Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Джайлс Блант
Сорок имен скорби
Джайлс Блант
Сорок имен скорби
Памяти Филипа Л. Бланта (1916–2000)
1
В Алгонкин-Бей темнеет рано. Въезжаете на Эйрпорт-хилл февральским днем, в четыре, и когда полчаса спустя отправляетесь обратно, городские улицы внизу сверкают огнями, как взлетно-посадочная полоса. Сорок шестая параллель – не такой уж север: можно забраться еще севернее и при этом остаться в Соединенных Штатах, даже английский Лондон на несколько градусов ближе к Северному полюсу. Но мы-то в канадской провинции Онтарио, так что Алгонкин-Бей в феврале – настоящее олицетворение зимы: в Алгонкин-Бей снежно, в Алгонкин-Бей тихо, в Алгонкин-Бей очень, очень холодно.
Джон Кардинал ехал домой из аэропорта: только что проводил дочь, улетевшую в США через Торонто. В машине еще оставался ее запах или, по крайней мере, тот аромат, который не так давно стал ее «фирменным» – «Рапсодия», или «Экстаз», или еще что-то в этом роде. Для Кардинала, после расставания с женой, а теперь и с дочерью, это был запах одиночества.
Снаружи было много ниже нуля; зима зажала автомобиль мертвой хваткой. Окна «камри» с обеих сторон обледенели доверху, и Кардиналу постоянно приходилось пускать в дело пластиковый скребок, впрочем, мало ему помогавший. Он проехал на юг по Эйрпорт-хилл, свернул налево, вырулив на окружную дорогу, потом – еще раз налево, на Траут-лейк-роуд, и затем двинулся на север, в сторону дома.
Дом (если без Кэтрин и Келли он заслуживал этого названия) представлял собой деревянное строеньице на Мадонна-роуд, самое крошечное среди коттеджей, брошкой-полумесяцем лежащих на северном берегу Форельного озера. Жилище Кардиналов было полностью приспособлено для зимних условий, – во всяком случае, так говорил агент по недвижимости. Но, как выяснилось, «полностью приспособлено» понятие относительное. Келли уверяла, что у нее в спальне можно хранить мороженое.
Подъездную аллею закрывали метровой высоты сугробы, так что Кардинал далеко не сразу увидел машину, загораживающую ему путь, и чуть не врезался в нее сзади. Это была одна из оперативных, без специальной маркировки. Из выхлопной трубы вырывались большие белесые клубы. Кардинал дал задний ход и остановился поперек дороги. Лиз Делорм, в единственном лице представлявшая собой весь отдел специальных расследований полиции Алгонкин-Бей, выбралась из машины и направилась к нему сквозь клубы выхлопных газов.
Местное полицейское управление, при всем «неуклонном стремлении к равенству сотрудников» (как предпочитали выражаться чиновники), по-прежнему оставалось оплотом мужского шовинизма, и здешние умы сходились на том, что Лиз Делорм для своей должности – чересчур уж… (не важно что, но чересчур ). Ты на работе, ты пытаешься думать, тебе нельзя отвлекаться. Нет, Делорм не выглядела как кинозвезда. Но «она как-то по-особому на тебя глядит», уверял Маклеод, и в кои-то веки он был прав. Делорм обладала способностью задерживать на себе взгляды немного дольше, чем требуется, пусть на долю секунды, но все равно это мешает. Всему виной серьезные карие глаза. Ощущение такое, словно ее рука при этом скользит к тебе под рубашку.
Короче говоря, Делорм была сущим наказанием для женатых мужчин. Кардинал же опасался ее и по другим причинам.
– Я уж почти отчаялась, – сказала она. Ее акцент канадской француженки отличался непредсказуемостью: как правило, он был почти незаметен, но иногда вдруг исчезали концевые согласные и во фразах удваивались подлежащие. – Я пыталась тебе позвонить, но никто не отвечал, а твой автоответчик – он не работает.
– Я его отключил, – ответил Кардинал. – Какого черта, что ты тут вообще делаешь?
– Дайсон велел мне заехать за тобой. Они нашли тело.
– Меня это не касается. Я не работаю с убийствами, забыла? – Кардинал старался просто сухо излагать факты, но даже сам слышал горечь в собственном голосе. – Можно мне пройти, сержант? – Он добавил «сержант», чтобы еще больше уязвить ее. Два полицейских одного ранга в неофициальной обстановке обычно обращаются друг к другу по имени, если рядом нет младших по званию.
Делорм стояла между своей машиной и сугробом. Она отошла в сторону, пропуская Кардинала к воротам гаража.
– А Дайсон… по-моему, он хочет, чтобы ты вернулся.
– Мне плевать. Ты не могла бы отъехать, чтобы я поставил машину? Если, конечно, Дайсон не против. Зачем он тебя послал, кстати? С каких пор ты сидишь на убийствах?
– Ты наверняка слышал, я ушла из спецрасследований.
– Слышал, что ты хотела уйти.
– Теперь это официально. Дайсон говорит, ты меня научишь всем тонкостям.
– Нет, спасибо. Мне это неинтересно. Кто сядет на спецрасследования?
– Из Торонто один. Еще не приехал.
– Отлично, – отозвался Кардинал. – Абсолютно никакой разницы. Ты не заблудишься на обратном пути? Холодно, я устал и не прочь поужинать.
– Они считают, что это может быть Кэти Пайн.
Пока он переваривал услышанное, Делорм наблюдала за его реакцией, изучая лицо Кардинала строгими карими глазами.
Он, отвернувшись, пристально вглядывался в черноту Форельного озера. Вдали светились огни двух снегоходов, двигавшихся в темноте один за другим. Кэти Пайн. Тринадцати лет. Пропала двенадцатого сентября; ему никогда не забыть эту дату. Кэти Пайн, отличница, вундеркинд-математик из резервации Чиппева, девочка, которую он никогда не видел и которую хотел найти больше всего на свете.
В доме зазвонил телефон, и Делорм посмотрела на часы:
– Это Дайсон. Он дал мне всего час.
Кардинал вошел внутрь. Он не пригласил Делорм войти. Сняв трубку на четвертом звонке, он услышал голос сержанта уголовной полиции Дона Дайсона, холодное раздраженное кваканье: такое ощущение, что их прервали на середине спора и вот теперь, три месяца спустя, они возобновили дискуссию. В каком-то смысле так оно и было.
– Не будем терять время и ворошить старое, – объявил Дайсон. – Хочешь, чтобы я принес извинения? Приношу. Всё. Тема закрыта. Мы нашли труп на островах Маниту, а Маклеод занят в суде. Процесс Корриво. Загружен с головой. Так что дело вести тебе.
Кардинал почувствовал, как в крови у него вскипает давний гнев. Может, я и плохой коп, подумал он, но не по тем причинам, какие мог бы привести Дайсон.
– Вы меня сняли с убийств, помните? По-вашему, дела об ограблениях и кражах со взломом – вот мое призвание.
– Я внес изменения в твой допуск, это – работа сержанта, или ты забыл? Дела давно минувших дней, Кардинал. Все течет. Мы об этом потолкуем, когда ты осмотришь тело.
– Вы тогда сказали, что она сбежала из дома. Что случай Кэти Пайн – не убийство, а побег из дома. Что она уже не первый раз так делает.
– Кардинал, ты опять сядешь на убийства, понятно? Расследование – на тебе. И расхлебывать всю эту кашу – тоже тебе. Понятно, это не обязательно Кэти Пайн. Даже ты, детектив Всегда Прав, наверняка захочешь сначала посмотреть на незнакомое тело, а потом уж его опознать. Но если твой девиз – «Я же вас предупреждал», – тогда уж подключайся к делу, приходи завтра ко мне в кабинет, в восемь утра. Самое лучшее в моей работе – то, что я не должен никуда таскаться ночью, а ведь такие звонки случаются именно по ночам.
– Значит, с этого момента командую я… если соглашусь.
– Тут не мне решать, Кардинал, ты же понимаешь. Озеро Ниписсинг подпадает под юрисдикцию наших высокочтимых братьев и сестер из Полицейского департамента провинции Онтарио. Но даже если это по части ПДПО, все равно они наверняка захотят, чтобы этим занялись мы. И Кэти Пайн, и Билли Лабелля похитили где-то в городе – в нашем городе. Если, конечно, их вообще похитили . В любом случае дело вести нам. Как ты там сказал? «Если я соглашусь»?
– Если начиная вот с этой секунды я не стану главным в расследовании – лучше уж мне и дальше сидеть на ограблениях.
– Попроси коронера бросить монетку, – оборвал его Дайсон и повесил трубку.
Делорм спряталась от холода в дом и теперь робко стояла на кухне, у двери.
– На Маниту – на каком из островов? – крикнул ей Кардинал.
– Виндиго. Это где шахта.
– Ну что, поедем на колесах? Лед выдержит грузовик?
– Смеешься? В это время года такой лед, по нему запросто пройдет товарный состав. – Делорм указала большим пальцем в рукавице в сторону озера Ниписсинг. – Одевайся потеплее, – добавила она. – Этот озерный ветер – он жутко холодный.
2
В семи милях к западу от городской пристани, по дороге к островам Маниту, по льду озера бледно-голубой лентой протянулась длинная борозда. Ее тщательно расчищают владельцы прибрежных мотелей: так они заманивают к себе любителей подледного лова – это главный источник дохода в зимние месяцы. В феврале ездить по озеру на машинах и даже грузовиках сравнительно безопасно, однако двигаться быстрее десяти-пятнадцати миль в час не стоит. Четыре автомобиля медленно ползли вперед, их фары превращали снежные вихри в яркую путаницу линий, как на картине абстракциониста.
Кардинал и Делорм молча ехали в головной машине. Делорм время от времени соскребала иней с ветрового стекла перед Кардиналом. Отвалившиеся ледяные чешуйки таяли на приборной доске и у них на коленях.
– Мы словно на Луне высадились. – Ее голос был едва слышен сквозь скрежет сцепления и свист радиатора. Вокруг валил снег самых разных оттенков – от белого, как кость, до угольно-серого; во впадинах и на гребнях сугробов он даже казался темно-лиловым.
Кардинал посмотрел в зеркало заднего вида на процессию, двигавшуюся за ними: машина коронера, следом – огни фургона экспертов, а в хвосте – грузовик.
Еще несколько минут – и в свете фар вырос остров Виндиго, изрезанный уступами, заносимый метелью. Совсем маленький, не больше трех сотен квадратных метров. Как помнил Кардинал по летним плаваниям, узкая прибрежная полоса тут – сплошные камни. Деревянная шахта торчала среди сосен, будто боевая рубка корабля. Светила луна, и острые как бритва тени задрожали и запрыгали при их приближении.
Одна за другой машины прибыли на место и остановились, выстроившись в линию. Фары создавали широкий белый бастион света. А за ним – чернота.
Кардинал и его спутники собрались на льду, подобно группе астронавтов на Луне, неуклюжие в зимних сапогах и пухлых куртках. Они переминались с ноги на ногу, холод заставлял непроизвольно напрягать мышцы. Их было восемь: Кардинал с Делорм, доктор Барнхаус, коронер, Арсено и Коллинвуд, полицейские эксперты, Ларри Бёрк и Кен Желаги, патрульные констебли в синих штормовках с капюшоном; последним на машине без служебных знаков прибыл Джерри Комманда из ПДПО. В ведении этого департамента находилось патрулирование автострад, а кроме того, его сотрудники выполняли функции обычных полицейских во всех городках и поселках, где не было собственной полиции. Озера и индейские резервации также входили в сферу его ответственности. Впрочем, имея дело с Джерри, не приходилось беспокоиться о проблемах юрисдикции.
Все восемь образовали неровный разомкнутый круг, отбрасывая в свете фар длинные тени.
Барнхаус заговорил первым.
– Разве тебе не надо носить колокольчик на шее? – Так он приветствовал Кардинала. – Ты же у нас вроде прокаженного.
– На стадии выздоровления, – уточнил Кардинал.
Коренастый Барнхаус напоминал драчливого бульдога. Борцовское телосложение, широкая спина, низкий центр тяжести, и, возможно, в качестве компенсации – непомерное самомнение.
Кардинал кивнул в сторону долговязой сухопарой фигуры, стоявшей за пределами круга:
– Ты знаешь Джерри Комманду?
– Знаю? Да он у меня вот где сидит, – простонал Барнхаус. – Раньше-то вы занимались делами мегаполиса, мистер Комманда, а теперь вот решили вспомнить свои индейские корни.
– Теперь я представляю ПДПО, – негромко заметил Джерри. – Труп посреди озера. Теперь, похоже, дело за вскрытием, док?
– Я сам знаю, как делать свою работу, и в ваших советах не нуждаюсь. Где остроглазый сыщик, который обнаружил этот подарочек?
Кен Желаги шагнул вперед:
– Только это не мы его обнаружили. Тело нашли двое детей, днем, около четырех часов. Мы с Ларри Бёрком как раз дежурили и приняли звонок. Оградили периметр и вызвали кого следует. Маклеод был в суде, так что мы связались с сержантом Дайсоном. Видимо, он и обратился к детективу Кардиналу.
– К высокоодаренному мистеру Кардиналу, – многозначительно пробормотал Барнхаус. И добавил: – Давайте пока пройдемся с фонарями. Не будем тут ничего портить, затевать суматоху с установкой освещения и прочим.
Он направился к скалам. Кардинал раскрыл было рот, но Джерри Комманда опередил его:
– Держимся вместе, парни.
– Я не парень, – язвительно отозвалась Делорм из глубин своего капюшона.
– Да ладно, – буркнул Джерри. – Сейчас-то не различишь толком.
Барнхаус жестом показал Бёрку и Желаги, чтобы они шли впереди. Следующие несколько минут слышался лишь скрип снега под сапогами. Мороз словно множеством лезвий резал лицо Кардинала. За скалами, вдали, поблескивала нить огней, протянувшаяся по краю озера, – резервация Чиппева, территория, подведомственная Джерри Комманде.
Желаги и Бёрк ждали остальных у ограждения из проволочной сетки, окружавшего шахту.
Делорм толкнула Кардинала локтем и указала на небольшой предмет в метре с лишним от ворот.
– Вы трогали замок? – спросил Кардинал.
– Это так и было, – ответил Желаги. – Мы решили – лучше его так и оставить.
– Дети уверяют, что он уже был сломан, – сообщил Бёрк.
Делорм вынула из кармана полиэтиленовый пакет, но Арсено как опытный эксперт извлек неизвестно откуда бумажный мешочек, открыл и протянул ей.
– Пользуйтесь бумагой. Полиэтилен губит влажные предметы.
Кардинал порадовался, что ее одернули так быстро и что это сделал не он, а кто-то другой. Оставалась бы у себя в спецрасследованиях, с ее-то способностями. Делорм отправила в тюрьму предыдущего мэра и нескольких членов городского совета, в одиночку проделав изнурительную, кропотливую работу, которая, впрочем, не предполагала выездов на место. Теперь она будет вести себя поосторожнее; Кардинал этого и хотел.
Один за другим они подныривали под заградительную ленту, двигаясь за Бёрком и Желаги ко входу в шахту.
Желаги показал на расшатанные доски:
– Входите осторожнее, пол тут в полуметре от поверхности. А дальше все время – голый лед.
Внутри шахты лучи фонарей образовали у их ног качающуюся лужицу света. Сквозь щели в досках ветер завывал, как в каком-нибудь фильме ужасов.
– Господи, – тихо выговорила Делорм.
И ей, и всем присутствующим случалось видеть жертвы автомобильных аварий, иногда – самоубийц, часто – утопленников. Но это не имело ничего общего с тем, что открылось перед ними сейчас. Их била дрожь, но при этом все хранили молчание, как будто молились про себя (кто-нибудь – наверняка). Сознание Кардинала бежало от этого зрелища в прошлое. Ему вспомнилась улыбка Кэти Пайн со школьного фото. Думал он и о будущем – о том, что он скажет ее матери.
Доктор Барнхаус начал официальным тоном:
– Перед нами замерзшие останки подростка… Проклятье. – Он стукнул по диктофону, зажатому в перчатке. – Вечно выкидывает фокусы на морозе. – Прочистив горло, он начал снова, уже не так торжественно: – Перед нами замерзшие останки подростка. Естественное разложение и последствия воздействия животных затрудняют в настоящее время точное определение пола. Торс обнажен, нижняя часть туловища частично одета в хлопчатобумажные джинсы. Правая рука, а также левая ступня отсутствуют. Лицо изуродовано и частично уничтожено животными, нижняя челюсть отсутствует. Боже, – добавил он. – Совсем ребенок.
Кардиналу показалось, что голос Барнхауса дрогнул; впрочем, на месте коронера он и сам бы вряд ли сохранил невозмутимость. Дело было не в повреждениях: они встречали случаи и похуже; но эти останки, вмерзшие в правильный прямоугольник льда толщиной сантиметров двадцать… Пустые глазницы смотрели сквозь ледяной покров вверх, в непроглядную темень за их головами. Один глаз был вырван, он смерзся и валялся возле плеча. Другого нигде не было.
– Волосы отделены от черепа. Они черного цвета, длина – до плеч. Бороздчатость передней части таза может указывать на принадлежность трупа к женскому полу, но без дальнейших исследований точный вывод сделать невозможно. Такие исследования в данный момент осложнены тем, что тело вмерзло в цельный кусок льда. Лед образовался благодаря условиям, свойственным данному месту.
Джерри Комманда осветил фонарем грубые доски у себя над головой и потом перевел луч на вогнутую бетонную плиту, где они стояли.
– Крыша порядочно протекает. Видите – лед.
Они посветили вверх и увидели сосульки между досками. Тени дрожали, стрелами ударяясь в темные глазницы.
– В декабре было три теплых дня, когда все растаяло, – продолжал Джерри. – Похоже, тело закупорило собой сток, и, когда лед потек, помещение заполнилось водой. Потом температура опять упала, и труп замерз.
– Она сохранилась, как в янтаре, – произнесла Делорм.
Барнхаус заговорил снова:
– На останках, а также возле них не обнаружено никакой одежды, за исключением джинсов из синей хлопчатобумажной… хотя об этом я уже упоминал. Да, конечно. Весьма сильное повреждение тканей в брюшной области; кишки и большая часть важнейших внутренних органов отсутствуют. Это вызвано либо травмами, полученными незадолго до наступления смерти или сразу же после нее, либо хищничеством животных. Пока дать точное заключение не представляется возможным. Видны части легких, верхние легочные доли с обеих сторон.
– Кэти Пайн! – вырвалось у Кардинала. Он не хотел называть это имя громко. Он знал, что это может вызвать бурную реакцию – и она последовала в полном объеме.
– Надеюсь, вы не станете уверять меня, что опознали бедняжку по ее школьному дневнику. Пока верхнюю челюсть не удастся сличить с картотекой стоматолога, какая бы то ни было идентификация совершенно исключена.
– Спасибо, доктор, – тихо ответил Кардинал.
– Ирония здесь неуместна, детектив. Пусть вы и выздоравливающий, иронии я не потерплю. – Барнхаус вновь обратил мрачный взгляд на предмет, лежащий у их ног. – Наличествующие конечности практически полностью лишены мягких тканей, но, как мне представляется, на левой лучевой кости имеет место сросшийся частичный перелом.
Он отошел от края бетонной впадины и с воинственным видом скрестил руки на груди.
– Джентльмены… и леди… Я намерен отстраниться от дальнейшего расследования, которое, это совершенно ясно, требует участия Центра судмедэкспертизы. Поскольку озеро Ниписсинг подпадает под юрисдикцию Полицейского департамента провинции Онтарио, я официально передаю расследование в ваши руки, мистер Комманда.
– Если это тело Кэти Пайн, следствие должен вести город, – заметил Джерри.
– Но ведь Кэти Пайн – одна из ваших? Из резервации?
– Ее похитили с рыночной площади у Мемориал-Гарденз. Значит, делом занимается город – да и занимался, с тех пор как она исчезла. Это для Кардинала.
– Тем не менее, – настаивал Барнхаус, – до окончательной идентификации я передаю дело вам.
– Все в порядке, доктор, – сказал Джерри. – Джон, можешь забирать дело себе. Я знаю, что это Кэти.
– Вы не можете знать наверняка. Вот смотрите. – Барнхаус указал диктофоном. – Если бы не одежда, вряд ли можно было бы вообще определить, что это человек.
– Кэти Пайн сломала лучевую кость левой руки, когда училась кататься на скейтборде, – мягко ответил Кардинал.
Они впятером залезли в фургон экспертов по опознанию. Барнхаус уехал, а двое констеблей ждали в грузовике сопровождения. Включенная на всю мощь печка ревела так, что Кардиналу приходилось почти кричать.
– Нам понадобится веревка: с этого момента зоной обследования у нас является весь остров. В шахте нет крови и следов борьбы, так что, скорее всего, здесь просто спрятали труп, а само убийство произошло в другом месте. В любом случае я не хочу, чтобы тут раскатывали на снегоходах всякие любопытные, совали нос куда не надо. Так что давайте хорошенько закроем периметр.
Делорм протянула ему телефон:
– Я связалась с судмедэкспертами. Это Лэн Вайсман.
– Лэн, у нас тут труп, он вмерз в глыбу льда. Подросток. Скорее всего – убийство. Если мы вырежем эту льдину и переправим вам в рефрижераторе, вы сможете с ней работать?
– Нет проблем. У нас есть парочка холодильников, они дают температуру гораздо ниже нуля, и ее можно плавно менять. Мы проведем разморозку при нужной скорости и таким образом сумеем сохранить для вас каждый волосок и волоконце ткани.
В этом было что-то сюрреалистическое – слышать голос человека из Торонто посреди здешнего лунного пейзажа.
– Отлично, Лэн. Мы сообщим вам ориентировочное время прибытия, когда будем готовы. – Кардинал отдал Делорм телефон. – Арсено, вы у нас эксперт. Как нам ее отсюда извлечь?
– Ее довольно легко можно вырезать вместе с кубом льда. Но вот отделить куб от бетона, который под ним…
– Вызовите кого-нибудь из города, они там постоянно имеют дело с бетоном. И вот что: если у кого-то были планы на ближайшее время – смело можете их отменять. Сейчас будем долго копаться в снегу.
– Но ее убили несколько месяцев назад, – возразила Делорм. – Снег нам ничего не даст.
– Неизвестно. С военными у кого-нибудь есть контакты?
Коллинвуд поднял руку.
– Скажите им – нам нужна гигантская палатка. Размером с цирковой тент, чтобы накрыть весь остров: снега на месте преступления и так хватает. И еще нужна пара самых больших нагревателей, они используют такие у себя в ангарах. Растопим снег и увидим все, что под ним.
Коллинвуд кивнул. Он сидел ближе всех к печке, и его перчатка исходила паром.
3
Установка дополнительных ограждений и постов круглосуточного наблюдения на острове отняла больше времени, чем они предполагали: в работе полицейских вообще на все уходит больше времени, чем предполагается вначале. В итоге Кардинал добрался домой лишь в час ночи. Он был слишком взвинчен, чтобы уснуть. Уселся в гостиной, плеснув себе пальца на два неразбавленного «Черного бархата» и стал набрасывать план на завтра. В доме было так холодно, что хозяина не могло согреть даже виски.
Келли сейчас уже, наверное, вернулась в Штаты.
В аэропорту Кардинал видел, как дочь опустила один из своих чемоданов на весы, и не успела она поднять следующий, как молодой человек, стоявший в очереди позади нее, подхватил его и поставил на лоток. Ну что ж, Келли девушка привлекательная. Кардинал с обычной отцовской предубежденностью относился к внешности дочери, будучи уверен, что каждый непредвзятый наблюдатель считает ее такой же прелестной. И потом, Кардинал знал, что обладать хорошеньким личиком – это как быть богачом или знаменитостью: люди всегда предлагают тебе свои услуги.
– Тебе не обязательно провожать меня, пап, – заявила она, когда они спускались по лестнице в зал ожидания. – Думаю, у тебя найдутся дела поважнее.
Но у Кардинала не было более важных дел.
Аэропорт в Алгонкин-Бей рассчитан на одновременное обслуживание восьмидесяти пассажиров, но столько набирается очень редко. Малюсенькая кофейня, автоматы, продающие «Алгонкин лоуд» и торонтские газеты, – вот и все. Они сели, и Кардинал купил «Торонто стар», предложил часть газеты дочери, но она отказалась, и он почувствовал, что и сам тоже не должен бы читать. Какой смысл оставаться, если он собирается всего лишь полистать газету?
– У тебя все нормально получается с пересадками? – спросил он. – Успеешь перейти с одного терминала на другой?
– Времени вагон. В Торонто у меня будет полтора часа.
– Не так уж много. Через американскую таможню быстро не проскочишь.
– Меня они всегда пропускают не глядя. Надо мне податься в контрабандисты, папочка.
– Ты говорила, в последний раз тебя остановили. И ты чуть не опоздала на пересадку.
– Редкий случай. Такой таможенник попался. Старый служака, зануда, очень хотел меня помучить.
Кардинал мог это себе представить. Иногда ему казалось, что Келли становится молодой женщиной того типа, который его всегда раздражал: слишком умная, слишком образованная, слишком, черт возьми, самоуверенная.
– Не понимаю, почему не сделали прямых рейсов из Торонто в Нью-Хейвен.
– Это не такой уж центр мира, детка.
– Зато там один из лучших колледжей в мире.
И стоил он бешеных денег. Когда Келли получила бакалавра изобразительных искусств в Йорке, ее преподаватель живописи убеждал девушку поступать в йельскую магистратуру. Келли и не мечтала о том, что ее туда примут, даже когда собрала образцы своих работ и отправила в Нью-Хейвен. Кардинал стал было ее отговаривать, но скоро сдался. «Это же настоящий художественный колледж, папа. Туда приезжают самые знаменитые художники. Если не хочешь поступить в Йель – значит, учись на бухгалтера». Кардинал размышлял, правда это или нет. В его представлении Йель ассоциировался с праздными снобами в теннисной форме, с Джорджем Бушем. Но живопись?
Он поспрашивал знакомых. И те, кто должен быть в курсе, убедили его, что дочь, в общем, права. Если человек хочет засветиться в художественном мире планеты (что на самом деле означает – в художественном мире США), отличный способ для этого – получить магистра искусств в Йеле.
– Ну правда, пап, ехал бы ты домой, а? Тебе незачем тут торчать.
– Ничего. Я сам хочу здесь побыть.
Парень, который помог Келли с багажом, теперь сел напротив. Если Кардинал уйдет, юнец мигом подсядет к его дочери. Я – гнусный собственник, обвинил он себя. Вечно волнуюсь по пустякам из-за близких мне женщин. Так же он вел себя и с женой, с Кэтрин.
– Хорошо, что ты приехала домой, Келли. Тем более в середине семестра. Думаю, мама очень это оценила.
– Да ну? Не знаю. Ей, по-моему, в эти дни было как-то все равно.
– Зато я знаю.
– Бедная мама. И ты тоже бедный. Не пойму, как вы это выносите. Меня-то почти все время не бывает, а вам приходится с этим жить.
– Так оно и бывает. То горе, то радость. То здоров, то болен. Сама понимаешь.
– Сейчас масса народу не мирится с такими вещами. Тебе это как-то удается. Но мама меня иногда просто пугает. Тебе, наверное, жутко тяжело.
– Ей куда тяжелее, Келли.
Они еще посидели молча. Парень напротив вынул роман Стивена Кинга; Кардинал притворился, что читает «Стар»; Келли рассеянно смотрела в окно на пустую площадку перед ангаром, над которой в свете аэродромных огней крутились снежные вихри. У Кардинала уже зародилась надежда, что рейс отменят и дочери придется побыть дома еще день-другой. Но Келли утратила всякую привязанность к Алгонкин-Бей. «Как вы можете жить в этой дыре, в этом затхлом болоте?» – не раз спрашивала она его. В ее возрасте Кардинал ощущал то же самое, но десять лет службы в полиции Торонто убедили его, что у затхлой дыры, где он вырос, есть свои преимущества.
В конце концов самолет прибыл – винтовой тридцатиместный «Дэш-8». За пятнадцать минут его заправят, и он будет готов к вылету.
– У тебя наличных денег достаточно? Вдруг застрянешь в Торонто?
– Ты слишком переживаешь, па.
Она обняла его, и потом он наблюдал, как она катит тележку через контроль (там дежурили две женщины в форме – ненамного старше, чем она сама), направляется к выходу. Кардинал приблизился к окну и стал смотреть, как она сквозь метель пересекает летное поле. Проклятый мальчишка тащился позади нее. Но, выйдя наружу и счищая перчаткой снег с ветрового стекла, Кардинал обозвал себя ревнивым хамом, чересчур опекающим дочку, мешающим ей нормально развиваться. Кардинал был католиком, точнее – бывшим католиком. Но, как все католики, отошедшие или не отошедшие от церкви, он сохранил способность почти радостно обвинять себя в грехах, хотя не обязательно именно в тех, которые совершил на самом деле.
Стакан с наполовину выпитым виски стоял на кофейном столике. Кардинала начало клонить в сон. Он нехотя поднялся с кресла и лег в постель. Перед глазами поплыли картинки: фары над озером, тело, вмерзшее в лед, лицо Делорм. А потом он стал думать о Кэтрин. Хотя сейчас состояние его жены не внушало оптимизма, он старался представить ее смеющейся. Да, уехать бы куда-нибудь вместе, подальше от полицейских забот и от наших тайных горестей, – и смеяться, смеяться.
4
Моложавый пятидесятилетний Дон (уменьшительное от Адонис) Дайсон был подтянут, гибок и подвижен, как гимнаст, отличался неожиданно изящными жестами, но, как не уставали подчеркивать детективы из его группы, от Адониса в нем ничего не было. Единственное, что роднило сержанта уголовной полиции Дона Дайсона с музейными статуями Адониса, – холодное как мрамор сердце. Неизвестно, родился он таким или же пятнадцать лет службы в торонтской полиции, посвященные расследованию убийств, еще больше заморозили и без того стылую душу. У этого человека не было ни единого друга, будь то среди сослуживцев или где-нибудь еще. Те же, кто был знаком с миссис Дайсон, утверждали, что муж на ее фоне кажется слезливо-сентиментальным.
Сержант Дайсон был суетлив, бестактен и расчетлив, а еще он обожал высокопарные выражения. Он все время беспорядочно шевелил пальцами – длинными, лопатообразными на концах. Когда он орудовал ножом для вскрытия писем или играл коробочкой со скрепками, пальцы его производили какие-то паучьи движения. Голова с большой лысиной, обрамленной правильным полукругом волос на висках и затылке, представляла собой геометрически совершенный шар. Джерри Комманда терпеть его не мог, но Джерри вообще не выносил начальства, что Кардинал списывал на его индейское происхождение. Делорм говаривала, что могла бы использовать голову Дайсона как зеркало, чтобы выщипывать себе брови. Впрочем, она никогда их не выщипывала.
Упомянутый зеркальный купол нависал сейчас над Кардиналом, который сидел в кресле, поставленном под углом ровно в сорок пять градусов по отношению к столу Дайсона. Сержант наверняка вычитал в каком-нибудь учебнике по психологии лидерства, что такой угол оптимален. Он был человек определенности, и у всего, что он делал, всегда имелись четкие, твердо определенные причины. На углу стола лежал медовый пончик, дожидаясь своей участи: ровно в десять тридцать, ни минутой раньше, ни минутой позже, Дон его съест, запив кофе без кофеина из термоса.
Сейчас Дайсон держал нож между ладонями, словно измеряя им стол. Потом произнес, будто обращаясь к металлическому лезвию:
– Я не сказал, что ты ошибаешься. Я не сказал, что эта девочка не была убита. Ничего такого я не говорил.
– Да, сэр. Я знаю, что вы этого не говорили. – Когда Кардинал раздражался, его тянуло быть особенно вежливым. Теперь он боролся с этой своей склонностью. – А когда вы перевели меня обратно на кражи, это было просто упражнение для развития духовности.
– Забыл, в какие ты нас ввел расходы? Мы тогда экономили на чем могли, и с тех пор мало что изменилось. Мы не Королевская конная полиция, мы такое потянуть не можем. Ты все следственные ресурсы бросил на единственное дело.
– На три дела.
– В лучшем случае – два. – Перечисляя, Дайсон пустил в ход свои плоские пальцы. – Кэти Пайн, за что тебе отдельное спасибо. Возможно – Билли Лабелль. А Маргарет Фогл – нет.
– Сержант, при всем уважении… Не обернулась же она жабой. Не испарилась же.
И снова холеные пальцы, демонстрация образцового ухода за ногтями. Дайсон перечисляет причины, по которым Маргарет Фогл не может быть мертва.
– Ей было семнадцать: она гораздо старше двух других и увереннее чувствует себя на улице. Она не местная, а из Торонто. Она и раньше убегала из дома. Господи, да девчонка просто всем и каждому твердила, что в этот раз ее никто не найдет. Никто. И в конце концов, у нее был приятель, в Ванкувере или еще где-то у черта на рогах.
– В Калгари. Она туда так и не добралась.
И в последний раз ее видели живой в нашем благословенном городе, плешивая ты дубина. Господи, сделай так, чтобы он дал мне Маклеода и отпустил дальше заниматься этим делом.
– Почему ты так упорствуешь, Кардинал? С тех пор как Советский Союз по собственной воле любезно распался, мы живем в самой большой стране в мире 2
. Три железнодорожные линии в разных направлениях пересекают наш громадный каток площадью в миллиард гектаров. И все эти три линии сходятся на нашем тесном берегу. У нас аэропорт и автобусная станция, и всякий, кто пересекает нашу чертовски здоровенную страну, вынужден проехать через нас. И побегов происходит столько, что нам с ними не справиться. Но это побеги, а не убийства. Ты транжирил средства полицейского управления на погоню за призраками.
– Мне уйти? Я-то думал, меня вернули на убийства, – мягко сказал Кардинал.
– Вернули. Я не хотел ворошить старое, это бессмысленно. И все-таки Кэти Пайн, Кардинал, – тут Дон направил на него приплюснутый палец, – в случае с Кэти Пайн не было никаких доказательств, что это убийство. Ни единой крупицы. Кроме того факта, что она была ребенок. Да, видимо, что-то было не так , – но это не улика, когда речь об убийстве.
– Возможно, для суда и не улика.
– Ты заставил меня бросить на это расследование неразумно большое количество людей, чрезмерные служебные ресурсы, а уж потраченное нами время абсолютно неоправданно, оно было просто астрономических масштабов. Не я один так думал, шеф меня тоже этим попрекал.
– Сержант, Алгонкин-Бей не так уж велик. Когда пропадает ребенок, всегда появляется миллион зацепок, каждый хочет помочь. Кто-то якобы вытаскивал нож в кинозале, – проверьте. Кто-то видел девушку, голосующую на дороге, – проверьте. Всем в городе кажется, что они где-то видели Кэти Пайн: на пляже, или в больнице под другой фамилией, или в каноэ в Алгонкинском парке. Каждую из этих ниточек надо размотать.
– Ты мне и тогда это говорил.
– Ничего необоснованного я не говорил. А теперь это становится очевидным.
– Тогда это не было очевидно. Никто не видел Кэти Пайн с незнакомыми людьми. Не видели, чтобы она садилась в машину. Только что она была на рыночной площади – и вот ее уже нет.
– Понимаю. Провалилась сквозь землю.
– Да, земля разверзлась и поглотила ее, а ты без всяких доказательств решил, что ее убили. Время подтвердило твою правоту. Впрочем, с таким же успехом оно могло бы тебя опровергнуть. Единственный бесспорный факт – это что она исчезла, ис-чез-ла. Беспримерная загадка.
Ну что ж, подумал Кардинал, исчезновение Кэти Пайн действительно было загадкой. Уж извините, я-то возомнил себе, что полицейских вызывают, чтобы они раскрывали тайны, даже тут, в Алгонкин-Бей. Ну конечно, ведь девчонка была индианкой, а все мы знаем, какими безответственными бывают эти люди .
– Посмотрим правде в глаза, – сказал Дайсон, ловко вставив нож в небольшие ножны и аккуратно положив рядом с линейкой. – Девочка – индианка. Да, я хорошо отношусь к индейцам. Среди них царит такая тишь да гладь, это почти неестественно. Они, в общем, добродушные, они очень любят детей, и я первый скажу, что Джерри Комманда – первоклассный работник. Но незачем делать вид, что они – такие же, как мы с тобой.
– Господи, да нет, конечно, – вполне искренне ответил Кардинал. – Они совсем другие.
– У них повсюду разбросана родня. Девчонка может быть где угодно, от Маттавы до Солт-Санта-Марии. Нет никаких оснований обшаривать заколоченные шахты посреди какого-то паршивого озера.
Основания были, и еще какие, но Кардинал не стал их перечислять: они укладывались в рамки более важного довода.
– Дело в том, что шахту на Виндиго мы уже обшарили, в ту же неделю, когда пропала Кэти Пайн. Через четыре дня после ее исчезновения, если быть точным.
– Ты мне говорил, что ее могли где-то прятать, а потом убить. Держать ее можно было где угодно.
– Верно. – Кардинал подавил в себе желание продолжить. Дайсон начинал заводиться, и в интересах Кардинала было дать ему выговориться. Нож для вскрытия писем снова был вынут из ножен; заблудившуюся скрепку подцепили, подняли и перенесли к латунному зажиму для бумаг.
– И опять же, – не унимался Дайсон, – ее могли сразу же прикончить. Убийца мог где-то держать тело, а потом сплавить в более безопасное место.
– Не исключено. Думаю, эксперты помогут нам определить место: мы перешлем останки в Торонто, как только поставим в известность мать, – но, так или иначе, расследование обещает быть долгим. Мне понадобится Маклеод.
– Это невозможно. Он в суде, занят процессом Корриво. Можешь взять Делорм.
– Мне нужен Маклеод. У Делорм нет опыта.
– Ты относишься к ней предвзято, потому что она женщина, француженка и, в отличие от тебя, почти всю жизнь прожила в Алгонкин-Бей. Да, ты проработал десять лет в Торонто. А она шесть лет сидела на спецрасследованиях. Не говори мне, что это ничего не значит.
– Я не собираюсь принижать ее заслуги. Дело мэра она провернула отлично. И с мошенниками из школьного совета замечательно разобралась. Пусть она занимается чистой работой, всякими тонкими штучками. Кто вместо нее возьмет спецрасследования?
– Тебе-то что? Эта моя забота, а не твоя. Делорм – прекрасный следователь.
– У нее нет опыта работы по убийствам. Вчера вечером она чуть не уничтожила важную улику.
– Что-то не верится. Какого черта, о чем это ты?
Кардинал рассказал о пластиковом пакете. Даже ему самому это не казалось веским доводом. Но он хотел заполучить Маклеода. Маклеод умел быстро действовать и знал, как правильно браться за такие дела.
Наступило молчание. Подчеркнуто неподвижный Дайсон глядел мимо Кардинала на стену, а Кардинал смотрел в окно, за которым неслись снежные вихри. Впоследствии он не мог бы с уверенностью сказать, была ли следующая фраза Дайсона экспромтом или же запланированным сюрпризом.
– А ничего, что Делорм заодно и тобой занимается?
– Ничего, сэр.
– Хорошо. Заодно подтянешь французский.
В сороковых годах на Виндиго нашли никель и добывали его здесь с перерывами двенадцать лет. Шахта никогда не отличалась особой производительностью, на ней даже в лучшие времена работало всего сорок человек, к тому же ее расположение – посреди озера – затрудняло транспортировку. Не один грузовик провалился под лед, и поговаривали даже, будто шахту проклял дух-страдалец, чьим именем ее назвали. Многие инвесторы из Алгонкин-Бей потеряли деньги на этом предприятии, и в конце концов оно навсегда прекратило свое существование после того, как в Садбери, в восьмидесяти милях отсюда, было открыто месторождение, более удобное для разработки.
Шахта была глубиной сто пятьдесят метров и уходила еще на шестьсот метров вбок. В отделе уголовного розыска дружно вздохнули с облегчением, когда выяснилось, что исследовать придется лишь верхнюю часть шахты, а не ворошить ее по всей глубине.
Когда Кардинал и Делорм прибыли на остров, было совсем не так холодно, как накануне вечером, лишь немногим ниже нуля. Вдали между рыбацкими хижинами шумно сновали снегоходы. Редкие снежинки падали из тучи, напоминавшей грязноватую подушку. Работа по высвобождению трупа была почти завершена.
– Нам не пришлось делать полный распил, – доложил им Арсено. Несмотря на минусовую температуру, на лице у него выступили капельки пота. – Помогла вибрация. Вся глыба вынулась одним куском. Но вот с переносом повозимся. Если подогнать сюда кран, уничтожим следы. Дотянем эту штуку до грузовика на санях. Сани, думаю, лучше взять беговые, они меньше тут напортят, чем тобоган.
– Хорошая мысль. Где вы взяли грузовик?
Зеленая пятитонка, надписи на бортах которой были закрыты черными прямоугольниками, задним ходом подъезжала к шахте. Доктор Барнхаус в выражениях, исключающих двоякое толкование, напомнил им, что, как бы им ни был нужен авторефрижератор, использование продуктового грузовика для транспортировки мертвого тела решительно недопустимо с точки зрения всех санитарных норм, известных человечеству.
– Это грузовик фирмы «Химикаты Кестнера». Они на нем жидкий азот перевозят. Это была их идея – закрыть все надписи. В знак уважения к покойнику. Я подумал, что так будет приличнее.
– Конечно. Напомните, чтобы я их поблагодарил.
– Эй, Джон! Джон!
Роджер Гвинн махал ему из-за веревочного ограждения. А бесформенная фигура рядом с ним, лицо скрыто «Никоном», – это, видимо, Ник Штольц. В ответ Кардинал поднял руку, затянутую в перчатку. Вообще-то с репортером «Алгонкин лоуд» они не называли друг друга по имени, хотя в школе учились примерно в одно и то же время. Гвинн старался обойти конкурентов, делая вид, что круг его близких знакомств шире, чем кажется. Полицейская служба в родном городе дает свои преимущества, но иногда Кардинал тосковал по относительной анонимности, которой он наслаждался в Торонто. Вокруг Штольца суетилась, выбирая место, небольшая операторская группа, а за ними высилась внушительная фигура в розовой куртке, с очень красивой опушкой из белого меха на капюшоне. Грейс Лего из шестичасовых новостей, не иначе. В Алгонкин-Бей не было своего телеканала: местные новости передавали из Садбери, городка, расположенного за восемьдесят миль отсюда. Кардинал еще раньше заметил фургон телевизионщиков, стоящий на льду за полицейским грузовиком.
– Ну, Джон! На три секунды. Что-нибудь для новостей!
Кардинал подвел к ним Делорм и представил ее.
– Я знаю мисс Делорм, – сообщил Гвинн. – Мы познакомились, когда она отправила его превосходительство за решетку. Итак, что вы можете сказать об этом деле?
– Подросток, смерть произошла несколько месяцев назад. Вот и все.
– О, спасибо. Просто сенсация. Какова вероятность, что это – та самая девочка из резервации?
– Я не хотела бы делать предположения, пока мы не получим ответ из Торонто, от экспертов.
– Может быть, это Билли Лабелль?
– Я не хочу делать поспешных выводов.
– Ну что-то же вы должны мне дать. Не зря же я тут задницу морожу. – Низенький, пухлый, ленивый на вид Гвинн, вечный корреспондент «Алгонкин лоуд», отличался грубостью. – По крайней мере, тут – убийство? Можете мне хоть это сказать?
Кардинал поманил приехавших из Садбери:
– Не желаете присоединиться, мисс Лего? Мы не хотели бы повторять все дважды.
Он сообщил обоим журналистам основные факты, не упоминая ни об убийстве, ни о Кэти Пайн, и закончил уверениями, что пресса узнает больше, когда он сам будет больше знать. В знак готовности к сотрудничеству он протянул Грейс Лего свою визитку. Но не увидел никаких проблесков признательности в ее скептических репортерских глазах.
– Детектив Кардинал, – спросила она, когда он уже повернулся, чтобы идти, – а вам известна легенда о Виндиго? Вы знаете, что это за существо?
– Знаю, – ответил он. – Такое мифическое создание.
И мысленно вздохнул. Она раздует из этого целый сюжет для новостей. Лего принадлежала к другой породе, нежели Гвинн: амбиций ей было не занимать.
– Вы здесь закончили? – спросил он у Коллинвуда, когда они с Делорм снова вошли в верхнее помещение шахты.
– Пять фотопленок уже есть. Хотя Арсено говорит – надо продолжать снимать на видео.
– Арсено прав.
Под кусок льда уже были подведены ремни. Лебедку, подсоединенную к генератору «Хонда», выставили в нужное положение. Готовый снимок для обложки, подумал Кардинал, глядя на кусок льда, поднятый на метр из своего ложа и напоминавший полупрозрачный гроб с истерзанной человеческой фигуркой внутри.
– А не надо его чем-нибудь накрыть? – прошептала Делорм.
– Самое лучшее, что мы можем сделать для девочки, – сухо ответил Кардинал, – это обеспечить стопроцентную гарантию, что все, что эксперты найдут в этом куске льда, уже находилось там, когда мы прибыли на место.
– Понятно, – откликнулась Делорм. – Глупая идея, да?
– Глупая идея.
– Извини. – Снежинка упала ей на бровь и растаяла. – Просто… когда видишь ее в таком виде…
– Хватит.
Коллинвуд с разных точек снимал на видео висящую в воздухе ледяную глыбу. Потом оторвал взгляд от своей камеры «Сони» и произнес всего одно слово:
– Лист.
Арсено всмотрелся в толщу льда:
– Похоже, кленовый. Часть листа.
В здешних лесах преобладают сосна, тополь и береза.
– Кто-нибудь плавал в этих местах? – задал вопрос Кардинал.
– Мы с женой примерно в августе прошлого года выезжали сюда на пикник, – отозвался Арсено. – Можно по-быстрому проверить, но, насколько я помню, на этом островке – только сосна и ель. И берез много.
– Мне тоже так кажется, – согласился Кардинал. – Возможно, это подтверждает, что убийство было совершено где-то в другом месте.
Делорм связалась с экспертами и сообщила, что тело прибудет к ним примерно через четыре часа. Затем глыбу с останками спустили вниз по занесенному снегом берегу и погрузили в поджидавший грузовик.
Останки , подумал Кардинал. Неподходящее слово.
5
Сержант Лиз Делорм сдавала дела в отделе спецрасследований уже довольно продолжительное время, а точнее – месяца два. Важных разбирательств в это время не было, но ей требовалось уладить массу мелочей. Внесение последних записей в журнал. Уточнение должностных обязанностей. Архивирование документов. Она хотела оставить после себя все в идеальном порядке для того, кто ее заменит: предполагалось, что преемник прибудет к концу месяца. Но за утро она успела лишь удалить конфиденциальную информацию с жесткого диска своего компьютера.
Делорм не терпелось переключиться на дело Пайн, пусть даже в двусмысленном положении наблюдателя за коллегой. Похоже, Кардинал пока предпочитал держать ее на некотором расстоянии; но она в общем-то не могла его за это винить. Она бы тоже на его месте не доверяла человеку из спецрасследований.
Все началось с телефонного звонка среди ночи. Сначала она подумала, что это Пол, ее бывший приятель, имевший манеру каждые полгода напиваться и звонить ей в два часа ночи, слезливо бормоча о чувствах. Но это был Дайсон.
– Через полчаса – совещание у шефа дома. Дома, а не в конторе. Одевайся и жди. За тобой заедут лошадники. Не хотим, чтобы твою машину видели у его дверей.
– В чем дело? – Спросонья она говорила невнятно.
– Скоро узнаешь. У меня для тебя билет.
– Пусть это будет Флорида. Или еще какое-нибудь теплое место.
– Билет на выход из Отдела спецрасследований.
Делорм оделась ровно за три минуты и села на край дивана. Нервы у нее были напряжены до предела. Она шесть лет проработала в спецрасследованиях, и за все это время ей не довелось посетить ни одной полуночной летучки, и дома у шефа она ни разу не была. Билет на выход из спецрасследований?
– Бессмысленно меня о чем-то спрашивать, – заявила юная сотрудница конной полиции, хотя она даже еще не раскрыла рта. – Мое дело – доставка, вот и все.
Они послали за мной женщину – какой такт, подумала Делорм.
В детстве она мечтала о службе в конной полиции. Алая форма, кони , – все это сразу пленило девичье сердце. Она отчетливо помнила, как первый раз увидела музыкальный парад в Оттаве: гармония движений наездников и лошадей рождала неповторимую красоту. А потом, в старших классах, им рассказали о героической истории великого похода на запад. Части Северо-западной Королевской конной полиции, как она тогда называлась, покрыли тысячи миль, чтобы отразить экспансию Соединенных Штатов. Эти части заключали соглашения с аборигенами, заставляя американских захватчиков несолоно хлебавши возвращаться назад в Монтану или еще в какие-нибудь разбойничьи логова, откуда они являлись, и эти же части устанавливали верховенство закона, не дожидаясь, пока местное население надумает его нарушить. Королевская канадская конная полиция стала образцом для сил правопорядка всего мира и приманкой для туристов.
Делорм всем сердцем приняла этот образ – целиком и полностью (для чего и предназначены такие образы). Когда в ранней юности она увидела фотографию женщины в алой саржевой форме, то серьезно задумалась, не подать ли ей заявление.
Но реальность исподволь разрушала образ, и реальность эта была совсем не такой привлекательной. Один из сотрудников конной полиции продавал секретную информацию Москве, другого арестовали за контрабанду наркотиков, третьего – за то, что сбросил жену с балкона небоскреба. А потом – позорный роспуск всей Секретной службы Королевской конной полиции. Тогда казалось, что по сравнению с ее сотрудниками даже в ЦРУ – сплошные гении.
Она бросила взгляд на свеженькое личико девушки, сидящей рядом с ней в машине: бесформенный пуховик, светлые волосы собраны в аккуратную косу. Они остановились на светофоре – угол Эджуотер-роуд и Траут-лейк-роуд, – и уличные огни серебрили пушок на щеке девушки. Даже при этом бледном свете Делорм узнавала себя десятью годами младше. Эту девчонку тоже очаровала красивая картинка, и она полна решимости поддерживать образ. Ну и молодец, заключила Делорм. Возможно, ковбои, чье оружие – отвага и невежество, и предали идеалы истинного Севера, но это не значит, что юный энтузиаст совершает глупость, вливаясь в их ряды.
Они остановились на Эджуотер-роуд перед довольно впечатляющим зданием с двускатной крышей, доходящей до фундамента. Такое неплохо смотрелось бы где-нибудь в Швейцарских Альпах.
– Звонить не надо, сразу входите. Он не хочет, чтобы разбудили детей.
Делорм предъявила удостоверение сотруднику конной полиции, дежурившему у боковой двери. «Вниз по лестнице», – сказал он.
Вступив в подвальный этаж, пропахший «Тайдом» и «Дауни», пройдя мимо громадной печи, она оказалась в большой комнате из красного кирпича и темной сосны: было здесь что-то от клуба для джентльменов с его запахом дорогой кожи и ароматом роскошных сигар. Балки под дуб в стиле поздней английской готики скрещивались на оштукатуренных стенах, увешанных сценами охоты и морскими пейзажами. В камине мерцало слабое пламя. Со стены голова лося созерцала голову Р. Дж. Кендалла, руководителя полицейского управления Алгонкин-Бей.
Кендалл предпочитал держать себя открыто и подчеркнуто дружелюбно: возможно, отчасти и потому, что хотел компенсировать небольшой рост (Делорм была на голову выше своего шефа). Плюс постоянный громкий смех, часто сопровождавшийся похлопыванием по спине. По мнению Делорм, он слишком много смеялся, производя из-за этого впечатление человека нервного, каковым, возможно, и был. Но Делорм не раз видела, как эта приветливость мгновенно с него слетает. В гневе (к счастью, гневался он довольно редко) Р. Дж. Кендалл разражался воплями и бранью. Все управление слышало, как он буквально в клочки растерзал Адониса Дайсона за то, что на зимний фестиваль меха было направлено недостаточно полицейских, в результате чего праздник превратился в скандальное действо, без всяких оснований заполнившее всю первую полосу «Лоуд».
Но в разговорах Дайсон по-прежнему лестно отзывался о Кендалле, как и большинство получавших осколочные ранения при взрывах шефа. Когда вспышка гнева проходила, то это было окончательно, и глава управления делал обычно один-два успокаивающих жеста, чтобы пригладить растрепанные перышки своего сотрудника. В случае с Дайсоном он в телеинтервью, вопреки обыкновению, отметил положительную роль подчиненного в снижении числа краж и разбойных нападений. Предшественник Кендалла никогда бы на такое не пошел.
Сам Дайсон сидел сейчас в одном из кресел, обитых красной кожей, беседуя с кем-то, кого Делорм не могла увидеть. Он вяло помахал ей, как будто ночные совещания были для него делом привычным.
Шеф вскочил, чтобы пожать руку Делорм. Пожалуй, ему было уже под шестьдесят, но он разыгрывал из себя мальчишку, как поступают некоторые облеченные властью мужчины.
– Сержант Делорм. Спасибо, что так быстро приехали. Притом вас ведь не предупредили заранее. Выпьете чего-нибудь? В нерабочее время, полагаю, мы можем себе позволить немного расслабиться.
– Нет, спасибо, сэр. В такой час это меня просто свалит с ног.
– Тогда перейдем сразу к делу. Хочу вас кое с кем познакомить. Капрал Малькольм Масгрейв, Королевская конная полиция.
Капрал Малькольм Масгрейв поднялся из красного кожаного кресла, как гора, внезапно выросшая среди равнины. Он сидел спиной к Делорм, поэтому вначале появилась гранитная вершина – голова, белесые волосы на которой переходили в песчаного оттенка щетину, затем – глыба плеч, а когда он повернулся к ней, стала видна обширная грудь, напоминающая мощный утес. Последовало каменное рукопожатие, сухое и прохладное.
– Слышал про вас, – сказал он ей. – С мэром вы неплохо сработали.
– Я тоже о вас слышала, – ответила Делорм, и Дайсон кинул на нее мрачный взгляд. Масгрейв, находясь при исполнении, застрелил двух человек. Оба раза поговаривали о превышении должностных полномочий, и оба раза он как-то выпутывался. «Так вот кто нам понадобился», – не без иронии подумала Делорм.
– Капрал Масгрейв служит в Садберийском отряде. Второй человек в группе по борьбе с финансовыми преступлениями.
Конечно, Делорм это знала. В ее родном городе у конной полиции больше не было отдельного отряда, Алгонкин-Бей подпадал под юрисдикцию Садбери. В качестве подразделения федеральных сил конная полиция занималась преступлениями государственного масштаба: наркотики, фальшивомонетчики, разного рода коммерческие аферы. Алгонкинская полиция часто сотрудничала с ними в расследовании крупных дел, связанных с наркотиками, но, насколько Делорм было известно, Масгрейв в этих совместных действиях участия не принимал.
– Капрал Масгрейв приготовил для нас сказочку на ночь, – произнес шеф. – Боюсь, вам она не понравится.
– Слыхали о Кайле Корбетте? – Глаза у Масгрейва были блекло-голубые, почти прозрачные, Делорм никогда не встречала такого оттенка. Казалось, тебя разглядывает ездовая собака.
Да, она слыхала о Кайле Корбетте. О нем все слыхали.
– Крупный наркодилер, да? Сфера влияния – все земли к северу от Торонто?
– Видимо, работа в спецрасследованиях мешает вам быть в курсе. Кайл Корбетт сменил профиль года три назад, когда открыл для себя все прелести подделки денег. Удивляетесь? Думали, с тех пор как Оттава перешла на цветные банкноты, фальшивомонетчикам пришел конец? Плохие парни перешли на скучные американские бумажки, их так легко печатать. И вы совершенно правы, именно этим они и стали заниматься. А потом появилась такая вещица – цветной ксерокс. И еще одно изобретение – сканер. Теперь кто угодно может в субботу с утра пораньше явиться к себе в контору и напечатать кучу липовых двадцаток. Казначейство сильно переживает по этому поводу. И знаете что? Меня это не меньше беспокоит.
Делорм пожала плечами:
– Разве налогоплательщики так много из-за этого теряют?
– В точку, – похвалил Масгрейв, как будто она была его ученицей. – Да, фальшивые канадские банкноты обходятся бизнесу и частным лицам примерно в пять миллионов долларов в год. Крохи. И, как я уже сказал, в основном это – «фальшивомонетчики выходного дня».
– Тогда почему такой шум вокруг Корбетта? Если фальшивые банкноты вас не так уж волнуют…
– Кайл Корбетт подделывает не банкноты. Кайл Корбетт подделывает кредитные карты. Тут уж пахнет не пятью миллионами, а сотней миллионов. И от этого страдают не какие-нибудь забегаловки типа «Ночной кофейни у Боба» или «Кухоньки Этель». Нет, речь о крупнейших банках, а когда расстраиваются «Бэнк оф Монреаль» или «Торонто доминион бэнк», они громко выражают свое неудовольствие, уж поверьте. Вот почему наши и ваши ребята, не говоря уж о ребятах из ПДПО, все эти три года проводят совместную операцию, чтобы изловить Корбетта.
Дайсон наклонился вперед, видимо опасаясь выпасть из разговора.
– Совместная межведомственная операция. Начата в ноябре девяносто седьмого.
– В ноябре девяносто седьмого. В ней участвует кое-кто из наших, от ПДПО – Джерри Комманда, а из ваших – Маклеод и Кардинал. Вот представьте: у нас есть точные сведения, что у разудалой шайки Корбетта в закрытом клубе возле Эйрпорт-роуд есть станок для штамповки и пять тысяч болванок для карточек, а еще им доставляют голограммы, что обходится очень недешево. Но когда в клуб врываются силы правопорядка, Корбетт и компания всего-навсего играют на бильярде и попивают «молсон».
Шеф разворошил кочергой угли в камине. Полетели искры.
– Расскажи ей следующую серию.
– Август девяносто восьмого. Разведка засекает Корбетта и его весельчаков в Вест-Ферри. Выясняется, что они связаны с «Идеальным кругом». Вы о нем никогда не слышали, так что не пытайтесь сделать вид, будто вам что-то известно. «Идеальный круг» – группировка, которая проворачивает в Гонконге самые крупные аферы по части фальшивок. У них взаимовыгодное соглашение с Корбеттом. Иначе говоря, они обмениваются украденными номерами счетов, прямо через океан. Покупаешь в Торонто новую «хонду» по карточке «Америкэн экспресс», выданной в китайском Каулуне, и, пока никто ничего не сообразил, скрываешься на этой тачке в неизвестном направлении. Или наоборот – покупаешь там по карточке, выданной здесь. А еще «Идеальный круг» производит чертовски идеальные голограммы. Оправдывает свое название. Они же азиаты, понятно? Супертехнологии у них в крови.
– Между тем два наших всадника двинулись каждый по своей дорожке. Один ушел в частный бизнес, другой отбывает срок по статье «от пятнадцати до пожизненного» за убийство жены.
– О да. Птица высокого полета.
– Если бы вы знали его жену, вы бы поняли причину. Далее. Ваш детектив Маклеод связан по рукам и ногам делом об убийствах в Корриво, а Джерри Комманду ПДПО отправляет в Оттаву на какие-то курсы. Несомненно, важные.
– Нет необходимости препятствовать постоянному повышению квалификации личного состава, – заметил шеф. – Вы хотите сказать, что единственный сотрудник, который сможет обеспечить преемственность расследования по делу Кайла Корбетта, – это детектив Кардинал?
– Именно так. Барабанную дробь, пожалуйста.
Кендалл повернулся к Дайсону:
– Не вы ли мне рассказывали, что, когда Кардинал служил в Торонто, там о нем ходили какие-то слухи?
– Мы выполнили домашнее задание. Как выяснилось – ничего существенного не было.
Но Масгрейв не успокоился:
– Мы живем в эпоху глобализации. И вот «Идеальный круг» предпринимает грандиозную операцию, направляя своих людей из Гонконга в Британскую Колумбию 3
, чтобы укрепить филиал в Ванкувере. Есть достоверная информация, что они направляются в Торонто, а по пути нанесут визит вежливости в Алгонкин-Бей. По этим сведениям, у Корбетта назначено рандеву с Желтой Чумой в отеле «Пайнкрест». В «Пайнкресте»! Можно подумать, они состоят в обществе «Женщины в поддержку ветеранов войн». Короче говоря, парни из «Идеального круга» прибывают вовремя. В назначенное время наши врываются в отель. Нет, мы не подъезжали к нему в парадной форме и с оркестром. Действовали мы тихо и в штатском. И как вы думаете, что происходит?
Делорм не ответила. Капрал Масгрейв наслаждался своей лекцией. Прерывать этот поток красноречия не стоило.
– Не происходит ничего. Нет ни Корбетта, ни «Идеального круга». Пример того, как в очередной раз сели в лужу Королевская конная полиция, ПДПО и Алгонкинское управление. И что говорят люди? Эти дубины легавые. Просто идиоты. Ничего не могут сделать как следует.
Шеф стоял у камина с кочергой в руке, лицо его скрывалось в тени. Редко удавалось провести с Кендаллом больше десяти минут и ни разу не услышать его знаменитый бессмысленный смех, но, видимо, его расстроил рассказ Масгрейва, который он перед этим уже успел выслушать полностью.
– Дальше – хуже, – проговорил он подавленно.
Дальше действительно было еще хуже. Снова получены достоверные сведения, снова известны дата и время… Единственная разница – Джерри Комманда, сторонник решительных мер, представлявший ПДПО, тоже участвовал в операции. Еще один рейд. И опять – ничего.
– На этот раз, – добавил Масгрейв, – Корбетта вполне можно было упечь за сексуальное домогательство.
– Помню, – сказала Делорм. – Я тогда подумала, что это забавно.
Дайсон бросил на нее свирепый взгляд.
Масгрейв заворочался в кресле, подтверждая гипотезу, что материки движутся.
– Вы получили факты. Выводы делайте сами. Есть у вас вопросы?
– Только один, – ответила Делорм. – Что вы имеете в виду под «достоверными сведениями»?
Единственный раз за ночь шеф рассмеялся. Но на лицах остальных не появилось ни тени улыбки.
Теперь, два месяца спустя, Делорм в своем кабинете в спецрасследованиях кормила бумагоуничтожитель документами и без особого оптимизма надеялась, что ее новый партнер будет ей доверять. Неся к сжигателю корзину обрезков, она увидела, что Кардинал надевает куртку.
– Я могу чем-то помочь? – спросила она.
– Да нет. Мы установили личность по зубам. Еду сообщить Дороти Пайн.
– Не хочешь, чтобы я поехала? Точно?
– Не надо, спасибо. До скорого.
Обалдеть, пробормотала Делорм, опустошая корзину. Он понятия не имеет, что я его проверяю, и все равно не желает, чтобы мы были партнерами по расследованию. Великолепное начало.
6
Чтобы добраться до резервации Чиппева, надо ехать по Мэйн-стрит на запад, мимо железнодорожных путей, и на пересечении с Семнадцатым шоссе свернуть налево сразу после дома Матери святого Иосифа (раньше тут была католическая школа для девочек, а теперь – приют монахинь, ушедших на покой). Никаких указателей «Резервация Чиппева», никаких ворот: индейцы оджибва перенесли столько страданий от белого человека, что запирать перед ним дверь было бы бессмысленно.
Кардинал часто думал, что самое любопытное при въезде в резервацию – то, что невозможно понять, ты уже на ее территории или еще нет. Здесь выросла одна из его первых подружек, и даже в те времена он вряд ли мог бы счесть резервацию обособленной территорией. Сборные домики, обшарпанные машины на улицах, дворняги, бегающие друг за другом по сугробам, – все это можно наблюдать в любом месте Канады, где живут люди с доходом ниже среднего. Да, конечно, охраной порядка здесь теперь ведал ПДПО, но это изменение не увидишь глазом. Единственное зримое отличие от других районов Алгонкин-Бей состояло в том, что тут было полно индейцев, которые обычно существуют в канадском обществе (или, вернее, бок о бок с ним) молчаливо и невидимо, как призраки.
Народ-тень, подумал Кардинал. Мы не знаем даже, тут они или нет. Он остановился метрах в ста после поворота и теперь, пользуясь солнечной погодой (было минус десять – вполне по сезону), шел пешком вместе с Джерри Коммандой по обочине дороги к сверкающему побелкой бунгало.
Джерри не был сегодня запакован в толстую куртку с капюшоном и выглядел весьма тощим, даже хилым. Но сложение обманчиво: он четырежды становился чемпионом провинции по кикбоксингу. Трудно было понять, как ему это удается, но самый отпетый бандит, вздумавший сопротивляться Джерри, неизменно оказывался в горизонтальном положении, издавая громкие жалобные стоны.
Кардинал никогда не работал с ним в паре, но вот Маклеод работал – и заявлял, что, живи они двумя веками раньше, он забыл бы про собственных предков и с радостью сражался на стороне Джерри против белых. Когда Джерри от них уходил, сотрудники устроили в его честь грандиозную вечеринку, но сам он на нее не явился, потому что не любил суеты и громких изъявлений чувств. Перейдя в ПДПО, он мог бы выбрать себе любой городок или поселок из подведомственных департаменту, но попросился служить исключительно в резервациях. Он получал то же жалованье, что и сотрудники муниципальной полиции, но – за это он яростно бился – его освободили от подоходного налога.
Накануне вечером Джерри вызвал у него раздражение, сделав вид, будто не знал, что Кардинал отстранен от расследований убийств. У Джерри было странноватое чувство юмора. Да еще и обезоруживающая привычка (вероятно, плод бесчисленных часов, проведенных на допросах подозреваемых, которых надо было уличить во лжи) – резко менять тему беседы. Сейчас он так и сделал, спросив о Кэтрин.
Кардинал ответил, что у Кэтрин все отлично, – тоном, показывающим, что лучше бы им обсудить что-нибудь другое.
– А как насчет Делорм? – полюбопытствовал Джерри. – Как ты с ней ладишь? Иногда она очень достает.
Кардинал ответил, что с Делорм у него тоже все отлично.
– У нее классная фигурка, глаз не оторвешь.
Кардиналу неловко было в этом себе признаться, но ему тоже так казалось. Когда привлекательная женщина работает где-то в спецрасследованиях – ничего страшного: у нее отдельный кабинет, она ведет дела, не имеющие ничего общего с твоими. Но когда вы с ней партнеры по службе…
– Лиз – хорошая женщина, – продолжал Джерри. – И следователь она хороший. Нужна храбрость, чтобы вот так припереть мэра к стенке. Я бы сдрейфил. Но я знаю, она устала от чистенькой работы. – Он помахал старику с собакой, переходившему улицу. – Конечно, может, она и за тобой заодно следит.
– Спасибо, Джерри. Это как раз то, что я хотел услышать.
– Новые фонари-то у нас работают. – Джерри жестом охватил фонари. – Увидишь, как тут станет уютно.
– И все покрасили, я гляжу.
– Мой летний проект, – кивнул Джерри. – Каждый подросток, которого я заставал за пьянкой, должен был полностью выкрасить один дом. Причем в белый цвет, это неприятнее всего. Пробовал когда-нибудь летом побелить дом?
– Нет.
– Глаза при этом дико режет. Ребята меня теперь ненавидят, но мне плевать.
Разумеется, у них не было к нему ненависти. Трое темноглазых мальчишек с коньками и хоккейными клюшками следовали за ними с тех пор, как Джерри вышел из своего дома. Один из них кинул снежок и попал Кардиналу в руку. Перчаток не было, но он, слепив снежок, нанес ответный удар и сильно промазал. За последние лет десять он не бросал ничего, кроме разве что гневных упреков. Последовала перестрелка, в ходе которой Джерри безропотно вынес два попадания в свою костлявую грудь.
– Десять против одного, что этот мальчишка – твой родственник, – предположил Кардинал. – Смышленая бестия.
– Племянник. И симпатяга – в дядюшку.
Джерри Комманда и правда был симпатяга. Шестьдесят три килограмма обаяния.
Ребята болтали на языке оджибва. Кардинал, не будучи знатоком языков, не понимал ни слова.
– Что они говорят?
– Говорят – походочка-то как у фараона, а снежки бросает, как девчонка: может, он голубой?
– Как мило.
– А мой племянник: «Видать, он арестует Джерри за кражу этой чертовой краски». – Джерри продолжал монотонно переводить. – «Это тот самый легавый, который тут околачивался осенью. Придурок, не смог найти Кэти Пайн».
– Джерри, ты зарыл свой талант в землю. Тебе бы в переговорах на высшем уровне участвовать.
Чуть позже ему вдруг пришло в голову, что Джерри, может, вовсе и не думал ничего переводить: это было бы вполне в его манере.
Они обошли новенький сверкающий пикап и приблизились к дому Пайнов.
– Я неплохо знаю Дороти Пайн. Хочешь, пойду с тобой?
Кардинал покачал головой:
– Может, заглянешь к ним позже.
– Ладно, загляну. Что за люди убивают девочек, Джон?
– Слава богу, таких очень мало. Вот поэтому мы его и поймаем. Он отличается от большинства.
Кардинал совсем не был в этом уверен, но надеялся, что голос его звучит убедительно.
В сентябре прошлого года он узнавал у Дороти Пайн, кто дантист ее дочери, чтобы получить стоматологическую карту девочки. Для Кардинала это было самое трудное задание в жизни. Оплывшее лицо Дороти Пайн, жестоко обезображенное угрями, не выражало никакого горя. Он белый, он представитель закона, почему она должна при нем?..
До тех пор опыт ее общения с полицией ограничивался присутствием при арестах ее мужа, который был добрейшей души человек и безжалостно избивал ее, когда напивался. Вскоре после того, как Кэти исполнилось десять, он отправился в Торонто на поиски работы, но нашел лишь острие пружинного ножа в ночлежке на Спэдина-роуд.
Палец Кардинала слегка дрожал, когда он нажимал кнопку звонка.
Дороти Пайн, крошечная женщина, достававшая ему лишь до пояса, открыла дверь, посмотрела на него и сразу поняла, зачем он пришел. Других детей у нее не было, так что причина могла быть одной-единственной.
– Ясно, – ответила она, когда он рассказал ей, что тело Кэти найдено. Всего одно слово – «ясно», и она уже закрывала дверь. Дело кончено. Единственный ребенок мертв. Копы, а тем более белые копы, ничем тут не помогут.
– Миссис Пайн, может быть, разрешите мне войти на несколько минут? Я два месяца не занимался этим делом, мне надо кое-что освежить в памяти.
– Это еще зачем? Вы же ее нашли.
– Ну да, но теперь мы хотим поймать того, кто ее убил.
У него было такое чувство, что, не упомяни он об этом, мысль о том, чтобы отыскать человека, убившего ее дочь, никогда не пришла бы Дороти Пайн в голову. Для нее важен был лишь сам факт смерти девочки. Уступая ему, она слегка пожала плечами, и он прошел вслед за ней в дом.
В коридоре застоялся запах бекона. Была уже почти середина дня, но занавески в гостиной были еще задернуты. Электронагреватели высушили воздух, загубив растения, теперь безжизненно изгибавшиеся на полке. Тут было темно, как в склепе. Смерть вошла в этот дом четыре месяца назад и так его и не покинула.
На круглой скамеечке для ног Дороти Пайн уселась перед телевизором, где Уайл И. Койот шумно гонялся за Птицей Бегунком. Руки бессильно повисли между колен, слезы мелкими каплями падали на линолеум.
Все эти недели Кардинал пытался найти девочку: сотни опросов одноклассников, друзей и учителей, тысячи звонков, тысячи объявлений, – и он надеялся, что Дороти Пайн наконец станет ему доверять. Но этого не произошло. Первые две недели она звонила каждый день, всякий раз не только представляясь, но и объясняя причину: «Я просто узнать, не нашли ли вы мою дочку, Катарину Пайн», – как будто Кардинал мог об этом забыть. А потом вдруг перестала звонить.
Кардинал вынул из кармана школьный снимок Кэти, размноженные копии которого полицейские показывали на автобусных остановках и в отделениях «скорой помощи», в супермаркетах и на бензоколонках: «Вы не видели эту девочку?» Теперь убийца дал ответ: о да, он видел эту девочку, еще как. Кардинал положил фотографию на телевизор.
– Можно мне еще раз взглянуть на ее комнату?
Темноволосая голова качнулась, плечи вздрогнули. Еще одна капля упала на покрытый линолеумом пол. Прикончили мужа, а теперь и дочку. Говорят, у эскимосов существует сорок разных слов для обозначения снега. Насчет снега не знаю, подумалось Кардиналу, а вот сорок слов для обозначения скорби людям действительно нужны. Печаль. Горе. Тоска . Их слишком мало, их не хватит для этой матери, лишившейся единственного ребенка, оставшейся в пустом доме.
Кардинал прошел по короткому коридорчику в спальню. Дверь была открыта, желтый медвежонок одним оставшимся стеклянным глазом хмуро глядел на него с подоконника. Под потертыми лапами – плетеный коврик с изображением лошади. Дороти Пайн продавала такие коврики в магазин «Гудзонов залив» на Лейкшор-стрит. Магазин выручал сто двадцать долларов за каждый, но вряд ли Дороти Пайн много перепадало из этих денег. С улицы доносился звук вгрызающейся в дерево бензопилы. Где-то каркала ворона.
Под подоконником стояла детская скамеечка, она же – сундучок для игрушек. Кардинал открыл его ногой и увидел, что внутри до сих пор лежат книжки Кэти. «Черная красавица», «Нэнси-Росинка», сказки, которые любила его собственная дочь, когда была маленькой. Почему мы думаем, что они от нас так уж отличаются? Он отворил комод. Носки, нижнее белье, все аккуратно сложено.
Там же хранилась изящная шкатулочка, прозвеневшая мелодию, когда он поднял крышку. В ней обнаружились разные колечки, сережки, два браслета – один кожаный, другой вышитый бисером. На Кэти был браслет с брелоками в тот день, когда она исчезла, вспомнил Кардинал. В зеркало комода вставлен набор из четырех фотографий, сделанных в автомате: Кэти со своей лучшей подружкой строят жуткие рожи.
Кардинал пожалел, что оставил Делорм в отделе охотиться за экспертами. Она могла бы увидеть в комнате Кэти то, на что он не обратит внимания, что-нибудь такое, что замечают только женщины.
Несколько пар обуви собирали пыль под шкафом, в том числе кожаные босоножки, похоже, что это модель «Мэри-Джейн»? Кардинал купил такие же Келли, когда той было семь или восемь. Туфли же Кэти Пайн достались ей, видимо, через Армию спасения: на подметке еще виднелась цена, выведенная мелом. Много в них не пройдешь; зато свои найковские кроссовки Кэти в день исчезновения положила в рюкзачок и взяла с собой в школу.
К внутренней стороне дверцы шкафа была прикреплена кнопками фотография школьного ансамбля. Кардинал не помнил, чтобы Кэти в нем участвовала. Математика – вот к чему у нее был талант. Она представляла Алгонкин-Бей на математической олимпиаде провинции и заняла второе место. В доказательство на стене висел вымпел.
Он позвал Дороти Пайн. Она почти тотчас же появилась, с красными глазами, комкая смятую гигиеническую салфетку.
– Миссис Пайн, это не Кэти вот здесь, на снимке, в переднем ряду? Девочка с темными волосами?
– Это Сью Кушье. Кэти иногда баловалась с моим аккордеоном, но ни в каком ансамбле не играла. Они были лучшие подруги, она и Сью.
– Теперь припоминаю. Я с ней беседовал в школе. Рассказывала, что они с ней занимались главным образом тем, что смотрели канал «Больше музыки». Записывали любимые песни на видео.
– Сью неплохо поет. Кэти хотела быть как она.
– Кэти не занималась музыкой? Не брала уроки?
– Нет. Но хотела быть у них в ансамбле, это уж точно.
Они смотрели на фото – отражение былых надежд. На картину будущего, которое теперь уже никогда не станет реальностью.
7
После резервации Кардинал свернул налево и двинулся на север, к больнице Онтарио. Достижения фармацевтики наряду с сокращением правительственного финансирования опустошили целые флигели отделения психиатрии. Морг служил одновременно коронерской лабораторией. Но Кардинал приехал не к Барнхаусу.
– Сегодня ей намного лучше, – сказала палатная сестра. – Она стала спать по ночам, принимает лекарства, так что, видимо, со временем состояние ее стабилизируется. Но это, конечно, только мое мнение. Доктор Синглтон на обходе, вернется через час, если вы хотели с ним поговорить.
– Нет, не беспокойтесь. Где она?
– На зимней веранде. Через двойные двери, а потом…
– Спасибо. Я знаю, где это.
Кардинал думал, что она по-прежнему утопает в слишком большом для нее махровом халате, однако сейчас Кэтрин Кардинал была в джинсах и красном свитере, которые он сам для нее укладывал. Подперев рукой подбородок, она сгорбилась в кресле у окна, созерцая снежный пейзаж и далекую березовую рощицу.
– Привет, любимая. Я был в резервации. Вот решил на обратном пути заскочить.
Она даже не взглянула на него. Во время обострения визуальный контакт был для нее мучителен.
– Вряд ли ты приехал меня отсюда забрать.
– Пока еще нет, детка. Мы должны это обсудить с врачом.
Подойдя ближе, он увидел, что губы у нее подкрашены неровно и один глаз подведен сильнее, чем другой. Кэтрин Кардинал, когда чувствовала себя хорошо, была милой, прелестной женщиной: соломенные волосы, большие ласковые глаза и совершенно беззвучное хихиканье, на которое Кардинал так любил ее подбивать. Слишком редко я делаю так, чтобы она засмеялась, частенько думал он. Я должен бы доставлять ей больше радости. Но когда у нее началось нынешнее ухудшение, он занимался расследованием краж и сам почти все время пребывал в скверном расположении духа. Тоже мне, помощничек.
– Ты неплохо выглядишь, Кэтрин. Думаю, долго ты тут не пробудешь.
Ее правая рука безостановочно двигалась, выводя указательным пальцем новые и новые кружочки на ручке кресла.
– Я знаю, я – ведьма, со мной тяжело жить. Я бы давно себя убила, но… – Она осеклась, не отрывая взгляда от окна. – Но это ведь не значит, что у меня безумные идеи. Я не из тех, кто… Вот дерьмо. Сбилась с мысли.
Бранное слово и упорные, маниакальные движения руки по кругу были плохим признаком. В нормальном состоянии Кэтрин так не выражалась.
– Какая мерзость, – с горечью произнесла она. – Даже фразу закончить не могу.
В этом были виноваты лекарства, которые дробили ее мысли на мелкие кусочки. Видимо, потому-то они и считались эффективным средством – прерывали цепочки ассоциаций, бредовых идей. Правда, Кардинал все равно чувствовал горячую струю гнева, бурлившую в душе жены, сметавшую все на своем пути, как поток в половодье. Теперь она рисовала безостановочные круги уже обеими руками.
– У Келли все хорошо, – жизнерадостно сообщил он. – Судя по голосу, она просто влюбилась в свою преподавательницу рисования. Та в восторге, что девочка приехала.
Кэтрин посмотрела в пол, медленно покачала головой. Нет уж, спасибо, не надо мне никаких хороших новостей.
– Скоро тебе станет лучше, – мягко сказал Кардинал. – Мне просто вдруг захотелось тебя повидать, так, ни с того ни с сего. Думал, может, поболтаем. Я не хотел тебя расстраивать.
Он увидел, что Кэтрин на глазах мрачнеет. Голова поникла, одной рукой она, как козырьком, прикрыла глаза.
– Послушай, Кэт, детка. Ты поправишься. Я знаю, сейчас тебе кажется, что это невозможно, что никогда больше ничего не наладится, но мы же раньше с этим справлялись, справимся и теперь.
Многие думают, что депрессия – это просто ощущение грусти, и в легких случаях, наверное, так оно и есть. Но разве можно сравнить, скажем, расставание, вызывающее слезы, или чувство утраты и эти мощные, опустошающие приступы тоски, которые мучают Кэтрин.
– Как будто в меня что-то вселилось, – рассказывала она ему. – Это как черные клубы какого-то газа, которые в тебя проникают. Это уничтожает всякую надежду. Убивает всякую радость.
«Убивает всякую радость». Эти ее слова он никогда не забудет.
– Не надо так, – уговаривал он теперь. – Кэтрин… Ну пожалуйста, милая. Успокойся.
Он положил ей руку на колено и не дождался ни малейшего отклика. Он знал, что в сумятице мыслей у нее сейчас сильнее всего – отвращение к себе самой. Она признавалась ему:
– Вдруг оказывается, что я не могу дышать. Из комнаты выкачали весь воздух, и меня давит, давит. А хуже всего – сознавать, на какую ничтожную жизнь обречена. Я же к тебе прикована, как камень. И тяну тебя на дно, все глубже и глубже. Ты должен меня ненавидеть. Я сама себя ненавижу.
Но сейчас она ничего не говорила, просто оставалась неподвижной, с мучительно наклоненной вперед головой.
Три месяца назад Кэтрин была веселой и приветливой, и это было ее нормальное состояние. Но постепенно, как это часто бывало зимой, жизнерадостность сменилась манией. Она стала заговаривать о переезде в Оттаву, и это у нее стало единственной темой. Внезапно ей срочно понадобилось встретиться с премьер-министром, она должна была сделать важное заявление в парламенте, объяснить политикам, что надо сделать, чтобы спасти страну, спасти Квебек. Ничто не могло отвлечь ее от сумасбродных мыслей. Начиналось это с утра, во время завтрака, и прекращалось лишь ночью, когда она засыпала. Кардинал думал, что так он и сам спятит. Затем идеи Кэтрин обрели межпланетный масштаб. Она стала толковать о НАСА, о безотлагательных исследованиях, о колонизации космоса. Три ночи подряд она не спала, безостановочно делая записи в дневнике. Потом пришел телефонный счет на триста долларов за переговоры с Оттавой и Хьюстоном 4
.
Наконец, на четвертый день она рухнула, подобно самолету с отказавшим двигателем. Неделю пролежала в постели, с опущенными шторами. Однажды в три часа ночи Кардинал проснулся, услышав свое имя: она его звала. Он обнаружил ее сидящей на краю ванны. Шкафчик с лекарствами был открыт, ряды упаковок с таблетками (само по себе ни одно из этих лекарств, в общем-то, не было смертельным) ждали своего часа.
– Думаю, лучше мне лечь в больницу, – вот и все, что она сказала. В тот момент Кардинал счел это добрым знаком: раньше она никогда не просила о помощи.
И вот он сидит рядом с женой на жаркой веранде, смущенный глубиной ее тоски и отчаяния. Он еще раз попробовал ее разговорить, но она продолжала хранить молчание. Он обнял ее: было такое чувство, будто он обнимает деревяшку. Ее волосы слабо пахли чем-то животным.
Вошла сиделка с таблеткой и соком в бумажном стаканчике. Поскольку Кэтрин никак не отреагировала на ее уговоры, сиделка ушла и вернулась со шприцем. Спустя пять минут Кэтрин спала в объятиях мужа.
