Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Сесилия Ахерн «Время моей жизни» 162
Тридцатилетняя Люси влачит жалкое существовании: неинтересная работа, одиночество, а главное – разлука с любимым. Блейк, ведущий телешоу о путешествиях и кулинарии, бросил ее, и теперь Люси видит его только по телевизору. Обеспеченные родители, с которыми у нее очень напряженные отношения, подписывают контракт: их дочь наконец-то должна встретиться со своей жизнью и взглянуть в лицо реальности. Это лицо оказывается непривлекательным – жалкий субъект появляется в ее жизни и рубит правду-матку ей прямо в глаза. Ту самую правду, которую она так долго гнала от себя…
Раньше ты была на многое горазда.
Утеряла ты свою гораздость.
Уважаемая Люси Силчестер.
Встреча назначена на понедельник 30 мая 2011 г.
Дальше я читать не стала. Какой смысл, я и так сразу могла сказать, от кого это. Вернувшись с работы домой, в свою съемную квартирку студию, я увидела на полу конверт ровно на полпути от входной двери к кухне, как раз там, где оставила след рождественская елка – она дала крен на правый бок и приземлилась тут два года назад, подпалив при посадке ковролин.
Это заурядное фабричное изделие мой мелочно бережливый домовладелец выбрал за дешевизну, и похоже, на нем потопталось не меньше народу, чем на тестикулах мозаичного быка в миланской галерее Виктора Эммануила II. Как уверяет легенда, покрутишься на них на одной ножке, загадаешь желание – оно и сбудется.
Почти такой же ковролин у нас в офисе. Но там он вполне уместен, ибо босиком по нему никто не ходит, а топчут его хорошо обутые ноги, степенно передвигаясь от рабочего места к ксероксу, от ксерокса к кофемашине, от кофемашины к аварийному выходу на служебную лестницу, где можно покурить исподтишка: представьте, это единственное место, где не срабатывает пожарная сигнализация. Я всегда участвовала в поисках убежища для курильщиков, и всякий раз, как враг засекал нас, мы искали новое. Нынешнее наше пристанище обнаружить несложно – на полу лежат груды окурков. Жадные губы в нервическом, горестном порыве втянули невесомые сигаретные души в легкие. Там они теперь и витают, меж тем как земные их останки раздавлены и отвергнуты. Место это, подобно всякому святилищу, где курят фимиам, почитаемо более, чем любое другое в нашем здании. Более, чем кофемашина, чем дверь на улицу в шесть вечера, и много более, чем стул у стола Эдны Ларсон – нашей начальницы, которая пожирает благие намерения, как неисправный автомат, что заглатывает монеты, но отказывается выплюнуть взамен плитку шоколада.
Письмо лежало на прожженном месте. Кремовый плотный конверт, где крупными четкими буквами напечатано мое имя, а сбоку золотое тиснение – три соединенные вместе спирали.
Тройная спираль жизни. Кельтский символ непрерывности цикла: жизнь смерть новая жизнь. Я уже получила два таких письма и успела посмотреть в Интернете, что кроется за этой символикой. На оба приглашения я не откликнулась. И не позвонила по указанному номеру, чтобы отклонить или перенести встречу. Я проигнорировала их, положила под сукно – точнее, под то, что осталось от сукна после падения елки, – и забыла о них. Нет, на самом деле не забыла. Невозможно забыть, что ты сделал, если знаешь, что делать этого не следовало. Мысли о содеянном слоняются у тебя в голове, как вор, присматривающий место будущего преступления. Крадутся, как тени, и шарахаются прочь, едва ты захочешь дать им отпор. Мелькают в толпе, притворяясь знакомыми лицами и тут же исчезая. Их так же невозможно обнаружить, как противного паренька из детской книжки игрушки «Где Уолли?», спрятанного на картинках среди кучи других персонажей. Надежно укрывшись в глубинах сознания, дурные поступки всегда готовы напомнить о себе.
Месяц прошел с тех пор, как я проигнорировала второе письмо, и вот очередное послание с приглашением на встречу, и ни слова упрека, почему я уже дважды не пришла. Так же поступает моя мама – вежливо не желает замечать мои недостатки. И в итоге я оказываюсь еще хуже, чем есть.
Держа послание за край, я разглядывала его, все больше клоня голову, – конверт неудержимо обвисал. Кот на него написал, как и на прошлое письмо. Смешно, в самом деле. Но я кота не винила. Жить в центре города и держать животное в многоэтажном доме, где это запрещено, да еще уходить на целый день на работу – значит лишить его всякого шанса вольготно отправлять естественные надобности. Пытаясь избавиться от чувства вины, я развесила по всей студии фотографии в рамках: трава, море, почтовые ящики, холмы, дороги, парк, другие коты и Джин Келли.1 Ясно, что звезду «Поющих под дождем» я повесила уже для себя, но все прочее – в надежде, что у кота исчезнут ненужные устремления вовне: дышать свежим воздухом, завести друзей и любовные интрижки. Исполнять песни и пляски.
Поскольку меня не бывало дома с восьми утра до восьми вечера пять дней в неделю, а иногда меня не бывало там сутками, я приучила кота «очищать организм», как выразился кошачий наставник, в лоток. Короче сказать, кот привык писать на бумагу, и письмо на полу повергло его в замешательство. Теперь он смущенно бродил из угла в угол. Знал, что не прав.
Ненавижу котов, но этого – люблю. Я назвала его Мистер Пэн в честь знаменитого Питера, мальчика, умеющего летать. Мой Мистер Пэн мало похож на мальчика, который никогда не повзрослеет, да к тому же, в отличие от прототипа, он, как ни странно, явно не научится летать. Однако между ними, несомненно, есть известное сходство.
Я нашла его как то вечером в переулке рядом с домом, возле мусорного бака. Звуки, которые он издавал, говорили о том, что ему плохо. Впрочем, возможно, это мне было плохо. А уж что я делала вечером в том переулке под проливным дождем – мое личное дело. В бежевом плаще, да, в бежевом плаще и после изрядного количества выпитой текилы, в глубоком трауре по утраченному бойфренду, я попыталась вести себя точно так, как Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани»: взывала горячо и страстно «Кис кис!», чисто, трепетно и безнадежно.
Потом выяснилось, что моему найденышу две недели от роду и он гермафродит. И мать его, и ее хозяин, или оба они от него отказались. Ветеринар сообщил мне, что в котенке более выражено мужское начало, но, несмотря на это, давая младенцу имя, я нервничала, словно на мне лежала ответственность: какого пола будет это создание.
Я вспомнила о своем разбитом сердце. О том, что прежний начальник, убежденный, что я беременна, не утвердил мое назначение на следующую должность. Хотя все дело было в том, что я отравилась в выходные, на ежегодном банкете в отеле «Тюдор», где принято есть кабанятину, – знал ли он, что у меня потом целый месяц кишки сводило? И меня тошнило. Вспомнила, как поздним вечером меня облапал в метро уличный бродяга. А на работе, когда я в кои то веки настояла на своем мнении, коллеги мужчины сказали, что я стерва. Вот я и решила, что моему котенку все же лучше быть котом, а не кошкой. Жить будет проще. Думаю, впрочем, это было неверное решение. Потому что, когда я изредка называю кота Самантой или Элизой, животное вскидывает голову и глядит на меня с явной благодарностью, а потом устраивается, точно в гнезде, в одной из моих туфель и с тоской смотрит на ее высокий каблук, как на символ всего того прекрасного, чего оно лишено.
