Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПРЕДИСЛОВИЕ
В данной монографии представлена попытка рассмотрения хорошей речи с точки зрения ее критериев. Не все вопросы освещены в равной мере, что связано прежде всего со степенью разработанности тех или иных проблем. Так, например, почти не уделяется внимания художественной речи, поскольку она детально исследована в научной и учебной литературе. По этой же причине лишь пунктирно рассматривается разговорная речь. Ни одна сфера общения не исследована во всем ее многообразии даже в аспекте критериев хорошей речи, выбраны для анализа лишь отдельные, в основном наименее разработанные в литературе аспекты.
Поскольку монография коллективная, в отдельных ее разделах при единстве основных научных позиций встречается разное отношение к тому или иному критерию хорошей речи, степени его обязательности. Вопросы рассматриваются с разной полнотой, с позиции «как надо» или «как не надо» и т. д. Нет и полного стилистического единства. Редакторы не считали ни необходимым, ни возможным ограничивать своеобразие исследователей.
В монографию включены образцы хорошей речи. В отличие от имеющихся сборников по красноречию, искусству речи и т. д., подобраны не эталонные, образцовые во всех отношениях тексты, к качеству которых нужно стремиться, но трудно его достичь, а обычные, рядовые проявления хорошей речи. К каждому тексту дан подробный комментарий, показывающий, почему этот текст можно считать хорошим для данной сферы общения, формы общения и ситуации. Встречающиеся нарушения критериев хорошей речи в комментариях отмечены. Авторы надеются, что монография «Хорошая речь» сыграет свою роль в улучшении состояния современной русской речи.
Исследование хорошей речи осуществлено при финансовой поддержке Совета по Федеральной целевой программе «Русский язык» (тема «Фундаментально-прикладное исследование современного функционирования русского языка») и РГНФ (совместная с Институтом русского языка РАН тема «Типы речевой культуры носителей литературного языка в современном обществе»).
Как это ни парадоксально, дать определение хорошей речи не так просто. С одной стороны, представление о том, что такое хорошая речь, исторически изменчиво. Каждому ясно, что в ХХ веке не может быть признана хорошей та речь, которая была образцовой не только для XVIII, но и для первой половины ХIХ века, даже если мы читаем тексты «создателя современного русского языка», каковым по праву считается А.С. Пушкин. (См., например, типичное для него, но не для современных норм русской речи выражения типа: <…> странное молчание царствовало в сей толпе; …за коими находилось несколько шалашей; …обе обрадовались ей как находке и положили исполнить ее непременно).
Значительно сложнее обстоит дело с речью конца ХIХ – первой половины ХХ века. Эта речь уже не вызывает явного возражения, но иногда тоже воспринимается как не совсем современная.
Из этих примеров можно сделать вывод, не требующий специальных научных разысканий о том, что как хорошая не может восприниматься речь не современная. В обществе происходят со временем явные сдвиги в представлениях об эталоне хорошей речи [Сиротинина 2000]. В определенный период развития общества подобные сдвиги наблюдаются даже в сравнительно короткие периоды времени. Один из таких сдвигов мы пережили (и продолжаем переживать) в 90-х годах ХХ века.
С другой стороны, представление о хорошей речи, ее эталоне обусловлено социально, а иногда и территориально. Так, во время одной из диалектологических экспедиций деревенские жители сообщили нам, что говорить, спрашивать Куда идешь? некультурно, нехорошо, а надо говорить Далеко ль пошла? Различны представления о хорошей речи у разных поколений (отношение к жаргону, ты-общению, именованию людей без отчества и т. д.). Следовательно, и одна и та же речь будет восприниматься по-разному с точки зрения ее качества человеком старым, среднего возраста и молодежью. И, очевидно, нельзя подходить к оценке речи с одними и теми же критериями без учета возраста и социальной (хотя бы профессиональной) принадлежности говорящего (всем известны примеры особых ударений в речи моряков (компáс, рапóрт) и в речи медиков (упорное áлкоголь, наркоман´я и т. д.). Однако наряду с узуальной «медицинской» нормой (кáмфора, афаз´я), «юридической» (осýжден, возбýждено) существует кодифицированная норма произношения, зафиксированная не только в словарях, но и в речи высококультурных медиков [Кочеткова 1999]. Поэтому встает вопрос о допустимости или недопустимости каких-то профессиональных нарушений норм.
Совершенно очевидно, с третьей стороны, что не может быть одинакова речь письменная и устная, монологическая и диалогическая, речь в условиях публичного или массового и в условиях неофициального общения и т. д. Отсюда зависимость оценки речи от функционально-стилевой принадлежности, формы (устная / письменная) и условий ее осуществления.
Е.Н. Ширяев [Ширяев 1991; 1996; 1998; 2000] дал очень емкое определение культуры речи: «Культура речи – это такой набор и такая организация языковых средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении современных языковых норм и этики общения позволяют обеспечить наибольший эффект в достижении поставленных коммуникативных задач» [Ширяев 2000: 13]. В этом определении важно то, что оно должно обеспечить наибольший эффект не вообще (что невозможно), а в определенной ситуации и для выполнения поставленных (а не любых) коммуникативных задач, и то, что все это должно осуществляться при соблюдении современных языковых норм и этики общения. Кажется только, что для определения культуры речи больше подходит слово выбор, а не набор (см. именно слово «выбор» в определении культуры речи, данном Е.Н. Ширяевым в 1991 году [Ширяев 1991: 59] и повторенном в 1998 [Ширяев 1998: 16]. Определение же словом «набор», скорее, характеризует не культуру речи как понятие более абстрагированное от конкретных речевых актов и произведений, а результат культуры речи, ее производное в виде конкретного речевого акта или речевого произведения, т. е. хорошую речь.
Итак, хорошая это речь или плохая, нельзя решать вне учета ее ситуации, поставленных говорящим (пишущим) коммуникативных задач, но это обязательно такая речь, в которой соблюдаются современные языковые нормы и этика общения и которая может способствовать достижению наибольшего эффекта.
Таким образом, хорошая речь – это прежде всего речь целесообразная. Именно поэтому не может однозначно оцениваться ни, скажем, фраза Бабки гони, ни фраза признан умершим (так оскорбившая вдов запись о причине смерти моряков с подводной лодки «Комсомолец»). Первая фраза вполне допустима в дружеском общении молодежи, поскольку будет адекватно понята адресатом и не вызовет у него никаких обид и опасений в ситуации, например, разговора о походе в кино и предложении купить билеты. Но эта фраза окажется совершенно неуместной, грубой, может быть, даже угрожающей в другой ситуации: при обращении не к ровеснику, тем более не к знакомому человеку, и просто невозможной – в ситуации предложения дать какую-либо купюру во время, например, лекции для демонстрации ее особенностей, защитных свойств и т. п. Вторая фраза уместна, целесообразна и даже единственно возможна (одна из принятых для клишированного обозначения причины смерти), однако за пределами юридической регламентации вызвала боль и обиду.
Приведенное выше определение культуры речи – емкое и точное – несомненный пример хорошей научной речи, но вряд ли неспециалистами будет оценено как хорошее – слишком длинное, не вполне понятное (что такое «языковые нормы», «коммуникативные задачи»? Как сказал один из опрошенных мною: А с чем это едят?). Понятное для лингвиста, для людей иного образования такое определение требует особых разъяснений для того, чтобы быть понятым.
Целесообразность речи как критерий ее хороших качеств касается не только формы выражения мысли (Гони или Дай, пожалуйста; признан умершим или погиб), но и самого содержания сказанного или написанного, что связывает целесообразность речи с этикой общения (в доме повешенного не говорят о веревке, о покойном или хорошо или ничего и т. д.). Менее яркая связь с этикой общения целесообразности или нецелесообразности речи наблюдается в таких случаях, когда говорящий говорит о чем-либо, не сообразуясь с интересами или возможностями понимания адресатом каких-то деталей, важных для говорящего, но непонятных или неинтересных слушателю.
Безусловное качество хорошей речи – ее соответствие этике общения (и с точки зрения содержания, и с точки зрения самих использованных форм: выбор той или иной лексики, формы императива, использование имени или имени и отчества, вы- или ты-общения и т. д.).
Но дело не в выборе самих слов или форм, а в их соответствии ситуации общения, включая в нее соотношение адресанта и адресата, т. е. фактически речь опять идет о целесообразности использования тех или иных слов и форм. Очевидно, что целесообразность речи – главный критерий хорошей речи.
Соблюдение современных языковых норм также входит в данное нами определение. Действительно, не может быть хорошей речь неправильная. Прежде всего это связано с тем, что неправильная (в любом отношении) речь затрудняет понимание. Это происходит и при использовании незнакомых иноязычных слов, тем более при их употреблении не с тем значением, которое зафиксировано в словарях (неадекватный в значении «нестандартный», одиозный в значении «слишком хвалебный» и т. д.). Такое же затруднение вызывает использование жаргонных слов, особенно до их широкого распространения (проверка на студентах показала, что еще два – три года назад большинство саратовских студентов не понимало жаргонного значения слова отдыхает; весной 2000 г. им не были известны и потому были непонятны выписанные мною из газет его способности здесь не канали, записанное с экрана телевизора, Я Вам на голубом глазу говорю и т. д.); затрудняет понимание и, следовательно, противоречит критерию хорошей речи несвойственная русскому языку сочетаемость русских слов. Например, в речи спортивного комментатора во время чемпионата мира фигуристов: Гениальные прыжки, плотные выбросы. Если еще можно принять гениальность прыжка, то что означает сочетание плотные выбросы, к тому же сопровождаемые комментарием, что по условиям чемпионата их может быть только два? В другом репортаже с этого чемпионата слышим: Это типичный американский стиль катания. Легко, с улыбкой преподают себя. Последнее, вероятно, просто оговорка, но первое не оговорка, а дань привычному журналистскому штампу (постоянно: плотные переговоры, плотно обсуждали и т. д.).
Многие неправильности пониманию не мешают, но тем не менее исключают хорошее качество речи, поскольку вызывают со стороны адресата или наблюдателя незапланированное говорящим впечатление от его речи, как речи не очень культурного человека. С одной стороны, это просто отвлекает внимание адресата от содержания сказанного. Частотно, например, неправильное склонение сложных числительных (более семиста, до двухтысяч пятого года, из шестиста наемников), неправильные ударения, неправильные формы (проедьте по окружной дороге – в речи Ст. Говорухина), неправильные употребления слов (Да, порой нелицеприятно знать правду – КП 28.12.00; нелицеприятное для себя решение – МК 1.03.2000; в речи Е. Киселева: произносил не вполне лицеприятные слова – Итоги 4.07.99 и т. д.). Особенно заметен был этот незапланированный эффект в словах начальника СИЗО, неоднократно прозвучавших в телепередаче, во время скандала с арестом В.А. Гусинского (июнь 2000г.): Рядом с ним сидят интеллигентные люди: один фальшивомонетчик, другой – за экономическое преступление – никакие не уголовники.
Вместе с тем следует учесть, что некоторые неправильности в определенных условиях вполне допустимы: они могут стать условием или составной частью языковой игры (запланированная неправильность речи) или быть простой оговоркой, особенно в спонтанной речи, тем более при ослабленном самоконтроле в неофициальном общении (подмена забытого слова первым пришедшим на ум и т. д.). В отличие от запланированных неправильностей их можно назвать случайными неправильностями (см., например, в речи человека высокой речевой культуры неожиданное Я не помню / на Распопова послали программу? На Головина послали).
Очевидно, что ни первые, ни вторые не могут служить критерием плохой речи, хотя вторые во всяком случае не могут служить и качеством хорошей речи (первые, если адресат улавливает, что это игра, достаточно компетентен для этого и не может заподозрить собеседника в низкой речевой культуре, могут быть и признаком хорошего качества речи. Однако присутствие посторонних наблюдателей меняет дело и в таком случае).
Мы уже говорили, что оценка качества речи зависит от очень многих условий, в том числе социолингвистических. Жаргонизмы в речи молодежи и в речи людей солидного возраста, в неофициальном и в официальном общении не могут оцениваться одинаково. Однако нельзя как хорошую оценивать речь любых адресантов и в любых условиях, если жаргон полностью вытеснил в данном дискурсе литературную лексику. Следовательно, критерием, если не хорошей в полном смысле этого слова, то хотя бы допустимой речи должны быть, с одной стороны, степень ее литературности (возможны отклонения, но не отсутствие литературных средств общения) и опять же степень целесообразности использования тех или иных языковых средств.
С другой стороны, безусловно, критерием хорошей речи в любом случае остается ее понятность адресату, поэтому недопустимы не только малоупотребительные в русской речи иностранные слова (например, проксенетизм, сикофанты, абсентеизм), использованные без пояснений в газетных статьях, предназначенных для широкого читателя, столь же непонятные массовому потребителю СМИ жаргонизмы, диалектизмы, но и специальные термины, хотя они и входят в литературный язык.
Можно ли считать, что в критерий хорошей речи входит обязательная запланированность использования каких-то языковых средств? Иными словами, является ли хорошая речь риторически организованной? Думается, что однозначного ответа на этот вопрос нет. Как правило, риторически организованная речь лучше, эффективнее по своему воздействию. Но в продуманной заранее речи могут быть и риторические просчеты (см., например, предвыборное обращение Г.А. Явлинского 2000 г., в котором слишком много я, сложного для понимания широким читателем). См. также мнение по поводу ставшей притчей во языцах фразы В.В. Путина «будем мочить в сортире» (одни считают, что это было не только задумано, но и «посоветовано», а другие, что прорвался из-за спонтанного ответа речевой субстрат; одни считают фразу удачей, другие осуждают В.В. Путина за ее грубость и нелитературность, независимо от того, задумана она была или спонтанна [см.: Вепрева 2000].
С другой стороны, риторически организованная речь настолько противоречит условиям разговорного общения, что даже в случае ее осуществления (сомнительна сама его возможность), вызвала бы неприятие такой речи, из-за ее нарочитости. Разговорная речь, как правило, заранее не продумывается, поэтому намеренность в ней употребления какого-то языкового средства, особого приема, в том числе и языковой игры, весьма относительна.
Меткость разговорного слова не может служить обязательным критерием оценки речи как хорошей, поскольку это характеризует не столько речь человека, сколько его психологические качества: способность к быстрой реакции (за словом в карман не полезет), наличие чувства юмора. Без этих качеств человек самой высокой речевой культуры может затрудняться в выборе слова, вспоминать не самое меткое и удачное, обращаться за помощью к собеседнику, искать нужные пояснения и т. д. Конечно, такая речь не вызовет восхищения, не будет блестящей, но именно в условиях спонтанного непринужденного общения останется тем не менее хорошей. См., например: Я таких полок не видела никогда (каких таких, понятно только потому, что полки перед глазами); А там такая штуковина / Ну как она называется? – Гайка – Вот-вот гайка // Вылетело из головы//.
Хорошая речь – речь не стереотипная, повторяющая набившие оскомину штампы, затасканные выражения, а творческая, выражающая интенции ее автора и вызывающая адекватное понимание у адресата. Именно адекватность понимания делает речь эффективной и поэтому далеко не всякую несомненно творческую, оригинальную речь можно назвать хорошей, например, хорошей обычно не является речь М. Соколова (Известия), несмотря на все его изыски и даже благодаря им.
Однако не может быть названа хорошей и речь Эллочки-людоедки, не способной выразить ни сложные мысли, ни многие понятия. Очевидно, что хорошая речь нуждается в большом словарном запасе, необходимом для выражения любого понятия, любой мысли и любого чувства. Только при этом не надо забывать, что наличие большого словарного запаса и даже умение свободно им пользоваться (что не всегда сопутствует пассивному лексикону), необходимое, но еще не достаточное условие хорошей речи: надо еще помнить о возможностях адресата понимать сказанное.
Само наличие большого запаса слов находится в прямой связи с типом речевой культуры [Гольдин, Сиротинина 1993; 1997], который в свою очередь тесно связан с типом общей культуры. Как правило, хорошая речь продуцируется носителями элитарного типа речевой культуры. В сфере литературного языка находятся два сложившихся (элитарный и среднелитературный) и два складывающихся типа (литературно-разговорный и фамильярно-разговорный, обычно пересекающийся с жаргонизирующим, который находится уже за пределами сферы литературного языка).
Остановимся на них подробнее.
Элитарный тип. Носители элитарного типа – люди, владеющие всеми нормами литературного языка, выполняющие этические и коммуникационные нормы. Это означает соблюдение не только кодифицированных норм, но и функционально-стилевой дифференциации литературного языка, норм, связанных с использованием устной или письменной речи. Для носителя элитарного типа речевой культуры характерно незатрудненное использование соответствующего ситуации и целям общения функционального стиля и жанра речи, «неперенос» того, что типично для устной речи на письменную речь, а того, что свойственно письменной речи, на устную. В какой-то мере соблюдение коммуникативных норм требует знания и практической реализации риторических правил общения.
Элитарный тип речевой культуры – воплощение общей культуры в ее наиболее полном виде: хотя бы пассивное владение достижениями мировой и национальной культуры (знание артефактов материальной культуры, знакомство с литературными шедеврами, шедеврами искусства, хотя бы представление о гениях науки и т. д.). Именно общекультурная составляющая обеспечивает богатство как пассивного, так и активного словарного запаса. Умение мыслить обеспечивает логичность изложения мыслей. Речевая культура элитарного типа основана и на широком охвате сознанием говорящего (пишущего) разнообразных прецедентных текстов, имеющих непреходящее общекультурное значение. Именно на такие тексты носитель элитарного типа речевой культуры ориентируется в своей речи. Отсутствие самоуверенности в своих знаниях вырабатывает у него привычку постоянно пополнять свои знания, основываться для их проверки на авторитетных текстах, словарях и справочниках, а не на услышанном по радио или телевидению, прочитанном в газете и т. д.
Среднелитературный тип. Носителями этого типа речевой культуры является большинство образованного населения России: большинство людей с высшим образованием и значительное количество людей со средним образованием. Этот тип воплощает общую культуру человека в ее упрощенном и далеко не полном варианте. При этом характерной чертой среднелитературного типа является принципиальная удовлетворенность своим интеллектуальным багажом, отсутствие потребности в расширении своих знаний и умений, тем более в их проверке. Самоуверенность носителя среднелитературного типа речевой культуры приводит к системным ошибкам в орфографии, пунктуации, произношении, словоупотреблении и т. д. без тени смущения или даже с агрессивной защитой именно такого отношения к правилам (Ну и что!?) а нередко и оспариванием правоты заметившего ошибку (Нет, прав я: должно писаться правотизация, т.к. это приобретение права на какую-то собственность – из письма ведущему саратовской радиопередачи «Служба языка» проф. Г.Г. Полищук). Очень частотны при этом ссылки на радио и телевидение (Я же по телевидению слышал квáртал). Телевидение и другие средства массовой информации, а также популярная литература, нередко «макулатурного» типа служит для носителей этого типа безусловным прецедентным текстом, речевая ущербность таких текстов носителями среднелитературного типа не осознается.
Среднелитературный тип – не до конца освоенный элитарный, поэтому в нем есть соблюдение норм литературного языка, даже стремление к большей «литературности», но при отсутствии необходимых знаний это приводит к искаженным представлениям о правильности, злоупотреблению книжными и иностранными словами (о снежных фигурах под Новый год: фигуры растаяли конкретно – Вести, 27.12.99). Конкретно, типа, короче (как заполнитель паузы) – весьма частотные слова в речи носителя этого типа. Частотны и иностранные слова с неправильным произношением и употреблением (недостаток движения, то бишь гипóксия – Рос. газ.; Методом биолактации установлено, что все поля взаимодействуют между собой – Рос. газ.; неправильно употреблены слова гипоксия (надо: гиподинамия), биолактация (надо: биолокация).
Общекультурный уровень обеспечивает и степень богатства / бедности словарного запаса (не подозревая разницы между вирусами и бактериями, тележурналисты и газетчики спокойно говорят и пишут о вирусе холеры, вирусе стрептококка и т. д.). Отсутствие в сознании носителя среднелитературного типа речевой культуры большого словарного запаса, не позволяет им использовать в своей речи широкие синонимические возможности русского языка, что превращает их речь в штампованную: либо по типу старого новояза, либо с засилием сниженной лексики, к которой и сводится стремление сделать речь экспрессивнее. Отсюда огромное количество в СМИ уродливых суррогатов экспрессивной лексики: окромя, навроде, надысь, вскорости и т. д.
Среднелитературность речевой культуры наших журналистов, речь которых является прецедентной (и даже эталонной) для носителей среднелитературного типа речевой культуры, создает замкнутый круг и способствует воспроизведению и все более широкому распространению именно среднелитературного типа речевой культуры.
Воспроизводятся и широко распространяются не только различные неправильности произношения, словообразования, формообразования (Даден высочайшим мэрским повелением особняк и Церетели – Изв. 7.09.99), словоупотребления и т. п., но и нарушения традиционных национальных коммуникативных и этических норм. Именно журналисты ввели и широко распространили еще недавно чуждое русской традиции общения именование взрослого человека без отчества (Борис Ельцин, Владимир Путин), использование ты-общения и обращений по домашним именам не только в неофициальной, но и в официальной обстановке.
Литературно-разговорный, как и фамильярно-разговорный типы начали складываться как самостоятельные только в 90-х годах ХХ века. Если для носителя среднелитературного типа речевой культуры, в отличие от носителей элитарного типа, характерно владение далеко не всеми функциональными разновидностями литературного языка (как правило, это разговорная речь и один из функциональных стилей, необходимый профессионально: для ученых – научный, для журналистов – публицистический и т. д.), то для носителей «разговорных» типов характерно владение только разговорной системой общения, которая и используется ими в любой обстановке, в том числе и официальной. Своей стилевой и стилистической монотонностью всегда сниженной речи «разговорные» типы сближаются с просторечным типом речевой культуры.
Различаются «разговорные» типы только степенью сниженности речи. В литературно-разговорном типе преобладает ты-общение и домашние имена типа Сережа, в фамильярно-разговорном – ты-общение становится единственно возможным, а в обращении предпочитается Сережка, Серега. И в том и в другом типе наблюдается огромное количество используемых в речи жаргонизмов, но в фамильярно-разговорном усиливается доля грубых слов и просторечных элементов. Вместе с тем и в том и в другом типе встречается большое количество иноязычной лексики и книжных слов, которые нередко становятся простыми заполнителями пауз, так что рядом встречаются и конкретно, короче, типа, в натуре и блин, бля и т. п.
Ни о каком соблюдении этических и коммуникативных норм в этих типах речевой культуры говорить не приходится. К тому же очень типично неразличение письменной и устной формы речи и полное неумение строить монологический текст (отсюда бесконечные вопросы к непосредственному собеседнику в студии (Ты меня понимаешь? Понимаешь?) при полном игнорировании возможностей понимания истинным адресатом речи – телезрителем.
Конечно, тележурналисты – носители не разговорных типов речевой культуры, но приглашаемые ими в эфир гости часто являются таковыми и тем самым телевидение распространяет и эти типы речевой культуры, делает их как бы допустимыми в глазах (ушах) населения.
В некоторых случаях разговорные типы речевой культуры объединяют журналистов и «гостей» во всяком случае в равной мере используемым разговорным (неполным) стилем произношения с предельной редукцией, употреблением домашних имен, «фатического трепа» с жаргонизмами и иноязычной лексикой вперемешку [Федосюк 2000]. Такие «неразличения» журналистов и «гостей» особенно характерны для ночных эфиров музыкальных радиостанций, нередки на радио «Эхо Москвы», саратовском «Хит в рабочий полдень» и в некоторых развлекательных телепередачах.
Разговорная скороговорка с сильной редукцией встречается и в речи журналистов, во всем остальном соответствующих среднелитературному типу речевой культуры, что, конечно, мешает адресату адекватно и полно воспринимать сообщаемое (Изв. 22.08.2000, статья А. Слаповского).
Что касается соблюдения ортологических норм, то в «разговорных» типах оно может быть даже полным. Ущербность этих типов заключается в распространении законов непринужденного персонально адресованного неофициального общения на речь в любой ситуации. Разумеется, речь носителей этих типов может быть хорошей только в непринужденном разговоре с близкими или друзьями (может, конечно, из-за грубости не быть хорошей и в таких условиях).
Речь носителей среднелитературного типа речевой культуры вполне может быть хорошей не только в дружеском общении, но и в профессиональной деятельности, однако за пределами указанных ситуаций их речь может быть беспомощна. По-настоящему хорошая речь в любой ситуации встречается только у носителей элитарного типа речевой культуры, хотя какие-то погрешности могут быть и у них.
Сказанное выше заставляет обратиться еще к одному параметру хорошей речи – допустимости и недопустимости тех или иных отклонений от норм. Начнем с ортологических норм. Давно известно, что нельзя с одной и той же строгостью относиться к орфографическим ошибкам в проверяемых и непроверяемых орфорграммах, что многое в нашей орфографии должно быть изменено (обсуждение изменений идет уже много лет), что есть расхождения кодификаций в словарях и визуальной практике (использование прописных букв, написание некоторых наречий и сложных прилагательных), есть ошибки в редких словах и в часто встречающихся. Очевидно, что орфографические ошибки неравноправны с точки зрения степени их допустимости. Слово дощаник, наречия на-авось, назло, донельзя и т. д. требуют для правильного написания обращения к словарю, тогда как раздельное написание предлогов, проверяемое написание слова вода и т. п. полностью подчиняются орфографическим правилам, а слово собака настолько частотно, что должно было запомниться в правильном написании. Очевидно, что подлежащее реформированию и требующее проверки по словарям – ошибка менее грубая. Письменная речь без единой ошибки встретилась мне лишь у одного носителя элитарного типа речевой культуры, в речи других ошибки были возможны, но единичны и не грубые (речь не идет о тех случаях, когда слитное или раздельное написание может иметь разный смысл и потому быть оспорено).
В речи носителей среднелитературного типа речевой культуры орфографические ошибки не только негрубого типа из-за отсутствия привычки заглядывать в словарь достаточно частотны, в том числе они встречаются и в печатных изданиях: <…> то есть никакой-то одной организации <…>, а организаций, замкнутых в единую систему» (КП, 1.07.2000), Памятник Чернышевского (Саратов-СП, 9.09.2000). Встречаются и грубые орфографические ошибки в рукописных текстах (например, в студенческих и даже аспирантских работах).
Аналогично обстоит дело с пунктуационными нормами. Носитель элитарного типа речевой культуры не делает грубых пунктуационных ошибок (не напишет без запятых сложных предложений, выделит запятыми обособления и вводные слова), но может не различать постановкой тире или двоеточия разных отношений в бессоюзном сложном предложении. Носитель среднелитературного типа может обходиться и вообще без пунктуационных знаков, не пользоваться красной строкой и т. д. При этом следует учесть, что в современной пунктуационной системе довольно много возможностей для факультативной постановки знаков, используемых в экспрессивных целях. Носитель элитарного типа речевой культуры пользуется ими не всегда осознанно, но всегда осмысленно (см. работы Е.В. Дзякович), тогда как носитель среднелитературного типа о возможности использовать факультативные знаки не подозревает и / или совсем ими не пользуется, или использует их случайно наряду с отсутствием необходимых знаков и наличием излишних (могут обособить все-таки, наконец во временном значении и т. д.).
Аналогично обстоит дело с орфоэпическими нормами. В речи носителя элитарного типа можно встретить не только соблюдение строгой нормы, но и отдельные случаи употребления такого ударения или произношения, которое в словарях имеет помету доп. и даже не рек., но такое произношение не составляет систему (отдельные слова). Особенно часто это бывает в тех случаях, когда узуальная норма расходится с кодифицированной. Так, до 1985 г. в словарях указывалось ударение фóльга, однако за всю свою жизнь я ни разу ни от кого не слышала такого ударения. Все известные мне носители элитарного типа произносили фольгá. Теперь именно это ударение кодифицировано. Видимо, придется кодифицировать ударение обеспечéние, поскольку в речи подавляющего большинства людей, во всем остальном соблюдающих кодифицированные нормы и полностью соответствующих элитарному типу речевой культуры, наблюдается подобное произношение (это, конечно, не значит, что так произносят все носители элитарного типа). Довольно частотны отклонения от кодифицированных норм в тех случаях, когда кодификация не имеет четких оснований: почему можно говорить декан и д[э]кан, декада и д[э]када, но только декоратор, музей, тенор, крем, морфема и только фон[э]ма, фон[э]тика, т[э]мбр, т[э]мп. Нами зафиксированы в таких и подобных словах ошибки и в речи носителей элитарного типа речевой культуры: тот, кто не допустит в своей речи ни т[э]ма, ни акад[э]мия, может тем не менее сказать муз[э]й и кр[э]м, а тот, кто говорит т[э]нор, может произносить и фонема, фонетика.
В речи носителей среднелитературного типа речевой культуры подобные ошибки и частотнее и грубее (широко распространено не только т[э]ма, акад[э]мия и акад[э]мик, но даже т[э]рнии и Кар[э]нина).
В речи носителей среднелитературного типа нарушаются не только орфоэпические (красивéе, звóнит, Что; сохранение А после мягких согласных в первом предударном слоге: пятно, обязательно, шóфер, средствá), но и нормы формообразования (даден). Многие из таких нарушений для среднелитературного типа превратились в узуальную норму (приедь, поехай, Никитович), нередко проникающую даже в речь отдельных носителей элитарного типа речевой культуры, но не перестающими быть ошибками. Любопытно, что в речи носителей «разговорных» типов подобных ошибок может быть даже меньше, чем в среднелитературном типе.
Особенно частотны в среднелитературном типе ошибки в склонении сложных числительных: их образование действительно может вызывать затруднения (почему ста, двухсот, трехсот, пятисот, до двухтысячного года, но до две тысячи первого, второго, третьего и т. д.), они почти не встречаются в письменной речи (обозначаются там цифрами) – в результате по радио и с экрана телевизора мы постоянно слышим ошибочное образование формы даже в речи журналистов, относящихся или близких к элитарному типу (Е.А. Киселев, Н.К. Сванидзе). Но допустимы ли подобные ошибки?
К сожалению, кодификация нередко поддерживает ошибочные формы и ошибочное произношение в качестве допустимого (дóговор, хотя пр´говор не рек., дьяконá), в качестве равноправного: слесар´, тракторá, а некоторые ученые даже рассматривают многие такие неправильности просто как социально (профессионально) ограниченные в своем употреблении (осýжденный и возбýжденный, обыскá – в речи юристов, наркоман´я, áлкоголь в речи врачей, тортá в речи кондитеров и т. д. [Крысин 2000]. Такая профессионализация действительно имеет место, но тем не менее и среди юристов, и среди врачей есть такие носители элитарного типа речевой культуры, которые соблюдают общелитературные, а не профессиональные нормы, и именно эти представители соответствующей профессии обладают наиболее широкой и глубокой общей культурой.
Еще более сложны для определения границ допустимого факты нарушения лексических и стилистических норм, поскольку зыбкими являются критерии целесообразности употребления того или иного слова, обладающего ярко выраженной экспрессивностью. Появление словаря общего жаргона [Ермакова и др. 1999] – одно из доказательств этого. В таких случаях решение вопроса о целесообразности включения в речь того или иного слова, словосочетания должно определяться с учетом функционально-стилевой и жанровой принадлежности текста.
Итак, можно сделать несколько выводов из сказанного выше.
1. Хорошая это речь или плохая, нельзя решать вне знания ситуации ее осуществления и распространения, ее целей и задач, отношений между коммуникаторами, характера и свойств адресата речи.
2. Хорошая речь – целесообразная речь, успешная для адресанта и эффективная для адресата.
3. Правильность речи – необходимое, но недостаточное качество для критерия хорошей речи.
4. Хорошая речь всегда соответствует нужной в данной ситуации функциональной разновидности литературного языка и используемой форме речи (устной или письменной), национальным традициям общения и этическим нормам поведения.
Все эти вопросы будут освещены в следующих главах коллективной монографии «Хорошая речь».
ГЛАВА 2
ПРАВИЛЬНОСТЬ КАК НЕОБХОДИМЫЙ, НО НЕДОСТАТОЧНЫЙ КРИТЕРИЙ ХОРОШЕЙ РЕЧИ
2.1. ПРАВИЛЬНОСТЬ РЕЧИ
Говорить и писать правильно нас учат и призывают и родители буквально с юных лет, и школьные учителя, и ученые-филологи. «Давайте говорить правильно» называет свою книгу Л.А. Вербицкая, много лет занимающаяся изучением современного русского литературного произношения [Вербицкая 1993; 2000]. «Как говорить правильно» – название книги о культуре речи Б.Н. Головина, автора работ по теории культуры речи [Головин 1966]. А академик Л.В. Щерба при подготовке одной из своих последних фундаментальных работ «Очередные проблемы языковедения» отдельным пунктом выделяет вопрос о практическом значении грамматики: «…грамматика, которая есть не что иное, как сборник правил речевого поведения, является важнейшей книгой. Правила, составляющие ее содержание, должны быть точными и отвечать языковой действитель ности; они должны руководить говорящими при составлении фраз в со ответствии с теми мыслями, которые эти говорящие хотят выразить» [Щep6a 1974: 47-48].
Чтобы не быть «просто понимающими попугаями, которые могут повто рять и понимать только слышанное» [Щерба, там же], мы все, говорящие и пишущие на русском литературном языке, непременно обязаны хорошо знать и применять на практике эти руководящие правила. Поэтому правильность речи можно определить как необходимое свойство хорошей речи, обусловленное обязательным соблюдением общепринятых, устойчивых, упорядоченных установок, правил или принципов использования в речи всего арсенала средств русского языка.
Правильность речи в каждом конкретном случае проявляется в речевой грамотности, то есть в умении грамматически и стилистически правильно писать и говорить, и, следовательно, хорошая и правильная речь – это грамотная речь, не содержащая каких-либо нарушений общепринятых правил или отклонений от действующих в настоящее время языковых норм.
В зависимости от типа речи (устная или письменная), условий общения (узуальные или официальные), коммуникативных установок и целей общения можно говорить о нескольких разновидностях грамотности. Безусловно, существуют орфографическая грамотность и пунктуационная грамотностъ, которые проявляются в умении при менять при написании любых текстов орфографические и пунктуационные правила.
По отношению к устной речи можно также говорить и об орфоэпи ческой грамотности, которая является отличительным признаком хорошей устной речи. Реализуется орфоэпическая грамотность в знании современ ных литературных произносительных норм и в правильном выборе нужного произносительного варианта в конкретной речевой ситуации.
В последнее время в связи с расширением функционального диапа зона речевого общения (художественная речь, публицистическая речь, научная речь, официальная речь, деловая речь и деловое письмо, разговор ная речь и т. д.) все чаще и чаще начинают писать и говорить о сущест вовании такой разновидности грамотности, как функционально-стилевая грамотность.
Функционально-стилевая грамотность проявляется в умении говорящих и пишущих в соответствии с целями и задачами общения правильно отбирать и функционально эффективно и целесообразно использовать в речи различные языковые средства. Но поскольку функционально-стилевая грамотность связана с умением свободно владеть всеми средствами языка (и грамматическими, и синтаксическими, и стилистическими, и лексически ми и т. д.), то этот признак хорошей речи более подробно рассматрива ется в других разделах монографии, посвященных жанровым, риторическим, этическим и коммуникативным признакам хорошей речи.
Функционально-стилевая грамотность включает в себя и знание законов лексической сочетаемости слов и их семантической совмести мости. Именно нарушение этих законов и приводит к появлению не только в устной разговорной речи, но и в письменной официальной ре чи таких употреблений, как представить слово вместо «предоставить слово», одеть что-нибудь вместо «надеть что-нибудь», особенный случай вместо «особый случай», особо весело вместо «особенно весело», большие габариты вместо «большие размеры», дефекты в работе вместо «недостатки в работе» и т. п. Анализ многочисленных фактов такого нарушения законов лексической сочетаемости в устной и письменной речи многих наших известных современников пред ставлен в недавно вышедшей очень поучительной и весьма полезной для желающих улучшить свою речь и повысить свой уровень речевой культуры книге «Не говори шершавым языком» [Горбаневский, Кара улов, Шаклеин 1999]. Авторы этой книги, комментируя пред ставленные в ней отклонения от литературных норм словоупотребления, наглядно показывают, что нарушения лексико-стилистических норм не только ухудшают речь, но и существенно влияют на такой важный при знак хорошей речи, как ее доступность и понятность любому слушающему или читающему.
Однако с понятием правильной или грамотной речи прежде всего связывают уровни орфографической, пунктуационной и орфоэпической грамотности, которые четко регламентируются системой современных правил и норм.
Орфографическая грамотность, так же как и пунктуационная, про является в письменной речи. Современная орфография (до введения уже подготовленных изменений русского правописания) подчиняется официально узаконенному в 1956 году своду правил «Правила русской орфографии и пунктуации» [М., 1956]. Эти правила уточняются, разъясняются и комментируются в многочисленных справочниках по современному русскому правописанию, пособиях по грамматике и орфографии, в общих и специальных орфографических словарях.
Очень много времени уделяется изучению современных орфографи ческих правил в средней общеобразовательной школе, и в идеале предполагается, что каждый человек со средним образованием должен хорошо знать и свободно владеть всеми правилами русского правописания, то есть уметь правильно и грамотно писать. Но наблюдения за письменной практикой показывают, что практическое письмо даже людей с высшим образованием нередко далеко от совершенства. Безграмотный, написанный с большим количеством орфографических ошибок текст, чтение которого Л.В. Шерба [Шерба 1957] сравнивал с ездой в таратайке по мерзлой до роге, когда спотыкаешься на каждой ошибке и не сразу понимаешь напи санное, можно расценивать как свидетельство не только низкой речевой культуры, но и культуры человека вообще, поскольку безграмотное письмо не может сочетаться с хорошим уровнем общей образованности, с элитарным и даже со среднелитературным уровнем речевой культуры.
Идеально грамотные люди в нашем современном обществе, к сожале нию, встречаются не так уж и часто. Это прежде всего представители гуманитарных профессий, орфографическая грамотность которых является их профессиональным долгом (филологи, учителя-словесники, литературные работники и т. п.). В основном же в письменной речи почти всех обра зованных людей, достаточно хорошо владеющих русским литературным языком, орфографические ошибки имеют место. Вопрос в том, как часто и какого типа ошибки встречаются, в каких текстах (личных, персонально адресованных или публичных, официальных) они появляются и какую социальную значимость имеют.
В современных общеобразовательных школах при обучении практическому письму различают грубые и негрубые орфографические ошибки.
К грубым ошибкам в школьной практике относят ошибки в написа нии безударных проверяемых гласных в корне слова (заказы следует оплОтить в срок – нужно «оплАтить», т. к. плАта, оплАта; стойки огрОждения были погнуты – нужно «огрАждения», т.к. огрАда), ошибки в чередованиях гласных в корне слова (предлОгаемые услуги – правильно «предлАгать», но «предложить»), ошибочное написание падежных окончаний существительных (в телевизорИ, по окончаниЕ обсуждения, англичанЫ, отразится на повышениЕ цен), ошибки в личных окончаниях глаголов (кого только не увидЕшь, хохочАт, стимулируИт), неправильное написание суффиксов существительных и при лагательных (проживание в гостиННице, свиная тушОнка, серебряННая свадьба) и т. д. К разряду грубых ошибок относят и ошибки в написа нии исторически чередующихся гласных в глагольных корнях (лепить – липнуть, сесть – сидеть – сяду, внимает – внемлет и подоб.), но без учета лексичес кого и грамматического значения конкретных глагольных форм к таким глаголам нельзя применять орфографическое правило проверки безудар ных гласных в корне через подбор однокоренных слов.
Наличие грубых орфографических ошибок в письменных текстах любого содержания и на значения значительно снижает качество речи, и поэтому они совершенно недопустимы в письменной практике представителей элитарной речевой культуры. У представителей среднелитературного типа речевой культуры хорошей можно считать письменную речь с незначительным количеством орфографических ошибок, если это касается написания некоторых наречий и слов с непроверяемыми гласными в корне.
Грубые орфографические ошибки существенно влияют на степень адекватного восприятия письменного текста. Если при лич ном общении грубые орфографические ошибки и преобладание принципа «пишу как слышу и говорю» только затрудняют понимание написанного, то в официальных текстах грубые орфографические ошибки не просто затруд няют восприятие текста, но и играют отрицательную социальную роль, закрепляя в сознании читателей образцы неграмотного письма. Примером такого написания может быть повторяющаяся из номера в номер в сара товской газете «ТЕЛЕКОМ» реклама магазина «Телепорт»: ...мяХкая мебель, ...АРХ и тектура. Понятно, что таким образом рекламодатели пытаются привлечь к ней внимание читателей газеты. Однако они почему-то не замечают того, что употребленное рядом слово «кухни», написанное со вершенно правильно, по закону аналогии позволит не очень грамотным читателям запомнить, что и слово «мягкий» следует писать так же, как и «кухни» с буквой «х» в корне. А вот в газете «Элеком» [27.09.2000] можно прочитать такие шедевры орфографической безграмотности, как беспрецеНдентное снижение цен в рекламе предприятия «Тайзер», психотерапИвтическая поддержка, объем предлОгаемой помощи в рекламном объяв лении психоневрологического диспансера; Собрать вместе нас еще потяжЕЛЬЧЕ французов – пишет «Российская газета» на стр.7 [1.04.2000]; в «Комсомольской правде» [1.07.2000] на стр. 3 можно прочитать: Они по шли по пути формирования криминальных союзов, то есть НИ какой-то одной организации типа «Коза ностра», а в газете «Известия» [22.11.2000] четко напечатано раСжигание. По-русски так не только написать, даже произнести невозможно.
Ни о чем, кроме крайней безграмотности техничес ких редакторов или составителей рекламных текстов подобные факты не говорят, и, к огромному сожалению, в современной периодической печати, как в центральной, так и в региональной, они не единичны, хотя по нор мам официального публичного письменного общения в любых текстах, пред назначенных для массового читателя, их в принципе не должно быть. Прав да, учредители и редакторы периодических изданий обычно на последней странице очень мелким шрифтом публикуют заявления о том, что за содер жание текстов и особенно рекламных объявлений редакции ответственности не несут. Не отвечая за содержание, работники редакций, видимо, все-таки должны обращать внимание на форму и стиль изложения этого содержания, поскольку безграмотно написанные опубликованные тексты явно снижа ют престиж и популярность этих периодических изданий.
Степень орфогра фической безграмотности и уровень нарушений, доходящий иногда даже до разрушения грамматических и стилистических норм русского литера турного языка, особенно в современных средствах массовой информации, стали социально опасными не только для русского языка, но и для всего нашего общества. Поэтому нам очень импонируют предлагаемые в разра батываемом в Государственной Думе законе о русском языке различные меры наказаний официальных лиц за допускаемые ими в официальной речи ошибки или нарушения норм современного русского языка.
Еще более социально значимы и опасны грубые орфографические ошибки в солидных книгопечатных изданиях и даже в справочниках по русскому правописанию, поскольку там орфографические ошибки не просто тиражируются, но и вводят читателей в полное заблуждение. При мером такой недопустимой небрежности корректоров и технических ре дакторов может послужить фрагмент из пособия Д.Э. Розенталя «Русский язык для школьников старших классов» [Дрофа, 1999]. На странице 171 в пособии читаем: «В восклицательных и вопросительных предложениях часто со словами только, уж пишется частица НЕ, а в придаточных предложениях для утверждения смысла – частица НИ». И далее даются предложения-иллюстрации, где напечатано и даже очень жирным шрифтом выделено: Куда он только НИ обращался! Куда он только НЕ обращался, везде находил теплый прием. Нет сомнений в том, что это опечатки в результате невнимательности или даже непрофессиональности техничес ких издателей, но отрицательный эффект такой небрежности сказывается не только на доверии к пособию в целом, но и влияет на авторитет ши роко известного в русской науке своими работами по орфографии, пункту ации и литературной правке Д.Э. Розенталя. Подобных орфографи ческих ляпсусов не только в справочной литературе, но и в других солидных, дорожащих своей репутацией изданиях не должно быть вовсе. Любые орфографические ошибки там просто недопустимы.
К негрубым орфографическим ошибкам по действующим общеобразовательным стандартам относятся ошибки, не имеющие существенного зна чения для характеристики грамотности, практически не влияющие на пра вильное восприятие письменного текста. К таким негрубым ошибкам относятся ошибки во всех случаях исключений из орфографических пра вил, ошибки, или лучше сказать, вариантное использование прописной /большой/ буквы в собственных наименованиях (Нижегородская ярмарка – нижегородская ярмарка), ошибки в редко употребляемых наречиях и в написании отдельных заимствованных слов.
Нужно отметить, что в подготовленном новом варианте свода орфографических и пунктуационных правил именно эти правила предпо лагается изменить и упростить, снять явно противоречащие правилам исключения, уточнить правила использования прописной буквы в состав ных собственных наименованиях.
Особо следует прокомментировать правила переноса слов. По со временным орфографическим стандартам правила переноса слов с произ водной и непроизводной основами носят в отличие от всех других действующих орфографических правил рекомендательный характер: ре комендуется при переносе слов соблюдать единство морфемного или сло гового состава слов или словоформ и не оставлять на строке или не переносить на другую строку одну букву слова или словоформы. В школь ной практике ошибки при переносе слов квалифицируются как негрубые. Однако наблюдения за письменной официальной и частной практикой показывают, что рекомендации по переносу слов нарушаются буквально на каждом шагу, особенно в печатных текстах (возможно, из-за компьютерной верстки). На наш взгляд, по степени влияния на уровень понятности письменного текста ошибочные переносы слов не уступают грубым орфографическим ошибкам, и нам представляется, что соблюдение правил переноса слов можно было бы рассматривать как один из критериев (не основной, но весьма показательный) уровня грамотности и речевой культуры пишущего в целом. Хорошо владеющий русским языком человек просто не сможет, уважая чувства читающих его текст, переносить слова подобным образом: ук-реплять с-вязи вместо правильного «укреп-лять свя-зи», вк-лад сот-рудников компании вместо «вклад со-труд-ни-ков компании» и т. п.
Как уже говорилось, в любых печатных текстах, будь то реклама, газета, журнал, книга, справочник и т. д., орфографические ошибки (грубые и негрубые), должны в принципе отсутствовать. Этого требует социальная роль печатной продукции – быть понятной любому читателю и служить образцом правильной, грамотной, хорошей пись менной речи.
Что касается рукописных текстов официального содержания (за явления, отчеты, справки, протоколы, расписки, договоры и т. д.), текстов частной переписки (письма, записки, дневники, обра щения с просьбой и т. д.), то в таких текстах количество и качество орфографических ошибок напрямую связано с уровнем речевой культуры пишущего и понятием хорошей письменной речи. Если грубые орфографи ческие ошибки совершенно недопустимы в письменной речи носителей элитарного и даже среднелитературного типов речевой культуры, то по явление негрубых орфографических ошибок допустимо у носителей среднелитературного типа речевой культуры, а отдельные негрубые ошибки иногда могут встречаться даже и у носителей элитарного типа речевой культуры, особенно в лично-узуальной письменной практике. И можно сказать, что негрубые орфографические ошибки, правда в небольшом коли честве, не исключают оценки речи как хорошей.
Несовершенство современной орфографической системы, о чем опять в последнее время активно заговорили в филологических кругах, прояв ляется и в том, что во многих случаях существующая орфографическая система допускает вариантные написания, и пишущему каждый раз нужно задумываться над выбором правильного варианта [Букчина 1981]. К та ким «горячим точкам» современной орфографии можно отнести правописа ние сложных прилагательных и сложных слов вообще, слитное или раздель ное написание частицы НЕ с краткими прилагательными, употребление суффиксов -Н-/-НН- в прилагательных и причастиях. Наблюдения за пись менной практикой людей различных социальных групп и возрастов (сту денты, школьники и абитуриенты, техническая и гуманитарная интеллигенция, рабочие, служащие различных госучреждений и т. д.) показывают, что, если люди, обладающие достаточно высоким уровнем грамотности, сталки ваясь с этими орфограммами, действительно пытаются через анализ грам матических и семантических признаков выбрать правильный вариант, то лю ди с более низким уровнем речевой культуры чаще всего идут по самому простому пути: по аналогии с другими орфограммами, например, НЕ с краткими прилагательными всегда пишут раздельно (сведения абсолютно НЕ достоверны, контракт совсем НЕ выгоден, заслуги его НЕ велики, все это так НЕ ново), сложные прилагательные предпочитают писать через дефис (приходно-расходная книга, средне-техническое образование, средне-суточный показатель и т. п.), и даже иногда раздельно [Кузнецова 1988], а в прилагательных и причастиях склоняются к преимущественному использованию суффикса -Н- вмecтo суффикса -НН- (крашеНые хной волосы, заморожеНые продукты, неиспользоваНые резервы и т. п.).
Многое из подобных вариантных написаний в новом своде орфографических правил предполагается устранить, но все-таки аналогичные затруднения в написании слов останутся, и в некоторых случаях только смысл, кото рый автор вкладывает в свой текст, является орфографическим регулято ром при выборе того или иного варианта. Если выбор делается осознанно, грамотно, то это облегчает восприятие и понимание написанного текста. Если с таким выбором сталкивается не очень грамотный человек, и выбор орфографического варианта не соответствует смыслу написанного, то такой выбор затрудняет правильное понимание текста.
Орфографическая грамотность, являясь важнейшей составляющей хо рошей письменной речи, напрямую и очень тесно взаимодействует в пись менном тексте с пунктуационной грамотностью, суть которой состоит в грамотном и уместном в данном тексте употреблении знаков препинания, пунктуационных комплексов и схем.
2.3. ПУНКТУАЦИЯ В СВЕТЕ ПРОБЛЕМ КУЛЬТУРЫ ОБЩЕНИЯ
«Пунктуационный аспект» хорошей речи включает в себя несколько составляющих. Во-первых, следует говорить об обязательном нормативном употреблении знаков препинания, пунктуационных комплексов и схем. Незнание или несоблюдение этих правил автоматически исключает письменную речь из понятия хорошей. Во-вторых, можно выделить особую группу речевых (письменных) ситуаций, когда постановка / непостановка знака препинания является – строго говоря – ошибочной, противоречит правилам современной пунктуации, но в общем и целом допустима в хорошей речи, встречается в ней и при этом не выводит речь из разряда хорошей. В-третьих, в особую группу пунктуационных ситуаций можно выделить случаи факультативной (Д.Э. Розенталь) постановки знаков препинания. Сюда можно отнести широкий спектр случаев, когда знаки препинания носят интонационный, логический характер, являются показателем авторского (с точки зрения пишущего) понимания смысла высказывания. Эти случаи, как правило, оговариваются в правилах как возможные, допустимые, предполагающие неоднозначную трактовку. В-четвертых, можно говорить о «высшем пилотаже» письменной речи, т. е. не только о знании норм и правил пунктуации, но и об умении пользоваться стилистическими ресурсами пунктуации, умении применять в письменной речи «пунктуационные тропы» (экспрессивные пунктуационные приемы, авторские знаки препинания, не противоречащие пунктуационной системе языка). Каждая из названных четырех групп употребления пунктуационных средств заслуживает отдельного внимания.
1. К первой группе, как уже отмечалось, относится строго обязательное употребление знаков препинания. Такое употребление регламентируется сводом «Правил русской орфографии и пунктуации» 1956 г. и последующими изданиями справочника по пунктуации Д.Э. Розенталя. К такому общеобязательному перечню случаев употребления знаков препинания относятся в основном те правила, которые предусмотрены программой по русскому языку за курс средней общеобразовательной школы. Исключения составляют случаи, оговариваемые в примечаниях к основным правилам, а также допускающие двоякое толкование, постановку / непостановку знака препинания в зависимости от вкладываемого смысла. Об этих случаях речь пойдет отдельно.
Итак, к разряду общеобязательных, безусловных случаев пунктуационного оформления письменного / печатного текста можно отнести следующие.
а) Постановка конечных знаков препинания (точка, вопросительный и восклицательный знаки) в зависимости от типа предложения по цели высказывания.
б) Постановка тире между подлежащим и сказуемым в тех случаях, когда оба главных члена предложения выражены именами существительными в именительном падеже, инфинитивом (или существительным и инфинитивом), числительным, а также перед словами это, вот, значит и т. д.
в) Постановка тире в неполных (эллиптических) предложениях, а также в одной из предикативных неполных частей сложного предложения.
г) Постановка знаков препинания в предложениях с однородными членами (как главными, так и второстепенными) в том числе и при наличии обобщающего слова; разграничение (при прозрачной семантике) однородных и неоднородных определений; графическое отделение повторяющихся слов.
д) Постановка знаков препинания в предложениях с обособленными членами (определениями, приложениями, обстоятельствами, дополнениями). При этом следует отметить что нормы хорошей речи предполагают умение различать обязательное и необязательное (факультативное) обособление, а также случаи, где обособление не предусмотрено.
е) Постановка знаков препинания в предложениях с уточняющими, пояснительными и присоединительными членами. При этом (так же, как и в случае с обособленными второстепенными членами предложения) носителю элитарной речевой культуры необходимо четко различать случаи обязательного и факультативного обособления.
ж) Слова, грамматически не связанные с членами предложения, (вводные слова и словосочетания, вставные конструкции, обращения, междометия, коммуникативы) должны быть отделены – при соблюдении норм хорошей речи – от остального текста предусмотренными для этого правила знаками препинания: скобками, двойным тире, двойной или же одиночной запятой.
з) К разряду общеобязательных пунктуационных норм представляется целесообразным отнести постановку знаков препинания (и прежде всего – запятой) между частями сложного (сложносочиненного и сложноподчиненного) предложения. При этом важным качеством хорошей речи можно считать правильную постановку запятой при сложных союзах или же на стыке союзов. Что касается бессоюзного сложного предложения, то здесь – в зависимости от смысловых отношений между частями – следует четко разграничивать употребление запятой (точки с запятой) – с одной стороны; двоеточия (тире) – с другой стороны. Выбор же того или иного знака препинания внутри каждой группы знаков может быть обоснован самим пишущим (носителем элитарной речевой культуры) в зависимости от предполагаемого смысла.
и) Соблюдение схемы передачи прямой речи и пунктуационного оформления цитат. При этом неизбежно возникает вопрос о правильном сочетании знаков препинания, о «наложении» одного знака на другой, о «поглощении» одного знака другим. Вопрос этот тем более актуален, что современная практика «изготовления» печатных текстов зачастую ведет к не всегда оправданному упрощению пунктуационных сочетаний. Пишущему приходится в каждом конкретном случае самому определять степень оправданности такого пунктуационного поглощения. От уровня компетенции пишущего зависит, таким образом, качество письменной (печатной) речи.
2. Помимо общеобязательных правил пунктуационного оформления письменного / печатного текста, несоблюдение которых выводит речь из понятия «хорошая», существует также целый ряд пунктуационных ситуаций, когда постановка / непостановка знака препинания, хоть и является ошибочной, но в целом не снижает общего уровня письменной речи, не выводит ее за рамки хорошей. К таким «условно допустимым» ошибкам можно, вероятно, отнести случаи наложения друг на друга нескольких знаков препинания, а также поглощения (не всегда предусмотренного правилами) одного знака другим.
Достаточно распространенным даже в хорошей речи является непостановка первой запятой перед повторяющимся союзом и, соединяющим однородные члены, например: Троянская и иерусалимская, и царьградская темы получают широкое развитие в Русском Хронографе 1512 г. (Монтаж. Литература. Искусство. Театр. Кино. – М., 1988. – С. 196.). Хотя, как показывает приведенный пример, пунктуационная небрежность в таких случаях часто дополняется небрежностью стилистической.
Еще более распространенными случаями можно считать факты неверного пунктуационного оформления конструкций с вводными словами. Так, в частности, Д.Э. Розенталь четко оговаривает, что «не являются вводными и не выделяются запятыми слова и словосочетания: авось, буквально, будто, вдобавок, в довершение, вдруг, ведь, в конечном счете, вот, вряд ли, все-таки, даже, едва ли, исключительно, именно, как будто, как бы, как раз, к тому же, между тем, небось, по предложению, по постановлению, по решению, приблизительно, примерно, притом, почти, поэтому, просто, решительно, словно, якобы и др.» [Розенталь 1996: 134]. Вместе с тем в современной пунктуационной практике зачастую можно встретить обособление ряда этих слов как вводных, например: Между тем, нами были установлены уровни выполнения заданий учащимися данной группы в зависимости от степени нарушения (Строганова В.В. Формирование навыков понимания текста у учащихся начальных классов школы для детей с тяжелыми нарушениями речи. Автореф. дис. … канд. пед. наук.). Вместе с тем, выше сказанное является существенным упрощением реальности! (Вопросы акмеологии. – Саратов, 1998. – Вып. 2. С. 36.). Подобного рода обособление часто является следствием того, что в классической литературе XIX века (когда правил пунктуации просто не существовало) возможным оказывалось различное пунктуационное оформление. Например: У меня голова болит, я вышла на воздух – авось пройдет (И.С. Тургенев); Авось, надумаете и приедете (А.П. Чехов) – примеры взяты из: [Розенталь 1996: 135]. Вместе с тем иногда такое немотивированное выделение слова или словосочетания как вводного автоматически выводит письменный текст за рамки хорошей речи. Это происходит в тех случаях, когда обособленный компонент связан со структурой предложения и легко (даже на уровне подготовки средней школы) может быть атрибутирован как один из второстепенных членов предложения, например: Довольно часто, люди склонны упрекать себя за ошибки (Вопросы акмеологии. – Саратов, 1998 – Вып. 2. С.33). Подобного рода примеры недопустимы в хорошей речи.
Иногда даже в хорошей речи можно встретить отсутствие запятой перед союзом и между частями сложносочиненного предложения. Как правило, это те случаи, когда смысл предложения делает возможным наличие общего для обеих частей второстепенного члена (в реальности отсутствующего): Третья, самая «глубокая» зона, - зона «последнего рубежа» и поэтому здесь окончательно снимается первоначальное подозрение… (Вопросы акмеологии. – Саратов, 1998. – Вып. 2. – С.79). Обилие же знаков препинания в других позициях еще больше затемняет структуру предложения.
В научной и официально-деловой (в целом хорошей) речи возможны конструкции, не содержащие обобщающего слова перед рядом однородных членов, но пунктуационно оформленные так, будто бы это слово там есть, например: Наиболее существенными условиями эффективного личностного саморазвития являются: адекватная оценка себя и своих возможностей, умение видеть свои недостатки и стремиться к их устранению… (Вопросы акмеологии. – Саратов, 1998. – Вып. 2. – С.86). Фактически двоеточие здесь стоит между сказуемым и однородными подлежащими, хотя логика такого пунктуационного оформления вполне очевидна.
В научном – даже филологическом – тексте иногда возможна явно ошибочная, но в целом допустимая в хорошей речи непостановка запятой, которая должна была бы закрывать придаточную часть или обособленный член предложения, например: Еще одна черта портрета языковой личности X, которая может быть квалифицирована как конфликтная – навязывание собственного мнения, собственного жизненного опыта, стремление подчеркнуть собственную значимость (Седов К. Ф. Становление дискурсивного мышления языковой личности. – Саратов, 1999. – С.134). Запятая в подобных случаях поглощается последующим знаком тире, а длинное многокомпонентное предложение порой затрудняет структурно обусловленную необходимость постановки знака препинания.
Как правило, допустимым в хорошей речи можно считать употребление одного знака препинания вместо другого. Исключения составляют лишь особенно грубые случаи подмены знаков (например, постановка запятой между подлежащим и сказуемым): Как показывает наш опыт работы с руководителями образовательных учреждений, для некоторых оценка себя, это достаточно трудный процесс… (Вопросы акмеологии. – Саратов, 1998. – Вып. 2. – С.86.).
В целом, говоря о случаях пунктуационного оформления текста, являющихся ошибочными, но допустимыми в хорошей речи, следует отметить, что в количественном отношении подобные случаи могут быть минимальными, единичными. Иначе говорить о речи как о хорошей не представляется возможным.
3. К третьей группе прежде всего можно отнести случаи факультативной (собственно факультативной или вариативной) постановки знака препинания. Подобного рода примеры подробно проанализированы Д.Э. Розенталем. Однако на некоторых, наиболее часто встречающихся примерах следует остановиться подробнее.
Прежде чем говорить о факультативных случаях пунктуационного оформления текста, не снижающих в целом уровень последнего, необходимо остановиться на следующем моменте. Носитель элитарной речевой культуры – это человек, который постоянно сталкивается с письменным / печатным текстом. Иными словами, это не только постоянный «производитель», но и постоянный «потребитель» письменной речи. Представитель элитарной речевой культуры хорошо знаком с текстами классической литературы, в том числе и с их прижизненными или репринтными изданиями, где сохранены авторская орфография и пунктуация; зачастую читает на иностранных языках, где иные правила пунктуации; обращает внимание не только на содержание, но и на графическое оформление рекламной продукции; имеет дело с частной периодической печатью, научными сборниками, которые издаются малыми тиражами и порой без должной корректуры. Всё это безусловно накладывает свой отпечаток на формирование представлений о хорошей письменной речи. И если при этом к современной полиграфической продукции у него возможно весьма критичное и критическое отношение, то классические тексты воспринимаются им – порой даже не осознанно – именно как образцовые. Все эти факторы необходимо учитывать при анализе факультативной постановки знаков препинания, не снижающей общего уровня письменной / печатной речи.
Каждая группа пунктуационных правил включает в себя случаи, допускающие как постановку, так и непостановку знака препинания, а также возможность выбора среди ряда знаков препинания, при этом даже не всегда оговаривается оптимальность такого выбора; в некоторых же случаях говорить об оптимальности не имеет смысла, т. к. пишущий выбирает знак препинания в зависимости от собственной трактовки текста. Все эти случаи пунктуационной вариативности можно отнести к группе допустимых, не снижающих общего уровня хорошей речи. Так, в частности, Д.Э. Розенталь оговаривает эти случаи, употребляя выражения «обычно не ставится», «как правило, не ставится», помечая, что знак препинания может ставиться при «противопоставлении или при логическом подчеркивании», с «целью интонационно расчленить предложение и облегчить восприятие его содержания» [Розенталь 1996: 92-93].
К аналогичным случаям, видимо, можно отнести и постановку / непостановку тире в неполном предложении (в эллиптическом). Так, в частности, Д.Э. Розенталь отмечает, что тире «ставится при наличии паузы в так называемых эллиптических предложениях <…>. При отсутствии паузы тире не ставится» [93]. Но пауза – это явление интонационное, принадлежность устной речи; в письменной же речи автор текста подразумевает такую паузу или же не подразумевает в соответствии с собственным замыслом. Поэтому едва ли постановку / непостановку тире в такого рода предложениях можно считать критерием для выделения хорошей речи. Это же положение еще с большим основанием применимо к интонационному тире. Такой – сугубо индивидуальный – подход к постановке / непостановке тире может наблюдаться даже в рамках одного предложения: Поэтому, как правило, я сразу включаю «приводной ремень», механизм реализации: в первую очередь, разумеется, глава моей администрации; за ним – помощники, аналитики, юристы, канцелярия; потом пресс-секретарь, тележурналисты… (АИФ, 2000, № 40)
У значительного количества людей, которым по роду занятий приходится создавать достаточно много письменных текстов, часто (даже при высоком уровне орфографической и пунктуационной компетенции) возникают трудности, приводящие к отсутствию единообразия при разделении запятой однородных и неоднородных определений. Дело в том, что в конструкциях, включающих в себя ряд определений, не всегда можно со всей определенностью сказать, являются ли данные члены предложения однородными. Зачастую для их точной атрибуции необходим значительный контекст или же знания авторского замысла. Поэтому пунктуационное оформление конструкций с контекстуальной или авторской однородностью / неоднородностью определений пишущий устанавливает для себя сам. Такая факультативность приводит к тому, что графическое разделение / неразделение ряда определений в некоторых случаях не влияет на общий уровень хорошей речи. Так, например, в одном газетном материале можно встретить следующее пунктуационное оформление конструкции с определениями: В это солнечное морозное утро началась одна из самых потрясающих историй времен мировой войны, а несколькими абзацами позже – следующее: …стал трепать розовое, свежевымытое ухо поручика (МК, 20.10.2000) Если в первом случае непостановка запятой регламентируется правилами, то во втором отделение определений друг от друга факультативно. Оба случая допустимы в хорошей речи.
Подобного рода нечеткость возникает и при различении на письме однородных и неоднородных приложений. Так, в частности, в научной и официально-деловой письменной речи весьма распространено указание должности и ученого звания человека (заведующий кафедрой, доктор филологических наук; доцент, кандидат филологических наук). Иногда даже для пишущего подобное разграничение не является принципиальным, и тогда в рамках одного предложения можно отметить следующий пунктуационный разнобой: сборник открывается совместной статьей проректора по учебной работе Саратовского пединститута, доц. А. Н. Донина и зав. кафедрой психологии СГПИ проф. В. И. Страхова… (Психология здоровья. Психологическое здоровье. – Саратов, 1998. – Вып. 3. – С.5). Разделение или неразделение этих слов запятой зависит в подобных случаях от того, какой смысл вкладывает пишущий в эти понятия; рассматривает их как характеризующие «предмет» с одной или с различных сторон, – и возможен в хорошей письменной речи. В связи с этим можно считать, что как наличие, так и отсутствие запятой в подобных случаях не влияет на общее качество письменной речи.
В конструкциях с обобщающими словами при однородных членах предложения (правила постановки знаков препинания здесь предельно прозрачны и недвусмысленны) некоторые предпочтения, в целом не затрагивающие уровень письменной речи, касаются, пожалуй, лишь двух случаев. Во-первых, когда «постановка перед тире, а также запятой в качестве дополнительного пунктуационного знака связана с условиями контекста» [Розенталь 1996: 195] (закрытием обособленного оборота или придаточной части, например). Эта запятая на практике может опускаться даже в текстах, авторами которых являются весьма образованные люди (см. раздел 2, где рассматриваются аналогичные случаи). Это связано, видимо, с общей тенденцией к экономии языковых средств, и в случаях, где понимание смысла не затруднено, отсутствие запятой может рассматриваться как не снижающее общего уровня хорошей речи. И, во-вторых, как отмечается в классическом справочнике по пунктуации Д.Э. Розенталя, «если находящаяся в середине предложения группа однородных членов имеет характер попутного уточняющего замечания, а логически выделяется предшествующее обобщающее слово, после которого предупредительная пауза отсутствует, то вместо двоеточия <…> ставится тире» [Розенталь 1996: 105]. Нельзя не обратить внимание на то, что критерии постановки тире вместо двоеточия в данном случае несколько субъективны, т. к. «логическое выделение» и «отсутствие паузы» пишущим и читающим может быть воспринято по-разному. Такое – с помощью тире – пунктуационное оформление конструкций с обобщающим словом при ряде однородных членов наиболее характерно для современной газетной публицистики: Всюду – в шкафах, на полках, просто в коробках на полу – эксклюзивные модели из дерева, бересты и лозы… (МК, 27.10.2000); Это бывает всегда в представительском зале Кремля – ёлка, золотые часы, привычный ритуал и новогодний текст (АИФ, 2000, № 40). Кроме того, в современном узусе наметилась тенденция (быть может, не всегда оправданная, но достаточно широко распространенная) заменять двоеточие на тире. Всё это приводит к тому, что знак тире начинает ставиться после обобщающего слова перед рядом однородных членов. Поэтому во многих случаях (прежде всего в тех, когда обобщающее слово не является «классическим» – местоимением или местоименным наречием) замену двоеточия на тире можно считать не снижающей общего уровня хорошей речи. Более того, в обсуждающемся сейчас проекте изменений некоторых правил орфографии и пунктуации, высказывается мнение о возможном расширении сферы употребления знака тире по сравнению с двоеточием.
Что касается обособления второстепенных членов предложения, то здесь, как правило, регламентация постановки знаков препинания достаточно жесткая и четкая. И здесь, в отличие от ряда других случаев, маркированным можно считать, по-видимому, не отсутствие знака препинания или замену одного знака другим, а, напротив, постановку запятой. Так, в частности, справочник Д.Э. Розенталя не предусматривает обособления в случаях, если причастия или прилагательные с зависимыми словами стоят после неопределенных, определительных, указательных и притяжательных местоимений, допуская при этом обособление, «если определительное местоимение субстантивируется или если причастный оборот имеет характер уточнения либо пояснения…, то определение обособляется» [Розенталь 1996: 109-110]. За пишущим таким образом оставляется право выбора: вкладывать или не вкладывать уточняющий или пояснительный смысл в определение. Следовательно, наличие (или отсутствие) обособления можно считать фактором, не влияющим на общий уровень хорошей речи. Кроме того в последнее время в письменной (печатной) практике всё больше распространяется тенденция к формальному обособлению, когда определение и определяемое слово, составляющие единое смысловое понятие, разделяются запятой: Все, участвовавшие в обследовании, заметили основополагающие различия… (Психология здоровья. Психологическое здоровье. – Саратов, 1998. – Вып. 2. – С.52). Такое обособление не имеет под собой смыслового или логического основания, а осуществляется лишь по внешним, формальным критериям [Сиротинина 1985].
Еще в большей мере это касается обособленных и необособленных приложений. Так, Д.Э. Розенталь замечает, что «во многих случаях возможна двоякая пунктуация, в зависимости от наличия или отсутствия поясни-тельного оттенка значения и соответствующей интонации при чтении» [Розенталь 1996: 116]. Тем самым постановка / непостановка знака препинания оказывается в прямой зависимости не только от смысла высказывания, но и от интонации, фактора не письменной, а сугубо устной формы речи. Таким образом, возможная факультативность подобного рода обособлений заложена уже в толковании свода правил, и, соответственно, наличие или отсутствие знаков препинания не может считаться фактором, влияющим на качество речи. Примеры подобного факультативного пунктуационного оформления подробно рассматриваются Д.Э. Розенталем [Розенталь 1996: 115-117].
Значительная часть случаев с факультативным обособлением (зависящим от смысла, интонации, логического ударения и других факторов, не являющихся особенностями письменной речи) связана с постановкой / непостановкой знаков препинания при уточняющих, пояснительных членах предложения, а также при словах, грамматически не связанных с членами предложения. Здесь обособление факультативно в подавляющем большинстве случаев, что и оговаривается Д.Э. Розенталем [125-138]. Более того, перечень слов, которые не являются вводными и поэтому не выделяются запятыми (авось, буквально, между тем, притом и др.), сопровождается замечанием о том, что «встречающийся применительно к этим словам пунктуационный разнобой связан с различными причинами…» [Розенталь 1996: 134] и, следовательно, возможен в хорошей письменной речи. Таким образом, даже для этого, казалось бы, строго кодифицированного ряда правила предусматривают некоторую вариативность пунктуационного оформления, подкрепленную примерами из классической литературы.
Читатель классики, человек образованный, воспринимает такой текст как пример грамотной, «хорошей речи» и сам начинает следовать (иногда невольно) известным образцам. В связи с этим в ряде случаев представляется весьма сложным провести четкую границу между грубым нарушением пунктуационных правил, не совместимым с нормами хорошей речи, и приемлемой авторской вариативностью. Здесь, вероятно, следует учитывать как стиль и жанр, выбранные пишущим (то, что уместно в авангардистском эссе, недопустимо, к примеру, в официальном документе), так и авторитетность источника (ср. между тем и притом, являющиеся вводными во многих произведениях И. С. Тургенева и М. Е. Салтыкова-Щедрина). Поэтому отнести подобное – ошибочное с нормативной точки зрения – обособление к нарушению хорошей речи или же к отсутствию такого нарушения можно лишь при учете широкого контекста, а также ряда других факторов, и в том числе времени создания текста.
Что касается знаков препинания в сложном предложении, то вариативное пунктуационное оформление, не влияющее на общее качество речи, можно отметить в ряде случаев. Это прежде всего относится к возможной постановке точки с запятой и тире между частями сложносочиненного предложения. Постановка этих знаков препинания зависит либо от смысла всей конструкции, либо от степени распространенности каждой из ее частей. И то и другое можно считать в различной степени субъективным, зависящем от замысла и точки зрения пишущего. Даже в школьной практике преподавания русского языка подобные нарушения считаются очень негрубыми ошибками, которые не могут повлиять на выставление оценки. Эти случаи, соответственно, можно отнести к разряду не снижающих общий уровень речи.
Сложнее обстоит дело с постановкой знаков препинания на стыке двух союзов в сложноподчиненном предложении. Правила, регламентирующие эту пунктуационную ситуацию, достаточно громоздки и представляются не всегда логичными, для их соблюдения нужен некоторый объем специальных филологических сведений (например, знание различий между соединительными и противительными союзами; умение быстро (в процессе письма) совершить мысленную перестановку частей предложения и др.) Видимо, это правило нуждается в некотором упрощении и унификации постановки знаков препинания. Пока же этого не произошло, возможно, имеет смысл, пусть и с некоторой оговоркой, признать существующий в реальной письменной практике пунктуационный разнобой – при отсутствии других нарушений и неточностей – в целом не снижающим общего уровня «хорошей речи».
И, наконец, бессоюзное сложное предложение. Знаки препинания в такого рода конструкциях в основном зависят от смысла, который пишущий вкладывает в свое высказывание. Поэтому возникающий неизбежно пунктуационный разнобой (за исключением семантически прозрачных, сугубо однозначных конструкций) можно считать допустимо вариативным и в целом не влияющим на общее качество речи. Более того, выбранный из ряда возможных знак препинания иногда является единственным средством выражения смысловых отношений между частями бессоюзного сложного предложения. Примеры факультативной расстановки знаков препинания в этих случаях подробно анализируются Д.Э. Розенталем: [Розенталь 1996: 142-152; 159-162].
Значительное количество вариантов пунктуационного оформления возникает при сочетании различных знаков препинания. Что касается одного из самых распространенных сочетаний знаков – запятой и тире, – об этом речь шла в разделе 2. При сочетаниях других знаков препинания, как правило, не возникает серьезных проблем. Различить же спорные случаи помогает контекст, а также стиль и жанр письменного сообщения.
4. В особую группу средств письменной речи можно выделить различные ресурсы создания пунктуационной выразительности, экспрессии. Естественно, уместность использования этих средств определяется типом письменного сообщения, его стилем, жанровой принадлежностью, предполагаемым адресатом речи. Средства пунктуационной выразительности (экспрессивные пунктуационные приемы) можно считать уместными и даже желательными в художественных произведениях (как прозаических, так и поэтических), в газетно-журнальной публицистике, в рекламных текстах, а также в неофициальной сфере (дружеская переписка, дневниковые записи и пр.).
В такого рода письменных текстах, кроме экспрессивных пунктуационных приемов (способов создания экспрессии в письменном / печатном тексте с помощью знаков препинания, пунктуационных комплексов и схем, достаточно широко применяемых рядом авторов в произведениях различных жанров и творческих направлений современной художественной прозы и публицистики), уместно также использование экспрессивных сочетаний семантизированных знаков препинания (например, вопросительного и восклицательного), заключение этих знаков в скобки для выражения авторского отношения к сообщаемому, употребление интонационного тире в случаях, не предусмотренных правилами, а также других возможностей пунктуации и параграфемики, не противоречащих ее системе.
Среди экспрессивных пунктуационных приемов, которые могут быть использованы (и используются) в письменной речи различных жанров представителями элитарной речевой культуры, можно выделить следующие.
а) Парцелляция. Сущность этого приема заключается в том, что текст одного предложения расчленяется на несколько отрезков. Вычленяемые при парцеллировании элементы логически и графически приобретают статус самостоятельных предложений, на конце которых ставится конечный знак препинания: точка (в большинстве случаев), а также вопросительный и восклицательный знаки (относительно редко). Следующая часть (отрезок) начинается с прописной буквы. Парцеллирование текста может быть усилено таким композиционным размещением базовой структуры и парцеллята, чтобы они оказались в разных абзацах. Например: Сомнительно. Чтобы ты. Игнатьев. Был мужчиной. Потому что мужчины. Они решительны (Т. Толстая. Чистый лист).
б) Экспрессивное расчленение вопросительных и восклицательных предложений с однородными членами при помощи вопросительного и восклицательного знаков. При этом текст одного структурно целостного предложения предстает в виде нескольких расчлененных конечными знаками препинания (вопросительным и восклицательным) отрезков. В то же время (в отличие от приема парцелляции) создаваемые повторяющимися знаками препинания «отрезки» представляют собой графически не самостоятельные предложения, а лишь части одного предложения. Постановка конечных знаков препинания при этом возможна как между одиночными однородными членами, так и между образуемыми ими группами членов предложения и даже между предикативными частями сложного предложения. Например: …был ли этот человек обречен на такую судьбу с самого начала? есть ли предопределение? есть ли теодиция? Лит. Газета. Как она дает больному пожаловаться! как утвердительно спросит!.. (А. Битов. Похороны доктора).
в) Вставка в позицию середины повествовательного предложения конечного разделительного – восклицательного – знака. В этом случае в текст повествовательного предложения вносится восклицательный знак, после которого предложение продолжается со строчной буквы. Такое употребление выделяет и подчеркивает предшествующее восклицательному знаку слово или группу слов. Этот экспрессивный пунктуационный прием в печатном тексте может быть усилен графически – с помощью шрифтового выделения. К тому же восклицательный знак может удваиваться, утраиваться и т. д. Например: Вот она! опять утекла (А. Битов. Улетающий Монахов).
г) Экспрессивное членение текста предложения с помощью сочетания «семантизированный разделительный знак + тире». В этих случаях текст одного структурно целостного предложения членится на две части с помощью сочетаний: «? – », «! – », «… – ». Последующая часть при этом начинается со строчной буквы, а разрываемые сочетанием «семантизированный разделительный знак + тире» части предложения могут находиться между собой в различных смысловых отношениях. Например: Она только у нас? – или всюду? (Ю. Лебедев. Странствия Пифа).
д) Антипарцелляция. Этот пунктуационный прием противоположен приему парцелляции. При антипарцелляции абзац – с точки зрения пунктуационного оформления – предстает как единое предложение. Точка или любой другой конечный знак препинания употребляется лишь один раз – в конце абзаца. Предикативные единицы внутри абзаца (логически завершенные предложения) отделяются друг от друга знаком середины предложения – точкой с запятой. С помощью этого приема часто передается поток сознания или поток действительности. Например: Подпишет, понял Кемп; с этой всё в порядке, сработано крепко, привязана на всю жизнь; если рискнет признаться ему во всём, он перестанет ей верить; она понимает, что Роумэн не сможет переступить свою память. (Ю. Семенов. Экспансия).
е) Сегментирование текста предложения с помощью употребления тире непосредственно после союза и. Возникающие в результате такого сегментирования части (не всегда и не обязательно равные) могут находиться между собой в различных семантических отношениях. Но в любом случае выразительный эффект достигается за счет противоречия между соединительной семантикой союза и и разделительным характером знака тире. Например: В нем были изысканность и – грубость (Д. Гранин. Зубр).
Хорошая речь может включать в себя и другие пунктуационные «вольности», в силу различных причин не являющиеся экспрессивными пунктуационными приемами, но не противоречащие логике пунктуационной системы современного русского литературного языка. Выбор этих выразительных средств зависит от вкуса пишущего, стиля и жанра письменного сообщения. При этом следует отметить, что отсутствие подобного рода средств не снижает общего уровня письменной речи.
Итак, проанализировав пунктуационные средства хорошей письменной речи, можно сделать выводы о том, что все эти средства условно делятся на четыре группы: 1) общеобязательные, необходимые для любого пишущего; 2) допустимые, приемлемые в письменном (печатном) тексте, 3) вариативные, не «ухудшающие» и не «улучшающие» качество речи; 4) средства графической выразительности, экспрессивные пунктуационные возможности, использование которых можно считать дополнительным, факультативным «украшением» речи. Уместное (как в ситуативном, так и в жанрово-стилистическом смысле) их использование делает письменную речь ярче, красочнее, помогает точнее передать оттенки смысла, логику изложения, авторские эмоции по поводу написанного.
2.4. ОБЩЕГРАММАТИЧЕСКАЯ ПРАВИЛЬНОСТЬ РЕЧИ
Правила современной орфографии и пунктуации имеют разную степень соотношения с морфологической и синтаксической системами русского язы ка. Чисто орфографические и чисто пунктуационные правила, опираясь на формально-морфологические и формально-синтаксические принципы, реализу ются только в письменной речи. Кроме таких правил в русской орфографии и пунктуации существуют правила, которые можно определить как грамматико-орфографические и грамматико-синтаксические, поскольку они самым тес нейшим образом связаны со свойствами грамматической системы русского языка. Владение этими правилами лежит в основе грамматико-синтаксической грамотности, или точнее общеграмматической правильности речи. В от личие от чисто орфографических и чисто пунктуационных правил грамматико-синтаксические правила действуют как в письменной, так и в устной речи. К разряду таких правил можно отнести, например, правила употребления падежных форм существительных с различными предлогами: благодаря друзьям, но благодаря помощи друзей, вести расчеты согласно договору, но действовать согласно условиям договора, по условиям договора, по прибытии, по приезде, по предъявлении документа и т. п. Сюда же относятся и правила выбора в соответствии со стилем и условиями общения вариант ных окончаний существительных (отпуски – отпуска, рапорты – рапорта). К числу нарушений синтаксической грамотности можно отнести часто встречающиеся в устной и письменной речи ошибки в построении синтаксических конструкций. Например, очень часто вместо правильного памятник Пушкину, Толстому, Глинке и т. д. говорят и пишут памятник Пушкина, Толстого, Глинки и т. д., не замечая того, что форма родительного падежа существительных в этих словосочетаниях имеет значение принадлежности и указывает на создате ля памятника. Или рассказывая по радио о работе Совета Федерации, кор респондент А. Коростошевская сказала: Вопрос снят из повестки дня, не заметив, что соединила в одну две разные синтаксические конструк ции: «вопрос снят с повестки дня» и «вопрос исключен из повестки дня».
Общие правила употребления предложно-падежных форм существи тельных, правила координации подлежащего и сказуемого, правила постро ения синтаксических конструкций описаны, например, в словаре-практику ме «Культура устной и письменной речи делового человека» [М., 1998].
Если оценивать влияние подобных грамматических и синтаксических ошибок на уровень речевой культуры пишущих и говорящих на русском языке, то следует сказать, что в письменной и устной речи носителей элитарного типа речевой культуры им нет места вовсе, и их отсутствие даже может служить отличительным признаком этой культуры. Так, в одном из телевизионных интервью М. Касьянов сказал: «...по прилетЕ президента в Москву...», употребив правильную форму «по прилетЕ» вместо часто употребляемой формы по прилету, по приезду. И форма по прилете в речи М. Касьянова явилась именно таким знаком его высокой речевой культуры.
У представителей среднелитературного типа речевой культуры нарушения общеграмматических норм и правил могут быть допустимы в очень редких случаях только при наличии грамматической вариант ности. В пока еще формирующихся разговорных типах речевой культуры уровень общеграмматической правильности речи, безусловно, значительно ниже, чем в элитарном или даже среднелитературном, и объясняется это, на наш взгляд, несколькими причинами. Прежде всего это связано с тем, что в современной средней школе при обучении русскому языку общеграмматической грамотности и правильности уделяется гораздо меньше внимания, чем собственно орфографии и пунктуации. Кроме того, выделяя общеграмматическую правильность речи, мы с уровня грамотности, то есть соответствия речевого употребления определен ному правилу, переходим на уровень нормативности, то есть соответствия выбранного варианта нормам литературного языка, а проблемы граммати ческой нормативности в общеобразовательных школах пока практически не затрагиваются.
Впервые о существовании системы разнообразных норм русского литературного языка, которые каждый культурный человек обязан соблюдать в своей речи, молодые люди, да и то, если они студенты вузов, узнают из недавно включенного в вузовский образовательный стандарт курса «Русский язык и культура речи». Поэтому освоение грамматических норм требует самостоятельных, сознательных и постоян ных усилий со стороны всех, желающих как можно правильнее и лучше владеть русским литературным языком.
В последние годы значительно расширилась и усложнилась сфера устного общения. Устная речь звучит сейчас не только в повседнев ном бытовом или официальном общении, но и с экранов телеви зоров, в радиоэфире, мы слышим ее и на парламентских заседаниях, и на деловых встречах, и на различных презентациях, форумах, публичных мероприятиях и т. д. И нужно сказать, что не всегда качество этой устной речи можно оценить как хорошее. Как уже отмечалось, одним из призна ков хорошей устной речи является ее общеграмматическая правильность. Общеграмматическая правильность свойственна и хорошей письменной речи, но только в устной речи реализуется такой важный для хорошей правильной речи признак, как орфоэпическая грамотность.
В отличие от орфографической и пунктуационной грамотности орфо эпическая грамотность опирается не на знание узаконенных правил, а на владение говорящими определенной системой произносительных норм, которые в русском литературном языке, как известно, сформировались в своеобразных исторических и социальных условиях. Не вдаваясь в дис куссию о лингвистическом толковании понятия «норма», отметим только, что существенным отличием орфоэпической нормы от правила является то, что произносительная норма – это общепринятая в литературном язы ке реализация возможностей, заложенных в фонологической системе рус ского языка. Другими словами, орфоэпическая норма – это один из про износительных вариантов, которые существуют в пределах национального русского языка, но по каким-то причинам (фонологическим или социально-историческим) именно он становится обязательным и единственно пра вильным для литературного произношения.
Другой отличительной особенностью орфоэпической грамотности является тот факт, что уже сложившаяся и действующая сейчас система орфоэпических норм допускает очень широкую их вариативность в пре делах самой этой системы. Это и территориальные произносительные особенности, естественно, укладывающиеся в рамки, допустимые нормами литературного произношения, например, неполная или, наоборот, ярко выраженная редукция предударного «а» (в[А]да – в[ъа]да), возможная замена мягкого «ч» на полумягкое (как недопустимый региональный вариант даже твердое «ч»), упрощение групп согласных на конце слов (сладост´ – сладос´, прочност´ – прочнос´), возможное упоребление полных гласных «о», «е» в безударном положении и т. д. [Вербицкая 1993]. Это и профессиональные варианты места ударения (наркомáния – наркоман´я, кóмпас – компáс и т. д.), это и стилистически закрепленные варианты литературного произношения, например, стилистически нейтральное в литературном языке «иканье» (з[Ие]мля, цв[Ие]ты, д[Ие]вичий смех, в[Ие]сти зас[Ие]дание) и закрепленное за высокой торжественной речью «еканье» (з[Еи]мля, цв[Еи]ты, д[Еи]вичий смех, в[Еи]сти заседание).
Стилистическая закрепленность распространяется не только на употребление в речи орфоэпических вариантов, но и на характер литературного произношения в целом, и в зависимости от условий и целей устного общения в пределах общей орфоэпической системы литературного языка выделяются такие стилистические разновидности, как полный (нейтральный), высокий (торжественно окрашенный) и сниженно-разговорный (неполный) стили литературного произношения.
Каждая из этих стилистических разновидностей имеет свои сферы употребления и обладает некоторым набором отличительных признаков. Для полного стиля литературного произношения, который реализуется в условиях официального общения, характерно обязательное соблюдение всех основных современных орфоэпических норм, и поэтому основными отличительными признаками полного стиля произношения является «аканье» после твердых согласных, «иканье» после мягких согласных, оглушение согласных на конце слов, оглушение звонких согласных перед глухими, четкая артикуляция звуков без сильной редукции, ясное, спокойное интонационное оформление.
Высокий стиль литературного произношения используется в основ ном в особо торжественных или поэтически возвышенных ситуациях. Для этого стиля основными отличительными признаками являются «еканье» после мягких согласных, частичное сохранение звонких конечных соглас ных в середине слов, четкая артикуляция звуков, замедленный темп речи и эмоциональное интонационное оформление.
Неполный (разговорный или сниженно-разговорный) стиль литературного произношения, свойственный только для обиходно-бытового неофици ального общения, характеризуется такими чертами, как ярко выраженное «аканье» после твердых согласных и «иканье» после мягких согласных, большая вариативность темпа речи, сильная редукция, даже с полным вы падением безударных гласных, упрощение групп согласных в середине слова, отсутствие пауз между фразами и их частями, резкая смена инто национных и ритмических рисунков речи [Розанова 1983].
Грамотное и уместное использование в устной речи всех этих трех стилевых разновидностей литературного произношения является обязательным признаком элитарного типа речевой культуры. Носители среднелитературного типа речевой культуры в лучшем случае владеют неполным нейтральным стилем литературного произношения и ис пользуют его во всех официальных ситуациях, нередко с элементами сниженно-разговорного стиля. Преимущественное употребление неполного сниженно-разговорного стиля в любых условиях общения является призна ком низкой речевой культуры, потому что отмеченные выше черты разговор ного стиля произношения могут приводить не только к снижению уровня разборчивости речи, но и даже к полному ее непониманию. Так, Н.Н. Розанова отмечает, что даже при информационной нагруженности в разговорной речи слова подвергаются сильной деформации: в эту сторону звучит кaк [в'тусторну], куда он – [кудаън], мы сегодня были в кино – [мыс'н'был'фк'ино], потом покуришь – [птъмпакур'ш] и т. д. В результате ослабления разборчивости и быстрого темпа могут возникать и ситуации полного непонимания: было сказано он покоя никому не дает, а услышано покойником, сказано пир горой, услышано – переговоры и т. п. [Розанова 1983: 44-49]. Многолетние наблюдения за электронными средствами массовой информации показывают, что, по мнению многих молодых теле- и радиожурналистов, демократизация в СМИ выражается не только в характе ре отбора и стиле подачи информации, но и в переходе на разговорный стиль изложения этой информации. Однако очень часто вместо эффекта непринужденности и естественности общения со зрителями и слушателями возникает эффект неразборчивости и даже полной непонятности содер жания теле- и радиопередач. (См., например, фельетон-пародию на эту тему А. Слаповского в газете «Известия» от 22.08.2000).
Кроме наличия стилистических разновидностей, создающих опреде ленные затруднения в освоении системы современных орфоэпических норм, значительную сложность при выборе правильного вари анта создает достаточно высокая мобильность самой этой системы. Если в своде орфографических и пунктуационных правил изменение существу ющих или появление новых происходит не чаще двух раз в столетие, то смена отдельных орфоэпических норм происходит почти параллельно со сменой поколений, то есть через 10 – 20 лет. Поэтому в орфоэпии существует разграничение «старших» и «младших» произносительных норм.
«Старшая» норма произношения обычно отражена во всех словарях и справочниках, но в более новых словарях, например, в «Орфоэпическом словаре русского языка» [М., 1997] отражены уже и «младшие», новые нормы произношения, а в «Словаре трудностей русского произношения» [Каленчук, Касаткина 1997] введены пометы «допуст. устар.», «допуст. но вое», «допуст. разг»: волжский [кий] и допуст. устар. [къй], запахивать – запа[х'и]вать и допуст. устар. зaпa[xъ]вaть, прoнзить [н'з'] и допуст. новое [нз'], сейчас [с'ич'ас] и допуст. разг. [щас].
«Старшие» нормы характерны для речи людей старшего и среднего поколений и сохраняют черты более традиционного литературного произношения. «Младшие» нормы, появляясь в речи более молодого поколения в силу разных причин (со циальные изменения в обществе, изменения условий устного общения, об щий уровень образованности и культуры и т. д.) иногда очень долго со существуют со «старшими», традиционными нормами, а иногда очень быстро вытесняют их, приобретая статус единственной и обязательной для всех произносительных стилей литературного языка и всех типов речевых культур. Употреблявшиеся еще в начале XX века слова шкап, нумер, снур, шкуна и др. очень быстро стали восприниматься как устаревшие, вышли из речевой практики и уступили место единственно допустимым в литера турном языке формам шкаф, номер, шнур, шхуна [Горбачевич 1978: 133].
Примерами длительного сосуществования двух допустимых вариантов норм являются традиционные смягчения согласных перед мягкими согласными (с'м'ех, вет'в'и, т'в'ердый, с'т'екло, в'з'имать и т. п.) и его от сутствие в речи более молодых (см'ех, ветв'и, тв'ердый, ст'екло, вз'имать и т. п.), полумягкое произношение «ц» в традиционном петербургско-ленинградском варианте (лек[ц'и]я, прин[ц'и]п, револю[ц'и]я) и чет ко выраженное отвердение в более современном варианте, произношение отдельных сочетаний согласных: сш, зш как [шш], сч, зч как [ш'ш'], зж, жж как [ж'ж'], жд как [ж'ж'] (бе[шш]умный, paccкa[ш'ш']ик, ви[ж'ж']ать, е[ж'ж']у, дро[ж'ж']и и т. д. и более новое, но пока только допустимое е[жж]у, дро[жж]и, ви[жж]ать с твердым ж). С другой стороны, только в сценической речи, и то с частыми нарушениями сохранилось традиционное старомосковское про изношение прилагательных мягкъй, неловкъй, тихъй и т. д., общелитератур ной же нормой стало произношение мягкий, неловкий, тихий и т. д. Прак тически вытеснено на периферию литературной произносительной системы или даже вообще ушло за ее пределы произношение типа ш[ы]ги, ж[ы]ра, ш[ы]ры, смею[с], занимал [са], единственной нормой стало произношение шаги, жара, шары, смею[с']. Значительно сократилось количество слов, в которых на месте сочетаний «чн» и «чт» сохраняется вариант с произношением «шн» «шт»: cкy[шн]ый, нapo[шн]o, кoнe[шн]о, трое[шн]ик и др. В основном это несколько общеупотребительных слов, а также местоимения что, чтобы [што], [штобы] и производные от них. Замена «чт, чн» на «шт, шн» в других словах сейчас может даже оцениваться как просторечное явле ние, что выводит такое произношение за пределы хорошей литературной речи [Аванесов 1984: 182-186]. Правда, у представителей элитарного типа речевой культуры старшего поколения произношение моло[шн]ый, яи[шн]ица, було[шн]ая, порядо[шн]ый, стрело[шн]ик и др. может служить сигналом сохранения хорошего традиционного литературного произношения начала ХХ века.