Первые дни всегда проходят тяжело, уверял себя Кардинал, спускаясь на лифте. За несколько дней нервы ей успокоят, и это непрестанное отвращение к себе ослабнет. Когда это случится, она станет… какой? Печальной, предположил он. Ей будет стыдно. Вымотанной, истощенной, полной печали и стыда – вот какой она будет. Но она хотя бы будет при этом жить в реальном мире. Кэтрин была для него как Калифорния: солнечный свет, вино, синий океан, но помешательство прошло по ней словно горный разлом, и Кардинал все время страшился, что когда-нибудь тектоническая трещина окончательно расколет их жизнь, лишив обоих всякой надежды на спасение.
8
Лишь в воскресенье у Кардинала появилась наконец возможность заново пересмотреть материалы дел. Весь день он провел дома, со стопкой папок, озаглавленных «Пайн», «Лабелль» и «Фогл».
В городе с пятидесятивосьмитысячным населением пропажа одного ребенка – крупное событие, а исчезновение двух – редкая сенсация. Тебя донимает шеф, местные власти, не говоря уж об «Алгонкин лоуд» и телевизионщиках, да и вообще тебе не дает ни минуты покоя весь город. Этой осенью Кардинал, даже просто заходя в бакалейную лавчонку, всякий раз выдерживал шквал вопросов и советов насчет Кэти Пайн и Билли Лабелля. У каждого были свои идеи, свои предположения.
Конечно, была тут и положительная сторона: добровольных помощников хватала. Что касается Лабелля, то местные бойскауты целую неделю обшаривали лес за аэропортом. Но имелись здесь и свои недостатки. Телефоны в полиции не умолкали, и весь небольшой штат сотрудников буквально захлестывало обилие ложных следов, а ведь по каждой ниточке надо было рано или поздно пройти. Папки распухали от дополнительных отчетов («дополнух», как их не очень-то уважительно называли) – результатов расследований по всем этим указаниям, приводившим, подобно лживым картам, в никуда.
И вот Кардинал сидел, грея ноги у камина; на плите его ждал свежий бескофеиновый кофе, а он просеивал лежавшую перед ним информацию в поисках фактов. Он надеялся, что, взглянув на эти неопровержимые факты свежим взглядом, сумеет сконструировать хотя бы одну заслуживающую доверия идею, хотя бы один фрагмент теории, потому что пока у него ничего такого не было.
Военные любезно одолжили им тент, достаточно большой для того, чтобы накрыть весь остров Виндиго, и два нагревателя, которыми когда-то отапливали ангары местной эскадрильи, летавшей на «F-18». На коленях, как археологи, Кардинал с коллегами по крупицам перебрали каждый квадратный метр снега. Это заняло почти целый день. Затем, постепенно увеличивая степень нагрева радиаторов, они медленно растопили снег и изучили открывшийся под ним сырой ковер из сосновых иголок, песка и камешков. Жестянки из-под пива, окурки, рыболовные снасти, обрывки полиэтилена – все это было выброшено на помойку, так как не имело никакого отношения к преступлению.
На замке отпечатков пальцев не обнаружилось.
Кардинал отметил первый невеселый факт: их изнурительные поиски не дали ни одной зацепки.
Кэти Пайн пропала двенадцатого сентября. В тот день она была в школе и ушла сразу после уроков вместе с двумя подругами. Вот первоначальное сообщение – телефонный звонок от Дороти Пайн. А вот дополнухи: беседа Кардинала со Сью Кушье, беседа Маклеода с другой девочкой. Три девочки пошли на передвижную ярмарку, расположившуюся возле Мемориал-Гарденз. Кардинал отнес это к неопровержимым фактам.
Долго там девочки не задержались. В последний раз они видели Кэти, когда та бросала шары по каким-то кеглеобразным мишеням, надеясь выиграть понравившуюся ей мягкую игрушку – панду, ростом почти с Кэти, которая в свои тринадцать выглядела самое большее на одиннадцать.
Сью вместе с другой девочкой ушли в небольшую темную палатку, чтобы мадам Роза погадала им. Когда они вернулись в игровой павильон, Кэти там не было. Они поискали ее, не нашли и решили, что подружка ушла без них. Было около шести часов.
Далее шли материалы беседы Кардинала с молодым человеком, обслуживавшим павильон. Нет, мишку она не выиграла, и он никого рядом с ней не заметил и как она ушла – не видел. Вообще никто не видел, как она ушла. Словно сквозь землю провалилась, как сказал бы Дайсон.
А потом – опрос тысяч людей, тысячи объявлений и листовок, но все это не дало Кардиналу никаких новых сведений об ее исчезновении. До этого она дважды убегала из дома к родственникам в Маттаве. Но ее вынуждали к этому вспышки ярости пьяного отца, после смерти которого побеги прекратились. Дайсон тогда отмел это возражение.
Кардинал встал, накинул халат, поворошил угли в печи и снова уселся. Было всего пять, но уже стемнело, и пришлось включить настольную лампу. Металлическая цепочка выключателя была холодной на ощупь.
Он открыл дело Лабелля. Уильям Александр Лабелль, двенадцать лет, рост 120 сантиметров, вес 36 килограммов: очень маленький для своего возраста. Адрес: Сидергроув. В этих местах селятся люди, принадлежащие к верхушке среднего класса. Католическое образование, приходская школа. Родители и родственники исключены из числа подозреваемых. Тоже убегал из дома, но всего один раз. Все равно для Дайсона этого было достаточно. «Ну гляди, Билли Лабелль – третий ребенок в семье, где все чего-то добились. Его братья – звезды футбола, а у него – весьма скромные спортивные успехи, понятно? И отметки у него куда хуже, чем у его энергичных сестриц. Ему тринадцать, а самооценка у него – на нуле. И вот Билли Лабелль решил ненадолго ускользнуть, ясно? Прогуляться».
Куда именно паренек решил прогуляться, было не столь ясно. Билли пропал четырнадцатого октября, спустя месяц после исчезновения Кэти Пайн, канув в неизвестность из Алгонкинского торгового центра, где он шатался с друзьями. Среди дополнительных материалов по этому делу были беседы с учителями, а также опрос трех мальчиков, с которыми он зашел в магазин. Вот он играет в «Смертельную схватку» в павильончике фирмы «Радио Шек» (показания продавца и кассира), а вот он уже говорит, что ему надо домой и пора бежать на автобус. Из четырех друзей только он живет в Сидергроуве, так что уходит он один. Никто больше его не видел. Билли Лабелль, двенадцати лет, из Алгонкинского торгового центра попадает сразу в полицейские досье.
Дайсон после исчезновения Билли дал Кардиналу несколько недель «свободного полета», но он быстро кончился: никаких доказательств убийства, в прошлом – побег из дома, другие расследования не терпят отлагательства. Кардинал возражал, настаивая, что обоих детей убили, скорее всего – одно и то же лицо. Вот что сказал Дайсон о деле Билли Лабелля: «У него было столько проблем, сам подумай. Что ему еще оставалось? По мне, так он где-нибудь свел счеты с жизнью. По весне всплывет во Френч-Ривер».
Почему же он раньше не пытался покончить с собой? Почему не было никаких внешних признаков депрессии? Но Дайсон притворялся, будто не слышит этих вопросов.
Кардинал отбросил досье Лабелля, налил себе еще чашку кофе и подбросил еще одно полено в печь. Искры взлетели как осколки.
Он открыл дело Фогл, где почти ничего не было, кроме титульного листа – фактов из первоначального рапорта, любезно предоставленных полицией Торонто. Я должен был предвидеть, как все обернется, подумал Кардинал. Конечно, должен был. Дайсон прав: потрачено много денег, много человеко-часов. А что еще прикажете делать, когда дети растворяются в воздухе?
Маргарет Фогл – семнадцать лет, не такой уже ребенок – стала для Дайсона каплей, переполнившей чашу терпения. Семнадцатилетняя девица, сбежавшая из Торонто? Нет уж, спасибо, это не относится к приоритетным делам. Последний раз девочку видела собственная ее тетка в Алгонкин-Бей. В папке имелась также дополнуха Маклеода с характерными ошибками в правописании (не «вместе», а «в месте»: «Ее родители не жили в месте»). Предполагаемый пункт назначения девочки: Калгари, провинция Альберта. «А значит, ее поисками обязаны заниматься несколько сотен полицейских участков, это полконтинента, – заметил Дайсон, узнав об этом. – Слышишь, Кардинал? Ты не единственный полицейский в стране. Пускай лошадники в кои-то веки оправдают свое жалованье».
Ну хорошо, он согласился насчет Маргарет Фогл. Но если исключить ее из уравнения, становится еще яснее, что здесь работает серийный убийца.
– Да почему ты все время это талдычишь? – кипел Дайсон, окончательно утратив черты приятного и благожелательного собеседника. – Насильники? Маньяки? Они охотятся либо на мальчиков, либо на девочек, но на тех и других – почти никогда.
– Лоренс Кнапшафер охотился на тех и других.
– Лоренс Кнапшафер. Я так и знал, что ты вспомнишь про Лоренса Кнапшафера. Нет, Кардинал, по мне – это уж слишком.
Десять лет назад Лоренс Кнапшафер убил в Торонто пятерых детей – троих мальчиков и двух девочек. Одной девочке удалось убежать, благодаря чему его в конце концов поймали.
– Исключение, подтверждающее правило, вот что такое Лоренс Кнапшафер. Нет трупов – нет и убийства. У тебя нет никаких улик. Ни малейших.
– Даже это можно рассматривать как доказательство убийства.
– Что – это?
– Недостаток улик. Только подтверждает мою теорию.
Во взгляде холодных голубых глаз Дайсона он видел захлопывающиеся двери, задвигающиеся засовы.
– Побег – вещь зримая. Того, кто удрал, могут увидеть пассажиры автобуса, билетеры в кино, гостиничные служащие, торговцы наркотиками. Побег заметен. Потому-то мы их и находим. Беглец оставляет следы: записка, лишняя одежда, которую он взял с собой, деньги, пропавшие у родителей, предупреждения друзьям. Но убитый ребенок… Убитый не оставляет ничего: ни предупреждения, ни записки. После Кэти Пайн и Билли Лабелля ничего не осталось.
– Уж извини, Кардинал. Твои доводы – как из «Алисы в стране чудес».
На следующее утро Кардинал приказал провести тщательный поиск по секторам (для него – третий за шесть недель). Результат оказался нулевым. Чуть позже, днем, Дайсон в негодовании отстранил его от ведения дел Пайн и Лабелля. В обозримом будущем ему вообще запрещалось расследовать убийства.
– Прижми Артура Вуда. Он грабит в городе направо и налево.
– Не могу поверить. Двое детей пропали, а вы меня перебрасываете на кражи?
– Ты нам слишком дорого обходишься, Кардинал. Здесь тебе не Торонто. Если ты так скучаешь по крупным делам, почему бы тебе туда не вернуться? А пока – принеси мне голову Артура Вуда.
Папка Фогл легла поверх других.
Кардинал разогрел мясной пирог, который перед этим разморозил. Кэтрин когда-то выманила рецепт у подруги, французской канадки, но Маклеод, однажды попробовавший это блюдо, заявил, что они украли рецепт у его матери и что их изобличает шалфей.
Он ел перед телевизором и смотрел новости по садберийскому каналу. Главной темой выпуска было обнаружение трупа на острове Виндиго. Ведя репортаж с острова, Грейс Лего откинула капюшон, и снежинки мерцали, как звезды, в ее львиной гриве каштановых волос. На экране она выглядела гораздо выше.
– Согласно легенде индейцев оджибва, – начала она, – Виндиго – дух охотника, заблудившегося зимой в промерзших лесах, где он вынужден был питаться человечиной. В легенду легко поверить, когда ступаешь на этот безлюдный остров, где вчера днем двое катавшихся на снегоходах обнаружили труп неизвестного подростка.
Вот спасибо, Грейс, мысленно сказал ей Кардинал. Теперь нас ждут заголовки типа «Убийца-Виндиго» или просто «Виндиго». То-то повеселимся.
Потом, под снятые осенью кадры, на которых сотрудники ПДПО прочесывали драгой дно озера Ниписсинг, Лего рассуждала, чье это может быть тело – Билли Лабелля или Кэти Пайн. Затем показали Кардинала на острове. Он держался бодро-официально и заявил: «Давайте подождем – и тогда увидим». Самодовольная скотина, вот я кто, подумал он. Фильмов насмотрелся.
Хотелось бы сейчас поговорить с Кэтрин, но ей не всегда бывали в радость такие звонки, сама же она ему из больницы почти не звонила. «Меня это смущает, мне стыдно», – говорила она, и Кардинал убеждал себя, что она и вправду способна испытывать такие чувства. Но где-то в глубине души у него таился гнев – на то, что она могла вот так его покинуть. Кардинал знал, что она не нарочно, и старался никогда не винить в этом жену, но все же он вел сейчас какую-то псевдохолостяцкую жизнь и иногда злился, что его на долгие месяцы оставили одного. Но потом начинал обвинять себя в эгоизме.
Он написал короткую записку Келли, приложив к ней чек на пять тысяч долларов. Написал, что без нее и Кэтрин дом кажется слишком большим, потом разорвал листок и бросил в корзину. Он быстро нацарапал: «Знаю, тебе это пригодится», – и запечатал конверт. Дочерям нравится, когда отцы неуязвимо-непроницаемы, и Келли всегда поеживалась при малейших проявлениях чувств с его стороны. Вот ведь странно: человек, которого он так любит, может никогда не узнать о нем правду, не узнать, как он добыл деньги, которые заплатил за ее обучение. Странно и грустно.
Потом он стал думать об исчезнувших людях вообще и о пропавших детях в частности. Дайсон прав: пересекая страну, проезжаешь через Алгонкин-Бей, вот почему на наш город приходится такая большая доля побегов. Кардинал собрал в отдельную папку первые листы из дел, расследовавшихся в других районах – Оттаве, атлантических провинциях, даже в Ванкувере. Эти материалы пришли по факсу за прошедший год.
Требовалось собрать кое-какую статистику, и он набрал номер дежурного сержанта Мэри Флауэр – женщины с добрым сердцем и лошадиным лицом. В ее должностные обязанности это не входило, но он знал, что Флауэр к нему слегка неравнодушна и выполнит его просьбу. Позвонила она, как раз когда он раздевался, чтобы принять душ. Голый, покрывшийся гусиной кожей, он прижал трубку плечом, пытаясь одновременно влезть в рукава купального халата.
– Вы сказали – за последние десять лет? – У Мэри был пронзительный гнусавый голос. Как ножом по стеклу. – Готовы записывать?
Он торопливо нацарапал номера в блокноте. Потом позвонил Делорм. Подошла она не сразу.
– Привет, Делорм, – сказал он, когда она взяла наконец трубку. – Ты не спишь?
– Не сплю, Джон. – Вранье. Только спросонья она могла назвать его по имени.
– Угадай, сколько народу – подростков – у нас числится пропавшими в позапрошлом году?
– Считая и тех, кто не из нашего города? Не знаю. Семь? Восемь?
– Двенадцать. Ровно дюжина. В предыдущий год таких было десять. До этого – восемь за год. До этого – десять. До этого – снова десять в год. Понимаешь, к чему я клоню?
– Десять в год. Ну, плюс-минус.
– Причем плюс-минус ровно два. В среднем каждый год – по десять.
Голос Делорм вдруг стал яснее и четче.
– Но ты ведь позвонил рассказать насчет прошлого года?
– За прошлый год пропавших подростков, включая неместных, было целых четырнадцать.
Делорм негромко присвистнула.
– Вот как я это вижу. Некий субъект убивает ребенка, Кэти Пайн, и обнаруживает, что ему это нравится. Он испытал острейшие ощущения в своей жизни. Тогда он хватает другого ребенка, Билли Лабелля, и проделывает все снова. Он в полном восторге, но к этому времени уже весь город разыскивает пропавших детей. Он начинает вести себя умнее, похищая детей постарше. Детей, живущих не в нашем городе. Он знает, что вокруг исчезновения семнадцатилетних или восемнадцатилетних такого шума не поднимется.
– Особенно если они нездешние.
– Ты же видишь, во всех нераскрытых делах – дети отовсюду. Трое из Торонто, остальные – откуда угодно.
– Эти материалы у тебя дома? Я сейчас приеду.
– Нет-нет, можем встретиться в отделе.
Последовала кратчайшая пауза.
– О господи, Кардинал. Ты думаешь, я все еще работаю в спецрасследованиях? Думаешь, я за тобой слежу? Скажи честно.
– Ничего подобного, – возразил он любезным тоном. И подумал: боже, какой же я лжец. – Просто, видишь ли, я человек женатый, Лиз, а ты – чертовски миленькая и все такое. Не ручаюсь за себя.
Делорм долго молчала. Потом положила трубку.
9
Они завалили папками три стола, действуя на нервы рыжему Йену Маклеоду, полицейскому с рельефной, слишком развитой мускулатурой и взлелеянной манией преследования. Последнее время он много занимался делом Корриво (двойное убийство в охотничьем домике) и теперь безуспешно пытался наверстать отставание по другим расследованиям. Безусловно, следователь он хороший, однако даже в лучшие времена Маклеод отличался сварливостью, упрямством и невоздержанностью на язык. А из-за дела Корриво он стал почти невыносимым.
– Может, вы потише, а? Не будете орать как резаные, чтоб вам провалиться?
– Он сейчас так чувствителен, – заметил Кардинал. – Ты не пробовал записаться на курсы психотренинга «Новые мужчины»?
– Я хочу подогнать другие дела, все, что угодно, только не Корриво, ясно вам? О нормальных вещах подумать. Чтоб мне сдохнуть, у меня были занятия поинтереснее, пока братцы Корриво не решили прикончить своего паршивого тестя и его вонючего партнера. И у меня все еще остались такие занятия, какая-то другая жизнь, только я даже вспомнить не могу, что это за жизнь, потому что я днюю и ночую в этой заднице, в полицейском участке.
Кардинал уже не слушал его.
– Ни одно из этих дел не было закрыто, – сказал он, обращаясь к Делорм. – Давай разделим эту стопку пополам и быстренько пробежимся по материалам. Представим себе, что они только что очутились перед нами на столе. Похоже, по ним вообще ничего не сделано.
– Слышу, слышу, – проорал Маклеод через всю комнату. – Не-ет, меня не проведут мои братья по оружию. То есть, извиняюсь, братья и сестры по оружию. Вот вы все охотитесь за удравшими сопляками, а между тем его честь судья Люсьен Тибо, по кличке Тупица, распоряжается всей вашей жизнью. Похоже, он считает себя личным адвокатом фирмы «Корриво и его сукины дети».
– Про тебя никто не говорит, Маклеод. С годами ты становишься параноиком.
– Ага, детектив Джон Кардинал, по кличке Бессмертный, призывает меня не быть параноиком. Тут уж я точно спячу. Судья Люсьен Тибо, по кличке Ублюдок, уже во сне мне является, завывает насчет цепочки доказательств и насчет того, что яблоко от яблоньки недалеко падает. Все эти долбаные скоты заодно.
– Выбирай выражения, Маклеод. – Делорм была небольшого роста, но иногда от ее взгляда кровь стыла в жилах.
– Буду выражаться как хочу, с вашего позволения. Мать у меня тоже была француженка. Только, в отличие от тебя, она не была тайной сепаратисткой.
– О господи.
– Хватит, – сказал ей Кардинал. – Незачем говорить с ним о политике.
– Я только сказал, что у квебекцев есть законный повод для недовольства. О чем это он, черт бы его побрал?
– Давай не будем, а? Пожалуйста.
Под бормотание Маклеода Кардинал и Делорм меньше чем за час разобрались в трех делах путем простого сопоставления первоначальных рапортов с последующими факсами, сообщавшими, что объект нашелся. Оставшиеся дела они разложили по степени важности: два рапорта были разосланы по всей стране, а значит, не было особых оснований считать, что пропавшие (с Ньюфаундленда и острова Принца Эдуарда) вообще когда-либо ступали на землю Алгонкин-Бей.
– Интересная штука. – Делорм показала фото, присланное по факсу. – Ей восемнадцать, но выглядит она на тринадцать. Сто пятьдесят сантиметров, сорок килограммов всего-то. Ее видели на автобусной станции.
– Не убирай, – оказал Кардинал, поднимая трубку. – Уголовная полиция, Кардинал слушает.
– Лэн Вайсман… Ну да, вечером в воскресенье я в морге… Почему? Потому что один детектив женского пола превратил мою жизнь в ад. Она хоть понимает, что Торонто – довольно большой город? Соображает, сколько через нас проходит дел? Ей известно, какая у нас напряженная работа?
– Жертве было тринадцать, Лэн. Ребенок.
– Потому-то я с вами и разговариваю. Единственная причина. Скажите вашей помощнице, что в следующий раз она будет ждать своей очереди, как все остальные. Химики вам звонили?
– Нет. Пришли только данные по зубам, еще вчера.
– Химики вам наверняка что-то готовят, слишком уж долго они ее держат у себя.
– А вы что нам приготовили, Лэн?
– Особенно не с чем было работать, вы же видели тело. В общем, перехожу к главному. Кое-что дали конечности: на одном запястье и одной лодыжке – следы перетяжек: получается, ее связали и в таком виде где-то держали; может, химики вам расскажут об этом подробнее. Теперь гвоздь программы. У нас есть одно глазное яблоко и фрагменты верхних легочных долей. И там и там доктор Гэнт обнаружила признаки точечного кровотечения. Если бы она не была заморожена, никаких следов не осталось бы. Мы бы ничего не увидели.
– Вы говорите, ее задушили?
– Задушили? Нет. Доктор Гэнт этого не утверждает. Сами знаете, от шеи не так много осталось, и следы стяжек искать не на чем. Подъязычной кости тоже нет. Сами позвоните доктору, если желаете, но удушение… Нет, я не думаю, что останки шеи нам что-то могут дать. Хотя, как бы то ни было, она задохнулась.
– Еще нашли что-нибудь?
– Поговорите с Сетевичем из химического отдела. В своем отчете он упоминает об образце волокна – красного, скрученного из трех нитей. А кровь и волосы – только самой девочки.
– Есть что-нибудь еще об этом волокне?
– Узнайте у Сетевича. Да, тут еще запись. У нее в кармане джинсов нашли какой-то браслет.
– В день исчезновения на Кэти был браслет с брелоками.
– Ясно. Тут и сказано – с брелоками. Пришлем вам вместе со всем остальным. Детектив Делорм с вами?
– Да.
– Никогда ее не видел, но готов поспорить – она хорошенькая. Сексуально привлекательная – на все сто, а?
– Да, можно сказать и так. – В этот момент Делорм сосредоточенно прищурилась, читая факс, между бровями у нее появились морщинки. Кардинал пытался уверить себя, что это не придает ей сексуальной привлекательности, но тщетно. – Вам, может, телефончик дать, Лэн?
– Я подумаю. По-моему, она привыкла добиваться своего. Да, кстати, позови ее. Дай мне с ней поговорить.
Кардинал передал трубку Делорм. Она закрыла глаза и стала слушать. Постепенно щеки ее порозовели; это чем-то напоминало подъем ртути в градуснике. Потом она повесила трубку и сказала:
– Понятно. Очень хорошо. В общем, некоторые мужчины… они неадекватно реагируют, когда на них оказываешь нажим.
– Слышу-слышу, Делорм! – крикнул Маклеод с другого конца комнаты.
10
Похороны Кэти Пайн оказались куда более многолюдными, чем можно было предположить. В церковь Святого Бонифация, небольшое здание из красного кирпича на Самнер-стрит, помолиться над небольшим закрытым гробом пришло пятьсот человек. Явилось много журналистов. Делорм узнала Роджера Гвинна и Ника Штольца из «Лоуд». Когда она была подростком, Ник Штольц сфотографировал ее в обнимку с приятелем – на скамейке в том месте, которое потом стало называться парком Тичерз-колледжа. Из-за этого фото у нее потом были неприятности. Для Ника и большинства читателей «Лоуд» снимок был просто картинкой летней неги, но родители Делорм узнали, что, оказывается, дочка провела этот вечер не «вместе с подружками на школьном собрании». На две недели ей запретили выходить из дому, в результате чего ее дружок, воспользовавшись предоставленным тайм-аутом, переключился на соперницу Делорм. С тех пор в представлениях Делорм об аде фотографы занимали место не многим почетнее насильников.
Еще Делорм заметила ведущую новостей из Садбери, приехавшую вместе с женщиной-оператором и звукорежиссером, весящим не меньше ста тридцати килограммов. Перед церковью она видела фургон Си-би-эс, а двумя рядами выше них сидел репортер «Глоб энд мейл», который сделал материал о Делорм после того, как она засадила в тюрьму мэра Алгонкин-Бей, проведшего на своем посту три срока. Не каждый день на пустынном островке посреди замерзшего озера находят убитого ребенка, но Делорм все-таки не думала, что это новость государственного масштаба.
Репортер «Глоб» бросал жадные взгляды охотника за сенсациями на подавленную горем Дороти Пайн. Ее вели вверх по ступенькам. Репортер подался вперед, но Джерри Комманда ухитрился заслонить от него скорбящую мать. Когда же проход между рядами опустел, журналист опустился на скамью с таким видом, словно у него внезапно схватило живот.
Полиция присутствовала здесь не только для того, чтобы отдать дань памяти погибшей девочке, но и имея в виду очень малую вероятность того, что убийца может явиться на похороны. Делорм сидела в последнем ряду – хороший наблюдательный пункт, откуда можно увидеть всякого, кто решил бы укрыться от взглядов. Кардинал стоял впереди, сильно наклонившись вбок. В черном костюме он выглядел мрачным, но – не могла не признать Делорм – меланхолически-привлекательным. Темные круги под глазами придавали его внешности некоторую томность, которая могла бы очаровать романтическую душу. Впрочем, Делорм никогда не считала себя романтичной. Он был фанатично верен жене, этот Кардинал, невзирая на ее припадки помешательства, если, конечно, слышанное Делорм было правдой. В отделе говорили об этом редко, да и то шепотом.
Заниматься расследованием убийства вместе с объектом ее собственного наблюдения… Она бы предпочла, чтобы ее уход из отдела спецрасследований был обставлен иначе. Это плохой способ заводить друзей или оказывать влияние на людей. Хотя, конечно, в спецрасследования приходишь ведь не за этим.
Джон Кардинал казался таким же неподкупным, как любой из знакомых Делорм полицейских, и ей трудно было разделить беспокойство Масгрейва на его счет. Перед началом заупокойной службы объект ее наблюдения дружески поболтал со старым священником, которого Делорм определила как пьяницу, не слишком скрывающего свой порок. Вряд ли Кардинал такой уж истовый прихожанин. В церкви Святого Винсента она его никогда не видела. Впрочем, едва ли можно было ожидать, что встретишь его во французском храме.
Откровенно говоря, она плохо его знала. Сам характер работы, которой она занималась, держал ее на расстоянии от остальных сотрудников полиции. Служа в спецрасследованиях, понимаешь: у каждого есть тайна, притом всегда не та, которую ты предполагаешь узнать. Поэтому она мысленно отодвинула подальше мысли о конной полиции с ее Кайлом Корбеттом и торонтских сплетнях и сосредоточилась на жителях Алгонкин-Бей, которые сочли нужным прийти на похороны убитой девочки.
Арсено с Коллинвудом работали снаружи, снимая на видео и скорбящих граждан, и номерные знаки машин. Делалось это явно напоказ, потому что у полиции пока не было ни подозреваемых, ни сколько-нибудь значимых сведений о номерах.
Допустим, преступник появится, воображала Делорм. Скажем, он сидел бы сейчас рядом со мной вместо этой седовласой дамы в кричаще зеленом костюме. Как мне его отличить? По запаху? По клыкам и длинному хвосту? По копытам? У Делорм не было большого опыта общения с убийцами, но она понимала: было бы глупой фантазией ожидать, что преступник так уж внешне отличается от Кардинала, или мэра, или любого парня с улицы. Может, это тот тяжеловесный мужчина с эмблемой «Кленовых листьев»: какой идиот наденет хоккейный свитер на похороны? Или тот индеец в комбинезоне с надписью «Алгонкинская водопроводная служба» на спине: почему он не подошел к кучке людей, окружающих миссис Пайн? Делорм узнала по крайней мере трех своих бывших одноклассников: преступником мог быть один из них. Она вспоминала снимки из книг о серийных убийцах: Беркович, Банди, Дамер… все – ничем не примечательные. Нет, нет, убийца Кэти Пайн – особенный , он отличается от окружающих, но это не значит, что он по особому выглядит.
Надо было загрузить меня побольше, подумала Делорм, взглянув на Кардинала. Ты должен был днем и ночью меня понукать, чтобы я проследила до конца даже самые тонкие ниточки. Нам следовало превратить жизнь экспертов в кошмар, вытрясти из них все, что им удалось узнать.
А вместо этого Кардинал каким-то образом убедил Дайсона поручить ей наименее спешные из кардинальских дел. Хитрый ход? Чтобы она не успевала за ним приглядывать? А может, для Союза мужчин-шовинистов это в порядке вещей? Им повезло, что я, так уж вышло, горжусь своей работой в спецрасследованиях. Я не замужем, я еще молодая – ну, достаточно молодая, скажем так, – и, если захочу, могу посвящать расследованию все свое время. А что еще мне остается? – добавила бы она в более грустную минуту. Какое это было острое наслаждение – подобраться к мэру, уличить его дружков-взяточников. И ведь Делорм все это сделала одна. Но Дайсон, Кардинал, Маклеод и прочие… иногда она внутренне проклинала их тупые англосаксонские головы, всю эту шайку.
– Вы должны выполнять свой долг, Делорм, – проквакал ей Дайсон сегодня утром. Она боролась с искушением схватить у него со стола пончик и проглотить, просто чтобы увидеть выражение его лица. – Все выполняют свои обязанности. Став членом команды, не сразу возносишься на вершину. Так не бывает.
– Я шесть лет провела в спецрасследованиях. Видимо, для вас это ничего не значит. Я не хочу заниматься всякими примитивными кражами со взломом.
– Все работают по кражам. И вы тоже будете. Потому что, во-первых… – Тут он стал загибать по очереди свои странноватые плоские пальцы, что всегда бесило Делорм. – Кардинал ведет важнейшее дело об убийстве, и у него нет времени на все прочее. Во-вторых, потому что по штатному расписанию вы – его помощник. И в-третьих, потому что Кардинал чертовски настойчиво попросил меня поручить вам эти дела. Загадка раскрыта, дискуссия завершена. Вам же все равно нужен повод, чтобы малость от него отдалиться? Соблюдать какую-то дистанцию? Трудновато ведь держать под наблюдением парня, с которым вы весь день разъезжаете в полицейской машине без маркировки. Между прочим, вы могли бы осмотреть его дом и еще много чего сделать, если вам вдруг сама собой выпадет такая возможность.
– Я не имею права обыскивать помещение без ордера.
– Конечно нет. Я просто подчеркиваю, что вы – партнеры. Будете много времени проводить вместе. Если вы вдруг окажетесь у него дома… сами представьте. Притом, имейте в виду, я вовсе не считаю, что он виновен.
– Я не могу его проверять, пока занята разбором старых дел. Когда прикажете заниматься материалами по Корбетту?
– Всем известно, что я ценю сотрудников, работающих сверхурочно. Я не такой скряга, каким меня изображают Маклеод, Кардинал и им подобные.
– Но, при всем моем уважении, сержант, почему мы занялись этим именно сейчас? Ведь дело Пайн перевешивает все остальные.
– Кайл Корбетт – не просто бывший наркоторговец, а ныне – фальшивомонетчик. Он – хладнокровный убийца, и мир об этом узнает, если только мы изловим подонка. И если раньше его все время кто-то отмазывал – это не шуточки. Это – коррупция. Содействие убийце. И я хочу, чтобы виновный был изгнан из числа моих сотрудников – если он, конечно, в их числе – и отправлен в тюрьму, где ему и место.
– Но я… мне кажется, мы с ним оба должны быть сейчас в Торонто, подстегивать экспертов.
– Экспертиза сделает свою работу и без ваших понуканий. Кстати, у нас тут поднакопилось дел о кражах, я надеюсь, к концу недели вы их разгребете. Мы все знаем, кто этим промышляет, теперь надо просто его схватить.
Снег бил в стекло у него за спиной. Окно белым правильным ромбом отражалось в глянцевой лысине Дайсона. Ее так и подмывало шлепнуть его по голове.
Миловидная индейская солистка допела свою версию «Пребудь со мной», и на кафедру взошел священник. Он говорил о том обещании, которое несла в себе жизнь Кэти Пайн. Он с теплотой вспомнил ее ум и чувство юмора, и всхлипывания в передних рядах стали громче. Если бы не постоянные маленькие заминки перед произнесением имени Кэти, Делорм подумала бы, что он действительно знал девочку. Гроб окропили святой водой. Воскурили ладан. Пропели тридцать третий псалом. После чего гроб откатили в заднюю часть церкви, а затем четыре служителя неуклюже подняли его на поджидавший катафалк, который отправится в крематорий, где все, что осталось от Кэти Пайн, обратится в дым и пепел.
В этот же день, позже, Делорм вынесла из своего бывшего кабинета коробку с личными вещами и водрузила ее на свой новый стол: теперь они с Кардиналом сидели спина к спине. Она опустила взгляд на его имущество без малейшего чувства вины. Столы в отделе стояли впритык друг к другу, и то, что на них лежало, было доступно всеобщему обозрению. Рабочее место Маклеода было завалено распухшими папками, конвертами с вещдоками, записями показаний, дополнительными рапортами, всюду – застывшие бумажные гейзеры.
Рядом располагался стол Кардинала, похожий, наоборот, на голое поле. Металлические подставки для бумаг должны были напоминать по фактуре дуб, но у них это плохо получалось. Почти все, с чем имел дело Кардинал, лежало на виду среди этих фальшивых узоров. На стене висела деревянная доска, к которой был прикреплен последний циркуляр Дайсона. (Новейшие автоматические пистолеты «беретта»; каждый сотрудник обязан в совершенстве овладеть этим новым оружием к концу февраля, давайте зададим перцу нашим соперникам на грядущих соревнованиях, где вечно выигрывают проклятые лошадники. Дайсону и в голову не приходило объяснить эти победы несопоставимостью бюджетов.)
Висело тут и фото дочери Кардинала, милой девушки с папиной уверенной улыбкой, рядом – уведомление о штрафе за нарушение правил парковки автомобиля. Делорм перегнулась через стол, ни к чему не прикасаясь, и прочла адрес на уведомлении: Флеминг-стрит, 465. Центр города. Может быть, в этом что-то кроется.
Телефонная картотека «Ролодекс» была открыта на номере Дороти Пайн. Делорм перебросила карточки обратно и двадцать минут добиралась от «А» до «F», не ища ничего определенного. Здесь, было полно наспех нацарапанных имен, которые ей ничего не говорили, и номеров разных адвокатов, чиновников, осуществляющих надзор за условно осужденными, социальных работников – телефоны, которые должен иметь под рукой каждый полицейский. Имелся здесь и Кайл Корбетт, но этого следовало ожидать. Кроме того, имелось три адреса и несколько телефонов. Делорм переписала все к себе в записную книжку.
Снаружи донесся шум, и Делорм отвернулась к своему столу. Приглушенные голоса, смех, кто-то захлопнул дверцу шкафчика. Делорм подняла трубку телефона Кардинала и нажала кнопку автоматического повтора последнего звонка. Ожидая соединения, она разглядывала снимок, приколотый рядом с приказом Дайсона. На нем был явный преступник: крупный мужчина с плоской головой, которая казалась еще более приплюснутой из-за стрижки ежиком. Он откинулся назад в машине, очевидно, отдыхая, при этом машина значительно осела под его весом. Полицейские часто хранят фото своих любимых злодеев, тех, кого они поймали, тех, кто в них стрелял, и прочее в том же роде.
Размышления Делорм прервал голос в трубке, она его узнала:
– Судмедэкспертиза.
– Извините. Ошиблась номером.
Верхний ящик стола у Кардинала был открыт: виновный вряд ли так себя бы повел; с другой стороны, возможно, это уловка, продуманный жест человека, который в действительности серьезно виновен.
Дверь со стуком распахнулась, и раздалось громогласное:
– Просто чудесно! Какой сюрприз: представитель Отдела спецрасследований проводит небольшое частное изыскание.
– Уймись, Маклеод. Я теперь здесь работаю, забыл?
– Видимо, все дни, включая воскресенье. – Он держал в руках большую картонную коробку с надписью «Кэнэдиэн тайр» 5
и, глядя поверх нее, подозрительно изучал Делорм. Веки у него были красноватые. – Мне-то казалось, я тут единственный, на хрен, энтузиаст.
– Так и есть. Я просто вещи переношу, – сказала Делорм.
– Отлично. Добро пожаловать. Чувствуй себя как дома. – Маклеод плюхнул коробку на свой стол. Внутри что-то лязгнуло. – Только не подходи к моему столу.
11
Кардинал позвонил Влатко Сетевичу из отдела микроанализа. Эксперты взяли пробы волос и тканей с оттаявшего тела Кэти Пайн.
– Мы нашли всего несколько посторонних волокон. Такие можно встретить и в помещении и на улице. Их используют в автомобилях, в подвалах домов… Красные волокна, скрученные из трех нитей.
– А как-то сузить? Назвать марку машины? «Форд»? «Крайслер»?
– Невозможно. Очень распространенная штука. Вот разве что цвет…
– А что насчет волос?
– Нашли всего один волосок, не принадлежащий девочке. Длиной семь с половиной сантиметров. Каштановый. Скорее всего, принадлежит белому.
Делорм не скрывала досады, когда Кардинал сообщил ей о результатах экспертизы.
– Это все совершенно бесполезно, – заявила она. – До тех пор, пока у нас нет другого трупа. Что они так долго там возятся? Почему мы до сих пор не получили отчета патологоанатома?
Следующие два дня Кардинал провисел на телефоне, пытаясь раздобыть подробности тех дел, которые завели не в их городе. Связывался с соответствующими полицейскими управлениями, звонил родителям и другим людям, от которых поступали первоначальные заявления. Помогала ему Делорм, если не была занята изучением давних краж. Они отработали еще пять дел. Осталось два таких, следы которых могли бы привести в Алгонкин-Бей: девочка из Сент-Джона (ее видели на местной автобусной станции), а также мальчик из Миссисоги, что близ Торонто.
О пропаже Тодда Карри сообщили в декабре. Объявление о розыске – стандартный факс, направляемый в таких случаях во все управления полиции. Снимок невысокого качества. Кардинал подметил одну деталь: в деле указан рост ребенка – 162 сантиметра, вес – 43 килограмма. Пристрастие убийцы к некрупным детям могло сделать Тодда Карри весьма желанной добычей.
Кардинал связался с полицией района Пил и установил, что ни родители, ни друзья мальчика уже два месяца ничего о нем не знают. В Службе розыска пропавших ему дали имя родственника Тодда, проживающего в Садбери: Кларк Карри.
– Мистер Карри, это Джон Кардинал, алгонкинская полиция.
– Вы, видимо, насчет Тодда.
– Почему вы так решили, сэр?
– Полиции я нужен только тогда, когда с Тоддом случается что-то неладное. Слушайте, я же просто его дядя. Все, что было в моих силах, я сделал. На этот раз я не могу вернуть его обратно.
– Мы его не нашли. Мы все еще пытаемся его разыскать.
– Парнишку из Миссисоги ищет полиция Алонкин-Бей? Дело выходит на федеральный уровень, не иначе.
– Тодд как-нибудь связывался с вами после декабря? Точнее, после двадцать второго числа?
– Нет. Его все рождественские каникулы не было. Родители его просто обезумели, да вы сами можете представить. Он мне звякнул из Хантсвилла в тот день, когда удрал, и сказал, что сел на поезд. Спросил, можно ли ему пожить у меня. Я ответил – можно. Но он так и не появился. С тех пор я о нем ничего не слышал. Поймите, парень давно себя травит.
– В каком смысле? Наркотики?
– Тодд в первый раз нюхнул клея в десять лет и с тех пор навсегда переменился. Одни ребята просто балуются наркотиками, а другим достаточно один раз попробовать – и это превращается в страсть. У Тодда одна радость в жизни – наркота. Если это, конечно, можно назвать радостью. Кстати, Дейв с Эдной уверяют, что он совсем соскочил, но я что-то сомневаюсь. Очень сомневаюсь.
– Можете оказать мне любезность, сэр? Не могли бы вы позвонить мне, если Тодд все-таки даст вам о себе знать? – Он продиктовал Карри свой телефон и повесил трубку.
Кардинал уже много лет не передвигался на поездах, хотя, проходя мимо станции, всегда вспоминал долгое путешествие на Запад, которое они с Кэтрин совершили в медовый месяц. Практически всю поездку они провели в узкой, тесной, раскачивающейся вагонной постели. Кардинал сверился со справочником Канадских железных дорог и выяснил, что Хантсвилл по-прежнему был предпоследней остановкой на Северной линии перед Алгонкин-Бей. Невозможно было сказать, сошел с поезда Тодд в Саус-Ривер или в Алгонкин-Бей. Он мог задержаться в Хантсвилле, а мог продолжать путь на север – до Темагами или даже Хёрста. Кардинал прошелся к Кризисному центру, что на углу Стейшн-стрит и Самнер-стрит. В Алгонкин-Бей не было специальных приютов для подростков, и иногда сбежавшие из дома дети оказывались в Центре, который располагался всего в двух кварталах от железнодорожной станции. Заведение это в общем-то предназначалось для жертв домашнего насилия (преимущественно для избитых жен), но заправлял им долговязый священник-расстрига по имени Нэд Феллоуз, про которого было известно, что случайного беглеца он всегда приютит, если найдется свободная комната.
Как большинство домов в центре города, Кризисный центр представлял собой двухэтажное строение красного кирпича с серой гонтовой крышей, на крутых скатах которой снег не задерживался. Рабочие, чинившие крышу веранды, закрыли фасад дома лесами. Звоня в дверь, Кардинал слышал, как они у него над головой ругаются по-французски: «tabarnac», «ostie», – бранные слова у них из церковного языка, а вот англосаксы обращаются к привычному сексуальному словарю. Мы сквернословим, взывая к тому, чего боимся, подумалось Кардиналу, но ему не хотелось развивать эту мысль.
– Да, я его помню. Надо сказать, с ним пришлось нелегко. – Нэд Феллоуз вернул Кардиналу факс со снимком. – Провел у нас одну ночь. Где-то на Рождество.
– Вы не могли бы уточнить, когда это было?
Феллоуз провел его в маленькую приемную, которая служила когда-то гостиной. Камин из цветного кирпича был забит журналами для соцработников и статьями по психологии. Феллоуз обратился к большому темно-бордовому гроссбуху и стал водить пальцем по спискам фамилий.
– Тодд Карри. Останавливался на ночь двадцатого декабря, в пятницу. Выбыл в субботу. Помню, я удивился: он попросил разрешения остаться до понедельника. Но явился в субботу и сказал, что нашел классное местечко – заброшенный дом на Мэйн-Вест.
– На Мэйн-Вест. Это развалюха, где раньше была Святая Клара? Тот самый дом? Рядом с гостиницей «Касл»?
– Трудно сказать. Сами понимаете, он не оставил адреса для пересылки корреспонденции. Проглотил пару сэндвичей – и был таков.
На Мэйн-Вест пустовал лишь один дом. Стоял он не в самой оживленной части города, но через два квартала от него улица обретала вполне респектабельный вид. Монастырь Святой Клары снесли пять лет назад, в результате чего открылась обозрению кирпичная стена с бледными следами рекламы, призывавшей пить «Северный эль» – продукт местной пивоварни, не варившей ничего вот уже как минимум три десятка лет. Вслед за монастырем пали и другие строения, освобождая место для постоянно расширяющейся автостоянки «Сельский стиль». В окружении некошеной травы и пней, оставшихся от давно погибших деревьев, притулившийся на углу парковки дом напоминал последний гнилой зуб, ожидающий, когда его выдернут.
Неглупый выбор, рассуждал Кардинал, пока ехал по Макферсон-стрит в сторону озера. Дом всего в одном квартале от «Д'Анунцио» – излюбленного места тусовок подростков. И совсем близко от школы. Юный беглец не мог бы подыскать адрес получше. Кардинал почувствовал, как кровь загудела у него в жилах.
Справа от него выросла гостиница «Касл», и он оставил машину перед обветшалой зубчатой оградой, которую душил кустарник. Подойдя к воротам, он сквозь нависавшие ветви посмотрел на то место, где некогда стоял дом. Отсюда хорошо было видно заведение «Д'Анунцио» – в соседнем квартале, на Алгонкин-авеню.
Характерный запах сгоревшего дерева все еще хорошо ощущался, хотя развалины покрывал снег. Обломки здания оттащили в сторону, собрав их бульдозером в одну кучу. Кардинал стоял, уперев руки в бока, словно оценивая материальный ущерб. Обугленная балка два на четыре дюйма пронзила тонкое снежное одеяло, черным пальцем грозя облакам.
12
Делорм не терпелось узнать, добыл ли Кардинал какие-либо сведения. Ее злило, что опять приходится возвращаться к мелким расследованиям, а между тем на свободе разгуливает убийца. Потратив пол-утра на разбор бумаг по делу Артура Вуда (по кличке Выдра), Делорм поняла, как сильно ей хочется поймать убийцу Кэти Пайн. Может быть, только женщина так страстно стремится наказать мучителя-детоубийцу. Делорм было тридцать три, и она часто представляла себе, что у нее будет ребенок, даже если придется воспитывать его одной. Сама мысль о том, что кто-то мог отнять юную жизнь, вызывала в ней безудержную ярость.
Но разве ей позволили работать, начать выслеживать это мерзкое, отвратительное, тошнотворное, злобное нечто ? Нет. Она должна была допрашивать Артура Вуда, он же Выдра, подозреваемого в сущей ерунде. Чуть раньше Делорм ехала за ним по Оук-стрит в машине без полицейских знаков. После того как он разогнался, чтобы проскочить на светофор, она заставила его остановиться за «игнорирование желтого сигнала» и увидела на сиденье рядом с ним старый макинтошевский гитарный усилитель. Она прямо на улице прочла ему по своей записной книжке описание этого предмета – вплоть до серийного номера.
– Ладно, – говорил Выдра, пока она вела его из камеры. – Ну, пусть вы каким-нибудь чудом засадите меня за эту мелочевку. Но пожизненное-то мне навряд ли светит, как по-вашему, инспектор Делорм? Видать, вы француженка. Меня всю школу пытались накачать французским, но что-то никак не удавалось, уж не знаю почему. Такая мисс Биссонет. Просто фашистка. А вы, кстати, замужем?
Делорм не отреагировала на эту тираду.
– Надеюсь, Выдра, остальную часть краденого ты не продал. Иначе вдобавок к десяти годам в Кингстоне тебе, возможно, придется возмещать материальный ущерб. Представил себе? Было бы очень любезно с твоей стороны вернуть все вещи владельцам. Тебе же будет легче.
Обаятельные преступники – редкость, и, если такие вдруг попадаются, полиция склонна относиться к ним с чрезмерной благосклонностью. Артур Вуд, он же Выдра, был обескураживающе обаятельным юношей. Вопреки всякой моде он носил длинные бакенбарды, делавшие его похожим на певца рокабилли пятидесятых. Подпрыгивающая, развинченная походка, тощие сутуловатые плечи–все это как-то располагало к нему людей, особенно женщин, как начала понимать Делорм. Сейчас она словно вела спор с собственным телом: нет, нельзя так реагировать на физическую привлекательность какого-то недалекого воришки. Я этого себе не позволю.
Пока она сопровождала его в комнату для допросов, Выдра проорал приветствие сержанту Флауэр и тут же начал оживленную беседу с ней. Сержант Флауэр прекратила болтовню, лишь когда заметила откровенно сердитый взгляд Делорм. Затем Выдре понадобилось поздороваться с Ларри Бёрком, который только что вошел. Бёрк задержал его полгода назад с автомобильным радио в руке: «я не снимал его, а ставил », утверждал тогда Выдра.
– Послушай, Выдра, – начала Делорм, когда они оказались в допросной.
На одном из стульев кто-то оставил «Торонто стар», и Выдра жадно схватил газету.
– Ох уж эти «Листья». Просто поверить не могу. Команде, похоже, нравится самой себя разрушать. У них к этому страсть. Нездоровая.
– Выдра, послушай меня… – Делорм отняла у него газету. На две колонки растянулся заголовок: «Убийца-Виндиго: никаких зацепок».
– Серия краж на Уотер-роуд меня очень разозлила, понятно? Что касается дельца на Уиллоу-драйв, то тут улики налицо, я могу тебя прижать к стенке. Но я знаю, что и другие кражи – твоих рук дело. Можешь сэкономить время и силы – и свои и мои. Признайся в одном, и, возможно, мы забудем об остальных.
– Погодите.
– Повторяю: признайся в одной краже, и я посмотрю, что я смогу сделать. Мне известно, что ты провернул и остальные.
– Не гоните лошадей, начальник. Вы не знаете, что их провернул я. – В блаженной улыбке Выдры не было ничего хитрого или подозрительного, ни единого следа дурных намерений. Так должны улыбаться честные люди. – Вы допускаете преувеличение, вот как это называется. Если вы меня подозреваете в какой-то давней краже – ладно, это я еще могу понять. В конце концов, известно же, что у меня хранилось кое-какое барахло, которое мне в общем-то не принадлежит. Но подозревать и знать – не одно и то же. Между «подозревать» и «знать» – порядочное расстояние.
– Здесь дело другое, Выдра. А если кто-нибудь тебя видел? Тогда что? Если кто-то видел, как синий «шеви-вэн» отъезжает от мотеля «Ниписсинг»? – На самом деле хозяин мотеля не очень-то его разглядел, но он видел, как кто-то отъезжал на автофургоне, похожем на Выдрин. Украден телевизор, оценочная стоимость – триста долларов. Ювелирные украшения не тронуты.
– Если бы он меня видел, вы бы, думаю, устроили опознание, выстроили бы всех в ряд и все такое. Мисс Делорм, вы ведь одна живете, верно?
– А если твою машину видели? Если у нас есть ее номер?
– Если бы вам сказали номер, вы, думаю, сумели бы мне пришить это дело. Сдается мне, вы женщина одинокая. Такое вы производите впечатление. Вам надо выйти замуж, начальник. Не знаю, как бы я справлялся со всякими жизненными передрягами, не будь Марты и Самосвальчика. Семья, дети… Они же уполовинивают наши скорби и удваивают радости, вот чего. Это самая важная штука, другого просто нет. А работа в полиции – это ж такое напряжение.
– Попытайся сосредоточиться, Выдра. Видели, как синий фургон «шевроле» уезжает после ограбления на Уотер-роуд. Ты утверждаешь, что был дома, но, по словам других свидетелей, твоего «шевроле» у подъезда не было. Добавь к этому показания того, кто видел твою машину на месте преступления. И что мы имеем в итоге? Десять лет.
– Да как вы можете такое говорить? Всем же известно, на свидетелей, которые что-то якобы видели, полагаться нельзя. Елки-палки, да вы не хуже моего знаете, никто меня при этом никогда не видит. Не люблю, чтобы меня отвлекали, когда я работаю. Господи, мэм, я не для того выбрал такую профессию, чтобы знакомиться с людьми.
В дверь постучала сержант Флауэр:
– Явилась его жена. Оплатила залог.
– Я посажу тебя за всю эту серию краж, Выдра. Признай себя виновным в менее тяжком – или я тебя заставлю признаться. Но тогда уж будешь отвечать за все.
– Если бы я хотел знакомиться с людьми, я бы стал уличным грабителем.
Делорм очень гордилась своим умением выкидывать из головы то, что в данный момент не имело первостепенного значения. Когда позже в этот же день она ехала по ветреному южному участку Пенинсьюла-роуд, Артур Вуд уже совершенно не занимал ее мысли, и она в очередной раз погрузилась в мутные воды раздумий о подозрениях капрала Масгрейва.
Дорога все сужалась, и вот отягощенные снегом ветви уже начали задевать крышу машины. Белые леса напомнили ей одну давнишнюю поездку на санях. Они с тринадцатилетним Рэем Дюроком лежали среди беспорядочной кучи подростков и целовались с закрытыми ртами, пока у нее не начали кровоточить губы. По последним дошедшим до нее сведениям, Рэй живет теперь где-то на другом краю земли – в Австралии, Новой Зеландии или еще в каком-то богом забытом месте, где деревья не белые, а зеленые, а солнце действительно хоть как-то греет.
Ориентируясь по фамилиям на почтовых ящиках, она резко свернула налево и, только проехав почти всю улицу, увидела то, что ей было нужно. На дереве не было таблички-указателя. Она остановила машину на обочине и дальше пошла пешком. В конце улицы стоял большой коричневый «мерседес». Не хотелось даже думать о том, сколько такой стоит.
По сравнению с мрачным капралом Масгрейвом бывший старший констебль Джо Бернсайд был как глоток свежего воздуха. Блондин, рост 193 сантиметра без каблуков, – где это Королевская полиция берет такую породу, подумала Делорм, – и при этом радостный, как дитя.
– Вы из спецрасследований? Я вас знаю. Это вы прищучили мэра Уэллса! Просим! Просим!
Делорм сбросила сапоги и прошла на кухню, где он налил ей дымящегося кофе. Она уточнила свою прикидку: 198 сантиметров, не меньше.
– Надо бы вам бросить полицию и начать заколачивать бабки, – убеждал он ее десять минут спустя. Они сидели в мягких креслах, лицом к ослепительно-белому заливу Четырех миль. – С вашей квалификацией! С вашими достижениями! Вы – само совершенство! Поглядите на меня: восемь лет оттрубил капралом в отделе коммерческих расследований, а теперь у меня свой бизнес! У меня, у Джона Бернсайда! Уж поверьте, никогда не мог подумать, что я на такое способен. Кто угодно, только не я. Мне даже приходится отказываться от многих предложений, мы просто не справляемся с потоком. А знаете, с кем такого не бывает? С теми, кто работает в Королевской полиции. Извините, секунду… – Он подошел к дивану, на котором, свернувшись, мирно спал костлявый колли. Наклонившись, он завопил так громко, что у Делорм заломило уши: – Проваливай, лентяй паршивый!
Собака открыла тусклый глаз и мирно на него поглядела.
– Глухой как пень, – пробормотал он, стаскивая пса за ошейник, и отвел его к камину, где тот снова улегся, вернувшись к своим собачьим снам. – Все мне советуют его усыпить. Ну, то есть те, у кого собак нет, так говорят. За пятнадцать лет ты на бедную животину не тратишь ни цента, а как только ей случается захворать, все сразу лезут с советами: прикончи ее. Извините, у вас был ко мне деловой разговор. Я просто рассердился. Нет у людей жалости. Сколько вы прослужили в «белых воротничках»?
– Шесть лет.
– Видали, что делается? Это я насчет сокращения бюджета. Не знаю, как вы, ребята, но лошадники теперь просто остались без зубов. Беззубые. Знаете, почему теперь всех копов снимают с чистой работы и гонят на улицы? Потому что если ты служишь на улице, твоя деятельность зрима, не то что у «белых воротничков». Налогоплательщикам нравится, когда они видят, на что именно уходят их денежки. А если от дел отстраняются лошадники, тогда, значит, эстафетную палочку должен перехватить кто-то другой. Старые добрые частные сыщики. То есть, рад в этом признаться, – я. Двухмесячное расследование нарушений авторского права? Пиратство? Сорок тысяч баксов. И американский бизнес готов за это платить. Компании из Штатов – вот кто к нам в основном обращается. Американцы замечательны тем, что они тебе не верят, пока ты не стребуешь с них кучу денег.
В следующей жизни ему бы подошло стать священником, подумала Делорм. Но произнесла только:
– Кайл Корбетт.
– О-о-о, – театрально прорычал Бернсайд. – Не напоминайте. Кайл Корбетт. Больно при одной мысли.
– Вам обеспечили прикрытие. У вас были неопровержимые улики. И вы с Джерри Коммандой провалили дело.
– У нас был источник. Притом хороший источник. Парень по имени Ники Белл много лет работал с Корбеттом, но Корбетт не знал о его тайном пристрастии к компьютерному порно.
– И он назвал вам время и место.
– Время? Место? Нет-нет-нет. Ники Белл напел нам такое, что разве что Горди Лайтфуту 6
под силу. Он нам добыл материала на месяцы работы. Мы с Джерри обложили зверя со всех сторон. Но триумфально завершить дело планировалось в «Кристал-Диско», что возле Эйрпорт-роуд, и для этой операции нам потребовался один из ваших ребят. Мы подключили Джона Кардинала – смышленый парень, но какой-то он вечно подавленный, так мне показалось.
– И что было дальше?
Приветливость вдруг покинула его. Лицо Бернсайда, вначале такое же яркое и открытое, как залив Четырех миль, внезапно помрачнело. Это было как солнечное затмение.
– Вы сами знаете, что было дальше, – ответил он. – Иначе бы вы сюда не приехали.
– Вы ворвались в клуб. И ничего не нашли.
– Точно.
– Что прошло не так?
– Все было так. В том-то и штука. Все прошло как надо. В полном соответствии с планом. Выверено, как механизм швейцарских часов. Вот только одна мелочь: Корбетта кто-то предупредил. Вы это знаете. И я знаю. Но если вы ждете, что я вам скажу, кто, как мне кажется, это сделал, то вы обратились не по адресу. Улик нет никаких.
– А что сказал ваш источник?
– Ники? Если вы думаете, что кто-нибудь еще когда-нибудь увидит Ники Белла, то вы идете по ложному пути. Его жена подтвердила: из дома исчез чемодан и кое-какая одежда, но, думаю, это была просто инсценировка. Полагаю, Кайл Корбетт отправил его на дно Форельного озера.
Пес вернулся на диван, но Бернсайд, похоже, этого не заметил.
Когда Делорм надевала сапоги, он смерил ее взглядом с ног до головы. Она знала, что привлекательна, но поняла: на сей раз на нее смотрят не как на женщину.
– Вы ведь и этим Виндиго занимаетесь, верно? Я же знаю.
– Да, это так. Ухожу из спецрасследований.
– Виндиго – мерзкое дело.
– Угу.
– Просто мерзкое, мисс Делорм. Но расследовать деятельность собственного партнера… Многие полицейские – лошадники, ПДПО, да кто угодно, их полно… так вот, многие копы сказали бы, что наблюдать за партнером по расследованию – гораздо омерзительнее.
– Спасибо за кофе. Мне надо было взбодриться. – Делорм доверху застегнула кнопки на куртке, надела перчатки. – Но я вам ни слова не сказала, за кем я наблюдаю.
13
Заведение «Д'Анунцио» по-прежнему как магнит притягивало подростков – так было и в годы детства и юности Кардинала. На первый взгляд это было просто нечто среднее между лавкой «Овощи-фрукты» и киоском с газированной водой – место, мало подходящее для тусовок. Но дело в том, что Джо д'Анунцио, человек с повадками монаха и талией оперного певца, числил каждого, кто приходил к нему в магазин, своим другом. Он с опытностью бывалого бармена обращался со своими автоматами для газировки, а к юным клиентам относился точно так же, как к пожилым, позволяя тинейджерам часами просиживать в деревянных кабинках в задней части зала со своими кока-колами, чипсами и шоколадными батончиками. В детстве Кардинал с другими церковными служками обычно прибегал сюда прямо из собора, после мессы, а потом они выросли из своих сутан и стихарей и приходили сюда уже вместо церкви, заменяя сигаретами «Ротманс» и «Плейерс» запах ладана, а воздушным шоколадом и молочными коктейлями – хлеб и вино.
Кардинал мелкими глотками пил кофе и смотрел на парнишку, прилипшего к игровому автомату.
Во времена его детства тут стоял бильярдный автомат. Это была более осязаемая, менее отвлеченная игра, и за десятицентовую монетку ты получал массу звона и треска. Теперь же под управлением юнца, нажимавшего на кнопки, преемник этой машины издавал раздражающие попискивания и гудки.
– Когда сгорел тот дом, Джо?
– На Мэйн-Вест? – Джо подал две вишневые кока-колы двум девочкам-блондинкам, одинаково подстриженным: с одной стороны волосы ежиком, с другой – длинные. У обеих в ноздрях сверкали сережки, напоминавшие Кардиналу хромированные прыщики. В его время девочки носили длинные волосы с пробором посередине, и в этом было что-то нежное и томное – по крайней мере, так сейчас казалось предавшемуся ностальгии Кардиналу. Почему нынешние девчонки уродуют себя ради моды?
Джо обогнул стойку и вернулся к кассовому аппарату.
– Вроде бы в ноябре. В начале ноября. Пять или шесть пожарных машин приезжало.
– Ты уверен, что это было не позже? Не после Нового года?
– Точно нет. Горело до того, как мне грыжу оперировали, а операция была десятого ноября. – Джо ловко повернулся и подлил Кардиналу кофе. – Как это ты пропустил такой пожар?
Двое пропавших детей. И потом, Кэтрин как раз в ноябре начала выпадать из реальности. У него были тогда другие заботы.
Он отнес чашку на другой конец стойки, поближе к фасадному окну. На западной стороне площади из церкви выходила похоронная процессия, четверо мужчин в черных костюмах несли на плечах гроб. Без верхней одежды они страшно замерзнут. По другую сторону площади на пустой парковке стоял человек в зеленой с золотом теплой куртке и шляпе без полей той же расцветки. Он делал какие-то записи, пар от его дыхания подсвечивало солнце.
Кардинал вышел из заведения и, лавируя в потоке машин, выбрался на Алгонкин-роуд. Тот человек заполнял бланк, лежащий на планшете. Кардинал представился.
– Том Купер. Строительная компания «Купер констракшн». Просто отмечаю, как медленно у них подвигается дело с расчисткой. Они должны были все убрать еще ко вторнику. А сегодня пятница. В этом городе трудно найти профессионалов. Я имею в виду – настоящих профессионалов.
– Мистер Купер, как я понимаю, владельцы строительных фирм приглядывают за подобными участками. Вы случайно не знаете, есть еще какие-нибудь незаселенные дома на Мэйн-Вест?
– Никаких. На Мэйн-Вест – нет. Есть один на Макферсон, еще один – на Траут-лейк. Но тут, в городе, они подолгу не пустуют.
– Я просто слышал, на Мэйн-Вест простаивает какой-то дом. По крайней мере – простаивал в декабре. Там любили собираться подростки, возможно – употребляли наркотики. Вы не слышали о таком месте? – Кардинал чувствовал, как глухо звучит его голос. След слабый. Совсем тонкая ниточка, легко может оборваться.
Купер сунул планшет под мышку и бросил взгляд на западную часть улицы, словно там могло внезапно возникнуть пустое здание.
– На Мэйн и Мэйн-Вест, насколько я знаю, ничего такого нет. А, так вы, может, имеете в виду Тимоти-стрит? – Он повернулся обратно, совершив ловкий разворот, казалось, на одних каблуках. – Формально адрес – не Мэйн, но это на углу.
– Угол Тимоти и Мэйн-стрит? Рядом с железной дорогой?
– Именно, – кивнул Купер. – Но подростки там вряд ли могли тусоваться. Там все заперто, как в крепости. Уже больше двух лет на здание наложен арест из-за дела о наследстве. Какое-то вздорное семейство, насколько я слышал.
– Спасибо, мистер Купер. Вы мне очень помогли.
– Это как-то связано с той дикой историей на Виндиго, нет?
Купер, как и все жители Алгонкин-Вей, пристально следил за этим делом. Есть подозреваемые? Тут замешаны только местные? Может, подключится конная полиция? Не стоит никого винить за любопытство. Кардиналу удалось освободиться не раньше, чем он выслушал целую теорию, в которой, в числе прочего, упоминалась секта сатанистов.
Он миновал пяток кварталов, направляясь к Тимоти-стрит, и сбросил скорость, переезжая через железнодорожные пути. По северной ветке ходили в основном товарняки, доставлявшие нефть в Кокрейн и Тимминс. В детстве Кардинала каждую ночь будил свисток тепловоза, пересекавшего Тимоти-стрит. Одинокий звук в тишине, но какой-то уютный: такое же впечатление на него всегда производил крик гагары.
Это был старый викторианский дом, опоясанный террасой. Красный кирпич над заколоченными окнами потемнел от железнодорожной копоти: слепое здание с черными глазницами. Громадные сосульки свисали с углов крыши как горгульи. Большой по меркам Алгонкин-Бей двор был окружен высокой живой изгородью.
Кардинал вылез из машины и встал на снегу там, где должна была проходить подъездная дорожка. На ней не было никаких следов, кроме слабых, похожих на иероглифы отпечатков птичьих лап.
Лестница на террасу была завалена слежавшимся снегом. Хватаясь за перила, Кардинал протоптал путь наверх и проверил входную дверь, которая оказалась заколоченной. Печать органов опеки осталась нетронутой. К замку никто не прикасался. Он оглядел забитые окна и, продолжая осмотр, обошел дом.
На переезде зазвенел сигнал, и, как раз когда он проверял боковую дверь, мимо пролязгал длинный состав.
Если кто-то и проникал в дом, то он, скорее всего, заходил сзади, где были только высокая живая изгородь и железнодорожные пути. Воры любят окна цокольных этажей. Только вот эти окна были сейчас погребены под толщей снега. Каблуком сапога Кардинал прорыл в снегу траншею вдоль задней стены дома.
– Черт. – Он поцарапал ногу о толстую корку льда. В метре с небольшим от угла дома обнаружилась верхняя часть окна. Убрав ледяную корку, он отгреб остатки снега руками.
– Есть, – произнес он тихо.
Провинциальный суд располагается в Алгонкин-Бей на Мак-Гинти-стрит. Это современное кирпичное здание, простое, без претензий; оно вполне подошло бы для школы или клиники. Возможно, в качестве компенсации этой простоты вместо таблички, указывающей, что перед вами Провинциальный суд, здесь нечто размером с рекламный щит.
Дежурный сообщил ему, что судья Поль Ганьон до обеда занят транспортными слушаниями, а во время обеда у него намечено совещание.
– Посмотрите, может быть, ему удастся выкроить для меня время. Это касается дела Кэти Пайн. – Кардинал знал, что Ганьон никогда не выдал бы ему ордер на обыск по делу какого-то сбежавшего юнца из Миссисоги, которому теперь уже шестнадцать с лишним. Он заполнил необходимую форму и, ожидая выхода судей, позвонил в отдел. Делорм уехала по делу Выдры и вернется не ранее чем через час. Кардинал ощутил укол вины за то, что не подпускал ее к этому расследованию: вряд ли ей весело разгребать накопившиеся у него папки.
Судья Ганьон – маленький человечек с очень маленькими ступнями, в парике чуть светлее его собственных волос – был несколькими годами моложе Кардинала. Политик до мозга костей, тонущий в мантии, словно ребенок в слишком большой одежде. Голосок его напоминал звук тростниковой дудочки.
– Звучит не очень-то убедительно, детектив. – Ганьон повесил мантию на крючок и натянул пиджак верблюжьей шерсти. – Вам кажется , что лицо, убившее Кэти Пайн и похитившее Билли Лабелля, могло скрываться в доме Коварта? И вы основываете свое заключение на информации, полученной из вторых рук через Нэда Феллоуза из Кризисного центра, причем эта информация не имеет прямого отношения к убийце, а скорее к другому пропавшему – Тодду Карри. – Ганьон поправил галстук перед зеркалом.
– В дом незаконно проникали, ваша честь. Я уверен, что те, кто сейчас ведет спор за наследство, в любом случае захотят, чтобы это было расследовано. Но если я буду действовать через них, это отнимет много времени и еще больше встревожит людей, которых эта тяжба и без того расстраивает.
Ганьон скептически взглянул на него в зеркало.
– По вашим же собственным словам выходит, что туда вполне мог проникнуть кто-то из членов семьи. Возможно, чтобы забрать какое-нибудь спорное имущество: скажем, что-то из мебели. Фамильную ценность. Кто знает?
– Окошко всего сантиметров двадцать пять высотой, а шириной около семидесяти пяти.
– Тогда ювелирные изделия. Дедушкин брегет. На мой взгляд, детектив, у вас нет достаточных оснований предполагать, что там находился убийца.
– Это единственное место, где, как я могу предполагать, бывал убийца, – за исключением шахты на острове Виндиго. Возможно, ему нравятся заброшенные строения. Когда этого парня, Карри, последний раз видели живым, он говорил, что собирается пожить в пустом доме на Мэйн-стрит.
Ганьон сел за свой стол, став еще меньше, и изучил бланк.
– Судя по адресу, это на Тимоти-стрит, детектив.
– На углу Тимоти и Мэйн. И на первый взгляд кажется, что дом стоит на Мэйн. Этот Карри был не здешний. Он, видимо, подумал, что это – на Мэйн-стрит.
Судья Ганьон посмотрел на часы:
– Мне надо бежать. У меня обед с Бобом Грином.
Боб Грин был членом парламента от здешнего округа. Крикун и пустозвон.
– Просто подпишите ордер, ваша честь, и я от вас отстану. Понимаете, у нас никаких зацепок по делу Билли Лабелля, и по Кэти Пайн – тоже. Этот след–все, что мы имеем. – «Кэти Пайн» – это были волшебные слова. «Кэти Пайн» плюс «Билли Лабелль» – это сочетание могло бы повернуть выключатели в крошечном сердце Ганьона. Кардинал словно бы слышал, как приходит в действие механизм: шумное дело… не упустить возможность… продвижение по службе… соблюдение справедливости… Все это было взвешено на весах и оказалось равноценным.
Судья нахмурил лобик, изображая упорство, как невеликих способностей актер.
– Если бы в доме жили люди, я бы, разумеется, подписал. Но на столь сомнительных основаниях я никак не могу дать вам право нарушить неприкосновенность чужого имущества.
– Поверьте, ваша честь, я сам знаю, что это очень шаткие основания. Я бы сам хотел представить вам что-то твердокаменное. Но, к сожалению, убийца решил не оставлять записку со своей фамилией и адресом рядом с телом Кэти Пайн.
– Полагаю, это не очень-то вежливо звучит. Вы же не читаете мне мораль, верно?
– О господи, нет. Если бы я хотел читать мораль судьям, я стал бы политиком.
Судья Ганьон исчез в пальто, как в тумане, затем решительно возник из воротника и обшлагов. Он схватил со стола Библию и сунул ее Кардиналу.
– Вы готовы поклясться, что содержание вашего заявления – истинная правда, да поможет вам Бог?
Через пять минут Кардинал снова стоял у дома Ковартов, пригоршнями отгребая снег от подвального окна. Колени у него одеревенели. Слои снега перемежались со льдом. Кардинал вернулся к машине и извлек из багажника лопату.
На доске, прибитой к фанерному щиту, виднелись следы лома; гвозди были расшатаны. Доска вынулась легко; следом – фанера. За ней не оказалось стекла.
Кардинал снял куртку и поежился от морозного воздуха. Он встал на четвереньки и спиной полез в проем. Снег набивался под рубашку и в брюки, таял на теле. Он ощутил под ногами какую-то поверхность: стол? Видимо, его подтащил тот, кто сюда залезал, чтобы облегчить себе выход наружу.
Кардинал втянул за собой куртку, поборолся с молнией и потом встал на столе, охлопывая себя руками и дрожа от холода. Слабый свет, сочившийся в окно, мало что позволял разглядеть.
Он слез со стола (гладильного стола, как он теперь разглядел) и включил фонарь – мощный прибор на шести больших круглых батарейках, при необходимости служивший полицейской дубинкой. Стекло в нем давно треснуло, корпус покрылся зазубринами. Белый луч конусом обежал безмолвную обстановку комнаты – стиральную машину, сушилку, набор инструментов, которому он тут же позавидовал. Здесь имелась рычажная пила, которую он видел в «Кэнэдиэн тайр» почти за пятьсот долларов.
Даже в холоде он чувствовал запах камня и пыли, старого грубого дерева, белья из стиральной машины и сушилки. Он открыл дверь, сметая фонарем паутину, и увидел полки, забитые консервами; тут были персики, сливы, даже четырехлитровая банка красного перца, похожего на яркие сердечки.
Новая лестница, еще недостроенная, вела неизвестно куда. Луч фонаря не высветил отпечатков ног, но Кардинал все равно держался ближе к краям и шагал через ступеньку, чтобы сохранить следы, которых мог не заметить.
За дверью оказалась кухня. Кардинал ненадолго остановился, чтобы впитать в себя ощущение этого дома. Холод и темнота дышали безнадежностью. Кардинал старался обуздать охотничий азарт, предчувствие – «сейчас что-то случится». Он давно понял, что таким чувствам не стоит доверять: они почти всегда обманчивы. Доказательство взлома не означает, что тут был убийца – или даже скиталец Тодд Карри.
Кухня выглядела нетронутой. На всех поверхностях лежал тонкий слой пыли. В углу, под узким лестничным пролетом, приткнулся буфет. Кардинал поднял задвижку носком сапога и увидел аккуратные ряды консервов. На стене над буфетом висел календарь из местного магазина спорттоваров, изображавший мужчину в охотничьей куртке-шотландке, удящего рыбу; рядом с ним – смеющийся мальчик. Внезапно он вспомнил Келли, летние каникулы, коттедж; как она по-детски восторгалась, поймав рыбку, с какими ужимками сажала наживку на крючок; как бронзовые волосы дочери пламенели на фоне ярко-синего неба. На календаре был июль позапрошлого года – месяц, когда умер хозяин дома.
В пластмассовом мусорном ведре он нашел только смятую картонную упаковку от пончиков (из «Тима Хортона»).
Столовая была обставлена старинной тяжелой мебелью, и Кардинал, не будучи специалистом, не мог определить, настоящий ли это антиквариат. Картина, висевшая на стене, выглядела старой и смутно знакомой (что-то знаменитое), но Кардинал не был и искусствоведом. В свое время Келли ужасалась, что он понятия не имеет о «Группе Семи», 7
– видимо, звездах канадской живописи, навсегда вписанных в историю. За прозрачными дверцами горки виднелась аккуратно расставленная посуда. Кардинал открыл буфет и обнаружил бутылки арманьяка и коньяка «Сиграм» особой выдержки. Лишь у кресла во главе стола имелись подлокотники, и обивка на нем была куда более потертой, чем на остальных. Интересно, старик хозяин продолжал совершать трапезы в родовом гнезде еще долгие годы после того, как его семейство рассеялось по свету? Может быть, он сидел здесь, воображая рядом жену и сына?
Фонарь Кардинала осветил раздвижные двери: видимо, раньше они вели в гостиную, но теперь намертво замерзли. Он вернулся на кухню и по задней лестнице поднялся на второй этаж.
Наверху размещались спальни. Судя по всему, сюда никто не проникал. Он ненадолго задержался в хозяйской: ее должны были бы покинуть позже остальных. На старинном комоде стоял небольшой телевизор, который легко можно было украсть.
В ванной, в аптечке, – антигистаминные препараты, слабительное, зубная паста «Фиксодент» и громадная бутыль обезболивающих таблеток «Фросст-222».
Кардинал спустился по парадной лестнице в кабинет, почти все пространство которого занимал старый рояль. На нем стояла пара изящных серебряных подсвечников в окружении фотографий семейства Ковартов. Более пристальный осмотр крышки рояля показал, что канделябры передвигали – шестиугольные подставки оставили отпечатки в пыли, и, судя по огаркам, свечи здесь жгли совсем недавно. Итак, кто-то сидел за роялем при свечах Возможно, Тодд Карри. Крышка, закрывавшая клавиши, была вся в отпечатках пальцев. Кардинала пронзила дрожь; кости ныли от холода.
Гостиная выглядела как сценическая декорация: два кресла, стойка для растений с мертвым цветком, круг коврика перед кирпичным камином. Камином пользовались. На решетке лежали угли, покрывшиеся белым налетом снега. Да, здесь нужен огонь. Ни отопления, ни электричества, – всякий, кто планирует пожить здесь в декабре, должен сразу же разжечь пламя. Оно осветило бы комнату. А они не опасались, что кто-нибудь увидит дым? Нормальный человек опасался бы, но я не ищу нормального человека, напомнил себе Кардинал. Я ищу сбежавшего наркомана и убийцу детей – и бог знает кого еще.
Кардинал обвел фонарем каминную полку, большой телевизор. Над диваном висел старинный темный портрет, изображавший мужчину в черном, испанца, судя по остроконечной бородке. На капюшоне из струящегося черного бархата виднелись необычные письмена.
Диван под картиной выглядел так, словно кто-то опрокинул над ним здоровенную банку краски, тем самым совершенно уничтожив рисунок ткани. Когда Кардинал наклонился пониже, он увидел, что это не краска, а кровь. Кровь, в большом количестве.
Он направил луч на стену и разглядел, что на обоях – не узоры, как ему сначала показалось, а капельки крови. Следы расходились вверх, как если бы кто-то размахивал здесь тяжелым орудием. Теперь он увидел, что и на портрете – тоже кровь. То, что он принял за иероглифы на плаще испанца.
Стоя перед диваном, он медленно переводил луч фонаря с одного конца ложа на другой. Одна из диванных подушек была без чехла. Взломщик мог бы вынести в нем добычу, но зачем чехол понадобился убийце? Он не стал обременять себя серебряными подсвечниками и маленьким телевизором, вспомнил Кардинал. Потому что он делает это не ради денег.
Кардинал дрожал от холода (по крайней мере, ему казалось, что причина – холод). Надо было сообразить, куда тот мог спрятать труп. Наружу он его не вытаскивал, Кардинал был в этом твердо уверен. А наверху все выглядело нетронутым. Он спустился в подвал. Отчаянно хотелось, чтобы света было побольше.
Он остановился под лестницей, перед хлипкой на вид дверью. В старых домах под лестницей часто располагался угольный желоб, хотя углем уже давно никто не топил. В пыли виднелись следы: здесь что-то тащили.
Кардинал поставил фонарь на пол. Он нагнулся, чтобы открыть низкую дверцу, и его сгорбленная тень метнулась по стене. Дверь подалась со скрипом и лязгом. Он знал, что должно быть там, внутри. Даже не чувствуя запаха, все равно знал. Холод притупил обоняние. Он хотел увидеть то, что внутри, потом убраться отсюда к чертям и вернуться уже с оперативной группой. Он взял с пола фонарь и нырнул в тесную каморку.
Тело было полузавернуто в полиэтиленовую пленку, что придавало ему сходство с дорогим подарком в черной шкатулке. Труп идеально сохранился на холоде; он лежал скрючившись – почти как зародыш в утробе. Голова уткнулась в колени, на ней был какой-то мешок, он затвердел от мороза и почернел от крови, но Кардинал узнал в нем чехол с диванной подушки. Почему закутали голову? Брюки: черные хлопчатобумажные, сбились вокруг голеней. Обувь: высокие черные кроссовки. Кардинал помнил приметы наизусть: «Мужского пола, европеоидной внешности, был одет в…»
Кардинал чувствовал, как в горлу подкатывает, тошнота, но не обращал на нее внимания. В голове у него прокручивались необходимые формальности, звонки, которые он должен сделать: коронеру, Делорм, адвокатам, занимающимся этим зданием, судебному поверенному. Все это проносилось у него в мозгу, но при этом он замечал детали: дешевенькие часы на тонком запястье; истерзанные половые органы. Кардинал всем сердцем сочувствовал родителям, которым надо сообщить и которые, наверное, цеплялись за надежду, что их сын все еще жив. Существует или нет жизнь после смерти, но мертвые – уже за пределами страдания, стыда, обиды. Почему же он чувствовал сейчас безотчетное желание прикрыть тело мальчика? Ведь совсем недавно он осудил Делорм за подобный порыв.
Выбравшись наружу, Кардинал смог передохнуть. Он мысленно возблагодарил мороз и снег, сократившие толпу зевак до приемлемого размера. Коронер, ребята из опознания, служба перевозки… столько людей и оборудования – в подвале было не повернуться. Уже стемнело, и двор перед зданием был залит светом, как Канадская национальная башня 8
. Весь квартал был забит машинами.
В нем начало нарастать легкое недовольство. Он проделал отличную работу – пусть без всякой новомодной техники, но провернул все отлично. Видимо, я просто не настолько хороший человек, говорил он себе. Недостаточно хороший полицейский. Иначе я бы все-таки ощутил хотя бы тень удовлетворения. Он с грустью вспоминал того «честного копа», которым был много лет назад, и в очередной раз ему захотелось, чтобы он не делал того, что однажды совершил, – словно лишь потому, что теперь это отравляло ему торжество. Если Делорм его изучает, если она копнет поглубже и кое-что найдет… Вряд ли, однако не исключено. Это может случиться когда угодно. Дай мне хотя бы довести до конца это дело, взмолился он Богу, в которого иногда верил. Дай мне хотя бы покончить с тем, кто расправился с Тоддом Карри.
Плотная кучка журналистов теснилась у ленты, огораживающей двор. На сей раз приехали не Гвинн и Штольц из «Лоуд» и даже не садберийские телевизионщики. Пожаловали представители торонтских газет, вездесущего радио Си-би-эс и канала Си-ти-ви. Всем хотелось знать: «Это снова Убийца-Виндиго?» Кардинал мог изложить только голые факты, пока не поставлены в известность ближайшие родственники. Моторы машин громко ревели.
– Мисс Лего? На секунду. – Он отвел ее чуть в сторону от группы репортеров. – «Убийца-Виндиго», – процитировал он. – Вы должны гордиться. Пресса так и уцепилась за это название.
– Перестаньте. Остров же называется Виндиго. Рано или поздно они бы сообразили.
– Но это придумали вы. Не надо себя недооценивать.
– За февраль – два убийства. Примерно в два раза больше, чем обычно бывает за весь год, верно?
– Не совсем.
– Я имею в виду – убийства такого типа. Понятно, что мы не о преступлениях на бытовой почве. Между прочим, есть какая-нибудь возможность провести нормальное интервью? Не под запись и без камер. – Прохладные репортерские глаза пристально изучают его. Так кошка глядит на мышь, подумалось Кардиналу.
– Верите или нет, но у нас тут начинается горячее время. Не знаю, смогу ли…
– Верите или нет, но телевизионщиков в глупости не обвинишь.
– Нет-нет. Я ни в чем вас не смею обвинять.
Мисс Лего настаивала:
– Если я глупа, помогите мне. Научите уму-разуму.
Казалось, сейчас она говорит искренне. У Кардинала была слабость к искренним людям. Такой была Кэтрин. И вероятно, он сам.
– Если вы называете «Виндиго» убийцу Кэти Пайн, – сказал он, – значит, для вас главное–сенсация.
– Считать это отказом?
Кардинал показал в сторону дома:
– Извините. Должностные обязанности.
Служба перевозки трупов – двое мужчин, работавших на местные похоронные компании, когда не работали на коронера, вынесли из здания мешок и погрузили его в заднюю часть катафалка. Тот, что помоложе, беспрестанно щурился на яркий свет и, казалось, нетвердо стоял на ногах.
Сразу за ними вышла Делорм.
– Как любезно с вашей стороны, что вы меня сюда вызвали, дорогой коллега. Как глубоко вы проникнуты духом коллективизма. Как цените работу в команде.
– Я звонил. Тебя не было.
– Будь я мужчиной, ты бы меня дождался. Если мы не будем работать вместе, тогда, может, мне вернуться в спецрасследования? А с Дайсоном сам объяснишься.
– Можно подумать, ты уходила из спецрасследований.
Она окинула его пристальным взглядом с головы до ног, обшарила глазами, словно прожекторами.