Но я отвлеклась. Вернемся к письму.
На сей раз мне придется принять приглашение. Это уже неизбежно. Игнорировать отправительницу и дальше просто невозможно. Я не хочу, чтобы она обиделась.
Держа листок за край, я снова прочитала послание.
Уважаемая Люси Силчестер.
Встреча назначена на понедельник 30 мая 2011 г.
Жизнь. Ну да, разумеется.
Моя жизнь хочет со мной встретиться. Последнее время ей приходилось нелегко, я уделяла ей мало внимания. Я отводила глаза в сторону, например, в сторону своих друзей: интересовалась их проблемами. Или проблемами на работе. Или своим авто, пребывающим в поистине бедственном состоянии. Все, словом, в таком роде. Я напрочь, абсолютно забросила свою жизнь. И теперь она пишет, взывая ко мне, и сделать в этом случае можно только одно. Пойти и встретиться с ней лицом к лицу.
Прежде я уже слышала, что подобные вещи случаются, а потому не особенно драматизировала ситуацию. Я вообще не из тех, кто склонен впадать в нервическую восторженность или ажитацию. И удивить меня не слишком просто. Думаю, это оттого, что я верю – произойти может что угодно. Из чего как будто бы следует, что я доверчива, но нет, отнюдь. Правильнее сказать так: я лишь принимаю то, что есть. Все, что есть. И потому, хоть мне и было странно, что моя жизнь пишет мне письма, ничего поразительного я в этом не находила. Скорее нечто обременительное. Я знала, что в ближайшем будущем потребуется уделить ей толику внимания, а именно это мне было трудно – в противном случае она бы и не писала.
Я сбила ножом лед с дверцы морозильника и извлекла оттуда упаковку картофельной запеканки с мясом. Ожидая, когда микроволновка скажет «пинг», я съела тост. Потом йогурт. Потом слизнула то, что осталось на крышке от йогурта. Потом я решила, что письмо – это повод открыть бутылку «Пино Гриджо» за 3.99 евро. Я сбила остатки льда с дверцы морозилки, а Мистер Пэн побежал прятаться в розовые резиновые сапоги с сердечками – грязные сапоги, испачканные на музыкальном фестивале еще три года назад. Бутылка, которую я извлекла из морозилки, покоилась там давненько, поскольку я о ней совсем забыла, и алкоголь превратился в глыбу льда. На место этой бутылки я положила новую. О ней я уж не забуду. Не должна. Ведь это последняя из «винно запасного погреба», что под коробкой из под печенья. И кстати, о печенье. Я ведь, пока ждала пинг сигнала, съела еще и два двойных шоколадных печенья. А потом микроволновка пингнула. Я вывалила густое, неаппетитное, холодное в глубине своей месиво на тарелку: ждать еще полминуты не было сил. Не присев, устроилась у стойки и принялась объедать запеканку с краев, где она была погорячее.
А раньше я готовила. Почти каждый вечер. Или готовил мой бойфренд. Мы любили это занятие. Жили мы в огромном помещении бывшей хлебопекарни с решетчатыми – от пола до потолка – окнами и голыми краснокирпичными стенами. Кухня переходила в столовую. Получилось большое удобное пространство, и здесь часто собирались наши друзья. Блейку нравилось готовить, нравилось развлекаться, он любил, когда к нам приходили друзья, а порой и родственники. Его радовало, что все эти десять пятнадцать человек смеются, болтают, едят и спорят. Запахи, пар над кастрюлями, восторженные охи ахи едоков. Стоя посреди кухни, он безупречно, мастерски рассказывал очередную байку, одновременно нарезал лук и добавлял красного вина в говядину по бургундски или фламбировал десерт «Аляска».2 Он никогда ничего не отмерял, делал все на глазок. Обладал врожденным вкусом. Во всем. Писал книги о кулинарии и путешествиях, потому что любил хорошую еду и дальние странствия. Он был рисковый и отважный. Мы никогда не сидели дома на выходных, карабкались то на одну гору, то на другую, а летом ездили в такие страны, о которых я раньше и не слыхала. Дважды мы прыгали с парашютом и трижды на банджи. Он был идеален.
И он умер.
Шучу, шучу, он в полном порядке. Жив здоров. Я знаю, это злая шутка, но мне смешно. Нет, он не умер, он жив и по прежнему идеален.
Но я от него ушла.
Теперь у него свое телешоу. Он заключил контракт, еще когда мы были вместе. На канале путешествий, который мы вечно с ним смотрели, и сейчас я время от времени включаю телевизор и гляжу, как он идет по Великой Китайской стене или, сидя в лодке где то в Таиланде, ест рисовую лапшу.
И всякий раз он безупречно произносит текст и безупречно выглядит – даже если неделю лазил по горам, пробирался по лесам и не брился, – и всякий раз он смотрит напоследок прямо в камеру и говорит: «Хорошо бы мы были здесь вместе!»
Это слоган передачи. Он говорит мне это из недели в неделю, из месяца в месяц с тех пор, как мы расстались. Он чуть не плакал, уверяя меня по телефону, что придумал это именно для меня, и слова его предназначены мне и никому иному. Он хотел, чтобы я вернулась. Звонил каждый день. Потом через день. Потом раз в неделю, и я знала, что он хватается за трубку, а потом принуждает себя подождать еще чуть чуть, но это стоит ему огромных усилий. Наконец он перестал звонить и стал присылать мне имейлы. Длинные и очень подробные, о том, где он был и как он по мне тоскует. Они были ужасно грустные и одинокие, эти письма, читать их было просто невыносимо. И я перестала ему отвечать. Тогда письма стали короче. Меньше эмоций, меньше подробностей, но с неизменной просьбой, чтобы я вернулась. Иногда я чувствовала, что готова поддаться на уговоры – когда красивый, замечательный мужчина настойчиво умоляет тебя принять его любовь, трудно ее отвергать, но, впрочем, то были минуты слабости, когда я сама испытывала приступы одиночества. Он был мне не нужен. Нет, у меня не было никого другого, о чем я говорила ему сотни раз, хотя, наверное, проще было бы сделать вид, что этот другой есть. Но никто другой мне тоже не нужен. На самом деле. Я просто захотела остановиться на время. Прекратить что либо делать и куда либо двигаться.
Я ушла с работы, устроилась в компанию бытовой техники на вдвое меньшую зарплату. Я сняла эту студию, которая раза в четыре меньше, чем прежнее наше жилье. Нашла кота. Кое кто, возможно, скажет, что я украла его/ее, но все равно, он мой. Я навещаю родителей, когда этого никак нельзя избежать, встречаюсь с друзьями, но лишь в те вечера, когда нет шанса столкнуться с Блейком. А это несложно, он теперь непрерывно в разъездах. Я не скучаю по нему, а если все таки скучаю, то включаю телевизор и получаю свою порцию Блейка. Я не переживаю из за бывшей работы, так только, чуть чуть из за денег, когда мне нравится какая нибудь вещь – в магазине или в журнале. Но я просто ухожу из магазина или просто переворачиваю страницу. Я не скучаю по путешествиям. По нашим вечеринкам.
Я вовсе не несчастная.
Вовсе нет.
О'кей, я соврала.
Это он от меня ушел.
Мне пришлось выпить полбутылки, чтобы набраться – нет, не храбрости, я и так ничего не боялась, – набраться жалости. Опорожнив бутылку наполовину, я прониклась сочувствием к своей жизни и набрала наконец номер, указанный в письме. Попутно я откусила кусок шоколадки. После первого же гудка мне ответили. Не дали времени ни прожевать, ни проглотить.