Сложность освоения современной орфоэпической системы состоит не только в том, что в ней на законных основаниях сосуществуют различного типа варианты, что орфоэпические нормы достаточно быстро сменяются, но и в том, что в пределах этой системы объединены нормы, связанные с функционированием в устной речи фонетических единиц разных уровней. Поэтому среди орфоэпических норм следует выделять фонетические нормы, связанные с произношением отдельных звуков или их сочетаний, акцентологические нормы, регулирующие постановку словесного ударения, и просодические нормы, описывающие типы русской интонации и принципы их ис пользования в устной литературной речи.
В живой спонтанной речи нарушения фонетических норм обычно мало заметны даже в речи носителей среднелитературного типа речевой куль туры. Но есть несколько широко распространенных фонетических ошибок, которые существенно влияют на качество устной речи и которые совер шенно недопустимы в речи представителей элитарной речевой культуры. Это прежде всего замена взрывного согласного «г» на фрикативный «γ», потому что в русской фонологической системе нет такой согласной фо немы «γ», и сохранение в безударном положении гласного «о». Особое место в системе фонетических норм занимает норма произношения твердого или мягкого согласного перед гласным «е» в заимствованных словах. Есть очень большая группа слов, в которых согласный всегда произно сится со смягчением: бер'ет, векс'ель, пат'ент, фан'ера, т'ема, акад'емия, д'eбош, p'eвю, т'eнop, шин'eль, кp'eйcep, мyз'eй, корр'ектный и т. д. Не менее обширную группу составляют слова, в которых по современным нормам следует перед гласным «е» произносить только твердый согласный: ат[э]изм, бизн[э]с, бижут[э]рия, р[э]кввием, т[э]ст, паст[э]ль, свит[э]р, т[э]зис, т[э]мп, т[э]ннис, т[э]нт, экз[э]мпляр, экстраc[э]нс, котт[э]дж, арт[э]рия, д[э]льта, компьют[э]р, код[э]кс, т[э]рмос, ген[э]тика и др. Ситуация с произношением подобных слов осложняется еще и тем, что современные нормы допускают в отдельных случаях и двоякое произношение: бакт'ерия – бакт[э]рия, барм'ен – барм[э]н, флан'ель – флан[э]ль, басс'ейн – басс[э]йн, прoгp'ecc – прогр[э]сс, пр'ecca – пр[э]сса и т. д. Процесс освоения заимствованных слов в русском языке очень противоречив, единых реко мендаций и правил здесь пока не существует, и поэтому мы в данном случае можем только присоединиться к авторитетному мнению Р.И. Аванесова, что «надо четко прислушиваться к образцовой устной речи и почаще заглядывать в авторитетные словари и справочные пособия» [Аванесов 1984: 221]. В хорошей литературной речи, и прежде всего в ре чи представителей среднелитературного типа речевой культуры, могут быть единичные отклонения от общепринятых сейчас норм произношения согласных перед «е» в заимствованных словах, но только в редко упот ребляемых и ни в коем случае в часто используемых словах, таких как тема, фанера, шинель, крем, музей и др.
Признаками хорошей (образцовой, по Р.И. Аванесову) речи могут быть и особенности произношения начального гласного «э» и безудар ного «о» в заимствованных словах. Для хорошей речи во всех стилях литературного произношения здесь допускается только один вариант: на месте безударных «е» и «о» сохраняются звуки, близкие к ним: [эи]таж, [эи]кономика, [эи]тап, [эи]кватор, [эи]поха, [эи]мбарго, [ОО]Н, п[О]эт, кред[О], б[О]монд, с[О]нет и др.
Акцентологические нормы, объясняющие и регулирующие в устной речи постановку словесного ударения, отличаются еще большей сложностью и разнообразием, чем фонетические нормы, потому что русское словесное ударение характеризуется такими признаками, как разноместность и подвижность. Многочисленные ошибки в постановке словесного ударения встречаются обычно в речи носителей среднелитературного и сниженного литературно-разговорного типов речевой культуры. У представителей эли тарной речевой культуры ошибки в постановке словесных ударений не должны иметь места. Чаще всего акцентологические ошибки встречаются в заимствованных словах и в отдельных словоформах имен существительных и глаголов. Не имея возможности дать подробные рекомендации по поста новке словесного ударения, приводим небольшой перечень слов, в кото рых могут встречаться акцентологические ошибки: квартАл, каталОг, дОллар портфЕль, договОр, киломЕтр, начАть, заводскОй, шофЕр, агЕнт, алкогОль, афЕра, инсУльт, близкИ, прАвы, красИвее, прИнцип, звонЯт, включАт, докумЕнт цемЕнт, библиотЕка, принЯть, деньгАми, алфавИт, родилсЯ и допустимое родИлся, валовОй, кУхонный и др. Автоматизм живого говорения нередко под действием аналогии с другими словами приводит к появлению в речи таких ошибок, как обеспечЕние вместо правильного обеспЕчение, тЕкстовый – вместо текстовОй, притвОрит – вместо притворИт и др. Но нужно отметить, что такие ошибки, как правило, малозаметны в речи и практически не влияют на восприятие ее как хорошей и литературной, орфоэпически правильной. Однако представ ляя собой «трудный участок» [Горбачевич 1989] орфоэпической системы русского литературного языка, акцентологические нормы требуют к себе пристального внимания говорящих, и их освоение всегда связано с упорной и постоянной работой над повышением правильности устной речи.
Особую группу орфоэпических норм составляют просодические нормы, связанные с интонационным оформлением устной речи. С огромным сожалением приходится констатировать, что не только в бытовом неофи циальном общении, но и в официальной речи и даже в электронных сред ствах массовой информации исчезает свойственный русской речи тип инто национного ее оформления – мелодичный, без резких тональных переходов, спокойный темп речи, четкое интонационное выделение наиболее значи мых частей высказывания без интонационного дробления словосочетаний на отдельные слова. Именно эти черты интонационного оформления устной речи наряду с соблюдением фонетических и акцентологических норм всегда отличали и должны отличать элитарный тип речевой культу ры, и именно к этому должны стремиться и носители других типов рече вых культур при улучшении и совершенствовании своих речевых навыков.
Обобщая обзор системы современных орфоэпических норм, формирующих орфоэпическую грамотность, считаем необходимым обратить внимание на тот факт, что на современном этапе изучения и описания орфоэпичес ких норм трудно сформулировать понятие идеальной орфоэпической нормы, и поэтому мы вслед за Е.Н. Ширяевым предлагаем в качестве основных критериев хорошей с точки зрения орфоэпии речи считать умеренный консерватизм, всеобщность и стремление к безвариантности [Ширяев 2000: 14-15]. Поэтому в хорошей устной литературной речи должны с учетом, конечно, стилистических особенностей сохраняться более традиционные фонетические и акцентологические нормы, с осторожностью использоваться новые варианты, и практически недопустимы в ней профессиональные и террито риальные произносительные варианты.
Таким образом, хорошая речь – это правильная, грамотная во всех отношениях речь, в которой соблюдаются все правила и нормы русского литературного языка. Но правильность речи, основанная на разносторонней грамотности говорящих или пишущих, не является единственным критерием хорошей речи. Правильность речи – это как бы надежный и прочный фундамент, лежащий в основе построения различных функциональных типов речи. Правильная речь хорошей будет только тогда, когда любое высказывание будет соответствовать месту, условиям и задачам общения, когда каждая фраза будет ясной, вразумительной и доступной пониманию любого, к кому обращена эта речь.
Официально-деловая речь, призванная обслуживать самые разнооб разные сферы современного делового общения, очень сложна и многообраз на в жанровом отношении. Прежде всего нужно отметить, что наряду с ти пичными для деловой речи письменными жанрами сейчас очень интенсивно развиваются жанры устного делового общения (деловые переговоры, презен тации, телефонограммы, деловые игры и т. д.). Но и письменные документы, функционирующие в сфере современного делового общения, по своим жанрово-стилистическим признакам не всегда укладываются в рамки традиционно выделяемых функционально-стилевых разновидностей деловой речи. Полного описания как уже сложившихся, так и вновь возникающих жанров делового общения пока не существует, поэтому о критериях хорошей деловой речи с точки зрения ее соответствия жанру можно говорить только в самом общем плане. Во-первых, хорошая деловая речь, так же как и любая другая функционально-стилевая разновидность литературной ре чи, должна быть грамотной и правильной во всех отношениях. Особенно это касается деловых текстов, авторами которых являются официальные лица. Во-вторых, во всех деловых текстах, как письменных, так и устных, должны реализоваться такие их обязательные признаки, как языковая точность выражения, не допускающая инотолкования текста документа, и потому им свойственно лексическое однообразие и почти полное отсутствие экспрессивно окрашенной лексики, использование определенных синтаксических комплексов и конструкций [Функциональные стили… 1993]. Кроме того, для каждой разновидности деловых текстов свойственны такие признаки их организации, как композиционные особенности документов, определяющие способы изложения информации, рубрикация письменного текста, а также такие обязательные реквизиты документа, как дата, подпись, печать, название организации, штампы, адреса отправителей и получателей и т. д. [Рахманин 1988].
Отличительным признаком многих деловых текстов является их стандартизация, которая проявляется не только в соблюдении официально утвержденных стандартов (ГОСТов), но и в том, что многие служебные до кументы, функционируют в форме бланков и анкет. Использование бланков с трафаретными текстами и анкет с системой специально разработанных вопросов значительно ускоряет и упрощает как составление документов, так и их обработку и понимание [Стенюков 1997].
Поскольку письменная форма является доминирующей в деловом об щении, то в качестве иллюстраций хорошей, по нашему мнению, деловой речи приведем и прокомментируем несколько фрагментов деловой речи разной стилистической и жанровой направленности.
В аспекте функциональной стилистики официально-деловая речь неоднородна, и в зависимости от конкретной сферы исполь зования и социальной направленности деловых текстов официально-дело вой стиль распадается на несколько функциональных подстилей или функциональных разновидностей. Наиболее важными в регулировании общественных отношений являются законодательно-правовой, юридический и администра тивно-распорядительный подстили деловой речи, правда, в последние годы в связи с изменением социально-экономических отношений в обществе достаточно активно формируется еще один функциональный подстиль официально-деловой речи, который можно обозначить как коммерческо-предпринимательскую деловую речь.
Для каждой функциональной разновидности официально-деловой речи свойственны не только свои особые сферы реализации, но и наиболее типичные для нее жанры официальных документов.
Законодательно-правовые документы, основное назначение которых опреде лять и законодательно закреплять и регулировать социальные, полити ческие, экономические и правовые отношения в обществе, существуют в виде таких жанровых разновидностях, как закон, указ, постановление, предписание, основным среди которых является закон. Поэтому в качестве образца хорошей законодательной речи приводим статью из «Кодекса законов о труде Российской Федерации» (с изменениями и до полнениями на 1 декабря 1996 г.). Несмотря на то, что в настоящее время идет активная работа над новым КЗОТом, мы считаем, что лингвистические качества статьи об основном документе, фиксирующем сведения о трудовой деятельности работника, сохраняется практически без изменений.
Законодательно-правовой текст: Статья 39 КЗОТа РФ. Трудовая книжка
Трудовая книжка является основным документом о трудовой дея тельности работника.
Трудовые книжки ведутся на всех работников, работающих на пред приятии, в учреждении, организации свыше пяти дней.
В трудовую книжку вносятся сведения о работнике, о выполняемой им работе, а также о поощрениях и награждениях за успехи в работе на предприятии, в учреждении, организации. Взыскания в тpyдoвyю книжку не записываются. Записи o причинах увольнения в трудовую книжку должны производиться в точном соответствии с формулировками действующего законодательства и со ссылкой на соответствующую статью, пункт закона. При расторжении трудового договора (контракта) по инициативе работ ника в связи с болезнью, инвалидностью, уходом на пенсию по старости, с зачислением в высшее или среднее специальное учебное заведение либо в аспирантуру и по другим причинам, с которыми законодательство связывает предоставление определенных льгот и преимуществ, запись об уволь нении в трудовую книжку вносится с указанием этих причин (в ред. За кона Российской Федерации от 25 сентября 1992г. – Ведомости Съезда народных депутатов Российской Федерации и Верховного Совета Россий ской Федерации, 1992, № 41, ст. 2254).
При увольнении трудовая книжка выдается работнику в день увольнения.
Статья о трудовой книжке композиционно очень логично и четко построена. Сначала дается определение данного документа и указывается его назначение (основной документ о трудовой деятельности работника), затем идет описание содержания документа (сведения о работнике, о выполняемой работе, поощрения и награждения, причины увольнения и т. д.), даются инструкции по формам записей в трудовую книжку и условиям вы дачи работнику его трудовой книжки. Композиционные особенности текста данной статьи сочетаются с такими признаками хорошей деловой речи законодательного типа, как преобладание общеупотребительной лексики. простота синтаксических конструкций, грамотное использование терминов. Антиэкспрессивность документа, которая соответствует содержащейся в нем информации, создается использованием нейтральной лексики (основной документ, выполняемая работа, формулировки, запись вносится и т. п.). Основной термин трудовая книжка на протяжении всей статьи используется без изменений и сокращений, что позволяет избежать инотолкования данной статьи. Другие используемые в статье термины (работник, взыска ние, законодательство, высшее или среднее специальное учебное заведе ние) также даются без сокращений, и этим достигается широкая коммуни кативная доступность текста, поскольку не только специалист, но и лю бой читающий данную статью КЗОТа может однозначно и юридически пра вильно понять ее содержание.
В статье преимущественно используются простые предложения, иногда осложненные однородными членами, что также работает на общедоступность и понятность этого законодательного текста.
Очень близки и по сфере применения и по социальной роли к зако нодательным текстам юридические тексты. Некоторые исследователи даже не видят между ними никаких различий, выделяя в официально-деловом стиле только законодательный подстиль [Ивакина 1997: 21] Однако, в области юриспруденции следует различать официальную законодательно-правовую речь и практическую юридическую речь. Поэтому юридический подстиль официально-делового стиля очень неоднороден в жанровом отношении и в принципах языкового оформления юридических документов. Официальная законодательно-правовая разновидность юридической речи реализуется в текстах Гражданского и Уголовного кодексов РФ, Конституции РФ, в постановлениях Конституционного суда РФ, приказах Минюста РФ, в законах, регулирующих деятельность судов, прокуратуры и других юридических служб. Примером такого текста может послужить статья Уголовного кодекса Российской Федерации (УК РФ принят Государственной Думой 24 мая 1996г.):
Статья 261. Уничтожение или повреждение лесов
1.Уничтожение или повреждение лесов, а равно насаждений, не вхо дящих в лесной фонд, в результате неосторожного обращения с огнем или иными источниками повышенной опасности наказываются штрафом в размере от двухсот до пятисот минималь ных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух до пяти месяцев, либо исправи тельными работами на срок до двух лет, либо лишением свободы на срок до двух лет.
2.Уничтожение или повреждение лесов, а равно насаждений, не вхо дящих в лесной фонд, путем поджога, иным общеопасным способом, либо в результате загрязнения вредными веществами, отходами, выбросами или отбросами наказываются лишением свободы на срок от трех до восьми лет.
Юридическая статья УК РФ в отличие от чисто законодательной статьи КЗОТа имеет особенности в характере содержащейся в ней инфор мации, что отражается и на композиции статьи, и на использовании тер минологии и на синтаксической организации текста.
Композиция данной юридической статьи, как и любого другого юри дического документа, отличается тем, что в юридическом тексте на комму никативном уровне четко выделяются две основные информационные части: 1) описание преступления или какого-либо действия, которое может при вести к преступлению или нарушению законодательных, правовых или моральных норм, и 2) виды и формы наказаний, предусмотренные Уголовным и Гражданским кодексами Российской Федерации за совершенные поступки или преступления.
Именно так и построена статья «Уничтожение или повреждение лесов». Кроме того, в ней использован и такой композиционный прием, как рубрикация содержания статьи. Рубрикация позволяет еще более четко разграничить описание видов повреждения лесов и видов нака заний за эти повреждения. Так же, как и в законодательной тексте, в данной юридической статье отсутствует экспрессивная лексика, а исполь зуемая юридическая терминология (наказание штрафом, доход осужденного, исправительные работы, лишение свободы, срок, минимальный размер оплаты труда) однозначна, то есть не имеет инотолкований и понятна не только юристу, но и любому заинтересованному лицу. Поэтому данную статью Уголовного кодекса РФ также можно считать примером хорошей деловой речи. Однако, написанная хорошим литературным языком приведенная статья, как и Уголовный кодекс в целом, имеет определенные неточности на содержательном уровне. Речь идет о системе наказаний, предусмотренных в каждой статье кодекса. Вилка наказаний настолько широка, что ме шает однозначному соответствию преступления и наказания за него. Этот факт вызывает нарекания многих юристов и сейчас обсуждается в Госдуме.
Практические юридические документы (исковое заявление, ходатайство, протокол судебного заседания, постановление суда, приговор и т. д.), которые функционируют в сфере профессиональной деятельности юристов, очень часто составляются по определенным образцам и трафаретам. Образцы многих таких документов, составленных в полном соответствии с нормами хорошей деловой речи, можно найти, например, в «Справочнике адвоката: Консультации. Защита в суде. Образцы документов» [Данилов 2000].
Административно-распорядителъный подстиль многие исследова тели считают центром, ядром официально-делового стиля [Колтунова 2000; Функциональные стили… 1993]. И действительно, каждый из нас неодно кратно на протяжении своей жизни сталкивается либо с написанием либо с получением и оформлением разнообразных деловых бумаг и документов. Основное назначение административно-распорядительных документов – регулирование производственных, экономических, организационно-статус ных, организационно-нормативных, договорных, информационных и других общественных отношений. Жанровое разнообразие административно-распо рядительных документов очень широко. Это приказы, постановления, положения, уставы, инструкции, справки, заявления, акты, протоколы, контракты, сводки, объяснительные записки, доверенности и т. д. Приказ среди административно – распорядительной документации является основным управленческим документом, поэтому к составлению и языковому оформлению приказов следует относиться очень внимательно. В качестве хорошо написанного приказа приводим образец приказа из пособия «Как составить служебный документ» [Самара, 1992].
Угловой штамп
ПРИКАЗ
Москва
об оказании помощи строительным
организациям в осуществлении
строительства поименно планируемых
строек
Во исполнение приказа Союзлесстроя от 00.00.00 № 000
ПРИЗЫВАЮ:
1. Начальникам отделов, главным специалистам, начальникам групп принять меры к выполнению мероприятий, утвержденных приказом объединения от 00.00.00 № 31.
О ходе выполнения указанных мероприятий ежемесячно не позднее 10 числа, следующего за отчетным месяцем, докладывать техническому отделу треста.
2. Утвердить план мероприятий по оказанию специалистами треста конкретной помощи отстающим стройкам согласно приложению 1.
З. Контроль за исполнением приказа возложить на начальника технического отдела т. Гришина В. А.
Управляющий трестом Н.В. Матвеев
К жанровым особенностям приказа относятся его композиция: сна чала – констатирующая часть, потом – собственно информационно-распоря дительная часть, обязательные реквизиты (наименование организации, число, номер приказа, подпись, печать), рубрикация распорядительной части, в которой каждое распоряжение дается отдельным пунктом. В тексте приказа недопустимы сокращения, неполное наименование структурных подразделений (технический отдел треста, а не «техотдел») и долж ностей (начальник технического отдела). Обязательным в распорядительной части приказа является использование инфинитивных форм глаголов действия в императивном значении: принять меры, докладывать, утвердить, возложить и т. д. В отличие от законодательных и юридических текстов в служебных документах (приказ, акт, справка и т. д.) возможно ограни ченное использование общеупотребительных в данной отрасли отдельных профессионализмов (следующего за отчетным, месяцем), правда, на наш взгляд, этот профессионализм не совсем удачно сформулирован в тексте приказа. Надо было бы, сохраняя логико-синтаксические отношения внутри предложения, построить этот пункт приказа таким образом: О ходе выполнения указанных мероприятий ежемесячно, не позднее 10 числа месяца, следующего за отчетным, докладывать техническому отделу треста. Может вызвать возражение и почти ушедшее из нашей жизни именование людей с употреблением перед фамилией буквы т. (сокращенное товарищ). Типичным для служебных документов является простота синтаксического оформления, так как каждый пункт или раздел такого документа содержит четко ограниченный объем конкретной информации, требующий краткого и ясного изложения, что и проявляется в данном приказе.
Особое место среди управленческих документов занимает доверенностъ. Доверенность – документ о предоставлении права доверенному лицу на совершение каких-либо действий от лица доверителя (предпри ятия или гражданина). Доверенности бывают двух видов: официальные, выданные предприятием, и личные, выданные гражданином. [Стенюков 1997].
Официальная доверенность – это служебный документ, который выдает ся представителю предприятия на совершение каких-либо действий от имени предприятия. Официальная доверенность обычно составляется на бланке предприятия и обязательно включает в себя такие реквизиты, как наименование предприятия, юридический адрес предприятия, название вида документа, дату, номер, текст, подписи должностных лиц, печать пред приятия. В тексте должны быть указаны должность и паспортные данные доверенного лица, организации, в которой производятся действия по доверенности, вид действий, образец подписи лица, получившего доверен ность, срок действия доверенности. [Стенюков 1997].
Личная доверенность – документ, который выдается от лица доверителя (гражданина) другому лицу для получения этим лицом различных денежных выплат, корреспонденции и других почто вых отправлений. В личной доверенности должны быть указаны название вида документа, дата, текст с указанием доверителя, доверенного лица и вида действия по доверенности, подпись доверителя, подпись должност ного лица, заверившего доверенность, печать организации, срок действия доверенности.
Образец личной доверенности:
ДОВЕРЕННОСТЬ
00.00.00.
Я, Кузнецова Ольга Ивановна, доверяю получить причитающуюся мне заработную плату за август 1999г. в сумме 1200 (Одна тысяча двести) руб. ведущему эксперту отдела маркетинга Иванову Игорю Владимировичу.
Нередко в личной доверенности необходимо указывать адрес проживания и паспортные данные доверителя и доверенного лица. В этом требовании проявляется основная черта делового стиля – точность и однозначность толкования.
Каждый из нас хоть раз в жизни, но написал какое-нибудь заявле ние в какую-либо организацию. Заявление – служебный документ, содер жащий просьбу или предложение лица (лиц), адресованный должностному липу или организации. Заявление должно иметь такие реквизиты, как адрес (кому подается заявление), данные о подателе заявления (фами лия, имя, отчество – в родительном падеже без предлога), название документа, текст, подпись, дата. Текст заявления должен содержать ясно выраженную просьбу, причины обращения с этой просьбой, факультативно – время исполнения этой просьбы. В грамотно составленном заявлении не должно быть лишних фраз типа «в просьбе прошу не отказать», «прошу решить мой вопрос положительно» и подобных «вежливых фраз».
Образец заявления:
Директору завода
вычислительных машин
Махнову М.М.
инженера цеха № 14
Шиловой М.М.
Заявление.
Прошу уволить меня с занимаемой должности инженера 2 категории с 25.05.99 по собственному желанию в связи с переездом к месту воинской службы мужа.
15.05.99 Подпись / /
Как уже отмечалось, в последние годы в сфере официально-дело вой речи активно формируется новая функциональная разновидность деловой речи, которую можно определить как коммерческо-предпринимательскую деловую речь. Это деловая речь предпринимателей, руководи телей фирм и коммерческих организаций, менеджеров, дилеров, муниципальных служащих, т. е. речь деловых людей, занятых преимущественно в области бизнеса. Самыми распространенными жанрами в этой сфере являются договоры, контракты, заявки, телефаксы и особенно деловые письма. Деловое письмо – это различные по содержанию служебные документы, пересылаемые по почте. В сфере коммерческо – предпринимательской деятельности по характеру информации и коммуникативным целям деловые письма можно подразделить на письма-требования, письма-сообщения, письма-приглашения, благодарственные письма, гарантийные письма и т. д. [Колтунова 1998]. В качестве образца делового письма приведем наиболее распространенный в деловом общении жанр письма-просьбы (текст письма взят из работы М.В. Колтуновой «Язык к деловое общение»):
письмо-просьба
Отправитель: ТОО «АЯКС»
г. Самара,
ул. Товарная, 18/2
промышленное отделение
№ 8231 Сбербанка РФ
ТОО фирма «Аякс» расчетный счет № 5082011634 в связи с тем,
что основная деятельность предприятия – оптовая торговля, просит дать разрешение на использование торговой выручки на хозяйственно-операционные нужды, командировочные расходы и выдачу заработной платы.
Генеральный директор подпись
Главный бухгалтер подпись
Написанное в целом достаточно хорошо и правильно, данное письмо-просьба имеет некоторые неточности: во-первых, нет обозначения должностного лица, к которому фирма обращается с просьбой (директор, управляющий, начальник отдела и т. п.), во-вторых, языковой штамп дать разрешение на использование вполне можно было бы заменить на просит разрешить использовать и тем самым избежать повторения предлога «на» (на ис пользование...на хозяйственно-операционные нужды).
В последнее время среди информационно-справочных служебных документов появился и стал очень распространенным документ, получив ший название «информационное письмо». Основное назначение этого доку мента – передача заинтересованным лицам или организациям или даже просто широкое распространение определенной информации. Пока еще, на наш взгляд, информационное письмо как самостоятельный жанр деловой речи окончательно не оформился и не приобрел своих отличительных композиционных, языковых и информационно-содержательных признаков. Поэтому информационные письма сейчас существуют и в форме полуанкеты, и в форме извещения о каком-то мероприятии, и в форме развернутого объявления. В качестве примера приводим документы, обозначенные их составителями как информационные письма.
I. Агентство «РОСПЕЧАТЬ»
Информационное письмо
Для включения издания в каталог «ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ»
на 1 полугодие 1996 года
издателю необходимо в срок
с 29 мая по 20 июня
представить в Агентство «Роспечать» следующие документы:
1. Гарантийное письмо (бланк прилагается).
2. Копию платежного поручения с исполнением
|
получатель: |
адрес |
|
Банк получателя: |
адрес банка с его реквизитами |
|
Услуги: |
индекс издания |
|
Цена: |
в соответствии с предъявленным счетом |
3. Аннотацию и макет рекламы издания (по желанию издателя), заверен ные главным редактором. Стоимость аннотации и рекламы указана в гарантийном письме.
4. Образец издания.
5. Копию свидетельства о регистрации, выданную Комитетом Российской Федерации по печати.
Примечание:
Господа издатели! Напоминаем, что обязательным условием включения Вашего издания в каталог «ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» является заключение договора Вашего УФПС с Агентством «Роспечать» на новый 1996 год.
Данное информационное письмо написано в основном правильно, с со блюдением норм литературного языка, но по форме и композиции больше приближается к анкете или объявлению о перечне необходимых для регистрации изданий документов.
II. Информационное письмо
Уважаемые, господа,
Инвестиционная Компания «ДЖИ Aй Ди Инвест» предлагает Вам сотруд ничество в области приобретения и размещения векселей Саратовской областной администрации.
Векселя могут быть использованы как
– погашение задолженности по налоговым платежам в части, причитающейся к уплате в областной бюджет;
– средства платежа за товар, работу и услуги;
– расчет с кредиторами и дебиторами.
Приобретая векселя Саратовской областной администрации с дисконтом (приблизительно 15%), Вы имеете возможность реализовать их по предварительной договоренности с меньшим дисконтом вплоть до величины номинала.
Менеджер ИК «Джи Ай Ди Инвест»
В отличие от первого письма это информационное письмо хотя и адресовано определенному кругу специалистов (использование терминов дисконт, номинал, кредитор, дебитор и т. д.), имеет явный оттенок реклам ного объявления. Но реклама, как правило, рассчитана на широкого потребителя и использование в ней специальной терминологии не приветству ется. Потому, хорошо и грамотно написанное с точки зрения правильности речи, это письмо пока не отвечает полностью жанрово-стилистическим требованиям жанра информационного письма.
Обычно принято считать, что официально-деловая речь реализуется только в письменной форме. Действительно законодательно-правовые документы и многие служебные документы административно-распорядительного характера существуют только в письменной форме, потому что лишь письменный текст обладает свойствами, необходимыми для таких документов: пространственно-временное постоянство (везде и всегда текст письменного документа читается одинаково) и точность изложения, не допускающая инотолкования. Этим обеспечивается их правовая и юридическая значимость и законность. В практической же юридической, предпринимательской, производственной и даже законодательной деятельности (например, обсуждение проектов законов в Государственной Думе) постоянно используются различные жанры устного делового общения. Это и традиционно устоявшиеся жанры устных выступлений прокуроров и адвокатов в суде [Ивакина 1997; Шевченко 1984], парламентские выступления депутатов, и заметно активизирующиеся в последнее время в предпринимательской среде деловые беседы, переговоры (в том числе и телефонные), презентации, деловые игры и т. д. [Колтунова 2000; Русский язык и культура общения для деловых людей 1997].
Для некоторых жанров устной деловой речи (судебная речь прокуроров и адвокатов, выступления на презентациях, совещаниях, на парламентских слушаниях и т. п.) нередко характерно специальное предварительное обдумывание или даже возможна заготовка письменного текста выступления. Но «читать по бумажке» сейчас считается признаком не совсем хорошей речи, и поэтому даже в подготовленной монологической устной деловой речи на первый план выступают признаки устного общения: ориентация на реакцию аудитории, неизбежные повторы из-за необходимости уточнения сообщаемой информации, перестройка на ходу синтаксических конструкций, появление слов, заполняющих паузы и т. п. [Кузнецова 1999]. Все это приводит к разрушению основных стилеобразующих признаков официально-делового стиля: однозначность и точность изложения, простота и четкость синтаксической организации текста, стандартизация способов изложения информации.
Непосредственность общения, диалогичность, перебивы собеседников, незаконченные фразы, использование профессиональной и экспрессивной лексики еще более удаляют устную деловую беседу от стиля официально-делового общения и приближают ее к неофициальной разговорной речи. Поэтому устная деловая беседа и устные и телефонные переговоры, как и всякое устное деловое общение, не имеют статуса документа и всегда рассматриваются участниками этих речевых актов как предварительный этап, предшествующий составлению официального письменного текста делового документа. Недаром при обсуждении проектов законов в Госдуме все предлагаемые поправки к ним подаются только в письменном виде.
Любое устное общение, в какой бы форме оно ни осуществлялось, требует соблюдения определенных этикетных норм общения, и одним из признаков хорошего тона является хорошая устная речь. Поэтому и монологическая, и непринужденная диалогическая деловая речь может, конечно, содержать отдельные речевые ошибки, но непременно должна отвечать основным требованиям хорошей устной речи, которые заключаются в соблюдении основных норм литературной речи (См. об этом в предыдущей главе).
Вопрос о правильности и самом понятии хорошей деловой речи касается не только устной деловой речи, но и письменной речи. Если тексты законодательно-правовых документов подвергаются тщательному предварительному редактированию, если административно-распорядительные служебные документы должны составляться по определенным образцам и утвержденным ГОСТам, то в сфере практической деловой деятельности (письма, заявления, расписки, объяснительные записки, протоколы и т. д.) достаточно часто можно встретить документы с различными нарушениями литературных норм русского языка, не говоря уже об орфографии и пунктуации.
Самыми распространенными ошибками в деловых текстах являются ошибки в употреблении таких слов, как подпись (собственноручно написанная фамилия) и роспись (живопись на предмерах и стенах), скрытный (о человеке, избегающем откровенности) и скрытый (тайный), покупательный (от глагола покупать: покупательная способность денег) и покупательский (от существительного покупатель: покупательский спрос), представить (доставить, предъявить, сообщить) и предоставить (отдать в распоряжение, пользование) и т. п.
Наличие в деловых документах большого количества существительных приводит к частому использованию различных предлогов, и деловым людям надо знать, что предлоги всегда употребляются с соответствующими падежными формами:
согласно (чему) закону, заявлению, приказу;
согласно с (чем) условиями, приказом;
исходя из (чего) фактов, условий, сведений;
благодаря (чему) заботе, помощи, участию;
в порядке (чего) исключения, обмена, и т. д.
Использование в деловых текстах устойчивых, стандартизированных форм изложения подчеркивает официальность этих текстов и упрощает составление документов. Но нередко многословные, уродливые и безграмотные штампы не упрощают, а усложняют и затрудняют понимание текстов: привлеченный и опрошенный в качестве обвиняемого вместо правильного «допрошенный в качестве обвиняемого»; по причине срыва графика поставок нам необходимо увеличение срока погашения задолженности вместо более понятного «из-за срыва графика поставок просим продлить сроки погашения задолженности» и т. д.
Очень затрудняют чтение и правильное понимание документов весьма распространенные ошибки в употреблении причастных и деепричастных оборотов: даваемые показания свидетелем вместо правильного «показания, даваемые свидетелем»; подписывая договора, оплата гарантируется вместо правильного «подписывая договор, оплату гарантируем»; записываясь на прием в городскую администрацию, гражданам выдаются пропуска вместо правильного «записываясь на прием в городскую администрацию, граждане получают пропуска».
Таким образом, можно утверждать, что хорошая деловая речь должна быть, безусловно, грамотной и правильной во всех отношениях, понятной для любого адресата. Общими для хорошей деловой речи признаками являются ее стандартизация, использование речевых стереотипов, лексическое однообразие, максимум простоты и прозрачности синтаксических отношений в предложениях при неизбежно громоздких синтаксических конструкциях из-за наличия в них однородных членов, причастных и деепричастных оборотов. Лишенная творческого своеобразия, хорошая деловая речь отличается композиционным разнообразием текстов разной жанровой направленности. Без особых усилий освоить специфику построения хороших деловых текстов невозможно.
Это поняли сейчас все деловые люди, и поэтому так возрос в последнее время спрос на различные пособия по деловой речи. В качестве таких справочников и пособий по деловой речи можно порекомендовать «Спра вочник адвоката: Консультации. Защита в суде. Образцы документов» [Данилов 2000], «Документы. Делопроизводство» [Стенюков 1997], «Русский язык и культура общения для деловых людей» [Саратов, 1997], «Деловое письмо: Что нужно знать составителю» [Колтунова 1998], «Язык и деловое общение» [Колтунова 2000] и другие подобные издания.
3.2. СФЕРА НАУКИ
Особенности научной речи и научного стиля, лежащего в ее основе, связаны с особым типом научной коммуникации. Сфера научного общения отличается тем, что в ней «преследуются цели наиболее точного, логичного, однозначного выражения мысли» [Кожина 1993: 161]. Доминантой научного стиля, по мнению большинства исследователей, является понятийная точность. Самыми общими специфическими чертами научного стиля, вытекающими из абстрактности (понятийности) и строгой логичности мышления, являются отвлеченно-обобщенность и подчеркнутая логичность изложения [Там же: 162]. Эти признаки обусловлены основными функциями научной речи: гносеологической и информативно-коммуникативной (т. е. функции фиксации и передачи научной информации). Названные функции и предъявляют к языку научных произведений (письменных и устных) требования точности, краткости, абстрактности, логичности и объективности. Учеными признается также некатегоричность и строгость, свойственные научному стилю в целом. С этими характеристиками научной речи связаны ее лингвистические особенности, которые фиксируются исследователями на разных языковых уровнях: лексическом, морфологическом, синтаксическом, наконец, – текстовом (см. работы О.А. Лаптевой, М.Н. Кожиной, Е.С. Троянской, О.Б. Сиротининой, Т.В. Матвеевой и многих других).
Поскольку общепризнанной отличительной чертой научной речи является ее понятийная точность, соблюдение терминологических норм является одним из самых жестких требований, предъявляемых к текстам научных произведений. К ведущим особенностям термина относятся, как известно, следующие: системность, наличие дефиниции, тенденция к моносемичности термина в пределах своего терминологического поля (системы), отсутствие экспрессии, стилистическая нейтральность [ЛЭС 1990]. Все эти свойства реализуются только внутри конкретной терминологической системы, за пределами которой термин теряет свои дефинитивные и системные характеристики. Указанные признаки терминов мы, очевидно, вправе рассматривать как отражение идеальной терминологической нормы.
Итак, научный стиль, с присущими ему требованиями точности, краткости, логичности и объективности изложения, по-видимому, в качестве ведущей целеустановки предполагает понимание (или «понятность, доступность» по Б.Н. Головину), т. е. адекватное восприятие обеспечения максимально точного «считывания» научной информации, что и определяет его языковую и коммуникативную специфику.
Обсуждая нормативность и правильность как обязательное качество хорошей научной речи, необходимо учитывать как ее формы (устная и письменная речь), так и принадлежность к конкретным жанрам, характер адресата, степень его подготовленности, степень новизны излагаемого материала и другие параметры, характеризующие научную коммуникацию. Рассматривая различные по жанру произведения письменной научной речи с точки зрения их соответствия нормам, необходимо помнить об особенностях их текстовой организации.
Предложенное Е.Н. Ширяевым понятие «идеальной нормы» как одной из основных категорий культуры речи соответствует применительно к научному тексту (как устному, так и письменному) сравнению любого научного произведения с неким гипотетическим «эталонным» научным текстом, который, безусловно, должен варьироваться в зависимости от конкретного жанра, сохраняя при этом свои основные, ведущие составляющие научного текста. «Корпус речедеятельностных норм текстопорождения <…> вынашивается веками и представляет собой явление национальной культуры, ожидающее научного описания. Антропоцентризм как глобальная концепция современной лингвистики позволяет поставить в центр текстовой ортологии не речевой факт – результат оценки авторитетных пользователей языка, а личность, соотносящую свой речевой поступок с эталоном культуры определенного социума» [Матвеева 2000]. Эти эталоны, безусловно, не представляют собой нечто «застывшее», но всё же можно проследить некоторые тенденции развития отдельных параметров этих «идеальных» или «эталонных» текстов. К данным терминам, по-видимому, примыкает и понятие «элитарного» научного текста, выявляемое А. Стояновичем в процессе отрицания противостоящего ему «квазиэлитарного» научного текста [Стоянович 2000].
Согласно одному из постулатов и правил общения, «всё необходимое адресату для понимания должно быть представлено в речи» [Демьянков 1982]. В связи с этим положением можно утверждать, что именно научная речь или «теоретический язык» (по терминологии Пражского лингвистического кружка) в гораздо большей степени нуждается в пояснении, анализе, комментировании и особом структурировании информации, т. е. представлении в тексте в эксплицитном виде всего необходимого для адекватного понимания, в отличие от «практического» или «ситуативного» языка (ср. с понятием «разговорная речь»), который «использует дополнительный внелингвистический контекст», т. е. опирается на саму ситуацию общения [Пражский лингвистический кружок… 1967].
Средствами, в значительной степени обеспечивающими понимание между отправителем и получателем информации в научном общении (прежде всего в письменной речи), являются метатекстовые средства, которые в научном стиле также подчиняются нормам и правилам. По мнению А. Вежбицкой, «предметом разговора на уровне метатекста становится сам текст» [Вежбицка 1978]. К данному пониманию природы метатекста в любом стиле речи близко и определение М.Р. Маенковой, предлагающей различать «ситуации, в которых текст говорит о мире, от ситуаций, в которых текст говорит о тексте» [цит. по: Тороп 1981: 39]. Ср. «метаязыковую функцию», выделенную еще Р.О. Якобсоном [Якобсон 1970], считавшим, что метаязыковые операции составляют важную и неотъемлемую часть нашей речевой деятельности, позволяют «обеспечить полноту и точность общения между собеседниками» [Якобсон 1978: 163]. Их своеобразие и индивидуальность в данном типе речи значительно ограничены и стремятся к строгой регламентации. Именно на характере и роли метатекста в хорошей научной речи мы и покажем ее специфику.
Знаменательно, что, по мнению Т.В. Радзиевской, метакоммуникация в научном тексте играет роль «цензуры» со стороны самих участников научного общения, – цензуры, направленной на установление и соблюдение «текстовых норм для данного типа коммуникации» [Радзиевская 1984]. Именно метакоммуникация, по мнению исследовательницы, «оказывает влияние на собственно коммуникацию, формулируя ее задачи, разграничивая ценное и неценное в ее системе, вырабатывая эталоны текстов» [Там же: 4]. К сожалению, эти нормы организации научного текста (точнее – метатекста), хотя весьма активно обсуждаются современными исследователями (М.Н. Кожиной, М.П. Котюровой, В.А. Салимовским, Е.А. Баженовой, О.Б. Сиротининой, А. Стояновичем и мн. др.), всё еще не получили статуса кодифицированных, несмотря на то, что отдельные рекомендации встречаются в справочниках для редакторов научных текстов, в требованиях, предъявляемых к диссертационным сочинениям, и т. п.
Каковы же требования, предъявляемые к современным научным произведениям различных жанров с точки зрения их языкового оформления? По мнению Т.В. Матвеевой, «динамическая текст-ортология предполает опору не на понятие норма, а на понятие правило, причем не на правило как догму, а на правило как речекультурную обязанность одной стороны коммуникации во имя прав другой стороны» [Матвеева 2000: 27].
Говоря об особом типе научной коммуникации, следует помнить о ее реальном воплощении в научных текстах, являющихся продуктами этой коммуникации. Тогда «понятие текста сближается с понятием речевого акта <…>, и это сближение вполне целесообразно, поскольку текст – это уровень включения речевой деятельности человека в его деятельность в целом» [Гольдин 1987: 10].
Способствуя облегчению восприятия научной информации, метатекст научной речи структурирует ее определенным образом, снабжая необходимыми комментариями, пояснениями, препятствующими возможности различных интерпретаций и прочтений (ср. с принципиально иными особенностями подачи художественного текста), ведет к созданию эталонных текстов научного общения.
В ставшей классической работе М.М. Бахтина указывается, что все три свойства, характеризующие текст, – тематическое содержание, стиль и композиционное построение, – «одинаково определяются спецификой данной сферы общения» [Бахтин 1979: 237]. На этом построено знаменитое понятие речевых жанров, характеризующихся спецификой данной сферы общения [Там же: 237]. Таким образом, «стиль неразрывно связан с определенными тематическими и… композиционными единствами: с определенными типами построения целого, типами его завершения, типами отношения говорящего к другим участникам речевого общения (к слушателям или читателям)… к чужой речи и т. п.» [Там же: 242]. По-видимому, указанные «типы или принципы текстовой организации, а также отношение автора текста к его адресатам (реальным и потенциальным), отношение к чужой речи – то есть к чужим текстам, с которыми автор солидаризируется или от которых отталкивается, – всё это, выраженное в научном тексте эксплицитно, и составляет предмет ортологии научной речи, подчиняется определенным нормам и правилам, широко обсуждаемым в работах последнего времени, и принадлежит к сфере метакоммуникации, реализуемой в метатекстах научных произведений.
Очевидно, особенности и текста, и метатекста научных произведений связаны с характером адресата, с тем, каким он представляется автору текста. Ср. с замечанием М.М. Бахтина: «Жанры популярной научной литературы адресованы определенному кругу читателей с определенным апперцептивным фоном ответного понимания; другому читателю адресована специальная учебная литература и уже совсем другому – специальные исследовательские работы» [Там же: 276]. Поэтому типология метатекстов «от автора» (термин А. Вежбицкой) определяется в значительной степени учетом коммуникативной направленности, уровнем подготовленности адресата. Этим же фактором определяется и жанровая специфика произведения, т. е. особенности жанрово-стилистической природы конкретного текста порождают конкретные нормы, которым призваны соответствовать тексты различных жанров научной коммуникации.
Т.В. Радзиевская подчеркивает равенство и коллегиальность, присущие участникам научной коммуникации [Радзиевская 1984: 5]. По мнению Н.Д. Арутюновой, «адресат научного текста моделируется как «коллега», как носитель коммуникативной традиции чтения и создания научных текстов». Знаменательно, что ориентация на такого адресата означает «ориентацию на принятые в этой области текстовые нормы и образцы», что влечет за собой в сфере научного текстообразования тенденцию «к сохранению традиции» [Человеческий фактор в языке… 1992: 83]. Несколько иначе оценивает позиции отправителя и получателя информации с точки зрения исходных знаний участников научного общения, представленного в научном тексте, Е.С. Троянская. Хотя в принципе «горизонт» отправителя и получателя научной информации, а также их психический склад и их восприятие мыслятся и ею как одинаковые, в настоящее время, вследствие всё возрастающей специализации научного знания, даже «специалисты одной и той же науки не всегда полностью понимают друг друга» [Троянская 1978: 68]. Иначе говоря, идеальное требование к коммуникантам научного общения не совпадает с реальной ситуацией научного общения. Е.С. Троянская справедливо подчеркивает, что пишущий, «тщательно изучивший свою проблему и получивший какие-либо новые результаты», должен иметь более высокий «горизонт» по сравнению с адресатом; в противном же случае «вообще на имело бы смысла писать!» [Троянская 1978].
Очевидно, данный вывод исследовательницы справедлив для идеальной модели научного общения и имеет непосредственное отношение к этическому компоненту, характеризующему культуру речи в широком смысле. К этическим проблемам, касающимся научных произведений, мы еще вернемся. Отметим, что «совмещение» горизонтов отправителя и реципиента научного текста также «обслуживается» соответствующими метатекстами (вводными, поясняющими, редакторскими и т. п.) – подробнее см. [Кириллова 1993].
Следует отметить, что при жесткой стандартизации большинства жанров научного стиля часто наблюдается отход от принятых в работах последнего времени норм в пользу большей индивидуальности языка и стиля конкретных ученых. Таким образом, говоря о нормативности метатекстов, выявляющих различные стороны ситуации научного общения (адресат, адресант, условия общения), можно констатировать изменение стиля научного изложения в отдельных работах: на смену «безличности» языка научных произведений вновь приходит более «авторизованное» изложение, когда в тексте всё отчетливее проступает фигура автора, несущая индивидуальные черты, что находит отражение в соответствующих метатекстах, в замене абстрактно-обобщенного «мы» на «я» и под. Достаточно сравнить такие метавысказывания из научных статей одного сборника, вводящие тему изложения:
(1) Ниже мы рассмотрим ряд фактов, относящихся к современной русской речи под углом их «социального происхождения». При этом сами языковые явления привлекаются к анализу в более или менее свободном порядке – главное внимание обращается на среду, которая порождает эти явления [Крысин 2000: 30].
(2) Я обратилась к этой теме по ряду причин. Первая: XX век породил обширные колонии русских в разных странах Европы, Азии, Америки, Австралии… Мне хотелось понять, что происходит с русским языком за пределами России. Вторая причина: мне хотелось сравнить язык русских эмигрантов, живущих в разных странах, с языком жителей современной России. Я изучала речь русских эмигрантов разных волн и разных поколений… [Земская 2000: 57].
(3) Передо мной на столе лежат девять книг Анны Вежбицкой – девять моих любимых книг по лингвистике, и переводы семи статей, которые составляют настоящий сборник. О статьях читатель теперь может судить сам. Моя задача – погрузить эти статьи в тот контекст, из которого они были выхвачены случайностью судьбы… [Падучева 1997: 5].
Метаситуативные тексты, отражающие условия создания и восприятия научного произведения, были свойственны скорее начальному периоду становления научного стиля (скажем, В.К. Тредиаковский в своем «Разговоре между чужестранным человеком и российским об орфографии старинной и новой» 1748 г. сетует на сгоревшую личную библиотеку и связанные с этим трудности по написанию работы). Современный стиль научного изложения в соответствии с предъявляемыми к нему требованиями краткости, четкости и логичности изложения сводит проявление подобных метаситуативных текстов к минимуму.
По мнению Н.Д. Арутюновой, научный текст «не приемлет сообщений о каких-либо жизненных событиях, например, сведений о том, где, когда, при каких обстоятельствах исследователь нашел объяснение поставленному вопросу» [Человеческий фактор в языке… 1992: 87]. Ср. также замечание Т.В. Матвеевой: «В жанре научной статьи у него [автора – И.К.] нет права на тематические тонально-континуальные включения, на предпочтение ассоциативно-субъективных логических ходов и т. п.» [Матвеева 2000: 28]. В связи с этим приведем явно выходящий за пределы привычного научного стиля метаситуативный (по направленности) метатекст:
(4) Между прочим мой компьютер, на котором я набирал эту работу, неизменно выделял все приведенные выше нелитературные компоненты как неправильные. Ну, не приучили его, бедного, снисходительно к ним относиться [Ширяев 2000: 19].
На наш взгляд, подобное метазамечание оживляет изложение и служит дополнительным ярким аргументом, подтверждающим основные положения автора приводимой статьи. Подобные «отклоняющиеся» от общепринятых в структуре научного изложения метатексты приводит В.В. Налимов, цитируя рассказы ученых о том, при каких обстоятельствах их «посетило» научное открытие [Налимов 1978: 12-13]. Тем не менее «законы коммуникации и необходимость легитимации знания, т. е. ориентация на научный социум, заставляет ученого реконструировать или имитировать в тексте логически эталонный путь развития его концепции» [Баженова 2000: 162]. Таким эталонным путем получения нового знания и репрезентации этого «пути» в научном тексте учеными признается следующий: проблемы идеи / гипотезы доказательства гипотезы вывод (закон) [Баженова 1996]. Несмотря на абстрактно-идеальный характер данной модели выведения знания, именно ей соответствует нормативное изложение, представленное в большинстве научных текстов, отвечающих основным требованиям научного стиля. Эти этапы проявляются и на метатекстовом уровне (ср. метавысказывания типа: перейдем к рассмотрению…, как уже было доказано…, выводы и под.).
Очень существенны метаэлементы научного текста, направленные на раскрытие значений терминов, представленных в научных работах. Ведь «именно понятийно-категориальный аппарат, концентрируя в себе знания о сущностных свойствах изучаемого объекта, связях и отношениях в материальном или духовном мире, составляет остов научной концепции, объединяющий и упорядочивающий все другие ее элементы» [Баженова 2000: 160-161].
Специфика научной речи обусловлена в значительной мере ее терминологией. Поэтому одна из важнейших задач, стоящих перед современными исследователями, – дать четкое последовательное обоснование используемой ими терминологии, а также определить термины, на которые они опираются в своих исследованиях. Особенно данное требование относится к тем исследованиям, где за общепринятыми терминами стоят новые понятия, связанные с новой авторской концепцией. Поскольку термин «замещает дефиницию, состоящую в эксплицитном или имплицитном виде из целого ряда высказываний и подразумевает эту дефиницию в своем употреблении, являясь по отношению к ней вторичным образованием» [Никитина 1987: 28], представленность этой дефиниции (пусть в виде ссылки на словарное определение или определение другого автора) составляет обязательный компонент любого научного текста.
Не случайно замечания, предъявляемые к современным диссертациям, очень часто касаются понятийно-категориального аппарата работы, недостатки многих исследований связаны с нечеткостью представления в тексте расшифровки их терминосистем. Характерно постоянное внимание к языку и стилю диссертаций в специальных обзорах, публикуемых в Бюллетене Высшего государственного аттестационного комитета Российской Федерации. См. также емкое замечание М.Н. Кожиной в статье, посвященной различию современных взглядов на предмет риторики/неориторики: «Налицо чрезвычайно широкое понимание риторики, выходящее за пределы собственно языковедения… При этом нередко авторы либо не дают определений (дефиниций) риторики, либо на протяжении работы используют разные ее толкования». И далее: «По существу нет единого и более или менее общепринятого определения риторики (особенно неориторики), а налицо множество определений: и далеких одно от другого, и относительно близких» [Кожина 2000: 5].
Отметим, что определение научного понятия иногда может быть представлено в нехарактерной для научного стиля образной форме – в виде метафоры:
(5) Если прибегнуть к метафоре, то культура – это как бы оснастка корабля, движущегося вместе с человечеством по волнам моря житейского, а менталитет – это корабельные паруса, надуваемые ветрами исторических перемен в цивилизации. Но затем автор серьезной научной монографии (а не научно-популярного издания!) аргументированно поясняет, что обращение к этой метафоре вызвано не риторическими притязаниями, а тем, что понятие «культура» – одно из очень сложных и трудно определимых, причем определений его, данных в разные исторические эпохи, насчитывается от двухсот до шестисот [Телия 1996: 223].
Подобное специфическое определение термина может служить ярким вкраплением в научную монографию или статью, но вряд ли возможно в энциклопедическом словаре и других справочных изданиях, то есть нормативность научного текста, как уже говорилось, в значительной степени определяется его жанровой принадлежностью. Отступление от принятой нормы в плане более свободного стиля изложения, большей персонификации и авторской индивидуализации в большей степени свойственно крупным научным авторитетам и свидетельствует о творческом начале языковой личности.
Еще один обязательный компонент современного научного издания (особенно это касается статей, монографий, а также учебной литературы) – наличие ссылок на работы предшественников. Эту функцию также выполняют специальные метатексты, «вписывающие» данную работу в общий ряд других научных исследований. Это осуществляется с помощью ссылок на труды других авторов, а также введением фрагментов этих трудов в качестве цитат, эпиграфов и т. п. Современные монографии, сборники научных статей, учебно-методические издания обязательно сопровождаются специальными библиографическими списками. Современное состояние научного знания возводит требование правильного и точного указания источников в норму этики научного творчества. Ср. мнение М.Н. Разинкиной о том, что «научных работ, начинающихся с абсолютного нуля, т. е. таких, которые никак не связаны с накопленными знаниями и опытом, …практически не существует. Недаром специальные издания, перечисляя основные требования, предъявляемые к библиографическим ссылкам, говорят об их обязательности в научном издании» [Разинкина 1986: 115]. См. также: «Цель цитации в научной речи – обосновать, разъяснить читателю свою концепцию, иначе говоря, обеспечить ее понимание… Цитация представляет собой когнитивную универсалию, обеспечивающую преемственность знания и надежность его передачи из поколения в поколение» [Кузьмина 1999: 233].
Об этом подробно рассуждает в своем исследовании о квазиэлитарном научном тексте А. Стоянович, подчеркивая в качестве нарушения норм «элитарной» (нормативной) научной статьи:
1) дефект архитектонической схемы (связанный с отсутствием ссылочного аппарата);
2) манипуляторский подход к сознанию адресата (умолчание о старом знании);
3) более или менее выраженный внестилевой характер [Стоянович 2000: 251].
В числе нарушений норм научного изложения А. Стоянович подчеркивает также завышенную самооценку автора научной статьи и то, что при этом автор «квазиэлитарной научной статьи обычно рассчитывает, по-видимому, на адресата, апперцептивный фон которого намного ниже авторского» [Там же: 242]. (О нормативной концепции адресата научного произведения и представлении о его научном горизонте было сказано выше.) А. Стоянович обращает также внимание на то, что автор квазиэлитарной научной статьи «обычно старается применять не рациональную аргументацию, привлекать не доказательства для обоснования собственных позиций», а пытается добиться того, «чтобы ему и безо всякого минимума требуемой аргументации – попросту – верили» [Там же: 244]. (В качестве материала автор использует сербские научные статьи).
В связи с поднимаемыми этическими принципами, касающимися научного творчества, встает вопрос о границах допустимости тиражирования под разными названиями набора одних и тех же идей, почти буквально повторяющихся от работы к работе одного автора. И последний вопрос: насколько правомерно браться за научное перо, если содержание научной работы сводится к пересказу общеизвестной информации (конечно, если перед нами не жанр научно-популярной литературы, обзора, рецензии и т. п.)?
По-видимому, с данным аспектом проблемы связаны жесткие требования, предъявляемые в жанре диссертации и автореферата к разделам «Научная новизна», «Теоретическая значимость», «Практическая значимость», «Основные положения, выносимые на защиту».
Подводя итог современным нормам оформления письменных научных произведений, особенно с точки зрения их метатекстового аппарата, в целом можно констатировать, что объем различных видов метатекста в научной речи возрастает, увеличивается количество и разнообразие выполняемых ими функций. Структурно и содержательно метатекст научных произведений всё более обособляется от основного текста произведения, получая возможность функционировать самостоятельно (например, отдельные предисловия, списки терминов или даже словари научных терминов, библиографические списки и т. п.).
Существенной чертой современного метатекста является его тенденция к стандартизации и унификации, в результате чего ряд метатекстов, сопровождающих современные научные работы, приобретает обязательный (= нормативный) характер. Например, набор типов метатекстов современной лингвистической монографии можно представить как сочетание элементов разной степени обязательности.
Так, современная научная монография содержит вводный метатекст в виде предисловия, введения, вводных замечаний и т. п., чаще – авторский по своей принадлежности. В таком вводном метатексте, как правило, указываются основные проблемы, освещаемые в работе, с обоснованием актуальности их исследования; часто даются ссылки на работы предшественников, а иногда – и краткий обзор этих работ, излагается композиция работы, содержание отдельных глав, частей и т. д. (Ср. более жесткие требования, предъявляемые к аналогичным разделам диссертационных сочинений, т. е. жанр научных произведений диктует норму их построения.)
Обязательным становится выражение благодарности в конце вводного метатекста: благодарности тем, кто принял участие в создании произведения (рецензентам, коллегам, учителям, издателям). Интересно, что в текстах диссертационных исследований нет эксплицитного выражения благодарности, но это – обязательный метакоммуникативный компонент любого речевого события, связанного с защитой кандидатских и докторских диссертаций, а также дипломных работ. Характерно также, что, например, в англоязычных научных произведениях монографического жанра, наряду с предисловием, существует особый метатекст acknowledgement, то есть ‘благодарность, признательность’, по-видимому, также имеющий нормативный статус.
Перед современной монографией или коллективным сборником статей обычно помещается краткая аннотация, которая в нескольких предложениях формулирует проблематику работы, а также указывает круг читателей, которым работа адресована. Современные научные произведения делятся на части, главы, разделы и подразделы, параграфы, имеющие собственные заглавия, которые помещаются в оглавлении – универсальном метатексте современной печатной продукции, а также диссертаций любого научного профиля. Интересно отметить, что в современных русскоязычных научных сборниках и монографиях, так же, как и в зарубежных, оглавление теперь помещается обычно в начало, а не в конец произведения, и это, очевидно, оправдано его функцией, приближающейся к функциям, которые выполняют вводные тексты и предисловия.
В конце научных работ различных жанров, особенно в значительных по объему, в том или ином виде содержится заключение, подводящее итог исследованию, где также перечисляются основные положения произведения и намечаются задачи дальнейшего исследования. Иногда дается оценка труду в неавторских предисловиях и послесловиях. Часто в конце работы помещается summary – краткое изложение содержания на одном из распространенных европейских языков. Желательны также предметные и терминологические указатели, указатели имен и списки сокращений, если в работе их много.
Еще один обязательный метатекст – список использованной литературы. Не обязательным, но очень перспективным метатекстовым элементом научной монографии является словарь основных терминов (понятий), которыми пользуется автор произведения. При отсутствии такого словаря возрастает роль текстовых определений терминов, которые также являются обязательными метаэлементами научной речи.
Среди невербальных (в данном случае – графических) метаэлементов традиционными являются примечания «в сноску», использование разрядки, курсива, плотного («жирного») шрифта для выделения примеров, терминов, определений, заголовков; использование с разными целями более крупного по кеглю шрифта или петита, служащих для зрительного выделения отдельных частей текста. Все перечисленные метатекстовые средства направлены на выявление таких неотъемлемых черт любого (в том числе и научного) текста, как диалогичность или коммуникативность, чему посвящено большое количество современных исследований. Эти средства призваны обеспечить максимально точное понимание информации, передаваемой текстами научных произведений.
В заключение хочется привести мнение М.Н. Кожиной, отмечавшей в качестве серьезных недостатков при написании дипломных и диссертационных исследований тот факт, что «обычно внимание <…> молодых специалистов в процессе текстообразования направлено почти единственно на выражение собственно темы, содержания работы – самого текста, но не метатекста (если пользоваться терминологией А. Вежбицкой). Однако последний именно для научной речи особенно необходим и отнюдь не является периферийным явлением» [Кожина 1986: 22-23].
Характер метатекстов и степень обязательности использования тех или других, как уже говорилось, зависит от жанра научной речи.
В основе разграничения речевых жанров любой сферы общения, в том числе и научной, лежит понятие «речевого замысла», который, по мнению М.М. Бахтина, определяет и выбор предмета, и выбор жанровой формы. Речевой замысел, очевидно, представляет некий центр, фокус экстралингвистических факторов, которые связаны с целым комплексом задач, стоящих перед автором научного текста. Этим, в свою очередь, диктуется и конкретная форма воплощения замысла – жанр, композиция и структура текста, которые в значительной степени определяют особенности метатекста научной речи.
Опираясь на работы многих исследователей (Ю.А. Васильева, Е.С. Троянской, Р.И. Розиной, Н.М. Разинкиной, Т.Н. Мальчевской, И.А. Магеррамова, Т.В. Матвеевой и др.), можно дать следующую обобщенную классификацию жанров и типов письменных научных произведений:
1. «Первичные» и «вторичные» научные произведения (тексты). К вторичным мы относим произведения, посвященные первичным и созданные на их основе (аннотация, рецензия, обзор, реферат). Понятно, что данное деление несколько условно, поскольку все научные тексты в той или иной степени «вторичны», опираются на работы предшественников либо вступают с ними в полемику. Ср. знаменитую мысль М.М. Бахтина: «Каждое высказывание – это звено в очень сложно организованной цепи других высказываний» [Бахтин 1979: 247].
2. По объему и жанровым особенностям противопоставляются монографии и статьи, крупные научные обзоры, охватывающие целый ряд произведений и рецензии на отдельное произведение.
3. По функциональным особенностям выделяются собственно научные произведения (статьи, монографии), учебно-дидактические (учебники и учебные пособия, курсы лекций и т. п.), справочные издания (словари, справочные пособия, энциклопедии и т. п.).
4. По степени стандартизации жанры научных произведений можно разделить на жесткостандартизированные и относительно свободные. К «жестким» относятся аннотации, рецензии, словари, справочники, диссертации, рефераты, научные отчеты. К относительно свободным можно отнести монографии, статьи, научные заметки и под.
5. С точки зрения новизны содержащейся информации научные произведения могут также делиться на «новаторские» и традиционные. Иногда это деление связано с его жанровым воплощением (ср. статью в научном журнале, сборнике и в энциклопедии, справочнике; в последнем случае сведения носят статус общепризнанных)1.
Понятно, что данное деление в целом достаточно условно, имеет переходные типы. С другой стороны, с каждым жанром, типом научного произведения связаны свои нормы и принципы оформления, изложения, в том числе и на уровне метатекстовых элементов, а также персонификации стиля научного произведения, возможности или невозможности использования оценочных, экспрессивных средств.
Среди исследований, посвященных проблемам жанров устной научной речи, основополагающим, безусловно, является фундаментальный четырехтомный труд «Современная русская устная научная речь» под общей редакцией О.А. Лаптевой. Так, в разделе Вл. Барнета «Проблемы изучения жанров устной научной речи» делается попытка соотнести жанры устной и письменной научной речи «приблизительно сходной характеристики» [Барнет 1985: 115]:
Жанры научной речи |
|
|
Письменные |
Устные |
|
Монография, учебник Раздел монографии, учебника Статья Реферат |
Цикл лекций Лекция Доклад, содоклад Реферат |
|
Рецензия Аннотация |
Выступление (дискуссионное, полемическое) Сообщение |
|
Инструкция |
Консультация, беседа |
Приведя данную параллельную классификацию и кратко проанализировав жанры устной научной речи (УНР), авторы исследования приводят основания, по которым идет разграничение выявленных жанров:
(1) по различной степени выражения монологической (цикл лекций, лекция, доклад, реферат, сообщение), потенциально-диалогической (дискуссионное, полемическое выступление) и диалогической формы (консультация, беседа);
(2) по неодинаковой протяженности текста и ее обусловленному горизонтальному и вертикальному членению (жанры с трихотомическим, дихотомическим членением и без такого членения);
(3) по разной степени проявления факторов публичности и официальности;
(4) по несхожему использованию и комбинации способов изложения мысли (описание, повествование, рассуждение, объяснение и инструкция), зависящих от разного функционального назначения отдельных жанров;
(5) по разному представлению адресата (массового, индивидуального) [Там же: 127].
Жанровую норму Вл. Барнет определяет как «устоявшуюся композиционную форму и отбор языковых и неязыковых средств при оформлении цельно оформленного текста, воспринимаемого как престижный текст для данной коммуникативной цели в данной области общения» [Там же: 128]. Понятие текста «престижного типа», по-видимому, соотносится с понятиями «эталонных» или «элитарных» текстов.
В целом жанры письменной и устной научной речи отличаются структурой и композицией, синтаксическими конструкциями, различными метатекстовыми средствами, а также тем, что «устная реализация жанров в устной научной речи накладывает на текст этих жанров определенную «тональность» разговорности» [Там же: 107].
Жанры УНР, при сохранении всех ведущих признаков научного стиля, отличаются большей «гибкостью» в отношении к норме текстообразования, терминологическим нормам, допустимостью использования отдельных иностилевых средств, а также большей индивидуальностью и персонификацией изложения. Средства диалогичности и коммуникативности гораздо ярче выражены во многих жанрах УНР, хотя они не находят отражения даже в самых «жесткостандартизированных» жанрах письменной научной речи (ПНР). (См. работы Л.В. Славгородской, Н.К. Рябцевой, М.Н. Кожиной и многих других).
Очень значимым, на наш взгляд, является разграничение УНР и разговорной речи (РР) на научную тему, представленное О.Б. Сиротининой [Сиротинина 1986; 1987]. По мнению исследовательницы, «даже в неофициальных разговорах на научную тему разговорная стихия оказывается сильнее темы, и одним из главных параметров разграничения УНР и РР на научную тему является текстовая организация монологической устной научной речи и ассоциативная – разговорной (вне зависимости от степени официальности обстановки и отношений между говорящими)» [Разговорная речь…: 302].
В качестве примера, иллюстрирующего важность данного разграничения, можно рассмотреть с точки зрения нормативности/ненормативности различные жанры УНР, связанные с таким речевым событием, «имеющим место быть» на кафедрах, где обучаются аспиранты, как «отчет аспирантов» при переводе на следующий курс обучения. Данное речевое событие относится к «сложным речевым событиям» по классификации В.Е. Гольдина (см. [Гольдин 1997: 27]). Можно доказать «событийный характер» данного процесса, подставив соответствующее имя события в контекст: Это случилось во время отчета аспирантов второго года обучения. Исследователь также отмечает, что «к именам данной группы относится обозначение речевых событий общественного характера, обычно планируемых, назначаемых, контролируемых. О них нельзя сказать, что они «случились» или «произошли», но можно сказать, что они «состоялись» или «состоятся» тогда-то и там-то» [Там же: 27]. Вспомним текст повестки дня заседания кафедры, где в качестве одного из пунктов указан данный отчет. Заметим также, что отчет аспирантов, как правило, входит структурно в более сложное и комплексное коммуникативно-речевое событие, которым является заседание кафедры. (То, что отчет аспирантов лишь включается в заседание кафедры, доказывает тот факт, что после своего отчета аспиранты обычно покидают заседание). Вводя отчет аспирантов в совокупность имен сложных речевых событий, мы подчеркиваем его официальный, а также «в значительной мере ритуализированный характер» [Там же: 27-28].
Интересно, что именование речевого события отчет омонимично названию соответствующего жанра. Отчет аспиранта о том, что им было сделано в течение очередного учебного года, звучит в устной форме, хотя почти всегда имеет письменную основу (которая затем присоединяется к протоколу заседания кафедры). Наблюдения за подобными отчетами (которые, безусловно, относятся к жанру УНР) свидетельствуют о том, что они часто существенно отклоняются от соответствия нормам научного стиля. Так, нами были отмечены следующие разговорные (и даже иногда сближающиеся с просторечными) выражения: Идет начитка материала; Изначально была такая задумка; После сборки материала отслеживаю индекс частотности и под. Иногда нарушается сама композиционно-структурная сторона отчета, когда аспиранты второго-третьего года обучения вдруг возвращаются к обоснованию темы (что уже предполагается представленным в жанре утверждения темы и имеет место в начале аспирантской или соискательской деятельности).
После официальной части отчета аспиранты отвечают на вопросы членов кафедры, с краткой оценкой их деятельности выступает научный руководитель, после чего принимается коллективное решение о переводе аспиранта на следующий курс аспирантуры. В отличие от самого отчета и выступлений членов кафедры, реплики с места часто носят полуофициальный характер и соответствуют по жанрово-стилевой принадлежности РР на научную тему.
Так, реплика научного руководителя во время одного из отчетов: Вы прозевали конференцию молодых ученых, несмотря на употребленную разговорную лексему, не звучит таким диссонансом, как приведенные выше примеры, так как принадлежит к другому жанру, о чем говорилось выше. Данная реплика была обращена непосредственно к аспирантке и произнесена пониженным голосом, то есть соответствует нормам неформального общения, в то время как сам отчет обращен ко всем членам кафедры и другим присутствующим и носит ярко выраженный официальный характер, строится по нормам данного, несколько специфического для научной речи, жанра (в отчете часто упоминаются не только научные достижения, но также говорится о выступлениях на научных конференциях, о сдаче кандидатских экзаменов, то есть сообщается некая сугубо деловая, а не только научная, информация).
Итак, следует еще раз подчеркнуть, что не все нормы научного стиля носят универсально-предписывающий характер. В каждом конкретном случае перед учеными стоит проблема соответствия тому или иному жанру, что, в свою очередь, связано с целым комплексом экстралингвистических параметров.
Таким образом, хорошая научная речь обязательно требует понятийной точности, а следовательно, системного употребления терминов, специфического метатекста, обеспечивающего адекватное понимание текста, его включение в общую перспективу развития данной науки (ссылки, списки использованной литературы и т. д.), соответствия жанру и учета предполагаемого адресата речи.
Делает научную речь плохой всё, что мешает ее адекватному пониманию (в том числе синонимия использованных терминов), стремление к наукообразию в ущерб научности (см. [Костомаров 2000]), нарушение библиографических норм. Недопустимо отсутствие ссылок на использованные работы, приводящее к плагиату (см. отношение к плагиату в «Положении о диссертационном совете», п. 39 // Бюллетень ВАК, 2000: 18).
Земская Е.А. Язык русского зарубежья: проблемы нормы и речевого поведения // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000.
Кожина М.Н. Предмет риторики в парадигме речеведческих дисциплин (взгляд со стороны стилистики) // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 2000.
Костомаров В.Г. О языке диссертаций // Бюллетень Высшего государственного аттестационного комитета. 2000. № 2.
Крысин Л.П. Социолингвистический аспект изучения речевых «неправильностей» // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000.
Падучева Е.В. Феномен Анны Вежбицкой // Анна Вежбицкая. Язык. Культура. Познание. М., 1997.
Телия В.Н. Русская фразеология: семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М., 1996.
Ширяев Е.Н. Типы норм и вопрос о культурно-речевых оценках // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000.
3.3. РЕЧЬ В СРЕДСТВАХ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ
Публицистический стиль сближается с научным и деловым первостепенной важностью информационной составляющей. Поэтому убедительность и логичность аргументации, рациональность, ясность и точность при передаче информации, свойственные хорошей научной и деловой речи, безусловно значимы и для хорошей публицистической речи. Однако наряду с информативной, важнейшей для публицистического стиля является функция воздействия. Вследствие этого интерпретация и социальная оценка события иногда более значимы, чем информация о нем, а иногда – и чем само событие (см. об этом подробно: [Шейгал 2000]). Это определяет и другие характерные особенности хорошей публицистической речи. В отличие от научного и делового стилей, в ней приветствуется богатство и разнообразие языковых средств (слов и конструкций), ярко выраженная оценочность, эмоционально-экспрессивная окрашенность и выразительность речи, свобода языкового творчества и самовыражения, нестандартность речи. Свойственная средствам массовой информации клишированность речи, которая является следствием особенностей условий написания публицистических текстов (неизбежный цейтнот) и условий восприятия их массовым адресатом (быстрый и иногда параллельный с другими делами просмотр газет и телепередач), значительно снижает воздействующую силу текста. Поэтому в хорошей публицистической речи количество штампов, в которые неизбежно преобразуются клише, минимально.
Язык средств массовой информации (СМИ) является одной из разновидностей публицистического стиля русского литературного языка, сфера использования которой имеет социально-политическую основу. Язык СМИ представлен речью журналистов и нежурналистов (из последней группы нас, прежде всего, интересует речь политиков и государственных деятелей). Эта речь является официальной и публичной. Несомненно, СМИ должны быть примером хорошей речи, потому что основная масса людей именно из них получает информацию о событиях в стране и в мире, а язык СМИ считает для себя эталоном. Однако речь журналистов и речь нежурналистов, которая представлена в СМИ, в целом хорошей признать нельзя: слишком часто в СМИ нарушаются критерии хорошей речи. Но всё же примеров хорошей публицистической речи на страницах газет, на радио и телевидении можно встретить немало (см. образцы хорошей газетной речи в конце книги).
Интересно сравнить два журналистских материала на страницах газеты «Известия» за 21 декабря 2000 года. Оба имеют авторство (Ю. Богомолов и М. Соколов), написаны в жанре аналитической статьи, посвящены одной теме: переосмыслению истории нашей страны в связи с принятием новой символики России (гимна, герба, флага). В сущности, оба автора близки в главной своей мысли: они говорят о вечном конфликте государства и человеческой личности, о пассивности, бессилии власти, о неэффективности ее действий во всех областях жизни народа. С личным мнением авторов можно соглашаться или не соглашаться. Нас будет интересовать другое – стиль журналистов, их речь с точки зрения соответствия качествам хорошей речи. Для облегчения анализа предлагаем прочитать сами тексты. На первой полосе под заголовком «Ностальгия и страх» напечатаны два письма, редакционная врезка и размышления Ю. Богомолова:
Юрий Богомолов
Оба наших корреспондента в сущности спорят не о гимне, не о музыке. Им обоим не по душе помпезность советской патриотической песни. По душе им популярные сердечные напевы. Вкусовые предпочтения, правда, разные: один ориентируется на авторскую песню шестидесятников, другой – на традиционную советскую лирику. Но смысл очевиден: и тот и другой противопоставляют себя чему-то казённому.
Они себя противопоставили советскому государству с той лишь разницей, что профессор это сделал не слишком категорически, а моряк – с предельной принципиальностью. И в этом, собственно, корень нынешних разногласий, которые, впрочем, касаются не только прошлого, но и настоящего. Оттого они и приняли столь острую форму, чего, наверное, меньше всего ожидали власти, инициировавшие полемику.
Гимн, флаг, герб – это рябь на воде, это симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения. А споры о них – признаки то ли угасающего, то ли возрождающегося исторического самосознания массы.
Профессор Анатолий Якобсон хорошо устроился в Истории. То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его. Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма. Что социализм с человеческим лицом не является оборотной стороной социализма с бериевским ликом. На этой иллюзии, собственно, и основан компромисс нашего читателя с советским строем.
Из разрушения ее возникает конфликт кадрового моряка К. Зимина с тем же режимом. Боль, причиненная режимом не ему, – его беда. Он за нее отвечает своей совестью. А подвиги, совершенные при нем учеными, поэтами, балеринами и музыкантами, – это их подвиги, это их личное счастье, их удача, гордиться (или не гордиться) коими – тоже личное дело всякого гражданина.
Советское государство, творя зло, присваивало нагло и бесцеремонно всё то добро, что совершали его граждане. Подобно гофмановскому крошке Цахесу. Оно брало себе в петличку спортивные рекорды, победы, вешало на свою стальную грудь, как ордена, музыкантов, художников и ученых с мировыми именами. И кичилось, и бравировало перед другими народами…
Наконец, самое главное и страшное, что, между прочим, усугубляет сходство между сталинским и гитлеровским режимами, – прекраснодушный идеализм в обоих случаях был таким же важным и основополагающим их началом, как и хмельная ненависть по этническому или социальному признаку.
В 1945-м мы разгромили гитлеровскую военную машину, победили ее «мясом», как вы-разился Виктор Астафьев. Мы тогда порушили чужой тоталитаризм и морально укрепили собственный, который стремился огосударствить частного человека с потрохами.
Сегодня нам труднее, чем немцам в 45-м. Они сразу проиграли все свои войны – полити-ческую, экономическую и идеологическую. Мы отрезаем себе хвост тоталитаризма по частям и страшно себя жалеем.
Моряк прав: если не отделять историю государства от частной жизни его граждан, то подвиги одних в той или иной степени послужат оправданием злодеяний других. Одни жизни становятся заплатами на смертях других. Ужас нашей советской истории даже не в том, что в ней попадаются страшные ямы вроде тех, что под Екатеринбургом и в Катыни. А в том, что эти ямы вырыты под постаменты почти для всех наших побед. Зияние оказывается сиянием.
И хотелось бы думать, что черные и светлые полосы в нашей истории, – это просто череда дней, восходов и заходов, заморозков и оттепелей, да не получается. Получается жесткая обусловленность, порочный круг, который целое десятилетие мы мучительно пытаемся разорвать.
Триумфальное возвращение старого гимна показывает, как далеки мы и сегодня от цели. Молоху снова понадобилась душа частного человека, который теперь будет просыпаться и засыпать, рождаться и умирать с положенной на музыку Александрова мыслью о Его Величестве Государстве.
…В «Медном всаднике» Пушкин взвешивал государство и частную судьбу. Поэт начал за здравие царя Петра, а кончил за упокой души бедного Евгения, похороненного на окраине юного града, что вознесся пышно, горделиво…
С тех пор сюжет этот в истории и литературе проигрывался не однажды. И всякий раз частный человек, доведенный до отчаяния, до сумасшествия, грозит государству: «Ужо тебе!», а оно гонится за ним по потрясенной мостовой. И настигает… Стихия входит в берега, снова одевается в гранит, а потом снова бунтует и мстит разрушениями, бедствиями, несчастиями…
…Читатель К. Зимин хорошо ответил и профессору Якобсону: советская история прошла не даром только в том случае, если мы поймем, что она прошла даром.
А на второй полосе:
Максим Соколов
Зерцало жизни
Хотя сегодня о занятиях госсимволикой и подобными тому вещами идеальной, а не материальной природы говорят как о деле ненужном и надуманном самые разные люди – от наших плюралистов до самого А. И. Солженицына, – прежде не всегда наблюдалось такое пре-небрежение к идейной сфере. «Зерцало жизни», украшавшее столовую в доме отца Федора (Вострикова), демонстрировало иной подход к соотношению реального и идеального – «Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет». Сакрально-символическое, хозяйственно-экономическое и государственно-политическое рассматривались как равно необходимые общественные функции. Отец Федор, в отличие от Солженицына и плюралистов, был более близок к традиционалистско-средневековому и даже индоевропейскому миросозерцанию, т. е. не считал, что рынок сам всё расставит по местам, но признавал необходимость активной идеологической работы. На исходе второго тысячелетия это триединство вновь было подтверждено, когда В. В. Путин, предприняв реформу симовой сферы, т. е. госсимволики, со стереотипной точностью стал воспроизводить стандартную схему, использованную предшествующими президентами-реформаторами при устроении новшеств в хамовой («совершенствование хозяйственного механизма») и яфетовой («реформа политической системы») сферах. Всё тот же четырехтактный цикл.
Такт № 1. С большой помпой объявляется об нововведениях, имеющих целью устранить немногочисленные недостатки прежнего положения вещей и привести дела к окончательному совершенству. По ведомству Хама см. Закон о госпредприятии (1987 г.), по части Яфета – возрождение власти Советов на основе решений XIX партконференции. После такого шага особой многовариантности не предвидится, ибо шаг этот даже и на бумаге не является гладким. Нарочито эклектическое соединение старого и нового приводит к тому, что старое начинает рассыпаться на глазах, а новое с такой же стремительностью приобретает черты крайней кособокости. Тому, сколь быстро в конце 80-х была разгрохана инерционная и обладавшая большим запасом прочности советская система, дивились многие, а уж кто не дивился явившимся на смену постсоветским порядкам, и сказать невозможно. Быстрый переход системы в состояние разноса и составляет главное содержание такта № 2.
Такт № 3 начинается с нижней точки падения, когда не работает уже ничего и для установления хоть какого-то порядка предпринимаются пожарные меры по принципу «когда горит дом, о разбитых стеклах не думают». См. пожарные экономические мероприятия зимы 1991/92 гг. и столь же пожарные политические решения на интервале от Беловежских соглашений 1991 г. до воспоследовавшей осенью 1993 г. танковой стрельбы в столице. И лишь такт № 4 отчасти и с крайней неполнотой реализует заявленное при запуске первого такта – создание чего-то весьма неказистого, но хоть на что-то похожего. Соответственно и звуковой аккомпанемент весьма различен: такт № 1 – «Нам не страшно усилье ничье, мчим вперед членовозом труда», такт № 4 – «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
Дело даже не в том, что своими символическими упражнениями В. В. Путин четко прорезал грани общественного разделения – идеологические, классовые, поколенческие, – хотя, вообще-то говоря, государственная символика существует не для этого, а совсем даже наоборот. Дело в том, что сама методика эклектических мероприятий в сочетании с хвалебным хором эффективных политологов (совсем как в 198… году – «Новый смелый реформаторский шаг Михаила Горбачева») наводит на мысль, что лавры завершителя, по-бонапартовски сумевшего остановить революционную тряску, удержав, однако же, важнейшие революционные завоевания, В. В. Путину вряд ли светят. Уж слишком уверенно он въезжает в надежно глубокую колею, проложенную зачинателем последней большой тряски М. С. Горбачевым. Завершители там не ездят. Понятно, что в большевицкий период как хамовы и яфетовы, так и симовы функции были изуродованы до неузнаваемости и восстановление идеологической связности скорее всего будет столь же кособоким, как восстановление связности хозяйственной и властной, – но всё же это понимание недостаточно утешает.
В обеих статьях очень ярко проявляется доминанта публицистического стиля – социальная оценочность. Материал Ю. Богомолова построен как комментарий, оценка двух писем читателей газеты, выразивших противоположные мнения по поводу принятия старого советского гимна в качестве нового гимна России. Журналист явно встает на сторону бывшего морского офицера и развенчивает позицию профессора. Это проявляется в использовании автором статьи прямых оценок: «Они себя противопоставили советскому государству с той лишь разницей, что профессор это сделал не слишком категорично, а моряк – с предельной принципиальностью… Профессор … хорошо устроился в Истории. То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его. Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма… На этой иллюзии, собственно, и основан компромисс нашего читателя с советским строем. Из разрушения ее возникает конфликт кадрового моряка … с тем же режимом. Боль, причиненная режимом не ему, – его беда. Он за нее отвечает своей совестью… Моряк прав… Читатель… хорошо ответил и профессору: советская история прошла не даром только в том случае, если мы поймем, что она прошла даром». Как видим, симпатии журналиста явно на стороне моряка: его позиция оценена как конфликт с режимом, автор письма прав, совестлив, болеет за свой народ. Мнение профессора трактуется как компромисс, иллюзия, удобная позиция в истории.
Анализируя уроки советской истории, Ю. Богомолов использует множество слов с негативным оценочным значением, осмысляет в резко отрицательном плане и исторические термины, например: помпезность, казенный, тоталитаризм, кровожадный сталинизм, социализм с бериевским ликом; государство, творя зло, присваивало нагло и бесцеремонно…, брало себе в петличку…, вешало на свою стальную грудь…, кичилось, и бравировало; прекраснодушный идеализм, хмельная ненависть, ужас нашей советской истории, порочный круг и др. Таким образом мнение автора статьи вполне определено, четко выражено, аргументировано. Этой задаче служат и другие рационально-оценочные слова, использованные в статье (острая форма разногласий, оправдание злодеяний, проиграть все войны, страшные ямы, жесткая обусловленность, мучительно пытаемся разорвать, триумфальное шествие, далеки от цели и др.), а также вводные слова, которые придают излагаемому мнению стройность и частично снимают безапелляционность тона (правда, собственно, впрочем, наверное, видимо, наконец, между прочим).
В целях усиления доказательности своей точки зрения, воздействия на читателей Ю. Богомолов использует разнообразные риторические приемы, например метафоры, сравнения, антитезы: гимн, флаг, герб – это рябь на воде, это симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения; одни жизни становятся заплатами на смертях других; зияние оказывается сиянием; отрезаем себе хвост тоталитаризма по частям; подвиги одних… послужат оправданием злодеяний других; Молоху снова понадобилась душа частного человека, который теперь будет просыпаться и засыпать, рождаться и умирать…; добро – зло; гордиться или не гордиться; история прошла не даром – даром, не по душе – по душе; восходы и заходы, заморозки и оттепели и др. Как видно даже из немногочисленных примеров, антитеза является основным приемом построения текста.
Автор сравнивает советское государство не только с Молохом, но и с гофмановским крошкой Цахесом, со страшной стихией из «Медного всадника» Пушкина, уродующей жизнь маленького человека. В этих сравнениях ярко проявляется творческое своеобразие автора статьи, умело использующего прием аллюзии. Сюжет и идеи Пушкина находят в статье достаточно широкое применение: в двух предпоследних абзацах проводится аналогия отношений государства и личности в разные моменты истории России, и сделано это вполне высокохудожественно. Горькая и едкая ирония автора проявляется и в выражении Его Величество Государство, где каждое слово написано с большой буквы.
В материале Ю. Богомолова используются фразеологические единицы языка (не по душе, брать в петличку, начать за здравие, кончить за упокой). Автор применяет прием приведения чужих слов – слов авторитетного человека, делая весомее свою точку зрения (разгромили гитлеровскую военную машину, победили ее «мясом», как выразился Виктор Астафьев). Особым средством для усиления выразительности речи являются для Ю. Богомолова повторы слов и конструкций (…симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения. А споры о них – признаки то ли угасающего, то ли возрождающегося исторического самосознания массы; То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его; Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма. Что социализм с человеческим лицом… и др.).
Таким образом, представляется, что статья Ю. Богомолова вполне соответствует критериям хорошей публицистической речи: в ней выдержаны все ортологические и коммуникативные нормы, ярко проявляется доминанта стиля – социальная оценочность, целесообразно используются разнообразные риторические приемы, яркие образы, отчетливо проявляется творческое своеобразие автора. При этом материал соответствует жанру аналитической статьи, содержит убедительные и четкие аргументы, мысли излагаются ясным, точным, нестандартным и выразительным языком. Кроме богатства лексического набора (в основном, общекнижная лексика, общеизвестные термины), необходимо отметить и разнообразие используемых автором синтаксических конструкций (простых предложений с осложнениями, сложноподчиненных и бессоюзных предложений, парцелляций).
В статье М. Соколова социальная оценочность как публицистическая доминанта проявляется также очень ярко. Автор использует достаточно много слов с оценочными значениями и коннотациями (ненужное и надуманное дело, пренебрежение к идейной сфере, признавать необходимость активной идеологической работы, необходимые общественные функции, со стереотипной точностью, с большой помпой, устранить немногочисленные недостатки, привести дела к окончательному совершенству, нарочито эклектическое соединение, черты крайней кособокости, инерционная и обладавшая большим запасом прочности советская система, состояние разноса, нижняя точка падения, не работает уже ничего, пожарные меры, реализует с крайней неполнотой, создание чего-то весьма неказистого, общественное разделение, хвалебный хор эффективных политологов, революционная тряска, важнейшие революционные завоевания, слишком уверенно въезжать в надежно глубокую колею, изуродованы до неузнаваемости, кособокое восстановление, недостаточно утешает).
Оценочность и едкая, злая ирония автора проявляется также в обилии книжных, тяжеловесных, вычурных понятий и определений, имеющих по большей части абстрактный характер (плюралисты, демонстрировать подход к соотношению реального и идеального, сакрально-символическое, хозяйственно-экономическое, государственно-политическое, традиционалистско-средневековое и даже индоевропейское миросозерцание, симова сфера, предшествующие президенты-реформаторы, устроение новшеств в хамовой и яфетовой сферах, четырехтактный цикл, особой многовариантности не предвидится, воспоследовавшая осенью 1993 г. танковая стрельба, символические упражнения В. В. Путина, методика эклектических мероприятий; лавры завершителя… вряд ли светят, зачинатель последней большой тряски М. С. Горбачев и др.). При всей определенности позиции М. Соколова понимание его мыслей затруднено именно из-за пристрастия автора к витиеватым, непростым словам. Читатель вынужден несколько раз возвращаться к началу предложения, чтобы что-нибудь понять в конце.
К приему совмещения разностилевых элементов автор прибегает очень редко: только четыре раза в тексте встретились слова со сниженной, разговорной окрашенностью (кособокий, разгрохать, светить в значении «повезти, удасться», тряска). Тем более неуместными в данном тексте представляются эти слова. Сами предложения, в основном, сложные, со множеством осложнений, со скобками и тире внутри, тоже свидетельствуют о «тяжелом» стиле автора.
Аллюзии, используемые в статье, знакомы многим читателям, но, вероятно, далеко не всем. Не представляется удачным совмещение библейской трактовки устройства общественной жизни и механической (принципы работы двигателя) теории развала советского государства.
Таким образом, статья М. Соколова, в отличие от статьи Ю. Богомолова, не может считаться образцом хорошей публицистической речи из-за нарушения коммуникативных норм – целесообразности используемых языковых средств, ясности, доступности языка.
Проведем анализ других нарушений в СМИ критериев хорошей речи.
Правильность – один из главных критериев хорошей официальной, публичной речи. Разграничим правильность языковую и правильность фактическую.
Фактическая правильность, т. е. соответствие сообщаемого фактам действительности, абсолютно необходима, однако в погоне за сенсацией, ради привлечения внимания читателей и телезрителей журналисты нередко пользуются непроверенной информацией, что подрывает авторитет СМИ и доверие к ним. Например, во время похорон останков царской семьи в информационных передачах радио и телевидения звучали разные цифры количества приехавших родственников; нередко сообщается разное количество пострадавших во время пожаров, стихийных бедствий, катастроф и т. д. Не один раз в СМИ Д. Ф. Аяцков был назван губернатором Самарской, а не Саратовской губернии, А. Гужвин – губернатором Архангельской области, а не Астраханской и т. д.
В газетах широко используются нечестные приемы публикации огромных заголовков типа «Алла Пугачева задержана за воровство», «Михаил Горбачев арестован за драку», «Примаков врезал Путину», «Владимир Путин – подкидыш» к статьям о каких-то неприятных фактах из жизни тезок известных лиц. Игра с фактической правильностью (по сути это примеры фактической неправильности), сопровождающаяся в данных случаях нарушением этических норм общения, имеет целью привлечение внимания к изданию.
В СМИ говорят и пишут не только более или менее подготовленные к соблюдению фактической правильности журналисты. При использовании в публичной речи прецедентных текстов выступающие нежурналисты иногда неправильно называют авторов, искажают сами цитаты и их смысл, неверно применяют известные понятия. Например, в телеинтервью Д. Ф. Аяцков сказал: «У него, как у Гоголя, – горе от ума», а саратовское приложение к газете АИФ воспроизвело слова губернатора, сказанные им на одном из совещаний: «…Иначе я буду вынужден применить к руководителям муниципальных образований и округов всю полноту власти и использовать гильотину, кому по пояс, а кому по самые уши».
Языковая правильность, т. е. соблюдение языковых норм, необходима в любом виде речи, но особенно в выступлениях государственных и политических деятелей в СМИ, потому что читатель и слушатель считает эту речь примером для себя. Однако наблюдения показывают, что многие парламентарии и даже журналисты не обладают достаточной речевой культурой, и это приводит к явным нарушениям норм литературного русского языка. Это касается прежде всего словоупотребления. В СМИ часто путают слова-паронимы, например: командировочный и командированный (перевозит командировочных военных – Вести, 95); особенно и особо (Он вообще не особо помнит… – МК, 98; Никто в этом особо и не усомнился – АИФ, 98); стало фактически нормой смешение слов патронат и патронаж (Студенческая палата должна формироваться под патронажем профсоюзов – Изв., 98); представить и предоставить (до 17 декабря предоставить свои работы в правление Союза журналистов – Саратовские вести, 98 (далее – СВ))2.
Не встает вопрос, хорошая ли это речь, если она не обладает точностью. Смысловая неточность речи часто связана с недостаточным вниманием говорящего или пишущего к закономерностям сочетаемости слов, с неумением или нежеланием разграничивать тончайшие оттенки значений многозначных слов или синонимов. Например: в телерекламе не различаются слова отличие и разница (Какая разница Гала? Единственная разница Гала – ее цена – ОРТ, 98); в СМИ часто нарушаются законы лексической сочетаемости (Саратовцы оккупировали последнее место – СВ, 98; К сожалению, того неформального общения, душевного восприятия районных проблем и предложений не прозвучало из уст выступающих – Знамя, 99). В последнем примере может быть отмечена также неправильная синтаксическая конструкция с «повисшим» местоимением того.
Нарушения сочетаемости слов наблюдаются также в речи государственных и политических деятелей (Это должно… привести или поставить нас всех в положение глубокой мысли – Илюхин, 98; Вся моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа – Черномырдин, 99; Сейчас складываются две политические силы: партия власти и группа здоровых сил, болеющих интересами народа – Н. Рыжков, 99). Говорящими не всегда учитывается многозначность слов, что приводит к двусмысленности, алогичности, а порой и комичности результата (Импичмент прослабит нашу государственность – Харитонов, НТВ, 99; Хочу обратиться прежде всего к женщинам: врачам, медсестрам, санитаркам как представительницам самой древнейшей профессии – Рашкин, 98; Я был с президентом в его критические дни – пресс-секретарь президента России, 99; Но пенсионную реформу делать будем. Там есть где разгуляться – Черномырдин, 99).