– Ты заговорил как Маклеод, не чувствуешь? Если у тебя развивается паранойя, тут уж я тебе ничем не смогу помочь. Но сама не собираюсь в этом увязать. – Она посмотрела на отъезжающий катафалк. – Они отвезут его сразу в Торонто?
Кардинал кивнул.
– Maudit 9
Артур Вуд. Убила бы этого гаденыша.
– Готова поехать в Торонто?
– Прямо сегодня вечером? В экспертизу? – От воодушевления голос ее мгновенно изменился. Она заговорила как девочка.
– Ближайший самолет только утром, а я не хочу ждать. – Кардинал кивнул на темную квадратную фигуру доктора Барнхауса. Коронера было слышно, наверное, за полквартала: он зычно распекал кого-то за «грубое и неприкрытое нарушение законодательства». – Пойду узнаю новости у Барнхауса, а через полчаса тебя заберу. Обгоним перевозку перед Грэйвенхёрстом. Хочу увидеть, как эксперты вскроют этот подарочек.
14
Убийство для Канады – событие редкое. Настолько редкое, что практически во всех десяти провинциях страны – лишь по одному учреждению судмедэкспертизы, которое обычно находится в самом крупном городе провинции. Экономный подход, да и удобный при расследовании убийства в Торонто или Монреале. Кардиналу же и Делорм пришлось преодолеть больше двухсот миль, причем порядочную часть пути следуя за автоколонной тягачей с бревнами. В здании коронерской службы на Гринвилл-стрит сикх в синей форме и в белом тюрбане позвонил в находящийся внизу морг и сообщил об их прибытии.
Лэн Вайсман встретил их в вестибюле и провел в тесный кабинет. Лэн был маленьким, плотным мужчиной с копной жестких черных волос. Очки в модной темной оправе, белый лабораторный халат и, в странном несоответствии с медицинской обстановкой – белым кафелем и линолеумом, – кожаные сандалии.
Прежде чем стать директором морга, Вайсман десять лет отдал расследованию убийств. Его полицейский значок и сержантские нашивки красовались в рамке на стене за его столом. Вокруг, в рамках же, висело несколько цитат и фотография, на которой Вайсман обменивался рукопожатием с мэром Торонто.
– Садитесь, садитесь, – пригласил он дружески. – Чувствуйте себя как дома.
В морге – как дома, мысленно уточнил Кардинал. Интересно, Делорм тоже так подумала? Бедняжка совсем скисла. По пути в кабинет в вестибюле они прошли мимо мертвой женщины–совсем юная, она лежала на каталке у лифтов, как на тележке в магазине. Перевозочный мешок доходил ей до шеи, и из белого пластика, словно из кокона, выступало бледное лицо с венчиком золотистых волос. Они были прекрасны – по цвету что-то среднее между шафраном и золотом; наверное, всего несколько часов назад она их расчесывала – горделиво и увлеченно, как это свойственно хорошенькой женщине.
– Кому-нибудь кофе? Чаю? – Было такое впечатление, что Вайсман находится сразу везде: пронесся по кабинету, открыл дверцу, резко нагнулся, чтобы открыть ящик, извлек папку. – В столовой есть автомат с напитками. Спрайт? Пепси?
Но Кардинал и Делорм отказались.
На обратном пути Вайсман сбил телефонный аппарат, но ловко подхватил его на лету.
– Я только проверю, как там наш патолог, готов или нет. Только что привезли пациента, двадцать минут назад.
Кардинал успел забыть, что покойников здесь называли «пациентами» – как будто молчаливые обитатели этих пластиковых мешков и металлических ящиков могли выздороветь.
В дверь постучали, и вошел патолог. Это была высокая женщина лет тридцати с небольшим, широкоплечая, с выступающими скулами, придававшими ее лицу что-то от изваяния.
– Доктор Гэнт, познакомьтесь – детективы Кардинал и Делорм, полиция Алгонкин-Бей. Доктор Гэнт сегодня дежурит. Если желаете, можете пойти вместе с ней.
Они проследовали за ней в морг. Мертвую девушку увезли, и теперь белый кафель и линолеум напоминали обычную клинику. Дух смерти в морге совершенно не ощущался; здесь витал лишь слабый запах каких-то химикатов. Они прошли главный зал для вскрытия и попали в боковую комнату, предназначенную для «вонючек». Доктор Гэнт выдала обоим по хирургической маске, и они сразу их натянули. Когда фотограф приготовился к съемке, Гэнт надела хирургические перчатки и открыла молнию на мешке. Делорм подавила тошноту.
– Грязный, – негромко отметила доктор Гэнт. – Где вы его нашли – в угольном подвале?
– Именно так. Угольный подвал в старом заколоченном доме. Видимо, труп начинает оттаивать.
– Хорошо, перво-наперво сделаем рентген. Это рядом.
Она отвергла их неуклюжие попытки помочь ей и покатила «пациента» на тележке в соседнее помещение, где стоял наготове аппарат с огромной стальной дугой. Управлял им неряшливого вида человек в рубашке с короткими рукавами и синих джинсах, четко обрисовывавших его ягодицы всякий раз, как он наклонялся.
– Этот куль… ему обмотали им голову, да? Так и было, когда вы его нашли?
– Это чехол от диванной подушки, доктор. Не знаю, зачем убийца обмотал ему голову. Вряд ли от раскаяния. Брезгливым я бы его тоже не назвал.
– Вызовем сюда кого-нибудь из химиков, пока мы здесь ничего не нарушили. Начни с торса, Брайан.
Она подошла к висящему на стене телефону и что-то тихо сказала в трубку. Интонации были дружеские, но голос звучал твердо. Человек на том конце провода крайне занят или крайне глуп, если не выполнит ее распоряжение.
– Разве вы не вынете его из пластикового мешка? – спросила Делорм.
Доктор Гэнт покачала головой:
– Мы делаем им рентгенографию не раздевая. Так мы не пропустим пуль или обломков лезвия, они ведь могли застрять где-то в одежде. – Она кивнула в сторону стола. – Брюки спущены к лодыжкам: возможно, перед убийством имели место сексуальные действия.
Оператор сделал последние приготовления и закрыл дверь. Затем он включил рубильник, и комнату наполнило слабое комариное жужжание. На флуоресцирующем экране появились кости ступней. Пучок рентгеновских лучей продвигался вверх по телу, но доктор Гэнт хранила молчание, пока перед ними не возникло изображение грудной клетки.
– Ясно видна серьезная травма: сломаны седьмое, пятое и третье ребра. Пока никаких чужеродных предметов.
– Вот темное пятно. – Делорм указала на тусклый кружок на экране. – Это не пуля?
– Возможно, медальон или нательный крест.
Изображение изменилось: начали появляться кости руки.
– Осматриваем конечности, – коротко пояснила доктор Гэнт. Она показала на длинную белую линию, разломанную надвое, как шоссе после землетрясения. – На левой руке раны, нанесенные нападавшим; сломаны локтевая кость и запястье. На правой руке схожее повреждение локтевой кости… Ключица вырвана.
Голова все еще была скрыта чехлом, пропитанным кровью, но на экране рентгеновского аппарата уже появилась раздробленная сфера – череп.
– Ну что ж, – негромко произнесла доктор Гэнт. – Видны множественные повреждения. – Она сказала в микрофон: – В середине какая-то белая линия, Брайан. Нельзя сделать порезче?
– Картинка отличная, доктор. Это что-то там, внутри.
Доктор Гэнт придвинулась к экрану:
– Нож для колки льда. Или скорее лезвие отвертки. Видимо, ее воткнули в верхнюю часть черепа, а ручка потом отвалилась.
Некоторые лицевые кости были сломаны. Доктор Гэнт сделала по этому поводу лаконичное заключение, предположив, что все эти повреждения были нанесены молотком.
Установку выключили, и жужжание затихло, оставив в комнате лишь призрачный отголосок.
Комнату заполнила грусть. Они смотрели на маленькое существо, которое, пока было живым, безуспешно пыталось отвести чудовищные, гибельные удары. А потом пришла смерть. Может быть, шестнадцатилетний Тодд Карри был диким, распущенным и ленивым парнем, но такой смерти он не заслуживал.
К ним присоединился Влатко Сетевич из химического отдела.
– Полицейские Великой белой северной пустыни, – провозгласил он. – У вас все трупы замороженные?
Сетевич отмотал кусок белой бумаги от большой катушки в конце стола. Они осторожно подняли тело, с которого так пока и не были сняты покровы, и положили его на белый лист.
– Отлично, – сказал Сетевич. – Ослабим чехол вокруг головы, а потом я его сниму и положу вот на этот стол, рядом. Надо все делать плавно. Это займет какое-то время.
Сетевич бережно приступил к работе, а доктор Гэнт вместе с ассистентом снимали с торса мальчика пластиковый мешок, почерневший от сажи и крови. Еще один ассистент фотографировал. Пластик был перевязан тонким шнуром, на таких вешают жалюзи. Внутри мешок покрылся толстым слоем запекшейся крови. То и дело сверкала фотовспышка, напоминая прибор для прерывистого освещения.
И всякий раз высвечивалось недвижное скрюченное тело.
– Я взял пробы волос и тканей с внешней стороны чехла, – сообщил Сетевич. – Погляжу на них у себя.
Делорм бросила взгляд на лицо мальчика и отвернулась.
Доктор Гэнт обошла тело, не притрагиваясь к нему.
– Повреждение теменной области в результате сильного удара, слева – глубокая вмятина, сделанная тяжелым предметом, по-видимому – молотком. В передней части теменной области, справа, – круглая вмятина диаметром около двух с половиной сантиметров. Возможно, удар нанесен молотком, трудно сказать. С левой скулы частично содраны кожа и мышечные ткани, вероятно, также с применением грубой силы.
– Припадок безумия? – спросил Кардинал. – Все как-то чересчур.
– Можно и так сказать, если учесть, что нападение было жестоким и яростным. Но, как я понимаю, действия преступника не были совершенно неуправляемыми. Обратите внимание: раны располагаются на удивление симметрично. Обе скулы, обе стороны челюсти, оба виска. Не думаю, что такая симметрия случайна. И вот еще что. – Она указала на верхнюю часть головы. – В затылочной кости – отверстие примерно десяти миллиметров в диаметре с неровными краями. Видимо, оно проделано тем инструментом, обломок которого мы видели на рентгене. В ярости вы не станете вкручивать отвертку в голову жертвы.
– Верно.
– Любая из этих ран могла стать причиной смерти, но до вскрытия нельзя сделать определенное заключение, а вскрытие возможно, лишь когда он оттает.
– Неплохо, – сказал Кардинал. – И сколько он будет оттаивать?
– Самое меньшее – двадцать четыре часа.
– Надеюсь, вы шутите, доктор.
– Вовсе нет. За сколько размораживается девятикилограммовая индейка?
– Не знаю. Часа за четыре, за пять.
– А при какой температуре окружающего воздуха находился пациент – минус сорок? Для нормальной разморозки внутренних органов нужны как минимум сутки, а то и больше.
– Тут что-то есть. – Делорм стояла у стола, заглядывая в пластиковый мешок.
Кардинал приблизился и тоже посмотрел. Потом надел хирургические перчатки и акушерским движением запустил руки внутрь. Медленно и осторожно он извлек предмет за углы – расколотый, запачканный кровью, покрытый сажей.
– Аудиокассета, – произнесла Делорм. – Видимо, примерзла к его одежде и упала, когда он начал оттаивать.
– Не радуйся раньше времени: она, скорее всего, без записи, – сказал Кардинал, отправляя кассету в бумажный пакет для вещественных доказательств. – Будем надеяться, что на ней есть хотя бы отпечатки пальцев.
15
– Я хотел сказать доктору Гэнт, что такой милашке не место в морге, но потом решил, что она сочтет это насмешкой.
– Конечно, – откликнулась Делорм. – Я бы сочла.
– Такой женщине лучше быть врачом по внутренним болезням – скажем, кардиологом. И с чего она вздумала всю жизнь заниматься трупами?
– Чтобы бороться с плохими парнями. Как и ты, Кардинал. Я тут загадки не вижу.
Они находились в Научном центре судмедэкспертизы, который располагался рядом со зданием коронерской службы. Кассету они покрыли порошком для фиксации отпечатков и теперь поднимались на лифте в химический отдел.
Сетевич склонился над микроскопом и не поднял головы, когда они вошли.
– Один волос не принадлежит жертве. Длина семь с половиной сантиметров, цвет – каштановый, средней интенсивности. Принадлежит европеоиду, скорее всего – мужчине.
– А волокно?
– Красное. Витое из трех нитей.
– Это наш, – заключил Кардинал.
– Вы не знаете наверняка.
– Два похожих убийцы, и у обоих – красный коврик? На ограниченном пространстве Алгонкин-Бей? Вероятность нулевая.
– Тодд Карри провел какое-то время в том же месте, что и Кэти Пайн, – вмешалась Делорм. – Это почти наверняка. В той же машине, так?
Сетевич, улыбаясь, покачал головой:
– Не улика. Такой материал часто используют в подвалах, внутренних двориках, где угодно. И не только у нас, но и в Штатах. Я вам уже это говорил, когда мы нашли такой же кусочек на теле той девочки, Пайн. Уж поверьте мне, хорошо? Не считайте меня дураком. Что-нибудь еще для меня есть? Что в мешке?
– Мы хотим узнать, что на этой штуке. – Кардинал протянул ему пакет с кассетой.
Сетевич заглянул внутрь:
– Уже обработали порошком?
– И отнесли данные на анализ в соседнюю комнату. Компьютер их пережевывает, но мы ни на что особо не надеемся. У вас случайно нет под рукой кассетника?
– Есть, но так себе.
– Ничего. Нам просто надо понять, есть ли на пленке запись.
Сетевич провел его в небольшой кабинет, который он занимал вместе с двумя другими химиками. На всех доступных поверхностях стопками громоздились научные журналы.
– Извините за беспорядок. Мы здесь только отчеты пишем да иногда отсюда звоним.
Он залез в ящик стола и достал маленькую захватанную «Айву». Нажал на кнопку: раздался голос женщины средних лет, наговаривающей биологический отчет: «В образце преобладают лейкоциты, что служит признаком развивающейся…» Голос перешел в бормотание и умолк.
– Мэнди! – позвал Сетевич, глядя на дверь. – Мэнди! У нас есть пальчиковые батарейки?
Вошла ассистентка и вручила ему упаковку с четырьмя батарейками. Какое-то время она смотрела, как он сражается с крышкой аппарата, потом протянула идеально наманикюренную руку, и он отдал ей магнитофон, а ассистентка профессиональным движением сняла крышку, вынула старые батарейки и заменила их новыми. Нажала на кнопку, и отчет возобновился на нормальной скорости.
– Благодарю. Органы правопорядка благодарят вас тоже.
Когда Мэнди закрыла за собой дверь, он кивнул в ту сторону и, подняв брови, осведомился у Делорм:
– Ну как, по-вашему, имею я у нее успех?
– Она вас терпеть не может.
– Знаю. Это все мое славянское обаяние. – Он вставил кассету и нажал на кнопку. – Что там, по-вашему, может быть?
– Понятия не имею. Например, группа «Аэросмит». В акустике.
Возникли звуки.
Несколько щелчков. Кто-то дует в микрофон, постукивает по нему, проверяя.
Делорм и Кардинал взглянули друг на друга – и сразу же отвели глаза. Не надо так уж воодушевляться, убеждал себя Кардинал. Это может быть что угодно, кто угодно. Запись может не иметь к делу совершенно никакого отношения. Он вдруг понял, что затаил дыхание.
Новые щелчки, шорох ткани. Потом – мужской голос, далеко от микрофона, что-то сердито, неразборчиво говорит.
Девочка, очень близко, голос дрожит: «Мне пора. Мне надо в восемь быть в одном месте. Меня убьют, если я не приду».
Тяжелые шаги. На заднем плане возникает музыка – финал рок-песни. Едва слышно: «…или ты очень меня рассердишь».
«Я не могу. Я хочу уйти. Сейчас».
Голос мужчины, теперь – слишком далекий, чтобы разобрать слова: «(невнятно)… снимки».
«Зачем мне это надевать? Я дышать не могу».
«(звук искажен)… тем скорей ты отправишься восвояси».
«Одежду я не буду снимать».
Тяжелые шаги приближаются к микрофону. Несколько шлепков, громких, как выстрелы. Крики. Потом стоны. Потом приглушенные всхлипывания.
– Сволочь, – прошептал Кардинал.
Делорм смотрела в окно, словно ее очень заинтересовал многоквартирный дом на той стороне Гринвилл-стрит.
Фоновая музыка, теперь – «Роллинг стоунз».
Череда отдаленных щелчков.
– Видимо, это фотоаппарат, – отметила Делорм, не отрываясь от окна.
Девочка: «А теперь отпустите меня, ну пожалуйста. Я никому не скажу, честное слово. Фотографируйте, а потом отпустите меня. Богом клянусь, я никому ничего не скажу».
«…Еще раз повторяю…»
«Вы не слушаете! Мне надо быть в одном месте. У нас репетиция группы. Очень важная! У нас будет концерт в Оттаве, и если я сегодня не приду, они полицию вызовут! Будут неприятности! Я же вам помочь хочу!»
(Неразборчиво.)
«Где? Я живу в резервации. Чиппева. Но папа у меня – полицейский. Он из ПДПО. Я вас просто предупреждаю. Он взбесится, если…»
(Неразборчиво.)
«Нет. Не хочу это делать. Не буду».
Шаги приближаются. Оглушительный шорох материи. Потом – голос девочки, почти совсем невнятный: «Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Мне к восьми надо на репетицию. Если я не…» Треск – видимо, клейкой ленты, дальше голос девочки превращается в глухой шепот.
Щелчки продолжаются.
Смена музыки: теперь это известная певица.
Невнятные вздохи, всхлипы.
Щелчки.
И еще.
Шорох.
Мужской кашель, рядом с микрофоном.
Еще шорох, шелест.
Девяносто секунд тишины.
Последний щелчок: запись останавливают.
Больше на этой стороне кассеты ничего не было. На второй стороне тоже. Они полчаса слушали шипение пленки, чтобы в этом убедиться. Кардинал, Делорм и Сетевич сидели в полном молчании. Заговорили они не скоро. Голос Кардинала показался невыносимо громким даже ему самому.
– Кто-нибудь из документального отдела может нам помочь разобраться с этой пленкой?
– М-м… нет, – пробормотал Сетевич, еще не выйдя из оцепенения.
– Только что мы слышали запись убийства девочки, и я хочу узнать об этой кассете все, что возможно. У вас что, в документальном отделе нет таких специалистов?
– В документальном? Там они изучают только писанину. Подлоги бумаг, всякое такое. Но я… – Сетевич кашлянул. Прочистил горло. Крупный мужчина, вполне способный, по мнению Кардинала, за себя постоять; но и он все никак не отойдет после прослушанной записи. – Дам вам телефон, – выговорил он наконец. – Есть один парень, к нему часто обращается ПДПО.
Строительство новой штаб-квартиры Канадской телерадиокорпорации на Фронт-стрит обошлось в скандальную сумму, и Кардинал теперь видел почему. Атриум купался в мягком свете искусственного небосвода, простиравшегося восемью этажами выше; по обилию деревьев – просто какой-то зимний сад. Под ногами блестел мрамор. Итак, он не зря платит налоги.
Кардинал и Делорм проследовали за сияющей дежурной к лифту. Вокруг скользили худые, бледные мужчины. Дежурная провела их мимо студийных помещений в конец длинного коридора, где открыла малиновую дверь, и они вошли в сумрачную студию звукозаписи.
За пультом располагался человек в клетчатом пиджаке с наушниками на голове. На шее аккуратнейшим образом сидела желтая бабочка. Свежайшая белая рубашка выглядела так, словно ее только что отгладили. Кардинал никогда не встречал такого изящества в одежде.
Дежурная громогласно представила их:
– Ваши друзья из полиции, Брайан.
– Спасибо. Присядьте. Я сейчас. – В отличие от большинства людей, которым приходится разговаривать в наушниках, голоса он не повысил.
Кардинал и Делорм сели на вращающиеся кресла с высокими спинками, стоящие рядом с ним.
– О-о, – протянула Делорм, нежно поглаживая кресло. – Мы выбрали себе не ту работу.
В студии стоял резкий запах недавно настеленного коврового покрытия (оно закрывало даже стены); здесь царила приятная тишина.
Пять минут они смотрели, как бледные руки инженера легко порхают среди кнопок и клавиш, то плавно передвигая вверх ползунок, то вращая диск с цифрами. По всему пульту перемигивались огоньки, мерцали светящиеся кривые. Отражение серьезного, отрешенного лица Брайана парило над пультом, словно душа, покинувшая тело.
В динамиках звучало интервью, два скрипучих мужских голоса рассуждали о федерализме. Делорм закатила глаза и жестом показала, что здесь тоскливо и скучно. Наконец беседа закончилась, и инженер, сняв наушники, повернулся вместе с креслом вокруг своей оси, протягивая руку в пространство.
– Брайан Фортье, – представился он. У него был голос как у диктора на радио, глубокий и звучный. Его рука спокойно ждала пожатия, и Кардинал вдруг понял, что перед ним слепой.
Он пожал руку инженеру, назвав себя и Делорм.
Пухлым большим пальцем Фортье указал на записи:
– Готовим кое-какой архивный материал, скоро снова пустим в эфир. Это Джон Дифенбакер с Норманом де По. Не допустим, чтобы они снова взялись за старое.
– Так это Дифенбакер? Когда я был маленький, он превратил мой родной город в ядерный арсенал.
– Значит, вы из Алгонкин-Бей.
– А вы-то, вы ведь тоже с севера? – поинтересовалась Делорм.
– Нет-нет. Я мальчишка из Оттавской долины. – Он что-то сказал Делорм по-французски; Кардинал не очень понял, о чем речь, но увидел, что Делорм тут же расслабилась. Слова Фортье вызвали у нее совершенно девчоночий смех. Кардинал героически учил французский вплоть до двенадцатого (последнего) класса. Но в Торонто язык практически не требовался, и он его почти забыл к тому времени, как перебрался обратно в Алгонкин-Бей. Надо бы записаться на курсы при Северном университете, в сотый раз призвал он себя. Какая же я все-таки ленивая скотина.
– ПДПО говорит, вы ко мне с кассетой?
Кардинал вынул ее из конверта:
– Содержимое не должно покидать пределы данного помещения, мистер Фортье. Вас устраивает такое условие?
– «Поскольку расследование не завершено». Знаю, знаю эту формулу.
– Кроме того, вынужден попросить вас при работе с ней надеть перчатки из латекса. Кассету нашли в одном…
Его прервал взмах бледной руки.
– Ничего не рассказывайте. Принесу вам больше пользы, если отслушаю ее свежим ухом. Давайте перчатки.
Он натянул перчатки, и его обтянутые латексом пальцы, словно маленькие самостоятельные зверьки, забегали по кассете, поворачивая ее туда-сюда и останавливаясь, чтобы поразмыслить.
– Блокировочные отверстия заклеены. Что бы на ней ни было, кто-то не хотел, чтобы запись стерли 10
. Сами по себе все кассеты в мире практически не отличаются друг от друга. Какая марка?
– «Денон». Тридцать минут сторона. Покрытие – диоксид хрома. Нам известно, что это очень распространенный тип, такие можно купить почти везде.
– В совсем маленьких городках таких, может, и не достать, но они, конечно, продаются в Алгонкин-Бей. Товар недешевый. По крайней мере впятеро дороже, чем самые простенькие кассеты.
– Вы бы отнесли ее к товарам профессионального класса?
– Профессионал звукозаписи, звукоинженер или просто кто-то ценящий качество, вообще не стал бы пользоваться кассетами: нужна более высокая скорость пленки, больше дорожек… зависит от конкретной работы, конечно. Самые качественные кассеты выпускают «Ампекс» и «Денон», это да. Но я уже говорил – их можно купить где угодно.
– Он мог ее украсть, – предположила Делорм. – Стянуть в магазине.
– Продавцы обычно держат их за прилавком или хотя бы около кассы. – Одутловатое лицо Фортье задвигалось, как будто он принюхивался к исчезнувшему запаху.
– Что такое? – спросил Кардинал. – Вы чем-то недовольны?
– Я тут подумал… Я сказал – профессионал не стал бы использовать кассету. Имел в виду – профессионал звукозаписи. Но вот у музыкантов они в ходу. Скажем, если бы я записывал демоверсию песни, я бы взял кассету высокого качества – например, что-нибудь вроде этой. Есть так называемые портативные студии – «Таскам», «Фостекс», специально для кассет. Звук получается не очень чистый, но в поп-музыке чистота звука далеко не всегда главное, верно?
– А всякие артисты разговорного жанра, комики, когда готовят материалы для прослушивания?
– Такие посылают видео. Им важно показать, как они выглядят на сцене. Но дикторы радио всегда посылают нам кассеты. Да, такие вот и посылают…
Фортье открыл деку на пульте и вставил туда кассету. Делорм и Кардинал, глядя ему в спину, еще раз прослушали запись от начала до конца. На профессиональном оборудовании она звучала лучше, и, как изображение, которое становится четче при наводке на резкость, звук становился гораздо чище, по мере того как Фортье подкручивал верньеры и двигал рычажки. Кожаное кресло скрипело под ним, когда он наклонялся; руки порхали над пультом, как колибри.
– Есть физические повреждения. Видимо, ее хранили не при оптимальных условиях.
– Это еще мягко сказано.
Благодаря усилиям Фортье посторонние шумы на пленке почти исчезли. Иногда голос Кэти Пайн звучал так, словно она была здесь, в одной комнате с ними. Совсем рядом – ее ужас, попытки уговорить, чтобы ее отпустили, выдуманный отец-полицейский, – Кардинал сдерживал в себе крик. Фортье поводил головой, как спаниель, опознавая появляющиеся звуки.
– Голос принадлежит девочке. Ей двенадцать-тринадцать. Судя по акценту – индианка.
– Все верно. А как насчет мужчины?
Фортье нажал на паузу:
– Он слишком далеко от микрофона, чтобы понять, откуда он. Наверняка не француз и даже не франкоговорящий. И не из Оттавской долины. Возможно – юг Онтарио. Нет у него этих жутких округлых гласных, которые встречаешь на севере. Боюсь, работать тут особо не с чем. Он просто слишком далеко от микрофона.
Прослушав кассету, Фортье быстро заговорил, словно боялся что-то забыть, если не успеет выложить все на едином дыхании:
– Во-первых, запись сделали на очень хорошем аппарате с очень хорошим микрофоном.
– Похоже, мы опять выходим на профессионала.
Фортье нетерпеливо потряс головой:
– Ничего подобного. Микрофон размещен так, что берет слишком много воздуха, много шумов. Профессионалы ставят его как можно ближе к источнику звука.
– А насчет того, где сделана запись, можете что-нибудь сказать?
– Разрешите мне прогнать еще разок. Я слушал голоса. Теперь буду слушать фон. – Он передвинул пониже одни регуляторы на панели, повыше – другие. Указательный палец замер на кнопке воспроизведения. – Имейте в виду, детектив: это самые жуткие звуки, какие мне доводилось слышать.
– Я бы удивился, будь вы иного мнения.
Почти сразу же Фортье поставил кассету на паузу:
– Возможно, я слышу тут что-то, чего не слышите вы: это маленькая комнатка с почти голыми стенами. Пол деревянный. Слышно эхо от его каблуков. Деревянный пол… кожаные подметки, крупный каблук… Видимо, ковбойские сапоги.
Даже голос Кэти раздавался теперь слабо и где-то в отдалении. Но шаги, шуршание материи, звук пощечин так и впечатывались в сумрак студии.
– Снаружи не такое уж интенсивное движение. Одна легковушка и один грузовик за целых… за целых пятнадцать минут. Рядом нет больших улиц. Дом старый: слышно, как дребезжит оконное стекло, когда мимо проезжает грузовик.
– Не слышу, – призналась Делорм.
– А я – слышу. Слеп, как крот, зато слух – отличный. Теперь он фотографирует. – Брайан нажал кнопку паузы. – Кстати, подброшу вам идею: сделайте звуковой портрет этого фотозатвора. А потом запишите звуки от разных моделей аппаратов и сличайте, пока не найдете подходящую.
Делорм посмотрела на Кардинала.
– Хорошая мысль, – заметила она.
Фортье продолжал размышлять об услышанном:
– По очевидным причинам я не фотолюбитель, однако мне ясно, что аппарат выпущен давно: ни сервомотора, ни автоперемотки, и слышно, что щелчок механический, а не электронный. Судя по технологии, изготовлена эта штука самое позднее в середине семидесятых. Затвор срабатывает медленно, а значит, света в помещении мало: возможно, дело происходит ночью, а?
– Ценное замечание, мистер Фортье. Продолжайте же.
Он снова запустил кассету.
– Рискну предположить, что мы не на первом этаже. Звуки легковой машины и грузовика доносятся снизу, ослабленно.
– И вы правда можете это определить?
– Прислушиваться к двигателям внутреннего сгорания – первое, чему учится слепой.
– А что скажете о музыке? Нам известна примерная дата. Если узнаем, какая радиостанция передавала эти песни в таком порядке, то установим, какого числа и в какое время убили Кэти.
– Жаль вас разочаровывать, детектив Делорм, но я не думаю, что музыка играла именно по радио.
– Но все песни – разных исполнителей.
– Да, и я могу их назвать: «Перл джем», «Роллинг стоунз» и Энн Мюррей. Полагаю, альбом «Роллинг стоунз» вы узнали, а откуда другие композиции – если хотите, могу вам сообщить. Но тут есть два обстоятельства. Прежде всего – странный выбор музыки. Две первые вещи можно было бы подряд поставить в эфир, но чтобы после «Роллинг стоунз» дать Энн Мюррей – не знаю, не знаю… Сомневаюсь, чтобы на это пошла какая-нибудь станция. А во-вторых, между песнями слишком большие паузы для радио. Никакой канал, даже из северных, не стал бы вешать столько мертвого времени.
– Но не слышно, чтобы меняли кассеты. Он подходит, нажимает кнопку – и начинает играть музыка.
– Мне кажется… да я почти уверен – это самодельный сборник.
– Вы считаете, он мог позаимствовать оригинал в прокате?
– Это диск. Даже сквозь шум двух магнитофонов я слышу этот электронный глянец, металлический характер звука. Не говоря уж о том, как тут мало треска и шорохов. Да, многие берут напрокат музыку и потом ее переписывают. Те, кто следит за авторскими правами, страшно злятся.
– Но если у него уже был один аппарат, чтобы записывать происходящее в комнате…
– Верно. Аппарата у него было два.
16
Ресторан «Солнечные часы» на Четырехсотом шоссе, при выезде из Орильи, имеет круглую форму, подтверждая свое название. Зал в нем светлый, праздничный, с высокими резными окнами, а официантки любезны. Кардинал всегда заезжал сюда по пути домой из Торонто.
Выйдя из дамской комнаты, Делорм пробралась мимо розовых пластмассовых скамеек, тянувшихся вдоль стен. Усевшись с отсутствующим видом, она пробормотала, что надо бы ехать дальше, пока снегопад не перешел в буран.
– Пока нельзя, – возразил Кардинал. – Я только что заказал кокосовый торт с кремом.
– В таком случае я хочу еще кофе.
– У меня традиция: захожу в «Солнечные часы» и ем кокосовый торт. Больше нигде к нему не прикасаюсь.
Делорм рассеянно кивнула, глядя в окно. Видимо, не в настроении. Может, спросить ее, в чем дело? Но он просто сидел, изучая портреты канадских премьер-министров, украшавшие бумажную салфетку.
Официантка принесла торт и кофе, и Кардинал поделился своими соображениями.
– Не уверен, что с радиостанциями все так глухо, как уверяет Фортье. Так или иначе, их у нас все-таки не два десятка.
– Если хочешь, схожу в архив.
– Ты какая-то расстроенная.
Делорм пожала плечами:
– Когда мы в первый раз послушали запись, я решила, что теперь-то мы живо поймаем этого типа – завтра, к концу недели, в общем – скоро. Ведь пленка с записью убийства не так часто попадает в руки, правда? Но вот мы отнесли ее специалисту – и что мы имеем? Ничего.
– Не торопи события, Делорм. Вдруг Фортье нам еще что-нибудь скажет, когда закончит цифровую обработку. Если он сможет получше вычленить мужской голос…
– Он же сказал, что не сможет.
– В любом случае у нас еще есть фотоаппарат.
– Да, там, в студии, я так верила, что у нас все получится… Всякие научные термины. «Звуковой портрет». Но вдумайся. Даже если мы выясним, что это, допустим, звук «Никона» семьдесят шестого года, – чем это нам поможет? Другое дело, если бы по звуку стало понятно, что это прошлогоднее изделие, тогда мы могли бы вычислить чек из магазина, номер кредитной карточки… Но старый фотоаппарат… Старый фотоаппарат мог за это время сменить десять владельцев.
– Да, ты жутко расстроена.
Делорм сидела полуобернувшись и смотрела в окно на крошечные снежинки, сопровождавшие их с тех пор, как они покинули Торонто. С парковки выехал фургон, развозящий газировку «Поп-Шопп», по стеклу туда-сюда ходили «дворники». Помолчав, она сказала:
– Когда я была маленькая, мне казалось, что это место больше похоже на космический корабль, чем на солнечные часы.
– Мне тоже так казалось. И до сих пор кажется.
Там, в этом прошлом, на том месте, откуда уехал фургон, отец помогал маленькой дочери справиться с молнией на теплой куртке; на девочке была ярко-зеленая шапка с хвостиком, доходившим ей до пояса. Пар от их дыхания смешивался в воздухе. Тогда-то Кардинал и начал осознавать, что в его душе есть тайник, где прячутся страх и сожаление. Отцовская любовь к дочери пронизана алой нитью страха, так он себе это представил. Вот почему мы так оберегаем своих детей.
– У тебя ведь ребенок в университете, да? – Видимо, мысли Делорм двигались по тому же маршруту: газировка, детство, родители, дети.
– Ну да. Ее зовут Келли.
– На каком она курсе?
– На втором. Изящные искусства. И традиционные тоже, – не утерпев, добавил он.
– Мог бы к ней заехать. У нас было полно времени.
– Келли не в Торонто. Она учится в Штатах. – И это вам хорошо известно, детектив Делорм, несмотря на этот маленький невинный спектакль. Занимайся своим спецрасследованием, изучай меня, если это твоя обязанность, но не жди, что я буду тебе помогать.
– Почему в Америке? У тебя жена оттуда?
– Ее мать – американка, но Келли не поэтому туда поехала. Йель, можно сказать, – лучший художественный вуз на континенте.
– Такой знаменитый университет, а я даже толком не знаю, где он.
Или Делорм не притворяется? Кардинал не мог сказать наверняка.
– Нью-Хейвен. Штат Коннектикут.
– Все равно не знаю, где это. В смысле – где Нью-Хейвен.
– Прямо на побережье. Там не очень-то красиво. – Давай, не стесняйся, Делорм, спроси теперь, как я это потянул. Откуда взял деньги.
Но Делорм просто удивленно покачала головой:
– Йель. Потрясающе. И что, ты говоришь, она там изучает?
– Изящные искусства. Келли всегда хотела стать художником. Она очень способная.
– Умница, судя по всему. Не желает идти работать в полицию.
– Умница.
Пока они ехали сквозь метель на север, атмосфера в машине была напряженной. Один из «дворников» все время взвизгивал, проходя по ветровому стеклу, так что Кардиналу хотелось оторвать его. Он включил радио, выслушал одну фразу из песни (Джони Митчелл исполняла «По обе стороны») и вырубил приемник. На подъезде к Грейвенхёрсту по обочинам шоссе стали появляться первые камни Докембрийского щита. 11
Подъезжая к этой первой каменной россыпи, Кардинал всегда чувствовал, что по-настоящему приближается к дому, но сейчас он ощущал лишь тяжесть в груди.
Утром Кардинал позвонил Дайсону от экспертов: надо было держать его в курсе дела. Прежде чем он успел что-то сказать, сержант заявил:
– У меня к тебе пара слов, Кардинал.
– Какие же?
– Маргарет Фогл.
– Что такое?
– У меня в руках еще горяченький факс из Ванкуверского полицейского управления. Выясняется, что мисс Фогл, вопреки предположениям некоторых, вовсе не стала жертвой убийства в нашем чудесном городе. Выясняется, что она в Ванкувере, жива-здорова, у нее родился ребенок. – Ликование в голосе Дайсона отлично угадывалось даже по телефону.
– Что ж, это хорошо, – отозвался Кардинал. – Если человек жив, это всегда хорошо.
– Не кисни, Кардинал. Все мы делаем ошибки.
Кардинал сдержал в себе раздражение и как можно суше передал новости от экспертов.
Когда они проезжали мимо Брейсбриджа, где боковые дороги лишь смутными линиями виднелись в вихрях снега, Делорм вновь стала вслух размышлять о «музыкальном» направлении в деле. Обмениваясь предположениями, они оба как-то взбодрились. Кардинал начал понимать, что хорошее отношение Делорм ему небезразлично. Видимо, тут все дело в ее выразительных чертах лица, в этих серьезных глазах. Другой причины быть не может: они слишком плохо друг друга знают.
Ну хорошо, подумал Кардинал, споря с собой. У тебя четкое ощущение, что партнер за тобой наблюдает. Каков наилучший способ справиться с этим неприятным положением вещей, не слишком при этом выдавая себя? Он решил, что лучше сделать все возможное, чтобы помочь ей. Без особой демонстративности способствовать ее изысканиям во всем: позволить забраться в его рабочий шкаф, в его стол (если она еще туда не заглянула). Черт возьми, надо будет и домой ее пустить. Самая опасная улика против него – Йель, и об этом она уже знает. Скорее всего, больше она ничего не раскопает, по крайней мере – пока.
Едва проехали Хантсвилл, Кардинал ощутил, что он снова на своей территории. С ребятами из Торонто всегда было приятно работать, и ему была по душе цепкость и сноровка тамошних профессионалов. Но он любил север: девственные просторы, каменистые холмы, леса, глубину и ясность неба. А больше всего ему нравилось чувствовать, что он работает для тех самых мест, где вырос, защищает те края, которые защищали его в детстве. Карьерные перспективы были куда шире в Торонто, не говоря уже о более высоком жалованье, но этот город никогда не был для него родным.
Родной дом. Внезапно Кардиналу захотелось, чтобы рядом с ним сидела Кэтрин. Эта боль всегда пронзала его неожиданно. Он мог часами думать только о деле, которое расследует, и потом вдруг замечал, как у него в груди нарастает напряжение, боль и голодное желание. Он хотел, чтобы Кэтрин была сейчас с ним, даже безумная, со всеми своими бредовыми фантазиями.
Темнело, и падавший за окнами машины снег превратился в кружевную завесу.
Снег продолжался и на следующий день, когда Кардинал и Делорм сидели в кабинете у Дайсона, а тот читал им выдержки из психологического портрета убийцы, составленного Королевской конной полицией. Кардинал недоумевал, каким образом сержанту уголовной полиции удалось добиться от штаб-квартиры в Оттаве столь быстрого ответа. Видимо, провода факсов так и гудели. А теперь (Дайсон, по обыкновению, балансировал на грани пародии на самого себя) он язвительно комментировал документ, который с таким трудом добыл.
– «Анализ фотографий осложнен тем, что лишь один снимок соответствует собственно месту убийства. Верхняя часть шахты на острове не дает никакой информации». Ах вот как. Просто чудесно. – Дайсон обращался к докладу, который держал в руках. – Сообщите мне еще что-нибудь новенькое.
Не поднимая глаз, он пролистал страницы две, выхватывая из текста то один, то другой пункт.
– «Причины летального исхода различны… асфиксия… нанесенная травма…» Болтовня, болтовня, еще болтовня… «Нападение на мальчика осуществлено, когда последний сидел… лицом к нападавшему, что показывает: он знал нападавшего и до определенной степени доверял ему…» Ну, это все нам и без того известно.
Кардинал не выдержал:
– Все-таки не понимаю, почему вы заказали портрет так рано. Я бы подождал, пока мы соберем побольше данных.
– И долго бы нам пришлось ждать?
– Зря вы не держали меня в курсе. Все мы знаем, что лошадники могут погубить расследование быстрее, чем вы успеете об этом подумать. Господи, да возьмите Кайла Корбетта. Даже вспоминать не хочу, как они все завалили. Но их составители портретов – особая статья. Вчера вечером мне позвонила Грейс Лего – мисс Глас Народа: желала знать, когда мы обратимся к портретистам. Я ответил, что пока у нас нет необходимости обращаться за этим к специалистам из Королевской полиции, ПДПО или черт знает откуда еще. А теперь получается – я выгляжу идиотом.
– Послушай, это была идея шефа, и хорошая идея. Тебе бы спасибо ему сказать. Знаешь, что такое упреждающий удар? По крайней мере, пресса от нас отстанет со своим вечным «обратитесь к федералам». К тому же мы сохраняем хорошие отношения с нашими конными братьями, а также сестрами, что всегда полезно.
– Но тут хватило бы и экспертов из Торонто, чтобы во всем разобраться…
Дайсон не стал слушать дальнейшие размышления Джона Кардинала. Он продолжал листать документ:
– «Девочку похитили в людном месте… нет видимых следов борьбы… что в очередной раз указывает на определенную степень знакомства…»
– Дети, особенно подростки, при правильном подходе доверятся любому, – заявила Делорм. – Помните того насильника, это было несколько лет назад? Говорил, что он из больницы, что мать ребенка только что увезли на «скорой».
– Удивительно, что они это называют «службой составления портретов». – Дайсон побарабанил пальцами по докладу.
– Одни жалкие снимки, которые можно просмотреть за каких-нибудь полминуты, – заметил Кардинал. – Из таких данных никакой портретист много не выжмет.
– Воспылал любовью к лошадникам? Хотел бы я знать, сколько мест убийства отработал в своей жизни, этот их так называемый портретист.
– Это Джоанна Прокоп. Она составила описание по Лоренсу Кнапшаферу вплоть до марки машины. У нее больше мозгов, чем во всем Департаменте полиции Онтарио.
Дайсон долистал до последней страницы и уставился на заключение:
– «Природа обоих мест преступления указывает на человека одинокого, без семьи… Знания о шахте указывают на то, что это местный житель…» Ага, вот: «Убийца проявляет признаки как организованного, так и неорганизованного типа личности. Он не боится встречаться с жертвами лицом к лицу. У него есть определенный социальный опыт – по крайней мере, поверхностный, – позволяющий завлечь ребенка в опасную ситуацию. Заброшенный дом, шахта, запись на кассету, – все это указывает на тщательное планирование. Такое планирование предполагает наличие у убийцы постоянного места работы. Возможно, ему свойственна мания чистоты, аккуратности, составления списков. Возможно, его профессия требует высокой степени организованности». По мне, с Тоддом Карри у него вышло не очень-то аккуратно, хотя у лошадников, конечно, другие понятия об аккуратности. Или, прошу прощения, у лошадниц. «С другой стороны, – читал он дальше, – вспышка ярости при убийстве Карри – свидетельство взрывного темперамента… Вероятно, убийца все реже и реже появляется на работе, все больше теряя контроль над собой». И что, по их мнению, мы должны со всем этим делать? Судя по докладу, вам надо искать Джекилла и Хайда 12
, что будет очень просто, если убийца предстанет перед нами в виде Хайда. Но как его узнать, если он Джекилл?
– Узнаем, если не будем тут рассиживаться. – Кардинал поднялся и вышел.
Делорм хотела за ним последовать, но Дайсон остановил ее:
– Погодите минутку. Мне показалось, или он правда как-то слишком раздражителен?
Делорм сразу уловила перемену в тоне. Они говорили уже не о деле Пайн – Карри.
– По-моему, он просто злится, что вы ему не сообщили о своих действиях.
– Да. Наверное, вы правы. Ну, а у вас на него что?
– Пока – ничего.
– Финансовая сторона?
– На запросы пока не ответили. Банки не любят делиться информацией. Но мое впечатление, оно… я не думаю, что…
– Ваше впечатление, Делорм, меня не интересует, как и шефа. У нас у всех есть впечатление, что сержант Джон Кардинал – первоклассный следователь. И что он чист как стеклышко. Спасибо, но больше мне впечатлений не требуется. Мне нужны точные факты, а не просто слухи, факты, которые мне объяснят, каким образом Кайл Корбетт у нас три раза проскользнул сквозь пальцы. Кардинал хочет свалить вину на капрала Масгрейва и его бравых ребят. Хорошо. Но каким образом коп из Алгонкин-Бей смог приобрести дом на Мадонна-роуд? Каким образом коп из Алгонкин-Бей посылает дочку в Йель? Вы хоть представляете, сколько там платят за обучение?
– Около двадцати пяти тысяч канадских долларов 13
. Я узнавала.
– В том числе плата за жилье?
– Нет, сэр, только за учебу. Питание, проживание, книги и прочее плюс учеба – получается примерно сорок восемь тысяч канадских долларов в год.
– Боже.
17
Междугородный автобус компании «Грэй-коуч» с ревом повернул за угол и, поднимая снежные вихри, влетел на автовокзал.
Пассажиры чинно выгрузились. Кто-то обнимался с встречающей родней, кто-то сразу же полез за телефоном, а кто-то сразу же устремился на стоянку такси. Кучка людей собралась у брюха автобуса, откуда водитель, как щенят, вынимал вещи. У ног людей клубились выхлопные газы.
Водитель достал гитару в твердом футляре и протянул тощему юноше, дрожавшему от холода в тонюсенькой куртке. У него были длинные волосы, которые ему приходилось все время убирать с глаз. Под высоко поднятыми изогнутыми бровями глаза были удивленно распахнутыми, как если бы все в этой жизни заставало его врасплох. Он взгромоздил на спину чудовищных размеров рюкзак, подхватил гитару и направился в камеру хранения, где, чтобы разместить его добро, понадобилось две ячейки. Затем, наглухо застегнув куртку, он двинулся на стоянку такси. Наклонившись, он переговорил с шофером и, еще раз отбросив с глаз волосы, залез внутрь.
Такси было последним на стоянке. На привокзальной парковке оставалась всего одна машина – серый «пинто», стоявший около въезда. Все прибывшие из Торонто пассажиры уже разъехались, но, когда такси покинуло стоянку, серый «пинто» с работающим двигателем и запотевшими стеклами по-прежнему стоял у знака «Не блокируйте проезд», терпеливо урча на холостом ходу.
Проехав ровно четыре квартала в сторону центра, таксист высадил парня перед рестораном «Альма». Он пробрался между сугробами, осторожно ставя одну ногу перед другой, словно канатоходец. Его туфли были облеплены тающим снегом – сапоги он оставил на вокзале, в рюкзаке.
Он был единственным посетителем в ресторане. Позади стойки на экране маленького телевизора «Чикаго» сражалось с «Канадиенс». Бородач, похожий на медведя, принял заказ, почти не отрывая глаз от экрана. Когда он принес еду, из телевизора грянули ликующие вопли и бравурная мелодия.
– Черти, – пробормотал бородач. – Ох уж эти мне чикагцы.
– Я хотел куда-нибудь зайти выпить пива или чего-нибудь в этом роде, – сообщил юноша. – Вы не скажете, где тут обычно собирается молодежь?
– Молодые? Моего возраста?
– Моего.
– Загляни в «Сент-Чарльз». – Медведь простер лапу, как регулировщик на перекрестке. – По Алгонкин – и направо. Через два квартала будет тебе Мэйн-стрит. Перейдешь на ту сторону, там оно и есть.
– Спасибо.
Ресторан был как раз таким, какие рекомендуют своим пассажирам таксисты: пластмассовые скамьи, столики из жаростойкого пластика, всюду искусственная зелень и, вопреки названию, никаких признаков озера Альма. Приехавший уселся за стойкой, глядя в окно на безмолвную улицу. Красный неон ресторанной вывески придавал падавшему снегу розовый оттенок. Вряд ли есть шанс найти здесь хоть какие-то развлечения. Но тем не менее, покончив с гамбургером, юнец отправился на поиски «Сент-Чарльза».
Старожилы Алгонкин-Бей еще помнят времена, когда «Сент-Чарльз» был одним из лучших отелей города. Десятилетиями его удобное расположение – на перекрестке Алгонкин-роуд и Мэйн-стрит – привлекало постояльцев, желавших поселиться в самом центре, а также туристов, ищущих место, откуда легко можно добраться до озера Ниписсинг, расположенного всего в двух кварталах к югу от гостиницы. До железнодорожной станции каких-нибудь пять минут пешком, так что для пассажиров, прибывающих из Квебека или Монреаля, это было первое здание приличных размеров, которое появлялось у них на пути. В том давнем своем воплощении «Сент-Чарльз» славился уютом, комфортом и первоклассным обслуживанием, что было по душе и туристам, и заезжим предпринимателям.
Увы, те дни миновали. Не выдержав конкуренции с низкими ценами, которые сумели установить гиганты гостиничного бизнеса (скажем, «Касл инн» или «Бёрчез мотел»), хозяева отеля переоборудовали верхние этажи под небольшие, причудливой планировки квартирки, служившие теперь приютом разве что для случайных жильцов да разного рода неудачников. От прежней гостиницы остался лишь бар внизу, «Кабачок Сент-Чарльза», утративший былое изящество и ставший теперь заведением, где молодежь Алгонкин-Бей училась пить. Здесь смотрят сквозь пальцы на возраст посетителей, редко проверяя его по водительским правам, и подают пиво в огромных кувшинах.
Приехавший парнишка, которого звали Кийт Лондон, стоял теперь в баре, курил и несколько тревожно, с видом чужака, озирался по сторонам. «Кабачок Сент-Чарльза» представлял собой питейный зал, разделенный двумя длинными столами, за которыми невероятно шумели буйные компании молодежи. У стен, за маленькими круглыми столиками, расположились пьяные группки помельче. Над дверью у барной стойки красовалась резная надпись, остаток былых времен: «Дамы – только с кавалерами». Из разноцветного музыкального автомата доносился голос Брайана Адамса. Над всем этим висел густой дым от сотни сигарет.
Кийт Лондон не ел ничего, кроме гамбургера, с самой Орильи, поэтому, допив одно пиво, задумался, не стоит ли ему повторить. Здешняя толпа уже была не в состоянии обратить внимание на вновь прибывшего и горячо приветствовать его. Слева от него парочка в жестких выражениях обсуждала отсутствующих знакомых. Справа мужчина отрешенно наблюдал за хоккейным матчем, бушевавшим на телеэкране (звук был выключен). Жажда приключений начала понемногу оставлять Кийта.
Он заказал еще один «слимен». Если, пока он будет пить эту порцию, не произойдет ничего интересного, он двинет в мотель, который посоветовал таксист.
Пиво убавилось всего наполовину, когда человек в кожаном пальто до колен отошел от музыкального автомата и приблизился к стойке. Он плечами расчистил себе пространство между Кийтом и сидевшей рядом парой. Под таким пальто хорошо прятать пистолет.
– Паршивый кабак, – объявил он, тыча порцией «лабатта» в сторону толпы.
– Не знаю… По-моему, им тут весело. – Кийт кивнул в ту сторону, откуда доносились взрывы хохота.
– Идиотам всегда весело. – Незнакомец покончил со своим пивом, приложив кружку к губам, как трубу, и одним глотком осушив половину емкости.
Кийт чуть отвернулся, сделав вид, что его вдруг очень заинтересовал музыкальный автомат.
– Хоккей… Без хоккея эта страна усохнет и помрет.
– Нормальная игра, – возразил Кийт. – Я, правда, не фанат…
– Почему канадцы занимаются этим друг с другом по-собачьи? – Незнакомец говорил, не глядя на Кийта.
– Не знаю.
– Чтобы и он и она могли при этом смотреть хоккей.
Кийт вышел из бара и направился в туалет. Стоя над писсуаром, он услышал, как за спиной открылась дверь, а потом – скрип чего-то кожаного. Свободных писсуаров было несколько, но незнакомец выбрал ближайший. Кийт наскоро вымыл руки и двинулся обратно в бар: пива у него оставалось еще больше половины.
Вскоре вернулся и незнакомец. Теперь он сидел, обратив кожаную спину к остальным посетителям, и Кийту показалось, что мужчина изучает его затылок в барное зеркало.
– Похоже, у меня рак желудка, – сообщил он. – Что-то там внутри не в порядке.
– Обидно, – откликнулся Кийт. Он знал, что должен бы ощутить сочувствие к этому типу, но почему-то ничего такого не испытывал.
Музыка переменилась: теперь это была какая-то древняя песня Нила Янга. Незнакомец в такт мелодии ударял по стойке с такой силой, что стоящая перед ним пепельница слегка подпрыгивала.
– Знаю я, чем нам заняться, – заявил он, вдруг хватая Кийта за бицепс. – Можем смотаться на пляж.
– Не-а. На улице градуса два.
– Подумаешь, два градуса. Зимой на пляже – отлично. Возьмем полдюжины пивка.
– Нет, спасибо. Я уж лучше побуду в тепле.
– Шутка, – сказал незнакомец, но только усилил хватку. – Можно прокатиться в Калландер, вот что. У меня в тачке есть сидюк. Ты какую музыку любишь?
– Да разную.
Из сигаретной мглы возникла женщина и спросила у Кийта, нет ли у него закурить. Незнакомец тут же отпустил его руку и повернулся спиной. Словно вдруг разрушились чары.
Кийт предложил женщине свои «Плейерс лайт». Он бы не обратил на нее ни малейшего внимания, не заговори она с ним. Фигура, считай, никакая, вообще непонятно, где у нее грудь. И в лице – что-то отталкивающее. Как деревянное, да еще и лоснится от какой-то кожной болезни. Маска, а не лицо.
– Мы с приятелем как раз говорили – вы занятно выглядите. Вы не из нашего города?
– Что, так заметно?
– Мы просто решили, у вас такой необычный вид. Выпейте с нами пива. Мы умираем со скуки.
Плевать на внешность, решил Кийт. Всегда ведь хочется, чтобы кто-то вдруг проявил к тебе дружеский интерес, но так никогда не бывает. Он пожалел, что мысленно осудил ее наружность.
Она провела его мимо музыкального автомата к небольшому столику в углу, где мужчина лет тридцати изучал этикетку на бутылке «молсона», хмурясь так, словно занимался важнейшим исследованием. Он поднял глаза, едва они подошли, и спросил, прежде чем они успели сесть:
– Так я был прав? Он из Торонто?
– Ну вы даете, – поразился Кийт. – Я сюда приехал всего час назад. Ага, из Торонто.
– Ничего особенного, – ответила женщина, глядя, как ее приятель разливает пиво по трем бокалам. – Для здешнего захолустья ты слишком круто выглядишь.
Кийт пожал плечами:
– Да вроде не такое плохое место. Тот тип у стойки странный какой-то.
– Мы заметили, – негромко подтвердил мужчина. – Решили – кто-то должен прийти тебе на помощь.
– Слушайте, да у вас же есть сигареты!
– Больше не могла ничего придумать, чтобы познакомиться, – объяснила женщина. – Я совсем не умею говорить с незнакомыми, просто до ужаса.
Ее спутник закурил «Экспорт эй» и легким движением кисти предложил Кийту пачку. Его трудно было назвать симпатичным. Темные волосы, зачесанные назад, поднимаются над теменем маслянистыми иглами, словно у недавно повзрослевшего панка. Кожа такая бледная, что под глазами и на висках просвечивают синие вены. Взгляд как у хорька тоже не красит лицо, но зато – дружелюбие во всем и энергичные движения: вот он наклоняется, чтобы налить пива, а вот уже предлагает сигарету, – все это очаровало Кийта. Новый знакомый вел себя так, словно у него в каждую секунду могут обнаружиться куда более серьезные дела, но пока он нальет тебе пивка, предложит закурить. Манеры у него были неотразимые. Кийт подумал: зачем ему эта женщина с каким-то пластмассовым лицом?
– Ничего, я вас прощаю, – весело сказал Кийт и отхлебнул пива. – Меня, кстати, зовут Кийт.
– А я Эди. А он – Эрик.
– Эрик и Эди. Потрясающе.
Второй кувшин пива развязал Кийту язык. Он знал за собой эту слабость, но не мог остановиться. «Вот болтушка», – иногда дразнила его подруга. Он рассказал Эрику и Эди, что совсем недавно окончил школу и теперь вот решил устроить себе свободный год перед университетом, чтобы поездить по стране. На восточном побережье он уже побывал и теперь не спеша направляется в Ванкувер. А уж потом он возьмется за политику и экономику. Он изложил им свое мнение по проблеме Квебека, а теперь костерил атлантические провинции, черт бы их побрал. Вот ведь мелю-то, подумал он. Остановите же меня, кто-нибудь.
– Ньюфаундленд, – слышал он собственные слова. – Пропащие места. Половина провинции сидит без работы, потому что мы сожрали всю рыбу. Представляете, а? Даже паршивенькой трески не осталось! Хорошо хоть, нефть там есть, а то весь остров загнулся бы от безработицы. – Для пущего эффекта он потряс шевелюрой. – Да, весь остров.
Казалось, парочку он совсем не утомил. Эди старалась прятать лицо в тени, видимо, чтобы не показывать свою диковинную кожу, но при этом выпаливала вопрос за вопросом. И Эрик тоже все время спрашивал то об одном, то о другом – и всякий раз Кийт многословно отвечал, высказывая очередное мнение. Это смахивало на интервью.
– Кийт, а что тебя привело в Алгонкин-Бей? – поинтересовался Эди. – У тебя тут знакомые? Родственники?
– Не-не, никого, мои все в Торонто. Потомственные жители Торонто. Они у меня вылитые старомодные англиканцы, понимаете?
Эди кивнула, хотя Кийт чувствовал, что она толком не соображает, о чем он. Она продолжала то прикрываться рукой, то заслонять щеку волосами, как занавеской.
– Мне сюда заезжать было незачем, – сказал он им. – Просто у меня друг пару лет назад проезжал через Алгонкин-Бей, говорил – классно оттянулся.
– А он тебе посоветовал у кого-нибудь остановиться? Ты же не в мотеле поселился, верно?
– Я думал двинуть в «Бёрчез». Таксист сказал, что там цены божеские.
Они забросали его новыми вопросами. Про Торонто, про преступность. Там же все боевики снимают. А какие сейчас самые модные группы? А самые модные клубы? Как он выносит этот темп жизни, эти толпы, метро? Прибывали все новые кувшины с пивом. Все новые пачки сигарет. Это была классическая дружеская пирушка, Кийт обожал такие. Вот ради чего стоит путешествовать. Они втроем классно зажигали. Казалось, Эди жадно ловит каждое слово Эрика, и Кийт начал понимать, что именно он в ней нашел: обожание.
– Мы подумывали поехать в Торонто, – заметила Эди после какой-то его фразы. – Но там же страшно дорого. В гостиницах дерут просто неимоверно.
– Поживите у меня, – предложил Кийт. – Я планирую вернуться самое позднее к августу. Как приедете – сразу ко мне. Покажу вам настоящий большой город. Оторвемся по полной.
– Ужасно любезно с твоей стороны…
– Считайте – договорились. У вас есть на чем писать? Я адрес дам.
Эрик, который находился в почти непрерывном движении, достал из кармана блокнотик и протянул ему автоматический карандаш.
Пока Кийт записывал домашний адрес, номер телефона, адрес электронной почты и все прочее, что мог вспомнить, Эди с Эриком шепотом совещались. Он оторвал квадратик бумаги и протянул Эрику, а тот после тщательного изучения сунул его в карман. Затем Эди решительно заявила:
– У нас, Кийт, есть свободная комната. Может, поживешь с нами?
– Да я же к вам не напрашивался, не подумайте.
– Нет-нет. Мы понимаем.
– Так мило… даже не знаю, что сказать. Не хочется вам мешать. Вам это ничего, точно? Вы не просто из вежливости?
– Не из вежливости, – отозвался Эрик, глядя в свое пиво. – Мы никогда ничего не делаем из вежливости.
– Чувствуй себя свободно, Кийт, – сказала Эди. – Нам будет интересно, если ты у нас поживешь. Ты нам окажешь любезность. Так интересно слушать твое мнение о стране.
– Просто невероятно, – согласился Эрик. – Свежий взгляд.
– У тебя, кажется, особое понимание людей, Кийт. Может, потому что ты столько путешествовал. Или это врожденный дар?
– Не врожденный, – возразил Кийт, важно поднимая палец. Чего только не придет в голову после «молсона». Не в силах остановиться, он продолжал молоть о том, каким он раньше был простофилей, но дело не в том, что потом он много путешествовал, нет. Его опыт общения с подружками, учителями, школьными друзьями – вот что позволило ему как следует изучить себя. Опыт, да. А когда изучаешь себя, объяснил он, тем самым изучаешь и других.
Эрик внезапно наклонился вперед, что особенно бросилось в глаза, потому что он уже довольно давно сидел неподвижно.
– Есть в тебе что-то артистическое, – определил он. – Сдается мне, ты – творческая натура.
– В общем, почти, Эрик. Я музыкант. Не профессиональный, нет. Но, в общем, неплохой.
– Музыкант. Ну конечно. Спорим, ты играешь на гитаре.
Кийт замер, держа на весу бокал. Потом медленно поставил его обратно на стол, словно чрезвычайно хрупкий предмет.
– Как вы узнали, что я гитарист?
Эрик плеснул Кийту еще пива.
– Ногти на руках. На правой – длинные, на левой – короткие.
– Вот это да, Эди. Ваш муж – просто Шерлок Холмс. – А они женаты? Он не мог вспомнить, говорили они ему об этом или нет.
– У меня как раз есть кое-какая аппаратура для записи, – негромко сказал Эрик. – Если ты такой талантливый, как я думаю, мы могли бы записать кассету. Ничего навороченного. Четыре дорожки.
– Четыре? Четыре дорожки – это супер. В жизни так не записывался.
– На первые две дорожки пойдет голос и гитара, потом смикшируем их на одну, а остальные три оставим для клавиш, баса, барабанов, – что тебе захочется.
– Фантастика. Вы много записываете?
– Так, кое-что. Я не профи.
– Ну, я тоже. Но я бы с радостью. Вы надо мной не прикалываетесь, нет?
– Прикалываюсь? – Эрик откинулся на спинку стула. – Я никогда не прикалываюсь.
– Он очень серьезно к этому относится, – заверила Эди. – У него два аппарата – кассетник и для перезаписи. Когда Эрик записывает, это всегда что-то невероятное.
18
– Если хочешь, чтобы человек умирал медленно, стреляй в живот. Всади пулю в живот, пониже. Тогда он будет часами подыхать. И к тому же подыхать в мучениях. Будет на что посмотреть.
Эди держала «люгер», как он ее учил, обхватив ладонью одной руки запястье другой, ноги на ширине плеч, полусогнуты. Я словно ребенок, который играет в полицейских и воров. Но когда пистолет взрывается огнем – это что-то ни с чем не сравнимое.
– Но выстрел в живот прибереги для особых случаев, Эди. А пока – просто представь, что он поднимается к тебе по этому склону. Разговаривать ему неохота, арестовывать тебя – тоже. У него одна цель – твоя смерть. Какая у тебя задача? Навсегда остановить ублюдка. Прикончить гада – это твое право и обязанность.
Его руки показывают мне, как нажимать на курок. Длинные, мускулистые руки.
– Выстрел в голову – всегда самый лучший вариант, запомнила, Эди?
– Выстрел в голову – всегда самый лучший вариант.
– Всегда пытайся попасть в голову, если ты в двадцати метрах от него или ближе. Если дальше – целься в грудь. Грудь – вариант номер два. Повтори.
– Грудь – вариант номер два. Голова – номер один. Второй вариант – грудь.
– Хорошо. И всегда сразу выдавай всю обойму. А не то что – пальнула разок и смотришь, как там все получилось. Расстреливай весь боезапас. Бах! Бах! Бах!
Я просто оказалась на седьмом небе, когда он это сделал. Я орала, но он не слышал, потому что он всегда так увлекается, когда меня чему-то учит. Острые пряди волос щетинятся на голове. А глаза у него – черные-черные.
– Эди, девочка моя, ты должна выдать ему на всю катушку. Бронежилет? Плевать. Три такие штучки его уложат – хотя бы ненадолго, – а ты тем временем успеешь удрать.
– Руки страшно болят. – Не обращает внимания. Сейчас он – десантник. Боевой инструктор. Прирожденный учитель. А я – прирожденная ученица. Я слабая, но он меня делает сильной.
– Сделай вдох, Эди. Глубоко вдохни и задержи дыхание, а потом выпускай пулю. Строго в нужное время.
Эди замешкалась, и Эрик повторил:
– В нужное время. – И раздраженно добавил: – Ты бы сейчас уже валялась дохлая.
Эди нажала на спуск, и грохот, как всегда, оказался сильнее, чем она ожидала.
– Просто восторг, – сказала она. – У меня прямо мурашки по телу.
– Не закрывай глаза, Эди. Так ты ни во что не попадешь. – Эрик протопал по снегу посмотреть мишень. Вернулся он со знакомым ей выражением лица, Эди называла его бетонным, каменным. – Новичкам везет. Одну – прямо в сердце.
– Я его убила?
– Чисто случайно. Он бы тебе еще час назад снес на хрен твою дурацкую башку, ты так медленно все делаешь. Давай-ка еще разок. Целься в грудь. И, черт тебя дери, не закрывай глаза.
Она какое-то время готовилась, и он повторил ей свое наставление.
– Конечно, если ты хочешь, чтобы они подольше помучились, стреляй в живот. Видела когда-нибудь червяка на крючке?
– Давно. Когда маленькая была.
– Вот так они извиваются. М-м-м-м! – Эрик схватился за живот, упал на колени, завалился на спину и начал судорожно корчиться, издавая такие звуки, словно его тошнит. – Вот что с ними бывает, – заявил он, лежа на снегу. – Часами мечутся в агонии. В настоящей агонии.
– Ты такое, конечно, видел.
– Чего я только не видел. – Голос Эрика стал холодным и сухим. Он встал, отряхивая снег с джинсов. – Много чего повидал. Тебя не касается.
Эди спустила курок, но не попала ни в мишень, ни в дерево, и Эрик вдруг развеселился. Он все утро был в хорошем настроении: так всегда бывало, когда у них появлялся гость. Гости словно что-то в нем высвобождали. Сегодня он разбудил ее пораньше и предложил вот эту прогулку в лес, урок стрельбы, – и она знала, что день у них сложится удачно. Теперь он обхватил ее сзади, показывая, как держать оружие ровнее.
– Ничего. Если б это было слишком просто, то никакого кайфа бы не было.
– Может, покажешь мне сам? А я на тебя посмотрю. Тогда я получше с этим делом освоюсь. – Такая смиренность действует безотказно, почти всегда.
– Хочешь поглядеть, как работает профессионал? Ладно, детка. Запоминай.
Эди, словно навостривший уши щенок, внимала Эрику, который еще раз объяснял важность правильной стойки, показывал, как держать пистолет, как должны быть согнуты ноги и как, целясь, смотреть вдоль ствола. Лучше всего было, когда он что-то ей рассказывал. Видно, он научился этому искусству где-нибудь в Торонто, или в Кингстоне, или в Монреале. В старших классах Эди один раз ездила на школьную экскурсию в Торонто, а больше она никогда не выбиралась из Алгонкин-Бей. Ей было двадцать семь, и она никогда не жила одна, сама по себе, и никогда не встречала человека, подобного Эрику. Такого самостоятельного. Такого красивого.
Из дневника Эди. 7 июня прошлого года: «Не понимаю, почему он связался со мной, с такой уродиной. У меня жуткое лицо, я вся плоская, как доска. Ему и невдомек, какой он шикарный. Подтянутый, мышцы как канаты, а походка… Он ходит чуть приседая, и у меня от этого просто коленки слабеют». Она представила себе его лицо, эти резкие, запоминающиеся черты, на двенадцатиметровом киноэкране. Народ будет валом валить на любой фильм, в котором он снимется.
«Он как художник, и эти круги под глазами – признак гениальности. Я так и вижу его на утесе над морем, ветер треплет ему волосы, а за спиной развевается белый шарф».
Эрик подошел тогда к ее кассе в «Царстве фармацевтики» с лосьоном после бритья и салфетками «Клинекс» и попросил пальчиковые батарейки и бутылочку «Энергетика».
«Кошмар, – записала она в дневнике в тот день, когда он предстал перед ней в аптеке. – Я встретила самого сильного мужчину в мире. Его зовут Эрик Фрейзер, он работает в «Музыкальном центре Троя», и у него просто божественное лицо. Какие глаза!» Время от времени она перечитывала записи, чтобы напомнить себе, какая у нее раньше была пустая жизнь и какой наполненной она стала с появлением Эрика Фрейзера. «Даже имя у него прекрасное».
– Пробовали когда-нибудь эту штуку? – спросил он у нее. Кассовый аппарат закапризничал, и они смотрели друг на друга, пока менеджер занимался починкой.
– Это как «Не усни», да? Кофеиновые таблетки?
– Пускай твердят, что там всего лишь кофеин. Пусть говорят что угодно, только, уж поверьте, на «Энергетике» можно вытворять удивительные вещи.
– Например, не спать всю ночь, да?
Но он лишь сдержанно улыбнулся, с сожалением качая головой.
– Можно проделывать удивительные вещи.
Она и представить не могла, насколько удивительные.
Стройный как стрела, он одевался во все черное, а когда был в темных очках, можно было поклясться, что он играет в какой-нибудь андеграундной рок-группе. Ее всегда поражало, как Эрик Фрейзер, такой симпатичный, умный, бывалый, мог вдруг заинтересоваться ею – Эди Сомс. Она ведь неудачница, ничтожество, никто. Ведь всего за три дня до первого упоминания в дневнике об Эрике Фрейзере она записала: «Я – ничто, моя жизнь – ничто, я – полный ноль».
Эрик отправился проверить мишень, пар от дыхания стлался за ним перистыми облачками. Он отчетливо выделялся на фоне снега – весь в черном, волосы иглами, темные очки. Он вернулся, сжимая в руке бумажную мишень, как трофей.
– Отличная работа. Начинаешь выдавать стабильные результаты. Это уже не просто везение.
Они кинули мишень на заднее сиденье ржавого «пинто» Эди и, съехав вниз по холму, выбрались на шоссе. Эрик откинулся на сиденье, как принц. У него было собственное транспортное средство, синий «виндстар» не моложе десяти лет, который он держал в полной боевой готовности. Однако Эрик Фрейзер садился за руль лишь в случае необходимости.
У старого автомобильного кинотеатра Эди свернула налево и проехала небольшое расстояние, отделявшее их от Форельного озера. Она остановилась у пристани для яхт, под табличкой «Парковка только для клиентов пристани». Поверхность озера была совершенно гладкая, ослепительно-белая на солнце, лишь кое-где виднелись шалаши любителей подледного лова. Возле муниципального пляжа, там, где квадрат озера был расчищен под каток, катались на коньках дети.
Они проскользнули сквозь поток машин на шоссе и стали взбираться на холм. Мимо то и дело проносились тобоганы с детьми. Эрику нравились такие прогулки, он любил бывать на воздухе, что да, то да. Иногда он ходил по три-четыре часа – до залива Четырех миль и обратно или в сторону аэропорта. Она никогда бы не подумала, что в нем это есть: он казался таким… таким горожанином. Но эти долгие прогулки, холмы, снег, тишина, казалось, его успокаивали, он ведь такой неуемный. И гулять вместе с ним – такая честь.
Перешагнув через ограждение из проволочной сетки, склонившееся почти до самой земли, они продолжали карабкаться на холм, миновали новую насосную станцию. Эди начала задыхаться задолго до того, как они добрались до вершины и встали возле замерзшего круга водохранилища. Самолетик с лыжами вместо шасси прожужжал над ними и пропал в стороне озера. Они стояли, взявшись за защитное ограждение, увешанное грозными надписями, запрещающими плавать в водохранилище или кататься на коньках. Эди было видно отсюда то место, в двухстах метрах ниже по склону, где они зарыли Билли Лабелля. Она знала, что об этом лучше не упоминать, пока Эрик сам не заговорит.
– Ты умеешь молчать. Мне это нравится, – сказал он ей как-то раз. Весь день он был тогда какой-то мрачный, и Эди боялась, что он вот-вот объявит: я устал от тебя и от твоей рыбьей морды, с тобой у меня все. Но он, наоборот, начал ее хвалить. Он в первый раз ее за что-то похвалил, и это было для нее дороже любого сокровища. Теперь она часами могла ничего не говорить. Когда появлялись грустные мысли или в ней просыпалась горькая, мучительная ненависть к собственному лицу, она отмахивалась от всего этого, вспоминая его милые слова. В полном безмолвии Эди могла стоять рядом с ним, глядя на ледяной круг, и, кажется, Эрику очень это нравилось.
– Я проголодался, – сообщил он наконец. – Надо бы мне чего-нибудь перехватить, а потом уж заскочу к тебе.
– Не хочешь зайти поужинать?
– Поужинаю в одиночестве. – Он предпочитал, чтобы она не видела, как он ест. Одна из его странностей.
– А если наш гость проснется? – Эрик научил ее никогда не называть гостей по имени.
– После того, что ты дала ему? Вряд ли.
Эрик отвернулся от водохранилища и смотрел на холмы, окружавшие Форельное озеро, словно войска. В воздухе пахло сосной и дымом костра.
– Хотела бы я, чтобы нам не надо было зарабатывать на жизнь, – сказала она. – Мы бы тогда все время проводили вместе. Гуляли бы по всяким местам. Изучали всякие вещи.
– Почти всякая работа – пустая трата времени. Не говоря уж о людях. Господи, как я их ненавижу. Ненавижу этих сволочей.
– Ты про Алана.
Алан был его начальником и вечно чем-то попрекал Эрика, требовал переделывать уже сделанное, объяснял то, что Эрик уже и так знал.
– Не только Алан. Вон и Карл. Долбаный педик. Всех ненавижу. Думают, они – само совершенство, сукины дети. А сколько они мне платят? И мне приходится торчать в этой вонючей дыре.
Эди начала замерзать, но ничего не говорила. Она знала, что бывает после того, как он начинает бранить тех, кого ненавидит. Будет «вечеринка» – так это называл Эрик. Почетный гость уже дожидался их в своей «камере хранения». В груди у нее что-то начало колыхаться, и вдруг ей страшно захотелось в туалет. Она сжала губы, сдерживая дыхание.
– Думаю, нам стоит немного сдвинуть расписание, – бросил Эрик. – Устроим вечеринку чуть раньше, чем планировали. Мы же не хотим, чтобы наш гость заскучал, верно?
Эди беззвучно выдохнула. Перед глазами, где-то по краям, плавали полупрозрачные пятна. Снизу, издалека, с санной дорожки, доносились радостные вопли ребятишек; звуки высоко взлетали и эхом отдавались в холодных белых холмах.
«Бум, бум, бум». Эди хотелось закричать. Они пообедали всего полчаса назад; ну что она еще хочет? «Бум, бум, бум». Она словно бьет мне своей палкой по черепу. Ни минуты покоя. Весь день уродуешься на никудышной работе в никудышном магазине, в никудышном городе, а приходишь домой – и что? Только «бум, бум, бум».
– Эдит! Эдит, ты где? Ты мне нужна!
Эди отвернулась от раковины с мокрой тарелкой в руках и крикнула в сторону лестницы:
– Иду! – И потом, уже не повышая голоса: – Старая ты сука.
Дерево на заднем дворе раскачивалось, царапаясь в окно ледяным пальцем. А каким зеленым оно было всего несколько месяцев назад, сколько изобилия сулило. В ее жизнь вошел Эрик, и теперь вокруг – самое роскошное лето, какое только могла представить Эди.
«Бум, бум, бум». Не обращая внимания на стук бабулиной палки в потолок, она пожелала, чтобы ледяная ветка снова зазеленела. Лето так и брызгало красками, миллионом оттенков зеленого и голубого, а еще оно было напоено блаженством – ведь она встретила Эрика. Из скуки и ничтожества Эрик сотворил страсть. Из пустоты – восторг. Из прозябания – сладкий трепет.
«Я – словно завоеванная страна, – писала она когда-то в дневнике. – Я принадлежу Эрику, и пусть он правит мной, как сочтет нужным. Он налетел вихрем и победил меня». Эти слова вызвали у нее в памяти другой вихрь – яростные порывы ветра и дождя, проносившиеся над серой сталью озера Ниписсинг в прошлом году, в сентябре.
Они убили тогда девочку-индианку. Ну, строго-то говоря, убил ее Эрик, но она в этом тоже участвовала, помогала доставить ее на место, держала ребенка у себя дома, смотрела, как он это делает.
– Видишь, что у нее в глазах? – спросил он ее тогда. – Это особенная вещь – когда смотрят со страхом. Единственный взгляд, какому можно доверять.
Девочка была привязана к голой латунной кровати, ей заткнули рот ее же трусиками, а поверх обмотали шарфом. Видны были лишь маленький носик да карие, почти черные глаза, расширенные до предела. Глубокие озера, наполненные ужасом; из них можно пить долго-долго, большими глотками.
– Вот как это делается, – объяснял ей Эрик за несколько ночей до этого. Они разговаривали в гостиной при свечах; бабуля крепко спала наверху. Эрику нравилось приходить по ночам и сидеть с ней при свечах: не есть, не пить, просто беседовать, а иногда сидеть в молчании. Неделями он делился с ней своими идеями, давал ей читать книги. Он наклонялся к кофейному столику, при этом свет горящей свечи заострял его резкие черты, и гасил пламя большим и указательным пальцами.
И сейчас он поступил точно так же, лишь чуть раздув ноздри. Прервал ее недолгую жизнь, осторожно прикоснувшись двумя пальцами. Никакого насилия в этом не было, хотя девчонка страшно сопротивлялась.
У Эди подкашивались ноги, ее выворачивало наизнанку, но Эрик не дал ей упасть, принес ей чашку чая и растолковал, что поначалу надо привыкнуть, зато потом понимаешь – ничто с этим не сравнится.
И он оказался прав. Мораль – просто выдумка, это как ограничение скорости на дороге – условность, которую можно соблюдать, а можно и не соблюдать, как тебе удобнее. Эрик разъяснил ей, что быть хорошей – не обязательно, тебя ведь ничто не заставляет быть хорошей. Когда вдруг это осознаёшь, в тебе словно включается реактивный двигатель.
Тот день был необычно теплым для сентября, и когда девочка умерла, комната вдруг как будто заполнилась сладкоголосыми птицами. Солнечный свет золотом струился в окно.
Эрик уложил тело в вещмешок, который можно было нести на плече, и они отправились на его «виндстаре» к бухте Шепарда, где он перед этим нанял небольшую лодку. Он даже удочки не забыл взять напрокат. В числе многих других его качеств Эди восхищали в нем тщательность и предусмотрительность. Казалось, он и улицу не перейдет, прежде чем не составит детальный план действий.
Лодка оказалась четырехметровой алюминиевой моторкой с двигателем «Эвинруд» в тридцать лошадиных сил на корме. Эрик был настолько доволен, что, заведя мотор, разрешил Эди рулить. Он уселся на носу, подле мешка, и ветер ерошил мягкие иголки его волос.
Казалось, ветер хочет прорваться прямо под тонкую нейлоновую крутку Эди. Когда она вырулила из бухты на серый простор озера Ниписсинг, внезапно резко похолодало. Тучи сливались с серым горизонтом, и скоро стало по-вечернему сумрачно. Эди держалась невдалеке от берега; скоро они миновали Алгонкин-Бей, известково-белый собор четко выделялся на угольном небе. С озера город казался крошечным, просто какой-то деревушкой, но Эди вдруг испугалась: а если кто-нибудь на берегу заподозрит неладное, глядя на лодку, на странную пару, плывущую в самое сердце бури? А потом к ним подойдет катер, и полиция потребует открыть мешок. Эди прибавила газу, и волны стали шлепать по корпусу моторки более звучно.
Эрик показал на запад, и она повернула лодку, так что город за ними описал дугу и пропал. На всем туманном пространстве, расстилавшемся вокруг, не было видно ни одной лодки. Эрик улыбнулся и показал ей большой палец, словно она была его вторым пилотом на бомбардировщике.
Вскоре на горизонте обозначился силуэт острова; верхушка шахты вздымалась в небо, как морское чудище. Эди подплыла к берегу и сбавила обороты. Эрик сделал круговой жест, и Эди медленно повела моторку вокруг островка. Кроме шахты, тут ничего не было – слишком мало места. Они осмотрелись, но на озере не было никаких других лодок.
Эди обошла скалистый мыс и повернула лодку носом к острову. Их страшно раскачивали волны, и когда Эрик встал, ему пришлось схватиться за планшир: он чуть не упал за борт. Взяв веревку, он прыгнул на плоский камень и остаток пути тянул лодку. Камни скребли по днищу, и наконец она оказалась на усеянном галькой берегу.
– Не нравятся мне эти тучи, – заявил он. – Давай по-быстрому.
Мешок был страшно тяжелый.
– Бог ты мой, после смерти старушка Кэти прибавила в весе.
– Очень смешно, – отозвалась Эди.
– Все, можешь отпускать. Держу.
– Хочешь, помогу ее поднять наверх?
– Сиди в лодке. Я мигом.
Эди смотрела, как Эрик карабкается по склону с вещмешком. Хорошо, что никто их с этой штукой не видит: с такого расстояния всякий понял бы, что в мешке – труп. Позвоночник девчонки четко проступал сквозь ткань, ясно вырисовывались бугорки позвонков. И два выступа там, где в брезент упирались пятки. И еще твердое, длинное – ломик, который нужен Эрику, чтобы вскрыть замок шахты.
Первые тяжелые капли дождя, падавшие на лодку, издавали такой звук, словно в ведро сыплется гравий. Эди куталась в свою нейлоновую куртку. Тучи проносились над головой с невероятной скоростью. Гребни волн кипели белой пеной.
Эрика не было уже минут десять, когда послышалось громкое тарахтенье, и у дальнего конца мыса показалась небольшая моторка. Парнишка в лодке, привстав, помахал Эди. Она, оскалившись, помахала в ответ. Убирайся к черту. Убирайся.
Но, ровно рыча, лодка приближалась. Схватившись за ветровое стекло, парень крикнул:
– Что-то случилось?
– Все нормально, тут с мотором немножко… – Худшее, что можно было сказать. Эди тут же об этом пожалела.
Лодка страшно медленно ползла среди камней; парень продвигал ее все ближе.
– Давайте я погляжу.
– Да ничего страшного. Я его просто залила. Жду, пока просохнет. Все будет в порядке. Его просто водой залило.
– Если что, я буду тут, поблизости.
– Нет, не надо. Промокнете.
– Да ладно. Я и так мокрый.
А если Эрик вернется – выйдет из-за деревьев, а на плече у него все еще будет висеть мешок?
– Вы давно пытались ее завести?
– Не знаю, – жалким голосом ответила Эди. – Может, десять минут назад. Или пятнадцать. Все нормально. Правда.
– Дайте-ка я ее малость подтолкну. – Он был уже рядом; улыбаясь, взялся за алюминиевые плакшоты. – Не могу бросить дамочку в беде.
– Не надо, пожалуйста. Пусть еще чуть-чуть отдохнет. Его очень легко заливает, этот мотор.
За плечом мальчишки появился Эрик. Увидев пришельца, отступил обратно за деревья.
Парень улыбался, глядя на Эди. Неуклюжий подросток, весь в прыщах, кадык торчит.
– Вы ведь из города?
Эди кивнула.
