там, блондиночка, –говорит она. –С такой погодой шутить опасно. Выйдешь погулять, заплутаешь, и поминай как звали. Никто же такого не хочет, верно? –добавляет она с хитрой улыбкой.
– Разумеется, нет, –осторожно отвечаю я. Что ей известно?
– Вот на всякий случай кое-что, чтобы согреться.
Когда она подходит ближе, замечаю у нее в руках термос. Она сует мне его в руки. Он такой горячий, что я чувствую его тепло даже сквозь перчатки.
– Спасибо, –благодарю я.
Она открывает мне дверь.
– Осторожно, –напутствует она, сопроводив слова хлопком по плечу. –Там холодно.
Делаю шаг наружу. Когда оборачиваюсь, чтобы поблагодарить ее, упираюсь в закрытую дверь.
Снегопад усиливается. Я долго пробираюсь по сугробам: чтобы замести следы, уходит много времени. Отойдя на достаточное расстояние от дома, начинаю тихонько звать Габриеля, но ветер заглушает мой голос. Ощущение, будто я снова в центре урагана, на сей раз снежного. Наткнувшись на дерево, на ощупь бреду по краю рощи и все громче зову его по имени. В конце концов нахожу голограмму. Бросаюсь к дереву и ныряю сквозь него. Сейчас я далеко от дома и могу кричать во весь голос:
– Габриель! Габриель!
Но он все не идет. И я понимаю, что скоро мне придется сделать выбор: направиться к океану без Габриеля или пойти назад в снежный вихрь и попробовать разыскать его. В любом случае, обратно я не вернусь. Даже если Габриель сам никогда не плавал на лодках, ему о них все равно известно больше, чем любому из моих знакомых, а я так и вообще в этом деле профан. Но самое главное, я боюсь того, как поступит Вон, если Габриель останется в особняке после моего исчезновения. Распорядитель сразу догадается, кто помог мне бежать. Решено.
В ту секунду, когда я осознаю, что не смогу уйти без Габриеля и мне придется отправиться на его поиски, кто-то хватает меня за запястье.
– Рейн.
Оборачиваясь, теряю равновесие и падаю прямо в его объятия. Во второй раз, уже посреди другой бури, он пришел, чтобы помочь мне устоять. Я так хочу рассказать обо всем, что произошло за этот ужасный месяц без него, но времени нет. Ветер становится еще сильнее, и слов уже не разобрать, поэтому мы просто бежим, рука об руку, в темноту.
В завываниях ветра мне чудятся голоса. Вот смех моих родителей, вот Роуэн будит меня на мое очередное дежурство, вот плачет малыш Сесилии, а Линден говорит, что любит меня. Я не останавливаюсь. Не отвечаю. Мы то и дело вязнем в сугробах или спотыкаемся о ветки, но каждый раз помогаем друг другу подняться. Ничто не может нас остановить. Наконец добираемся до ворот. Они, разумеется, заперты.
Находим считывающее устройство, но моя карта-ключ не срабатывает. Неужто я и вправду думала, что все получится так легко?
– Что теперь? –перекрикивает ветер Габриель.
Иду вдоль забора, ищу, где же он заканчивается, но скоро становится яснее ясного, что конца у него нет; он, должно быть, огибает все имение кольцом длиною во много миль.
Что теперь?
Я не знаю. Не знаю.
Спасение так близко. Просовываю пальцы сквозь решетку, и вот моя рука оказывается на свободе. Мне почти удается ухватиться за ветку растущего по ту сторону забора дерева. Безумным взглядом шарю вокруг. На деревья забраться невозможно; ветви расположены слишком высоко; ограда обледеневшая. Пытаюсь сколоть наледь с решетки. Бесполезно. Но я не оставляю попыток до тех пор, пока Габриель не оттаскивает меня прочь. Расстегнув свое шерстяное пальто, он прижимает меня к своей груди и запахивает его поверх нас обоих. Стоим на коленях, привалившись к сугробу, и мне кажется, я знаю, какие слова вертятся у него на языке. Выхода нет. Мы замерзнем и умрем.
Но я совершенно не чувствую ни капли покорности судьбе, которая овладела мною во время урагана. В ту ночь я была совершенно уверена, что умру, и все же какой-то внутренний голос приказывал мне идти вперед и не сдаваться: забравшись на маяк, я увидела выход. Это не могло быть простой случайностью.