Нередко нарушения лексических норм связаны с речевой избыточностью или недостаточностью, например: На НТВ работают профессионалы высокого класса – Зюганов, НТВ, 99 (профессионалы и есть специалисты высокого класса, поэтому речь избыточна). Примеры речевой недостаточности: На праздник, посвященный дню защитников Отечества, пригласили ветеранов и их вдов – МК в Саратове, 99; Мне с ней даже обсуждать стало интереснее – СВ, 2000 (в первом случае надо было сказать: «и вдов ветеранов, не доживших до светлого дня»; во втором – «обсуждать эти вопросы»).
Признаком сегодняшнего дня является приоритетность в языке СМИ (особенно центральных) раскованности, часто в ущерб правильности и чувству меры. Это проявляется в предпочтении разговорных и нелитературных слов словам литературным. Так, вместо литературного недавно чаще выбираются его нелитературные синонимы намедни, надысь (Надысь к своим пенатам отбыла миссия МВФ – МК, 97; Потому что намедни она чудом осталась жива – КП, 99); вместо литературных весной, осенью – народно-просторечные по весне, по осени; вместо сегодня, сейчас – нынче (А почем нынче фокусы в Америке? – АИФ в Саратове, 97); вместо пока – покуда (…эффективной терапии гепатита В покуда не существует – СВ, 2000); вместо сначала – просторечное попервоначалу (…какой он попервоначалу испытывал шок – СВ, 2000); вместо литературного надо – устаревшее и теперь просторечное надобно (…надобно было сделать не модный спектакль, а актуальный, злободневный – СВ, 2000).
Частотными стали нелитературные слова аккурат (в аккурат) (…маршрут легкоатлетов пролегает аккурат через Саратов – СВ, 2000); давеча (Моя личная жизнь давеча нехило обиделась на меня – МК, 99); силком (Россию силком вгоняют в эти лабиринты – Изв., 97); прикупить (закон, согласно которому каждый из нас имеет право прикупить для самообороны газовый пистолет – КП, 97); уродливое словцо по новой (Москвичи по новой привыкают к вкусу костромского сыра – МК, 98).
В газетных текстах появилось множество разговорных частиц, которые, хотя и оживляют письменную коммуникацию, все же стилистически чужды ей (…озон будет восстанавливаться аж до середины следующего столетия – АИФ, 98; …морозы достигнут аж Крыма – Радио России, 99; Ниточка ну самого дешевого кольца обойдется вам сегодня в 90 тысяч – АИФ в Саратове, 97; Прочитал где-то или подсмотрел что ли какую-то антенну – АИФ, 97).
Среди журналистов стала модной ориентация на словарь В.И. Даля, поэтому часто вызываются к жизни устаревшие или диалектно-просторечные слова и формы (Сие есть европейский подход к делу – МК в Саратове, 99; …хотели было… Ан нет!; Чубайс, Немцов и иже с ними – АИФ, 98; Приглашенные – члены правительства, главы министерств… и иже с ними заполнили аж 15 рядов – МК, 98; Повысится качество образования? Навряд ли – РГ, 98; Газетчики обвиноватили Греэра в том… – МК, 98; Весь день к памятнику все ложат и ложат цветы – РР, 98). Нельзя забывать, что многое в «Словаре живого великорусского языка» не является нормативным.
В СМИ активно используются просторечные, жаргонные и грубые слова, что объясняется стремлением журналистов найти свежие языковые средства, не «запятнавшие» себя связью с советским прошлым, не «затертые» временем. Без них сейчас не обходится ни одно издание. Приведем примеры из разных газет: свадебный прикид, очистить на халяву, заламывать цены, облапошить, недоделанные (о людях), поднатореть, рехнуться, подбросить деньжат, харя, разгорелся сыр-бор, ляпнуть, срубать деньги, слабо поделиться, тащиться от восторга, поиметь деньги, ускрестись от армии, отмочить, присобачить, завалить и кинуть (в значении убить), подвякивать, выпендриться, упитый вусмерть, трезвяк, трепыхаться (в значении добиваться), расслабон и т. д. Пристрастие к жаргонным и грубым словам отмечается не только у газетчиков, но и у отдельных тележурналистов (например, в речи А. Караулова: выступил и схилял, фигня полная, пересохла к чертовой матери, на хрена тебе эта фигня, доконать; матерщина в речи А. Черкизова и др.).
Внелитературные и жаргонные средства используют в разговорах с журналистами многие государственные и политические деятели. Например, в интервью, данных газете АИФ, В. С. Черномырдин использовал выражения дураки, въезжать в дело, дергаться (переживать), размазать по стенке (1998), Д. Ф. Аяцков – стерва, схавать, прибамбасы, прибабахи, пристраиваться к заднице (1999) и т. д. Подобные средства интимизации, доверительности общения не соответствуют статусу говорящих и не способствуют повышению речевой культуры русского человека, который прислушивается к речи государственных мужей и языку СМИ. Ориентируясь на язык некультурной части народа, журналисты и нежурналисты наносят огромный вред родному языку и нравственности человека.
Выразительность, как признак хорошей речи, очень важна в языке СМИ, т. к. они имеют целью воздействие на мнение читателя или слушателя. В качестве выразительного средства журналисты часто используют соседство разностилевых элементов (жаргонных, сниженных и книжных, иностранных), но этот прием не всегда оказывается уместным (например, Президент «уперся рогом» и слушать не желает ни о какой госпитализации; дошлые кандидаты наук; факты, то бишь реалии жизни; эпопея по выколачиванию денег; проект закона завис в преддверии заседания думы; сексуально озабоченный лох; генитальные выкрутасы «Леона» явно не катят; Политики, которых недомочили; Пока МВФ откровенно динамит Россию; На последнем саммите в Стамбуле Ельцин с Клинтоном сторговались по поводу кредитов и т. д. – примеры взяты из МК и АИФ 1999).
Нарушения грамматических норм русского языка в СМИ достаточно частотны. Они встречаются при формообразовании (ослабший центр – Изв., 98; Нет ничего более худшего – МК, 98; голос его будет слышан – Изв., 98; дадена неделя на переговоры, даденная установка, ей дадена установка – ОРТ, РТР, СВ; вы ездиите по миру – Час Пик, 96); при употреблении падежных форм числительных в электронных СМИ (с двухтысячи первого года до двухтысячи пятого года – Зеркало, 97; четырехста миллионов – Подробности, 98; Этим вопросом интересовалось около шестьсот человек – ГТРК «Саратов»); при согласовании слов по роду (В начале мая Сочи малолюдное – СВ, 2000).
Синтаксические нормы нарушаются при построении словосочетаний и предложений. Подобные ошибки встречаются не только в спонтанной устной речи нежурналистов, передаваемой СМИ (например, Никто с этим не возражает – Чубайс, НТВ, 99), но и в заранее подготовленной речи ведущих информационных передач, в основном всегда соблюдающих нормы русского языка (подтвердил о своих намерениях – Вести, 97; Он один из немногих, кто сохранил право судить на многие темы – НТВ, 99; Только сделав все возможное, появляется надежда – ОРТ, 98). Совершенно недопустимы подобные ошибки в газетных материалах, ведь письменная форма дает возможность перепроверки речи, но, к сожалению, такие нарушения достаточно частотны (предостерег о своей способности дать «достойный ответ» – Изв., 98; следят над мучениями бедных животных – РГ, 98; Как я любил, гордился своей профессией – Аткарская газета, 98; …поделилась о том, что все работали слаженно – Родная земля, 98; Будучи людьми серьезными, этому вопросу было посвящено целое собрание – КП в Саратове, 98; лекарство для детей с клубничным вкусом – из печатной рекламы; Центр семейного отдыха намеревается создать руководство Саратовского городского парка – СВ, 99). Две последние ошибки связаны с неправильным расположением слов в предложении.
В речи политиков и государственных деятелей, а также в некоторых газетных материалах используются очень громоздкие синтаксические конструкции, которые не дают возможности понять смысл сказанного (например, в передаче слов М.М. Касьянова журналом «Профиль» (2000): Если второе полугодие не будет так динамично складываться в пользу экономического роста, если даже будет некоторое такое, скажем, не сказал бы, застойное, но явление неактивного роста, то уже даже с учетом положительных тенденций и уже достигнутых результатов от четырех месяцев и предстоящих двух).
В газетных материалах все чаще встречается очень свободное построение предложений, в частности, оформление главной и придаточной частей сложного предложения как отдельных самостоятельных предложений, отделение деепричастного оборота от основной части (например: Впрочем, Кремль может уйти от конфликта, сыграв на опережение: с помощью своей фракции «Единство» убрать из закона запрет избираться в третий раз. Оставив этот вопрос на усмотрение местных законодателей; Наконец, по мнению некоторых специалистов, даже если все пройдет гладко, об успехе операции можно будет говорить с большой натяжкой. Потому что вряд ли удастся извлечь хотя бы половину тел погибшего экипажа. – АИФ, 2000). Частотность подобных примеров свидетельствует, что парцелляция, как выразительный прием письменной речи, получила широкое распространение в языке СМИ, однако она не всегда удачно используется нашими журналистами. Представляется, что в приведенных примерах применение этого приема не является оправданным (выделение парцелляцией в данных случаях не усиливает, а, скорее, снимает остроту и серьезность поставленных проблем).
В устной речи к подобным ошибкам добавляются неправильное произношение некоторых слов, неверная постановка ударений, т. е. нарушения орфоэпических норм русского языка (например: Чудо-крем «Елена» поможет вам при ревматических, головных и других бол´х – РТР, 98).
Коммуникативно-прагматические нормы организуются следующими основными критериями: целесообразности, стилистической уместности и эстетической приемлемости (Сковородников 1998). Нарушения этих критериев частотно представлены в языке СМИ, в публичной речи государственных деятелей разных уровней.
Приметой нашего времени является тяга журналистов к игре иностранными словами. Исчезли из языка СМИ слова избиратели (используется в основном электорат), вложения (осталось инвестиции), представление (вытеснено презентацией), магазин чаще всего теперь называется шопом или маркетом и т. д. Наблюдается стремление насытить текст заимствованными словами, даже если они непонятны массовому читателю и телезрителю (бригада по борьбе с проксенетизмом уголовной полиции – Изв., 98 в статье, рассчитанной на массового читателя – поклонника киноактера де Ниро; политика, которая зиждется на эсхатологии – Изв., 92; нужно выиграть тендер на выдачу гарантий – Сельская новь, 98; помешать футболу способны лишь форсмажорные обстоятельства – СВ, 98; избирательная кампания идет на грани фола – АИФ, 98; героин легко преодолевает гематоэнцефальный барьер – Восход, 98 в статье о вреде наркомании; энигматическая опера – Нез. Газ.; страна не разочтет свои депансы – Сегодня; индемнитет, камбио, оферта – Веч. Москва и т. д.).
Приведем неполный список еще не совсем освоенных заимствованных слов, выписанных только из одного номера АИФ, 98: дезавуировать, имиджмейкер, фол, социальный мониторинг, легитимность избрания, компрометировать, дестабилизировать, инвестиции, антифьючерс, импичмент, спичрайтер, транш, оффшорные зоны, форвардные контракты. Большинство этих иностранных слов дается без всякого объяснения. Такое их использование не является целесообразным: не все читатели смогут понять смысл сообщаемого. Не соответствуют русскому языковому вкусу и такие широко используемые в СМИ «чужеродцы», как тинейджер, эксклюзив, имидж, шоп, транш, рейтинг, парфюм, бутик, коттоновый, стагнация, open – closed, second hand, коммерсантъ-daily. Если некоторые из них – термины (рейтинг, транш), которые трудно заменить однозначным привычным словом, то в употреблении тинейджер (подросток), шоп (магазин), парфюм (духи) нет никакой необходимости.
Примечательно, что в обозначении явлений криминального мира тоже наблюдается стремление использовать иностранные слова (киллер – вместо убийца, мафия – вместо преступные группы, коррупция – вместо продажность, рэкет – вместо вымогательство; криминалитет – почти как генералитет). Таким образом, вероятно, снимается негативный оттенок русских слов, появляется некий романтизм, связанный со всем иностранным.
Конечно, во многих случаях заимствование слов является необходимым. С ними в нашу жизнь входят новые экономические понятия, техника, технологии, предметы быта. Однако, если существуют хорошие русские соответствия, пользоваться иностранными словами нецелесообразно. Русский язык испытывает нашествие иностранных слов не первый раз и сам со временем оставит необходимые из них, а ненужные отметет. Журналисты могут лишь ускорить этот процесс, разумно используя только необходимые иностранные слова.
Нарушения критерия коммуникативной целесообразности связаны и с тем, что некоторые молодые радио- и телеведущие, особенно не имеющие профессиональной подготовки, увлекаются в эфире нерусскими интонациями, западной скороговоркой (ОРТ, радиопрограммы Молодежный канал, Хит в рабочий полдень). Это раздражает русского человека, привыкшего к более плавной речи, и главное – отсутствие четкой дикции мешает пониманию информации.
Примеры нарушений критерия стилистической уместности, связанных с немотивированным (и без чувства меры) использованием жаргонизмов с целью экспрессивизации и интимизации повествования, были достаточно представлены в разделе о нарушениях языковых лексических норм (см. также пародию А. Слаповского в газете «Известия»).
Приведем примеры немотивированного использования слов с эмоционально-оценочной окраской, которое не соответствует стилистической тональности контекста и этическим нормам. Так, в ходе предвыборной борьбы наши парламентарии использовали целый арсенал сниженных, грубых, бранных оценочных средств, называя друг друга политическими наперсточниками, предателями, лицемерами, ряжеными генералами, негодяями, бездельниками, помойными политиками. Эти и многие другие непарламентские выражения депутатов, ставшие известными из СМИ, адресованы партиям, группировкам, конкретным лицам, а также простым избирателям. В. Жириновский, отличающийся скандальностью поведения и несдержанностью в оценках, охарактеризовал в теледискуссии деятельность партии коммунистов как мошенничество, самодурство, воровство, произвол. Коммунисты же в ответ обещали после прихода к власти посадить Жириновского в сортир, где его будут мочить. Один из представителей партии консерваторов (Л. Убожко) назвал своих избирателей рабами и холопами, которых наклепала банда коммунистов.
Парламентарии всех уровней должны учитывать, что несдержанность в речах и оценках может привести не только к ухудшению межличностных отношений, к дискредитации власти в глазах народа, но и к политическим осложнениям и конфликтам на международной арене. Об этом иногда забывал и первый президент России, и первый президент Белоруссии. Так, последний призывал российскую Думу не оправдываться перед этими жуликами из МВФ и этой мадам (имея в виду госсекретаря США). Официальные публичные выступления, а тем более дипломатические, требуют особенно тщательной подготовки. Непродуманные, безответственные, «незапланированные» оценки способны помешать взаимопониманию, нарушить национальные интересы страны.
Наблюдения показывают, что язык СМИ так же далек от совершенства, как и язык парламентариев и государственных служащих. Свобода слова явно понята многими журналистами не только как возможность открыто и жестко критиковать всех и вся, но и как необязательность соблюдения требований культуры речи.
В современных СМИ усиленным вниманием пользуется негативная информация («зло эффектней»). Как правило, ее сопровождает отрицательная оценочность, нередко переходящая в огульное очернительство (см., например, на первой полосе КП от 10. 09. 98: Президент тянет резину, постояльцы Охотного ряда – о депутатах Госдумы, несгибаемый борец за импичмент, цены не то что кусаются, а буквально рвут на части, особо ушлые депутаты, подсуетившиеся думцы, полный кавардак). В речи господствует ирония или прямое обвинение в некомпетентности, в приверженности не тем идеям, которые одобряет данное издание или данный канал телевидения (вылитые бараны на мосту, красно-коричневые, полудохлая индустрия, ежу понятно, дураков нет, буридановы ослы и т. д.).
В наследство от советского периода сохранилась тяга к ярлыковым оценкам иронического характера (детское правительство, бездарное правительство, Примаковский ковчег, крестный отец «Газпрома» В. Черномырдин, главный мытарь страны А. Починок, большие специалисты по реформам А. Лившиц и В. Христенко, почетные бомжи (о депутатах), тушка из Мавзолея и т. д.). Особенно характерны оценки, основанные на социально-исторических, литературных и фольклорных аллюзиях (например, Златая цепь на Думе той, темная лошадка в Совбезе, в программах С. Доренко – Лужков и коррупция – близнецы-братья, Ворон ворону глаз не выклюет, в АИФ – Жирино… не тонет).
Конечно, чисто информационные газетные материалы, теле- и радиопередачи более сдержанны в оценках, авторские же программы открыто оценочны, причем оценочность их граничит с очернительством по отношению к идейным оппонентам. Особенно злы и свободны в своих оценках тележурналисты С. Доренко, Н. Сванидзе, М. Леонтьев. Так, например, С. Доренко, представляя интересы вполне определенных и известных политических сил, в течение многих воскресных эфиров «клеймил позором» деятельность московского мэра и его окружения, применяя оскорбительные определения и оценочные слова (например, московский позор, лужковщина, уголовщина в правительстве Москвы, Какое это мэрское у Лужкова достоинство (на слух получается мерзкое), пигмей, которого можно прихлопнуть мухобойкой, член шайки, шестерки Лужкова). «Развенчивая» партию «Отечество минус вся Россия» (в интерпретации Доренко), доказывая ее несостоятельность, тележурналист называл своих оппонентов политической ватагой, политическими рогачами, грязными политиками, дутыми, проворовавшимися, лживыми политиканами, оценивал их программу как завиральные обещания. Названия рубрик программы Доренко имели также резко негативно оценочный характер: Спиной к людям, Урки. В одной из предвыборных передач С. Доренко так охарактеризовал избирателей: «Люди, которые сидят на деревьях, обхватив хвостами стволы, с ними нельзя разговаривать, нельзя аргументировать». В данной фразе явное нарушение и этических и языковых норм.
В речи тележурналистов Н. Сванидзе и М. Леонтьева используется меньше прямых оскорблений в адрес оппонентов, но их оценки, как правило, имеют едкий ироничный характер за счет использования сниженных, стилистически окрашенных единиц (погрязший во лжи Скуратов, на нем клейма негде ставить, несгораемый прокурор, проявил прыть, шкурные интересы, лил понос на кого-то). За внешне, казалось бы, бесстрастной манерой высказывания оценок чувствуется накал политических страстей, личная позиция говорящих, их эмоции, которые иногда прорываются в жесте, мимике, интонациях, выражении глаз.
Иногда из-под пера журналистов выходят неудачные с эстетической точки зрения оценочные новообразования, некоторые из которых, к сожалению, приживаются в СМИ и разговорной речи (дерьмократы, гайдарасты, чубайсер, еврочлен, какократия – «власть плохих», ельциноиды, ельцинятина, черномырдизация, на-низация, прессуха, журналюга, скоммуниздить, скапитализдить, звездюлька, подвергать «мочилову», в названиях статей: По весне тебе взбледнулось (о косметических средствах, которые нужно применять весной), Вот, бляха! (о полномочиях сотрудников ГИБДД).
Особенно частотными в исследуемом материале являются нарушения этико-речевых норм. В условиях кажущейся вседозволенности некоторые журналисты особенно усердствуют в применении табуированной лексики, не утруждают себя поисками эвфемистических замен грубых понятий и слов, пересказывают в СМИ грязные анекдоты, говорят откровенные пошлости. Особенно этим отличаются МК, КП, разнообразные таблоидные газеты, радиостанции «Эхо Москвы», «Русское радио», некоторые телепередачи, например, «ОСП-студия», «Поле чудес».
Одним из главных объектов критики стали руководители страны, партий, органов власти. Причем резко, жестко оцениваются не только их деятельность, ошибки, но и личная жизнь, состояние здоровья. Так, все помнят смакование в СМИ скандала с бывшим Генпрокурором Ю. Скуратовым, глумливое обсуждение тележурналистом Доренко болезни Е. М. Примакова, постоянное внимание во всех СМИ к проявлениям «старческого увядания» бывшего президента. Радиостанция «Эхо Москвы» в день смерти Р. М. Горбачевой устроила обсуждение со слушателями вопроса об отношении к этой известной в недавнем прошлом женщине, которое сопровождалось весьма нелестными, грубоватыми оценками. Представляется, что подобное попрание всех этических норм в СМИ совершенно недопустимо.
Поиски необычного в условиях беспредельной свободы приводят порой к ерничанью даже в изложении серьезных, а порой и трагических событий. Это явно прослеживается даже на материале заголовков, которые часто не отражают содержания статьи, не соответствуют ее тональности. Например: заголовок «Накостыляла» к статье в СВ об убийстве пожилой женщиной мужа-инвалида его же костылем; «Зарезал папаню», «Любовь до гроба», «Погиб в день влюбленных. Но не от любви» – заголовки статей в СВ и АИФ в Саратове о трагических событиях; «Колесо фортуны или разгильдяйства? » – название материала в СВ о гибели ребенка в результате падения запасного колеса с кузова большой машины (уместно ли использовать слово фортуна, если погиб ребенок? !); «Взрыв и полные штаны» – название статьи в АИФ о разгоне людей в Москве у Белого дома при помощи специальных газов, вызывающих непроизвольную дефекацию; «Сашка на улице Мишку душил» – заголовок статьи в КП о подростковой жестокости; «Пляшет девочка с автоматом» – название статьи в «Калейдоскопе» о девушке, расстрелявшей на дискотеке несколько человек; «Взрывайте на здоровье» – заголовок материала в «Калейдоскопе» о задержании машины с 300 кг гексогена; «Вместо курорта в морг» – материал в «Калейдоскопе» о крушении поезда. Безграничная ирония по любому поводу уничтожает ощущение трагизма произошедшего, делает ужасное обыденным явлением, не вызывающим у читателя чувства сострадания к жертвам.
Анализ языка СМИ показывает, что журналисты не всегда способны оценить уместность используемых средств в определенной ситуации общения, теряют чувство такта, меры, ответственности за возможные последствия прочтения их материалов.
Представляется, что чтение некоторых газет вообще вредно. Например, таблоидная газета «Местное время» (Саратов), имеющая лозунг «Все достойное вашего внимания», в одном из номеров помещает следующие материалы: «Девочка выпала из окна», «Мальчик-вампир», «Муж «достал» до смерти», «Ограбление по-ершовски», «Девочка задушила родного отца», «Сноха заколола свекра» и т. д. Газета-таблоид «Мегаполис-Экспресс» (Москва), имеющая тираж 820 тыс. экземпляров, публикует статьи с названиями: «Унитаз засосал», «Дощечка сломалась, и нету дедульки», «Вам помочь, или сами сдохнете? », «Как лучше утопиться» и т. д. Вредное влияние подобных газет очевидно: от них страдают сознание, психика, нравственность людей, язык.
Заголовки газетных материалов свидетельствуют о таком нарушении этических норм, как легализация бранной и табуированной лексики, как сексуализация языка. Эти нарушения наблюдаются почти во всех СМИ, особенно в языке газет таблоидного типа (Мегаполис-Экспресс, Местное время). Например: «Тренируй не тренируй, все равно получишь… в лоб!», «Россия в климаксе? », «Накося, выкуси!» – заголовки в КП; «Внучка, не бросайся какашками!», «Сиськи масиськи возвращаются? » – заголовки статей в МК; «Вперед, по яйцам!» – заголовок в АИФ.
Наблюдения показывают, что большая часть парламентариев, депутатов всех уровней не знакома с основами риторического мастерства, с элементарными правилами речевой культуры или игнорирует их. Поэтому часто деловой разговор, четкие аргументы, грамотное обсуждение продуманных программ заменяются перебранкой, взаимными упреками и оскорблениями, резкими безапелляционными оценками [Культура парламентской речи 1994; Шейгал 1999]. В качестве примера приведем короткий диалог депутатов В. Жириновского и Н. Харитонова во время одного из заседаний Думы, показанного по телевидению в программе «Парламентский час»:
Ж. – …среди депутатов есть политические мошенники.
Х. – Посмотрите в зеркало и увидите политического мошенника.
Ж. – Посмотрите в зеркало, увидите свинарник.
Х. – Я вот и сказал: посмотрите в зеркало, брюхо на свинине отрастил.
Наши депутаты не отличались сдержанностью и четкостью аргументации и в относительно спокойные периоды работы, а во время предвыборной кампании, как, в частности, показывает приведенный диалог, многие из них и вовсе забыли об этических нормах, правилах приличия. Понятие «оппонент», обязательное в рамках цивилизованной дискуссии, приравнивается депутатами к понятию «враг», поэтому словесные баталии часто приобретают яростный характер, а иногда дополняются и кулачными стычками.
Фантом врага создается и с помощью оценочных ярлыков, которые прочно приклеиваются к политическим деятелям, формируя вполне однозначный образ. Достаточно вспомнить яркие, запоминающиеся характеристики партий, группировок (дерьмократы, коммуняки, коммуно-фашисты, семья, облако в штанах и виртуальная партия о партии «Единство») или становящиеся известными из газет прозвища, придуманные российскими политиками друг другу (Гарант, Хрюша, Черномор, Киндер-сюрприз, Примус, Кепка, Всероссийский аллерген, Сын юриста, Папаша Зю, Ушастик, Рыжик, Степашка и др.). Устойчивые, известные всем ассоциации, связанные с приведенными словами, формируют едко-ироническое отношение к обозначаемым ими лицам.
Наблюдения показывают, что активно используется метафорическая модель «они как дети», чтобы дискредитировать оппонентов, представить их в качестве неразумных детей, не способных к серьезным действиям. Например, В. Рыжков сказал о новом, быстро организованном объединении: «Единство» еще писается в пеленки», а А. Руцкой посоветовал самому В. Рыжкову: «Пойди сначала высморкайся, мальчик! Куда ты лезешь? Иди рассказывай бабушке эти замечательные истории». Названная модель, формирующая негативное отношение к молодому политику, лежит в основе уже упоминавшегося прозвища С. Кириенко (Киндер-сюрприз), а также оценочного ярлыка, который достаточно долго сопровождал группу вполне зрелых политических деятелей (молодые реформаторы).
Грубейшим нарушением этических норм являются также прямые оскорбления, обращенные к конкретным лицам. Например, Ю.М. Лужков назвал Б.А. Березовского сатаной, а А. Коржаков уточнил оценку: «Он не черт, а черт знает кто». Даже более других сдержанный в оценках и поведении Г.Н. Селезнев позволил себе оценочную фразеологическую единицу по отношению к депутату, когда обсуждался вопрос о возможном подкупе оппонентов: «Депутат З., извините, гроша ломаного не стоит, а ему предлагали семьсот тысяч долларов!». Представляется, что конкретные факты, четкая доказательность порочности деятельности, поведения оппонентов в сочетании со сдержанностью в эмоциях и оценках могут принести больше пользы для дела. Убедившись в объективности, беспристрастности говорящего, коллеги, оппоненты, избиратели способны правильно понять происходящее, по достоинству оценить деловые качества и результаты деятельности конкретных лиц.
3.4. СФЕРА ПОВСЕДНЕВНОГО ОБЩЕНИЯ
В сфере повседневного общения господствует разговорная речь с ее доминантой – минимумом заботы о форме выражения. Лишь изредка встречаются «минипроявления» художественного (рассказывание анекдотов), публицистического стиля (заздравные тосты) и нечто совсем особое в виде неофициального, но публичного общения – светской беседы, отличающейся как от официальной коммуникации с использованием КЛЯ, так и от типичной разговорной речи из-за рассчитанной риторичности, не свойственной разговорной речи в любых ее проявлениях.
Каждый их видов повседневного общения нуждается в изучении, но в данной книге будет представлено только рассмотрение с точки зрения хорошей речи семейной и светской беседы (см. соответствующие разделы), поскольку анекдот как жанр художественной речи требует особого анализа, а тосты с культурно-речевой точки зрения еще не изучались и в наших материалах современной речи отсутствуют.
Разговорная речь изучена достаточно хорошо (известные многотомные коллективные монографии, огромное количество статей, ряд учебных пособий), поэтому нет необходимости рассматривать ее подробно. Остановимся лишь на одном, существенном с точки зрения определения, хорошая это речь или плохая, моменте: все характеристики разговорной речи как правило строятся на ее отличиях от КЛЯ, даже в тех случаях, когда делается попытка представить систему разговорной речи как самодостаточную (даже как особый язык в коллективной монографии под ред. Е.А. Земской 1973, 1981 и 1983), однако обязательных признаков РР при этом выделить не удается: характерны для РР, но не обязательны сильная редукция, избегание кратких прилагательных, причастий и деепричастий, возможны, но не обязательны «особые синтаксические конструкции» и т. д.
Именно это свойство РР (типичность, возможность, но не обязательность чего-либо) и приводит к выделению в качестве доминанты не какого-то положительного (понятийная точность; точность, не допускающая инотолкования; образность и т. д.), а, на первый взгляд, отрицательного качества – минимума заботы о форме выражения. При этом имеется в виду, что отрицание заботы о форме выражения не означает, ни того, что это отсутствие обязательно (оно только характерно, типично для РР), ни того, что такое отсутствие заботы о форме выражения делает речь хорошей или плохой в условиях повседневного общения.
Что же тогда делает речь в сфере повседневного общения хорошей? Прежде всего ее орфоэпическая, а в письменной форме (дневники, письма) орфографическая и пунктуационная правильность. Неполный стиль произношения с сильной редукцией – норма РР, отличающая ее от любой официальной речи, РР более свободна в соблюдении орфоэпических норм смягчения согласных перед мягким согласным, но в основном все нормы орфоэпии (место ударения, смягченность или твердость согласного перед е и т. д.) должны соблюдаться в хорошей раговорной речи.
Должны соблюдаться и грамматические нормы, и нормы словоупотребления, однако здесь в отличие от любой официальной речи допустима бóльшая свобода, особенно в языковой игре (в ней возможны и намеренные нарушения акцентологических норм). Но грамматические и лексические неправильности появляются в относительно хорошей разговорной речи и в случае непреднамеренных ошибок: из-за свойственного РР синтаксического построения речи путем своеобразного нанизывания добавлений к ранее высказанному: Вчера он приехал / из Москвы / груда вещей / конечно сердце («несоответствие» падежей, неполнота потенциально угадываемого предложения) и из-за неизбежного в РР цейтнота, не позволяющего должным образом продумать форму выражения возникшей в сознании мысли: нередко встречающиеся оговорки (читательский вместо зачетка), замены нужного слова первым попавшимся (скафандр вместо противогаз), родового понятия местоименно-глагольной конструкцией (дай чем стирать, чем писать). В результате появляются и свойственная РР «экспансия» именительного падежа, и слова-диффузы, слова-эрзацы, неожиданные словосочетания (шопотно читать) нелюблю вместе (что означает не просто не люблю, а активно не люблю) и т. д. По причине вынужденного цейтнота при оформлении мысли РР свойственно большое количество различных, казалось бы, лишних, заполнителей пауз (ну, вот, это, это самое, значит и т. д.). Если они не превращаются в слова-паразиты, т. е. достаточно разнообразны, и это не делает разговорную речь плохой.
Качеством хорошей речи считается ее логичность, но в РР с ее меной ролей говорящего и слушающего редко удается выдержать текстовую организацию диалога, логичность проявляется как правило только в монологических фрагментах, да и то выдерживается не всегда. Конечно, нарушения логичности в построении речи делают ее менее хорошей, но в условиях непринужденного общения не переводят ее и в плохую. Они допустимы.
Плохой разговорную речь делает злоупотребление в ней книжными, в том числе иностранными, словами, просторечными и жаргонными словечками, даже если они употреблены ради достижения определенного эффекта, ради экспрессивности речи, но без должного учета личности адресата или находящегося рядом наблюдателя. Подобные примеры студенческой разговорной речи не раз приводились в литературе и в опубликованных разговорных текстах.
Например, в [Живая речь уральского города 1995] приведены разговоры студентов, в одном из них жаргонные прикинь, обалдел, устойчиво (в значении «знаю»), нефиг, жмоты, грубое задница, филонит, вытуриваем, явно нелитературное сильно долго и книжные мероприятия, процесс, проблемы, воззрение, решений, деградировали (с. 88-97), создающие стилистическую мешанину; в другом книжные экзистенциализм, эстетика соцреализма, герменевтика, провозгласил этику любви, абстрактный гуманизм, абсолютно нет, антигуманизм, принцип, аспект, возведут в тотальность, постулаты, искусство истолкования, философский статус, адекватный механизм интерпретации, феноменологически изложенный платонизм сочетаются с жаргонными и просторечными словечками: крутейший герменевтик, герменевтикой достали, а теперь экзистенциалитзмом достают, процветание сволочизма, отмазаться, теоретик хренов, он убоище, он мурло, дерьмовый человек, самое прикольное, херово, бухали, с пьяных шар, башку свернем, пришипился и все время нарочито английское произношение КГБ как Кей-джи-би (с.158-165). В данных разговорах студенты прекрасно понимают друг друга, то есть понятность речи не нарушается, неуважение к собеседнику не проявляется, но такая речь студентов никак не воспринимается как хорошая.
Безусловно, есть разница между плохой, не очень хорошей и прекрасной разговорной речью, но главное отличие хорошей речи от плохой в сфере повседневного общения лежит в области ее литературности и этической нормативности (см. примеры далеко не прекрасной, но хорошей речи в разработанных образцах семейной беседы).
При этом необходимо помнить, что этическая нормативность, уважение к адресату едва ли не важнее ортологической правильности (см. разделы о вежливости и жанрах повседневного общения). Конфликтность речевого поведения, агрессивность, тем более грубость речи всегда делают ее плохой, даже при ортологической безупречности. Нарочитая грубость речи как намеренная борьба с «буржуазным лицемерием», семена которой были посеяны сразу после 1917 года, в середине ХХ века подверглась осуждению, были предприняты попытки возвращения вежливости как принципа цивилизованного и рационального поведения (в детских книжках начали пропагандировать «волшебные слова», обеспечивающие получение желаемого), но до конца побороть «поросль пышным цветом взошедших семян» грубости так и не удалось. Даже в 70-80 годах ХХ века магнитофонные записи разговорной речи в семьях культурных людей показывали не только отсутствие «волшебных слов», но и подчеркнутую ироничность их употребления (здравствуйте не в значении приветствия, извини, пожалуйста не в виде извинения или просьбы, а с явной иронией и т. д.), подробнее об этом см. в [Сиротинина 2000], переносные употребления, огрубляющие вежливые клише (Здравствуйте/ так я и знала/ что ты это попросишь; Ну уж извините в значении «ни за что не выполню твою просьбу» встречаются чаще, чем прямые. В конце ХХ века появилась новая волна грубости.
Если в начале века насаждение грубости шло под флагом «народа» в противовес буржуазной культуре, хотя именно для народно-речевого типа культуры характерно уважение к любому встречному (в деревне здоровались, а иногда и теперь здороваются с любым встречным, обязательно напутствуют работающего пожеланием «Бог в помощь»), проявление повышенного уважения к старшим, то теперь грубость насаждается под флагом борьбы с казенным официозом советского периода, хотя в бытовом-то общении его фактически не было.
Официоз был в средствах массовой информации, и как естественная реакция на него в современных средствах массовой информации и в современном словесном искусстве (особенно кино- и телефильмах) появилась новая волна грубости речи. При этом если в 20-х годах ХХ в. грубость речи состояла в отказе от вежливых формул и в меньшей степени – в использовании грубых слов (неэвфемистичность речи), то теперь она связана с нарочитым огрублением речи за счет использования прежде всего жаргонных слов, в меньшей степени – просторечия и, к сожалению, за счет неограниченных никакими табу дисфемизмов и мата. Такая речь даже при возрождении формул вежливости остается плохой.
Конечно, надо учитывать, что формулы вежливости мало используются в близкородственном и близкодружеском общении из-за принятой в современном обществе их избыточности в этих ситуациях. Возможна в таком общении и некоторая доля нарочитой грубоватости (но не грубости!) речи, особенно в общении молодежи (налет жаргонности, именования типа Сашка, Надька и т. д.).
Нельзя сказать, что такая грубоватость речи желательна, но она допустима между друзьями и родственниками. Однако при общении родителей с маленькими детьми такая грубоватость имеет очень печальные последствия, сказывается на формировании языковой личности, мешает становлению кооперативного типа речевого поведения (см. раздел о жанрах и нормах речевого поведения). Можно высказать предположение, что пренебрежение вежливостью в советский период породило явное преобладание и тогда и теперь не кооперативного, а конфликтных типов речевого поведения, которые всегда были и будут нецелесообразными, очень часто вредными (особенно для здоровья коммуникантов и всего населения России в целом). В современных условиях развития рыночных отношений конфликтные типы речевого поведения препятствуют становлению нормальных, цивилизованных отношений между партнерами и конкурентами.
Именно из-за своих последствий грубоватая речь родителей по отношению к детям (Морду вытри – мамино побуждение, обращенное к маленькой дочке, Ну ты / хулиган / убить тебя мало! – бабушкино обращение к любимому внуку – и все это в благополучных культурных семьях!) никак не может считаться хорошей.
Вместе с тем вряд ли можно считать хорошей и речь близких, изобилующую претенциозными, используемыми без особого чувства к человеку обращениями типа Леночка, Машенька, Ванечка, тем более при заглазном употреблении Ленка, Машка, Ванька, что нередко встречается. Вряд ли красят повседневную коммуникацию слащавые Кушайте, Покушай, тем более если они сопровождаются использованием уменьшительно-ласкательных форм типа супчик, котлетка, кашка, помидорчик, огурчик и пр. Между тем в наших магнитофонных записях в речи некоторых говорящих встречается и Покушай пирожок с капусткой (о большом пироге), Скушай кашку с вареньецем / или сахарком посыпать? – все не по отношению к детям. Порождает подобные формы стремление улучшить свою речь, сделать ее более вежливой, но на деле это не улучшает, а ухудшает речь. Уменьшительно-ласкательные образования не должны превращаться в обычные, регулярные, так как в этом случае они утрачивают свою функцию и придают речи мещанскую слащавость.
ГЛАВА 4
СООТВЕТСТВИЕ ЖАНРУ
4.1. ЖАНР И КОММУНИКАТИВНАЯ КОМПЕТЕНЦИЯ
Исследование законов оптимизации коммуникативного взаимодействия не может игнорировать жанровую природу речевого поведения носителей языка. Интенсивное изучение жанров речи, которое в современной лингвистике активизировалось именно в последнее десятилетие, к настоящему времени привело к созданию особого перспективного направления антропоцентрического языкознания – жанроведения (генристики) [см.: Арутюнова 1992; Баранов 1997, 1999; Барнет 1985; Вежбицка 1997; Гайда 1999, Гольдин 1997; Дементьев 1997, 1998; 1999; 2000; Дементьев, Седов 1999; Жанры речи 1997; Жанры речи-2 1999; Капанадзе 1988; Китайгородская, Розанова 1999; Орлова 1997; Салимовский 1998, 1999, Седов 1998, 1999, 1999а; Федосюк 1997; 1997а; Шмелева 1990, 1995, 1997; и др.]. Однако, несмотря на обилие работ, посвященных этой проблеме, в современной науке еще нет единства в осмыслении языковой природы жанров общения. Недостаточная разработанность проблем жанровой дифференциации речи заставляет нас обратиться к рассмотрению основных аспектов общей теории речевых жанров.
Как известно, впервые проблему жанров речи поставил крупнейший филолог XX века М.М. Бахтин. Практически ни одна работа по жанроведению не обходится сейчас без цитаты из ставшей весьма популярной статьи ученого «Проблема речевых жанров» [Бахтин 1996]. Учение о жанрах речи составляет один из аспектов бахтинской философии языка, которая, в свою очередь, отражает лишь одну из граней его целостной концепции культуры. Речевой жанр Бахтин считал категорией, которая позволяет связать социальную реальность с реальностью языковой. Жанры речи он называл «приводными ремнями от истории общества к истории языка» [Бахтин 1996: 165]. При этом речевой жанр ученый считал универсальной единицей речи. «Богатство и разнообразие речевых жанров, – отмечал исследователь, – необозримо, потому что неисчерпаемы возможности разнообразной человеческой деятельности и потому что в каждой сфере человеческой деятельности вырабатывается целый репертуар речевых жанров, дифференцирующийся и растущий по мере развития и усложнения данной сферы. Особо нужно подчеркнуть крайнюю разнородность речевых жанров (устных и письменных). В самом деле, к речевым жанрам мы должны отнести и короткие реплики бытового диалога (причем разнообразие видов диалога в зависимости от его темы, ситуации, состава участников чрезвычайно велико), и бытовой рассказ, и письмо (во всех его разнообразных формах), и короткую стандартную военную команду, и развернутый и детализованный приказ, и довольно пестрый репертуар деловых документов (в большинстве случаев стандартный), и разнообразный мир публицистических выступлений (в широком смысле слова: общественные, политические); но сюда же мы должны отнести и многообразные формы научных выступлений и все литературные жанры (от поговорки до многотомного романа)» [Бахтин 1996: 159-160].
Следуя духу концепции ученого мы определяем речевые жанры как вербальное оформление типических ситуаций социального взаимодействия людей. Главное, что подчеркивает данное определение, это первичность в предлагаемом подходе социально-психологического бытия людей. Однако подобная дефиниция слишком обща: она соответствует общим положениям бахтинской философии языка, но для решения конкретных задач типологии речи нуждается в дополнительной разработке. Приведенные рассуждения с неизбежностью влекут за собой вопрос о принципах разграничения, классификации речевых жанров.
В своем исследовании мы выводим за пределы рассмотрения жанры художественной речи: они давно и плодотворно изучаются в рамках теории литературы и лингвистической поэтики. Объектом нашего анализа будут речевые жанры, которые входят в обширный континуум повседневного общения людей.
Еще в 50-е годы Бахтин указывал на необходимость создания типологии речевых жанров по сферам человеческой деятельности. Для первичного разграничения речевых жанров имеет смысл говорить о разной коммуникативной природе жанров, тяготеющих к разным стилевым пространствам. Так, традиционно речевое поведение людей разделяется по следующим параметрам: письменный / устный, официальный / неофициальный, публичный / непубличный.
Оппозиция устный / письменный связана с формой передачи информации в речевой коммуникации. Устная коммуникация предполагает ситуативность речи, непосредственный контакт участников общения, возможность использования невербальных средств коммуникации и т. п. Письменная коммуникация – это, как правило, речь без собеседника, опирающаяся на максимально полное использование лексических и грамматических средств языка, но при этом речь, не знающая временного дефицита, что позволяет вносить исправления, корректировать написанное и т. п. Структура письменных жанров тяготеет к более жесткой монологической форме речевых произведений. Устные (особенно разговорные) жанры допускают значительно большую вариативность в использовании языковых средств.
Официальность / неофициальность стоит близко к используемой в социолингвистике оппозиции формальный / неформальный. Под формальными подразумеваются отношения, закрепленные в рамках социально значимых институтов общества; неофициальные – отношения, возникающие вне формальных социальных структур. Жанры, характеризующие официальное общение имеют большую степень конвенциональности и стереотипичности, нежели жанры неофициальной коммуникации.
Определенную роль в создании типологии жанров по сферам коммуникации может играть фактор публичности / непубличности общения. Эта характеристика коммуникативного пространства связана с особенностями обстановки протекания общения. Публичность понимается обычно как присутствие массового адресата речи. По справедливому мнению В. Барнета, «фактор публичности – непубличности не имеет характера бинарного противопоставления, а скорее представляет собою два крайних полюса, между которыми признак публичности может проявляться с нарастающей или убывающей силой» [Барнет 1985: 89]. Жанры публичного общения предполагают более высокую степень осознанности в употреблении языковых средств, нежели жанры речи непубличной.
Для создания научной классификации речевых жанров немаловажно определить соотношение этой категории речи с понятием стиля и некоторыми стилевыми образованиями. По справедливому мнению К.А. Долинина, функциональные стили – «это не что иное, как обобщенные речевые жанры, т. е. речевые нормы построения определенных, достаточно широких классов текстов, в которых воплощаются обобщенные социальные роли» [1978: 60]. Однако некоторыми исследователями высказывается мысль о сквозных (вертикальных) жанровых формах, способных, сохраняя свою жанровую природу, проявляться в различных стилях речи [Орлова 1997]. С нашей точки зрения, подобной полифункциональностью обладает не жанры в узком значении термина, а минимальные жанровые единицы (субжанры), которые способны выступать во внутрижанровой интеракции на правах речевых тактик, равных одному речевому акту (см. ниже).
В создании общей теории жанров необходимо разграничивать понятия жанр / текст. По нашему убеждению, они принадлежат к различным плоскостям исследования общения. Текстовый поход рассматривает речевое сообщение в аспекте его внутреннего строения, с точки зрения тех языковых единиц, которые обслуживают межфразовые связи, выполняют композиционную функцию и т. п. Жанр есть вербальное отражение интеракции, социально-коммуникативного взаимодействия индивидов [см.: Дементьев 1998]. Поэтому уместно говорить о монологических и диалогических жанрах. Для изучения средств речевого оформления жанровой интеракции больше подходит термин дискурс – речевое произведение в полноте его когнитивных и социокультурных характеристик.
Понимание речевого жанра как дискурса, выступающего отражением социальной интеракции, хорошо коррелирует с выделением институциональных и неинституциональных дискурсов [Карасик 2000]. Дискурс представляет собой «семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, ориентированные на обслуживание данной коммуникативной сферы, а также тезаурус прецедентных высказываний и текстов. В потенциальное измерение дискурса включается также представление о типических моделях речевого поведения и набор речевых действий и жанров, специфических для данного типа коммуникации» [Шейгал 2000: 11]. Подобный подход к типологии сфер общения и коммуникативных ситуаций опирается на противопоставление личностно-ориентированного / статусно-ориентированного типов дискурсов. «В первом случае нас интересует человек говорящий (пишущий) во всем богатстве его личностных характеристик, во втором случае – он же, но как представитель той или иной группы людей. Личностно-ориентированный дискурс представлен в двух основных разновидностях – обиходное и художественное общение, статусно-ориентированный дискурс – во множестве разновидностей, выделяемых в том или ином обществе в соответствии с принятыми в нем сферами общения и сложившимися общественными институтами (политический, деловой, научный, педагогический, медицинский, военный, спортивный, религиозный, юридический и другие виды институционального дискурса)» [Карасик 1999: 4].
Рассматривая речевой жанр как составляющую дискурса, нужно указать на связь жанрового взаимодействия со статусно-ролевой природой коммуникации [Карасик 1992]. Социальная роль – это нормативный, одобряемый обществом образец поведения, который соответствует конкретной ситуации общения и социальной позиции говорящего. Социальная позиция, или статус, – формально установленное или молчаливо признаваемое место индивида в иерархии социальной группы. Понятия роль и статус взаимосвязаны. Статус характеризует место человека на вертикальной оси: высокое или низкое положение занимает личность в обществе. Статус как бы отвечает на вопрос «кто есть личность? », а роль – «что она делает? » Как и любое другое поведение, речевое поведение в рамках межличностного общения подчиняется и законам статусно-ролевого взаимодействия.
Социальная роль может быть обусловлена постоянными или долговременными характеристиками человека: полом, возрастом, положением в семье, профессией (таковы роли мужа, отца, слесаря и т. п.). Кроме этого, роль может быть навязана ситуацией, в которой оказывается личность (роли пассажира, покупателя, пациента и т. п.). Ролевое поведение подчиняется определенным социальным нормам, в большинстве случаев неписанным, но достаточно строгим и общеобязательным. Существование этих норм проявляет себя в том случае, когда они нарушаются. Мы интуитивно чувствуем эти нарушения и иногда бурно на них реагируем. Статусно-ролевое общение основано на ожиданиях того, что языковая личность будет соблюдать речевые нормы, свойственные ее положению в обществе и определяемые характером взаимоотношений с собеседником. От ребенка ждут послушания, от старца – мудрых суждений, от преподавателя – знаний в области преподавания, от студента – желания эти знания получить. Каждая роль состоит из специфического набора прав и обязанностей.
Представления о типичном исполнении той или иной роли складываются в стереотипы ролевого поведения. Они формируются на основе опыта, частой повторяемостью ролевых признаков, характеризующих поведение, манеру говорить, двигаться и т. п. Так, в сознании членов общества кристаллизуется представление о том, как должен вести себя член социума в рамках той или иной роли. Во внутрижанровой интеракции нормы речевого поведения часто зависят от того, какую статусно-ролевую позицию вынужден играть говорящий. При этом все ситуации внутрижанрвого взаимодействия (а, стало быть, и все жанры речи) можно поделить на статусно равноправные и статусно неравноправные. К статусно равноправным жанрам можно отнести дружеское общение (разговор по душам, болтовня и др.); статусно неравноправное общение включает в себя служебные отношения между начальником и подчиненными, отцом и сыном и т. п. Статусно неравноправны почти все жанры делового общения (см. соответствующий раздел).
Общая теория речевых жанров не может игнорировать психолингвистическую природу внутрижанровой комуникации. В этой связи очень важно понимать, что жанры речи не являются внешним условием коммуникации, которые говорящий / пишущий должен соблюдать в своей речевой деятельности. Жанры речи присутствуют в сознании языковой личности в виде фреймов, влияющих на процесс разворачивания мысли в слово. При этом формирование дискурса уже на стадии внутреннего планирования использует модель порождения речи, которая соответствует конкретной ситуации общения и которая диктуется жанровым фреймом. Дискурсивное мышление, обслуживающее задачи создания многообразных речевых произведений, имеет принципиально жанровый характер. Овладение навыками жанрового мышления предполагает довольно долгий путь обучения. В ходе своего социального становления языковая личность «врастает» в систему жанровых норм. В свою очередь, эта система «врастает» в сознание говорящего индивида по мере его социализации, определяя уровень его коммуникативной компетенции, влияя на характер его дискурсивного мышления.
Универсальность категории речевого жанра выдвигает задачу разграничения речевых интеракций, разных по объему. Попытки такой дифференциации встречаются в работах современных генристов. Так, например, М.Ю. Федосюк предлагает различать «элементарные» и «комплексные» жанры [1997: 104].
Речевой жанр в узком значении термина – центральная единица предлагаемой нами типологии. Это микрообряд, который представляет собой вербальное оформление взаимодействия партнеров коммуникации, т. е. обычно это достаточно длительная интеракция, порождающая диалогическое единство или монологическое высказывание, которое содержит несколько сверхфразовых единств. К числу речевых жанров можно отнести разговор по душам, болтовню, ссору, светскую беседу, застольную беседу, анекдот, флирт и т. п. Для обозначения жанровых форм, представляющих собой одноактные высказывание мы предлагаем термин субжанр. Субжанры – минимальные единицы типологии речевых жанров и равны одному речевому акту. В конкретном внутрижанровом взаимодействии они чаще всего выступают в виде тактик, основное предназначение которых – менять сюжетные повороты в развитии интеракции [см.: Верещагин, Костомаров 1999]. Нужно особо отметить способность субжанров к мимикрии в зависимости от того, в состав какого жанра (стиля) они входят. Так, колкость в светской беседе отлична от колкости в семейной ссоре и т. п.
Логика подобной терминологической дифференциации жанровых форм подталкивает к выделению в общем пространстве жанров бытового общения макроообразований, т. е. речевых форм, которые сопровождают социально-коммуникативные ситуации, объединяющие в своем составе несколько жанров. Такие образования мы предлагаем называть гипержанрами, или гипержанровыми формами. Так, например, можно выделить гипержанр «застолья», в состав которого войдут такие жанры, как тост, застольная беседа и т. п. Другая гипержанровая форма – «семейный гипержанр»; он включает в себя такие жанры, как семейная беседа, ссора и т. п. В рамках гипержанра «дружеское общение» можно выделить такие жанры, как болтовня и разговор по душам и т. д.
Единый континуум повседневного общения представляет собой систему текучих, меняющихся во времени и в пространстве форм речевого поведения, которые способны мгновенно реагировать на любое изменение в структуре социального взаимодействия внутри того или иного этноса. Явления «житейской идеологии» (М.М. Бахтин), бытового социума, которые исчезают из жизни, заставляют отмирать или видоизменяться речевые жанры, отражающие эти типические социально-коммуникативные ситуации прошлого. Например, на периферию жанрового пространства уходит когда-то весьма актуальный гипержанр общения на общей кухне в коммунальной квартире; зато формируются новые жанры, связанные с новыми социально-типическими ситуациями, например: жанр разборки при автомобильной микроаварии, вызванной столкновением машин. Подобная текучесть, незавершенность норм внутрижанрового поведения позволяет выделить в рамках предлагаемой типологии переходные формы, которые осознаются говорящими как нормативные, но располагаются в межжанровом пространстве. Такого рода жанровые образования мы предлагаем называть жанроидами. Так, можно, например, выделить жанроид, представляющий собой гибрид болтовни и разговора по душам, жанроид, сочетающий в себе элементы ссоры и семейной беседы (конфликтная семейная беседа) и т. п.
М.М. Бахтин предлагал деление всего корпуса жанров речи на первичные и вторичные речевые жанры. В предлагаемой нами системе дифференциальных признаков маркированным членом данной оппозиции будет первичный речевой жанр, т. е. жанровый фрейм, овладение которым происходит бессознательно, подобно овладению родным языком. Первичные жанры можно отнести к нижнему, бытовому слою общего континуума повседневной коммуникации, к «житейской идеологии». К такого типа жанрам следует отнести болтовню, ссору, разговор по душам и мн. др. Жанры вторичные – это как бы верхний уровень речевого пространства. Они тяготеют к официальным и публичным видам коммуникации. В рамках повседневного общения вторичные и первичные жанры можно обозначить как риторические и нериторические жанры. Риторическая разновидность жанровых форм предполагает наличие у языковой личности осознанных умений и навыков в области языкового оформления высказывания в соответствии с ситуацией общения, сходных с принципами построения художественных текстов (эстетики словесного творчества), деловых и научных (см. соответствующие разделы)
Важнейшим принципом разделения жанров бытового общения следует считать выявление Т.Г. Винокур для всего пространства речевого поведения полюсов информатики и фатики. Информатика, по мнению ученого, включает в себя общение, имеющее целью сообщение о чем-либо. Под фатикой в широком смысле она понимает коммуникацию, имеющую целью само общение. Генеральной фатической интенцией является удовлетворение потребности в общении – кооперативном или конфликтном, с разными формами, тональностью, отношениями (степенью близости) между коммуникантами [Т.Г. Винокур 1993; Дементьев 1999; Дементьев, Седов 1999]. Каждый из этих двух общих видов речевого взаимодействия обслуживает более частные коммуникативные интенции.
Необходимо отметить, что в реальной коммуникации не существует чистой информатики и чистой фатики. Поэтому все речевые жанры можно поделить на информативные по преимуществу (жанры, в которых говорящий главным образом передает новую для слушателя информацию) и фатические по преимуществу (где суть общения не столько в передаче информации, сколько в выражении разнообразных нюансов взаимоотношений между участниками коммуникации).
К числу законченных теорий речевых жанров, существующих в отечественной лингвистике, можно отнести концепцию Т.В. Шмелевой. В качестве модели описания и систематизации речевых жанров она предлагает «анкету» речевого жанра. Эта анкета включает семь пунктов: «коммуникативная цель жанра»; «концепция автора»; «концепция адресата»; «событийное содержание»; «фактор коммуникативного прошлого»; «фактор коммуникативного будущего» и, наконец, «языковое воплощение» [Шмелева 1997]. Исследователь выделяет четыре класса РЖ: информативные, императивные (содействуют осуществлению событий реальной действительности: просьбы, советы и т. д.), этикетные, или перформативные (формируют события социальной действительности: приветствия, поздравления и т. д.), оценочные [Шмелева 1997: 91-92].
Из работ зарубежных лингвистов, так или иначе посвященных теории речевых жанров, следует выделить концепцию А. Вежбицкой. В качестве способа описания жанров общения ученый предлагает использовать созданный ею метод элементарных смысловых единиц, которыми можно моделировать каждый жанр «при помощи последовательности простых предложений, выражающих мотивы, интенции и другие ментальные акты говорящего» [Вежбицка 1997: 106]. Вот ее описание разговора:
РАЗГОВОР (ROZMOWA)
говорю: ...
говорю это, потому что хочу, чтобы мы говорили разные вещи друг другу
думаю, что и ты хочешь, чтобы мы говорили разные вещи друг другу
При том, что жанр предписывает языковым личностям определенные нормы коммуникативного взаимодействия, каждое такое жанровое действие уникально по своим свойствам. Разные жанры дают участникам общения неодинаковый набор возможностей: так, одна степень языковой свободы – в разговоре по душам и совершенно другая – в семейной ссоре. Вариативность в выборе речевых средств выражения внутри жанра предопределяется стратегиями и тактиками речевого поведения. Выше мы уже давали определение понятию внутрижанровой тактики. Под ней мы понимаем речевой акт, обслуживающий трансакцию (в монологическом жанре это сверхфразовое единство, выступающее в роли минимальной текстовой единицы – микротекста), который обозначает сюжетный поворот в рамках внутрижанровой интеракции. В том случает, когда тактика существует в общении вне жанровой формы, она становится самостоятельным жанровым образованием – субжанром. Стратегии внутрижанрового поведения определяют общую тональность внутрижанрового общения. Они зависят от индивидуальных особенностей языковых личностей, вступающих в общение и влияют на тактические предпочтения говорящего.
Нужно сказать, что различные ситуации социального взаимодействия людей предоставляют говорящим разную степень стратегической и тактической свободы. Здесь прежде всего различаются письменные и устные жанры речи. Устный и письменный тексты находятся как бы на разном расстоянии от их создателя. Письменная речь вынуждена опираться на наиболее формальный, технический способ разворачивания мысли в слово, потому письменные жанры дают автору сообщения значительно меньшую свободу для языкового варьирования, нежели жанры речи устной, широко использующей преимущества и недостатки непосредственного общения. Так, в речевом жанре заявления, объяснительной записки, даже письменного научного отчета значительно меньше проявляется индивидуальный стиль языковой личности, чем, скажем, в жанре светской беседы или публичной лекции. Особенно стандартизированы жанры делового стиля (см. главу 3).
В еще большей степени сказанное можно отнести к особой разновидности устного общения – к речи разговорной, спонтанной по преимуществу. «У нормального человека, – пишет Е.С. Кубрякова, – навыки речи настолько автоматизированы, что переходных этапов между мыслью и речью может и не быть и что преобладающей формой в живой коммуникации является спонтанная речь, представляющая собой симультанное разворачивание рече-мысли. Его же мы нередко наблюдаем и при обдумывании чего-либо и «про себя», когда поток сознания не отделим от потока мыслей в речевой форме и когда активизация сознания равна активизации речевых механизмов, хотя последние и не подают речь «на выход», а создают достаточно оформленные и целостные высказывания во внутренней речи» [Человеческий фактор в языке 1991: 76]. Сказанное позволяет противопоставить по степени вариативности (жанровой свободы) жанры официальной (публичной) / неофициальной (бытовой) речи. Можно, к примеру, говорить о разных стратегических возможностях у научного доклада или интервью и болтовни или бытовой ссоры.
Разработка общей теории речевых жанров неизбежно сталкивается с целой серией вопросов о существовании и функционировании жанровых норм речевого поведения людей. Что такое норма речевого жанра и как можно квалифицировать ошибки, нарушения в ее соблюдении? Как связана вариативность внутрижанровой интеракции с уровнем коммуникативной компетенции? Какие жанровые критерии характеризуют «хорошую речь», т. е. речь эффективную и результативную, речь, которая отвечает представлению об элитарном типе речевой культуры? И т. п.
Прежде всего необходимо отметить, что жанровые нормы в меньшей степени подчиняются формализации, нежели ортологические нормы литературного языка. Речевые жанры отражают самые разнообразные ситуации социального взаимодействия людей, и нормативность жанров общения в значительной степени зависит от нормативности такого взаимодействия. Как справедливо отмечает Е.Ф. Тарасов, поведение членов социума «определено социально-кодифицированными и некодифицированными нормами. Знание этих норм характеризует личность как общественное существо, и следование этим нормам составляет одну из существенных сторон бытия личности» [Тарасов 1974: 272]. Важнейшей характеристикой жанровой нормы и должно быть соответствие речевых форм социальной ситуации взаимодействия людей.
Здесь мы сталкиваемся с различной мерой нормативности речевого поведения в разных жанрах. Она зависит от степени жесткости, формализованности социальных отношений в разных сферах общения. Мы можем говорить о жестко нормативных коммуникативных ситуациях и ситуациях, предоставляющих говорящим широкие возможности в выборе вербальных способов оформления интеракции. К числу первых можно отнести многочисленные ситуации делового, военного и т. п. институционального общения. Речевые жанры, входящие в военный и деловой дискурс, характеризуются жесткой степенью нормативности. Менее стандартизованы, но все же достаточно жестко нормативны жанры научного общения (см. раздел «Сфера науки»). Уровень речевой компетенции в использовании такого рода жанров характеризуется знанием жанровых норм и построении своего речевого поведения в соответствии с этим знанием. Чем большее число жанровых стереотипов (фреймов) официальной (институциональной) коммуникации включает в себя сознание языковой личности, тем выше его коммуникативная компетенция.
Ненормативные ситуации социального взаимодействия индивидов (и прежде всего многообразные ситуации повседневного бытового общения) предоставляют говорящему большую свободу в построении внутрижанровой интеракции. При этом категорию ненормативности следует понимать как относительную: разные ситуации устной коммуникации характеризуются неодинаковой степенью жесткости, и эта степень может расширять или сужать меру вариативности в рамках нормативного речевого поведения. Здесь нужно иметь в виду только одну закономерность: чем больший спектр языковых возможностей предоставляет говорящему речевой жанр, тем больше языковая личность может проявить индивидуальные особенности в пределах нормативного речевого поведения.
Более того, представление о «хорошей речи» в рамках нежестких ситуаций речевого общения связано с умением соблюдать общую тональность, задаваемую гипержанром, использовать разнообразные жанры речевого взаимодействия в рамках общего события, определяющего гипержанр, и наконец, гибко применять тактики внутрижанровой интеракции в ходе развития коммуникации. Результативное и эффективное разворачивание интеракции в типических ситуациях устного публичного официального общения предполагает использование многообразных тактик риторического общения (к их числу, например, можно отнести знаменитые топики красноречия).
Особые умения предполагает нормативное (результативное и эффективное) общение на тактическом уровне в рамках таких наименее формализованных ситуаций социального взаимодействия, которые отражают многочисленные жанры бытовой нериторической коммуникации. Здесь степень нормативности внутрижанрового взаимодействия тесно связана с соответствием жанровых и этических норм. Уровень культуры владения жанровыми нормами бытового общения зависит от умения строить внутрижанровую интеракцию в соответствии с принципами кооперативного общения, чего можно добиться последовательным исключением конфлитных жанров из речевого репертуара и использованием кооперативных тактик в рамках нейтральной коммуникации.
4.2. ЖАНРЫ ПОВСЕДНЕВНОГО ОБЩЕНИЯ И ХОРОШАЯ РЕЧЬ
Обширная область повседневного общения предстает в виде неофициального, непосредственного, спонтанного по преимуществу коммуникативного пространства. Эта сфера речи отражает в себе большое количество нежестких по характеру нормативности ситуаций социального взаимодействия людей, что затрудняет определение норм и идеалов речевого поведения. Жанровая дифференциация становится основным способом структурирования различных видов этого личностно ориентированного, бытового по преимуществу дискурса.
Жанры разговорной речи М.М. Бахтин относил к области «жизненной, или житейской идеологии». Он подчеркивал, что в этой сфере «жанровое завершение <...> отвечает случайным и неповторимым особенностям жизненных ситуаций. Об определенных типах жанровых завершений в жизненной речи можно говорить лишь там, где имеют место хоть сколько-нибудь устойчивые закрепленные бытом и обстоятельствами формы жизненного общения. <...> Каждая устойчивая бытовая ситуация обладает определенной организацией аудитории и, следовательно, определенным репертуаром маленьких житейских жанров. Всюду житейский жанр укладывается в отведенное ему русло социального общения, являясь идеологическим отражением его типа, структуры, цели и социального состава» [Бахтин 1998: 106-107]. Как неоднократно было замечено различными учеными [см., например: Федосюк 1997], жанровое пространство общения имеет полевую структуру. Однако еще более удачным, на наш взгляд, будет сравнение континуума бытовой коммуникации с живым телом, телом, которое живет, развивается, стареет и т. п. Причем если социальное бытие – плоть жанра, то словесное оформление типических ситуаций – это его кожа. Продолжая метафору, можно назвать предлагаемую типологию анатомией жанров повседневного общения.
Намечая систему координат классификации жанровых форм, мы прежде всего должны определить ее верхний и нижний полюса. По мнению нашего отечественного культуролога и семиотика Ю. М. Лотмана, «в каждом коллективе с относительно развитой культурой поведение людей организуется основным противопоставлением:
1) обычное, каждодневное, бытовое, которое самими членами коллектива воспринимается как «естественное», единственно возможное, нормальное;
2) все виды торжественного, ритуального, внепрактического поведения: государственного, культового, обрядового, воспринимаемые самими носителями данной культуры как имеющие самостоятельное значение.
Первому носители данной культуры учатся, как родному языку, – погружаясь в непосредственное употребление, не замечая, когда, где и от кого они приобрели навыки пользования этой системой. <...> Второму типу поведения учатся как иностранному языку, – по правилам и грамматикам, сначала усваивая нормы, а затем уже, на их основе, строя «тексты поведения»» [Лотман 1992: 249].
По тяготению к верху и низу весь жанровый континуум повседневной коммуникации, как уже говорилось, можно разделить на риторические речевые жанры и жанры нериторические. Риторические жанры – это способы оформления публичного, по преимуществу «внепрактического», социально значимого взаимодействия людей. Нериторические жанры обслуживают типические ситуации неофициального, непубличного, бытового по преимуществу поведения, которые имеют характер естественного, бессознательного взаимодействия членов социума. Соотношение риторических и нериторических жанров в общих чертах соответствует тому, что М.М. Бахтин называл вторичными и первичными жанрами. При этом в ряде случаев один и тот же жанр, в зависимости от степени осознанности (риторичности) речевого поведения, может выступать в качестве риторического и нериторического. Так, например, субжанр рассказа в рамках разговорной болтовни имеет характер бессознательного дискурса, в то время как в светском общении он приобретает формы утонченной риторичности. Другие жанры верхнего и нижнего уровня континуума могут соотноситься по чертам сходства в построении речевой интеракции. Такие, например, нериторические жанры, как болтовня, ссора, сплетня, превращаются в зоне риторического общения в жанры светской беседы, спора, анекдота и т. п.
Если деление на риторические и нериторические жанры намечают верх и низ континуума повседневной коммуникации, то по горизонтали он подразделяется на информатику и фатику, о которых у нас также уже шла речь выше. К сказанному нужно добавить лишь то, что маркированным членом оппозиции здесь выступает информатика, к области которой мы относим виды общения, направленные на передачу (получение) какой-либо информации. Термин «фатика» используется нами для обозначения неинформативной речи, ориентированной главным образом на иллокуцию установления, поддержания и продолжения речевого контакта [подробнее см.: Дементьев 1999; Дементьев, Седов 1999]. Необходимо подчеркнуть, что в повседневной коммуникации жанров неинформативного (по нашей терминологии – фатического) общения значительно больше, нежели жанров общения информативного. Кроме того, важно понимать, что в реальной речевой практике информативная и фатическая иллокуция тесно переплетены в рамках любого жанра. Поэтому, классифицируя речевые жанры, мы можем говорить лишь о их тяготении к информатике (информативные по преимуществу) или – фатике (фатические по преимуществу).
Классическим информативным жанром можно считать жанр сообщения (рассказа), который в системе семантических примитивов А. Вежбицкой описывается следующим образом:
«думаю, что ты не знаешь Х
думаю, что ты хотел бы это знать
говорю: ...
говорю это, потому что хочу, чтобы ты это знал» [Вежбицка 1997: 107].
Повседневное, бытовое по преимуществу, общение (персональный дискурс) обслуживает сценарии социального взаимодействия, которые можно уподобить принципам комедии dell’arte, где при достаточно четкой определенности характеров действующих лиц актерам предоставляется значительная свобода в содержании реплик. Эта особенность неофициальной коммуникации на первый план выдвигает проблему вариативности в построении внутрижанровой интеракции.
Вариативность в построении информативной речи обусловлена различными стратегиями говорящего, которые, в свою очередь, связаны с разными формами дискурсивного мышления языковой личности. Мы выделяем прежде всего две глобальные коммуникативные стратегии речевого поведения: репрезентативную, или изобразительную, и нарративную, или аналитическую. Репрезентативная стратегия построения дискурса в своем целеполагании имеет установку на изображение в дискурсе неязыковых ситуаций. Здесь мы сталкиваемся с наименьшей степенью авторизации текста, отсутствием аналитизма и оценки. Репрезентативная стратегия подразделяется на подтипы: репрезентативно-иконический и репрезентативно-символический.
Репрезентативно-иконическая стратегия речевого поведения предполагает передачу информации путем изображения фактов и событий, для чего обычно используются иконические коммуникативные элементы: невербальные компоненты общения, звукоизобразительные средства общения, дейксисы и т. п. Рассказ в этом случае обычно строится таким образом, будто говорящий и адресат речи одновременно созерцают изображаемые события, находясь внутри сюжетного хронотопа. Аналогичный тип дискурсивного мышления был описан в исследованиях языковой личности носителя диалекта. В.Е. Гольдин называет его «принципом совмещения ситуации-темы с ситуацией текущего общения» [Гольдин 1997: 26]. Репрезентативно-символическая стратегия ориентирована на моделирование действительности сугубо языковыми средствами, с опорой главным образом на произвольные знаки разных языковых уровней. Здесь уже нет погруженности в моделируемую ситуацию; однако при детальном изображении действительности отсутствуют какие-либо элементы ее анализа и оценки изображаемых фактов.
Нарративная стратегия формирования текста несет в себе языковое отражение действительности на более высокой степени абстрагированности. Выполнение коммуникативного задания здесь строится с использованием установки на передачу информации об увиденном в перекодированном виде, а не на изображение ситуации языковыми средствами. Она тоже подразделяется на два подвида: объектно-аналитический и субъектно-аналитический.
Объектно-аналитическая стратегия предполагает информирование о реальных фактах таким образом, что точка зрения автора (слушателя) находится вне хронотопа рассказа. Здесь имеет место не только передача некоторой информации, но и рефлексия по поводу изображаемой действительности, которая подается слушателю через призму таксономической обработки. Однако в этом способе построения текста не присутствует субъективная оценка от автора (говорящего). Субъектно-аналитическая стратегия разворачивания дискурса представляет не столько сами события, сколько субъективно-авторский комментарий к ним. Такой принцип построения речевого произведения обычно приводит к образованию в одном дискурсе двойной структуры – текст в тексте, (или текст о тексте). Это наиболее «прагматизированная» форма моделирования действительности, отражающая в своем строении особенности авторского субъективного начала и максимально учитывающая потенциал перцепции, т. е. фактор адресованности речи.
Основным параметром «хорошей» информативной речи является эффективность внутрижанровой интеракции, т. е. то, насколько успешно осуществляется реализация замысла говорящего. Проще говоря, хорошей речью следует считать текст, максимально полно доносящий до слушателя заложенную в нем информацию. Здесь важной характеристикой речи выступает наличие большого прагматического потенциала высказывания, т. е. учет в построении речевого произведения фактора адресата. Рассказ, созданный только на основе нериторических репрезентативно-иконических стратегий, минимально учитывает апперцептивную базу собеседника, и жанровым образцом в построении текста служить не может. В качестве примера такой речи может служить описание картинки, сделанное младшим школьником.
Тут мальчик/ на лесенке стоит// яблоки собирает// А девочка корзинку несет// А вот собачка/ она лает// И дедушка тут/ стоит// Яблоки собирает//
Другой пример – фрагмент рассказа о фильме, сделанный другим ребенком того же возраста.
Она такая шла/ по речушке шла// Прямо как по мелкой// Она такая (жест) вщ-щ-ить/ в воду// Она такая/ только к ней подплыл// Она такая (жест) джщ-жщ-ить// Да/ поднялась вот так (жест)// Он говорит вот так/ говорит/ Стой// Она такая (жест) дж-ж-ж/ на землю там//...
Необходимо оговориться, что изобразительная иконичность, используемая в разумных пределах, может стать фактором украшения рассказа, повышения его экспрессивности. Однако строить весь текст таким образом недопустимо. Моделирование действительности в подобном дискурсе полностью игнорирует апперцептивную базу адресата высказывания. Ситуативность речи затрудняет (а подчас, делает невозможным) передачу информации в соответствии с иллокутивными намерениями говорящего. Важнейшим требованием к хорошей информативной речи является установка на слушателя, учет уровня его информированности.
Второе требование – последовательность и логичность в разворачивании замысла высказывания. К наиболее сложным видам информативной речи следует отнести высказывания, построенные в форме развернутых текстов. В этой связи необходимо остановиться на базовом для успешного построения информативных жанров феномене психолингвистической нормы текстовости. Психолингвистическая норма текстовости – соответствие внешнего строения дискурса динамике порождения высказывания во внутренней речи [подробнее см.: Седов 1999]. Иначе говоря, в структуре текста как бы отражены стадии разворачивания замысла в речевое произведение, перехода мысли в высказывание. В самом общем виде такой эталон текстового строения предполагает формулировку темы будущего высказывания в инициальной фразе (текстовом зачине), а затем последовательное и логичное раскрытие темы (замысла) по принципу ветвления, выделения в обобщенной формуле семантической программы подтем, субподтем, микросубподтем и т. д. с обобщением, сужением информативного множества текста в его концовке. Опять-таки в качестве примера приведем фрагмент описания той же картинки, но сделанный старшеклассником:
На картинке/ мы видим сцену работы детей в школьном саду// Ребята собирают урожай яблок// Мальчик стоит на лестнице/ срывает яблоки/ и укладывает их в корзину// Девочка несет пустую корзину// Она собирается отдать ее мальчику// Рядом с ними/ собака// Она радуется вместе с ребятами// Работой детей руководит старик-садовник// Все это дело происходит осенью//
Сделаем важную оговорку: психолингвистическая норма текстовости – это не образец для тиражирования в речи, а базовая модель, риторическое умение, опираясь на которое можно строить информативные тексты, иногда и осознанно нарушая эту модель. Однако даже отходя от эталона модели, необходимо иметь его в сознании в ходе построения речевого произведения.
Психолингвистическая норма текстовости в полной мере отражается в речевой деятельности, которая соответствует репрезентативно-символическому типу речевого мышления. Однако наиболее успешными риторическими способами организации информативной речи в жанре сообщения (рассказа) являются дискурсы, в которых последовательное, логичное разворачивание замысла в текст сопровождается элементами авторского анализа и оценки. Подобные способы построения речевого произведения, как уже было сказано, соответствуют нарративным коммуникативным стратегиям. Дискурсы хорошей речи, включающие в себя информативные жанры, должны представлять собой не только моделирование реальности языковыми средствами, но и анализ изображаемых фактов, разъяснение неясных отношений между излагаемыми событиями, обобщение, выделение элементов сходства и отличия и т. п. Подобная метатекстовая обработка информации предполагает осознанное использование риторических топов, тропов и других риторических приемов.
Иная картина предстает при анализе жанровых форм фатического общения. Фреймы речевой фатики в значительной степени определяются традициями той или иной культуры, и овладение ими – главным образом результат воспитания, следствие социального опыта говорящего. Потому здесь большую роль играют социально-культурные стереотипы речевого поведения носителей языка, которые мы называем внутрижанровыми стратегиями фатического общения. Отчетливее всего стратегические предпочтения проявляются у языковой личности в нериторических жанрах, отражающих конфликтный характер интеракции (например, в жанре ссоры [подробнее см.: Седов 1998]). Мы выделяем три типа речевых стратегий в коммуникативном конфликте и, на их основе три типа языковых личностей: инвективный (демонстрирует пониженную семиотичность речевого поведения: коммуникативные проявления здесь выступают отражением эмоционально-биологических реакций), куртуазный (отличается повышенной степенью семиотичности речевого поведения, которая обусловлена тяготением говорящего к этикетным формам социального взаимодействия) и рационально-эвристический (в ситуации конфликта опирается на рассудочность, здравомыслие; негативные эмоции выражает косвенным, непрямым способом, обычно – в виде иронии) [подробнее см.: Горелов, Седов 1998].
Особенности идиостиля говорящего отчетливее всего проявляют себя в жанрах нериторических, где речевое поведение участников общения не предполагает заданности, осознанности, контроля за использованием языковых средств общения. «Низкая» жанровая стихия, куда можно отнести гипержанры дружеского и семейного бытового общения, обслуживает наименее жесткие с точки зрения следования нормам ситуации социального взаимодействия. В нериторических жанрах допустимы вариации, обусловленные стратегическими предпочтениями говорящего, в которые отражаются особенности его идиостиля.
Важнейшим требованием к хорошей фатической коммуникации является степень владения языковой личностью риторическими жанрами. Именно риторические жанры составляют основу цивилизованного публичного общения, поэтому они должны стать одним из центральных предметов школьной и вузовской риторики. Строя риторические жанры, говорящий обязан осознанно контролировать языковые способы оформления социального взаимодействия людей по их соответствию коммуникативной ситуации. Риторические жанры повседневного общения главным образом обслуживают неофициальные, но публичные коммуникативные ситуации. Поэтому они в меньшей степени зависят от индивидуальных особенностей языковой личности говорящего. Степень владения риторическими жанрами определяется степенью умения языковой личности вне своих стратегических предпочтений подлаживаться, приспосабливаться к другим участникам коммуникации.
Один из показателей принадлежности языковой личности к элитарному типу речевой культуры – способность переходить от первичных к вторичным, близким по иллокуции, жанрам. Сюда, например, нужно отнести переход от «низкого» жанра ссоры к «высокому» – спора. Кроме умения строить интеракцию в жанровых стереотипах болтовни, семейной беседы, разговора по душам и т. п., человек, претендующий на действительное владение языком, должен научиться вести светскую беседу, освоить застольные жанры, жанры комплимента, субжанры, составляющие основу русского этикета и т. п.
Примером такого жанра (субжанра) является комплимент. Комплимент представляет собой «малую форму» эпидейктического красноречия, которая восходит к речевой культуре Средневековья, к традиции восхваления рыцарем своей прекрасной дамы. Это «виртуозное изобретение новых и новых вариаций, импровизация на заданную тему с использованием условных риторических приемов <...> и традиционных средств <...>» [Михальская 1996: 344]. Комплимент требует от говорящего осознанных речевых усилий, он предполагает установку на художественность, творчество в речи. Разумеется разные языковые личности в построении комплиментов придерживаются неодинаковых речевых стратегий, и выбор этих стратегий коррелирует с типами индивидуальных стилей говорящих. Однако, как показали наблюдения за живым общением, значительно большую роль в выборе внутрижанровых стратегий играет тип языковой личности адресата речи. Не случайно основной риторической рекомендацией в этом жанре выступает установка на «любовное внимание к адресату и изящество» [Там же: 345]. Действительно, комплимент продиктован желанием сделать приятное собеседнику. А чтобы вызвать у человека положительные эмоции, нужно знать его личностные особенности и, в том числе, особенности его языковой личности. Поэтому главное риторическое требование к комплименту – соразмерность (разным людям в зависимости от возраста, степени знакомства с ними говорящего и т. д. комплимент говорится по-разному) и ситуативность (в некоторых случаях можно похвалить внешность, в других – ум, в третьих – вкус и т. д.). Кроме того, комплимент должен быть искренним и нетривиальным, что соответствует канонам кооперативного общения.
Установка на кооперативную коммуникацию – один из необходимых компонентов хорошей речи и в рамках нериторической фатики. В ее основе лежит соответствие речевых норм нормам этическим. В этой связи многообразие форм фатического общения можно, вслед за В.В. Дементьевым [1999], представить на оси между полюсами положительных и отрицательных интенций (ухудшение, улучшение и сохранение межличностных отношений).
Фатика отрицательная Фатика нейтральная Фатика положительная
диссонанс (–) 0 унисон (+)
Хорошая речь в рамках фатического общения – это, разумеется, речь с установкой на улучшение межличностных отношений, речь с установкой на (а не против) собеседника. По характеру гармонизации / дисгармонизации коммуникативного взаимодействия, по способности / неспособности говорящего к согласованию своего речевого поведения с речевым поведением коммуникативного партнера мы выделяем три уровня коммуникативной компетенции языковой личности: конфликтный, центрированный и кооперативный (каждая разновидность имеет по два подтипа). В качестве единого основания для построения типологии здесь выступает установка по отношению к коммуникативному партнеру. Так, конфликтный тип общения характеризуется установкой против собеседника, центрированный – его игнорированием, кооперативный – развернутостью на другого участника коммуникации [подробнее см.: Седов 2000].
Основой цивилизованного способа построения коммуникации является кооперативный тип речевого поведения. Это способ построения общения, который соответствует представлению о хорошей речи по критерию соответствия речи этическим нормам социального взаимодействия. Эталону хорошей речи больше всего соответствует кооперативно-актуализаторский принцип построения речевого поведения языковой личности в рамках внутрижанровой интеракции. Именно он свидетельствует о самом высоком уровне коммуникативной компетенции человека по способности к речевой кооперации. В основе подобного типа общения лежит стремление поставить себя на точку зрения собеседника, взглянуть на изображаемую в речи ситуацию его глазами.
Рискнем квалифицировать такой тип общения, как соответствующий основному постулату христианской морали («возлюбить ближнего как самого себя»). Главной особенностью речевого поведения актуализатора выступает двойная перспектива в общении: ориентация не только на коммуникативного партнера но и на себя. Точнее – стремление возбудить в себе неформальный интерес к собеседнику, умение настроиться на его «волну». При этом кооперативный актуализатор, уважая мнение другого участника общения, сопереживая его проблемам, вовсе необязательно должен во всем с ним соглашаться. Искренний интерес к мыслям и переживаниям собеседника позволяет ему высказывать свое заинтересованное несогласие, спорить, противоречить и т. п., сохраняя при этом уважение к личности коммуникативного партнера, к его праву на свое мнение, свою правду.
Нужно сказать, что кооперативно-актуализаторскому типу общения во всем многообразии возникающих в нашей жизни ситуаций социального взаимодействия следовать трудно. Не всегда нам хватает терпения и мудрости (а иногда и просто – душевных сил) сохранять установку на психологическое настроение собеседника. Однако соблюдение внешних признаков уважения к личности партнера по общению – одно из условий цивилизованного речевого поведения. И если кооперативно-актуализаторский принцип – это коммуникативный идеал, то вполне достижимым образцом построения коммуникации является кооперативно-конформый способ речевого поведения.
Кооперативно-конформная стратегия разворачивания фатического по преимуществу дискурса характеризуется тем, что говорящий демонстрирует согласие с точкой зрения собеседника, даже если он не вполне разделяет эту точку зрения. В этом случае установка на партнера заставляет языковую личность подладиться под тон, задаваемый коммуникативным партнером. Такая настроенность проявляется в демонстрации интереса к другому участнику коммуникации в виде уточняющих вопросов, поддакивания, проявления сочувствия, утешения, комплимента и т. д. В реальном общении обычно это выглядит как внешняя демонстрация установки на коммуникативного партнера. Главная цель, которую обычно преследует говорящий, – это нежелание как-то обидеть собеседника, доставить ему психологический дискомфорт, стремление к «сглаживанию углов», предупреждение и предотвращение конфликтных столкновений, коммуникативных недоразумений, грубости, бестактности т. д. Однако иногда уступки в построении интеракции, которые делает конформист, воспринимаются его коммуникативными партнерами (особенно, если они находятся на ином уровне коммуникативной компетенции) как неискренность и, даже, хитрость. Поэтому в демонстрации интереса к собеседнику говорящий не должен «переигрывать», фальшивить. Приведем пример.
– Я не знаю/ неужели N вечно собирается/ на шее у матери сидеть?
– Не знаю/ не знаю//
– Пора/ в конце-то концов/ ей самой деньги зарабатывать!
– Да уж/ вообще-то пора...
– Хватит/ с родителей тянуть!
– Да/ конечно...
Игнорирование переживаний, настроения, психологического состояния другого участника общения снижают степень продуктивности коммуникативного взаимодействия и не могут считаться фактом хорошей речи, даже если дискурс, построенный в рамках такого рода общения, соответствует ортологическим и стилистическим нормам речи. Тип речевого поведения, не имеющий установки на коммуникативного партнера, как уже было сказано, носит название центрированного. Наши наблюдения позволяют нам выделить две разновидности дискурса такого типа: активно-центрированный и пассивно-центрированный.
Активно-центрированный принцип организации коммуникации напоминает игру ребенка в мяч со стеной. В рамках такого типа речевого поведения индивид всегда выступает в роли коммуникативного лидера. При этом он задает вопрос и сам на него отвечает, спрашивает совет и тут же говорит о предполагаемом решении, определяет тему разговора и сам ее развивает, не давая партнеру по коммуникации вставить слово, высказать свое суждение. Субъективно он испытывает иллюзию полноценной коммуникации и, как правило, получает удовольствие от общения, не замечая дискомфорта, который испытывает собеседник, что иногда чревато коммуникативными неудачами и (даже) конфликтами. Приведем пример такого диалога.
Разговор в кинозале, на киноклубном просмотре.
– N/ давай поговорим//
– О чем?
– Давай о «Молохе» поговорим [фильм А. Сокурова]// Ты как понял?
– Понимаешь...
– (Говорит одновременно с репликой собеседника, перебивая) Я так понял/ он сам одинокий// Он жертва одиночества// Экзистенциальные дела/ такие//
– Ну ты понимаешь// Сложно рационализировать/ то/ что Сокуров имел в виду// Там скорее атмосфера...
– (Глядя в пространство с отсутствующим выражением и явно не слушая) Ясно// Ясно// А ты сейчас/ что читаешь? (не дожидаясь ответа)Я Фуко купил// Как тебе Фуко? (не дожидаясь ответа) Мне нравится//…
Пассивно-центрированная разновидность указанного типа построения общения характеризуется полным или частичным уходом одного из коммуникативных партнеров в себя. Такой пассивный эгоцентрик обычно выглядит безобидным рассеянным (иногда – забитым) «ежиком в тумане». Он с трудом способен выйти за пределы собственного внутреннего мира. Такая особенность речевого поведения, как правило, становится результатом работы психологических защитных механизмов, которые обычно отражают какие-то особенности раннего социогенеза индивида. Обычно речевое поведение такой языковой личности содержит несоответствие выбранных говорящим тактик ситуации общения и интенции собеседника, что свидетельствует о низком прагматическом потенциале говорящего, неумении переключиться на точку зрения слушателя. Это же выражается в упоминании имен, неизвестных собеседнику, как известных; в принципиально банальных реакциях на информацию, касающуюся коммуникативного партнера; в неадекватных реакциях (репликах невпопад); в переведении разговора на темы, которые касаются только говорящего, и полном отсутствии интереса к темам, интересующим слушателя и т. п. Речевое общение пассивного эгоцентрика наполнено коммуникативными неудачами и недоразумениями, факт возникновения которых часто им не замечается. Приведем пример такого общения.
– (Преподаватели, сидя на кафедре, наблюдая, как N перебирает на своем столе бумажки) Интересно/ долго она копошиться будет?
– Да/ между прочим/ звонок уже был//
– Смотри-ка/ она даже не слышит//
– (N, спустя некоторое время) Эт вы че/ про меня говорите?
Дискурс, который строится в соответствии с принципами центрированного типа речи, отражает коммуникативно неполноценную интеракцию, оформляющую ущербное социальное взаимодействие членов социума. Однако крайней формой отклонения от этических норм речевого поведения становится конфликтный принцип построения дискурса, демонстрирующий во внутрижанровом взаимодействии установку против коммуникативного партнера. Подобная интеракция отражает стремление одного из участников общения самоутвердиться за счет собеседника. Указанный тип представлен двумя разновидностями: конфликтно-агрессивным и конфликтно-манипуляторским. Наиболее очевидно нарушение этико-коммуникативных норм речевого взаимодействия мы можем обнаружить в конфликтно-агрессивном типе общения, участники которого (один или оба) демонстрируют по отношению к коммуникативным партнерам негативную иллокуцию (агрессию), вызванную стремлением видеть в его поведении враждебную или конкурирующую интенцию. Очевиднее всего такого рода конфликтность проявляется в форме прямой вербальной агрессии, которая проявляется в субжанре инвективы (брани). В качестве примера приведем короткий диалог в общественном транспорте.
– (Полная женщина преклонных лет, проталкиваясь к выходу) Да ты дашь мне/ выйти что ли/ дура!
– (Женщина лет сорока) Че ты разоралась/ лошадь старая!
Однако не всегда агрессия может обретать форму прямого оскорбления. Гораздо чаще она имеет вид неявно выраженной иллокуции, намека [подробнее см: Дементьев 2000]. В обыденном общении такое выражение негативной интенции проявляется в субжанре, который мы назвали термином «колкость». Приведем пример:
– Я тебе сочувствую//
– В чем?
– Ну/ ты понимаешь/ о чем я говорю//
– Нет/ не понимаю//
– А ты подумай/ на досуге//
Конфликтность может проявляться в форме так называемого коммуникативного саботажа, когда на поставленный вопрос отвечают вопросом.
(Студентка, заглядывая на кафедру) – Извините/ а N [фамилия преподавателя] сегодня будет?
– Не N/ а Н.М. [имя и отчество]// Вы что/ не знаете/ что к преподавателю нужно обращаться по имени и отчеству?
Менее очевидно, завуалировано конфликтный характер речевого взаимодействия отражает конфликтно-манипуляторский подтип, в котором один из участников общения в своем собеседнике прежде всего видит объект манипуляции. Это тоже ущербная коммуникация, в ходе которой манипулятор самоутверждается, ставя собеседника в конкретной ситуации социального взаимодействия на нижнюю по сравнению с собой статусную позицию. Говорящий не испытывает уважения к адресату своего высказывания, считая его по интеллектуальным и этическим качествам существом менее развитым. Доминирующая иллокутивная установка в речевом поведении подобной языковой личности – навязывание своего мнения и вообще преувеличение авторитетности своего жизненного опыта (Я считаю...; Ты должен(а)...; Я бы на твоем месте… и т. п.). В ходе общения манипулятор проявляется в поучениях, советах, диктате и т. д.
– Не знаю/ что мне с К. [мужем] делать? Целыми днями лежит/ и видак смотрит//
– Дура ты была/ когда за него замуж выходила! Я считаю/ гони ты его в шею! Чем такого/ лучше никакого//
Жанры повседневной фатики могут тяготеть к тому или иному типу речевого взаимодействия: так конфликтное общение в большей мере соответствует жанрам ссоры, выяснения отношений, центрированное – чаще присутствует в легкомысленной болтовне, кооперативное (особенно – кооперативно-актуализаторское) отвечает природе жанра разговора по душам и т. п. В связи с этим, первое (достаточно, впрочем, поверхностное) требование к хорошей речи в рамках фатического общения состоит в стремлении избегать некооперативных (особенно – конфликтных) жанров (ссоры, выяснения отношений и т. д.). В этом случае уместен переход с нериторических на риторические жанры, в которых «включается» осознанность, рациональность в построении интеракции. Нужно сказать, что переход от эмоционального (неосознанного, иногда безрассудного) к рациональному (позволяющему контролировать языковые формы высказывания) построению социально-коммуникативного взаимодействия лежит в основе многих психологических техник предотвращения конфликта и выхода из конфликтной ситуации [см.: например: Литвак 1997]. Главным социально-психологическим фактором такого поведения является умение уступать, «амортизировать» агрессию нападающего. На этом, к примеру, основана методика ростовского психотерапевта М.Е. Литвака, которую он назвал «психологическим айкидо».
Более тонким критерием уровня коммуникативной компетенции языковой личности по соответствию ее речевого поведения этическим нормам выступает выбор речевых тактик, реализующих сюжетное развитие интеракции. Внутрижанровые тактики, т. е. линейно сочетающиеся в рамках жанрового взаимодействия речевые акты, позволяют говорящему на конкретном тематическом уровне изменять ход общения в соответствии с иллокутивными задачами коммуникации. Именно тактические предпочтения являются показателем уровня коммуникативной компетенции языковой личности по ее способности к кооперации во внутрижанровой коммуникации. При этом наиболее показательным для иллюстрации данного положения речевым пространством становятся жанры «нейтральные» (болтовня, семейная беседа, разговор по душам и т. д.). Так, в рамках семейной беседы (подробнее жанр семейной беседы будет рассмотрен в нашей книге чуть ниже) и болтовни конфликтный агрессор будет проявлять себя в тактиках инвективы, насмешки, упрека, колкости, обвинения и т. д.; конфликтный манипулятор – в выговорах, приказах, просьбах, наставлениях, поучениях, советах и т. п.; активный эгоцентрик обнаружит тенденцию навязывания собственных тактик в виде перебивов, вопросов, на которые сам же дает ответы и т. п.; пассивный эгоцентрик в общении будет демонстрировать полное несоответствие избираемых тактик общему тематическому развитию интеракции; кооперативный конформист проявит тяготение к поддакиванию, переспросам, утешениям, комплиментам, выражению сочувствия и т. д.; кооперативный актуализатор будет использовать тактики, которые демонстрируют неформальный интерес к темам, интересующим собеседника, и готовность активно и действенно помочь ему и т. п.