– Попробую-ка сейчас, – сказала она, поворачиваясь в лодке. Она дернула за трос, и двигатель, кашлянув, выпустил синий дымок.
Краем глаза она видела, что Эрик осторожно пробирается среди деревьев, спускаясь на мыс. Еще минута – и он окажется как раз за спиной у паренька. В руке у него поблескивало что-то длинное и черное. Лоснящийся от дождя ломик.
– Давление в норме? Лучше подкачать бак.
– Что? – Эди дернула за трос. И еще раз.
– У бензобака сверху такая ручка есть. Думаю, стоит подкачать. Хотите, я сделаю?
Эди схватилась за насос и стала работать рукояткой – вверх-вниз. Она чувствовала, как нарастает сопротивление, у нее заныл большой палец. Она снова дернула за трос, и на этот раз мотор с ревом завелся. Она подарила парнишке широкую улыбку. Эрику, наполовину скрытому соснами, оставалось до него метров двадцать. Он уже занес лом.
– Если хотите, поплыву рядом с вами, чтоб убедиться, что вы нормально доберетесь.
– Нет, спасибо. Лучше я одна.
Парнишка дважды газанул.
– Вы тут не задерживайтесь особо. А то шторм, глядишь, разойдется.
Раздался глухой удар – он дал задний ход; волны вспенились за кормой. Отвернув нос лодки от острова, парень с важным видом помахал Эди, и моторка, вибрируя, устремилась навстречу буре.
Эди посмотрела на Эрика. Тот стоял среди деревьев как настоящий лесной житель и держал на плече ломик.
– О господи, – выговорила она. – Думала, он никогда отсюда не свалит.
Эрик подождал, пока паренек не превратится в далекое белое пятнышко, и тогда уже запрыгнул в лодку.
– О господи, – повторила Эди. – Чуть не обделалась.
– Мог бы запросто раскроить ему башку. – Эрик разжал пальцы, и лом с грохотом ударился о дно моторки. – Повезло ему, что сейчас у меня не тот настрой.
Небо расколол гром, и к горизонту метнулись стрелы молний.
«Бум-бум-бум».
– Господи, да иду же!
Она поднялась наверх.
Старуха мается на своих подушках. В комнате затхло, душно. Телевизор включен, но картинки нет.
– Куда-то делась эта штуковина. А тут сплошная рябь.
– И ты меня ради этого позвала? Ты же знаешь, она всегда у тебя в кровати.
– Ее нет в кровати. Я все обыскала.
Эди метнулась в комнату и подобрала с пола заблудившийся пульт. Навела его на телевизор и давила на кнопку, пока не появилось изображение.
Бабуля выхватила у нее пульт.
– Это французское! Я не хочу по-французски!
– Какая тебе разница? Все равно звук убран.
– Что?
– Говорю – все равно звука нет!
– Мне нужно общество, только и всего. Люди, с которыми я могу поговорить при встрече.
– Ну да, вдруг Алек Требек 14
заедет к тебе выпить чаю по пути на студию.
Эди открыла окно. Долила воды в стакан, взбила подушки, выложила «Женский день» и «Шатлен» 15
, которые прихватила в аптеке. Эрик, избавь же меня от этого.
– Эди, золотце… – Тошнотворный льстивый голосок.
– У меня нет времени. Сейчас Эрик приедет.
– Ну пожалуйста, милуша-дорогуша. Для своей старенькой бабулечки.
– Мы тебе уже делали прическу, всего три дня назад. Что мне – все бросить и кинуться тебя причесывать? Ты же не на танцы собираешься.
– Что? Что ты говоришь?
– Говорю, что ты никуда не собираешься!
– Прошу тебя, детка. Всякому хочется получше выглядеть.
– Господи боже ты мой…
– Ну давай, родная. Вместе посмотрим «Риск». – Она играла с пультом, пока звук в телевизоре не стал душераздирающим. В новостях рассказывали о Тодде Карри, обещали в шесть подробный репортаж. Вчера в «Лоуд» напечатали его школьную фотографию, там он с виду куда невиннее, чем был на самом деле. «Что это – разбушевавшийся наркодилер или работа серийного убийцы? Следующий выпуск – в шесть».
Эди принесла ванночку и вымыла бабуле голову. Волосы были такие жидкие, что это заняло всего несколько минут, но она ненавидела этот запах мокрой псины. Накрутила волосы на бигуди, пока бабушка выкрикивала неправильные ответы на вопросы телеигры.
Эди вылила грязную воду из ванночки, и когда шла с ней по лестнице, раздался звонок в дверь. От неожиданности она даже дернулась и уронила ванночку. Она была уверена, что это полиция. Но когда посмотрела сквозь занавеску, сердце у нее радостно забилось. «Когда Эрик появляется у меня на пороге, та расщелина, где я обитаю, вдруг кажется мне вполне сносной долиной, а не мрачной бездной, которую я вижу после его ухода. Когда он здесь, вся эта тьма кажется лишь моей выдумкой, плодом воображения. И вот – снова легко дышится, снова есть надежда. Вдруг моя бездонная пропасть становится вполне пригодной для жизни. О, какой кругом бьет свет!»
19
– Должна признаться, все это очень интригующе, – заметила библиотекарша. Она была невысокого роста, пухлая и бледная, ярко-голубые глаза сверкали за очками, которые совершенно ей не шли. – Не сочтите за извращенность, но хорошее убийство – бесподобная тренировка для интеллекта, очень полезная нагрузка для мозга, как вы полагаете?
– Разве речь шла об убийстве? – негромко удивилась Делорм. – Я не говорила, что расследую дело об убийстве.
– Ну что вы, перестаньте. Вас и еще одного детектива показывали по четвертому каналу в ту ночь, когда нашли эту девочку, Пайн. Ужасная у вас профессия. А потом – мальчик, его нашли в том доме… Нет-нет, детектив, такие вещи не забываются. Мы же все-таки не в Торонто. Вы уже доказали, что между двумя преступлениями существует связь? Должна признаться, от таких происшествий просто мороз по коже.
– Мадам, я не имею права говорить о расследовании, пока оно не закончено.
– Нет-нет, конечно, не имеете. Вы, полицейские, обязаны хранить в тайне определенные подробности, а то вас может некстати выдать какой-нибудь старый сумасброд, – и кто же в таком случае докопается до истины, я вас спрашиваю? Но какой же у такого преступления может быть мотив? Ведь мальчику было шестнадцать – около шестнадцати, я помню, об этом писали в «Лоуд», – но он же еще дитя, каким чудовищем надо быть, чтобы убить ребенка? Двух детей. Убийца-Виндиго, так его называют в «Нэшнл пост». Бр-р, просто кровь стынет в жилах. Но у вас ведь есть какая-то рабочая гипотеза?
Библиотекарша, коротающая дни среди стеллажей, набитых книгами Агаты Кристи и Дика Фрэнсиса, Эрла Стенли Гарднера и П. Д. Джеймс 16
, видимо, вообразила, что Делорм сошла со страниц триллера с единственной целью – скрасить ее, библиотекарши, существование. На верхней губе у нее выступили бисеринки пота.
– Мадам, я не имею права обсуждать с вами это дело. Вы что-нибудь нашли?
Библиотекарша набросилась на клавиатуру с мощным дробным стуком – как убийца в романе любимых ею авторов набрасывается на жертву.
– Увы, эта компьютерная система, – сердито пробормотала она, – должна признаться, более чем несовершенна. Просто мерзкая штука. Черт бы ее побрал.
Делорм, предоставив библиотекарше наносить легкие увечья клавиатуре, обратилась к рядам ячеек с компакт-дисками. Между стеллажами бродили читатели. Подростком Делорм проводила здесь массу времени, хотя, к сожалению, в библиотеке было маловато книг на французском. Ей нравилось делать домашние задания, окруженной запахом бумаги и типографской краски, среди тихого шелеста страниц, а не дома, с беснующимся телевизором и отцом, криками подбадривающим своих любимых «Канадиенс». Разумеется, в библиотеке Делорм нередко предавалась мечтам. Ей не терпелось уехать, поступить в колледж, – и потом, уже на последнем курсе Оттавского университета, она с удивлением осознала, что скучает по дому. Так странно иногда было чувствовать себя полицейским в родном городке, где иной раз приходится арестовывать бывших одноклассников, но, так или иначе, большой город ей не подходил. Она решила, что жители Оттавы куда холоднее даже самых неприятных алгонкинцев.
Ни «Перл джем», ни «Роллинг стоунз» в библиотечной коллекции дисков обнаружить не удалось, зато нашелся альбом Энн Мюррей. Видавшая виды пластмассовая коробка была испещрена тысячами отпечатков пальцев. Она осторожно опустила диск в конверт и вернулась к окну выдачи.
– Боже мой, вы уже произвели выемку? Нашли неопровержимую улику?
– Альбом Энн Мюррей. Других дисков что-то не вижу.
– Мне кажется, у нас их и нет в наличии. Должна признаться, «Перл джем» никогда не было, и это неудивительно, а вот «Роллинг стоунз» были, но их так часто спрашивали, что диск в конце концов получил повреждения, стерся или уж я не знаю что, – и его изъяли из обращения… – Она безжалостно терзала клавиши. – Два года назад. А теперь скажите мне, детектив, неужели полиция действительно не знает, как умерла эта девочка?
– Мадам…
– Понимаю, понимаю. Лучше не проявлять излишнего любопытства. Но фамилии я для вас все-таки отыскала. – Нацепив очки, она устремила взор на листок, куда выписала информацию. – Альбом, который вы нашли, брали у нас Леонард Нефф, Эдит Сомс и Колин Мак-Грас. Кстати, я помню мистера Мак-Граса. Он вел себя неподобающе. Мы вынуждены были просить его покинуть помещение. – Она произносила «помешчение».
– В каком смысле неподобающе? Он был пьян?
– Несомненно, мистер Мак-Грас находился под воздействием каких-то веществ. Но это не оправдывает непристойного поведения. Должна признаться, я готова была уже вызвать ваших коллег: у меня рука буквально уже лежала на телефоне.
– А остальные – мисс Сомс и мистер Нефф? О них вы что-нибудь помните?
Библиотекарша прикрыла глаза, словно молясь, и потом убежденно сказала:
– Решительно ничего.
Делорм вынула записную книжку:
– Мне нужны адреса, все три.
Делорм не стала обращаться в розничные музыкальные магазины Алгонкин-Бей. Все эти альбомы были уже не новые, все – чрезвычайно популярные, и вряд ли они всё еще продавались в городе. Кардинал в конце концов решил, что музыкальный след ничего им не даст, хотя и не исключал, что если песни передавали по радио, то об этом еще стоит подумать. Вот если бы Делорм выяснила, что все три альбома имелись в библиотеке и что их около двенадцатого сентября брал либо сдавал один и тот же человек, – тогда, возможно, это что-то и означало бы. Но прослеживать путь одного-единственного диска из библиотеки и обратно, – занятие бесполезное. Лиз Делорм шесть лет работала в спецрасследованиях, и она умела распознать тупиковую версию уже в самом начале.
Но все-таки, когда она изучала историю библиотечного диска, сердце у нее забилось чуть сильнее. Диск был чем-то реальным, чем-то, что можно подержать в руках; он создавал иллюзию какого-то продвижения, потому что вел куда-то прямо сейчас, а не через неделю. И потом, диск был единственной зацепкой.
Мистер Леонард Нефф обитал в современном кирпичном домике в Сидервейле – богатом районе дорогих конюшен, аккуратных двориков и зданий, с идеальной точностью расставленных в начале Рейн-стрит. В аллее виднелись хоккейные ворота; двое мальчишек в свитерах «Монреаль канадиенс» по очереди отрабатывали кистевые броски. У «тауруса», стоящего перед домом, к крыше была прикреплена пара лыж. Видимо, спортивное семейство эти Неффы. Окна модные, притом с тройными стеклами, вряд ли они будут дребезжать при проезде каждого грузовика. В любом случае Сидер-кресент, Сидер-мьюз и Сидер-плейс (Кедровый переулок, Кедровое подворье и Кедровка: городской совет, очевидно, не хотел тратить лишнюю творческую энергию на придумывание оригинальных названий улиц) не отличались оживленным движением транспорта, тем более – грузового.
Вторую остановку Делорм совершила у дома непристойного мистера Мак-Граса. Это оказалось небольшое многоквартирное строение у поворота на Эйрпорт-роуд. Делорм вышла из машины и какое-то время прислушивалась. Был слышен гул самолета компании «Эр-Онтарио», идущего на посадку. А меньше чем в пятидесяти метрах от дома – Семнадцатое шоссе, откуда все время доносился шум машин. Женщина с тяжелыми сумками, набитыми продуктами, с трудом взобралась по ступенькам наверх и стала возиться с ключами. Делорм поспешила придержать ей входную дверь и вошла вслед за благодарной дамой. Квартира Мак-Граса располагалась на первом этаже в дальнем конце здания. Делорм, прислушиваясь, стояла в холле. Машин не слышно, лишь звуки из других квартир: пылесос, крик попугая, металлические интонации телевизионного шоу.
Последнее имя в списке, казалось, принадлежит какой-нибудь маленькой старушке: Эдит Сомс. Ну ладно, знаю, знаю, это тупиковый путь, сказала себе Делорм. Чертовски маловероятно, чтобы Тодда Карри или Кэти Пайн убила маленькая старушка, но иногда приходится брать что есть, рискуешь – и смотришь, что из этого выйдет.
Сомсы жили всего в двух кварталах к востоку от дома, где выросла Делорм, и на несколько мгновений ее охватила ностальгия. Она проехала мимо той каменной штуки, на которую ее толкнул Ларри Лафамбуа, когда им было по шесть лет, и она разбила себе губу. На углу – кофейня «Северная звезда», где она однажды подслушала, как Тереза Лортье (до этого – подруга) говорит, что Лиз Делорм иногда ведет себя как сущая потаскуха. Еще полквартала, и вот та скамейка в парке, где Джефф Жирар сказал, что не хочет на ней жениться. Она вспомнила, как у нее вдруг брызнули слезы.
Делорм миновала свой бывший дом, стараясь не смотреть на него, но в последнюю минуту сбавила скорость и посмотрела. Место казалось еще более запущенным, чем раньше. Вот полуразвалившаяся передняя веранда, где они с Джеффом просидели столько часов, ощупывая друг друга под пледом. В один такой вечер из дома выскочил ее отец и гнался за парнем чуть ли не до конца Алгонкин-авеню, а шестнадцатилетняя Лиз Делорм в это время вопила как резаная. На этой веранде у нее впервые был секс – с другим парнем, не с Джеффом. Возможно, Тереза Лортье все-таки оказалась права.
Так или иначе, отец давно уже исчез, растворился где-то к западу от Муз-Джо или еще в какой-нибудь глуши, а мать умерла. Джефф Жирар женился, став отцом чуть ли не четырнадцати ослепительно-светловолосых ребятишек, и живет рядом с бухтой Шепарда. А ее дом много лет назад разделили на отдельные квартиры, как и большинство старых зданий в окрестностях.
По ветхости дом Сомсов не отличался от других строений в этом квартале. Фасад, выложенный фальшивым красным кирпичом, потемнел от времени и облупился вокруг окон старинного «противоштормового» типа. Перед глазами Делорм вдруг возникла картина из прошлого: отец стоит на шаткой приставной лестнице с огромной оконной рамой. Когда мимо проезжали машины, стекла в доме дребезжали.
Дверь открылась, и на крыльцо вышла маленькая старушка с помощью молодой женщины лет двадцати с лишним, скорее всего, внучки или приходящей помощницы. Передвигались они очень медленно из-за тяжелых зимних курток и боязни старушки поскользнуться на обледенелых ступеньках. Молодая женщина держала ее под руку и, нетерпеливо хмурясь, ступала в такт неуверенным шагам пожилой дамы.
Делорм уже вышла из машины и поджидала их на тротуаре.
– Извините, – сказала она, предъявляя полицейский значок. – Я расследую серию краж со взломом, они произошли в этом районе. – Артур Вуд действительно обчистил в этих краях несколько квартир, но Делорм не стала упоминать, что случилось это три года назад.
– Что-что? – прокричала старушка. – Что она говорит?
– Кражи! – крикнула в ответ молодая женщина. Она посмотрела на Делорм с беспомощным выражением: ну что прикажете делать с этими стариками? – К нам никто не залезал, – сказала она.
– Вы не заметили ничего необычного? Фургонов, которые стоят без дела? Незнакомых людей, наблюдающих за улицей?
– Нет. Я ничего странного не замечала.
– Что-что? Что она говорит? Скажи мне, что она говорит?
– Все в порядке, бабуля! Ничего особенного!
Делорм дала им обычный в таких случаях совет: запирайте двери и окна. Молодая женщина пообещала это делать. Делорм ощутила укол жалости: лицо женщины было изуродовано – острая форма экземы или еще какой-то болезни. Кожа выглядит грубой, как слоновья шкура, к тому же видны следы ссадин, словно ее яростно скребли проволочной мочалкой. Уродливой ее не назовешь, но она, видимо, убеждена в своей непривлекательности: вид жалкий, все время отводит глаза… Похоже, судьбе нечего ей предложить, кроме этого выматывающего нервы существования со стареющей бабушкой, и молодая женщина это знает.
– Что она там говорит? Скажи мне, что она говорит!
– Пойдем, бабуля! А то не успеем в магазин, закроют!
– Скажи мне, что происходит! Я хочу знать, что происходит, Эди!
Значит, молодая – Эдит Сомс. Впрочем, у бабушки и внучки может быть одинаковое имя, да это и не важно. Одинокая молодая женщина когда-то взяла в библиотеке один из самых популярных дисков в стране, запись, которую тысячи людей покупали, брали напрокат, переписывали. Ничего в этом такого нет.
Делорм оставила их, медленно бредущих в сторону Макферсон-стрит. Было бы очень приятно сообщить недоверчивому коллеге, что у нее наметилось кое-какое продвижение. Но Делорм свернула за угол (машина вильнула на гололеде) в полной уверенности, что ее утренняя вылазка оказалась совершенно безрезультатной.
20
Эрик Фрейзер открыл крышку своей новенькой видеокамеры «Сони». Поставил кассету, свеженькую, только что из целлофановой оболочки, где оставалось еще две («Магазин будущего» любезно предоставил пятипроцентную скидку), и захлопнул камеру. Он велел Эди вести себя естественно, как будто его здесь нет, но, кажется, из-за этого она еще больше волновалась.
– Зачем тебе снимать, как я мою посуду? – ныла она. – Может, подождешь, пока я займусь чем-нибудь поинтереснее? – Она бешено отдраивала дно кастрюли. – Я даже не причесалась.
Как будто если ты причешешься, от этого что-нибудь изменится. Ему хотелось проверить камеру, прежде чем пускать ее в дело на месте. Или, так сказать, в полевых условиях. Предыдущая запись получилась очень плохого качества: всему виной паршивенькая камера, которой он тогда пользовался.
Он поставил объектив на самый широкий угол, чтобы в кадр попала и Эди, и кухонные шкафы, и даже задняя дверь с треснувшим стеклом и видом на чахлое дерево, засыпанное снегом. По части камер японцам равных нет: оптика первоклассная. Звук тоже должен быть хороший. Эрик уже подробно изучил техпаспорт.
Эди пропихивала губку в стеклянную посудину и обратно, при этом слышались громкие всасывающие звуки. Эрику хотелось ее ударить. Не понимаю, чего я с ней цацкаюсь, сказал он себе, честное слово, не понимаю. Эрик Фрейзер все время делал для себя такой внутренний комментарий, как бы включая «бегущую строку». Да, трудно было устоять, Эди так откровенно преклонялась перед ним, он никогда не испытывал ничего подобного. А если она не выглядит как мне хочется, так это, возможно, потому, что ни к чему мне видеть в ней женщину. Пусть она будет для меня домашним животным, рептилией.
– Эрик, мы уже об этом говорили, когда записывали… ну, ты знаешь. Когда мы записывали…
– …как Тодду Карри вышибало мозги. Это просто слова, Эди. Можешь их говорить. – Ненавижу, когда она вот так мямлит.
– Нельзя снимать на видео эти штуки.
– Штуки? Какие штуки? Говори словами, Эди. Говори словами.
– Мы же вроде договорились, что если мы все будем называть словами, нас запросто поймают. Мы это обсуждали. И вроде бы договорились.
– Какие штуки, Эди? Можешь делать – значит, можешь и называть. Какие еще штуки? Скажи словами. Перестану с тобой разговаривать, если ты будешь мямлить.
– Такие штуки… как когда Тодду Карри вышибло мозги. Такие штуки – как когда задушили Кэти Пайн. Как с Билли Лабеллем. Вот. Доволен?
– Билли Лабелля мы не записывали. Это тебе спасибо, дала ему задохнуться из-за этого сволочного кляпа.
– Не пойму, чем я тут виновата. Это же ты его вязал.
Эрик не настаивал. Лицо Эди, эта пятнистая шкура, краснеет, как помидор. Так заводит, когда слышишь, когда она произносит эти слова. «Задушили». «Пришибли». Эрик какое-то время просто купался в этих звуках, а потом заговорил снова:
– Люди хотят видеть насилие, Эди. У них потребность видеть насилие. У них всегда была потребность видеть насилие. Точно так же, как потребность причинять боль. – Он мысленно повертел так и сяк эти сладкие, обволакивающие звуки. «Причинять».
– Нельзя на камеру, Эрик. И потом, ты же никому не сможешь показать такой фильм. Это безумие.
«Причинять». «Причинять». Как оно ласкает язык, это слово. Эрик не мог остановиться, повторяя его про себя.
– Разве можно столько хранить фильмы с этими штуками… с этими вечеринками? Мы же очень рискуем.
Эрик открыл камеру, вынул кассету. На аппарате имелся вход для стереомикрофона, и его мысли обратились к музыке. Какой сюда подойдет аккомпанемент? Хеви-метал? Что-нибудь электронное?
Голос Эди вывел его из задумчивости.
– Сегодня приходил коп. Женщина.
Эрик поднял глаза. Незачем паниковать, сказал он себе; скорее всего, это ничего не значит.
– Поставила машину на той стороне улицы и подошла. Говорила, что тут у нас были кражи.
Ум Эрика начал с бешеной скоростью просчитывать возможности: не допустили ли они серьезных ошибок? Могут ли копы что-то знать про него и про нее? Нет. Копам не в чем их подозревать. Что он и сообщил Эди самым спокойным и разумным голосом, на какой был способен. Алгонкин-Бей… Откуда взяться умным копам в этой промерзшей дыре – Алгонкин-Бей?
– Я перепугалась, Эрик. Я не хочу оказаться в тюрьме.
– И не окажешься.
У Эрика не было настроения разговаривать, но он не хотел, чтобы Эди продолжала канючить; он видел, что ей нужно вернуть уверенность. Это нетрудно. Эди – как меню в телефоне: надо просто нажать на нужную кнопку. «Для лечения расстроенных нервов нажмите 1».
– Если бы копы за нами действительно наблюдали, – проговорил он рассудительно, – она бы ни за что с тобой не заговорила. Яснее ясного, Эди, если бы та баба в чем-то тебя подозревала, она ни в коем случае не должна была дать тебе это понять. Самое логичное объяснение: она действительно опрашивала насчет краж. Волноваться не о чем.
За три недели это была самая длинная речь из тех, что Эрик обращал к Эди.
Она уже успела отреагировать. Она еще стояла у раковины, спиной к нему, но он видел, как расслабились ее плечи.
– Правда, Эрик? – спросила она. – Ты правда так думаешь?
– Я не думаю, я знаю . – Он смотрел, как при его уверенных словах у нее перестают напрягаться мышцы. В нем была уверенность, ведь так? Ну да, появление в здешних местах полиции может немного взволновать, но благодаря этому визиту он будет осторожнее, бдительнее. Вплоть до обнаружения тела Кэти Пайн полицейские оставались абстрактными силуэтами, черными призраками из кошмарных снов. А потом их показали по телевизору, и они обрели человеческий облик. А уж после находки Тодда Карри копы стали для них вроде знакомых, по крайней мере, один из них, тот, высокий, с грустным лицом.
И «Убийца-Виндиго» благодаря телевизору тоже стал для них чем-то очень знакомым. Эрик почти готов был поверить в этого мифического душегуба. Он смутно представлялся ему в виде неопределенной личности средних лет – вахтера или, скажем, средней руки менеджера, который бродит по детским площадкам и похищает ребятишек, утаскивая их на погибель. Себя он, конечно, «Убийцей-Виндиго» не видел. Это же просто трепотня по телевизору. Всякие придурки рассказывают в новостях истории про привидений.
Но полиция теперь – во плоти. Во плоти, поджидает его там, среди падающего снега. Ждет его. Ну и пускай. Это его еще больше закалит.
– Я скорее умру, чем пойду в тюрьму, – лепетала тем временем Эди. – Я там и дня не протяну.
Никто ни в какую тюрьму не пойдет, объяснил ей Эрик. Та женщина из полиции не имела к ним никакого отношения. Он навел камеру на Эди, дав максимальное приближение, так что ее нос и скула заполнили весь кадр. Боже, сущая королева красоты. Но в этом – тайная сила моей Эди: она с омерзением смотрится в зеркало и именно поэтому покорна и верна. Полный контроль над другим человеческим существом – такими вещами не разбрасываются, даже если это существо – Эди. «Для получения испуганного согласия нажмите 2».
– Ты же не собираешься расклеиться, как все эти здешние ничтожества? – спросил он небрежно. – Мне-то казалось – ты не такая, Эди. Видно, я ошибался.
– Не говори так, Эрик. Ты же знаешь, я всегда буду с тобой. Всегда, что бы ни случилось.
– Я-то думал, в тебе есть храбрость. Твердость. Но что-то я начинаю сомневаться.
– Ну пожалуйста, Эрик. Верь в меня. Я не такая сильная, как ты.
– Непохоже, чтобы ты меня считала сильным. Думаешь, я такой просто потому, что мне приходится торчать в этой дыре? Я не такой, я отличаюсь от всех, Эди. Чертовски отличаюсь. И, если честно, лучше уж тебе тоже чертовски отличаться от остальных, у меня нет времени возиться с ничтожествами.
– Я буду сильной, обещаю. Просто иногда я забываю, как…
Оба замерли, прислушиваясь. Глухой стук. Старая перечница шмякает своей палкой.
Эди побледнела.
– Я уж думала, это Кийт, – вымолвила она. – Может, зря мы его держим тут. Это опасно, тебе не кажется?
– Не называй его по имени. Сколько раз тебе повторять?
– Ну хорошо, наш гость. Тебе не кажется, что это опасно?
Эрик устал ее убеждать. Взяв камеру, он спустился по ступенькам в подвал, к двери рядом с печкой. Вынул ключ из кармана, со щелчком открыл висячий замок и вошел в промозглую комнатку, где спал Кийт Лондон.
Спальня была совершенно квадратная; ее построил предыдущий хозяин дома и потом сдавал студентам педагогического колледжа, располагавшегося неподалеку. Кийт Лондон лежал на спине, рот открыт, одной рукой прижимает к груди одеяло, другая свешивается с кровати, словно у мертвеца в ванне. Высоко в стене – окошко, которое Эрик в свое время заколотил, и теперь оно пропускает лишь узкие полоски света. Дешевенькие сосновые панели по стенам.
Эрик зажег свет.
Фигура на кровати не пошевельнулась. Эрик бросил взгляд на окно, на дверной проем – возможные пути бегства, хотя ясно было, что гость не покидал постели. Даже без вечеринки улов был неплохой. В бумажнике оказалось больше трех сотен баксов, они помогли ему забрать из вокзальной камеры хранения очень миленькую гитару «овация».
Не запуская пленку, Эрик посмотрел в видоискатель. Сделал максимальное приближение, чтобы сфокусировать объектив на лице юноши. На подбородке слабо пробивалась реденькая щетина. В глубине открытого рта блеснула пломба; глазные яблоки под закрытыми веками судорожно двигались во сне.
Мурлыча себе под нос, Эрик подошел к кровати и дернул за угол одеяла, зажатого у Кийта в руке. Стянув все одеяла до колен парня, он посмотрел через объектив на его безволосую грудь, бледный, гладкий живот, дав увеличение, перевел аппарат на маленький вялый член. Услышав, как по лестнице спускается Эди, он натянул одеяла обратно, до подбородка.
– Не шелохнется, – восхитилась Эди. – Сильную штуку мы ему дали. – Она склонилась над кроватью. – Эй, герой! Вставай на битву! Проснись и пой!
Эрик передал ей камеру. Эди завозилась с объективом, настраиваясь на фокус.
– Он такой смешной, – сказала она. – Такой глупенький.
Потом Эди записала у себя в дневнике: «Думаю, так нас и воспринимают ангелы и демоны. Они видят все дурное, что мы делаем, все наши слабости. Мы лежим в полной безмятежности, смотрим сладкие сны, а эти сверхъестественные существа постоянно парят над кроватью, смеются над нами, выжидая удобного момента, чтобы проколоть наш воздушный шарик. Он ничего пока не знает, но я очень хочу посмотреть, как из этого мальчика пойдет кровь».
21
Видимо, дело тут было в католическом воспитании: Кардиналу всегда нравилось, что он живет на Мадонна-роуд. Само это слово подразумевало множество ассоциаций: милосердие, чистота, любовь. Мадонна – мать, не сломленная горем после убийства сына, женщина, живой вознесенная на небеса, святая, что заступается за грешников перед Господом, который, надо признать, бывает порой довольно твердолобым типом.
Теперь эти ассоциации замутнены: появилась поп-звезда, заменившая милосердие коммерцией, чистоту – фальшью, а любовь – похотью. Но Мадонна-роуд по-прежнему оставалась мирным, тихим местом, узкой улицей, дугой проходящей по западному берегу Форельного озера, где березы поскрипывали от стужи и снег мягко соскальзывал с их ветвей на безмолвные кусты.
Кардинал давно уже бросил ходить на церковные службы, но привычка к постоянному самоанализу и самообвинению никуда не делась. Ему хватало честности, чтобы признаться: как правило, привычка эта не шла во благо, а лишь прибавляла нервности. Сейчас он имел все основания так считать: домик на Мадонна-роуд весь промерз, и условия были весьма далеки от комфортных. «Коттедж с видом на озеро, приспособлен для зимы», – говорилось когда-то в рекламе. Но когда столбик термометра съеживался, сохранить тепло в доме можно было, лишь раскочегарив и камин, и дровяную печь. Поверх теплого белья Кардинал натянул вельветовые штаны на подкладке и фланелевую рубаху. Так и не согревшись, завернулся в махровый купальный халат. Он посасывал дымящийся кофе из чашки, но руки были ледяные. На то, чтобы наполнить чайник из полузамерзшего крана, ушло десять минут. В этом не очень-то милосердном конце улицы Мадонны ветер, бешено пролетев над озером, врывался в дом через окна, несмотря на дорогостоящие и совершенно бесполезные тройные стекла в них.
Белизна снежной поверхности озера была такой яркой, что у Кардинала, когда он смотрел на озеро, начинали слезиться глаза. Он задернул занавески, пытаясь хоть как-то отгородиться. Где-то там, по другую сторону замерзшего озера, возможно, где-то в городе, убийца проводит свой самый обычный день. Может быть, он тоже сейчас наслаждается чашечкой кофе, а в это же самое время совсем рядом – мертвая Кэти Пайн, ее тоскующая мать, Билли Лабелль, лежащий под землей бог весть где, и Тодд Карри на столе в торонтском морге. Может быть, убийца слушает музыку (Энн Мюррей или еще кого-то?) или бродит среди ослепительного снега, повесив фотоаппарат на плечо. Кардинал мысленно отметил: проверить местный фотоклуб, если таковой существует. Если убийца фотографировал Кэти Пайн, он вряд ли рискнул бы отдать отснятую пленку в магазин. Скорее всего, он проявлял и печатал ее сам. Такой человек может состоять в фотоклубе.
Фотоаппараты навели его на мысли о Кэтрин. Среди худших последствий ее болезни было то, что недуг лишал ее творческой энергии. В периоды хорошего самочувствия дом бывал полон сделанных ею снимков в разной степени готовности. Увлеченная то одним, то другим проектом, увешанная со всех сторон камерами, она не могла усидеть на месте. Потом накатывалась болезнь, и первыми, как балласт с тонущего корабля, сбрасывались фотоаппараты. Сегодня он звонил Кэтрин перед завтраком, судя по голосу, ей не очень худо. Он даже позволил себе помечтать, что скоро она сможет вернуться домой.
Но сейчас телефон безмолвно поджидал его с неумолимостью палача. После бессонной ночи Кардинал принял решение утром позвонить Келли, предложив ей найти на следующий семестр другую магистратуру, подешевле: ее йельские дни закончились. Бакалавра искусств она получила в Йорке: почему бы туда не вернуться? С той самой минуты, как он взял эти деньги, его начало подтачивать чувство вины. Дело не в том, что его может разоблачить Делорм, – это маловероятно. Но месяц за месяцем, год за годом чувство вины, как кислота, разъедало защитные слои умолчаний, и у него больше не было сил выносить это.
Хуже всего было осознавать, что он – не тот муж и отец, каким его любят Кэтрин и Келли. Обе заблуждаются, думая о нем лучше, чем он того заслуживает. Пусть даже его прегрешение было бескровным: по большому счету, кому какое дело, действительно ли Кардинал в минуту слабости освободил преступника от крупной суммы денег, – но из-за этого он уже долгие годы был неизвестной величиной для тех, кого любил, кем-то совершенно незнакомым. Келли уважала в нем отца и полицейского, каким он когда-то был. Одиночество, возникшее от этой невозможности открыться, становилось невыносимым.
И вот он решился позвонить ей, рассказать о своем тогдашнем поступке, объяснить, что больше не может платить за нее в Йеле. Господи, у девчонки коэффициент интеллекта – 140, неужели она не поймет? Ну как простой полицейский из канадского городка умудрился пристроить дочку в Йель? Или она правда поверила басне о давней продаже дома его деда и бабки? А Кэтрин поверила? Склонность к самообману передается по наследству. Ладно, он скажет Келли, даст ей доучиться семестр и потом, разобравшись с пустяковым делом – поймав убийцу Кэти Пайн, и Билли Лабелля, и Тодда Карри, – сделает признание Дайсону и шефу. Работу он потеряет, но вряд ли ему придется сидеть в тюрьме.
Он подошел к телефону и набрал американский номер Келли. Ответила одна из ее соседок – Клео? Барбара? он их не различал… – и крикнула Келли, чтобы та взяла трубку.
– Привет, папочка.
Когда она снова начала меня так называть? – задумался Кардинал. Они прошли недолгую стадию «па», он это едва терпел; потом оно сменилось обычным «пап», и вот с недавних пор – «папочка». Возможно, это у нее американское, решил он, как «оч хор» вместо «очень хорошо» или «красивее» с ударением на предпоследний слог. Впрочем, американское обращение «папочка» ему нравилось.
– Привет, Келли. Как учеба? – Так просто, так примитивно. Почему я ее не называю «принцесса моя» или «золотко», как отцы по телевизору? Почему я не могу сказать – «без тебя в доме холоднее»? И без Кэтрин… Отчего не сказать ей, что наш крошечный домик вдруг стал мне казаться размером с аэропорт?
– Делаю одну жутко мощную работу по живописи, папочка. Дейл мне объяснила, что лучше всего у меня получается в монументальном масштабе, а не на каком-то жалком ублюдочном холсте, я к ним раньше была как веревочкой привязана. А теперь меня словно на свободу выпустили. Ощущение потрясающее, просто слов нет. Теперь я все делаю в сто раз лучше.
– Звучит неплохо, Келли. Значит, тебе это нравится. – Вот что он сказал. А вот что он подумал: господи, у меня внутри просто все переворачивается, когда я слышу, что ты довольна, что ты развиваешься, что у тебя такая полная, счастливая жизнь.
Келли продолжала щебетать – о том, как важно научиться правильно применять краски, и в обычное время Кардинал купался бы в лучах ее энтузиазма. Минувшей бессонной ночью он долго стоял в дверях ее спальни, уставившись на узкую кровать, где она спала, приехав на неделю, потом взял книгу в бумажной обложке, которую она читала, чтобы просто прикоснуться к чему-то, чего касалась дочь.
Сейчас он тоже стоял на пороге, прижав трубку плечом. Комната была приятного бледно-желтого оттенка, в широком окне – березы, но комнатой Келли она никогда по-настоящему не была. Кардинал с Кэтрин перебрались на Мадонна-роуд после того, как Келли уехала, поступив в университет. Здесь она останавливалась лишь во время недолгих набегов домой. Телевизионный отец рассказал бы ей, как он касался ее книги, просто чтобы дотронуться до того, что держала в руках она, но Кардинал никогда бы такого не смог произнести.
– Кстати, вот еще что, папочка. Мы тут с компашкой собираемся на следующей неделе смотаться в Нью-Йорк. Там выставка Фрэнсиса Бэкона 17
, последняя неделя, я страшно хочу увидеть его работы. Но ты же знаешь, бюджет мне не позволяет никаких таких трат, а это обойдется в двести долларов, если считать питание, бензин и все прочее.
– Двести американских?
– Ну да. Двести американских. Многовато, да?
– Да не знаю… А это очень важно, Келли?
– Я не поеду, если ты думаешь, что это слишком дорого. Прости. Не надо мне было это говорить.
– Нет-нет. Все нормально. Если тебе важно…
– Я же понимаю, ты на меня тратишь бешеные деньги. Я же правда стараюсь сэкономить на чем могу, папочка. Ты не поверишь, сколько я разных вещей себе не позволяю.
– Знаю. Все в порядке. Я тебе днем переведу деньги на счет.
– Тебя точно это не слишком напряжет?
– Совсем не напряжет. Но в следующем году придется жить по-другому, Келли.
– Конечно, по-другому. Я хочу сказать, у меня кончатся все занятия, останется только выпускной проект: работы для итоговой выставки, две или три. Дейл решит, сколько мне надо будет сделать. На следующий год я себе смогу найти какую-нибудь работу на неполный день. Мне самой жалко, что все так дорого, папочка. Иногда я думаю – и как ты справляешься? Надеюсь, ты же понимаешь, я тебе жутко благодарна.
– Насчет меня не волнуйся.
– Надеюсь, я когда-нибудь заработаю на своих картинах кучу бабок – так что смогу тебе кое-что вернуть.
– Что ты, Келли, даже не думай об этом. – Трубка в руке Кардинала была скользкой от пота, сердце бешено билось в груди. Благодарность Келли обезоружила его. Где-то в глубине души у него захлопнулась дверь, проскрежетал засов, и на окне появилась табличка, которой уже давно не пользовались: «Закрыто до дальнейших распоряжений».
– У тебя голос какой-то напряженный, папочка. От работы крыша едет?
– Пресса как с цепи сорвалась. По-моему, они не уймутся, пока мы не призовем на помощь авиацию. И продвигаюсь я не так, как надо бы.
– Продвинешься.
Они закончили разговор, обменявшись сведениями о погоде: у нее было тепло и солнечно, температура измерялась по Фаренгейту; у него – безоблачно, холодно, температура по Цельсию, ниже нуля. Кардинал швырнул телефон на диван. И застыл посреди гостиной в полной неподвижности. Как человек, только что получивший ужасное известие. Снаружи донесся шум, и он не сразу сообразил, что это такое. А сообразив, ринулся в кухню и распахнул боковую дверь с воплем: «Давай, вперед, зверюга!»
Он давно заметил, что еноты прорыли под домом обширные потайные ходы. В это время года они обычно впадают в спячку, но пол у Кардинала пропускал достаточно тепла, чтобы енот решил, что зима уже прошла. Когда Кардинал заметил эту морду-маску в первый раз, енот исследовал чуткими чёрными лапами половинку яблока. Затем он стал появляться два-три раза в неделю, опрокидывал мусорные баки в гараже и рылся в кучах всякой дряни в поисках еды.
Мучительно дрожа, Кардинал подобрал обрывки пластиковой упаковки, пустую коробку из-под пончиков; поодаль на полу гаража валялась обглоданная куриная кость. Он вернулся в дом как раз вовремя: звонил телефон.
Только после трех звонков он вспомнил, куда бросил трубку. Он выудил ее из груды диванных подушек, когда Делорм уже готова была отключиться.
– А, – сказала она. – Я думала, ты уже выехал.
– Как раз собирался. Что нового?
– Этот парень с Си-би-эс вернул нам кассету. И вместе с ней он прислал… цифровую версию? Улучшенную версию? – Франкоканадские вопросительные интонации в голосе Делорм никогда не звучали так многообещающе.
– Ты ее еще не слушала? Не ставила?
– Нет. Я только что вошла.
– Сейчас буду.
22
Кийт Лондон сел в постели, мало что соображая. Он находился в какой-то незнакомой с виду комнате – может, она кажется незнакомой еще и потому, что словно бы медленно вращается, как будто сидишь на карусели, которая вот-вот остановится. Когда вращение прекратилось и Кийт смог сосредоточить на чем-то взгляд, он увидел четыре стены, обшитые дешевыми деревянными панелями, которые покоробились от протечек и были все в пятнах. Кресло держится на трех ножках, подлокотники точно в шрамах: прожжены сигаретами. На полу маленький плоский радиатор время от времени принимается жужжать, как будто там внутри сидит жук. Над головой – тусклая лампочка в патроне, на стене – плакат железнодорожной компании «Виа Рейл» с видом Ванкувера, отклеившийся угол завернулся. Маленькое оконце заколочено снаружи. В воздухе стоит запах радиаторного масла, плесени, отсыревшего бетона.
Тут он вспомнил: он же забрал вещи на автовокзале, а Эрик с Эди ждали его снаружи. Потом он вместе с ними залез в небольшую машину, а потом пил пиво у них на кухне. Но он не помнил, как ложился в постель, как снимал одежду. После пива – ничего. Руки и ноги тяжелые, онемевшие, как будто он слишком долго спал. Он потер лицо, и кожа показалась ему жесткой и странно горячей. Часы – видно, он забыл их снять, так торопился раздеться, – показывали три часа. Настоятельно необходимо отлить.
Комнатушка, наверное, три на три, не больше, но дверей в ней две. Сидя на краю кровати, Кийт опустил ногу на холодный пол. Какое-то время он оставался в той же позе и снова бы уснул, но очень хотелось в уборную. Он заставил себя встать и прислонился к стене, чтобы не упасть. Попробовал первую дверь – заперта, во всяком случае – не поддается. Зато за второй оказался санузел, где все было почти миниатюрное из-за карликового размера этого помещеньица.
Шатаясь, он побрел обратно к кровати, по пути углядев свой гитарный футляр, притулившийся в углу. Еще он успел заметить, что его рюкзака и одежды нет, и тут же с головой нырнул в темную глухую бездну.
Когда он проснулся (прошли часы? дни?), на краю кровати сидел, широко улыбаясь, Эрик Фрейзер.
– Воскрешение Лазаря, – проговорил он негромко.
Кийт с огромным трудом сел в кровати, привалился к спинке. Он чувствовал, что тело у него как-то перекосилось на один бок, но выровняться сил не было. Во рту и в горле страшно пересохло; когда он попытался заговорить, у него вырвался лишь слабый хрип:
– Сколько я проспал?
Эрик поднес к его лицу два пальца – так близко, что они раздваивались перед глазами. Казалось, будто их три.
– Что, целых два дня? – Разве такое может быть? Кийт не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни столько спал. Пару раз, еще мальчишкой, он дрых часов по шестнадцать, а один раз, когда тяжело болел и валялся с температурой, вырубился аж на двадцать. Но двое суток?
Если я правда два дня проспал, значит, я жутко болен. Здоровые люди по двое суток не лежат. Это называется кома. Кийт уже хотел поделиться этими мыслями с Эриком, но тот его опередил и с озабоченным видом положил ему холодную ладонь на лоб и не убирал.
– Вчера у тебя была температура, тридцать девять и четыре. Эди тебе мерила. Ставила градусник под мышку.
– А где моя одежда? Мне, наверное, лучше к врачу.
– Эди ее стирает. Тебя рвало.
– Да? Жуть какая. – Кийт потер горло; глотку так и жгло. – Вода есть?
– В ванной. – Эрик показал на дверцу. – Но лучше выпей-ка вот этого. – Торжественный жест в сторону дымящейся кружки. – Эту смесь Эди придумала. Принесла все из аптеки. Не бойся, Эди у нас фармацевт.
Чашка источала горячий аромат меда и лимона. Кийт, обжигая язык, отпил глоток. Наверное, это что-то от гриппа, тайленол с антигистаминами, больше ничего, но пошло неплохо. После нескольких глотков Кийт почувствовал себя лучше. Туман в голове слегка рассеялся. Кийт указал на «полароид», висящий на шее у Эрика:
– А это зачем?
– Пробные кадры. Мы с Эди увлекаемся киносъемками. Одна из причин, почему мы обратили на тебя внимание. Рассчитывали, что ты снимешься в нашем фильме.
– Что за фильм?
– Малобюджетный. Экспериментальный. Поэтический. Я еще тогда, вечером, хотел у тебя спросить, но побоялся, что это будет… неуместно.
– Да ничего. Я буду рад помочь. – Кийт соскользнул с подушек пониже и свернулся калачиком в кровати. Снова появилась отличная мысль – поспать.
Эрик взял в руки газету.
– «Алгонкин лоуд», – объявил он. – У нас ее прозвали – «Алгонкинские враки». – Он шумно перелистал страницы. Прочистил горло и не спеша, с выражением начал читать: – «Крупные силы полиции Алгонкин-Бей были стянуты сегодня на угол Тимоти и Мэйн, где в угольном подвале пустующего дома было обнаружено тело неопознанного мужчины, очевидно убитого. Следствие не исключает, что преступление было совершено тем же лицом, которое ответственно за убийство Кэти Пайн, произошедшее в сентябре минувшего года.
По словам детектива Джона Кардинала, жертва была зверски избита, ей были нанесены множественные лицевые повреждения, а по половым органам производили удары, пока они почти полностью не отделились от тела».
– Господи, – выговорил Кийт. – И где это было?
– Это случилось как раз здесь, в Алгонкин-Бей. Не так далеко от этой комнаты.
– Господи, – повторил Кийт. – Страшно представить, что тебя так колошматят. Это не какое-нибудь обычное махалово в баре.
– Не будем торопиться с выводами. Тут не сказано, что это была за жертва. Может, он первый начал. Может, без него мир станет лучше. Я по нему не скучаю. А ты?
– Никто не заслуживает такой смерти, что бы он ни натворил.
– У тебя доброе сердце. Эди у нас любит добрых. Твоя девушка должна тебя за это обожать. Как, ты сказал, ее зовут?
– Кэрен. Но я не знаю… Кэрен больше бы порадовало, если бы я почаще думал о будущем. Сейчас вот она на меня дуется.
– Расскажи мне, какие у вас в Торонто сексуальные обычаи. Я слышал, сейчас самый писк моды – оральный секс. Кэрен как – активная сторонница?
– Господи, Эрик… – Кийт начал соскальзывать в волны дремоты, теплые, как кровь. Еще немного покемарю, убеждал он себя, а потом смоюсь отсюда к чертям.
– Я волей-неволей заметил твой член, Кийт, когда мы тебя раздевали. И парочку крупных яиц. Твоей Кэрен повезло.
Кийт хотел сказать, чтобы тот оставил его в покое, но это послание не успело дойти от мозга к языку. Мед с лимоном сделали свое дело.
Эрик положил ладонь Кийту на колено, сжал руку.
– Люди не знают, какие я видел ужасы: изнасилования, половые извращения. Я пережил тяжелые времена, Кийт, и иногда я из-за этого немного… волнуюсь. Можно, я поглажу тебе гениталии?
Кийт попытался сосредоточиться. Боже ты мой, что было в этом питье?
Прошло какое-то время. Пять минут, а может быть, и двадцать. Эрик натянул одеяла Кийту до подбородка.
– Я с восторгом думаю об этом фильме, Кийт. И Эди тоже. Ты идеально подходишь на роль. Ты говорил, что любишь новые впечатления. Этот фильм станет для тебя как раз таким впечатлением.
Кийт наконец совладал с языком:
– Что со мной такое? С трудом двигаюсь.
Он снова начал все глубже погружаться в забытье, так что, может, это был уже сон, но ему почудилось, что Эрик Фрейзер наклоняется над ним и целует в лоб. И шепчет: «Я знаю».
23
– Похвали меня, Кардинал. У нас тут уже давно лежит эта кассета, а я к ней даже не притронулась. Ты бы не вытерпел. Ты бы ее уже пять раз послушал.
– Да, нетерпение – это мой недостаток, – согласился Кардинал, продолжая стряхивать снег с обуви. – Лэн Вайсман еще не звонил?
– Нет. Мне показалось, что ты не хочешь, чтобы я его слишком дергала.
– Но уже два дня прошло. Сколько нужно времени, чтобы свериться с картотекой дантиста?
Делорм только пожала плечами. Кардинал вдруг обратил внимание на ее грудь – и почувствовал, что краснеет. Ради всего святого, одернул он себя, Кэтрин же в больнице. И потом, пускай у детектива Лиз Делорм приятная фигурка и милое лицо, но при всем том она хочет припереть меня к стенке, и я не позволю себе увлечься ею. Будь сильнее, и ничего этого не произойдет.
Она протянула Кардиналу посылку размером с коробку из-под обуви. Внутри лежала запеленутая в пузырчатый пластик новенькая кассета. Поперек сибиэсовской наклейки синим маркером было выведено: «После цифровой обработки».
– Плеер я одолжила у Флауэр, – сказала Делорм. – Сюда можно вставить две пары наушников.
Кардинал расчистил себе место за ее столом и сел, держа в руке провод, соединявший их, словно сиамских близнецов, сросшихся ушами. Он запустил кассету и стал смотреть в окно, за которым грейдер вздымал снег, делая его похожим на волну во время прилива. Почти сразу же Кардинал нажал на паузу.
– Теперь звук гораздо чище. Раньше самолет не было слышно.
– Думаешь, это где-нибудь в районе аэропорта? – Когда Делорм волновалась, у нее волшебным образом оживлялось лицо, и Кардинал живо представил себе, какой она была в юности. На мгновение подумалось: а вдруг он ошибается и она действительно ушла из спецрасследований и вовсе не наблюдает за ним? Но пора вернуться к этой жуткой кассете.
Шипения на пленке теперь не было. Когда дребезжали стекла, казалось, что можно войти в эту далекую комнату и захлопнуть окно. Шаги убийцы гремели, как выстрелы из винтовки. А страх ребенка, так он пронзительно ощущался еще на той, необработанной пленке. Сейчас они слышали последний вскрик Кэти Пайн. Шаги убийцы удалились от микрофона. А потом – какой-то новый звук.
Делорм стянула наушники:
– Кардинал! Ты слышал?
– Давай еще раз.
Делорм отмотала назад. Снова – последние всхлипы девочки, потом шаги, а потом, тут не могло быть ошибки, за миг до того, как магнитофон выключили, – невозмутимый бой часов. Посреди третьего удара запись остановили, и наступила тишина.
– Потрясающе, – поразилась Делорм. – В оригинале ничего этого не слышно.
– Великолепно, Лиз. Нам остается только сличить звук с боем часов подозреваемого. Конечно, тут есть одна небольшая загвоздка: подозреваемого у нас нет. – Кардинал позвонил в Си-би-эс с телефона Делорм.
– Как я понимаю, вы получили кассету. – Профессиональный радиоголос Фортье раздавался в трубке звучно и четко, как будто тоже подвергся цифровой обработке.
– Прекрасная работа, мистер Фортье. Боюсь, вы даже слишком хорошо все сделали.
– По сравнению с исходником ничего не добавлено, если вы это имели в виду. Аналоговый эквалайзер позволяет только усиливать или подавлять определенные полосы частот. А на цифровом можно играть с отдельными источниками звука. Каждый источник расщепляю на разные дорожки – окна, часы, его и ее голос. А у вас в руках – окончательно сведенный результат. Уликой в суде он вряд ли может служить, но не исключаю, что окажется полезным для других целей.
– А что-нибудь сделать с голосом мужчины? Он и сейчас звучит, словно этот тип сидит на дне колодца.
– Боюсь, тут дело безнадежное. Он слишком далеко от микрофона.
– Все равно вы проделали колоссальную работу.
– Любой инженер смог бы – если бы он, конечно, услышал часы. Но, понятно, у меня есть преимущество – я слепой. Хотя и я их расслышал только на четвертом или пятом прогоне.
– По звуку – высокие стоячие.
– Вовсе нет. Вы вслушайтесь. Для напольных они слишком слабо резонируют. Это часы для каминной полки и, я бы сказал, довольно старые. Вам бы теперь обратиться к эксперту-часовщику – какому-нибудь дряхлому сварливому швейцарцу. Проиграйте ему этот кусок, и он определит марку, модель и серийный номер.
Кардинал рассмеялся:
– Если вам в Си-би-эс понадобится моя помощь – звоните.
– К примеру, было бы неплохо увеличить нам бюджет. Да, и передайте привет констеблю Делорм. У нее очень приятный голос.
– А у нас включена громкая связь, Брайан.
– Нет, не включена, детектив. Вам меня не провести.
– Он тебе нравится, – заметила Делорм, когда он положил трубку. – Тебе мало кто по душе, но он тебе нравится.
– Говорит – у тебя приятный голос.
– Правда? А что там насчет часов?
– По размеру – каминные, вероятно – старые. Посоветовал дать послушать специалисту.
– В Алгонкин-Бей? Какому специалисту? В «Зеллерс»? В «Уол-Март»? 18
– Должен же быть где-то «Ремонт часов». Если не у нас, так в Торонто – наверняка.
Зазвонил телефон, Делорм взяла трубку и почти сразу же передала ее Кардиналу.
– Вайсман.
– Лэн, какого черта, что там случилось? Где наш отчет по зубам?
– Долбаный дантист, не верится просто… Кормит завтраками, не отвечает на звонки, сам не приходит и все такое. В конце концов я решил во всем разобраться, и мы к нему явились. Знаешь, почему он от нас бегал? Оказалось, что у него были дикие приписки.
– В каком смысле, Лэн? Что у него в картотеке?
– Там полно пломб, которых он никогда не ставил. А по его записям выходит, что он мог бы своими пломбами все озеро Онтарио замостить. С другой стороны, у пациента в морге всего пять пломбочек.
– Но эти пять, Лэн, эти пять… они-то – подходят?
– Нам повезло: все, что этот псих действительно ставил, у него выделено особым цветом. Красным отмечены пять маленьких пломб: полное совпадение. Наш пациент – Тодд Уильям Карри.
24
Родители Тодда Карри жили в квартире с двумя спальнями в Миссисоге – крупном, неряшливо раскинувшемся западном пригороде Торонто. Здесь есть все – от безликих торговых центров и небоскребов до лиственных лесов, прорезанных реками и ручьями. Но они жили не в лесном районе. Семейству Карри сообщили, что к ним прибудут два детектива из Алгонкин-Бей, и они серьезно подготовились к встрече: в квартире стоял запах «Виндекса» и «Мистера Клина». Каждая диванная подушка лежала строго на своем месте.
– Нас предупредили, что вы приедете. – Миссис Карри приветствовала их в дверях. – Муж специально дома остался, не пошел на работу.
– Надеюсь, ваш начальник не очень расстроится, – сказал Кардинал мужчине, который энергично выбирался из мягкого кресла.
– Я об этом не беспокоюсь. Мне и так должны примерно год отпуска. – Он крепко пожал им руки, словно в доказательство того, что горе ничуть его не обессилило. Он даже выдавил из себя широкую улыбку, но она, как фотовспышка, продержалась совсем недолго, и он опять утонул в кресле.
Кардинал повернулся к матери мальчика:
– Миссис Карри, у Тодда были какие-нибудь родственники в Алгонкин-Бей или поблизости?
– В Сандер-Бей у него дядя. Но это за сотни миль отсюда.
– А друзья? Какие-нибудь школьные знакомые?
– Ну, об этом я могу и не знать… Но среди тех, кого мы знаем, алгонкинских нет.
Отец очнулся от задумчивости:
– А тот юноша, который у нас жил прошлым летом? С непарными теннисными туфлями.
– Ты про Стива? Стив из Стрэтфорда, дорогой.
– Нет-нет, при чем тут Стив. Я совсем про другого парня.
– Ну, того, с туфлями, звали Стив, и он из Стрэтфорда. Сам знаешь, память у меня получше твоей. И всегда так было.
– Похоже, что так. Похоже, у тебя память всегда была лучше, чем у меня.
Однажды в Алгонкин-Бей Кардинал присутствовал на месте взрыва бытового газа, где полностью снесло фасад многоквартирного дома и обрушились три этажа. Мужчины и женщины бродили в дыму, среди пепла, как души в чистилище. Эта семья пострадала от другого взрыва, и вот мистер и миссис Карри словно пытаются разглядеть друг друга сквозь пепел и дым.
– Возможно, у Тодда были причины остановиться в Алгонкин-Бей, о которых вы не знали?
– Нет. Никаких. Мальчишеское любопытство. Может, он с кем-нибудь в поезде познакомился. Тодд у нас был импульсивный. – Миссис Карри поднесла руку ко рту, точно хотела поймать вылетевшее «был». Лицо ее выражало крайнее смущение.
Но рядом уже стоял мистер Карри, обнимая ее за плечо.
– Ладно, ладно, девочка, – проговорил он тихо. – Давай присядь на диван, а?
– Я не могу сесть. Я даже еще чаю им не предложила. Хотите чаю?
– Нет, спасибо, – мягко ответила Делорм. – Миссис Карри, мы знаем, что у Тодда были неприятности с наркотиками, по крайней мере однажды. Вы не помните ничего связанного с наркотиками: скажем, какое-нибудь имя, упоминавшееся на судебных слушаниях, что-то, что могло привести его в Алгонкин-Бей?
– У Тодда больше не было проблем с наркотиками. Он их перестал употреблять. Вот, слышите – «не было», «перестал»… все в прошлом… Но это же только слова, верно? – Она вымученно улыбнулась. – Вы правда не хотите чаю? Я быстро сделаю.
Делорм приходилось осваивать новое умение – по крупицам выуживать правду из незащищенных сердец тех, кто потерял близких. Она взглянула на Кардинала, ища поддержки, но он молчал. Привыкай, подумал он.
– Я совсем не знала Тодда, миссис Карри, но… нет, лучше по-другому. Я имею в виду – дело в том, что… – Делорм закусила губу и потом сказала: – А знаете, чашечка чая – это было бы неплохо. Помочь вам приготовить?
Кардинал спросил у отца мальчика:
– Не возражаете, если я пока взгляну на комнату Тодда?
– Что? Комнату Тодда? – Мистер Карри поскреб в затылке. При других обстоятельствах этот жест – как из комикса – показался бы забавным. Он издал нервный смешок. – Извините. Не знаю, как себя вести. К Тодду в комнату, да, это разумно, наверное. Вы хотите побольше о нем узнать, как же, как же, понимаю. Конечно, детектив, делайте свое дело и не давайте мне путаться у вас под ногами.
– Это сюда?
– Э-э… Да. Простите. Вторая дверь направо. Я вам покажу.
Он провел Кардинала по небольшому коридору. Слева – две спальни, справа – встроенные шкафы, в конце коридорчика – ванная; вот и вся квартира. Мистер Карри открыл дверь и жестом пригласил Кардинала войти, после чего встал, прислонившись к косяку, точно спальня сына располагалась на возвышении, куда он был недостоин подняться. Волнуясь, он бегал глазами по комнате: смерть проникла в самые повседневные вещи – в наполовину спущенный баскетбольный мяч в углу, в сломанную роликовую доску на полке, и эта сила могла совсем сломить его на глазах у пришедшего сюда чужака.
– Мистер Карри, вам не обязательно смотреть, если вы не хотите.
– Ничего, детектив. Вы работайте, делайте что нужно.
Стоя посреди комнаты, Кардинал молча впитывал в себя сложные взаимосвязи между разнородными предметами. На комоде красовался дорогой магнитофон и небольшие стопки кассет. К стенам кнопками прикреплены плакаты со звездами рэпа: Тупак, Айс-Ти, Папаша Пуфф. Небольшой стол, он же – карта мира. Маленький макинтошевский компьютер расположился на севере Африки. В торцах аккуратно встроенные книжные полки. Наверняка работа мистера Карри, решил Кардинал. Он провел рукой по краю Антарктиды.
– Хороший стол, – похвалил он, опускаясь на колени, чтобы посмотреть книги Тодда.
– Да, это я его сделал. Не так уж трудно. Хотя, вы же понимаете, за несколько часов не управишься. Тодд эту штуку, конечно, терпеть не мог.
– От подростков благодарности не дождешься, это верно.
– Честно говоря, мы с Тоддом не очень-то ладили. Похоже, я не знал, как с ним обращаться. Пытался быть то мягким, то строгим. Но, похоже, ничего не помогало. А теперь мне просто хочется, чтобы он был здесь.
– Я уверен, вы с ним сумели бы это преодолеть, – сказал Кардинал. – Большинству семей удается. – Заглавия книг на полках: «Остров сокровищ», «Над пропастью во ржи», несколько выпусков «Храбрых ребят» 19
, все в пыли. В остальном библиотека Тодда состояла из фантастики – дешевые издания в кричащих бумажных обложках. Он чуть было не рассказал мистеру Карри про свою собственную дочь, как она, будучи подростком, регулярно говорила ему, что ненавидит его, и как они теперь живут душа в душу. Но это был бы неудачный ход.
– У нас с Тоддом больше не будет случая это преодолеть. Вот что страшнее всего. – Мистер Карри вдруг шагнул в комнату, спеша поделиться важной мыслью, и, как клешней, ухватил Кардинала за локоть. – Детектив, чем бы вы ни занимались, – никогда ничего в жизни не откладывайте. Допустим, есть что-то важное, о чем вы думаете, что это подождет… Все говорите себе: выберу нужный момент и тогда это сделаю… То есть какие-то важные вещи, которые вы хотели сказать тому, кого любите, или еще кому-то… не откладывайте этого, понимаете? Не откладывайте жизнь на потом. Скажите эти слова, уж какие ни есть. Сделайте то, что хотите, что бы это ни было. Вся эта ерунда, которую слышишь в новостях, не важно, ураганы или этот так называемый Убийца-Виндиго, – все эти катастрофы… вы же никогда не думаете, что это может коснуться вас. Вы не понимаете, что человек может просто встать, выйти из дома – и никогда не вернуться. Не представляете себе такого. Простите. Это ужасно. Бормочу, бормочу…
– Вы отлично держитесь, мистер Карри.
– Нет. У меня в таких вещах опыта маловато. – И добавил, словно прося о снисхождении: – Поэтому перестраховываюсь.
– Скажите, мистер Карри, Тодд много пользовался компьютером? – Кардинал указал на «макинтош». Под столом стопкой лежали инструкции к программам и диски с играми, а еще раньше он заметил провод, тянувшийся от компьютера к телефонной розетке в стене.
– Тодд не был хакером, если вы об этом. Он им пользовался в основном для домашних заданий, если вообще их делал. Эта машина для меня – тайна за семью печатями. На работе у нас стоят «Ай-би-эм».
Кардинал открыл стенной шкаф и окинул взглядом одежду. Один костюм, один блейзер, две пары мягких брюк – не такие вещи, которые Тодд или ему подобный парень захотели бы часто надевать. Выше, на полке, – залежи настольных игр: «монополия», «скрэббл», бродилки из серии «Легко и просто».
В комоде помимо неизбежных потертых джинсов и рваных футболок Кардинал нашел переплетение медных и оловянных браслетов, обрывки цепей, усеянные заклепками кожаные воротники и напульсники. Ничего особенного, сейчас многие ребята их носят.
– Жена у меня ходит как потерянная, – сказал мистер Карри. Он снова отступил к порогу. – Это хуже всего на свете. Так тяжело, когда видишь, что любимый человек мучается, и не можешь ему ничем… – Он упомянул о горе, и оно, как демон, услышавший свое имя, вырвалось из оков и завладело им. Мистер Карри из твердого, сильного отца превратился в бледного, согбенного человека, плачущего прислонившись к косяку.
Не то чтобы Кардинал не обращал на него внимания, но он ничего и не сказал, а, лишь мельком взглянув на мистера Карри, тут же повернулся к окну и стал рассматривать ближайший небоскреб. Со стоянки, отделявшей от него дом Карри, доносилась механическая истерика автомобильной сигнализации. Вдали в утренних лучах сверкала Канадская национальная башня.
Через несколько минут всхлипывания за его спиной утихли, и он дал мистеру Карри двадцатицентовую пачку одноразовых носовых платков «Клинекс», которые купил в «Царстве фармацевтики» на Квинсвэй. Он по очереди выдвигал ящики комода, ощупывая их дно.
– Извините, что разнюнился. Наверное, смахивает на телевизионную мелодраму.
– Что вы, мистер Карри. Мне совершенно так не кажется.
За нижним ящиком Кардинал нащупал какой-то журнал. Выдвинул ящик, мысленно извиняясь перед парнем за то, что ему приходится это проделывать. Он знал – тут, скорее всего, нечто более тайное и интимное, чем нюхание клея или марихуана, и вспомнил собственную юношескую пачку «Плейбоев»… но на обложке журнала, который он держал сейчас в руке, была не женщина, а обнаженный мужчина.
Кардинал услышал, как мистер Карри на несколько секунд затаил дыхание, а потом нагнулся и вытащил еще три журнала.
– Похоже, теперь понятно, хорошо я знал своего сына или нет. Никогда бы не мог подумать. Никогда в жизни.
– Я бы не придавал особого значения нескольким снимкам. По-моему, это он просто из любопытства. «Плейбой» и «Пентхаус» у него тут тоже есть.
– Никогда, никогда бы не подумал.
– Чужая душа – потемки, мистер Карри. И ваша и моя…
– Мне бы не хотелось сообщать его матери.
– Разумеется. Незачем ей говорить, по крайней мере – сейчас. Может быть, отдохнете, мистер Карри? Вам нет необходимости смотреть на все это.
– Эдна у меня – очень сильная женщина, но сейчас…
– Вы могли бы пойти взглянуть, как у нее дела.
– Да, спасибо, именно так. Пойду погляжу, как там Эдна. – Кардиналу вдруг пришло в голову, что подростку такой отец должен был казаться сущей наседкой.
«Макинтош» смотрел на него со стола холодным слепым глазом. Кардинал знал о «Маках» немногое: как их загружать и как найти список программ. Это заняло у него всего две минуты, но дальше дело не пошло. Он прошел в гостиную и подал знак Делорм, которая сидела рядом с миссис Карри на диване, перелистывая семейный альбом.
Делорм тоже не была компьютерщиком, но не далее как сегодня утром Кардинал видел, как ловко она управлялась с «Маком» сержанта Флауэр. Из-за таких штук ощущаешь себя стариком. Казалось, всякий, кому нет тридцати пяти, уверенно владеет компьютером, и от этого он всегда испытывал унижение. Делорм маневрировала мышью, как машиной на парковке.
– Мы можем посмотреть, куда он ходил?
– Как раз этим я сейчас занимаюсь. Тут есть «Тредер» – полезная программа. Она фиксирует интернет-адреса, которые ты чаще всего посещаешь, и потом при каждом входе в сеть автоматически обходит их на максимальной скорости, скачивает нужную информацию и тут же разрывает связь, так что ты экономишь время на соединение.
На экране появился список адресов. Кардинал читал вслух:
– «Электронная почта», «Дом рока», «Дом рэпа»… Он слушает рэп? Для белого парня – очень уж необычно.
– Ты отстал от жизни, дружок.
– А что это за «Контакты»? – Он указал на иконку с изображением целующейся парочки. – Сомнительные разговорчики?
– Не обязательно. Давай войдем и посмотрим.
Делорм подвела курсор к иконке и щелкнула. Было слышно, как набирается номер; затем специфический звук «рукопожатия» модемов. Экран вспыхнул, по нему с терзающей глаза скоростью побежали строчки, и сеанс связи тут же завершился.
– Это как ловля на блесну в любимых бухтах, – заметила Делорм. – Теперь посмотрим, что нам попалось.
Она пробежалась по пришедшим посланиям. Много обсуждений новых игр для «Мака», не обращенных персонально к Тодду. Дискуссия о покупке билетов на концерт «Аэросмит» в «Небесный купол».
– А-а, – произнесла Делорм. – Вот его почтовый ящик. Ну и ну, он просто фанат переписки.
– Господи, – выговорил Кардинал. Хорошо, что он стоял позади Делорм, иначе не смог бы смотреть ей в глаза.
– Смотри, все анонимное, – показала Делорм. – На этом форуме он взял ник «Галахад». 20
– Теперь понятно, откуда журналы «Блюбой». У него тут больше десятка разных корреспондентов.
– О, смотри-ка. Этот тип знает его настоящее имя.
«Тодд, – прочел Кардинал. – Мне жаль, что у нас не сложилось. По-моему, ты славный парень, я тебе желаю всего хорошего, но лучше нам больше не встречаться. И даже, наверное, больше не разговаривать, хотя это я готов обсудить. Джейкоб».
– Джон, посмотри на дату.
– Двадцатое декабря. В этот вечер Тодд Карри явился в Кризисный центр. Вроде бы к чему-то подбираемся.
Делорм пролистала несколько страниц, заполненных сообщениями, и бегло просмотрела предыдущие письма от того же Джейкоба. Секс описывался во всех подробностях и без стеснения. Все время повторялись приглашения заехать, остаться переночевать.
– Идеальная ловушка, – заметил Кардинал. – Выискивать жертв в компьютерных сетях. Заманивать их на расстоянии.
Они читали дальше. Не все письма состояли из откровенных сексуальных фантазий. Вдумчиво обсуждалось отношение окружающих к геям. Верный путь, подумал Кардинал. Парнишке трудно было устоять. В арсенале соблазнителя сочувствие – второе по мощи оружие после алкоголя.
– По этой штуке мы сможем как-нибудь выяснить настоящее имя и адрес того парня?
– Адрес – сомневаюсь. Имя – возможно. Правда, я подзабыла, как это делается. Займет какое-то время. – Делорм снова стала кругами водить мышь, а Кардинал, встав на колени, изучал Тоддову коллекцию видеоигр. Минут через десять Делорм тронула его за плечо:
– Посмотри.
Кардинал встал за ее спиной и взглянул на экран.
– Список членов секс-сообщества этого Джейкоба и его электронный адрес. – Она прочла вслух: – «Ключевые слова: бодибилдинг люкс, орал, горячая электронная почта…» Пока достаточно. На одном из тематических форумов он упоминает Луи Риэля 21
– ты историю хорошо учил?
– Маленькое восстание на западе, верно?
– Не такое уж маленькое. В общем, я думаю, что он может увлекаться историей, а значит, надо сходить на исторические форумы, так? – Делорм щелкнула мышью, и изображение на экране изменилось. – Следующая остановка; историческая рассылка, постоянные подписчики. Ввожу в строку поиска электронный адрес Джейкоба… – Она что-то набирала на клавиатуре. – И смотри, что мы имеем! Тот же адрес.
– Этого Джейкоба?
– Этого Джейкоба. Только на здешнем форуме он использовал свое настоящее имя. – Она стукнула по экрану указательным пальцем. Кардинал прочел: «Джек Ференбах, 47: адрес электронной почты… писать по-французски или по-английски… Алгонкин-Бей».
– Ференбах – учитель алгонкинской школы, преподает в старших классах. Ты уверена, что это именно он? – спросил Кардинал.
– Нет, не на сто процентов. Но, скорее всего, электронный адрес зарегистрирован на это имя.
– Он один год преподавал у Келли. Но ведь кто-то мог воспользоваться его именем, верно? Какому-нибудь ученику захотелось похулиганить.
– Может быть. Но для таких интернет-сервисов нужна кредитная карточка. Разве что этот ученик – крупный мошенник.
– Первоклассная работа, Лиз. Первоклассная.
Делорм улыбнулась:
– Да, вынуждена признать: получилось неплохо.
25
Наконец-то прошла тошнота. Целыми днями она как грязный туман висела над постелью, так что при малейшем движении у него начинала кружиться голова и к горлу подкатывала желчь. После нескольких кусочков еды кровать превращалась в лодку, падающую с гребня волны.
А бывали минуты – обычно перед тем, как Эрик или Эди приносили ему поднос, – когда тошнота немного отступала, и ему начинало казаться, что скоро он выберется на свежий воздух, к солнцу. Потом им овладевали странные грезы: столбики кровати становились минаретами, его ступни под покрывалами обращались в далекие песчаные дюны, подтекающий кран звучал как бубен. Он представлял себе, будто попал в какое-то экзотическое место – Бахрейн, Марокко, – где его свалила загадочная лихорадка. Глаза слипались; мышцы были как желе и не повиновались ему.
Силуэт на краю кровати расплылся и сдвинулся. Кийт попытался сосредоточиться. Ошеломляющий аромат поджаренного хлеба и джема. Когда у него в последний раз что-то было во рту? «Господи, как я проголодался». Он сказал это сидящей на кровати фигуре, но она снова сместилась.
– Возьми. – Эрик держал тарелку под самым носом у Кийта. От запаха можно было потерять сознание.
Кийт съел четыре тоста. Он снова начал ощущать в себе силы: можно будет встать, двигаться, что-то делать.
– Эрик, мне надо позвонить. Мне нужен телефон.
– Извини. У Эди нет телефона. У меня есть, но я живу в другом конце города.
– У нее нет телефона?
– Да. Я же тебе сказал.
– Кэрен будет волноваться. Мы договорились перезваниваться. Я болею уже сколько – три дня?
– Четыре.
Кийт попытался сесть. Мышцы ослабли от долгого лежания в постели.
– Ты слишком нездоров, чтобы выходить, Кийт. Может быть, напишешь ей письмо?
– Она живет в Гельфе. Письмо до нее дойдет только через несколько дней. К тому времени она уже так на меня взъестся, что, скорее всего, не станет его читать. А у вас тут имейла нет?
– Нет, – ответил Эрик. – Может, дашь мне ее номер? А я ей позвоню.
– Спасибо, Эрик. Думаю, все равно мне лучше сходить к врачу. Нельзя же так все время дрыхнуть. Позвоню Кэрен из больницы.
– Ладно. Может быть, тогда встанешь и попробуешь?
Эрик пересел с кровати в сломанное кресло. Кийту стоило огромных усилий спустить ноги на пол. Переведя взгляд на Эрика, он медленно выпрямился. С трудом сглотнул и попытался шагнуть к двери. Но это ему не удалось, и он со стоном рухнул обратно на кровать.
– Почему я так выдохся?
– Это все твои путешествия. Наверняка где-то подцепил какой-нибудь редкий вирус.
– Пожалуйста, Эрик, отвезите меня в больницу.
– Извини. Не могу. Я не вожу машину.
– Да бросьте. – Он пытался придать голосу строгость, но это не так просто, когда глаза у тебя сами собой закрываются. – Вы же говорили, у вас есть фургон. Тогда, в тот вечер. Вы сказали – привезли на нем кассеты и все такое.
– У меня кончился срок действия прав. Я только сегодня утром обнаружил. Он истек еще полгода назад.
– Тогда Эди. Пусть Эди меня отвезет. Господи, как спать-то хочется.
Его поглотила темнота. Он снова скользил, как на коньках, вниз по коридору, затянутому паутиной, к меркнущему сиянию какой-то башни. Или это Канадская национальная? С низкого потолка свисали насекомые размером с хорошую кошку. Из жал у них сочилась мерзкая белая пена и капала на него, обжигая.
Он засыпал и просыпался, опять и опять.
И вот он очнулся с ощущением забытой ясности. Неизвестный демон, высасывавший из него энергию, сейчас, кажется, ослабил хватку, и, если не считать вялости мышц, он чувствовал себя почти нормально. Рядом с кроватью обнаружилась Кэрен, письмо, полное любви и томления. Он с нежностью вспоминал ее лицо, ее тело. К нему вернулось ощущение близости с Кэрен, и он писал о плотских радостях в самых ярких красках. На мгновение ему пришлось остановиться. Он пытался придумать, как еще можно назвать наслаждение. «Восторг» – не то, а «удовольствие» уже два раза было. Может быть, «блаженство»? Он уже хотел поставить это слово – и вдруг так и застыл с ручкой, занесенной над бумагой. Сверху донесся звук, пусть и глухой, но несомненный. Звонок телефона.
26
Эди хохотала до рези в животе.
– «Я неделю тяжело болел, – читал Эрик. – Точно не знаю, сколько, но ты не поверишь, как надоедает рвота после десятого раза».
– Видишь, Эрик? Кийту понравились мои коктейли с ипекакуаной. Мои волшебные блевотные снадобья. Секрет в том, чтобы смешать их с валиумом. Это дает совершенно особые ощущения. – Она обожала, когда Эрик смеется. Ну почему он не может быть таким всегда? Веселый, раскованный. В такие минуты она почти верила, что они – нормальная семейная пара, самая обычная, простая семья, супруги, радостно смеющиеся вместе. Забывалась и безотрадная зима, и нескончаемый холод. Она даже почти забывала о своей внешности. Ну да, она видела, как глаза Кийта Лондона по-мужски прошлись по ее лицу и фигуре, оценив ее и отвергнув, хотя он и держался дружелюбно. Ну и ладно, пусть ему на нее плевать. Не важно, ведь Эрик – с ней, и Эрик счастлив.
– Лучше поменьше ипекакуаны, главное – валиум, – говорил тем временем Эрик. – А то он выблюет то, что мы будем ему давать. Вот послушай-ка.
Сверху послышалось «бум, бум, бум». Господи, ба, дай же ты нам отдохнуть. Дай мне спокойно побыть с мужчиной, раз в жизни повеселиться. Неужели ты не можешь оставить нас в покое?
В ответ на этот глас поднебесья Эрик стал читать только громче:
– «Я живу у молодой пары. Они очень странные, Кэрен, но штука в том, что без них я бы, скорее всего, погиб».
– Слышишь, Эрик? Без нас бы Кийт, скорее всего, погиб.
– «Женщина, ее зовут Эди, работает в аптеке и достает все лекарства бесплатно. По крайней мере, она говорит, что получает их бесплатно. У меня такое ощущение, что она их просто ворует».
– Гаденыш проклятый, – отозвалась Эди. – Он еще пожалеет, что написал это письмо, Эрик. Вот увидишь. Уж он у меня попляшет.
Опять «бум-бум-бум» с верхнего этажа.
– Слушай дальше, – продолжал Эрик. – «Я думаю о тебе, я о тебе мечтаю, я скучаю по тебе. Мне так хочется опять оказаться с тобой в постели. Мне было с тобой так хорошо».
Дальше следовало несколько весьма откровенных пассажей, которые Эрик зачитал очень потешным высоким голоском, и оба скорчились от хохота, у них даже полились слезы.
– «Эрик сказал мне, что у них тут нет телефона, но я только что слышал звонок. Это меня немного тревожит».
– Немного тревожит, а, Кийт? Ты полагаешь, что телефонный звонок немного тревожит, а?
– Мы тебе покажем, что такое «тревожит», Кийт. Мы потревожим твои яйца, так что они отвалятся от твоего поганого тельца.
– Мы потревожим тебе мозги, так что они вытекут из твоей поганой башки, ублюдок. Что случилось?
Эрик вдруг замолк.
– Что такое, Эрик?
Он показал ей письмо, тыча в строчку, нацарапанную внизу. Это был адрес Эди.
– Как это он умудрился запомнить адрес, ради всего святого? Он тогда нализался как скотина.
Эрик сложил листок и сунул его обратно в конверт, который они перед этим вскрыли, подержав над паром.
– Я его выброшу. Или нет, лучше в унитаз…
– Что у вас тут творится? Почему ты не приходишь, когда я тебя зову? – Бабушка Эди, покачиваясь, опираясь на палку, возникла в дверях. Веки покраснели, глаза так и сверкали гневом.
– Прости, бабуля. Мы просто музыку слушали.
– Я не слышала никакой музыки. Я все колочу и колочу, Эди, а ты не приходишь. Все колочу и колочу. Почему Эрик еще тут?
– Привет, бабулечка. – Эрик очаровательно улыбнулся. – Может быть, мне раскроить вам череп?
– Что он говорит?
– Ничего, бабуля. Пошли, я отведу тебя наверх.
Но бабушка не успокоилась. Эта девчонка еще смеет от меня отмахиваться, указывать, когда мне уходить.
– Не вижу, почему бы тебе не прийти, когда я тебя зову, Эди. Я не так уж о многом тебя прошу. Многие просили бы куда большего у человека, которого они вырастили как собственного ребенка.
– Это все потому, что она вас ненавидит, бабуленька. Не стоит переживать. Она просто ненавидит ваши вонючие потроха.
– Отстань от нее, Эрик. Я ее уведу. – Эди помогла ей повернуться, укоризненно взглянув на Эрика из-за плеча старушки.
Когда они ушли, Эрик направился в крошечную уборную под лестницей. Там он долго смотрел на письмо. Сначала он намеревался разорвать его на мелкие клочки, но его заинтересовали эротические описания. Он опустил сиденье унитаза и уселся перечитать. Должно быть, эта Кэрен – занятная штучка. Приличия требуют послать ей маленький подарочек.
27
Джека Ференбаха с его двухметровым ростом вполне можно было поместить в журнальную рекламу обуви для туристов. Он воплощал в себе идеальный образ любителя активного отдыха во всем, вплоть до легкой небритости. Так и видишь снимки, на которых он разбивает палатку или жарит только что пойманную форель в походной печке «Коулмен». Плечи у него были словно широкая прочная скамья, да и все тело казалось вырубленным из дуба. Впрочем, впечатление несколько нарушали вполне консервативный галстук и пара бифокальных очков, которые Ференбах стащил с носа, чтобы получше рассмотреть Кардинала и Делорм, без предупреждения возникших у него на пороге.
– Надеюсь, это не насчет неправильной парковки, – заявил он, когда Кардинал показал ему удостоверение. – Я им уже пять раз говорил, я им твердил до посинения, что я этот проклятый штраф заплатил . Господи боже ты мой, у меня есть оплаченная квитанция, я им послал фотокопию. Почему они не отслеживают такие вещи? Есть же технология. У них что, в муниципалитете нет компьютеров? В чем сложность?
– Мы не насчет неправильной парковки, мистер Ференбах.
Ференбах смерил Кардинала изучающим взглядом и, видимо, нашел у него в лице массу недостатков.
– В таком случае что же вам угодно?
– Извините, можно войти?
Он разрешил им проникнуть в жилище не далее чем на метр с небольшим, и они оказались в тесной прихожей, увешанной одеждой.
– По поводу кого-то из моих учеников? С кем-нибудь что-то случилось?
Кардинал вытащил фотографию Тодда Карри. Это был удачный моментальный снимок, который Делорм выпросила у матери подростка. Широкая улыбка, но взгляд беспокойный, словно глаза не доверяют губам.
– Вы знаете этого мальчика? – спросил Кардинал.
Ференбах поближе всмотрелся в фото.
– Похож на кого-то, но, может быть, я видел его всего один раз. А почему вы интересуетесь?
– Мистер Ференбах, нам обязательно стоять у входа? Здесь тесновато, вы не находите?
– Хорошо, можете пройти, только снимите обувь, я только что натер полы. Не хочу, чтобы вы нанесли снега.