– О о, пгостите, – промычала я с набитым ртом, – щас, шоколадку доем.
– Ешьте, ешьте, дорогая, не спешите, – весело откликнулась жизнерадостная дама, говорившая с ощутимым акцентом уроженки южных штатов: так, точно смаковала традиционный американ пай.
Я быстренько дожевала, проглотила и смыла остатки глотком вина. Потом тихонько икнула.
– Все, готово.
– А какой шоколад?
– «Милки Вей».
– Воздушный или с карамелью?
– Воздушный.
– М м, мой любимый. Чем могу быть полезна?
– Я получила письмо, мне назначена встреча на понедельник. Меня зовут Люси Силчестер.
– Да, мисс Силчестер, вы есть у меня в базе данных. Вам удобно в девять утра?
– Знаете, я ведь на самом деле звоню, чтобы отказаться. Я в понедельник не могу – работаю.
Я думала, она скажет: «Ах мы дураки, назначили встречу на рабочий день» – и предложит все отменить. Но она этого не сделала.
– Что ж, полагаю, мы сможем под вас подстроиться. Когда вы заканчиваете?
– В шесть.
– Как насчет семи?
– Я не смогу, у меня день рождения у подруги, мы все приглашены на ужин.
– Тогда в обеденный перерыв? Подойдет?
– Я должна отогнать машину в мастерскую.
– Ну что же, подводя итоги, мы имеем: вы не сможете прийти на встречу, так как весь день работаете, в перерыв отгоняете машину в ремонт, а вечером ужинаете с друзьями.
– Да. – Я нахмурилась. – Вы что, записываете?
Я слышала, как щелкают клавиши. Это раздражало: они явно намерены добиться своего и вынудить меня найти время. Будут слать мне повестки, пока я не сдамся.
– Похоже, дорогая, – протянула она в своей южной манере – я так и видела, как кусочек яблочного пирога соскальзывает с ее губ, падает на клавиатуру, та шипит, происходит короткое замыкание, и все мои данные навеки стираются из памяти, – вы просто незнакомы с этой системой.
Она вздохнула, и прежде, чем сладкие яблочные речи снова потекли из ее уст, я быстро спросила:
– А что, обычно люди наперед знают, как это происходит?
Видимо, я сбила ее с толку.
– Простите?
– Когда вы связываетесь с людьми, когда жизнь присылает им повестку , все заранее знают, как себя вести?
– Ну у у, – мелодично пропела она, – некоторые знают, некоторые нет. Но для того то я здесь и нахожусь. А что вы скажете, если мы упростим дело, и он сам к вам придет? Он не откажется, если я попрошу.
Я было призадумалась, а потом до меня дошло.
– Он?
Она тихонько рассмеялась:
– Да, это многих смущает.
– И это всегда он ?
– Нет, иногда она.
– А от чего это зависит?
– Да как попало, дорогая, наобум. Никого резона тут не найти. Вот как вы или я, родились уж кем родились. А что, есть проблема?
Я обдумала все и не нашла проблемы.
– Нет.
– Итак, когда вам будет удобно, чтобы он пришел?
Она снова застучала по клавишам.
– Пришел? Не надо! – завопила я в трубку.
Мистер Пэн подпрыгнул, открыл глаза, огляделся и снова их закрыл.
– Извините, – сказала я уже поспокойнее. – Но он не может сюда прийти.
– Простите, я так поняла, вы не видите тут проблемы.
– Не вижу проблемы в том, что он мужчина. Я думала, вы меня об этом спрашиваете.
Она рассмеялась:
– Ну с чего бы я стала вас об этом спрашивать?
– Не знаю. Иногда об этом спрашивают в Спа салоне на случай, если кому не нравится, что массажист – мужчина…
И снова она тихонько рассмеялась:
– Я вам гарантирую, он не будет делать массаж ни единой части вашего тела.
«Тела» она произнесла как то грязно. Меня передернуло.
– В общем, передайте, что мне очень жаль, но сюда он прийти не может.
Я оглядела свою непрезентабельную студию, где мне было так уютно. Милое мое обиталище, моя персональная тихая гавань. Она не предназначена для приема гостей, любовников, соседей, родственников и даже сотрудников спасательных служб, готовых примчаться, чтобы затушить пожар на коврике. Это место только мое. И Мистера Пэна.
Здесь вся мебель тесно сбилась в кучу: под рукой у меня спинка дивана, позади, в двух шагах от него – двуспальная кровать. Справа кухонный стол, слева окна, а рядом с кроватью – дверь в ванную. Таковы размеры моей студии. Но это меня нисколько не напрягает. Другое дело – полный бардак, который царит в доме. Платяным шкафом мне служит пол. Я воображаю, будто бы раскиданные по нему вещи – это камни, по которым можно перейти реку вброд. Или дорога из желтого кирпича… ну, вроде того. Содержимое моего гардероба времен обеспеченной жизни оказалось куда обширней всей нынешней квартиры, так что многочисленные пары туфель нашли себе приют на подоконнике, а из длинных пальто, плащей и платьев получились занавески. Я пристроила плечики на карнизе и сдвигаю или раздвигаю их в зависимости от того, кто на небе, солнце или луна. Про ковер я уже сказала. Диван занял небольшое жилое пространство от окна до кухни, и потому попасть в нее можно, только если перелезть через диванную спинку. Нет, я не могу пригласить свою жизнь в такой бардак. И я полностью отдаю себе отчет в том, сколько иронии в этой фразе.
– Ко мне должны прийти чистить ковры, – сообщила я и вздохнула, дескать, вот морока ужасная, даже подумать страшно. Я не соврала. Мой ковер давно должен был быть почищен.
– Я вам очень рекомендую фирму «Волшебно чистые ковры», – бодро откликнулась она, точно вдруг переключилась на рекламный блок. – Мой муж (она сказала «мо ой му уж») безумно любит полировать свои ботинки, до полного блеска… почему то именно в гостиной. Так вот, «волшебники» сумели удалить пятна от черного крема, начисто. Понимаете, он храпит. Если я не успеваю заснуть первая, то всю ночь смотрю рекламные ролики, и однажды увидела мужчину, который чистил обувь на белом ковре, точь в точь как мой супруг, потому то я и заинтересовалась. Как будто специально для меня снято было. Я обратилась к ним, и они полностью вывели все ужасные пятна. Запишите, «Волшебно чистые ковры».
Она говорила так настойчиво, что мне захотелось приобрести черную ваксу – проверить силу очистительной магии этих умельцев, и я пошарила глазами в поисках ручки, но, согласно Великому закону о ручках, известному с древнейших времен, ни одной из них поблизости не оказалось. Я нашла маркер. Куда бы записать то? Бумаги, конечно, тоже не нашлось ни клочка, и я записала на ковре, что было вполне уместно.
– Почему бы вам самой не назвать время, когда вы смогли бы прийти?
На субботу моя мама назначила экстренный семейный сбор.
– Хорошо. Я понимаю, как это важно. Понимаю, что нельзя пренебрегать, если твоя жизнь назначает тебе встречу и все такое, поэтому, несмотря на то что в субботу у меня семейный обед, я с удовольствием повидаюсь с ним в этот день.