Стремление к использованию кооперативных тактик – необходимое условие при построении риторической интеракции. Для иллюстрации такого типа общения обратимся к жанру светской беседы. Сюда можно с той или иной долей спорности отнести кулуарное общение на научной конференции, неофициальный разговор на разного рода презентациях и торжественных собраниях, разговор преподавателей на кафедре или учителей в учительской, на темы, не связанные с профессиональной деятельностью и т. п. По определению профессора И. А. Стернина, светская беседа – «взаимно приятный, ни к чему формально не обязывающий разговор на общие темы, основная цель которого – провести время с собеседником, оставаясь с ним в вербальном контакте» [Стернин 1996: 3]. К прагматическим параметрам этого жанра нужно отнести неофициальный, но публичный характер общения. Овладение нормами светской беседы требует специального обучения, результатом которого становится некоторая искусность в использовании языковых средств (сюда мы отнесем знание ортологических, стилистических и этикетных норм, умение использовать в интеракции тропы, элементы языковой игры, шутки и т. п.). Важной социолингвистической чертой светского общения (светского гипержанра) в целом является то, что это фатическое общение языковых личностей, которые принадлежат к образованным социальным слоям общества. К психолингвистическим характеристикам жанра светской беседы следует отнести высокую степень заданности в порождении речи. При том, что интеракция в рамках жанра развивается (в соответствии с общеродовым типом жанровых форм small talk) на основе спонтанного ассоциативного политематического полилога, говорящие должны осознанно контролировать свою речь на уровне тематического отбора (исключаются скабрезные, интимные, профессиональные и т. п. темы). Не менее важным условием выступает требование соответствия речевых норм нормам этическим (оно должно проявляться главным образом в стремлении избегать конфликтных речевых тактик: оскорблений, обвинений, упреков, колкостей и т. д.). Здесь мы ограничимся общей характеристикой жанра, подробное рассмотрение которого будет дано чуть ниже.
Обобщим требования к повседневному речевому поведению в рамках речевых жанров, соответствующему представлениям о хорошей речи. Во-первых, это требование соответствия вербального оформления характеру социальной ситуации взаимодействия участников общения: высказывание, которое строит говорящий, должно отвечать цели коммуникации. Второе условие связано с учетом фактора адресата. В информативной речи оно должно побуждать к установке на апперцептивную базу слушателя, к стремлению разворачивать замысел (тему сообщения) в соответствии с каноном психолингвистической нормы текстовости и участию автора (при помощи создания разъясняющего информацию метатекстового слоя) в облегчении восприятия сообщения. В фатическом общении фактор адресата предполагает прежде всего соответствие речевых способов разворачивания интеракции этическим нормам. Говоря проще, строя общение в повседневных жанрах с установкой на улучшение коммуникативного взаимодействия между его участниками необходимо уважать своего собеседника и всячески проявлять уважение в речевом поведении. Это проявляется в последовательном стремлении избегать или предотвращать конфликтные ситуации (конфликтные жанры), использовать кооперативные субжанры и тактики внутрижанровой интеракции.
Важнейшим критерием, определяющим качество речи, является коммуникативная целесообразность, то есть соответствие речевого поведения человека ситуации общения. В современной городской коммуникации, где встречаются разные типы ситуаций общения, существенно важными, определяющими речевой статус говорящего, являются ситуации неофициального общения малознакомых людей. В отличие от городских стереотипов общение такого рода имеет особую локализацию, более продолжительно по времени, не ограничено специализированными целями.
Во всём многообразии жанров современной устной речи неофициальное общение остается одним из самых малоизученных. В широком спектре разнообразных ситуаций действительности оно существует в деловом, научном, дружеском дискурсах. Особую функцию в коммуникации выполняет фатическое неофициальное общение. Это функция установления речевого контакта с собеседником. Реализация фатической неофициальности разнообразна: кулуарные беседы на научных конференциях, неофициальная часть симпозиумов и конгрессов, застольная гостевая коммуникация, неофициальная часть приемов, банкетов, встреч «без галстуков», презентаций, чаепитие во время рабочего перерыва, а также совместное времяпрепровождение в купе поезда, салоне самолета, кают-компании теплохода.
Характерные особенности фатического общения описываются в работах по этикету, в риторических трудах, лингвистических исследованиях. Различно наименование этого вида общения: салонная (Н.И. Формановская), светская (В.В. Дементьев) беседа, развлекательная (Поль Л. Сопер), гедонистическая (А.К. Михальская) речь. Данный речевой жанр часто рассматривается в специальной литературе как не имеющий большой практической ценности необходимо-скучное этикетное предисловие к более серьезному разговору по существу. Так, например, Поль Л. Сопер в своей книге «Основы искусства речи» пишет: «Развлекательная речь не имеет большой практической ценности и в курсе по искусству речи ей редко уделяется внимание» [Сопер 1999: 43]. А Н.И. Формановская подтверждает: «Конечно, в наш век стремительных скоростей и делового отношения к работе обидно впустую тратить время, но фатическое общение оказывается вовсе не пустой болтовней: оно, с одной стороны, снимает стрессы..., с другой стороны, ритуально обозначает, что мы вступили в контакт и теперь можем побеседовать по существу» [Формановская 1989: 54].
Несмотря на уже сложившийся в литературе своеобразный подход, данный вид общения приобретает в настоящее время особую актуальность сразу для нескольких областей изучения русской неофициальной коммуникации. Очевидна значимость его исследования в аспекте межкультурной коммуникации как речевого жанра, ярко демонстрирующего национальную специфику речевого самосознания. Высока практическая необходимость описания неофициального фатического общения в практике преподавания русского языка как иностранного. Важно и то, что в фатической речи наглядно проявляются разительные социальные изменения, фиксируемые в современной русской речевой ситуации. Значительно возросла роль фатического общения и в расширившейся деловой сфере, в которой хорошее говорение коммерционизируется буквально на глазах.
Названные факторы обусловливают необходимость тщательного лингвистического и культурологического описания данного речевого жанра, а также выработки практических рекомендаций для его реализации в качестве одного из важнейших компонентов устной русской речи.
Неофициальное фатическое общение имеет в русской речевой традиции глубокие исторические корни и специфический национальный характер. Исторически русская мысль отражала собственный оригинальный взгляд на особенности речепроизводства в подобных ситуациях. Так, в древнерусской «Пчеле» – переводе византийского сборника изречений, появившегося не позднее 13-го века, уже были заложены этические основы, в том числе и фатического речевого поведения. Среди них, например, особую важность приобретают такие категории, как молчание, похвала, добро. Регламентируется также и выбор собеседника, в зависимости от характера которого выбирается и система речевого поведения. Модель «идеального» речевого поведения сводится к целому комплексу запретов: не спеши говорить, особенно о суетном, сдерживай беспорядочно говорящий язык, слушай больше, говори меньше, говори достойное, то, что думаешь; тайное слово пусть умрет в тебе; лучше беседовать с теми, кто лучше тебя, чем с худшими [Макеева 2000: 361-362].
В «Домострое» – книге поучений 16-го века в главе «Как с домочадцами угощать благодарно приходящих в твой дом» в качестве застольной гостевой рекомендуется «духовная» беседа, которая не должна быть «непристойной». Исключаются грубые и бесстыдные речи, непристойное срамословие. Нельзя ругать, бесчестить, позорить, высмеивать и осуждать понапрасну. Ласковое слово присуще должно быть хозяину, привечать гостей рекомендуется добрым словом и добрым приветом.
В «Эрмитажном уставе» Екатерины II четко названы правила светского поведения, отражающие в том числе и манеру речи. Нельзя прерывать речь того, с кем ведешь беседу, независимо от его ранга. Не следует публично порицать третьих лиц. Разрешается вести споры, но без злословия; говорить следует умеренно и не очень громко, «…дабы у прочих тамо находящихся уши и головы не заболели. Ссоры из избы не выносить, а что зайдет в одно ухо, то бы вошло в другое прежде, чем выйдете из двери».
Яркие образцы светских бесед дает начало ХХ-го века. Мемуарная литература позволяет зримо представить фатическое общение привилегированных слоев общества того времени. В книге князя С. Волконского «Воспоминания» есть глава «Разговоры», которая представляет собой ручные записи подлинных разговоров, свидетелем которых он был. Есть среди них и светская беседа, датируемая 1911-ым годом. Она названа автором «Приемный день» [Волконский 1994].
Беседа включает приветствия и представления, изящные прощания, а также содержательную срединную часть.
Уже начало светского приема дает полное представление о характере общения. Гости постепенно съезжаются. Каждого ждет приветственное слово хозяйки:
– Ах, Мария Ивановна, как я рада!
– Здравствуйте, милая графиня, привезла вам моих девочек.
– Очень рада, надеюсь, что вы будете много веселиться;
– А, наш депутат! Здравствуйте, Михаил Александрович!
– Здравствуйте, графиня! Могу вам сообщить, что в ваших зеленях всё благополучно;
– А, Сергей Константинович! Как поживаете? Чем заняты?
– Спросите у него, чем он не занят...;
– Ах, Долли! Как я рада вас видеть!
– Наконец я к вам попала! Если бы вы знали, что за жизнь...Мария Ивановна, здравствуйте...Ради всех святых, графиня, чашку чаю...
Приветствие включает и речевые формулы представления незнакомых гостей друг другу:
– Милая баронесса, как я рада. Здравствуйте, барон, позвольте вас представить Марии Ивановне Досецкой.
– Я очень рада.
– Мы очень рады;
– Вы знакомы? Князь Турусов.
– Я имел честь быть представленным Марии Ивановне в прошлый раз у Неждановых-Стеклянц– Баронесса, позвольте вам представить – Сергей Константинович Макоцкий. Мария Ивановна...
– Я знаю, знаю...Вы издатель «Персея
– Редактор.
– Ах, извините...;
– Барон, Я вас, кажется, не познакомила...
– Я очень рад познакомиться с вами. Ваш журнал у нас в Ревеле, в клубе, всегда на столе.
– Я очень счастлив;
евых;
Интересно и то, как гости прощаются и уходят.
– Графиня, будьте здоровы.
– Вы меня покидаете?
– У вас начинается съезд, а мой сезон, как вы слышали, начинается только завтра;
– Что, Сергей Константинович, вы бежите?
– До свидания, графиня, дела...
– Всё «Персей»? Ну, что ж, до свидания.
– До свидания, Мария Ивановна, позволите и вам билет привезти?
– Очень буду рада. Вы же знаете, что (искусство моя страсть)3;
– Я его на минуту задержал и отпускаю. Летите, юный герой, Андромеда вас ждет.
– Улетаю;
– Я вижу, что мне надо уходить.
– Мне очень жаль, что вы так скоро;
– Ну а теперь и мне пора. Маруся! Катуся! Прощайтесь с графиней.
– Прощайте, графиня.
– Я очень была рада вас видеть. Я надеюсь, мама вас отпустит ко мне в пятницу вечером.
– Разумеется...Поблагодарите графиню...
– Благодарствуйте, графиня, мы так будем рады.
– Разумеется.
Итак, перед нами классическая светская беседа прошлого столетия. Временной барьер обусловливает присутствие значительного пласта устаревшей лексики: характерных для данного социального слоя обращений: графиня, князь, барон, баронесса; не используемых сегодня профессиональных адресаций:, редактор, депутат; маркированными временем реалиями: приемный день, съезд (гостей), сезон (определенный отрезок светской жизни), этикетными трафаретами: имел честь быть представленным; позвольте вас представить; благодарствуйте. Собеседники свободно переходят на французский язык, цитируют античных и европейских классиков.
Тематическое строение полилога характерно для данного типа общения. Центральное место принадлежит вопросам культуры и искусства. В основном обсуждаются театральные и балетные премьеры, искусство и мастерство драматических актеров, нововведения в Московском Художественном театре, отражение искусства в современной публицистике, новая журнальная выставка. На периферии разговора располагаются темы, связанные со светской жизнью – предстоящими в новом сезоне придворными раутами и балами, погодой, политикой.
В центре внимания – новая пьеса Л. Толстого «Живой труп», этический характер изображенного в ней конфликта. С каждым вновь пришедшим гостем хозяйка обсуждает эту тему. Она вводится в общий разговор различными репликами, но уже в самом построении вопроса (А можно ли это смотреть девушкам?), который в том или ином виде повторяется графиней Марией Ивановной, представлено ее собственное отрицательное отношение.
– Значит, вы видели пьесу Толстого?
– Даже два раза.
– Скажите мне, (для девушек ли это?);
– Ах, скажите мне, князь, вы знаете пьесу Толстого...
– То есть я ее не видел, но...
– Но вы знаете. Скажите мне, (для девушек ли это?)
– О, да.
– Кто вам сказал?
– Моя дочь там была
– Так о чем же мы говорили?
– О пьесе Толстого, кажется...
– Да, конечно. Вы видели?
– Ох, нет! Разве можно смотреть такое название? Мои дочери всё пристают...;
– Я жажду слышать ваше мнение, Долли.
– О чем?
– Об этой пьесе.
Внимание привлекает семейная ситуация, составляющая сюжет пьесы. Примечательно, что речь о ней ведется исключительно на французском языке. Разговор балансирует на грани дозволенного в то время светского этикета. Дети и молодые барышни изолируются от общего разговора, тема которого считается для того времени слишком откровенной. Одна из собеседниц, например, отказывается говорить «об этом» в присутствии мужчин. Наибольшая степень открытости допускается хозяйкой только наедине с близкой подругой. Лишь тогда, вклиненное, разумеется, в изящные французские фразы, возникает слово адюльтер.
Большой интерес представляет структура беседы. Полилог имеет плавный характер развития, красив, логически выстроен, ироничен, что, возможно, связано с его литературной обработкой автором. Беседа построена как замкнутый круг, в котором главная роль ведущей – хозяйки салона – самая значительная.
Только однажды в полилоге намечается конфликт, когда двое гостей-мужчин начинают слишком громко спорить. Хозяйка успокаивает их:
– Господа, господа...
– «В вашем доме? » Мы всегда так, как сойдемся, графиня, не беспокойтесь.
– (Это не имеет никакого значения).
– Я никогда не могла понять, как можно из-за вопросов искусства так ссориться, как некоторые. Не всё ли равно, что одному нравится одно, а другому другое. Не правда ли, Мария Ивановна?
– Еще бы!
– Не волнуйтесь, графиня, ничего не произошло.
Полилогу, несмотря на его общий характер, который обеспечивается присутствием объединяющей всех темы – пьесы Толстого, свойственна максимально личностная направленность, что проявляется в наличии одновременно нескольких побочных тем, представляющих интерес не для всех, но для каждого в отдельности. Хозяйка находит для каждого интересную микротему. Так, для соседа по имению – это всход озимых, для депутата – работа Думы, для редактора журнала – новая выставка, для гостьи-дамы – подросшие дети и их первый выход в свет.
В полилоге обнаруживаются и личные пристрастия графини Марии Ивановны. Она любезно принимает одного из гостей, что не мешает ей давать ему в его отсутствие нелестные характеристики:
– Ах, идет этот несносный Турусов!
– Где же он не бывает! (Где свечи не зажгли...), – всё равно, бал или панихида, – он всегда первый… Как вы любезны, князь...
Уход князя также был откомментирован:
– Ах, какой несносный! И, представьте, его дочь… Я думаю вашим барышням веселее будет за чайным столом...
Обсуждаются также и некоторые другие гости, например, барон и баронесса – их патриархальный образ жизни, манера поведения, их дети.
Наконец мы имеем возможность узнать мнение самой хозяйки салона о ее приемном дне. После разъезда гостей она говорит близкой приятельнице:
– Да уж, эти приемные дни, это невыносимо… Я изнемогаю… До свидания, спасибо, (милая), вы меня поддержали..
Светская беседа, неотъемлемая часть при много дня, осмысляется, таким образом, как тяжелый труд и сознательно противопоставляется, например, дружескому общению. Когда последняя из уезжающих приглашает графиню Марию Ивановну в гости, она замечает по-французски: По крайней мере, поболтаем.
В записи С. Волконского отражены и чисто лингвистические параметры речи – прибалтийский акцент, интонационное скандирование, послоговое проговаривание высказываний, выражающих сильные эмоции:
– Игра бес-по-доб-на! Вы знаете, я люблю реализм в искусстве!;
– Мы так жалейем, выставка в Царском селе уже закрытта.
Имея в виду последующие политические события, которые произошли в России, можно сказать, что в это время (начало века) светская беседа достигает своего расцвета, представая перед нами в своем классически завершенном виде, окончательно оформляется как самостоятельный жанр, и вскоре трагически заканчивает свое существование.
За годы тоталитарного бытования русского языка в нашем обществе традиции светского общения, непринужденной беседы практически утеряны. А ведь общение такого рода является одной из специфических особенностей русского коммуникативного узуса, которую отчетливо ощущают иностранцы, называя специальным термином социальное искусство, а проще говоря, умением общаться. В статье, посвященной возлюбленной В.В. Маяковского Татьяне Яковлевой, впоследствии виконтессы дю Плесси, журналист А. Макаров, рассказывая об успехах ее предпринимательства в Нью-Йорке, пишет: «В сущности, пресловутое ее «социальное искусство» было естественным продолжением чисто русского способа общаться: собирать гостей и являться в гости без особого приглашения, просто так, на огонек, «метать на стол» всё, что ни есть в печи (в холодильнике), засиживаться допоздна, рассказывать шоферу о своей несчастной любви, давать советы, плакаться в жилетку, помогать если не деньгами, то сочувствием» [«Частная жизнь» 2000: 17]. И эта традиция светского общения была свойственна не только высшим, привилегированным слоям русского дореволюционного общества. Русские мастеровые начала века, собираясь у кого-либо в гостях, пили чай у большого самовара, играли и пели хором.
Сфера неофициального общения малознакомых людей оказалась областью, в которой практически не реализуется коммуникативное общение. Жанр светской беседы в современных разговорных условиях не существует, а если он и есть – им владеют очень немногие. Приходится констатировать практически полную его потерю. Действительно, нелепо было бы представить салон, скажем, Анны Павловны Шерер в современной обстановке. В нашем обществе светское общение вытесняется дружеским и поэтому зачастую его сущность понимается носителями языка неправильно.
Представление о таком уровне общения у молодежи, например, носит весьма определенный характер. Ситуации непринужденного неофициального общения между малознакомыми людьми вызывают у школьников выпускного класса элитарной гимназии серьезные трудности. Попытка моделирования непринужденного общения с малознакомым человеком потерпела полную неудачу, показала, что разговор на первой стадии знакомства осуществляется не на уровне литературного языка, а с использованием средств иного языкового кода (например, жаргона), чуждого литературному языку, а следовательно, и хорошей речи. Так, моделирование диалога молодого человека и девушки в кафе начался примерно таким образом:
– У тебя есть конспект? Дай списать, я лекцию пропустил.
Прямая просьба, прямо высказанный меркантильный интерес в самом начале диалога с малознакомой девушкой-однокурсницей свидетельствуют о крайнем неумении вести непринужденную беседу. Опыт преподавания риторики в старших классах гимназии наталкивает на определенные мысли по этому поводу. Школьники не понимают сути заданий, связанных с реализацией устной речи. С одной стороны, анализ спонтанной звучащей речи повергает их в шок, заставляет прислушиваться к тому, что и как они говорят. С другой стороны, необходимость в такого рода занятиях огромна, поскольку почти у каждого ребенка имеются серьезные проблемы в сфере хорошего говорения и желание научиться хорошо говорить просто огромно. С детской непосредственностью обращаются они с вопросом к преподавателю: Скажите, а правда можно научиться хорошо говорить? Современная школа пока оставляет этот вопрос без ответа.
Важным оказывается и то, что в современном обществе сферы реализации неофициального общения практически отсутствуют, наглядно иллюстрируя жизненный цикл обычного современного носителя русского языка: работа – дом – работа. Ресторан, выставка, премьера фильма или спектакля – эти ситуации и связанное с ними коммуникативное общение для многих остаются нереализованными, недоступными жизненными реалиями. Светское общение оказалось вытесненным в связи с целым рядом социальных и экономических причин. Если в советское время это было связано с сужением социальных рамок его существования, то в современном обществе вступили в силу факторы экономического ограничения.
Искусство светской беседы в лучшем смысле этого выражения сохраняется в интеллигентских слоях общества. Интересно, что люди, не входящие в круг интеллектуальной элиты, тонко чувствуют характерную коммуникативную дифференциацию: Никогда не видела таких людей, не общалась на таком уровне. Свобода владения языковыми ресурсами, свойственная интеллигентам, широта реализуемой ими информационной базы пугает обычного, рядового носителя русского языка, приводит к тому, что человек, попадая в такую среду, замыкается, стесняется говорить или отстаивать свою точку зрения, которую нередко не может четко сформулировать или аргументированно доказать. Наглядно демонстрирует это различие традиционная застольная русская беседа, которая и является в широком смысле слова самым распространенным, характерным для современной эпохи видом, типом светского неофициального дискурса советского и постсоветского речевого пространства, когда люди собираются вместе не только для совместного приема пищи по какому-либо поводу, но и для совместного общения. Типовая структура современного неинтеллегентного застолья тривиальна. Общество постепенно делится на две отдельные независимые группы, преимущественно по половому признаку. Женщины говорят о детях, моде, последних покупках, семейном отдыхе, бытовых проблемах, общих знакомых. Мужчины – о деньгах, машинах, работе, спорте, политике. Тогда как традиционное культурное общение предполагает специальное, заранее подготовленное, но главное – совместное времяпрепровождение, интересное для всех и объединяющее всех присутствующих. Типичные интеллигентные аналоги застолья: музыкальные номера под аккомпанемент гитары или фортепиано, коллективные игровые формы встречи праздников с элементами костюмирования и стилевого оформления помещения, совместные разговоры-диспуты о насущных политических проблемах, литературных новинках, театральных и кинопремьерах. Отличительной особенностью такого общения является заинтересованное участие в нем всех присутствующих.
При столкновении носителей разных типов речевых культур наблюдается полная коммуникативная неудача. Например, при первой встрече-знакомстве двух семей, чьи дети собираются вступить в брак, хозяева-архитекторы с гордостью показывали альбом с раритетными фотографиями – видами старого города и слайды, демонстрирующие архитектуру городов мира, где они побывали. Однако члены другой семьи, занимающие иную культурную нишу, не смогли адекватно воспринять увиденное. Их реплики-реакции на показываемые шедевры были предельно лаконичными и однообразно-утомительными: Красиво. Замечательно. А глава семьи гостей даже мирно задремал после вкусного обеда в кресле в уютной полутьме. И только один из гостей «принял удар на себя», проявив неподдельный интерес и пристальное внимание к показываемому. Поэтому всё дальнейшее «коллективное» общение значительно сузило свои рамки, ограничиваясь полилогом троих. Наблюдаемый в данном случае культурологический конфликт получает и речевое, вербальное выражение. Гости не только не знали, как себя вести в неожиданной ситуации, но и не знали, что полагается говорить в таких случаях.
Современное состояние языка, характеризующееся «<…> изменением ситуаций и жанров общения <…> и в области публичной и в области личной коммуникации» [Рус. яз. конца ХХ столетия 2000: 13] приводит к необходимости возрождения жанра светской беседы, более того, к его актуализации, к вовлечению в такое общение новых слоев общества, к возрождению и широкому распространению непривычных типов ситуаций (широкие контакты с иностранцами).
Владение основами фатического общения становится социально значимым. Например, в интервью, опубликованном в журнале «Домовой» [1998, № 7: 24] жена популярного эстрадного певца В. Меладзе, рассказывая о переезде своей семьи из Николаева в Москву и о значительных изменениях в жизни, говорит: Я понимала: нужно соответствовать. Нужно научиться отвечать на вопросы, не заикаться, высказывать свое мнение. Нужно уметь поддерживать «светскую беседу!
Умение хорошо говорить приобретает сегодня определенную коммерческую ценность. Люди, зарабатывающие деньги, пресловутые «новые русские» в действительности хорошо понимают ценность и значимость обладания коммуникативным умением свободно, непринужденно, «светско» говорить на любые темы, адекватно владея любой ситуацией. Так, например, после занятий с репетитором по литературе для поступления в престижный вуз, девочка-абитуриентка из очень обеспеченной семьи в разговоре поправила маму, назвав точного автора литературной цитаты: Это не Чехов, а Грибоедов, «Горе от ума»!
После успешного поступления дочери в университет, родители обратились к репетитору с просьбой продолжить занятия. На изумленный вопрос: С какой целью? был дан ответ: Чтобы хорошо говорила, умела интеллектуально общаться!
Особенно рельефно недостаток светских навыков общения ощущается в контактах с носителями иноязычной речевой культуры. Поражает умение образованных иностранцев свободно, светски, красиво общаться, непринужденно находить нейтральные темы для диалога, сохраняя в то же время индивидуальность персональной линии поведения.
Хорошо освоенное нами, естественное для современных носителей русского языка дружеское общение здесь не может быть реализовано: недопустимо использование стилистически маркированных компонентов, столь широко распространенных в современной речи. Литературная разговорная речь в этих случаях становится основой общения в чистом виде, но оказывается, наше языковое сознание зачастую не справляется с такими задачами. Оно четко увязывает неофициальность с иными языковыми кодами, допускающими широкое распространение языковой игры, просторечные, жаргонные, книжные инкрустации, аллюзивные вкрапления историко-литературного плана. Жесткие рамки нормированности, литературности заставляют подбирать из синонимического богатства и разнообразия нейтральные или разговорные единицы, сохраняя, однако, естественность непринужденности и соответствие собственным личностным критериям.
Нередко мы даже не подозреваем, насколько глубоко, на каком уровне подсознания укоренились в нас речевые рефлексы, обусловленные воспитанием, менталитетом. Цикл занятий с иностранными студентами, владеющими русским языком на достаточно высоком уровне, был посвящен просмотру «Пресс-клуба» ОРТ. Структура передачи, в которой показывались документальные короткометражные сюжеты на острые, злободневные темы российской действительности эпохи 90-х с последующей коллективной дискуссией в студии, обусловила методику работы. Студенты смотрели фильмы, а затем обсуждали их, аргументируя собственный взгляд на проблему, поставленную журналистами. Когда работа закончилась, на вопрос, понравилась ли передача, преподаватель получил резко отрицательный ответ. По мнению американцев, суть «Пресс-клуба» заключалась в поиске единственно правильного решения, одного верного ответа, одобряемого большинством студии, которому должна была подчиниться вся аудитория. Студенты увидели в этом проявление тоталитарности русского мышления. Уважение каждого мнения, ценность личностной позиции при разнообразии мнений, на их взгляд, должны быть незыблемыми. Не берусь решать, с чем связан такой подход – с историческим различием коллективного и индивидуалистического менталитетов или с политической традицией многолетнего существования в авторитарном и демократическом государствах. Несомненно главное – уникальность личности говорящего, которая имеет право на сохранение, отстаивание и абсолютную защиту.
Общеизвестна русская ментальная традиция не лучшего качества – критиковать всё отечественное, огульно резко отрицательно оценивать всё родное, русское, отвечать на самого разного рода комплименты самоуничижительными комментариями. Вероятно, эту традиционную черту русского речевого общения нельзя объяснить только советским прошлым. Корни гораздо глубже. В застольной беседе немец-гость, желая сделать комплименты хозяевам, а также действительно констатируя реальный факт, говорил о том, как красива Волга в окрестностях Саратова, как ему нравится путешествовать по реке, любуясь живописными берегами. На что незамедлительно последовала достойная реакция одной из участниц светской беседы: Да, но купаться в реке опасно. Вода экологически загрязнена. Тогда иностранный гость переключил свое внимание на лесные массивы, окружающие город: Так приятно бродить по лесам! Они зеленые, тенистые, уютные. Однако ответ был всё тот же: Ну что Вы! Это опасно! В этом году участились случаи геморрагической лихорадки! Разговор прервался. Возникла неловкая пауза.
Отсутствие навыков владения фатическим говорением не столь безобидно, как это может показаться стороннему наблюдателю. Так, например, это может оказаться серьезной помехой в другой сфере коммуникации, жизненно важной в современных условиях, а именно, в деловой. Как пишут авторы учебника «Русский язык в деловом общении», «В отличие от американцев большинство русских не умеют себя хвалить и рекламировать. Они с трудом дают любую положительную самооценку, даже если она содержит совершенно объективную информацию» [Клобукова и др. 1997: 164]. Такая черта характера, как скромность, занимает у русских 3-е место в рейтинге приоритетных национальных особенностей, тогда как у американцев она оказывается на 14-ом. Это помогает понять два разных национальных стереотипа поведения, которые проявляются, например, при приеме на работу. Если вы проводите интервью для приема на работу с русским и хотите получить полную информацию о его возможностях, то напомните ему старую шутку: «Скромность украшает человека только тогда, когда ему нечем больше себя украсить» [Клобукова и др. 1997: 203].
Тем более не украшает скромность, проявляемая в фатическом общении. Для того чтобы свободно вести беседу в незнакомом обществе, также необходима большая смелость, чувство собственного достоинства и самоуважения. И, конечно, самое главное – навыки владения такой формой общения.
Отсутствие некоторых из перечисленных качеств полностью объясняется той социальной ситуацией, которая сложилась за последние годы в нашей стране. Об этом пишет, например, С.Г. Тер-Минасова в своей книге «Язык и межкультурная коммуникация»: «В результате постоянного интереса к человеческой личности как центру западной идеологии, на который направлены усилия и политики, и экономики, и культуры, английский язык и добрее и гуманнее, и вежливее к человеку, чем – увы! – русский язык. С нашей идеологией коллективизма и игнорирования индивидуализма (само это слово имеет в русском языке негативные коннотации) трудно ожидать чего-то другого. Русский язык, как правило, не обременяет себя соображениями гуманности и чуткости по отношению к отдельному человеку. Русский язык советского времени, отражая идеологию полного подчинения интересов отдельного человека интересам коллектива, не снисходил до выражения заботливого, теплого отношения к человеку» [Тер-Минасова 2000: 65].
Приходится констатировать, что общение светского характера в неофициальной обстановке с малознакомыми людьми в современной языковой ситуации является неосвоенной областью. Беседа такого типа для современного носителя русского языка, как правило, тяжелый, а иногда непосильный труд. Сказывается отсутствие практики должного уровня общения, а также долгое намеренное пренебрежение к высоким требованиям, предъявляемым к хорошей речи.
Целый комплекс параметров задействован в успешной реализации неофициальной коммуникации. Это и правильно выбранные языковые средства, и речевой этикет, и этическая нормированность, и психологическая совместимость собеседников.
К фатическому общению полностью приложимы классические коммуникативные постулаты Г. П. Грайса, сформулированные уже в ХХ-ом веке, важнейшим из которых является принцип кооперации, соблюдение которого ожидается от участников диалога. Ему соответствуют и более конкретные постулаты: высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется и не больше; высказывание должно быть истинным; нельзя отклоняться от темы; необходимо выражаться ясно, избегая непонятных выражений, неоднозначности, ненужного многословия; речь должна быть организованной [Грайс 1985: 222-223].
Как видим, фатическое общение – это прежде всего диалоговое, контактное общение. Чрезвычайно важными оказываются вход и выход из такого разговора. Вход в разговор, начало коммуникации представляют существенные трудности. Не каждый человек может вступить в разговор с незнакомцем или незнакомкой. Однако есть ситуации, которые провоцируют диалог, ситуации, в которых молчание оказывается невежливым. Это, например, купе поезда, салон самолета, проживание в одном номере гостиницы, прием пищи в кафе или ресторане и т. д. Когда при этом человек, угрюмо насупившись, сидит не поднимая глаз или отводя их от сидящего напротив, это в русской культурной среде воспринимается как признак бескультурья, плохого воспитания. В ситуации, где незнакомые люди поневоле оказываются вместе надолго, недопустимо вести себя пренебрежительно к собеседнику.
Начинает общение, как правило, старший по возрасту или более воспитанный, культурный человек. Варианты вежливого начала диалога или хотя бы попытки такого начала разнообразны и полностью обусловлены сложившейся ситуацией. Например, в купе поезда:
– Вы не знаете, какую станцию проехали?
– Вы не знаете, когда прибываем?
– Может быть, будете обедать?
– Хотите перекусить?
– Вы едете из Москвы?;
в ресторане:
– Приятного аппетита!
– Передайте меню, пожалуйста!
– Можно Вас попросить? Соль, пожалуйста!
Первая фраза не должна быть слишком личной: «Вы замужем? »; слишком прямой: «Куда Вы едете? »; «Где Вы работаете? »; грубой по форме, содержащей императив-приказ: «Подвиньтесь!»; «Разрешите!»; «Дайте пройти!» Если такое начало диалога всё же имеет место, его нельзя назвать удачным, вежливым.
Умение найти нужное содержание для первой, как правило, самой важной реплики, свидетельствует об определенном уровне культуры, языкового развития и является одним из важнейших признаков носителя хорошей речи.
Ситуация обостряется, если происходит знакомство одного человека с группой, коллективом людей. Корректное установление речевого контакта в данном случае просто необходимо. Нарушают общение оценочные, личностные характеристики представляемого человека, например: «А это Танька, наша репетиторша!»; «Это знаешь кто? Щас я тебе скажу! Это первая жена Б-ва!» При этом говорящие не задумываются о том, как себя чувствует человек, профессиональная или личностная персональность таким образом афишируется.
В ситуации знакомства в гостях с новыми людьми новичку необходимо повышенное внимание со стороны хозяев или других, уже знакомых друг с другом людей, иначе вновь пришедший оказывается в тяжелом одиночестве. Эта ситуация наглядно демонстрирует уровень владения речью собеседников. Люди, обладающие культурой общения, непременно проявят повышенный интерес к новому члену общества. Если такого не происходит, гость теряет ориентацию и пытаясь найти выход из ситуации, перебирает темы, интересные, по его мнению, для всех. Например, обсуждение идущего по телевидению футбольного матча или интересные профессиональные наблюдения или же, наконец, хорошо знакомые всем присутствующим проблемы воспитания детей. Если же ни одна из предложенных тем разговора не поддерживается, он оказывается в ситуации исключения из совместной коммуникации и чувствует себя неловко, что свидетельствует об иной культурной нише, занимаемой остальными членами группы.
Выход из ситуации общения также сопряжен с целым рядом проблем. Закончить разговор, как отмечают авторы популярных работ по риторике и культуре речи [Михальская 1996; Формановская 1989], значительно труднее, чем начать. Необходимо обязательно дослушать собеседника до конца, ни в коем случае не прерывая. Его рассказ, если это монолог, или мысль, если диалог, должны быть закончены, логически завершены. Прервать диалог можно только в тот момент, когда последняя по времени тема полностью исчерпана, завершена и становится понятно, что собеседнику больше нечего сказать по этому поводу. Если же высказывание одного из собеседников обрывается на полуслове другим собеседником, неизбежен вывод о его невысокой речевой культуре.
Выход из диалогового общения не должен быть резким, его необходимо тщательно подготовить. Своеобразной прелюдией завершения выступает, например, краткое резюме беседы:
– Как интересно всё, что Вы рассказали!;
– Как приятно было познакомиться. Надеюсь, мы еще увидимся;
– Спасибо за информацию;
– Какой оригинальный взгляд на вещи! Может быть, это и так, я ничего об этом не знал раньше!
Если по какой-либо причине собеседник вынужден резко прервать общение, необходимыми становятся извинение и обьяснение причины. При этом используются фразы типа:
– Извините, к сожалению, мне пора.
– Хотелось бы еще поболтать, но нужно бежать. Может быть, увидимся вечером;
– Приходите в гости. Договорим. Я живу недалеко;
– Пожалуйста, звоните, если будут проблемы. Я должна сейчас убежать, всё обговорим завтра или по телефону.
Некрасиво в середине беседы прямолинейно заявлять о своем желании прекратить разговор:
– Хочу спать. Вы знаете, который час;
– Пора обедать. Кажется, уже два часа.
Неудачным, неполноценным с точки зрения хорошей речи является также краткое, стремительное окончание диалога, выглядящее куцым, безличностным, косноязычным:
– Счастливо;
– До свидания;
– Всего хорошего.
Если люди впервые встретились и кратковременно, но всё-таки пообщались, такое прощание не может быть оценено как достаточное, оно должно приобретать в хорошем говорении более персонифицированный характер:
– До свидания и, пожалуйста, не переживайте так по поводу разлуки со своим мужем. Всё будет хорошо, вот увидите;
– Счастливо. Надеюсь, всё у Вас сложится удачно на новом месте работы;
– Всего хорошего! Желаю Вам приятного отдыха и хорошей погоды.
Трафаретные фразы стандартного речевого этикета применимы в более дружеском, длительном общении, а в анализируемой ситуации требуют необходимого коммуникативного расширения.
Таково рамочное обрамление коммуникативной ситуации неофициального общения малознакомых людей. Речевой этикет, предписывающий стандартные речевые стереотипы, довольно широко описан в специальной литературе, тогда как критерии самой беседы, самого неофициального общения практически еще не привлекали внимания.
Разговор на первой стадии знакомства – это традиционно классический разговор «ни о чем», на посторонние темы. Осложняющим фактором, затрудняющим ведение такой беседы является то, что в данном виде общения, как отмечает Г.П. Грайс, цель разговора иногда бывает настолько смутной, что у собеседников остается «широкая свобода слова». Это создает значительные трудности для говорящих, так как сразу же выявляет уровень его культуры и образованности, эрудицию, степень владения основами этикета [Грайс 1985: 222].
Основа такого разговора – доброжелательное, предупредительное отношение к собеседнику. Человек, с которым вы только что познакомились, должен реально испытывать чувство речевого комфорта, языкового удобства и полной свободы выражения. Осуществление такой речевой стратегии имеет некоторые ограничения. Не допускаются в этом случае проявляемые в речи фамильярная близость, тематическое однообразие, безапелляционность суждений, долгий односторонний монолог.
Важнейшим понятием в общении малознакомых людей оказывается понятие дистанции. Тематически разрешенными признаются темы, связанные с погодой, природой, выбором профессии, свободным временем, отдыхом, приветствуется обсуждение театральных, телевизионных и художественных пристрастий.
Наличие дистанции является естественным ограничителем, строго дифференцирующим не только темы разговора, но и речевую стратегию собеседников. Засыпать незнакомого человека градом вопросов типа «Откуда Вы приехали? »; «Сколько Вам лет? »; «Вы женаты? »; «У Вас есть дети? » представляется неэтичным, поскольку связано с нежелательным вмешательством в личную жизнь. Интерес такого рода, если и может быть реализован, то с помощью не прямых, а косвенных вопросов. Например:
– У Вас ведь есть компьютер?
– Кто им занимается – муж или сын?
– Муж. Он программист.
Недопустимо в светском общении с малознакомыми собеседниками проявление меркантильной заинтересованности, что может быть истолковано как желание использовать поверхностное знакомство в корыстных целях. Впервые увидев иностранца, некорректно сводить первичное общение с человеком к получению какой-либо информации. Откровенное проявление такого интереса в беседе с малознакомым человеком не вызывает симпатии.
Нередко коммуникативные неудачи в беседах рассматриваемого типа бывают связаны со стремлением агрессивно навязать собеседнику собственную речевую стратегию. Неуместно, например, в большой компании людей пытаться уединиться, обособить личный разговор с каким-то одним человеком, добиваясь уединенного речевого контакта.
Излишняя навязчивость, стремление реализовать отчуждаемую собеседником речевую стратегию рассматривается как нарушение индивидуального пространства и речевая агрессия. Человек, настойчиво приглашающий собеседника к совместному, в том числе и речевому, действию, зачастую и не предполагает, что совместность нежелательна или может нарушать личные планы. Например, ситуация на площадке перед лифтами:
– Вы не знаете, этот (лифт) идет на девятый?
– Да.
– Спасибо. (Говорящий видит, что незнакомый собеседник отвернулся и не замечает, что приехал лифт) Вы поедете?
– Да, вот только дочитаю объявление.
Сохранение дистанции в неофициальном общении дозирует степень откровенности, допускаемую в разговоре с малознакомыми собеседниками, исключая излишнюю ненужную в данном случае доверительность. Крайнее недоумение, например, вызывает желание сообщить малознакомой аудитории интимные подробности личной жизни.
В неофициальном общении не рекомендуется обсуждение сугубо личностных тем, а также тем, которые интересуют только одного из собеседников. Анатомические подробности приступа зубной боли, семейные проблемы, успехи или неудачи в области какой-либо деятельности – темы могут быть разными. Главное, что говорящий как бы «зацикливается» на какой-то одной из них, не может «услышать» того, что интересует в данный момент не только его самого, но и других людей. Особую важность приобретают в этом случае психологические особенности принимающих участие в разговоре. Люди открытые, экстраверты, обычно много говорят, владеют инициативой разговора. Им необходимо контролировать себя, ограничивать речевую активность, тогда как интраверты, наоборот, всё время молчат, не принимая участия в разговоре, что также делает общение неполноценным. Гармоничная коммуникация не должна быть «игрой в одни ворота». Коллективное общение предполагает равное участие в разговоре всех присутствующих. Вежливый собеседник всегда найдет мотивированный способ обратиться к долго молчащему участнику общения.
Одним из важнейших условий успешного неофициального общения является фактор уважительного отношения к собеседнику. Безусловно, уровень владения речевой культурой проявляется в данном случае наиболее наглядно. Носители просторечной речевой традиции ненамеренно используют естественные для них речевые средства, в том числе, вульгарные, сниженные, бранные. При этом реализация привычной для них речевой стихии не останавливается ни присутствием женщин, ни возрастными, ни социальными характеристиками собеседников.
Уважение к собеседнику на более глубоком уровне связано, например, с выбором темы разговора. Невежливо обсуждать профессиональную тему в разговоре с человеком иной специальности, когда, например, партнер по танцу рассказывает малознакомой даме о различиях между разными типами тепловозов, широко используя при этом термины и профессионализмы.
Уважительное отношение к собеседнику отнюдь не отрицает, а наоборот, усиливает и другой фактор такого общения – уважение говорящего к самому себе. Это проявляется в сохранении личностной индивидуальности, умении деликатно отстоять свою точку зрения. Известно, что личность, проявляя себя в языке, только тогда становится интересной собеседнику, когда выражает именно свое, личностное восприятие тех или иных фактов действительности. Особую важность приобретает в этом случае владение риторическим искусством, знание основ построения беседы, спора, дискуссии.
Взаимоуважение в беседе рассматриваемого типа проявляется и в отсутствии жестких противоположных утверждений, причем горячо отстаиваемых. В светской беседе невозможна стратегия конфликта любой природы. Если человек жестко настаивает на своем мнении, которое принципиально расходится с мнением остальных, уровень общения стремительно понижается. Утверждения, имеющие форму «А я считаю...»; «Нет, вы как хотите, а я думаю, что...»; «Всё-таки мое мнение иное...» не должны иметь места в неофициальном светском общении. Это речевые стратегии не сотрудничества, а разрушения, разобщения, которые не должны быть реализованы в ситуации, где люди только что познакомились.
Степень эмоциональности в такого рода общении дозируется. Слишком яркое проявление эмоций создает впечатление неприязненного отношения собеседников друг к другу. В порыве страстного спора предмет его содержания становится только внешним выражением действительного скрытого конфликта. Так, спор двух собеседниц о творчестве всемирно известного писателя получил весьма эмоциональную форму, поскольку был выражением иных, личностных, неприязненных отношений.
Политические разногласия также не должны быть предметом разговора в пределах светского общения. Контактное общение с иностранцами требует особой актуализации категории деликатности, составной частью которой является, например, дифференциация политической линии государства и частной жизни. Но если такие темы затрагиваются, то требуют от участников разговора особой этической культуры.
Современная гостевая беседа имеет несколько иной облик, чем светская беседа начала ХХ века уже в силу иной социальной дифференциации современного общества. «Светской» ее можно назвать только используя этот термин в переносном, метафорическом смысле.
Вот, например, образец одной из таких бесед конца ХХ века, в которой принимают участие хозяйка-москвичка, имеющая высшее образование и преподающая в одном из столичных вузов и три гостьи, также преподавательницы, одна из которых впервые в этом незнакомом ей доме.
А – Пока я собираю, вы смотрите фильм. Вот прошлый раз был немецкий (на немецком языке, поскольку хозяйка и гости-преподаватели немецкого языка), а теперь на русском языке. «Старые клячи» смотрели?
Б – Рязанова?
А – Да, Рязанова.
Б – Нет, не смотрели, но много слышали. Ой, какие замечательные картины! Кто у вас увлекается живописью?
А – Вы знаете, это муж собирает.
Б – Он художник?
А – Нет, он, так сказать, сам этим не занимается. Напрямую нет. Он работает на фирме, где этим занимаются. Ну, знаком со многими, поскольку он там работает. Вы знаете, это… И многие из этих работ – подарки. Ну, вот эту он подарил мне на день рождения. Сначала я плохо разбиралась в этом, в картинах. Но как-то они пригласили меня поработать на выставке, перевести там что-то нужно было на немецкий. И я вот прямо впала. Мне так понравилось!
Б – Людмила Алексеевна, это вы собираете гжель?
А – Да. Но я специально не собираю. Просто само так накопилось. Раньше же всё было дешево. Но больше я люблю хохлому. Вот посмотрите, какая она теплая.
В – Людмила Алексеевна, а вы ею пользуетесь? Ставите на стол?
А – Да, конечно. Очень часто. Ну, вот когда иностранцы приходят...Это очень красиво. Или на дачу когда еду в гости...Они маленькие, удобно очень.
В – А они не портятся?
А – Да нет. Ну, может быть, я уж не очень часто...Ну, а вот эта...Это мужу подарили (показывает красивую вазу в форме лебедя-ладьи).Смотрите! (Становится видно, что шея лебедя-ладьи переломана). Это дети. Маленькие были… Когда они успели? Не знаю. Уже увидела – сломано. Я вот так специально бантиком прикрыла. Чтоб не видно...
Б – Да, так незаметно совсем.
А – А вот это...(достает из буфета) Это китайская ваза, настоящая. У нас в Академии был ларечек, там продавалась. Посмотрите, какая работа. Ведь каждое лицо, каждая фигура – всё разное. Это удивительно! А вот эту картину мне слушатели подарили. Я хотела ее передарить, ну, а там – (переворачивает, на обороте видна дарственная надпись). Видите? Вот так и осталась. Надо ее повесить. Всё забываю. Некогда. А вот посмотрите! Это тоже очень интересная посуда! Знаете магазин «Ядран? » Вот там продавалась. Там работала моя подружка, она мне купила, а потом мы уже докупили сервиз. А к нам пришел один мужа друг и говорит: «А! Я видел такую же! Продается в «Ядране!» Мы спрашиваем: «Что продается? » Он так и не смог назвать, что именно (показывает на конфетницу с высокой круглой ручкой необычной формы).
В конце беседы хозяйка сообщает о своем желании подарить гостям маленькие сувениры.
А – (зажимает, пряча в кулачке, маленькие гипсовые фигурки) Вот, выбирайте. Вот, сейчас я вам ...хочу подарить… Вот… Это знаете что? Это хотейчики называются. Видите, у них пузики такие?
Б – Ну, что вы, Людмила Алексеевна, не надо!
А – У меня их много. Ничего, ничего...Говорят, надо загадать желание и триста раз потереть – тогда сбудется. Один мужик рассказывал – была ужасная засуха. Он боялся, что будет неурожай – потер – всё лето лили дожди!
Запись сделана вручную, по памяти, представляет только фрагмент большой беседы, ее начало и конец.
Основные, наиболее общие черты речевого жанра светской беседы сохраняются. К ним можно отнести определенное тематическое своеобразие, то есть преимущественное внимание к темам искусства – литературе, кино, театру, живописи. Центром такой беседы по-прежнему остается какая-либо одна, актуальная тема, интересная для всех. И эта тема-лейтмотив может быть различной: новая книга, новый гость, необычная ситуация. В данном случае это новый фильм Э. Рязанова «Старые клячи», к обсуждению которого гости всё время возвращаются (что не отражено в приведенном отрывке). Ведущая роль в полилоге принадлежит хозяйке дома, принимающей гостей.
Беседа представляет собой законченное речевое произведение, имеет замкнутый циклический характер (начало – предложение посмотреть фильм и завершение – дарение сувениров гостям), сохраняет традиционно русский этический ритуал, обязательное застолье или чаепитие, которое присутствовало также и в классической светской беседе [Волконский 1994]. Хозяйка заранее подготовилась к приему гостей, именно она вела основную часть разговора, организовывая и развлекая гостей.
Что же изменилось за последние сто лет? Самые значительные изменения обусловлены различиями социальной структуры общества. Отсутствуют социальные этикетные обращения. Они заменяются именами и отчествами. Устарели и ушли из речевой практики прошлые речевые стереотипы, их современные аналоги более просты по форме: Познакомьтесь; Спасибо большое; Заходите в гости. Тематические изменения связаны с актуализацией темы работы, совместной профессиональной деятельности, которая, впрочем, в данном полилоге остается на периферии общения.
Таким образом, можно сказать, что светская беседа, или в современной интерпретации, гостевая беседа, хотя и претерпела за последнее столетие существенные изменения, в целом активно продолжает исторические национальные традиции. Однако важно оговориться, что этот тип беседы, как уже отмечалось, принадлежность интеллигентного, образованного круга людей, тогда как другие социальные слои демонстрируют невладение данным видом общения, продолжая и развивая в новых хронологических условиях иную традицию фатического общения.
Речевой жанр светской беседы как особый тип фатического общения, представляет собой один из наиболее «этикетных» речевых жанров. Характерна сама история зарождения понятия «этикет» – по французскому наименованию карточек с перечислением некоторых правил поведения на одном из придворных приемов короля Людовика 16-го. Не только правила хорошего тона, но и правила хорошего говорения впервые были реализованы именно в ситуации фатического общения.
«Этикетность» заключается в том, что этот речевой жанр как никакой другой предполагает существование целого ряда существенных запретов и чисто языкового, и содержательного, и социального, и этического характера.
В настоящее время приходится констатировать почти полную потерю традиции существования данного жанра речи, богатый материал литературных воплощений которого дает русская классическая литература.
Однако современная речевая ситуация настоятельно требует возрождения данного жанра во-первых, в силу значительной дифференциации общества, во-вторых, в связи с активным расширением сферы устной коммуникации в целом, в-третьих, благодаря повышению престижности культурного, именно «светского» говорения.
Этот жанр претерпел существенные изменения, продиктованные временем. Тематические трансформации, связанные с техническим прогрессом, не исключили актуальности темы искусства и культуры. При серьезной деформации социальных параметров сохраняются этические нормы, веками существовавшие в обществе. По-прежнему важны постулаты коммуникативные, этические, моральные. Как представляется, светской беседе сегодня свойственен иной уровень информационности. Современный русский аналог классической светской беседы – гостевая, застольная, являющаяся специфическим проявлением национального русского фатического общения.
В целом же безусловна необходимость специального изучения и преподавания основ подобного типа общения. Задача заключается в том, чтобы расширить социальные рамки хорошего фатического общения, сделать светскую, гостевую беседу принадлежностью не ограниченного, как сейчас, но широкого круга носителей русского языка.
4.2.2. Семейная беседа
Мать (выходя из купе поезда): Оля / какая ты невнимательная / Куртку-то оставила //
Дочь: Ой / Спасибо / мамусь //
Оказавшаяся рядом женщина своей дочери: Слышала? / Учись //
Проблема определения критериев хорошей речи имеет чрезвычайное значение применительно к одной из самых важных сфер человеческого бытия – сфере семейного общения. Важность данной проблемы определяется тем, что, во-первых, именно в семейном общении, как ни в каком другом, наблюдается повышенное внимание к речи и особо выраженная реакция на речь со стороны самих говорящих; во-вторых, тем, что именно в семье начинается процесс обучения языку и, в-третьих, тем, что в целом неблагоприятная культурно-речевая ситуация в современной России, «которая характеризуется интенсивным ростом языковых маргиналий, вербальной агрессией, вульгаризацией и повышенной эмоциональностью общения» [Шалина 2000: 272], самым неблагоприятным образом сказывается на характере внутрисемейной коммуникации.
При определении критериев хорошей речи необходимо учитывать специфику семейной речи (СР), под которой мы понимаем «домашнюю разговорную речь совместно проживающих людей, связанных кровно родственными связями или вступивших в родственные отношения» [Байкулова 1999: 137]. Следует уточнить, что понятие СР можно употреблять в широком смысле слова, имея в виду традиционно сложившуюся и исторически развивающуюся разновидность бытовой РР, и в узком смысле слова, подразумевая речь отдельной семьи. Речь отдельной семьи – явление уникальное. Временные рамки ее ограничены, т. е. она существует ровно столько, сколько существует данная конкретная семья.
В чем же проявляется специфика СР в широком смысле слова? Прежде всего в том, что СР ситуативно обусловлена. Находясь в домашней обстановке, человек освобождается от тех социальных ролей, которые ему приходится играть в сфере официального и неофициального общения (на работе, в магазине, в транспорте и т. д.), его языковое сознание переключается на другой режим работы: человек дает себе бóльшую свободу в проявлении эмоций, в использовании языка. И если считать, что в процессе речемыслительной деятельности осознанно или автоматически осуществляется выбор тех или иных языковых средств в соответствии с принципом «можно – нельзя», «разрешено – запрещено» (для выполнения этой функции «в языковом сознании существует блок контроля, который поддерживает мышление говорящего в состоянии «языковой бдительности» [Шварцкопф 1971: 9]), то в ситуации семейного общения акцент смещается в пользу «разрешено», происходит ослабление контроля за собственной речью.
Следует иметь в виду, что семейная речь имеет две разновидности: открытую и закрытую. «Открытая разновидность характеризуется большей ритуальностью, стремлением участников коммуникации произвести своей речью то или иное впечатление на окружающих. Закрытая разновидность – речь интимная, не предназначенная для всех. В этом случае участники коммуникации в меньшей степени озабочены качеством своей речи.» [Байкулова 1999: 137]. «Это – домашняя небрежная речь, и она связана с заповедной областью семейных отношений, с семейными тайнами» [Капанадзе 1989].
Характерными особенностями СР являются ее многожанровость (подробнее о жанрах см. работы Т.В. Шмелевой, М.В. Федосюка, К.Ф. Седова, М.В. Китайгородской, Н.Н. Розановой и др.), полисубъектность, политематичность, неорганизованность (можно считать нормой незавершенность тем, перебивы, «соскакивания» с одной темы на другую). Своеобразие проявляется и в разнонаправленном стремлении говорящих к стандартизации, шаблону с одной стороны и уходу от рутины и скуки с помощью языковой игры – с другой. И, наконец, «специфика СР во многом определяется социальными факторами: составом семьи, возрастом, полом, национальной и профессиональной принадлежностью членов семьи, их культурным уровнем, традициями и т. д.» [Байкулова 1999: 140].
Знание специфических особенностей СР позволяет подойти к вопросу о ее оценке. По определению Шварцкопфа, оценка речи – это «реакция говорящих и слушающих (пишущих и читающих) на использование языковых средств в процессе функционирования речи, оценочные характеристики, даваемые в процессе речи ее участниками, относящиеся к ней самой (чужой и своей) и эксплицитно в ней выраженные» [Шварцкопф 1996: 415]. Безусловно, оценка речи в любом случае будет иметь субъективный характер и зависеть от многих причин.
Прежде всего, попытаемся определить, как сами участники внутрисемейного общения реагируют на свою и чужую речь в условиях ее функционирования. Это интересно в связи с тем, что «субъективный и непреднамеренный характер оценок речи отражает ценностную ориентацию языковой личности и является одним из существенных элементов культурно-речевой ситуации» [Вепрева 2000: 46].
В домашнем общении, как и в других функциональных сферах использования языка, участникам общения далеко не безразлично, как они говорят. Ведь сам процесс обучения говорению начинается именно в семье. Еще до появления ребенка на свет врачи советуют будущим мамам разговаривать с ним. Предметом гордости родителей является то, что ребенок рано заговорил и, напротив, большую тревогу вызывает долгое молчание малыша или невыговаривание «р». «Так говорить нельзя», «нечего ругаться», «не кричи», «подбирай выражения», «скажи спасибо» и т. д. – рефлексивные шаблоны СР, их можно услышать практически в каждой семье. Они свидетельствуют о постоянном внимании говорящих к содержанию речи и способам его выражения. Имеет место стремление оградить детей и других членов семьи от нежелательных высказываний: «не выражайся при детях», «замолчи», «постыдился бы говорить так с матерью» и т. д.
Семейное общение формируется в соответствии с теми традициями, представлениями о языке, установками, которые существуют в той или иной семье. Соответственно разным будет и подход к оценке речи. Субъективизм восприятия речи особенно ярко проявляется при общении разных поколений одной семьи и во многом порождается ее стандартизацией. В своей книге «Уроки русской словесности. Практикум по культуре речи.» Т.Л. Служевская приводит в качестве примера диалог матери и тринадцатилетнего сына, взятый из книги психолога Владимира Леви «Нестандартный ребенок» [Служевская 1997: 201]. Диалог чрезвычайно типичен для семейного общения:
– Мам, я пойду гулять.
– Уроки сделал?
– Угу.
– Вернешься, проверим. Чтоб через час был дома.
– Ну я пошел.
– Надень пальто, холодно.
– Не холодно. Витька уже без пальто.
– Надень, тебе говорю, простудишься.
– Да не холодно же! Ну не хочу…
(Мать пытается натянуть на сына пальто, сын сопротивляется)
– Ну отстань, ма!
– Что, ты опять грубишь? !
Психолог расценивает вспышку конфликта «как результат обоюдной психологической глухоты» и доказывает это путем выявления субъективированного подтекста шаблонных, стандартных фраз:
– Мам, я пойду гулять.
(Сын: «Мне скучно, мама, я устал…»
Мать: «Не хочу ничего делать, мне бы поразвлекаться…»)
– Уроки сделал?
(Мать: «Хорошо тебе, мальчик. А мне еще твои штаны стирать.»
Сын: «Не забывай, что ты не свободен») и т. д.
Каждую фразу мать и сын понимают по-своему, субъективно. Налицо коммуникативная неудача, а значит – негативная оценка речи. Субъективно воспринимается и оценивается не только само содержание сказанного, не только то, что говорится, но и, в особенности, как говорится. Вспомним, как по разному воспринимал Алеша Пешков (А.М. Горький «Детство.») речь бабушки и матери:
«Бабушка говорит со мной шепотом, с матерью – громче, но как-то осторожно, робко и очень мало. Мне кажется, что она боится матери. Это и понятно мне и очень сближает с бабушкой.
– Саратов, – неожиданно громко и сердито сказала мать. – Где же матрос? Вот и слова у нее странные, чужие: Саратов, матрос.»
Данные примеры иллюстрируют не только проявление субъективизма оценки речи участниками коммуникации, но и проявление специфических особенностей их рефлексивной деятельности, а именно:
Вне семейного локуса рефлексивная деятельность коммуникантов проявляется иначе. Наверняка многим доводилось находиться в общественных местах, в транспорте, на остановке и т. д. рядом с людьми, которые привлекали внимание особой громкостью речи, нецензурно выражались, неэтично себя вели, и наблюдать реакцию окружающих на подобное поведение. Она выражалась в следующем:
а) отойти,
б) отвернуться,
в) переглянуться с кем-то из окружающих,
г) осудить поведение говорящих с кем-то из рядомстоящих,
д) (очень редко!) сделать замечание в тактичной форме
е) (очень часто!) сделать вид, что ничего особенного не происходит.
Отсутствие реакции на речь в семье не может считаться нормальным явлением, зачастую это ведет к конфликту или является следствием конфликта. В недавно изданной книге «Речь москвичей» [Китайгородская, Розанова 1999: 290] приводится пример утреннего конфликта матери с семилетней дочерью, который происходит из-за того, что дочь не реагирует на речь матери:
Б. Ань / ты умылась?
А. (не отвечает)
Б. Ань / я к кому обращаюсь? Она даже головы не поворачивает // Мне это надоело / все // (уходит)
А. (бежит следом) Мамочка / прости //
Б. Мне это надоело // Все / вчера было то же самое // Я тебе не верю //
А. (со слезами) Ну прости пожалуйста // Я больше не буду //
Б. Завтра будет то же самое // Я больше не могу //
А. (плачет)
Б. («смягчается») Быстро иди умывайся //
Во многих семьях конфликты заканчиваются односторонним или двусторонним, взаимным отказом от общения («А мы уже день /два, неделю/ не разговариваем», – приходилось слышать от знакомых, которые вступали в конфликт со своими детьми – подростками или другими членами семьи).
Итак, оценка СР, на наш взгляд, обязательно должна учитывать специфику семейного общения, а также субъективную, непреднамеренную оценку речи самими говорящими. Для того чтобы оценить речь, следует ответить на вопросы: соответствует ли она ситуации общения, знает ли субъект речи, что в языковом и этическом плане «можно», а что «нельзя», в какой мере использует эти знания в процессе коммуникации, обладает ли необходимым набором языковых средств, достигает ли коммуникативной цели, какая языковая стратегия реализуется: гармонизирующая или дисгармонизирующая? С этой точки зрения попытаемся определить критерии хорошей СР.
Главным качеством хорошей СР, на наш взгляд, является ее эффективность. «Эффективным речевым воздействием следует признать такое, которое удовлетворяет двум основным условиям: достигает поставленной говорящим речевой и внеречевой цели и сохраняет равновесие отношений между участниками общения, то есть достигает коммуникативной цели. Коммуникативная цель обеспечивает соблюдение установленных правил общения в ходе самого общения, соблюдение принятого для определенной ситуации стиля общения» [Стернин 1995: 6]. Приведем пример эффективного общения.
(Девочка – подросток А. укладывает волосы щеткой, но делает это неумело: щетка запуталась в волосах. В комнату заходит мать Б. и видит эту сцену).
Б. Что ты делаешь?
А. (сердито) Ничего // Распутываю вот //
Б. Дай-ка я тебе помогу // (пытается освободить щетку) Господи! Что же ты тут натворила!
А. Я хотела как ты мне делала / а у меня не получилось //
Б. Ну попросила бы меня //
А. Ты была занята //
Б. Надо было подождать // (наконец освобождают щетку) Вот / все // Надо аккуратнее делать / маленькими прядками // (показывает) Ну все //
А. Спасибо //
[Китайгородская, Розанова 1999: 290].
Итак, коммуникативные и внеречевые цели достигнуты, равновесие отношений между участниками установлено. Стиль общения соответствует характеру и специфике СР, этические нормы соблюдены. Хотя в начале диалога на вопрос «Что ты делаешь? » сердито прозвучало «ничего», дальнейшая языковая стратегия матери Б. привела к гармонизации отношений. Последняя реплика дочери А. – «Спасибо».
Речь не может считаться эффективной, если говорящий субъект не обладает достаточным словарным запасом, не умеет использовать различные синтаксические конструкции, возможности интонации. Это свойственно людям разговорно-фамильярного типа речевой культуры, особенно характерного для подростков:
Мать: Саш / вы куда ходили- то?
Сын: В этот / как его / ну / планетарий //
Мать: Ну и как?
Сын: Нормально //
Мать: У тебя все нормально //
Сын: Ну как еще / ну клево / в натуре // Нет / эт… / правда //
Процесс коммуникации в этом случае затруднен.
Препятствует достижению речевой и внеречевой цели и недостаточная точность речи, встречающаяся не только в фамильярно-разговорном типе речевой культуры.
Муж: Свет / расческа где?
Жена: Как где / на месте //
Муж: На каком месте?
Жена: Ну у зеркала //
Муж подходит к зеркалу, ищет и не находит (раздраженно): У какого зеркала?
Жена: У какого… / в спальне //
Муж: Тьфу // Вечно у вас все раскидано // (сердито) Где расческа!
Данный микродиалог демонстрирует речевую неудачу, он заканчивается таким же вопросом, каким и начался, но заданным уже в ином интонационном ключе. Ситуация становится конфликтной.
Между тем странно было бы слышать, если на вопрос «Тань / а где у нас ножницы? » последовал ответ: «В спальне / в тумбочке / на верхней полке / в голубой коробочке из-под конфет //» (Ср. «Тань / в тумбочке / на верхней полке // [Китайгородская, Розанова 1999: 287]»).
Очевидно, важна мера. Локативов должно быть ровно столько, сколько необходимо для понимания (это определяется ситуацией).
Точность речи может иметь большое значение в организации семейного быта:
Жена: Так / ну я пошла // Ребят / уберите все //
Муж: Нет / мать // Ты неправильно ставишь задачу // Надо четко сказать / кто что будет делать //
Отец: Ты куда?
Сын: Гулять //
Отец: Когда придешь?
Сын: Ну я не долго / мы только в город съездим //
Отец: Нет / так дело не пойдет // Во сколько придешь?
Сын: В шесть //
Во всех трех последних микродиалогах муж, отец – военнослужащий, для него точность речи имеет особое, профессиональное значение. Это стремление к точности в речи активно привносится в семью и утверждается в ней, являясь своего рода средством организации быта. Точная речь лучше воспринимается, » экономит» время (позволяет избегать переспросов), а значит – она более эффективна в любой семье (даже где нет военных, юристов и т. п.), однако встречается такая речь не часто.
Коммуникативная удача или неудача зависит и от такого параметра хорошей речи, как логичность. Но специфика семейной речи, как мы уже отмечали, заключается в ее структурной неорганизованности. В статье «О структуре разговорного текста» М.А. Кормилицына и О.Б. Сиротинина наглядно демонстрируют на примерах записи СР скрытым магнитофоном, как резко осуществляется переход от одной темы к другой, фиксируют отсутствие какой-либо логики в появлении новых тем (в одной четырехчасовой беседе их более 40), которые возникают в ряде случаев ситуативно, а иногда просто случайно. Поэтому, как заключают авторы, нередки случаи непонимания, особенно в полилогах. [Кормилицина, Сиротинина 1999]. Приведем пример, в котором адресант А. (отец), пересказывая содержание «Санта – Барбары», не проявляет особой заботы о соблюдении логики повествования, а адресат В. (дочь) эту логику восстанавливает:
[В. Дитёв?
[А. детей / да //
Ну / и короче / говоря… когда он его уже на предсмертном одре /
В. Кого?
А. Колотил этого Зака /
В. Что значит на предсмертном…
А. Ну он его…
[В. Он его чего / убил?
[А. добивал там //
Да / он сам (Зак) там по-моему / (покончил с собой) /
В. А-а / так его уже нету / Зака?
А. Нету //
[Китайгородская, Розанова 1999: 326].
Обратим внимание на то, что участники не чувствуют дискомфорта от такого общения. Напротив, оно проходит очень живо и даже весело, о чем говорят пометы «(со смехом)» в дальнейшем диалоге. Отсутствие четкости и логики в пересказе позволяет дочери В. не просто слушать, а самой активно участвовать в процессе коммуникации. Безусловно, в другой ситуации (например, при отсутствии времени у адресата речи), непоследовательность в изложении мысли могла бы раздражать и даже привести к приостановке коммуникативного акта. Несомненно, проявление неорганизованности и нелогичности в СР затрудняет общение, но в силу того что в ходе самой коммуникации всегда есть возможность исправить положение, восстановить необходимую последовательность (на это, кстати, подсознательно рассчитывает и сам адресант речи), можно считать такое качество речи допустимым для внутрисемейного общения и, в зависимости от ситуации, достаточно или недостаточно хорошим. При оценке подобной речи следует обратить внимание на ее эффективность.
Что касается правильности речи, то необходимо отметить тот факт, что во многих семьях прививается стремление к правильной речи. Люди слушают теле- и радиопередачи о русском языке, следят за речью своих детей.
Одна студентка-филолог, которая приехала учиться из Смоленска в Саратов, рассказывала, как была недовольна ее мама (не филолог по образованию), когда услышала от дочери, приехавшей на каникулы, [ч’о] вместо [што]. Сама же девушка в ходе дальнейшей беседы довольно резко выразила свое негативное отношение к тому, что ее двоюродная сестра вдруг восприняла [g] вместо взрывного [г], когда побывала на юге у родственников. Причина такой реакции на неправильность произношения не только в том, что мать и дочь следят за своей речью, стараются соблюдать ее нормы (все-таки дочь предпочла просторечное [ч’о] нормативному [што]), а, скорее, в том, что та или иная неправильность может являться маркером антиномии свой – чужой. Интересно, что, в свою очередь, и правильность речи может вызвать негативную реакцию в силу тех же причин, т. е. именно тогда, когда она выполняет маркирующую функцию. Эта особенность семейной речи нашла отражение в повести В. Распутина «Последний срок». Вспомним, каким холодом отдает правильная речь ставшей горожанкой Люси – дочери старухи Анны. Не случайно мать, взглянув на дочь, «сразу отвела глаза, а потом посматривала на нее осторожно, украдкой, как бы подглядывая. При Люсе старуха стыдилась себя, того, что она такая старая и слабая, ни кожи ни рожи. Ей казалось, что и дочь тоже должна стыдиться ее – вон какая она красивая, грамотная, даже говорит не так, как говорят здесь: слова вроде те же, но, чтобы понять их, надо слушать изо всех сил».
Налицо речевой разлад между матерью и дочерью – самыми близкими людьми, а значит – разлад в семье. Очевидно, что при гармоничных межличностных, родственных отношениях человек, находясь или вступая в языковую сферу семьи, подсознательно стремится выбрать такие языковые средства, которые бы не вызывали диссонанса, дисгармонизации в общении, даже если в отдельных случаях приходится жертвовать правильностью речи. И, наоборот, в конфликтных ситуациях говорящий прибегает к приему речевого отчуждения, которого достигает как раз нарочитой правильностью, особо подчеркнутым использованием форм вежливости.
И вновь обратимся к литературному примеру, который наглядно показывает, что для определения речи как хорошей не всегда бывает достаточно того, чтобы она была правильной и в ней использовались этикетные формулы.
Вот как пыталась постичь душу и мысли своих сыновей Арина Петровна Головлева (М.Е. Салтыков-Щедрин. «Господа Головлевы.»):
«Перечитывала Арина Петровна эти письма сыновей и все старалась угадать, который из них злодеем будет. Прочтет письмо Порфирия Владимирыча, и кажется, что он-то и есть самый злодей.
– И вишь как пишет! ишь как языком вертит! – воскликнула она, – недаром Степка-балбес Иудушкой его прозвал! Ни одного то ведь слова верного нет! все то он лжет! и «милый дружок маменька», и про тягости-то мои, и про крест-то мой… ничего он этого не чувствует!
Потом примется за письмо Павла Владимирыча, и опять чудится, что вот он-то и есть будущий злодей.
– Глуп-глуп, а смотри, как исподтишка мать козыряет!»В чем прошу чувствительнейше принять уверения…», милости просим! Вот я тебе покажу, что значит «чувствительнейше принимать уверение»! Выброшу тебе кусок, как Степке-балбесу – вот ты и узнаешь тогда, как я понимаю твои «уверения». «
Внешняя красивость, правильность, этичность речи детей была с негодованием воспринята и по-своему истолкована матерью. Особое негодование («вот я тебе покажу…») вызвало письмо Павла Владимирыча по всей вероятности потому, что как раз нарочито красивая манера его письма исподтишка выдавала ненависть к матери. Следовательно, хорошей можно считать правильную речь опять же только тогда, когда она эффективна.
При решении вопроса о допустимости или недопустимости неправильностей в СР следует учитывать преднамеренный или непреднамеренный характер ошибки. Преднамеренные ошибки связаны со спецификой СР, стремлением уйти от однообразия и обыденности. Это своеобразное проявление речевого творчества, языковая игра, основанная на неправильностях. Например, в монографии «Речь москвичей» (текст 67 «И кончилось это тем, что он взял Зака» (пересказ телесериала «Санта – Барбара») можно обнаружить следующие примеры языковой игры: «ненормативное ударение (род´ла), звуковые замены (Парыж, випал – выпал), преобразование морфологической формы слова (дитёв вм. детей, в Парижу), шутливое словообразование (комик – ‘человек в коме’), снижающие лексические замены (поп – ‘священник’, мужик –‘муж’, тетка – ‘женщина’) и нек. др. Одно из средств вербализованной иронии – игра на именах собственных героев фильма: фонетические преобразования (Хи[з’э]р вм. Хи[зэ]р), образование уменьшительных форм (Круз – Крузик), склонений несклоняемых имен (с Келлем вм. с Келли), шутливое преобразование имени (Сисикала вм. Сиси)» [Китайгородская, Розанова 1999: 325].
Оговорки и самоисправления, безусловно, нельзя назвать признаком хорошей речи, но в процессе спонтанного общения они допустимы.
Наличие же непреднамеренных ошибок, например: ихи, ихние (их), броются (бреются), хочут (хотят), надеваться (одеваться), ляжут (лягут) свидетельствует о низком уровне речевой культуры говорящих, и, конечно, таких ошибок следует избегать. Другое дело, когда правильной формы в русском языке нет (пылесосю).
Итак, основным критерием хорошей речи применительно к сфере семейного общения следует считать ее эффективность при соблюдении норм литературного языка.
Такие качества хорошей речи, как богатство словарного запаса, точность, логичность, правильность являются необходимыми, но не достаточными критериями для определения речи как хорошей.
Решать вопрос о качестве семейной речи необходимо с учетом ее специфических особенностей и с учетом оценки речи самими коммуникантами.
Хорошая семейная речь – один из показателей благополучия семейных отношений, семейного счастья, т.к. именно такая речь способствует достижению взаимопонимания, взаимного уважения в семье, позволяет избегать ссор, конфликтов, а значит – способствует сохранению семьи.
Анализ современной действительности показывает кризис семейных отношений, увеличивающееся число разводов, что свидетельствует о неблагополучии внутри семьи, в том числе и во внутрисемейном общении.
Записи современной СР, особенно выполненные скрытым записывающим устройством, когда говорящие не подозревают о том, что их речь записывается, показывают, что нормой стало такое речевое поведение говорящих, когда все говорят и никто друг друга не слышит, когда без извинения совершаются перебивы, когда дисгармонизирующая стратегия преобладает над гармонизирующей, что выражается в повышенной эмоциональности, агрессивности речи, ее огрублении, когда слова категории вежливости не используются даже там, где это просто необходимо (например, поблагодарить за обед, извиниться за опоздание и т. д.).
Частотным становится ироничное употребление этикетных формул:
Брат (сестре): Давай убирайся / твоя очередь //
Сестра (раздраженно): Ага… / спасибо Вовочка // Сам убирайся // Я только вчера полы мыла //
Брат: Пожа-алста //
Поэтому особое внимание следует уделить этике речи, употреблению в ней этикетных формул в их прямом значении.
Обращает на себя внимание негативная тенденция к использованию «сниженных» семейных номинаций (Димка, Танька, мой-то идиот, паразит). И даже употребление мать, отец вместо более мягкого мама, папа. Все это чрезвычайно важно в семейном общении, так как сказывается на характере семейных отношений. Ведь не зря в одном из диалогов бабушка просит внучку называть ее бабусей, а не бабушкой: «Бабуся – родная, а бабушка – чужая.»
Вполне спокойно во многих семьях воспринимается использование жаргонизмов, негативно окрашенных слов и выражений (дура, дурак, блин, гад и т. д.).
(А. просит разрешения у Б. закурить в квартире. Обычно он курит на балконе).
А. Я одну сигареточку здесь выкурю / а то там холодно //
Б. Ой / ну ладно // Токо дверь закрой в свою комнату // чтоб к нам дым не шел // Курилка несчастная //
[Китайгородская, Розанова 1999: 286].
В последнее время в литературный оборот, в сферу непринужденного общения и в СР проникают слова типа: «крутой», «разборка», «баксы», «наехать», «тусовка», «беспредел» и др. Как относиться к подобному факту? Л.П. Крысин высказывается по этому поводу следующим образом: «Современная социальная и языковая ситуация в российском обществе такова, что жаргонные лексические элементы, подобные перечисленным выше, не только не осуждаются носителями литературного языка, но и активно вовлекаются в речевой оборот. Их вхождение в литературный обиход, несомненно, нарушает культурную традицию, но, по-видимому, не нарушает языковую норму, даже если иметь в виду норму стилистическую: слова общего жаргона, как правило, имеют стилистическую отмеченность и употребляются носителями литературного языка лишь в определенных ситуациях (обычно при непринужденном общении в своем кругу)» [Крысин 2000: 35]. «Однако нельзя оценивать как хорошую речь любых адресантов и в любых условиях, если жаргон полностью вытеснил в данном дискурсе литературную лексику» [Сиротинина 2000].
Совершенно недопустимо в семейном общении употребление ненормативной лексики, мата. К сожалению, приходится констатировать, что даже в благополучных семьях культурных людей имеет место подчеркнутая ироничность, нежелание выслушать собеседника, нетерпение высказать свою мысль и стремление противопоставить свое мнение мнению другого, недостаточное использование этикетных формул, употребление бранных, ненормативных выражений, что, несомненно, портит речь и ухудшает семейные отношения. Анализируя особенности речевого портрета своей знакомой – филолога (Х), которая имеет отношение к преподаванию в системе образования, К.Ф. Седов приводит примеры речевого поведения Х в стрессовых ситуациях:
«(Входя в комнаты, где дети смотрят телевизор) – что вы тут за дебилизм смотрите! Целыми днями торчите у ящика / как придурки! //; (Мужу) – Ты идиот! // Ты мне очертенел! // мне надоели твои постоянные подколы! //; и т. п.)»
Одну из причин такого поведения автор видит в том, что «детство Х проходило на окраине маленького городка в среде железнодорожных рабочих <…>, детские речевые навыки сформировали языковой вкус Х, предопределив тяготение к просторечным словам и выражениям» [Седов 1999: 16-18]. Имидж «простецкой женщины» для Х, очевидно, является привлекательным.
Еще более удручающая картина в тех семьях, где культурный уровень людей невысок. Наблюдения показывают, что пока, по выражению И.А. Стернина, «у нас передается от поколения к поколению прежде всего простота в общении и поведении, которую никак нельзя назвать культурой в европейском, цивилизованном понимании этого термина», а «Простота – это бескультурье» [Стернин 1999: 362].
Следует заметить, что «нарочитая огрубленность поведения была воспитана еще на заре советского периода жизни России отказом от вежливости, от соблюдения этикета как от буржуазных привычек, от лицемерия» [Сиротинина 2000: 36]. В дальнейшем «противостояние многих интеллигентных семей казенному официозу, их скептицизм по отношению ко многим реалиям советской жизни привели к развитию в их общении подчеркнутой ироничности и в семейном, и в официальном общении» [Сиротинина 2000: 36]. «Сегодня с горечью приходится констатировать: отказ от вежливости, стремление к огрубленности речи и поведения настолько вошли в кровь и плоть общества, что многие люди стыдятся вежливости» [Сиротинина 2000: 36]. Такое положение необходимо исправлять.
В настоящий момент обучение культуре семейного общения, семейной речи – это тот вакуум, который заполняется навязанными низкопробными телесериалами, из которых российские граждане от детей до старшего поколения усваивают далеко не лучшие нормы семейного общения и общения вообще. Особенно это опасно для детей, ведь именно дети наиболее восприимчивы ко всему новому.
Необходимо полностью согласиться со словами И.А. Стернина о том, что «детей и взрослых надо учить бытийно. Необходимо создание культурной бытовой среды для ребенка, его постоянное участие в повседневных культурных ритуалах. Дети не будут использовать нецензурные выражения, если не будут слышать этого дома, станут вежливыми и благодарными, если будут видеть такое поведение постоянно вокруг себя» [Стернин 1999: 364].
Очевидно, нужна специальная разноуровневая программа культуры речи, куда бы обязательно включалось обучение культуре семейного общения, семейной речи. Эта программа должна предполагать начало обучению семейной речи не тогда, когда ребенок пошел в детский сад или в школу, как у нас принято, а тогда, когда он еще находится в утробе матери. Ведь существуют курсы молодой семьи, где просто необходимо учить будущих родителей общению с новорожденным, именно от этого зависит, как будет развиваться речь ребенка, каким будет его дальнейшее поведение в семье и не только в семье. В детском саду, в школе, в других детских учреждениях необходимо продолжать процесс обучения, вводя в общий курс культуры речи темы «Я и брат», «Я и сестра», «Я и родители», «Я и дедушка с бабушкой». В старших классах школ, лицеев, гимназий целесообразно особое внимание уделить культуре общения ребенка с родителями (ведь проблема трудных взаимоотношений с подростками напрямую вытекает из проблемы речевого общения); в техникумах, вузах следует обратить внимание на культуру общения между мужем и женой, что станет подготовкой к будущей семейной жизни.
Эту проблему нужно решать как можно скорее. Важно сосредоточить на ней внимание всего общества, в том числе средств массовой информации. Основы культуры семейной речи должны популяризироваться. Существует передача «Моя семья», где обсуждаются проблемы семейной жизни, но проблемы семейной речи не поднимаются почти нигде и никогда. На наш взгляд, скорейшая разработка и внедрение такой программы в дальнейшем способствовали бы изменению специфического российского менталитета, который заключается в отсутствии стремления к культуре речи и культуре поведения. (Особенности российского менталитета выявлены И.А. Стерниным [Стернин 1999: 364-366]). Перефразируя известное выражение «все мы родом из детства», можно сказать: «все мы родом из семьи». А значит, проблемы семейного общения, семейной речи должны стать первостепенными, если мы хотим подняться на более высокий уровень культуры.
ГЛАВА 5
СОБЛЮДЕНИЕ ЭТИЧЕСКИХ, КОММУНИКАТИВНЫХ И РИТОРИЧЕСКИХ НОРМ
5.1. КОММУНИКАТИВНЫЕ КАТЕГОРИИ И НОРМЫ
Коммуникативные категории чрезвычайно разнородны, неодинакова их роль и степень участия в коммуникативном процессе. Выделяются обязательные для речевого общения категории (собственно коммуникативные) с коммуникативно организующей функцией: категория речевых жанров; речеобразующие категории (локальность, темпоральность, персональность); определяющие процесс речевого общения (тональность, чуждость, неопределенность); смыслоорганизующие (информационность, значимость, определенность) и сопутствующие (регулятивные и квалификативные) с регулирующей функцией: социально-этические (вежливость, категоричность, официальность), психологические (эмоциональность), эстетические (образность, экспрессивность, функционально-стилистическая окрашенность), риторические (эффективность, оптимальность, нормативность).
по их роли в коммуникативном процессе
|
Обязательные коммуникативные категории (собственно коммуникативные) (коммуникативно организующая функция) |
|||
|
структурно-образующие |
информативные |
||
|
структурно организующие |
речеобразующие |
определяющие процесс РО |
смыслоорганизующие |
|
речевые жанры |
локальность темпоральность персональность |
тональность чуждость неопределенность |
информационность значимость определенность |
|
Сопутствующие коммуникативные категории (регулирующая функция) |
|||
|
регулятивные |
квалификативные |
||
|
социально-этические |
психологические |
эстетические |
риторические |
|
вежливость категоричность официальность |
эмоциональность |
образность экспрессивность функционально-стилистическая окрашенность |
эффективность оптимальность нормативность |
Данная классификация – одна из возможных. Выявленный состав коммуникативных категорий, конечно же, далеко не исчерпывающий. Известно, что любой дискурс имеет свою коммуникативную структуру, более жесткую (официальное общение) или, напротив, свободную (разговорно-обиходное общение). Не случайно бóльшая часть собственно коммуникативных категорий связана со структурной организацией речевого общения, при этом особое место занимает категория речевых жанров. Не существует коммуникации вне жанрового оформления: любая речь производится в каком-то жанре. Речевой жанр – это определенная коммуникативно-речевая, ситуативно обусловленная форма воплощения речевого замысла говорящего, соответствующая принятым в данной сфере общения в данном социуме коммуникативным нормам.
Речевой жанр имеет коммуникативное содержание, которое обусловлено прежде всего коммуникативной целью. Общекатегориальное значение категории речевых жанров складывается из набора значений отдельных жанров и может быть определено так: «Вступаю в речевой контакт для того, чтобы… (далее формулируется конкретная коммуникативная цель, которая предопределяет выбор конкретного речевого жанра)». Например, вступаю в речевое общение с малознакомым или незнакомым человеком в неофициальной обстановке, чтобы прервать затянувшуюся паузу, неловкое молчание. Здесь выбор речевого жанра диктуют этикетные нормы: предпочтение отдается светскому разговору. Или ситуация совместной поездки хорошо знакомых людей. У говорящих фатическая задача – не заскучать самим и развлечь собеседника. Соответственно избираются фатические жанры: рассказ (может быть и с большой долей информативности или поучительности – в зависимости от адресата), шутка, анекдот, пересуды и др.
В хорошей речи должно быть строгое соответствие жанру. Нарушения жанрово-ситуативных норм чаще всего происходят из-за невладения говорящим нужным жанром или из-за неправильного выбора жанра. При выборе речевого жанра необходимо учитывать ситуацию общения, коммуникативную цель (информативная или фатическая), характер коммуникации (официальная или неофициальная), сферу речевого общения (бытовая, внутригородская; профессиональная, научная, деловая и пр.), адресованность. Игнорирование хотя бы одного из названных параметров ведет к коммуникативной неудаче. Так, например, когда на официальном заседании при обсуждении важного вопроса о кризисном положении в регионе игнорируется официальный характер общения, жанр объективного анализа легко заменяется жанрами пересудов и обвинений. (Подробнее о речевых жанрах см. в соответствующей главе).
Среди структурно-образующих категорий, помимо категории речевых жанров, выделяются «речеобразующие» – локальность, темпоральность, персональность. В сущности, эти категории актуализируются в рамках любого текста и речевого акта (а также на уровне отдельного высказывания) в отличие от других текстовых категорий, которые присущи только речевым произведениям с текстовой организацией (композиция, функционально-смысловое членение текста, цепочка хода мысли и под.). Данные категории шире по содержанию и сложнее одноименных текстовых категорий [Матвеева 1990], поскольку они отражают и внешнюю сторону речевого акта. Любое высказывание привязывается к определенной ситуации. Темпоральность, например, включает и ситуативно-речевое время (временную локализованность состоявшегося речевого события) и время обсуждаемых событий, предшествующих общению, планируемых, прогнозируемых и т. д., то есть фактически совмещает внешний временной план и внутренний. (В данном случае имеется в виду только объективное время, а не концептуальное, художественное или индивидуальное время). Локальность как коммуникативная категория содержит информацию о пространственной локализованности речевого события (месте реального речевого акта) и пространственных ориентирах предметов обсуждения.
Как могут проявляться категории локальности и темпоральности на уровне высказывания? Например, в устной речи коммуникатив да? (с удивлением) свидетельствует о том, что речевой акт происходит здесь и сейчас, в данном месте в данное время. Таким же сигналом служит и обращение, указывая на ситуативное место и время. По сути, это функция включения минимальных речевых единиц в ситуацию. В более крупных речевых единицах – текстах (лекция, рассказ) – и в устной и в письменной речи категории локальности и темпоральности выполняют свою исконную текстообразующую функцию.
По структуре данные категории относятся к оппозитивным.
Темпоральность: настоящее / прошлое, будущее
сейчас / не сейчас
Локальность: здесь / не здесь – там
Многоплановость категорий локальности и темпоральности проявляется и в их способности выполнять смыслообразующую функцию. Указание на место и время происходящего нередко служит смысловым ориентиром в тексте, причем для многих информационных жанров официального характера обязательным является точное указание места и времени события, действия (краткое сообщение о происшедшем, в газетах жанр короткой информации). К сожалению, в телевизионных сообщениях такого рода (а иногда и в газетных) этот принцип организации текста иногда нарушается, и тогда адресату совершенно непонятна информация (что, где, когда произошло).
Что касается категории персональности, то она передает сетку отношений между участниками общения, неизбежно соединяясь с образами адресата и адресанта, а также выражает отношение коммуникантов к предмету речи. Кроме того, она включает один из важнейших элементов коммуникации – адресованность. Речь не может быть безадресной. Отношения между говорящим и адресатом строятся с учетом характеристик: знакомый / незнакомый; близкий / неблизкий; равный / неравный (по статусу, возрасту, образованию); мужчина / женщина; коллега / неспециалист; активный / пассив-ный; личный / коллективный / массовый – в соответствии с коммуникативно-этическими нормами. Ориентация на адресата входит в число главных коммуникативных умений участников общения. Важно не только учесть статус собеседника, но и правильно оценить его интересы, личностные качества, способность к восприятию, культурный уровень, степень осведомленности в теме разговора, компетентность, эмоциональное состояние и др. К нарушению хорошей речи нередко приводит именно неверная оценка собеседника.
Самое сложное – ориентироваться на массового адресата. Многие публичные выступления бывают неудачны из-за неумения или нежелания говорящего / пишущего учитывать интересы, уровень восприятия своего адресата. Можно привести в качестве примера неудачные выступления экономистов, использующих массу непонятных для слушателей терминов без всякого объяснения.
Коммуникативные категории, отражая разные стороны коммуникативного процесса, постоянно взаимодействуют. Категория персональности, например, тесно связана с категориями, определяющими процесс речевого общения, – тональностью, чуждостью, неопределенностью. Эти категории определяют характер протекания речевого процесса, оказывают существенное воздействие на выбор коммуникативной стратегии и тактики речевого поведения. В коммуникативной категории чуждости отражается семиотический принцип членения мира на свой и чужой, т. е. она базируется на семантической категории чуждости [Пеньковский 1989]. Общее содержание ее сводится к противопоставлению сфер свое / чужое: «Принадлежащий / не принадлежащий адресанту; относящийся / не относящийся к личности адресанта, кругу, группе, сообществу, в которые входит адресант».
Человек, будучи существом общественным, всегда является членом какого-то коллектива, объединения, и поэтому отношения свое / чужое пронизывают буквально все сферы его жизни, любые межличностные отношения строятся с учетом коммуникативной категории чуждости. В наборе основных категориальных значений отражаются типы отношений между коммуникантами в общении:
|
свой |
свой |
родной |
наш русский российский |
знакомый |
современный |
близкий |
|
чужой |
не свой |
чужой |
иностранный |
незнакомый |
несовременный |
неблизкий |
Такое «противопоставление создается не только объективными данными, но и их субъективным отражением в сознании» [Степанов 1997]. При представлении одного и того же факта действительности, если у адресантов есть ориентация на разграничение сфер свое и чужое, довольно часто развивается субъективная оценочность. Так, признак «современный» у людей разных поколений или разной социальной принадлежности может иметь совершенно противоположную оценку «хороший» или «плохой»: для одних современный – это «чужой», «не наш», «плохой», для других – «свой», «наш», «хороший». Возьмем простейший пример. Молодые люди на концертах или других зрелищных мероприятиях и даже на официальных встречах часто выражают свой восторг криками, свистом. Молодежью это явление воспринимается всегда позитивно, как совершенно нормальное, люди же старшего поколения относятся к нему по-разному: одни оценивают положительно, видят раскованность, свободу в выражении чувств зрителей, современную манеру поведения, другие оценивают такое поведение только отрицательно, видя в нем слепое подражание западной культуре – «это не наше, чужое». Современный / несовременный здесь связывается с национальным отчуждением и отрицательной оценкой: не наш, чужой, плохой.
Можно привести массу примеров развития отчуждения во временном плане (в наше время, тогда – сейчас, теперь). Обычно тактика отчуждения используется людьми одного поколения, нередко она сопряжена с отрицательной оценкой и жанрами осуждения, ворчания: Им никак не объяснишь, что копить бессмысленно (молодые о старших); Тогда я и за границу могла поехать, и на море каждый год ездили, а сейчас что… Да еще говорят, что сейчас жизнь лучше. Это кому лучше? (старшие о себе).
Следует отметить, что в настоящее время в повседневном бытовом и городском общении расширяется сфера действия стратегии отчуждения [Китайгородская, Розанова 1996] и применение коммуникативного тактического приема намеренного отчуждения, чаще всего пейоративного отчуждения: Я стараюсь, ищу. Книг сколько принесла, а у них только дискотека в голове (об учениках); Ну как будто не видят, люди собираются, а они с вопросами. Не работаем! (На рынке; в ответ на вопрос покупателя о стоимости товара).
Этот прием известен в фольклоре, художественной литературе и журналистике как прием создания экспрессивности и формирования определенного отношения читателя к изображаемому.
В городской коммуникации пейоративное отчуждение становится одной из примет так называемого инвективного речевого поведения (невежливого, грубого). И это порождает синдром негативного восприятия любого отчуждения, любой отстраненности, поэтому довольно часто возникают коммуникативные неудачи: например, в семье: Ой, какой тут у вас беспорядок! (Весело). А у вас чистота и уют? (С сарказмом).
Форма у вас воспринимается адресатом как отчуждающее противопоставление и упрек в свой адрес. Подобные неудачи характерны для микродиалогов с типичной структурой: говорящий употребляет дейктическую лексику, выражая свою отстраненность во времени, констатируя непосредственно наблюдаемые изменения во внешней среде, обстановке, произошедшие за время его отсутствия; собеседник, как правило, реагирует резко отрицательно, воспринимая слова адресанта как полное и намеренное отчуждение. В сущности же, говорящий пользуется приемом отстраненного объективного сопоставления, который, хотя и входит в арсенал стратегии отчуждения, но никоим образом не связан с намеренным отчуждением и отрицательной оценочностью, и поэтому требует иной реакции, иного продолжения: (вернувшись домой после долгого отсутствия): Как тут у вас тепло. И все цветет! – А у вас там холодно было? (С сочувствием).