Габриель целует меня в лоб. Но даже его губы, всегда такие теплые, похолодели. Я немного отстраняюсь, поднимаю воротник его пальто, чтобы прикрыть ему от ветра уши. Он прячет руки в моих волосах, обхватывает меня за шею, и так мы согреваем друг друга.
Достаю из кармана зажигалку Дженны, но на ветру почти невозможно ее зажечь. Мне приходится высвободиться из-под пальто Габриеля, и он закрывает зажигалку ладонями так, чтобы ветер не уничтожил огонек пламени. На ум приходит история, которую я вычитала в одной из книг библиотеки Линдена. Она о девочке, которая была на грани жизни и смерти и жгла спички, чтобы согреться. Каждое маленькое пламя очередной спички оживляло в ней новое воспоминание. Но сейчас мое единственное воспоминание –о Дженне, о ее маленькой, но яркой жизни, дрожащей в наших руках, единственном источнике света в окружающей тьме. Наверное, все, чего бы я хотела, –осветить ее огоньком все вокруг и смотреть, как это место полыхает, подобно тем жутким занавескам. Поджечь одно дерево и наблюдать, как огонь перекинется на все остальные. Но ветер слишком сильный. Мне чудится, что эту вьюгу каким-то образом навлек Вон. Боюсь, что завтра утром он найдет наши с Габриелем тела, замерзшие и безжизненные, в шаге от заветной цели.
Не бывать этому. Такого удовольствия я ему не доставлю.
Я обдумываю свою затею, как вдруг ветер доносит до нас чей-то голос. Решаю, что мне это опять грезится, но Габриель тоже вглядывается в белую тьму. Мы можем разобрать только размытые очертания фигуры, бегущей к нашему маленькому огоньку.
Вскакиваю и тяну за собой Габриеля. Это Вон. Он пришел разделаться с нами или, хуже того, затащить в подвал, привязать ремнями к операционным столам, а после пытать нас и калечить в той самой комнате, где лежат тела Роуз и Дженны. Срываюсь было с места, но Габриель останавливает меня. Человек подходит ближе, и это вовсе не Вон.
Это тот нервный слуга, что занял место Габриеля. Тот, который думает, что я хорошая; тот, который подсказал мне заглянуть в салфетку, а там оказался леденец.
Он размахивает чем-то у себя над головой. Это карта-ключ. Его губы двигаются, но при таком ветре, да еще со снегом разобрать слова невозможно. Поэтому нам с Габриелем остается только наблюдать, как он проводит магнитной картой через считывающее устройство. Медленно, застревая в снегу, открываются ворота.
Я стою, словно оцепенев, толком не понимая, что происходит, и гадая, можно ли верить своим глазам. Мне все еще кажется, что Вон вот-вот –ну, не знаю, выпрыгнет из-за дерева и выстрелит в нас или что-то в этом роде.
Но слуга жестами поторапливает нас на выход и, мне кажется, говорит: «Идите, идите!»
– Но почему? –спрашиваю я и подхожу к нему, чтобы расслышать его ответ. –Почему ты нам помогаешь? И откуда узнал, где нас искать? –стараюсь я перекричать ветер.
– Твоя сестра попросила меня помочь вам, –объясняет он. –Та, что помладше. Рыженькая.
Кажется, мы бежим целую ночь. Нам кажется, что весь мир исчез и не осталось ничего, кроме этой тропинки, деревьев и снежной мглы вокруг. Останавливаемся, чтобы отдышаться, но ледяной воздух сжимает горло, сдерживая рвущееся из груди дыхание. Мы замерзли, выбились из сил, а ветер все еще свирепствует.
В нашей библиотеке я наткнулась на первую часть «Божественной комедии» Данте. В ней описывается место, куда люди попадают после смерти. Оно называется ад и имеет вид огромной воронки, состоящей из множества кругов. В одном из них –пара влюбленных, наказанная за супружескую измену. Их обрекли на вечные муки. Терзаемые диким вихрем, они не могут говорить, не могут слышать друг друга, не знают ни мгновения покоя.
На их месте вполне могли бы оказаться мы, думаю я. И самое печальное, что за все это время у нас не было ни единой возможности стать любовниками. Слуга и девушка, которую насильно повели под венец. Оба пленники. Как же нам было понять, что мы на самом деле испытываем друг к другу? На моем безымянном пальце все еще блестит обручальное кольцо, скрытое под перчаткой, связанной Дейдре.