– Ох, дорога а я, я обязательно помечу, что вы хотели пропустить обед с вашими близкими, чтобы его повидать, но все же я думаю, не стоит жертвовать интересами родных. Одному богу известно, сколько вам отпущено быть вместе, а потому пусть это будет на следующий день. В воскресенье. Как вам, годится?
Я застонала. Но не вслух, а про себя. Глубоко внутри я издала мучительный, болезненный стон. И мы условились о дне встречи. В воскресенье мы увидимся с моей жизнью, дорожки наши пересекутся, и все, что было скрыто и похоронено в моей душе, вдруг всколыхнется, а потом во мне произойдут невероятные изменения. Так, во всяком случае, утверждала в интервью одна женщина, которая встретилась со своей жизнью, – я читала в журнале. Там были и ее фотографии, до и после, для пущего убеждения неразвитых читателей, которые не способны рисовать в воображении зрительные образы. Занятно, что «до» она не уложила волосы феном, а «после» уложила. «До» не сделала макияж, не сходила в солярий, зато надела легинсы и футболку с Микки Маусом и ее сняли при резкой вспышке, а вот «после» она пришла на съемку в студию с профессионально выставленным светом и надела изящное модное платье. В студийной кухне она позировала рядом с высокой вазой, полной искусно разложенных лимонов и лаймов, словно желая показать, что жизнь научила ее ценить цитрусовые ароматы. Жуткие очки она сменила на контактные линзы. Интересно, кто же изменил ее больше – жизнь или умелая рука стилиста из журнала?
Итак, через неделю я встречусь со своей жизнью. И моя Жизнь – мужчина. Но почему я? У меня все замечательно. Я себя прекрасно чувствую, и вообще все у меня прекрасно.
А затем я откинулась на спину и стала думать, глядя на свои занавески, что же мне надеть.
В судьбоносную субботу, наступления которой я опасалась еще до того, как услышала про семейный обед, я подкатила на своем «жуке» выпуска 1984 года к воротам родительского дома. Всю дорогу из выхлопной трубы бедного «фольксвагена» раздавался устрашающий рев, и я поймала несколько осуждающих взглядов – обитатели здешних процветающих владений не одобряли столь нездоровое проявление убожества. Подъехать прямо к дому я не могла, надо было ждать у ворот, так что это мало походило на радостное возвращение в родные пенаты. Впрочем, родного в этих пенатах ничего и не было. Здесь мои родители жили, когда им надоедал загородный коттедж. А когда надоедало и тут, перебирались на городскую квартиру. Тот факт, что я вынуждена была торчать у ворот, пока их соизволят открыть, подчеркивал нашу разобщенность с этим местом. Мои друзья, когда навещали своих родителей, запросто подъезжали ко входу, они либо знали код, либо у них были ключи. Я не знала даже, где у нас стоят кофейные чашки. Массивные ворота призваны оградить хозяев от бродяг и прочих асоциальных личностей – включая дочерей, хотя мне, по правде говоря, куда страшнее оказаться за оградой, как в ловушке, из которой нельзя выбраться. Грабитель перемахнул бы через стену, чтобы проникнуть в дом, я бы вскарабкалась на нее, чтобы оттуда удрать.
Автомобиль – я назвала его Себастиан, в честь дедушки, который никогда не выпускал изо рта сигару, отчего в итоге заполучил лающий хриплый кашель, отправивший его в могилу, – похоже, почуял мое настроение и стал упираться всеми силами, едва осознал, куда мы направляемся.
Путь к дому родителей крут и извилист. Узкие, продуваемые ветром дороги Глендалоха ныряют вниз и взмывают вверх, кружат, огибая путаным лабиринтом один огромный особняк за другим.
Себастиан остановился и зафырчал. Я опустила окно и нажала кнопку домофона.
– Привет, вы прибыли в Силчестеровский приют для сексуальных извращенцев. Чем можем помочь, чтобы удовлетворить ваши потребности? – с придыханием спросил мужской голос.
– Перестань валять дурака.
Из домофона раздался взрыв хохота, что привлекло внимание двух накачанных ботоксом блондинок, проходивших мимо в ускоренном темпе – они занимались спортивной ходьбой. Блондинки оборвали обмен секретными сплетнями, и хвосты на их затылках дружно качнулись, когда они повернули головы. Я улыбнулась, но, увидев серое заурядное создание в железной развалюхе, обе разом отвернулись и двинули дальше, чуть потряхивая задницами, затянутыми в крошечные, выше линии бикини, кусочки лайкры.
Ворота дрогнули, отомкнулись и разошлись в стороны.
– О'кей, Себастиан, поехали.
«Жук» судорожно дернулся, зная, что ждет его впереди: два часа бок о бок с компанией надменных машин аристократок, с которыми у него нет ничего общего. Нечто похожее ожидало и меня. Длинная гравиевая дорожка привела нас на парковку. Тут же находится и фонтан: лев, изрыгающий поток мутной воды. Я припарковалась подальше от отцовских машин, болотно зеленого «ягуара XJ» и «моргана» 1960 года, который он называет своим «авто для уик эндов». Отец водит его в винтажных кожаных перчатках и огромных защитных очках, как будто он Дик Ван Дайк в знаменитом фильме «Пиф паф, ой ой ой». Рядом стоял черный внедорожник моей мамы. Она специально искала автомобиль, требующий от водителя минимальных усилий, а у этого датчики парковки настолько чувствительные, что предупреждают о машине, идущей по трассе сбоку через три ряда. По другую сторону площадки расположился «астон мартин» моего старшего брата Райли и семейный «рейнджровер» Филиппа – он у нас средний брат, – оснащенный всеми возможными прибамбасами, включая телеэкраны на подголовниках, чтобы дети могли развлечься на заднем сиденье в те десять минут, пока их везут с урока бальных танцев на занятия по баскетболу.
– Не глуши мотор, вернусь самое позднее через два часа. – Я похлопала Себастиана по спине.
Да, домик немаленький. Не знаю, что это за стиль, но точно не «в ампир», как я давным давно пошутила на рождественском ужине у Шубертов. Тогда это повеселило моих братьев, вызвало неудовольствие отца и прилив гордости у матери – ребенок знает слово «ампир». В любом случае это удивительное в своем роде здание. Изначально поместье построили для лорда Нектли, который вскоре проиграл в карты все свое состояние. Тогда дом продали кому то, и этот кто то написал здесь знаменитую книгу, в силу чего мы по закону обязаны иметь на воротах бронзовую табличку с его именем – на потребу чокнутым книгочеям. Но больше на зависть любителям спортивной ходьбы с поджарыми задницами, которые читают ее и недовольно хмурятся, потому что у них на дверях не висят бронзовые таблички. Автор Знаменитой Книги жил в противоправном союзе с Унылым Поэтом, пристроившим к дому восточное крыло, чтобы иногда побыть одному. В доме имеется обширная библиотека, в том числе письма от лорда Нектли к леди Никтовер и его нежная переписка с леди Тайнинг той поры, когда он был уже женат на леди Никтовер. А также рукопись Знаменитой Книги, часть листов из которой вставили в рамки и развесили на стенах библиотеки. Работы Унылого Поэта стоят на полке между атласом мира и биографией Коко Шанель. Он плохо продавался даже после смерти. Автор Книги вляпался в скандальное дело, получившее ход в суде, а затем пропил все деньги, и дом был продан процветающему семейству пивоваров из Баварии. Они приезжали сюда на отдых и пристроили внушительное западное крыло. Тогда же появился теннисный корт, которым, судя по черно белым фотографиям, их пухлый и явно несчастный сын Бертран в тесном матросском костюмчике пользовался редко. В баре Орехового кабинета сохранились бутылки старого баварского пива. В доме повсюду ощущается присутствие прежних владельцев, и порой я думаю – а какой же след оставят здесь мама с отцом, кроме новейших интерьеров от Ральфа Лорена.