Одним из условий успешного общения является умение правильно оценить коммуникативную ситуацию, речевое поведение партнера, понять его коммуникативный замысел. При выстраивании собственного речевого поведения и «прочтении» ситуации необходимо учитывать не только объективную картину мира, но и субъективные представления о нем наших речевых партнеров.
Коммуникативно организующая роль категории чуждости обнаруживается на разных ступенях организации речевого общения. Она проявляется в выборе коммуникативной стратегии, жанров общения, в этикетном оформлении, отборе тематики, характере использования средств эффективности общения, степени информационной полноты и эксплицитности ее выражения, в количестве коммуникативных импликатур, тональности, соотношении вербальных и невербальных средств общения. По этим параметрам различаются стереотипы речевого поведения, построенные на противопоставлении свой / чужой.
В рамках коммуникативной категории чуждости может использоваться не только коммуникативная стратегия отчуждения, но и коммуникативная стратегия сближения. В пределах стратегии отчуждения возможно использование приема пейоративного отчуждения либо отчуждения как отстраненного нейтрального объективного сопоставления. Коммуникативная стратегия сближения соотносится с известным коммуникативным принципом сотрудничества, а в риторике соответствует коммуникативной стратегии близости [Михальская 1996].
Стратегия близости важна для публичной речи. Например, при чтении научной лекции в непрофессиональной (т. е. «несвоей», «чужой») аудитории успех может быть обеспечен лишь в том случае, если у лектора есть внутренняя коммуникативная установка – стать ближе, понятнее слушателям, стать своим в аудитории. И чем дальше отстоит аудитория по уровню знаний, подготовленности к восприятию, тем чаще приходится лектору прибегать к применению особых приемов научно-популярного изложения. Совершенно необходимыми оказываются такие качества, как доступность, простота (но не примитивность!), образность речи, введение шутки, разговорных элементов, устность подачи материала и др.
И в бытовом речевом общении с чужим при установке говорящего на сотрудничество выбирается коммуникативная стратегия сближения. При этом стереотип речевого поведения включает такие черты:
В хорошей речи, всегда ориентированной на кооперативность общения, категория чуждости не должна быть обязательно выраженной, она может проявляться весьма ограниченно: в рамках внутритекстовой организации речи как отчуждение от предмета обсуждения или отчуждающее противопоставление объективно аргументированного характера позиций коммуникантов. Совершенно недопустимо использование приема пейоративного отчуждения по отношению к адресату, ибо это грубейшее нарушение коммуникативно-этических норм общения. Вместе с тем вполне возможно подчеркивание близости коммуникантов (например, приглашение к совместному размышлению – мы с вами, выработка единой позиции – у нас и пр.). Подробнее о категории чуждости см. [Захарова 1998].
Коммуникативная категория тональности в отличие от категории чуждости выражена всегда эксплицитно. Это спектрально организованная категория. Она располагает широчайшим спектром значений. Категория тональности участвует в создании психологической и социально-этической атмосферы общения, связана с выражением субъективного эмоционально-оценочного отношения коммуникантов друг к другу и к предмету речи. Именно поэтому можно говорить о социально-этической, эмоциональной и экспрессивно-стилистической тональностях, которые включаются в общую тональность, в значительной степени определяя ее функции. Общая тональность, как правило, задается самой сферой общения. В зависимости от сферы общения тональность может быть официальной, нейтральной, фамильярно-дружеской. Фактически ведущей становится социально-этическая тональность. Эмоциональная же и экспрессивно-стилистическая тональности определяются говорящим обычно в самом начале общения.
Средства создания тональности многообразны. Это и стилистика речи, и манера поведения говорящего (взгляд, мимика, жесты, позы и пр.), но главное – тон. Каждая тональность имеет свой набор тонов. Варьирование тона зависит от ситуации, жанра, темы речи, отношений собеседников, коммуникативной задачи адресата.
В официальном общении тональность строго регламентирована коммуникативно-этическими нормами: недопустима стилистически сниженная тональность (разговорно-фамильярная, вульгарно-просторечная и под.), любая отрицательно-эмоциональная тональность. Основной тон при строго официальных отношениях (решение серьезных проблем, конфликтных вопросов) – спокойный, ровный, сдержанный, при менее строгих официальных отношениях (официально-деловые беседы, деловые переговоры) – спокойный, доброжелательный, приветливый. В индивидуальных беседах с посетителями на официальном приеме предпочтительна нейтрально-доброжелательная тональность, возможен теплый, доверительный тон с выражением сочувствия, сопереживания, соучастия.
В неофициальном общении представлено все тональное многообразие. В хорошей же речи, даже неофициальной, допустима далеко не всякая тональность. Совершенно неприемлема резко отрицательная эмоциональная тональность (тон агрессивный, издевательский, оскорбительный и т. д.), ярко-императивная, вульгарно-просторечная, грубо-жаргонная (наступательно-агрессивный тон, замедленный темп, нарочитая гнусавость и растянутость звуков).
Искусство находить в любой ситуации нужную тональность относится к числу важнейших коммуникативных умений говорящего. Неверно взятый тон может привести к коммуникативной неудаче. Очень важно уже в самом начале общения не ошибиться в выборе тональности, что далеко не всегда соблюдается. Например, в беседе-интервью с авторитетным собеседником, главой одной из российских республик, первый вопрос журналиста звучит так: А вас не тошнит от того, что сейчас происходит? (А. Караулов). Такая стилистическая тональность грозит перевести беседу в фамильярно-разговорную сферу, низвести важный разговор о проблемах государственного значения до уровня бытовых пересудов. К чести собеседника, он не поддержал грубо-фамильярный тон, как бы не заметив бестактности вопроса журналиста, и отвечал в серьезно-объективной официальной тональности.
Обычно изначально заданный тон определяет весь ход речевого общения. Так, в одной из телепередач (февраль, 2001, РТР) журналистами и учеными обсуждался вопрос, нужен или не нужен закон о русском языке. Ведущий С. Соловьев, не желая изменять привычному образу «своего парня» и выражая свое негативное отношение к предмету обсуждения, вел передачу в разговорно-фамильярной отрицательно-эмоциональной, а порой и грубо-вульгарной тональности. Тон варьировался от иронического до издевательского, грубо-фамильярного. Многие выступающие поддержали этот тон. Передача изобиловала вульгаризмами. И корректные выступления отдельных ученых-лингвистов не могли изменить общую тональность и помешать нарастающей словесной перепалке. Предполагаемая дискуссия не состоялась, заинтересованного конструктивного обсуждения не получилось. Это пример полного коммуникативного провала, к которому привело нарушение коммуникативно-этических норм, включая и жанровые, игнорирование официального характера общения, несоответствие тональности передачи ее содержанию.
Все рассмотренные коммуникативные категории связаны со структурной организацией коммуникативного процесса. Кроме них к обязательным коммуникативным категориям относятся информативные (информационность, значимость, определенность), которые выполняют информативно-организующую функцию. Эти категории обнаруживаются практически на всех уровнях коммуникативной структуры дискурса (высказывание, речевой акт, речевой жанр). Все они оппозитивны – с более жесткой оппозицией (категория определенности: определенность/неопределенность, категория информационности: данное/новое) или оппозицией в виде шкалы (категория значимости: значимое/малозначимое/незначимое).
Следует заметить, что категория определенности в равной мере может быть отнесена как к информативным, так и структурообразующим категориям. В ее коммуникативно-организующей функции нет преобладания структурной или содержательной стороны.
В основе коммуникативной категории определенности лежит семантическая категория определенности/неопределенности [Определенность/ неопределенность, 1992]. Содержание ее включает значения:
|
Определенность |
Известность |
Точность |
Ясность |
Информативная значимость |
|
Неопределенность |
Неизвестность |
Неточность, приблизительность |
Неясность |
Второстепенность |
Это основные значения. Базой создания неопределенности служит объем знаний собеседников, поэтому значение «известность/неизвестность» можно считать релевантным смысловым показателем: К тебе тут приходили. – Кто? – Да молодой человек какой-то. – Но кто? Откуда? – Он не назвал себя. – Как же так! – Говорит, будто бы дипломник твой. – Но у меня нет сейчас дипломников. – Ведь у тебя был какой-то Сережа. – У меня два Сережи было. Ну почему же вы точно не узнали? И что он хотел? В данному случае сообщается о лице, неизвестном говорящему, но известном собеседнику. Однако отсутствие точных знаний у говорящего не позволяет и адресату идентифицировать указанное лицо.
Наиболее типичные лингвистические средства выражения неопределенности – неопределенные местоименные слова, неопределенно-личные конструкции, формы множественного числа существительных. Но лингвистически выраженная неопределенность может быть для коммуникативного акта незначимой и поэтому как неопределенность в таких случаях не осознается. Так, фраза К тебе тут приходили часто используется как элемент языковой игры с целью заинтриговать собеседника, создать эффект ожидания. Это фраза, упреждающая как известную, так и неизвестную информацию. В коммуникативном акте степень неопределенности зависит от степени важности, значимости для собеседников темы обсуждения и от их объема знаний. Ср.: Говорят, зарплату будут давать только 85 %. – Кто это сказал? Где слышал? Вопрос адресата вызван желанием уточнить данную информацию, узнать, насколько авторитетен источник информации, может ли быть точной эта информация. Вместе с тем форма будут давать не требует уточнения.
Еще пример: А мне передали, что тебя уже нет. – Да? Кто же это умудрился?
Помимо основных значений категория неопределенности в процессе коммуникации может развивать дополнительные коммуникативные смыслы, в том числе и типичные для определенных коммуникативных условий. Так, если на просьбу, вопрос, запрос, предложение говорящего не дается определенного точного ответа, создаваемое значение неопределенности может служить средством 1) сокрытия истинных намерений (нередко используются эвфемизмы), умышленного сокрытия информации: Как Татьяна защитилась? – Будто бы все хорошо закончилось (нежелание передавать негативную информацию о неудачной защите); Так вы берете его на эту ставку? – Возможно, если пройдет тестирование (говорящий уверен в отрицательном результате);
2) для выражения возможного отказа собеседнику: Можно мне уже готовить документы? Вы меня берете? – Пока рано. Правда, обещали нам ставку дать;
3) средством ухода от прямого ответа на вопрос или предложение при незнании адресатом своих возможностей выполнения просьбы или неуверенности в своих возможностях, а также при нерешенности адресатом вопроса: Когда вы принесете статью? – Мне надо еще кое-что уточнить, материал добрать (нежелание связывать себя сроками); Вы написали реферат? – Пишу; Что-то мы давно не собирались. – Так давайте пойдем все вместе на выставку. Хоть в субботу эту. – Хорошо бы сходить.
Нередко в ответах на предложение неопределенность синтаксически выражается конструкциями в условной или желательной модальности.
В сущности, в приведенных примерах неопределенность ответов является своего рода тактическим приемом ухода от ответа с разными целями: желание обдумать предложение, решить вопрос, не дать отрицательного ответа, нежелание передавать негативную информацию. Такое речевое поведение продиктовано стремлением следовать неписаным коммуникативным нормам обиходного общения. Говорящий стремится сохранить добрые отношения с собеседником, а это во многом зависит от принятия или непринятия предложения, утвердительного ответа (при настоятельной просьбе). Хорошо зная друг друга, коммуниканты прогнозируют реакцию собеседника. В бытовом общении тактика неопределенного ответа используется и для подготовки собеседника к восприятию отрицательного ответа (если он значим), отказа, несогласия. Частотны формулы: Я еще не думал об этом, Я подумаю, Надо подумать. Диалог может быть закончен либо неопределенным ответом, либо отказом в случае, если собеседник настойчиво пытается узнать точный ответ.
По-разному категория определенности / неопределенности проявляется в официальном и неофициальном общении. Для официальной речи более значима информативная роль категории, причем доминирующим должно быть значение определенности (известности, точности, ясности, информативной значимости). Немотивированное создание неопределенности или необоснованное использование средств выражения неопределенности (типа как бы) в официальной речи является недостатком. Хорошая официальная речь исключает возможность двоякого истолкования, она должна быть точной, ясной, информативно насыщенной. Просьбы требуют конкретного ответа (положительного или отрицательного), указания конкретных сроков, исполнителей. Совершенно неприемлема из-за ее неопределенности формулировка Будут приняты необходимые меры (какие, кто, когда?). Чаще всего это способ ухода от ответа. Если просьба не может быть выполнена, отрицательный ответ должен быть прямым, ясно выраженным.
Коммуникативная категория неопределенности взаимодействует не только с обязательными коммуникативными категориями чуждости и персональности, но и с сопутствующими – категорией официальности и категорией нормативности.
Категория официальности/неофициальности базируется на разграничении официальной и неофициальной сфер общения. Она располагает комплексом разноуровневых языковых и речевых (в том числе и невербальных) средств выражения своего коммуникативного содержания, что позволяет ей обеспечивать протекание процесса коммуникации в соответствии с нормами официального и неофициального общения. В состав основных средств выражения входят коммуникативы, включая этикетные формулы; невербальные средства; тональность; набор коммуникативных стратегий и тактик; набор жанровых форм; коммуникативные импликатуры; собственно лингвистические средства (синтаксические конструкции, словообразовательные и морфологические показатели, лексика определенной функционально-стилевой принадлежности, разные элементы языковой игры, эмоционально-экспрессивные единицы, текстообразующие средства и др.).
Комплекс средств выражения официальности отличается от комплекса средств выражения неофициальности не только наличием или отсутствием определенных средств (обязателен официальный тон и недопустим фамильярный, отсутствуют жанры ссоры, флирта, насмешки и пр., нет места жаргонизмам и просторечной лексике и т. д.), но также характером и степенью использования имеющихся средств (например, характер коммуникативных стратегий – строго прогнозируемый, предсказуемый в официальном общении и более вариативный, с возможными немотивированными изменениями в неофициальном общении).
Существенными категориальными признаками являются подготовленность / спонтанность речи; эксплицитность / имплицитность; неэмоциональность – ограниченная эмоциальность – яркая эмоциональность; кодифицированная нормативность – узуальная нормативность. Официальной речи надлежит быть сценарно подготовленной, эксплицитной, строго нормативной, с допустимым уровнем эмоциональности. По мере ослабления официальности, трансформации ее в полуофициальность происходит и соответствующая замена признаков.
Официальность и неофициальность имеют разную степень проявления даже в пределах собственных зон: официальность строгая (высшая степень) – нейтральная – дружеская (на грани с полуофициальностью); неофициальность нейтральная – дружеская – фамильярная. Границы официального общения совпадают с границами социально-статусного общения, неофициальное же общение ограничено пределами личностно ориентированного общения, при этом лингвистически оно представлено прежде всего разговорной речью. Существование коммуникативной дистанции между речевыми партнерами (понятие введено В. И. Карасиком) и сферы полуофициального общения (городская коммуникация) свидетельствует о широких комбинаторных возможностях категории официальности/неофициальности.
К важнейшим факторам, регулирующим речевое общение в зоне официальности или неофициальности, относятся: условия и обстановка коммуникации, статус коммуникантов, отношения между ними, их речевая культура, адресованность (персональная, публичная), тип личности говорящего (куртуазная, инвективная, рационально-эвристическая), коммуникативная цель, речевой жанр, предмет обсуждения.
При взаимодействии факторов противоположных сфер возникают разные комбинации официального и неофициального. Элементы неофициального вводятся в официальное общение в соответствии с коммуникативным замыслом говорящего и его ориентацией на адресата, например, в телебеседах с известными людьми. Поскольку официальные отношения коммуникантов, официальная обстановка вступают в противоречие с коммуникативной задачей ведущего – создать эффект личностно ориентированного общения, включение элементов неофициального общения вполне оправданно.
В неофициальной обстановке в общении хорошо знакомых людей (коллег) возможно использование элементов официальности как сигнала перехода к обсуждению официально значимой темы (предмет разговора предполагает официальное отношение) либо к социально-статусному общению (ученик – учитель, руководитель – исполнитель, редактор – автор). Сигналом служит изменение тона и обращение по имени – отчеству. Определяющей в этих случаях является коммуникативная цель.
Категория официальности/неофициальности, являясь одним из базовых компонентов коммуникативно-этической нормы, особенно активно взаимодействует с риторическими категориями нормативности и эффективности.
Риторические категории (эффективности, оптимальности, нормативности) в отличие от других коммуникативных категорий присущи только хорошей речи, то есть «целесообразной, воздействующей, гармонизирующей речи» [Михальская 1996], именно поэтому их можно обнаружить далеко не в каждом дискурсе. В риторических категориях как особых коммуникативных категориях квалификативного характера изначально заложен положительный результат общения. Образцовым может быть только эффективное, оптимальное, нормативное речевое общение, а именно: говорящему удается достичь желаемого результата (эффективность), и при этом собеседник удовлетворен процессом и результатом общения (оптимальность), а само общение протекает в полном соответствии с принятыми коммуникативными нормами (нормативность).
Одним из основных условий, благоприятствующих успеху коммуникации, является совпадение (хотя бы частичное), близость или сходство коммуникативных целей общающихся, что чаще всего наблюдается в научной и учебной сферах общения. В бытовом общении примером может служить информационный диалог при заинтересованности партнеров в обмене информацией. В случае несовпадения интересов большое значение имеет установка на сотрудничество и готовность к компромиссу. Центральное место среди других факторов и условий успешного общения практически во всех сферах коммуникации занимает языковая личность. Успех обеспечивается высоким уровнем речевой культуры говорящего, его коммуникативной компетентностью (безукоризненным владением коммуникативными нормами и умением управлять коммуникативным процессом), а также наиболее привлекательными личностными качествами.
Следует уточнить, что категория нормативности лишь условно выделяется как риторическая. Сфера ее действия гораздо шире – регулирующая функция в любом речевом общении. Это категория регулятивно-квалификативная.
Регулятивные категории по-разному проявляются в хорошей речи: одни являются обязательными – вежливость, официальность, другие важны для формирования хорошей речи, но не обязательно должны быть представлены в каждой конкретной ее реализации – образность, экспрессивность, функционально-стилистическая окрашенность (см. разделы главы 3), выделается и такая категория, которая согласно коммуникативным нормам может быть лишь минимально представлена в хорошей речи, – категоричность.
Коммуникативные категории формируют коммуникативные нормы. Незнание коммуникативных категорий может вызвать нарушение коммуникативных норм.
В самом общем виде понятие коммуникативной нормы можно представить как принятые в обществе правила речевого общения, определяющие типы речевого поведения коммуникантов в разных ситуациях. В основе понятия коммуникативной нормы лежит принцип коммуникативной целесообразности. Следование коммуникативным нормам участниками общения, высокая степень владения коммуникативными нормами обеспечивает протекание коммуникативного процесса в полном соответствии с речевой ситуацией и во многом благодаря этому предопределяет успех коммуникации. Таким образом коммуникативная норма регулирует речевое общение.
Поскольку в обществе существуют разные типы речевой культуры [Толстой 1991; Гольдин, Сиротинина 1993; 1997], правомернее рассматривать систему коммуникативных норм, соответствующих типам речевой культуры, понятие же коммуникативной нормы квалифицировать как обобщающее или как некий инвариант. Опираясь на разработку типов речевой культуры, можно выделить по крайней мере такие типы коммуникативных норм, как диалектная (народная), просторечная, арготическая, среднелитературная, элитарная. Еще не решен вопрос, является ли коммуникативная норма только узуальной, сформированной прежде всего в рамках так называемых первичных типов речевой культуры и осваиваемая в практическом общении (диалекты, городское просторечие, жаргоны, литературно-разговорная речь) или же она может быть и кодифицированной, т. е. описанной и закрепленной в нормативных справочниках, пособиях и усваиваемой в процессе изучения.
Определенно можно сказать лишь о части коммуникативных норм, несомненно подвергшихся кодификации. Это речевой этикет [Формановская 1987], который входит в систему обучения и обязателен для всех представителей русской речевой культуры, во всяком случае соблюдение основных этикетных правил и употребление определенных речевых формул имеют силу коммуникативного закона (приветствие, прощание, извинение, благодарность, просьба и др.), а их отсутствие сигнализирует о неблагополучном протекании коммуникативного процесса. Можно возразить, что речевой этикет неодинаков в разных типах культур, взять хотя бы диалектную и элитарную. И отчасти это верно: так, диалектная культура располагает собственным набором речеповеденческих единиц [Гольдин 1978], своими коммуникативными правилами, т. е. своим узуальным этикетом. Такое же явление наблюдается и в других закрытых социумах. Но узуальный этикет ограничен рамками данного социума и поэтому вынужден сосуществовать вместе с кодифицированным, который используется за пределами этого социума, в речевом общении с носителями иных типов речевой культуры. При этом употребляются нейтральные этикетные формулы (Здравствуйте, Пожалуйста, Спасибо, а не Приветствую Вас, Будьте так любезны, не можете ли Вы, Я Вам очень благодарен и не Привет, Здорóво, Спасибочки и т. д.).
Бесспорно, коммуникативные нормы разных типов речевой культуры (не только этикетные) первоначально формируются как узуальные. Кодификации легче подвергаются нормы, регулирующие сферы планируемого, прогнозируемого, моделируемого речевого общения – официального. В таких сферах человеческой деятельности, как деловая, научная, религиозно-культовая, дипломатическая, юридическая, коммерческая и пр., речевое общение регламентировано строго определенными социальными ролями коммуникантов. Жесткие модели ролевого речевого поведения (разумеется, есть варианты, зависящие от типа ситуации) обусловливают стабильность коммуникативных норм, возможность создания риторических (образцовых) моделей для специального их изучения, усиления профессионализации общения. Кодификация профессионального речевого общения частично отражена в пособиях и руководствах для деловых людей, юристов, бизнесменов. В словарях и нормативных справочниках она еще не нашла отражения.
Соотнесенность коммуникативных норм с типами речевой культуры и разными сферами общения свидетельствует о том, что они связаны и с ортологическими, и с функционально-стилевыми нормами, а кроме того, включают этикетные, этические и жанрово-ситуативные нормы, которые полностью входят в качестве составляющих в структуру коммуникативной нормы. Хотя практически коммуникативные нормы для отдельных сфер общения (моделируемых) в определенной мере выявлены и представлены в виде руководств, сводов рекомендаций, теоретически многое в структуре коммуникативной нормы остается неясным. Не определен и сам состав коммуникативной нормы. Предлагаем перечень основных компонентов структуры коммуникативной нормы, который может быть уточнен и дополнен:
1. Уместность/неуместность или возможность/невозможность речевого акта в данной ситуации общения [Виноградов 1996].
2. Коммуникативная цель (осознанная или неосознанная) и ее выражение (прямое или косвенное, эксплицитное или имплицитное).
3. Ориентация на адресата (выбор темы, использование средств привлечения внимания, поддерживания речевого контакта, отбор языковых, в том числе эмоционально-экспрессивных, функционально-стилистических, средств с учетом симметричности/несимметричности социальных ролей коммуникантов, близости/неблизости, официальности/неофициальности отношений и т. д.).
4. Выбор речевой стратегии и тактик в соответствии с коммуникативной целью, шкала их варьирования.
5. Жанровое оформление речи.
6. Соотношение фатического и информативного, субъектно-модального и предметно-содержательного планов.
7. Тональность общения.
8. Характер использования коммуникативных импликатур (оправданность/неоправданность) и их расшифровка.
9. Соотношение вербальных и невербальных средств общения.
10. Этикетная рамка.
Конечно, это обобщенная схема. Конкретное ее наполнение будет неодинаковым в разных коммуникативных нормах (зависимость от типа речевой культуры, от сферы общения и т. д.).
5.2. ВЕЖЛИВОСТЬ КАК КАЧЕСТВО ХОРОШЕЙ РЕЧИ
Как известно, высший уровень речевой культуры требует овладения речью не только правильной, но и хорошей речью, учитывающей при общении с коммуникативным партнером его социальные характеристики и личностные особенности, а также ситуацию и цели взаимодействия. Определяющим условием эффективности практически любой социально-детерминированной и межличностной коммуникативной деятельности является следование этическим нормам общения, чему в немалой степени способствуют так называемые социально-этические принципы речевого поведения (РП). Решающая роль в достижении успеха взаимодействия принадлежит вежливости, хотя в теории речевого воздействия как сознательной организации своей речи вежливость является сопутствующей, дополнительной к основной стратегии планирования речи.
Среди норм, регулирующих общественную жизнедеятельность, моральные принципы не требуют такого беспрекословного им подчинения, как, например, правовые и некоторые социальные нормы, закрепленные в юридических актах. Тем не менее социальные функции морали состоят в том, чтобы способствовать укреплению, развитию и сохранению существующих общественных (или личностных) отношений через одобрение или осуждение определенных поступков и форм поведения.
Нормы вежливости относятся к общекультурным (И.А. Стернин), поскольку охватывают все сферы межличностных отношений людей. На наш взгляд, с точки зрения обязательности их исполнения они могут быть императивными, рекомендуемыми и факультативными (допускающими отклонения). Эти отклонения допустимы только в пределах вежливого РП и то, если оправданы какими-то объективными условиями общения. К императивным можно отнести требования быть уважительным, тактичным, великодушным, доброжелательным, внимательным, сдержанным в выражении негативных эмоций. Рекомендуемые требования характеризуют прежде всего самого говорящего как личность, а потом уже способствуют контактоподдержанию – быть понимающим, симпатизирующим, скромным в обнаружении собственных достоинств, следовать принятым данной общественной средой правилам поведения (внешний аспект). Факультативными являются требования быть одобряющим и соглашающимся, они обусловлены логикой естественного живого общения в разных ситуациях, жанрах речи, целями взаимодействия.
Соблюдение требований вежливости – сфера «социально-психологического влияния» [Общая социология 1999], поскольку следование этим принципам, с одной стороны, создает положительную эмоциональную атмосферу взаимодействия, с другой стороны, требует знания не только социальных, но и психологических закономерностей общения. От этого фактора во многом зависит прагматический успех коммуникантов. Причем, психологическая составляющая априорно важна независимо от тех целей, которые преследует говорящий: формальное использование средств вежливости в высказывании, адресованном собеседнику, еще не показатель уважительного к нему отношения. Например, в реплике: – А если они отдадут (деньги) / тогда получится / что он / прошу прощения / не очень умный человек, – несмотря на формальное использование этикетных фраз и эвфемизмов, по направленности и содержанию оценки очевидно намерение говорящего оскорбить адресата.
На основе исследования психических особенностей человека и запросов социальной жизни были выявлены психо-социальные закономерности общения и взаимодействия людей друг с другом. Попытки систематизировать их привели к созданию целой серии научно-популярных разработок в области человеческих взаимоотношений. Этот подход сказался в появлении ряда работ, которые содержат рекомендации, помогающие коммуникантам успешно и эффективно сотрудничать, вести переговоры в любой сфере общественной жизни [Добрович 1978; Рождественский 1989; Омаров 1983; Шмелева 1983; Карнеги 1989; Зигерт, Ланг 1990; Фишер, Юри 1990; Скотт 1991; Корнелиус, Фэйр 1992; Лебедева 1993; Паркинсон 1993; Рейноутер 1993; Формановская 1998; Венедиктова 1994; Соколова 1995; Стернин 1995; Сопер 1995; Михальская 1996; Буйлова, Колосова 2000 и мн. др.].
В настоящем разделе, учитывая опыт исследователей законов общения, мы попытаемся напомнить некоторые рекомендации вежливого РП с анализом возможных примеров их использования в реальном живом общении. В качестве иллюстрации использовались примеры, записанные с экрана телевизора (на магнитофон и вручную) или опубликованные материалы интервью, «прямых линий» и т. п.
Нельзя утверждать, что любая хорошая речь должна быть, а главное может быть вежливой (например, обвинение в суде), но истинно вежливая речь всегда оценивается реципиентами положительно, даже если она не достигает конкретного результата. Вежливость – это уважение к партнеру по коммуникации, которое выражается в доброжелательном отношении к нему и уместном обращении, соответствующем его личностным и статусным позициям.
Вежливость в разных ситуациях общения
Говорящий с высокой степенью речевой культуры заранее заботится о сохранении, продолжении отношений с коммуникативным партнером, прогнозирует реакцию адресата на ту или иную реплику. Хорошая вежливая речь невозможна без положительной установки на восприятие партнера по общению на уровне его психологических реакций. В психологии такой подход получил название «безусловной положительной оценки». По направленности, заложенному в нее потенциалу организация речи может оказывать «отрицательное, или, наоборот, положительное эмоциональное воздействие, служить средством убеждения, вынуждения, устрашения или возбуждения каких-либо иных реакций адресата» [Федосюк 1992]. Вежливость по своему предназначению способствует созданию именно положительной эмоциональной атмосферы, а значит, сорасположению коммуникантов друг к другу. Правило «положительной оценки» предписывает воспринимать человека положительно полностью, со всеми его слабостями, недостатками, привычками, достоинствами, т. е. таким, каков он есть. Это первая психологическая рекомендация. Такая поведенческая тактика снижает возможность перерастания раздражения в сильное отрицательное чувство, всегда способное вылиться в аффектную вспышку.
Вторая психологическая рекомендация – «запрограммировать» себя на нейтральное восприятие собеседника, прежде всего на начальном этапе знакомства не торопиться с определением «хороший/плохой» человек. Основополагающим в отношениях с партнером по коммуникации должно быть социальное уважение к нему, что облекается в форму вежливости. Вежливость – это своего рода обязательство признавать за коммуникативным партнером человеческое достоинство, право на совместную общественную и личную жизнь, считать его по крайней мере равным себе. Вместе с тем каждый воспринимает другого в зависимости от особенностей своей личности, памяти, воображения, опыта и представлений о людях вообще. В качестве примера таких совершенно противоположных установок на восприятие можно привести следующее стихотворение Р. Гамзатова:
«Вон человек, что скажешь ты о нем? »
Ответил друг, плечами пожимая:
«Я с этим человеком незнаком,
Что про него хорошего я знаю? »
«Вон человек, что скажешь ты о нем? »
Спросил я у товарища другого.
«Я с этим человеком незнаком,
Что я могу сказать о нем плохого».
Очевидно, что первому отвечающему настроить себя на положительное восприятие коммуникативного партнера будет особенно трудно.
Третий универсальный совет – сохранять достоинство не только собеседника, но и свое, даже когда он отступает от этого правила. Нередко важна и установка на выдержку и самообладание, когда один из собеседников руководствуется мотивом: «не хочу отвечать выпадом на выпад, так как это бесполезно, понимаю, что спор не приведет ни к какому позитивному результату». Например:
А. – ...яблочники во главе со своим лидером / это слуги Америки / завтра они придут к власти / и все / России больше не будет...
Б. – Г.А./ что вы ответите на это?
В. – Я ничего не буду отвечать на это / Лучше я разъясню нашу позицию по этому вопросу//
Умение вежливо общаться – это умение говорящего заранее учитывать особенности, характер, настроение собеседника при выборе тактик общения, построении фразы. Это легче, чем затем восстанавливать нарушенный ход взаимодействия. Так, например, предчувствуя серьезный разговор, предпочтительнее опередить человека, который собирается высказывать обвинения. Подобный ход, во-первых, психологически удобен самому говорящему – самокритику вынести гораздо легче, чем выслушивать упреки из уст других людей, а во-вторых, снимает агрессию собеседника. В разговоре со вспыльчивыми и самолюбивыми людьми при побуждении их к действию лучше использовать косвенную форму высказывания, так как этот психологический тип не любит приказного тона и т. п.
Таким образом, одно из основных условий достижения эффективности общения – следование правилам вежливости в сочетании с настроем на кооперацию, сотрудничество. Это вольно или невольно вызывает ответное доброжелательное отношение, создает общую благоприятную атмосферу взаимодействия. С этой точки зрения хорошая речь – это речь, в которой говорящий проявляет интерес, внимание к собеседнику, старается избегать неприятных моментов в общении, выражает свое расположение, желание контактировать.
Приведем пример кооперативного диалога, записанного на магнитофон, из телепередачи «Дневной киносеанс». Доброжелательная атмосфера беседы создается с помощью применения тактических ходов: деликатность в отношении собеседника, осторожность при обсуждении тем, которые могли бы задеть адресата, комплименты, добрые пожелания:
А. – В этом фильме / в эпизоде / правда / впервые/ по-моему/ снялся Женя Урбанский/ как всегда такой страстный /...И я знаю / что ты имела большое отношение к Жене Урбанскому / Вот расскажи / если это возможно / каким он был в жизни вообще
Б. – Ну / Наташенька / большое значение / это брак
А. – Ну да / я просто не смела это называть
Б. – ...Знаешь / как говорила древняя нация англичане / актриса это чуть больше чем женщина / а актер это чуть меньше чем мужчина / я не знаю / так не так / я не хочу никого обидеть… / Но вот Женя был [мужественный человек].../ и такое самоутверждение Жени / это стремление все самому делать в жизни...
А. – ...Спасибо / Танюша / и я хочу пожелать тебе здоровья еще на долгие годы / хоть мы в России проживаем один год за несколько / у нас все так быстро меняется.../ чтобы актриса такого масштаба как ты все-таки нашла [место в современной жизни]– здесь и далее в квадратных скобках помещено то, что было сказано неразборчиво.
Б. – Ну ты совсем меня захвалила/и я тоже не могу не воспользоваться этой минутой / Наташенька / когда я вижу тебя на экране / я магнитизируюсь / как кролик / я смотрю на тебя не отрываясь /и тоже хочу тебе / тоже самого пожелать
А. Ну я не ставлю точку на своей карьере / и надеюсь / что / хотя и сомневаюсь иногда
Б. Ну сомневаться / это естественно… и т.п
На тональность беседы влияет и профессия собеседниц. Они актрисы, умеют воздействовать словом, создавать впечатление внешнего благополучия беседы. Особенно ярко возникший «скрытый» дисбаланс проявляется в следующем отрывке разговора с другой собеседницей:
А. Мы решили сделать тебе сюрприз
Б. Да? очень неожиданно
А. Достали из нашего сундука
Б – А / парик
А. Да / парик / в котором ты снималась
Б. (критически разглядывает) – Спасибо / конечно / хотя у меня был другой парик / не этот /
А. Тот / тот / мы достали его из сундука / где хранятся реквизиты к картинам / просто столько времени прошло / он осунулся / осел
Б. Нет / нет / время здесь ни при чем / это не мой / то есть не тот/ в котором я была в фильме / хотя мне очень приятно / что вы вспомнили / но я никогда бы не стала сниматься в такой гадости / что ты / тот был знаешь такой / (показывает) аккуратный / красивый/ совсем никакого сравнения / знаешь / я сама лично за ним ухаживала… и т. п.
Несмотря на благополучное развитие беседы, подразумеваемый коммуникантом Б. смысл достаточно легко читаем: «Я считаю себя женщиной со вкусом и думала, что ты тоже так считаешь. Я обижена, что ты можешь быть такого невысокого мнения обо мне, раз даришь мне такие неуместные подарки. Значит, у тебя отсутствует вкус и чувство интуиции. Если ты оскорбляешь меня, я тоже в долгу не останусь и хочу, чтобы ты поняла это». А на вербальном уровне выражается благодарность (Спасибо / конечно).
Специалисты по ведению переговоров отмечают, что деловая, информативная беседа так же нуждается в создании атмосферы комфорта, как и всякая другая, даже если проблема, которую предстоит обсудить, трудна, не дает однозначного решения, а участники беседы не вызывают симпатии друг у друга. Задача создания такой атмосферы менее важна, когда между партнерами механизм взаимодействия отлажен, роли распределены, правила установлены, хотя и в этом случае задать положительный тон беседе необходимо:
А. Здравствуйте, г-н Вернер. Рад нашей встрече. Павлов Юрий Иванович, директор фирмы «Темп». Вот моя визитная карточка.
Б. Спасибо, г-н Павлов. Мне тоже очень приятно лично познакомиться с вами. Я много слышал о вас. Позвольте вручить вам мою визитную карточку.
А. Благодарю вас, проходите, пожалуйста, сюда, г-н Вернер, садитесь. Сигареты?
Б. Вы очень любезны.
А. Вы давно в Москве, г-н Вернер? Какое впечатление произвела на вас столица?
Б. Около недели. Москва очень изменилась со времени моего последнего визита в 1991 году.
А. О, да. Как говорится, много воды утекло с тех пор. Надеюсь, наш город не разочарует вас. Если не возражаете, приступим к делу.
Б. Охотно.
(Русский язык делового общения: Учебное пособие
для изучающих русский язык как иностранный. – Воронеж:
Изд-во Воронеж. ун-та, 1995.– С.36).
То же касается и неформального общения. Можно обменяться парой фраз на общие темы: погода, природа, семья, хобби. А потом уже переходить к обсуждению проблем, выяснению отношений типа «Так когда ты вернешь долг? » [Буйлова, Колосова 2000].
Цели коммуникации – критическая оценка, побуждение, несогласие – могут противоречить правилам, постулатам вежливости (П. Грайс, Д. Лакофф, Дж. Лич): «Высказывай благожелательность», «Будь дружелюбен»; «Не навязывайся», «Не затрудняй других»; «Стремись к максимальному согласию с собеседником». В таких ситуациях значимость вежливости в регулировании отношений между коммуникантами особенно возрастает. Категоричность в оценках и излишняя настойчивость в достижении цели и в отстаивании собственного мнения не только граничат с невежливым РП, но и препятствуют достижению эффективности общения. Чтобы сохранить взаимодействие, коммуниканты идут даже на вежливую ложь. Например, из рассказа известной певицы, записанного с экрана TV: – Последние платья мне Слава Зайцев делал / Не очень удачно / честно говоря / Но я ему сказала / Я сказала / все хорошо / все чудесно / чтоб не расстраивать / он потом сам увидит / что не так//
При заинтересованности в успешном завершении коммуникативного акта и сохранении существующих отношений, говорящие нередко используют тактики вежливости.
Предупреждение негативной реакции адресата. Среди ее тактических ходов – готовность извиняться (формулы речевого этикета); констатация возможных неудобств, связанных с побуждением, вопросом: – Я Вас побеспокою / если Вы не против – Позвольте / я Вас перебью; объяснение причин каких-либо действий, так или иначе задевающих адресата: – Простите за обман / Просто я не знал / как еще до Вас добраться //; аргументированность / пассивность / косвенность просьбы (смягчение императива, метавысказывания, косвенные речевые акты): Девочки/потише гудите/ничего не слышу; – Не будет у вас случайно скотча?
Возражение под видом согласия (стремление к согласию во имя следования постулату вежливости при полном отрицании позиции адресата представлено манерой, чаще всего получающей выражение с помощью модели «Да, но...»):
А. ...И вообще, что такое музей? Мне кажется, это наше представление из настоящего о том, каково было прошедшее
Б. Отчасти да. Но разве произведения, созданные в эпоху Ренессанса и собранные в музее – это только «наше представление»? Разве сами они не говорят нам о своем времени, его идеалах, борениях, мечтах?
Некатегоричное возражение: а) с помощью эксплицитных средств (клишированные выражения, формы сослагательного наклонения, вводные конструкции, авторизация, персуазивность и др.): Сомневаюсь, что это так.. Это очень редко / если позволите вступить в полемику; б) с помощью косвенных конструкций (имперсонализация участников общения путем выбора определенных синтаксических структур: использование пассивных конструкций с целью маскировки агенса, неопределенно-личных местоимений, безличных конструкций): В это трудно поверить; А не кажется ли вам / что цена компромисса очень высока?; А может быть / все заключается в другом?; Но партия НДР / нельзя сказать / что развернулась//
Высказывание отрицательной оценки под видом демонстрации уважения – тактика, аналогичная предыдущей, но обслуживающая другой интенциональный смысл – оценочный (номинации лиц, модусные средства, способствующие смягчению категоричности суждения, высказывания): Я уважаю Лебедя за его решительность / целеустремленность / но главное / он сумел установить мир в Чечне /…это его заслуга / но одно меня настораживает / отсутствие единой экономической концепции в его голове//
Некатегоричная оценка (эвфемизмы, слова неопределенной, диффузной семантики, этикетные средства, метатекст, двойное отрицание и др.): Р./ не делай глупостей.../ последний раз / когда ты занимался бизнесом / получилось не очень хорошо//; Ну есть и другие фигуры / с моей точки зрения / неприемлемые...//
Отстранение оценки непосредственно от собеседника: Да / это верно / но Вам-то это не удалось / я не имею в виду здесь Вас конкретно / всю команду//
Признание возможной ошибочности своего мнения эксплицитным утверждением с помощью модусных средств – гипотетичности, авторизации и т. п.:
А. А Вам не кажется / что эта картина / искусно заснятый спектакль?
Б. Нет / я не думаю / что это спектакль / это / конечно / кино / более того / Андрей Мягков / которого я бесконечно люблю и уважаю / это лучшая его работа / в театре ему не удалось так сыграть.../ опять же / если я не ошибаюсь / мне думается / это лучшая работа Эльдара Александровича Рязанова / это на мой взгляд// (в сочетании с экспликацией уважения и подчеркиванием субъективности собственного мнения).
Признание права собеседника на свободное волеизъявление (экспликация данного речевого действия): А. Как вы оцениваете его решение баллотироваться на пост Президента? Б. Хотя он и заявлял / что никогда не пойдет на выборы / что Москва дороже / но все знали / поэтому здесь было некоторое лукавство с его стороны / но это его право / Удивляет другое / что Ю.М. как-то сразу поменял ориентацию//
Предоставление свободы действий адресату при демонстрации своей позиции: Тогда я ему сказал / Женя / ты / конечно / можешь делать как хочешь / но я считаю / что ты должен работать на эстраде//
Оправдание нежелательных действий по отношению к адресату по независящим от говорящего причинам либо не находящимся в его компетенции: Я рада бы вам помочь / но у меня нет таких полномочий / я права не имею// и т. п.
Лучшим способом обратить внимание людей на их ошибки считается косвенная форма высказывания, когда партнеру по коммуникации предоставляется право самому сделать выводы по поводу своего поведения или соответствующим образом отреагировать. Например:
А. На самом деле их успех был очень спорным. Нельзя с тем, что ты плохо придумал, претендовать на звание чемпионов мира. Профессионалам это было ясно. Неудачи Лобачевой – Авербуха – всего лишь логическое продолжение.
Б. Елена Анатольевна, вы разговариваете с не очень компетентным в вашем виде спорта журналистом.
А. Ну, я хочу сказать, что тренер обязательно должен ощущать перспективу. Шестым чувством.
(АиФ, 2000, № 19).
Языковая дипломатия нередко заключается в том, что, преследуя иные цели, говорящий помимо элементарной вежливости демонстрирует толерантность, великодушие по отношению к человеческим слабостям. В большей степени это свойственно речи политиков:
А. Когда я ушел в отставку… было много неожиданного для меня. Многие люди повернулись другой стороной. Один раз я уже это испытал, знал, как меняются люди, но тем не менее, будучи к этому готов, пару чувствительных ударов все же получил.
Б. Вас предали?
А. Зачем так громко? Этот глагол неприменим в наших коридорах. Люди просто нарушили слово.
(Карьера, 2000, № 2)
В публицистических диалогах нередко возникают ситуации, в которых реализуется коммуникативное намерение переспроса, уточнения и которые можно обозначить как повторный вопрос. Связаны подобные ситуации чаще всего с инициаторами беседы – журналистами. Профессия журналиста, связанная со стремлением проникнуть во внутренний мир собеседника, противоречит одному из принципов коммуникативного сотрудничества – «не навязывайся», но во имя подтверждения своего профессионального статуса говорящий несколько раз возвращается к одной теме разговора. Это требует проявления определенной языковой дипломатии, за которой скрывается настойчивое желание извлечь из собеседника нужную информацию, которую, по всей вероятности, он не склонен обсуждать:
– И все-таки / извините меня за настойчивость / как вам показался Б.?
– Не хочу показаться навязчивым / но вы все-таки отрицаете позицию Н.? (хочу получить ясный, конкретный ответ).
– Вы же понимаете / о чем мы говорим (возврат к теме разговора).
В подобных случаях коммуниканты нередко используют в качестве реакции тактику ухода от ответа, при этом объективно мотивировав этот ход. Такой ответ расценивается как мягкий, тактичный отказ (в сравнении с прямым отказом отвечать). Например:
– Мне бы не хотелось говорить о 91-м годе / это далеко нас уведет//
– Скажем так / я бы не стал сейчас об этом говорить / потому что у меня не было такой информации// (используются глагольные формы в сослагательном наклонении с отрицанием, которые и создают эффект смягченности высказывания).
В ситуациях настойчивого вопроса бывают случаи, когда следует извинение адресата, понимающего, что он слишком резко или категорично мотивировал свой отказ отвечать и пытающегося оправдать свою грубость:
А. Как вы полагаете / кто из бывших министров останется на своем месте?
Б. Не провоцируйте меня / я уже сказал / что не буду [отвечать сейчас].../ Не обижайтесь / просто [я не хочу решать за Президента].../ Никаких рекомендаций / во всяком случае / как это звучит у вас / [я не даю]//
Большей осторожности при оформлении высказывания требуют деликатные вопросы, касающиеся трагических или неприятных для собеседника тем:
– Скажите / пожалуйста / В.В. / это не желание найти во что бы то ни стало виновного / это просто стремление докопаться до истины в этой истории / что же случилось? / (о гибели космонавта)
– А можно я задам чрезвычайно неприятный вопрос / И не надеюсь / что все честно ответят / Кто из находящихся здесь в студии пробовал наркотики / Поднимите руки//
Иногда говорящий прибегает к иной тактике, нежели повторный вопрос, хотя цель остается та же – «разговорить» собеседника. Адресант предлагает собственное толкование – продолжение того, что, с его точки зрения, не договорил собеседник. При этом используются определенные синтаксические конструкции (чаще в форме вопроса, что также смягчает категоричность высказывания), а не прямое предположение:
А. Меня беспокоит то, что положительная динамика развития
предприятия держится на воле и энтузиазме очень узкого круга лиц.
Б. Вы хотите сказать, что армия не успевает за полководцем? Энтузиазм молодых вязнет в инертности основной массы?
А. Не совсем так. Я по-другому чувствую эту проблему...
Однако, как видно, недостаток этого приема в том, что чаще на подобные прямые вопросы следуют не менее прямые отказы, отрицание предположения, так как, если партнер занимает твердую позицию в отношении умолчания определенной информации, даже правильное предположение вызовет отрицательный ответ. При этом, как кажется, подобная форма уточнения связана с невысокой степенью уверенности в утвердительном ответе со стороны говорящего. Когда адресант более уверен в подтверждении своих выводов адресатом, что дает ему основания прогнозировать положительный ответ, он употребляет иные конструкции типа «если я вас правильно понял», «насколько я понял» и т. п. Например:
– Насколько я понял, одним из основных отличий экономических реформ в Т-не от действий федерального правительства было подчеркнутое главенство промышленной политики?
Близкие по структуре конструкции широко используются и при ответе на вопрос, но в своем составе имеют обозначение немыслительного процесса, позволяющее отвечающему регулировать степень осведомленности в каком-либо вопросе. Эти конструкции по причине своей неизбыточности в информативном отношении и позитивному прагматическому эффекту достаточно широко распространены во всех сферах общения (и официальном, и профессиональном, и бытовом), так как позволяют собеседникам избежать категоричности высказывания:
1. А. Например/ насколько мне известно на факультете журналистики МГУ/ международное отделение для женщин закрыто...
Б. Неофициально
А. Уже официально/ ...Это и есть нарушение законов//
2. А. Ты не знаешь/ С-ой разрешили сдавать на II категорию? /
Б. Насколько я знаю/ нет/Она только первый год работает/
Иногда говорящий, приблизительно прогнозируя реакцию собеседника на «больной» для него вопрос, может использовать тактику постепенного приближения к интересующей теме разговора. Такая цепь намеков рассчитана на то, чтобы собеседник догадался об истинной причине подобной словесной игры, и сам же ее разрушил, ответив по своему усмотрению, позволив себе такую степень откровенности, которую сочтет нужной. Следует учесть и тот факт, что подобная тактика уместна только при общении с равным партнером и в не столь официальной обстановке (хотя и не исключено обратное):
А. Ты по жизни считаешь себя везучим человеком? Твой бутерброд,
к примеру, часто падает маслом вниз?
Б. Хм. Наверное, везучим, если из глубокой российской провинции
пробился сначала в московское «Динамо», а затем – в «Спартак». Это все равно что у вас из «районки» до «Комсомолки» дорасти.
А. В казино играешь?
Б. Нет. Я деньги по-честному зарабатываю. Я человек осторожный.
А. А ключи от квартиры терял?
Б. Ну достал. Не терял – ни от квартиры, ни от машины...
А. А кошелек?
Б. И кошелек не терял.
А. А когда учился в институте, часто билеты несчастливые вытаскивал?
Б. За пять лет учебы я только один раз и видел эти билеты, и то
на госэкзаменах. Не забывай, что я футболист высшей лиги, так что вся учеба у меня на футбольном поле… Слушай, скажи прямо, куда ты клонишь?
А. Сам, наверное, догадался. Не секрет ведь, что тебя болельщики считают самым невезучим игроком России: по желтым карточкам тебе просто нет равных в стране, да еще удаления да голы в свои ворота...
Б. Ну с этого бы и начал. Придется оправдываться...
(КП, 3.06.2000)
Разговор происходит между журналистом и футболистом. Журналист, с одной стороны, желая получить ответ на интересующий его вопрос, с другой стороны, не имея намерения обидеть собеседника, прибегает к помощи косвенных способов извлечения информации. Он выстраивает цепь намеков, постепенно приближаясь к намеченной цели. Адресат вначале не распознает замысел собеседника и отвечает вполне серьезно на поставленные вопросы. Но затем, чувствуя, что такие вопросы нехарактерны для интервью, начинает догадываться об истинных причинах этого. Футболист воспринимает негатив в свой адрес вполне спокойно, поскольку, видимо, привык к подобным ситуациям.
Фактически в межличностном взаимодействии правила вежливости требуют хотя бы внешнего проявления солидарности с коммуникативным партнером (демонстрация внимания, поддакивание, поддерживание разговора в заданном русле, реагирование на реплики и т. п.). Вместе с тем редкий человек безоговорочно будет разделять мнения и вкусы другого. Тем более это невозможно в дискуссиях, которые требуют наибольшего использования возможностей вежливости. Здесь реализуются два крупных тактических хода – согласие/несогласие с мнением собеседника. Именно в данном жанре важно, в чем собеседники солидарны, а в чем расходятся. Участники дискуссии не должны нарушать этические правила – «перебивать друг друга, отклоняться от проблемы, утрачивать самообладание, сводить личные счеты» [Зима 1992]. Согласие нетипично для дискуссии, но в соответствии с одним из постулатов вежливости «стремись к максимальному согласию с собеседником» говорящие стараются не упустить возможность подчеркнуть согласие с мнением оппонента, тем самым эксплицируя уважение к нему:
Е.Я. У представленного в Думу проекта бюджета есть, бесспорно, сильные стороны, которые отличают его от предыдущего. Речь прежде всего о том, что предпринята серьезная попытка сделать бюджет реалистичным.
О.Д. Не стану спорить, документ действительно реальный. Это очень важно, потому что только при реальном бюджете можно наладить процедуру его исполнения.
Е.Я. Другой положительный момент: мы сокращаем дефицит и заимствования. Впервые расходы бюджета на обслуживание государственного долга начинают снижаться.
О.Д. Спора пока не получается: я готова согласиться и с этой оценкой. Политика, предложенная в области государственного долга, на мой взгляд, достаточно разумна.
(Московские новости, 1997, № 35)
Чаще говорящие предпочитают использовать при несогласии конструкции, показывающие, что утверждение собственной правоты для адресанта приоритетно, но нежелание показаться невоспитанным, не владеющим этическими речевыми нормами, побуждает говорящего к смягчению возражения специальными лексемами, формулами речевого этикета. Тем не менее в подобных высказываниях присутствует скрытая негативная оценка неправоты собеседника:
– Я бы не согласился ни с той, ни с другой позицией, поскольку...
Степень несогласия может быть разной и во многом зависит от тех же факторов, что и выбор способов вежливого поведения (социальные параметры общения, тип/склад личности коммуникантов, коммуникативные роли говорящих в данный момент, а также замыслы собеседников). Несогласие может выступать в форме оговорки, поправки, намека, замечания, сопровождаться этикетными/вежливыми формулами, может перерасти в дискуссию, спор, ссору, выяснение отношений либо беседу с элементами перечисленных способов проведения времени. Подобные реакции на высказанную мысль собеседника облекаются, как правило, в жесткую форму и заключаются в «говорении горькой правды», когда для говорящего принципиально важно то, о чем он повествует, и он готов отстаивать свою точку зрения. Таким образом, нередко важным фактором становится именно предмет обсуждения. При этом «горькая» правда подается вполне цивилизованно – жестко, но не грубо. Подобное общение свойственно политикам, журналистам, политологам, аналитикам – людям, работающим на публику. Цель общения – не разочаровать и не отпугнуть потенциального зрителя, избирателя. Такое общение практически всегда представляет собой шоу, акцию, достаточно хорошо спланированную (хотя и не лишенную элементов импровизации) либо спектакль одного режиссера, когда один пытается навязать собеседнику правила игры, предлагаемые им. Во всяком случае это всегда поединок умов, убеждений, воль, артистизма и других аналогичных качеств.
В любом публичном взаимодействии каждый из собеседников предполагает подчеркнуть свою индивидуальность, по возможности выйти победителем в словесной дуэли (объявленной или возникшей по ходу взаимодействия, что, кстати, тоже может являться одним из сопутствующих факторов, влияющих на РП коммуникантов), произвести наиболее приятное впечатление, удовлетворить собственное тщеславие и амбиции.
Реакция адресатов может быть различной. Это зависит во многом от психологического склада личностей, коммуникативных установок и т. д. Так, например, бывают люди, терпящие и не терпящие возражений в принципе; эмоциональные и хладнокровные; романтики и прагматики; лидеры и ведомые; агрессивные и уступчивые. Значимым фактором является и сфера общения. Важными являются также такие параметры, как подготовленность/неподготовленность к ведению дискуссий, спора (насколько социально готовы к нему коммуниканты, при этом, конечно, у представителей разных типов речевых культур свой уровень подготовленности); спонтанность возникновения/предполагаемость, планируемость предстоящего взаимодействия (например, когда субъект собирается на семинар, обсуждение, конференцию, заседание, беседу с журналистами, встречу с аудиторией, полемику с коллегой, оппонентом, он предвидит возможность возникновения ситуаций, в которых ему будут возражать, противоречить).
При этом нередко коммуникант может придерживаться собственной коммуникативной установки – не реагировать на выпады собеседника, несмотря ни на что. Тот, кто нападает, всегда находится в выгодном положении, ему принадлежит инициатива, он может повернуть разговор в удобном ему направлении, направить его в нужное русло, создав эффект неожиданности для собеседника, и может, даже на время, вывести его из состояния равновесия, что отразится на всем последующем вербальном и невербальном поведении. Позиция «завоевателя, нападающего» более выгодна (определенный настрой на подавление собеседника, тому еще надо перестроиться, возможность чего зависит, конечно, от мобильности личности). Если адресант хорошо знаком со своим собеседником (например, знает о сложности его перестраивании на психологическую защиту от нападения, о неадекватности реакций, неумении справляться со своими эмоциями, излишней ранимости при реакциях на клевету, ложь, оскорбления и т. п.), он может использовать это в предвыборных технологиях. Кроме того, психологически сложнее отражать нападение, так как нередко приходится оправдываться в ответ на ложь, клевету, что наносит удар прежде всего по эмоциональной сфере человека. Поэтому умение сохранять внешнее спокойствие, толерантность, проявления вежливости по отношению к любым выпадам адресата характеризует высокий уровень владения риторическими умениями.
Посмотрим, как используются в этом случае приемы и тактики вежливости. В качестве примера приведем фрагмент беседы журналиста (А) с кандидатами на пост президента РФ, действующими политиками (Б. и В.):
Б. Я хочу сначала сказать / я рад видеть вас живьем / давно мы не встречались / вот так / не говорили
А. Живьем / это как?
Б. Ну так вот вживую мы не общались.../ Я очень уважаю Г.А.../ Я вкалываю с 92 года / вот / а он все лекции читает / а я работаю… (уже в начале разговора коммуникант Б. применяет скрытую тактику осуждения оппонента под видом демонстрации уважения)
А. Теперь такой вопрос и к А.Г и к Г.А./ Что вы думаете о Путине?
Б. Кто начинает?
А. Как договорились
Б. Ну ладно / Во-первых по назначению / назначили так назначили / слава богу / что назначили умного человека.../ он очень быстро все схватывает и решает / не в обиду Г.А./ но вот избрали тебя президентом / приду я с житейским вопросом / котельная у меня сломалась /он мне прочтет сначала лекцию про какой-нибудь бином Ньютона / чем сразу начать действовать / а Путин быстро решает конкретные вопросы...
А. Вам слово
В. Ладно / я хочу сначала успокоить А.Г./ если он не сможет справиться с котельной / и придет ко мне как президенту России то через бином Ньютона или через что-нибудь еще я тебе эту котельную сделаю/ но здесь у меня есть опасения / как бы Путин не замочил вас всех с этой котельной...
Б. Здесь я не могу согласиться… (фраза не могу согласиться вежливей, чем просто не согласен, поскольку подчеркивает смысл: хотел бы да не могу, это расходится с моими принципами)
А. …А.Г. / вы так защищаете Путина / что создается впечатление/ что вы выступаете здесь не как кандидат в Президенты / а как его доверенное лицо...
Б. Зачем? Я / Е.А./ Е.А./ не надо делать такие поправки / я иду самостоятельно на выборы / и мне оскорбительны такие вот замечания / у меня свое мнение
А. У меня тоже свое мнение / простите / что я осмелился его высказать...
Как видно, основные партнеры «сражаются в разных весовых категориях»: В. использует целиком цивилизованный подход, западный – минимум перехода на личность, участвующую в беседе; Б. использует легкую негативную оценку по отношению к нему, т. е. более российский подход к общению (моя позиция доминирует), но в ответ на критику в свой адрес обижается и указывает на это, но в целом достаточно толерантен. А. парирует замечание, не считая себя полностью виновным, но и принимает упрек в превышении своих полномочий.
Тот, на кого направлена критика (В), воспринимает ее довольно спокойно и парирует выпады, хотя в ответ не нападает на собеседника. Это делает за него ведущий программы (А), и то ли по причине поддержки коммуниканта, который «держит оборону», то ли от неудовлетворенности ходом, интригой беседы (отсутствием взаимного пикирования), выполняет часть роли, возлагающейся на другое лицо, хотя по статусу (журналист, ведущий, хозяин студии) ему положено лишь следить за регламентом и последовательностью речевых ходов. Правда и то, что в современных СМИ многие журналисты переросли эти рамки, они судят, анализируют, их мнение значимо и авторитетно.
В действительности журналистская позиция – всегда быть над схваткой, учитывать, что перед ним прежде всего человек, а потом уже идейный оппозиционер. Специфической чертой современного диалогического общения в СМИ, как кажется, является то, что журналисты нередко выступают в роли потенциальных оппонентов. При этом в соответствии со своей ролью прибегают к тактике, состоящей в предоставлении свободы речевых действий собеседнику. Даже если журналист общается с собеседником на равных, всегда заметно ограничение своего участия, смягчение резкости извинением, формулами вежливости, оправданием требованиями профессии и т. п.
Таким образом, как видим, в реальном взаимодействии запрос информации/вопрос, дискуссия требуют использования коммуникантами тактик и средств вежливости во избежание коммуникативных неудач этического характера и серьезных конфликтов.
Речь, в которой очевидны нарушения правил вежливого РП, оценивается окружающими как плохая, деструктивная, вносящая дисбаланс в общение, и нередко порождает ответное резкое или категоричное возражение адресата:
1) А. Получается / меня соседи не устраивают/ я не буду участвовать в работе [по выведению страны из кризиса]/
Б. Зря вы передергиваете...//
2) А. Мне гораздо приятнее видеть вас во МХАТЕ / в спектакле / Три сестры… / чем в конкретном зале / когда в публике Горбачев...
Б. (перебивает) – Почему вы считаете/что имеете право делить публику? Для меня публика не зависит от того / кто там сидит / если я буду к своей профессии относиться так грубо и так мерзко / тогда мне остается только сидеть дома и ждать / Скажите / чего мне ждать тогда? !
Кроме того, невежливая речь препятствует достижению говорящим его практических целей и планов. В качестве примера – анализ собственного опыта автора одной из книг по ведению деловой беседы:
«Ситуация была неожиданной. Передо мной лежал документ, напрочь перечеркивающий результаты недавних переговоров, в которых участвовал и мой знакомый журналист, вроде бы понявший и поддержавший меня. И вот этот журналист в служебной записке не рекомендует руководству своей фирмы заключать с нами договор! Вот это поворот! Не сумела я сдержать своих эмоций и, вместо того чтобы продумать тактику привлечения его на свою сторону, набрала номер телефона: – Послушай, Юрий, я прочитала твою служебную записку и никак не пойму: где же ты настоящий, а где лукавишь. Ты что, не мог честно сказать о своей позиции во время переговоров? Ты знаешь, как это называется? .. Не хочу слушать никаких оправданий, ты хорошо понимаешь, что подвел меня, а от этого еще горше становится… (и так далее).
В итоге я добилась того, на что толкнули меня мои эмоции и несдержанность: своей агрессивностью, нервозностью я окончательно «перевела» знакомого журналиста в стан противников этого договора… Этот «пылкий» разговор был, наверное, 4-5-минутным, а две недели после него ушли на извинения, установление контакта, разработку новых вариантов содружества, преодоление сопротивления не только моего знакомого, но и всех, кто был связан с ним деловой цепочкой».
(Пашкина Т.А. Секреты общения,
или лучший способ изменить другого –
это изменить себя… – Саратов, 1995. – С. 34-35).
Вежливость и риторика
Без исследования воздействия вежливости на течение и ход коммуникативного процесса невозможно представить изучение риторики. Не останавливаясь подробно на соотношении понятий риторика и вежливость, обратим внимание на некоторые моменты их практического взаимодействия. Риторика – это все-таки в большей степени искусство, мастерство прежде всего воздействия на умы и души собеседников, аудитории. Для осуществления определенных коммуникативных целей требуется как использование некоторых форм, приемов и тактик вежливости, так и включение, слияние этих частных тактик в более широкий стратегический план движения к цели эффективного, успешного речевого взаимодействия, определяемого глобальным принципом коммуникативного сотрудничества [Грайс 1985; Стернин 1996; Михальская 1996]. Сейчас активно ведется изучение обыденной риторики [Седов 1996; Сиротинина 2000], которая использует тактические ходы, свойственные и для вежливого РП (например, в ситуации просьбы, когда говорящий во что бы то ни стало желает получить нечто от адресата). Если вежливость, как и многие этические правила общения, в сознании носителей языка представляет собой набор стандартов, стереотипов, клише, то риторика, даже обыденная – всегда творчество, хотя и не всегда искусство. И в этом проявляется, на наш взгляд, «малое» творчество вежливости. Умело вставленный в процессе общения речевой ход разряжает обстановку, снимает напряжение, неприятие собеседника в ситуациях, угрожающих нарушению коммуникативного равновесия. Мы позволим себе привести небольшой пример из интервью известного журналиста (А) с крупным государственным и политическим деятелем (Б), лицом вышестоящим на иерархической лестнице:
А. ...Карьера Путина похожа на вашу
Б. Я бы хотел/чтобы у него она у него по-другому закончилась
А. Простите/не понял вас
Б. Я бы хотел/чтобы у него она завершилась не так
А. Вы считаете/что у вас печальная судьба?
Б. Печальная/это не то слово/это слово для воспитанниц Смольного института
А. Вот/я как раз оттуда
Б. (смех) Да/хорошо/просто я еще мог бы поработать/мне 47 лет/и у меня большой опыт работы/но политика/жесткое дело/иногда даже жестокое/ Это/ знаете/ мммм/ игрушку такую русскую/ Ванька-встанька/вот политик должен быть/мммм/ как Ванька-встанька такой/его [пригибают к земле]/а он снова выпрямляется...
Говорящий применяет скрытую тактику, которая заключается в принижении собственной компетенции, причинении личностного ущерба во имя сохранения профессионального статуса с помощью приема самоиронии и для восстановления атмосферы беседы. Как видим, коммуникативная неудача заключается в разной трактовке реакции на незаслуженное произвольное действие неких сил в отношении Б. А. считает, что для нормального человека обидеться естественно, Б. – что для политика обижаться совершенно недопустимо. Подразумевая собственный пример, А. причисляет себя к «нежному» сословию намеренно, пытаясь нейтрализовать негативную реакцию, что принимается Б. Прием самоиронии в данном случае выступает в фигуре преувеличения, которая заключается в приписывании себе несвойственной и даже фантастичной, неактуальной роли. Тем не менее цель достигнута – заданный ход взаимодействия налажен. Пример подтверждает мысль, что вежливость определяется в категориях уважения и самоуважения как способа сохранения лица [Карасик 1992], особенно, подчеркнем, в условиях так или иначе регламентированных. В приведенном примере А. жертвует потерей собственного лица для восстановления лица Б. после собственной коммуникативной неудачи. Связь вежливости с риторическими категориями (эффективность, оптимальность) очевидна.
Убеждение по преимуществу использует риторические тактики и приемы. Особенно сложным испытанием оказывается переубеждение, во время которого порой приходится длительное время выдерживать негативное воздействие оппонента. Особых умений требует превращение отрицательной энергии оппонента в положительную. Приведем пример из опубликованного телефонного разговора одного из кандидатов в мэры г. Москвы с жителями города в разгар предвыборной кампании. Вопросы и настрой собеседников, как всегда в таком случае, разные. Особенно показателен фрагмент разговора:
А. Здравствуйте, господин Кириенко, меня зовут Людмила Николаевна. Вы знаете, сколько ваша жена тратит денег на питание в день?
Б. Я не могу сказать, сколько именно в день, но я знаю, сколько она тратит в месяц, поскольку знаю свою зарплату. Это 9 тысяч рублей.
А. Я учительница. До 1998 года жила нормально, будем так говорить. Сейчас же по вашей вине я нищая. Ну почему я должна за вас голосовать? Вы же ничего не делаете для меня. И страну этим дефолтом в такое положение втянули. Неужели вам не стыдно?
Б. Отвечаю, мне стыдно только за то, что я не успел сделать. А вот за то, что я сделал, мне не стыдно, потому что это кто-то должен был сделать. Ваше право относиться так, как вы считаете нужным.
А. Вас подставили.
Б. Хорошо, меня подставили. Но кто-то должен был это взять на себя? Вы учите детей и прекрасно все знаете.
А. Мне стыдно учить детей. Дети одеты лучше меня. Я в одной и той же кофте хожу все время на работу.
Б. Я вас очень хорошо понимаю, и мне стыдно за то, что у нас учителя в таком состоянии оказались.
А. Нищета унижает. Вам 36 лет, вы 9 тысяч рублей получаете, а мне 54 – я получаю 700 рублей. У меня тоже высшее образование. Я столько лет отработала.
Б. Мы хотим, чтобы все получали 700 рублей? Или чтобы все получали 9 тысяч? Вот я хочу, чтобы вы тоже получали 9 тысяч рублей и больше.
А. Я хочу, чтобы вы получали 5 тысяч рублей и еще десять человек получали остальные ваши 5 тысяч пополам на всех.
Б. Поэтому вы получаете 700 рублей, что мы 70 лет отнимали и делили. И значит, убивали у каждого человека стремление хоть что-то делать.
А. Мне жить не хочется.
Б. Людмила Николаевна, жить надо – все, что вы знаете и умеете, детям вашим надо передать.
А. Вы просто не были в таком положении.
Б. Был, когда работал на заводе мастером. У меня дочь родилась, жена без работы, и моей зарплаты в 180 рублей не хватало. Это было начало 90-х, когда я понял, что не зарабатываю. С сыном выхожу на улицу, в ларьках бананы появились, он мне тыкает пальцем и говорит: «Папа, банан хочу!» А мне стыдно ему сказать, что я не могу купить. Что я делал? Я пошел учиться заново. Получил второе экономическое образование, стал получать нормальную заработную плату.
А. Депутаты совсем обнаглели – какие зарплаты и пенсии себе установили.
Б. Посмотрите, какое решение мы вынесли на референдум об отмене депутатских льгот и неприкосновенности. Депутатская пенсия под шесть тысяч рублей. Вот это ненормально. Но если человек за работу нормально получает, не надо отбирать и делить. Ненормально, когда учителям и врачам копейки платят. Знаю хорошо, у меня жена – детский врач. У нее тоже зарплата мизерная. Задача не в том. чтобы у кого-то отнять и поделить, а чтобы врач и учитель нормально получали. А для этого нужно условия в стране для экономики создать. Для этого надо было пирамиду ГКО треклятую разрушить. Думаете, мне приятно ее рушить было? Но кто-то это сделать должен был. Не было же другого пути.
А. Извините.
Б. Это вы нас извините за то, что мы вам нормальную жизнь обеспечить не можем. Это действительно стыдно… Но это же наша ответственность – сделать так, чтобы и у вас зарплата и пенсия нормальные были. Для этого надо в Думу избирать нормальных людей. Это зависит от всех нас. Спасибо за ваш звонок. Только не повторяйте, пожалуйста, слова, которые вы сказали, о том, что жить не хочется. Жить есть ради чего. У вас есть ученики и дети. Спасибо вам за то, что вы делаете. И извините за то, что государство пока не может вам обеспечить за этот очень важный и нужный труд нормальную зарплату.
(КП, 17.12.1999)
Цель коммуниканта А. – обвинение. Это видно по тому, как он строит свою первую фразу – официальное обращение господинфамилия, передающее более чем прохладное отношение. Говорящий задает неожиданный вопрос, заходит как бы издалека. Вместе с тем все это предопределяет направление беседы, намекает на дальнейшее ее развитие. Коммуниканту Б. ничего не остается, как прямо ответить на вопрос, который ему задали. Видимо, уровень зарплаты Б. послужил катализатором, ускорившим негативную реакцию А. – поток обвинений в адрес Б. Дальнейший диалог представляет собой по сути противоборство двух коммуникативных умений. Ответ Б. на обвинение – сдержанный, но твердый. Он разделяет ответственность за все произошедшее и в то же время признает право собеседника на собственную точку зрения. При этом используются следующие тактики: возражение под видом согласия, присоединение к жизненному опыту собеседника, понимание его проблем. Когда настрой А. на обвинение сломлен и он переходит к жалобам, Б. пытается доказать свою точку зрения путем логических рассуждений, разрушая пирамиду сомнений и обвинений собеседника. Победив оппонента, Б. стремится приобрести союзника. Теперь он переходит к применению тактик, направленных на кооперацию, сотрудничество: приводит примеры из собственной жизни, утешает, проявляет внимание к собеседнику (обращение по имени-отчеству), соглашается с частью проблем А., поддерживает его, объясняет причины своих действий и т. д. Умело и уместно использованные тактические ходы превращают минусы в плюсы. Отношение А. к Б. меняется, меняется и общий настрой беседы – от обвинений коммуникант А. переходит к извинениям. Б., не останавливаясь на достигнутом, продолжает использовать возможности вежливости, меняя тактику обороны на сотрудничество.
Категория вежливости – коммуникативно-этическая и риторическая категория. Искусство вежливости состоит именно в том, чтобы остаться на высоте даже в тех ситуциях, когда быть вежливым очень трудно по независимым от коммуникантов обстоятельствам. Специалисты по общению приводят такой пример: к вам подходит человек с улыбкой, разговаривает как старый знакомый, а вы не помните, кто это такой. Прежде всего важно перехватить инициативу разговора, не употреблять местоимения, если не помните, как раньше общались (на «вы» или на «ты»), задавать этикетные вопросы типа Как дела? Что нового? Как семья, работа?, в крайнем случае попросить собеседника дать визитку или записать телефон вместе с фамилией и именем и т. п. [Буйлова, Колосова 2000].
Аналогичные приемы можно применить к разным другим неожиданным ситуациям, используя творческий подход к речевому общению. При этом нужно помнить, что эти рекомендации насколько универсальны, настолько и избирательны для каждого конкретного случая.
5.3. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЭТИЧЕСКИХ И КОММУНИКАТИВНЫХ НОРМ
Этика – 1) Философское учение о морали, ее развитии, принципах, нормах и роли в обществе. 2) Совокупность норм поведения, мораль какой-нибудь общественной группы [Крысин 1998: 841]. Именно это – второе значение слова этика нас и будет интересовать в связи с исследованием критериев хорошей речи. Изложение общих основ этики сознательно ограничивается нами сферой общения.
В поле «этики» попадают такие понятия как «мораль», «нравственность», «совесть», «справедливость», «стыд». Соблюдение таких составляющих поля этики является признаком хорошей речи, без них хорошая речь немыслима. Речь выступает как знак духовной деятельности человека, и категории морали и нравственности безусловно оказывают влияние на характер речевой коммуникации.
Умение соблюдать этические нормы всегда высоко ценилось в обществе. Знание норм этики, умение следовать им в поведении и речи всегда свидетельствовало и свидетельствует о хороших манерах, о хорошем воспитании и образовании говорящего и пишущего.
Кроме того, нельзя обойтись, очевидно, и без таких понятий, как «этикет», «речевой этикет», т.к. под этикетом понимается установленный в данном обществе порядок поведения, форм обхождения [Формановская 1998]. Хорошая речь – речь целесообразная, уместная, в которой незатрудненно соблюдаются коммуникативные и этические нормы.
Соблюдение этических и коммуникативных норм всегда происходит в строгом соответствии с ситуацией общения. Хорошая речь – это речь успешная для адресанта и эффективная для адресата. Заметим, что эффективность для говорящего и слушающего неравнозначны. Под эффективностью для говорящего принято понимать достижение поставленной им при производстве текста задачи, т. е. успешную передачу информации, с уверенностью в ее правильном приеме, побуждение к тем или иным действиям, поступкам с их последующим совершением и т. п. Для слушающего эффективность речевого акта обусловлена получением нужной ему (слушающему) информации. Этим вызывается противоречие между говорящим и слушающим, которое в определенной мере сопряжено с противоречием индивидуального и социального в речевой деятельности. Это противоречие требует от говорящего совершенствования производимого текста с тем, чтобы он был интересен для слушающего, чтобы слушающий адекватно принимал ту информацию, которую хочет передать ему говорящий, совершал те действия, которые по замыслу говорящего должны осуществляться. Для этого говорящий обязан сообразовать свою речь с интересами слушающего и его коммуникативными возможностями.
Но всегда ли совпадают запросы слушающего и желание говорящего? Вопрос об истинности/ложности сообщения, искренности/неискренности выходит за рамки проблематики культуры речи, но соотносится с проблемами морали, являющейся неотъемлемой частью этических норм хорошей речи.
Речевая деятельность может быть признана эффективной лишь в том случае, если получатель речевой информации будет внимателен. Внимательность – это основное требование к адресату. Умение внимательно выслушать, умение прочитать, т. е. желание и умение разобраться в получаемом тексте – для слушающего требование того же порядка, что и требование вразумительности, четкости, понятности, доступности для составителя текста. Следует чаще напоминать (а еще лучше чаще вспоминать самим) о сменяемости ролей говорящего и слушающего [Винокур 1993]. Отправитель и получатель информации – это не постоянные, навечно закрепленные за индивидуумами функции, а лишь постоянно сменяемые ими роли.
Правильность текста, его понятность – необходимые, но лишь предварительные условия эффективности речевого общения. Полный успех речевого взаимодействия обеспечивается речью развитой. Развитая речь – это целый комплекс речевых умений адресанта. Традиционно к ним относят 1) умение привлечь внимание к своей речи как путем элементарного напоминания, так и путем внесения особо интересных элементов в текст; 2) умение заставить адресата думать совместно с адресантом; 3) умение развивать мысль, раскрывать обсуждаемый вопрос с разных сторон, не повторяясь, добавляя новые элементы; 4) умение внимательно слушать собеседника, стараясь вникнуть в содержание производимого им текста; 5) умение понять адресата, понять всё сказанное им в полном объеме; 6) умение найти и надлежащим образом сформулировать ответы на все прозвучавшие вопросы, предложения, просьбы и т. п. адресата.
Целенаправленно строить речевые произведения, создавать устные и письменные тексты, максимально точно и полно достигающие задуманного эффекта – в этом и состоит смысл коммуникативных нормы, для чего и нужно их соблюдение. Понятие коммуникативных норм во многом тесно смыкается с этическим критерием. Это фактически две неразрывные составляющие хорошей речи.
Хорошая речь – это всегда речь успешная. «Успешность речевого общения – это осуществление коммуникативной цели инициатора (инициаторов) общения и достижения собеседниками согласия» [Культура русской речи 1998: 59]. К условиям успешного общения принято относить: 1) коммуникативную заинтересованность общающихся, позволяющую установить паритетность вне зависимости от социального статуса и ролей участников разговора; 2) социальную настроенность на мир собеседника; 3) умение слушателя проникнуть в коммуникативный замысел говорящего; 4) способность говорящего варьировать способ языкового представления того или иного реального события, той или иной темы разговора; 5) внешние обстоятельства, в которых происходит разговор; 6) знание и соблюдение говорящим этико-этикетных норм речевого общения; 7) степень соответствия планов и схем речевого поведения собеседников.
Успешность речевого общения зависит от желания и возможности участников разговора выразить свои взгляды, мнения, желания, просьбы и т. д., от умения определить личные особенности собеседника, организовав в соответствии с этим свои реплики, содержащие информацию (полную, частичную, выборочную) и выражающие мнение, суждение, оценку в оптимальной при данных обстоятельствах форме. Побуждение к действию – поступку должно осуществляться говорящим всегда на достойном для собеседников интеллектуальном уровне и в интересном ракурсе [Культура русской речи 1998: 58-68]. Так при вступлении в разговор на деликатные темы говорящим могут быть использованы фразы: Стоит ли говорить об этом?; Вы сами прекрасно знаете...; Лучше сразу исключить между нами всякую недосказанность; Давайте снимем любую недоговоренность между нами; Я уверен, что Вы поймете меня правильно; Я надеюсь на Ваше понимание и мн. др.
Соблюдение этических норм во многом основывается на заведомом знании собеседников «в чем дело». Мимика, взгляд, жест, многозначительное молчание, пауза, намек, догадка, отсылка к известному факту, цитате, фразе, имени могут служить условием успешного речевого общения. Этика в значительной степени может находиться за пределами чисто лингвистического анализа. Следовательно, речь должна идти о проблеме объяснения не интенциональности в терминах языка, а, наоборот, языка в терминах интенциональности [Павиленис 1986: 382].
Хорошая речь – это всегда поиск согласия. Этика речевого общения начинается с соблюдения условий успешного речевого общения, с уважительного и доброжелательного отношения к собеседнику, вербальной и невербальной демонстрации заинтересованности в разговоре. (Да, да, я Вас понял; Теперь понятно; Ясно; Нетрудно догадаться; Спасибо, что сказали; Конечно, конечно, мы взрослые люди; Конечно, жизнь есть жизнь); искренности в выражении своего мнения, сочувственного внимания.
Соблюдение этических норм – это умелая демонстрация правил должного речевого поведения, основанная на нормах морали и национально-культурных традициях. Главный этический принцип речевого общения – уважительное отношение к любому собеседнику – должен находить свое выражение начиная с приветствия и кончая прощанием на протяжении всего разговора.
Совершенно ясно, что владение навыками и умениями развитой речи, т. е. успешной речевой деятельности, теснейшим образом связано с уровнем культуры общающихся, а в конечном счете – уровнем культуры всех носителей данного языка на данном этапе [Культурно-речевая ситуация… 2000]. Эффективность речевой деятельности как части культурного процесса зависит и от уровня культуры всего общества, и от уровня культуры его членов. Соблюдение этических и коммуникативных норм находится в прямой связи с типом речевой культуры [Гольдин, Сиротинина 1993; 1997], который в свою очередь тесно связан с типом общей культуры. Как правило, носителем просто развитой речи выступает представитель среднелитературного типа речевой культуры, а носителем хорошей русской речи выступает представитель элитарного типа. (Несколько иная точка зрения представлена в главе 6.) Общекультурная составляющая носителя элитарной речевой культуры столь высока, что его речь можно рассматривать как образцовую, достойную подражания [Кочеткова 1999].
Хорошая речь предполагает соответствие этике общения и с точки зрения ее содержания (общение на трудные, запретные, деликатные, щекотливые, интимные и т. п. темы), и с точки зрения использованных форм выражения этого содержания. Содержание речевой деятельности диктуется определенными рамками этикета, при изложении которого после слов «принято»/»не принято» – может последовать длинный перечислительный ряд рекомендаций или ограничений. Элементарные правила приличия, общие нормы поведения знакомы практически всем членам общества (детям, взрослым, представителям различных социальных слоев и групп), но тонкое и доскональное знание этикета умело демонстрируют только носители высокой речевой культуры. Вспомним, когда людям не о чем говорить, то, как правило, они начинают говорить о погоде. Не принято говорить на некоторые темы в тех или иных условиях, так как это может вызвать отрицательную реакцию кого-либо из участников данного разговора. Так, известно, что за едой не принято говорить о мухах, тараканах, о пищевых отходах, нечистотах, об экскрементах, о некоторых так называемых физиологических отправлениях (даже детских) и т. д.
Не принято обсуждать темы, вынесение которых на обсуждение может быть неприятным, неудобным или даже болезненным для кого-либо из присутствующих. Признаком дурного тона является обсуждение поведения кого-либо (как присутствующего, так и неприсутствующего), распространение сплетен, ложных, недостоверных, непроверенных сведений о ком-то; впрочем, и истинные сведения отнюдь не всегда подлежат разглашению и тем более обсуждению.
Этикетные табу – это запрет не столько на форму, сколько на содержание. В современном обществе к таким табу относится обозначение ряда предметов и действий, связанных с некоторыми сферами жизни, считающимися «неприличными». Это могут быть обозначения, связанные с сексуальной деятельностью, с физиологическими действиями выделительной системы. Такие запреты социально обусловлены, но осведомленность о приличном и неприличном в разных социальных группах в полном объеме может и не совпасть, так как табуированным является само понятие, а не слово. Выбор соответствующего слова зависит от уровня общей и речевой культуры говорящего, от его принадлежности к определенному типу речевой культуры, социальной и профессиональной принадлежности, личностного языкового вкуса и речевых предпочтений. Это, например, прослеживается по наличию большого ряда эвфемистических замен отхожего места: туалет, уборная, санузел, нужник, сортир, клозет; место, куда царь пешком ходил. В интеллигентной среде часто возникают условные эвфемизмы типа маленький домик, кабинет задумчивости, изба-читальня, розовая комнатка и др.
Использование в речи эвфемизмов как этического компонента хорошей речи относится к фундаментальным правилам этики речевого поведения. Казалось бы, использование эвфемизмов относится к числу сравнительно малочастотных (или даже редких) явлений в речевой практике говорящих, но именно эти средства служат своеобразными квалификаторами речевой состоятельности говорящего, подчеркивают систему преимуществ его манеры общения с людьми [Кочеткова 1998: 167-179]. Степень эвфемизации речи помогает определить принадлежность индивида к тому или иному типу речевой культуры, уровень его владения языком. Употребление эвфемизмов всегда свидетельствует об интеллекте и языковом вкусе говорящего [Костомаров 1994]. Но это не только и не столько проявление утонченного языкового вкуса говорящего, а, скорее, яркий показатель его постоянной внутренней обеспокоенности, заботы о своем собеседнике и о соблюдении этических норм.
Факт возникновения эвфемизмов в речи может расцениваться как отрицательный только в том случае, когда говорящий осуществляет попытку скрыть свое бескультурье, что на практике приводит к нарочитой цветистости речи и не спасает говорящего от коммуникативных неудач. Если же с помощью эвфемизмов говорящий показывает хорошее знание системных возможностей родного языка, это, бесспорно, воспринимается как явление положительное и оценивается как проявление уважения к собеседнику. Следует согласиться с мнением Л.П. Крысина, что при таком отношении говорящего к собеседнику появление в его речи эвфемизмов можно расценивать как частный случай реализации одного из постулатов, сформулированных П. Грайсом, – постулата вежливости: проявляя заботу о собеседнике, говорящий с помощью эвфемизмов старается сделать свою речь «доброй», «благостной», «благопристойной», «радостно звучащей», т. е. хорошей речью [Грайс 1985: 217-237]. Основная цель, которая преследуется говорящим при использовании эвфемизмов – это «стремление избежать коммуникативных конфликтов и неудач, стремление не создавать у собеседника ощущение коммуникативного дискомфорта» [Крысин 1996: 391].
Эвфемистичность речи носителя элитарной речевой культуры продиктована либо стремлением говорящего создать в любой ситуации общения и у любого собеседника коммуникативный комфорт, либо стремлением говорящего «снять», «погасить», «не допустить» возникший, чуть наметившийся или даже предполагаемый коммуникативный дискомфорт, т. е. сознательно и умело уйти от коммуникативных конфликтов (крупных поражений, серьезных промахов или мелких, досадных неудач). Хорошая речь всегда нацелена на доброе, гармонизирующее, эффективное общение.
Можно предположить, что в типологии речевых культур элитарная речевая культура в плане представленности в ней различных средств эвфемизации речи занимает особое место. Так, для речи носителя элитарной речевой культуры характерно бóльшее количество эвфемистических слов и выражений не только благодаря более полному владению лексическими возможностями языка, но и поскольку его социальная «многорольность» и разнообразная активная речевая практика затрагивают социально значимые темы, разнообразные сферы деятельности человека, широкий круг его отношений с обществом и другими людьми. Социальный контроль его речевых ситуаций настолько высок, что заставляет говорящего постоянно проявлять жесткий самоконтроль речи. Это становится для него нормой, естественным и обязательным правилом общения даже при высоком автоматизме речи (общение в семье, с близкими друзьями и проч.).
Следует обратить внимание, что в существующем словарном определении понятия «эвфемизм» уже заложена активная творческая позиция говорящего в выборе нужного лексического средства, т. е. говорящий в процессе общения сам оценивает ситуацию и сам решает, какое слово или выражение наиболее прилично, тактично, подобающе, пристойно, удобно, желательно употребить в данный момент в своей речи. Всё это и есть соблюдение этических норм. «Эвфемизм – эмоционально-нейтральные слова или выражения, употребляемые вместо синонимических им слов и выражений, представляющихся говорящему неприличными, грубыми или нетактичными…» [ЛЭС 1990: 590]. Более того, эффект использования эвфемизма изначально заложен в самом термине: «эвфемизм» – греч. euphesnismos от eu – хорошо и phemi – говорю.
Эвфемистичность речи свидетельствует о многом: о развитом интеллекте говорящего, о его хорошем воспитании и образовании, о его высоких моральных качествах и нравственных ценностях, о развитом чувстве чуткости к слову, о безошибочной реакции на «все тонкости и премудрости», возникающие в области человеческих отношений. Эвфемистичность речи выгодно отличает носителя элитарной речевой культуры от носителей всех других типов речевых культур, в речи которых могут наблюдаться даже обратные процессы (дисфемизмы в речи носителей литературно-разговорного и фамильярно-разговорного типов речевых культур: загреметь вместо упасть, сдохнуть вместо умереть, наврать вместо сказать неправду). При соблюдении этических норм особое значение имеет тщательность подбора лексических средств, общее стремление не к огрублению, а к смягчению речи, что позволяет сглаживать углы, а порой вуалировать суть упомянутого в речи явления: Учился он очень скромно (о троечнике); У него были временные трудности с английским; Она была несколько слабогрудой; Её вряд ли можно назвать красавицей и т. п.
Можно выделить несколько моментов, существенных для появления эвфемистических средств в речи носителей элитарной речевой культуры. Прежде всего это социальная обусловленность речи. Представление носителей элитарной речевой культуры о том, что следует прибегнуть к эвфемизации речи, может не совпасть с мнением говорящих из другой социальной среды, т.к. их уровень общей культуры значительно ниже. Так, если для носителя среднелитературного типа речевой культуры вполне нормативно употребить в своей речи слова и выражения плод, наркоманы, ослепнут, которые оцениваются в этой социальной среде как «нейтральные», «соответствующие норме», то более изысканный, утонченный языковой вкус носителей элитарной речевой культуры, их знания возможностей родного языка позволяют им использовать в речи и иные, более точные, тонкие, деликатные, эквивалентные средства выражения: (соответственно) будущая жизнь; лица, страдающие лекарственной зависимостью.
Совершенно неприемлемым для этически нормальной речи в любых ситуациях, безусловно, является инвективный способ общения и даже вкрапление в речевое общение отдельных инвектив в качестве сознательного (по какой-либо причине) нарушения этических (и эстетических) норм. Устная речь, особенно публичная, с включением в нее обсценизмов разрушает этические и эстетические ожидания слушающих. Даже минимальное использование подобной лексики относится к «аморальным деяниям» [Горбаневский и др. 1999: 172-173].
Но помимо этих крайностей, может наблюдаться иное нарушение этических норм, особенно в СМИ. Так, нельзя отказать бывшему ведущему аналитической программы ОРТ С.Л. Доренко в том, что его речь отвечает многим критериям хорошей речи, но в этическом плане она зачастую оказывается недопустимой. Вспомним хотя бы злое муссирование им в одной из передач болезни Е.М. Примакова, цикл передач накануне предвыборной кампании Ю.М. Лужкова. Можно вспомнить и его пассажи в адрес многих известных политиков, в частности, выпады против председателя РАО ЕЭС А.Б. Чубайса, которые этически являются совершенно непригодными и вызывают неприятие телезрителей, вынужденных даже переключаться на другую программу. Этически непригодная речь не может считаться хорошей речью.
Не впервые говорится о неэтичности многих рекламных роликов на TV. Так, И. Лукьянова (ЛГ 7.11.2000) справедливо негодует по поводу «патологического эгоцентризма и бессердечия», заполняющего рекламные паузы. Рекламные агентства производят на свет неуместные в общем контексте российской жизни «шедевры», которые «начисто отрицают все телепризывы к взаимопомощи, милосердию и состраданию». Неуместность рекламы типа «Самое время позаботиться о свежести вашего дыхания» непосредственно после сообщения о трагических происшествиях, гибели людей, терактов очевидна. В таком соседстве проявляется забвение этических правил (гласных и негласных) или пренебрежение ими.
Заметим при этом, что этичной может быть речь простого человека, обладающего природным тактом, хотя и не знающего каких-то правил этики.
В современной русской речи интересно наличие разных норм обозначения отсутствующего лица. Местоимение третьего лица он, она не только в присутствии того, на кого местоимение указывает, недопустимо в хорошей литературной речи. Но это запрет, касающийся способа выражения, а не самого понятия. И относится этот запрет к области культуры речи; табу это касается именно образцовой литературной русской речи, в русских же говорах и просторечной культуре таких ограничений уже нет, но зато там «из уважения» появляется множественное число для обозначения одного человека (они).
К сожалению, проявления речеэтического бескультурья мы встречаем повсюду, и они достаточно разнообразны.
2) Справочная: А. (пассажир): Когда прибывает поезд № 206?
Б. (работник справки): Не знаю.
Больница: А. В какой палате лежит больной Иванов?
Б. Понятия не имею.
Поликлиника: А. Где находится кабинет окулиста?
Б. Это не ко мне.
Даже если предположить, что вопросы со стороны А содержат некоторую неточность и заданы не совсем по адресу, хотя и работникам соответствующих служб, полученные ответы не выдерживают критики с точки зрения этики.
3) А. (секретарь, женщина в возрасте, проработавшая в должности свыше 20 лет), обращаясь к начальнику: Я хотела бы...
Б. (начальник, раздраженно): Не беспокоить!
4) А. (посетитель): Можно ли к вам обратиться с просьбой..?
Б. (начальник): Для вас меня сегодня нет и не будет.
Даже высокий пост и непредвиденные обстоятельства не дают права руководителям разговаривать с подчиненными в столь грубой манере.
Сюда же относятся начальственно развязные обращения к подчиненным под маской демократичности (вот, мол, как хорошо я с простым народом умею говорить его языком). Так, молодой начальник, обращаясь к пожилому шоферу, говорит в присутствии посторонних: Ну ты, давай гони. Гони, Палыч (просьба подать служебную машину). Неоправданная замена этико-этикетных формул служебного общения на грубые (Ну ты) или фамильярно-панибратские обращения (Палыч) в последнее время становятся дурной модой.
«Революционные» изменения постперестроечного периода, коснувшиеся всех сфер жизни общества, безусловно, нашли отражение в языке. Ярким подтверждением этому может служить обращение к текстам объявлений. Если вспомнить объявления недавнего советского прошлого, то по стилистике они напоминали скорее всего окрики: «Тихо!!!», «Не курить!», «Не сорить!», «По газонам не ходить!», «Строго воспрещается принимать гостей после 11 часов» (объявление в общежитии), в которых «человеческий фактор» полностью отсутствовал. Стилистика объявлений последнего десятилетия кардинально изменилась как по форме, так и по содержанию. Объявления являются наиболее доступными, понятными и часто встречающимися в любых ситуациях текстами. Их малый объем, письменная закрепленность, отражение в них реакции на малейшие социальные изменения (позитивные, негативные) делает их «удобным» материалом для иллюстрации рассматриваемых положений. Объявления советского периода, которые в большинстве случаев имели категорично-запретительный и даже устрашающий характер, ушли в прошлое. Существенным образом изменилась внешняя и внутренняя эстетика объявлений.