Удалившись от кованых ворот на значительное расстояние, мы немного расслабляемся и замедляем шаг. Не могу понять, почему эта дорога никак не заканчивается. Лимузин ехал по ней считаные минуты. Неужели мы с Габриелем не туда свернули? Все вокруг покрыто настолько толстым слоем снега, что я даже не уверена, по дороге ли мы вообще идем. Как раз в тот момент, когда я пытаюсь решить, что же случилось –миру пришел конец или мы попали в свой собственный круг ада, замечаю впереди огни. Слышится какое-то громыхание, затем мимо нас проезжает большой желтый грузовик, беспощадно пропахивая снежную целину проезжей части.
У нас получилось. Мы на месте. Огни и здания появляются, как будто перед нами только что открыли занавес. Еще снегоуборочные машины. Несколько припозднившихся гуляк в свете уличных фонарей. На входе в кинотеатр реклама ночного показа фильмов про зомби.
Пока мы брели по снежной пустыне, готовясь к неминуемой смерти, мир беззаботно жил всего в нескольких милях от нас. Я смеюсь немного нервно, с нотками истерики в голосе, трясу Габриеля, тычу пальцем и повторяю:
– Видишь? Видишь, чего у тебя не было?
– А кто такие зомби? –спрашивает он.
– Не знаю. Но можем это выяснить. Мы вольны делать все что угодно.
Заходим в кинотеатр. Там тепло и пахнет попкорном и средством для чистки ковров. Ни у одного из нас нет ни цента. Знай я заранее, что нам понадобятся деньги, все равно не представляю, где могла бы их стащить. В особняке они к чему; даже Линден легко обходится без них.
К счастью, в кинотеатре полно народу, и нам удается незаметно просочиться в один из залов. Жмемся друг к другу в темноте. Вокруг одни незнакомцы. Нас никто не знает, и мы чувствуем себя в безопасности. Нам показывают жуткие фильмы с глупыми и дешевыми спецэффектами, но меня буквально захлестывает волна восторга.
– Это как на Манхэттене, –шепчу я ему.
– На Манхэттене люди выползают из своих могил?
– Нет. Они платят деньги, чтобы посмотреть фильмы вроде этих.
Киномарафон продолжается всю ночь, один чудовищный фильм за другим. Я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь. Теряю ощущение времени, не знаю даже, день сейчас или ночь. Сквозь дрему до меня доносятся вопли и стоны, но происходящему на экране не под силу обмануть мой мозг. Здесь я в безопасности. Габриель держит меня за руку. В какой-то момент я просыпаюсь от того, что он водит пальцем по моему обручальному кольцу. Оно уже потеряло свое значение: если я когда-либо и была женой Линдена Эшби, больше я ей не являюсь. Мне всегда думалось, что, если двое хотят, чтобы их брак был настоящим, у невесты рано или поздно должна появиться возможность говорить самой за себя.
– Моя настоящая фамилия Эллери, –сонно бормочу я.
– А у меня нет фамилии, –признаётся Габриель.
– Ну так придумай, –отвечаю я.
Он смеется. Снова эта белозубая улыбка, стеснительная и сияющая одновременно. На его лице дрожат белые отблески мерцающего экрана. Оборачиваюсь. По опустевшему залу понимаю, что показ уже закончился.
– Почему ты меня не разбудил? –удивляюсь я.
– Ты была такой милой, –оправдывается он и смотрит на меня долгим задумчивым взглядом, потом наклоняется ближе и целует.
Это восхитительное удовольствие –целоваться, не переживая по поводу открытых дверей. Его рука придерживает мой подбородок, я медленно обнимаю его за шею, и мы забываем обо всем, растворяясь среди моря пустых кресел в мире мерцающего полумрака. Мы абсолютно, безоговорочно свободны.
Вздрогнув от скрипа распахиваемой двери, мы резко отстраняемся друг от друга. В зал заходит работник кинотеатра, из первого поколения, с метлой в руках.
– Эй, –окликает он нас, –кино закончилось. Все по домам.
Перевожу взгляд на Габриеля:
– Ну что, пойдем?
– Куда?
– Домой, конечно.