У подножия каменной лестницы меня встретили два загадочных зверя с хмурыми мордами. Никак не пойму, кто они такие: похожи вроде бы на львов, но с рогами, к тому же меня смущают их позы. Эти твари так нервно скрестили лапы, точно не в силах больше терпеть журчание воды в фонтане и должны немедля сходить в туалет. Мне неизвестно, кто приобрел этих монстров, но я бы поставила на спившегося писателя или Унылого Поэта.
Дверь распахнулась, и в проеме возник братец Райли, ухмыляясь, как Чеширский кот.
– Ты опоздала.
– А ты скотина, – парировала я, вспомнив диалог по домофону.
Он рассмеялся.
Я вскарабкалась по ступеням, пересекла порог и вошла в холл. Пол здесь выложен черно белыми мраморными плитами, а с высоченного потолка свисает огромная люстра размером с мою студию.
– Как, ты без подарка?
Я охнула. Он шутил, но лишь отчасти. Моя семья исповедует очень строгую религию, то есть принадлежит к Церкви Светского Этикета. И каждое слово, жест или поступок оценивается с одной точки зрения: «Что скажут люди?» Этикет предписывает являться в дом с подарком, даже если ты просто заглянул по дороге. Впрочем, мы никогда не «заглядываем по дороге». Мы наносим визиты, назначаем встречи, трубим общий сбор и стягиваем войска.
– А ты что принес?
– Бутылку отцовского любимого красного вина.
– Подхалим.
– Я надеюсь выпить его сам.
– Он не откроет бутылку. Дождется, когда все его близкие сойдут в могилу, и только тогда, за закрытыми дверями, прикинет, не распить ли ее в одиночку. Спорим на десятку, нет, даже на двадцатку, – мне нужны были деньги на бензин, – что не откроет?
– Даже трогательно, как хорошо ты его знаешь, но я все же верю в отца. Спорим.
Мы ударили по рукам.
– Что ты принес для мамы?
По ходу дела я озиралась, пытаясь найти, что можно стырить в качестве подарка.
– Свечу ручной работы и масло для ванны. И прежде чем ты спросишь, где я их взял, скажу: нашел у себя дома.
– Неудивительно. Я же их и подарила этой, как бишь ее, ну, той девице, которую ты бросил. Она еще улыбалась как акула.
– Ты сделала Ванессе подарок?
Мы шли по бесконечной анфиладе, из комнаты в комнату, из одной гостиной в другую. Мимо каминов, диванов, на которых нам запрещено сидеть, и кофейных столиков, куда нельзя ставить чашки.
– Да, в качестве утешительного приза.
– Как видишь, она его не оценила.
– Сучка.
– Точно. Сучка с улыбкой акулы, – согласился он, и мы оба хмыкнули.
Наконец мы добрались до последней комнаты в глубине дома. Когда то леди Никтовер принимала здесь гостей: это была ее малая гостиная. Потом Унылый Поэт сочинял тут вирши, а сейчас мистер и миссис Силчестер устраивают приемы: в стену вделали бар орехового дерева, с затуманенным зеркалом и краниками для пива. На стеклянных полках вдоль стены стоят ряды бутылок с немецким пивом начиная с 1800 х годов. На полу роскошные ковры персикового цвета, ноги в них прямо утопают. Высокие табуреты у стойки обтянуты натуральной кожей, а стулья пониже расставлены тут и там вокруг столов из ореха. Но ключевой элемент – это полностью застекленный эркер, откуда открывается вид вниз, на долину, и вверх, на холмы. В саду у дома цветут розы – целых три акра благоухающих роз, а в открытом бассейне течет проточная вода.
Двустворчатые двери в сад были открыты, гигантские известняковые плиты спускались к воде в центре лужайки. У фонтана, рядом с весело журчащим ручьем, был накрыт стол. Белая льняная скатерть, серебро, хрусталь. У нас в семье все церемонно. Такая дивная картина. Жаль, что мне придется ее нарушить.
Вокруг стола порхала моя мать: в платье до колен из белого твида от Шанель и черно белых туфлях без каблука. Она элегантно отгоняла ос, грозивших испортить ее обед в саду. Ни один светлый волосок не выбивался из идеальной прически, на бледно розовых губах витала легкая улыбка. Это неизменная улыбка, она не зависит от того, что творится в мире, в ее жизни или сию минуту в комнате.
Обладатель навороченного «рейнджровера», он же – пластический и реконструктивный хирург, он же – втайне – хирург по увеличению сисек, наш средний брат Филипп уже сидел за столом и разговаривал с бабушкой, как всегда, одетой самым подходящим для данного случая образом – в платье в мелкий цветочек для приемов в саду. Поза у бабушки, как всегда, надменная, спина прямая как штырь, волосы собраны в тугой пучок, губы и щеки в меру подкрашены, на шее жемчужное ожерелье. Руки на коленях, щиколотки вместе – так, без сомнения, учили сидеть в пансионе благородных девиц. Ни жестом, ни словом она не реагировала на то, что говорил Филипп, и скорей всего вовсе его не слушала, внимательно и неодобрительно наблюдая за усилиями моей матери.
Я потупила взгляд и пригладила подол платья.
– Потрясающе выглядишь, – сказал Райли, глядя в сторону, чтобы я не подумала, будто он хочет меня подбодрить. – Похоже, она хочет нам что то сообщить.
– Угу. Что она нам не родная мать.
– Ты же не всерьез это говоришь? – раздался голос позади нас.
– Эдит!
Я поняла, что это она, даже не успев обернуться. Эдит работала у родителей экономкой тридцать лет кряду. Она всегда была с нами, сколько я себя помню, и заботилась о нас куда больше, чем все четырнадцать нянек, которые перебывали в доме, вместе взятые. В одной руке она держала вазу, а в другой – огромный букет цветов. Поставив вазу на стол, она обняла меня.
– Эдит, какие замечательные цветы!
– Красивые, правда? Купила их сегодня утром, специально съездила в новый супермаркет, вниз к… – Она замолчала и посмотрела на меня подозрительно. – Нет. Нет, нет и нет. – Она отвела руку с букетом подальше. – Люси, я тебе их не дам. В прошлый раз ты забрала пирог, который я испекла на десерт.
– Да, и это была ошибка, которая никогда не повторится, – мрачно согласилась я. – Потому что с тех пор она все время просит меня испечь его еще раз. Да ладно тебе, Эдит, дай я полюбуюсь на них, они правда просто дивные.
Я похлопала ресницами. Эдит покорилась судьбе и отдала мне букет.
– Маме очень понравится. Спасибо спасибо, – нахально улыбнулась я.
Она подавила улыбку. Когда мы были маленькими, ей тоже стоило большого труда отказать нам.
– Ты заслуживаешь того, что тебя сейчас ожидает, – вот все, что я тебе скажу.
После чего она развернулась и пошла на кухню, а ужас, и без того переполнявший меня, грозил теперь выплеснуться через край.
Райли двинулся вперед, а я с букетом пошла по широким ступеням следом за ним, делая два шага там, где ему хватало одного. Он уже спустился в сад, и мамины улыбки при виде ее драгоценного сыночка засверкали подобно фейерверку.