Компьютерная графика дает неограниченные возможности для их цветового, шрифтового, художественного оформления. Зрительное восприятие текстов новых объявлений вызывает положительные эмоции. С содержательной точки зрения их можно назвать личностными текстами, так как в них содержатся уважительные обращения, корректные предложения, предостережения, сообщения каких-либо сведений в ненарочитой форме: тексты многих объявлений составлены так, что предоставляют читающему возможность сделать собственный выбор или принять решение. При этом сведения делового характера порой соседствуют с отдельными рекламными приемами. Своеобразной новинкой многих современных объявлений можно считать «добрые концовки», рассчитанные на создание хорошего настроения читающих. Забота о человеке, уважительное отношение к нему проявляются в форме пожеланий, в применении афористичных формул и т. д. Примеры:
Уважайте труд людей, которые убирают. Пожалуйста, пользуйтесь мусоропроводом. Не бросайте мусор через окна!
Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят! (Объявление в ЖСК).
Уважаемые клиенты!
За оставленные без присмотра личные вещи администрация ответственности не несет. Мы рады обслужить вас. (Объявление в парикмахерской г. Саратова).
Обращаем Ваше внимание. С 10 октября 2000 года все блюда подаются без гарнира. Стоимость сложного гарнира с картофелем – 12 рублей, с рисом – 8 рублей.
Мы стараемся, чтобы все были довольны в нашем кафе. (Объявление в кафе С.-Петербурга).
Санкт-Петербургский банк Сбербанка России предупреждает: незаконные операции с иностранной валютой преследуются по закону в соответствии со статьей 153 «Кодекса РСФСР об административных нарушениях».
Остерегайтесь мошенников! Не совершайте операции с валютой вне обменных пунктов банков! Берегите свои деньги! (Объявление в отделении банка СПбГУ).
ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ
ЖДЕМ ВАС в комн. 94 («Крест») ежедневно с 11 до 18 (Объявление в РУДН, г. Москва).
Характерной приметой времени можно назвать столь популярные в нашей действительности мини-плакатики, появившиеся практически повсюду (в транспорте, в офисах, в общественных организациях и частных фирмах и т. д.). Они имеют этическую направленность, являясь своеобразными ненарочитыми предписаниями для каждого человека.
Например: «Входи тихо,
Формулируй четко,
Проси мало,
Уходи быстро»;
(на дверях приемных, офисов, канцелярий и т. п.).
Однако наряду с общими положительными изменениями в общей культуре оформления наглядных средств встречаются этически неприемлемые образцы, также вызванные новыми явлениями в общественной жизни (легальное предпринимательство, конкурентная борьба и т. п.). К серии «нарочно не придумаешь» можно отнести мини-плакат в Волжском районном отделении милиции г. Саратова: Лучше маленький рубль, чем большое спасибо. Во всех ситуациях, когда мы находимся в окружении людей, наше речевое поведение должно регулироваться двумя этическими нормами: 1) внимание к окружающим, в частности, к собеседнику; 2) экономия времени.
Уважительное отношение к собеседнику можно считать этикетным правилом № 1. Именно оно регулирует наши отношения и коренится в началах морали и этики, которые повелевают уважать каждого человека. Уже с раннего возраста человека приучают к соблюдению некоторых правил, которые позволяют выражать уважение к собеседнику и должны быть воспитаны с детства: 1. Будь внимателен к окружающим; 2. Запоминай имена своих собеседников; 3. Уместно используй обращения к ним; 4. Будь вежлив и доброжелателен. Поощряй других самим говорить о себе. 5. Доверяй собеседнику и сам говори правду. 6. Воздерживайся от резких критических замечаний. Многие из этих правил действенны для человека на протяжении всей жизни. Для детей существуют в дополнение к этим и другие правила этического порядка: они не должны мешать разговору взрослых, не должны перебивать старшего и т. д.
В зависимости от ситуации общения, темы, степени знакомства собеседников, их социального статуса говорящим должна быть верно задана общая тональность разговора. Во многом она создается выбором ты- или вы- общения. В хорошей русской речи Вы-общение используется сейчас при обращении: 1) к незнакомому малоизвестному человеку, 2) в официальной обстановке общения, 3) при подчеркнуто вежливом, сдержанном отношении к адресату, 4) к равному и старшему (по положению, возрасту) адресату; ты-общение используется при обращении: 1) к хорошо знакомому адресату, 2) в неофициальной обстановке общения, 3) при дружеском, фамильярном, интимном отношении к адресату, 4) к равному и младшему (по положению, возрасту) адресату.
Некоторые лица, особенно занимающие более высокое положение, чем их собеседник, позволяют в настоящее время использовать в общении ты, нарочито подчеркивая, демонстрируя свое «демократическое», «дружеское», «покровительственное» отношение. Это ставит в неловкое положение адресата, порой воспринимается им как знак пренебрежительного отношения, как посягательство на человеческое достоинство и даже как оскорбление личности.
Важно знать, что когда в разговоре принимает участие несколько лиц, то русские этические нормы рекомендуют даже с хорошо знакомым, с которым установлены дружеские отношения, с обиходно-бытового общения на ты перейти на вы. Это правило далеко не всегда соблюдается. Иногда в телевизионных передачах, когда между известным телеведущим и не менее известным его собеседником (политиком, ученым, артистом и т. п.) разговор ведется на общественнозначимую тему и ведущий, начиная диалог, как бы советуется с аудиторией, может ли он обращаться к собеседнику на ты, поскольку в жизни их связывает давняя дружба и для них привычнее обращение на ты, после чего собеседники переходят на ты, речевая норма не нарушается. Такие случаи не единичны и уже практикуются не только на центральном, но и на региональном телевидении. Телезрители относятся к этому достаточно спокойно. Передача воспринимается ими как зрелище. Переход на ты в подобных случаях не шокирует собеседников, лишь снижает официальность, заданную обстановкой, разговор приобретает непринужденный характер, что облегчает его восприятие, делает передачу более естественной, раскрепощенной, привлекательной для телезрителей.
Но соблюдение этических норм – это всегда проявление уместности, чувство меры при этом не должно подводить никого из участников разговора. В противном случае неизбежны «досадные недоразумения», «речеповеденческие провалы», вызывающие непонимание и даже осуждение со стороны слушателей. Например, на канале РТР 22.11.1999 в передаче «Народ хочет знать» ведущий журналист Иван Кононов предоставил слово известному актеру О.П. Табакову, который обратился к позвонившему молодому человеку на ты, после чего последовала возмущенная реакция последнего: «А Вы что, всех на ты называете? ». После такой реакции возникла незапланированная пауза. Сгладить ситуацию удалось самому О.П. Табакову, который принес извинения, после чего попытался объяснить свое ты-обращение многолетней привычкой общения в качестве педагога со своими учениками. Инцидент был исчерпан. Можно вспомнить и столь нашумевшее в свое время, ставшее печально знаменитым выражение Е.К. Лигачева: Борис, ты не прав!
На общую тональность разговора могут влиять такие факторы, как форма общения (устная или письменная), а также официальность/неофициальность общения. Этим мотивируется выбор различных этикетных формул: приветствия, обращения, извинения, согласия, несогласия, благодарности, прощания и мн. др.
Так, например, ситуация знакомства может быть непосредственной и опосредованной. Правила хорошего тона предписывают не вступать в разговор с незнакомым собеседником и самому представляться. Однако на практике это правило далеко не всегда соблюдается. Говорящий, которому необходимо срочно завязать деловое знакомство, может воспользоваться выбором из ряда следующих этикетных формул: Разрешите с вами познакомиться; Я хотел бы с вами познакомиться; Давайте познакомимся; Будем знакомы; Нам не мешало бы познакомиться и под. В современных условиях при трудоустройстве, при посещении учреждения (офиса, конторы, кабинета директора и т. п.), когда происходит разговор с чиновником и необходимо ему представиться, то носителями хорошей речи чаще всего полностью называются фамилия. имя, отчество, т. е. используются этикетные формулы: Позвольте (разрешите) представиться...; Моя фамилия Наумова; Моё имя Юрий Владимирович Нестеров. Разрешите вам представить… В последнее десятилетие при знакомстве стали широко практиковать визитные карточки. Визитная карточка подается во время представления. Тот, кому представляются, должен взять визитную карточку, прочитать ее вслух, а затем во время разговора, если он происходит в кабинете, держать визитную карточку перед собой, чтобы правильно называть собеседника.
В настоящее время установился определенный порядок делового представления с помощью посредника. Выбирать этикетную формулу посреднику следует с учетом служебного положения, возраста, пола тех, кого он представляет, факта знакомства в прошлом и т. д. Активно используются при этом такие формулы представления: Познакомьтесь (пожалуйста): Валентина Александровна Иванова; Я хочу (хотел бы) познакомить вас с...; Я хочу (хотел бы) представить вам...; Разрешите (позвольте) познакомить вас с...; Представляю вам нашего нового сотрудника: Ольга Борисовна Сорокина; Познакомьтесь, пожалуйста...
В настоящее время в речевом общении используется скудный объем формул вежливости, показательна таблица частотности употребления формул-клише в речи [Гвазава 2000: 84].
Общение чаще всего происходит при употреблении формул-клише, кратких и с меньшим эмоциональным оттенком. Формулы гипервежливости в настоящее время практически не используются (Очень тронут вашим вниманием; Разрешите поблагодарить вас; Я вам очень обязан). Самой частотной формулой благодарности независимо от типа речевой культуры является «Спасибо!». Любые иные формулы благодарности воспринимаются уже как отклонения от привычной нормы. Например, в московском ресторане «Славянский базар» обслуживающий уходящих гостей швейцар, услышав вместо обычного Спасибо! – Благодарю вас, отреагировал таким образом: «Благодарю» уехал в Париж, а «Спасибо» осталось в России.
Существует множество речеповеденческих стратегий и тактик, но при хорошем, этически грамотном общении отдается предпочтение тактике социальных «поглаживаний» [Формановская 1998]. Подробнее см. в главе 4. Сфера общения жестко регламентирует соблюдение этических правил. В бытовом общении человек наиболее свободно, раскрепощенно выражает свои чувства, предпочтения, вкусы и пр. В деловом, профессиональном общении незнание или непонимание требований этикета может отрицательно сказаться при трудоустройстве, при продвижении по службе и т. п. В настоящее время это особенно коснулось специалистов сервиса, сферы обслуживания, поскольку даже незначительная речевая оплошность (невежливость, нетактичность), допущенная в адрес клиента (пациента), может спровоцировать конфликт и привести к потере рабочего места в престижном учреждении.
Этика делового общения предполагает соблюдение целого ряда правил: правильно произносите имена собственные, умейте слушать других и показывать, что вам это интересно, говорите правильно, соблюдайте правила грамматики, говорите доступно, избегайте жаргонных, просторечных словечек, не допускайте резких и оскорбительных выражений, соблюдайте правила устной и письменной речи.
Значительные изменения коснулись этических норм письменной речи. Ушли в прошлое штампы и канцеляризмы советского периода. Деловое письмо предельно упростило содержание за счет отказа от всевозможных формул выражения приветствий, разного рода заверений в признательности, глубоком уважении и преданности и т. п., в отказе от многих традиционных формул вежливости (см. в главе 2).
В последнее время появилось множество всевозможных переводных пособий по речевой коммуникации, в которых есть специальные разделы, посвященные этическим нормам и этикету, однако далеко не все «западные предписания» могут быть взяты на вооружение в современной российской действительности. Попытка сформулировать некоторые правила современного служебного этикета была предпринята В.П. Веселовым [1993] и М.В. Колтуновой [2000]. В связи с заявленной темой мы обратились к деловому этикету не случайно: в нем отражается опыт, нравственные представления и вкусы определенных социальных и профессиональных групп. Степень владения деловым этикетом определяет в какой-то мере и степень профессиональной пригодности человека. Это прежде всего относится к государственным служащим, педагогам, юристам, врачам, менеджерам, предпринимателям, работникам сферы обслуживания, к тем, кто по своему роду деятельности постоянно общается с людьми. Соблюдение этических и этикетных норм позволяет человеку чувствовать себя уверенно, непринужденно, комфортно в любой ситуации.
Современные этические нормы по-прежнему строятся на триединой гармонии в речи – мысли, красоты, добра. Они отражают нравственное состояние общества, его моральные устои. Специфика развития культуры состоит в том, чтобы удержать высшие ценности, выработанные предшествующими поколениями, и отмести всё временное, уродливое, несущественное для человеческой культуры. История доносит до нас не столько человеческую глупость, сколько образцы высоких творений человеческого духа, по-настоящему значимые, гуманные и разумные нормы человеческих отношений. Ушел из жизни сословный этикет, но остались универсальные, общечеловеческие нормы поведения, облегчающие и облагораживающие человеческое общение.
5.4. РИТОРИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ РЕЧИ
(АДРЕСОВАННОСТЬ РЕЧИ)
Мы не ставим своей задачей подробное освещение всех вопросов риторической организации речи (существует уже немало риторических пособий). Остановимся только на том, что, с нашей точки зрения, особенно важно для хорошей речи, но в современном русском речевом общении далеко не всегда соблюдается.
Хорошей может быть только речь, ориентированная на адресата, речь, в которой автор учитывает уровень культуры, знаний, интересов, социальный статус и другие качества адресата, вовлекает его в процесс общения, стремится достигнуть определенного (в подготовленной речи заранее запланированного) уровня воздействия на адресата. Адресат при этом (даже в монологической речи)становится существенно значимым участником общения. От него во многом зависит успешность и эффективность речевого взаимодействия. А это значит, что любое эффективное речевое общение по сути диалогично. Диалогичность понимается нами как выраженное средствами языка отношение «автор/говорящий – читатель/слушатель». Это отношение получает свое выражение во всякой речи и абсолютно обязательно в хорошей речи, так как только с помощью разнообразных средств диалогичности адресант может достичь гармонии отношений с адресатом, без которой общение не может быть успешным.
Основными средствами диалогичности являются обращения, мы- и вы-высказывания, императивные речевые акты, риторические вопросы и восклицания, вопросно-ответные комплексы, имитирующие диалог в монологической речи, разнообразные контактоустанавливающие и метатекстовые конструкции.
Выбор адресантом тех или иных средств во многом определяется стилевой и жанровой принадлежностью речи. Очевидна принципиальная диалогичность разговорной речи (Земская, Китайгородская, Ширяев 1981; Сиротинина 1974 и др.). Немало работ посвящено проблеме «читатель – писатель» для художественной речи. Мы остановимся на принципе диалогичности в публицистической и научной речи.
Диалогичность – необходимое качество хорошей публицистической речи, как устной, так и письменной. Ведь основная функция публицистики – воздействие, убеждение, стремление вовлечь адресата в обсуждение тех или иных важных социальных проблем, сделать своим сторонником, сблизить позиции и оценки адресата и свои собственные, авторские.
Безусловно, хорошей речью можно считать выступление А.И. Солженицына перед депутатами Государственной Думы (используем собственную магнитофонную запись). Его речь насыщена самыми разнообразными средствами диалогичности, с помощью которых писатель пытался установить контакт со слушателями, убедить их в справедливости оценки социально-политической ситуации в России.
Один из частотных приемов – использование риторических вопросов. По форме они обращены к депутатам Думы: А.И. Солженицын предлагает подумать вместе с ним над поставленным вопросом. Правда, следует признать, что этот прием адресованности речи используется писателем в основном для выражения открытой негативной оценки действительности:
Скажите, где открытые суды, где грозные приговоры? Можете вы назвать? Слышали вы их?; Ну кому в голову придет, чтоб Вашингтон пригласил Техас для равных государственных переговоров? Где мы видели вообще такое в мире?; Почему в Беловежье близоруко поверили Кравчуку? Без всяких гарантий, что будет реальный государственный союз? В этих риторических вопросах писатель активно использует мы- и вы-высказывания, прямо обращаясь к сидящим в зале депутатам.
В выступлении А.И. Солженицына часто появляются фрагменты моделируемого диалога, происходит имитация диалога со слушателями. Писатель эксплицирует предполагаемую позицию слушателя, возможные его комментарии и оценки, возражения и вопросы и дает ответы на них:
Говорят, у государства нет денег. Да, у государства, допускающего разворовку национального имущества, нет денег; Мы все знаем, что происходящие экономические реформы, их план никогда не был объявлен. Почему? Или его нет. Тогда это авантюра. Или он есть. Тогда почему его скрывают?
В этом отрывке автор реализует мы – общение, объединяя себя и слушателей в одну группу единомышленников.
Довольно употребительное средство установления контакта со слушателями в речи А.И. Солженицына – прямой вопрос, начинающийся с побудительного «Скажите…»:
Скажите, где сегодня есть конкурсные условия для занятия должностей? Ничего подобного. Как скажет очередной начальник; Скажите, какой абзац из этого указа приведен в действие?
Полемичность речи эксплицируется и с помощью сверхфразовых единств, реализирующих семантику «возражения под видом согласия» [Булыгина, Шмелев 1997]. Говорящий как будто бы соглашается с мнением оппонента, но тут же приводит возражение. Второе предложение обычно начинается с союза но:
Мы себя успокаиваем, что у нас сегодня потому демократия, что демократическая система выборов. Но нынешняя система выборов не дает выхода народным силам.
Активны в речи А.И. Солженицына и средства открытой адресации. Это прежде всего прямые побуждения к действию, императивные конструкции, обращенные не просто к сидящим в зале депутатам, а к власти вообще:
Дайте народу реальную власть над своей судьбой, дайте им власть!; Так дайте населению действительно избирать и действительно осуществлять!; Так помогите нашим соотечественникам их заселить!
Это и прямые призывы к солидарности с авторскими взглядами: Ну вы сами видите, ну кто серьезно верит в СНГ или что оно будет существовать. Интересно и использование воображаемого диалога с собеседником: Да, нация должна контролировать… только ту территорию, где она составляет большинство; Она разовьет его государственное правосознание, которое, да, у него сегодня слабое. Безусловно, такая прямо адресованная к слушателю речь особенно эффективна.
Можно оценить как хорошие с точки зрения качеств его речи и некоторые выступления В.В. Жириновского. В своих предвыборных выступлениях он умело использовал такое средство диалогичности, как мы-высказывания, постоянно подчеркивая, что видит в слушателях единомышленников, которые смотрят и оценивают важнейшие проблемы страны так же, как он: Я хочу обратиться к вам с призывом всем нам сделать на этих выборах стратегический прорыв//; Мы должны обязательно создать новую/но единую команду// Наше общество /государство… устало от многолетней вражды //С семнадцатого года / мы делим друг друга / на красных и белых //.
Частотны у него и вы-высказывания, прямая адресация к слушателям, и побудительные конструкции, призывы следовать его советам: Это ложь/ которая льется на вас уже многие годы // Потому постарайтесь сегодня все это отбросить//; Вечером я с вами еще увижусь//; И прощаясь с вами надеюсь / что вы сделаете правильные выводы // Будьте осторожны //.
Широко представлены средства диалогичности и в хороших письменных публицистических текстах. Наши наблюдения за публицистическими статьями на общественно-политические темы ведущих журналистов «Литературной газеты» (ЛГ) и газеты «Русская мысль» (РМ) свидетельствуют о широком использовании ими многообразных средств диалогичности, которая становится доминантной в тексте. Она усиливает воздействие на читателя, убедительность текста, создавая в то же время эмоционально-экспрессивную тональность.
Вот, например, статья В. Весенского в ЛГ (№ 36, 2000) «Жизнь матроса и военная тайна». Она строится в форме беседы с читателем, т. е. диалогичность является внутренней формой речи, ее глубинным смыслом. Автор прогнозирует вопросы, возможные возражения и доводы читателей и дает на них ответы. Автор использует приемы имитации «живого» диалога с читателем: императивные конструкции-апелляции, вопросительные предложения, обращения к читателям, конструкции чужой, воображаемой читательской речи: Но мы гордились профессией подводника, простите за пафос, защитника Отечества; Спросите, почему англичане не дают сведений об аварии их подводной лодки в Средиземном море и держат ее в Гибралтаре. А вспомните, как зажали демократическую прессу Великобритании, и она ничего не могла сообщить о потере ядерных боеголовок; А сколько журналистов освещало войну «Буря в пустыне»?; Она в том, что России-де не нужен флот.
Такая форма подачи материала создает впечатление непосредственного откровенного диалога с собеседником, приобретает черты личностно-ориентированного общения.
Насыщена средствами диалогичности и статья публициста Г. Лисичкина «Совесть и рынок» Ее жанр обозначен автором как «банальная история в трех частях». Рассказ о непорядочности партнеров по бизнесу часто прерывается обращениями к читателю, призывами вместе подумать о совместимости понятий совесть и рынок, вопросами, которые мог бы задать читатель, и ответами автора: В результате очень многие из них оказались у разбитого корыта. Почему? Рынок виноват? Или тот, кто так долго и настойчиво призывал использовать его преимущества? Стало быть, и я. И что же делать тем, кто прославлял рынок? Каяться; Конечно, не в том, о чем подумал читатель – не в жалобе на непорядочного партнера. (В этих фрагментах текста автор искусно моделирует диалог, формирует вопросы разных групп читателей, да и собственные тоже, то есть организует полемику); Вдумайтесь только в такие цифры; Во всех подобных неприятностях прежде всего виноваты мы сами, наш моральный потенциал. (См. образцы хорошей речи).
Очень активным способом установления контакта с адресатом в современной публицистике является использование так называемых прецедентных феноменов (в том числе текстов [Красных 1998]), то есть текстов, хорошо, как правило, известных адресату как носителю определенных социально-культурных знаний. С помощью этих текстов, которые обычно используются автором для оценки, чаще всего экспрессивно-эмоциональной, для аргументации своих мнений, адресант не только усложняет смысл сказанного, иногда даже обновляет его, но и поддерживает контакт с адресатом, опираясь на общность картины мира, ментальности, культурного пространства, акцентируя эту общность. Этот прием усиливает воздействующую, убеждающую функцию публицистического текста, являясь коммуникативно целесообразным в публицистике. Кроме того, новая информация усваивается и оценивается читателем прочнее и быстрее, если опирается на уже знакомые и привычные факты: Нет, это наши личные деньги, украденные теми, кто еще вчера официально представлял «ум, честь и совесть» России (ЛГ, № 36, 2000); Такого быть не может в нашем обществе, где воровство, взяточничество стало «делом чести, доблести, геройства» (там же); Того и гляди, понавесят мемориальных досок с именем соглядатая, чтобы знали «делать жизнь с кого» (ЛГ, № 12, 2000).
Некоторые из прецедентных феноменов уже стали общепринятыми, превратились в символы и используются без кавычек: В результате очень многие из них оказались у разбитого корыта (ЛГ, № 36, 2000) (ситуация из пушкинской сказки становится символом разочарования); ТВ не отображающее зеркало, а увеличительное стекло, если следовать формуле лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи (ЛГ, № 26, 2000).
Иногда публицисты для усиления экспрессивности текста подвергают прецедентые тексты частичной трансформации: … тем самым дать знать русскому народу, что «Аврора» наконец выстрелила отбой! (РМ, № 4340, 2000).
Правда, при использовании прецедентных феноменов нужно обязательно учитывать уровень культуры, знаний читателей, так как в противном случае не только не будет эффекта, на который рассчитывал автор, но прецедентный феномен может сделать текст непонятным.
Для хорошей научной речи тоже важна диалогичность, так как, используя средства диалогичности, автор связывает свою концепцию с другими и тем самым апеллирует к знаниям и памяти читателя, способствуя тем самым адекватному пониманию информации, а значит, эффективности коммуникации. Но средства диалогичности в научной речи (НР) отличаются от средств публицистики. Ведущую роль в письменной НР играют уже не обращения, мы- и вы- конструкции, контактоустанавливающие средства, а различные способы введения чужой речи (цитация, ссылки, сноски), Усиливающие аргументативность сообщения; конструкции скрытой полемики (например, противительные конструкции с семантикой «возражение под видом согласия»), таблицы, схемы, иллюстративные примеры и другие средства, помогающие адресату понять суть сообщаемого.
С этой же целью используются различные метатекстовые конструкции, обнажающие логику мысли автора, помогающие адресату/читателю следить и соучаствовать в движении этой мысли. Вот примеры многочисленных авторизующих и метатекстовых конструкций, используемых Г.А.Золотовой в написанных ею главах «Коммуникативной грамматики русского языка» [КГ 1998]: Когда утверждают, что «синтаксическая компрессия –это увеличение количества информации на одну единицу плана содержания», только привычное морфологизированное восприятие мешает увидеть, что у единицы плана содержания должен быть план выражения [КГ: 220]; Некоторые специалисты не признают синонимичными конструкции типа <…> Привычно квалифицируя технику оформления конструкции, не замечают общности именно грамматических значений… [КГ: 222].
Достаточно частотны здесь и мы-высказывания, делающие читателя соучастником вербализованного в тексте процесса мышления: Примем как допущение, что единица информации получает выражение в предикативное единице…; Вернемся к вышеприведенным примерам [КГ: 217].
Особенно возрастает роль средств диалогической адресации в таком жанре научной речи, как научно-учебная лекция. Хорошей считается только такая лекция, в которой лектором налажен контакт со слушателем и даже есть элементы обратной связи. Ведь основная задача лектора не просто передать знания, но и добиться их понимания слушателями. Многие средства диалогичности, которые используются в публицистике, широко представлены и в лекции. Хороший лектор стремится максимально вовлечь слушателя в процесс рассуждения, призывает его к «сомышлению». Отсюда обилие вопросительных предложений – проблемных вопросов, обращенных к слушателям, «мы»- и «мы с вами»- конструкций, апелляций к интеллекту, знаниям слушателей, прямых обращений к ним. Вот примеры из магнитофонных записей лекции: В начале лекции: Тем, кто не был, сообщу, а тем, кто был, напомню, что мы с вами остановились буквально на нескольких моментах //Мы показали/что…;
В развитии темы: Это выделено для чего/ как-то/ от чего мы отталкиваемся? И вот мы пришли к теории иллокутивных сил//;Вот давайте посмотрим… Вот/ понимаете / если я скажу…; Представьте себе/да/я скажу…; Вот на этой позиции надо остановиться подробнее//.
Рассказ о речевых актах (основная тема лекции) весь обращен к слушателям. Все примеры содержат «вы»-высказывания. Слушатели становятся активными участниками информации, участвуют в ее осмыслении: Вот этот пример я специально /привел/ чтобы у вас не создалось впечатления…; Мы с вами настолько заинтересованы… В конце лекции используются прямые апелляции к слушателям, попытки установить обратную связь: Давайте мы на этом сегодня кончим. Мы с вами без перерыва полтора часа/ и мы / пожалуй/ самое главное о речевых актах сказали// мы еще встретимся раз//не очень тяжело со мной/нет /было? //.
Иначе свойство обязательной адресованности речи представлено в деловой речи. Фактор адресата и здесь постоянно учитывается; хорошая деловая бумага или документ должны быть максимально удобными и понятными для адресата, должны содержать перечень вопросов и рубрик, на которые может однозначно и самостоятельно ответить рядовой адресат.
Другим важным принципом риторической организации речи, тесно связанным с предыдущим, является максимальная забота об адресате, но, к сожалению, в нашем обществе это наблюдается далеко не всегда: уровень агрессивности в общении достаточно высок. Хорошая речь характеризуется стремлением автора продемонстрировать близость к адресату, установить с ним партнерские отношения. В наше время говорят даже о «презумпции коммуникативного равенства адресанта и адресата» [Федосюк 2000]. В публицистике это достигается специальным подчеркиванием автором того, что обсуждаемая проблема важна, касается жизненных интересов читателя. Это делается специальными метатекстовыми конструкциями. Например, в статье о взаимоотношениях между президентом Чувашии Н.В. Федоровым и властью (РМ, № 4340, 2000) автор акцентирует внимание читателя на важности обсуждаемой проблемы: Так что предстоящее рассмотрение его запросов обещает быть весьма интересным.
Иногда автор заинтриговывает читателя указанием на необычность предлагаемой для обсуждения темы: Большинству православных верующих у нас в России тема женского священства просто не приходит в голову, а когда им удается случайно что-то узнать, они воспринимают это как совершеннейший нонсенс, иногда с немалым изумлением. (РМ. № 4340, 2000)
Заинтересовать читателя призваны и заголовки статей. Они очень часто проблемны, выразительны, содержат прецедентные феномены, иногда трансформируемые автором для усиления эффекта. Вот примеры заголовков статей в одном только номере ЛГ: Не понимаю я этих так называемых патриотов; Лиха беда начало…; А зачем нам теперь МВФ?; Станет ли Березовский Герценом?; Когда в товарищах согласье…; Кубань без Кондрата. Станет скучней, но лучше…; Суд да дело. (ЛГ, № 47, 2000).
Хочется еще раз подчеркнуть, что и здесь нужна мера, учет уровня культуры и общности фоновых знаний адресанта и адресата, без чего все усилия журналистов могут быть сведены «на нет».
Стремление заинтересовать читателя любыми способами приводит зачастую к обратному результату: раздражению, гневному недоумению адресата, у которого возникает впечатление, что журналисты просто морочат ему голову. Вот один из примеров стремления журналистов «Комсомольской правды» (КП) заинтересовать читателя, заинтриговать его во что бы то ни стало, заставить прочитать непременно следующий номер газеты. В «КП» от 10 января 2001 г. был дан анонс материала следующего номера газеты: В Брянске было совершено покушение на Владимира Владимировича Путина. В «КП» от 11 января 2001 г. на первой полосе огромный заголовок «Покушение на Путина», а в заголовке на развороте стр. 8-9 повторение анонса. Но оказалось, что речь в публикации идет вовсе не о покушении на президента России, а о покушении на майора из Брянска В.В. Путина (обманутые ожидания читателей).
Большую роль в облегчении восприятия написанного играют метатекстовые средства, объясняющие движение мысли автора, логический ход его рассуждений, ориентирующие адресата в речевом потоке говорящего [Кормилицына, Ерастова 1999]. Это может быть экспликация коммуникативных целей говорящего (автора текста): Те события, о которых я сейчас расскажу, принадлежат уже далекой истории. Именно поэтому я и осмеливаюсь говорить о них (из юбилейной речи В.С. Юрченко); Я задаю вопрос: – Цель он поставил правильную? –На мой взгляд, да. (из предвыборного выступления Н.С. Михалкова).
Это может быть и использование многочисленных метаоператоров типа: во-первых, во-вторых, с одной стороны, наконец, итак и др. Они помогают адресату следить за ходом мыслей говорящего, делят информацию на порции, подытоживают и обобщают изложенное. Особенно актуально их использование в хорошей научной речи, устной и письменной.
В научно-учебной лекции говорящий часто прибегает и к такому приему, как включение слушателей в качестве действующих лиц в примеры, иллюстрирующие научные положения: Скажем / когда я говорю Вас поздравляю с удачным ответом/ так/ то, безусловно/ это прямой речевой акт//; Если я говорю: Ваш ответ был лучшим // Мы с вами не можем назначить венчание… Основной прием сближения с адресатом здесь – вместе анализируем, обобщаем, делаем выводы, продвигаем мысль вперед. (См. комментарии к образцам хорошей научной речи).
Облегчают восприятие адресатом лекции и многочисленные повторы, иногда с трансформацией: …вообще жанр/ это универсальная форма// Универсальная форма// По-видимому/ всякий текст// Он отливается в форму некоторого жанра//.
В хорошей лекции слушатель – партнер лектора. Лектор не допускает резкой категоричности, авторитарности изложения. Поэтому часто использует средства смягчения категоричности, такие, например, как вводные конструкции гипотетической модальности, прямые вопросы к слушателям с объяснением своих утверждений: А почему я об этом говорю? Потому что мы сейчас не должны спроецировать это на теорию речевых актов//; Здесь есть общая/ такая/ я бы сказал/ не очень яркая тональность//; Может так надо построить эту схему// смотрите// Может быть даже красиво получится//.
В целом же, как отмечают все исследователи современного состояния русской речи «общая для всех современных функциональных стилей русского языка тенденция состоит в использовании каждым из стилей таких способов выражения, которые предполагают достаточно высокую осведомленность адресата, а в монологе не подчеркивают главенствующую роль адресанта в процессе общения» [Федосюк 2000: 29].
Большую роль в риторической организации речи играет умение говорящего / автора выразить в тексте свои эмоции, сделать свою речь выразительной, эмоциональной, экспрессивной. Только такая речь обладает убеждающей силой. Заинтересовать другого своей информацией, своей позицией можно только тогда, когда сам «пропускаешь через себя» сказанное.
Эмоционально-оценочная тональность речи (текста) создается автором с помощью самых различных приемов и языковых средств.Это и эмоционально-оценочные конструкции, и риторические вопросы, о которых уже шла речь, и многочисленные лексические повторы, синонимические ряды, параллельные синтаксические конструкции, которые умело использует автор для усиления убедительности своих доводов, и другие многочисленные конструкции экспрессивного синтаксиса.
Об особой эмоционально-оценочной тональности разговорной речи пишут все ее исследователи (Е.А. Земская, Т.В. Матвеева, М.А. Кормилицына и др.). Особенно важно создавать такую тональность речи публицистам, которые открыто и прямо агитируют, убеждают адресата. Функция убеждения, воздействия, как известно, здесь первична. Так, весь текст публичного выступления А.И. Солженицына, о котором мы уже говорили, отличается высокой плотностью эмоционально-оценочной модальности текста. Фактически в речи А.И. Солженицына нет предложений, не содержащих авторских эмоциональных оценок происходящего в стране. Они буквально «разлиты» по всему тексту. Эта оценка, пропущенная им через себя, опирается на глубокое индивидуальное проникновение в тему.Оценка дается прямо и открыто и базовыми единицами поля оценки «хорошо/плохо», и специальными эмоционально-оценочными словами, и специальными высказываниями – коммуникативами. Усиливает эмоциональность частое использование восклицательных предложений: Да / мы все хорошо знаем наши беды и наши язвы // И сокрушительное падение производства / и разгул чужой валюты по нашей стране // Какая дикость!; Да ведь это сумасшедший дом! Нелепо и бессмысленно строить границу до Казахстана//
Иногда он поднимается до высокой патетики, используя художественно-изобразительные средства: Необузданные корыстные интересы поднялись высоко-высоко по ветвям власти // И многие в сетях корысти //
Высокая эмоционально-экспрессивная напряженность речи создается и риторическими вопросами, о которых мы уже говорили, и многими достаточно разнообразными конструкциями экспрессивного синтаксиса: Сравню / еще раз вспомню либералов 1917 года // Они были незадачливы // Они довели Россию до хаоса // (параллельные синтаксические конструкции); Но ни один министр временного правительства не был взяточник /ни один из министров Временного правительства не был вор // (повторы); Мне по всему моему пути говорили / требовали / убеждали / умоляли / вы скажите / выскажите в Государственной Думе / скажите президенту / что накопилось / что накипело в душе простого человека // (синонимические ряды); Почему в Беловежье близоруко поверили Кравчуку? Без всяких гарантий, что будет реальный государственный союз? (риторические вопросы – апелляции к слушателям).
Эмоциональная оценочность – основная тональность и письменных публицистических текстов. Она значительно увеличивает силу убедительности авторской позиции, которая в современной публицистике выражается открыто. Говорящий использует для создания такой тональности все возможные способы. Это прежде всего оценочные слова и конструкции, которые пронизывают публицистические тексты самых разных жанров, вплоть до, казалось бы, чисто информативных, таких как «Парламентская хроника», «Мониторинг». Вот примеры из «Парламентской хроники» Е. Михайловской: На прошлой неделе депутаты по идее должны были сидеть в округах и общаться с избравшими их гражданами. Ан нет – Совет Думы зачем-то изменил расписание… Зачем это нужно было – одному Селезневу известно; Думская жизнь довольно часто вызывает у наблюдателей взрывы истерического смеха, но 25 октября звезды, видимо, расположились уж совсем оригинальным образом. (РМ, № 4339, 2000).
Это и многочисленные усиливающие эмоциональность текста повторы разных типов и длинные сочинительные ряды: Если коротко: фуфло все эти капитализмы – социализмы – тоталитаризмы – демократии (ЛГ, № 38, 2000); Сведения о нас, гражданах, объединенные в многочисленные базы данных, стали ходовым товаром: их собирают, систематизируют, обменивают и продают, их подслушивают, подсматривают, воруют и выплескивают на полосы газет и экраны телевизоров (РМ, № 4339, 2000).
Правда, использование жаргонно-просторечного «фуфло» сразу снижает качество хорошей в целом статьи.
Эмоциональности, экспрессивности, «яркости» речи способствуют и различные выразительные средства, такие, как метафоры, сравнения, яркие оценочные эпитеты: Нечеловеческое слово. В отличие от ласкового «нового русского» или пижонского заморского «бизнесмена» (ЛГ, № 38, 2000); И вот наше утлое суденышко вышло наконец в открытое море рыночных стихий (ЛГ, № 36, 2000).
Эти тропы в публицистике, конечно, используются не просто для украшения речи. Они производят особый оценочный эффект и для этого нужны автору публицистического текста. Иногда, правда, мы встречаем и в хороших в целом текстах примеры «чистой», ничем не оправданной украшательности.
Приведем еще примеры использования выразительных средств для социальной оценки автором явлений жизни: Не сведется ли в этом случае все правосудие к тому, что вместо очищающего душа публика испытает сомнительное удовольствие от борьбы в грязевой ванне? (РМ, № 4339, 2000); 7 апреля думские аграрии занялись публичным вынесением сора из избы (РМ № 4339, 2000); Но изрядно помучив земляков напрасными надеждами, губернатор все же сказал решительное «нет» и указал преемника. И буря, точно по мановению волшебной палочки, сменилась вдруг почти абсолютным штилем (ЛГ, № 47, 2000).
Иногда метафора становится доминантой текста, принципом подачи материала. Так, в статье «Как минотавра ни корми» журналист представляет армию Минотавром, точно «вылезшим» из древнегреческого мифа о Тезее.
Сложным является проблема включения в речь разговорных, жаргонных элементов. С одной стороны, это результат демократизации публицистической речи, стремления автора сблизиться с адресатом. Кроме того, такие лексемы оживляют речь, усиливают ее экспрессивность:
Они не стесняются послать ко всем чертям всю прессу (ЛГ, № 36, 2000); Ничего такого про Запад я не знаю, ляпнул на удачу, собираясь с мыслями (ЛГ, № 38, 2000); Двух с хвостиком пятилеток оказалось недостаточно для довершения декоммунизации России (РМ, № 4340, 2000); Журналисты с открытым ртом уставившись на Шредера, ждали, когда ему переведут эту фразу (АиФ, № 49, 2000).
Но чрезмерное злоупотребление иностилевой, даже нелитературной, лексикой, намеренно сниженной, грубо просторечной, недопустимо. К сожалению, это наблюдается даже в хороших газетах, очень далеких от таблоидных, например, в «Литературной газете», что, безусловно, снижает общий уровень речевой культуры: Олигархи… Слово-то какое жуткое, блин; Блин, он оказался не олигархом (ЛГ, № 38, 2000).
На общую стилистическую сниженность современной публицистической речи обращают внимание и сами журналисты: наша нынешняя уголовно-политическая лексика… в моде у нашей политической тусовки уже несколько лет. Они устраивают «разборки», «сдают» друг друга, «стучат», «опускают», «нагибают», «мочат» и совершают другие непотребные действия… (ЛГ, 1999).
Вопрос об эмоциональности хорошей научной речи представляется достаточно сложным и спорным. Казалось бы, эмоциональность, экспрессивность противоречат доминанте научного стиля – понятийной точности, логичности, подчеркнутой объективности. Тем не менее в последнее время исследователи научной речи все чаще говорят об особом эмотивном аспекте научного текста [Кожина 1986; Шиукаева 2000; Лапп 1988 и др.], подчеркивают, что сама эмотивность в научной речи носит особый характер: скорее это не столько отражение эмоционального отношения к научной деятельности, сколько свойство текста оказывать эмоциональное воздействие на читателя. Эта тональность и создается часто иными, чем в публицистике, средствами. Специальные средства экспрессивного синтаксиса, такие, как, например, риторические вопросы, в письменной научной речи явление редкое, но когда они появляются в строгом научном изложении, они сразу создают особую эмоциональную напряженность текста, ощущение взволнованной речи. Усиливают такую тональность и повторы не только риторических вопросов, но и обычных проблемных вопросов: Такая типология системна, но возникает она как итог некоторой суммы употреблений. Употребление же языкового средства тесно увязано с языковой функцией, и снова возникает вопрос: как разграничиваются языковые и речевые функции? Зависит ли возникающая типология… от функций языка? [Лаптева 1999: 6].
В научном тексте даже метатекстовые конструкции, с помощью которых автор подчеркивает неожиданные повороты, новые ракурсы в излагаемой проблеме, делают текст эмоциональным:
Теперь поставим вопрос так: какому типу нравственности отдает предпочтение не философский, а естественный язык? (Логический анализ языка. Язык этики. М., 2000: 67); Какие сведения было бы полезно получить в дополнение к этой справке? Ведь трудно разграничить все тонкости современного словоупотребления… (Колесов В.В. «Жизнь происходит от слова…» СПб, 1999: 187).
Чаще средства создания эмоциональной тональности текста используются в научно-популярных текстах, а также учебно-научных, особенно устных, например, в лекциях. Ведь здесь важно не просто передать, изложить научную информацию, но и заинтересовать слушателя, убедить его в необходимости владеть этой информацией. Экспрессивность, эмоциональность речи помогает говорящему решить эти важные задачи научного общения: Если вы будете очень долго выражать соболезнование / это очень плохо // Это полное нарушение этого жанра// А что дальше? Что дальше текста? Вот дальше текста… сейчас идет дискуссия/ что дальше текста//; что такое образование? / Как строится цикл стихов? Что объединяет отдельные стихотворные произведения внутри цикла? А почему я об этом говорю? (из лекции).
Если признать тот факт, что эмоциональность сопровождает любую форму человеческой деятельности [Шаховский 1995; Ионова 2000 и др.], то можно говорить о такой тональности даже в официально-деловой речи, хотя, безусловно, это не стилевая черта этой сферы общения. Наоборот, она может рассматриваться как нарушение стилевых норм делового стиля, но может встречаться. Вероятно, нельзя говорить об эмоциональности законодательных и регламентирующих деловых документов (заявлений, справок и др). но даже в них можно отметить некоторые элементы, выходящие иногда за рамки трафарета и несущие эмоциональную информацию. Они порой встречаются, например, в докладных, отчетах, договорах.
Можно говорить об эмоциональности деловой корреспонденции, которая обычно проявляется в авторских эмоциональных оценках фактов, предметов, а иногда и собственных оценках автором своего эмоционального состояния. Главный мотив их включения в тексты деловых писем не просто самовыражение, а стремление эмоционально воздействовать на адресата. Количество таких элементов возрастает в личностно-ориентированных письмах от 1-го лица: Я с удовольствием приглашаю Вас на презентацию результатов разработки [Колтунова 2000: 62]; Надеемся на добрые и взаимовыгодные отношения [Там же: 65]; Мы рады предложить вашей фирме заключить с нами договор [Там же: 67].
Интенсивность средств выражения эмоций возрастает в таком жанре делового общения, как устные деловые переговоры.
Таким образом, одно из важных качеств хорошей речи любой сферы общения – риторическая грамотность речи. Одним из ее проявлений является диалогичность, ориентация на адресата, стремление заинтересовать его сообщаемым, и в большинстве сфер – экспрессивно-эмоциональная тональность речи.
На первый взгляд кажется очевидным, что носители элитарного типа речевой культуры продуцируют только хорошую речь. Как следствие такого взгляда появилось даже использование термина элитарная речь как синоним и даже абсолютный синоним термина хорошая речь. Однако с таким употреблением нельзя согласиться.
Во-первых, в современном русском узусе очень устойчиво использование понятия элитарный для обозначения чего-то не только редкого (а хорошая речь все-таки не такое уж редкое явление), самого лучшего (а кроме хорошей возможна и речь прекрасная, явно более редкая, чем хорошая, и лучшая, чем хорошая), но и для не отраженного в толковых словарях значения (вернее, дополнительной коннотации) чего-то оторванного от народа, непонятного ему (Ну это элитарное искусство, это нам не понять и т. д.) Хорошая же речь как раз понятная, доступная.
Во-вторых, далеко не всегда носитель элитарного типа речевой культуры продуцирует хорошую речь. Любой тип речевой культуры создает предпосылки для производства речи того или иного качества, однако это только предпосылки, сама же речь в результате может получиться как хорошей (и не только у носителя элитарного типа, о чем см. в следующих разделах), так и плохой. Качество речи зависит от очень многих факторов. Не может быть хорошей устной речи у такого носителя элитарного типа речевой культуры, который в силу врожденной или приобретенной патологии органов речи не способен четко выговаривать те или иные звуки, из-за травмы мозга употреблять слова в их значении или говорит слишком медленно, без нужного интонационного выделения (различные формы афазии). Сомнительна возможность хорошей речи у говорящего глухонемого и даже просто абсолютно оглохшего человека (невозможность контроля нужной громкости речи) и т. д. Кроме того, носитель элитарного типа речевой культуры, в принципе владея функционально-стилевой системой языка, никогда не владеет всеми функциональными стилями в равной степени. Поэтому может оказаться так, что специалист в какой-то области, не являясь носителем элитарного типа, в этой области производит текст, превосходящий по своему качеству текст, произведенный носителем элитарного типа речевой культуры, но неспециалистом в данной области. Так, адвокат составит исковое заявление лучше, чем самый яркий представитель элитарной речевой культуры, не связанный с юриспруденцией, а писатель напишет рассказ лучше адвоката, к какому бы типу речевой культуры каждый из них ни принадлежал.
От многих психологических причин зависит степень логичности речи, в том числе даже от качества памяти, способности человека удерживать в сознании сказанное. На способы представления действительности (изобразительно-иконический или рассудочно-аналитический) влияет и профессия человека и особенности его темперамента, а не только степень его коммуникативной компетенции.
Все сказанное доказывает, что не может быть прямого отождествления качества речи и уровня речевой культуры ее производителя. Однако несомненно и то, что при равных условиях (одна профессия, один темперамент и т. д.) речь носителя элитарного типа речевой культуры превосходит по своим качествам речь носителя любого другого типа.
Тип речевой культуры не определяет качество речи, но вместе с тем существует их потенциальная взаимообусловленность. Определить тип речевой культуры по хорошей речи невозможно, а вот по плохой – можно. По характеру ошибок определить тип речевой культуры с достаточно большой степенью вероятности, хотя и не безоговорочно, но возможно.
Принадлежать к тому или иному типу речевой культуры – это значит обладать определенным уровнем именно культуры, как общей, так и речевой. Принадлежность к элитарному типу речевой культуры – более редкой и лучшей, чем другие типы, означает не только знание и владение ортологическими и функционально-стилевыми нормами, но и наличие у носителя данного типа целого ряда не столько имеющих отношение к речевым, сколько к психологическим, навыков: выработанность навыков самоконтроля (вообще, а не только своей речи), отсутствие самоуверенности (вообще, а не только в правильности своей речи, и отсюда наличие привычки всегда и во всем себя проверять), уважение к собеседнику, партнеру и вообще к людям, тяга ко всем знаниям, к искусству, литературе в их лучших проявлениях и т. д.
И все-таки все эти качества у конкретного носителя элитарного типа речевой культуры проявляются не все в равной степени. Самый яркий представитель элитарного типа, судя по всем опросам, занимающий первое место, – акад. Д.С. Лихачев. Действительно, его речь во всех отношениях была не просто хорошей, но и прекрасной. Со всех точек зрения Д.С. Лихачев, с его скромностью, предельно искренним уважением к людям (и к собеседнику в частности), с его высочайшей общей культурой, начитанностью в шедеврах мировой классики, с его пониманием и любовью к подлинным шедеврам изобразительного и музыкального искусства, – носитель элитарного типа речевой культуры.
На втором месте обычно называют В.К. Молчанова, речь которого тоже прекрасна. Значительно сложнее обстоит дело с такими представителями элитарного типа речевой культуры как, например, А.И. Солженицын (см. показательные примеры его мастерского владения возможностями русского языка в разделе «Риторическая организация речи». Вместе с тем далеко не всегда в его общении присутствует должное уважение к собеседнику, нередко он злоупотребляет в своей публичной и художественной речи необщепринятыми выражениями, далекими от современного русского литературного языка словечками и формами (разворовка, в захлебе спора, мажа колесную ось), в свой «Словарь расширения русского языка» включает никем не используемые и вряд ли целесообразные для всеобщего употребления словечки (деепись – история, зрятина – пустяки, книжчатый – имеющий вид книги, отдар – обратный подарок, холень – неженка, цеж – процеженный раствор, штукарь – искусник, выдумщик и т. д.), что, скорее, свидетельствует о «среднелитературной агрессивности» А.И. Солженицына, его самоуверенности в своих знаниях и праве судить (в том числе и о языковых явлениях). При опросе его принадлежность к элитарному типу всплывает редко и никогда не считается бесспорной см. Фишер 1995.
С сомнениями к элитарному типу относят при опросах таких тележурналистов, как Е.А. Киселев, С.И. Сорокина. Думается, что причины для сомнений есть, хотя бесспорно оба они если не в полной мере являются носителями этого типа речевой культуры, то во всяком случае очень близки к нему.
Одним из показателей «за» по отношению к С.И. Сорокиной является не только правильность ее речи, но и ярко выраженное уважение к собеседнику (особенно оно было заметно в ее передачах «Герой дня» и в «Гласе народа» по сравнению с предыдущим ведущим – Е.А. Киселевым), проявляющееся и ее реакциях на собственные оговорки – извинение, смущенная улыбка, поправка, чего, кроме нее, пожалуй, никто из телеведущих не делает, хотя многие ошибаются и гораздо чаще и недопустимее (например, В. Кикнадзе сказал: после самой страшной катастрофы в Тихом океане с «Титаником» – Вести 3.02.2001, поправки и извинения не было).
По отношению к Е.А. Киселеву есть довольно много показателей «против»: явное неуважение к собеседнику, явные повышенная самоуверенность и любование собой, многочисленные речевые огрехи (регулярное нелитературное давеча вместо «недавно» – Глас народа 4.07.2000, нередко на фиг, ни фига не понимают – Глас народа11.04.200, промеж – Итоги 24.12.2000, благА – Глас народа 16.07.2000, по новой – Итоги 13.02.2000, произносил не вполне лицеприятные слова – Итоги 4.07.99, Эксперты – Итоги, 2.04. 2000, порядка семиста – Итоги, 14.05.2000. и т. д.).
Из тележурналистов к элитарному типу речевой культуры с сомнениями относили при опросах и В.В. Познера, Н.К. Сванидзе. Действительно, их речь также очень близка к этому типу, хотя отдельные нарушения норм встречаются и у них. Конечно, ни от одного участника опросов, которым журналисты известны только по телепередачам, нельзя ждать точных определений принадлежности к тому или иному типу речевой культуры (невозможно проверить все признаки типа речевой культуры), но характерно, что никому не пришло в голову относить к носителям элитарного типа речевой культуры ни А. Шарапову, ни А. Любимова, ни, тем более, В.С.Черномырдина, Б.Н. Ельцина и т. д.
Из политиков как принадлежащих к элитарному типу (но с сомнениями) называют обычно В.В. Путина, В.А. Рыжкова, А.Б. Чубайса, Г.А. Явлинского (в порядке убывания голосов). Некоторые огрехи речи есть у каждого из них (очень редко, но встречаются они даже в спонтанной речи Д.С. Лихачева, не говоря уже о других представителях элитарного типа). В отношении В.В. Путина (политиком он назывался в период выборов) нельзя быть уверенным в том, что его речь не отражает усилия каких-то имиджмейкеров, спичрайтеров (хотя в таких же условиях никому не приходило в голову относить к элитарному типу речь Б.Н. Ельцина). Речь В.А. Рыжкова, действительно, всегда яркая, образная и правильная, отражает в значительной степени творческую составляющую, но иногда не совсем доступна адресату (избирателям) из-за очень большой синтасической сложности, риторической виртуозности, рассчитанной на интеллектуалов, а не на рядовых избирателей (как правило в его выступлениях большое количество исторических аллюзий). Речь Г.А. Явлинского явно претендует на то, чтобы называться «элитарной» (в узуальном употреблении этого слова), но от элитарного типа речевой культуры Г.А. Явлинского отделяет самовлюбленность, отсутствие даже намеков на критику себя, своего поведения, своей речи. Отсюда и постоянные нарушения ортологических норм (намерéния, дóговор, нáчала), неуважение к адресату, бесконечное «яканье».
Как уже говорилось, принадлежность к элитарному типу речевой культуры (даже бесспорная) еще не гарантирует, что в любых ситуациях речь этого человека может быть названа хорошей по всем критериям такой речи. В качестве примера приведем впечатления от выступлений на первом съезде народных депутатов СССР А.Д. Сахарова и Ю.Н. Афанасьева. Те, кто смотрел и слушал прямые трансляции съезда, помнят, во-первых, что речь А.Д. Сахарова была недостаточно громкой, очень затрудненной (со многими запинками), недостаточно эмоциональной, даже монотонной, хотя по содержанию, если не слушать, а читать опубликованную стенограмму, речь была и очень взволнованной, и очень логичной и четкой. Однако на слух она воспринималась плохо, и это во многом помешало А.Д. Сахарову установить контакт с залом (конечно, нередко звучащая обструкция его речи «агрессивно-послушным большинством» зала зависела далеко не только от качества речи, но и оно этому способствовало).
А.Д. Сахаров – безусловный носитель элитарного типа речевой культуры, прекрасно умевший выражать свои мысли, но привыкший главным образом к письменной речи, а не к публичной, устной (этому способствовали факты его биографии и условия жизни), к тому же формированию ораторских качеств, вероятно, помешало и состояние его здоровья (во многом также следствие жизни с постоянной нервотрепкой, насильственным кормлением во время голодовок и т. д.), но факт остается фактом: выступления А.Д. Сахарова на съезде не были хорошей устной речью и поэтому (в том числе) не воспринимались съездом. Во время многочисленных возражений с мест и с трибуны он не умел переломить настроения зала, не находил новых аргументов, а только продолжал повторять то, что не принималось залом. В этом сказалась недостаточная адресованность его речи (не был в достаточной мере учтен адресат его выступлений). А абстрактной хорошей речи не бывает.
Примерно так же обстоит дело и с выступлениями на этом съезде Ю.Н. Афанасьева. Ю.Н. Афанасьев тоже бесспорный носитель элитарного типа речевой культуры, однако в отличие от А.Д. Сахарова он вузовский преподаватель, имеющий огромный опыт лекторской деятельности и вообще устной речи. Но и его выступления на съезде не достигали своей цели. И, думается, что вина в этом не только «агрессивно-послушного большинства» депутатов, но и самого выступающего. Складывается впечатление, что главной целью Ю.Н. Афанасьева было не убедить зал в своей правоте, а прежде всего заявить свою и межрегиональной группы, от имени и по поручению которой он выступал, позицию. Но для успешной коммуникации заявить позицию мало, надо еще донести эту позицию до слушателей, постараться убедить депутатов в своей правоте. Это Ю.Н. Афанасьеву не удалось, и, как кажется, во многом неудача была связана с неумением говорить не академическим языком, а просто, доступно для большинства депутатов. Складывается впечатление, что Ю.Н. Афанасьев к этому и не стремился: он не уважал агрессивно-послушное большинство (это его термин) депутатов, и это чувствовалось в его выступлениях.
Неуважение (у Ю.Н. Афанасьева фактически даже презрение) адресата в хорошей речи недопустимо. Из-за презрения к залу речь Ю.Н. Афанасьева тоже не была ни достаточно громкой, ни эмоциональной, ни доступной – не было сделано ничего для того, чтобы убедить, а не просто сообщить правильные положения.
Следует заметить, что неумение убеждать – беда многих наших политиков и государственных деятелей, пренебрежение адресованностью речи оборачивается провалом многих хороших начинаний и в конечном счете причиной того, что массы не понимают, чего от них хотят, на что можно рассчитывать. Как правило, нам что-то сообщают (если сообщают), но не объясняют и не убеждают, что предложенное – единственно возможное в данных условиях или что именно предложенное пойдет на пользу стране и, следовательно, каждому ее жителю.
Еще один носитель элитарного типа речевой культуры – Е.Т. Гайдар пытался объяснять и убеждать, но, видимо, переоценивал возможности своих слушателей (депутатов) – убеждал, но не убедил, хотя, несмотря на отрицательное к себе отношение (по рейтинговому голосованию на пост премьера занял одно из последних мест), заслужил аплодисменты. В октябре 1993 г. Е.Т. Гайдар сумел убедить многих москвичей выйти к Моссовету для защиты демократии.
Таким образом, хорошая речь не синонимична элитарной, тем более не синонимична элитной, т. е. речи какой-то элиты (политической, артистической и т. д.). И, хотя чаще всего она связывается с элитарным типом речевой культуры, хорошая речь может (см. следующий раздел) производиться и носителями других типов речевой культуры (в том числе по многим параметрам хорошей речи и носителями народно-речевого типа), кроме того, носитель элитарного типа не всегда, не во всех ситуациях (и не всякий) производит хорошую речь.
6.2. ХОРОШАЯ РЕЧЬ И СРЕДНЕЛИТЕРАТУРНАЯ РЕЧЕВАЯ КУЛЬТУРА
Хорошую речь во всех функциональных стилях, безусловно, могут продуцировать носители элитарной речевой культуры, поскольку они обладают истинным мастерством владения языком, всем его богатством при соблюдении всех правил и ограничений. К сожалению, чаще мы наблюдаем речь не носителей элитарной речевой культуры, а речь носителей среднелитературной речевой культуры, к которой принадлежит большинство лиц с высшим (даже специальным филологическим) образованием.
Среднелитературная речевая культура, напомним, отличается от элитарной и других более низких типов речевой культуры следующими признаками, которые образуют определенную систему:
Несмотря на существующие значительные различия в речи носителей элитарного и среднелитературного типов речевых культур, в области разговорной речи эти различия проявляются меньше всего. Это обусловлено спецификой сферы употребления данной функциональной разновидности литературного языка. Хорошей разговорной речью можно считать любую основанную на ситуации общения и общности апперпционной базы речь в сфере неофициального общения, если только в ней нет грубых нарушений ортологических норм. Нарушения ортологических норм могут быть (но не грубые) и в речи носителей элитарной речевой культуры, поскольку здесь действует доминанта разговорной речи – минимум заботы о форме выражения (важно что сказать, а не как). См. приведенные образцы и комментарии к текстам семейных бесед. Следует отметить, что, рассматривая только разговорную речь, чаще всего нельзя определить, носителем какого типа речевой культуры является тот или иной человек.
Очевидно, что прежде всего среднелитературная речевая культура и другие неэлитарные типы речевых культур проявляют свои отличительные черты там, где требуется владение разными функциональными стилями. Носитель литературно-разговорной речевой культуры не может дать хорошей речи в официальной обстановке, в любой ситуации официального общения, поскольку официальная обстановка требует выхода за пределы разговорной речи. Но носитель среднелитературной речевой культуры может дать если не образцы, то примеры хорошей речи и при использовании той функциональной разновидности, с которой связала его профессиональная деятельность. Так, чиновник, канцелярский работник владеет деловым стилем, вузовский преподаватель – научным стилем, журналист – публицистическим и т. д.
Покажем это на примере газетных текстов. Нами были просмотрены такие газеты как «Известия», «Московский комсомолец», «Независимая газета», «Труд», «Московский комсомолец в Саратове», «Саратов», «Саратов СП», «Саратовская панорама», «Репортер», «Саратовские губернские ведомости». Данные газеты нами были выбраны на основании их популярности, неспециализированности, т. е. рассчитанности на широкий круг читателей.
В этих газетах есть умелое пользование разными жанровыми нормами, и есть хорошая речь журналистов (т. е. профессионалов), именно хорошая, хотя и не образцовая, эталонная, так как она все же явно продуцирована носителями среднелитературной речевой культуры.
Так, в относительно хорошем тексте могут быть встречены орфографические ошибки, которых нельзя найти в речи носителей элитарной речевой культуры. Например, в информационной статье «Ну здравствуй, это…» («Саратов СП», 29.11.00 г.) допущена грубая орфографическая ошибка: …Но окончательно цена будет зависеть от того, насколько далеко находится вызываемый абонент…
Орфографические и грамматические ошибки, часто грубые, можно встретить не только в газетах местных органов печати, но и в центральных изданиях. Например, в газете «Известия»: За пять дней, которые я провел у них, обстановка была далеко неспокойной (А. Белянчев «Дерево войны» Изв., 21.10.2000 г.), параллельно готовится закон, который предаст некоторую юридическую силу результатам выборов (А. Садчиков «Сокращение до разумных пределов», Изв., 10.10.2000 г.), Тайна переписки уголовна наказуема (название статьи Т. Бовта Изв., 19.10.2000 г.). Или, пример из «Российской газеты»: Чтобы они не говорили, законы у нас стали мягче (В. Куликов «есть подвиг разведчика. Есть подлость предателя», РГ, 26.10.2000 г.), …оказание правительственной поддержки тем российским компаниям, которые продвигают в зарубеж российские экономические интересы… (В. Кузнечевский «Наш капитал скупает Америку», РГ, 10.10.2000 г.).
К сожалению, орфографические ошибки могут встречаться и в написании лозунгов и транспарантов, которыми часто украшают улицы наших городов в преддверии каких-либо праздников. Например, накануне празднования дня независимости Республики Саха был вывешен транспарант, содержащий грубую орфографическую ошибку Сувиринетету республики 10 лет !
Следует отметить, что факт появления подобного транспаранта свидетельствует не только о речевой культуре людей, занимающихся оформлением города, ярко и крупно выполненное неправильное написание слова способствует такому его запоминанию и впоследствии воспроизведению неправильного орфографического облика слова.
Недостаточная языковая компетенция часто приводит и к появлению стилистических недочетов и даже ошибок. Например, в статье А. Смирнова «Людские слезы – не водица» (РГ, 17.11.2000 г.) употребляются разнородные по стилистической окраске слова в одном предложении: И коли положение элиты столь бесправно. Воспринимаемый в современном русском языке союз коли как уже просторечный не совсем удачно сочетается с книжным словом элита. Или, еще один пример из этой же газеты: Аккурат накануне первого снега (А. Шарапова «Лимиты и кодексы»). Неуместное употребление ярко выраженного просторечного наречия аккурат широко распространено в газетной речи. Эта статья лишь один пример этого распространившегося стилистического недочета.
Стремление быть нестандартным, проявить свои знания нередко приводит носителей среднелитературной речевой культуры к излишней вычурности, которая проявляется, например, в использовании слова в устаревшем значении. Такое мы встречаем в статье Л. Шепко «Ждет ли Украина своего Путина» (РГ, 17.11.2000 г.): Новейшая история постсоветского пространства.
Автор данной статьи использовал в устаревшем значении слово пространство – «промежуток (времени)» [МАС 1987, Т. 3: 518]. Можно предположить, что большинству читателей данное значение слова пространство неизвестно и для них было бы, возможно, привычней и понятней, если бы автор построил фразу примерно так: Новейшая история постсоветского времени. Тем более, что в современной речи это сочетание приобретает черты устойчивого выражения. Кроме того, использование устаревшего значения приводит к неодинаковой трактовке фразы: то ли автор имел в виду промежуток времени, начиная с 1985 г., то ли территорию бывшего СССР. Но слово пространство в значении «территория» не может быть советским или постсоветским.
Этим же стремлением к оригинальности можно объяснить и единичные неуместные употребления иностранных слов, не получивших широкого распространения и имеющих полноценные русские эквиваленты. Например, в заголовке статьи Е. Чубарова На Арбате убит скинхед (Изв., 31.10.2000 г.). Или, в статье Н. Козловой и С. Птичкина (РГ, 17.11.2000 г.) Телевизионный паноптикум нынешних борцов с преступностью.
Еще один пример неудачного использования иностранного встретился в этой же газете в статье С. Плеханова «Монархия вне конкуренции»: Трафик наркотиков, незаконная эмиграция, контрабанда стали постоянными темами местной печати.
За исключением этих случаев неуместного употребления иностранных слов речь в данных газетных текстах можно считать хорошей, соответствующей жанровым и ортологическим нормам.
Неуместное употребление малопонятных слов (терминов, иностранных слов, профессионализмов, профессионального жаргона) является яркой чертой среднелитературной речевой культуры. Однако отсутствие целесообразности в использовании малопонятных слов не всегда носит единичный характер. Часто экономические, политические и другие термины, употребляясь вне специальной речи, используются адресантом несколько раз без соответствующих пояснений. Безусловно, употребление иностранных слов, в том числе и терминов, естественно и даже обязательно в специальной среде, но оказывается непонятным широкому кругу читателей, на которых рассчитана газета. Случаи неуместного употребления терминов встретились и в рассматриваемых нами газетах. Так, в статье «Обложили со всех сторон» ее автор А. Синицкий употребил экономические термины демпинг и антидемпинг семь раз и ни разу, хотя бы косвенно, не пояснил их значения. Или, в этой же газете в статье этого же автора «Готовность к взлету» активно употребляется экономический термин лизинг/авиализинг, который также ни разу не получил определения. Данные факты характеризуют автора этих статей как носителя среднелитературной речевой культуры, которой свойственно через неуместное употребление малопонятных слов проявлять неуважение к своему адресату.
Можно считать допустимым использование малопонятных слов в статьях на определенную тему, рассчитанных на определенный круг читателей. Но иногда речь журналиста настолько полна слов, связанных с определенной профессиональной или социальной группой, что она становится непонятной тем, кто не входит в эту группу.
Так, в статье А. Латкина «Интернет не вынесет двоих» о мировых гигантах Интернета (Изв., 31.10.2000 г.) использованы следующие малопонятные слова, имеющие заимствованное происхождение и являющиеся терминами: интернет-провайдер, второй сайт, интегрированный плеер, видео- и аудиофайлы, сайт. Эти слова совершенно непонятны людям, не соприкасающимся с компьютером и не интересующимся новыми технологиями связи; и вполне понятны, хотя бы из контекста, только тем, кто имеет опыт работы с компьютером и с системой Интернет.
Современные газеты рассчитаны скорее не на массового, а на разного читателя. Этим можно объяснить и наличие разных рубрик (полос), связанных с теми или иными интересами читателей: Экономика, Культура, Спорт, Политика и т. д. статьи в определенной рубрике связаны с таким кругом читателей, который не только интересуется теми или иными вопросами, но еще и осведомлен в этой области человеческих знаний. Но перенасыщение статьи терминами может вызвать коммуникативную неудачу в общении даже с интересующимися и осведомленными читателями. Такое перенасыщение встретилось в блоке статей А. Мунипова «Случай на танцплощадке» (Изв., 31.10.2000 г.), в котором, иногда несколько раз, употребляются такие слова: биг-бэнд, фиоритура, свинг, хитрованский коктейль, перченые дикси-мелодии, неосвинг, этно-поп-команды, ремикс, ремиксер, перкуссия, бонги, ситары, сингл, кавер-версия, саундтрэк. Безусловно, не все слова, из указанных нами, имеют русские эквиваленты и не всегда поддаются полнозначному переводу на русский язык. Но, учитывая то, что данные слова употреблены в газетном тексте, рассчитанном пусть и не на массовый, но на широкий круг читателей, все же какие-то пояснения или комментарии автору вышеназванного блока статей нужно было дать.
Чрезмерное увлечение иностранными словами не совсем позволяет нам отнести эти статьи к хорошей речи даже носителей среднелитературной речевой культуры. Опасность подобного рода увлечения состоит еще и в том, что для носителей среднелитературной речевой культуры прецедентными текстами являются именно тексты масс-медиа. Неумелое использование малопонятных слов в речи журналистов воспринимается носителями среднелитературной речевой культуры как хорошее, уместное, правильное. Затем они переносят в свою речь воспринятое как правильное употребление малопонятных слов без учета ситуации общения. Особенно разрушительно действует нецелесообразное использование в речи терминов, иностранных слов, профессионализмов на речь молодых людей, чья речевая культура только формируется.
Приведенные выше примеры газетной речи носителей среднелитературной речевой культуры нельзя назвать хорошей не только из-за нарушения ими уместности и чистоты речи, но и потому, что здесь нарушаются жанровые и этические нормы. Если авторы этих статей ставили своей коммуникативной целью проинформировать читателей о тех событиях, которые произошли в сфере музыки и электронной коммуникации, то в достижении этой цели можно усомниться. Скорее большая часть читателей либо не поймет написанного, либо вообще проигнорирует эти статьи, именно благодаря чрезмерному неуместному использованию иностранных слов. Неумение прогнозировать коммуникативный эффект от своей речи также является признаком среднелитературной речевой культуры.
Следует отметить, что толкование малопонятных слов носителями среднелитературной речевой культуры может быть все же дано, но часто опосредованно. Трудно утверждать, что подобное толкование является особым риторическим приемом, но все же малопонятное слово, хотя бы косвенно, перестает быть таковым. Например, …кто активно внедряет информационные технологии в свою работу, не будучи при этом профессионалом в области собственно IT. Безусловно, было бы лучше, если бы автор статьи «Искусство объединения» А. Данилов (Изв., 31.10.2000 г.) использовал для аббревиатуры русские буквы, но благодаря контексту связь между аббревиатурой и расшифровкой можно осознать.
Толкование термина может быть дано и через сопоставление его со знакомым для большинства людей термином, имеющим противоположное значение. Такое объяснение встретилось в статье С. Червонной и В. Васильева «Выбор после выбора» (Незав. газ., 9.11.2000 г.): И, как венец всего, – объявленный в самом конце выборов невиданный профицит федерального бюджета 2000 г. в 237 млрд. долл., представляющий собой почти зеркально обратную величину по отношению к бюджетному дефициту в 290, 4 млрд. долл., который администрация Клинтона-Гора в 1993 финансовом году унаследовала от республиканской администрации Джорджа Буша-старшего.
Однако нельзя сказать, что использование малопонятных слов без соответствующих комментариев всегда характерно для речи носителей среднелитературной речевой культуры. Носители среднелитературной речевой культуры, способные продуцировать хорошую речь, могут и удачно использовать термины, новые слова, согласуя это использование с целями и задачами своей речи. Такие примеры удачного, уместного использования рассматриваемой нами группы слов встречаются и в газетной речи. Так, Е. Короп – автор статьи «Естественный отбор» (Изв., 31.10.2000 г.) дает опосредованное пояснение, казалось бы, знакомому слову национализация, но акцентируя внимание читателей на противопоставлении слов национализация и экспроприация. Идея узаконить отчуждение собственности от государства (в этом суть национализации – как платной, предусматривающей компенсацию, так и бесплатной, то есть экспроприации)…»
Такое толкование в целом понятного слова национализация отвечает замыслу автора статьи: рассказать в чем суть современного проекта закона о национализации в отличие от предыдущих.
Удачным можно считать и использование слова олигарх в статье Ю. Васильева «Березовский меняет профессию», посвященной объявлению Березовским самого себя «политэмигрантом» (РГ, 17.11.2000 г.): Березовский сам изобрел в 1996 г. термин «олигарх», который со временем стал в российском общественном сознании обозначать, скажем так, не очень разборчивого в средствах обогащения человека… Именно «олигархи», а не вечно вчерашние зюгановцы, коими одно время пугал Березовский, задавили в стране здоровую конкуренцию, а именно из-за их бандитских махинаций слова «бизнесмен» и «предприниматель» приобрели в общественном восприятии негативный оттенок.
Следует выделить, что автор статьи везде берет слово олигарх в кавычки, тем самым подчеркивается и субъективная оценка деятельности Березовского и авторское отчуждение, неприятие этого слова.
К сожалению, случаи удачного, творческого подхода к использованию разнообразных лексических средств в достижении коммуникативного успеха в речи носителей среднелитературной речевой культуры единичны. Гораздо чаще встречается нецелесообразное использование лексики, имеющей какое-либо ограничение. В рассмотренных выше статьях наряду с удачным использованием слов указанной группы есть и неуместное употребление заимствованных слов, аллюзий, терминов и т. д. Например, в статье Ю. Васильева «Березовский меняет профессию» встретилось неуместное использование слова демарш: …каждое следовавшее за первым его демаршем выступление отбрасывало «олигарха» во все более густую тень…
И в этой же статье наряду с книжными словами присутствуют разговорные слова с ярко выраженной негативной эмоциональной окраской: …на днях сумасшедший недоучка из Махачкалы тоже всему миру вещал об угрозе…
Недостаток общей культуры, свойственный для носителей среднелитературной речевой культуры, иногда приводит не только к неточным, но даже и к ошибочным толкованиям малопонятных слов. Например, в одном из номеров «Российской газеты» нам встретилось следующее, явно ошибочное толкование, нарушающее фактическую точность речи: …гипоксия, то бишь недостаток движения…
Среднелитературная речевая культура характеризуется не только неуместным употреблением малопонятных слов, но и неуместным употреблением сниженной лексики: разговорных слов, просторечия, жаргонизмов, профессиональных жаргонизмов. Неуместно использованное слово со сниженной стилистической окраской разрушает стилистическую оформленность, однородность текста. Конечно, не всегда слова данной группы имеют ярко выраженную окраску. Однако их употребление среди нейтральных слов или слов, имеющих одинаковую окраску, приводит к усилению иностилевой окраски. Так, несколько инородно выглядит употребление слова алюминщик, очевидно являющегося профессионально ограниченным, в статье О. Губенко «Все не так, как надо» (Изв., 31.10.2000 г.): …энергетики, пользуясь своим правом на электрические сети, отказываются транспортировать эту энергию, тем самым вынуждая алюминщиков покупать ее у своей компании…
Это единственный во всей статье случай не совсем уместного употребления слова, относящегося скорее всего к так называемому профессиональному жаргону. В остальном она соответствует качествам хорошей речи: в ней соблюдены правописные и пунктуационные нормы, нет малопонятных слов, использованы только общеупотребительные экономические и технические понятия (тариф, инвестировать, убыточные, потребитель, генерация электроэнергии, резервы энергетических мощностей и т. д.). Общая тональность текста – дружелюбная, предполагающая сопереживание читателей. Оценка деятельности энергетических компаний в статье стремится к объективности без излишней агрессии.
Разговорные средства могут быть использованы за пределами разговорной речи в качестве особого риторического приема, создающего эффект свободной, непосредственной речи. Но если носители элитарной речевой культуры в силу высокой языковой компетенции и развитого языкового вкуса могут умело использовать этот прием, то носитель среднелитературной речевой культуры не всегда с этим справляется.
Как попытку использовать разговорные средства в качестве особого риторического приема, направленного на создание образа обычного человека, такого же как все, который, как все, решает многие финансово-бытовые проблемы, можно рассматривать статью Светланы Чернышовой «Торговля воздухом» (Сарат. губернские ведомости, 16.11.2000 г.). В этой статье автор, безусловно, на бытовом уровне рассуждает о нарушении прав потребителей со стороны производителей продукции. Тональность, в которой написана статья, фамильярно-разговорная, несмотря на общую доброжелательность, несколько развязна, напоминает бытовой разговор между близкими друзьями (скорее всего молодого возраста). Такая тональность достигается в основном благодаря использованию разговорных средств: …Хоть и сказано, что рынок – это место, нарочно придуманное, чтобы обманывать и обкрадывать друг друга, попытайтесь воздействовать спросом на предложение, – глядишь, оно и пойдет навстречу. <…> «Оцени-ка, какой пузырек больше и на сколько, » – пристала я к совершенно неискушенному в косметических причиндалах мужу <…> Нет, по весу все было тютелька в тютельку – 400 граммов. <…> как в приличных размеров картонной коробочке оказывалось неприлично маленькая баночка крема… <…> разнообразнейшими импортными кормами для всяческой домашней твари. Муж решил приглушить троглодитский аппетит нашей живности сухим кормом – сухарями, как он выразился.
Однако считать, что автор полностью достиг своей цели, нельзя. Тональность, в которой подана информация, может удовлетворить языковой вкус далеко не всех читателей. Возможно, некоторые из них могут посчитать эту развязность тона как проявление недостаточно высокой как общей, так и речевой культуры автора.
Автора рассматриваемой нами статьи также нельзя отнести к носителям высокой речевой культуры не только на основании недостаточно умелого использования разговорности как риторического приема, но и потому что для его речи характерно использование в одном предложении низкого и высокого, разговорного и книжного: …Сколько раз я мысленно посылала к такой-то матери всю Германию, где он made in, когда сей продукт знаменитой торговой марки вследствие плохой точки опоры шумно шлепался в воду с полочки в ванной…
Попыткой, не совсем удачной, можно назвать статью О. Кабановой «Кысь, брысь, Русь». Эта статья явилась попыткой стилизации текста газетной статьи под текст рецензируемого романа Т. Толстой «Кысь». Сам же роман в свою очередь имитирует одновременно и городской фольклор, и народный сказ в рамках стиля классической русской литературы: …В результате Взрыва с человеческими особями произошли разного рода мутации, отчего у людей много всякой чертовщины повылезало – у кого когти на ногах выросли, у кого хвосты, у кого – и еще пострашней. Говорит люд в «Кыси» на страшном просторечии, умные слова помнят только до Взрыва жившие «прежние» – интеллигенты и диссиденты. Прежние все больше между собой ругаются и прочий люд открыто презирают…
Однако статья, в отличие от романа, выглядит именно как попытка, не получившая полной, законченной формы. Этой же попыткой стилизации, наверное, можно объяснить употребление разговорных, просторечных и устаревших слов: не подкачала, уж больно, ведь, натяжка, не помянут. Возможно, используя эти лексические средства, автор стремился создать живость и простоту языка, еще раз подчеркнуть то, что данная рецензия рассчитана именно на непрофессионалов. Но, к сожалению, в целом в структуре текста и в построении фраз эти слова выглядят несколько инородно, не органично: Первое крупное произведение писателя со сложившейся высокой профессиональной и личной репутацией. Толстая не подкачала.
Недостаточная языковая подготовленность в сочетании с отсутствием самоконтроля, привычки проверять свои знания приводит носителей среднелитературной речевой культуры не только к появлению различных нарушений норм и нецелесообразному употреблению языкового богатства, но и к появлению в речи фактических ошибок. К сожалению, случаи проявления некомпетентности в тех или иных вопросах встречаются и в текстах газет. Так, грубую фактическую ошибку допустил автор статьи «Сахалин: политическая вендетта» И. Езерский (Изв., 11.11.2000 г.): Поэтому любая нестандартная ситуация на полуострове, по идее, должна решаться максимально осторожно… (Сахалин не полуостров, а остров). Нарушение правильности содержания, конечно, снижает качество речи, поскольку допущенная неточность вызывает у читателей недоверие к автору.
Фактическая неточность встретилась и в статье А. Вольского – президента Российского союза промышленников и предпринимателей (работодателей). В его статье «В психологической реабилитации нуждается вся страна» (КП, 9.10.2000 г.) видим: …Взрывы на «Пушкинской», а перед этим в Буденновске, Москве, Волгодонске… (Взрывы были не в Буденновске, а в Буйнакске). Вольский явно оговорился, но, зачем газете понадобилось публиковать эту неточность, остается непонятным.
Отсутствие контроля над своей речью, чрезмерная уверенность в своих знаниях свидетельствует об отсутствии ответственности за свою речь у носителей среднелитературной речевой культуры, а у редактора – ответственности за язык его газеты. Тем более, что приведенные выше примеры фактических ошибок встретились в очень популярных периодических изданиях, которые читают многие люди и которые во многом влияют на формирование не только языкового вкуса носителей языка, но и на формирование общих представлений об окружающем мире, о событиях в стране и за ее пределами.
Несмотря на то, что в рассмотренных выше газетных текстах есть неполное соответствие качествам хорошей речи, их все же можно отнести к примерам пусть не образцовой, не вызывающей восхищения, но именно хорошей речи. Хотя, конечно, среди носителей среднелитературной речевой культуры встречаются те, чья речь никак не может быть отнесена к хорошей. В такой речи можно наблюдать нарушение нескольких качеств хорошей речи, взаимосвязанных и взаимно обусловливающих друг друга: правильности, целесообразности и этичности речи. Основным и наиболее важным нарушением является игнорирование этических норм общения, которые влекут за собой и появление в речи неуместности и неправильности.
Примеры речи носителей среднелитературной речевой культуры, которую нельзя отнести к хорошей, встретились и в рассмотренных нами газетах. Таким примером может послужить статья Р. Волобуева «Большой Дидро» (Изв. 31.10.2000). Целью автора данной статьи, вероятно, было не просто рассказать о новом фильме современного французского режиссера Габриэля Агийона, посвященного жизни и деятельности французского философа Дени Дидро, но и заинтересовать читателей газеты – потенциальных кинозрителей. Исходя из цели, поставленной автором, эта статья должна выполнить не только информационную, но и эстетическую функцию, не задев при этом авторскими оценками кинокартины этических чувств ни читателей, ни режиссера. Однако, неумение автора, используя определенные языковые средства, добиваться желаемого коммуникативного успеха и прогнозировать этот успех, привели его к коммуникативной неудаче. Эту неудачу можно объяснить еще и тем, что Р. Волобуев действовал здесь как «неквалифицированный специалист», мнящий себя знатоком во всем. Излишняя самоуверенность в праве давать оценки, в том числе и негативные, проявилась в выборе оценочных слов: убойная звуковая дорожка, прокол всего этого более чем забавного и смотрибельного… зрелища; безбожно попсовый подход коробит, озвучить костюмное кино про XVIII век громкой электронной музыкой – дело нехитрое. Нарушаются и этические нормы общения. Это проявилось и в неоднократном фамильярном отношении к самому Дени Дидро: …Всего жил отец французского Просвещения, чьи пресные труды они так мучительно впихивали в себя перед сессией…; …Год с лишним он проживал в России, присоветовал Екатерине поставить в Питере (!); …тут все время стаскивает с себя штаны, бегает голышом по версальским лужайкам; …герой, когда не бегает голый, потрясает гусиным пером основы прогнившего режима, изо все сил приближая тот день, когда оковы тяжкие падут, все снимут штаны, а Бастилию перестроят наконец под Дворец пионеров.
Пренебрежительное отношение к режиссеру картины можно увидеть не только в выборе слов негативной оценочности, но и в сделанном автором статьи сравнении и сопоставлении: …Известное противостояние ежа и голой задницы (т. е. косного тоталитарного режима и развитых прогрессивных либералов-просвещенцев из праздного класса) Агийон представляет в духе приключений Чиполлино.
Неуважение к читателю автор статьи проявляет и в неуместном использовании иноязычных слов, имеющих русские эквиваленты и не усвоенные еще русским языком: мидл-класс, мидл, либералы-просвещенцы. Сама тональность текста – разнузданная фельетонность, выпячивание своего «Я» – также не свидетельствует об уважении чувств и мнений читателей.
Похвальное стремление журналистов быть творчески своеобразными иногда выливается в разнузданность, неуместный «стеб».
Подобное нарушение этических норм можно встретить и в статье Д. Горелова «Мужик и медведь» (Изв., 31.10.2000 г.), сообщающей о смерти современного российского режиссера Петра Луцика. Та фамильярность, с которой автор статьи пишет о своем герое, скорее, снижает образ Петра Луцика, чем вызывает у читателя уважение к нему и чувство горечи утраты. Стремление Д. Горелова создать образ Луцика как простого российского мужика, одного из тех, кто принял на себя всю тяжесть осмысления и всю ответственность за Дело и Семью (цитата из статьи), в сочетании с недостаточной языковой компетенцией, неумением прогнозировать коммуникативный эффект привело к неуместному сочетанию в тексте высокого и сниженного, книжного и бытового: …Мор, сравнимый с черным 94-ым, снова накрыл Россию…; …В конце 80-х они взорвали своей пассионарностью молодое кино, двое косолапых сорвиголов из Самарканда и Оренбурга, пятьсот веселых городов, где русским быть – уже мощь и характер нужны…
При этом, среди лексических средств предпочтение отдается сниженному: варили… плов в общаге, баламутили кабаки, окончил сталь и сплавы, там и сям оставлял, махнули в Штаты, полгода куролесили, всегда было отличкой их трудов, лекарь (в значении тот, кто лечит), компьютерный ломщик, Прощайте, ребята, мор… снова накрыл Россию. Нарушение этических норм общения привело к двойственности понимания цели статьи. Казалось бы, автор хотел рассказать о П. Луцике и, насколько это возможно в пределах газетной статьи, обобщить его жизнь и творчество. Сама статья скорее напоминает некролог, обращенный к ушедшему, но в некрологе не принята сниженность речи. Воспринимая эту статью как некролог, нельзя назвать ее хорошей, поскольку некролог этот написан в форме неуместного «стеба», который не может в данной ситуации восприниматься как хороший даже в близкодружеском общении и, тем более, в официальной речи.
Примеры такой газетной речи носителей среднелитературной речевой культуры можно найти не только среди статей, посвященных искусству и культуре, но и в статьях, анализирующих политическую жизнь нашей страны. Примером такой речи может быть статья М. Соколова «Белые, красные, передовые» (Изв. 11.10.2000).
Как мы уже писали выше, для носителей среднелитературной культуры характерна полная удовлетворенность своим интеллектуальным багажом, знаниями и умениями, которые носитель среднелитературной культуры стремится продемонстрировать, не замечая их ущербности. Данное свойство среднелитературной речевой культуры нередко приводит ее носителей к излишней вычурности речи. Именно неуместная, излишняя вычурность характеризует речь М. Соколова, имеющего при этом специальное филологическое образование. Этот автор активно и нецелесообразно использует в своей речи различные иностранные слова, малознакомые широкому кругу читателей: копирайт, инкриминируемые, имманентно, архетип. Понимание хорошей речи как вычурной, а также стремление продемонстрировать свои знания приводит М. Соколова к использованию в пределах одного предложения просторечных, разговорных слов, с одной стороны, и латинских слов и выражений с использованием латинского написания – с другой: …бездействие обвиняемого a priori объявляется преступным <…> принадлежит в аккурат той самой организации, которую так принято по поводу и без повода поминать <…> национальное охранительство не червонец, чтобы быть любезну всем <…> чтобы клеймить русский традиционализм словами «большевизм», «брежневизм», «чекизм» etc. <…> тоталитаризм имманентно присущ России и в этом смысле никакого серьезного различия между Николаем II и Сталиным, между Россией и Совдепией нет…
Таким образом, носители среднелитературной речевой культуры могут продуцировать за пределами разговорной речи не только хорошую, но и речь, которую трудно назвать хорошей даже в рамках той функциональной разновидности, которая связана с их профессиональной деятельностью.
Для хорошей речи носителей среднелитературной речевой культуры характерны отдельные нарушения качеств хорошей речи вследствие недостаточной языковой и речевой компетенции, отсутствия привычки проверять свои знания и контролировать свою речь. Как правило, в хорошей речи носителей среднелитературной речевой культуры не соблюдается один-два критерия хорошей речи. Наличие в хорошей речи носителей среднелитературной речевой культуры неуместного употребления тех или иных языковых средств можно объяснить и неумелым творческим использованием лексических богатств русского языка. Но, как мы уже писали выше, носители среднелитературной речевой культуры, могут продуцировать и такую речь, которую никак нельзя назвать хорошей.
В такой речи нарушается, как правило, основная максима общения – уважительное отношение к адресату речи, т. е. нарушаются этические нормы общения, не соблюдается этический компонент культуры речи. Нарушение этических норм общения влечет за собой и появление разного рода нарушений правильности и целесообразности речи. Нельзя назвать хорошей и чрезмерно вычурную речь, в которой автор речи пытается продемонстрировать свою компетентность как в языке, так и в знаниях об окружающей действительности. Такая вычурная речь не всегда свидетельствует о профессионализме.
Среднелитературная речевая культура имеет два пути возникновения. С одной стороны, это по каким-либо причинам несостоявшаяся элитарная речевая культура, здесь наблюдаются какие-то отдельные, но системные отклонения от языковых, коммуникативных или этических норм общения. С другой – намеренное, может быть и не вполне осознанное, а может быть и осознанное противопоставление себя элитарной речевой культуре, воспринимаемой как что-то инородное, скучное, искусственное, невыразительное, удаленное от собственно русской речи. На основании гетерогенности происхождения среднелитературной языковой культуры, можно предположить, что хорошая речь ее носителей – это речь, являющаяся следствием первого пути возникновения этой культуры, в то время как «нехорошая» речь появилась главным образом в результате второго пути возникновения среднелитературной речевой культуры.
6.3. РАЗГОВОРНЫЕ ТИПЫ РЕЧЕВОЙ КУЛЬТУРЫ И ХОРОШАЯ РЕЧЬ
Кроме элитарного и среднелитературного, в сфере действия литературного языка формируются литературно-разговорный и фамильярно-разговорный типы речевой культуры. Носителями этих типов является в основном молодежь, но поскольку в последнее десятилетие они все активнее проникают в средства массовой информации, можно ожидать более широкого их распространения. Поскольку основным признаком этих типов является владение их носителями только одной функциональной разновидностью литературного языка, а различия между ними сводятся к степени сниженности речи, мы объединяем их рассмотрение в один раздел.
Как уже сказано выше, их отличительный признак – владение только системой разговорной речи. Поэтому хорошую речь носители этих типов могут продуцировать только в непринужденном персонально адресованном общении в неофициальной обстановке. В таких ситуациях их хорошая речь может ничем не отличаться от хорошей речи в этих же ситуациях носителей элитарного или среднелитературного типа: такое же соблюдение ортологических норм, доступность и понятность речи собеседнику, возможны творческие удачи, т. е. в таких ситуациях разговорные типы речевой культуры достаточно эффективно обслуживают повседневную коммуникацию.
При этом хорошая речь носителя литературно-разговорного типа возможна в любой повседневной коммуникации, тогда как хорошая речь носителей фамильярно-разговорного типа – только в условиях близкородственного или близкодружеского общения (о чем свидетельствует и начальный элемент номинации типа- фамильярно).
Правда, значительно чаще, чем у носителей других типов речевой культуры, у них получается не очень хорошая или даже плохая речь. Вряд ли можно назвать хорошей речь изобилующую жаргонными словами. что заставляет предполагать пересечение фамильярно-разговорного типа речевой культуры с жаргонизирующим, а использование большого количества ненормативной, даже табуированной лексики – пересечение с просторечным типом. Вместе с тем подобное неумеренное употребление жаргонных и грубых слов встречается нередко у студентов и молодых выпускников вуза: в «своем кругу» матерятся даже девушки.
Жаргонизирующий и просторечный тип речевой культуры могут неплохо обслуживать повседневную коммуникацию в рамках «своего круга», но не могут создавать хорошую литературную речь.
Совершенно беспомощными носители разговорных типов (тем более жаргонизирующего и просторечного) оказываются в любой официальной ситуации, с трудом справляются с письменными формами коммуникации из-за сбивчивости речи, отсутствия логики текстообразования, привычки только к диалогической, но не монологической речи. В их речи в официальной обстановке может не быть нарушений ортологических норм, но, даже если они не употребляют (а это бывает очень редко!) ни бранных, ни жаргонных слов, их речь не соответствует обстановке, условиям коммуникации не с непосредственным, персонально известным говорящему или пишущему адресатом, а с отсутствующим (письменная речь) или массовым (выступление по радио или телевидению) адресатом. Особенности подобной беспомощной речи исследованы И.С. Фишер [Фишер 1995].
Как правило для речи носителей разговорных типов характерна погоня за модой: модными же сейчас являются далеко не лучшие элементы речи: жаргонизмы, максимальная сниженность речи и «высокая» книжность, насыщенность иностранными словами. Подобная смесь речь, конечно, не красит. В печатных средствах массовой информации в чистом виде разговорные типы речевой культуры фактически не представлены (очень редко в таблоидных изданиях встречаются в буквальной передаче речи «героев» интервью), а вот на телевидении и радио эти типы представлены прежде всего речью молодых гостей передачи. Кроме того, насколько можно судить по речи в теле- или радиопередаче, носителями литературно-разговорного типа являются многие ведущие молодежных передач (игровых, интерактивных, некоторых музыкальных и т. д.) Даже если ведущие соблюдают нормы ударения, не используют жаргонных слов (бывает и такое), то показателем именно разговорного типа их речевой культуры служит ставшая модной скороговорка с очень нечеткой дикцией, вполне нормальная для повседневной сферы общения, но неприемлемая для общения через эфир. В фатических жанрах общения через эфир, она еще простительна, поскольку явное пустословие ведущего (см. [Федосюк 2000]) не требует понимания, но свойственна она и информационным жанрам (рекламе), мешающей возможности ее использовать (невозможно разобрать названия рекламируемых лекарств, номера сообщаемых телефонов и т. д.). Чаще всего произносительная нечеткость сопровождается модными англицизмами и жаргонизмами (см. [Чепкина 2000]), что еще больше затрудняет понимание.
Понимание в условиях непринужденного общения обеспечивается не столько вербальными средствами, сколько общностью апперцепционной базы, «вплавлением» в речь ситуации, возможностью переспроса. Тот, кто владеет только разговорной системой общения, привык к тому, что его всегда понимают, и не способен предусмотреть особых мер для предотвращения непонимания. Очень характерно, что и в телепередачах носители разговорных типов, даже если в студии присутствуют другие участники передачи, ориентируются в своем выступлении только на ведущего (часто хорошего знакомого выступающего) и постоянно проверяют Ты меня понимаешь? При этом ведущий, может быть, и понимает, но не понимают телезрители и даже присутствующие в студии (см. [Фишер 1995]).