Кардинал снял галоши и проследовал за Ференбахом в столовую. Делорм, в носках, вошла чуть позже. Комната была светлая и просторная, повсюду цветы. Паркет блестел, приятно пахло воском. У стены под бременем исторических знаний прогибались четыре массивные полки, где неровными рядами и кипами громоздились толстые тома. Под ними был почти погребен компьютер.
– Не стану ходить вокруг да около, мистер Ференбах. – Кардинал вынул из кармана листок бумаги и прочел то, что до этого выписал: «162 сантиметра? 43 килограмма? Хороший товар всегда поставляют в небольших упаковках, Галахад, а у тебя – как раз такая упаковка, какую я бы очень желал получить».
Реакция Ференбаха его удивила. На лице вместо потрясения – разочарование. Почти печаль.
Кардинал прочел дальше:
– «Я готов даже оплатить доставку груза, если ты любезно переправишь себя ко мне…»
– Где вы это добыли? – Ференбах взял выписку из рук Кардинала и внимательно изучил ее сквозь очки. Уголки рта у него побелели; очки опять съехали, брови сошлись над орлиным носом. Наверное, у себя в классе он бывает грозен.
– Инспектор, это частная корреспонденция, вы не имеете права. Вы слышали, что такое несанкционированный обыск и захват информации? Между прочим, у нас в стране имеется конституция.
– «Галахад» мертв, мистер Ференбах.
– Мертв, – повторил он так, словно Кардинал был учеником, без спросу давшим неверный ответ. – Как он может быть мертв? – На верхней губе у него выступили бисеринки пота.
– Просто расскажите о вашей с ним встрече.
Ференбах скрестил руки на груди; при этом четко обозначились мускулы. Не стоит его сердить, подумалось Кардиналу, в гневе этот субъект опасен.
– Слушайте, я не знал, что он ребенок. Он меня уверял, что ему двадцать один год. Пойдемте, я вам покажу, письма хранятся на диске. Не верится, что он умер. Господи! – Ладонь взлетела ко рту – жест в высшей степени женственный для человека столь богатырского сложения. – Но это не его нашли в том доме? Там был…
– Почему вы так решили, мистер Ференбах?
– Видите ли, в газете сообщили, что мальчик был не из нашего города. И он уже был мертв не меньше двух… не знаю… Уже по тому, как вы спросили, я понял…
Ничто в нем не выдавало виновности, но Кардинал понимал, что человеком, убившим Тодда Карри и Кэти Пайн, может оказаться любой . Преступник планировал убийства и записал на пленку по меньшей мере одно из них. Это говорит о хорошем самоконтроле. В психологическом портрете отмечалось, что убийца, скорее всего, имеет постоянную работу и, вероятно, предпочел бы профессию, позволяющую ему проводить время с детьми.
– Послушайте, детектив Кардинал. Я школьный учитель, Алгонкин-Бей – городок небольшой. Если это выплывет наружу, мне конец.
– Если что выплывет наружу? – вмешалась Делорм. – Что выплывет наружу, мистер Ференбах?
– То, что я гей. Я хочу сказать… это расследование уже перестало быть только местным. Теперь даже «Торонто стар» пишет о Виндиго. А тут мои письма… как это будет выглядеть по четвертому каналу? Поймите, с точки зрения гея имейл – безопасный секс. Это гораздо предпочтительнее, чем обходить бары или…
– Но вы не собирались ограничиваться имейлом, – настаивала Делорм. – Вы договаривались о том, чтобы Тодд приехал сюда. Чтобы он пожил у вас.
– Вы знаете, какие были мои первые слова, когда этот мальчик появился у меня на пороге? «О нет». Богом клянусь. Я видел, как он стоит там, этот недомерок, и я ему сказал: «О нет. Не годится. Никогда. Тебе слишком мало лет. Тебе нельзя здесь оставаться».
Накануне вечером Кардинал звонил Келли. Ее не было, и он отправил соседок на поиски. В итоге они вытащили ее из студии, где она, несмотря на поздний час, работала. Ее отзыв о Ференбахе был таким: «Джек Ференбах – великолепный учитель, папа. Он погружает тебя в материал, вынуждает размышлять об истории. Да, он тебя заставляет зубрить даты и цифры, но при этом ты еще и задумаешься о причинах и следствиях. Энтузиазм в нем так и бурлит, но при этом он не набивается тебе в приятели, понимаешь? Если ты пытаешься перейти грань – он сразу как-то отчуждается». В ответ на замечание Кардинала о том, что этот человек – гомосексуалист, Келли ответила: «Все, кто учится в алгонкинской школе, знают, что мистер Ференбах – голубой, и всем на это плевать. Ты же знаешь, если б он дал повод, его бы не пощадили. Но он никогда не давал повода. Он не из тех, над кем издеваются ученики». Короче говоря, Джек Ференбах был одним из трех лучших учителей в жизни Келли, при том что историю она не любила.
Но Кардинал не собирался сообщать об этом единственному подозреваемому.
– Вы же отдаете себе отчет, мистер Ференбах, что, прочитав то, что мы прочли, трудновато поверить, что вы действительно решили дать мальчику от ворот поворот. Вы вдруг решили повести себя корректно?
– Мне все равно, чему вы там поверите! Вы слишком много на себя берете! – Рука снова взмыла вверх, на секунду прикрыв рот. Потом он сказал: – Я не хотел… Я просто расстроен. Конечно же, ваше мнение для меня очень важно. Я приглашал Тодда приехать ко мне. Мне было неуютно. Я угостил его ужином, и, откровенно говоря, беседа между нами не задалась. Не знаю, как у вас, но у меня весьма скудные сведения о творчестве Папаши Пуффа. Насколько я понимаю, пределом мечтаний у мальчика было стать диджеем и зарабатывать на жизнь, царапая пластинки 22
. Так или иначе, он держал себя не очень-то дружелюбно после того, как я сказал ему, что на ночь он остаться у меня не может. Нет уж, извините. Незнакомый парнишка шестнадцати лет? В квартире гомосексуалиста? Школьного учителя? Я не сумасшедший. Я высадил его у «Берега», у него было достаточно денег на ночлег, обратный билет на автобус и завтрак. Почему вы на меня так смотрите? Я вам покажу его письмо.
У Ференбаха ушло минуты две на то, чтобы загрузить компьютер и открыть свой почтовый ящик.
– Вот. Смотрите. Это совсем раннее, наш второй обмен посланиями. Я пишу ему: «Расскажи о себе. Чем ты занимаешься? Сколько тебе лет?» – Строчки на экране заскользили вверх. – А вот что он ответил.
Делорм наклонилась за его спиной и прочла:
– «Мне двадцать один, и у меня причиндал, как у быка, что еще тебе нужно про меня знать, Джейкоб?»
– И мне никогда не приходило в голову, что он моложе, чем говорит. Видите ли, обычно люди в Сети лгут о своем возрасте в противоположную сторону. Я сам часто был не прочь скостить себе несколько лет. Так или иначе, поначалу он очень раскованно говорил о сексе, но потом, когда он стал искать предлог уклониться от встречи, я понял, что в своей сексуальной ориентации он не уверен. Тогда наши отношения стали больше напоминать дружбу. Я не хотел торопить события и, полагаю, стал в каком-то смысле его наставником.
Делорм возразила:
– Прошу прощения, но ваша переписка не производит впечатления интеллектуальной.
– Интеллектуальной – нет. Но это не значит, что мы не говорили об умном. Видите ли, сейчас, возможно, и более либеральные порядки, чем во времена моего детства, но наша сексуальная ориентация по-прежнему рассматривается большинством как отклонение, что невероятно осложняет самоидентификацию и делает самоанализ тяжелейшей психологической задачей. Если вы посмотрите беспристрастно, то увидите, что наш обмен посланиями после первых пяти-шести сообщений становится гораздо менее сексуально раскованным.
Он вывел на экран пару следующих посланий. Его слова подтвердились: собеседники постепенно переходили от затяжных, почти до живописности подробных фантазий к сосредоточенному обсуждению сексуальности как таковой. Письма Ференбаха, как он и говорил, были письмами наставника и адресованы тому, кто оказался перед лицом врага, с которым сам учитель уже давно боролся и которого победил.
Ближе к концу – детальное обсуждение новой темы: как «Галахаду» добраться из Торонто в Алгонкин-Бей – на автобусе или на поезде, и как доставить ему деньги.
«Выезжаю завтра утром в 11.45. Должен быть в Алгонкин-Бей к 4.00. До скорого!» Дата – двадцатое декабря. И после этого – ничего.
– Вы не встречали его на автовокзале?
– Нет, до этого я уже отправил ему деньги не только на автобус, но и на такси. К тому времени я начал опасаться, что он моложе, чем утверждает. Разумеется, я не хотел, чтобы меня видели в обществе малолетнего.
– Вы чрезвычайно осторожны, мистер Ференбах, – отметила Делорм. – Некоторые сказали бы, что вы подозрительно осторожны.
– В Торонто у меня был друг – когда-то он там жил, – так вот, он любил вести у себя в кабинете долгие дружеские беседы с учениками. Личные разговоры при закрытых дверях. Из-за этого, а также из-за свидетельских показаний мальчика, которого он провалил на экзамене, моего друга на четыре года отправили в тюрьму. На четыре года, детектив. Нет, нет. Я просто благоразумен. Дверь ко мне всегда открыта – настежь, – и я никогда не встречаюсь с учащимися нигде, кроме как в школе.
– Судя по этому посланию, – заключил Кардинал, – и судя по вашим словам, Тодд должен был двадцатого декабря быть в «Береге».
– Так и есть. Я сам его отвез и видел, как он туда входит. Я оставался в машине, но видел, как он вошел.
– Должно быть, вам нелегко это далось. У вас были жаркие разговоры, вы ожидали жаркого уикэнда, а потом вдруг резко все оборвали. Видимо, это было трудно.
– Вовсе нет. Вы говорите, ему было шестнадцать, но выглядел он на четырнадцать. По моим понятиям, это – ребенок. Я сплю с мужчинами, а не с детьми, детектив Кардинал.
– Нам необходимо знать, где вы были до конца того уик-энда.
– Это просто. Я болтался без дела, так как заранее освободил себе конец недели, а планы не сбылись. Меня давно приглашал к себе один друг, который живет в Повассане, и я туда отправился и все это время провел с ним. В понедельник я оттуда сразу поехал в Торонто, чтобы провести Рождество со своими родителями. Мой друг подтвердит. Я ему рассказал то же, что и вам, и он надо мной долго смеялся.
– Нам нужна его фамилия. И имейте в виду, что, если вы позвоните ему, чтобы отрепетировать ваши сказки, мы об этом узнаем, так как все вызываемые номера фиксируются.
– Мне ни к чему репетировать правду. И ему тоже.
Ференбах достал адресную книжку и продиктовал Делорм нужные данные, которые она записала. При этом он стоял, склонившись над ее плечом, словно проверял домашнее задание.
Кардинал вспомнил, какое уважение слышалось в голосе Келли: «Сколько ты знаешь учителей, которые могут добиться того, чтобы ребята у них спорили, представляешь – спорили о Генри Гудзоне 23
и Самюэле де Шамплене 24
? Его главные принципы – это «правильная методика», «запоминайте даты» и «перед контрольной соберитесь с мыслями и просмотрите конспекты».
Кардинал протянул ему руку:
– Вы нам очень помогли, мистер Ференбах.
Поколебавшись, учитель обменялся с ним рукопожатием.
На обратном пути Делорм сидела мрачнее тучи. Кардиналу ее непростой характер был известен, и он чувствовал, как она пытается взять себя в руки. Когда свернули на Мэйн-стрит, машину вдруг занесло на полосе льда, и Кардинал воспользовался этим поводом, чтобы остановиться на обочине.
– Послушай, Лиз, у него кристальная репутация, пойми. Великолепный учитель, никаких жалоб на него нет. Вел себя открыто, честно и прямо и гораздо откровеннее, чем вел бы себя я на его месте.
– Мы сделали ошибку. Сейчас Ференбах сидит за компьютером и уничтожает все следы своей переписки с этим парнем.
– Нам она не нужна. Она есть в компьютере у Тодда. Проверим его алиби и установим за ним наблюдение. Только все это ни к чему нас не приведет.
Портье в «Береге» не вспомнил Тодда Карри по фотографии. Кроме того, подросток не записывался в книге постояльцев.
– Видишь? – сказала Делорм. – Ференбах лгал.
– Я и не ожидал увидеть тут подпись нашего парня. Феллоуз из Кризисного центра мне сообщил, что двадцатого декабря Тодд Карри зарегистрировался у него. Тодд где-то тусовался, услышал про Кризисный центр и решил остаться там на ночь, чтобы сэкономить деньги, полученные от Ференбаха. И где-то на пути между Кризисным центром и домом на Мэйн-Вест он встречает убийцу.
28
У Делорм было не так уж много близких друзей в полиции. Работа в отделе спецрасследований развитию товарищеских чувств не способствует, к тому же Делорм была не из тех, кто постоянно мозолит всем глаза и втирается в компании. Она предпочитала дружить с бывшими одноклассницами, но и тут дела обстояли не слишком удачно. Кое-кто уехал учиться в колледж и вернулся, выйдя замуж или заметно изменившись, причем чаще всего происходило и то и другое. Были и такие, кто в колледж не уезжал и чьи горизонты простирались не дальше школьного дружка и ребенка, рожденного в восемнадцать лет.
У большинства теперь были дети, а значит, Делорм не могла разделять их главные жизненные интересы. Даже когда ей доводилось увидеться со старыми подругами, она чувствовала по их глазам, что они замечают в ней перемену. Постоянная работа бок о бок с мужчинами, да еще с полицейскими, сделала ее жестче, осмотрительнее и почему-то (она не могла толком это объяснить) менее терпеливой при общении с женщинами.
В итоге получалось, что она много времени проводила в одиночестве, поэтому, в отличие практически от всех коллег, всегда побаивалась окончания рабочего дня. Так что когда Кардинал неожиданно предложил (посреди марафонского составления дополнительных отчетов) отправиться к нему домой на вечерний мозговой штурм, в сердце у нее, словно ласточки вокруг амбара, закружились смешанные чувства. «Не волнуйся, – заверил ее Кардинал, прежде чем она успела ответить. – Я не буду тебя мучить своей стряпней. Можем заказать пиццу».
Делорм в замешательстве сказала «не знаю». К концу дня она порядочно вымоталась, и вряд ли ее мозги были способны так уж помочь штурму.
– Ференбаха мы ведь отработали? Пока больше двигаться некуда.
– Я знаю. Просто… – Кардинал посмотрел на нее, слегка нахмурившись. – Если бы я собирался к тебе подкатиться, я б не стал этого делать дома.
И вот они, каждый на своей машине, подъехали к холодному коттеджу Кардинала на Мадонна-роуд. И он развел огонь в дровяной печи. Делорм тронуло его дружеское расположение. Он показал ей кое-какие свои столярные поделки на кухне, затем – огромный пейзаж, нарисованный его дочерью в двенадцать лет: вид Форельного озера с базой Североамериканского командования ПВО на заднем плане.
– Художественные способности у нее от матери. Кэтрин – фотограф, – сказал он, показывая на выдержанный в коричневатых тонах снимок одинокой гребной шлюпки на неизвестном берегу.
– Наверное, ты по ним скучаешь, – предположила Делорм и тут же об этом пожалела. Но Кардинал лишь пожал плечами и взял телефон, чтобы заказать пиццу.
К тому времени, как ее привезли, они уже начали извергать идеи. Основное правило мозгового штурма: нельзя смеяться, что бы ни предложили другие, нельзя никого расхолаживать. Вот почему лучше делать это не в отделе: они могли высказывать самые дикие гипотезы и при этом не чувствовать себя особенно глупо.
Они только начали разогреваться, когда зазвонил телефон. Кардинал подошел, и первыми его словами было: «Черт. Буду через десять минут». Он кинул трубку на диван и стал натягивать куртку, охлопывая карманы в поисках ключей.
– Что? Что случилось?
– Забыл – у нас в шесть пресс-конференция. Кендалл ее специально созвал, чтобы Грейс Лего совсем слюной не изошла. Извини. Обычная сделка: мы им сообщаем то, что не очень-то хотим выдавать, а они за это не выносят на публику то, что нам не очень-то желательно. Таков общий принцип.
– Чей принцип?
– Дайсона. Но я его поддерживаю.
– Тогда я пойду.
– Нет, нет. Пожалуйста, останься. А то пицца остынет. Я за час обернусь.
Делорм возражала, Кардинал настаивал, и в конце концов она осталась вяло ковырять пиццу в тишине, внезапно наставшей после его ухода. Это казалось таким… таким нарочитым. Пригласил ее сюда. Якобы забыл о встрече с прессой. А тут еще и пицца. Словно он хотел, чтобы хотя бы на час дом оказался в ее распоряжении: не стесняйся, смотри во все глаза – мне скрывать нечего.
Может быть, таким образом Кардинал хотел избавить ее (или Дайсона, или управление) от хлопот по оформлению ордера на обыск? Или это был упреждающий шаг, рассчитанный на то, чтобы ее озадачить? Будь он виновен, он бы ни за что не предоставил ей свободу действий в доме. Но тут могла быть та же история, что и с его рабочим столом: виновный специально оставляет все нараспашку, – пусть думают, что он чист.
Делорм вытерла с пальцев жир от пиццы и набрала номер Дайсона. Не выдумал ли Кардинал эту пресс-конференцию? Вовсе нет, уверил ее Дайсон. Наш главный дико серьезно к ней относится, и Кардиналу надо бы поскорее явиться, «тут сюит» 25
(от его французского Делорм передернуло), а то Дайсон еще до конца недели сошлет его выписывать парковочные квитанции.
– Он выехал.
– Откуда ты знаешь? Ты что, у него? Что ты делаешь у него дома?
– Вынашиваю его ребенка. Но не беспокойся, я не утратила объективности.
– Ха-ха. Значит, у тебя есть возможность заняться тем, о чем мы говорили.
– Я только не могу понять, почему он сам нам это позволил, разве что он невиновен.
– Очень мило с его стороны.
Делорм встала, стряхивая крошки с колен. Над камином висела черно-белая фотография, на которой Кардинал был одет в старую рабочую рубаху и джинсы и строгал доску, наклонившись над ней как бильярдист. С трехдневной щетиной и с опилками в волосах он выглядел довольно сексуально для полицейского. Ну, сексуальный он там или нет, но сначала он оставляет незапертым ящик стола, а теперь вот оставил на нее дом. Насколько Делорм могла судить, это было своего рода приглашение.
В полицейском управлении Алгонкин-Бей не существовало правил проведения негласных обысков по очень простой причине – никому не приходило в голову, что сотрудники будут этим заниматься. При сборе улик Делорм никогда не полагалась на полулегальные методы, и сейчас ей не хотелось делать исключение. Такой осмотр имеет смысл лишь в качестве рекогносцировки, при которой определяется, что смогут обнаружить те, кто придет вслед за тобой (с оружием и ордером). В Эйлмере, в Полицейской академии Онтарио, слушателям о подобных обысках говорят одно: это противозаконно, а полученные с их помощью доказательства судом не рассматриваются. Всему, что Делорм знала об этом малопочтенном ремесле, ей пришлось научиться самой.
Времени у нее на все – час, поэтому для страховки лучше ограничиться сорока минутами. Значит, надо подойти к делу очень избирательно. Она исключила все места, которые обыскивают полицейские в кино, все труднодоступное – не полезу ни на шкафы, ни на чердак, – туда, где нужно на что-нибудь залезать. Вычеркнула из списка также все, для чего надо двигать мебель. Если она станет поднимать ковры или заглядывать под диван и кресла, Кардинал обязательно заметит чужое вмешательство. Да и в любом случае она не верила, чтобы Кардинал, если ему было что прятать, спрятал бы это в таком месте. И туалетный бачок она тоже открывать не собиралась.
Лиз Делорм в считанные минуты после отбытия Кардинала решила осмотреть лишь самое очевидное место для хранения компрометирующих материалов – личные папки Кардинала. Было очень удобно, так как он держал эти помеченные ярлыками папки в незапертом металлическом картотечном шкафчике о двух ящиках, весьма ободранном. Она мгновенно установила точную сумму, которую он получал в управлении (со всеми сверхурочными выходило гораздо больше, чем она ожидала), и узнала, что за его прелестный, хотя и мерзлый дом на берегу озера до сих пор не выплачено. Ежемесячные платежи хоть и высокие, но для доходов Кардинала терпимые, при условии, что у него не было других масштабных трат, скажем, на обучение дочери в престижнейшем университете.
Делорм больше интересовали доходы Кэтрин Кардинал. Если у нее имеется какой-то независимый источник, подозрения с Кардинала, возможно, будут сняты.
Она достала налоговые декларации.
Из сводной декларации, заполненной рукой Кардинала, явствовало, что он сообщил министерству налогов и сборов Канады точную сумму дохода. Кэтрин Кардинал за это время заработала сущую мелочь, работая неполный день фотоинструктором в алгонкинском колледже. Но имелась и вторая папка, значительно более любопытная: декларация для налоговой службы США. Декларация на имя Кэтрин заполнена малоразборчивым, но твердым почерком Кардинала. Ты никогда бы не стал нанимать бухгалтера, верно? Слишком гордишься своими умственными способностями. Судя по анкете, Кэтрин Кардинал получила одиннадцать тысяч долларов США в качестве арендной платы за недвижимость в Майами. Очевидно, почти весь год квартира там пустовала.
– Дата покупки, – вслух прошептала Делорм, пролистывая незнакомые бланки. – Ну же. Дата покупки. Ты все прибедняешься, но где-то же ты должен указать, когда ты купил эту проклятую… – Она опустилась на корточки, сжимая бело-голубой документ. Кэтрин Кардинал приобрела квартиру во Флориде три года назад, заплатив наличными сорок шесть тысяч долларов США, то есть спустя всего шесть недель после первого провала с Корбеттом.
Осторожнее, сказал внутренний голос Делорм. Ты ничего не знаешь наверняка. Продолжай смотреть непредвзято. Мы собираем улики, рано выносить суждение.
Часть страховых взносов за дом Кардинал указывал в налоговой декларации, что снижало размер налога. Делорм нашла папку, озаглавленную «Страховка». На первый взгляд сумма страховки казалась небольшой, но потом она вспомнила, что дом, в отличие от недвижимости в Майами, стоил недорого. В папке были квитанции на крупные покупки: «камри» Кардинала, новый холодильник, станковая пила, – но тут Делорм наткнулась на квитанцию, от которой у нее перехватило дыхание. Пристань Каллоуэй, Голливуд-Бич, Флорида, пятьдесят тысяч долларов за яхту «крис-крафт». Два года назад, в октябре. Всего через два месяца после провала второго рейда против Корбетта.
Делорм снова попыталась унять биение сердца, призвать себя не делать скоропалительных выводов. Поспешность в выводах превращает тебя в ходячую угрозу для всех, кто оказывается рядом. Но такая крупная сумма, в такое время – это очень подозрительно, тут нет никаких сомнений.
Из задней части нижнего ящика она вытянула папку, помеченную «Йель». Она быстро пробежала содержимое. Официальные послания из Йеля на роскошных бланках подтверждали то, что она уже знала: Джон Кардинал платил бешеные деньги, чтобы дочь училась в знаменитом университете. Больше двадцати пяти тысяч канадских долларов в год без расходов на проживание. И ведь помимо этого еще затраты на поездки и все необходимое для занятий живописью. Кардинал говорил, что у Келли второй год магистратуры, значит, он уже потратил на нее не меньше семидесяти пяти тысяч, и ведь Делорм еще не все подсчитала.
Она убрала бумаги на место и задвинула ящик. Пока можно остановиться, сказала она себе: яхта, квартира, – этого более чем достаточно для расследования.
Положив половину пиццы Кардинала в холодильник, она вымыла свою тарелку и надела куртку. Потом погасила свет, недоумевая, почему же, черт возьми, партнер по расследованию позволил ей устроить обыск у него дома, когда здесь столько изобличающих его улик. Это было непонятно.
На обратном пути она позвонила с мобильного Малькольму Масгрейву:
– Я обнаружила очень интересные квитанции на крупные приобретения, которые делали сразу после ваших операций против Корбетта. Но пока я не могу сказать вам, где я их нашла.
– Понимаю, он ваш партнер, но не вы одна ведете это расследование. О какой сумме идет речь?
– Девяносто шесть тысяч долларов США. Плюс дочка учится в Йеле.
– Наше высокое начальство, может, столько и зарабатывает, но ни я, ни вы, ни ваш партнер – нет.
– Я понимаю, картина складывается неприглядная. Но он не шикует. Он не тратит много денег.
– Вы забываете, что кнут в таких случаях действует не хуже пряника. Если уж вы попались в когти кому-то вроде Кайла Корбетта, то вряд ли сможете по своей воле выйти из игры: я, мол, устал. Вам придется делать то, что он хочет, или же он вас найдет, где бы вы ни были. По этому вопросу можете обратиться к Ники Беллу. Хотя его же убили. Видно, мне совсем память отшибло. – Масгрейв попросил ее минутку подождать.
Во время этой паузы она увидела Кардинала, едущего обратно домой. Отняв пальцы от руля, она помахала, но он ее не заметил. Вдруг Делорм пожалела о своем звонке. Снова послышался голос Масгрейва.
– Вот что, мне нужны подробности об этих квитанциях. У нас тут нет времени играть в благородство, голубушка.
– Извините. Не думаю, что я смогу это сделать. По крайней мере, не сейчас.
Масгрейв нажимал, выпевая ей басовую арию типа «Ты имеешь дело с серьезными людьми».
– Слушайте, я ведь делаю, что должна, верно? Я проверяю нашего парня. Вот и все, что вам сейчас надо знать.
Масгрейв опять принялся ворчать, но Делорм, нажав на кнопку, оборвала разговор.
Добравшись до своего дома, она не выключила двигатель и какое-то время, опустив голову на руль, оставалась в машине. Она старалась не вдумываться в бурлившие внутри чувства. За шесть лет работы в спецрасследованиях Делорм вывела на чистую воду многих коррупционеров. Ей доводилось иметь дело с самыми разными мотивами, которые по богатству и разнообразию могли бы соперничать с северными лесами. Некоторые воруют из жадности – таких легко изобличить. Есть другие, более сложные натуры, они крадут по непреодолимому влечению. Некоторыми движет страх. Делорм считала третью категорию наиболее распространенной: менеджеры средних лет, перед которыми маячит призрак нищенской пенсии… Делорм не могла отнести Кардинала к этим разновидностям. Она не зацикливалась на его роскошной яхте, даже на недвижимости во Флориде. Ярче всего в ее сознании сияли письма из Йеля. Она вспоминала прикосновение к дорогой бумаге, тисненую печать университета… от всего этого так и веяло баснословной стоимостью обучения в Лиге Плюща 26
. И начала понимать, что некоторые могут украсть ради любви.
– Джон Кардинал, – сказала она вслух, – какой же ты безмозглый глупец.
29
Эрик принес суп – в эти два дня они больше ничем его не кормили, несмотря на его протесты, – и сел в ногах кровати, чтобы убедиться, что он его съест. Просто сидел, не говоря ни слова, уставившись на Кийта, как ворон. Потом улыбнулся своей хитренькой улыбочкой, словно у них была какая-то общая тайна, и вышел.
Кийт тут же отправился в ванную и вызвал у себя рвоту. Тошнота в последнее время донимать перестала, но он был уверен, что его чем-то накачивают и поэтому он только и делает, что спит. Сейчас ему хотелось нормально соображать, хотелось понять, что происходит.
Вернувшись из ванной, измотанный и опустошенный, он сел на край кровати, вслушиваясь в бубнящие наверху голоса. Они звучали прямо над головой, но он не мог разобрать слова.
От рвоты заслезились глаза. Он протер их уголком простыни и, когда зрение прояснилось, увидел, что в комнате появились новые детали обстановки. В углу, где когда-то стояла камера на штативе, теперь располагался небольшой телевизор и видеомагнитофон. Господи, да сколько, они думают, он тут пробудет? Ему нужна одежда, а не этот чертов ящик.
Но одежды на спинке кресла не было. Не было ее и под кроватью. И в ванной. Куда-то исчез и рюкзак.
Он подергал дверь, но та была заперта снаружи. Впервые в нем шевельнулся страх. Он завернулся в одеяло и долго сидел, размышляя. В какой-то момент, он не мог точно сказать когда, он услышал, как Эрик и Эди выходят из дома, услышал, как на дороге завели машину.
Голова у него была еще не очень ясная, но он все-таки попытался понять, в насколько серьезную переделку попал. Дверь заперта, одежда исчезла. Конечно, это плохой знак, но он не мог оценить, насколько плохой. Эрик и Эди с виду совсем не такие страшные. Что может быть в худшем случае, рассуждал он, что хуже всего? Допустим, они думают, что я богатый, и будут держать у себя ради выкупа.
Он принял решение. В следующий раз, едва откроют дверь, он тут же, без промедления, выскочит наружу. Может, я ошибаюсь и они безобидные, но это неважно. Хочу отсюда выбраться.
Над головой послышалось жужжание. Он посмотрел вверх как раз в тот момент, когда единственная лампочка мигнула и перегорела. В комнате стало темно. Полоски дневного света, тонкие и бледные, обрамляли заколоченное окно.
Кийт Лондон никогда не боялся темноты, но сейчас она его пугала. Он включил телевизор. В таком глубоком мраке скажешь спасибо и за его холодное, режущее глаз мерцание. Ни антенны, ни кабеля, прием – никакой. По одному из каналов на него с важным видом посмотрел ведущий новостей, но голоса из-за помех слышно не было.
Кийт нажал кнопку «Вынуть» на видеомагнитофоне – выскочила кассета. Наклейка, где от руки написано: «Жизнь как вечеринка». Фильм Эрика, вспомнил он, или какое-то домашнее видео. Он вставил кассету обратно и включил просмотр.
Место действия было плохо освещено, да попросту отвратительно. В центре экрана – четкий круг света, а вокруг – чернота. В освещенном пятне сидит мальчик, костлявый, с длинными волосами. Не особенно подвижный, сидит тянет пиво, глупо ухмыляется. Потом пару раз рыгает, кривляясь перед камерой.
Затем появилась женщина – Эди – и села рядом с ним. Началось, подумал Кийт. Любительское порно. Боже ты мой, ну и извращенцы они тут на севере.
Освещение не льстило сложению Эди. Ее кожа мутно поблескивала, когда она протянула руку, сунула ее между ног мальчика и принялась его поглаживать. Мальчик засмеялся. Видно было, что он нервничает и смущается. «Ну, вы с ним – те еще штучки», – пробормотал он.
На заднем плане включили музыку – судя по звуку, магнитофон, из дешевых динамиков которого донеслась искаженная мелодия «Перл джем». Эди продолжала механически поглаживать его промежность. Мальчик расстегнул ширинку, и ее рука забралась внутрь.
Тут на сцене появилась новая фигура. Это был Эрик, изображавший разгневанного супруга. Он выкрикивал самые смехотворные фразы: «И ты так со мной поступаешь? После всего, что я для тебя сделал?» Это было даже хуже, чем Кийт мог себе представить.
Эрик оттолкнул женщину, продолжая бессмысленно вопить.
Парнишка, со своей стороны, актерствовал изо всех сил, воздевая руки самым неестественным образом. Штаны у него были наполовину спущены, и выглядел он нелепо.
Тут Эрик на переднем плане принял картинную позу, поднимая молоток. «Ты пытался трахнуть мою жену за моей спиной! Я убью тебя!»
«Нет, прошу вас, – умолял мальчишка и при этом, понятное дело, ржал. – Пожалуйста, не убивайте меня! Я не хотел! Я искуплю свою вину!» И потом, напрочь выйдя из роли: «Извиняюсь. Не могу удержаться, все смеюсь. Получается глупо как-то, понимаете?»
«По-твоему, это глупо? – Эрик шагнул вперед, высоко занеся молоток. – Я покажу тебе, что такое глупо».
Молоток опустился на голову мальчика – и все изменилось. Даже несмотря на плохой звук, Кийт сразу понял, что хруст костей – реальный. Реальным было и внезапно появившееся на лице мальчика отсутствующее выражение – открытый рот, остановившиеся, ошеломленные глаза.
Эрик размахнулся снова.
«Ах ты ублюдок, паршивец, ты думаешь – ты кто?»
Дальше было еще полторы минуты видео. На экране перед ним проходили кадры, и Кийт совершенно неподвижно сидел в мерцающем озерце света. Потом поднял голову и завыл, как пес.
30
Снаружи кто-то буксовал в снегу. Безнадежное нытье колес проникало даже в комнату, где Кардинал беседовал с грустной молодой женщиной по имени Кэрен Стин. Вообще утро выдалось какое-то невеселое. Сначала он заехал в больницу Онтарио, как выяснилось, лишь для того, чтобы увидеть, как мрачна и необщительна Кэтрин. Он сам скомкал посещение, когда почувствовал, что она начинает его раздражать. Первый звонок за утро был от матери Билли Лабелля: она плакала, и невнятность ее речи объяснялась передозировкой бог весть какого средства, которое прописал ей врач для облегчения страданий. Затем позвонил мистер Карри (разумеется, им двигало исключительно беспокойство о супруге), и Кардинал вынужден был признать, что по-прежнему далек от задержания того, кто до смерти избил их единственного ребенка. Потом позвонил Роджер Гвинн из «Лоуд», спросив в своей вялой манере, есть ли какой-нибудь прогресс. Когда Кардинал дал отрицательный ответ, Гвинн разразился восторженной одой, вспоминая их былые дни в алгонкинской школе, словно эта ностальгия по прошлому могла придать Кардиналу словоохотливости. Вскоре последовали звонки из «Глоб энд мейл», из «Торонто стар» и от Грейс Лего с четвертого канала. С газетами он развязался легко, но Грейс Лего каким-то образом разузнала пикантную новость про Маргарет Фогл и теперь допытывалась: правда ли, что они и ее причисляли к жертвам Виндиго, а теперь она, живая и здоровая, нашлась в Британской Колумбии?
Кардинал вкратце сообщил, что Маргарет Фогл считалась пропавшей и по некоторым критериям соответствовала предполагаемым предпочтениям убийцы. Однако теперь пропавшая найдена, и полиция Алгонкин-Бей ею больше не интересуется. Звонок его рассердил: значит, кто-то говорил с Лего, не поставив его в известность. От мысли, что придется обсуждать это с Дайсоном, он заранее ощутил страшную усталость.
Сегодня он намеревался провести день в разъездах. Они с Делорм решили, что она займется фотоаппаратами, а он – часами. Переписали нужные звуки с кассеты и сделали множество копий, чтобы послать специалистам по ремонту фотоаппаратов и часов в Торонто и Монреале. Делорм уже, должно быть, успела проверить двадцать фоторемонтных мастерских, между тем как Кардинал не сдвинулся с мертвой точки. Сначала его отвлекали по телефону, а теперь вот прямодушная молодая особа рассказывала ему о своем исчезнувшем дружке.
Кардинал злился на сержанта Флауэр, которая сообщила мисс Стин, что он может ее принять, тем более когда выяснилось, что посетительница – из Гельфа, маленького поселка милях в шестидесяти к западу от Торонто.
– Если ваш парень из Торонто, – указал он ей, – вам следует обратиться в торонтскую полицию.
Кэрен Стин была застенчивой женщиной – точнее, девушкой: ей было, пожалуй, не больше девятнадцати. Между фразами она предпочитала смотреть в пол.
– Я решила не тратить время на звонки, констебль Кардинал. Я подумала – вы скорее уделите мне внимание, если я приду к вам сама. Я уверена, Кийт здесь, в Алгонкин-Бей.
Все молодые женщины наводили Кардинала на мысли о дочери, но мисс Стин, кроме возраста, не имела с Келли ничего общего. Келли – по крайней мере, с точки зрения Кардинала – была воплощением богемной легкости и небрежности, в то время как девушка, сидевшая напротив него в кабинете, выглядела достаточно заурядно. При этом на ней был старящий ее деловой костюм и очки в серебристой оправе, придававшие ей ученый вид. Заурядная, но очень серьезная девушка.
Мисс Стин снова поглядела в пол, на лужицу растаявшего снега у своих ног. Кардиналу на мгновение показалось, что она вот-вот заплачет, но когда она посмотрела на него, глаза у нее были ясные.
– Родители Кийта уехали на раскопки в Турцию, – они у него археологи, – и с ними невозможно связаться. Я не хотела ждать, пока они скажут, что мне делать. Я читала про убийства, которые у вас тут были. Это были не просто убийства. Как я понимаю, сначала люди на какое-то время исчезали, а потом их убивали.
– Это не значит, что каждого пропавшего похищает этот психопат. И потом, ваш друг путешествует автостопом через всю Канаду – ему было где затеряться. Вы сказали, в четверг его ждали в Су.
– Да. И это на него не похоже – не появиться там, где планировал. Что мне в нем нравится среди прочего – так это что он очень внимательно относится к другим. На него всегда можно положиться. И он терпеть не может доставлять неприятности.
– То есть это не в его характере.
– Совсем не в его характере. Я не истеричка, мистер Кардинал. Я пришла сюда не просто так. У меня есть причины.
– Продолжайте, мисс Стин. Я ничего не имел в виду, разве что… В общем, продолжайте.
Девушка глубоко вдохнула и задержала дыхание, глядя куда-то в пространство. Кардиналу показалось, что она частенько так делает, и выглядело это очень мило. В мисс Стин была приятная степенность. Он легко мог понять молодых людей, которые в нее влюбляются.
– Мы с Кийтом во многом совсем разные, но при этом очень близки, – наконец произнесла она. – Были планы сразу после школы пожениться, но потом решили отложить на год. Я собиралась сразу поступать в университет, а Кийту хотелось, так сказать, посмотреть мир, а уже потом спокойно осесть на одном месте и учиться дальше. В общем, мы подумали, что нам не повредит, если мы подождем еще годик. Я вам это рассказываю, чтобы вы поняли: когда Кийт сказал, что будет мне писать, он действительно имел это в виду, а не просто языком трепал. Мы даже условились, в какое время будем друг другу писать, чтобы наши послания не разминулись.
– А он писал? В таком режиме, о котором говорил?
– Не строго по часам, конечно, но все-таки – по одному письму и одному звонку в неделю, а иногда – имейл. Каждую неделю. И вдруг замолчал.
Кардинал кивнул. Мисс Стин была не просто серьезной молодой женщиной, она была еще и хорошим человеком, а Кардинал не так уж часто выносил о ком-то такое суждение. Похоже, ее прекрасно (и, видимо, строго) воспитали, научив уважению к окружающим и к истине. С пшеничными волосами, подстриженными под мальчика, и ярко-голубыми глазами цвета новеньких джинсов она походила на голландку.
– Последний раз Кийт звонил пятнадцатого, в воскресенье, – десять дней назад. Голос был бодрый. Остановился в какой-то мерзкой гостиничке в Грейвенхёрсте и не так уж весело проводил там время, но он у меня в общем-то жизнерадостный, из тех, кто легко заводит друзей. Еще он неплохой музыкант и всюду таскает с собой гитару. Его часто норовят облапошить. Я еще и поэтому переживаю.
Везет Кийту, подумал Кардинал, хорошо, что у него есть такая вот мисс Стин, которая за него переживает. Она вынула из сумочку фотографию и протянула Кардиналу. Парень с длинными вьющимися каштановыми волосами сидел на скамейке в парке. Сосредоточенно нахмурившись, он играл на акустической гитаре.
– У него просто нет такого органа, который вырабатывает подозрение, – продолжала она. – Его постоянно ловят на улице всякие распространители рекламы и прочие, потому что он легко поддается на их наглые уговоры, знаете, как это бывает? – Ее джинсово-голубые глаза со слегка приподнятыми внешними уголками умоляли понять. – Это не значит, что он глупый. Совсем нет. Но другие, те, что исчезли, они ведь тоже не были глупыми, правда?
– Ну, двое из них были еще очень юные, но глупым никто из них не был.
– Кийт собирался выехать в Су в понедельник, хотя он не так уж туда рвался. Он не очень любит навещать родню, но… – Она отвернулась, набрала воздуха и задержала дыхание.
Кийт, дружище, подумал Кардинал, если ты упустишь эту девушку, значит, ты действительно идиот.
– Что такое? – спросил он мягко. – Вы чего-то недоговариваете?
Последовал долгий вздох. На него снова взглянули серьезные голубые глаза.
– Детектив, будет лучше, если я вам честно признаюсь: мы с Кийтом… ну, немного повздорили. Недели две назад, когда он позвонил. Я тогда чувствовала себя какой-то одинокой и незащищенной. В общем, мы в который раз стали с ним обсуждать, как будем дальше жить. Он хочет разъезжать с гитарой по стране, – если я к кому-то его ревную, то к этой его «овации», – а я… я не умею разбрасываться, я хочу сразу продолжить образование. Это была совсем небольшая стычка, пожалуйста, поверьте. Не то чтобы я или он в гневе бросил трубку, нет. Но у нас была перепалка, и мне было бы неудобно о ней умолчать.
– Но вы не думаете, что эта перепалка является причиной… внезапного молчания Кийта.
– Я уверена, что нет.
– Очень признателен, что вы мне рассказали. Итак, что у вас было намечено на ближайшее время?
– Кийт говорил, что может заехать в Алгонкин-Бей и что позвонит мне, как только сюда доберется.
– Мисс Стин, Кийт не хотел ехать в Су, не хотел видеться с родственниками. Теперь вы говорите, что он на вас не сердился, и я готов это принять, но почему мы должны предполагать, что он попал в беду, если он не появился там, куда, как он ясно сказал, ему ехать не хочется?
– Согласна, само по себе это бы меня не встревожило. Но когда нет писем, и звонков, и имейлов? После того, как он все это время пунктуально сообщал о себе? И когда у вас тут эти нераскрытые похищения, эти убийства?
Кардинал кивнул. Мисс Стин снова задержала дыхание, перед тем как перейти к следующей мысли. Кардинал ждал, пока она ее нащупает. В дверях возникла Лиз Делорм, но Кардинал предостерегающе покачал головой.
Мисс Стин преодолела свои сомнения; когда она заговорила, голос ее зазвучал громче:
– Я вам сказала, что за последнюю неделю писем не было, детектив.
– Да. Вы это даже подчеркнули.
– Но на самом деле не совсем так. Вот главная причина, почему я здесь. – Мисс Стин нырнула в сумочку и достала конверт из плотной желтой бумаги. – Письмо – внутри. То есть второй конверт, а не письмо. Почерком Кийта написан адрес, но письма внутри не было.
– Он пришел пустым? – Кардинал взял у нее желтый конверт.
– Не пустым. – На этот раз она не стала смотреть в пол. Честные голубые глаза встретили его взгляд.
Кардинал вырвал из большого настольного блокнота верхний лист и выложил на чистую страницу содержимое желтого конверта. Меньший, запечатанный конверт был погашен три дня назад, в Алгонкин-Бей. Кардинал пинцетом вскрыл клапан, увидел желтоватое, ссохшееся содержимое, и закрыл конверт. Завернул его в чистый лист из блокнота и положил обратно в большой конверт.
Последовало недолгое молчание; Кардинал подумал, что уверен в двух вещах: каждое слово, сказанное девушкой, – правда; и если Кийт Лондон пока еще жив, то жить ему осталось очень недолго.
Он набрал номер Джерри Комманды, потом прикрыл микрофон рукой.
– Когда это пришло?
– Сегодня утром.
– И вы сразу приехали сюда?
– Да. Я и подумать не могла, что Кийт на такое способен. Но он ведь написал адрес на конверте, я знаю его почерк. И здесь есть чего бояться, вам не кажется?
Джерри Комманда взял трубку.
– Джерри, тут важное дело. Мне нужно, чтобы в экспертизу доставили на вертолете одну вещь. Есть шансы?
– Нулевые. Если совсем горит, я, может, сумею упросить кого-нибудь из летного училища. Тебе срочно?
– Очень. Похоже, наш голубчик только что прислал нам по почте образец своей спермы.
31
Зимними вечерами на городской пристани в Алгонкин-Бей тихо. Слышатся разве что похожее на звук пилы жужжание проезжающего мимо снегохода, а иногда внезапный треск льда – это мощные глыбы трутся друг о друга, испуская потусторонний вздох, словно протяжный крик; порой это бывает похоже на вселяющее ужас удушье.
Эрик Фрейзер и Эди Сомс сидели рядышком на защищенном от ветра углу причала. Озеро Ниписсинг тянулось вдаль, исчезая в серой дымке, как некое причудливое туманное видение. Эрик ничего не говорил, но Эди наполняла восторгом мысль, что она так хорошо изучила его, что никакие слова не нужны. На самом деле она знала, что именно собирается сказать Эрик: он вот-вот может это произнести. Все утро и первую половину дня он был беспокоен и раздражителен. И хотя фотографирование его немного успокоило, Эди знала, к чему все клонится, даже если Эрик этого не сознавал. Теперь он может сказать это в любую минуту.
Но Эрик отошел в сторону, встав под «Принцессой Чиппевы», прогулочной яхтой, превращенной в ресторан. Во всяком случае, летом она служила рестораном, а зимой нависала над льдинами, как вытащенный из воды белый кит. Проклиная холод, Эрик настраивал объектив. Эди мучилась с волосами, пытаясь сделать так, чтобы они спадали на один глаз, как у Дрю Бэрримор в том фильме. Хоть какая-то надежда, с горечью подумала она. По крайней мере, немного прикроют лицо.
Глядя на Эрика в его длинной черной куртке, она думала, что хорошо бы им спать вместе. Трудность была в том, что Эрик этого не любил. Когда она до него дотрагивалась, все его тело становилось жестким, как доска, и было понятно, что это не отсутствие желания, а отвращение. Поначалу она думала, что отвращение он испытывал лишь к ней самой, что было бы неудивительно. Но, похоже, Эрик вообще с отвращением относился к сексу. Секс – для слабаков, говаривал он. Что ж, она могла прожить и без этого, тем более теперь, когда их сплотили совсем другие, более глубокие наслаждения. Не пройдет и часа, как он скажет. В этом она была уверена.
– Подвинься в сторону. – Эрик отодвинул ее влево. – Хочу, чтобы острова вошли.
Эди оглянулась посмотреть. Там, вдали, где небо и озеро встречались, передавая друг другу всевозможные оттенки пепельно-серого, лежали острова. Тот остров. Виндиго. Кто бы мог подумать, что у такого крошечного островка есть название? Эди вспомнила мертвую девочку, дугу ее позвоночника, проступающую сквозь вещмешок Эрика. Каким исполненным вселенского значения казалось когда-то это деяние – убийство ; мрачную тяжесть приносило оно в мир. Но удивительно: когда доходишь до этого, оказывается, что само событие значит совсем мало. У человека отняли жизнь, но с небес не ударил огненный столп и под ногами не разверзлась преисподняя. Копы и газеты немного взволновались, но, в общем, мир остался совершенно таким же, как прежде, просто в нем больше не было Кэти Пайн. Я бы даже забыла ее имя, подумала Эди, если бы о ней круглые сутки не трубили в новостях.
Она чуть подвинулась влево, и тут льдина, ворочаясь, издала пронзительный визг, словно разрывали металл. Эди вскрикнула.
– Эрик, ты слышал?
– Лед двигается. Теперь улыбочку.
– Я не хочу улыбаться. – Эди неприязненно относилась к камерам, и потом, звук льдины ее напугал: казалось, остров позвал ее по имени.
– Ну и ладно, Эди, выйдешь кислой. Мне плевать.
Она выдала ему улыбку пошире, просто назло, и он щелкнул затвором. Еще один снимок в архив.
Они начали эту фотоэкспедицию у Форельного озера, наверху, возле водохранилища. Эрик снял, как Эди отпечатывает на снегу ангелочка как раз над тем местом, где они закопали Билли Лабелля. Столько снега, и кажется, что вокруг ни малейшего следа какого-либо неблагополучия. Склон холма, вид на озеро, ярко-голубое небо – на открытке это смотрелось бы отлично.
Потом они поехали на Мэйн-стрит и снялись перед домом, где они убили Тодда Карри. Сначала Эди, потом – Эрик, а затем – оба вместе (Эрик поставил автоспуск). Их видел мужчина, гулявший с большой мохнатой собакой, и Эди на секунду показалось, что он слишком уж внимательно их разглядывает. Но Эрик ее успокоил: молодая пара балуется с фотоаппаратом, только и всего, какое дело старому хрычу?
Они отошли под прикрытие рыболовного магазинчика, чтобы Эрик смог закурить сигарету, прикрывая спичку ладонями. Он прислонился к деревянной стене и, прищурившись, посмотрел на Эди. Она представляла слова, которые он собирается сказать, еще до того, как он их произнес, словно уже видела эту сцену во сне, будто это она сама у себя в голове создала Эрика, выстроила пристань, сотворила холод и дым. Она ощущала темный восторг, бегущий у него в крови, потому что у нее в крови струился такой же. Она словно бы чувствовала запах этого восторга, похожий на металлический запах льдинок, подрагивающих на морозном ветру. У нее заныли нервы, когда она снова увидела тот дом. И тот остров. Ее трясло от холода, но она ничего не говорила. Ей не хотелось портить такую минуту.
Они вернулись в фургон и врубили обогрев на полную. Стало так хорошо, что Эди громко расхохоталась. Эрик вытащил из бардачка книгу и сунул ей. Большая, в бумажной обложке, очень потрепанная, с наклейкой «была в употреблении».
Она прочла заглавие:
– «Темница». Где ты ее достал?
Он ответил, что раздобыл ее во время последней поездки в Торонто. Это исторический документ, который он долго искал, каталог средневековых пыточных приспособлений.
– Прочти мне, – велел он. – Читай страницу тридцать семь.
Эди перелистала глянцевые страницы с фотографиями и рисунками. На фотографиях – пыточное кресло, кнут, зажимы; на рисунках пояснялось, как использовать устройства. Крючья для вырывания внутренностей, железные клещи, чтобы терзать плоть, пилы для разрезания человека надвое. Иллюстрация к этому последнему приспособлению показывала висящего вверх ногами человека, которого двое других распиливали от промежности до пупка.
– Читай страницу тридцать семь, – повторил Эрик. – Прочти ее мне. Люблю, когда ты мне читаешь. Ты так хорошо это делаешь.
Да, он знает, как ей приятны его похвалы. Это как прийти домой к гудящему камину после того, как до полусмерти замерз. Эди нашла нужную страницу. Там было изображено что-то вроде шлема на деревянном брусе. Над шлемом – громадный винт.
– «Череподробилка, – прочла она. – Подбородок казнимого прижимают к нижнему стержню. При повороте винта железный колпачок устремляется вниз, смыкая и дробя зубы и постепенно проникая в верхнюю и нижнюю челюсть. По мере того как давление усиливается, глаза выдавливаются из глазниц. И в конце концов сам мозг вытекает сквозь раздробленную черепную коробку».
– Да. Мозг просачивается наружу, – выдохнул Эрик. – Прочти еще. Прочти про колесо.
Эрик засунул руки глубоко в карманы. Эди знала, что он ласкает себя, но знала и то, что лучше об этом не говорить. Она листала страницы: древние железные инструменты, потешные гравюры, где у людей на лицах выражение ужаса, как в комиксах.
– Давай, Эди. Про колесо. Это ближе к концу.
– По-моему, ты очень хорошо знаешь эту книгу. Наверное, это твоя любимая.
– Может, и так. Может, потому я и хочу ею с тобой поделиться.
Да, я знаю, что будет, Эрик. Я знаю, что ты собираешься сказать. Ища страницу, она чувствовала, как у нее в животе словно стучит второе сердце.
– «Колесование. Нагую жертву растягивают, привязывая руки и ноги к внешнему краю обода. Под все основные кости и сочленения помещают куски дерева. С помощью железного бруса палач раздавливает руки и ноги казнимого в кашу, используя все свое умение, чтобы при этом не убить жертву».
– Они размалывали людей на кусочки, – сообщил Эрик. – Но чтобы те все время оставались живы. Какой это, наверное, был кайф. Представляешь? Читай до конца.
– «По свидетельству одного из очевидцев, жертву превратили в «подобие большой кричащей куклы, извивающейся в ручьях крови, куклы с четырьмя щупальцами, словно у морского страшилища; огрубевшая, осклизлая, бесформенная масса плоти перемешивается с обломками раздавленных костей. Когда сломано все возможное, конечности пропускают сквозь спицы колеса, которое затем в горизонтальном положении насаживается на ось. Хищные птицы выклевывают глаза и вырывают кусочки мяса. Колесование – вероятно, наиболее медленная и мучительная казнь из всех, что когда-либо изобретал ум человеческий».
– Прочти, что там дальше. Та же страница, внизу.
– «Колесование было весьма распространено и считалось отличной забавой. На протяжении четырех веков гравюры на дереве, рисунки, живописные изображения показывают нам толпы смеющихся, весело болтающих людей, очевидным образом радующихся зрелищу ужасных страданий своих ближних».
– Народ это любил, Эди. И по-прежнему любит. Просто люди не хотят в этом признаваться.
Эди знала это. Даже бабуля обожает смотреть по телевизору борьбу и бокс. Конечно, это лучше, чем пялиться на богом забытое ледяное море. Бабуле это нравится, спорим на что угодно. Наблюдать, как кого-то избивают до полусмерти.
Эрик считает, что это совершенно обычная, нормальная вещь. Просто ее сейчас не очень признает закон, только и всего. Она вышла из моды. Но может вернуться, посмотри хоть на Соединенные Штаты. Вспомни про газовые камеры, электрический стул.
– И не говори, что людям это не нравится, Эди. Обычай бы сам собой исчез, если бы люди не получали огромное удовольствие, доводя других до смерти. Это самое острое наслаждение, известное человеку.
Сейчас, сейчас, подумала Эди. Я вижу, как слова складываются в воздухе, вижу их, прежде чем он их произнесет.
– Согласна, – тихо ответила она.
– Хорошо.
– Нет-нет. Я имею в виду – согласна с тем, что ты собираешься сказать. Не только с тем, что уже сказал.
– Ах вот как, вот как? – Эрик сухо усмехнулся. – И что же я намерен сказать? Давай, гадалка мадам Роза. Открой мне мои мысли. Прочти у меня в душе.
– Я могу, Эрик. Я точно знаю, что ты собираешься сказать.
– Так выкладывай. Сообщи мне мои мысли.
– Ты собираешься сказать: «Давай сегодня вечером им займемся».
Эрик повернулся к ней в профиль. Тонкой струйкой выпустил дым в сгущающийся сумрак.
– Славно, – негромко проговорил он. – Очень даже славно.
– Не знаю, как ты, Эрик, но я бы сказала – пришло время вечеринки.
Эрик опустил окно и выщелкнул сигарету на снег.
– Пришло время вечеринки.
32
Дом был куда меньше, чем казалось снаружи. Наверху обнаружилось всего две спальни (Выдра мог бы поклясться, что там их три) и малюсенькая ванная.
Как весьма пространно объяснил Артур Вуд, по кличке Выдра, этой хитрюге детективу Делорм, он избрал профессию взломщика отнюдь не для того, чтобы расширять круг общения. Как и все его коллеги, он прилагал всевозможные усилия, чтобы избегать на работе встреч с людьми. Ну, а в остальное время Выдра был общителен, как любой другой парень.
Он узнал, что похожий на хорька пронырливый тип из музыкального магазина все время тут шастает. Выдра даже один раз проследовал за ним от самого универмага, увидев, как тот грузит в свой фургон очень миленькую на вид коробку с надписью «Сони». Выдра знал, что парочки нет дома, потому что уже полтора часа торчал в своем фургончике возле их дома. Это самый безопасный способ наблюдать за местом. Никто не встревожится, увидев старенький «шевроле-вэн» с надписью «Комсток. Установка и ремонт электрооборудования»; никто не обратит ни малейшего внимания. Правда, при этом Выдра все равно каждые три месяца менял вывеску, просто чтобы еще больше себя обезопасить.
В общем, он сидел, слушая «Претендерз» на своем кассетнике (фирмы «Блаупункт», подцепил прошлой зимой во время одной небольшой экскурсии в Сидервейл. Эти немцы, что ни говори, знают толк в инженерном деле) и читая спортивный раздел в «Лоуд». Переживания по поводу «Кленовых листьев» перемежались размышлениями о предстоящих покупках. Выдра, трудолюбивый вор, был, кроме всего прочего, заботливым отцом и мужем, и пора было подыскать подарочек сыну и наследнику, которого он ласково называл Самосвальчиком.
Хорошая игрушка, вот что нужно пацану. Скажем, набор кубиков; он поищет здесь что-нибудь такое. Конечно, детей у этой пары нет. Он наблюдает достаточно долго, чтобы это понять, но мало ли что люди прячут у себя в шкафах. Пару недель назад он набрел на пластмассового медвежонка, которого теперь Самосвальчик повсюду с собой таскает.
Замок в боковой двери оказался сущей пустяковиной, и он управился с ним всего за двадцать семь секунд – не рекорд, конечно, но в общем неплохо. Выдра, как обычно, сразу двинулся на верхний этаж: он свято верил, что природа в числе его сообщников, а значит, пусть сила тяжести помогает тебе, когда ты будешь спускаться вниз. Теперь он пробирался в своих бесшумнейших «рибоках» к задней спальне. Разум и наблюдение подсказывали, что здесь находится гнездышко счастливой четы.
Но он увидел не то, что ожидал. Комната старой девы, а не семейной пары. Розовые стены, кровать из белого дерева, туалетный столик уставлен баночками с кремами, в основном – медицинскими. Ветхие, отстающие в углах обои были некогда бледно-желтыми, с узором из маленьких зонтиков. Он заметил на комоде мягкую игрушку – тигра; может, понравится Самосвальчику? Но при ближайшем рассмотрении тигр оказался страшно потертым, ухо было загнуто, и вообще этот истерзанный зверь, казалось, перенес множество болезней. Вряд ли его можно принести домой. «Чем ты думал? – возмутится Марта. – Это совершенно негигиеничная штука».
Он подождал, чутко прислушиваясь. Нет, старушка не шевелится. Скорее всего, она к тому же еще и глухая. Бедняжку не выводили гулять уже по крайней мере три дня.
В изголовье кровати – интересная придумка: встроенные книжные полки с небольшими скользящими дверцами, как раз в таких местах жители маленьких квартирок прячут драгоценности. Выдра, неисправимый оптимист (этого требовало его ремесло), преисполнился надежд и сдвинул панель.
Здесь его встретил второй сюрприз. Он думал, тут лежит парочка романов Даниэлы Стил (Марта вечно их читала) или, может, Барбары Тейлор Как Там Ее. Но здесь оказалась довольно гнусная библиотечка: «История пыток», «Японские зверства времен Второй мировой войны», «Жюстина» и «Жюльетта», две последние – маркиза де Сада, он слыхал об этом типе.
Выдра во время каждого дела всегда выкраивал свободную минутку, чтобы, держа в руках какой-нибудь ценный или просто особенный предмет, дать волю воображению и представить себе ту жизнь, в которую он вторгся. Сейчас настал как раз такой момент. Он вынул «Жюльетту». Маркиз – тот самый, который любил баловаться с кнутами, цепями и всяким таким? Выдра долистал до страницы с загнутым уголком и прочел кусок, отмеченный на полях: «Я сжимаю ее груди, приподнимаю их и отрезаю от тела; потом нанизываю эти ломти мяса на проволоку…»
Выдра пролистал еще несколько страниц и увидел, что дальше еще хуже. На форзаце – посвящение, сделанное плохонькой шариковой ручкой: «Эди от Эрика». «Господи, Эрик, – пробормотал он. – Такие книги женщинам не дарят. Паскудная книжка, и сам ты – паскудник». Выдра дал себе клятву до конца дела вести себя строго в рамках профессиональных обязанностей.
При виде ванной Марта содрогнулась бы от омерзения: раковина вся в пятнах ржавчины, кафель замызганный. Вонь от полотенец из коридора можно почуять. Аптечка набита снотворными и транквилизаторами из «Царства фармацевтики»: приятная находка, могла бы кого-нибудь осчастливить. К сожалению, Выдра не увлекался наркотиками и прочим. Не употреблял, не распространял, тут уж спасибо Марте. Но мечтательно подумал – было, было времечко…
Откуда-то – шум. Чьи-то голоса. Он замер перед треснувшим зеркалом, склонив набок голову. Да это просто телевизор у старушки. Проклятое одиночество, весь день смотреть сериалы. Как он установил за время своих вахт, в доме есть вторая, передняя спальня, и брать там нечего, кроме древнего черно-белого телевизора, наверняка с чудовищным изображением.
Он спустился вниз и произвел быстрое обследование кухни, которое его разочаровало. Несколько стареньких бытовых приборов – не годится. Даже в маленькой темной гостиной – какая-то дрянь, масса мягкой мебели такого вида, словно на ней издохло много поколений псов. Выдра не стал брать забавные старые часы на камине: такие не загонишь антиквару. К его неудовольствию, тут не было даже видео: в наши дни такое попросту ненормально.
Улов нулевой, а место уже почти обработано. Он совершенно неверно оценил ситуацию. Этот из музыкального тут даже не живет. Парень работает в долбаном музыкальном магазине, черт побери, где-то же у него должна быть припрятана всякая классная техника. Еще вчера Выдра видел его с этой коробкой «Сони», он ее вытаскивал из багажного отсека своего симпатичного, хоть и старого «виндстара».
– Вот облом, – пробормотал Выдра. – Стол под телик есть, а телика – нет. – Судя по следу на пыльной поверхности, еще дня два назад тут стоял телевизор. Несколько кассет, сложенных стопкой за столиком, показывали, что где-то имеется и видео. Может и то, и другое увезли в ремонт (но это было бы редкое совпадение), а может, переставили в другую часть дома, например – в комнату этой бабы-яги.
Но бабулю тревожить он не мог, поэтому вынужден был ограничиться подвальным этажом. Оптимизм все еще не покинул Выдру, ибо подвалы иногда приносят неожиданные дары: ящик с инструментами, лодочный мотор, набор клюшек для гольфа, мало ли что; другое дело – в подвалах промозгло, и там трясешься, словно от страха. Кроме того, оттуда не так хорошо слышно, вот почему многих из его коллег накрывали в подвалах; в таких местах ты особенно уязвим. В кражах со взломом подвалы – что-то вроде анального секса: не лишено интереса, однако в первую очередь хочешь заняться не этим. В удачный веселенький денек на такое не потянет.
Спустившись по ступенькам, Выдра постоял среди резиновых сапог, облезлых коньков и ржавых дворницких лопат, пока глаза не привыкли к темноте. В подвале пахло стиркой и застарелой кошачьей мочой. Снаружи было темно; свет он бы увидел. Окошки высоко, как он не без раздражения заметил; похоже, они слишком маленькие для того, чтобы через них пролезть, если вдруг придется дать задний ход.
Постепенно перед ним стали вырисовываться и другие предметы: старая стиральная машина с отдельным устройством для отжима, запачканная печь, пара сломанных лыж, потрепанный алюминиевый тобоган, дамский велосипед без переднего колеса. Он с минуту раздумывал насчет велосипеда. Не далее как осенью у Марты украли ее десятискоростной. Марта впала тогда в дикую ярость, особенно из-за того, что Выдра проявил бесстрастие профессионала. Но эту развалину, конечно, брать ни к чему: на ремонт денег уйдет больше, чем она стоит.
Он повернулся и различил в сумраке дверь, прочный дубовый щит, а за ним… тут Выдра вновь преисполнился надеждами. Да, конечно, она ведет в студию. Этот хорек с камерами и магнитофонами завел себе студию, тут, в подвале у подружки. За этой дверью, с ее замком «медеко» и тремя мощными засовами, наверняка полно камер, штативов, записывающих приборов, телевизоров и видеомагнитофонов. Выдра, дружок, ты на пороге рая.
Ясное дело, если там внутри стоит техника, тогда засовы не с той стороны двери, с какой надо: вы ведь хотите, чтобы люди вроде Выдры оставались снаружи вашей кладовой, а не приглашаете их внутрь , – но хотя Выдра все и осознавал, его это не остановило. Засовы он мигом открыл, а вот «медеко»… состаришься, пока справишься с «медеко», так что Выдра просто выбил его ломиком. Он толкнул дверь, но вместо сокровищницы увидел перед собой голого паренька в массивном деревянном кресле.
Первой мыслью Выдры было: «Ну я и попал». Но потом, при свете ничего не показывающего телевизора, он увидел, что парнишка-то привязан к креслу: рот накрепко замотан, запястья прикручены к подлокотникам, и при этом он в чем мать родила. Он бился в своих путах и стонал. Глаза были дикие.
Такое зрелище ошеломит любого взломщика, даже самого бывалого. Не особенно соображая, Выдра сразу направился к телевизору и отсоединил видак. Ладно, мальчишку я застукал за каким-то мерзким извращением, меня это не касается. Но, оборачивая шнур вокруг видео («Мицубиси», стерео, четыре головки, аппарату всего год), он волей-неволей обратил внимание на необычные детали: парень был голый, и в комнате не было видно никакой одежды; здесь мочились и, судя по запаху из горшка под креслом, справляли большую нужду. Не игра, не розыгрыш.
Выдра помедлил в дверях, зажав под мышкой видак.
– Ясно, – бросил он парню. – Задолжал за наркоту, да?
Привязанный яростно бился. Выдра, наклонившись, сорвал ленту с его рта. Парень тут же заорал. Почти ничего невозможно было разобрать, но некоторые фразы повторялись: «маньяки, извращенцы, они меня хотят убить».
– Погоди, а? Погоди. Малость потише, не надо так орать. Заткнись сейчас же. А ну не ори! – Последние слова Выдра проорал сам.
– Вытащи меня отсюда, урод паршивый! – По лицу парня лились слезы. Он кричал про кассету, про какое-то убийство. Подробности были дикие, безумные, но ужас – неподдельный. Выдра навидался всяких пакостей, когда сидел в кингстонской тюряге, но ни у кого, даже у самых слабых и замученных сокамерников, он не видел такого униженного страха.
Реакции Выдры отличались простотой: видишь связанного – развяжи. Он заглянул в крошечную ванную, чтобы найти одежду пленника, но там ее не было.
– Где твои шмотки? На улице минус двадцать. Еще и ветер, учти.
Он уже открывал свой швейцарский армейский нож, когда услышал, как у дома остановилась машина. Пацан вопил, как рок-звезда:
– Освободи меня, освободи, освободи!
– Заткни пасть. Они уже рядом.
– Хрен с ними, выпусти меня отсюда!
Выдра замотал ленту вокруг рта парня и убедился, что она держится. Боковую дверь уже открывали, и он слышал, как парочка разговаривает. Он закрыл дверь в комнату и самым злобным своим голосом проворчал:
– Если хоть пикнешь, сам тебя уделаю. Сечешь?
Парень отчаянно закивал: сечет.
– Только пикнешь – и нам обоим кранты. Отсюда только одна дверь, и если нам не удастся застать их врасплох, можешь заранее считать, что ты сдох. Только пискни – и я тебе устрою дырку в печени.
Мальчишка кивал как сумасшедший. Елки-палки, Выдра мог бы рвануть по лестнице и мигом – в боковую дверь, а там уж… Вот черт, теперь прямо над головой – шаги.
– Вот что мы сделаем, – сказал он, разрезая ленту на лодыжке парня. – Я перережу эти штуки, ты наденешь мою куртку, и мы выйдем через боковую дверь. У меня на той стороне улицы стоит «шеви».
Зря он предложил парню бежать.
Он освободил ему другую ногу. Парнишка уже пытался встать, хотя еще был привязан к креслу.
– Погоди. Да погоди ты, бога ради!
Голоса теперь ближе – или нет? Одно запястье он ему отвязал и не успел покончить со вторым, как парень сорвал ленту со рта и снова заорал как безумный. Выдра зажал ему рот рукой и погрозил ножом, но поздно: голоса наверху вдруг стали беспокойнее, раздались быстрые тяжелые шаги.
Выдра взялся за остаток ленты – черт бы побрал его крики, – но мальчишка и не думал ждать, пока он закончит. Он встал, все еще привязанный к креслу за одно запястье, и двинулся мимо Выдры, волоча за собой кресло. Рывком открыл дверь, за ней оказался похожий на хорька тип с пистолетом в руке.
Парень ринулся мимо него, кресло громыхало по ступенькам.
– Ты не выйдешь, – бросил хорек через плечо, но глядел он на Выдру. Парень уже поднялся по лестнице, колотил плечом в дверь, но Выдра знал, что на свете нет ни одной двери, которая ломалась бы, как в кино.
– Остынь, – сказал Выдра этому типу. – Насилие ни к чему.
Хорек смерил его взглядом с головы до ног, он не спешил.
– Может, я люблю насилие.
– Предлагаю условие: я оставлю видак и прочее барахло, а ты отпустишь парня. Не знаю, что он там натворил, может, ты имеешь полное право его метелить, но связать человека по рукам и ногам и держать его в подвале нельзя. Неправильно это.
Мальчишка все еще ломился в дверь, завывая, как привидение.
– Заткнись, – призвал мужчина, обращаясь к лестнице. – Это недоносок – долбаный истерик.
– Да, видно, что он расстроен. Слушай, друг, мне надо двигать.
Хорек отошел от двери, приблизился к лестнице.
– Кийт, – приказал он резко, – спускайся немедленно.
– Еще чего! Я сваливаю!
Мужчина стал на нижнюю ступеньку, держа пистолет в тридцати сантиметрах от ляжки парня, и нажал на спуск.
Тот взвизгнул и свалился по ступенькам, зажимая бедро. Он покатился по бетонному полу, где мужчина пнул его в подбородок с такой силой, словно хотел забить гол. Парень замер.
– О господи. – Вот и все, что смог выдавить из себя Выдра; он повторил это раза два. – Не надо вам было это делать.
– Сядь в это кресло.
– Нет, сэр. Возражаю. Очевидно, вы не в себе, но давайте реально смотреть на вещи. – Нет уж, он ни за что не даст себя связать. Помешанный хорек.
– Сядь в кресло – или тоже получишь пулю.
– Он разбудил бабусю, – неожиданно донеслось с верхней ступеньки лестницы, где, ухватившись за перила, стояла теперь женщина. – Чертовы крики. – Она спустилась на две ступеньки и встала над Кийтом. – За это я тебе всю рожу мочой залью.
– Этот тип проник к тебе в дом, Эди. Он хотел украсть твой видеомагнитофон.
Женщина посмотрела на Выдру:
– Между прочим, этот видеомагнитофон очень много для меня значит. С ним связаны сентиментальные воспоминания.
– Хорошо. Ясно. Считайте, я его уже вам вернул за вознаграждение, понимаете, о чем я?
– Хрен знает что, Эрик. Давай его убьем.
– Я тоже балдею от видео, слышите? Мы с женой все время берем в прокате Клинта Иствуда. Мне сам Клинт нравится, а она тащится от историй про всяких его сестренок и подружек. Поглядеть классный фильмец, да под попкорн, мы это обожаем! – Заговори им зубы, пробуди в них доброе, с копами этот трюк иногда творит чудеса.
– Стреляй в него, Эрик, – с чувством произнесла женщина. – Пальни ему в живот.
– Послушайте, ребята… Эди, Эрик… Я так понимаю, меня тут не жаждут видеть, так я просто уйду, а? Отправлюсь восвояси. Простите за неудобство и там прочее. Приношу извинения.
– Фургон у дома, синий, это твой?
– «Шеви», да. На самом деле, Эрик, я припарковался в плохом месте. Тачка мешает убирать снег. Ее отбуксируют, если я ее не передвину.
Мужчина никак на это не отреагировал. Он опускал ствол, целясь Выдре в живот.
– Эрик… – Женщина спустилась еще на две ступеньки и пристально посмотрела на Эрика и Выдру. Что-то у нее было не то с лицом. – Может, сломаешь ему нос?
Выдра прикинул на глаз расстояние до пистолета. Хорек держал его в руке и продолжал целиться ему в живот.
– Хочу увидеть такую штуку, – продолжала женщина. – Услышать, как кость ломается, и все такое.
Мальчишка пошевелился, и Эрик, повернувшись, пнул его по голове. Теперь или никогда. Выдра врезал хорьку от души, погрозил рукой женщине – и вот он уже наверху, пальцы на ручке двери. Дверь уже распахивалась, когда сзади, куда-то между бедер, в него вошла пуля. Он опрокинулся навзничь, упал на парня и зверски ударился головой о бетонный пол.
Один сокамерник однажды рассказывал Выдре, каково это, когда в тебя стреляют. Пули, эти маленькие паршивки, страшно горячие, и тебя словно каленым железом протыкает. Теперь Выдра убедился – так оно и есть.
Мужчина высился над ним, громадный, как Кинг-Конг. Таким, наверное, я кажусь Самосвальчику, подумал Выдра. Интересно, Марта скоро начнет беспокоиться?
Руки мужчины сомкнулись у него вокруг шеи. Сильные пальцы пережимают дыхательное горло.
– Сломай ему нос, – снова попросила женщина. – Зачем тебе его душить, если ты можешь сломать ему нос?
И – аккуратно, рукояткой пистолета, – мужчина именно это и сделал.
33
Делорм сидела в полутьме кухни, допивая третью чашку «Нескафе». Перед ней высилась стопка пересланных Дайсоном папок. Ей нравилось заниматься на кухне чем угодно, кроме готовки. На тарелке лежали забытые остатки ужина из полуфабрикатов.
Папки тоже были почти забыты, и Делорм размышляла о трех «Ф». Если она собиралась что-то делать с квитанцией о покупке яхты, найденной в бумагах Кардинала, ей надо было пройти через эти «Ф»: февраль, франкоканадцы, Флорида. Как может подтвердить любой, кто бывал во Флориде в этом месяце, Флоридский залив в феврале превращается в Квебекский. Майами становится приморским Монреалем. Кубинский акцент резко идет на убыль, каждый второй автомобильный номер гордо заявляет: «Je me souviens» 27
. С приходом февраля официанты и коридорные в очередной раз принимаются костерить канадцев. От них, мол, чаевых дождешься, когда рак на горе свистнет.
За сорок пять минут Дёлорм сделала полдюжины телефонных звонков. Ей удалось поговорить с двумя франкоканадскими полицейскими, собиравшимися провести отпуск во Флориде. К сожалению, ни один из них не планировал побывать близ пристани для яхт Каллоуэй. Так что Делорм сделала еще несколько вызовов и в конце концов узнала номер Долларда Лангуа, с которым они вместе учились в полицейской академии. У них даже состоялась пара свиданий, и сейчас Делорм была очень благодарна себе тогдашней, что дело не дошло до постели. Неуклюжий долговязый юноша с большими мягкими руками и собачьими глазами однажды в Эйлмере, после кино, признался, что просто сходит по ней с ума. А ведь пока он этого не сказал, Делорм вполне готова была с ним переспать. Доллард Лангуа был юноша симпатичный, но она не собиралась на корню губить свою карьеру из-за романтической истории. Потом она частенько думала одинокими ночами, как он там поживает и что было бы, если… Ладно. Доллард Лангуа – дорога, по которой она не пошла, назовем это так.
Несколько минут они делились новостями–по-английски (возможно, потому что это был язык Эйлмера). Да, она очень довольна своей полицейской карьерой. Нет, она не вышла замуж.
– Очень жалко, Лиз. Брак – приятная штука. Но меня не удивляет, хотя… нет, я в хорошем смысле…
– Давай, Доллард. Расскажи мне, какая я неудачница и вообще ошибка природы.
– Нет-нет. Я просто имел в виду, что у тебя всегда на первом месте была работа. Независимый ум. Это хорошо.
– Все, не могу больше. Теперь ты про себя расскажи.
Он теперь сержант Лангуа, приписан к Полицейскому департаменту провинции Квебек, это в двадцати милях от Монреаля. Двое детей, очаровательная жена – медсестра, не полицейский, – и каждый февраль они проводят неделю во Флориде, там у них таймшерный домик, в котором они живут по очереди с другими семьями.
– А почему ты спрашиваешь? – полюбопытствовал он. – Сезон в разгаре, уже поздно искать таймшер…
– Это для работы. Нужно кое-что выяснить.
Из Монреаля долетел глубокий вздох.
– Так я и думал.
– Я бы не стала просить, но это очень важно, Доллард.
– Я еду в отпуск, Лиз. Я хочу побыть с семьей.
– Я бы не просила, если бы это не было так серьезно. Ты же меня знаешь, поэтому должен понимать, верно? У нас тут на свободе разгуливает убийца детей, Доллард. Я даже на день не могу уехать.
Они еще какое-то время препирались. Потом, скорее просто чтобы его отвлечь, Делорм поинтересовалась, где именно он намерен остановиться. К несчастью для сержанта Лангуа, оказалось, что жить он будет в Голливуд-Бич, в доме, расположенном в том же квартале, что и пристань Каллоуэй. Его судьба была решена, и Делорм повесила трубку, чрезвычайно довольная собой.
Следующий час она провела за папками – ранними делами Кардинала – и не нашла в них ничего заслуживающего внимания. Судя по этим бумагам, Джон Кардинал был в точности таким, каким казался: полицейский-трудяга, выполняющий работу эффективно и тщательно, без нарушения законов. Почти все произведенные им аресты вели к обвинениям; но не в деле, которое она сейчас читала: некий непутевый Реймонд Колакотт вскоре после ареста покончил с собой. Подозреваемого задержали с четырьмя килограммами кокаина, которым, как Кардинал имел все основания полагать, Колакотт торговал. Но когда началось судебное разбирательство, улика пропала, ее украли из сейфа для вещественных доказательств. Дело было прекращено.
Сторона обвинения подключила к делу собственного следователя (Дайсон любезно вложил папочку), но потерпела сокрушительное поражение. Кардинал был не единственным подозреваемым, к сейфу имело доступ слишком много народу. Был подготовлен соответствующий отчет, ход расследования изменился.
Да, возможно, что это был Кардинал, но для полицейского из Алгонкин-Бей начать торговать кокаином – слишком рискованно. И Реймонд Колакотт – не Кайл Корбетт, он не может посадить копа на жалованье. Если тогда расследование ни к чему не привело, то и сейчас, девять лет спустя, Делорм тоже наверняка ни до чего не докопается, тем более что половину сотрудников, связанных с тем делом, перевели в Виннипег, Муз-Джо и еще бог весть куда.
Делорм доскребла тарелку и положила ее в раковину. Ей давно хотелось заняться кулинарией, может быть, даже записаться на курсы при колледже, но всякий раз перевешивали недостаток времени и энтузиазма, а может быть, ей так казалось. Будь мать жива, то-то бы ужаснулась.
Она прошла в гостиную и отодвинула занавеску. Сугробы сверкали под уличными фонарями. Некоторое время она постояла у окна, глядя сквозь свое призрачное отражение, фигуру с чашкой кофе в руке. Спустя десять минут она уже сидела в машине и без определенных намерений ехала по Алгонкин-роуд к окружной дороге. Свернула направо, на шоссе, держа стрелку спидометра значительно ниже предельно допустимой скорости. Такая бесцельная езда была одной из ее странностей, и она бы смутилась, если бы кто-нибудь из коллег узнал о ее ночных блужданиях. Она не знала, просто ли это непоседливость или же способ сделать мечты и размышления не только внутренним, но и внешним, физическим процессом.
Окружная мягко изгибалась, изящной плавной кривой обнимая верхнюю часть города. Было очень приятно чувствовать слабую, но постоянную центробежную силу, пока она катилась вокруг кварталов. Иногда Делорм доезжала по этой дороге лишь до пересечения с Лейкшор-стрит и потом возвращалась в город вдоль кромки залива. В другое время, когда возбуждение было сильнее, ей нравилось поступать еще более необычно: она отправлялась в районы, где жили ее друзья и коллеги, но не для того, чтобы заглянуть к ним, а просто чтобы, проезжая мимо, увидеть огни в их окнах, их машины на подъездных аллеях. Она понимала, что есть в этом что-то от неврастении, но это занятие вселяло в нее умиротворяющее чувство покоя.
Делорм свернула налево, на Траут-лейк-роуд, и двигалась к повороту на Шестьдесят третье шоссе. Зимой сквозь деревья видны дома на Мадонна-роуд. Она пригляделась и увидела свет у Кардинала, даже темную фигуру в заднем окне. Моет посуду или ест поздний ужин.
У таверны «Чинук» она развернулась и отправилась обратно в город, проехав мимо колледжа. Машин было мало, город внизу весь был залит огнями. В голове зашевелились мысли о деле Пайн – Карри, но она не принуждала их двигаться в каком-то определенном направлении. Она просто совершает небольшую прогулку, и пусть все течет как течет. Спустя несколько минут она миновала приятного вида двухэтажный оштукатуренный дом в не очень шикарном районе, который почти спрятался в тени больницы Святого Франциска. Рядом стояла машина Дайсона.
Делорм остановилась на обочине, размышляя, зайти или нет.
Милая девчушка лет двенадцати направлялась вверх по склону к дому в сопровождении мальчика – ровесника или чуть старше. Она чисто девчоночьим жестом прижимала к груди стопку книг и шла с опущенной головой, внимательно глядя на тротуар. Мальчик, должно быть, сказал что-то смешное, потому что она вдруг посмотрела вверх и расхохоталась, показав рот, полный брэкетов. Потом в проулке возникла ее мать, костлявая, похожая на ведьму, и позвала дочь. В ее голосе не было ни капли доброты.
Эта картинка оставалась в голове Делорм, пока она двигалась к Эджуотер-роуд. Но где-то между Рейн-стрит и окружной у нее родился неожиданный план. Она свернула к дому в швейцарском стиле под двускатной крышей и позвонила. У нее было время приготовить небольшой монолог, который она тут же забыла, когда дверь открыл лично шеф полиции Р. Дж. Кендалл. Увидев ее, он промолвил лишь:
– Надеюсь, вы с хорошими новостями.
Она последовала за ним в подвал, в ту же клубного вида комнату, где все когда-то начиналось. С того, что она приняла вначале за бильярдный стол, было снято покрывало. Солдатики в красной и синей форме сражались на крутом берегу речки из папье-маше. Делорм побеспокоила шефа в тот момент, когда он предавался своей страсти, в мельчайших подробностях воссоздавая знаменитые битвы прошлого, и он не намерен был отрываться от своего занятия, чтобы принимать неучтивую визитершу.
– Абрахамская равнина? 28
– спросила Делорм, пытаясь задобрить хозяина.
– К делу, детектив. Генералу Монкальму вы помочь не в силах.
– Сэр, я разбирала архивы, искала все, что касается Кардинала. Его старые дела, заметки – все.
– Полагаю, вы обнаружили в этих архивах что-то сенсационное, иначе не стали бы нарушать все правила субординации, не говоря уж об элементарных нормах воспитанности, и являться ко мне домой без предупреждения.
– Нет, сэр. Видите ли, я уже понимаю, что эти материалы ничего не дадут. Я хожу кругами, и это мешает мне заниматься делом Пайн – Карри.
– Вот смотрите. – Шеф ладонью вверх протянул гладкую руку. В ней уютно устроилась крошечная пушечка. – Полное соответствие масштабу. Мне надо двенадцать таких пушек вставить в пазы, которые почти не видны невооруженным глазом.
– Потрясающе, – откликнулась Делорм со всей энергией, какую только могла изобразить, но сама почувствовала, что вышло неубедительно.
– Материалы – это важно. Присяжным нужны неоспоримые факты.
– Сэр, это займет вечность, и это все будут старые истории, из которых невозможно выудить доказательства.