– Люси, милая, какие чудесные цветы, но зачем же, не надо было. – Она взяла букет и принялась осыпать меня благодарностями, точно ей вручили корону Мисс Мира.
Я поцеловала бабушку в щеку. Она ответила легким кивком.
– Привет, Люси. – Филипп встал, чтобы меня чмокнуть.
– Пора нам заканчивать с такими встречами, – тихо сказала я, и он рассмеялся.
Я хотела спросить Филиппа, как поживают дети, я знала, что надо об этом спросить, но Филипп из тех, кто слишком далеко заходит в ответе на простой вопрос. У него открывается словесное недержание, и он в мельчайших подробностях рассказывает, что и как делали его отпрыски с тех пор, как мы виделись в прошлый раз. Я люблю своих племянников, правда люблю, но меня не слишком волнует, что они сегодня ели на завтрак. К тому же я более чем уверена, что это были экологически чистые плоды манго и сушеные финики.
– Надо поставить их в воду, – сказала мама, по прежнему восторженно любуясь букетом, хотя давно пора было остановиться.
– Я сама поставлю, – ухватилась я за представившуюся возможность улизнуть. – Я видела отличную вазу в доме, очень подходящую.
Райли у нее за спиной саркастически покачал головой.
– Спасибо, милая. – Мама была мне так признательна, будто я предложила оплачивать все ее счета до конца жизни. Она смотрела на меня с обожанием. – А ты немного по другому выглядишь. Сделала что то с волосами?
Я тут же невольно провела рукой по своей рыжевато каштановой шевелюре.
– Легла вчера спать с мокрой головой.
Райли засмеялся.
– Ого. Что ж, выглядит прелестно.
– Ты могла заболеть, – изрекла бабушка.
– Но не заболела.
– Могла.
– Но этого не случилось.
Молчание.
Я пошла в дом, увязая каблуками в траве, а доковыляв до ступеней, сдалась и сняла туфли. От камней исходило приятное тепло.
Эдит куда то унесла вазу из бара, но я ничуть не огорчилась – чем дольше я буду ее искать, тем лучше. По моим прикидкам, с момента, как я приехала, и до отправки на задание «Ваза» прошло уже двадцать минут. Из двух ужасных часов.
– Эдит, – нерешительно позвала я для очистки совести. И пошла из комнаты в комнату, все дальше от кухни, где Эдит, понятное дело, и находилась.
Во внутренний сад выходят пять больших комнат. Одна – из крыла времен пьяницы писателя, две – из центральной части и еще две – из крыла имени баварских пивоваров. Я прошла их насквозь, миновав несколько широких двойных дверей, очутилась в холле и увидела, что массивные двери в кабинете отца, с той стороны холла, открыты. Это бывшая комната Автора Знаменитой Книги, именно там он ее и написал. Отец перелопачивает здесь несметные горы бумаг. Иногда я даже начинала сомневаться, а напечатано ли что нибудь на этих листах, или он просто перекладывает их из стопки в стопку, чтобы удовлетворить потребность прикасаться к ним, переворачивать их.
У нас с отцом самые наилучшие отношения. Мы иногда думаем совершенно одинаково, как будто мы не два человека, а один. Видя нас, люди поражаются: как много у нас общего, и с каким уважением относится он ко мне, и с каким восхищением я к нему. Нередко он берет на работе выходной, просто чтобы провести день со мной. Он делал так и раньше, еще когда я была маленькой, – единственная девочка в семье, вот он меня и баловал. Все говорили, что я папина дочка. Каждый день он непременно звонит мне, чтобы спросить, как дела, шлет открытки на День святого Валентина, так что я не чувствую себя одинокой. Он и впрямь необыкновенный человек. И у нас необыкновенные отношения. Бывало, в ветреный день мы приезжали на ячменное поле, платье на мне развевалось, мы носились взад вперед, и он изображал чудовище, которое хочет поймать и защекотать меня, а я убегала, пока не падала в колосья, плещущие, как волны на ветру. Как же мы тогда хохотали.
О'кей, я соврала.
И это, конечно, было понятно из описания ячменных колосьев, плещущих как волны.
Тут я слегка перегнула. По правде говоря, он меня едва выносит, а я его. Но все же мы выносим друг друга – и не выносим свои отношения на всеобщее обсуждение, дабы сохранить мир во всем мире.
Он, разумеется, знал, что я стою в дверях, однако не оторвался от своих бумаг и не посмотрел на меня, а просто перевернул очередную страницу. Всю жизнь он держал эти бумаги вне досягаемости для нас, так что в итоге я просто помешалась на идее хоть одним глазком глянуть, что же там написано. И однажды ночью, когда мне было десять лет, умудрилась проскользнуть в кабинет – он забыл запереть дверь. Сердце бешено стучало у меня в груди, наконец то я увижу, что там написано! Я увидела… и не поняла ни единого слова. Судебные протоколы, вот что это было. Отец – судья Верховного суда, и чем старше я становилась, тем лучше понимала, насколько он уважаемый человек в своей области. Он – ведущий специалист по уголовному праву в Ирландии и вот уже двадцать лет председательствует на процессах по убийствам и изнасилованиям. Его познания неисчерпаемы. Он придерживается старых взглядов на многие вещи, и далеко не всегда его суждения бесспорны, так что временами, не будь он моим отцом, я вышла бы на улицу протестовать против его вердиктов. Впрочем, возможно, именно потому, что он мой отец. Он из семьи преподавателей, его отец университетский профессор, мать – престарелая дама в цветастом платье в саду – тоже занимается наукой. Я знаю, что бабушка умеет вызывать высокое напряжение в любом месте, где бы она ни оказалась, но в какой научной области она реализует свои таланты, мне неизвестно. Что то связанное с земляными червяками и зависимостью их поведения от климата.
Во время учебы в дублинском Тринити колледже мой отец победил на Европейских межуниверситетских дебатах, он член почетного Общества королевских барристеров, чей девиз «Nolumus Mutari», то есть «Никаких перемен», и это отлично его характеризует. Я знаю о своем отце только то, о чем извещают мир грамоты и почетные свидетельства, висящие у него в кабинете. Раньше мне казалось, что он окружен ореолом великой тайны, в которую я однажды сумею проникнуть. Казалось, что я разгадаю его секрет и все вдруг обретет истинный смысл, и тогда, на закате его дней – когда он будет стариком, а я уважаемой, прекрасной, самостоятельной и преуспевающей дамой с потрясающим мужем и длиннющими стройными ногами, у которых будет лежать весь мир, – тогда мы наверстаем упущенное. Теперь я вижу, что никакой тайны нет, он просто устроен так, как устроен, а не любим мы друг друга потому, что ни единой своей частичкой не ощущаем взаимопонимания.
Стоя в дверях, я наблюдала, как он склонился над бумагами, низко сдвинув очки на нос. Ряды книжных полок протянулись вдоль дубовых стен его кабинета, стойкий запах пыли, кожи и сигар пропитал здесь все насквозь, хоть отец и бросил курить десять лет назад. Я испытала крошечный прилив нежности, вдруг увидев, как сильно он постарел. Старики как дети – что то в их манере вести себя вынуждает нас любить их, несмотря на то, что они равнодушны и эгоистичны. Какое то время я стояла, присматриваясь и прислушиваясь к этой неожиданной нежности, и было бы уже нелогично просто развернуться и уйти, не говоря ни слова. Я кашлянула, а потом решилась легонько постучаться в открытую дверь, отчего целлофановая обертка букета громко зашуршала. Он не оторвался от бумаг. Я вошла в кабинет.