Переполненная жаргонизмами и матом речь может быть вполне нормальной для определенного круга молодежи, вполне удовлетворять их (а на постороннего наблюдателя она не рассчитана), но даже в этих условиях ее нельзя назвать нормативной, а следовательно, и хорошей.
Повседневная речь коллег, переполненная иноязычными терминами и профессионализмами, вполне удовлетворяющая общающихся, не выходит за рамки узуально нормативной речи, а потому может считаться в определенных ситуациях хорошей, если во всем остальном она отвечает критериям хорошей речи (правильность, соответствие этическим и коммуникативным нормам).
Именно по отношению к речи носителей разговорных типов речевой культуры труднее всего применять критерии хорошей речи. Если за пределами сферы повседневного (в том числе и повседневно-профессионального общения) хорошая речь из-за полного неумения строить текст просто невозможна, то в повседневном общении речь их носителей бывает так же хороша, как речь носителей других типов речевой культуры. А в некоторых случаях может быть даже прекрасной: яркой, выразительной, творческой – но в пределах разговорной речи.
Так, например, в целом совершенно беспомощная речь П.А. Каплевича или А. Лаерского [Фишер 1995] в соответствующих телепередачах была бы вполне уместной в частной беседе с другом, а временами даже очень удачной и выразительной: Мы вокруг стиля это будем все крутить // Понимаешь? Мне не нравится / абсолютно / вот это / безымеджевое наше существование // Понимаешь? И оно было всегда // Понимаешь? Ну нельзя все сводить до серых пиджаков кашемировы // Понимаешь? И пальто этих // Понимаешь? То есть нельзя все сводить / то есть хорошо выглядеть только в этом // Я считаю что нет //жизнь / игра//
П.А. Каплевич ищет поддержки у ведущего (бесконечные вопросы Понимаешь? – это у него не слово-паразит, а именно вопросы), вероятно, тот его понимает. Понятен, вероятно, ему и емкий выразительный образ все сводить до серых пиджаков кашемировых (почти униформа советской партийной элиты), но вполне приемлемая, несмотря на бесконечные вопросы Понимаешь? для дружеского общения, эта речь становится просто непонятной и беспомощной, когда звучит в телепередаче. И тут не помогает известность, даже модность этого художника-дизайнера по костюмам. Для телепередачи такая речь хорошей не является.
Разговорный тип общения существовал, существует и будет существовать всегда, однако в самостоятельный тип речевой культуры он стал формироваться (с разновидностями литературно- и фамильярно-разговорного) только в последнее десятилетие ХХ века.
Дело в том, что раньше он охватывал только ситуации повседневного общения, то есть разговорную речь – в принципе одинаковую для любого типа речевой культуры в сфере действия литературного языка. В официальной коммуникации разговорный тип общения практически не использовался по очень простой причине: в советский период в этих ситуациях использовалась только письменная речь и озвученная письменная речь (прочитанная по бумажке или выученная наизусть). Устной же речью пользовались только носители элитарного (прежде всего) и реже – среднелитературного типа речевой культуры. Не говоря уж о выступлениях на митингах и собраниях, даже лекции во многих вузах (конечно не в таких, как МГУ, ЛГУ или Саратовский университет, в которых за редким исключением преподаватели – носители элитарного типа) тексты лекции не только целиком писались и потом читались, но и утверждались на заседаниях кафедр.
С началом перестройки активно действующими стали две тенденции: с одной стороны, сужение сферы письменной речи, появление никем не утвержденных и заранее не написанных выступлений, а с другой стороны, возникновение явной реакции на прежний официоз, казенность речи, советский новояз и отсюда отталкивание от прежних образцов литературной речи, часто выливающееся в излишне широкое и далеко не всегда оправданное использование как лексических, так и синтаксических элементов разговорной речи в официальных ситуациях. Особенно это распространилось и продолжает распространяться в печатных и электронных СМИ.
Поскольку носители разговорных типов общения ориентируются на окружающую языковую среду, средства массовой информации (прежде всего телевидение) и второсортную художественную литературу, то их эталон хорошей речи стал однородно разговорным, другого они просто не знают. Это обстоятельство позволило им со своим разговорным типом общения (в лучшем случае варьируя литературно-разговорный и фамильярно разговорный) выходить на трибуну, пользоваться им перед телевизионной камерой, зная, что передача идет (или пойдет) в эфир. Выход такого типа общения за пределы повседневного общения и означает формирование самостоятельных разговорных типов речевой культуры, не дающих возможности продуцировать хорошую речь в официальной обстановке.
ГЛАВА 7
ТВОРЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ
КАК ОДИН ИЗ ПРИЗНАКОВ ХОРОШЕЙ РЕЧИ
7.1. ТВОРЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РЕЧИ
Творческое своеобразие как качество хорошей речи в первую очередь свойственно художественной и публицистической сфере общения, в меньшей мере – повседневному общению, почти исключено в точных науках из-за строгих, традиционных канонов научной сферы и немыслимо в письменной деловой речи, с ее абсолютной стандартизованностью.
При изучении творческого своеобразия, которое может быть присуще хорошей речи, необходимо ответить на следующие вопросы: 1) каково содержание понятия «творческое своеобразие»; 2) насколько эта характеристика обязательна для хорошей речи; 3) в чем творческое своеобразие может проявляться?
Дело в том, что не всякое своеобразие является творческим. Характерные для человека особенности произношения, темп речи, частое употребление каких-либо излюбленных слов, склонность к выбору жаргонной или диалектной лексики и многое другое может восприниматься окружающими как индивидуальное своеобразие говорящего, по которым узнается, а иногда может и пародироваться речь конкретного человека. Тем не менее все эти приметы речи сами по себе не формируют ее творческого своеобразия.
Творческое своеобразие предполагает новизну и оригинальность, неожиданность, небанальность, что может касаться как смысловой, так и стилистической стороны речи. Принципиально по-разному творческое своеобразие проявляется в текстах различных функциональных стилей. Одним стилям оно может быть противопоказано (официально-деловой), в других – проявляться факультативно (научный, некоторые жанры публицистики, разговорная речь). Но есть область, в которой творческое своеобразие необходимо, – это художественный стиль. Без него существование этого стиля (в ином понимании – «поэтического языка») утрачивает смысл.
Степень творческого своеобразия внутри отдельных стилей может исторически варьироваться. Показательны в этом отношении изменения научного стиля. В середине XX века, по сравнению с его началом и более ранним периодом развития научного стиля, отмечено возрастание внутристилевой нормативности, выработка лексических и синтаксических клише, сужение состава нетерминологической лексики и почти полное отсутствие синонимов и эмоциональной лексики [Лаптева 1966, Сиротинина и др. 1969].
Как правило, это связывают с редакторской правкой в процессе подготовки научных текстов к печати, которая в недавнем прошлом была абсолютно обязательной в СССР, сохраняется во многих издательствах и сейчас. В меньшей степени редактированию подвергались труды выдающихся ученых, что является одной из причин проявления большего авторского своеобразия именно в их работах. Другими причинами, видимо, следует признать сформированность их индивидуального стиля, более творческий характер мышления, а также бóльшую смелость авторитетного ученого в выражении своей мысли [См., например, Опыт... 1989].
В последнее десятилетие наблюдается противоположная тенденция, которая в частности отразилась в названиях лингвистических научных статей, содержащих метафору: «Анатомия жанров бытового общения» (К. Ф. Седов), «Текст сквозь призму метафоры тканья» (Т.В. Шмелева), «Капризными путями (опыт прочтения поэмы М. Кузмина «Форель разбивает лед»)» (Е. Э. Бабаева) или включающих в свой состав примеры литературной аллюзии – прецедентные тексты из художественной или публицистической речи: «Что такое «плохо» (Фрагмент наивной этики (М.Я. Гловинская), «Две реальности, или русская разговорная речь в зеркале видеоклипа» (Л. А. Капанадзе).
Авторское своеобразие характерно для некоторых жанров публицистического стиля, правда, далеко не всегда оно является творческим. В устной публицистике это прежде всего авторские программы на телевидении и радио, авторский характер которых зачастую подчеркивается их названием, например, «Герой дня без галстука» с Ириной Зайцевой (НТВ), «Русские горки» с М. Таратутой, «Репортер» с М. Дегтярем (РТР), Программа Натальи Бехтиной «От первого лица» (Радио России) и т. д.
Частным проявлением речевого своеобразия можно считать средства оценочности в речи журналистов, политиков и государственных деятелей, в выборе которых сказываются индивидуальные предпочтения [Хлынова 2000]. Склонность к созданию свежей метафоры, обновлению сочетаемости, обеспечивающая наибольшую выразительность речи, отмеченная автором в выступлениях Н.К. Сванидзе, В.А. Рыжкова, А.Б. Чубайса следует, на наш взгляд, оценивать как проявление творческого начала. См. также анализ текста Ю. Богомолова (Известия) в главе 3 и образцы хорошей газетной речи.
Противоположностью творчества является первоначально, возможно, творческий, а впоследствии выработавшийся авторский стереотип (см., например, явно авторски своеобразный, но при этом довольно стереотипный стиль Марка Дейча (МК) и Максима Соколова (Известия).
В ряде жанров телевизионной речи, не имеющих явной публицистической, социально-политической направленности, творческое своеобразие обнаруживается более отчетливо. Сферы общения и темы, с которыми связаны эти передачи, позволяют их авторам смелее включать в свою речь элементы художественного и разговорного стилей, творчески обыгрывать ситуацию. Например, речь ведущего передачи «Пока все дома» Тимура Кизякова отличается индивидуальным стилем, связанным именно с творческим характером дискурсов, включающих не только выражение оценки (что больше свойственно публицистике), но и взаимосвязанный набор стилистических средств, формирующих определенный образ – доброжелательного, склонного к юмору собеседника, который не лезет за словом в карман и имеет запоминающуюся, неповторимую манеру общения, подходящую для разговора и со взрослыми, и с детьми.
Любая ситуация обыгрывается ведущим. Так, появившийся в поле зрения «фирменный» чайник программы сопровождается рассуждениями о жаргонном значении слова чайник. Действие программы обычно переносится в дом актеров или иных популярных людей. Разговор при этом чаще всего происходит на кухне, в обстановке, располагающей к непринужденному общению.
В целом, для речи Т. Кизякова характерна игра словом, реализуемая рядом приемов, таких как сознательное искажение фразеологизмов, актуализация внутренней формы слова, использование каламбуров, перифраз и т. д.: Общеизвестно, что в темной комнате трудно найти темную замочную скважину, особенно не тем ключом; Объявляется конкурс на лучший конкурс, принимаются предложения в любом виде, даже непечатном, то есть рукописном; Пока все нормальные дома отдыхают, как ненормальный работает один двигатель торговли (так вводится реклама).
Т. Кизяков активно взаимодействует со своим собеседником, обыгрывая значения слов, употребленных в его речи. В качестве примера можно привести включение в диалог следующей реплики-реакции Тимура Кизякова на слова собеседника-актера, рассказывающего историю своей женитьбы: после эпизода, связанного с переломом ноги, его отношения с будущей женой переросли из дружбы в любовь. Реплика Кизякова: Я как чувствовал, что должен быть переломный момент в судьбе, – вот он.
Подобные реплики придают законченность рассказу собеседника, помогают оформлению целостного текста-повествования в его «речевой партии».
Однако всегда есть угроза перерастания творческого своеобразия в авторский шаблон. И как только это происходит, передача фактически умирает, поскольку не несет в себе ничего неожиданного, нового. И длительное сохранение творческой новизны – одно из свидетельств мастерства речи тележурналиста.
И в названиях телевизионных передач, и в газетных заголовках явно присутствует стремление к творчеству: Несентиментальное путешествие (РТР) Непутевые заметки (ОРТ), Тихая сенсация (АРТ), Редкая птица долетит до середины Днепра – об экологической обстановке на Днепре; Богатые тоже платят (КП). Но, к сожалению, слишком часто авторам изменяет чувство меры, языковое чутье и вкус. Например, в погоне за сенсационностью появляется анонс следующего номера в газете КП 10.01.2001: Читайте завтра в «Комсомолке»: в Брянске было совершено покушение на Владимира Владимировича Путина. И на первой полосе КП 11.01.2001 – огромный заголовок: Покушение на Путина!, а на стр. 8 и 9 – на весь разворот статья о брянском майоре В. В. Путине. И это не единичный пример.
Следует обратить внимание на тексты, устные и письменные, смешанной (гибридной) стилевой природы, в которых наличие и степень творческого своеобразия предопределены не столько их функционально-стилевой соотнесенностью, сколько характеристиками пишущего или говорящего, такими, как профессия, принадлежность к определенному типу внутринациональной речевой культуры, индивидуальными склонностями к выбору речевых стратегий и т. д. Это неофициальная переписка, дневниковые записи, выступления известных людей (писателей, актеров, политиков, ученых) на встречах со всеми, кого интересует их деятельность. В таких формах довольно ярко проявляется языковая личность и те ее параметры, которые сформированы профессией. Они могут также зависеть от возраста, пола, уровня культуры [Язык и личность 1989; Кормилицына 1996; Ножкина 1993].
Менее всего изучено творческое начало в устной речи, не связанной с профессиональной деятельностью. Рассмотрим с этой точки зрения устную публичную речь актеров, их выступления на встречах со зрителями, беседы с журналистами в телевизионных передачах. Обращает на себя внимание, что в бытовой речи актеров творческое своеобразие проявляется гораздо меньше [Куликова 1989].
Творческий характер большинства исследованных актерских дискурсов обусловлен прежде всего такими качествами речевого поведения актера, как образное восприятие действительности и способность ее моделировать и эстетическое отношение к слову, сложившееся под влиянием работы с художественным текстом (подробнее о влиянии профессии на несценическую речь актера см.: [Куликова 1996]). Моделирование «второй реальности» спектакля, оживление драматургического текста, требует от актера умения всем комплексом вербальных и невербальных средств создавать целостный образ.
В записях речи актеров на встречах со зрителями (творческие встречи в концертной студии Останкино, в передаче «Маркиза» саратовского телевидения, диалоги с ведущими в программах «Момент истины», «Театр + ТВ» и др.) обнаружены многообразные проявления творческого начала. Так, актеры не просто рассказывают о своих учителях, партнерах, каких-то известных людях, а, как правило, «показывают» их. Например, в передаче «Маркиза» М. Неёлова, рассказывая о В. Гафте, подражает его интонации, мимике. Создавая зрительный и психологический образ Гафта, она отмечает все изменения в его облике и состоянии, комментирует их: Он вдруг страшно меняется в лице… и старается это выразить мимически. Иногда у актеров мимика даже заменяет слова, например, вот как рассказывает Константин Райкин о Марине Неёловой («Театр + ТВ»): Она может показать тебя так в каких-то проявлениях твоих (делает гримасу), что ты… (делает другую гримасу). Ведущая программы «Театр + ТВ» (РТР) Е. Уфимцева говорит о такой особенности общения с собеседником-актером: «Создается впечатление, что перед тобой сидит не один, а несколько актеров».
В речевом поведении актеров наблюдается легкое включение в игру, «цитаты» из созданных ими сценических образов. Для выступлений актеров на встречах со зрителями характерны многочисленные рассказы про обыгрывание различных житейских ситуаций и розыгрыши партнеров по сцене [см. Куликова 1998]. Существенно, что игровое начало в поведении актеров выходит далеко за пределы сцены и каких-то иных форм общения со зрителями. Характерен в этом отношении рассказ М. Неёловой об А. Абдулове («Маркиза»), который, опаздывая на съемки или репетиции, всегда придумывал мотивировки и предъявлял то счета, то билеты на самолет(...), то пулю, которая чуть не попала в него. За этим следует комментарий актрисы: Эти объяснения так талантливы и наивны.
Профессия во многом определяет характер восприятия действительности, что находит выражение в слове. Для актеров в высшей степени характерна склонность к образному определению понятия. Наибольший интерес в этом отношении представляют рассуждения актеров о своей профессии. Это попытки «дойти до самой сути» предназначения артиста, определить его место в обществе и т. д. Ср.: Актерская профессия – «блинная»: пока горячий блин, он кому-нибудь нужен… (А. Петренко в передаче «ЖЗЛ» на ОРТ); Мы торговцы эмоциями. (Там же); Мы развлекаем, и увлекаем, и отвлекаем… (В. Смехов – «Тема» на ОРТ); Мы одним крылом где-то в вечности, а другим мусор подметаем.(О. Ефремов – «Вести» на РТР); о коллегах: Галина Борисовна – это как хорощее вино, вкус которого лучшеет с годами.(К. Райкин о Г. Волчек – «Театр + ТВ»; Марина – мастер спорта по обрезанию крыльев...Жесточайший человек, и по отношению к себе.(Там же);Мне с ним было безумно легко работать: ты ему – петельку, он тебе – крючочек. Он был идеальным партнером. (О. Басилашвили об О. Борисове – «Останутся в памяти»).
Афористичность актерской речи во многом обеспечивается активным использованием слов в метафорическом значении, созданием индивидуально-авторских метафор, а также расширением сочетаемости слов. Например: Стул успокаивает пространство (С. Юрский – «Час пик»); Они мои сверстники… духом. (В. Смехов – «Маркиза»); Мы торгуем эмоциями (А. Петренко об актерах – «ЖЗЛ» на ОРТ)
Творческое своеобразие речи, в том числе и речи актеров, выражается в ее нешаблонности (в богатстве синонимии, свежести и меткости оценок, использовании окказиональной лексики, актуализации внутренней формы слова). Например: Реализовал страшно, жестоко, буквально сценарий самоубийства. (Л. Филатов о Г. Шпаликове – «Чтобы помнили»); Он причудлив, витиеват, загадочен, манок… Кот Баюн, он затягивает в свою атмосферу. (Н. Гундарева о Э. Радзинском в программе «Маркиза»); Я там был фрагментом, пьяным фрагментом. (А. Ширвиндт о своем участии в передаче «Белый попугай» – «Маркиза»). Это другая энергия, энергия властности, самости. (А. Демидова о Ю. Любимове); Все-таки корень цензуры – ценз. Вот ценза у нас нет. (А. Ширвиндт о современном телевидении – «Маркиза»).
Творчество в речи есть там, где употребляется не первое попавшееся слово, а реализуется сознательный выбор лучшего варианта. У актеров при этом предпочтение отдается более экспрессивному варианту: иногда устаревшему слову, иногда сниженному, даже словам из профессионального жаргона. Ср.: Когда я бываю счастлив до увлажнения вежд… (З. Гердт в разговоре с Э. Рязановым на ОРТ); И вот свалив со школьных занятий...(О. Табаков на встрече со зрителями в Саратове); Когда в зажиме четвертой степени выходишь в спектакле… (Е. Симонова в программе «Маркиза»). Использованием экспрессивной лексики часто достигается юмористический эффект или создается иронический контекст. Например: В. Гурвич. Вас природа ничем не обделила, кроме внешности. – А. Ширвиндт. Рядом с тобой, кого ни посади, – всё дрянь. (Из диалога с ведущим передачи «Старая квартира»); Податливый… Я поддаю, когда мне что-то не нравится. (В. Смехов – «Бомонд»).
Для придания большей выразительности речи может намеренно искажаться фонетический облик слова. См., например, Этих ста[тю]эток раздали уже всем. (А. Ширвиндт о множестве кинофестивалей – «Маркиза»).
О творческом отношении к своей речи свидетельствует и поиск наиболее точного слова, а также элементы языковой рефлексии в актерских дискурсах. Ср.: Это не радость, не восторг, не счастье – это необъяснимая энергия… (А. Ромашин о своих чувствах в связи с рождением позднего ребенка – «Женский взгляд» на НТВ); Актеры работают не только за деньги, но и из желания отдавать, дарить, возвращать… (О. Табаков. Интервью на Саратовском телевидении); Движется само по себе – витально / назовем такое нерусское, грубое слово (В. Смехов – «Тема»); Я смотрю так… ретроспективно / красивое слово (З. Гердт – «Момент истины»); Я так боюсь этого слова теперь (М. Глузский о слове интеллигентность в программе «Момент истины»).
Безусловно, творческое начало в речи актеров может быть связано не только с формой выражения мысли, но и с новизной, неожиданностью ее содержания. В некоторых актерских дискурсах нами отмечена парадоксальность суждений, что, видимо, в большей степени обусловлено индивидуальностью человека, чем его профессиональной принадлежностью. Однако именно установка актерской речи на выразительность делает возможным проявление в публичной речи этих индивидуальных черт. Например: Ум – помеха актеру (М. Боярский – «Час пик»); Ненавижу, я вообще ненавижу зрителей <...> Они сразу меня не принимают… Но в этой борьбе и смысл (А. Демидова в программе «Колизей» на РТР); Боюсь в себе актерства (В. Тихонов – «Час пик»).
Профессиональные характеристики сложно взаимодействуют с индивидуальностью человека, психологическим типом, культурой базовой и приобретенной (что, например, ярко проявляется в публичной речи Н. Мордюковой), принадлежностью к тому или иному типу внутринациональной речевой культуры. Творческим своеобразием, как правило, отмечены публичные выступления актеров, известных и как писатели, например, С. Юрского, А. Демидовой, В. Смехова, В. Гафта, а также многих актеров-режиссеров: О. Табакова, Г. Волчек, Р. Быкова, М. Козакова (См. комментарии к фрагментам публичных выступлений актеров в разделе «Образцы хорошей речи»).
Творческое своеобразие речи предполагает не просто новизну и оригинальность отдельных речевых средств, а их гармоничное сочетание и единство. Следует также заметить, что творческое начало, проявляющееся в рассмотренных дискурсах прежде всего состоит в игровой природе актерского речевого поведения и внимании к эстетической стороне слова, только к ним не сводится. В этом можно убедиться и на примерах актерской речи, и на примерах речи носителей элитарной речевой культуры в других сферах деятельности [См. «Образцы...»]. Эффективность речи, ясность, лаконичность, точность выражения мысли при отсутствии «украшений речи» также могут быть приметами творческого своеобразия [См. Поэтика...1996; Речевой портрет 1995; Кочеткова 1998; Куприна 2000]. Творческое начало может проявляться и в выборе или в сочетании неожиданных, нестандартных стратегий и тактик в построении дискурса [См. раздел о жанрах].
Проявление творческого начала можно проследить и в использовании говорящим и пишущим отдельных языковых средств. Покажем это на примере выбора приглагольного определителя, который может реализоваться в речи по-разному.
7.2. СПОСОБ ВЫРАЖЕНИЯ ПРИГЛАГОЛЬНОГО ОПРЕДЕЛИТЕЛЯ
КАК РЕЗУЛЬТАТ АВТОРСКОГО ВЫБОРА
Новые модели неморфологизованных способов выражения качественной характеристики действия могут быть результатом творческих усилий автора (особенно в художественной речи), а могут превращаться в клишированные конструкции, типичные для СМИ.
На протяжении ХIХ-ХХ вв. наблюдается активизация неморфологизованного способа выражения качественной характеристики действия прежде всего в художественной речи. Ведущая роль в этом процессе принадлежит деадъективам на -ость, -ство, -ота, -изна, -ина, а также девербативам на -ние, падежные и предложно-падежные формы которых в приглагольной позиции выражают вторичное значение – значение адвербиализованного признака [Ножкина 1998; 1999]. В художественных текстах в функции приглагольного определителя прежде всего специализируется форма «с + тв. падеж» деадъектива, несущая двойную функциональную нагрузку: обозначает качество действия и состояние субъекта, производящего это действие.
Щеглов с задумчивой скорбностью снял очки (Ю. Бондарев. Выбор); <…> Ну, а потом что? – с хищным любопытством спросила мать (В. Набоков. Защита Лужина); Николаша с важностью, какую давало ему сознание собственной незаменимости, начал так: – Как я специалист по тонкой работе, то махать молотом мне несподручно (Ф. Абрамов. Братья и сестры); Старуха с упорством делала вид, будто спорт ее крайне интересует (Ю. Трифонов. Другая жизнь).
Данный тип приглагольных определителей употребляется и в современной прозе.
– И кто вам позволил написать эту пакость? – повторила она с непреклонной враждебностью (В. Войнович. Монументальная пропаганда); Аглая вошла к Бурдалакову в комнату со сдержанным любопытством (В. Войнович. Монументальная пропаганда); Санитарка обернулась и взглянула на своего погонщика с преданностью, точно б только и хотела уверить, что исполнит каждое слово (О. Павлов. Карагандинские девятины); Вот я пытаюсь продать часы, когда у нас подходят к концу деньги, и Катька меня отговаривает. А потом внезапно отпускает, чтобы через полчаса снова встретить с грустной умудренностью: я знала, что никто не купит (А. Мелихов. Приземление); Со свойственной ее народу мнительностью, внимательно вслушивалась в себя, в ревнивый ток неугасимой крови… (Д. Рубина. Высокая вода венецианцев); Он благодарно улыбнулся и ответил со сдержанной гордостью: – Я три года учился в Англии (Д. Рубина. Высокая вода венецианцев); Сестра матери Сережи недели две продержалась в живых, противоречила вежливо и не позволяла себя переодеть, держалась со стыдливостью новобрачной, т. е. отвергала позорное судно (Л. Петрушевская. Четыре рассказа. Шато); Кит быстро оказался в своей лодке и стал грести со скоростью заводной игрушки, со скоростью биения ходиков на кухне, но сердце его колотилось еще быстрее (Л. Петрушевская. В садах других возможностей); Славка обо всем расспрашивал с обычной своей милой круглоглазой любознательностью (А. Мелихов. Приземление).
В художественной речи деадъективы в форме «с + тв. падеж» вступают в синонимические отношения с однокоренными наречиями, а также с формой «без + род. падеж»: встретил с почтительностью, не без почтительности, без почтительности – встретил почтительно, непочтительно [Апресян 1995: 372; Золотова 1976: 157].
– Да есть и такие, – без всякой сконфуженности сказал Игорь (В. Амлинский. Нескучный сад); Панченко догадался, в связи с чем делается проверка, однако и поздоровался, и ответил спокойно, без заискивающей почтительности (М. Смородин. Два штормовых дня); Сыромуков <…> вежливо, хотя не без наставительности объяснил (К. Воробьев. …И всему роду твоему); И оглянувшись, объяснила шепотом и не без гордости: – Он же еврейчик! (В. Войнович. Монументальная пропаганда).
Жанровое своеобразие художественного произведения может предопределять и особенности введения в текст единиц, дающих качественную характеристику действия. Например, в «Повести о Сонечке» М. Цветаевой, написанной в традиции романтической прозы, формы с адвербиальным значением употребляются без глаголов.
– А ваш монах – пьет молоко? – Володя с любопытством. – Потому что ведь иногда – пост; – Мне, – с глубоким вздохом, – хорошо, Марина Ивановна! (М. Цветаева. Повесть о Сонечке).
Ростки экспансии формы «с + тв. пад.» наблюдаются уже в текстах XVII в. Например, в сочинениях протопопа Аввакума.
<…> ересь никониянскую со дерзновением обличал (Жит. Аввакума); И почитаем крест Христов <…>, со усердием облобызаем и поклоняемся (Беседа вторая); А митрополит наш Московский приехал домой с гордостию (Беседа третья); <…> гряди со дерзновением во огнь и с радостию господа ради постражи (Беседа восьмая).
По нашим наблюдениям, неморфологизованные единицы со значением признака действия являются неотъемлемыми компонентами современного художественного текста, во многом определяют его эмоционально-экспрессивную (а часто и психологическую) тональность.
Перспектива дальнейшего развития неморфологизованного способа выражения адвербиализованного признака обеспечена продуктивностью отадъективной деривации, то есть наличием определенного словообразовательного механизма, действие которого усиливается и семантическим процессом окачествления относительных прилагательных и причастий.
Языковая компетенция автора, его личностное начало проявляется в выборе средств выражения качественной характеристики действия, в расширении репертуара имен существительных, падежные и падежно-предложные формы которых способны выступать в приглагольной позиции, в своеобразии введения этих единиц в текст [Ножкина 1998].
Возникает вопрос о реализации неморфологизованного способа выражения признака действия в иной, чем художественная речь, функционально-речевой сфере. С этой целью мы обратились к языку средств массовой коммуникации. Источником материала послужила периодическая печать (главным образом центральные газеты), устная публичная речь на ТV и радио – речь дикторов, ведущих, общественных и государственных деятелей, обозревателей, политологов, бизнесменов.
Неморфологизованный способ выражения признака действия активно работает и в средствах массовой информации, но его лексическая и структурная реализация совершенно иного типа, чем в художественной речи. Данный способ охватывает определенный круг лексических единиц, которые являются словами-классификаторами [Вольф 1982]. Мы проанализировали около 2 тысяч словоупотреблений, которые представлены 70 лексемами. К ним относятся амплитуда, атмосфера, база, вал, вариант, вид, волна, график, дух, класс, ключ, консолидация, контекст, конфигурация, лад, манера, масштаб, мера, нота, обстановка, объем, основа, основание, перспектива, план, плоскость, подряд, порядок, программа, путь, рамка, режим, ритм, русло, свет, сила, ситуация, состав, состояние, стандарт, стиль, темп, тип, тон, уровень, условие, форма, формат, ход, эстетика, эфир, язык и нек. др.
Семантическая структура большинства этих существительных многозначна. Например: вид 5 зн., дух 8 зн., ключ 7 зн., основание 7 зн., порядок 11 зн., программа 7 зн., стиль 5 зн., тип 6 зн., форма 11 зн., эфир 5 зн., язык 8 зн. Развитие функции приглагольного определителя мотивировано не всеми значениями слова, а только, как правило, одним, чаще всего переносным значением. Своеобразно и структурное выражение функции. В исследуемой функционально-речевой сфере в функции приглагольного определителя специализируется главным образом предложный падеж либо с предлогом в, либо с предлогом на. Но формы «в + предл. падеж» и «на + предл. падеж» в абсолютивном употреблении не могут выражать функции приглагольного определителя, так как не являются коммуникативно достаточными. Это объясняется тем, что формы «в + предл. падеж» и «на + предл. падеж» классификаторов сами по себе не содержат четко выраженных признаковых сем и не обозначают качеств. Признак действия они выражают лишь в обязательном сочетании либо с именем прилагательным (чаще всего), либо в сочетании с род. падежом существительного.
*Решения должны приниматься в рамках…; *Правительство гарантирует сохранность вкладов в… объеме. – Решения должны приниматься в рамках Конституции (ТВ 26.08.98); Правительство гарантирует сохранность вкладов в полном объеме (ТВ 29.08.98).
Формы «в + предл. падеж» и «на + предл. падеж» наиболее продуктивны. Реже в функции приглагольного определителя используются другие падежные формы:
«по + дат. падеж»: Сокращение в армии проводится не по продуманной программе, а валом (ТВ 10.10.98);
«в + вин. падеж»: Полномочия должны быть переданы в кратчайшие сроки (ТВ 14.07.98);
«на + вин. падеж»: Дума настроена на конструктивный лад (ТВ 14.07.98);
«твор. падеж без предлога»: Но сам факт, что такие и подобные призывы идут мощным валом, чрезвычайно опасен (Изв. 26.03.99); Государство пытается административными мерами решить проблему безработицы (Изв. 1.07.99); Работники милиции оперативным путем получают информацию, что в таком-то банке отмываются деньги (Лит. газ. 12-18.07.2000); В 1993 году банкир Смоленский «увел» из страны незаконным путем более 30 миллионов долларов (Лит. газ. 12-18.07.2000).
Описанные нами падежно-предложные и падежные формы сами по себе не несут основной коммуникативной нагрузки, а являются основной грамматической опорой прежде всего для прилагательных, обозначающих коммуникативно значимый признак. Именно наличие прилагательного (либо род. падежа существительного) позволяет падежно-предложным формам выступать в функции приглагольного определителя. Закрепленность этой функции за определенной формой выражения, за определенной синтаксической позицией, а также за определенным кругом лексических единиц (классификаторами признаков) позволяет усмотреть в этом признаки фразеологизации. Причем процесс фразеологизации грамматического значения в языке средств массовой информации протекает более активно, чем в художественной речи, и имеет, как видим, отличительные черты от подобного процесса в художественных текстах. Деадъективы в функции приглагольного определителя дают главным образом качественную характеристику не только действия, но и субъекта, производящего это действие. Деадъективы, таким образом, ориентированы не только на действие, но и на лицо, поэтому они чаще всего в художественном тексте обладают двоякой соотносительностью. В текстах средств массовой информации классификаторы признаков в функции приглагольного определителя соотносимы прежде всего с явлениями вещного мира. И прилагательные, входящие в их состав, выражают оценку, а не качество. «Коммуникативная грамматика русского языка» предлагает разграничивать такие понятия, как категория качества, категория оценки и категория состояния. У каждой из этих категорий свои средства выражения и свои текстовые связи. Категориально-семантическим значением деадъективов, отмечает «Коммуникативная грамматика русского языка» [Золотова и др. 1998: 41], является качественность, специфичны их способы словообразования. И эти отличия определяют особенности их синтаксического употребления.
Слова-классификаторы не обладают признаками деадъективов. Их отличает более высокая, по сравнению с деадъективами, степень фразеологичности, которая в словарях [МАС-2, БАС-17] находит отражение в двух аспектах:
1) специальными пометами отмечена реализация валентности чего и какой (либо «с определением») при толковании отдельных значений; 2) выделены фразеологические единицы, в состав которых входят классификаторы признаков. Приведем соответствующие примеры.
Атмосфера 3. перен. чего или какая. Окружающие условия, обстановка.
Мера 4. чего или какая. Величина, размер, степень, предел охвата какого-л. явления.
Нота 4. чего или какая. Тон, интонация, оттенок речи, в которых проявляется какое-л. чувство, отношение говорящего к предмету или теме разговора.
План 6. чего или какой. Точка зрения, способ рассмотрения чего-л.
Русло 2. перен. чего или какое. Направление, путь, по которому идет движение, развитие чего-л.
Вид с определением (обычно с предлогом «в»). Состояние, характер и т. п. чего-, кого-л. (предмета, реже – человека).
Достаточно широко в словаре представлены фразеологические сочетания и фразеологизмы. Они сопровождены специальной пометой: В каком-либо виде. – О неодушевленных предметах. В наречных сочетаниях: В чьем-либо духе, в духе кого-, чего-либо. – В каком-либо направлении. В качестве кого-, чего-либо, в знач. нареч. – Как кто-, что-либо. На новый, на старый лад. – По-новому, по-старому. На (в) полную мощность (работать, трудиться и т. п.) – С полной нагрузкой, используя все возможности; изо всех сил. В полной мере. – Вполне. Во всем объеме, в полном объеме. – Вполне, полностью, ничего не исключая. На основе чего-либо. – Имея что-либо в качестве исходного, основного. На основании чего. – Исходя из чего-либо, опираясь на что-либо. На законном основании. – Законно, по праву. На общих основаниях. – Наравне со всеми. и т. д.
Таким образом, словари отражают структурную организацию и общее значение классификаторов признаков в функции приглагольных определителей, что позволяет считать, что данные единицы реализуют системные возможности языка. Кроме того, словари отмечают и синонимические отношения между разными формами выражения одного значения. Например, значение «средство, способ осуществления чего-либо» выражается и тв. падежом, и предл. падежом с предлогом «в» с определением сущ. порядок: Законным, судебным, этапным и т. п. порядком и в законном, судебном, этапном и т. п. порядке.
Но словари не передают всего разнообразия использования приглагольных определителей в средствах массовой информации. В современный репертуар приглагольных определителей, используемых в СМИ, входят и разговорно-просторечные фразеологические сочетания, имеющие чаще всего экспрессивно-сниженную, иностильную окраску. При этом, как предполагает Е.А. Земская, они меняют статус «просторечных» на «разговорные»: в полном здравии и уме, на одном дыхании, на живую нитку (сделать что-либо), на полном серьезе, на полную катушку.
Правительство поступило вопреки общепринятой практике, «в полном здравии и уме» спровоцировало ажиотажный спрос (Правда 5.06.90); Парламентарии с завидным единодушием (313 голосов «за») буквально на одном дыхании приняли в третьем чтении поправки к Федеральному закону «О статусе депутата Совета Федерации и статусе депутата Государственной Думы» (АиФ, № 42, 10.98); Впрочем, и весь визит [премьер-министра в США] скроен на живую нитку: стороны в один голос утверждают, что и не ставили перед собой никаких конкретных целей (Изв. 28.07.99); В Министерстве обороны и Генштабе возможность размещения в Белоруссии ядерного оружия рассматривают на полном серьезе (Изв. 26.03.99); По официальной версии, отдыхать на полную катушку Ельцину мешает погода – идут дожди (КП. 24.07.98).
В последнее время наблюдается распространение выражения На голубом глазу говорю (говоришь, говорит) со значением «искренне, откровенно»: Он также увидел, что все произнесенное мной сказано без подготовки, то есть на полном голубом глазу, как мы говорим (ТВ 11.04.2000); Об этом говорит и коммунист Шандыбин на голубом глазу (ТВ 9.06.2000).
Выражение На голубом глазу говорю (говоришь, говорит) может в определенном контекстном окружении выражать иронию и, по сути дела, передавать противоположное значение «неискренне, неоткровенно»: А важно, что генерал Зданович на том же голубом глазу (глаза у этих товарищей в такие моменты почему-то принимают один и тот же окрас) объявил… (МК. 13.05.2000).
Попадая в иную функционально-речевую сферу, фразеологические единицы могут модифицировать значения, приобретать коннотативный смысл. Например, на одном дыхании – без замечаний и возражений (МАС-2, БАС регистрируют лишь фразеологизм не переводя дыхания – без промедления, без задержки, сразу); в полном здравии и уме – понимать обстановку, сложившуюся ситуацию (словари фиксируют во здравие (устар.) – на здоровье и в своем (или здравом) уме – будучи совершенно здоровым, психически вполне нормальным); на живую нитку – непродуманно, невзвешенно (БАС: а) непрочно, не закрепляя нитки, шить, сшивать и т. п., б) наспех, как попало, непрочно); на полном серьезе – продуманно, взвешенно (БАС: со всей серьезностью); на полную катушку – в полной мере удовлетворять свои желания (МАС-2: в полную силу, в полную меру, БАС – не регистрирует).
Использование просторечных слов и оборотов, как считает Е.А. Земская, обусловлено тем, что «в средствах массовой коммуникации, где нет прямого речевого контакта с собеседником, читателем или зрителем, образ потенциального языкового партнера создает стилевыми красками сам говорящий-пишущий» [Золотова 1998: 17].
Интересен и обратный процесс, когда свободное словосочетание литературной речи семантически преобразуется и превращается во фразеологически связанную единицу, меняя стилевую окраску. Этот процесс находит отражение и в средствах массовой информации. В этой связи показательно употребление формы «по + дат. падеж» сущ. программа. Она может употребляться абсолютивно, то есть без введения в ее состав прилагательного (готовить экзамен по программе), но чаще всего сущ. программа прогнозирует ряд прилагательных. Ср. по полной программе, по ускоренной программе, по сокращенной программе и т. п.: Образование можно получить по ускоренной программе (Радио. 10.11.98); Кризис в России почти не уменьшил число людей, желающих обучаться по долгосрочным программам за 20-30 долларов в год (Изв. 21.03.99). Финансовые расчеты следует производить по полной программе (Радио. 22.08.98); Дети учатся по сокращенной программе (КП. 23.07.98).
В 90-2000 гг. словосочетание по полной программе расширяет свои текстовые связи и начинает выражать как положительную, так и негативную оценку. Например, по полной программе – «всесторонне, основательно, глубоко»: Разбираться придется по полной программе (ТВ 11.08.98); Мы сумеем обсудить эту проблему по полной программе (Радио. 30.06.2000)
по полной программе – «целиком, полностью».
О том, что Синицкий сворачивает лавочку и «линяет» за границу, не знали ни компаньон, ни рэкетиры. Для них он просто отбыл по коммерческим делам. Последним он сказал, что Мулин отдаст «долг» по полной программе (Лит. газ. 5-11.04.2000)
по полной программе – «пройти весь курс»: Родить по полной программе здесь (Центре планирования семьи) стоит 36 850 рублей. В народе этот центр получил название кузницы звезд (АиФ. № 32.08.2000).
по полной программе – «активно совершать что-либо (чаще негативно)»: А в понедельник их как раз и начали искать по полной программе (КП. 26.09.98); «Влипнув» по полной программе с Моникой Левински, президент Клинтон вскоре может опять давать показания на ту же тему, но уже по «делу Полы Джонс» (КП. 22.10.98); Кажется, на съезде кинематографистов Владимир Меньшов объяснился с вами по полной программе? (Интервью с Никитой Михалковым. КП. 31.07.98); Превратности новой жизни Закурдаевы пережили по полной программе. Работу теряли, с «пирамидами» прокалывались, на челночном бизнесе «горели» (Изв. 28.01.99); Обстановка праздника была свободной, никакого официоза, гости сходились и расходились, знакомились, выпивали, дышали свежим воздухом на террасах, играли в бильярд и нарды, бегали дети. Все, как говорится, отрывались по полной программе (АиФ. № 16.04.2000); Сейчас президент Кислицын развернулся вовсю и решил использовать оставшееся до выборов время по полной программе (АиФ. № 31.08.2000).
Наблюдается абсолютивное употребление формы «по + дат. падеж» сущ. график и формы «на + вин. падеж» сущ. перспектива. Но чаще всего в состав этих форм, выполняющих функцию приглагольных определителей, входят имена прилагательные, конкретизирующие, уточняющие семантику этих падежно-предложных форм: Все диспетчерские службы жилищно-коммунального хозяйства дежурят по круглосуточному графику (Изв. 18.03.99); Библиотека работает по летнему графику (объявл.); По очень интересному графику будет работать транспорт во Владивостоке – только утром и вечером, когда едут на работу или с работы (ТВ 20.06.2000); Это позволяет России строить международные отношения на дальнюю перспективу (ТВ 26.04.2000); Экономика страны должна работать на длительную историческую перспективу (ТВ 12.07.2000).
Существительные график, перспектива в функции приглагольных определителей могут выступать не только в формах «по + дат. падеж», «на + вин. падеж», но и в форме «в + предл. падеж». В этом можно усмотреть проявление экспансии формы «в + предл. падеж», которая наиболее активно используется говорящими (пишущими) в позиции приглагольных определителей: Просто я работаю в нормальном графике (КП. 4.09.98); Зарплату шахтерам следует выдавать в жестком графике (ТВ 25.07.98); – Жизнь ваша по-прежнему проходит в абсолютном графике? (интервью драматурга Мережко с актрисой Н. Гундаревой ТВ 3.06.90); В отдаленной перспективе это намечается (ТВ 30.07.2000).
В разных формах одного слова, отмечает «Коммуникативная грамматика русского языка», «могут реализоваться или актуализироваться разные стороны его общего значения, разные семы, предопределяющие различия и в синтаксическом употреблении» [Золотова и др. 1998: 38]. Но в разных формах одного слова, как показывает материал, могут актуализироваться одинаковые семы, что позволяет им замещать одинаковую синтаксическую позицию.
В целях более точной передачи коммуникативной информации, более сильного коммуникативного воздействия говорящий (или пишущий) использует ряд приглагольных определителей, вводя даже образные единицы: Мне кажется в то же время, что многие из тех, кто сегодня хочет прийти к власти, видят ситуацию не в перспективе, а в тактическом плане, в плане тушения пожара. И я не уверен, например, что А. Лебедь будет действовать с прицелом на стратегическую инициативу. Скорее, в рамках тактических шагов. (политолог Вяч. Никонов. Изв. 10.09.98).
Социально-экономические, политические и общественные перемены конца ХХ в. оказали несомненное воздействие на неморфологизованный способ выражения признака действия в СМИ. В этот период наблюдается активизация ряда ключевых слов в функции приглагольного определителя: база, дух, масштаб, ключ, основа, объем, порядок, режим, уровень. Стремительно расширяется сочетаемость этих слов с именами прилагательными, которые являются переменными компонентами формы «в + предл. падеж» (наиболее продуктивная форма выражения) и формы «на + предл. падеж». Каждый из классификаторов сочетается с определенным кругом имен прилагательных. Например: в… режиме: авральном, автоматическом, активном, беспилотном, ежедневном, закрытом, информационном, конвейерном, круглосуточном, массовом, нашем, необычном, нормальном, обычном, одинаковом, оперативном, открытом, показательном, предельном, прежнем, привычном, процессуальном, псевдосоветском, рабочем, свободном, селекторном, согласительном, спокойном, телеоператорном, ужесточенном, усиленном, ускоренном, щадящем, экономическом. В «Толковом словаре русского языка конца ХХ в.» (1998) отмечается актуализация трех значений сущ. режим: 1. Государственный строй, образ правления. 2. Установленный порядок дел, действий. 3. В информатике. Условия, способ работы компьютера. Актуализация 2го значения мотивирует не только распространение формы «в… + режиме» в функции приглагольного определителя, но и ее сочетаемость с широким кругом имен прилагательных. Семантический диапазон прилагательных, входящих в состав формы «в… + режиме», значителен.
Иной аспект оценок задает форма «на… основе»: альтернативной, антизападной, безвозвратной, гуманитарной, деловой, добровольной, добротной, договорной, долговременной, долгосрочной, коммерческой, конкретной, освобожденной, партийной, платной, постоянной, правовой, профессиональной, равной, регулярной, системной, совместной, солидной, строгой, теплой, хозрасчетной, человеческой.
Выбор прилагательного определяется коммуникативной ориентацией говорящего (пишущего), отражает его языковую компетенцию, личностное отношение к ситуации, явлению, событию, которое оценивается формами «в… + режиме» и «на… основе».
Пополняется и репертуар приглагольных определителей. «Толковый словарь русского языка конца ХХ в.» (1998) отмечает актуализацию слов консолидация, конфигурация, подряд, фразеологизованных словосочетаний свободный эфир, на квотной основе. Кроме того, словарь регистрирует новое значение существительного тандем. Перен. Публ. Союз, содружество кого-, чего-л., отмечает фразеологизированность формы предл. падежа В тандеме с (совместно с кем-, чем-л.). Все эти единицы в средствах массовой информации употребляются и в функции приглагольного определителя: Мы работаем в консолидации с правительством (ТВ 21.08.98); Саммит НАТО – редкая возможность провести обсуждение проблемы в любой конфигурации (Изв. 23.03.99); Бригадным подрядом начали строгать книги, ставя на обложке имена уже раскрученных известных авторов (КП. 8.07.98); Руководство НТВ стремится работать в свободном эфире (Изв. 15.07.99); Передачи идут в свободном эфире (КП. 17.03.99); Выборы в Совет должны пройти на квотной основе (Изв. 17.07.98); Многие болезни здесь лечат в «тандеме» со специалистами из других лечебных учреждений (МН 20.03.94-27.03.94).
Существительное тандем в приглагольной позиции выступает и в форме «тв. падеж без предлога»: Остолбеневшие зрители также могли наблюдать, как заклятые враги Сергей Доренко и Евгений Киселев – дружным тандемом выступали в Зальцбурге на летней сессии Европарламента, защищая свободу слова в России (Лит. газ. 5-11.07.2000).
Семантика словосочетания преобразуется в зависимости от того, с каким прилагательным сочетается падежная форма существительного. Например: в свободном эфире – без цензуры, без запретов и ограничений; в живом, прямом эфире – непосредственно, без предварительной записи и обработки.
Сегодня мы беседовали в прямом эфире с Г. Грефом (Евг. Киселев. Итоги. ТВ 30.07.2000); Песня передается в живом эфире (Радио. 2.08.2000).
Не все случаи семантического преобразования находят отражение в «Толковом словаре русского языка конца ХХ в.». Так, в современных средствах массовой информации активно используются в функции приглагольного определителя формы в формате и в контексте. Словарь (МАС-2) регистрирует сущ. формат с двумя значениями: 1. Размер книги, листа, карточки и т. п. 2. Типогр. ширина (длина полной строки) и высота полосы набора. В языке средств массовой информации семантика формы сближается либо со значением существительного состав: 3. чего или какой. Совокупность людей, из которых состоит какой-либо коллектив, организация (рассматриваемые с количественной или качественной стороны), либо со значением существительного форма: 5. Прием, способ выражения чего-либо.
Неизвестно, в каком формате будет работать совещание (ТВ 12.08.99); Заседание состоялось в неформальном формате (ТВ 29.12.99); Независимые депутаты встретились с премьер-министром В.В. Путиным. Впервые такая встреча состоялась в таком формате (ТВ 29.12.99); Встречи будут продолжаться в подобном формате и дальше (ТВ 26.02.2000); Встреча прошла в формате один на один (ТВ 14.04.2000); Встреча планировалась совсем в ином формате, не все бизнесмены приехали (ТВ 21.06.2000); Сегодня президент Путин встретился с президентом Азербайджана с глазу на глаз. Именно в таком формате предпочитают встречаться руководители в последнее время (ТВ 26.06.2000); Проведет встречу с президентом Греции в формате один на один (ТВ 26.06.2000); Переговоры будут проходить в формате президент – Госдума (ТВ 3.07.2000); Заседание пройдет в формате «пять + 1», так как в нем примет участие президент Узбекистана (ТВ 5.07.2000); Неизвестно, в каком формате проходит рассмотрение дела (ТВ 20.06.2000); Сегодня «Итоги» работают в несколько необычном формате (Евг. Киселев. ТВ. 31.12.99); Встречи пройдут в формате соглашений с Россией (Радио. 10.04.2000).
Модифицируется и семантика формы в контексте. Она приобретает более общее значение «рассматривать что-либо в связи с чем-либо».
Мы должны вести разговор о строительстве железной дороги в контексте нашего времени (ТВ 11.08.98); С тех пор в разделе политики почтенной газеты каждый день появляется материал, в котором так или иначе упоминается Сергей Дедник – в неизменно негативном контексте (Изв. 21.07.99); Переговоры проходят в контексте взаимодействия России и НАТО (ТВ 18.02.2000); Дамские журналы склонны рассматривать содержанку в самом скудном умственном контексте – как побочную женщину богатого женатого мужчины (Изв. 7.12.99); В таком историческом контексте и родился глобальный проект воскрешения оперы «Леди Макбет Мценского уезда» на лучших мировых сценах (Лит. газ. 16-22.02.2000).
В конце ХХ – нач. ХХI вв. расширяются семантические связи форм в ключе, на уровне. Функционирование данных единиц может быть предметом специального исследования.
Широкая сочетаемость слов-классификаторов с прилагательными, а также с формой род. падежа существительных не позволяет им стать штампами, которые ухудшали бы качество речи, хотя некоторая стандартность отдельных единиц и наблюдается.
Речевое своеобразие говорящего (или пишущего) проявляется в отборе прилагательного (или зачастую нескольких прилагательных), зависимой формы род. падежа существительного, а также введении слов-классификаторов в текст, содержащий элементы образности: Набор персонала проходит на строгой конкурсной основе (Лит. газ. 2-8.02.2000); Вопрос стоит в привычной монархистской плоскости (Лит. газ. 9-15.02.2000); Процесс прошел в необыкновенной элегантной форме (ТВ. 18.02.2000); Решения будут приниматься в первоочередном приоритетном порядке (ТВ. 19.02.2000); Программа («Суд идет») снимается в зале и в режиме реального суда (И. Петровская. Изв. 15.04.2000); Эти вопросы мы разберем в спокойном, нормальном режиме (В. Путин на встрече с русской диаспорой в Казахстане. ТВ. 10.10.2000); Если Государственный совет будет действовать в режиме результативной работы, то я выйду из Совета Федерации (Ю. Лужков. ТВ. 7.10.2000); Правительство сейчас работает в режиме пожарной команды (В. Путин. ТВ. 23.12.99); Зато нам пригодится опыт мексиканской «Телевисы» или бразильской «Глобо», где серии пекутся, как пирожки, практически в режиме реального времени не по миллиону за штуку, как в Штатах, а за каких-нибудь 60 тысяч долларов (Лит. газ. 7-13.06.2000).
Семантическое преобразование слов-классификаторов наблюдается иногда в художественной речи, так как писатель чувствует иностильную природу этих единиц: Когда в звонко-кирпичном роддоме на Четырнадцатой линии чужие руки выдали мне ком Катькиных вещей, я и тогда шел по ночному Васильевскому, все еще ничего не чувствуя – с отключенным контекстом (А. Мелихов. Приземление).
Таким образом, анализ материала свидетельствует о стилевой дифференциации приглагольных определителей, которая проявляется и в плане выражения, и в плане содержания. В отличие от художественной речи в языке средств массовой информации ведущая роль в структурной организации неморфологизованных приглагольных определителей принадлежит двум моделям: «в + прилаг. + предл. падеж», «на + прилаг. + предл. падеж». Причем постоянным компонентом этих сочетаний является предложный падеж слов-классификаторов, а переменным – имена прилагательные, которые выполняют роль семантически ключевых слов, мотивирующих семантическое прочтение всего фразеологизированного сочетания [Телия 1996]. Данный тип приглагольных определителей активно развивается в последние два десятилетия и имеет перспективу дальнейшего развития. В отличие от неморфологизованных приглагольных определителей художественной речи исследуемые единицы СМИ не выполняют образно-эстетической функции, а лишь информативно значимы. Их употребление, как правило, коммуникативно значимо для описываемой ситуации.
8. ОБРАЗЦЫ ХОРОШЕЙ РЕЧИ С КОММЕНТАРИЯМИ
УСТНАЯ РЕЧЬ
8.1. Фрагмент вузовской лекции по фармакологии
(Расшифровка видеозаписи)
Второй препарат – камфорá. Камфора – это одно из старейших лекарственных средств народов мира. Мы позаимствовали камфору у китайцев, которые получали камфору из японского камфарного лавра. Мы в настоящее время получаем камфору из пихтового масла, пихтового масла. Левовращающие изомеры. Какие особенности камфоры как аналептика? Первая особенность, что камфора не только аналептик. Это, прежде всего, протоплазматический яд. Камфора очень близка к эфирным маслам. Следовательно, как и всем эфирным маслам, будет присуще раздражающее действие. На этом основании камфора с большим успехом используется в составе натираний при простудных заболеваниях суставов, нервов и мышц. Это первое. В составе натираний. Раз. Второе. В силу того, что камфора является протоплазматическим ядом, она обладает способностью угнетать миграцию лейкоцитов в очаг воспаления. И на этом основании камфора с большим успехом применяется как противовоспалительное средство в виде камфарного масла. И при наружных средних отитах закапывается в ухо в виде камфарного масла. Третье. В силу того, что камфора обладает способностью подавлять миграцию лейкоцитов в очаг воспаления, она с большим успехом применяется как средство профилактики лечения гнойничковых заболеваний кожи шеи – это фолликулит и кожи лица – сикоз в виде камфарного спирта.
Так, и, наконец, последнее. В силу того, что камфора обладает способностью по законам сонрефлекса улучшать кровоснабжение на месте приложения, т.к. способствует расширению сосудов, оказывает противомикробный эффект, камфора является надежным средством профилактики лечения пролежней. Обработка, или туалет, кожных покровов камфарным спиртом у больных, длительное время прикованных к постели, надежно предупреждает возникновение пролежней. Четвертая особенность камфоры состоит в том, что камфора обладает прямым кардиотоническим действием, оказывает прямое кардиотоническое влияние в силу того, что она стабилизирует симпатический медиатор, но стабилизация симпатического медиатора происходит очень нежно, очень ограниченно, настолько, что симпатический медиатор сохраняет лишь только трофическую функцию и не оказывает выраженного стимулирующего влияния на функциональную активность кардиомиозита. Поэтому камфора применяется как средство, поддерживающее сердечную деятельность. И особенно это проявляется в том случае, если произошло отравление организма. Почему? Потому что, оказывается, камфора как поверхностно активное вещество активно связывается с белковыми молекулами тканей органов и, благодаря этому, ограждает орган от проникновения в него различного рода токсинов, бактериальной или химической природы.
Поэтому с незапамятных времен камфора применяется как средство для поддержания функциональной активности сердечно-сосудистой системы, при надвигающемся кризисе в клинике инфекционных болезней. Вы знаете, что инфекционный процесс в своем клиническом развитии сопровождается критической ситуацией, которая является следствием максимального наводнения организма продуктами жизнедеятельности возбудителя. Так вот оказывается. В силу того, что камфора защищает сердце от фиксации токсинов и проникновения в ткань токсинов, мы в значительной степени повышаем, сохраняем функциональную активность миокарда. Так, камфора применялась многие-многие годы.
Кроме того, камфора при инфекционных процессах применяется в расчете на то, что она обладает, слабым, правда, но все-таки достаточно выраженным противомикробным действием. И был период, до антибиотиков, когда пневмонию лечили только камфорой. Какой недостаток у камфоры как аналептика? Достоинство одно – камфора, посмотрите, (показывает по таблице) оказывает стабильное, мягкое действие по всем перечисленным нами параметрам, т. е. их прямое действие на дыхательный центр, рефлекторное, и стимуляция вазомоторного центра, и слабо выраженный пробуждающийся эффект, и слабо выраженное судорожное действие, т. е. как аналептик в этом отношении она не вызывает никаких возражений. Но, в чем сложность? Камфора растворяется только в масле и поэтому медленно проявляет свое действие, но зато очень стабильно. В годы войны, например, камфора при эвакуации раненых на последующий этап лечения обязательно назначалась в больших дозах, до десяти миллилитров, с тем, чтобы раненый перенес с меньшим ущербом для организма тяжелую транспортировку по дорогам фронтовым.
Но и в настоящее время камфара используется также с этой целью и в больших дозах. Вот это, если еще допускается погрешность в приготовлении камфоры и во введении камфоры, может привести к тому, что на месте инъекции возникает абсцесс. И вот, благодаря тому, что медицинские работники недостаточно щепетильны в отправлении своих функциональных обязанностей, на сегодня возводится на камфору много различного рода необоснованных претензий, что она вызывает абсцесс. Абсцесс вызывает недостаточная аккуратность медицинского персонала.
Но все-таки факт остается фактом, и поэтому перед фармакологами была поставлена задача: создать препарат камфоры, который бы растворялся в воде, который можно было бы вводить и внутримышечно и, в случае необходимости, в вену. И что же сделали фармакологи? Они соединили молекулу новокаина с камфарной кислотой, получился новокаинкамфарный кисель, который получил название сульфокамфокаин. При введении, при всасывании сульфокамфокаин в организме распадается с выделением чистой камфоры, а камфора проявляет присущие ей действия, присущие ей действия...
Комментарий
Анализируемый фрагмент соответствует устной форме научного стиля в жанре академической лекции. Хорошее качество речи подтверждается целым рядом показателей: слова употребляются в прямом номинативном значении, образные средства языка, эмоциональность не доминируют, преобладает абстрактная лексика, а главное – широко используется специальная научная терминология. Так, в отрывке зафиксированы многочисленные абстрактные лексемы: процесс, сложность, деятельность, основание, стимуляция, фиксация, стабилизация и др.
Понятийная точность как стилевая черта научной речи находит выражение в высокой концентрации терминологической лексики, как общенаучной (функция, структура, система, аспект и др.), так и узкоспециальной – общемедицинской и фармакологической (абсцесс, лейкоциты, сикоз, пневмония, орган. мышцы; аналептик, лекарственные средства, сульфокамфокаин, новокаин, камфарная кислота и т. д.).
В данном случае сфера применения научного стиля – учебно-научная речь: жанр лекции. В задачи жанра входит сообщение общих существенных признаков предмета, объяснение причины явлений. Для хороших образцов этого жанра закономерным и целесообразным является четкое построение рассуждений, объяснений, доказательств, что и свойственно данному тексту. Логика изложения достигается использованием определенных средств когезии. Эффект логического сцепления смысловых блоков осуществляется с помощью таких средств, как: прежде всего; это первое, это второе, третье, четвертая особенность и, наконец, последнее; так вот; следовательно и др. Последовательность речи оформляется также предложно-падежными сочетаниями, характеризующими выводы: в силу того, на этом основании и др.; союзами – связывателями текста: И..., Но..., Но и..., И вот..., Но все-таки… Используются с этой целью и специальные текстовые скрепы – вводные слова: кроме того, правда, например и т. д., позволяющие лектору оправданно вносить какие-либо коррективы в текст.
Признаком хорошей лекторской речи является стремление говорящего вовлечь аудиторию в совместную интеллектуальную деятельность. Этому служит система контактоустанавливающих и контактоподдерживающих средств: вы знаете, посмотрите и др. Концентрировать внимание слушателей помогают вопросы: Какие особенности камфары? Почему? Какой же недостаток у камфары как аналептика? И что же сделали фармакологи?
Устная форма научного стиля не исключает умеренное использование примет разговорности. Например, весьма уместны в данном отрывке разговорные лексемы типа: раз, зато, на сегодня, факт остается фактом, с незапамятных времен и т. д.
Выбор и организация языковых средств, относительная лексическая свобода варьирования и синтаксическая раскрепощенность речи усиливают общее впечатление соответствующей устной форме и жанру академической лекции.
По всем показателям хорошей речи: она современна, коммуникативно оправданна, понятна, ей свойственна точность.
С точки зрения такого критерия хорошей речи, как правильность, эта речь безупречна: в ней нет ортологических, орфоэпических, лексических, грамматико-стилистических нарушений. Даже неоднократное прослушивание видеозаписи лекции убеждает в том, что в ней не допущено ни одной ошибки в области акцентологии (в трудном случае предпочтение отдается первому из двух возможных вариантов: камфорá).
Цели и задачи коммуникации по линии лектор – аудитория достигнуты: это речь целесообразная, успешная для адресанта и эффективная для адресата, поскольку в ней соблюдены коммуникативные, этико-этикетные и риторические нормы.
Хорошая речь не только нестандартна, но ей свойственно и индивидуально-творческое начало. К речевым предпочтениям лектора можно отнести широкое использование определительных рядов при одном понятии: стабильное, мягкое, прямое действие; раздражающее, рефлекторное, антитоксическое, кардиотоническое, противовоспалительное, противомикробное действие; лекарственное, противовоспалительное, поддерживающее средство и т. д.
К авторской манере изложения, улучшающей качество речи, следует отнести частотное использование оценочных наречий: очень ограниченно, очень нужно, надежно, поверхностно, активно, слабо, стабильно и т. д.
Языковому вкусу лектора не чужд тщательный отбор синонимов: угнетать – подавлять, применяться – использоваться, вещество – препарат, действие – влияние – эффект; в этой связи следует особо выделить способность лектора к созданию авторских синонимических образований, создающих образную наглядность: сульфокамфокаин – новокаинкамфарный кисель, обработка – туалет кожных покровов.
Таким образом, по всем параметрам, автор лекции относится к носителям элитарного типа речевой культуры.
8.2. Фрагмент вводной лекции по «Основам культуры речи»
…Вы слушали/ на третьем курсе// А теперь вторая часть/ в которую входит два раздела/ основы культуры речи и/ основы риторики// Прежде всего// Литература// Сначала я назову ту/ которая была напечатана вместе с программой// А/ потом/ те добавления которые появились/ за то время/ которое прошло со времени публикации и/ каждый раз/ буду говорить/ насколько обязательно/ или только/ желательно// (Следует перечень литературы)
Прежде всего/ нужно сказать/ что как наука/ теория/ культуры речи/ очень молодая наука// Гораздо моложе чем стилистика// И вместе с тем/ культура речи/ это несомненно очень спорная… предмет обучения// Только как чисто практические какие-то наставления// Долгое время/ культура речи/ изучалась только как свод каких-то определенных правил// И только вот уже в середине/ двадцатого века/ начинает формироваться/ именно наука/ о культуре речи// У истоков этой науки// стоит/ к сожалению/ покойный уже/ вот месяц тому назад отмечалось восемьдесят лет со дня его рождения/ то есть он мог бы еще жить и работать но/ увы/ он умер в восемьдесят четвертом году/ профессор/ тогда Горьковского университета/ Борис Николаевич Головин// Вот/ он автор учебника «Основы культуры речи»// Он в свое время добился чтоб этот курс был введен/ в учебный план филологических факультетов// Раньше такого курса не было// С семьдесят седьмого года введен этот курс// И он заложил основы/ именно теории культуры речи// Опубликовал статью/ в журнале «Вопросы языкознания»/ которая получила одобрение/ академика Виноградова/ Виктора Владимировича// Головин его ученик/ непосредственно// И академик Виноградов/ публично/ зафиксировал/ что собственно говоря вот эта статья Бориса Николаевича Головина/ закладывает основы/ теории культуры речи/ превращает ее из чисто практической дисциплины/ в науку// Что же это за теория культуры речи/ которую разработал Борис Николаевич Головин? Борис Николаевич Головин/ разработал/ своеобразные критерии/ хорошей речи// Они/ конечно/ не новы// Они были известны задолго до Бориса Николаича еще в Древнем Риме// Тут никаких Америк/ конечно/ Борис Николаич не открыл// Но Борис Николаич во-первых их систематизировал/ а во-вторых/ и что самое главное/ он/ показал обусловленность этих качеств// Вот почему это качество хорошей речи? На чем/ это качество хорошей речи основано? Более подробно вы познакомитесь с этими качествами хорошей речи/ по его учебнику «Основы культуры речи»// Но/ коротко/ я все-таки об этом скажу// Ну всем/ конечно/ известно даже такое выражение что краткость сестра таланта// То есть краткость конечно признается/ качеством/ хорошей/ речи// Э… несомненно/ что это качество хорошей речи признает и Борис Николаевич Головин// Э… м… Все мы прекрасно знаем конечно/ такое качество хорошей речи как/ логичность// Если у человека все запутано – перепутано/ нет никакой логики в рассуждениях/ то о какой хорошей речи можно говорить? Разумеется/ это качество хорошей речи тоже признается Борисом Николаичем // Ну/ аналогично обстоит дело с богатством речи// точностью/ чистотой/ и выразительностью// Ну вот/ то/ новое/ что внес Борис Николаевич/ основано на том/ что впервые/ установлена зависимость/ этих качеств хорошей речи/ от/ неречевых каких-то феноменов// Прежде всего/ вот мы говорим/ богатство речи// А на чем оно основано? Что значит богатство речи? Оно основано/ на степени владения/ языком// Вот каждый язык очень богат// Богат своей лексикой// Богат своими грамматическими формами/ которые нередко дают синонимические возможности их употребления// Вот чем лучше человек владеет языком/ тем его речь богаче// То есть это качество хорошей речи/ основано/ на с… соотношении/ речь/ язык// Несомненным качеством хорошей речи/ является/ точность речи// Точность речи конечно тоже/ основана на хорошем владении языком/ возможностями языка// Если не владеешь возможностями языка/ то точным быть не можешь// Но кроме того/ на точность речи/ почему это именно качество хорошей речи/ оказывает влияние и иное соотношение/ речь/ действительность// Окружающий нас мир// Точность речи означает точное обозначение каких-то предметов/ явлений/ процессов/ которые происходят в действительности//(Звонок) Ну вот// Маленький перерыв// (Пятиминутный перерыв)
(Нрзб) Логичность/ основана на связи речи и мышления// Речь/ должна соблюдать законы/ мыслительной деятельности// Законы логики// Мы говорим о выразительности речи// Выразительность речи связывает язык/ и сознание/ но уже не с процессом мышления/ а скорее работу правого полушария/ отвечающего в том числе и за эмоциональную деятельность// сказала эмоциональную/ вспомнила что я принесла книжку «Язык и эмоции»/ подумала может я туда положила/ нет// То есть понимаете/ Головин/ создал теорию/ опоры/ культуры речи/ на человеческую деятельность/ на работу человеческого мозга/ на его связи с действительностью// А/ раньше ведь можно ведь было сказать так что ну что значит хороша/ краткость? А может она и плоха? Может/ это субъективно// Но вся беда в том/ что при том что Головин создал основу вот этих/ качеств/ хорошей речи/ он же/ показал/ что все эти качества хорошей речи все до одного/ считаются относительными// Потому что все они зависят/ и только тогда являются действительно качествами хорошей речи/ когда употребляются в соответствии/ с требованиями/ функционального стиля// А эти требования функциональных стилей по-разному/ влияют на качества хорошей речи и/ поэтому не может быть абсолютных/ качеств хорошей речи// В своем учебнике он приводит даже табличку/ э… на одной ст… координате идет качество хорошей речи/ на другой функциональный стиль/ а при пересечении на этой матрице пишется да/ то есть работает это качество или нет// И вот если мы возьмем/ ну вот мы начали с краткости/ ну почему краткость/ хорошее качество речи? Да потому что она экономит человеческие усилия// Как говорящего/ так и главное/ принимающего речь/ читателя и слушателя// Если человек говорит очень длинно/ то/ слушатель или/ читатель/ просто устает/ перестает воспринимать и отсюда говорят что краткость сестра таланта// Да// Но все ли можно выразить кратко? Не пострадает ли от этого точность? И вот оказывается/ что краткость в научном стиле/ работает/ но с оглядкой// Потому что все-таки речь должна быть настолько полной/ чтобы обеспечить понимание// А если мы возьмем такой стиль как деловой/ то тут краткость/ оказывается вообще уже совершенно неуместной// Ну вот я в качестве примера просто захватила с собой/ несколько вот таких законов// Вот такой Закон Российской Федерации/ который называется «О беженцах»/ С чего он начинается? Настоящий закон/ в соответствии с Конституцией/ в скобках основным законом Российской Федерации/ России/ и общепризнанными нормативами международного права/ определяет правовой статус беженцев/ порядок/ признания лица беженцем/ и устанавливает правовые/ экономические и социальные гарантии защиты прав лиц/ не являющихся гражданами Российской Федерации/ вынужденными покинуть страну своего постоянного проживания/ и прибывших или желающих прибыть на территорию Российской Федерации// О какой краткости здесь можно говорить? Предложение одно/ а вот оно сколько места занимает// Одно предложение// Бывают и более длинные предложения в деловом стиле// Можно ли было сказать более коротко? Можно// Но тогда не была бы соблюдена необходимая точность// А точность/ для делового стиля важнее краткости// Следующая цитата// Статья первая// Определение понятия «беженец»// Беженец/ прибывший или желающий прибыть на территорию Российской Федерации/ лицо/ не имеющее гражданства Российской Федерации/ которое было вынуждено/ или имеет намерение/ покинуть место своего постоянного жительства/ на территории другого государства/ вследствие совершенного в отношении него насилия/ или преследования/ в иных формах/ либо реальной опасности/ подвергнуться насилию/ или иному преследованию/ по признаку расовой или национальной принадлежности/ вероисповедания/ языка/ а также принадлежности/ к определенной группе/ или политических убеждений// Опять// Одно предложение// Смотрите/ какое длинное// Можно ли сказать короче? Вообще конечно можно сказать короче/ но точность от этого пострадает// А что значит пострадает точность? Ну вот/ не будет/ скажем/ указано лицо/ которое имеет намерение прибыть// Не будет указано что лицо/ которое/ подвергается не/ преследованию/ а только опасности преследования// Результат/ целый ряд/ людей не может/ получить/ статуса беженцев/ а отсюда будет/ терпеть очень большие лишения// Значит/ краткость/ здесь/ не сестра таланта// Она превращается/ в свое/ противоположное/ качество не хорошей/ а плохой речи//
Комментарий
На наш взгляд, приведенный текст можно считать примером хорошей речи.
В нем учтены особенности ситуации общения, стиля и формы речи, соблюдены этические и коммуникативные нормы. Содержание и организация текста соответствуют жанру учебной лекции, требующему с одной стороны, использования научного стиля, с другой стороны, – умения реализовать этот стиль в устной речи.
Прежде всего, тексту свойственна такая необходимая для научного стиля черта, как точность. Она определяется глубоким и точным знанием автором отраженного в тексте фрагмента научной картины мира – науки о культуре речи. Проявлением точности является прежде всего употребление слов в точном соответствии со своими значениями. В тексте нет случаев смешения омонимов и паронимов, неточного употребления иноязычных и профессиональных слов. Точность речи достигается также использованием терминологии: «лексика», «грамматические формы», «синонимические возможности», «функциональный стиль», «культура речи» и т. п. При этом все термины употреблены в традиционных значениях; нет случаев двусмысленного понимания какого-либо из терминологических выражений. Если в текст вводится новый термин, то его содержание точно определяется, и в дальнейшем термин употребляется в соответствии с его научным значением. Так, общеупотребительному выражению «хорошая речь» здесь дается терминологическое толкование как такой речи, которая удовлетворяет определенным критериям (точности краткости, логичности, выразительности, богатства и т. п.). При этом каждое из названий того или иного качества речи употребляется в терминологическом значении, которое уточняется при помощи указания на характер обусловленности данного качества:
Что значит богатство речи? Оно основано / на степени владения / языком // Вот каждый язык очень богат // Богат своей лексикой // Богат своими грамматическими формами / которые нередко дают синонимические возможности их употребления // Вот чем лучше человек владеет языком / тем его речь / богаче// То есть это качество хорошей речи / основано / на соотношении / речь / язык //
Мысли автора выражаются точно и ясно. Предложения, как правило, невелики по объему, но емки по содержанию и отражают самую сущность вопроса (Чем лучше человек владеет языком / тем его речь / богаче //).
Текст легок для восприятия, доступен и понятен. Конечно, в полной мере он понятен лишь подготовленному адресату, поскольку система терминов и отсылок предполагает наличие определенных знаний, которые должны иметься у студентов, закончивших три курса филологического факультета (например, о специфике каждого из функциональных стилей, о грамматической и лексической системе языка и т. п.).
Отмечая точность как несомненное качество рассматриваемого текста, нужно, тем не менее, отметить явления, казалось бы, нарушающие эту точность. Так, не вполне ясно выражена мысль в следующем высказывании: И вместе с тем / культура речи / это несомненно очень спорная… предмет обучения // Только как чисто практические какие-то наставления //
В первый момент непонятно, к чему здесь относится выражение «как чисто практические наставления». Однако неясность сразу же устраняется в последующем высказывании: Долгое время / культура речи / изучалась только как свод каких-то определенных правил //
Неточным является выражение «беда в том, что…» в предложении: Но вся беда в том / что при том что Головин создал основу вот этих / качеств / хорошей речи / он же / показал / что все эти качества хорошей речи считаются относительными // Слово «беда» соотносится обычно с негативными, нежелательными явлениями, тогда как научные факты вообще не должны быть каким-либо образом эмоционально оценены.
Не вполне точно употребляется, кроме того, частица «даже» в следующем случае:
Но / коротко / я все-таки об этом (коммуникативных качествах хорошей речи – Е.У.) скажу // Ну всем конечно известно даже такое выражение что краткость сестра таланта //
Частица «даже» обычно имеет выделительные значение и характеризует выделяемый объект как имеющий такую высокую степень проявления признака, которую у него менее всего можно ожидать: «Знает даже высшую математику» – <Знает и другие предметы>; <Высшая математика – наиболее сложный предмет, которого он мог бы и не знать>. В данном случае непонятно, какой компонент выделяется частицей и с каким объектом следует связать ожидания говорящих. Подобные употребления встречаются в разговорной речи, где семантика многих частиц, и без того не всегда ясная, совершенно размывается, сохраняя лишь слабый след своего основного значения. В приведенном примере «обычное» значение частицы «даже» можно уловить, если представить «скрытую, имплицитную часть высказывания следующим образом: <То, что краткость является качеством хорошей речи – всем известно>, <Известность может проявляться различным образом>, <Знание пословицы – проявление наиболее высокой степени известности>. Таким образом, «стандартное» значение частицы «даже» трудно уловить из-за увеличения доли «скрытой» информации. Для разговорной речи подобные употребления не являются нарушениями нормы, поскольку в разговорном общении степень имплицитности речи вообще очень высока. Это определяется наличием у говорящих общей апперцепционной базы и возможностью переспросить, уточнить непонятное. В данном случае неточное употребление частицы «даже», так же, как и другие отмеченные выше случаи нарушения точности, не снижают качества речи, поскольку лекция представляет собой устную, а не письменную речь, причем говорящий не «озвучивает» написанный текст, а в определенной степени создает его (безусловно, продумав и подготовив свою речь заранее). При этом возникновение в речи некоторых явлений, свойственных спонтанной разговорной речи, в том числе и неточное употребление некоторых языковых единиц, вполне закономерно. Кроме того, подобные примеры в тексте единичны и не препятствуют пониманию речи студентами. Более того, они способствуют созданию у слушателей впечатления живого, непосредственного общения, контакта с говорящим, что является одним из условий успешной речи в публичном общении.
Помимо точности, речь говорящего отвечает такому важному для научного стиля требованию, как чистота. Все использованные в тексте слова и выражения являются элементами литературного языка. В речи лектора отсутствуют диалектные, жаргонные, просторечные слова, канцеляризмы. Иноязычные слова, имеющие книжную окраску, используются в самых необходимых случаях, прежде всего, если они являются терминами («лексика», «грамматика», «функциональный» и т. п.). В речи почти отсутствуют спонтанные элементы. Лишь три раза на протяжении лекции у говорящего встретились паузы хезитации, которые заполнялись элементом «э».
Необходимым качеством хорошей научной речи является логичность. Приведенный текст, безусловно, отвечает данному требованию. Текст четко делится на части. При этом вводная часть включает в себя несколько составных частей: курс «Основы культуры речи» в системе лингвистических дисциплин, перечень литературы, время возникновения науки о культуре речи, основоположник науки – Б.Н. Головин. Основная часть также состоит из нескольких частей: вклад Б.Н. Головина в создание науки о культуре речи, система качеств хорошей речи, характер обусловленности каждого из них, относительность качеств хорошей речи. Все части соединены между собой переходами, подготавливающими слушателя к новой части, логически связанной с предшествующей. Логической связности частей способствует оформление переходов в виде вопросов:
Что же это за теория культуры речи / которую разработал Борис Николаевич Головин?
Вот мы говорим / богатство речи // А на чем основано? Что значит богатство?
Ну вот мы начали с краткости / ну почему краткость / хорошее качество речи?
Подобные вопросы мотивированы всем содержанием предшествующей части и могли бы быть заданы автору самими слушающими. Следующая же часть служит ответом на данный вопрос и удовлетворяет интерес адресата.
Мысль автора развивается последовательно: от известного – к новому, от предположения – к выводу. Так, вначале говорится о системе качеств хорошей речи; при этом предполагается, что о достоинствах каждого из этих качеств слушатель уже знает. Это позволяет автору апеллировать к знаниям адресата:
Ну всем конечно известно даже такое выражение что краткость сестра таланта /
Все мы прекрасно конечно / такое качество хорошей как / логичность //
Затем автор сообщает то, что является новым для собеседника: характер обусловленности каждого качества. После этого и с учетом этих знаний автор говорит об относительности каждого качества.
Структура речи ясна и понятна слушающему и позволяет ему легко следить за ходом мысли автора. В начале основной части, представляющей собой информирующую речь, автор называет то новое, что было сделано Б.Н. Головиным для создания науки о культуре речи (систематизация качеств хорошей речи и установление их обусловленности). Затем говорящий более детально останавливается на каждом из указанных положений; при этом слушающий уже знает план изложения и может предполагать, как будет организована каждая часть (Если вначале перечисляются качества хорошей речи, то затем, очевидно, автор будет говорить о каждом качестве отдельно). В следующей части, об относительности качеств хорошей речи, говорящий ставит своей целью убедить слушателей в том, что, действительно, все качества хорошей речи относительны. Данная часть построена по законам аргументирующей речи; в ней автор формулирует тезис, представляет доказательства и делает вывод. При этом вся данная часть распадается на несколько составляющих частей, каждая из которых содержит соответствующий субтезис со своими доказательствами и выводами. Если в начале части автор выдвигает общий тезис («…Все эти качества <...> считаются относительными») и дает общую аргументацию, то затем рассматривается каждое из качеств хорошей речи отдельно и доказывается его относительность.
Доказывая тезис об относительности такого качества, как краткость. автор приводит в качестве примера один из законов Российской Федерации, демонстрирующий отсутствие краткости в деловой речи. Пример убедителен для адресата, тем не менее автор приводит в качестве подтверждения своей мысли еще один пример из указанного Закона, а затем выдвигает антитезис («конечно можно сказать короче») и, доказывая его несостоятельность, полностью убеждает слушателя в справедливости своего мнения. Автор заканчивает рассуждения той же пословицей, с которой начал их, только с отрицательной частицей: Значит/ краткость/здесь/ не сестра таланта//
Таким образом, конец данной части оказывается связанным с ее началом и с началом всей большой смысловой части об относительности качеств хорошей речи. Слушатель может предполагать, что далее текст будет строиться подобным же образом, т. е. будут доказываться тезисы об относительности логичности, выразительности, богатства и других качеств хорошей речи. Таким образом, адресат хорошо представляет «семантическую карту речи» (выражение А.К. Михальской) и свое положение на этой карте в каждый момент общения.
Логичность рассматриваемого текста проявляется, кроме того, в четком выражении связей между всеми его частями на разных уровнях. Связь между простыми предложениями в составе сложных оформляется при помощи разнообразных союзов, среди которых большое количество подчинительных, наиболее точно выражающих синтаксические отношения (которые, чтобы, если, потому что, чем… тем и т. п.). Части текста связаны различными союзами, частицами, модальными словами (значит, следовательно, кроме того, во-первых, во-вторых, то есть). Кроме того, автор использует различные частицы и модальные слова, уточняющие смысл высказывания, ограничивающие объем и выделяющие в нем наиболее важную часть (именно, главное и др.)
И он заложил основы именно теории культуры речи //.
Во-вторых/ и что самое главное/ он/ показал обусловленность этих качеств//.
Таким образом, рассматриваемый текст, безусловно, организован в соответствии с принципом логичности.
Вместе с тем в тексте есть и отступления от принципа строгой логичности. Говоря, например, о Б.Н. Головине как основоположнике науки о культуре речи, автор прерывает себя на середине фразы: У истоков этой науки/ стоит/ к сожалению/ покойный уже/ вот месяц тому назад отмечалось восемьдесят лет со дня его рождения/…
Автор высказывает сожаление по поводу преждевременной кончины ученого, далее вводит в текст такое же «бесполезное» с точки зрения основного содержания замечание о том, что Б.Н. Головин был непосредственным учеником В.В. Виноградова. Несколько позже, говоря об эмоциональной деятельности, автор опять отвлекается от основной линии:
Сказала эмоциональную/ вспомнила что я принесла книжку «Язык и эмоции»…
Безусловно, в письменной речи подобные явления считаются недостатком. Однако в устной речи, рассчитанной на контакт со слушателями, такие вставки не только не препятствуют успеху общения, но в определенной степени способствуют ему. Так, отступление о Б.Н. Головине создает более живой, конкретный образ ученого, делают содержание речи боле близким слушателям и, следовательно, лучше воспринимаемым. Подобные же функции выполняет в тексте другая вставка (о книге «Язык и эмоции»), где говорящий обращается к слушателям как конкретное лицо (он может что-то забыть, вспомнить и т. д.). Это укрепляет коммуникативный контакт с аудиторией, создает эффект общения, «что является основным условием действенной речи» [см.: Михальская 1996: 106].
Помимо вставных частей, в тексте встречаются такие нарушения в логической организации текста, как перестройка фразы на ходу, обрывы, наложения и др.: И вот если мы возьмем… ну вот мы начали с краткости/ ну почему краткость/ хорошее качество речи?
Подобные примеры, типичные для устной спонтанной речи, вполне уместны в речи лектора, поскольку они создают впечатление незапланированной речи, вызывают иллюзию естественно непринужденного общения, что также способствует коммуникативному контакту говорящего и слушающих.
Речь лектора отвечает, кроме того, такому важному для научной речи критерию, как правильность. В речи отсутствуют нарушения орфоэпических норм, не встречаются слова и выражения, находящиеся за пределами русского литературного языка (жаргонизмы, диалектизмы, просторечные слова). При этом можно отметить несколько случаев нарушения синтаксических норм (неточное согласование, отсутствие обязательной синтаксической связи, употребление одинаковых по значению придаточных предложений при последовательном подчинении):
Культура речи/ это несомненно очень спорная… предмет обучения//
Потому что все они зависят и только тогда являются действительно качествами хорошей речи/ когда употребляются в соответствии/ с требованиями функционального стиля//
Но вся беда в том / что при том что Головин создал основу вот этих / качеств / хорошей речи / он же / показал / что все эти качества хорошей речи считаются относительными //
Однако отмеченные нарушения нормы в тексте единичны, и, следовательно, случайны, не имеют системного характера. Подобных ошибок трудно избежать, если речь не читается «по бумажке», а создается автором в процессе речи. Такие нарушения допустимы в речи лектора и не снижают ее уровня.
О соблюдении в речи стилистических норм нельзя говорить без учета такого качества речи, как целесообразность. В данном тексте представлены все основные особенности научного стиля речи, использование которого предполагает жанр учебной лекции: полный стиль произношения с четким проговариванием всех слов, именной характер речи, стилистически окрашенные морфологические формы (настоящее вневременное глагола: признается, дают, является, считаются и т. п., краткая форма прилагательных: они не новы, язык богат и т. п.), употребление лексических единиц со стилистической окраской научного стиля (функциональный стиль, лексика, сознание, феномен, субъективно и т. п.), стилистически маркированные синтаксические средства: расщепленные сказуемые («оказывает влияние»), союзы (чем – тем, как – так и), особые синтаксические конструкции (то новое, что внес Борис Николаевич Головин). Однако при всех этих несомненных признаках научного стиля в тексте достаточно много примет разговорного стиля. Так, несколько раз в речи лектора можно было отметить неполное, редуцированное произношение имени Б.Н. Головина (Борис Николаич), характерное для разговорной речи. В тексте встречаются слова с разговорной окраской: скажем в значении например (Ну вот / не будет / скажем / указано лицо…); тут, табличка, книжка, захватила и др. Особенно явно признаки разговорности проявляются в использовании автором частиц, характерных для разговорной речи (вот, ну, же, да, уже и др.).
Являются ли подобные употребления нарушениями стилистической нормы? Как уже отмечалось, одним из важнейших условий достижения успеха в публичном общении является создание эффекта разговорности, непринужденности речи (см. [Михальская 1996: 106-109]). С этой точки зрения использование отмеченных разговорных единиц в лекции не только допустимо, но и целесообразно. Так, произношение Николаич помогает создать атмосферу непринужденного, дружеского общения. Можно заметить, что Николаич появляется в речи говорящего не сразу, а после того как предмет разговора уже упомянут, «представлен» слушающему. Таким образом, редуцированное произношение, характеризуя лицо как упомянутое, известное, способствует сближению говорящего и слушающих, укреплению контакта между ними. Подобные же функции выполняют в тексте и другие слова с разговорной окраской (табличка, книжка и т. п.).
Активное употребление автором разговорных частиц объясняется, по-видимому важностью для данной ситуации общения тех специфических функций, которые указанные частицы выполняют в разговорной речи. Так, частица вот, наиболее употребительная среди отмеченных частиц, выполняет в тексте следующие функции:
1) Указывает на компоненты текста (Вот сколько места оно занимает).
2) Конкретизирует значения местоимений и местоименных наречий, придавая им большую определенность (вот эта статья, вот это качество, тут вот).
3) Употребляясь при словах с пространственно-временным значением, придает им большую конкретность, указывает на близость к пространству и времени общения (Вот месяц тому назад, Вот уже в середине двадцатого века…).
4) Вводит в текст примеры (нередко наряду с частицей ну (Ну вот / не будет / скажем / указано лицо).
5) Используется в случае, когда надо разъяснить, уточнить мысль автора: Оно (богатство речи) основано на степени владения / языком // Вот каждый язык очень богат // Богат своей лексикой / своими грамматическими формами // Вот чем лучше человек владеет языком / тем его речь богаче //
Можно предполагать, что все отмеченные функции в определенной степени обусловлены основным, указательным значением частицы. Вот выполняет в тексте и другие функции. Однако и приведенные примеры позволяют сделать вывод о том, что употребление вот способствует большей конкретности, понятности речи, связывает ее с ситуацией общения и воспроизводит таким образом особенности разговорного персонального общения. Частица ну, помимо того, что она выполняет текстовые функции (вводит пример, служит сигналом новой части и т. п.), способствует также усилению эмоционально-экспрессивной окраски речи. Экспрессивно окрашены, например, вопросительные высказывания с частицей ну, где частица, употребленная в начале, делает вопрос как бы уже возникавшим у слушателя и очень интересующим его: Ну почему краткость хорошее качество речи?
Частица да, употребляясь в ответах на вопросы, характеризует содержание высказывания как очевидное, понятное собеседнику: Ну почему краткость / хорошее качество речи? Да потому что она экономит человеческие усилия.
Таким образом, использование языковых средств с разговорной окраской не только не нарушает стилистических норм, но и способствует успеху общения, поскольку делает речь более живой, непринужденной, конкретной и эмоциональной, создает у слушателей впечатление неформального общения – диалога с лектором. Благодаря этому внимание и интерес к лекции у слушающих сохраняется на всем ее протяжении.
С точки зрения целесообразности следует говорить применительно к рассматриваемому тексту также о таких качествах хорошей речи, как богатство и выразительность. Указанные качества не являются обязательными для научного стиля речи [см. Головин 1980: 272-274].
В учебной лекции, так же, как и в других жанрах научной речи, богатство не только необязательное, но и не всегда желательное качество. Так, например, использование синонимов в тексте лекции сделало бы речь менее точной, вследствие чего автор в данном случае предпочитает несколько раз подряд употреблять одно и то же выражение для обозначения одного понятия: Вот почему это качество хорошей речи? На чем / это качество хорошей речи основано? Более подробно вы познакомитесь с этими качествами хорошей речи / по его учебнику//
Что касается выразительности речи, то это качество, в отличие от богатства речи, для публичной речи уместно и полезно. Если лектор хочет, чтобы его лекцию слушали внимательно, не отвлекаясь, от начала и до конца, и при этом понимали ее содержание, он должен использовать определенные средства, делающие речь более выразительной.
Одно из таких средств, использующееся в рассматриваемой лекции, – это особое интонационное выделение наиболее важного слова в высказывании, произнесение его очень отчетливо, по слогам:
А деловой стиль должен/ изо – ли – рован быть/ от всяких эмоций
Потому что все-таки/ речь должна быть настолько полной/ чтобы обеспечить пони – мание/
Выразительность речи достигается, кроме того, использованием разнообразных эмоционально-экспрессивных средств. К таким относятся, в тексте лекции, например, междометия и модальные слова, прямо выражающие чувства говорящего: к сожалению, увы и т. п. Другим экспрессивным средством, использующимся автором, являются риторические вопросы. Выражая экспрессивно окрашенное утверждение [АГ-80, т.2: 395], риторические вопросы используются, кроме того, как средство оформления определенного этапа рассуждения, подводя итог всему сказанному. Так, рассуждение о логичности, как о качестве хорошей речи, заключается фразой: Если у человека все запутано – перепутано нет никакой логики в рассуждениях/ то о какой хорошей речи можно говорить?
Доказывая мысль об относительности такого качества, как краткость, автор делает в конце вывод: О какой краткости здесь можно говорить?
Таким образом, риторические вопросы выражают мысли, ключевые для всего текста, и при этом не высказываемые прямо, а формулируемые самим адресатом, выведенные им из содержания вопроса: <о хорошей речи здесь говорить нельзя>; <краткость в данном случае отсутствует>. В результате адресат чувствует себя не пассивным слушателем, а активным участником диалога; мысли автора кажутся ему убедительными и хорошо запоминаются.
Выразительности речи также способствуют экспрессивно окрашенные синтаксические конструкции: Одно предложение// Смотрите/ какое длинное//
Можно отметить, что экспрессия здесь также связана с апелляцией к адресату; в высказывании содержится призыв разделить с говорящим его отношение к факту.
Одним из средств создания выразительности в речи являются разнообразные повторы. Так, говоря о нелогичной речи, автор использует созвучные однокоренные слова запутано – перепутано. Приводя пример из Закона Российской Федерации, доказывающий относительность краткости, автор дважды повторяет: Предложение одно… Одно предложение. Далее следует еще один пример, который заключается такими же словами: Опять// Одно предложение. Такие повторы подчеркивают отмечаемые автором противоречие (информация большая – предложение одно), побуждают слушателя обратить на это внимание и сделать соответствующий вывод.
Другими разновидностями повторов в тексте являются риторические фигуры анафоры и стыка: Вот каждый язык богат// Богат своей лексикой/ богат своими грамматическими формами//
Такие повторы, создавая определенный ритм речи, делают ее легкой для усвоения и запоминания (См. Михальская 1996: 233).
Еще одним выразительным средством, использующимся автором, является метафора:
И оказывается/ что краткость в научном стиле/ работает/ но с оглядкой// Выражение с оглядкой помогает сделать речь нагляднее, эмоциональнее, интереснее для слушателя.
Выразительности речи способствует использование пословицы Краткость – сестра таланта, помогающей точно и емко выразить основное содержание целой смысловой части; в начале которой она выступает как исходное утверждение, в конце – как итог рассуждений: Краткость здесь – не сестра таланта.
В целом следует сказать, что к выразительным средствам в тексте не вполне подходит определение цветы красноречия: указанные средства настолько естественны и органичны в речи автора, что не сразу замечаются адресатом. Однако благодаря их употреблению речь становится интересной, легкой для восприятия, внимание слушателей активизируется и не ослабевает до самого конца лекции.
Успеху речи способствует, кроме того, соблюдение автором этических норм общения.