– Есть его недвижимость во Флориде. Есть квитанция на яхту.
– Дайсон вам уже об этом сообщил?
– Да. Я просил, чтобы меня постоянно держали в курсе.
– На квитанции нет имени Кардинала, сэр. – Она хотела было рассказать ему о сержанте Лангуа, но нет, лучше подождать, пока тот что-нибудь отыщет во Флориде. – Я уже связалась с его банком в Америке, но они не очень-то горят желанием сотрудничать. Нам нужно что-то стопроцентно убедительное. Что-то из настоящего времени. Что-то простое и примитивное.
– Естественно. Если вы хотите попросить у вашего партнера подписанное признание – пожалуйста. Но не думаю, что на этом пути вас ждет успех. – Он повернулся к ней, держа в руке миниатюрный тюбик клея. – Или вы намеревались побеседовать по этому поводу с Кайлом Корбеттом? «Извините, мистер Корбетт, действительно ли один из наших сотрудников снабжал вас конфиденциальной информацией?» Нет, детектив, во мне куда больше уважения к закону.
По натуре шеф не был склонен к сарказму. Делорм внутренне собралась и продолжала наседать.
– Сэр, у меня есть идея.
– Прошу вас. Поведайте.
– Нам надо запустить информацию, которую Кардинал обязательно передаст Корбетту, если действительно на него работает. Что-то, о чем он должен будет поставить его в известность. А группа Масгрейва поставит телефон Кардинала на прослушивание и возьмет его самого под наблюдение.
Кендалл холодно глянул на нее и вернулся к своей модельке – солдатику, зажатому между большим и указательным пальцами.
– Я скажу только одно, детектив. Храбрости вам не занимать.
– Сэр, я думаю, это хоть отчасти избавит нас от неопределенности…
Шеф прервал ее взмахом руки:
– Я порядком удивлен, что вы всерьез… вы ведь серьезно, не так ли? Да, вижу, что так… всерьез предлагаете подстроить ловушку вашему коллеге.
– При всем уважении, сэр… Ведь это вы приказали мне расследовать его дело. Точнее, вы и Дайсон. Если вы хотите, чтобы я это прекратила, я буду счастлива прекратить в любой момент.
– Видите? – Кендалл указал на фрегат в полночно-синих водах реки Святого Лаврентия. – Какая оснастка, видите грот-мачту и штаги? Одна сборка заняла целую неделю.
– Потрясающе.
– Порой требуется некоторое время, чтобы сделать вещь убедительной, сержант Делорм. Некоторое терпение. Надеюсь, вы не совсем лишены этого качества.
– Мой план лучше, чем копание в бесконечных папках. Если вы посмотрите объективно, сэр, я думаю, вы согласитесь.
– Я согласен. Дайте мне маленький серебристый тюбик, пожалуйста. Спасибо. – Острием булавки шеф нанес капельку клея на пушечное ядро размером с булавочную головку и поместил его на верхушку крошечной пирамиды таких же ядер. – Полагаю, вы по-прежнему настаиваете на уходе из отдела спецрасследований. Было бы очень жаль потерять сотрудника с таким послужным списком, как у вас.
– Вы же не теряете меня, шеф. Я просто перевожусь в уголовную полицию.
– Знаю, знаю. Но спецрасследования, можно сказать, – самое важное подразделение во всем управлении. Уберите спецрасследования – и что тогда? У нашей организации останется мозг, не будет поврежден двигательный аппарат, но это будет мозг без совести. А это, моя юная леди, вещь опасная.
Делорм мысленно запрятала «юную леди» в теплый уголок сознания, чтобы потом обдумать.
– Сэр, если мы подбросим ему сведения, которые больше никому не известны, то, даже если мы не поставим его на прослушку, все равно очень скоро выяснится, что он – тот, кого мы ищем.
– У меня один вопрос. – Шеф сгибал конечности солдатика, придавая ему позу скалолаза. Капнул клеем на миниатюрные руки и колени и поместил фигурку на отвесный склон. Затем повернулся лицом к Делорм, и его взгляд был таким настойчивым, что в иной обстановке мог бы показаться нескромным. – Почему вы пришли с этим ко мне? Почему не пошли к Дайсону?
– Я тесно сотрудничаю с Дайсоном, сэр. Но улики должны выдержать судебное разбирательство, а для этого нужно, чтобы больше ни у кого, кроме Кардинала, не было этих фальшивых сведений. Будем знать только мы с вами.
– Тогда, безусловно, вы должны это сделать. И чем скорее, тем лучше. Капрал Масгрейв в курсе?
– Не то слово, сэр. Он ждет не дождется.
– Хорошо. Поговорите с судьей и получите разрешение на прослушку.
– Мы уже получили, сэр. Масгрейв его получил.
Кендалл разразился своим знаменитым смехом: «Ха! Ха! Ха!» Делорм ощущала то ослабевающее, то нарастающее давление на барабанные перепонки, но одновременно – большое облегчение. Потом шеф снова устремил на нее цепкий взгляд.
– Послушайте меня, моя юная Делорм. Я старше и мудрее вас и, видимо, лишь по этой причине ваш начальник, но это веская причина, так что слушайте. Я успел многое выяснить насчет Масгрейва: капрал Масгрейв умеет мчаться галопом, капрал Масгрейв весьма горяч, капрал Масгрейв недолюбливает нашего загадочного мистера Кардинала. Если кто-нибудь посмеет предположить, что Масгрейв действует по моему приказу (а это не так), капрал откажется от этого дела. Так что будьте осторожны. Не скажу, что он способен подделать улики, но из-за непомерного рвения он вполне может развалить дело. Поэтому будьте тверды и держите свои мысли… кстати, о чем они?
– Простите, сэр?
– Что вы думаете относительно этого дела, Делорм? По поводу Кардинала?
– Я должна отвечать, сэр?
– Разумеется.
Делорм посмотрела в потолок, на обнаженные балки.
– Я жду.
– Если совсем откровенно, сэр, то я не знаю. Я полагаю, что против него нет твердых улик. Все, что у нас пока есть, хороший адвокат может отмести. Так что мне… я считаю его невиновным, пока не доказано обратное.
– Вы заговорили как педант-законник. Это из чувства солидарности с коллегой? У вас слишком близкие отношения с Кардиналом, чтобы вы были объективной? Можете отвечать честно.
– Не знаю, шеф. Я не люблю заниматься самоанализом.
Кендалл снова рассмеялся, мощно и раскатисто, словно Делорм рассказала ему невероятно забавный анекдот, и потом столь же внезапно умолк; наступила глубокая тишина, какая бывает после того, как рядом выключили автомобильную сигнализацию.
– Извольте вывести его на чистую воду, понятно? Если он продался какому-то мерзавцу, я хочу, чтобы его немедленно изгнали из полиции. А если этого не было, тогда чем скорее вы разберетесь с его делом, тем лучше. Я тоже не люблю заниматься самоанализом, детектив Делорм. Это значит, что, когда у меня нет фактов, я становлюсь скучным и расстроенным. А вы ведь не хотите видеть меня скучным и расстроенным.
– Нет, сэр.
– Тогда беритесь за ваш маленький эксперимент. Бог в помощь.
34
Ховард Бэсс, линейный монтер с ГЭС, чинил трансформатор на Шестьдесят третьем шоссе, примерно за пять опор к северу от гавани на Форельном озере. Понадобилось целиком заменить поперечину, и Ховард все утро проторчал, морозя задницу, в корзине подъемника, в шести метрах над землей, а тут еще это солнце, которое самым дурацким образом отражается от снега и почти ослепляет, несмотря на темные очки. Правда, часа через два после начала работы солнце сместилось, и на снегу резко прорисовалась тень Ховарда и механической руки подъемника.
Стэнли Бетс, который был сегодня за рулем, побежал в гавань за пончиками и кока-колой. Вернулся он, насвистывая рискованную песенку «С добрым утром, малютка школьница», навеянную кошачьими глазами Лолиты, стоящей за прилавком.
На этом участке Шестьдесят третьего всегда большое движение. Едут со строительства базы ПВО, едут из Темагами, плюс местные, которые направляются в сторону залива Четырех миль и на Пенинсьюла-роуд. Он несколько минут ждал, пока появится просвет и можно будет перебежать дорогу.
– Превращаюсь в блудливого старикана! – крикнул он Хови. – Ты бы видел эту малышку в магазине!
Хови не обернулся – за ревом набирающей скорость восемнадцатиколесной фуры ничего не было слышно.
– Сдается мне, Хови, – повторил Стэн, благополучно перебравшись через дорогу, – я превращаюсь в грязного старикашку!
День был дико холодный, но совершенно ясный. Желтая рука подъемника так и сверкала в синеве неба. Снизу Хови смотрелся как-то странно. Изо рта у него вырывались белые облачка пара, а сам он, неловко ухватившись за перила люльки, рассматривал что-то внизу.
– На что это ты уставился? – Стэн проследил за его взглядом, но ему мешала двухметровая грязная насыпь на обочине. Он вскарабкался на ее гребень и прикрыл глаза от солнца. Когда Стэн увидел то же, что и Хови, одна из банок кока-колы выпала у него из рук и, ударившись об его окованный сталью башмак, прыснула над снегом коричневым гейзером.
35
– Вы не можете с уверенностью сказать, что это один и тот же убийца. – Дайсон растопырил приплюснутые пальцы и стал перечислять причины. – Первое: жертве за тридцать, а предыдущие убитые были подростками. Второе: совершенно иной почерк. Остальных избили до смерти или задушили. Третье: труп бросили там, где его легко найти.
– Не так уж легко. Если бы ребята с ГЭС не занялись именно этим трансформатором, тело могли бы найти через несколько месяцев. К следующему разу, когда они стали бы работать на Шестьдесят третьем шоссе, убитого бы полностью занесло снегом.
– Артур Вуд – преступник, это хорошо известно. У него наверняка было много врагов.
– У Выдры в целом мире не было врагов. В жизни не встретишь более симпатичного парня, но, конечно, если пригласить его в гости, не лишним будет присмотреть за столовым серебром.
– Какие-нибудь старые тюремные счеты. Поговорите с его прежними сокамерниками, с охраной в его корпусе. Мы не все знаем о наших подопечных.
– Выдра был вор-труженик. На этот раз он вломился не в тот дом. Когда мы найдем этот дом, мы найдем нашего убийцу. – Сейчас он передаст это дело Маклеоду; Кардинал словно бы видел, как решение зреет в голове у Дайсона, хоть та и не была прозрачной.
Нож для вскрытия писем прорыл борозду на тарелочке со скрепками.
– Между прочим, – напомнил Дайсон, – у тебя и так есть чем заняться.
– Да, но если это один и тот же тип, мы сразу сможем…
– Дай мне договорить, пожалуйста. – Голос его звучал тихо и задумчиво. – Как я уже сказал, дел у тебя более чем достаточно. Но почему бы нам не поступить так: ты возьмешь дело Выдры временно. Оно твое до тех пор, пока не обнаружится четких доказательств, что оно не имеет отношения к нашему местному маньяку. И как только это произойдет, дело сразу будет передано Маклеоду. Понятно?
– Понятно. Спасибо, Дон, – ответил Кардинал и слегка покраснел. Он никогда не называл сержанта по имени; это все из-за внезапного волнения. Перед тем как открыть дверь, он обернулся и сказал: – Телевизионщики из Садбери пронюхали насчет Маргарет Фогл.
– Знаю. Это я виноват. Приношу извинения.
Дайсон приносит извинения: старожилы не припомнят.
– Толку от этого мало. Вообще не понимаю, почему это всплыло.
– Грейс Лего – не Роджер Гвинн. Эта дамочка на уважаемом четвертом садберийском канале долго не задержится. Она вся нацелена на Торонто, если я в этом что-то смыслю. Понимает, что делает. Где-то раздобыла список пропавших лиц – и… ну, не важно… в общем, застала меня врасплох. Очевидно, я должен был держать тебя в курсе. Ошибся. Ну, теперь, думаю, мы все выяснили?
Выходя из кабинета Дайсона, Кардинал столкнулся с Лиз Делорм.
– Я тебя обыскалась, – заявила она. – Там у входа жена Выдры. Хочет подать заявление о его пропаже. Надо везти ее в больницу Онтарио опознавать тело.
– Не беги впереди паровоза, Лиз. Пока я не хочу ей сообщать.
– Ты должен ей сказать. – У Делорм был изумленный вид. – Господи, ее муж мертв. Не можешь же ты от нее это скрыть.
– Как только мы ей сообщим, нам уже не удастся вытянуть из нее хоть какую-нибудь информацию. Ее потрясет эта новость. Я просто говорю, что пока мы ей не скажем.
Марта Вуд повесила пальто на крючок вешалки в вестибюле, а пониже – маленькую теплую куртку своего сына. Она была в майке и в джинсах, которые на ее высокой стройной фигуре смотрелись как наряд из «Вога». Она сидела в кабинете, где и Кардинал и Делорм за эти годы множество раз допрашивали ее мужа. Ее малыш, темноволосый и темноглазый, в мать, тихо сидел на стуле позади нее, сжимая пластмассового медвежонка, иногда издававшего гнусавые стоны.
Марта Вуд говорила, крутя на пальце обручальное кольцо:
– Когда Выдра вышел из дома, на нем был синий пуловер, джинсы «Леви-505» и ковбойские сапоги. Черные. Ящерица.
– Хорошо. В субботу было холодно. Какая на нем была верхняя одежда? – Тело с девятью пулевыми ранениями было найдено обнаженным. Одежда Выдры может всплыть где-то еще.
– Длинная синяя куртка с капюшоном. Мне не нужно заполнить какой-нибудь бланк или еще что-то? Анкету «Пропал человек»?
– Мы все записываем, – заверил ее Кардинал.
– Вам нужен его рост и вес, да?
– У нас это есть, – сказала Делорм.
– Ах да. Протоколы задержания, совсем забыла. Так странно, я все это время считала копов врагами. А теперь, когда Выдра исчез, совсем другое чувство.
– У нас тоже, – откликнулся Кардинал. – Выдра был за рулем своего старого фургона «шевроле»? – Они уже всюду разослали номер и приметы машины.
– Да. Я должна вам дать номер. – Она полезла в сумочку за ключами.
– У нас уже есть номер, – остановила ее Делорм. – Этот его «шеви-вэн», он по-прежнему синий?
– Синий, да. – Рука миссис Вуд замерла на сумочке. – Но он иногда любил менять номера, перед тем как поехать на работу. Не знаю, сделал он так в этот раз или нет. А вот надпись – новая: у него на боку машины стоит: «Комсток. Ремонт электрооборудования».
– Вы знали, что он едет на работу?
– Слушайте, Выдра чинит электронику. Так он мне говорит, понимаете? Я давно уже научилась не задавать лишних вопросов. Он любящий отец и преданный муж, но он никогда не откажется от своего занятия – ни ради вас, ни ради меня, ни ради кого угодно.
– Хорошо. Вы знаете, в какой район города он отправился… работать?
– Он мне такое никогда не говорит. Слушайте, у него же есть особая примета – на него всегда можно положиться, понимаете? Выдра сказал, что вернется к шести. С тех пор прошло полтора дня, и я боюсь, черт возьми.
– Нам может помочь его найти, – мягко сказал Кардинал, – любая информация о той части города, где его предпочтительнее искать. – Он не обращал внимания на жесткий взгляд Делорм.
– Не знаю. Да, накануне он упомянул старый вокзал Северной дороги. Просто сказал, что теперь он заколочен. Может, поехал куда-нибудь в те края, точно не знаю. – Внезапно она встала, открытая сумочка свалилась на пол. – Я вам говорю, он попал в какую-то передрягу. Да, он ворует, но это не значит, что он такой уж негодяй. Он в первый раз не пришел домой и при этом не позвонил. В первый раз такое бывает, разве что когда его забирают, и если он у вас, лучше скажите, а то я напущу на вас Боба Брэкетта, чтобы он разнес все ваше проклятое управление.
Боб Брэкетт был лучшим адвокатом в Алгонкин-Бей. В полиции не было сотрудника, которого бы он когда-нибудь не смешал с грязью.
– Миссис Вуд, будьте добры, сядьте.
– Нет. Если вы не арестовали моего мужа, я хочу знать, почему вы ничего не делаете, чтобы его найти!
Мальчик перестал стискивать медвежонка и с озабоченным видом снизу вверх глянул на мать.
– Джон, можешь на минутку оставить меня с миссис Вуд?
Делорм застала его врасплох: в сценарии этого не было, и ему это не понравилось.
– Почему? – поинтересовалась Марта Вуд. – Почему она хочет поговорить со мной наедине?
– Джон. Пожалуйста.
Кардинал вышел в вестибюль и направился в мониторную. Он бросил несколько монеток в автомат, прежде чем понял, что диетическая кола в нем кончилась. Тогда он взял классическую и сел за столик, глядя на экран, на котором было изображение без звука.
Из угла, с высоты, камера безжалостно глядела вниз на Марту Вуд. И она и Делорм были совершенно неподвижны. Миссис Вуд все еще стояла, чуть разведя руки, принимая удар, но пока не ощущая боли, на лице – вопрос, и больше ничего. Полные губы дрогнули, словно Марта хотела заговорить, но она ничего не сказала.
Делорм дотянулась до ее руки, прикоснулась к ней, но женщина все стояла, слегка покачиваясь. Одна рука медленно разогнулась, чтобы дотронуться до стола, на что-то опереться. Женщина медленно опустилась на стул, закрыла лицо руками и согнулась пополам. Мальчик стал толкать ее в плечо медвежонком.
36
– Почему мы так и не видели эту проклятую колымагу? – Маклеод разряжал свою «беретту», аккуратно, один за другим, выставляя на стол для совещаний девять патронов острым концом вверх. Кардиналу это казалось чрезмерным, он привык обходиться шестью. – Я, было дело, сам обшаривал этот его «шеви», да нам всем, видно, случалось его обыскивать. Спятить можно, не понимаю, почему его еще не выследили.
– Если мы правы и Выдра по ошибке залез в жилище нашего маньяка, то убийца, скорее всего, где-то припрятал машину. Ему просто надо оставить ее где-нибудь под крышей, и как тогда нам ее найти?
– Если мы предположим, что у парня есть гараж, – вмешался Дайсон, – это нам немного сузит область поиска.
– Не думаю, что сейчас мы вправе это предполагать. Выдра убит всего сутки назад. Мы взаимодействуем с ПДПО, на все посты разосланы приметы машины. Мы ее найдем.
Зазвонил телефон, и Кардинал, как и условились, снял трубку.
– Да. Лэн… я включу громкую связь. Здесь я, Делорм, еще с нами сержант Дайсон и Йен Маклеод.
Все они собрались в конференц-зале, на памяти Кардинала такое случалось впервые. Обычно этот зал использовался для заседаний специальных комиссий, официальных визитов мэра, словом, лишь в исключительных случаях. Но это было самое крупное расследование, которым когда-либо занималось полицейское управление Алгонкин-Бей, и сейчас были задействованы все его восемь детективов.
– В общем, к делу, – начал Лэн Вайсман. – В теле девять пулевых ранений. Ясно, что стреляли не в припадке ярости: слишком точно выбраны места. Прострелены обе голени, оба бедра и обе руки – как кисти, так и предплечья. Иными словами, складывается впечатление, что убийца пытался перебить все главные кости конечностей. Большие берцовые он прострелил насквозь. Кстати, все пули выпущены в упор, дуло вплотную приставляли к телу, стреляли не спеша, жертва при этом находилась в совершенно беспомощном состоянии.
– Я насчитал восемь пуль, Лэн, а не девять.
– У вас хорошо с арифметикой. Вначале он выстрелил сзади, это единственный выстрел, сделанный с некоторого расстояния, примерно с трех метров, по траектории – снизу вверх. Доктор Гэнт отмечает, что, судя по характеру повреждений, жертва находилась на лестнице, убийца стрелял снизу. Вокруг рта – обрывок клейкой ленты.
– Господи.
– На нем кровь, которая ему не принадлежит, но пока я не могу соотнести ее со спермой из того конверта. Кто бы ни был убийца, особой осторожностью он не отличается. Мы не сможем определить, один и тот же это человек или нет, пока не придут результаты анализа ДНК, то есть не раньше чем через неделю.
– Неделя! У нас здесь убивают детей, Лэн.
– Обычно процедура занимает десять дней, такова реальность. Теперь о повреждении лица. Сначала мы сочли, что оно – результат падения: в человека стреляют, он падает ничком и ломает себе нос. Но на поверхности раны мы нашли следы оружейной смазки.
– Его били пистолетом?
– Именно так. Удивительно: в теле жертвы девять пулевых ранений, но смерть наступила в результате перелома носа. С этой лентой вокруг рта он не мог дышать. Пытаясь дышать, всосал в себя массу крови.
– Что говорят баллистики? «Беретта»? «Глок»? Что-то девятизарядное, так?
– Результаты микроанализа я вам выслал по факсу. Использован стандартный кольт тридцать восьмого калибра.
– Невозможно, Лэн. Кольт – шестизарядный.
– Как я говорил, у нас тут не убийство в состоянии аффекта. У этого сукина сына было время перезарядить обойму, чтобы доставить нам побольше удовольствия.
– Вот тварь, – пробормотал Маклеод.
– Половые органы изувечены уже после смерти. Доктор Гэнт полагает, что наш весельчак пытался в буквальном смысле оторвать ему яйца.
– Тут видна связь с Тоддом Карри, шеф.
Дайсон глубокомысленно кивнул, словно все время так считал.
Вайсман добавил:
– Я попросил баллистиков позвонить прямо вам, как только они еще на что-нибудь набредут.
– Хорошо. Спасибо, Лэн.
– Я еще не закончил.
– Извини. Продолжай.
– Что касается отпечатков пальцев: обнаружены, но частичные. Оба больших пальца.
– Откуда? Его нашли голым, нет даже пряжки ремня, чтобы снять пальчики.
– Сняли с тела.
– Шутишь. Наши ничего не смогли увидеть.
– Мы научились этому приему на токийской конференции судмедэкспертов в прошлом году: рентген мягких тканей. Сделали подкожный рентген в области шеи. Если не прошло еще двенадцати часов, можно получить приличные отпечатки. Выглядит так, как будто он пытался его задушить. Возможно, перед тем как решил сделать ему принудительную вентиляцию. В факсе это есть.
– Бог ты мой, просто невероятно, Лэн. Передай всем, что мы сказали: «Спасибо, парни».
– Лучше не надо. Эти «парни» на самом деле – дамы.
Делорм, наклонив голову, чуть улыбнулась.
– Знаете, чем это пахнет? – обратился Маклеод ко всем собравшимся за столом. – Похоже на то, что мы просто завалены вещдоками. Мы захлебываемся в уликах. Чтоб мне лопнуть, да этот живчик нам оставил запись своего голоса , и мы ничего не можем сделать. Он спустил для нас в конвертик, и мы ничего не можем сделать. Теперь он оставляет нам отпечатки больших пальцев. Нам что, его визитка нужна? Он с нами играет, а мы топчемся на месте.
– Нет, мы продвигаемся, – заверил Кардинал, и ему самому хотелось в это поверить. – Занимаемся обычной в таких случаях беготней. Просто еще не нашли связующее звено, которое помогло бы нам соединить все эти кусочки в одно целое.
– Чем раньше найдете, тем лучше, – заявил Дайсон. – Если мне еще раз позвонят с предложением обратиться в ПДПО или в Конную полицию…
– К лошадникам? – Маклеод, кажется, воспринял это как личное оскорбление. – Это не входит в их компетенцию, чтоб им сдохнуть.
– Вы это знаете, и я это знаю. Может быть, сами просветите на этот счет общественность?
– Как бы там ни было, первое, что делают эти долбаные лошадники, – проваливают операцию, крадут улики или продают закрытую информацию какому-нибудь паршивцу судье. И потом, никогда не знаешь, делают ли они на самом деле то, что говорят. Я вам скажу, в чем у лошадников проблема. – Маклеод начал заводиться. Его разглагольствования обычно забавляли Кардинала, но, молил он, давай только не сегодня. – Проблема в том, что они обеднели. Долбаная заморозка жалованья на пять лет, вот что их подкосило. Они все нищие, вот и изобретают способы поправить материальное положение. Богатому лошаднику доверять можно. А теперь они, чтоб им провалиться, все равно что какие-нибудь нищеброды и годятся только на…
Интерком затрещал, и раздался голос Мэри Флауэр:
– Кардинал, ПДПО на линии. Патрульная группа на Одиннадцатом шоссе засекла фургон Выдры. Что вы намерены предпринять?
– В каком они точно месте?
– У Чиппевских водопадов, направляются в город.
– Соединяйте, Мэри. Я поговорю с ними отсюда.
Все зашевелились; атмосфера накалялась.
– Дон, пора открывать арсенал. Винтовки, бронежилеты и прочее.
– Валяйте. К черту лошадников.
Зазвонил телефон, и Кардинал схватил трубку:
– Детектив Кардинал, уголовная полиция. С кем я говорю?
– Четырнадцатая патрульная группа ПДПО, Джордж Буассено, рядом мой партнер, Кэрол Уайлд.
– Вы уверены, что это наш парень?
– У нас в поле зрения «шеви-вэн» восемьдесят девятого года, номер – Онтарио, 7698128, числится в угоне. Надпись – «Комсток» и что-то про электронику.
– Я сам им займусь. Ваш водитель – подозреваемый номер один по делу Пайн – Карри. Займусь сам, понятно?
– Ясно. Нам дали всю информацию по машине.
– Хорошо. Следуйте за ним, но не останавливайте.
– Может, придется. Гонит как ошпаренный.
– Не останавливайте его . С ним заложник, и мы не хотим, чтобы парень погиб. Свяжитесь с базой, пусть перекроют шоссе, но остаются вне видимости, ясно? Пусть заблокируют все боковые дороги.
– Будет сделано.
– Я так понимаю, вы – обычная патрульная группа.
– Так точно, обычный патруль. Скоро он нас увидит.
– Старайтесь не показываться, но и не упустите его. У вас есть дети, Уайлд?
– Да, сэр. Одному восемь, другому три.
– Заложник только что окончил школу. Представьте, что он – один из ваших сыновей, понятно? Если мы все правильно сделаем, то сможем спасти парня.
– Похоже, он собирается свернуть на Алгонкин-роуд. Нет, ошибка, идет по окружной.
– Не отрывайтесь от него. Здесь со мной сержант Дайсон, и через пять минут вы получите такое подкрепление, какого в жизни не видели. Если он попытается оторваться, повисните у него на хвосте. Мне вам не нужно напоминать, что он вооружен и очень опасен.
– Будем следовать за ним. Можем дать вам частоту, если захотите руководить операцией с мобильного командного пункта.
– Читаете мои мысли. Обговорите это с Флауэр. Мы выезжаем.
37
Арсеналом служил большой встроенный шкаф, в котором могло поместиться четверо полицейских. Делорм и Маклеод вышли первыми, в кевларовых бронекостюмах и с двуствольными винтовками. Когда из арсенала показался Кардинал, его с другого конца комнаты окликнул Желаги:
– Звонит этот учитель, Ференбах. Говорит, что Карри, возможно, украл у него кредитную карточку.
– Мы ему перезвоним, – ответил Кардинал, застегивая бронежилет. – Вклей записку в дело.
Зазвонил телефон в коридоре, и Флауэр соединила с Джерри Коммандой. Тот был уже в воздухе.
– Джерри, где ты сможешь сесть и подобрать меня?
Сквозь вибрацию и рокот винта донесся голос Джерри:
– Ближе всего – городская пристань, но тебе придется разогнать зевак.
– Где наш голубчик?
– Только что проехал бухту Шепарда.
– Хорошо. Он выбрал путь полегче. На пристани, в пять.
Они рванули с парковки, и Кардинал сказал в микрофон:
– Надо было вызвать «скорую» из Святого Франциска.
– Уже вызвала. Едут на юг по Одиннадцатому.
– Делорм, я тебя просто расцеловать готов.
– При исполнении не рекомендуется. Впрочем, в любое другое время – тоже.
– Тогда отшлепаю. Как только мы его поймаем.
Делорм врубила сирену, до чертиков перепугав «тойоту», мешавшую проехать. Кардинал обогнул машину и вырулил на Самнер-стрит. Через четыре минуты и три красных светофора они уже выскочили из машины и бежали по городской пристани, где сел вертолет, похожий на стрекозу; винт взметал во все стороны маленькую метель. Позади – бледно-серый холст озера и неба.
Кардинал летал мало. Желудок у него еще словно бы оставался на пристани, когда они пересекли бухту Шепарда с ее рыбацкими лачугами, черневшими как щетина. Среди неподвижного пейзажа, напоминавшего рождественскую открытку, по льду скакал пес, за ним на снегоступах следовал хозяин с ящиком пива под мышкой.
– На Уотер-роуд пробка. Значит, все боковые дороги перекрыли. – Джерри произнес в микрофиш: – Буассено. Командный пункт в воздухе. Где находитесь?
– В полумиле к северу от поворота на Повассан. Этот тип не очень уверенно ведет машину, должен вам сказать.
Делорм показала:
– Вон они.
«Шеви» – синий ромбик – двигался по дуге мимо крошечных сосен. Машина ПДПО шла за ним примерно в двухстах метрах. Джерри крикнул пилоту:
– Оставайся в мертвой зоне. Нам нельзя его спугнуть.
Кардинал спросил в микрофон:
– Буассено, водителя уже разглядели?
– Группа в штатском, едущая по другому маршруту, сообщает, что за рулем мужчина, белый, тридцать с небольшим, волосы каштановые, куртка черная. Пассажиров не видно.
– Но мы не знаем, что у него в багажнике. Может, мальчишка – там.
– Думаешь, он станет возить парня на угнанной машине?
– Он не знает, что мы ее ищем. Даже если знает – мы понятия не имеем, насколько он себя контролирует. Четырнадцатый, пропустите между ним и собой парочку машин. А то спугнем.
– Вас понял.
Джерри Комманда напомнил:
– Они просто патруль, а не группа преследования.
– Нельзя висеть у него на хвосте, когда тут еще и мы сверху. Подальше, Четырнадцатый. Пропустите этот «камаро».
Ярко-красный «камаро» с задранным верхом выехал на соседнюю полосу и обошел патрульную машину.
– Ух ты, – заметил Кардинал. – Как хорошо себя ведут граждане, когда рядом патруль.
– Сейчас ты удивишься, – сказал Джерри.
Пилот показал на юго-восток:
– Солнце вышло.
В сером пуховом одеяле облаков образовался разрыв, и на холмах и россыпях камней в двадцати метрах перед фургоном замаячила тень вертолета. Пилот сбавил скорость, и тень стала удаляться от машины. Позади, в четверти мили от первой патрульной группы, растянулась целая кавалькада полицейских машин – и без маркировки, и патрульных, и принадлежащих ПДПО. Теперь к ним присоединились пожарная машина и две «скорые», и весь этот караван змеей вился среди холмов, как бродячий цирк.
– Черт, – бросил Джерри. – Надеюсь, сукин сын не направляется в Торонто провести выходные.
– Если так, нам с ним не по пути. – Пилот постучал по счетчику расхода топлива. – Максимум до Орильи дотянем.
– Эти-то что там делают? – Кардинал показал на обочину, где стояла машина ПДПО с включенной мигалкой.
– Видимо, свои причины, что-нибудь непредвиденное. Велю им сматываться. – Джерри взял у него микрофон. – Центр, на Одиннадцатом шоссе в южном направлении – полицейская машина, прикажите им убраться к черту, немедленно, повторяю – немедленно!
– Центр. Вас понял.
– Поздно. Он испугался.
Фургон, кренясь, замедлил ход. Потом снова разогнался.
– Центр, он уходит. Прижать его к обочине?
– Не отрывайтесь от него. К обочине не прижимать. Мы хотим знать, куда он движется.
– Кардинал, с воздуха нельзя управлять погоней на высоких скоростях. Они рискуют жизнью.
– Четырнадцатый, две машины едут на север, дальше все чисто. – И, обращаясь к Джерри: – Как они попали на шоссе?
– Много мелких боковых дорог. Не было времени все перекрыть. Смотри.
Синий фургон занесло, он выскочил на встречную полосу, рискуя врезаться в белую «тойоту».
– Ну давай же, – молила Делорм. – Двигайся .
В последнюю секунду «тойота» вырулила на обочину, при этом заднюю часть сильно занесло, но вот она уже снова оказалась на полосе. Кардинал обливался потом в своей броне. Люди в «тойоте» были на волосок от гибели, и всё из-за него. Ладони были мокрые, он с трудом удерживал микрофон.
– Ладно, Четырнадцатый, тормозите его. Пусть съезжает с дороги.
– Вас понял. Остановим его.
– Всем группам: включить мигалки и сирены. Берем его. – Он повернулся к Джерри. – Собаки там есть, а то вдруг он рванет в лес?
Джерри показал:
– У Грега Вильнёва. В сером пикапе перед пожарными.
Патрульная машина, шедшая первой, включив мигалку, рванула вперед. Сквозь урчание винтов слышался тонкий вой сирен. Фургон снова вильнул вправо и, захватив колесами обочину, вернулся на дорогу. Четырнадцатый появился слева от него, но «шеви-вэн», виляя, его обогнал.
– Господи, – крикнул Джерри, – еще бы чуть-чуть!..
Четырнадцатый поехал вровень с «шеви».
– Четырнадцатый, Четырнадцатый, притормозите. За следующим поворотом снегоочиститель, повторяю, снегоочиститель в южном направлении, на вашей полосе, стоит неподвижно.
Четырнадцатый не ответил. Две машины вошли в вираж одновременно, словно приклеенные друг к другу. Еще несколько секунд – и «шеви» врежется в снегоочиститель.
– Господи, там же может быть заложник. Почему они не пропустили его?
– Хотят его обогнать. Тогда останется свободной только одна полоса.
Делорм откинулась на спинку сиденья, не в силах смотреть в окно.
В последнюю секунду Четырнадцатому удалось обогнать фургон, при этом левая полоса осталась свободной. «Шеви» маневрировал, чтобы не столкнуться со снегоочистителем, скользя по ледяной дорожке, пересек две полосы и вылетел на осевую.
Метров сто он двигался по дороге, задевая левыми колесами разделительный барьер. Четырнадцатый сбросил скорость, чтобы не оторваться. «Шевроле» перевалил через разделитель, в глубокий снег. Колеса увязли, забуксовали, провернулись раз, другой, третий. Машина, накренившись, заскользила по встречной полосе, из-под днища летели искры.
– Слава богу, что мы перекрыли дорогу, – заметила Делорм.
Фургон боком врезался в ограничительные столбики, сделал полтора оборота в воздухе и обрушился на камни, где и вспыхнул.
– Спускаемся. Всем группам: заблокировать этот участок. Пожарным потушить огонь и вытащить заложника. Повторяю. В задней части машины может находиться заложник. Вытащите его первым.
Пилот сел во дворе лесного склада, предварительно по громкоговорителю разогнав рабочих. Пока полицейские забирались в ожидающую их патрульную машину, рабочие награждали их нелестными эпитетами из-за штабелей досок и бруса.
Когда Кардинал подошел к останкам машины, огонь был уже почти погашен, почерневший фургон был весь в пене. Пожарный выпрыгнул из открытой дверцы, отрицательно тряся головой.
– Нет пассажиров?
– И водителя нет. Вообще никого.
– Вон он. Они его взяли. – Джерри Комманда показал на разделительную полосу. Сзади, в четверти мили от них, на этой полосе стояла патрульная машина с включенными мигалками. Два констебля держали под прицелом темную неподвижную фигуру в снегу. Спустя двадцать секунд фигура оказалась в полукольце стволов, готовых к стрельбе.
Человек лежал, выбросив руки, словно жертва кораблекрушения, сжимая зазубренный кусок сланца. Внезапно он испустил стон и приподнял голову. Ларри Бёрк, скользнув вниз по насыпи, надел ему наручники, затем перевернул на спину, охлопывая сверху вниз.
– Оружия нет, сержант.
– Документы?
Бёрк, перебрав содержимое бумажника, вытащил водительские права:
– Фредерик Пол Лефебр, Уосси-роуд, 234. Фото соответствует.
– Это же Шустрый Фредди! – воскликнула Делорм. – Выпустили из тюрьмы… когда, две недели назад?
Вниз по насыпи поспешно спустились двое санитаров. Они стали ощупывать пострадавшего, засыпая вопросами смущенных людей, копошившихся в кювете.
– Боже ты мой, – повторял Шустрый Фредди. – Боже ты мой. – Один из санитаров снегом оттирал ему кровь со лба. Тут Фредди впервые поднял глаза, увидел винтовки и икнул. – Вот черт, – произнес он, сдерживая отрыжку. – Называется, в кои-то веки нализался.
38
Для Кардинала последствия охоты за фургоном Выдры свелись главным образом к писанине. Один его личный доклад по толщине не уступал «Моби Дику» 29
, а об операциях с участием других подразделений (например, ПДПО) следовало подавать множество дополнительных рапортов. Даже использование арсенала требовало подробного отчета о задействованном снаряжении, участвовавших сотрудниках, израсходованных боеприпасах и так далее.
Он хотел допросить Фредди Лефебра, но Шустрый Фредди после своего признания в употреблении алкоголя находился в полуобморочном состоянии и теперь постепенно протрезвлялся на хорошо охраняемой больничной койке.
Автоответчик замигал, сигнализируя о полученном сообщении. Это Кэрен Стин спрашивала, есть ли какие-нибудь результаты, просила ей позвонить, когда он сможет. Он вспомнил джинсово-голубые глаза, открытое, искреннее лица. Хотел бы он хоть что-то ей сказать, какие-нибудь слова ободрения, но поводов к этому не было никаких. Полицейские эксперты Арсено и Коллинвуд заперлись в гараже с «шевроле» Выдры. В ближайшие несколько часов бессмысленно было бы требовать от них отпечатки.
Кардинал вытащил из своей почтовой ячейки пачку бумаг. Несколько пухлых конвертов из Коронного суда, обычные извещения, анкеты, запросы об информации. Конверт с закрытым циркуляром Дайсона по отделу, где он в сотый раз заклинает всех не строить из себя идиотов в суде. Несколько раз употреблено слово «актуальнейший», да еще и подчеркнуто.
Вместе с циркуляром в конверт (по всей видимости, случайно) попал еще один лист бумаги, приклеившись чем-то похожим на медовую глазурь. Это было предписание под грифом «Из сектора сержанта уголовной полиции А. Дайсона», адресованное Полу Арсено. В ближайший уик-энд Арсено должен был поступить в распоряжение специалистов Королевской конной полиции по выемке документов. Это сочетание (конная полиция плюс эксперты по документам) могло относиться только к делу Кайла Корбетта. Уик-энд – значит, намечается крупная операция, на кону стоит что-то нешуточное.
– Господи боже. Зачем мне опять давать показания? Скоро буду как кукла вуду. Всякий норовит в меня воткнуть булавку! – орал Маклеод в телефонную трубку, роясь в куче хлама на своем столе. Чертыхаясь, он повесил трубку. – Долбаный суд. Они хотят меня довести до инфаркта.
– Может, так и есть, – примирительно заметил Кардинал.
– У меня сынок в четверг дает сольный концерт на рояле. Я уже пропустил его день рождения по милости братцев Корриво. Если я и это провороню, моя жена – пардон, моя бывшая жена, леди Макбет с судебным ордером, вообще выпихнет меня из его жизни. Готов поклясться, суд по семейным делам уже пляшет под ее дудку. По мнению этого органа, я – нечто среднее между предводителем гуннов Аттилой и Чарльзом Мэнсоном. 30
А с этими Корриво наплачешься, какой толк давать отвод свидетелю, если ты собираешься после этого каждые пять минут его вызывать?
Вдруг, без всякого предупреждения, перед мысленным взором Кардинала возникла Кэтрин. Тоскливое нытье Маклеода ушло куда-то на задний план, и он, как наяву, увидел опустошенное лицо Кэтрин и то, как она, сидя за книгой, время от времени смотрела на него поверх очков для чтения. В такие мгновения взгляд ее бывал настолько пристальным, словно она боялась, что вместо него в постели под видом ее мужа лежит какой-то инопланетянин «Ты как, все нормально?» – спрашивала она, и эти четыре простых слова было невыносимо сладко вспоминать.
– Эй, куда это ты? – окликнул его Маклеод. – Я еще не закончил жаловаться. Я даже толком и не начал .
Кэтрин Кардинал прошла по вестибюлю навстречу мужу, вытянув вперед руки. Волосы у нее были еще влажные после душа. Она крепко обняла его, и Кардинал вдохнул запах знакомого шампуня.
– Ну, как моя девочка? – спрашивал он тихо. – Как моя девочка?
Они снова сели на диван на веранде. Кэтрин было заметно лучше, и перед Кардиналом замаячил проблеск надежды. Она смотрела ему в глаза, и рука ее лишь время от времени нервно двигалась – ничего общего с прежним лихорадочным кружением. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но ничего не сказала. Потом отвернулась, и Кардинал подождал, пока жена выплачется; его ладонь мягко лежала у нее на колене. Наконец Кэтрин перевела дыхание и сказала:
– Я думала, ты уже подаешь заявление на развод.
Кардинал покачал головой и улыбнулся:
– Ты от меня так легко не отделаешься.
– Ну-ну. Если не сейчас, так в следующий раз или позже. Самое ужасное, что ни единая живая душа в мире не станет тебя за это винить.
– Никуда я не уйду, Кэтрин. Не думай об этом.
– Келли теперь может сама о себе позаботиться, и она ничуточки не будет тебя осуждать, если ты меня бросишь. Ты же знаешь – не будет. Даже я не буду тебя осуждать.
– Перестань, пожалуйста. Я же сказал, что не брошу тебя.
– Может, тебе надо закрутить с кем-нибудь. Наверняка ты по работе встречаешься с массой молодых женщин, которые только и ждут, чтобы их поманили. Заведи роман, только не говори мне, хорошо? Я не хочу знать. Скажем, с одной из твоих коллег. Только не влюбляйся в нее.
Кардинал подумал о Лиз Делорм. Не склонная к сантиментам, твердо стоящая на земле Делорм. Делорм, которая за ним наблюдает. Или не наблюдает? Делорм, у которой, как отметил Джерри Комманда, классная фигурка.
– Не нужны мне романы, – ответил Кардинал жене. – Мне нужна ты.
– Господи, да ты ведь у нас никогда не поступаешь неправильно, а? Никогда не выходишь из себя, не теряешь терпения. Где тебе понять такую паршивую неудачницу, как я. Не знаю, зачем тебе и пытаться, только лишнее беспокойство. Ты же у нас практически святой.
– Ну ладно тебе, детка. Ты меня в первый раз попрекаешь святостью.
Кэтрин, конечно, не знала про те деньги. Кардинал взял их во время ее первого приступа депрессии, несколько лет назад. Ее положили в больницу, где она потом полтора года плавала в Саргассовом море 31
заблудших душ. Потом вмешались ее родители, чуть ли не каждый день названивали из Штатов, давая ему понять, какой он скверный супруг, – и он сдался. Какое-то время Кардинал убеждал себя, что причина его поступка – в этом, что его сломило помешательство жены. Но католик в нем, не говоря уж о полицейском, никогда бы этого не принял. Они не находили ему оправдания.
– Мужья часто бросают жен, это в порядке вещей, – продолжала Кэтрин. – Никто не стал бы терпеть то, что терпишь ты.
– Люди переносят вещи и похуже. – Надо мне рассказать ей про деньги, доказать, что она лучше меня: иногда она теряет рассудок, но это именно она никогда не поступает неправильно. Однако мысль о том, как она на это отреагирует, отрезвила Кардинала. – Смотри, я тебе подарок принес. Можешь надеть в день выписки.
Кэтрин разворачивала папиросную бумагу бережно-бережно, словно снимала бинт с чьей-то раны. Берет был светло-бордовый, Кэтрин любила этот цвет. Она примерила берет, лихо сдвинув набок.
– Ну как я? Как в «Руководстве для девочек»?
– Как девочка, на которой я хотел бы жениться.
Услышав это, она опять заплакала.
– Пойду принесу чего-нибудь попить.
Он спустился в вестибюль к автомату. Устройство было старого типа: сироп и газированная вода наливались в бумажный стаканчик, и никаких вам опасных банок из металла. Какое-то время он постоял в коридоре, глядя на убеленные склоны парка, на сосны с прогнувшимися под тяжестью снега ветвями. У коронерской двое санитаров устроили перекур, сгорбившись в дверях и притопывая, чтобы не замерзнуть.
Когда он вернулся, Кэтрин, съежившись, забилась в угол дивана с хмурым, застывшим выражением лица. Она не стала пить, и бумажный стаканчик на столе остался нетронутым. Кардинал побыл с ней еще пятнадцать минут, но она оставалась неподвижной и не реагировала на его слова. Когда он уходил, она все так же сидела в напряженной позе, неестественно уставившись в пол.
Дайсон втянул Делорм к себе в кабинет, а как только она оказалась внутри, стал демонстративно ее игнорировать: отвечал на звонки, искал папку, заигрывал по внутренней связи с Мэри Флауэр. Наконец повернулся к Делорм лицом, взял свой нож для вскрытия писем и зажал его между ладонями. Ей на секунду показалось, что он хочет всадить нож меж зубов.
– Поделимся свежей информацией. Как у нас дела с Кардиналом, Лиз?
Она терпеть не могла, когда он называл ее по имени, словно продюсер малобюджетного фильма.
– Эти материалы пока не много мне дали. Коронный суд такими фактами не заинтересуется.
Дайсон держал нож под углом, и тот сверкал в полдневном солнце, словно крошечный Экскалибур. 32
За окном оторвалась подтаявшая сосулька.
– Возможно, пора поставить его телефон на прослушку.
– Именно это планирует Масгрейв. Но он не собирается заняться этим немедленно.
– Да? – раздраженно переспросил Дайсон, наклоняя меч пониже. – А почему?
– Они планируют удар по Корбетту на двадцать четвертое.
– Двадцать четвертого? Господи, да что же это за работники? Почему они не могут делать все последовательно? Почему им надо обязательно делать все одновременно, притом плохо? Я хочу сказать – почему, ради всего святого, им понадобилось браться за это до окончания расследования? С чего вдруг такая спешка?
– Корбетт хочет расправиться с одним типом, главарем «Всадников черного бриллианта», где-то на юге.
– И они ставят под угрозу текущее расследование, чтобы спасти жизнь какому-то байкеру, который, между прочим, сам смертельно опасен. Пути лошадников неисповедимы. Через кого они получили информацию?
– Мне они не сказали. Я не удивлена, если учесть обстоятельства.
– Ну конечно. – Дайсон тяжело вздохнул. – Разумеется.
Делорм колебалась, стоит ли сказать о том, что беспокоит ее на самом деле, но, увидев, что Дайсон необычно задумчив, решилась:
– Может быть, сержант, нам на какое-то время оставить Кардинала в покое? Представляете, что будет с делом Пайн – Карри, если мы припрем его к стенке прямо сейчас?
– Представляю. Если все выплывет позже, будет куда неприятнее.
Позже, когда Делорм сидела на своем месте, заполняя дополнительные формы, вернулся Кардинал, принеся с собой облака холодного воздуха, точно побывал в мрачном подземном мире. Морщины на его лице, казалось, стали глубже, и Делорм чутьем поняла, что он ездил к жене.
39
Малькольм Масгрейв и его группа обосновались в мотеле «Пайнгроув». Номер – стандартная коробка с мебелью в ложноколониальном стиле и ярчайше-оранжевыми занавесками. Горничные сюда сейчас, видимо, не допускались. Между магнитофонами, мониторами и радиоприборами выросла шаткая пирамида коробок из-под пиццы и китайских закусок.
Вся комната пропахла потом и лежалыми гамбургерами.
Делорм удивилась, видя, что Масгрейв лично участвует в наблюдении, и не замедлила поделиться с ним своим удивлением.
– Как же можно такое пропустить? – Хрустнув плечевым суставом, он махнул мощной рукой, охватывая окружающее пространство. – Да, конечно, я мог бы наблюдать за всем со стороны. Более того, я и так вечно во все сую свой нос, и такая манера частенько раздражает самых чувствительных сотрудников. Но знаете что? Мне плевать. Считайте меня злопамятным, но парень с треском провалил мою операцию, и я хочу сам его прищучить. Понятно, с вашей помощью, – подчеркнуто галантно добавил он.
Малькольм перетащил через кровать невероятно уродливое кресло и предложил его Делорм. Сам же уселся на кровать, которая при этом прогнулась почти до пола, и проорал серолицему человечку в наушниках, до сих пор не обращавшему на них никакого внимания:
– Это детектив Делорм, Ларри, прокрути-ка ей нашу добычу!
Ларри вставил кассету в стоявшее перед ним устройство для перезаписи. Он включил настолько быструю перемотку, что Делорм показалось, будто из аппарата пошел дымок. Потом ткнул кнопку, повернул две ручки и выдернул из разъема штекер наушников, чтобы звук был слышен всем.
– Записано пару часов назад, – сообщил Масгрейв. – Ну как, идете на попятный?
– Я работаю вместе с Кардиналом и не могу отступать. Сейчас мы с ним пытаемся поймать убийцу, если вы не в курсе.
– Не старайтесь поставить меня на место, мисс Делорм. Это не в ваших силах. – Масгрейв кивнул помощнику, и с пленки зазвучал конец разговора:
– …потому что так мы и делаем дела, вот почему. Скажи Трюкачу, чтобы кончал крутить. Долбаный ублюдок.
– Это Корбетт, – пояснил Масгрейв. – Как всегда, мил и обходителен.
– Сколько нам еще перетирать эту бодягу? Передай ему: еще раз надумает финтить – и, считай, он уже…
– Ясно, Кайл. Усёк.
– Питер Файф. Давний приспешник Корбетта. Он даже когда-то был копом, недели две, в Виндзоре, очень давно. Единственное пятно в биографии – оскорбление действием в восемьдесят девятом. С тех пор – ну вылитый мальчик из церковного хора, прямо как Корбетт.
– Он еще крупно пожалеет, что узнал мое имя, так и передай.
– Я ему скажу, Кайл.
– На этот раз я не шутки шучу. Я его долго терпел, но это из-за Шейлы. Больше его никто не отмажет, придурка.
– Я ему напомню.
– Делай.
Щелчок: Корбетт и Файф разъединились. Магнитофон включался на запись автоматически, реагируя на голос, поэтому следующий разговор шел на кассете всего через десять секунд.
– Да.
– Кайл, завалить бы Толстяка, а?
– Толстяк – кусочек вкусненький, Пит. Не могу просто так его выкинуть.
– Мы знаем, кто такой Толстяк, – сказал Масгрейв. – Гэри Гранди, главарь банды «Волки» в Эйлмере, вес – триста сорок, если считать на фунты. 33
– Мне тут шепнул словечко наш ручной коп. У него что-то срочное, не хочет по телефону.
– Супер. Пусть приходит в «Кристалл».
– Держи карман шире. Предлагает повидаться в «Библиотеке».
– Отличненько. Никто меня никогда не заметит в этой долбаной публичке.
– Не в публичной библиотеке, Кайл. В кабаке «Библиотека». Над мотелем «Бёрчез». Самый отстойный бар на свете. Он даже не хотел, чтобы я с тобой об этом толковал по телефону. Говорит – лошадники, видать, ему подсадили жучка.
– Никаких они нам жучков не поставили. Чего ради я, по-твоему, плачу чертову прорву своему главному хакеру? Все чисто.
– Короче, он говорит, что нас поставили на прослушку и что он ничего не скажет по телефону. Но, черт его дери, я не собираюсь пилить из долбаного Садбери, чтобы строить из себя мальчишку-посыльного.
– Скажи ему – «Нью-Йорк», в два ночи. Я буду в баре.
– В два ночи. Передам.
– Не сегодня, усек? Я ведь тебе сказал, что сегодня я занят Толстяком.
– Ясно, ясно. Понял.
– Завтра ночью. В два. И скажи ему, что мне нужно знать все. Я от него, черт побери, уже сто лет ничего не слышал.
– Незачем объяснять, что «главный хакер», который обслуживает Корбетта, – наш человек. Прекрасно управляется с компьютерной мышкой.
– Славно. – Это и впрямь было славно. Делорм знала, что лошадники, как правило, все-таки знают свое дело. К сожалению, это не мешает им выбалтывать подробности журналистам. – Завтра ночью, в два, – повторила она. – Мы успеем подготовить и послать в ресторан группу?
Масгрейв поднялся с постели, и это было как в учебном фильме, наглядно показывающем рост ели Дугласа.
– Где же ваша вера, сестра Делорм? Наши смиренные монахи уже совершают приготовления, пока мы с вами беседуем.
40
Эди Сомс не сводила глаз с часов, пока стрелка не доползла наконец до часа обеденного перерыва. Тогда она сказала Квереши, что уходит на обед, и отправилась в «Патио-пиццу» на другом конце торгового центра. Обедала она всегда в одиночестве: у Эрика время перерыва никогда не совпадало с ее. Сейчас ей особенно остро хотелось быть с ним. Они уже так долго держали у себя мальчишку, и приятные предвкушения Эди грозили вот-вот обернуться опасениями. Эрик продолжал откладывать «вечеринку», и было очевидно, что на этот раз он наслаждается, оттягивая срок. Ему очень нравилось, что у него есть узник. Это обостряло ощущения, делало его еще более целеустремленным. Но Эди нервничала, ей было тревожно, и чувствовала она себя так, точно у нее слишком сильно натянута кожа.
За соседним столиком, спиной ко входу, сидела ее бывшая подруга Марго, хихикая с двумя другими сотрудницами «Царства фармацевтики». Эди больше никогда не сядет с Марго, потому что Марго – человек несерьезный. Год назад, перед тем как появился Эрик, Эди призналась в дневнике: «Марго умеет веселиться, а я этому так и не научилась. По-моему, я могла бы в нее влюбиться. Вчера вечером она приходила меня причесывать, и мы так мило провели время». Но потом в ее жизнь вошел Эрик, и Марго с Эриком невзлюбили друг друга с первого взгляда. Однажды, не понимая, как много Эрик значит для Эди, Марго беззаботно заметила, что он похож на хорька. С тех пор Эди с ней не общалась, только обменивалась фразами по работе, но тут уж никуда не денешься.
Эди заказала диетическую кока-колу и два куска пиццы. Она уже наполовину разделалась со вторым куском, когда услышала свое имя. Его визгливо произнесла Марго, но Эди не звали – ее обсуждали.
– Бог ты мой, – трещала Марго. – Ну и мордашка. Такой рожей можно грузовик остановить. Да еще вылила на себя литр «Аромата страсти». Девчонку давно пора отдать в переплавку.
– Давно пора, – согласилась Салли Ройс. – На переплавку личности.
Голоса на мгновение стали тише, а потом последовал взрыв хохота.
Эди отодвинула остатки пиццы и вышла. Этим сучкам не мешало бы почитать газеты, просветиться насчет Убийцы-Виндиго. Они бы так громко не ржали, если бы знали, на что она способна. Она, если будет в настроении, может их напугать так, что они обделаются и будут молить ее о пощаде, как эта тупая индейская соплячка. Она могла бы сама уделать Билли Лабелля, если бы этот недоносок не сдох слишком рано. Храбрость изменила ей лишь однажды, тогда ей пришлось накрыть голову Тодда Карри чехлом от диванной подушки, прежде чем она оказалась в состоянии помочь Эрику перетащить тело.
Но она становится все сильнее. Да чего там, меньше суток назад она сама отвезла труп к Форельному озеру. «Эрик был великолепен. Такой изящный и спокойный. Убил его, словно тот – ничто, даже не какая-нибудь птичка. А потом мы его выкинули, как мешок с мусором. Да, он превратился просто в мусор, и мы выбросили его на обочину. Но то, что мы бросили фургон у таверны «Чинук» (это, конечно, придумал Эрик), было просто гениальным штрихом. «Кто-нибудь его угонит, не успеешь чихнуть», – сказал Эрик. И он, как всегда, оказался совершенно прав».
В одном конце алгонкинского торгового центра находился обширный Продуктовый городок, в другом – столь же гигантских размеров страна «Кеймарт». 34
Между ними в форме огромной флуоресцирующей буквы «Г» располагался собственно торговый центр. Предполагалось, что жители северного города смогут разгуливать по торговому центру как по центральной улице, забыв при этом о зиме. Покупатель, если придет охота, может хоть целый день бродить из отдела в отдел, наслаждаясь созерцанием витрин, без риска промерзнуть до костей.
Эди находила бездну вкуса в том, как тут, под крышей, квадратами высажены деревья и всякие крупные зеленые растения, а вокруг – скамейки. Можно присесть на скамеечку и глядеть на витрину отдела «Все для ног», полную кроссовок, а на другой стороне можно посмотреть «Свежее видео». Или посидеть возле «Музыкального центра Троя», пока Эрик не закончит работу.
Эди не спеша прошла мимо «Тота Шоппс», где витрина была битком набита крошечными куртками с капюшонами, словно готовилась к наступлению армия гномов-эскимосов. А в «Северном сиянии» – последнее слово техники, подсвечник из медных трубок и алюминиевых конусов. Как лосиные рога из фантастического фильма.
Она шагнула на территорию «Центра Троя», но Эрик был в заднем помещении, где занимался учетом. Оно и к лучшему, потому что он запретил ей заходить к нему на работу. Хозяин магазина, мистер Трой, стоял за прилавком, настраивая гитару для какого-то странноватого вида парня. Эди пролистала постеры, читая слова песен Уитни Хьюстон и Селин Дион. Как же им не быть знаменитыми: идеальные зубы, идеальная грудь. А будь у них экзема – где бы они оказались? Слава – генетическая лотерея, точно так же, как и любовь. Эди ничего не унаследовала ни от неизвестного мужчины, ставшего ее отцом, ни от матери, которая невесть куда исчезла из Алгонкин-Бей через шесть лет после ее рождения.
Так что воспитывала ее бабуля, старая карга, которая создавала такую атмосферу, что Эди всегда чувствовала себя тупой уродиной. На один краткий, дивный миг она возомнила было, что привлекательна, когда Эрик обратил на нее внимание. Одно время у нее даже были связанные с ним сексуальные фантазии, но здесь, как и во многом другом, она впитала мнение Эрика – впитала всем своим существом. «Эди, – говорил он ей, – ты создана для более важных вещей, чем секс. Мы оба. И нам с тобой выпало раздвинуть границы человеческих возможностей».
Эди быстро пересекла холодную автостоянку и взяла в «Тиме Хортоне» два шоколадных пончика и большой кофе. Алгонкин-Бей мог похвастаться семнадцатью пончиковыми. Эди знала точное количество, потому что в один особенно бесцельный, пустой денек она их все пересчитала, описав длинную кривую по всему городу. Пончики пришлись как нельзя более кстати, и к тому времени, как Эди вернулась в аптечный отдел, она уже чувствовала себя гораздо спокойнее.
Марго, запыхавшись, влетела через несколько минут, засунув пальто и сумочку под прилавок, между двумя кассовыми аппаратами. Эди даже взглядом ее не удостоила.
Иногда за работой Эди умела погружать себя в подобие транса, и время шло быстрее. Бывало, она поднимала глаза, и надо же, уже семь часов, куда девался день? Но сегодня время еле ползло. Она вспоминала слова Марго и этот тошнотворный смех и почти не думала о связанном парне в подвале, о том, что у него прострелена нога. Однако, когда Квереши попросил ее приглядеть за аптекой, пока он сходит в туалет, Эди отсыпала полсотни таблеток диазепама в пластмассовый пузырек, который теперь всегда носила в кармане.
Когда Квереши вернулся, она спросила:
– Что бы вы дали человеку, если бы хотели, чтобы он не спал, но лежал совершенно спокойно, без движения?
Гладкое коричневое лицо мистера Квереши сморщилось, точно ядро грецкого ореха.
– Например, если необходимо облегчить проведение хирургической операции?
– Да. Человек не должен шевелиться, что бы вы с ним ни делали.
– Естественно, такие препараты существуют, да, но мы их у себя не держим. А что, мисс Сомс, вы планируете сделать операцию какому-нибудь бедняге?
– Мне просто нравится узнавать новое, вот и все. Может, когда-нибудь пойду учиться на фармацевта, я откладываю деньги.
– Я сам учился медицине, да, в Калькутте. Но мой диплом не признают в этой стране, так что пришлось мне здесь заново изучать фармацевтику. Три предмета они мне зачли. Семь лет учебы свелись всего к трем предметам, да, я был поражен, это ничтожно мало. Я мог бы стать прекрасным хирургом, но мир несправедлив.
– Мне кажется, когда-нибудь я смогу совершить что-то особенное, мистер Квереши. – О да, весьма особенное. Накануне вечером она записала в дневнике: «Скоро я буду готова убить сама. Этот недоносок в подвале не доставит хлопот, но, может быть, я позволю Эрику им заняться. Думаю, лучше мне начать с кого-нибудь женского пола. Я уже подыскиваю кандидатуру».
– Найдите себе умного советчика, когда решите куда-нибудь поступать, мисс Сомс. У вас не так уж много возможностей, да. В мире царит дискриминация – не только в отношении людей со смуглым цветом кожи, но и в отношении таких женщин, как вы.
«Таких женщин, как вы». Она знает, что он имеет в виду, паршивый пакисташка. Простушек вроде тебя. Женщин с отвратными рожами. Ему незачем продолжать, я сама все понимаю и отлично слышу это превосходство в голосе. Я бы тебе, сволочь, даже пса оперировать не доверила, не говоря уж о человеке. Квереши передал ей пузырек с таблетками, который она положила в пакет, чтобы отдать хлипкой старушонке по ту сторону прилавка.
– Двадцать девять пятьдесят.
– Двадцать девять пятьдесят! А месяц назад было всего двадцать пять. – Старушка покачнулась, словно названная цена как вирусная инфекция влетела к ней в ухо. – Я не могу себе позволить покупать лекарство за двадцать девять пятьдесят. Я живу на пенсию. Мне тогда не хватит кошке на еду.
– Тогда, может быть, вам не следует его покупать. – Или удави свою долбаную кошку, мне-то какое дело.
– Оно мне необходимо. Это от сердца. Нельзя так – взять да вдруг перестать его пить. Но у меня ведь нет выбора, верно?
– Не знаю. Как вам угодно.
– Угодно-то не мне, вот я о чем толкую. Сколько, вы сказали?
– Двадцать девять пятьдесят.
– На двадцать процентов подорожало. Даже больше. Как это горсточка пилюль может за месяц вздорожать на двадцать процентов, вот что мне хотелось бы знать.
– Не знаю, леди. Повысили цены.
Женщина извлекла три десятки, воняющие тальком, и Эди отсчитала ей сдачу.
– Спасибо, что вы экономите, покупая у нас, в «Царстве фармацевтики». И не попадите под машину.
– Что вы сказали?
– Я сказала – будьте осторожны на стоянке. Сегодня много машин.
Она чувствовала, что Квереши хочет вмешаться. Он бочком пробирался к ней, готовясь к проповеди. Тебя это совершенно не касается, твое дело – таблетки пересчитывать. Не суй свой нос в политику магазина.
– Мисс Сомс, скажите мне одну вещь.
Начинается. Эди стала выравнивать банкноты в ящичке кассы, кладя все лицевой стороной вверх.
– Мисс Сомс, я у вас хочу спросить одну вещь. Я только хочу узнать, есть ли у вас хобби, да, или какое-нибудь другое занятие в жизни. Возможно, музыка. Или филателия. Или еще что-нибудь.
– Да, у меня есть хобби. – Ее так и подмывало добавить – убивать людей, просто чтобы увидеть, какое выражение появится на этом тупом буром лице. – Есть кое-что особенное, что мне нравится делать.
– Я рад, мисс Сомс. Потому что вы никогда не достигнете успеха в работе с людьми. Вам не хватает сочувствия, а это необходимо.
– Кому какое дело? Сочувствие – для слабаков.
– Для слабаков? Как я понимаю, вы начитались какого-нибудь ужасного философа, да. У этой бедной дамы нет денег. Она страдает, когда повышаются цены. Неужели вы не могли найти для нее доброе слово?
– Не хочу об этом говорить.
– Разве вам неприятно сказать: «Да, мне тоже жаль», – или что-нибудь в этом роде? Когда вы так говорите, вы ведь ничего не теряете.
Их разговор прервала темноволосая дама, покупавшая шесть коробок хны. Начиналось вечернее столпотворение. Кто-то еще закупил чуть ли не годовой запас «Миланты-Антигаз». Иногда народ начинает сметать с прилавков каопектат, иногда – «Экс-Лакс», подумалось Эди, мода приходит и уходит. Молодая женщина приобрела три разных средства от простуды, шампунь, кондиционер для волос и лак для ногтей. Кудрявая женщина купила какую-то дрянь для выпрямления волос, а девушка с идеально прямыми волосами (Эди им позавидовала) купила какую-то дрянь для того, чтобы стать кудрявой. Сама Эди перепробовала все средства в мире (сотрудникам «Царства фармацевтики» полагалась десятипроцентная скидка), но никакие мази, кремы и стероиды ни на йоту не изменили мертвенный отлив ее кожи. Она вспомнила, как ей кричал кто-то из одноклассников: «Эй, Эди, опять голову в духовку совала? В следующий раз пользуйся микроволновкой!» Она несла в себе это воспоминание, как давнюю пулю, засевшую в грудной клетке.
Парнишка купил у нее дюжину «Шейхов». Презервативы лежали за прилавком, и подростки никогда не покупали их у Марго – они чувствовали себя в большей безопасности, общаясь с уродиной. Марго, веселенькая, как жаворонок, бойко орудовала за своей кассой. У Марго птичьи мозги, и ей, похоже, нравится эта идиотская работа. С тех пор как Эди перестала с ней разговаривать, Марго в минуты затишья пребывала в затруднении; она вытаскивала журнал «Пипл» и, пережевывая резинку, читала все те же затасканные истории, месяц за месяцем.
Эди уже натягивала куртку, когда мужчина в темно-синем блейзере сказал ей:
– Мисс Сомс, будьте добры, пройдите со мной.
Из службы безопасности. Ловит воришек и орет на весь магазин, чтобы их унизить. Стрюк, вот как его фамилия. Эди прошла за ним наверх, в кабинетик, где толстая охранница сидела перед монитором наблюдения. Стрюк указал на сумочку:
– Мисс Сомс, будьте добры, откройте.
– Зачем? Я ничего не брала.
– «Царство фармацевтики» оставляет за собой право выборочной проверки своих сотрудников. Вы дали соответствующую подписку, когда устраивались на работу.
Эди открыла сумочку. Стрюк аккуратно перебрал содержимое: салфетки «Клинекс», записная книжка, жевательная резинка. Даже бумажник проверил. Может, подозревает, что она там спрятала презервативы?
– Не могли бы вы, если можно, вывернуть карманы?
– Зачем?
– Просто сделайте это. Иначе я попрошу Фрэнни вас обыскать. Давайте обойдемся без этого.
Двумя минутами позже, поправляя сумочку, она вышла из кабинета. Марго шутила со Стрюком, когда тот вел ее в кабинетик. Они оставили дверь открытой, и Эди слышала, как Стрюк снова повторяет все по пунктам.
– К вашим услугам, – говорила Марго. – Внутри – косметика и жвачка, больше ничего.
– Ага. – Пауза. – И вы, конечно, станете меня уверять, что на эти таблетки у вас есть рецепт.
– Какие таблетки? Я их сюда не клала. Это не мои, честное слово. Не знаю, откуда они тут взялись.
– Не лгите. Руководство вправе вас уволить. Надо полагать, здесь пятьдесят таблеток диазепама. Как они попали к вам в сумочку?
– Не знаю! Честно, не знаю! Я их не брала, поверьте! Наверное, кто-то их мне подложил!
– И зачем кому-то такое проделывать?
Марго зарыдала. Эди не стала дослушивать остальное. Она побежала вниз по лестнице, в пассаж. Вдруг на нее накатило такое хорошее настроение, что она сразу же отправилась в «Кеймарт» и купила там себе новые туфли.
41
Вернувшись домой из магазина, Эди скинула теплые сапоги, промокшие в этой грязище насквозь, и в отсыревших носках поднялась поглядеть, как там бабуля. Старая курица вовсю храпела, рот был распахнут настежь, как ворота в гараже. Вчера она даже не спросила про выстрелы, гораздо сильнее ее взволновали крики. Пора проведать узника.
Три засова по-прежнему были задвинуты как полагается. Эди приложила ухо к двери и целую минуту прислушивалась, прежде чем открыть. Сначала Эрик велел ей не разговаривать с узником, когда его, Эрика, нет рядом, но они ведь держат его уже так давно, – и Эрик вынужден был уступить. Какой толк держать у себя пленника, если нельзя показать ему, кто хозяин?
Он, выпрямившись, сидел в кресле, запястья и лодыжки надежно примотаны. Одеяло свалилось, и он был совершенно голый. Все тело покрылось гусиной кожей.
Когда Эди вошла, он поднял голову. Над замотанным ртом – покрасневшие, умоляющие глаза.
Эди фыркнула.
– Не мог потерпеть, а? Свинья. – Они его уже сутки не кормили, так что навалить в таз, который они подставили под дырку в кресле, – это, конечно, была сознательная провокация.
Она осмотрела рану у него на ноге. Дырочка, малость обожженная по краям, ничего серьезного.
Пленник пытался что-то сказать, хрюкая и мыча из-под закрывающей рот ленты. Эди села на кровать и оглядела его.
– Прошу прощения, заключенный. Не слышу вас. – Красные глаза выпучились еще больше, стоны стали громче. – Что-что, заключенный? Смелее.
Что бы он там ни пытался сообщить, сейчас он, должно быть, кричит. Через ленту эти звуки доносились как подземный рев.
– Заглуши мотор, ты. А то возьму отвертку и всажу ее в твою дырку от пули. Давай, а?
Узник отчаянно замотал головой, как болванчик.
Она присела перед ним на корточки.
– Хочешь знать, почему ты еще жив? – негромко спросила она. – Есть единственная причина. Вы еще живы, заключенный, потому что мы стараемся найти такое место, где никто не услышит ваших криков.
Вдруг ей на кисть руки упала горячая слеза, и она отпрыгнула, воззрившись на нее.
– Сукин сын, – сказала она и плюнула, целясь ему прямо в лицо.
Пленник нагнул голову, чтобы избежать плевка.
Эди пришлось опять сесть на корточки, чтобы его достать. Она снова и снова в него плевала – спокойно, без особой злобы, – и через какое-то время пленник даже перестал уклоняться. Эди продолжала свое дело, пока все лицо у него не заблестело от влаги. Она остановилась, только когда у нее совсем кончилась слюна.
42
Кардинал провел Шустрого Фредди обратно к камере и втолкнул внутрь.
– Насчет этих мокрух вы же знаете, что я тут ни при чем, совсем ни при чем. У вас нет никаких улик, ни крошечки.
В десятый раз Кардинал повторил, что никто его, Фредди, ни в каких мокрухах не подозревает, но Фредди был типичный пьяница и наркоман из маленького городка (едва сводил концы с концами, когда не сидел в тюрьме), и обвинение в убийстве было, наверное, единственным интересным событием в его жизни.
– У меня алиби есть, гад. Я могу доказать, где я был, сам знаешь. Я на тебя Боба Брэкетта напущу, начальник. Он тебе задницу надерет.
Разумеется, Фредди мог доказать, где он находился: приблизительно двадцать семь сокамерников в районной тюрьме, не считая охраны, могли бы показать под присягой, что Шустрый Фредди сидел в этом заведении под замком на протяжении последних двух лет. Кардинал получил подтверждение не позже чем через десять минут после позорного провала операции на Одиннадцатом шоссе. Он закрыл дверь камеры.
– Можешь мне пришить убийство, непреднамеренное, простое или при отягчающих, все равно тебе меня не обломать, Кардинал. Я никого не мочил.
– Фредди, я знаю, тебе тяжело с этим смириться, но факты таковы: тебя обвиняют всего лишь в угоне автомобиля и в управлении машиной в состоянии алкогольного опьянения.
Его непричастность к убийствам была очевидна, однако относительно единственного пункта, интересовавшего Кардинала, показания Фредди не отличались ясностью. А именно: видел ли он, как кто-то паркует фургон на стоянке перед таверной «Чинук»? Кардинал уже направил туда людей, которые опрашивали клиентов и персонал бара, не видел ли кто, как «шеви» въезжает на парковку. Но Шустрый Фредди слабо помнил все, что произошло после того, как он принял второй кувшинчик «лабатта» со льдом.
Через пять минут Кардинал сообщил об этом Делорм, пока они шли по коридору в гараж.
– Это все? – сухо осведомилась она. – Все, что ты из него вытянул?
– Парень налакался, и вдруг ему приспичило рвануть в Торонто, больше поехать было некуда.
Последние дня два Делорм держалась с ним как-то напряженно, и Кардиналу хотелось узнать, в чем дело. Возможно, она уже добыла доказательства его собственного преступления, и тогда получается, что она ждет момента, чтобы захлопнуть ловушку.
– Готов? – Делорм помедлила, взявшись за ручку двери.
– Готов к чему?
Запах словно молот обрушился на Кардинала.
– Господи. Вы что, парни, в кислороде не нуждаетесь?
Арсено с Коллинвудом корпели над Выдриным фургоном. Никто, кроме экспертов, не любит свою работу так сильно, подумал Кардинал. Эти двое уже десять часов парились в вонючем гараже, обрабатывая искореженные останки машины суперклеем.
Арсено помахал им затянутой в перчатку рукой, похожей на белую лапу.
– Почти закончили. Видали когда-нибудь столько пальчиков? Четыре миллиарда, не меньше. – Он хихикнул.
– Везде рука Выдры?
– И другая рука Выдры – тоже. – Арсено глянул на юного Коллинвуда, и оба залились неудержимым смехом.
– Вы на высоте, – мягко сказал Кардинал. – Вам бы теперь отдохнуть. – Во время опрыскивания фургон Выдры целиком поместили под пленку, но сейчас ее сняли, и испарения клея просто сбивали с ног. – Пошли, – скомандовал Кардинал. – Выйдем.
Они, тяжело дыша, вчетвером стояли на слепящем солнце. С декабря не было так тепло. Иногда в феврале бывают странные оттепели, достаточно долгие, чтобы, обманувшись, можно было подумать о близости весны. Снег по краям парковки был пепельного цвета. Проталины дымились на солнце.
– Извините, – жалким голосом пробормотал Арсено. – Извините нас за это.
– Вы хоть знаете, что такое вентиляция? Вам повезло, что вы еще живы.
– По-моему, у нас уже к этому делу иммунитет выработался, а, Боб?
Коллинвуд, обнимая себя за плечи от холода, важно кивнул. – Почти все пальчики – Выдры, это из тех, что не смазаны. Те отпечатки на руле, которые удалось снять, все – Шустрого Фредди. На приборной доске и дверце водителя все смазано. Кто-то все тщательно вытер, и внутри этого драндулета – тоже.
– Господи, Арсено. И вы ничего не сняли?
Арсено, похоже, обиделся.
– Сняли, еще как. Два целехоньких отпечатка с зеркала заднего вида. Мы их сняли даже еще до окуривания. Идиоты всегда забывают там протереть.
– И что? – Кардинал переводил взгляд с Арсено на Коллинвуда и обратно.
– Проверяем по национальной базе данных, – ответил Арсено. – Если с чем-то совпадет – скоро узнаем. Максимум через пару часиков.
– Что-то вы сами на себя не похожи, парни. Вы что, не сравнили отпечатки из машины с теми, которые эксперты нашли на шее Выдры? У вас в комнате висит факс. Совсем спятили?
– А, эти. Да, мы сразу же сравнили большие пальцы.
– Ну да. Только не собирались об этом упоминать.
– Ждем, пока компьютер обработает. Хотели вас удивить, понимаете?
Делорм удивленно покачала головой:
– Вы и вправду не в себе, ребята.
Коллинвуд и Арсено смущенно переминались с ноги на ногу. Кардинал, стоя в дверях гаража, рассматривал препарированный фургон. Испарения клея дали белый осадок везде, где машины касалась рука человека, вся поверхность была теперь словно горошком обсыпана.
– А однажды нам дали целую «сессну», – вдруг вспомнил Арсено. – Правда, она была ненамного больше этой колымаги.
– Ладно тебе, Пол. «Сессна» куда больше этой штуки. Особенно если учесть крылья.
Кардинал, Делорм и Арсено, повернувшись, воззрились на Коллинвуда. На их памяти он всегда говорил, лишь когда к нему обращались. Он с кривой усмешкой стоял, глядя на фургон, и солнце просвечивало его уши насквозь.
После обеда Кардинал и Делорм поехали к Вудам, крошечный беленый домик которых притулился на Феррис-стрит. Они сидели на кухне, где Марта Вуд с почти безнадежной сосредоточенностью кормила своего малыша, не поднимая глаз, словно боясь, что при разговоре о погибшем муже при малейшем взгляде в сторону ее разорвет на кусочки.
– Выдра любил брать стереосистемы, магнитолы, магнитофоны, всякое такое, вещи, которые легко унести и легко продать. Ноутбуки, если попадались. Ждал, пока набьется полный кузов, и тогда катил в Торонто и там их толкал. Обычно возвращался в тот же день. Давай, Самосвальчик, скушай еще чуть-чуть. – Она дала малышу на ложке еще немного яйца всмятку. Тот проглотил, мигнул и потянулся за ложкой. – Тебе нравится, правда? Я знаю, нравится.
Горе действует на людей по-разному. Сидя на другом конце кухонного стола, Кардинал смотрел, как Марта осторожно поворачивается, аккуратно цепляет ложкой кусочек яйца. Видно было, что она изо всех сил сдерживается, ограничиваясь привычным кормлением ребенка, привычными объяснениями с полицией. Все ее движения были замедленно-бережными, словно она страдала от ожогов. Кардинал угадывал гнев за объяснимым страданием, но прочесть ее чувства было нелегко, отвечая, она обращалась только к Делорм.
– Такой милый, – заметила Делорм. Она протянула руку и коснулась реденьких темных волос на голове мальчика. – Как вы его зовете, Самохвальчик?
– Самосвальчик. По-настоящему его зовут Дэннис, это в честь Выдриного отца, но Выдра его всегда звал Самосвальчиком. – Она стерла с лица ребенка следы пищи и подцепила на кончик ложки еще одну микроскопическую порцию. Маленькие пухлые пальчики схватили ложку и стали, не попадая, тыкать в голодный рот. – Когда я была беременная, Выдра все возмущался: «Не нужен нам ребенок! Нам нужно радио, настольная лампа, самосвал! Давай его так и назовем!» И мы в шутку так и говорили про него – Лампа, Самосвал… а теперь вот…
Кухня была полна детских запахов – присыпка, мокрые пеленки, отбеливатель для белья. Кардинал подумал, что никогда не видел картины печальнее, чем эта женщина с идеальными чертами лица, кормящая ребенка.
– Как поживаешь, Самосвальчик? – спросила Делорм, ероша ребенку мягкие волосы.
Впервые миссис Вуд взглянула прямо на Кардинала:
– Вы не могли бы уйти?
– Я? Хотите, чтобы я ушел? – Его застали врасплох. Он полагал, что в эту минуту она думает о чем угодно, только не о нем.
– Вы знали, что мой муж погиб, знали уже вчера, весь день. И вы все равно меня расспрашивали так, будто ничего не случилось. Будто это ничего не значит. И каково мне, по-вашему, после этого? – Сильная женщина, но голос уже дрожит.
– Простите, миссис Вуд. Я хотел получить информацию как можно быстрее.
– Из-за вас мне паршиво. Чувствую себя дерьмом. Не хочу вас видеть в своем доме.
Кардинал встал.
– Я допустил ошибку, – ответил он. – Дни были тяжелые, не смог все обдумать как следует. Простите.
Он вышел в боковую дверь, сел в машину, достал блокнот. Господи, какой же я скверный полицейский. Люди даже не подозревают, до чего скверный. Глупый просчет, неверная оценка ситуации, а в итоге потерял возможность полазить по Выдриному дому. Так никогда и не узнаешь, насколько бы это продвинуло расследование. Если дать возможность четвертому каналу ухватиться за это, получится шикарный материал.
Делорм появилась через полчаса.
– Бедная женщина, – сказала она, проскальзывая на водительское место.
– Она тебе дала все осмотреть?
– Да. Там особенно не на что было смотреть. Но я нашла вот это. – Она протянула ему конверт из плотной бумаги.
Кардинал вытащил пачку полароидных снимков, некоторые серии не были разделены на отдельные фото. Алгонкинский торговый центр, торговый центр на Эйрпорт-хилл и гипермаркет «Врата», все снято сзади.
– Я на них только глянула, – сообщила Делорм, – но, получается, он обрабатывал большие универмаги.
– Кажется, это не в характере Выдры.
– Насколько я знаю, он домушник. Больше мы его ни на чем не ловили. – «Врата» сняты всего один раз. А другие два – по многу.
– Он мог обойтись и без этих фотографий. Но, возможно, он снимал магазины, куда хотел залезть. Может, кто-нибудь его видел рядом. И кого-то, кто был вместе с ним .
43
Эрик Фрейзер закончил полировать «D-35» и повесил ее на держатель за прилавком. Это была одна из его обязанностей – раз в неделю наводить лоск на гитары, и он предпочитал ее работе за кассой или распаковке усилителей. Ему нравилось чистить вещи; приятно бездумное занятие позволяло мыслям течь туда, куда он разрешал им направляться: к острову, к заброшенному дому, к мальчишке в подвале у Эди.
– Почем у вас этот «мартин»? – поинтересовался толстый парень с усиками кота.
– Шестиструнная – три тысячи.
– А вон тот «гибсон»?
– Тысяча двести.
Эрик видел, что парню хочется попробовать сыграть, но не предложил ему. Алан не любит, когда люди трогают дорогие гитары, если у них нет серьезных намерений.
Юнец переместился к музыкальной литературе, и Эрик начал протирать «гибсон». Сам он никогда не играл на этих гитарах. Карл с Аланом были настоящие музыканты, и Эрику не хотелось демонстрировать перед ними свое неумение. Гитара Кийта Лондона, «овация», в прекрасном состоянии, лежит у Эрика дома под кроватью. Он взял было ее в руки, но из-за долгого отсутствия практики струны больно резали пальцы.
Вошла девочка и стала изучать постеры, пытаясь заучить песню Уитни Хьюстон. Лет двенадцать, волосы длинные, прямые. Как замечательно смотреть на нее без всякого желания: у него есть пленник, и для всего остального он сейчас непроницаем. Кэти Пайн повезло меньше. Эрик подумывал насчет Билли Лабелля, когда рядом оказалась Кэти Пайн, которая рассматривала инструменты для ансамблей, но ничего не купила. В тот момент, когда она вошла, Эрик почувствовал зов судьбы. Она будет принадлежать ему, и никто не сможет помешать.
С этим мальчишкой, Лабеллем, вышла другая история. Билли Лабелль регулярно являлся сюда на занятия, и Эрик много недель за ним наблюдал. Мальчик всегда приходил один и уходил тоже в одиночестве, волоча свою гитару. У него были насчет этого парня большие планы, но тот слишком быстро умер и разрушил их. Что ж, они с Эди извлекли из этого урок, больше такого не случится. Нет-нет, сейчас у него тоже большие планы на этого, нового.