Стояла и терпеливо ждала. Потом нетерпеливо. Потом мне захотелось запустить букет ему в голову. Или лучше оборвать все цветы, лепесток за лепестком, и швырнуть ему в лицо. Естественная радость от встречи с отцом переросла в привычное раздражение и злость. С ним всегда все трудно, все непреодолимо и неловко.
– Привет. – Это прозвучало так, будто мне снова лет семь.
Он не взглянул на меня. Вместо того закончил читать одну страницу и затем прочел следующую. Наверное, на это ушла одна минута, но мне показалось, что все пять. Наконец он поднял на меня глаза, снял очки и воззрился на мои босые ноги.
– Принесла вам с мамой эти цветы. Хочу найти для них вазу.
Больше всего я сейчас напоминала себе Красную Шапочку с ее «принесла вам пирожков и горшочек масла».
Молчание.
– Здесь вазы нет.
Мысленно я слышала, как он добавил «гребаная идиотка», но поручиться нельзя, поскольку он из тех, кто говорит «невменяемая», что бесит меня до крайности.
– Да, я знаю. Просто решила сказать «привет» по дороге.
– Ты останешься на обед?
Интересно, что он подразумевает. Хочет, чтобы я осталась, или наоборот? Но что то он точно подразумевает, он никогда ничего не говорит просто так, в каждой фразе имеется подтекст, например что я законченная имбецилка. Я пыталась понять, что он имеет в виду и что из этого следует. Но не поняла и в итоге сказала:
– Да.
– Увидимся за обедом.
Что означало: «Зачем ты отвлекаешь меня от дела своим кретиническим приветом, если мы все равно с минуты на минуту встретимся за одним столом, идиотка ты невменяемая».
Он надел очки и погрузился в чтение. Мне снова неудержимо захотелось запустить в него цветами, отрывать их один за другим и пулять ему в лоб, но из уважения к букету Эдит я не стала этого делать, а развернулась и пошла прочь, и паркет противно скрипел под босыми ногами. Придя на кухню, я бросила букет в раковину, перехватила кое чего пожевать и пошла обратно в сад. Отец был уже там, здоровался с сыновьями. Крепкие рукопожатия, глубокие звучные голоса: спектакль под названием «Мы – мужчины». Потом они в момент проглотили по фазаньей ножке, сдвинули оловянные кружки, облапали парочку девиц за сиськи, утерли лоснящиеся губы и дружно рыгнули – так мне, по крайней мере, привиделось, – а затем уселись за стол.
– Милый, ты еще не поздоровался с Люси, она ходила за вазой для чудесного букета, который нам подарила.
Мама опять улыбалась мне так, точно лучше меня никого на свете нету. Никто на свете лучше нее так улыбаться не умеет.
– Мы уже виделись в доме.
– О, прекрасно. – Мама не сводила с меня глаз. – Ты нашла вазу?
Я посмотрела на Эдит, которая ставила на стол корзинку с рогаликами.
– Да, нашла. На кухне, рядом с мусоркой. – И я ласково улыбнулась, зная, что она сочтет, будто я туда их и отправила, чего я не сделала, но мне хотелось ее подразнить.
– Конечно, там ты уже и пообедала, – так же ласково откликнулась Эдит, и мама растерянно поглядела на нас. – Вина? – спросила Эдит, обращаясь поверх моей головы ко всем, кроме меня.
– Нет, не могу, я на машине, – тем не менее откликнулась я. – А вот Райли мечтает выпить бокал того вина, что подарил отцу.
– Райли на машине, – сказал отец, ни к кому конкретно не адресуясь.
– Глоточек то ему можно.
– Людей, которые садятся за руль выпив, следует отправлять в тюрьму, – отрезал он.
– Тебя же не смутило, что он выпил бокал красного на прошлой неделе.
Я старалась, чтобы это не прозвучало вызывающе, но у меня не слишком получилось.
– Если бы на прошлой неделе один невменяемый водитель не сел за руль пьяным, его маленький сын не вылетел бы сквозь лобовое стекло.
– Ну, Райли, я же тебе говорила!
Конечно, это прозвучало бестактно, а я отчасти этого и добивалась, чтобы досадить отцу, который тут же принялся беседовать со своей матерью, словно я ничего и не говорила. Райли осуждающе покачал головой – то ли из за моего чувства юмора, то ли из за того, что ему не удастся пригубить отцовского вина. Как бы то ни было, пари он проиграл. Он полез в карман, достал двадцать евро и вручил мне. Отец наблюдал за этой транзакцией весьма неодобрительно.
– Я был ей должен, – пояснил Райли.
Никто за этим столом не верил, что у меня была возможность дать взаймы, так что все обернулось против меня. В очередной раз.
– Знаете, – сказала мама, когда Эдит закончила разносить еду и все затихли, – Ифа Макморроу на прошлой неделе вышла замуж за Уилла Уилсона.
– Ой, как я рада за нее, – восторженно сказала я, запихивая в рот рогалик. – А кто такая Ифа Макморроу?
Райли расхохотался.
– Вы вместе ходили на танцы, дорогая, на степ. – Мама смотрела на меня с искренним удивлением: как это я могла забыть девочку, с которой мы в шесть лет занимались степом. – А у Лауры Макдональд родилась дочка.
– Ур р ра!
Райли с Филиппом рассмеялись. Больше никто. Мама попыталась было, но не сумела.
– Я встретила ее мать вчера на экологической ярмарке, она показала мне фотографию. Пре елестнейшая малышка. Так бы ее и съела. Представьте, Лаура вышла замуж и в тот же год родила ребенка.
Я натянуто улыбалась. Райли сверлил меня взглядом, призывая к спокойствию.
– Девочка родилась больше четырех с половиной килограммов, надо же, Люси, ты можешь в это поверить?
– Джексон весил четыре двести, – сказал Филипп, – Люк три шестьсот, а Джемайма – три сто пятьдесят.
Все разом посмотрели на него, выражая заинтересованность, и он смачно откусил полрогалика.
– Как же чудесно, – мама напряженно прищурилась и, приподняв плечи, подалась ко мне через стол, – быть матерью.
И надолго замерла в этой позе.
– В двадцать лет я уже была замужем, – заявила бабушка так, точно это был необычайный подвиг. Затем она перестала намазывать хлеб маслом и вонзила в меня острый взгляд. – В двадцать четыре закончила университет, а в двадцать семь родила третьего ребенка.
Я кивнула, благоговея. Все это я уже неоднократно слышала.
– Надеюсь, тебе выдадут медаль.
– Медаль?
– Просто выражение такое. В смысле, награду за великие заслуги.
Я пыталась обуздать злой сарказм, который так и рвался на игровое поле. Он разогревался за боковой линией, умоляя меня выпустить его на замену вежливости и терпимости.
– Не заслуги, Люси, а разумные поступки.
Мама встала на мою защиту:
– Сейчас многие рожают детей лет под тридцать.
– Но ей уже тридцать.
– Будет через пару недель. – Я выдавила улыбочку. Готовый к схватке сарказм стремился выйти на площадку и забить мяч.
– Если ты считаешь, что двух недель достаточно, чтобы заиметь ребенка, тебе еще многое предстоит узнать, – сказала бабушка, откусывая хлеб.
– А иногда и позже рожают, – сообщила мама.