Прежде всего, лекция обращена к конкретному адресату с определенными знаниями и интересами, обладающему определенной подготовкой и способностью к восприятию данного текста. Автор, например, начинает лекцию с напоминания о первой части курса («Основы стилистики»), уже изученной студентами и служащей основой для сообщения новой информации. Говоря о связи выразительности речи с работой правого полушария головного мозга, автор учитывает знания слушающих о специфике работы правого и левого полушарий. Таким образом, новая и, следовательно, более трудная информация чередуется с уже известной, менее сложной. Такую же функцию «разбавителя» трудной информации (выражение А.К. Михальской) выполняют упомянутые выше отступления, а также юмор. Так, говоря о тех представлениях о культуре речи, которые существовали еще до Б.Н. Головина и были учтены им при создании теории культуры речи, автор замечает: Тут никаких Америк Борис Николаич не открыл
Шутка, помогая снять напряжение, возникающее при восприятии учебного материала, кроме того, позволяет говорящему ярче выделить то новое, что внес в науку Б.Н. Головин.
Речь говорящего наглядна и конкретна, теоретические положения подтверждаются примерами. Так, в качестве примера, автор использует фрагменты из Закона Российской Федерации «О беженцах», учитывая, что беженцы – характерная примета времени, находящаяся в сфере внимания адресата. Таким образом, в речи учитывается принцип близости содержания речи интересам адресата, что является одним из необходимых условий хорошего публичного выступления [см.: Михальская 1996: 85].
Наконец, в речи автора отсутствует такая нежелательная для общения черта, как излишняя категоричность. Категоричность снимается отчасти благодаря использованию риторических вопросов, которые дают возможность слушателю самому прийти к необходимым выводам. В некоторых случаях, высказывая мысль, автор представляет ее как обнаруженную только что, на глазах у слушателей и почти при их участии: И вот оказывается/ что краткость в научном стиле/ работает/ но с оглядкой//
Одним из способов избежать категоричности является в речи автора прием допущения. Так, говоря об относительности такого качества хорошей речи, как краткость, автор сначала как бы пытается встать на противоположную точку зрения и приводит адресата к выводу о ее несостоятельности: Можно ли сказать короче? Вообще конечно можно сказать короче/ но точность от этого пострадает/ А что значит пострадает точность? и т. д.
Таким образом, анализ текста показывает, что он действительно представляет собой образец хорошей речи, которая обладает соответствующими качествами и в которой, с учетом ситуации общения и специфики ее участников, выполняются необходимые коммуникативные и этические нормы.
8.3. Фрагмент из рассказа-воспоминания
Ну вообще// Я могу сказать/ что я вот никогда не сдавалась// А проявлялось это по-разному// Ну вот один случай был такой/ во время войны// Ну понимаете/ очень меня мучило вот такое чувство/ что я вот ничего/ так сказать/ не делаю для победы вот// А что я могла/ я была совершенно в общем-то /больная/ еще более больная чем сейчас/у меня было сердце очень больное// Так вот я хочу сказать/мама тогда предложила мне/кроме того/что я была студенткой/у них в институте поработать//Тогда грозила холера/ очень реально грозила/потому что ну была она уже в городе/ и надо было каждый день брать пробы воды на холеру/вот в разных точках из водопровода/технического водопровода/из канализационной станции и из Волги ниже вот канализационных вот стоков//И вот я должна была брать эти пробы/ приносить в институт//Но /во-первых/было/конечно/очень неприятно однажды/когда я эти пробы-то принесла/а на следующий день мне сказали/что в них холеру нашли//И дали мне раствор такой дезинфицирующий/которым нужно было вот промывать эти/бутыли/и руки/и все прочее//Но там /понимаете вот/о чем я хочу рассказать/там было два таких случая//Один случай//.у меня/значит/был пропуск/вот такой картонный/пропуск/на вот технический водопровод/на канализационную станцию и так далее//Ну время было военное/сами понимаете//Вот я/значит/приходила/вахтеру этот пропуск предъявляла/и меня/значит/пропускали /я/значит/этот пропуск забирала и /уходила//Вот однажды я прихожу/а вахтера нет/а стоит собака/огромная//Какой породы/не знаю/но огромная черная собака/вот такая вот//И очень-очень агрессивно настроена/и не хочет меня пропускать//А мне же надо/я должна же еще успеть на занятия//Я торопилась все это взять/отнести и успеть на лекцию//Вахтера нет//Я тогда стала эту собаку уговаривать//Я говорю/Собака-собака/я не диверсант//Видишь/у меня пропуск//Показываю ей этот пропуск//Ты меня должна пропустить//Можете себе представить мой ужас/собака этот пропуск берет в рот/на зубы//И у меня вот мысль/вот она его сейчас съест/чем я докажу/что собака съела пропуск//А понимаете/это же пропуск на военный объект/что со мной тогда будет//Вот у меня душа в пятки ушла совершенно//Но она на зуб этот пропуск попробовала/вот на нем остался след ее зуба/и пропустила меня/вернула/ пропустила//Я туда прошла//Взяла пробы/возвращаюсь назад/а там довольно далеко по территории-то проходить/возвращаюсь назад/там уже стоит вахтер//Он меня увидел/он меня уже знал/конечно/я же каждый день приходила/он вот так вот прямо руками всплеснул и говорит/Откуда вы взялись? /Как вы пришли? //Говорю/Ну как/обыкновенно//Но тут собака была//Я говорю/Ну/я ей пропуск показала//Какой пропуск? //Я ему показываю/говорю/Вот след от ее зуба//Да вы что? Да вы с ума сошли//Вы знаете/какая это собака? //Это же сторожевая собака//Вот она только утром чуть до смерти не загрызла там кого-то/кто хотел пройти//Она же сразу горло рвет//Разве можно так? //Я говорю/Ну вот факт/она меня пропустила//Ну ладно//Не делайте так ни в коем случае//На следующий день/или может через день/я уже не помню/я прихожу/его опять нет/собака эта опять стоит//А я уже знаю/что она горло разрывает//Ну что делать? //Я опять достаю пропуск//Опять говорю//На сей раз она его на зуб не брала//Пропустила//Я прошла/и в данном случае и вышла и вот так//А у Волги/ниже канализационной станции/я должна была брать пробу воды//Там так/понимаете//Вот по Волге сплавляли плоты/это было очень типично/они шли просто по течению/плыли/и вот один такой плот стоял на берегу/причем он высокий/вот так вот/а может/даже выше/а другой плот/в воде//И вот надо было с одного плота на другой пройти по вот такой доске/которая была переброшена между ними/ну/я не знаю/метра два-три/вот так/и с того плота зачерпнуть воду//И вот в первый день/когда меня водила/ну моя/так сказать/начальница/она/значит/спокойно по этой доске прошла/а я еле-еле//Я… /то ли потому что плохо вижу/то ли не поэтому/но я вот не могу по таким вещам вот ходить совершенно//Я еле-еле//И когда я приехала сама на следующий день брать/а между/ну там вот такая черная тина какая-то/я думаю/да ну чем я буду по этой доске ползти/я вот пройду/ну испачкаюсь в грязи/ну бог с ним//И стала я спускаться с плота//Ну так как у меня в сумке вот все эти склянки-банки/я побоялась/что если я спрыгну/то они разобьются//И поэтому я стала спускаться осторожно/держась за плот одной ногой// И можете себе представить/как только я ногой коснулась этой тины/это оказалась зыбучая тина//И у меня сразу ниже колена нога ушла/и не отпускает//И вот тут мне стало страшно//Во-первых/я подумала/что было бы/если бы я прыгнула//Все с концами//А во-вторых/сумку я/уже не заботясь о склянках-банках/закинула на плот… /И стала думать/как же вытянуться// А вытянуться не удается//Я/значит/держусь за плот уже двумя руками и изо всех сил пытаюсь ногу освободить//Главное/там никого вокруг/ну по крайней мере на километр/пустырь совершеннейший//Там никого нет// Ну представляете/кто будет ходить туда/где сток канализационной станции//Никого там нет//Ну/вот еле-еле/но все-таки в конце концов выдрала// Выдрала/нога вся вонючая/грязь эта вот вся такая/плюнула я на холеру и стала ее обмывать просто волжской водой/потому что ну невозможно же так ни идти/ни ехать/ничего//И представляете/каково мне было потом по этой доске мне ползать/за этой водой//Ну я буквально ползала/на четвереньках//Я уже знала/что если я туда/то… /все вот//Так что девиз мой/ как лягушка в молоке/ «Не сдаваться!»
Комментарий
Рассказ-воспоминание представляет собой разговорный монолог, который появился по замыслу собеседников рассказчика – записать для последующего анализа монологическую речь носителя элитарного типа речевой культуры. Это большой по объему рассказ, мы представляем небольшой отрывок из него, состоящий из двух частей: гипертема первой части – выбор жизненного пути, второй – «главное в жизни – никогда не сдаваться».
Эта спонтанная речь без всякой подготовки (отсутствует официальная заданность речи, запись производилась в домашней обстановке, слушатели знакомые). Ей свойственны все присущие хорошей монологической речи в такой обстановке качества, что характеризует рассказчика как человека высокого уровня речевой культуры.
Это речь абсолютно правильная: не было замечено ни одного нарушения грамматических и орфоэпических норм.
Несмотря на спонтанность речи, приведенный нами фрагмент представляет собой текст, очень близкий к «истинному» письменному тексту, со своим собственным зачином, развитием темы, концовкой. Мысль развивается в строгой логической последовательности. В ней отсутствуют характерные для неподготовленной речи постоянные и резкие смены тем по ассоциациям. Рассказ-воспоминание построен как своего рода рассуждение: тезис – эпизоды – доказательства – вывод, т. е. как один из функционально-смысловых типов письменного текста.
Я могу сказать/ что я вот никогда не сдавалась// А проявлялось это по-разному// Ну вот один случай был такой/ во время войны//… Так что девиз мой/ как лягушка в молоке/ Не сдаваться!//
Еще одна присущая хорошей речи черта ярко проявляется в этом рассказе – точность, понятность речи. Рассказчик стремится сделать для собеседников понятным выбор именно данного эпизода для доказательства своего тезиса, для чего описывает и свое состояние, и необходимость совершения тех или иных действий. Рассказчик, проявляя заботу об адресате, постоянно обращается к собеседникам для подтверждения правильности своих оценок и мнений, для того, чтобы обратить их внимание на важные для повествования моменты, апеллирует к их знаниям, памяти и др. Его волнует, понятны ли собеседникам его размышления по поводу рассказанных эпизодов. Отсюда большое количество в тексте контактоустанавливающих, метатекстовых конструкций:
Ну понимаете/ очень меня мучило вот такое чувство…; Так вот я хочу сказать/ мама тогда предложила мне… Но /там / понимаете вот/ о чем я хочу рассказать/ там было два таких случая//; ну время было военное/ сами понимаете//.
Этим же целям служат многочисленные пояснения, добавления, конкретизации сказанного, которые в основном представляют собой бессоюзные вводные или вставочные конструкции, обособленные уточнения:
…я была совершенно в общем-то больная/ еще более больная чем сейчас/ у меня было сердце очень больное//; И надо было каждый день брать пробы воды на холеру/ вот в разных точках из водопровода/ технического водопровода; У меня / значит / был пропуск/ вот такой картонный/ пропуск…; Взяла пробы/ возвращаюсь назад/ а там довольно далеко по территории-то проходить/ возвращаюсь назад/ там уже вахтер стоит//.
Иногда рассказчик прибегает к жестам, с помощью которых уточняет детали, характеризующие описываемые события или предметы:
И вот один плот стоял на берегу/ причем высокий/ вот так вот/ а может/ даже выше/ а другой плот/ в воде//; Какой породы не знаю/ но огромная черная собака/ вот такая вот//.
Одним из качеств хорошей, риторически грамотной речи является ее эмоционально-экспрессивная тональность, которая делает речь выразительной. Хороший рассказчик, бессознательно даже, стремится сделать свой рассказ ярким, заинтересовать слушателя. Именно таким является и анализируемый нами рассказ-воспоминание. Автор использует экспрессивно-эмоциональную лексику, риторические вопросы, восклицательные конструкции, с помощью которых выражается восхищение. удивление, потрясение каким-то фактом:
Какой пропуск? //…Да вы что? // Да вы с ума сошли!// Вы знаете/ какая это собака? !// Это же сторожевая собака!// Вот она только утром чуть до смерти не загрызла там кого-то/ кто хотел пройти//.
Иногда используются «прямые» номинации эмоций:
Можете себе представить мой ужас/…Вот у меня душа в пятки ушла совершенно//; И вот тут мне стало страшно//.
Эмоционально-экспрессивная напряженность текста создается и многочисленными повторами, конверсивным порядком слов:
Тогда грозила холера/ и очень реально грозила/ потому что ну была она уже в городе/…; Вот однажды я прихожу/ а вахтера нет/ а стоит собака/ огромная// Какой породы/ не знаю/ но огромная черная собака/ вот такая вот// и очень-очень агрессивно настроена… А мне надо/ я должна же еще успеть на занятия//.
Рассказчик постоянно обращается к слушателям, активизируя их наглядно-чувственное восприятие, пользуясь вводными конструкциями с глаголом представлять:
Можете себе представить мой ужас/ собака этот пропуск берет в рот/ на зубы//; И можете себе представить/ как только я ногой коснулась этой тины/ это оказалась зыбучая тина//; Ну/ представляете/ кто будет ходить туда/ где идет сток канализационной станции//; И представляете/ каково мне было потом по этой доске ползать под водой//.
Автор рассказа стремится следовать этическим нормам речевого общения, стараясь создать атмосферу непринужденности, доверительности, всячески избегает авторитарных категоричных суждений, используя многочисленные приемы смягчения категоричности, такие, как метатекстовые конструкции так сказать, вообще-то говоря, честно говоря и др., конструкции типа точно не помню, не знаю.
…очень меня мучило вот такое чувство/ что я вот ничего/ так сказать/ не делаю для победы вот// Так вот я хочу сказать/ мама тогда предложила мне… ну / я не знаю/ метра два-три/ вот так… я… / то ли потому что плохо вижу/ то ли поэтому/ но вот ходить совершенно//
Уже этот небольшой отрывок из рассказа-воспоминания носителя элитарной речевой культуры свидетельствуют об умении в яркой, образной форме донести до слушателя свои мысли, демонстрирует талант рассказчика, творческое своеобразие речи.
8.4. Семейные беседы
Фрагмент разговоров во время примерки платья
Участники:
Р. – девочка-школьница 10 лет.
А – мать Р.
Б. – бабушка Р.
[Китайгородская, Розанова 1999: 298-299]
(Б. приезжает в дом к А. и Р.; Б. привезла платье, сшитое ею для Р.)
Б. Ну давайте (мерить платье)//
А. Ну чего? Мы ждем/
Б. Да/ давайте вытащим (платье из сумки)//(достает платье) Так/ демонстрирую девочки//
А. Ну-ка? (увидев платье) Ой! Ой! Я падаю/
[ в обморок!
[Б. Дед/ только сказал/ вчера продемонстрировала/ ну «вот/ ну как? »
А.(к Р., призывая его полюбоваться платьем) Маш!
Б.(пересказывает слова деда) Ч-че-то какой-то старушечий материа-а-л»/
А. Да ну его!
Р. Да он всегда!
[Б.»цвет/ да что-то надо но…»
[А.(к. Р.) Так/ давай сразу/ переодевайся// (пропуск)
(пытается урезонить разбаловавшегося ребенка) Маша/ Маша/ все/ беситься не надо// Щас мерить (платье)// Беситься будешь потом//
(Надевают на Р. новое платье)
Б. Так/ ну давайте/ теперь смотреть/ что/ может придется еще иголку брать/ с ниткой//
А. (смотрит) Ой/ ой! (тихо, нрзбр.) Ну вот разные варианты поясков тут//
Б. Так/я знаешь чего сделала?
А. А/ молнию/ да?
Б. Нет/ молнию-то само собой// Обязательно молния должна быть// Так? Давай// (к Р., которая крутится, не может стоять спокойно) Подожди// Теперь значит здесь дай я сделаю все// (к А.) Я знаешь чего// дважды подвернула (подол)/ так что здесь/ шыйсят (сантиметров) э… один даже получилось//
А. А/ ну хорошо/ она же ведь растет//
Б. Шыйсят/ шыйсят один//
А. (тихо) Ой как красиво!
Р. Ну можно же отпустить/ какая разница?
А. Вся в кружевах? (тихо, нрзбр.)
Б. (показывает А., как нужно застегивать воротник) Так/ вот смотри что/ Ир/ я делаю// Вот здесь вот вот эту/
[А. А-а/ на пуговку//
[Б. и вот эту/ да//
А. Ага/ все поняла//
Б. Поняла?
А. Ага//
Б. Вот здесь этот самый сделала такие как петельки//
[А. Щас посмотрим/ розочку делать/
[Б. Да//
А. Или нет?
Б. Я ее привезла/ мы посмотрим// (к Р.) Подожди/ Маша/ пойди сюда/ потом будешь/ крутиться/ надо здесь вот посмотреть/ как// (смотрит) Да нет/ ничего//
А. Так/ давай туфельки//
Б. (к Р.) Подожди/ Маш// Теперь давай этот самый// Это все нормально// Ну и теперь туфли посмотри// Как?
А. И поясок щас помо… Вот смотри/ у нас есть/ узенький совсем беленький/
Б.(вздыхает) Ага// Вот/ наверно это подойдет//
Б. Нет наверно вот этот//
А. Вот этот/ узенький?
Б. (примеряет Р. пояс) Вот так/ вот так вот// (смотрит на платье) Так/ но надо здесь этот самый/ э…
[ закол… булавочку вот так вот//
[А. За… за… булавочку…
Б. Потому что здесь не так// (смотрит на платье) Прекрасно! (к А.) Так/ ну давай булавочку//
Р. Булавочку//
А. Да/ булавочку//
Б. (смотрит на платье, затем на вдохе) А! Ну как хорошо-то! Ну слушай!
Комментарий
Казалось бы, речь участников разговора далека от хорошей: много неполных предложений, незаконченных и неразборчивых фраз, заполнителей пауз, имеют место повторы, непоследовательность изложения и т. д. Однако плохой такую речь назвать нельзя, потому что она достаточно целесообразна и эффективна.
Риторический аспект
Речевое поведение говорящих определяет внеречевая ситуация: приезд бабушки и примерка платья. Каждый из участников разговора преследует свою языковую стратегию. Инициатива в разговоре явно принадлежит бабушке (Б.). Можно предположить, что ее языковая стратегия заключается в том, чтобы дать необходимую информацию о платье (его длине, застежках и т. д.), обсудить возможные дополнения к нему (поясок, розочка). Но главное, что обращает на себя внимание в ее речи, – установка на спокойное, доброжелательное общение.
Симметричная по половому, но асимметричная по возрастному признаку речевая ситуация целеориентирована, безусловно, на ребенка, на девочку (Р.), т.к. именно для нее шилось платье и от ее оценки во многом зависит то, как будет развиваться процесс коммуникации. Не случайно Б. использует в своей речи обращение «девочки» («Так/ демонстрирую девочки»), а приобщение к совместной деятельности осуществляет посредством называния своих действий и намерений: «Да/ давайте вытащим (платье из сумки)//», «ну давайте/ теперь смотреть/», «мы посмотрим», что характерно именно для общения с детьми.
Следовательно, в речевом поведении Б. находит свое отражение гармонизирующая стратегия. Даже упоминание о том, как оценил платье дедушка («Ч-че-то какой–то старушечий материа-а-л»), по всей вероятности, было сделано для того, чтобы установить объединяющую» зону компетенции» [Китайгородская, Розанова 1999: 285]: это наше, женское дело, а мужчины в этом ничего не понимают.
Замечания разбаловавшейся внучке делаются в тактичной форме: «Подожди/ Маша/ пойди сюда/ потом будешь/ крутиться/ надо здесь вот все посмотреть/»; «подожди/ Маш//». Речевая строгость проявляется в характере используемой номинации: «Маша’’, «Маш», а не «Машенька», «туфли’’, а не «туфельки’’ в момент, когда Б. пытается урезонить Р. Таким образом, в риторическом плане речь Б. можно считать хорошей.
Речевое поведение матери (А.) во многом обусловлено внеречевой ситуацией, особенность которой заключается в том, что платье могло не подойти или не понравиться Р. Такой исход был бы явно нежелательным. Поэтому для успешного коммуникативного взаимодействия матери А. приходится осуществлять выбор адекватной данной ситуации роли, которая состоит в том, чтобы вызвать соответствующую реакцию дочери: «А.(к Р., призывая ее также полюбоваться платьем) Маш!» Поэтому с особой эмоциональностью и несколько наигранной экспрессией она произносит: Ой! Ой! Я падаю/ в обморок!; Ой, ой!; Ой/ как красиво! К сожалению, речевой реакции дочери так и не последовало. О том, что платье понравилось Р., можно судить лишь по ее поведению: девочка крутится, балуется, в противном случае реакция Р. была бы иной (возможно, платье не удалось бы даже на нее надеть).
Можно усомниться в риторической целесообразности реплики А. на слова дедушки, переданные Б.. Пренебрежительное Да ну его! не осталось незамеченным для Р. Тут же последовала реплика: Да он всегда!, содержащая элемент негативного, пренебрежительного отношения не только к данному, конкретному мнению дедушки, но и вообще к тому, что он говорит. Безусловно, невозможно точно определить значение этих двух реплик без знания интонации, с которой они были произнесены, и семейной предыстории. Но нельзя не отметить и то, что пренебрежительное, неуважительное отношение к мнению другого человека, зачастую просто нежелание это мнение знать или учитывать – характерная и далеко не лучшая особенность современной коммуникации. Поэтому с точки зрения этических норм речь А. в данном фрагменте нельзя в полной мере признать хорошей.
Девочке Р. в полилоге принадлежит всего лишь три реплики: Да ну его, Да можно же отпустить/ какая разница? и Булавочку//. По всей вероятности, связано это с тем, что ситуативная роль девочки заключалась в демонстрации платья, а похвала при этом должна была исходить от других. Можно предположить также, что свое отношение к платью Р. выразила при помощи невербальных средств общения (при помощи жестов, мимики), и все-таки отсутствие какой бы то ни было речевой реакции, отсутствие слов благодарности явно не украшает речь. Это, на наш взгляд, можно расценивать как ее недостаток. К тому же, если предположить развитие ситуации по другому сценарию (например, платье не понравилось Р.), то, возможно, претензий к речи Р. было бы гораздо больше. Следовательно, можно считать, что в целом успешный, гармоничный процесс коммуникации происходил с определенной степенью риска. В иной ситуации (в присутствии дедушки или в случае, если бы платье не понравилось Р.) он мог стать дисгармоничным, перерасти в конфликт.
Речевой аспект
Речь коммуникантов осуществляется в конкретной ситуации примерки платья, поэтому в отдельных случаях они затрудняются в подборе слов, не до конца проговаривают их, используют заполнители пауз, повторы:
Б.(примеряет Р. пояс) Вот так/ вот так вот//(смотрит на платье) Так/ но надо здесь этот самый/ э…
[закол… булавочку вот так вот//
[А. За… за… булавочку…
Имеют место шаблонные, стандартизированные фразы, характерные для семейного общения. Пытаясь успокоить девочку, А. и Б. используют похожие конструкции:
А. Маша/ Маша/ все/ беситься не надо// Щас мерить (платье)// Беситься будешь потом//. Только Б. употребляет вместо беситься – крутиться. Следует заметить, что оба эти слова имеют помету «(разг.)» в словаре С.И. Ожегова и их использование является нормальным для семейного общения. Вполне нормативно для непринужденного общения и употребление ага вместо да, ну чего вместо ну что, стяжение в произношении слов: щас, шыйсят, че-то. Тем не менее, недостаточная точность, четкость, последовательность речи существенным образом не влияет на качество общения, не вызывает непонимания, а значит, допустима и не является признаком плохой речи. Последние реплики фрагмента
Б. (смотрит на платье, затем на вдохе) А! Ну как хорошо-то! Ну слушай!
А. Очень! Ну мам/ ну как ты угадала все размеры-то? Ведь за глаза делала//
Б. Да-а//
свидетельствуют о том, что речевые и внеречевые цели достигнуты, между коммуникантами установлено согласие и взаимопонимание. Следовательно, можно оценить данный разговор как успешный и в информативном, и в фатическом плане. Несмотря на неорганизованность, некоторую сбивчивость речи коммуникантов, ее все же можно назвать хорошей. Нарушения ортологических норм в ней нет, а в целом понятие правильности речи в условиях непринужденного, непосредственного общения не может и не должно соотноситься с требованиями, предъявляемыми к речи на КЛЯ. Изобилие конситуативно неполных, незаконченных предложений, заполнителей пауз при поиске нужных слов и т. д. – характерно для СР.
У телевизора
Участники:
О. – отец, среднее техническое образование, энергетик завода (55 л.)
М. – мать, высшее образование, филолог, педагог (55л.)
Д. – дочь, студентка филфака (20л.)
О. Щас/ я только звук отрегулирую//
М. Да/ наверно/ вчера убавили (звук телевизора)// Хорошо/ хорошо// Захвати мне яблоко/ пожалуйста// а?
О. С превеликим удовольствием//
М. Небольшое только// А вот груши у нас все-таки чудесные// Вы знаете (к О. и Д.)/ Хоть они и жестковаты/ но вот здесь были две груши/ я скушала с удовольствием//
О. Их надо есть/ наверно/ а то мы гноим//
М. Пока еще не гниют//
Д. Они припасены//
О. Куда?
М. К празднику//
Д. Для м-муроприятия одного//
О. Как бы мы их там не сгноили//
М. Да вроде нет// Когда они дома полежат/ они становятся помягче// Там холодно им лежать//
О. Хорошо/ если там холодно так!
М. Да//
О. Надо будет за этим следить//
М. Но Лена… невозможная! Она… они где-то взяли участок// Я говорю// Ну сколько же? Да/ восемьдесят//
О. Какую Лену-то? А эту…
Д. Михайлова//
О. Соседка наша//
М. Восемьдесят квадратов//
О. Восемьдесят квадратов? Такой меры нет//
М. Метров/ очевидно//
О. Это же не участок/ восемьдесят квадратных метров/ ты что!
М. Я говорю// Где? (Передает слова Лены) Около завода на Астраханской//
Д. Это газон!
М. Где это/ на Астраханской около завода/ понятия не имею//
О. На Астраханской/ около завода/ взяли участок восемьдесят квадратных метров? У какого же завода они взяли?
М. Я не поняла// (Передает слова Лены) Да/ вот здесь недалеко// То Валерка сбегает/ то я схожу// Поковыряю// Я говорю// Что там растет-то? (Передает слова Лены) Да так/ посадила я кое-что// Так я и не поняла/ что это за му… мутяной такой участок// Где это он может быть// Вообще/ когда ее послушаешь/ ничего не поймешь//
О. Не/ ну ты представляешь/ что такое восемьдесят квадратных метров//
М. Не представляю//
О. Это вот наша квартира//
Д. Ну да! У нас пятьдесят метров//
М. Достаточно//
О. Нет/ семьдесят квадратных метров/ вот вся квартира у нас//
Д. Ну вот/ тут немножко на место… на месте пианино морковки посадить//
О. Я не представляю/ где же это на Астраханской// Кто такие участки дает-то?
М. Никто им/ видно/ не давал// Очевидно/ какое-то пространство что ли// Я не знаю/ где это//
Д. Между заводом//
М. У какого завода/ я представля… представления не имею// Она говорит/ да газоны это/ вроде того/ газон// Ничего не понимаю//
О. Ну/ опять/ ну хорошо/ газон// Чё ж газон? Чё ж на газоне-то она посадить может?
М. Не знаю// Я/ говорит/ привезла яблок// Три раза ездила на уборочную/ привезла яблок// Я уже не помню сколько// Двенадцать килограмм/ что ли// Завернула в бумажку// Дети у меня кушают каждый день// А потом/ я еще луку привезла// Что-то очень много она сказала// Килограмм двадцать/ что ли// Я говорю// Боже мой/ где же вы все это храните? Она говорит// Как где? В подвале// Я говорю// Там же тепло// (Передает слова Лены) Да банки-то? Я говорю// Да банкам-то/ безусловно/ ничего не сделается/ а лук-то? (Передает слова Лены) А лук я в прихожке повесила// Как в дверь входишь/ лук висит//
Д. По башке и трахнет//
(Отец чихает.)
М. Будь здоров!
О. Спасибо// Вот надо еще спросить вот это/ в Красном Куте ведь лук-то отличный//
Комментарий
В отличие от предыдущего полилога, этот не имеет тесной связи с ситуацией общения и представляет собой фрагмент семейной беседы перед телевизором.
По своей структуре данный фрагмент политематичен. В отдельных случаях имеет место резкая смена тем, что характерно доля спонтанного, непринужденного общения. Это не вызывает негативной реакции говорящих, не влияет на процесс коммуникации и, следовательно, не может рассматриваться как недостаток речи.
Не все темы развиваются логично. Так, например, лишь в конце фрагмента беседы становится понятно, почему разговор зашел о Лене: Лена хранит яблоки в подвале, а лук – в прихожей. Однако внешняя нелогичность развития темы оказывается психологически оправданной. Как представляется, речевая стратегия М. заключается в сообщении важной и интересной для членов семьи информации (о том, что где-то рядом раздают земельные участки; о том, что люди ездят на уборочную и привозят овощи и фрукты; о том, как хранят яблоки и лук). Но вся беда в том, что эта информация, полученная от Лены, неточна, так как что-то из их разговора уже забыто, а что-то просто не понято. Предвидя негативную реакцию на подобного рода сообщения со стороны членов семьи, М. начинает новую тему с оценочной фразы: Но Лена… невозможная//. Таким образом, вся ответственность за неточность информации сразу же возлагается на Лену. Далее в качестве доказательства абсурдности того, что говорит и делает Лена, М. передает содержание их разговора, используя прямую речь для более четкого отделения своей речи от чужой.
И все-таки полностью избежать недовольства родственников качеством информации не удается. Буквально каждая информативная реплика вызывает недоразумение и вопросы. Эмоциональное напряжение всех участников разговора возрастает. По характеру вопросов чувствуется раздражение О., Д. пытается иронизировать. М. приходится все чаще отвечать: не знаю, не имею представления, я уже не помню, ничего не поняла, вообще/ когда ее послушаешь/ ничего не поймешь//.
В более спокойное русло разговор вошел только после несколько ироничной и шутливой фразы Д. о подвешенном в прихожей луке: По башке и трахнет.
Итак, нарушение логики развития темы в данном случае связано с внутренним психологическим подтекстом, т. е. оправдано и в какой-то мере помогло избежать конфликтной ситуации. Речевые цели достигнуты М.: родственники получили необходимую, хотя и неточную, информацию и поняли, что следует с осторожностью относиться к тому, что делает, говорит или советует их соседка.
Фрагмент беседы можно считать наглядным примером того, что неточность речи, неточность передаваемой информации отрицательно сказывается на процессе коммуникации. Этого следует избегать.
Оформление речи типично для непринужденного общения: много неполных предложений, встречаются повторы, самоисправления.
Следует обратить внимание и на этическую сторону речи. Нормами этикета предписано: «Некрасиво разглядывать, что соседка несет в сетке из магазина, сплетничать на тему, откуда кто берет деньги. Частная жизнь окружающих не должна служить темой разговоров культурных людей» [«Этикет и мы»: 23]. Хотя этикет действует прежде всего за пределами семейного общения, но все же это не совсем этично. Как показывают записи СР, в том числе и данного фрагмента разговора, этикетные нормы довольно часто нарушаются. Безусловно, трудно себе представить семейное общение, в котором бы не затрагивались темы, касающиеся окружающих людей. Очевидно, важно, чтобы разговоры на подобные темы велись корректно, не выходили за рамки дозволенного, были непосредственно связаны с бытом семьи, возможно даже с ее безопасностью. Границы допустимого, по всей вероятности, напрямую связаны с культурным уровнем говорящих. В данном случае разговор о соседке Лене не совсем корректен, т.к. основан на неточной информации, имеет явную негативную окраску, что характерно для общения людей среднелитературного и разговорно-фамильярного типа речевой культуры.
Тип речевой культуры подтверждается и характером используемой лексики. Нежелательно употребление по отношению к себе слова кушать. Просторечное выражение По башке трахнет (из речи Д.) звучит грубо, однако употребление его в данном фрагменте оказалось эффективно, т.к. разрядило обстановку, хотя и не украсило речь.
Вполне нормальным и обычным для непринужденного общения является использование преобразованных номинаций (прихожка вместо «прихожая», завернула в бумажку вместо «в бумагу»). Встречено окказиональное новообразование мутяной (участок) в значении «непонятный», «неясный», проявление речевой игры – для муроприятия. Не является признаком плохой речи и стяженное произношение слов: щас (сейчас), че (что), двадцать килограмм (вместо килограммов), частое употребление частиц (вот, ну), в том числе и постпозитивных (банки-то, лук-то).
В качестве положительного момента общения следует отметить наличие этикетных формул: пожалуйста, с превеликим удовольствием, будь здоров, спасибо, что улучшает не только саму речь, но и семейные отношения.
В целом полилог гармоничен, а речь его участников целесообразна и эффективна. Несколько осложняет процесс общения неточность передаваемой информации. Сомнение вызывает этичность отдельных тем и высказываний. Лексика соответствует характеру коммуникации, не встречается нарушениий ортологических норм. Орфоэпические особенности произношения отдельных слов также связаны с характером общения и не снижают качества речи.
Таким образом, хотя этот полилог никак не может быть отнесен к проявлению элитарной речевой культуры и, видимо, даже среднелитературной, в условиях семейной беседы он не должен исключаться из хорошей речи.
8.5. Предисловие А. Меня к книге М.А. Поповского
«Жизнь и житие Войно-Ясенецкого,
архиепископа и хирурга»
Это необычайная книга о необычайном человеке и о его невероятной судьбе. Невероятной даже на фоне нынешних публикаций, когда на читателя обрушился поток долго скрываемых сведений о героях и политических преступниках, о палачах и жертвах.
Здесь все нестандартно и насыщено парадоксами, которые в уме иностранца едва ли смогут уложиться. Только немыслимые зигзаги отечественной истории последних десятилетий способны были породить эту «жизнь» и это «житие».
Человек, о которому пойдет речь у Марка Поповского, не погиб в лагере, но прошел через все круги ада; он не был оппозиционером, однако почти на всей его биографии лежала печать изгойства. Врач, писавший научные труды в тюремной камере, он не только дождался их публикации, но и получил за них при Сталине Сталинскую премию. При этом он одновременно был и хирургом, и священнослужителем Русской Православной Церкви, архиепископом...
Я помню его уже слепым, за десять лет до его смерти в 1961 году. Помню его письма к моей матери, которые ему уже приходилось диктовать секретарше. Вокруг него складывались самые фантастические легенды. И неудивительно. Он поистине казался каким-то чудом природы, клубком противоречий. Однако, как увидит читатель, именно этот человек принадлежал к породе абсолютно цельных, как принято говорить, «высеченных из единого камня натур».
Такая фигура – настоящая находка для биографа, для психолога и историка. А Марк Александрович Поповский как раз и был неутомимым воссоздателем исторических характеров. Когда он заинтересовался профессором Войно-Ясенецким, архиепископом Лукой, он уже был автором целой серии книг о знаменитых врачах и биологах. Работал над обширной биографией академика Николая Вавилова. Приобрел опыт «охоты за документами», упорных поисков в архивах, опроса живых свидетелей.
Архиепископ привлек писателя прежде всего как ученый, как хирург. Мир Церкви, к которой принадлежал Войно-Ясенецкий, был биографу вначале непонятен и чужд. Знал он и то, что в прессе церковная деятельность прославленного врача замалчивалась. Много ли могла дать краткая справка в «Медицинской энциклопедии»?
Его держали в Симферополе, подальше от столицы. Не доверяли. Из сотен проповедей архиепископа напечатаны были лишь немногие. Не была издана и его главная богословская работа «О духе, душе и теле» (она увидела свет в Брюсселе через 17 лет после смерти ее автора).
Иные люди, разглядывая бюст лауреата Сталинской премии, недоумевали: почему у него длинные волосы и иконка на груди? А когда им объясняли, что это панагия, знак епископского сана, изумлению их не было конца...
Как бы то ни было, Поповский рискнул – и началась его эпопея по созданию книги «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга». Говорю «эпопея», потому что писатель не только лично успел встретиться со своим героем, но объехал все места его жизни, медицинской практики, ссылок, собирал устные рассказы и доподлинные документы. Обо всем этом он подробно рассказывает в книге.
Создавая ее, он стремился быть предельно честным, отделять вымысел от реальности, не превращать героя в «икону». Изобразить его живым в контексте мучительной и тягостной эпохи 20-х годов и сталинщины. Впрочем, его неизбежные экскурсы в историю Церкви не могли быть полными и достаточно объективными. Препятствием служили лакуны в этой истории советского периода и сама позиция автора, смотревшего на Церковь «извне». Правда, знавшим его Поповский признавался, что книга, вернее, ее герой, как-то незаметно приблизили его к духовным проблемам. Это ощущается по мере развития повествования.
Когда труд был завершен, стало со всей очевидностью ясно, что напечатать его у нас невозможно. А к тому времени в сознании автора «Жизнь и житие» превратились в некий центр его творчества, почти в главное дело жизни. Но этого мало. Другая «центральная» для творчества Поповского биография, книга о Вавилове, хотя и вышла, однако в урезанном виде. Ведь тогда не решались открыто признать, что великий генетик, гордость русской науки, умер от истощения и холода в тюрьме.
В итоге две повести об удивительных судьбах определили и судьбу их создателя. Марк Поповский эмигрировал. Он смог наконец увидеть свои труды опубликованными, но, увы, они не дошли до тех, кому предназначались.
Между тем климат в стране менялся. Еще даже до перестройки вышло несколько статей о Войно-Ясенецком. Появляются они и сейчас. Но они не могут заменить обширной документальной повести Поповского.
Ее публикация в журнале «Октябрь» – настоящее событие.
И значение его не просто в том, что перед читателем откроется еще одна глава из отечественной истории. Он встретит личность. Человека беззаветной веры, несгибаемой воли и преданности долгу. Реального человека, а не созданного воображением. Для многих людей, особенно молодых, – это встреча исключительной важности.
Они уже узнали правду о беззакониях и зверствах, о крахе нравственных устоев, об искажении в человеке образа Божия. Знать и помнить это надо. Однако столь же необходимо говорить и о тех, кто не сдался, кто не потерял себя, кто сохранил сокровища духа в самых тяжких обстоятельствах, кто по-настоящему служил ближним. Они не были сверхчеловеками. У них были и слабости, и ошибки. Они были «людьми среди людей», как назвал Марк Поповский одну из своих книг о медиках. И именно в этом ободряющая, дающая надежду сила их примера.
Комментарий
Предлагаемый образец хорошей речи, принадлежащий перу А. Меня, вполне соответствует жанру предисловия к книге.
Естественно, в отношении такого жанра не встает вопрос о нарушениях этических норм, так как представление книги должно содействовать благоприятному восприятию ее будущими читателями.
Коммуникативные задачи, обусловленные жанром предисловия, осуществлены здесь с соблюдением современных языковых норм, которыми автор владеет в совершенстве.
В тексте предисловия не встречаются нарушения ортологических норм. Текст доступен пониманию любого, кто захочет его прочесть.
Лексика предисловия, выбор слов и словоформ соответствуют характеру коммуникации. Применяемая автором лексика в отношении создателя книги и ее героя отличается точностью словоупотребления и имеет сугубо позитивную окраску (М. Поповский – неутомимый воссоздатель исторических характеров; предельно честный и др. Войно-Ясенецкий – человек беззаветной веры, несгибаемой воли и преданности долгу, он из тех, кто не сдался, не потерял себя, сохранил сокровища духа, по-настоящему служил ближним).
Своеобразным средством достижения эффективности речетворения является также большое количество оригинальных словосочетаний с определениями-эпитетами: необычайная книга о необычайном человеке, невероятная судьба, фантастические легенды, немыслимые зигзаги истории, мучительная и тягостная эпоха. Они иллюстрируют особенность авторской манеры повествования, и они уместны и целесообразны в тексте, относящемуся к одному из жанров публицистического стиля.
Признаком хорошей речи является лексическое разнообразие. Приводимый образец содержит кроме пласта нейтральной лексики слова книжные, абстрактные: лакуны, парадокс, устои, беззаконие, изгойство, изумление, контрасты, столь, экскурс, сталинщина и др. Среди них есть слова иноязычного происхождения, но они понятны и уместны в условиях их употребления, текст ими не перегружен, употребление одного из них – эпопея комментируется автором: Говорю «эпопея», потому что писатель не только лично успел встретиться со своим героем, но объехал все места его жизни, медицинской практики, ссылок… и т. д. Терминологической лексикой текст предисловия не отмечен: единственный термин – панагия (знак епископского сана) объяснен в тексте.
Созданию хорошей речи сопутствует использование синонимического богатства русского языка. Так, в предисловии присутствует масса синонимов и синонимических рядов: личность-фигура-человек; работа-труд-дело; знаменитый-прославленный-великий; исключительный-невероятный-необычный-удивительный; тяжкий-тягостный; издана-увидела свет; непонятен-чужд и др.
К положительным качествам хорошей речи данного предисловия относится риторический прием антитезы, которым А.Мень удачно пользуется, например: герои и политические преступники, палачи и жертвы; он (В.-Ясенецкий) не был оппозиционером, но на всей его биографии лежала печать изгойства; он не погиб в лагере, но прошел через все круги ада; он казался чудом природы, клубком противоречий, но… принадлежал к породе абсолютно цельных, «высеченных из единого камня натур». Частным случаем выражения противопоставления является использование общеязыковых антонимов и антонимических сочетаний: вымысел-реальность, потерять-сохранить, реальный человек-созданный воображением, превращать в «икону»-изобразить живым. Соблюдение риторических норм противопоставления усиливает впечатление от прочитанного и потому является признаком хорошей речи.
Хорошую речь предисловия демонстрирует и его синтаксис. Логика построения текста соответствует самым высоким требованиям к текстовой организации письменной речи. Текст четко членится на две равные по объему части. Первая из них – о герое книги. Сложные синтаксические целые, представленные в абзацах этой части, составляют логически цельное повествование, о содержании которого можно судить уже по начальным фразам каждого абзаца. Абзацная фраза – ключ для организации куска текста: 1) …книга о необычайном человеке; 2) Здесь (в «житии» этого человека) все нестандартно; 3) Человек, о котором пойдет речь,…; 4) Я помню его слепым…; 5) Такая фигура – настоящая находка…; 6) Архиепископ привлек писателя…; 7) Его держали в Симферополе.
Топикальные цепочки этой части (цепочки-наименования лица различными способами): необычайный человек, врач, хирург, священнослужитель, архиепископ, профессор, ученый, лауреат Сталинской премии – также способствуют единству и логике текста, его связности и хорошему восприятию читающего.
«Мостиком» между второй и первой частями является значимая устойчивая скрепа Как бы то ни было, а вслед за тем вновь идет логически и синтаксически стройная вторая часть повествования – о книге Поповского и ее значении.
Целесообразно использует автор предисловия и другие возможности русского синтаксиса. Так, в тексте предисловия нашли отражение разные типы предложений по структуре. Признаком хорошей речи является устранение личного «Я» в изложении. Есть единственный случай его применения (Я помню его уже слепым…), в остальных случаях автор употребляет определенно-личные конструкции (Помню…, Говорю…). В необходимых случаях для намеренного устранения субъектов действия используются неопределенно-личные конструкции (Не доверяли; …не решались открыто признать; Его держали в Симферополе; …когда им объясняли…). Есть в тексте и безличные предложения, примененные в нужном месте (…изумлению их не было конца; стало со всей очевидностью ясно, что напечатать его у нас невозможно; Знать и помнить это надо). Структурное разнообразие конструкций оправданно, целесообразно и необходимо.
Хорошая речь в синтаксисе предисловия организуется также введением обособлений. Среди них главенствуют обособленные приложения, которые не только уместны здесь, но и необходимы в качестве уточнений, пояснений (…панагия, знак епископского сана,…; великий генетик, гордость русской науки,….
Автор предисловия умело пользуется вводностью. Вводные слова разного семантического наполнения помогают автору излагать свои мысли в нужном ему ракурсе: правда, вернее, впрочем, увы; сюда же относятся и вводные предложения (как принято говорить; как увидит читатель).
На хорошую речь автора предисловия работает тот факт, что синтаксически его речь не только нестандартна, но в ней чувствуется индивидуальное начало, творческое своеобразие. Это связано с использованием излюбленных автором парцеллированных и присоединительных конструкций. См. например: Вокруг него складывались самые фантастические легенды. И неудивительно; Его держали в Симферополе, подальше от столицы. Не доверяли; Он был уже автором целой серии книг о…; Работал над обширной биографией академика Николая Вавилова. Приобрел опыт «охоты за документами»; Он встретит ЛИЧНОСТЬ. Человека беззаветной веры…; Реального человека, а не созданного воображением; Это необычайная книга о необычайном человеке и о его невероятной судьбе. Невероятной даже на фоне нынешних публикаций…).
К свойствам хорошей речи относится и умелое пользование знаками препинания – кавычками, тем самым отделяя свое от несвоего: «…высеченных из единого камня натур, опыт «охоты за документами»; не превращать героя в «икону», смотревшего на Церковь «извне»; Они были «людьми среди людей».
Тон доверительности в общении с будущим читателем достигается введением в текст элементов разговорности. Это разговорные (но не просторечные!) лексемы: секретарша, нынешний, доподлинный (с пометой «разг.» в Словаре русского языка в 4-х томах), союз-частица ведь в значении «так как». Элементом разговорности является местоименная форма у нас в значении «в нашей стране». Такие элементы нельзя рассматривать как недостаток хорошей речи. Они психологически оправданны и не снижают впечатления от текста как образца хорошей речи.
Таким образом, речь автора предисловия, в которой соблюдены все параметры хорошей речи, в стратификации типов речевых культур относится к элитарной речевой культуре.
8.6. Видимость твердого порядка.
Не тот смысл вкладывают патриоты в свою любимую сентенцию – «развалили страну». Россия – страна, разваливающаяся не в каком-то там метафизическом, а в самом что ни на есть материальном, грубом, утилитарном смысле. Одно такое сплошное Приморье зимой.
Когда я прохожу мимо кучи неубранного мусора возле дома, когда смотрю на грузовой лифт в подъезде, не работающий уже больше года, или еду домой в едва работающем, мучительно громыхающем всеми своими изношенными суставами лифте «легковом», я вспоминаю начало одного замечательного стишка Булата Окуджавы: «Римская империя времени упадка./ Сохраняла видимость твердого порядка/ Цезарь был на месте, соратники рядом./ Жизнь текла отлично, судя по окладам». Конец прошлого года в России выдался настоящим пиром хвастунов. Правительственные министры вплоть до премьера хором и порознь кричали о семи с половиной процентах экономического роста. Народ радовался новому старому гимну, словно урожаю. Царило такое всеобщее социальное блаженство. Потом наступила зима…
Теперь уже правительственные министры хором и порознь трындят о системном кризисе жилищно-коммунального хозяйства. Сквозь зубы признают, что весь экономический рост выветрился, как запах дешевого дезодоранта. Что даже заплатить жалкий миллиард долларов по советскому долгу мы не в состоянии, хотя и обещали, – не то вся такая благостная пару месяцев назад социальная сфера полетит в тартарары.
К сожалению, такая милая подавляющему (а какому же еще?) большинству россиян идея порядка по-прежнему остается у нас некой высокой, бестелесной субстанцией. Государственный порядок никак не ассоциируется с порядком «сантехническим». Понятно, что такая «разруха в головах» – а государственные мужи ведь плоть от плоти народной – приходит к «разрухе в клозетах». А весь наш порядок становится лишь одной видимостью. Видимости и радуемся.
Мы остаемся нацией, живущей с низко опущенной головой. Все причитания о развале России в последние десять или пятнадцать лет – вернейшее доказательство такого «приземленного существования». Российский упадок длится не с апрельского (1985 года) Пленума ЦК КПСС, на котором впервые прозвучали слова «перестройка» и «ускорение», а практически весь ХХ век. В 1913 году тоже был знатный экономический рост. И видимость порядка была. Не было разумной власти. Первая мировая война, конечно, оказалась вполне веской причиной для последующего хаоса. Но никаких «внешних» причин сплошного упадка, который продолжался на протяжении всей советской истории (не надо себя обманывать: в советские времена любой мыслящий человек представлял, как живут люди в развитых странах и как в СССР), не существует. Все исключительно внутренние. В России так и не сформировалось общество ответственных индивидуальностей. Власть так и не стала функцией, а значит, не стала системой. Это по-прежнему набор конкретных персонажей: поумнее и поглупее, повороватее и почестнее, позлее и подобрее. Министр по чрезвычайным ситуациям остается самым заметным министром нашего кабинета потому, что российская власть вообще проявляется исключительно в чрезвычайных ситуациях.
На десятом году очередных эпохальных реформ мы все еще вынуждены интересоваться у следующего правителя, не отменит ли он реальности, созданной предыдущим. Все атрибуты социальной жизни в стране по-прежнему критически зависят от считанного количества людей, в конечном итоге – от одного-единственного человека. Никакой это не порядок – это «волюнтаризьм» и «субъективизьм». Это отсутствие элементарной политической стабильности.
В президентской республике, каковой на данный момент является Россия, главная задача президента, быть гарантом Конституции. Сейчас ни сам действующий президент, ни тем более граждане даже представить себе не могут, как будет выглядеть наша Конституция через два или три года. И насколько «параллельно» этой Конституции будет протекать реальная жизнь.
Порядок – это не строгий староста. Это автоматически, без административных усилий дымящиеся котельные. Это чистящиеся без особых политических директив туалеты. Это ассенизатор, работающий ассенизатором, и водовоз, трудящийся водовозом. Это когда специально обученные люди безропотно, но за деньги меняют прохудившиеся трубы и чинят поломанные лифты.
Порядок в России наступит тогда, когда правящая элита правовым путем распределит власть и ответственность между членами общества и государственными институтами. А частные люди сделают то же самое в собственной душе. Только тогда – и никак не раньше.
Колонка обозревателя (Известия, 7.02.2001). Семен Новопрудский.
Комментарий
Представленный текст можно рассматривать как один из фактов хорошей газетной речи. Прежде всего текст написан литературным языком без увлечения иностранными и жаргонными словами, понятен рядовому читателю. Книжные слова метафизическом, утилитарном, индивидуальностей, функций широко употребляются в газетах и в контексте статьи ни у кого не вызовут затруднений в понимании смысла. Сниженное трындят употреблено намеренно, а внутренняя форма слова и контекст ассоциируются с трын-трава (т. е. с чем-то несерьезным и надоевшим) и делают слово вполне понятным. Весь текст выдержан в стиле едкой и горькой иронии, для чего творчески использован целый ряд речевых приемов: противопоставлений, в том числе с однокоренными повторами (развалили страну – страна, разваливающаяся не в каком-то там метафизическом, а в самом что ни на есть материальном, грубом, утилитарном смысле; хором и порознь кричали – хором и порознь трындят; царило такое всеобщее социальное блажество – Потом наступила зима…; Государственный порядок никак не ассоциируется с порядком «сантехническим»; «разруха в головах» – «разруха в клозетах» и т. д.), парадоксальных сочетаний определений (новый старый гимн; очередных эпохальных реформ), использования кавычек, синтаксических повторов (Это по-прежнему набор конкретных персонажей: поумнее и поглупее, повороватее и почестнее, позлее и подобрее, целый ряд синтаксических повторов и однокоренных слов в предложениях, начинающихся с местоимения это), неожиданных, не избитых противопоставлений (безропотно, но за деньги).
Простота в основном коротких предложений позволяет акцентировать нужное автору короткими предложениями и даже парцеллятами (И насколько «параллельно» этой Конституции будет протекать реальная жизнь; Только тогда – и никак не раньше, заканчивающее статью ударной фразой), а распространенные сложные предложения, чередующиеся с короткими, позволяют автору наглядно показывать реальную картину нашей жизни (Когда я прохожу мимо кучи неубранного мусора возле дома, когда смотрю на грузовой лифт в подъезде, не работающий уже больше года, или еду в едва работающем, мучительно громыхающем всеми своими изношенными суставами лифте «легковом», я вспоминаю…, Министр по чрезвычайным ситуациям остается самым заметным министром нашего кабинета потому, что российская власть вообще проявляется исключительно в чрезвычайных ситуациях и т. д.)
В статье использовано множество ярких образных выражений и сравнений: изношенные суставы лифта, пир хвастунов, экономический рост выветрился как запах дешевого дезодоранта; Мы остаемся нацией, живущей с низко опущенной головой. Легкости восприятия способствуют и умело использованные разговорные элементы в построении фраз (одно такое сплошное Приморье зимой; не в каком-то там…, Царило такое всеобщее социальное блаженство; не то вся такая благостная… Никакой это не порядок), сближающие речь о принципиально важных для общества фактах с повседневной речью.
Текст несомненно обладает воздействующей силой, его не скучно читать. Воздействию на читателя способствует и творческое использование прецедентного текста Булата Окуджавы, и умело «рассыпанные» по статье удачно подобранные знакомые каждому читателю по личному опыту факты нашей жизни, и «ударные ноты» обобщения этих фактов, нередко выраженных яркими образами-символами (и в показе разрухи и в утверждении того, что надо сделать каждому для ее преодоления).
Очень образная, яркая речь журналиста делает статью по ее воздействию на читателя еще более критичной, чем по содержанию, но при этом статья не носит очернительского характера, никого не оскорбляет, вселяет надежду на возможность преодоления разрухи.
К сожалению, далеко не все колонки Семена Новопрудского так хороши, но в основном этот журналист выделяется на фоне скучных, излишне книжных (М. Соколов) или излишне развязных, излишне сниженных (большинство текстов КП и МК) своей правильной, образной, творчески продуманной речью.
8.7. Совесть и рынок
Банальная история в трех частях
1. Обжегшись на молоке
У этой истории давняя предыстория.
В 1965 году опубликовали мою статью «Жизнь вносит поправки», которая вызвала бурную реакцию. Это было удивительно, поскольку речь шла не о каком-то страшном криминале, не о любовной или семейной драме, а о… судьбе товарного производства при социализме.
Вопреки категорическому утверждению и властей, и ученых о несовместимости рынка и социализма я доказывал обратное – невозможность вести эффективную экономику без использования механизмов рынка. Видные экономисты тех лет обрушились с гневной критикой таких взглядов.
Рынок, само это слово в советское время воспринималось как ругательство. С началом перестройки ситуация резко изменилась. Теперь уже клеймо «антирыночник» стало восприниматься как свидетельство антидемократических взглядов. Советские граждане в той или иной форме поспешили приобщиться к жизни по новым, рыночным правилам. В результате очень многие из них оказались у разбитого корыта. Почему? Рынок виноват или тот, кто так долго и настойчиво призывал использовать его преимущества? Стало быть я. И что же делать тем, кто прославлял рынок? Каяться…
Надо бы объясниться, поскольку многие из тех, кто обжегся на молоке, готов теперь дуть на воду. На их взгляд, от рыночной затеи надо как можно быстрей отказаться и зажить привычной советской жизнью с карточным рационированием всего и всюду. «Рыночники» же не сдаются и призывают идти смелее и дальше по пути реформ, имея в виду издание все новых и новых законов.
Но никакой закон, даже самый разумный, не может помочь людям жить зажиточно и уверенно, если все их помыслы направлены только на то, как бы… обмануть друг друга, поскольку действует железное правило: сегодня обманешь ты, завтра – тебя. И так до тех пор, пока в обществе не созреет намерение заключить общественный договор не быть бессовестным, мелким или крупным, жуликом. Закон и судебное его исполнение нужны скорее для острастки, для «избранных» мошенников, а для повседневной жизни нужны здоровые традиции, поскольку простому человеку бегать по судам ни денег, ни нервов, ни времени не хватит.
У нас нравственных традиций нет, а те, что начинали до 1917 года складываться, зверски истреблены большевиками. Ну какой чудак-предприниматель согласится сейчас, как бывало у русских купцов, ударить по рукам при согласовании контракта и считать свое дело обеспеченным под гарантией совести, «честного» слова и т. п., но и одновременно под угрозой общественного порицания, презрения? Такого быть не может в нашем обществе, где воровство, взяточничество стало «делом чести, доблести и геройства». Рынок, где вор и мошенник – главная фигура, не может быть эффективным. Но виноват в этом не рынок, а нравственные качества тех, кто правит на нем бал.
Но как, спрашивается, привить эту самую нравственность, когда столько искушений вокруг?
Могла бы помочь, конечно, церковь с ее проповедью «не убий», «не укради». Но пока рассчитывать на нее всерьез не приходится. Даже тогда, когда не было гонений на нее, призывы к совести воспринимались весьма односторонне.
Наш нынешний предприниматель уже научился носить нательный золотой крест и кое-как креститься. Остальным же религиозным премудростям ему, как и всем, предстоит учиться. Большие надежды придать бизнесменам человеческое лицо связывают с интеллигенцией, которая, начитавшись там Пушкина, Достоевского, Чехова… красиво говорит о гражданском долге и порядочности, посмеиваясь над необразованностью и грубостью «новых русских». А почему бы ей действительно не попытаться цивилизовать российский рынок? ! Ведь, вспомним, фабрикант Ф.Энгельс не только разрабатывал теорию научного коммунизма, но и не брезговал заниматься и практическими делами. Некоторые русские интеллигенты, те, которые были свободны от подготовки революции, тоже не были белоручками и краснобаями. Энгельгардт, Станиславский, Третьяков и многие другие деловые люди прекрасно сочетали бизнес со служением искусству, облагораживая и сам бизнес.
2.Оставшись при долгах и подозрениях
Размышления на эту тему и подвигли меня к тому, чтобы не уподобляться Васисуалию Лоханкину, а испытать рынок на собственной шкуре. Вот тут кончается предыстория и начинается банальная история.
Найти среди интеллигентов охотников не болтать о рынке, а что-то делать своими руками оказалось делом крайне трудным. Одни кинулись строить финансовые пирамиды на костях своих друзей и коллег, другие увлеклись захватывающей дух приХватизацией, третьи ушли в обслуживание тех и других во властных структурах.
И все-таки мне повезло. Повезло дважды. Во-первых, нашлись-таки чудаки, которые мечтали о том же, что и я. И самое главное – из моих же знакомых. Казаков Виктор, мой сосед, с которым давно знаком по работе в печати. Соб. корр. «Соц. индустрии», член СП СССР, редактор отдела публицистики в элитном «Новом мире», где он печатал мои статьи. Его жена Л.И. Касьянова, корр. «Советской культуры», кандидат искусствоведения, Они познакомили меня с не менее достойными людьми, с которыми их связывала долголетняя дружба – Л.Г. Мурса, ген.директор международного «Киноцентра», Е.Д. Миронова, ведущая программы ЦТ.
Компания складывалась, как видим, отменная. Но и второе везение было не меньшим. У них на руках уже был договор об аренде нежилого помещения в киноцентре, на бойком месте – рядом с зоопарком, на Красной Пресне. Вот тут, решили мы, откроем стильное крошечное кафе.
Соединив все свои скромные сбережения, получили капитал, достаточный для того, чтобы начально освоить дело – переоборудовать подвал. Руководить кооперативом взялась Касьянова Л.И. и ее муж, поскольку у них – помимо наших общих маниловских прожектов – уже был опыт работы в малом бизнесе. И вот наше утлое суденышко вышло наконец в открытое море рыночных стихий.
Не скрою, что первые радости нашего путешествия в бизнесе были слегка омрачены мелкими недоразумениями и обидными подозрениями. Ну, например, все мы передали нашему шефу живые деньги под ничего не значащую расписку, а ее пай был зафиксирован заочно, на доверии. Но, повторяю, подозрение обидное, и каждый из партнеров внутренне устыдился этому вдруг возникшему чувству.
А дальше начались рабочие будни: поиски рабочей команды на построенный нами корабль – повар, бухгалтер, администратор, официанты… В условиях растущей безработицы найти мало-мальски квалифицированных людей такого профиля оказалось тем не менее безумно трудно: все умели воровать и редко кто еще и кое-как работать.
Объективные наши трудности формирования кадров усугубились еще и тем, что наш шеф стала подбирать людей только по советскому принципу личной преданности. Но поскольку это качество в наше время весьма нестабильное, то команды на нашем корабле стали меняться даже чаще, чем премьеры при российском президенте, Все это наскучило нашему шефу, и она, не передав дел, не отчитавшись, уехала в Чехию, захватив с собой мужа, чтобы уже в цивилизованных условиях открыть собственное дело. Нам, сиротам, достались от нее по наследству незнакомые люди, получившие какую-то доверенность управлять ее паем, охапка документов, где нет ни одного слова о расходах наших денег, колоссальные долги и подлая наша уверенность, что без нашей финансовой помощи ей вряд ли удалось бы в Чехии затеять новое дело…
3. Уроки плавания.
В чем мораль сей «басни»? Конечно, не в том, о чем подумал читатель – не в жалобе на непорядочность партнера, не в призыве наказать виновных по закону. Нет, в другом., прежде всего надо понять, что никакой закон, никакой президент, премьер, парламент не может предотвратить массу таких случаев, которые разоряют не только отдельных лиц, но и страну в целом. Во всех подобных неприятностях прежде всего виноваты мы сами, наш моральный потенциал, накопленный, вернее – подорванный за годы советской власти. Большинство из нас заранее настроены быть жертвами аферистов.
И еще. Расчет на то, что образованные люди, именующие себя интеллигентами, а на самом деле создавшие, по Солженицыну, толпу «образованцев», будут честнее, чем те «новые русские», над которыми они так остроумно посмеиваются, – очередное заблуждение. Более того, жизнь показала, что без высокого образования на поле мошенничества вообще нечего делать. Не жалкий «наперсточник» на панели перед магазином, а «дипломированный» и «упакованный» спец, защищенный «качком», стал законодателем нравственности в российском бизнесе.
Вдумайтесь только в такие цифры: МВД и Минэкономики сообщают, что из России переведено в западные банки за пять последних лет от 50 до 250 млрд.долларов. И тут ничего не поделаешь: деньги. как рыба, ищут место поглубже. Но что это за деньги? Думаете, честные, добытые в убыточной российской экономике? Думаете, это деньги наших шахтеров, фермеров, дворников? Думаете, это деньги только нескольких олигархов? Нет, это наши личные деньги, украденные теми, кто еще вчера официально представлял «ум, честь и совесть» России, то есть бывшими самыми ретивыми из ретивых поборников нравственности – не без помощи, конечно, и тех, кто еще вчера успешно ловил на границе антисоветчика с книжкой Солженицына или стишком Бродского, а сейчас, потеряв «нюх», не может почему-то остановить массовую контрабанду.
Но это только один урок из самостоятельного плавания по рыночной стихии. Все справедливо говорят о крайней необходимости, «третьего сословия», «среднего класса», о форсированном развити «малого бизнеса». Но если об аферах наших олигархов говорят многие, то на комариные укусы «щипачей», то есть аферистов малого размера, общество не обращает никакого внимания.Масштаб ущерба, наносимый в таких случаях, как описанный мной, во много раз больший, чем сумма украденных рублей, если учитывать вред, наносимый делу создания «среднего класса».
Наши деловые люди пока еще, к сожалению, не созрели для создания своей системы нравственной самообороны. Криминал своей «нравственностью» консолидирован, жадные коммерсанты разобщены своей безнравственностью. Поэтому они так слабы.
Впрочем, не все так черно. Кое-где деловые люди уже начинают понимать необходимость жить не по своим доморощенным представлениям о нравственности, а по нормам всех тех людей, кто занимается данной деятельностью, в конкретных местных условиях. Разговариваю с председателем Совета старшин Московского купеческого общества Власовой Т.М. Общество завело картотеку на тех своих членов, которые нарушили нравственные нормы купца. Нарушители не попадут в СИЗО, где их будут месяцами или годами мучить в ожидании правосудия. С ними поступают иначе, но тоже по-своему честно: лишают морального права заниматься своей профессией в рамках гильдии и даже за ее пределами, если там интересуются деловым прошлым вновь объявившегося партнера.
Наши многочисленные партии, деловые союзы пишут всякие программы, а собрать вокруг себя порядочных деловых людей не удосужаться. Дикому рынку надо прививать совесть, иначе коммерсанты сожрут друг друга.
А мы будем ругать рынок.
Геннадий Лисичкин («Литературная газета», № 36, 2000)
Геннадий Лисичкин – известный публицист, давно и успешно пишущий на экономические темы в таких «качественных» российских газетах, как «Известия» и «Литературная газета». В статье «Совесть и рынок» он затрагивает один из очень сложных вопросов современной жизни, касающийся нравственного аспекта рыночных отношений. Автор удачно строит текст, деля его на три части, давая каждой выразительные подзаголовки. Для доказательства очень важного тезиса о необходимости «дикому рынку прививать совесть» он использует форму рассказа.
Г. Лисичкин бережно и вдумчиво относится к слову. Анализируемый текст полностью отвечает одному из важнейших критериев хорошей речи – правильности. В нем соблюдены все грамматические нормы. Только в одном случае автор несколько трансформирует клишированную конструкцию обеспечен под гарантию на обеспеченный под гарантией, но, как нам кажется, делает это намеренно, немного изменяя смысл этого несвободного сочетания, чтобы соединить его союзом но и с формой под угрозой: обеспеченным под гарантией совести…, но и под угрозой общественного порицания…
Текст абсолютно понятен читателю. Несмотря на сложность поднятой проблеы, в статье нет непонятных слов, терминов. Если автор и использует иногда непривычные для читателя слова, ставит их в кавычки, тем самым показывая, что осознает необычность их употребления в данном контексте, объясняя, что использует такие слова для усиления убедительности своих доказательств, для «оживления» текста:
Не жалкий «наперсточник» на панели перед магазином, а «дипломированный» и «упакованный» спец, защищенный «качком», стал законодателем нравственности в российском бизнесе.
Если, по мнению Г. Лисичкина, слово может быть непонятным для читателя, он дает его толкование:
…на комариные укусы «щипачей», то есть аферистов малого размера, общество не обращает никакого внимания.
Автор не употребляет намеренно сниженную и грубопросторечную лексику, не пытается в этом отношении заигрывать с читателем, хотя разговорная лексика для создания отрицательной оценочности иногда им используется:
Найти среди интеллигентов охотников не болтать о рынке, а что-то делать своими руками оказалось крайне трудным;…другие увлеклись захватывающей дух приХватизацией; Дикому рынку надо прививать совесть, иначе коммерсанты сожрут друг друга.
В первой части автор задает тему, объясняет причины обращения к проблеме. Она имеет броское название – «Обжегшись на молоке»… Это незаверщенное прецедентное высказывание, призванное не только в сжатом виде передать суть сообщения, но и зщаинтересовать читателя, заставить его вместе с автором задуматься над проблемой, вспомнив ситуацию, которую можно охарактеризовать этим высказыванием. Автор искусно моделирует диалог с читателем, ставит перед ним вопросы, заставляет задуматься над ними. Причем, ведущей в этой части является я-тема: Я доказывал необходимость рынка, а он (рынок) не принес людям ничего хорошего. Я считаю, что этому мешает безнравственность его участников… Автор открыто демонстрирует убежденность в справедливости собственного мнения. В этой части совсем нет никаких показателей неуверенности в достоверности сказанного им. Основная тональность – утвердительная, полная уверенность в своей правоте:
Но никакой закон, даже самый разумный, не может помочь людям жить зажиточно и уверенно; Такого быть не может в нашем обществе…; Но виноват в этом не рынок, а нравственные качества тех, кто правит на нем бал.
Вторая часть статьи – это собственно рассказ о неудачной попытке создать свой бизнес. Как и положено в этом жанре повествования, здесь много выразительных средств (метафор, эпитетов, сравнений), делающих рассказ ярким, интересным, впечатляющим:
И вот наше утлое суденышко вышло наконец в открытое море рыночных стихий; Не скрою, что первые радости нашего путешествия в бизнесе были слегка омрачены мелкими недоразумениями; А дальше начались рабочие будни: поиски команды на построенный нами корабль; …Команды на нашем корабле стали меняться чаще, чем премьеры при российском президенте.
Но это не просто рассказ, а рассказ в газетной статье, то есть в публицистической сфере общения с основной доминантой – воздействие на читателя. Поэтому автором используются и оценочные слова и конструкции, и разнообразные средства установления контакта, убеждения, воздействия, и метатекстовые конструкции, раскрывающие ход мысли и чувства автора:
Не скрою, что первые радости…; Но, повторяю, подозрение обидное; Компания складывалась, как видим, отменная.
Пользуется автор и прецедентными феноменами, демонстрирующими общность знаний и представлений автора и читателя, усложняющими смысл сказанного. Среди них явно преобладают прецедентные ситуации, призванные вызвать у читателя целый ряд ассоцаций с известными ему фактами и сделать изложение авторских взглядов убедительнее и понятнее. Этот прием используется публицистом во всех частях статьи:
В результате очень многие из них оказались у разбитого корыта;…многие из тех, кто обжегся на молоке, готов теперь дуть на воду; …зажить привычной советской жизнью с карточным рационированием всего и всюду; У них – помимо наших общих маниловских прожектов – уже был опыт работы в малом бизнесе
Третья часть, названная автором «Уроки бизнеса», фактически представляет собой, как говорит сам Г.Лисичкин, «мораль сей басни». Главная задача автора в этой части – убедить читателя в правоте своих мыслей, склонить на свою сторону, вовлечь в «сомышление». Поэтому так часты здесь вопросно-ответные конструкции, имитирующие диалог, призывы вдуматься вместе с автором в суть проблемы, открытое самовыражение:
Вдумайтесь только в такие цифры… Но что это за деньги? Думаете, честные, добытые в убыточной российской экономике? Думаете, это деньги наших шахтеров…? Нет, это наши личные деньги…
Использует автор широко (и это видно из приведенных выше примеров) богатейшие возможности русского экспрессивного синтаксиса.
Таким образом, в этой статье Г. Лисичкин проявил себя как опытнейший публицист, обладающий тонким языковым чутьем, умеющий говорить с читателем просто и понятно о сложных злободневных проблемах общества, владеющий самыми разнообразными средствами убеждения. Его речь правильна, понятна, соответствует жанру и сфере общения.
ЛИТЕРАТУРА
Аванесов Р.И. Русское литературное произношение. – М. 1984
Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Избранные труды. Т. II. – М., 1995.
Арутюнова Н.Д. Жанры общения // Человеческий фактор в языке. Коммуникация, модальность, дейксис. – М., 1992.
Баженова Е.А. Специфика смысловой структуры научного текста и его композиции // Очерки истории научного стиля русского литературного языка XVIII-XX вв. / Под ред. М.Н. Кожиной. Т. II. Ч. I: Стилистика научного текста (общие параметры). – Пермь, 1996.
Баженова Е.А. Эпистемическая ситуация: развитие понятия // Стереотипность и творчество в тексте. – Пермь, 2000.
Байкулова А.Н. Общее и специфическое в речевом общении разных семей // Вопросы стилистики. – Саратов, 1999. Вып. 28.
Баранов А.Г. Когниотипичность жанра // Stylistyka VI. – Opole, 1997.
Баранов А.Г. Двукомпонентность когниотипа в жанрововй специфичности // Жанры речи-2. – Саратов, 1999.
Барнет Вл. Проблемы изучения жанров устной научной речи // Современная русская устная научная речь. Т.1. – Красноярск, 1985.
Бахтин М.М. (Волошинов В.Н.) Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. – М., 1993.
Бахтин М.М. (Волошинов В.Н.) Марксизм и философия языка // Бахтин М.М. Тетралогия. – М., 1998..
Бахтин М.М. Проблема речевых жанров. Из архивных записей к работе «Проблема речевых жанров». Проблема текста // Бахтин М.М. Собрание сочинений в пяти томах. Работы 1940-х – начала 1960-х годов. – М., 1996. Т.5.
Бахтин М.М. Проблемы речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
Берн Э. Игры, в которые играют люди. – СПб., 1992.
Буйлова И., Колосова С. Шеферизада. – Карьера, № 2, 2000.
Букчина Б.3.Орфографические варианты //Литературная норма и вариант ность. – М. 1981.
Булыгина Т.В., Шмелев Д.Д. Возражение под видом согласия // Облик слова. – М., 1997.
Валгина Н. С. Принципы русской пунктуации. В помощь редактору, корректору. – М., 1972.
Валгина Н.С. Понятие факультативности применительно к употреблению знаков препинания // Современная русская пунктуация. – М., 1979.
Введенская Л.А., Павлова Л.Г., Кашаева Е.Ю. Русский язык и культура речи: Учебное пособие для вузов. – Ростов н/Д, 2000.
Вежбицкая А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. – М., 1978.
Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. – Саратов, 1997.
Венедиктова В.И. О деловой этике и этикете. – М., 1994.
Вепрева И.Т. Рефлексия как аксиологическая основа формирования стилистической нормы // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Вербицкая Л.А. Давайте говорить правильно. – М., 1993.
Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. В поисках новых путей развития лингвострановедения: концепция рече-поведенческих тактик. – М., 1999.
Веселов П.В. Аксиомы делового письма: Культура делового общения и официальной переписки. – М., 1993.
Виноградов С. И. Нормативный и коммуникативно-прагматический аспекты культуры речи // Культура русской речи и эффективность общения. – М., 1996.
Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. – М., 1993.
Винокур Т.Г. Информативная и фатическая речь как обнаружение разных коммуникативных намерений говорящего и слушающего // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. – М., 1993.
Вольф Е.М. К вопросу о классификаторах признаков // Филологические науки. 1982. № 2.
Гвазава В.И. Национальные особенности современного русского речевого этикета // VII Международная научная конференция из цикла: «Новое в теории и практике описания и преподавания русского языка». – Варшава, 2000.
Гойхман О.Я., Надеина Т.М. Основы речевой коммуникации. Учебник для вузов. – М., 1997.
Головин Б.Н. Как говорить правильно. – Горький, 1966.
Головин Б.Н. Основы культуры речи. – М., 1980, 1988.
Гольдин В. Е. Этикет и речь. Саратов, 1978.
Гольдин В.Е. Обращение: теоретические проблемы. Саратов, 1987.
Гольдин В.Е. Имена речевых событий, поступков и жанры русской речи // Жанры речи. – Саратов, 1997.
Гольдин В.Е. Теоретические проблемы коммуникативной диалектологии: Дис. в виде науч. докл. … докт. филол. наук. – Саратов, 1997.
Гольдин В.Е., Сиротинина О.Б. Внутринациональные речевые культуры и их взаимодействие // Вопросы стилистики. – Саратов, 1993. – Вып. 25.
Гольдин В.Е., Сиротина О.Б. Речевая культура // Русский язык: Энциклопедия. – М., 1997.
Горбаневский К.С., Караулов Ю.Н., Шаклеин В.М. Не говори шершавым языком. – М., 1999.
Горбачевич К. С. Вариантность слова и языковая норма. – Л., 1978.
Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка. – М., 1989.
Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики: Учеб. пособие. – М., 1987.
Горелов И.Н., Седов К.Ф Основы психолингвистики [2-е доп. изд.]. – М., 1998.
Грайс Г. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. – М., 1985. Вып. 16.
Данилов Е.П. Справочник адвоката. Консультации. Защита в суде. Образцы документов. – М., 2000.
Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. – М., 1989.
Дементьев В.В. Изучение речевых жанров. Обзор работ в современной русистике // Вопросы языкознания, 1997, № 1.
Дементьев В.В. «Текстоцентрическое» и «жанроцентрическое» изучение речи (к выходу первого выпуска сборника «Жанры речи») // Вопросы стилистики. – Саратов, 1998. Вып. 27.
Дементьев В.В. Фатические речевые жанры // Вопросы языкознания, 1999, № 1.
Дементьев В.В. Непрямая коммуникация и ее жанры. – Саратов, 2000.
Дементьев В.В., Седов К.Ф. Теория речевых жанров: социопрагматический аспект // Stylistyka. VIII. – Opole, 1999.
Демьянков В.З. Конвенции, правила и стратегии общения (интерпретирующий подход к аргументации) // Изв. АН СССР ОЛЯ, 1982. Т. 41. № 4.
Дзякович Е.В. Стилистический аспект современной пунктуации. Экспрессивные пунктуационные приемы: Автореф. дис. … канд. филол. наук. – М., 1994.
Дзякович Е.В. Особенности восприятия экспрессивной пунктуации // Вопросы стилистики. – Саратов, 1996. Вып. 26.
Добрович А. Общение: наука и искусство. – М., 1978.
Долинин К.А. Стилистика французского языка. – Л., 1978.
Ермакова О.П., Земская Е.А., Розина Р.И. Слова, с которыми мы все встречались. Толковый словарь русского общего жаргона. – М., 1999.
Жанры речи. – Саратов, 1997.
Жанры речи-2. – Саратов, 1999.
Захарова Е. П. Коммуникативная категория чуждости и ее роль в организации общения // Вопросы стилистики. – Саратов, 1998. Вып. 27.
Захарова Е.П. Типы коммуникативных категорий // Проблемы речевой коммуникации. – Саратов, 2000.
Земская Е.А. Русская разговорная речь: лингвистический анализ и проблемы изучения. – М., 1987.
Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев Е.Н. Русская разговорная речь: общие вопросы. Словообразование. Синтаксис. – М., 1981.
Зигерт В., Ланг Л. Руководить без конфликтов. – М., 1990.
Зима Е.В. Методы и приемы проведения дискуссии при обучении студентов-филологов культуре речи // Культура речи в разных сферах общения: Тез. докладов Всероссийс. конф. – Челябинск, 1992.
Золотова Г.А. О синтаксических свойствах имен качества // Синтаксис и стилистика. – М., 1976.
Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. – М., 1998.
Ивакина Н.Н. Профессиональная речь юриста. – М., 1997.
Ионова С.В. Эмотивность текстов официально-делового текста // Единицы языка и их функционирование. – Саратов, 2000. Вып. 6.
Искусство разговаривать и получать информацию: Хрестоматия. – М., 1993.
Казарцева О.М. Культура речевого общения: теория и практика обучения: Учебное пособие. – 2-е изд., – М., 1999.
Как составить служебный документ. – Самара, 1992.
Каленчук М.Л. Касаткина Р.Ф. Словарь трудностей русского произношения. – М. 1997.
Капанадзе Л.А. О жанрах неофициальной речи // Разновидности городской устной речи. – М., 1988.
Капанадзе Л.А. Семейный диалог и семейные номинации // Язык и личность. – М., 1989.
Карасик В.И. Язык социального статуса. – М.; Волгоград, 1992.
Карасик Л.И. О категориях дискурса // Языковая личность: социолингвистический и эмотивный аспекты. – Волгоград, 1998.
Карасик В.И. Характеристики педагогического дискурса // Языковая личность: аспекты лингвистики и лингводидактики. – Волгоград, 1999.
Карасик В.И. Структура институционального дискурса // Проблемы речевой коммуникации. – Саратов, 2000.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. – М., 1987.
Карнеги Д. Как завоевать друзей и оказывать влияние на людей. – М., 1989.
Карнеги Д. Как завоевать друзей и оказывать влияние на людей. Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично. Как перестать беспокоиться и начать жить. – М., 1998.
Кириллова И.А. Метаэлементы научной речи (на материале лингвистических трудов XVIII-XX вв.). Дисс… канд. филол. наук. – Саратов, 1993.
Китайгородская М. В., Розанова Н. Н. Современная городская коммуникация: тенденции развития (на материале языка Москвы) // Русский язык конца XX столетия (1985–1995). – М., 1996.
Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Речь москвичей: Коммуникативно-культурологический аспект. – М., 1999.
Кожина М.Н. О диалогичности письменной научной речи. – Пермь, 1986.
Кожина М.Н. Стилистика русского языка. – М., 1993.
Кожина М.Н. Диалогичность как категориальный признак письменного научного текста // Очерки истории научного стиля русского литературного языка XVIII-XX вв. Т. II. Стилистика научного текста. Ч. II. Категории научного текста: функционально-стилистический аспект. – Пермь, 1998.
Колтунова М.В. Деловое письмо. Что нужно знать составителю. – М., 1998.
Колтунова М.В. Язык и деловое общение. Нормы, риторика, этикет. – М., 2000
Кормилицына М.А. Антропоцентризм разговорного текста // Вопросы стилистики. – Саратов, 1998. Вып. 27.
Кормилицына М.А., Ерастова И.А. Коммуникативно-прагматические фукции средств речевой рефлексии в общении // Предложение и слово. – Саратов, 2000.
Кормилицына М.А., Сиротинина О.Б. О структуре разговорного текста // Вопросы стилистики. – Саратов, 1999. Вып. 28.
Корнелиус Х., Фэйр Ш. Выиграть может каждый. – М., 1992.
Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. – М., 1994.
Кочеткова Т.В. Эвфемизмы в речи носителя элитарной речевой культуры // Вопросы стилистики. – Саратов, 1998. Вып. 27.
Кочеткова Т.В. Языковая личность носителя элитарной речевой культуры: Автореф. дис ..… докт. филол. наук. Саратов, 1999.
Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? – М., 1998.
Крысин Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. – М., 1989.
Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца XX столетия (1985-1995). – М., 1996.
Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. – М., 1998.
Крысин Л.П. «Социолингвистический аспект изучения речевых неправильностей» // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Кузнецова Н.И. Правописание сложных прилагательных в русском языке // Язык и письмо. – Волгоград, 1988.
Кузнецова Н.И. Влияние ритмико-интонационного оформления на восприятие устной официальной речи // Вопросы стилистики. – Саратов, 1999. Вып. 28.
Кузьмина Н.А. Когнитивные механизмы цитации // Стереотипность и творчество в тексте. – Пермь, 1999.
Кукушкина Е.Ю. «Домашний язык» в семье // Язык и личность. – М., 1989.
Культура парламентской речи. – М., 1994.
Культура русской речи и эффективность общения. – М., 1996.
Культура русской речи: Учеб для вузов. – М., 1998.
Культура устной и письменной речи делового человека: Словарь-прак тикум. – М., 1998.
Культурно-речевая ситуация в современной России / Под ред. Н.А. Купиной. – Екатеринбург, 2000.
Лапп Л.М. Об эмоциональности научного текста // Функциональные разновидности речи в коммуникативном аспекте. – Пермь, 1988.
Лебедева М. Вам предстоят переговоры. – М., 1993.
Литвак М.Е. Как узнать и изменить свою судьбу. – Ростов н/Д., 1997.
Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре 18 века // Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3 томах. – Таллинн, 1992. Т.1.
Матвеева Т.В. Функциональные стили в аспекте текстовых категорий. – Свердловск, 1990.
Матвеева Т.В. Об ортологии текста // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово. – М., 1996.
Мицич П. Как проводить деловые беседы. – М., 1987.
Налимов В.В. Непрерывность против дискретности в языке и мышлении. – Тбилиси, 1978.
Ножкина Э.М. Текст и средства выражения качественной характеристики действия в русской прозе II половины ХХ века // Вопросы стилистики. – Саратов, 1998. Вып. 27.
Ножкина Э.М. О грамматическом аспекте фразеологизации значений (к соотношению системности и авторского употребления) // Вопросы стилистики. – Саратов, 1999. Вып. 28.
Общая социология: Учеб. пособие для студентов, изучающих социальные и гуманитарные дисциплины. – Саратов, 1999.
Омаров А.М. Управление: искусство общения. – М., 1983.
Определенность / неопределенность // Теория функциональной грамматики. Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность / неопределенность. – Санкт-Петербург, 1992.
Орлова Н.В. Жанры разговорной речи и их «стилистическая обработка». К вопросу о соотношении стиля и жанра // Жанры речи. – Саратов, 1997.
Орфоэпический словарь русского языка. – М. 1997.
Павиленис Р.И. Понимание речи и философия языка // Новое в зарубежной лингвистике. – М., 1986. Вып. 17.
Паркинсон Дж. Люди сделают так, как захотите вы. – М., 1993.
Пашкина Т.А. Секреты общения, или лучший способ изменить другого – это изменить себя… – Саратов, 1995.
Пеньковский А.Б. О семантической категории «чуждости» в русском языке // Проблемы структурной лингвистики 1985-1987. – М., 1989.
Правила русской орфографии и пунктуации. – М. 1956.
Пражский лингвистический кружок. Тезисы. – М., 1967.
Психология: Словарь. – М., 1990.
Радзиевская Т.В. Научный текст как представитель особого типа коммуникации // 1984. Сер. 2. НТИ. № 10.
Разговорная речь в системе функциональных стилей современного русского литературного языка. Лексика / Под ред. О.Б. Сиротининой. – Саратов, 1983.
Разговорная речь в системе функциональных стилей современного русского литературного языка. Грамматика / Под ред. О.Б. Сиротининой. – Саратов, 1992.
Разинкина Н.М. Библиографические ссылки и их роль в организации научного текста (на материале английского языка) // Общие и частные вопросы функциональных стилей. – М., 1986.
Рахманин А.В. Стилистика деловой речи и редактирование служебных документов. – М., 1999.
Рейноутер Дж. Это в ваших силах: Как стать собственным психотерапевтом. – М., 1993.
Рождественский Ю.В. Введение в общую филологию. – М., 1979.
Розенталь Д.Э. Справочник по правописанию и литературной правке. – М., 1996.
Русская разговорная речь / Под ред. Е.А. Земской. – М., 1973.
Русская разговорная речь. Фонетика. Морфология. Лексика. Жест. – М. 1983.
Русский язык и культура общения для государственных служащих. – Саратов, 1998.
Русский язык и культура общения для деловых людей. – Саратов, 1997
Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). – М., 1996.
Русский язык: Программа для общеобразовательных учреждений. – М., 1994.
Рытникова Я.Т. Семейная беседа как жанр повседневного речевого общения // Жанры речи. – Саратов, 1997.
Салимовский В.А. Речевые жанры научного эмпирического текста (статья первая) // Текст: стереотип и творчество. – Пермь. 1998.
Салимовский В.А. Речевые жанры научного эмпирического текста (статья вторая) // Стереотипность и творчество в тексте. – Пермь, 1999.
Седов К.Ф. Риторика бытового общения и речевая субкультура // Риторика, 1996, № 3.
Седов К.Ф. Структура устного дискурса и становление языковой личности: Грамматический и прагмалингвистический аспекты. – Саратов, 1998.
Седов К.Ф. Анатомия жанров бытового общения // Вопросы стилистики. – Саратов, 1998. Вып. 27.
Седов К.Ф. Становление дискурсивного мышления языковой личности: Психо- и социолингвистический аспекты. – Саратов, 1999.
Седов К.Ф. О жанровой природе дискурсивного мышления языковой личности // Жанры речи-2. – Саратов, 1999.
Седов К.Ф. Портреты языковых личностей в аспекте их становления (принципы классификации и условия формирования) // Вопросы стилистики. – Саратов, 1999. Вып. 28.
Седов К.Ф. Речевое поведение и типы языковой личности // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Сибирякова И.Г. Тема и жанр в разговорной речи // Жанры речи. – Саратов, 1997.
Сиротинина О.Б. Современная разговорная речь и ее особенности. – М., 1974.
Сиротинина О.Б. Явление языка или факт пунктуации? // Синтаксис русского предложения. – Воронеж, 1985.
Сиротинина О.Б. О соотношении формы и стиля речи // Функциональная стилистика: теория стилей и их языковая реализация. – Пермь, 1986.
Сиротинина О.Б. Стилевая принадлежность и текстовая организация устной научной речи // Стилистика текста в коммуникативном аспекте. – Пермь, 1987.
Сиротинина О.Б. Что и зачем нужно знать учителю о русской разговорной речи. – М., 1996.
Сиротинина О.Б. Современный публицистический стиль русского языка // Russistik, № 1/2, 1999.
Сиротинина О.Б. Обыденная риторика: проблемы и способы изучения // Речевое общение. – Красноярск, 2000. Вып. 2 (10).
Сиротинина О.Б. Хорошая речь: сдвиги в представлении об эталоне // Активные языковые процессы конца ХХ века. – М., 2000.
Сковородников А.П. О состоянии речевой культуры в российских средствах массовой информации // Теоретические и прикладные аспекты речевого общения. Научно-методический бюллетень № 3. – Красноярск; Ачинск, 1998.
Скотт Дж. Способы разрешения конфликтов. – Киев, 1991.
Служевская. Т.Л. Уроки русской словесности. Практикум по культуре речи. – СПб., 1997.
Современная русская устная научная речь / Под ред. О.А. Лаптевой. Т. 1. – Красноярск, 1985; Т. 2. М., 1994; Т. 3. М., 1995.
Соколова В.В. Культура речи и культура общения. – М., 1995.
Сопер П. Основы искусства речи. – Ростов н/Д, 1998,
Стенюков М.В. Документы. Делопроизводство. – М., 1997
Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. – М., 1997.
Стернин И.А. Общение и культура // Русская разговорная речь как явление городской культуры. – Екатеринбург, 1996.
Стернин И.А. Светское общение. – Воронеж, 1996.
Стернин И.А. О понятии «эффективного общения» // Преподавание культуры общения в средней школе. – Воронеж, 2000.
Стернин И.А. Проблема сквернословия. – Туапсе, 2000.
Стернин И.А. Технология культурно-речевого образования // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Стоянович А. Квазиэлитарный научный текст в аспекте стереотипизации // Стереотипность и творчество в тексте. – Пермь, 2000.
Тарасов Е.Ф. Социолингвистческие проблемы теории речевой коммуникации // Основы теории речевой деятельности. – М., 1974.
Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. – М., 1996.
Толковый словарь русского языка конца ХХ в. Языковые изменения. – СПб., 1998.
Толстой Н. И. Язык и культура // Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики. – М., 1991.
Тороп П.Х. Проблемы интекста // Уч. зап. Тартуского ун-та. Труды по знаковым системам. 1981. Т. XIV. Вып. 567.
Федосюк М.Ю. Средства отрицательного эмоционального воздействия на адресата в русской разговорной речи // Культура речи в разных сферах общения: Тез. докладов Всероссийск. конф. – Челябинск, 1992.
Федосюк М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания, 1997, № 5.
Федосюк М.Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория жанров речи // Жанры речи. – Саратов, 1997.
Федосюк М.Ю. Об основной тенденции развития стилей русской речи в ХХ веке // Речеведение. – Великий Новгород, 2000.
Федосюк М.Ю. Репертуар жанров речи радиоведущих музыкальных программ // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Фишер И.С. Устная монологическая речь (на материале публицистических телепередач): Автореф. дис… канд. филол. наук. – Саратов, 1995.
Фишер Р., Юри У. Путь к согласию или переговоры без поражения. – М., 1992.
Формановская Н.И. Русский речевой этикет: лингвистический и методический аспекты. – М., 1987.
Формановская Н.И. Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения. М., 1998.
Функциональные стили и формы речи / под ред. О.Б. Сиротининой. – Саратов, 1993.
Человеческий фактор в языке. Коммуникация, модальность, дейксис. – М., 1992.
Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи. – М., 1991.
Чепкина Э.В. Стилевые особенности молодежных программ на телевидении // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Шалина И.В. Коммуникативно-речевая дисгармония: ее причины и виды // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000.
Шаховский В.И. О лингвистике эмоций // Язык и эмоции. – Волгоград, 1995.
Шварцкопф Б.С. Оценки говорящими фактов речи (лингвистический аспект): Автореф. … дис. канд. филол. наук. – М., 1971.
Шварцкопф Б.С. Современная русская пунктуация: система и ее формирование. – М., 1988.
Шварцкопф Б.С. О приеме антипарцелляции // Russian philology and history. 1992.
Шварцкопф Б.С. Изучение оценок речи как метод исследования в области культуры речи // Культура русской речи и эффективность общения. – М., 1996.
Шевченко Н.В. Устная речь юристов в официальной обстановке: Автореф. … дис. канд. филол. наук. – Саратов, 1984.
Шейгал Е.И. Вербальная агрессия в политическом дискурсе // Вопросы стилистики. – Саратов, 1999. Вып. 28.
Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. – М.; Волгоград, 2000.
Ширяев Е.Н. Культура речи как лингвистическая дисциплина // Русский язык и современность: Проблемы и перспективы развития русистики. – М., 1991. Ч.1.
Ширяев Е.Н. Культура русской речи и эффективность общения. – М., 1996.
Ширяев Е.Н. Современная теоретическая концепция культуры речи // Культура русской речи: Учебник для вузов. – М., 2000. (§ 2 вводной главы).
Шиукаева Л.В. Научный текст в аспекте эксплицитного модуса // Стереотипность и творчество в тексте. – Пермь, 2000.
Шмелева Т.В. Кодекс речевого поведения // Русский язык за рубежом.,1983, № 1.
Шмелева T. В. Речевой жанр. Возможности описания и использования в преподавании языка // Russistik., 1990, № 2.
Шмелева T. В. Речевой жанр: опыт общефилологического осмысления // Collegium. – Киев, 1995, № 1-2.
Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. – Саратов, 1997.
Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. – М., 1957.
Щерба Л.В. Очередные задачи языковедения // Языковая система и речевая деятельность. – Л. 1974.
Якобсон Р.О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». – М., 1975.
Якобсон Р.О. К языковедческой проблематике сознания и бессознательности // Бессознательное. Т. 3. – Тбилиси, 1978.
1 Мы не рассматриваем здесь жанры научно-популярной литературы, учитывая их переходный, маргинальный характер.
2 Здесь и далее приводятся примеры типичных ошибок в СМИ, поэтому точная датировка газет, радио- и телепередач, в которых были допущены данные ошибки, опускается.
3 В круглые скобки заключен русский перевод произносимых на французском языке фраз.