Теперь он думал о своем узнике постоянно, представляя, что он с ним проделает. Фотографии Кийта Лондона были развешаны повсюду – в торговом центре (сразу у выхода из «Центра Троя»), на автобусных остановках, – но ведь перед исчезновением он пробыл в городе всего два часа. Никто его в жизни не найдет, тем более те копы, которых он видел по телевизору.
Только бы ему удалось отыскать подходящее место. Уединенное, но чтобы при этом можно было легко его оборудовать, место, где он будет по-настоящему свободно себя чувствовать. Место, где он сможет установить камеру и освещение. Это не так просто. Заброшенные дома не так уж часто попадаются.
– Доделаешь завтра, Эрик. Пригляди пока за деньгами, ладно?
– Хорошо, Алан. Ты говорил, надо еще заняться учетом.
– Можешь завтра. А пока посиди на кассе.
Ты меня посадил на кассу, потому что тебе непременно хочется изобразить из себя многоопытного эксперта, верно? Показать этим несмышленышам, как надо играть, забацать им вещицу-другую, так? Алан настраивал «добро» 35
для паренька с волосами до колен. Иногда своей твердостью в сочетании с ласковостью Алан напоминал ему последнего из его приемных отцов.
Девочка наконец отчаялась запомнить аккорды в магазине и решила купить песню Уитни Хьюстон.
– Играешь на пианино? – Чуть-чуть дружелюбия – это, конечно, ради Алана.
– Играю. Немножко.
– Славно. Эти аккорды хорошо пойдут на фортепьяно. Вот для гитары они не очень годятся. Слишком много бемолей. – Как легко с ними говорить, когда чувствуешь себя свободным. Когда у тебя в руках узник, можешь болтать с людьми точно так же, как Алан и Карл. Эрик оторвал чек и приклеил его к пакету. – Ну, удачи. Если тебе еще какая-нибудь музыка понадобится – заходи.
– Ой, спасибо. Замечательно. – Вся обсыпана прыщами, и брэкеты во рту так и блестят. Восхитительно. Всего неделю назад я бы разволновался, не смог бы с ней разговаривать, был бы слишком захвачен . Сердце бешено стучало бы, и касса изрыгала бы жуткие картины.
А сейчас Эрик совершенно безучастно мог наблюдать, как она отводит со лба длинные прямые волосы. Полное самообладание.
У Джейн, дочки его приемных родителей, были такие же прямые длинные волосы, только Джейн была блондинка. Его это зачаровывало. Она тоже всегда с ними играла: бессознательно заплетала косичку, пока смотрела телевизор, скашивая глаза, чтобы найти свободные кончики. А если, скажем, она сидела в машине спереди, а Эрик сзади, он мог коснуться этой золотистой, сладко пахнущей роскоши, и она бы ничего не заметила.
Какое-то время он мечтал о Джейн. Обо всем, что мог бы с ней сделать, если бы выпала возможность. В конце концов Алан Трой сказал, что покупателей мало и что он может уйти пораньше.
– Ты так считаешь, Алан? Если хочешь, я еще могу побыть.
– Нет, все нормально. Карл закроет.
Эрик надел куртку и уже выходил, когда, повинуясь какому-то порыву, спросил:
– Как по-твоему, сколько может стоить подержанная «овация»?
Алан не поднял голову от кассы: он пересчитывал выручку.
– А что, Эрик? У тебя есть такая на продажу?
– Один парень мне вчера хотел продать. Просил за нее три сотни.
– Зависит, конечно, от модели. Новую «овацию» меньше чем за восемьсот не купишь, так что, похоже, предложение выгодное, хотя, конечно, зависит от того, в каком она состоянии и все такое.
– Да вроде ничего. Но я, понятно, не спец.
– А принеси, если тот парень тебе разрешит. Я ее проверю. Дам тебе, так сказать, заключение специалиста.
– Может, и принесу. Только, по-моему, он уже уехал из города. Ну, всего, Алан.
– Пока, Эрик.
– Осторожней, когда домой поедешь. На улице сплошная слякоть.
Алан одобрительно взглянул на него:
– А у тебя в эти дни неплохое настроение.
– Да ну? – Эрик задумался. – Пожалуй, так и есть. Хорошие новости из дома. Сестренка только что получила диплом по фармацевтике.
– Вот это да, отлично. Рад за нее.
– Да. Джейн – славная девочка.
На самом деле Эрик уже больше четырнадцати лет ничего не слышал о девочке, с которой когда-то вместе рос у приемных родителей. Ему казалось, что они вышвырнут его за дверь, узнав о пожаре, который он устроил у соседей, но его так и не уличили. Как и в довольно необычных «вечеринках», которые он устроил с похищенной собакой и кошкой. Но в конце концов они его прижали – за сущий пустяк. Прижали, считай, ни за что.
Причиной стала тринадцатилетняя Джейн. Если бы она не была такой зажатой, все бы прошло куда более гладко, он бы все получше устроил и сумел бы расслабиться. Но она вечно его доводила: дразнила своими волосами, упорно не обращала на него внимания. Когда он украл ее собаку, то обнаружил, что странным образом избавился от томления по Джейн. Он снова мог с ней нормально болтать. Мог даже утешать ее, когда она плакала о своем потерянном четвероногом друге.
Но после смерти пса прошло меньше недели, а Эрик уже снова начал ощущать мучительную, терзающую боль в груди. Джейн вновь игнорировала его, ведя себя с ним так, словно он – просто комок грязи у нее под ногами. Он глотал боль, пока мог терпеть, и наконец, в одну из ночей, решился: нет, Джейн все-таки обратит на него внимание. Это было главное, но он толком не знал, что собирается устроить. Подробности придумает по ходу дела.
Однажды ночью он не спал, дожидаясь, пока храп приемного отца, похожий на медвежий рев, начнет сотрясать стены дома. Потом натянул джинсы и рубашку, даже носки, и на цыпочках прошел по коридору к двери Джейн. Он знал – она не заперта, потому что у спален вообще не было замков.
Иногда Джейн долго не спала, читая или слушая свой розовый пластмассовый приемник, но сейчас под дверью не было видно света. Эрик не стал медлить. Он повернул ручку, шагнул в ее комнату и закрыл за собой дверь. Глаза уже привыкли к темноте, и он ясно различал очертания бедра Джейн под одеялом. Она лежала на боку, повернувшись к стене, лицо скрывал полог светлых волос.
В комнате пахло резиной кроссовок и детским кремом. Эрик долго стоял совершенно неподвижно, глядя, как поднимается и опадает грудная клетка Джейн, слушая ее тихое дыхание. Она крепко спит, подумал Эрик, я могу сделать все, что захочу.
Он простер руки над изгибом ее тела, поднеся их совсем близко, словно греясь у батареи. Потом коснулся ее волос, подцепив указательным пальцем желтую прядь и вдыхая аромат ее шампуня «Гало».
В дыхании Джейн наступил перебой, и Эрик застыл. Это тебе просто снится, чуть было не сказал он вслух, это просто сон, незачем просыпаться. Но она проснулась. Глаза у нее открылись, и, прежде чем он смог ее остановить, Джейн села в постели и взвизгнула. Эрик закрыл ей рот, но она укусила его за руку и закричала: «Мама! Папа! Эрик у меня в комнате! Эрик у меня в комнате!»
Затем – долгие ночные часы, полные слез и громких голосов, но никто не внял уверениям Эрика, что он ходил во сне.
Итак, к своему собственному изумлению, Эрик Фрейзер был изгнан из своей четвертой, и последней приемной семьи не за то, что похитил и мучил их собаку, не за то, что похитил и мучил их кошку, не за то, что поджег соседское поле. Его выставили за дверь из-за преступления, состоявшего в том, что он посмел шагнуть в спальню их дочери.
На этом с приемными семьями было покончено. Эрик стал кочевать из одного детского приюта в другой, и его поведение становилось все хуже. Исчезали все новые животные, вспыхивали все новые пожары. Мальчик помладше, смеявшийся над тем, что Эрик мочится в постель, был привязан к кровати и исхлестан электропроводом.
Эта дерзкая выходка привела Эрика в суд по делам несовершеннолетних (по адресу Торонто, Джарвис-стрит, 311), и это был третий, и последний раз, когда он оказался на скамье подсудимых. По закону его сочли малолетним преступником и отправили в исправительную школу Святого Варфоломея в Дип-Ривер, где он оставался под надзором и на попечении «Братьев во Христе» до восемнадцати лет.
От Дип-Ривер у него осталось одно отрадное воспоминание: школьный приятель по имени Тони научил его играть на гитаре. Выйдя из «Святого Варфоломея», они отправились в Торонто, создали группу, играющую гранж, но остальные участники оказались талантливее Эрика и через считанные недели от него избавились. После того как он сменил несколько все менее и менее интересных мест работы и все более и более тесных комнатушек, он почувствовал, что здесь, в Торонто, буквально идет ко дну. Да, он отлично помнит это ощущение удушья, когда тебе словно сдавливает легкие. Он не завел себе друзей. Вечера он проводил один, среди журналов, прибывавших в глухой обертке, и его фантазии становились все чернее.
Торонто его изводит, вот что он понял. Он переберется туда, где много свежего воздуха, где не чувствуешь себя так, будто все время задыхаешься. В своей методичной манере он составил список маленьких городков и их разнообразных достоинств, в конце концов сузив выбор до Питерборо и Алгонкин-Бей. Он решил посетить оба, но в день прибытия в Алгонкин-Бей увидел объявление «Музыкальному центру Троя» требуется сотрудник», и это решило дело. Когда неделю спустя он познакомился в аптеке с Эди, у него внутри вдруг словно что-то окрепло. Эти первые проблески безмерного обожания в ее глазах заставили его почувствовать, что перед ним человек, с которым стоит разделить свою судьбу. Какой бы эта судьба ни была.
Но Эрик Фрейзер не любил думать о прошлом. Жуткие, удушающие годы в Торонто, враждебная атмосфера «Святого Варфоломея». Казалось, что из-за какой-то бюрократической путаницы ему подсунули ничтожную, мелкую жизнь, предназначенную для кого-то другого, а его собственную, настоящую жизнь украли.
И всего этого можно было избежать, думал он, проезжая мимо старой станции Северной дороги но пути к Эди. Он бы в жизни не попал во все эти передряги, если бы у него тогда хватило ума залепить Джейн рот.
44
Лиз Делорм редко приходилось участвовать в операциях наблюдения. В эту среду она поняла, что мало подходит для того, чтобы часами топтаться где-то, тем более глубокой ночью, в стылом демонстрационном зале магазина рядом с рестораном «Нью-Йорк». Хорошо хоть, тепло, исходящее от электрообогревателя, позволяло более-менее выносить холод.
Ресторан «Нью-Йорк» с незапамятных времен (во всяком случае, еще задолго до Делорм) служил излюбленным местом встреч алгонкинского криминала. Никто не знал причины, но уж конечно не из-за еды, от которой отвернулись бы даже самые мелкие воришки и закоренелые бродяги. Маклеод говаривал, что бифштексы здесь тверже эйлмерских бронежилетов. Возможно, название в честь супергорода придавало заведению определенный шик в глазах провинциальных бандитов. Крайне маловероятно, чтобы обычные алгонкинские правонарушители когда-нибудь бывали в Нью-Йорке или его окрестностях: города с высоким уровнем преступности привлекали их не больше, чем привлекают прочих смертных.
Масгрейв полагал, что все дело тут в двух выходах из здания. «Нью-Йорк» – единственный ресторан в Алгонкин-Бей, куда можно войти с сияющей огнями Мэйн-стрит и потом раствориться во мраке Оук-стрит. Делорм же считала, что это все из-за гигантских безвкусно-роскошных зеркал у одной из стен, словно удваивающих размер помещения, или из-за красной пластмассы и позолоченных диванов вдоль стен, оставшихся здесь, должно быть, еще с пятидесятых. У Делорм была теория, что преступники во многом как дети, а потому разделяют пристрастие малышей ко всему яркому и блестящему, и, значит, для гангстера ресторан «Нью-Йорк», от меню с золотыми кистями до запыленных канделябров, был чем-то вроде наполненной игрушками детской.
И разумеется, «Нью-Йорк» открыт круглосуточно. Это единственный алгонкинский ресторан, который может себе позволить сделать такое заведение – и позволяет, весьма откровенно оповещая алой неоновой надписью (приглашая или предупреждая): «”Нью-Йорк” никогда не спит».
Каковы бы ни были причины его популярности, «Нью-Йорк» пользуется огромным успехом среди представителей самых разных сил правопорядка. Полицейским советуют заходить сюда поесть (что они частенько и делают), чтобы бывать в обществе всех, кого они когда-то посадили в тюрьму. Иногда стороны болтают друг с другом, иногда просто кивают друг другу, иногда обмениваются холодными взглядами. Понятно, что в таком месте смышленый полицейский может подслушать полезные сведения.
– Нельзя было выбрать место лучше, – одобрил Масгрейв. – Если тебя кто и заметит, легко объяснить, как ты оказался в компании этого мерзавца Корбетта. Да и вряд ли их кто увидит в среду, ночью, в такую холодину.
Когда-то рядом с рестораном «Нью-Йорк» был магазин белья, но он пустовал уже полгода, и владелец помещения – банк – охотно предоставил Королевской полиции ключ. Для прикрытия бурной деятельности витрину завесили объявлением «Скоро открываемся!». Внутри было темно, если не считать огоньков на креплениях электронной аппаратуры. Делорм сидела в сумраке вместе с Масгрейвом и двумя сотрудниками Королевской полиции в рабочих комбинезонах. Сотрудники эти (возможно, выполняя приказ) не говорили ей ни слова. «Строители» находились на месте с середины дня, Делорм прибыла в девять вечера, войдя через задний вестибюль, который магазин делил со свечной лавкой. В воздухе стоял приятный аромат воска и опилок.
На черно-белом мониторе с широким углом обзора был виден почти весь бар. Делорм указала на экран:
– А камера подвижная?
– Корбетт сказал, что будет в баре. Нашему Кардиналу было бы очень трудно объяснить, почему это он сидит за одним столиком с канадским фальшивомонетчиком номер один. В баре – другое дело, мало ли кто окажется твоим соседом.
– Да, но если…
– Камера на шарнире, мы отсюда можем ее двигать джойстиком. Знаете, мы этим и раньше занимались, так что не беспокойтесь.
Вот ведь какая обидчивая скотина, чуть не сказала Делорм. Но вместо этого подошла к закрытой витрине и посмотрела на улицу сквозь дырочку, аккуратно проделанную в точке восклицательного знака после слова «открываемся». Она знала, что он войдет сзади, с Оук-стрит, если вообще явится, но ей не хотелось видеть перед собой пустой, ожидающий посетителей бар и спины хмурых коллег, хотелось поглядеть на что-нибудь другое. Смотровое отверстие мало что позволяло разглядеть. Раскисший снег на Мэйн-стрит – по щиколотку. Тротуары – сухие, благодаря нагревателям, работающим на благо владельцев магазинов. На той стороне улицы – бывший кинотеатр, а ныне – галерея, зазывающая на выставку «Истинный Север», где будут представлены акварели современных канадских художников, вас также ждет моцартовский вечер, играет симфонический оркестр Алгонкин-Бей. Синоптики предсказывали снег, но с неба сеялась лишь легкая морось.
Прохожих не видно. Да и откуда бы им взяться, сейчас без десяти два ночи. Не приходи, мысленно уговаривала Делорм. Передумай, останься дома. Меньше трех часов назад звонил из Флориды сержант Лайгуа и подтвердил ее худшие опасения. С тех пор у нее душа была не на месте. Одно дело – заковать в наручники кого-то, кто предал Полицейское управление и налогоплательщиков, продавшись криминалитету, другое дело – разрушить жизнь того, с кем работаешь каждый день, живого, а не какого-то абстрактного человека. Даже когда она загнала в угол мэра (теперь всем известно, что он предал свой город, и его длительный тюремный срок вполне объясним), даже тогда у нее было такое же «нарастание раскаяния». Когда пришло время сажать его в тюрьму, она могла думать только о нечаянных жертвах ее операции – жене и дочери мэра. Побочный ущерб, так она это называла. Я – пилот, выполняющий задание, я верю в истину и выполняю приказы, чего бы это ни стоило. Мне надо было поступить в военную авиацию, и вообще мне надо было родиться американкой.
В поле зрения показался красно-белый «эльдорадо», который слегка вильнул из-за гололеда и остановился перед рестораном. Яркие фары, сверкающий металл. Такую штучку, только в миниатюре, впору подвесить над колыбелью младенца. Началось, подумала Делорм, теперь слишком поздно сожалеть. Видимо, это просто как у актрис, легкий страх перед тем, как выйти на сцену. Автомобиль остановился слишком далеко, и она не смогла увидеть, кто из него вышел.
В приемнике раздался треск, и мужской голос сообщил: «Элвис на месте». Масгрейв отрывисто ответил, что принял это к сведению. Делорм только сейчас поняла, что у них везде расставлены люди. Надеюсь, они хотя бы где-то в помещении, в тепле.
Она присоединилась к Масгрейву, следившему за монитором. На экране Кайл Корбетт отдавал пальто кому-то вне поля видимости. Затем уселся в баре, там, где камера позволяла отлично его рассмотреть. Корбетт выглядел на сорок с липшим, но придерживался куда более молодежного стиля, скорее напоминая собой рок-звезду. Длинные, ровно подстриженные волосы, спадающие на бровь, артистическая бородка. Замшевый спортивный пиджак с широкими лацканами, под ним – свитер с вырезом лодочкой. Он наклонился, чтобы, глядя в зеркало, привести в порядок волосы и усы, затем, крутанувшись вместе с сиденьем, поприветствовал бармена. Сверкнула рекламная улыбка.
– Как жизнь, Ролли?
– У вас-то как дела, мистер Корбетт?
– У меня-то? – Корбетт взглянул в потолок, словно глубоко задумавшись. – Дела процветают. Да, похоже, так, я процветаю.
– «Пльзеньского»?
– Слишком холодно. Сделай-ка кофе по-ирландски. Без кофеина. Я хочу в кои-то веки поспать.
– По-ирландски, без кофеина. Сейчас.
– Молодчина.
Делорм пыталась сообразить, почему манеры и поведение Корбетта кажутся ей такими знакомыми – эта широкая улыбка, демонстративные раздумья над банальными вопросами… Потом она поняла, что Кайл Корбетт, бывший наркобарон, а ныне – фальшивомонетчик, перенял добродушную покровительственность, свойственную крупным знаменитостям. Однажды в торонтском аэропорту Делорм видела Эрика Клэптона, взятого в окружение толпой поклонников и раздающего автографы. Он болтал с ними непринужденно, однако сохраняя дистанцию. Такой стиль усвоил и Корбетт.
Он развернулся спиной к камере и распростер руки по стойке, словно все заведение принадлежало ему.
– С виду он не такой уж опасный, – заметила Делорм.
– Убедите в этом Ники Белла, – ответил Масгрейв, – да будет ему земля пухом. – Он поднял большие пальцы, глядя на своих людей. – Кристально чисто – и звук и картинка. Молодцы.
Приемник снова хрюкнул:
– Такси на Оук-стрит.
Масгрейв откликнулся:
– Ну скажите же, что это наш герой дня.
– Он выходит. – Пауза. – Не вижу лица. Дождь, на нем капюшон. Но шагает куда надо.
Раздалось громкое звяканье стекла, и два человека за видеопультом вдруг откинулись назад.
– Господи Иисусе, – пробормотал Масгрейв. – Экран пустой.
– Что-то поставили перед нашей камерой. Поднос с барными стаканами. – Руки яростно крутили верньеры. – У них там есть такие здоровенные…
– Бог ты мой. Действуйте джойстиком. Нельзя их обойти, сдвинуть камеру?
– Пытаюсь. Пытаюсь.
– Тихо! – шикнула Делорм. – Давайте хоть послушаем, что там происходит.
Корбетт кого-то громко, жизнерадостно поприветствовал, в своей обычной манере – «все мы свои люди»; подчеркнул (для ушей персонала ресторана), что эта встреча полицейского и преступника – совершенно случайна.
– Выпьете со мной? Всегда рад встретиться со своим собратом по бессоннице, даже если он играет за другую команду.
Ответа разобрать не удалось. Собеседник находился вне зоны досягаемости микрофона, видимо, вешал куртку.
– Вы, парни, что же – всегда одеваетесь как северные шаманы, когда не на дежурстве?
– Ларри, – ледяным голосом бросил Масгрейв, – исправь эту долбаную камеру. Теряем главное.
Господи, молила Делорм. Скорее бы с этим покончить.
– Что вы пьете? – раздался в динамиках голос Дайсона. – «Ширли-Темпл» или еще что-нибудь?
Масгрейв змеей развернулся к Делорм:
– Кто это? Это что – Адонис Дайсон? Я думал, вы скормили пилюлю Кардиналу?
Делорм пожала плечами. Внутри у нее разливалась смесь облегчения и грусти.
– Кардиналу я скормила одну дату. Дайсону – другую.
– У вас что-нибудь для меня есть? – спросил Дайсон на затемненном экране.
Послышался шорох бумаги.
– Вкладывай с умом. Лично я предпочитаю индексные инвестиционные фонды.
– Меня ждет такси. Так что перейду сразу к насущному.
– Чего боишься? Разве не слыхал, что у меня сейчас иммунитет? Удивительные штуки может проделывать постановление суда. Закон – отличная вещь, когда он работает.
– Уже поздно, а меня ждет такси.
– Садись. И без фокусов. Я уже говорил – мне, черт тебя дери, нужен полный отчет. Я тебе плачу не за какие-то крохи.
– Лошадники намечают против вас операцию, на двадцать четвертое. Без фокусов. Двадцать четвертого. Вот и все, что вам надо знать.
– Вот она, ядовитая пилюля, – тихо сказала Делорм. – Двадцать четвертого. Это число я назвала только Дайсону.
– И на этот раз не стоит выносить все подчистую, – продолжал Дайсон. – Оставьте им что-нибудь на поживу и пару своих ребят – тоже. Я понимаю, у вас девять жизней, но и вы и я уже живем десятую, и если они меня вычислят, нам кранты.
Масгрейв скомандовал в микрофон:
– Вперед. Закрыть выходы. – И, обращаясь к Делорм: – Берем его, сестричка.
Масгрейв ворвался с переднего входа, Делорм – с заднего, каждый – в сопровождении двух полицейских. Масгрейв взял Корбетта, а Делорм занялась Дайсоном.
– На самом деле, – рассказывала потом Делорм, – все прошло гладко, словно перевод денег из банка в банк. Корбетт не оказал никакого сопротивления, только несколько раз ругнулся.
Вероятно, Дайсон все время ожидал такого конца. Он положил согнутые руки на стойку и уткнулся в них головой, приняв освященную традицией позу меланхолического пьяницы.
– Сержант, не могли бы вы завести руки назад? – Делорм незачем было вынимать пистолет, об этом позаботились полицейские за ее спиной. – Сержант Дайсон, – повторила она громче, – я требую, чтобы вы завели руки за спину. Мне нужно надеть на вас наручники.
Дайсон сел прямо, мертвенно-бледный, и завел руки назад.
– Мне жаль, Лиз, если мои слова для вас что-нибудь значат.
– Вы арестованы по обвинению в нарушении служебного долга, недопустимом для официального лица поведении, противодействии правосудию и взяточничестве. Мне тоже очень жаль. В Коронном суде мне сообщили, что могут последовать и другие обвинения.
Она говорила как хорошо подготовленная современная сотрудница полиции, лозунг которой – «Не вздумайте со мной шутить». Но на самом деле мысли ее сейчас были далеко и от суда, и от всех этих обвинений, и от Адониса Дайсона. Все время, пока Лиз Делорм четко, словно по учебнику, осуществляла арест своего начальника, она думала о его неуклюжей дочке, которую видела тогда возле его дома, и о ведьме, окликавшей девочку.
45
Было полчетвертого утра, когда Кардинал прикрепил фотографии на полку над стереосистемой, из которой доносилась сюита Баха. Сам он не был поклонником классики, а вот Кэтрин Баха обожала. Он слушал любимую музыку жены, и в доме было как-то не так одиноко. Создавалось впечатление, что если войдешь в гостиную, то увидишь там Кэтрин, уютно устроившуюся на диване с очередным детективом.
Кэти Пайн, Билли Лабелль и Тодд Карри глядели на него с другого конца комнаты, точно юные присяжные, признавшие его виновным. Кийт Лондон, который мог быть еще жив, от голосования воздержался, но Кардинал почти физически слышал его крик о помощи и то, как парень проклинает его за неумелость.
Между всеми четырьмя жертвам должна существовать какая-то связь. Кардинал не верил, что убийца выбирал добычу совсем уж случайно. Должна быть нить, пусть и тоненькая, которая объединяла бы все жертвы. Потом она окажется очевидной, и он будет костерить себя за то, что не понял этого раньше. Где-то она кроется: в этих папках, в фотографиях с мест преступления, в отчетах экспертов, может быть – в случайно оброненной фразе или слове, в чем-то таком, чему все это время не придавали значения.
По Мадонна-роуд пробиралась машина, рокот мотора заглушали сугробы. Вскоре на крыльце раздался звук шагов.
– Что ты здесь делаешь?
На пороге стояла Лиз Делорм, капли дождя сверкали в волосах, щеки порозовели. Голос дрожал от возбуждения.
– Время неприличное, я понимаю, я проезжала мимо, вижу – у тебя свет, и решила тебе рассказать, что случилось.
– Проезжала мимо по пути домой? – Мадонна-роуд в трех милях от ее обычного маршрута. Кардинал придержал дверь, дав ей войти.
– Кардинал, ты не поверишь. Знаешь про дело Корбетта?
Делорм сидела на диване, и руки у нее летали во всевозможных направлениях, пока она рассказывала Кардиналу все, от первой беседы с Масгрейвом до недавнего зрелища – Дайсон с головой, лежащей на стойке, как на плахе.
Кардинал, подавшись вперед, сидел в кресле у дровяной печи, и внутри у него страх мешался с облегчением. Он слушал, как она в общих чертах описывала подозрения Масгрейва, двуличие Дайсона, ее собственные сомнения, когда она обнаружила квартиру во Флориде, квитанцию на покупку яхты.
– Провела у меня обыск без ордера, – прокомментировал Кардинал, изо всех сил стараясь говорить с прежней интонацией.
Она не обратила внимания, маленькие руки двигались в луче света, акцент стал заметнее, чем всегда.
– Для меня самым худшим моментом было, – она приложила ладонь к сердцу, что подчеркнуло ее маленькую круглую грудь, – абсолютно самым худшим моментом было, когда я нашла эту квитанцию на яхту.
– И чья же это была квитанция? – осведомился Кардинал с холодком, которого сам не ощутил. Бесстыдно, как вор-профессионал, Делорм тут же проследовала к его шкафчику с папками. Нагнувшись, открыла ящик, и вот бледные пальцы уже начали перебирать бумаги. Кардинал был в достаточной степени гражданином, чтобы ощутить негодование при виде этого вторжения в частную жизнь, в достаточной мере полицейским, чтобы восхититься ее ловкостью, и в достаточной мере мужчиной, чтобы (он отметил это с неудовольствием) увидеть в этих движениях пальцев даже что-то отчасти эротическое.
Делорм вынула квитанцию: «крис-крафт», прогулочный катер с каютой, одна штука, пятьдесят тысяч долларов.
– Когда я увидела дату, у меня сердце оборвалось. Оп! Сразу на дно.
– Это сразу после нашего рейда против Корбетта. – Кардинал поднес бумагу поближе к огню, ища… он точно не знал, что именно ищет. – Это не мое.
– Ты знаешь, что тебя спасло? Три «Ф». – Она пустилась объяснять про Флориду и франкоканадцев, про то, как это сочетание позволило ей, находясь почти за тысячу миль к северу, отследить подробности покупки судна.
– Я послала сержанту Лангуа по факсу номер квитанции, он туда явился, а он, имей в виду, просто неотразим. Бедная флоридская девчонка, работающая там в конторе, готова была что угодно для него сделать. Его выговор, манеры, да вообще все – просто прелесть.
Выяснилось, что на все готовая флоридская девушка сумела раскопать записи, относящиеся к сделке. Так как после продажи судно предполагалось направить за пределы страны (в частности, чтобы избежать лишних налогов), при покупке затребовали документ с фотографией покупателя.
– Сегодня днем сержант Лангуа прислал мне факс – конечно, не на работу, – и там был снимок сержанта уголовной полиции Адониса Дайсона.
– Значит, вплоть до вчерашнего дня ты считала, что я работаю на Кайла Корбетта.
– Нет, Джон. Я не знала, что и думать. Я действительно устроила ловушку, потому что хотела исключить тебя из числа подозреваемых. Я не знала, что на это клюнет Дайсон. У меня еще не было того факса, когда я затевала игру.
– Он должен был понять, что мы сможем проследить происхождение квитанции. О чем он думал?
– На ней нет фамилии. И он не знал, что в отделе продаж сделают копию его документа с фотографией и сохранят в архиве. И потом, последние недели две он, скорее всего, не в состоянии был соображать. Он очутился между Кайлом Корбеттом и Малькольмом Масгрейвом – и испугался. Да, видимо, просто впал в панику.
– Но ты сказала – он подложил квитанцию в мои личные бумаги, у меня дома. Не верится, что он меня хотел подставить. Мы с ним, конечно, не были друзьями, но… А что там с квартирой? Выглядело это, конечно, скверно.
– Я старалась не спешить с выводами. Я знаю, у тебя жена – американка. Родители у нее, скорее всего, уже пенсионного возраста. Не исключено, что у них имеется недвижимость во Флориде. Я попросила своего приятеля, который проводил там отпуск, проверить и это. К тому времени я уже, конечно, выяснила девичью фамилию твоей жены. Она получила квартиру в подарок от своих родителей; разве это делает тебя преступником? Не думаю.
Кардинал даже не пытался разобраться в путанице переполнявших ее чувств.
– И все это означает, что ты перестала меня проверять?
– Да. Все. Я уже не работаю в спецрасследованиях, а ты – ты чист.
Кардинал не ощущал в себе готовности ей поверить. И потом, он еще кое-что хотел узнать.
– Почему Дайсон этим занимался? Ведь Корбетт – это полный мрак, с начала и до конца. Мрак и ужас. Ясно было, что парня кто-то отмазывает, но я всегда предполагал, что этим занимается кто-то из людей Масгрейва. Когда я это изложил Дайсону, он ответил только: «Если хочешь расследовать поведение лошадников, делай это в свободное от работы время». А потом пропала Кэти Пайн, и Корбетт ушел с моих радарных экранов. Зачем Дайсону понадобилось в это влезать? Не то чтобы я его особенно обожал, но я бы никогда не подумал, что он вытворяет такие штуки.
– Несколько лет назад он решил, что его пенсионный фонд приносит слишком мало дохода. Вот и решил забрать оттуда почти все деньги и вложить в акции шахт. Как говаривал один из моих преподавателей экономики и финансов, «Шахта – дырка в земле, принадлежащая нечестному человеку». В данном случае он оказался прав.
– Дайсон потерял сбережения на «Бре-Экс»? 36
– Как и многие, Джон. В этом нет ничего особенного.
– Господи. – И почти без паузы добавил: – Ты устроила у меня обыск. Не ожидал, что ты на это пойдешь.
– Прости, Джон. Пойми, в каком я оказалась положении: или провести обыск, или добыть ордер. В ту ночь, когда тебе пришлось вернуться в отдел и ты попросил меня остаться… я восприняла это как разрешение. Извини, если я ошиблась. – Карие глаза, ярко блестевшие при свете пламени, вглядывались в его лицо. – Я ошибалась?
Кардинал долго молчал. Был уже пятый час, и свинцовая усталость вдруг навалилась на плечи. Делорм все еще в восторге от своего триумфа, она еще много часов будет мчаться на этом высокооктановом бензине победы. Наконец он произнес:
– Может, это и правда было как разрешение. Не знаю. Но это не значит, что ты должна была им воспользоваться.
– Слушай, я понимаю, это было некрасиво. Я всегда стараюсь помнить, что хорошему полицейскому, как хорошему адвокату или хорошему врачу, не обязательно быть приятным и обходительным. В общем, нам с тобой не нужно работать вместе, если ты не хочешь. Можешь снять меня с дела Пайн – Карри, я пойму. Но я думаю, что мы должны добить это дело сообща.
Она произнесла «сообча». Кардинал настолько устал, что не смог удержаться от улыбки.
– Что? – спросила она. – Чему это ты улыбаешься?
Кардинал поднялся и с чопорным видом протянул Делорм ее куртку. Она застегивала кнопки, не сводя с него глаз.
– Ну конечно, ты не скажешь.
– Будь осторожна на дороге, – проговорил он мягко. – Эта слякоть того и гляди опять замерзнет.
46
Эрик начинал действовать Эди на нервы. Несколько дней он был совершенно безмятежен, даже весел. Но теперь он все время ее шпынял. Впервые за все время пожелал, чтобы она приготовила ему ужин. С чего бы, черт побери? Обычно он терпеть не может, чтобы она смотрела, как он ест. А тут вдруг ни с того ни с сего захотел сосисок с картофельным пюре, и ей пришлось мчаться за ними в супермаркет через это море грязи, ноги промочила, конечно. Теперь он в одиночестве ел в гостиной, а они с бабулей – на кухне. Позавчера она записала в дневнике: «Я люблю Эрика отчаянно и страстно, хотя он мне совсем не нравится. Он мелочный, себялюбивый, грубый хам. И я его люблю».
Они спустились в подвал, где Кийт был привязан к своему креслу с дыркой в сиденье и горшком внизу. Первым делом ей пришлось опорожнить этот чертов горшок. Теперь ей перестало нравиться тут бывать: словно приходишь кошке лоток сменить. Эрик никогда этим не занимался, он просто не переставая ругался, пока Эди не делала что нужно. При этом она чувствовала себя так, как будто ее выпотрошили, да вдобавок снова разыгралась экзема. Совсем недавно экзема стала карабкаться вверх по лицу, начавшись под линией подбородка, кожа растрескалась, покраснела и стала мокнуть. Когда она выходила из супермаркета, какие-то придурки, проезжавшие мимо, опустили окна машины и издевательски на нее загавкали.
Она вернулась из маленькой ванной, как раз когда Эрик разъяснял Кийту свою позицию. Эрик, похоже, получал удовольствие от этих выступлений перед узником, но ее это страшно бесило.
– Видишь ли, заключенный, мы больше не хотим переживать по поводу пятен крови. Когда достигаешь определенного уровня, понимаешь, что незачем за собой убирать, ты догадываешься, о чем я?
Пленник, спеленутый до состояния неподвижности и немоты, не ответил, он даже перестал бросать на них умоляющие взгляды.
– Я нашел идеальное место для того, чтобы тебя убить, заключенный. Это заложенная кирпичом, заколоченная, забытая всеми чертями старая насосная станция. Как по-твоему, часто туда приходят люди? Пару раз за пять лет? – Эрик приблизил лицо к пленнику, словно желая его поцеловать, между ними было теперь сантиметров пятнадцать. – Я, кажется, к тебе обращаюсь, золотце.
Парень все отводил в сторону глаза под покрасневшими веками, и Эрик схватил пленника за подбородок, принуждая его смотреть на него.
Эди взяла листок бумаги:
– Ты хотел составить список, Эрик. – И подумала: он его прямо здесь прикончит, если я сейчас же не сделаю так, чтобы мы поднялись наверх.
– По-моему, мы собирались вернуться в ту шахту, не правда ли, Эди? Они же не ожидают, что мы снова там объявимся.
– Не поведешь же ты меня на этот лед, – возразила Эди. – Уже три дня подряд выше нуля. – Она указала на листок. – Может, какой-нибудь тазик? Собрать кровь.
– Я не собираюсь таскать с собой тазик, Эди. Главная прелесть этой долбаной насосной станции в том, что мы можем не переживать из-за беспорядка. Вот стол пригодился бы. Что-нибудь подходящей высоты. Верно, заключенный? Верно. Заключенный номер ноль-ноль-ноль согласен.
Эди развернула «Алгонкин лоуд» и расстелила на кровати, при этом узник не мог не увидеть свое собственное школьное фото с подписью: «Поиск юноши из Торонто зашел в тупик».
– Может, банку негашеной извести, – предложила Эди. – Чтобы немножко изменить ему личико после того, как мы его убьем. Или даже до того , как убьем.
– Эди, у тебя такой интересный взгляд на вещи. Тебе это очень в ней нравится, правда, заключенный? Юноша из Торонто согласен. Эди, у тебя очень интересный взгляд на вещи.
47
Свечной воск, полированное дерево, застоявшийся запах ладана. В храме всегда пахнет одинаково. Кардинал сел на одну из задних скамей и предался воспоминаниям: алтарь, где он был служкой в стихаре и сутане; исповедальни, в которых он признавался в некоторых (ясное дело, не во всех) первых сексуальных приключениях; помост, на котором его мать лежала в гробу; купель, где крестили Келли – воздушное создание с кукольным личиком, чей визг раздражал всех, особенно молодого священника, совершавшего помазание.
Вера оставила Кардинала в двадцать с небольшим и с тех пор больше не возвращалась. Все детство Келли он посещал службы, потому что так хотела Кэтрин, и, в отличие, скажем, от Маклеода, который испытывал к римской церкви и ее деяниям лишь презрение, Кардинал не имел ничего против нее. Ни против, ни в ее пользу. И он не совсем понимал, почему в этот четверг, днем, решил зайти в храм. Сидел в «Д'Анунцио» за ветчиной с бобами по-шведски – и вдруг оказался в церкви, в задних рядах.
Из благодарности? Да, конечно, он был рад, что расследование Делорм завершилось. Что же касается Дайсона, то это была очень грустная история, совсем грустная. Маклеод все утро прохаживался насчет падшего босса. «Здорово, что от него избавились, – громогласно вещал он в отделе всем, кто ног его слышать. – Мало ему, что он заносчивый ублюдок, так он еще решил залезть по уши в грязь? Некоторые не умеют вовремя остановиться». Но Кардинал не чувствовал морального превосходства. С таким же успехом в тюрьму могли бы препроводить в наручниках его самого.
Над алтарем возвышался гигантский, отделанный золотом медальон, на котором было изображено вознесение Марии на небеса. Мальчиком Кардинал часто молился ей, чтобы она помогла ему стать хорошим учеником, хорошим хоккеистом, хорошим человеком, но сейчас он не молился. Он просто сидел в благоуханной пустоте храма, и этого было достаточно, чтобы пробудить в нем ощущение цельности, которое он знал ребенком и юношей. Он с точностью до часа помнил, когда утратил эту цельность, Делорм перестала за ним следить, но это не значит, что собственная совесть отпустит ему грехи.
– Извиняюсь.
Толстяк протиснулся между рядами скамей, Задев Кардинала, – довольно бесцеремонный поступок, ведь в церкви совершенно пусто. Но у людей есть свои любимые скамейки, и потом, Кардинал – чужак, а не постоянный прихожанин.
– У вас тут милая церквушка.
Квадратная фигура с трудом угнездилась рядом с Кардиналом, этакий шар из плоти, сплошная масса, лишенная шеи, запястий, бедер. Он указал на медальон Успения:
– Неплохой медальончик. Люблю храмы, а вы?
Повернувшись к Кардиналу, он улыбнулся, если можно назвать эту старательную демонстрацию зубов улыбкой. На мгновение блеснули два золотых резца и тут же пропали. Лицо мужчины, плоское и круглое, как у эскимоса, было изуродовано четырьмя парносимметричными шрамами. Ясно видимые белые рубцы шли горизонтально поперек лба и по подбородку и вертикально – по щекам. Неправильной формы, словно вдавленный внутрь нос напоминал стручок перца. Чтобы посмотреть в лицо Кардиналу, незнакомец вынужден был повернуться на девяносто градусов, при этом на правом глазу у него обнаружился черный кожаный кружок. На черном фоне какой-то остряк вывел по трафарету: «Закрыто».
Может, он из тех, кого Кардинал когда-то посадил? Тогда он должен припомнить эту тушу, словно вылепленную из глины первозданного, беспримесного злодейства.
– Жарковато для февраля. – Мужчина стянул с головы черную шапочку, обнажив идеально выбритый череп. Затем, неожиданно деликатными движениями, он снял сначала одну, потом другую перчатку и положил руки на колени. На костяшках одной руки было вытатуировано: «хрен», на другой – «тебе».
– Кики, – произнес Кардинал.
Снова сверкнули золотые зубы.
– Не думал, что ты меня вспомнишь. Давненько не видались, а?
– Извини, что не посетил тебя в Кингстоне. Сам знаешь, как это бывает. Дела…
– Десять лет – всё дела, понимаю, У меня тоже были дела.
– Понимаю. Ты настоящий художник-декоратор. Мне нравится, как ты оформил свою заплату на глазу.
– Нет, я все больше качался. Я теперь лежа триста раз штангу выжимаю. А ты?
– Не знаю. В последний раз, когда я проверял, было сто семьдесят. – Скорее ближе к ста пятидесяти, но когда беседуешь с варваром, кристальная честность ни к чему.
– Похоже, малость дрейфишь?
– С чего бы? Разве что ты мне угрожаешь. Надеюсь, что это не так, если учесть твое условно-досрочное и все такое.
Влажно блеснули золотые резцы. Кики Бальдассаро, больше известный сокамерникам как Кики Б., он же Кики-Бэби. Отец – мафиозо средней руки, много десятилетий избавлявший строительную промышленность Торонто от проблем с рабочими. Способов для этого было множество: например, посадить своего накачанного сынка в тамошнюю фирму под видом сварщика. Сварочные работы очень хорошо оплачивались, особенно если учесть, что Кики Б. и не думал появляться на стройке. Господи, прости.
Несмотря на гарантированный доход, Кики Б. был не из тех, кто сидит сложа руки. Он как раз любил поработать руками, и когда из должника требовалось выколотить деньги, а забывчивому – освежить память, он был тут как тут, готовый надавить на нужную кнопку. Кардинал припомнил теперь, что Кики Б. именно так познакомился со своим будущим боссом и духовным наставником – Риком Бушаром. Выполняя обычное задание Бальдассаро-старшего, он чересчур сильно прижал одного из подручных Бушара. Тогда сам Бушар возник у Кики на пороге и аргументировал свою позицию с помощью лома. С тех пор они стали закадычными друзьями.
– Не иначе, краном эту штуку сюда поднимали. – Кики вновь обратил внимание на Богоматерь, парящую на медальоне.
– А ты не слышал эту историю? – Кардинал расстегнул куртку. Пот стекал по груди холодными ручейками – не то от страха, не то из-за здешней отопительной системы. – Однажды вечером, как раз накануне того, как они собирались водрузить Пресвятую Деву на место, крановщик едет по дороге мимо водопадов Бёрка, слетает с шоссе и ломает руку. Канун Пасхи, лет тридцать назад или около того. Все в отчаянии, но на следующий-то день – праздник, епископ собирается приехать из самого Су, чтобы отслужить мессу. Большое торжество, а между тем, похоже, Пресвятая Дева так и просидит всю обедню в упаковке. Объявили, что нужны крановщики, – они ведь тут не растут на деревьях, как в Торонто, – и наконец нашли одного. Он согласился подъехать в пять утра, чтобы повесить медальон.
– Ясное дело, успел повесить. Пять утра, хоть три раза можно сделать.
– Штука в том, Кики, что ему так и не понадобилось это делать.
– Во как. Тоже в аварию попал?
– Никакой аварии. На другой день приезжает он в церковь, как договорились, в пять утра. Все, кому положено, уже тут как тут. И он видит, что все стоят на коленях в переднем ряду, хотя, ты же понимаешь, не все они ревностные католики. Но они все на коленях в первом ряду, с разинутыми ртами. Тогда новый крановщик смотрит вверх и понимает, почему все в таком восторге. – Кардинал показал на медальон.
– Она уже висела на месте.
Кардинал кивнул:
– Она уже там висела. Как это случилось? Когда? Никто не знает. Понятно, что было нарушено несколько законов природы, взять хотя бы закон всемирного тяготения.
– Значит, кто-то пришел ночью и ее туда поднял.
– Ну да, так все и подумали. Но никак не могли догадаться кто. Все было накрепко заперто. Кран стоит снаружи, ключей нет, они у прораба. Загадка. Они решили сохранить все в тайне, но… может, не надо мне тебе говорить, но…
– Говорить – что? Выкладывай. Нельзя начать историю, а потом взять да оборвать на середине.
– Времени-то много прошло… наверное, теперь я могу тебе сказать. Из Ватикана прислали следователя, священника, который заодно был и ученый. Единственная причина, почему им пришлось нам сообщить, – так сказать, профессиональная солидарность.
– Вишь ты, из Ватикана. И они чего-нибудь раскопали?
– Ничегошеньки. Тайна. Недаром же ее называют Богоматерь Тайн.
– Ну да. Я и забыл. Неплохая история, Кардинал. Правда, сдается мне, ты ее сам сочинил.
– Зачем бы мне? Я в церкви и не собираюсь богохульствовать. Мало ли что может случиться.
– Славная сказочка. Расскажи Питеру Гжовски. Он отличный слушатель. Вот почему он попал в телевизор.
– Он уже больше не ведет свою передачу, Кики. Пока сидишь в тюрьме, отстаешь от жизни. Знаешь, как законодательство относится к устным угрозам?
– Обидно мне, что ты мог такое подумать. Я тебе никогда не угрожал. Ты мне всегда был по нраву. До тех самых пор, пока не надел на меня браслеты. Я просто говорю, что я бы на твоем месте занервничал, если бы сидел рядом с парнем, который может запросто вырвать мне руки-ноги и положить их мне под нос.
– Забываешь, что ты гораздо глупее меня, Кики.
Из приплюснутых ноздрей со свистом вырвался воздух. Веко над глазом приспустилось.
– Рик Бушар из-за тебя получил пятнадцать лет. Десять уже отмотал. Того и гляди выйдет.
– Думаешь? Вряд ли Рик получает призовые баллы за хорошее поведение.
– Того и гляди выйдет. Да только вот когда он выйдет, то захочет получить свои бабки. Погляди-ка на дело с его точки зрения. Он мотает свой срок за несколько кило дряни и пол-лимона. Стало быть, он теряет пятнадцать лет жизни и эту кучу дряни, да еще и пятьсот кусков в придачу. И даже ухом не ведет.
– Да, я слышал об этом Бушаре. Весьма уравновешенный господин.
– Короче, я не о том. Ты просто делал свою работу. Но дело-то в том, что у Рика было семьсот штук. Не пятьсот, а семьсот. И он хочет получить обратно двести тысяч. Очень разумно. Рику кажется, что вся работа не требовала, чтобы ты взял эти деньги.
– «Рик говорит», «Рик думает». Что меня всегда в тебе восхищало, Кики, так это твой независимый ум. Ты всегда мыслишь по-своему. Настоящий оригинал.
Здоровый глаз под покрасневшим веком изучал его: с грустью? Трудно сказать, по одному главу сложнее судить, чем по двум. Кики удовлетворённо потер нос и фыркнул.
– Ты мне хорошую сказочку рассказал. Теперь я тебе расскажу.
– О том, как ты потерял глаз?
– Нет. Об одном парне. Мы с ним мотали срок в одном корпусе. В моем, а не у Рика, понятно? Его пришлось выставить из Рикова корпуса, потому что… ну, ты бы сказал – потому что у него независимый ум. Настоящий оригинал.
Короче, перебирается он ко мне. И, видать, решает, что он тут свой, потому что начинает корешиться с серьезными ребятами. А такого делать не стоит. Положено пробиваться из низов. В общем, надо ему было прийти ко мне, посоветоваться насчет того, как разрулиться с Риком. Я бы помог. Там не так много бабок вертелось. Не то что у тебя. Но он был – как ты там говорил? – независимый ум, настоящий оригинал, так что не пошел ко мне. Замириться бы с Риком и жить себе спокойно. Но нет. Куда его, ты думаешь, в конце концов занесло?
– Не знаю, Кики. В Банф? 37
– Банф? При чем тут Банф?
– Извини. Так куда его занесло?
– Сдается мне, его в конце концов совесть доконала. Однажды ночью лег он в койку – и ни с того ни с сего сгорел. – Глаз между красных век оглядывал Кардинала сверху вниз. Как будто тебя рассматривает устрица. – Ну, скажу я тебе, никогда я таких воплей не слыхал. В тюрьме полно железа, сечешь? Так что акустика там не больно-то приспособлена для комфорта. Но меня все равно перепугали его крики. Да еще и вонь горелого человечьего мяса, тоже не очень приятно. В общем, тайна и загадка. Совсем как с твоей Пресвятой Девой. Может, чудо. Вдруг загорелся – так никто и не понял, как такое могло случиться.
Кардинал взглянул на Пречистую Деву и вдруг, не раздумывая, прочел про себя короткую молитву. Помоги мне поступить правильно.
– Ну? Так и будешь тут сидеть, ничего не скажешь? Что такое? История моя не понравилась?
– Нет-нет, дело не в этом. – Он наклонился к плоскому, круглому лицу, к заплывшему глазу. – Просто как-то странно, Кики. Никогда раньше не беседовал с настоящим циклопом.
– Хм. – Кики тяжело шевельнулся, скамья под ним скрипнула.
Кардинал ушел, оставив его созерцать костяшки пальцев – сначала «хрен», потом «тебе». Он уже проходил мимо купели, когда Кики окликнул его:
– Очень смешно, Кардинал. Я буду долго над этим смеяться. Скажем, пару годков, идет? А потом ты будешь валяться дохлый. А я посмеюсь. У тебя такой независимый ум.
Кардинал отворил массивную дубовую дверь и вышел, щурясь от тусклого зимнего света.
48
Делорм положила на системный блок компьютера пакет для вещдоков. Сквозь пластик тускло поблескивало что-то металлическое.
Кардинал пригляделся:
– Это что?
– Браслет Кэти Пайн. Поступил от экспертов вместе с одеждой. Чужих пальчиков нет, только ее. Ты с нами в музей или как? – Музеем нераскрытых преступлений Делорм прозвала зал заседаний, который был сейчас до отказа забит материалами по их делу. Браслет присоединят к аудиокассете, отпечаткам пальцев, волоскам и волокнам ткани, отчетам баллистиков и судмедэкспертов, – растущему списку нитей, ведущих в никуда.
– Через пять минут, – попросил Кардинал. – Мне надо закончить.
– Я думала, ты все дополнухи ночью написал.
– Это не дополнуха.
С того места, где она стояла, Делорм могла видеть экран его компьютера, но он был уверен, что текст она не разглядит. В ее глазах мелькнуло подозрение, что ж, пусть помучается над загадкой. Делорм неохотно вышла, и он прочел последний кусок написанного. «Я пришел к выводу, что из-за моего прошлого дальнейшее ведение мною следствия по делу Пайн – Карри могло бы поставить под угрозу результат любого судебного процесса. Таким образом, я считаю для себя необходимым…»
Таким образом, я считаю для себя необходимым бросить к чертям собачьим и это дело, и все другие дела, которые веду, потому что мало кто поверит доказательствам, исходящим от вора, чья вина очевидна. Я – слабое звено в цепи, и чем скорее я из нее вылезу, тем лучше. В сотый раз за день он представил, как сообщает об этом Кэтрин, как ее лицо искажается от боли – не за себя, а за него.
Для отчета он выделил факты, изобличающие его виновность. Случилось это в последний год его службы в торонтской полиции. Они устроили налет на дом наркодилера – у Рика Бушара был на севере Онтарио своего рода распределительный центр, – и, пока прочие члены группы зачитывали права задержанных всяким типам вроде Кики Б. и самому Бушару, Кардинал отыскал деньги в потайном ящичке шкафа в спальне. К своему вечному стыду, он вышел из комнаты примерно с двумя сотнями тысяч. Оставшиеся полмиллиона фигурировали в качестве улики в суде. Подозреваемых, добавил он, признали виновными по всем пунктам.
«В свою защиту могу только сказать…» Но Кардиналу нечем было защищаться, по крайней мере – в собственных глазах. Он снял с компьютера пакет с вещдоком. Оправдания нет, сказал он себе, перекатывая между большим и указательным пальцами, словно бусины четок, маленькие брелочки: трубу, арфу, виолончель.
«В свою защиту могу только сказать, что болезнь жены привела меня в настолько подавленное состояние, что я…» Нет. Он не станет прятаться за горем человека, которого обманул больше всего. Он стер предложение и набрал: «Оправданий у меня нет».
О господи, мысленно сказал он. Ни единого смягчающего обстоятельства? Никаких положительных черт нельзя добавить к этому образу бандита в полицейской форме? «Ни цента из этой суммы не предназначалось мне самому», – набрал он и быстро стер.
Это случилось во время первой госпитализации Кэтрин. Кардинал еще был младшим детективом в торонтском Отделе по борьбе с наркотиками и жил в постоянном кошмаре, видя, как душевная болезнь превращает жену в неузнаваемое существо – мрачное, безжизненное, подавленное до немоты. Это его ужасало. Ужасало, потому что он знал, что у него не хватит сил жить вместе с этим умственно ограниченным зомби, занявшим место яркой, веселой женщины, которую он любил. Ужасало, потому что в то время он еще ничего не знал о психических расстройствах, не говоря уж о сложностях воспитания десятилетней девочки фактически без матери.
Его пальцы нащупали сквозь пакет крошечную гитару.
Кэтрин провела два месяца в Институте Кларка. Два месяца с людьми, которые пребывали в настолько измененном состоянии сознания, что не могли даже написать собственное имя. Два месяца, в течение которых врачи успели испробовать на ней различные комбинации препаратов, что, кажется, только ухудшило ее состояние. Два месяца, на протяжении которых она узнавала мужа лишь временами. После мучительных внутренних споров Кардинал привез Келли повидаться с матерью, что, по мнению всех заинтересованных лиц, было ошибкой. Кэтрин не потрудилась даже взглянуть на собственную дочь, и девочка очень не скоро оправилась после случившегося.
Потом из Миннесоты приехали родители Кэтрин и ужаснулись при виде страдающего создания с темными кругами вокруг глаз, которое, шатаясь, брело по коридору им навстречу. И хотя они были с ним очень вежливы, Кардинал буквально чувствовал их взгляды, сверлящие ему спину: это он каким-то образом стал причиной ее беды. Они начали расхваливать американское здравоохранение (лучшее в мире, на переднем крае науки, блестящие психиатры, кто, по-твоему, пишет все эти знаменитые книги?), и намек был ясен: если бы Кардинал по-настоящему заботился об их дочери, он бы устроил Кэтрин на лечение к югу от границы.
Кардинал тогда уступил. Даже сейчас, спустя десять лет, его удивляла собственная наивность. Ведь он знал, что в Америке лечение ничуть не лучше. Те же лекарства, такое же пристрастие к шоковой терапии, столь же низкая вероятность успеха. Но все-таки он попался. Он не мог вынести саму мысль, что родители Кэтрин думают, будто он делает для их дочери не все, что может. «Не волнуйся, мы знаем, что это будет порядочно стоить. Мы внесем свою долю в оплату». Но много они дать не могли, и сумма по неоплаченным счетам из чикагской клиники «Тамаринд» вскоре уже составляла тысячи долларов, а через несколько месяцев – десятки тысяч.
Кардиналу не понадобилось много времени, чтобы понять, что он никогда не оплатит эти счета, что у них с Кэтрин никогда не будет собственного дома и они никогда не выпутаются из долгов. И вот, когда представилась возможность, он взял эти деньги. Это позволило заплатить по всем счетам, и еще осталось достаточно на весьма недешевое образование Келли. Проблема была в другом. Выяснилось, что, как только он пересек моральную черту, его подлинное Я осталось по другую сторону.
«Оправданий у меня нет», – написал он. Ведь каждый цент из этих денег все-таки пошел на меня, на то, чтобы не уронить себя в глазах тестя и тещи, чтобы купить любовь и уважение дочери, которую я слишком балую. «В настоящий момент важнее всего, чтобы дело Пайн – Карри расследовалось без риска подрыва доверия к полицейскому управлению».
Он написал, что сожалеет, попытался как-то улучшить фразу, но не смог. Распечатал послание на принтере, перечитал и подписал. Конверт адресовал шефу Кендаллу, пометил «Лично» и кинул в ящик для межведомственной корреспонденции.
До этого он собирался пойти вслед за Делорм в зал заседаний, но вдруг, ощутив страшную усталость, опустился обратно в кресло и с глубоким вздохом утонул в нем. Браслет Кэти Пайн тускло отсвечивал в пластиковом коконе. Кэти Пайн, Кэти Пайн… как бы он хотел добиться для нее хоть какой-то справедливости, прежде чем уволиться из управления. Миниатюрные золотые инструменты как-то не вязались с ее характером – или с его представлениями о ней, о Кэти, математике-вундеркинде? Крошечные золоченые штучки: виолончель, тромбон, походный барабан, гитара, – скорее уж это подошло бы Кийту Лондону. Мисс Стин говорила, что у него с собой была гитара. А Билли Лабелль ходил на занятия в «Музыкальный центр Троя»: Кардинал мог бы этого и не вспомнить, если бы не тот факт, что «Музыкальный центр Троя» был тем самым местом, где Билли Лабелля в последний раз видели живым.
– А как же Тодд Карри? – помимо своей воли вслух спросил Кардинал.
– Ты мне? – Голова Желаги показалась из-за другого компьютера, но Кардинал не ответил. Он положил перед собой до обидного тощую папку.
– Билли Лабелль, Кийт Лондон и Кэти Пайн: все увлекались музыкой. А Тодд Карри?
Он живо вспомнил комнату мальчишки в его пригородном доме и отца, в отчаянной опустошенности застывшего в дверях. Он, как наяву, видел игры в шкафу, карту на крышке стола… но музыка? Какие там были признаки увлечения музыкой? Да, ведь это сообщалось в дополнительном отчете о беседе с родителями мальчика. Тодд Карри ходил на музыкальные интернет-форумы. Тематика: хард-рок и рэп. Ну да, он же еще тогда подумал – как странно, что белый мальчишка любит рэп.
Из папки выпало еще что-то – наспех нацарапанная записка, при виде которой у Кардинала застучало сердце. Кто-то, он толком не мог понять кто, принял звонок от этого учителя, Джека Ференбаха, сообщавшего, что у него украли кредитную карточку.
– Желаги, твой почерк? – Кардинал помахал перед ним запиской. – Это ты принял сообщение от Джека Ференбаха?
Желаги взял бумажку:
– Ну да. Я же тебе сразу передал, забыл?
– Господи Иисусе, Желаги. Ты что, не понимаешь, как это важно?
– Но я же тебе тогда передал. Что ты еще хочешь – чтобы я…
Но Кардинал уже не слушал и потрясенно смотрел на записку у себя в руке. Его огорошила неожиданная строка расхода в выписке по счету Ференбаха. Двадцать первого декабря, вечером того же дня, когда учителя посетил Тодд Кари, кто-то потратил двести пятьдесят долларов в «Музыкальном центре Троя», очевидно, на какой-нибудь навороченный проигрыватель.
Кардинал пробежал по коридору, влетел в зал, где, записывая что-то в большой желтый блокнот, Делорм говорила по телефону.
– Все дело в музыке. – Кардинал щелкнул пальцами. – Тодд Карри увлекался рэпом, помнишь? Ференбах рассказывал – хотел стать диджеем.
– Что случилось, Кардинал? У тебя такой смешной вид.
Кардинал поднял пакет, в котором, как эмбрион, плавал браслет Кэти Пайн.
– Эта штучка поможет нам совершить прорыв.
49
– Маклеод, где твоя дополнуха по «Музыкальному центру Троя»? Ты их там не опрашивал, когда вел дело Лабелля?
– А с чего это ты? Где-то в деле.
– В деле нет. Я смотрю в дело. Ты помнишь, кто там работает?
– Два каких-то типа. Алан Трой – он там главный – и еще один, гитарный монстр, он у них всегда там был. Это он учил Билли Лабелля.
– Помнишь имя?
– На хрен мне его имя?
– Маклеод, мы сейчас пытаемся поймать убийцу.
– А я не пытался. Я просто отслеживал передвижения Билли Лабелля, чтоб мне лопнуть. Мы тогда не работали по убийству. Мы отрабатывали обычную пропажу ребенка, так что не делай из меня Мистера Нарушителя должностных обязанностей, понял? Думаю, этот титул по праву принадлежит сержанту уголовной полиции Ублюдку Дайсону, нашему бывшему начальнику, увольнение которого мы так горестно переживаем. Карл Сазерленд, вот как зовут этого парня. Карл Сазерленд.
– А с какой буквы начинается его второе имя?
– X. От слова «Хрен». Погляди в деле, Кардинал. – Маклеод вышел из зала заседаний, что-то бормоча себе под нос.
Кардинал потратил десять минут, пролистывая материалы, относящиеся к прошедшей осени.
– Делорм, введи-ка данные Троя в компьютер и посмотри, что он выдаст.
– Уже ввела. Ждем.
Вернулся Маклеод.
– Карл А. Сазерленд, – сказал он, впихивая отчет в руки Кардиналу. – Какой-то кретин сдуру подшил его к делу Корриво. Если бы народ для разнообразия перестал хаять мою работу и хоть на пять минут оставил бы, на хрен, в покое мои вещи, тогда, может, я наконец сумел бы что-нибудь спокойно сделать.
Делорм села с отчетом у компьютера и ввела данные. Выдернула из принтера лист бумаги.
– По Алану Трою – ничего. Ни в местной, ни в национальной базе он не значится.
Кардинал еще полгода назад читал отчет Маклеода об опросе в музыкальном магазине, всего страничка, через один интервал. В первом пункте – должности двух опрашиваемых (Трой – владелец магазина, Сазерленд – его помощник), указано, сколько они здесь работают. Трой ведет дело двадцать пять лет, его лавка не раз переезжала из одного места города в другое. Сазерленд работает у него десять лет, поступил как раз перед тем, как магазин перебрался в торговый центр.
Второй абзац был посвящен собственно Билли Лабеллю. Оба мужчины знали его и вместе с тем (Маклеод написал «в месте с тем») выражали озабоченность по поводу исчезновения мальчика. Это Сазерленд учил его играть на гитаре. Как обычно, в среду вечером мальчик явился на занятие и потом без всяких происшествий ушел. А вечером следующего дня он исчез с автостоянки перед алгонкинским торговым центром.
Кардинал смотрел из окна зала на комья грязного снега, лежащие на парковке. Сугробы напоминали шлаковые отвалы, черные лужицы талой воды поблескивали на солнце. А как насчет Кэти Пайн? Троя и Сазерленда не спрашивали о Кэти Пайн, потому что тогда эти дела еще не связывали друг с другом.
Перед ним появилась Делорм с распечаткой:
– Не знаю, как у тебя, но в моем хит-параде Карл Сазерленд только что взлетел на первую строчку.
Кардинал взял у нее бумагу. Два года назад Карл Сазерленд был арестован в Торонто за публичные непристойные действия.
Увидев это, Кардинал почувствовал, словно его захватило медленное, неостановимое движение, как во сне. Теперь он знал (хотя никто ему этого не говорил и он не мог бы ничего доказать), он знал , что Кэти Пайн была в «Музыкальном центре Троя» и встретилась там с Карлом Сазерлендом. А потом как сквозь землю провалилась.
Будто читая его мысли, Делорм выпалила:
– Нам надо замкнуть круг. Как-то связать ее с «Центром Троя».
Все еще двигаясь как во сне, Кардинал дотянулся до телефона. Делорм, покусывая губу, наблюдала за ним, словно тоже вдруг погрузилась в странный сон.
– Миссис Пайн, это Джон Кардинал. – Он всегда надеялся, что в следующий раз обратится к Дороти Пайн, чтобы сообщить ей: убийца ее дочери – в тюрьме. – Помните, вы мне говорили, что Кэти хотела поступить в школьный ансамбль?
Хмурый, бесстрастный голос был едва слышен.
– Да. Не знаю, с чего это ей вздумалось.
После этого Дороти Пайн погрузилась в полное молчание, Кардиналу даже показалось, что отключилась линия.
– Вы слушаете?
– Да.
– Миссис Пайн, Кэти когда-нибудь занималась музыкой, брала уроки?
– Нет. – Она могла бы прибавить, что уже говорила ему об этом и Маклеоду тоже. Но Дороти Пайн была не из тех, кто жалуется.
– Ни на пианино, ни на гитаре? Никаких уроков?
– Нет.
– Но вы же сказали – она хотела играть в группе. У нее на дверце шкафа была фотография школьного ансамбля, хотя она в нем не участвовала.
– Верно.
– Миссис Пайн, но я не понимаю, как Кэти могла так обожать музыку, если она никогда ею не занималась. Она мечтала об ансамбле, у нее был браслет с брелоками – музыкальными инструментами.
– Знаю. Нашла его в какой-то музыкальной лавке.
Вот оно! Все опять было как во сне. Кардинал и миссис Пайн были словно во сне, и в этом сне она вот-вот должна была произнести главные слова. Он чувствовал, как они идут по проводам, еще до того, как задал вопрос.
– Из какого музыкального магазина она его принесла, миссис Пайн? Можете вспомнить название? Это очень важно.
– Не помню.
Слова придут. Дороти Пайн их произнесет. Она скажет ему название магазина, и это окажется «Музыкальный центр Троя», и тогда они схватят кого надо. Кардинал словно чувствовал ветерок из трубки, как порыв воздуха из тоннеля перед прибытием поезда на станцию.
– Не знаю я названия, – сказала Дороти Пайн. – Какой-то магазин в торговом центре.
– В каком торговом центре, миссис Пайн?
– Она только там смогла подыскать себе эти штучки для браслета. Она туда, считай, каждый месяц ходила и покупала новый брелок. В последний раз принесла трубу, всего за два дня до того, как пропала. До того, как…
– Какой это был торговый центр, миссис Пайн? – Ну скажи мне. Сейчас ты произнесешь эти слова. Тобой движет та же сила сна, что управляет и мною, и Делорм, и эта сила подталкивает слова, и ты их скажешь. Ему хотелось закричать: «Какой торговый центр, миссис Пайн? Какой торговый центр?»
– Ну, тот, большой, на Лейкшор. В нем еще «Кеймарт» и «Царство фармацевтики».
– То есть алгонкинский торговый центр?
– Ну да.
– Спасибо, миссис Пайн.
Делорм кинула ему куртку. Сама она уже была одета.
– Возьми Коллинвуда. Нам нужен спец по отпечаткам.
Даже в таком небольшом городке, как Алгонкин-Бей, бывает час пик; колеса вязли в реках жидкой грязи, еще больше осложняя и без того затрудненное передвижение. Еще не было шести, и им пришлось включить сирену, на окружной, а потом на Лейкшор-стрит. Коллинвуд сидел сзади, негромко насвистывая.
Пока они пробирались по торговому центру, Кардинал старался выглядеть невозмутимо, но здесь тоже был час пик, и он поймал себя на том, что расталкивает народ у «Царства фармацевтики», чтобы попасть в музыкальный магазин.
– Мистер Трой, Карл Сазерленд здесь?
– У него сейчас урок. Могу я вам чем-то помочь?
Кардинал направился к ряду дверей позади прилавка, за стендами с гитарами.
– Какая комната?
– Погодите минутку. Ради всего святого, что происходит?
– Коллинвуд, побудь с мистером Троем.
За первой дверью был склад музыкальных принадлежностей. За второй женщина испуганно подняла голову от пианино, за которым громко считала в такт метроному. В третьей Карл Сазерленд помогал десятилетнему мальчику взяться за гитарный гриф. Он недовольно посмотрел на них.
– Вы Карл Сазерленд?
– Да.
– Полиция. Не могли бы вы пройти с нами?
– В каком смысле? У меня занятие.
– Ты нас извинишь? – обратилась Делорм к мальчику. – Нам надо кое-что обсудить с мистером Сазерлендом.
Мальчик вышел, и Кардинал захлопнул дверь.
– Вы давали Билли Лабеллю уроки игры на гитаре, верно?
– Да. Я уже говорил с полицией насчет…
– И вы были также знакомы с Кэти Пайн, не так ли?
– Кэти Пайн? Которую убили? Вовсе нет. Мне попадалось ее фото в газете, но я никогда в жизни ее не видел.
– У нас другая информация, – заметила Делорм. – По нашим сведениям, Кэти Пайн была здесь за два дня до того, как исчезла.
– Если и так, я ее не видел. Почему вы пришли ко мне? У нас тут большой торговый пассаж. Здесь бывают все жители города.
– Но не у всех жителей города есть судимость за оскорбление общественной нравственности, мистер Сазерленд.
– Боже.
– Не всех работающих в торговом центре когда-то арестовывали за непристойное обнажение в заднем ряду порнокинотеатра.
– Боже. – Сазерленд покачнулся на стуле, лицо его побелело. – Я-то думал, все прошло, с этим покончено.
– Хотите проехать с нами в полицию и там об этом рассказать? Или предпочитаете, чтобы мы расспросили вашу жену?
– Вы не смеете мне угрожать. Меня оправдали по этому обвинению. – Голос его теперь зазвучал грубо и негодующе, но лицо оставалось бледным. – Я вовсе не горжусь тем, что случилось. Но я не понимаю, почему нужно снова это мне припоминать. В зале было темно, хоть глаз выколи, и это не значит «прилюдно». Не значит «прилюдно», судья сам признал. И потом, то, что там произошло, имело место между взрослыми людьми, которые добровольно на это согласились, и вас это не касается.
– Нас касается Билли Лабелль. Вы – один из последних, кто видел его живым.
– А при чем тут Билли Лабелль?
– Может быть, расскажете нам? – предложила Делорм. – Вы учили его играть на гитаре.
– Да, я был учителем Билли. Я уже все это обсудил с кем надо. Однажды в среду вечером Билли вышел из магазина, точно так же, как он всегда уходил вечером по средам, и с тех пор я его больше не видел. Очень печально. Билли был такой славный парень. Но я ничего ему не сделал. Клянусь, ничего.
– И этого парня тоже не знаете? – Кардинал извлек снимок Кийта Лондона, играющего на своем инструменте.
– Нет. Я знаком не со всеми, кто бренчит на гитаре.
Сазерленда совсем не поразило фото. Да, он был напуган, смущен, но изображение Кийта Лондона, казалось, не представляло для него какой-то особой угрозы. Уверенность Кардинала начала колебаться. Он достал фотографию Кэти Пайн.
– Это девочка, которую убили. Знаю по газетным снимкам. А так, по-моему, никогда ее не видел.
– Она была здесь за два дня до того, как пропала. Купила музыкальный брелок для браслета. Они у вас продаются там, в переднем зале.
– Может, она купила его где-то еще.
– Она купила его здесь.
– Никогда не видел эту девочку, говорю же вам. Посмотрите базу учета, сами убедитесь.
– Базу учета?
– У нас уже не первый год компьютерный учет. Увидите, кто ей продал эту штуку. Мы их не миллионами продаем. По три-четыре в месяц, не больше.
Когда они выходили из комнаты для занятий, Алан Трой окликнул Сазерленда:
– Ну что там, Карл? В чем дело?
Но Карл не обратил на него внимания. Он провел Кардинала и Делорм в тесный кабинетик в задней части магазина. На компьютерном мониторе, почти погребенном под кипами квитанций, светились колонки цифр. Сазерленд сел и ввел одну-две команды. Экран померк, только в левом верхнем углу мигал курсор.
– Дата у вас есть? – спросил он, не глядя на них. – Число, когда пропала девочка?
– В прошлом году, двенадцатого сентября. За два дня до этого купила брелок.
– Отлично. Теперь мне нужен номер товара по каталогу. – Он сверился с пачкой распечаток толщиной с телефонный справочник, пролистывая страницы форматом вдвое больше обычного, пока не нашел то, что искал. Ввел номер. – Теперь увидим, сколько мы таких продали за прошлый год. – В ожидании он барабанил пальцами по столу. – Семь. Хорошо-о… – Он набрал еще одну команду, затребовав отчет за месяц.
– Десятое сентября, – показала Делорм. – За два дня до.
Сазерленд навел мышь и щелкнул. Экран заполнила копия кассового чека. Он постучал длинным ногтем по верхнему правому углу экрана.
– Видите – цифра три? Это номер продавца. Единица – Алан, двойка – я, тройка – Эрик.
– Что за Эрик?
– Он у нас на неполном дне. Эрик Фрейзер. Обычно помогает с товаром, но когда большой поток, скажем, в обед или после школы, сидит и за кассой. Видите, в левом верхнем углу время совершения покупки: шестнадцать тридцать. Если посмотрите в наш календарь, увидите, что у меня в это время урок. Думаю, вы захотите потолковать с Эриком Фрейзером.
– Мистер Сазерленд, есть тут что-нибудь, до чего мистер Фрейзер недавно дотрагивался и чего, кроме него, больше никто не касался?
Сазерленд задумался. Потом сказал:
– Идите за мной.
Алан Трой вился вокруг Коллинвуда, протыкая пальцами воздух, он требовал, чтобы ему сказали, в чем дело. Его прервал Сазерленд:
– Алан, Эрик вчера полировал «мартины»?
– Я буду жаловаться начальнику полиции. С моими сотрудниками нельзя так обращаться. Ваши люди должны…
– Алан, бога ради, скажи им. Эрик вчера полировал «мартины»?
– «Мартины»? – Трой покосился сначала на Сазерленда, потом на Делорм, потом на Кардинала, потом опять на Сазерленда. – Вы хотите знать, полировал ли Эрик «мартины»? Вдруг возник безотлагательный вопрос: полировал ли Эрик «мартины»? Ну что ж – да, Эрик действительно полировал «мартины».
Кардинал спросил, брал ли в руки эти гитары кто-нибудь еще. Нет. Дела идут вяло, «мартины» дорогие, к ним никто больше не притрагивался.
Все еще в перчатках, Кардинал потянулся к гитаре, висящей на стене.
– Чтобы ее обратно повесить, он должен был взяться за низ, так?
Мистер Трой кивнул; гнев в нем уступил место жгучему интересу. Кардинал протянул гитару Коллинвуду.
Коллинвуд, как всегда молчаливый, насыпал щепотку порошка на деку, потом сдул. Проступили два идеально четких отпечатка пальцев. Он вынул из кармана карточку, на которой были отпечатки пальцев, снятые экспертами с горла Артура Вуда.
– Полностью совпадают, – произнес Коллинвуд. – Полностью совпадают, ясно как божий день.
50
Насчет герметика для труб Эди с Эриком оказались правы. Куда эффективнее, чем лекарства, да и хлопот с такой лентой меньше. Кийт Лондон напрягался изо всех сил, но лента не подавалась ни на миллиметр. Оба запястья и обе лодыжки были надежно примотаны к креслу. Ему удалось чуть-чуть ослабить лишь ленту, закрывающую рот. Смачивая ее слюной, он постепенно размягчил ее и мог теперь издавать хоть как-то слышимые звуки.
А еще у него получалось понемногу расшатывать кресло, к которому его привязали. Качаясь из стороны в сторону, он чувствовал, как подаются стыки.
Когда Эрика и Эди не было дома, вот как сейчас, Кийт пользовался случаем и раскачивал кресло, ощущая при этом, как отверстия для винтов расширяются, а те продолжают вгрызаться в дерево. Его уже дня два не кормили, и эти упражнения его изматывали. Приходилось каждые несколько минут останавливаться, чтобы перевести дух.
Скоро Эрик и Эди его куда-то перевезут. Вколют ему успокаивающее, перетащат в какое-то уединенное место, а там… Он попытался изгнать из памяти то, что видел на кассете.
Сегодня утром он раскачивался больше часа, начал, как только проснулся, и теперь запястья и лодыжки были стерты в кровь, а раненая нога доставляла жуткие мучения. Но продвижение наметилось: он чувствовал, что кресло подается все больше. Когда Кийт двигался туда-сюда, оно наклонялось градусов на двадцать в каждую сторону.
Он замер, прислушиваясь. Сквозь потолок донеслись шаги, потом – скрип передвигаемых стульев. Эрик и Эди – прямо над головой. Кийт снова принялся раскачиваться, несмотря на страх быть услышанным. Нет, убеждал он себя, кресло стоит на бетоне, шум до них не дойдет, они ничего не заметят.
Он снова стал двигаться – из стороны в сторону, из стороны в сторону, – раскачивая кресло и напрягая мышцы, затянутые лентой. Раз. Два раза. Три раза. Да, спинка кресла явно подается. Сейчас он может ее немного повернуть. Если он приложит усилия в правильном направлении, навалится в нужном месте, обрушит давление туда, где спинка кресла крепится к сиденью, кресло должно сломаться.
Наверху Эрик открыл наплечную сумку – сумку Кийта – и вытряхнул содержимое на пол. У него не было чувства, что он без спросу трогает чужое имущество, выставляет его на обозрение: пара аккуратно сложенных носков, длинные, слегка запачканные трусы, солнечные очки и лосьон для загара. Господи, он что, собирался на лыжах кататься? Путеводитель Фроммера по Онтарио и дешевое затрепанное издание «Игры в бисер».
Эрик встал и отряхнул джинсы:
– Я буду читать список. А ты клади вещи в сумку. – Он вынул из заднего кармана листок и развернул его. – Клейкая лента.
Эди вынула ее из ящика стола у холодильника и положила в сумку:
– Клейкая лента.
– Веревка.
Эди нашла тугой моток бельевого шнура, купленного в Торонто, и опустила в сумку.
– Отвертка плоская…
– Отвертка плоская…
– Отвертка Филипса…
– Боже, Эрик. Ну кому еще могло прийти в голову составлять список отверток? По всем видам .
Эрик холодно глянул на нее:
– Кое-кто еще давно попался бы. Щипцы…
– Щипцы.
– Паяльная лампа…
– Надо сперва убедиться, что она работает. – Эди достала из ящика коробок спичек. Эрик отвернул латунное кольцо, и горелка зашипела. Эди чиркнула спичкой и сунула ее внутрь. Раздался тихий хлопок, и пламя зажглось. Она отвернула кольцо побольше, и синий язычок огня в форме пули чуть не подпалил ей рукав. – О-о, – сказала она. – Это будет потрясающе. – Она привернула кольцо, и язык пламени улегся обратно в свое отверстие.
– Ломик.
– У нас нет лома.
– После острова я его оставил здесь. Он в подвале, рядом с лестницей.
Эди вышла из-за стола и направилась в подвал.
– Заодно проверь, как там узник.
Эрик вынул из рюкзака разделочный нож. Вытащил его из чехла и проверил на большом пальце. Потом повернулся в сторону подвала и крикнул:
– И точильный камень принеси, если у тебя есть!
Он вынул аптечную упаковку из коробки от «энергетика» и выложил на край стола шесть таблеток в ряд. Нашел в буфете стакан и пустил воду, дожидаясь, чтобы она стала холодной и прозрачной. Потом сел за стол и одну за другой проглотил таблетки, каждый раз закидывая голову, чтобы помочь им проскочить. По спине у него пробежала дрожь.
– Эди! – снова заорал он в дверной проем. – Точило принеси!
Какое-то время он прислушивался, склонив голову к подвалу. Потом очень осторожно, беззвучно поставил на стол стакан. Вставил нож в чехол и сунул в передний карман. Вышел на верхнюю ступеньку лестницы. И окликнул, на этот раз – тихо:
– Эди?
– Приди и возьми ее, мерзкий ублюдок.
Эрик, мягко ступая, спустился вниз. Он может выкрутиться, он может с этим справиться. Главное – эмоциональная победа. У нижней ступеньки он подобрал ломик и засунул его под ремень за спиной. Инструмент тяжело и предостерегающе позвякивал, но спереди его видно не было – если только не сорвется с ремня.
Эрик сделал глубокий вдох и вошел в комнатку. Пахло тут дерьмом и страхом. Вместо кресла была куча обломков дерева вперемешку с обрывками ленты. Пленник обхватил Эди сзади, приставив к ее горлу деревяшку от кресла.
– Ложись на пол.
– Нет. Отпусти ее.
– Ложись на пол, а то я ей шею сломаю.
Никого он не убьет, подумал Эрик. Если бы у него были силы убить, он бы заставил Эди подняться наверх. Эди выглядела перепуганной и как никогда уродливой. Кожа блестела там, где корка экземы треснула и начала сочиться; ее хныканье заглушала лента. Деревянная палка плотнее прижалась к горлу, и лицо у нее побагровело.
– Ложись на пол, черт тебя дери! Я ее убью, сукин ты сын, мне по хрену.
Сохраняй спокойствие, убеждал себя Эрик. Узник помирает с голоду, он напуган, к тому же ранен, ну сколько у него может быть сил? Если будет драка – победа за мной. Думай .
– Проблема в том, Кийт, что, как только я лягу, тебя уже ничто не остановит, и ты нас убьешь.
– Я ее прямо сейчас убью, если ты не ляжешь.
– Успокойся, Кийт. Ты ее задушишь.
– То-то и оно, придушу, на хрен. – Слова грубые и жесткие, но по лицу узника текут слезы, он так всхлипывает, что это мешает ему говорить. Странная реакция, подумал Эрик. Нервы? Жалость к себе? Но, каким бы ни было эмоциональное состояние заключенного, деревянный брусок неумолимо впивается Эди в горло. Ох, заключенный, какую же ты делаешь ошибку, из-за этого ты умрешь очень неприятной смертью.
– У тебя в переднем кармане нож. Я вижу ручку. Медленно вынь его и брось сюда.
Эрик сделал, что ему было сказано: вынул нож вместе с чехлом и швырнул его мимо узника, туда, где тот не сможет до него дотянуться.
– Теперь ложись на пол, сволочь. – Эрик медлил, и узник стал визжать: «Мигом!», – снова и снова, пока Эрик не начал неторопливо опускаться.
Сзади с ремня свешивался тяжелый ломик. Но если он кинет его в пленника, то зацепит Эди.
– Я ложусь, Кийт. Никому не делай больно, идет? Уже ложусь.
Он стал медленно наклоняться.
Дальнейшее произошло в одно мгновение. Эрик тянет руку назад, за ломом. Кийт издает дикий вопль и виснет на горле у Эди, пытаясь ею прикрыться. Но Эрик метит не в узника, а в Эди.
Железный прут мощно бьет ее по голове, сбоку. Ноги у нее подгибаются, и она валится на пол. Узник, пошатнувшись, разжимает хватку. Бросается к двери, но Эрик уже подхватил ломик и теперь держит его за конец. Пленник и полпути не пробежал, когда в него с чудовищной силой попал лом, сзади, в шею, как раз под черепом, и он рухнул, как бык на бойне.
51
У Троя был записан адрес: Пратт-стрит, восток, 675. Сейчас они ехали туда, не включая сирены. По радио обещали метель, но оттепель пока держалась, и в крышу машины молотил дождь. «Дворники» визгливо скрипели по ветровому стеклу. Кардинал уже вызвал подкрепление, но, когда они добрались до угла Пратт и Макферсон, никаких машин в поле зрения не было.
– Не знала, что за пятисотым номером есть еще какие-то, – сказала Делорм. За пятисотым домом Пратт-стрит пересекала железная дорога Онтарио – Север, а дальше улица уже не была заасфальтирована; жалкие домишки вдали прятались за россыпями камней.
В приемнике послышался треск атмосферных разрядов, и машину заполнил голос Мэри Флауэр.
– Подкрепления придется подождать. На эстакаде застрял тягач, движение на две мили блокировано.
– Вас понял, – ответил Кардинал в микрофон. – Что компьютер выдал на Эрика Фрейзера?