Дом так далеко, что я и понятия не имею, как мы до него доберемся. У нас с братом нет телефона, поэтому я не могу просто позвонить Роуэну и сказать, что со мной все в порядке. Но как только мы выберемся из Флориды, найду телефон-автомат и позвоню на фабрику, где он работал в то время, когда меня похитили. Вполне вероятно, что он еще не сменил место. Мне приходится повторять себе это снова и снова, хотя, судя по неприятному, сосущему чувству под ложечкой, мой внутренний голос уверен, что брат оставил прежнюю жизнь, чтобы разыскать меня, и найти его будет непросто.
Выйдя из кинотеатра, оказываемся в городе, балансирующем на зыбкой грани между сном и бодрствованием. Он хоть затих, жизнь в нем не остановилась. С улиц еще не исчезли автомобили и снегоуборочные машины. Они продолжают месить грязь, в которую превратился снег. Редкие прохожие идут спокойным шагом, никуда не торопясь. Небо окрашивается в розовато-желтые цвета. Судя по всему, времени у нас совсем немного. Уже почти утро. Скоро Вон узнает, что мы с Габриелем пропали. И это только в том случае, если Сесилия смогла прикрыть наше отсутствие и он все еще в неведении.
Сесилия. Вчера она послала того слугу помочь нам, и я ожидала от нее какого-то подвоха. Да и как же иначе? Но за нами не гонится полиция с мигалками. На нас не устроили облаву. Мы с Габриелем стоим здесь, рука об руку, и разглядываем безмятежный город.
Почему она помогла мне?
Вчера, лежа на батуте, я услышала от нее это же слово «помогла». «Я помогла тебе!» –выкрикнула она. Но стоило ей только понять, что в действительности все получилось совсем наоборот, на ее юном личике отразился неподдельный ужас.
– И что теперь? –спрашивает Габриель, выдергивая меня из воспоминаний.
– Пойдем, –говорю я и тяну его за собой по тротуару.
Под ногами похрустывают крупинки соли. Нам встречается по меньшей мере человек десять: один-два кивают в знак приветствия, большинство проходят мимо, не обращая на нас никакого внимания. Мы просто пара прохожих в шерстяных пальто, возвращающихся домой.
Мы добираемся до гавани. Вблизи она совсем не похожа на ту картинку, которую я нарисовала себе, рассматривая ее из окна лимузина. Все здесь напоено жизнью. Мы вдыхаем соленый воздух, как музыкой наслаждаемся шумом прибоя и тихим стуком лодок о причал. Мне не терпится продолжить начатое, найти и украсть подходящую лодку прежде, чем нас обнаружат. Но на лице Габриеля выражение такого благоговения, что я не решаюсь его торопить. Он словно не может поверить своим глазам.
– Что-нибудь вспоминается? –спрашиваю я.
– Я… –его голос срывается. –Я думал, что не забыл, каков океан на самом деле, но оказывается, я совсем ничего не помнил.
Делаю к нему шаг. Он обнимает меня, потом крепко прижимает к себе.
– Ты же сможешь вывезти нас отсюда на одной из этих лодок? –уточняю я.
– Да, конечно.
– Уверен?
– Ну, если я ошибаюсь, думаю, долго мы с тобой не проживем.
У меня вырывается смешок:
– Отлично.
Привередничать нет времени. Возможность выбрать лодку я предоставляю Габриелю. Он-то в них понимает, хоть и учился по картинкам. По большей части лодки здесь гораздо более современные, чем те, о которых Габриель мог прочитать в нашей библиотеке, но он в любом случае разбирается в них лучше, чем я. Решаем остановиться на маленьком рыбацком суденышке с крытой рулевой рубкой –так вроде бы это правильно называется, а у Габриеля нет времени мне объяснять. Главное, в ней нам будет не страшен холодный ветер. Узел поддается на удивление быстро, и мы отчаливаем от пирса. Несмотря на то что Габриелю впервые встретилась эта модель, он управляет лодкой как заправский моряк. Хочу ему помочь, но только мешаюсь у него под ногами. В конце концов он не выдерживает и просит меня поработать впередсмотрящим. Ну, с этим я справлюсь.
Отплываем от берега.
Габриель, стоящий в эту минуту у штурвала с таким серьезным и важным видом, совершенно не похож на неуверенного, старающегося не привлекать к себе лишнего внимания слугу, который развозил нам еду по комнатам. Взгляд его голубых глаз прикован к горизонту. Сейчас он на своем месте. Не исключено, что родители Габриеля часто выходили в море. Или, может, сто лет назад, когда люди были настоящими и свободными, его предки выглядели именно так.