– Пусто. По Эрику Фрейзеру – полный ноль. Пусто.
– Это меня не удивляет, – проговорил Кардинал. – Трой сказал – ему не больше двадцати семи – двадцати восьми.
– По национальной базе – тоже ничего, – сообщила Флауэр. – Чист как стеклышко.
– А база по малолетним? Вот где его можно найти, если он вообще есть в картотеке.
– Минутку. По малолетним – уже делаем. – Они слышали, как Флауэр кричит на кого-то, призывая по возможности принести ей распечатку раньше Рождества. – По малолетним – есть. Готовы слушать?
– Жестокое обращение с животными, – предсказал Кардинал, повернувшись к Делорм. – Что угодно ставлю. Давайте, Мэри.
– Тринадцать лет: кража со взломом. Четырнадцать лет: кража со взломом. Пятнадцать лет: жестокое обращение с животными.
– Это наш, – откликнулась Делорм.
У Кардинала словно слабый электрический ток пробежал по кончикам пальцев. Если уж приходится уходить в отставку, вот отличный повод: останови серийного убийцу в расцвете его карьеры. Более красивого ухода не придумаешь.
Маклеод («дворники» вовсю елозят по стеклу) затормозил на углу Макферсон. Кардинал успел предупредить, чтобы все держались подальше от дома, пока он не прибудет на место. Увидев их, Маклеод вылез из машины и пустился бегом через перекресток, одной рукой придерживая капюшон, чтобы прикрыться от дождя. Вместе с Коллинвудом он забрался на заднее сиденье, не переставая браниться.
– Паршивый февраль, вот что я вам скажу. Когда это у нас в феврале шли муссонные дожди? Это всё они, в своем долбаном Садбери, поганят среду. У нас весь город поплыл, на хрен.
Флауэр доложила:
– Кроме того, Фрейзер отбыл срок в исправительной школе Святого Варфоломея. Ровным счетом два года.
– Видимо, за оскорбление действием, – сказал Кардинал в микрофон.
– При отягчающих обстоятельствах, – уточнили из динамика. – У него были разногласия с учителем труда относительно местонахождения некоторого оборудования.
– И он выполнил резьбу по живому?
– Нет-нет. Прямо в классе набросился на него с паяльной лампой.
52
Кийту Лондону снилось, что он плавает в ярко-зеленом бассейне далеко в джунглях, а на низко свисающей ветке сидят рядком мартышки и жадно пьют из пригоршни. От рук обезьянок разлетались брызги, вызывая рябь на воде, в остальном же ее поверхность была гладкой, как стекло. От воды шел сильный запах.
Он открыл глаза. Да, запах воды. От дождя? Слышно, как дождь стучит по дереву.
Голова болела так, словно череп раскроили от макушки до основания; от боли тошнило. Он слегка повернул голову, и его чуть не вырвало. Что бы это ни было за место, тут очень темно, очень сыро и очень холодно. Сейчас он был одет, причем сам не помнил, чтобы натягивал этот драный свитер и джинсы; от холода такой наряд не спасал. Сбоку яростно алел нагреватель, но до него тепло не доходило. Метрах в трех Эрик Фрейзер устанавливал камеру на штатив.
Я на столе. Я у них на столе, где-то в подвале. Эта сырая вонь. Я у озера. Вонючая сырость пробирает до костей. Еще и дождь: бьет в заколоченные окна. Над головой скрещиваются огромные трубы, исчезая в темноте. Ну конечно. Насосная станция.
Он попытался пошевелиться, но руки были накрепко прикручены к бокам и к столу. Он мог двигать лишь головой. Эрик сосредоточенно выравнивал камеру, наклонялся, чтобы поправить одну, потом другую ножку штатива. Попробовать поговорить с ним разумно, достучаться до него, пока он не обезумел, как на той видеокассете.
– Послушай, Эрик, – тихо позвал Кийт. – Моя подруга уже меня разыскивает. Я ей сообщил, где я и у кого. В том письме.
Никакого ответа. Негромко напевая, Эрик Фрейзер возился с третьей ножкой штатива и потом, видимо оставшись довольным своей работой, начал вынимать из дорожной сумки – сумки Кийта – и выкладывать на деревянный столик предметы.
Кийт старался туда не смотреть. Он сосредоточился на том, чтобы совладать с голосом.
– Эрик, я могу достать деньги. Я не богатый, но я могу их где-нибудь добыть. У меня довольно обеспеченная семья. И у моей подруги – тоже. Они тебе заплатят. Я уверен.
Эрик Фрейзер словно и не слышал. Он что-то вытащил из сумки – щипцы с длинными острыми концами, – затем подошел к Кийту и, глядя на него посверкивающими глазами хорька, стал щелкать инструментом у самого его носа.
– Можно устроить оплату так, что никто не узнает твоего имени. Это реально. И не обязательно, что это будет одна выплата. Это может продолжаться некоторое время, тут нет никаких препятствий. Пожалуйста, Эрик. Ты слушаешь, Эрик? Ты можешь заработать на этом тридцать или сорок тысяч долларов. Или даже пятьдесят. Представь, сколько всего ты на них сможешь купить, и так много лет. Давай ты мне разрешишь им позвонить, Эрик?
Эрик Фрейзер вытащил из сумки бумажный мешочек и вынул из него сэндвич. Сразу запахло тунцом. Он сидел в темноте, закрывая своим телом поток тепла от нагревателя. При каждом жевательном движении челюсть у него похрустывала. Помолчав, он произнес:
– Хотел бы я, чтобы Эди принесла сюда фонари. – Носком сапога он постучал по большому аккумулятору, лежащему на полу. – Тогда освещение будет получше. Терпеть не могу, когда не видно, что творится.
– Подумай, Эрик. Ты можешь порядочно разбогатеть. Тебе не надо будет работать. Сможешь покупать себе разные вещи. Путешествовать. Поехать куда захочешь, делать что хочешь. Какая тебе польза от того, что ты меня убьешь? Рано или поздно тебя поймают. А так ты хотя бы получишь какие-то деньги. Это же лучше, чем меня убить?
Эрик покончил с сэндвичем и кинул обертку на пол.
– Хотел бы я, чтобы Эди принесла сюда фонари, – повторил он.
– Эрик, я тебя умоляю, понимаешь? Если хочешь, чтобы я на колени встал, я встану на колени. Ну скажи мне, что я должен сделать. Эрик! Эрик, ты меня слышишь? Я тебя умоляю, не убивай меня. Я сделаю все, что ты хочешь. Что угодно. Только дай мне жить.
Опять никакого ответа.
– Эрик, я достану еще денег, обещаю. Я украду. Ограблю магазин. Сделаю все, что угодно, Эрик. Ты только отпусти меня.
Эрик соскользнул со своего стула и выбрал пару ножниц. Встав над Кийтом, он широко развел лезвия и вновь сомкнул их. Потом, ухватив Кийта за волосы над самым ухом, он отстриг небольшую прядь и поднес ее к полосе тусклого дневного света.
– Хотел бы я, чтобы Эди принесла сюда фонари.
53
За железной дорогой стоял покосившийся от времени старый дом. С козырька подъезда безжизненно свисал кусок водосточного желоба, облепленный тающими сосульками. На углу крыши, словно подстреленная птица, хлопал на ветру обрывок толя. С эстакады доносились гудки машин.
Маклеод помнил это здание еще по патрульной службе.
– Приходилось почти каждую субботу вышибать им дверь. Старый Стэнли Маркхем – ты-то, Кардинал, должен помнить Стэнли, – так вот, старина Стэнли приходил домой нажравшись и разносил все в клочья. Ну и мощный же был, сукин сын. Сломал мне руку в двух местах. Это маленькое упражнение обошлось ему в три года. Несколько лет назад его доконала-таки печенка, но я по нему нисколько не скучаю, нет. В этой долбаной халупе вечно воняло кошачьей мочой.
– Кто здесь теперь живет? – спросил Кардинал. Они смотрели на дом сквозь «дворники», ходившие по стеклу, и создавалось впечатление, что он в любую минуту может оторваться от фундамента, сорваться, как белье с веревки, и кануть в ледяную морось.
– Кто теперь здесь живет? Теперь тут обитает милашка Селеста, законная вдовушка Стэнли, типичная троглодитка. Сто сорок кило, голос зубодробительный, и злобная, как ее муж-скотина. Если бы у нее был чуть пониже коэффициент интеллекта, ее можно было бы просто пришибить, как бешеную собаку.
– У Фрейзера «форд-виндстар», – тихо сказала Делорм. – Не вижу его машины возле дома.
– А еще у Фрейзера заложник. И я не собираюсь тут зря торчать и ждать, пока мы поймем, дома он или нет.
– Погоди ты. Как насчет небольшого подкрепления, прежде чем мы туда рванем? – осведомился Маклеод. – Мы же не опергруппа, в конце концов. – Больше он ничего не добавил, но явно подразумевал: с нами балласт – баба и эксперт, нам нужна помощь.
Сзади с грохотом остановился коричневый грузовик службы доставки. Древние тормоза протестующе взвыли.
– Подождите минуту, – сказал Кардинал.
Он выбрался из машины; дождь словно осколками резал лицо. Он показал водителю свой полицейский значок и залез на пассажирское сиденье. Водитель был индиец, звали его Клайд. Широкие скулы под остроконечной коричневой шапочкой придавали ему сходство с монгольским воином.
– Клайд, мне нужна ваша помощь в полицейской операции. Одолжите мне ненадолго вашу спецодежду.
Клайд не отрываясь глядел в окно, словно обращался к дождю и к оплывающим кучам снега.
– Хотите замаскироваться?
– Всего минут на десять. Тогда мы сможем не вынимать оружия. Не хотим среди бела дня открывать огонь в жилом квартале.
– Может, поменяемся? Я вам одежду, а вы мне свой значок. – Он по-прежнему говорил с дождем.
– Сам по себе значок не сработает, Клайд.
Повернувшись, индиец просиял улыбкой. Кардинал в жизни не видел таких идеальных зубов.
– Можете забирать у меня форму, на здоровье. Ненавижу ходить в ней.
Кардинал снял свою куртку и стал натягивать Клайдову коричневую. Она была ему узковата в плечах, но налезла.
– Это какой пистолет у вас?
– «Беретта».
– Часто пользовались?
– Никогда. Новенький. Ну, как я выгляжу?
– Как коп в форме службы доставки. Возьмите вот пару пакетов… так вас хоть в дом впустят.
– Хорошая мысль, Клайд. Тебе бы в полицию.
– Не выношу фараонов, – заявил Клайд, опять обращаясь к уличной стихии. – Ну как, готовы? У меня срочные заказы.
– Мне и грузовик нужен, Клайд. Ты не мог бы подождать где-нибудь в другом месте? Двое в одной кабине такого грузовика – это как-то нелепо. Вы не ездите парами.
– Верно. – Он взял с приборной доски пачку сигарет. – Я буду в «Тоби». Это заведеньице на углу. – Индиец выскользнул наружу. – Вторая передача – паршивая. Газуйте на всю катушку и сразу переключайтесь на третью. Точно не хотите, чтобы я вас подвез?
– Спасибо. Справлюсь.
Кардинал чуть не застрял на путях: умница, мысленно похвалил он себя, так тебя и раздавит товарняк, даже подкрепление не успеет подойти; потом дал газ, как учил Клайд, и переключился на третью передачу. Грузовик затрясся, потом снялся с места – и Кардинал повел его через болото слякоти к машине. Делорм опустила стекло.
– Подъеду к парадной двери, – объяснил Кардинал. – Дайте мне ровно три минуты после того, как она откроет. Как только войду, Маклеод берет ее на себя, а ты следуешь за мной. Все ясно?
– Ты входишь. Маклеод – с ней. Я – за тобой.
– Коллинвуд сразу идет в подвал.
Маклеод нагнулся к нему с заднего сиденья:
– Берегись Селесты. Все знают о ее неприязни к органам правопорядка.
Кардинал подрулил к фасаду. Он выбрал средних размеров сверток, который мог прикрыть «беретту» у него в руке. Жаль, что вместо «беретты» с ним нет его тридцать восьмого. Надо было потренироваться в тире, укорил он себя; не привык я к этому новому оружию. Дуло пистолета, который он держал в руке, казалось слишком длинным, а сам пистолет – неудобным.
Селеста Маркхем открыла дверь, и Кардинал чуть не задохнулся от вони кошачьей мочи. Глаза женщины, две черные пуговки, терявшиеся в непропеченном тесте лица, излучали одновременно тоску и враждебность. Замызганный халат в цветочек наполовину открывал массивные выпирающие груди. На верхней губе поблескивали тонкие светловатые усики.
– Ошиблись адресом, – мрачно проворчала она. – Ничего я не заказывала.
– Миссис Маркхем, я – сотрудник полиции, у меня дело к Эрику Фрейзеру.
Лестница – справа, гостиная – слева. Значит, дверь в подвал должна быть под лестницей.
– Нету его дома. И вы сюда не войдете.
Она уже начала закрывать дверь, и Кардинал вставил ногу. Когда Делорм и Маклеод оказались на ступеньках крыльца, он протиснулся мимо женщины, на мгновение погрузив локоть в ее толстый рыхлый живот.
Взбегая по лестнице через две ступеньки, он слышал, как внизу миссис Маркхем осыпает проклятиями Маклеода. Пробегая мимо спальни, где сверкало всеми красками телевизионное шоу, Кардинал мельком увидел примерно дюжину кошек, растянувшихся вокруг двухлитровой бутыли «Доктора Перца» и громадной чаши с кормом «Чито». Неосвещенная ванная. А в конце коридора – закрытая дверь, с виду новая.
– Полиция!
Дверь была заперта. Кардинал ударил по ней ногой, и Селеста Маркхем заорала снизу:
– Не вздумайте ничего ломать!
Дверь была дешевая, пустотелая, и ее оказалось легко пробить насквозь. Кардинал просунул руку в образовавшуюся дыру и отпер замок изнутри, затем шагнул в комнату с «береттой» на изготовку. За ним – Делорм.
По сравнению с грязью и вонью в остальной части дома здесь было невероятно чисто. Вместо кошачьей мочи тут слабо пахло мылом. Покрывала на кровати туго натянуты, уголки идеальные, как в больнице. Из окна, хотя и обшарпанного, открывался изумительно четкий вид на эстакаду. Окно было тщательно вымыто, и Кардинал никак не мог заподозрить в этом Селесту Маркхем. За стеклом катили машины. Кардинал часто отмечал у людей, которым некуда девать время, даже у молодых, такую особенность: их комнаты были опрятны, как каюты военных моряков.
В шкафу – четыре костюма, все выглаженные, все на плечиках. Две пары брюк, тоже глаженые, тоже на вешалках. Пара ботинок с кубинскими каблуками, изношенные, но начищенные.
На столе пусто. В маленьком ящике – шариковая ручка и желтый блокнот без каких-либо записей. Под столом они нашли коробку с аккуратными стопками книг; книг было около тридцати.
– Так пусто. – Делорм вслух произнесла то, о чем думал Кардинал. – Как будто здесь вообще не живут.
Позади в дверном проеме возник Коллинвуд.
– В подвале – ничего. Большая Мамаша говорит – он пользуется только этой комнатой и больше нигде в доме не бывает.
– А где же он ест? – обратился Кардинал в пространство. – Как будто он не человек.
– Тут что-то есть внизу. – Голос Делорм звучал глухо: она стояла на коленях, шаря под кроватью. Вытащила наружу гитарный кофр. Осторожно, чтобы не смазать отпечатки, открыла замки, нажав на них. Внутри лежала гитара «овация», в хорошем состоянии.
– Кийт Лондон играет на гитаре. По-моему, мисс Стин как раз говорила, что это «овация». Опечатаем комнату, потом я запущу сюда Арсено.
Еще несколько минут обыск продолжался в молчании. Гитара была веским доказательством, она убедительно связывала Фрейзера с Кийтом Лондоном, но сейчас она никуда их не вела. Кардинал все больше приходил в отчаяние от аккуратности обитателя комнаты. Он вынул из шкафа коробку с бумагами: ничего, кроме бережно сложенных квитанций. Открутил крышку со старой жестянки из-под печенья: ничего, кроме скрепок и резинок. Потом открыл обувную коробку. Она была перевязана голубой бархатной лентой, точно в ней хранились какие-то особо ценные сувениры. Кардинал ожидал увидеть там фотографии, может быть – дневник. Но то, что он там обнаружил… Это было даже хуже, чем когда он нашел труп Тодда Карри.
– Чисто, как в больнице, – отметила между тем Делорм. – Надо мне нанять этого парня, чтобы он у меня прибрался.
– Нет уж. Не думаю, что тебе захочется его пригласить. – Кардинал чувствовал, что говорить ему трудно. Он смотрел на три предмета, аккуратно лежащие в коробке из-под обуви, три предмета, при виде которых он ощутил внезапную слабость. Делорм заглянула в коробку, и слышно было, как у нее перехватило дыхание – эхо его собственных чувств.
В коробке находились три пряди волос, все разного цвета и фактуры, каждый пучок аккуратно замотан с одного конца клейкой лентой. Одна прядь – черная и прямая, как сабля, видимо, это Кэти Дайн. Другая почти наверняка принадлежит Тодду Карри: волосы темно-каштановые, вьющиеся, более тонкие. Светлые волосы – Билли Лабелля. От Выдры – ничего. Убийство не планировалось и произошло почти случайно. Не было и волос Кийта Лондона, длинных, прямых, светло-каштановых.
Внизу Селеста Маркхем и Маклеод обрушивали друг на друга потоки угроз. Если он не уберется с дороги, она, чтоб ей провалиться, и другую руку ему сломает. Маклеод предложил ей повторить это в суде.
– Коллинвуд, – наконец попросил Кардинал, – скажи Маклеоду, пусть угомонятся, чтобы мы могли поразмышлять. Пусть перебираются в машину и там пререкаются.
Кардинал один за другим выдвигал ящики платяного шкафа: носки, словно штабеля боеголовок на складе; футболки, сложенные ровными квадратами; свитеры выглядят так, как будто их никогда не надевали. Да, ничего не скажешь, повезло, парень – просто гений аккуратности. Даже мусорная корзина и та пустая. Кардинал снова взял большой желтый блокнот и пролистал страницы. Ничего не выпало. Он посмотрел первый листок на свет и увидел слабые очертания букв – какой-то список.
– Что такое, по-вашему, «Н. С.»? – спросил он в благословенной тишине, которая теперь воцарилась в доме. Только где-то мяукала кошка.
– Н. С.? Может, инициалы неизвестной нам жертвы?
– Нет, тут написано – «Форельное озеро, Н. С.». Мы знаем, что наш голубчик любит менять места: то шахта, то заброшенный дом. И мы знаем, что он хорошо ориентируется в окрестностях Форельного озера: Выдру ведь нашли возле гавани. Смотрите, что он планирует взять с собой: клейкую ленту, щипцы…
– Кажется, следующее слово – «лом». Что там еще? – Делорм почти перегнулась через его плечо. Он чувствовал ее влажное дыхание у себя на шее. – А ниже написано – «аккумулятор».
– Все-таки что такое «Н. С.» на Форельном озере? Что на озере начинается с этих букв?
– Неоконченная стройка! За «Святым Александром» есть такая. Точно, Джон. Еще один пустой дом, на этот раз – недостроенный!
– Только возле озера никакой неоконченной стройки нет. «Новые стапели»? Но там нет ничего похожего.
– Н. С. на Форельном… – Делорм тронула его за рукав. – Можем посмотреть по справочнику, проверить все ближайшие к озеру улицы, найти всех, у кого такие инициалы.
– Слишком долго. Должно быть что-то простое. Я все думаю – «пляжный спуск», но это «П. С.», а не «Н. С.». Что там еще есть? Водохранилище, гавань, а еще?
– Ну вот, само водохранилище. Здоровенное. И оно довольно далеко от всего остального.
В последующие дни в управлении много спорили о том, кто произнес это первым. Кто-то считал, что Делорм, кто-то – что Кардинал. Коллинвуд несколько раз менял мнение, а ведь он сам при этом присутствовал . Но Кардинал навсегда запомнил, как Делорм взглянула на него расширенными карими глазами – прекрасными от светящейся в них уверенности. В конце концов, не важно, кто первым произнес:
«Насосная станция». Кардинал потом стыдил себя за то, что чуть не отверг эту идею.
– Насосная станция? Не может быть. На Форельном ее нет.
– Да, сейчас нет, – ответила Делорм. – Но раньше она там была.
54
Перед тем как отправиться к озеру, Кардиналу пришлось сделать два звонка. Он вызвал управление и попросил, чтобы патрульная группа проехала мимо старой насосной станции. При обычных обстоятельствах дальше надо было связаться с Дайсоном, но поскольку Дайсон вышел из игры, он позвонил домой самому шефу.
– Мы знаем, что он планирует убить этого мальчика, Лондона. Скорее всего, убийца уже там.
– Мальчик с ним?
– Мы думаем, да. Считаем, что он еще жив. Мне нужно восемь человек, винтовки и бронежилеты.
– Хочешь подключить ПДПО?
– Шеф, нет времени.
– Тогда действуй. Бери все, что тебе нужно.
Делорм вышла из машины, в волосах у нее блестели бисеринки дождя.
– Флауэр передает, что патруль проехал мимо насосной станции. «Виндстар» Фрейзера припаркован рядом.
– Они подъехали достаточно близко, чтобы разглядеть машину. Будем надеяться, что при этом они его не спугнули.
– Флауэр говорит – нет. Но они засели неподалеку на случай, если он выйдет.
– Считай, Лиз, мы его взяли. Прищучили этого сукина сына.
В машине Делорм сказала:
– Я вызвала грузовик, это ничего?
– Ничего. Хорошо. Но в другой раз спрашивай.
– Ты говорил по телефону.
– Надо было спросить. Может, я хотел, чтобы участвовали только легковушки. Или вдруг я хотел привлечь ПДПО. Ну, готова?
– Готова.
Включив сирену, они меньше чем за семь минут добрались до назначенного пункта сбора – гавань на Форельном озере. Почти сразу же прибыли и другие машины. Приехали Маклеод, Коллинвуд, Бёрк, Желаги, другие полицейские в форме. Дождь перестал, но над озером по-прежнему висели тяжелые темно-серые тучи, почти лиловые по краям. Было три часа дня, но сумрачно, как в семь вечера.
– Так. Траут-лейк-роуд и Мэтьюсон – единственные дороги, ведущие к подъезду к насосной станции. Ты и ты. – Кардинал показал на двух констеблей в форме. – Нужно заблокировать эти точки. Он не должен отсюда уйти. И сюда никто не должен проникнуть.
– А озеро?
– На такой лед никто не сунется. Бёрк и Желаги, оставайтесь на шоссе, наверху, чтобы сюда не забрели любопытные из местных жителей. Если наш голубчик выбежит из насосной – берите его. Маклеод, Коллинвуд и Делорм идут со мной. Всем все ясно?
Всем все было ясно.
– Эрик Фрейзер вооружен. Эрик Фрейзер опасен. И Эрик Фрейзер заслуживает смерти.
– Да ты и впрямь не шутишь, – пробормотал кто-то (Желаги?).
– К тому же Эрик Фрейзер взял заложника, восемнадцатилетнего парня, и мы не хотим, чтобы этот парень погиб. Стреляйте во Фрейзера только в случае непосредственной угрозы чьей-то жизни. Все ясно?
Им было ясно.
– Что ж, хорошо. – Кардинал открыл дверцу машины. – Тогда за дело.
Он связался с группой, которая уже вела наблюдение с верхней точки Насосного проезда. Там ничего не происходило. Никакого движения.
Сжимая руль, он вдруг осознал, что дрожит. Похоже на страх, но на самом деле – просто выброс адреналина. Чтобы успокоиться, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. Не хотелось бы, чтобы руки дрожали, когда придется выхватить «беретту». Он снова пожалел о тех часах, которые мог бы провести в тире.
Две передние машины, рассекая грязную жижу, свернули на боковую дорогу и направились к насосной станции. Как и планировалось, Ларри Бёрк и Кен Желаги остались прикрывать отходные пути.
Бёрк и Желаги были первыми из полицейских, увидевших тело Кэти Пайн в шахте на острове Виндиго, и с тех пор Бёрк страшно огорчался, когда ему приходилось наблюдать за Делорм и Кардиналом издали и не было возможности принять участие в их действиях. Он сам хотел когда-нибудь стать сыщиком.
Показалась машина, замедлила ход; мужчина за пятьдесят (крупная шишка, решил Бёрк) высунулся из окна:
– Что происходит? Почему столько полиции?
Ларри Бёрк помахал ему: проезжайте.
– Продолжайте движение, сэр. Нужно, чтобы этот участок был закрыт.
– Но в чем дело?
– Просто продолжайте движение, прошу вас, сэр. – Строго отмеренная доза холодной полицейской властности, как учили в Эйлмере. И, как всегда, это подействовало. Мужчина поехал дальше.
Кардинал подключил его с Желаги к операции на этой, завершающей, стадии, и Бёрк ценил оказанное доверие. Для Алгонкин-Бей дело Пайн – Карри было делом века. Кардиналу было из кого выбирать, но он попросил, чтобы ему дали Бёрка и Желаги, и Ларри Бёрка грела эта мысль.
Подъехала еще одна машина. За рулем – женщина. Не слишком симпатичная на вид, как показалось Бёрку.
– Вам придется проехать дальше, мэм.
Женщина даже не удостоила его взглядом, она не отводила глаз от склона, ведущего к насосной станции.
– Что такое? Что там делают все эти машины?
– Полицейская операция, мэм. Пожалуйста, проезжайте дальше.
К большому неудовольствию Бёрка, женщина не уехала. Она просто подогнала машину к обочине, остановилась и продолжала смотреть вниз, словно из ледяных глубин Форельного озера вот-вот должен явиться Христос. Неторопливо подойдя, Бёрк постучал ей в стекло и показал затянутым в перчатку пальцем вверх, на дорогу. Согласно инструкциям Эйлмерской академии молчаливый жест, сделанный достаточно авторитетно, столь же эффективен, как и предписание, произнесенное вслух. Но жест не подействовал.
– Уберите машину, – попросил Бёрк, на этот раз – громче. – Нам надо освободить проезд.
Хотя дождь давно перестал, «дворники» у нее все еще ходили из стороны в сторону, точнее, работал только один из них, с пассажирской стороны «дворника» не было. С лицом у нее было что-то неладное, оно казалось каким-то чешуйчатым. И на ухе огромная повязка. Это нестерпимо – то, как она смотрит мимо Бёрка туда, вниз, совершенна не обращая на него внимания. Уж конечно Бёрк от нее не отстанет. Он не собирается провалить дело, сколь бы мизерная роль ни отводилась ему в этой постановке.
– Эй, леди! – Он уже орал. – Вы что, оглохли?
Он шмякнул ладонью по крыше машины. Женщина, вздрогнув, подняла голову, и он поймал ее перепуганный взгляд. Потом она переключила передачу, и автомобиль, виляя, удалился.
– Господи, – сказал он напарнику. – Надеюсь, теперь они уже перекрыли шоссе. Видал, что делается?
– Некоторые, – ответил Желаги, – так и норовят сунуть нос в чужие дела, понимаешь? Во все им надо влезть.
Бёрк смотрел, как драндулет взбирается вверх по дороге, изрыгая черные клубы выхлопных газов. Форельное озеро и прилегающая часть пригорода – район богатый, фешенебельный. Эта глухая тетеря могла бы, наверное, позволить себе машину получше, чем полуразвалившийся «пинто».
55
Насосной станцией не пользовались лет пять, и выглядела она соответствующе. Это было приземистое уродливое здание из серого камня, окна заколочены, а на крыше скопился снег за всю зиму – толщина не меньше метра, несмотря на теперешнее потепление. С углов крыши свисали сосульки размером с органные трубы. С точки зрения убийцы здание, видимо, обладало одним преимуществом – уединенностью. Вокруг него в радиусе полумили не было ни одного строения, и все это пространство заросло кустарником, который давно никто не подстригал.
Проведя быструю рекогносцировку, Кардинал установил, что непосредственно на озеро не выходит ни одна дверь. От озера к боковой двери поднималось несколько каменных ступеней, образуя подо льдом и снегом идеальную диагональ. «Виндстар» Фрейзера был припаркован у озера. Следы ног и чего-то, что здесь волокли, вели к насосной станции. Ржавый контур на двери показывал место, где висел замок.
Кардинал беззвучно приблизился к двери и взялся за ручку. Он стал как можно мягче ее поворачивать. Но та не шевельнулась. Он покачал головой, давая знак остальным.
Маклеод открыл свой сундучок и извлек «большую фомку» – тридцать кило прочной стали, сокрушающей двери. Они с Делорм взялись за рукояти и приготовились к взлому. Кардинал ворвется первым, с пистолетом наготове. Обо всем этом они договорились без слов.
То, что случилось дальше, на много лет стало в управлении одной из любимых историй, когда речь заходила о знаменитых битвах прошлого. Делорм и Маклеод подались назад, чтобы кинуться на дверь. Кардинал молча командовал им «раз-два-три». Он как раз отмахнул «один» и поднимал руку для счета «два», когда из здания появился Эрик Фрейзер.
Он стоял, щурясь от яркого света.
Позже появилось множество гипотез, объясняющих, что заставило его выйти именно в этот момент. Одни полагали, что он отправился за припасами, другие – что вылез по нужде. Так или иначе, результат был один.
Фрейзер выглядел довольно обыденно: черные волосы колышутся на ветерке, черные джинсы, черная рубашка, – все это ярко выделялось на фоне снега. Он невинно стоял, моргая, и, казалось, так прошло секунд десять, хотя на самом деле – наверное, меньше одной.
Как отмечала потом Делорм, «этот бледный, костлявый тип с маленькими костлявыми ручонками. Я бы никогда в жизни не подумала, что он – Убийца. Он выглядел мальчишкой ».
Эрик Фрейзер, убийца четырех человек (и это лишь те, о ком они знали), стоял совершенно неподвижно, чуть отведя руки в стороны.
Кардиналу показался металлическим собственный голос:
– Вы – Эрик Фрейзер?
Фрейзер волчком крутанулся на месте. «Беретта» была у Кардинала в руке, но Фрейзер скрылся за дверью, прежде чем он успел ее поднять
Первым за Фрейзером ринулся Йен Маклеод. Из-за этой вспышки храбрости он потом три месяца провел на костылях. За боковой дверью открывался ряд крутых стальных ступенек, уходящих вниз, к насосам. Маклеод поскользнулся и всем весом обрушился на собственные лодыжки.
Кийт Лондон отчаянно кричал из мрака: «Сюда! Сюда! У него есть…» Тут вопли резко оборвались. Кардинал и Делорм стояли на верхней ступеньке лестницы, слушая стоны Маклеода. Внизу, словно гигантское сердце, виднелся темно-красный насос, состоящий из бесчисленных труб и кранов. Направо отходил узкий рабочий помост. По нему двинулась Делорм, а Кардинал пошел вниз по ступеням.
– Ничего, я оклемаюсь, – заверил Маклеод. – Поймайте гада.
Серый свет из полуоткрытой двери почти не разбавлял темноту. Кардинал мог различить помост над насосом, а пониже – еще одну стальную лесенку, идущую зигзагами, как в кошмарном сне. Кардинал уже хотел сбежать вниз по ступенькам, когда отворилась дверь на помосте, и ствол пистолета изрыгнул бело-синее пламя, яркое, словно фотовспышка. Пуля попала в Делорм. Она отшатнулась, не издав ни звука, только ее «беретта» клацнула, упав на мостик. Она сумела добраться до входной двери и даже смогла открыть ее чуть пошире. Потом медленно опустилась на колени, цепляясь за дверь; лицо у нее побелело.
Кардинал бросился наверх, ожидая в любую секунду новую вспышку – и девятимиллиметровую дыру в черепе.
Он пинком распахнул дверь.
Прижавшись к стене, Кардинал поднял «беретту» на уровень груди, сложив ладони, как в молитве. Потом резко повернулся вокруг своей оси, присел и осмотрел сектор обстрела. Вроде бы тихо. В дальнем конце комнаты виднелась дверь. Кардинал толкнул ее и очутился в помещении, которое когда-то давно, похоже, служило кухней. Юный Лондон лежал, привязанный к столу, из головы у него сочилась кровь. Кардинал протянул руку и дотронулся до шеи мальчика: пульс слабый, дышит прерывисто, жадно втягивая ноздрями воздух.
Кардинал услышал торопливые шаги по металлическому полу и перебежал к другой двери. Он вышел и успел увидеть, как Фрейзер, немногим заметнее черной тени, несется к двери, в которую они вошли. Кардинал прицелился и выстрелил. Пуля ушла в сторону, с оглушительным визгом отрикошетив от труб.
Кардинал пробежал весь помост, перепрыгнул через лежащую без движения Делорм и вылетел за дверь. Добежал до машины Фрейзера, и тут взревел мотор. Кардинал рывком открыл правую дверцу, когда фургон уже начал катиться вниз по склону, к озеру. Резко дернувшись, Фрейзер направил ему в лицо пистолет.
«Виндстар» подскочил на камне, пуля ушла в крышу. Кардинал упал на сиденье и теперь боролся с Фрейзером, схватив его за руку, сжимавшую оружие. Машину уже вынесло на лед.
Кардинал прижал ему руку почти к самому полу. Фрейзер надавил на спуск, и вспышка обожгла Кардиналу ногу. Фрейзер продолжал бешено палить; казалось, все происходит при свете молний.
Правой рукой Кардинал вцепился Фрейзеру в горло, левой по-прежнему стискивал руку убийцы, державшую пистолет. Нога Фрейзера вжалась в педаль газа. Кардинал почувствовал, как их отбросило назад, когда колеса пришли в движение. Ему удалось навалиться коленом, всем своим весом на руку Фрезера, обхватившую пистолет, на его запястье. Правый кулак въехал в скулу убийцы; острая боль толчками поднималась по руке.
А потом – устрашающая неподвижность. Автомобиль накренился и замер. Вдруг он дернулся вперед, и их швырнуло на приборную доску. В мозгу у Кардинала, словно сообщение на ленте новостей, отпечатался факт: правое переднее колесо проломило лед.
– Лед трещит! – крикнул Кардинал. – Мы уйдем под лед!
Бешено сопротивляющийся Фрейзер стал дергаться еще яростнее, по мере того как машину заваливало вперед; черная вода дошла уже до широкого плоского ветрового стекла.
Машину качнуло. Ее передняя часть резко провалилась вниз, и черная вода хлынула сквозь вентиляционные щели, обжигая кожу словно кинжалами.
Еще один резкий толчок, и тьма поглотила их.
Кардинал отпустил Фрейзера и приподнялся над спинкой сиденья. «Виндстар» продолжал погружаться все глубже, пока он шарил по дверце, ища ручку.
Черная вода. Белое ледяное крошево.
Кардинал рванул дверцу вверх и назад и выбрался на боковую сторону фургона. Машина почти грациозно опрокидывалась на левый бок. Фрейзер орал.
Кардинал балансировал на краю тонущего автомобиля. С берега ему кричало множество голосов.
Он спрыгнул, вытянув руки перед собой. Ноги сразу ушли под лед, и от холода перехватило дыхание.
Потом в окне машины мелькнуло лицо Фрейзера с черным провалом открытого рта – и тут подался лед под последним колесом, вода захлестнула тонущего, и машину засосало в черную пропасть.
56
Полицейское управление Алгонкин-Бей впервые так громко прославилось. На первой полосе «Лоуд» еще обсуждался арест Дайсона, а теперь рядом появились сообщение о гибели Убийцы-Виндиго и снимок иззубренной проруби, в которую провалилась машина.
Накануне вечером Кардинала, Делорм и Маклеода привезли в отделение скорой помощи. Хуже всех состояние было у Маклеода. Сейчас он лежал на третьем этаже городской больницы. Обе ноги подвешены на растяжке: перелом одной лодыжки и сильное растяжение мышц на другой. И Делорм и Кардинала спасли кевларовые бронежилеты.
– При таких температурах, – объяснял врач Кардиналу, – вы бы погибли. Но бронежилет помог телу сохранить тепло, так что вам чертовски повезло.
Делорм отделалась неприятной трещиной кости левой руки. Из-за потери крови она чувствовала головокружение и слабость, но, как выяснилось, в переливании не было необходимости, и ее выписали.
Кардиналу дали пару таблеток валиума и оставили на ночь для наблюдения. Он хотел позвонить Кэтрин и выложить ей все новости, но валиум взял свое, и он проспал шестнадцать часов подряд, проснувшись с ощущением мучительной жажды, но в остальном чувствуя себя отлично. Теперь он сидел в коридоре возле палаты интенсивной терапии, ожидая, когда ему разрешат навестить Кийта Лондона. Посетители в зимних пальто прогуливались вдоль коридоров вместе с пациентами, одетыми в пижамы и ночные рубашки; при этом у пациентов был довольно жалкий вид.
Снаружи под ослепительным солнцем сияли белые крыши. По дыму, вертикально поднимавшемуся из труб, Кардинал определил, что температура опять упала сильно ниже нуля.
Начались новости, из которых Кардинал заключил, что Грейс Лего перешла-таки работать в Торонто. Нет сомнений, что это произошло благодаря безукоризненному освещению дела Убийцы-Виндиго. Последовал подробный репортаж (новые кадры насосной станции, черной дыры во льду). Тут Кардинал с изумлением узрел незнакомую журналистку на фоне его собственного жилища на Мадонна-роуд. «Детектива Джона Кардинала сегодня нет дома, – бодро начала она. – Он в городской больнице, восстанавливает здоровье после того, как едва не отправился на дно в фургоне, унесшем в небытие Убийцу-Виндиго – Эрика Фрейзера…»
Великолепно. Теперь каждый ублюдок, которого я сажал за решетку, в том числе Кики Б., может явиться ко мне на порог. Им что, не объясняют таких простых вещей в школе для журналистов, или откуда их там берет телевидение?
Далее был короткий фрагмент интервью с шефом Кендаллом на фоне зданий городского совета. Р. Дж. Кендалл говорил репортерше, что, по его мнению, все детективы, занимавшиеся делом Виндиго, – специалисты самого высокого класса
Может, ты изменишь мнение, когда прочтешь мое письмо, подумал Кардинал, – но оставил это для дальнейших размышлений, потому что дверь в палату интенсивной терапии открылась и врач, торопливая рыжая женщина, быстро ознакомила Кардинала с положением вещей. Да, Кийт Лондон все еще без сознания; нет, критическое состояние миновало. Да, он получил серьезную травму головы; нет, пока нельзя сказать, долго ли он будет страдать от последствий. Да, возможно, речь у него теперь будет затруднена; нет, пока рано делать более определенные выводы. Да, Кардинал может ненадолго войти и поговорить с подругой пациента.
Палата была тускло освещена, и казалось, что полдюжины коек с неподвижными больными и стоящей рядом аппаратурой жизнеобеспечения погружены в вечные сумерки. Кийт Лондон лежал в дальнем конце под бдительным взором Кэрен Стин.
– Это вы, детектив Кардинал, – произнесла она. – Как хорошо, что вы зашли.
– Честно говоря, я собирался задать Кийту несколько вопросов. Не волнуйтесь, доктор меня предупредил, что это невозможно.
– Боюсь, Кийт еще ни слова не сказал. Но я уверена, он заговорит. Хочу, чтобы он встал на ноги и выговорился еще до того, как появятся его родители. Мне наконец удалось с ними связаться, они же в Турции. Должны тут быть послезавтра.
– По сравнению с тем, когда я его видел в прошлый раз, он выглядит куда лучше. – Голова у Кийта Лондона была забинтована, под носом прикрепили кислородную трубку, но, несмотря на это, у него был хороший цвет лица, дышал он ровно и сильно. Тонкая рука лежала на одеяле, и Кэрен Стин держала ее в своей, пока они беседовали. – Кажется, доктор считает, что он выкарабкается, – сказал Кардинал.
– Да, так и будет, и это благодаря вам. Он бы не выжил, если бы вы его не отыскали. Мне очень хочется найти подходящие слова, чтобы вас поблагодарить, детектив Кардинал. Но в языке для этого не хватит слов.
– Было бы лучше, если бы мы нашли его раньше.
Искрящиеся голубые глаза изучающе смотрели ему в лицо. Такие же были у Кэтрин, когда их роман только начался, – страстные, серьезные. Взгляд у Кэтрин всегда становился таким, когда она говорила о чем-то по-настоящему для нее важном, когда она в полной мере была собой.
– Вы очень хороший человек, ведь правда? – добавила мисс Стин. – Мне так кажется.
Кардинал почувствовал, что краснеет. Он не умел принимать комплименты. «Ты при этом как-то оскорбительно для собеседника стесняешься, – не раз замечала ему Кэтрин. – Как будто хочешь показать людям, что, будь они умнее, они воспринимали бы все иначе. Это грубо, Джон. Есть в этом какое-то ребячество».
Мисс Стин посмотрела на худую руку Кийта и порывисто поднесла ее к губам, стараясь не сбить трубку, закрепленную на бледном предплечье.
– Я уже отошла от религии, детектив, иначе я бы помянула вас в своих молитвах.
– Знаете, что я думаю, мисс Стин?
Честные голубые глаза снова остановились на нем.
– Я думаю, Кийту Лондону с вами очень повезло.
Температура упала до какой-то невероятной отметки. Всю дорогу домой Кардиналу пришлось отскребать ветровое стекло и боковые окна. Он предвкушал, как нальет себе большой стакан виски «Черный бархат», прежде чем лечь. Крещение подо льдом сделало его (по крайней мере – в мыслях) ревностным приверженцем тепла. Стоя перед светофором на окружной, он в мельчайших подробностях воображал, как запылает огонь в печи, как он поджарит себе бифштекс с картошкой, а особенно отчетливо – двойную порцию «Черного бархата», которую он возьмет с собой в постель.
57
Даже при самых подходящих погодных условиях нелегко извлечь крупный и тяжелый объект со стадвадцатиметровой глубины. А при минус двадцати, когда поверхность воды успела замерзнуть, оттаять и снова замерзнуть, задача ничуть не упрощается. Когда лед достаточно окреп, лесная служба установила на берегу озера буксирный кран – двенадцатитонный тягач, у которого сзади была катушка с несколькими милями стального троса. Трос протянули по льду на несколько сотен метров и пропустили через блок, установленный над прорубью шириной около четырех с половиной метров. Над дальними холмами виднелось солнце, бледное и холодное, словно луна.
Для Алгонкин-Бей двадцатиградусные морозы – вещь обычная, но недавнее пребывание в ледяной воде обострило чувствительность Кардинала к низкой температуре. Он стоял на небольшом причале под насосной станцией, дрожа с головы до ног. Делорм, с рукой на перевязи, и Джерри Комманда, погрузивший руки в карманы, стояли перед ним, несильный, но пронизывающий ветер с озера уносил облачка пара от их дыхания. Под обычной одеждой у Кардинала были длинные теплые кальсоны, кроме того, он надел теплое пальто, но все равно чувствовал себя так, словно стоит голый.
Команда лесной службы собралась вокруг проруби. Водолазы в накачанных воздухом костюмах напоминали персонажей Жюля Верна – что-то вроде викторианских астронавтов. В предсумеречном свете на шлемах мрачно блестели фонари. Они проверили фалы, пару раз резко их дернув, и шагнули в отверстие. Чернильная вода сомкнулась над их шлемами.
– Лучше уж они, чем я, – пробормотал Кардинал.
– Все равно было очень любезно с твоей стороны попробовать воду первым, – откликнулся Джерри Комманда. – Мало бы кто на это решился.
С холма донесся аромат кофе и пончиков, и полицейские повернулись к холму, как собаки при звоне миски. Парень из лесной службы крикнул, чтобы они подошли перекусить, и они не заставили просить себя дважды. Кардинал проглотил шоколадный пончик и обжег язык, глотая кофе, но ему было все равно. Он с наслаждением впитывал льющееся внутрь тепло.
Через сорок пять минут небо потемнело, и холмы стали едва различимы. Раздались крики – это из озера показалась задняя часть Фрейзерова «виндстара». Постепенно появилась вся машина; из щелей в окнах и дверях лилась вода пополам с грязью. Группа зафиксировала машину дополнительными тросами, прилаженными водолазами. Лебедка на двенадцатитонке пришла в движение.
Фонари на водолазных шлемах казались теперь яркими, как передние фары автомобиля, и кто-то попросил водолазов их выключить. Группа работала при свете переносных прожекторов, установленных на небольших треножниках. Неожиданно машина завалилась набок, и тело Эрика Фрейзера наполовину вывалилось из открытой передней дверцы; вода струей лилась из черного рукава.
– Вот гадство, – проворчал Джерри Комманда. – Чуть было опять его не бултыхнули.
Лебедка скрипела при каждом обороте; грузовик медленно пополз по льду к берегу. Кардинал вспомнил тот вечер, когда Делорм за ним заехала и они, словно полярники-первопроходцы, отправились осматривать замерзшие останки, бывшие когда-то девочкой. На льду это началось, подумал Кардинал, на льду и кончается.
Тело вытянули из фургона и, как пойманную рыбину, положили на причал. Кожа посерела, но на выступающих костях – лоб, нижняя челюсть, нос, – она была натянута до невероятной белизны. Труп осмотрел коронер, на этот раз не доктор Барнхаус, а другой, молодой, с которым Кардинал никогда раньше не работал. Парень спокойно и тщательно делал свое дело, без Барнхаусовых шумных заявлений.
Кардиналу всегда казалось, что над трупом Эрика Фрейзера он произнесет что-нибудь значительное, ибо, что скрывать, он не раз представлял себе это зрелище. Но сейчас, глядя на тощее тело поверженного врага у своих ног, Кардинал обнаружил, что сказать ему нечего. Он знал, что должен чувствовать – этот монстр легко отделался. Кардиналу следовало бы желать, чтобы монстр еще был жив и не смог бы избежать земной расплаты. Но все в этом теле – блеклая кожа, узкие запястья, – показывало, что это было человеческое существо, а не чудовище. И Кардинал испытывал ужас пополам с жалостью.
Все долго молчали. Итог подвела Лиз Делорм.
– Господи, – проговорила она чуть слышно. – Господи, какой маленький.
Наконец коронер попросил прикрыть тело.
Повернувшись, Кардинал заметил, что вокруг бухты зажглись первые фонари. Скоро час пик. Слава богу, им удалось вытащить эту штуку не на глазах у множества зевак. Впрочем, один-два любопытных всегда найдутся, так что когда, отойдя от тела Эрика Фрейзера, он зашагал вверх к своей машине, то не удивился при виде одинокой фигуры – маленькая некрасивая женщина стояла на обочине и, глядя на суету внизу, сжимала в варежке платок, словно у нее горе.
58
Голова Кардинала была так долго занята делом Пайн – Карри, что о других вещах он думать разучился. Время давило. Мысли о будущем вызывали у него беспокойство и тоску. Он и хотел поговорить с Кэтрин, и боялся этого, предпочитая отложить разговор хотя бы до ее возвращения из больницы.
В один из дней он заменил треснувшее стекло в комнате, разморозил холодильник, постирал и даже починил трубу, по которой шла горячая вода. Теперь он был в гараже – заделывал дыру, через которую пробирались еноты, чтобы порыться в мусоре. Он вырезал подходящий по размеру кусок фанеры и приготовился убрать старый, сгнивший.
Его грызло раздражение. Шеф уехал в Торонто на совещание, но скоро он, конечно, позвонит. Кардинал понял, что выполняет простейшие работы по дому главным образом для того, чтобы сдержать панику. Он чувствовал, что вот-вот окончательно заблудится, его будущее виделось ему как тропинка, внезапно исчезающая в глубине леса.
А что делать с оставшимися деньгами, которых Келли хватит лишь на последний семестр? Что с ними теперь делать? Вернуть Рику Бушару? Бушара обвинили только в перевозке наркотиков, но список его подвигов был длинным и включал насилие (сексуальное и иное), ограбление с применением силы и по меньшей мере одну попытку убийства. «Рик Бушар, – говаривал торонтский лейтенант, – самый-рассамый сукин сын на свете. В аду должны придумать что-нибудь особенное для этого мерзавца».
Устанавливая новую фанеру, Кардинал вдруг понял, что у него не хватит жестокости перекрыть енотам вход. Если здесь у них единственный источник тепла и корма, а он закроет отверстие, это может их убить. Он вырезал в фанерке небольшой квадрат и прикрепил к нему петли, устроив для енотов дверь. Блестящая идея, Кардинал. Вот теперь ты мыслишь реально. А если летом он еще будет жить здесь, то тогда и заколотит дырку.
Если он еще будет здесь. Это казалось все менее вероятным. Десять лет он служит в полицейском управлении Алгонкин-Бей. При любой работе, какую он сумеет получить (если он сможет ее найти и если вообще будет свободен в своих действиях), он вряд ли потянет выплаты за дом, не говоря уж о счетах за отопление.
Он вернулся в коттедж и» сварил себе еще кофе без кофеина. Пора отвлечься от собственных забот и подумать о том, как страдают родители Билли Лабелля. Фрейзер мертв, и надежда на то, что удастся обнаружить останки их сына, быстро тает. Лабелли прислали в «Лоуд» письмо, где жаловались на полицию, убившую преступника, тогда как надо было захватить его живым. Неужели они так никогда и не обретут покой?
Делорм и Кардинал разделили между собой коробку с книгами и бумагами, которые вынесли из комнаты Фрейзера. Вдруг попадутся какие-нибудь заметки, карты, – они искали хоть что-нибудь, что могло бы пролить свет на местонахождение тела Билли. Но тут были дешевые порнографические книжки садомазохистской тематики, в довольно шокирующих обложках. Творения маркиза де Сада, со многими подчеркиваниями. Кардинал пролистал энциклопедию пыточных устройств. Имелась также книга о святых мучениках и их истязаниях. От того, что тут описывалось, его тошнило, и ничего полезного для дела он не нашел.
Он стал изучать последнюю оставшуюся пачку книг. Среди всяких дешевок затесалось толстое академическое издание «Кентерберийских рассказов» Чосера. Кардинал припомнил, что некоторые истории были немного фривольными, но все-таки Чосер, пожалуй, лежал совершенно вне сферы интересов Эрика Фрейзера.
Зазвонил телефон. После обычных поисков трубки Кардинал, наконец найдя ее, услышал, как Лиз Делорм кричит Арсено, чтобы тот вел себя потише.
– Там у вас, похоже, полный хаос, – заметил он.
– Некоторые люди очень распускаются без начальства. Жду не дождусь, когда вернется Кендалл и все встанет на свои места.
– Я все пытаюсь догадаться, где он спрятал Билли Лабелля. Может, приедешь ко мне, вместе пороемся в его барахле, обменяемся мыслями?
– Хорошая идея. По крайней мере, подальше от Арсено. Честное слово, парень в полном восторге от своей работы.
– Да? А что такое?
– Джон, ты не поверишь. Ты сейчас сидишь?
– Что случилось, Лиз?
– Джон, они нашли в фургоне Фрейзера не только его отпечатки, но и чьи-то еще. По всей машине . На пассажирском месте, на руле, на заднем сиденье. Кто-то много времени проводил в этом фургоне. И вот еще что, Джон. Они нашли орудие преступления. Мы на девяносто процентов уверены, что это молоток, которым убили Тодда Карри, и он весь в отпечатках этого второго человека.
– Господи. Сукиному сыну кто-то помогал.
– Их было двое, Джон. Двое.
На линии воцарилась тишина – Кардинал переваривал информацию. Слышно было дыхание Делорм. Наконец он спросил:
– Что нашли по этим пальчикам в базе?
– Ничего. Пока никаких зацепок. Этот второй тип может быть кем угодно. Я уже звонила Трою и Сазерленду. Они Фрейзера никогда ни с кем не видели.
– В общем, приезжай-ка ты ко мне, посмотрим его вещи вместе. Может, что-нибудь найдем.
Делорм обещала выехать через несколько минут и повесила трубку.
Их было двое, размышлял Кардинал. Почему он не подумал об этом раньше? Хотя – с чего бы? Как можно ожидать, что рядом окажутся два одинаково извращенных сознания? Какова вероятность того, что в Алгонкин-Бей одновременно разгуливали на свободе два убийцы? Вот почему портрет, который составили в Королевской полиции, был такой неясный: он описывал работу двух умов, а не одного. Кардинал вынул Чосера из стопки Фрейзеровых книг. Итак, двое. Он мысленно перебрал все материалы по делу, пытаясь вспомнить, был ли какой-нибудь признак того, что… На всех местах преступления не было найдено больше ничьих отпечатков пальцев, ничьих волос.
Том Чосера в его руках казался странно легким. Он пролистал страницы. Кто-то – не очень умело – взял бритву и вырезал внутри книги прямоугольную полость. Примерно двадцать на десять сантиметров. Внутри, в папиросной бумаге, чтобы плотнее прилегала, лежала видеокассета без наклеек. Осторожно держа за уголки, Кардинал вставил ее в магнитофон. Экран осветился: сплошная рябь.
Может быть, тут ничего нет, сказал он себе. Может, она чистая. Или это просто порнография, какую заказывают по почте. Но тогда зачем ее так тщательно прятать? Кардинал стиснул пульт; он стоял посреди своей гостиной, скрестив руки на груди, и ждал, пока экран очистится. Но экран мигнул и потемнел.
Он подумал было, что кассета кончилась, но потом из мрака появилось изображение: диван, а за ним, на стене, – темная картина. Кардинал узнал ее. На кассете был дом Ковартов, где убили Тодда Карри.
Словно услышав свое имя, на экране появился сам Тодд. Вприпрыжку вошел в кадр и уселся на диван. «Меня уже снимают?» – Спросил он у кого-то невидимого.
Звук был еще хуже освещения. Мальчику ответил чей-то голос, но слов было не разобрать. Зажглись огни, и Тодд Карри скосился на сияние. Он нервно отхлебнул из бутылки «Хайнекена».
– Тодд Карри, – вслух сказал Кардинал. Он нажал на паузу, как раз когда мальчик поднял «Хайнекен», словно произнося тост. Яркий свет поймал парня, как кролика, а вокруг была темнота.
– Тодд Карри, – снова произнес Кардинал. – Бедолага ты.
Он вспомнил скрюченные останки в подвале, джинсы, спущенные до колен. Если бы можно было нажать на кнопку «стоп» и предотвратить это будущее. Но он пустил пленку вновь, и мальчишка жадно глотнул пива.
Из темноты снова послышался голос, на таком расстоянии он казался металлическим.
«Скажи что-нибудь».
Мальчишка, кривляясь, рыгнул: «Ну как?»
Кардинал хотел увеличить громкость, но по ошибке нажал на кнопку «убрать звук». Тут снаружи раздался жуткий скрежет, визг сминаемого металла и гудок – словно кто-то упал головой на руль. Через фасадное окно он увидел небольшую машину, врезавшуюся в купу берез совсем рядом с его подъездной аллеей. Повреждения были совсем не так ужасны, как это казалось по звукам.
Он даже не стал надевать куртку и метнулся по лестнице вниз. Когда он оказался возле машины, с водительского места уже выбралась женщина. Она бессвязно бормотала:
– Какие-то мужчины… пожалуйста… помогите…
– Вы целы? Можете идти?
Женщина поднесла к голове руку и повертела ею в разные стороны; она была в полной растерянности.
– Какие-то мужчины. Их было трое. Они меня изнасиловали. Грозились убить.
Кардинал обнял ее за плечи и помог дойти до дома.
– Зайдите внутрь.
Морозный воздух стальными клинками проникал ему под свитер. Женщина переминалась рядом, опустив голову; теперь она плакала.
– Они меня заставили, заставили. Боже. Пожалуйста. Вы должны вызвать полицию.
– Не волнуйтесь, я сам полицейский.
Он провел ее внутрь, осторожно усадил в кресло рядом с печкой. Взял трубку и набрал 911. Там возмутительно долго не отвечали. В ожидании Кардинал более пристально оглядел женщину: зеленое пальто, на голове, сбоку, большая ссадина; у нее серьезная экзема. С виду ссадина неприятная, синяк быстро увеличивается; он подумал, нет ли сильного подкожного кровоизлияния.
Наконец в «911» ответили.
– Алло, это детектив Джон Кардинал, полиция Алгонкин-Бей. Нужна «скорая», Мадонна-роуд, 425. Женщина, под сорок, изнасилование, травма головы. Возможно, что-то еще.
Диспетчер попросила его подождать.
– Вы ведь герой, правда? Дело Виндиго? Я вас видела по телевизору. – Женщина сидела согнувшись, словно от раны в животе, и странно на него глядела. Позади нее экран уже снова ожил, но звука не было. Темный силуэт двигался на переднем плане.
– Еще раз адрес?
– Мадонна-роуд, 425. По Траут-лейк-роуд, мимо Пайнхейвена, второй поворот направо после улицы Четвертой мили. Мимо не проедут, перед моим домом машина врезалась в дерево, они ее увидят. – Кардинал прикрыл микрофон и спросил у женщины: – У вас «пинто», да? Ваша машина?
– Что? Да. «Пинто».
– Серый «пинто», – сказал Кардинал в трубку. – Обязательно заметите.
– Я вас видела по телевизору, – повторила женщина, слегка покачиваясь, как пьяная, хотя спиртным от нее не пахло. Позади нее, на экране, рядом с Тоддом Карри села на диван фигура – женская. Нездоровая кожа блестела под ярким светом.
Женщина перед ним подняла руку и мягко коснулась лица, пальцы поглаживали растрескавшуюся, бугорчатую щеку.
Кардинал попытался не измениться в лице. Она не знает, что я знаю. Напилась для храбрости, чтобы явиться сюда с угрозами. Но пока она не знает, что я знаю.
– Куда вы теперь звоните? – резко спросила женщина.
– В управление. Должны приехать сотрудники, чтобы выслушать ваше заявление. Не беспокойтесь, у нас есть специалист по изнасилованиям. Женщина. – Она слышит это по моему голосу? Понимает, что я – знаю?
Кардинал стал набирать номер, но тут женщина вынула из складок пальто револьвер, направила ему в лицо и произнесла:
– Вряд ли вы захотите это сделать.
Кардинал положил трубку, поднял руки.
– Хорошо. Смотрите. Я без оружия, видите? Успокойтесь.
На экране в кадр вошел Фрейзер и прогнал женщину. Тодд Карри с деланным удивлением воздел руки.
– Вы следовали сценарию? – поинтересовался у нее Кардинал. – Расписывали все ходы заранее?
Женщина обернулась, чтобы проследить за его взглядом.
– Это Эрик, – тихо вымолвила она. – Мой Эрик.
Кардинал медленно-медленно двинулся к шкафу, там внутри, на полуоткрытой дверце, висела в кобуре «беретта».
– Не шевелитесь.
– Не надо волноваться. Я никуда не уйду.
Кардинал старался говорить как можно мягче, как можно менее угрожающе. На экране Фрейзер схватил молоток. Должно быть, тот лежал на спинке дивана, готовый к употреблению. Поднял его и что-то прокричал Тодду Карри.
Он обрушил молоток вниз. Рот мальчика раскрылся, все лицевые мышцы обмякли. Фрейзер бил его снова и снова. Женщина зашла за диван, за спину мальчику, и тянула его за окровавленные волосы. Она тянула его за волосы, чтобы лучше было видно, как Фрейзер выколачивает из него дух.
– Он был ничтожество, – сообщила женщина Кардиналу. – Просто какой-то щенок с улицы. – Она извлекла из-под себя пульт и включила перемотку назад.
Действие на экране пошло в обратную сторону. Фрейзер отдергивал сапог от ребер Тодда Карри, мальчик снова скользнул вверх, на диван. Обмякшие, измочаленные ударами конечности обрели былую силу. Женщина отпустила волосы мальчика и, обойдя диван, вновь уселась рядом с ним.
Молоток втянул обратно свои удары, словно поглотив в себе убийство. Кровь потекла вверх, в нос мальчика; розоватые слезы вернулись в его глаза. Он опустил руки, и они зажили. Ужас уступил место удивлению, и последнее комическое подергивание молотка вобрало в себя всю боль и потрясение с лица Тодда Карри. Мальчик откинулся назад и засмеялся.
Кардинал отступал, приближаясь к шкафу.
– Почему вы не расскажете мне, как это произошло? Эрик заставлял вас ему помогать? Да?
Женщина встала:
– Эрик никогда не заставлял меня делать то, чего бы я сама не хотела. Знаете что, Эрик меня любил. Вы хоть можете это понять? Эрик любил меня. У нас с ним была особенная любовь. Лучше всего того, о чем можно прочесть в книжках. И это было по-настоящему. Это выходило за границы времени и пространства, если вы в состоянии понять… Нет, вряд ли вы поймете.
– Тогда расскажите мне об этом. Помогите мне понять.
Теперь она приняла правильную стойку, слегка согнув ноги в коленях, правая рука обнимает ладонь левой. Опустила ствол пониже.
Кардинал очень медленно отступал к шкафу. Он начал поднимать руки, чтобы показать ей: они по-прежнему пусты.
Женщина опустила пистолет еще ниже. У нее было отрешенное выражение лица, как если бы она видела не Кардинала, не то, что сейчас перед ее глазами, а нечто далекое, что-то из прошлого. Потом ее глаза прояснились, и она выстрелила.
Пуля вошла Кардиналу в живот, чуть ниже пупка. Точно совершая какой-то обряд, он упал на одно колено. Мгновение отсрочки – и потом у него все внутренности словно обожгло пламенем. Корчась, он перекатился на бок.
Женщина сделала два быстрых шажка и встала над ним. Без улыбки, с застывшим лицом.
– Ну как? – негромко спросила она.
До дверцы шкафа около метра. Какая разница, сейчас это все равно что шесть метров. Женщина стояла над Кардиналом, сжимая револьвер, оставаясь вне досягаемости его рук и ног. Кардинал думал только о шкафе, но не мог снова встать на колени.
– Ну как? – повторила она. – Приятно? Расскажи мне, как тебе это.
Кардинал услышал собственный плач. Не так часто доводится слышать, как взрослый мужчина так плачет. Он вспомнил аварию на окружной, человека, которому пропороло живот алюминиевым штырем. Он плакал сейчас точно так же.
Горячая кровь полилась ему на руку. Он попытался сжать живот, стараясь подняться на колени. Женщина чуть отошла.
Два шага до шкафа. Два шага, потом подальше протянуть руку – и у него будет «беретта». Кардинал стал было ползти, но рука под ним подломилась.
Женщина приблизилась. Он видел ее вверх ногами – игра перспективы, с которой не мог разобраться его мозг, полуслепой от боли.
– Попадание в живот, – сообщила она. – От раны в живот умирают долго-долго, – добавила она. – Что ты насчет этого думаешь?
Она снова наводила ствол, опять целясь ему в живот.
Кардинал произнес: «вот хрень» или что-то в этом роде – и поднял кисть в безнадежной попытке остановить ее.
На этот раз он не услышал выстрела. Пуля прожгла ему ладонь и вошла в живот. Перед глазами все побелело; потом изображение комнаты постепенно проступило, словно на фотобумаге в проявителе. Кардинал не мог вспомнить, где та штука, до которой он пытался дотянуться. И что он искал? Что-то важное, но что?
Женщина говорила, но сквозь боль он не мог разобрать слова. «Еще четыре»? Да, так? «У меня для тебя еще четыре»? Слова выстраивались в голове, но не имели для него никакого смысла. Еще четыре штуки – там, откуда они взялись, вот что. Она говорит, что у нее осталось еще четыре пули там, откуда она их берет.
Над ним закачался пистолет. Кардинал повернулся боком, словно мог отразить следующую пулю ребром. Потом раздался рев, и что-то тяжелое ударилось ему в ногу. Пистолет выскочил из рук женщины.
Кардинал открыл глаза. Грудь женщины была залита кровью. Она дергала головой вверх-вниз, точно услышав, как откуда-то издалека ее окликнули по имени. Рука добрела до раны на груди, ощупала ее, и лицо женщины скривилось от раздражения, словно она предвидела громадный счет из прачечной.
Она мертвая, подумал Кардинал. Она мертвая, но пока об этом не знает. Женщина обрушилась на него, ее грудь прижалась к его бедру.
Потом над ним стояла на коленях Делорм. Лиз Делорм стояла над ним на коленях и говорила с теми же утешающими интонациями, с какими он сам обращался к жертвам страшнейших аварий и несчастных случаев: «Все будет в порядке, подождите, не оставляйте меня». Как это все бесполезно. Но у Делорм в руках что-то белое – наволочка? или это повязка с ее руки? – и она ее ловко рвет на полоски.
59
В отделении интенсивной терапии больницы Святого Франциска более строгие правила, чем в таком же отделении городской больницы, где лежал Кийт Лондон. В «Святом Франциске» существует незыблемый закон: никаких посетителей, за исключением близких родственников.
Как же тогда, недоумевал Кардинал (даже отупение от обезболивающих не помешало ему поворачивать к голове эту мысль), – как же получилось, что у него в палате Арсено и Коллинвуд? Да, Арсено и Коллинвуд, а потом появилась Делорм, рука опять подвязана. Кардиналу надо бы ее отругать, что у нее неправильная стойка, она не так, как нужно, обнимает руку с револьвером. Пуля уйдет выше.
Делорм показала ему – с серьезным и очень таинственным видом – запечатанный конверт. Он знал, что это что-то очень важное, но оглушенное анальгетиками сознание скакало, словно по ухабам, и он не мог соединить факты. На конверте – явно его собственный почерк. Зачем он писал шефу?
А откуда, скажите на милость, тут взялся Маклеод? Разве он не лежит на растяжке? Он вошел вприпрыжку, смутно замелькал у кровати, зажав под мышками по костылю, демонстрируя грязный носок, натянутый на шину – или как там называются эти пластмассовые штуки, которые у них вместо шин. Своими выражениями Маклеод оскорбил некоторых других посетителей. Вызвали старшую медсестру. Старшая медсестра недовольна.
Пришла и Кэрен Стин. Милая, мягкая Кэрен Стин, ее благодарности и забота – словно бальзам. Она принесла Кардиналу игрушечного медвежонка в полицейской фуражке; тот все еще пахнет ее духами. Из рассказа мисс Стин он ухватил главное: Кийта Лондона выписали из интенсивной терапии. Врачи городской больницы заявили, что Кийт Лондон идет на поправку. Мисс Стин рассказала, что он в сознании, говорит, хотя и медленно, однако ничего не помнит о событиях, связанных с травмой, и она, Кэрен, надеется, что он никогда их не вспомнит.
Или это Делорм принесла мишку? Иногда, когда в голову ударял демерол, ему представлялось, что медвежонок разговаривает с ним, но он знал, что это ему только кажется. Нет-нет, игрушку принесла мисс Стин. А Делорм – человек рациональный, сентиментальничать не любит.
– Вы, видно, выросли в большой семье, мистер Кардинал. – Это юная сестра, пришла сделать ему укол. Флегматичная, редкозубая, море веснушек.
– В большой семье? У меня семья не такая уж… Ай!
– Извините. Все. Если вы чуть-чуть вот так полежите, я тут немного поправлю. – Что-то делает с постелью, расправляет простыни, как флаги. – Этот рыжий – ну и мастак же он ругаться, – продолжает она болтать. – Хорошо, что он послал главврачу цветы. Может, ему и разрешат когда-нибудь снова прийти. – Она перевернула Кардинала, приподняла, посадила обратно, и все это – с бесстрастной силой профессионала. Болело ужасно. – Но со своими рыжими волосами он не очень-то на вас смахивает. Никогда бы не подумала, что вы братья.
Лекарства впитали боль, как промокашка чернила. Он впал в дремоту, насыщенную снами, точно густой суп, и проснулся в приподнятом настроении. Где-то за всем этим пряталась тайная тревога, какая-то тень рисовалась в тумане. Он снова уснул. Ему снилось, будто Кэтрин выписалась из своей больницы и пришла к нему. Она смотрела на него, словно ангел-хранитель, но, когда он проснулся, рядом никого не было и слышалось лишь попискивание аппаратов да бурчание у него в кишках, а из коридора долетало чье-то хихиканье.
– Никак не ожидала, что это будет женщина, – повторяла Делорм. – Ну да, все знают: когда-нибудь, возможно, тебе придется кого-нибудь пристрелить. Все знают: может понадобиться стрелять, чтобы спасти чью-то жизнь. Но скольким полицейским выпадает убить женщину, Джон? Я твержу себе, что она убийца, но мне все равно скверно. Не могу ни спать, ни есть.
Делорм еще какое-то время несла всякую ерунду, но он ее не перебивал; он был рад, что она здесь. Она рассказала ему, кто была эта женщина и где она жила. Рассказала, как они нашли полумертвую от голода старуху в верхней спальне. Как Делорм поняла, где она раньше видела Эди Сомс – когда шла по следу того библиотечного диска. Почти плача, причитала, что, будь хоть немного посообразительнее, могла бы вызвать Эди Сомс на беседу.
Даже накачанный лекарствами, Кардинал помнил, что эта ниточка была совсем тонкой. Но Делорм была безутешна: они могли бы спасти жизнь Выдры, отца маленького мальчика.
Кардинал спросил про обыск в доме Сомс.
– Они убили Кэти Пайн, а бабуля сидела в своей комнате, прямо над ними. Аудиокассету записали именно в этом доме. Знаешь, что я первое услышала, когда мы вошли? Пробили часы на каминной полке – в точности как те, на записи.
– Да ты шутишь. Хотел бы я при этом присутствовать.
Она рассказала о том, что они нашли: пистолет, список и дневник Эди Сомс.
– Дневник. Надо мне на него взглянуть.
– Странная вещь, – заметила Делорм. – Я имею в виду – странно то, какой он у нее нормальный. Такой могла бы вести любая девушка. Там только про косметику, прически и про то, как она сохнет по своему парню. Правда, она в нем и про Билли Лабелля пишет. Они его тоже убили.
– Там сказано, что они сделали с трупом?
– Нет, но мы нашли кое-что еще. Фотоаппарат и фотографии, которые они снимали перед домом, где убили Тодда Карри. И еще фото, с островом Виндиго на заднем плане. И еще одно – у водохранилища. – Она вынула, чтобы показать ему: Эди Сомс отпечатывает снежного ангелочка.
Кардинал не без труда сосредоточил взгляд.
– Это возле того места, где нашли тело Выдры. Примерно в полумиле. И рядом с насосной станцией, – сообщила она.
– Откуда ты знаешь? Это может быть где угодно.
– Я тоже так думала, но обрати внимание, тут в углу опора линии электропередачи.
– Это на ней что, номер? Почти не виден.
– Номер. Ребята с ГЭС дали нам точные координаты. – Она схватила его за плечо. – Думаю, там они и зарыли Билли Лабелля.
– Надо сейчас же послать туда людей.
– Они уже там. От тебя еду к ним.
– Хорошо, – ответил Кардинал, борясь со сном. – Я и забыл, ты же молодец. – Он повернулся на бок и увидел медвежонка в полицейской фуражке. – Спасибо за мишку, Лиз.
– Я не дарила тебе мишку.
Позже Делорм вернулась. Может, в тот же день, может, на следующий, он не знал точно. Она была усталая и бледная. Только что ездила к родителям Билли Лабелля сообщить им, что тело их сына обнаружено.
– Это было ужасно, – сказала она. – Не знаю, может, я не гожусь расследовать убийства.
– Годишься. Другие полицейские могли и не найти тело. И Лабелли так бы до конца жизни и гадали, что сталось с их парнем. Да, все это жутко, но теперь они хотя бы не страдают от неопределенности.
Несколько секунд Делорм помолчала. Потом встала, подошла к двери, проверила, нет ли кого в коридоре, и вернулась. Вынула из сумочки конверт.
– Раньше ты не понимал. Слишком был заторможенный из-за лекарств.
– Мое письмо Кендаллу. О господи, Делорм. Как ты про него узнала?
– Это все твой компьютер. Прости, но в тот день, когда ты догадался насчет браслета Кэти Пайн, я глянула, что ты такое набираешь. Ну, то есть я увидела, что оно адресовано шефу. Он так его и не получил, Джон. Он временно переехал в кабинет Дайсона, а вся его почта… ну, в общем, я до его почты добралась первой. Он, кстати, скоро приедет с собой повидаться. Беспокоится о тебе.
– Не надо тебе было этого делать, Лиз. Если всплывет на процессе…
– Процесса никакого нет. Они оба мертвы, забыл?
– Лиз, ты рискуешь карьерой.
– Я не хочу, чтобы хороший полицейский потерял работу. Это был единичный случай. Ты был в тяжелейшей ситуации. Вот если бы ты орудовал в какой-нибудь банде копов-коррупционеров, которая наводит ужас на местных жителей… Я все обдумала, Джон. Истина проста: если тебя разоблачат, от этого будет больше вреда, чем пользы. И потом, ты же помнишь, Торонто не в моей компетенции. Никто не просил меня расследовать то, что там происходит.
– Но теперь я должен еще раз через все это пройти.
– Не должен. Ты даже не должен опять об этом думать.
Но он знал, что будет думать об этом – когда отойдет от лекарств, когда снова окажется дома, когда будет просыпаться среди ночи. Когда он сможет думать о чем-то, кроме дырки в ладони и дырки в кишках, он должен будет подумать о собственном давнем преступлении. Оно никуда от него не денется. Это и была та тень, что рисовалась в тумане. И потом, он должен написать не только Р. Дж. Кендаллу.
На следующее утро Кардинал проснулся в другой комнате и в другом отделении. В окна струился солнечный свет, он это почувствовал, еще не открывая глаз. Через оконное стекло солнце сильно грело ему руку. Было в этом что-то приятное, здоровое. Он будет нежиться тут, как кот, и жариться на солнышке. Он начал было потягиваться, но вспомнил о швах на животе и передумал. А потом, спустя какое-то время, он понял, что кто-то держит его за руку. Маленькая ладонь, гладкая и теплая.
– Ну, как мой соня?
– Кэтрин?
– Боюсь, что да, милый. Они меня выпустили.
Кэтрин сидела на краю его кровати, но она мало была похожа на ангела-хранителя. Глаза – не безмятежные озера, полные уверенности, нет, они робкие и обеспокоенные. Он разглядел, что левое веко у нее чуть приспущено: видимо, медикаментозный курс лечения не прошел даром. Но нервное возбуждение ушло. Больше не было безостановочных движений, и руки, держащие его ладонь, лежали смирно.
– Нет, я больше не душевнобольная. Я теперь работаю на литии, как космический корабль «Энтерпрайз». Прости. Есть во всем этом что-то межгалактическое.
На ней был берет, который он ей тогда подарил. Всего лишь маленькая деталь, и все же он не мог найти слов, чтобы сказать ей, как он этим растроган.
– Ты отлично выглядишь. – Вот и все, что он сумел произнести.
– Ты тоже неплохо. Особенно для человека, который чуть не утонул и получил две пули.
Наступило молчание, они держались за руки, стараясь придумать слова, которые помогли бы им начать узнавать друг друга заново.
– Домой прислали столько цветов. И поздравлений.
– Вот как. Все такие милые.
– И еще кое-что пришло, принес какой-то тип с заплатой на глазу. Здоровенный. По-моему, очень за тебя переживал. Я принесла открытку. – Она вытащила из сумки большую карточку «холлмарк», где под чувствительным стишком было нацарапано: «Увидимся. Рик».
– Какой заботливый парень этот Рик. – И, помолчав, он сказал: – Значит, ты не получила мое письмо.
– Я получила твое письмо. И Келли тоже. Нам не обязательно сейчас это обсуждать.
– Как Келли это приняла?
– Спроси у нее сам. Она уже едет домой.
– Сердится, да?
– Сейчас она главным образом волнуется за тебя. Но, думаю, будет сердиться.
– Я же правда это сделал, Кэтрин. Мне жаль.
– Мне тоже. Да, конечно, мне тоже. – Она отвернулась, раздумывая, как бы это выразить. За окном, в ослепительно-голубом небе, воробьи были как разбросанные зерна. – Мне грустно, что ты поступил плохо, Джон. Конечно, я такого от тебя не ожидала. И мне грустно, что ты из-за этого так страдал. Но что-то во мне… я знаю, это звучит странно, Джон… Джон! Как замечательно опять называть твое имя, а то оно было у меня только в голове. Побыть рядом с тобой… Но кроме всего этого счастья, что-то во мне радуется и другому. Радуется, что ты хоть один раз поступил неправильно.
– Кэтрин, не может быть. О чем ты?
– Ты ведь никогда не понимал, правда? Ты не понимал – да и откуда бы? – ты не мог понять, что… как бы тебе ни было тяжело все время со мной носиться, оберегать меня, как ребенка, заботиться обо всех этих больницах, думать обо всяких возможных несчастьях и «где она сейчас»… да, все это тяжело, но, по-моему, гораздо тяжелее быть тем, кого все время опекают. Быть бременем. Так сказать, дырой в бюджете.
– Ох, Кэтрин…
– И, ты сам видишь, вынуждать тебя делать что-то плохое, что-то очень плохое, вносить в нашу жизнь риск, эту… возможность хаоса… В общем, если совсем коротко, я просто хочу сказать: приятно, когда в тебе нуждаются. Мне хочется для разнообразия побыть сильной стороной.
Шумно вошел лечащий врач Кардинала, расточая приветствия и вопросы.
– Нет-нет, можете остаться, – разрешил он Кэтрин, когда та хотела было уйти. Он посветил Кардиналу в зрачки. Попросил его сесть. Даже предложил пройти несколько шагов. Кардинал, словно младенец, держался за перильца кровати, нутро у него зверски болело.
– Идите на хрен, док. Я ложусь обратно.
Врач царапал что-то в его карточке.
– Не так уж мне и нужно было, чтобы вы шагали. Просто хотел убедиться, что вам действительно так больно, как должно быть. У вас все отлично. Хотя пройдет еще четыре-шесть недель, прежде чем заживут внутренности. Пули там неплохо поработали.
– Шесть недель!
– Поправляйтесь. – Глядя на Кэтрин, доктор выбросил большой палец: – Длинный, глупый герой, а? – Он со стуком пришлепнул карточку к кровати и вышел так же шумно, как и вошел.
– Господи. С таким чувством юмора ему бы в полиции работать, – заметил Кардинал. Пот холодил ему лоб.
– Я лучше пойду, – сказала Кэтрин. – Ты белее простыни.
– Не уходи, Кэтрин. Пожалуйста, останься.
И Кэтрин Кардинал осталась. Осталась и смотрела на него, как в том его сне.
Кардинал закрыл глаза. Ему хотелось спросить, будет ли она с ним и дальше, несмотря на то, что он совершил, будет ли она по-прежнему жить вместе с ним, будет ли она с ним счастлива. Но болеутоляющие ворочались у него в черепе как пухлая подушка, и Кардинал чувствовал, как сон мягко опускается на его руки, ноги, лоб. Он открыл глаза и увидел рядом Кэтрин, она теперь была в очках, читала книгу, которую принесла с собой, чтобы чем-нибудь занять время. Сквозь дрожащие ресницы он видел, как бледно-зеленые стены превращаются в светло-зеленые деревья. Голоса в коридоре стали голосами невидимых животных, и дверь распахнулась шире – прямо в быстро бегущий поток.
Во сне они совершали путешествие. Ему снилось, будто они с Кэтрин плывут в каноэ по реке – южной, в густой лиственной тени, он никогда раньше не видел эту реку. Кэтрин сидела впереди, она гребла, а Кардинал – сзади, налегая на руль. Солнце было ярко-желтое, как на детских картинках. А каноэ было бутылочно-зеленое, и Кардинал с Кэтрин смеялись.
Благодарности
Все нижеперечисленные лица прочли первые варианты «Сорока имен» и дали множество советов по части возможных сокращений и улучшений или же помогли иным образом. Это Билл Бус; Энн Коллинз, мой редактор в канадском «Рэндом хаусе»; моя жена Джанна Эггбин; мой агент Элен Хеллер; Линда Сэндлер; Рик Сапински, штаб-сержант полицейского управления Норт-Бей; а также Мариан Вуд, мой редактор в «Путнэме». Выражаю всем свою признательность.
2 В действительности по площади Канада и ныне занимает второе место в мире (общая площадь Канады – около 10 млн. кв. км, России – около 17 млн. кв. км). – Здесь и далее прим. перев .
3 Провинция Канады
4 В Хьюстоне расположена штаб-квартира НАСА
5 Сеть магазинов электроники, бытовой техники, автомобильных и спортивных товаров
6 Гордон Лайтфут (р. 1938) – известный канадский фолк-певец
7 «Группа Семи» – содружество канадских живописцев (1900-е – 1931)
8 Телебашня в Торонто
9 Проклятый (фр.)
10 С привычными отечественному пользователю аудиокассетами все обстоит наоборот: чтобы предотвратить записывание, язычок выбивают
11 Докембрийский щит (плато Св. Лаврентия) – геологическая область вокруг Гудзонова залива площадью около 5 миллионов квадратных километров, покрывает значительную часть Восточной и Центральной Канады.
12 Джекилл и Хайд – две ипостаси одного персонажа повести Стивенсона «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда»
13 Один канадский доллар равен 0,94 доллара США
14 Алек Требек – ведущий популярной в Канаде телевикторины
15 Женские журналы
16 П. Д. Джеймс (р. 1920) – английская писательница, автор детективных романов
17 Фрэнсис Бэкон (1909–1992) – британский художник
18 Названия сетей недорогих универсальных магазинов.
19 Серия книг-«ужастиков» для подростков (выходит с 1927 г.)
20 Галахад – один из рыцарей Круглого стола, незаконный сын Ланселота. Легенды приписывают Галахаду особую храбрость и чистоту – качества, помогающие ему обрести чашу святого Грааля.
21 Луис Риэль (1844–1885) – борец за права канадских метисов, предводитель двух народных восстаний
22 Модное направление в деятельности диджеев: звуки извлекаются при царапании виниловых пластинок
23 Генри Гудзон (ок. 1550–1611) – английский мореплаватель; открыл в Северной Америке реку, залив и пролив, названные его именем
24 Самюэль де Шамплен (1567–1635) – французский исследователь Канады, основатель Квебека
25 Искаж. фр. tout de suite – сейчас же, сию минуту
26 Лига Плюща – лига восьми старейших американских университетов (Гарвард, Принстон, Йель и др.). Старые здания этих университетов увиты плющом
27 Я помню (фр.). Девиз Квебека. Ставится, в частности, на квебекских автомобильных номерах
28 Абрахамская равнина – место, где 13 сентября 1759 г. произошло последнее сражение англофранцузской войны, завершившееся поражением французов. Французскими силами командовал генерал Монкальм.
29 «Моби Дик» – роман американского писателя Германа Мелвилла (1819–1891)
30 Чарлз Мэнсон – жестокий маньяк-убийца.
31 Саргассово море со всех сторон окружено океаном, т. е. не имеет берегов, а кроме того, на его поверхности плавают крупные скопления саргассовых водорослей, что затрудняет пересечение этого участка даже на современных судах
32 Экскалибур – волшебный меч из цикла легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.
33 То есть 154 кг.
34 Сеть универсальных магазинов.
35 «Добро» – шестиструнная гитара с металлическим резонатором
36 Добывающая компания с центром в Калгари, якобы обнаружившая золото в Индонезии; в 1997 г. многие ее вкладчики потеряли деньги на этой афере. Дело о банкротстве компании продолжается до сих пор.
37 Банф – горнолыжный курорт в канадской провинции Альберта.