Наконец-то мы свободны. Мне о многом нужно ему рассказать. Дженна. Сесилия. Уверена, что Габриелю тоже есть чем со мной поделиться. Но это подождет. Я любуюсь им со стороны и не мешаю ему наслаждаться такими дорогими для него мгновениями. Пусть эта лодка под его умелым управлением несет нас в вечность. Мы будем долго-долго плыть над навсегда ушедшими под воду континентами, пока Флорида не исчезнет из виду. Просто исчезнет, как будто ее и не было.
Вдруг мы причалим к тому же пляжу, что нарисовал отец Дейдре? Подержим в руках морскую звезду, настоящую, такую, до которой можно дотронуться. Нам в любом случае придется где-нибудь высадиться. Будем останавливаться, чтобы уточнить, как лучше добраться до Манхэттена. Мы окажемся в местах, где нас никто не знает, где я не являюсь женой Линдена Эшби, а Габриель не слуга и где никто никогда не слышал о Воне Эшби и его огромном особняке. Мы плывем вдоль береговой линии, и ветер усиливается.
Габриель обнимает меня, я накрываю его руки своими, чувствую сопротивление штурвала.
– Смотри, –шепчет он мне на ухо.
Вдали виднеется маяк. Скользнув по нам, луч света продолжает свой путь по кругу. На этот раз я не знаю, куда он нас приведет.
Спасибо моей замечательной семье за их постоянную поддержку, любовь и теплоту.
Особую благодарность я хочу выразить моим маленьким кузинам –они просто невероятные и всегда горячо поддерживали и вдохновляли меня именно в те минуты, когда я больше всего в этом нуждалась.
Я также сердечно благодарю своих учителей пятого и седьмого классов. Они очень благосклонно отнеслись к моим ранним литературным опытам и помогли зародиться в моей душе мечте написать книгу.
Выражаю сердечную благодарность доктору Сьюзан Коул, профессору Чарльзу Рафферти и моим бывшим однокурсникам по колледжу Альберта Великого за их работу на семинарах для начинающих писателей; а также мисс Деборе Фраттини и доктора Полу Робишо за то, что именно они познакомили меня с новыми авторами, которые по сей день оказывают значительное влияние на все мое творчество.
Спасибо моему ангелу-хранителю, агенту Барбаре Поэль за ее талант и оптимизм. Без нее эта книга никогда не увидела бы свет.
Я выражаю самую искреннюю признательность моему потрясающему редактору Александре Купер за то, что она всегда была моим единомышленником.
Огромное спасибо Лиззи Бромли за невероятную обложку, а также всему коллективу издательства Simon & Schuster Books for Young Readers за проделанную ими тяжелую работу, за доброе ко мне отношение и неподдельный энтузиазм.
Я благодарна Эллисон Шоу, которая находила время, чтобы прочитать мою рукопись везде, где только могла: в учебных классах, ресторанах и кафе книжных магазинов –и никогда не боялась критиковать мою работу, которая от этого только выиграла.
Особую благодарность хочется выразить Гарри Лэму за его продолжительные телефонные звонки, которые очень помогли мне разобраться в деталях повествования, за его вдумчивость и умение правильно меня подбодрить.
Я также благодарна Аманде Людвиг-Чемберс за то, что была преданной и самой восторженной из моих поклонниц.
Кроме того, хочу выразить признательность Эйприл Пламмер. Именно она читала первые наброски этой истории и щедро делилась со мной идеями, чем питала мое вдохновение.
Сердечно благодарю Лору Смит, «коллегу по цеху», за ее неоценимую помощь и поддержку.
В заключение хотела бы сказать отдельное спасибо всем тем, кого я не поблагодарила поименно, но кто поддерживал мои стремления и знакомился с отдельными страницами романа, рассылавшимися через службу мгновенных сообщений и по электронной почте. Ваши советы и рекомендации оказались бесценны. Одна я бы никогда с этим не справилась. Спасибо вам за вашу веру и поддержку!
2 Текст печатается по изданию: Элиот Т. С. Бесплодная земля. Поэмы, лирика, драматическая поэзия. – СПб.: Северо-Запад, 1994.
3 Роуэн (англ. Rowan) – рябина.