От этого бабушка небрежно отмахнулась.
– Многие сначала делают карьеру. – Мама проявляла настойчивость.
– Это ей не грозит. Вот я, по вашему, что у себя в лаборатории делала? Булочки пекла?
Мама была повержена. Рогалики к сегодняшнему обеду пекла именно она. Она вообще сама пекла хлеб, о чем прекрасно знали все, включая бабушку.
– В любом случае не кормила там детей грудью, – пробормотала я себе под нос, но все услышали и поглядели на меня, и отнюдь не все одобрительно. Я чувствовала, что надо пояснить свои слова. – Отец, на мой взгляд, не производит впечатление человека, которого кормили грудью.
Если бы глаза у Райли открылись еще чуть пошире, они бы точно вылезли на лоб. Как он ни старался сдержаться, смех вырвался наружу с каким то странным булькающим звуком. Отец взял газету и отгородился ею от неприятного разговора. Она аж хрустнула у него в руках, когда он открыл ее, и я уверена, что точно так же хрустнул его резко выпрямившийся позвоночник. Мы потеряли его, он от нас ушел. Ушел за газетную стену.
– Пойду проверю закуски, – негромко сказала мама, изящно выскользнув из за стола.
Я не унаследовала ее изящества. Его унаследовал Райли. Изысканный и обходительный, он прямо излучает обаяние. Хоть он и мой брат, я прекрасно понимаю, насколько он привлекателен для женщин в свои тридцать пять лет. Выгодный жених, что и говорить. Он пошел по стопам отца, занялся уголовным правом и сейчас, безусловно, один из лучших адвокатов в стране. Так о нем говорят, шанса проверить его таланты на личном опыте у меня пока не было, но я не исключаю такой возможности. У меня возникает теплое щекочущее чувство, когда я представляю себе, как мой брат добивается оправдательного приговора и меня выпускают из тюрьмы. Его нередко показывают в новостях возле здания суда, рядом с людьми в спортивных куртках, натянутых на голову, и в наручниках, пристегнутых к полицейскому. Я не раз попадала в неловкую ситуацию, когда вдруг с гордостью начинала вопить в людном месте, увидев его по телевизору: «Вон мой брат!», а в ответ меня награждали негодующими взглядами, и мне приходилось пояснять, что брат не тот, в куртке, натянутой на голову, которого обвиняют в жестоких преступлениях, а тот, что в стильном костюме, но никто уже меня не слушал. Я была уверена, что Райли живет припеваючи: на него не давят, что пора, дескать, заводить семью, отчасти потому что он мужчина, а у нас в доме двойные стандарты, отчасти потому, что мама питает к нему безумную любовь, а это означает, что в мире нет женщины, которая была бы его достойна. Мама никогда не придирается и не сетует, но она очень умело подчеркивает недостатки любой «опасной» женщины в надежде посеять в Райли семена неистребимого сомнения. Она бы добилась окончательного успеха, если бы просто показывала ему в детстве картинку с изображением вагины и при этом неодобрительно качала головой, приговаривая «ай я яй». Она в восторге, что сын живет в шикарной холостяцкой квартире, и навещает его там на выходных, чтобы дать выход своему неудержимому чувству. Думаю, она любила бы его еще больше, будь он геем – никаких соперниц, да и гомосексуализм – это нынче круто. Я слышала, как она однажды это сказала.
Мама вернулась с подносом: всем салаты с омаром и, памятуя о безобразно ракообразном происшествии на обеде у Хорганов в Кинсейле, в котором участвовала я, тигровые креветки и спасательная команда, мне салат с дыней.
Я посмотрела на часы. Райли понял намек.
– Мама, не томи, что ты хотела нам поведать? – Он произнес это так, что все за столом подняли головы. Он умеет сплачивать людей.
– Мне не надо. Не люблю омаров. – Бабушка отстранила тарелку еще до того, как ее успели перед ней поставить.
Мама слегка растерялась, потом вспомнила, почему мы все здесь собрались, и посмотрела на отца. Отец по прежнему читал газету, не ведая, что омары уже ждут его. Тогда она села за стол и взволнованно заявила:
– О'кей, я скажу. Как вы все знаете, в июле у нас годовщина свадьбы – тридцать пять лет. – Она обвела нас взглядом, в котором читалось «как же быстро летит время». – И мы решили отпраздновать это событие, – глаза ее сияли, – обновив наши брачные обеты!
От волнения голос ее сорвался, и последние слова она выкрикнула на пронзительно истерической ноте. Даже отец опустил газету, чтобы посмотреть на нее, затем обнаружил омаров, отложил газету и принялся за еду.
– Ого, – сказала я.
За последние два года многие мои друзья переженились. Похоже, это заразное поветрие – стоит одному вступить в брак, как все остальные немедленно объявляют о помолвке и вот, глядишь, уже чинно движутся к алтарю, как спесивые павы. Я видела разумных, современных женщин, превратившихся в абсолютных психопаток, жаждущих неукоснительного соблюдения ритуала и традиций – то есть как раз того, против чего они яростно боролись всю свою сознательную жизнь. Я и сама в дурацких неудобных платьях принимала участие в этих ритуалах, но то другое дело. А здесь речь идет о моей матери, так что все будет неизмеримо, катастрофически ужаснее.
– Филипп, милый, папа хочет, чтобы ты был шафером.
Филипп порозовел и стал как будто выше. Он молча кивнул – такая честь, что бедняга лишился дара речи.
– Райли, дорогой мой, ты готов проводить меня к алтарю?
Райли разулыбался.
– Всю жизнь мечтал тебя куда нибудь спровадить.
Все засмеялись, включая и бабушку, которую радуют шуточки в адрес моей матери. Я нервно сглотнула, зная, что будет дальше. Мама оборотилась ко мне, но все, что я видела, была ее огромная улыбка во весь рот, которая вытеснила с лица глаза и нос и оставила только губы, проговорившие кошмарные слова:
– Солнышко, будешь подружкой невесты? И может быть, ты опять так уложишь волосы, тебе это очень идет.
– Она простудится, – сказала бабушка.
– Вчера она не простудилась.
– Но риск есть. Тебя это не смущает?
– Мы закажем ей носовые платочки из той же ткани, что и платье, просто на всякий случай.
– Не стоит, если это будет из такой же ткани, как твое первое свадебное платье.
Ну все, конец моей жизни.
Я посмотрела на часы.
– Как жалко, что ты так рано уходишь, нам нужно еще столько всего обсудить. Может быть, приедешь завтра, и мы подробно все обговорим? – оживленно, но безо всякой надежды спросила мама.
Вот так дилемма. Жизнь или семья. Одно хуже другого.
– Я не смогу, – ответила я, и воцарилось глубокое молчание. Силчестеры не отказываются от приглашения, это расценивается как грубость. Ты вынуждена бесконечно мотаться по вечеринкам и званым обедам, из кожи вон лезть, чтобы не пропустить ни единого приглашения, чуть ли не двойников себе нанимать, составлять сложные схемы и маршруты, дабы выполнить все обещания, которые дала ты сама или кто то за тебя без твоего ведома.
– Но почему, дорогая? – Мама пыталась изобразить озабоченность, а в глазах ее я прочла «ты меня подводишь».
– Возможно, я смогу ненадолго заехать, но в двенадцать у меня встреча, и я не знаю, сколько она продлится.
– А с кем встреча? – поинтересовалась мама.
Ладно, рано или поздно все равно придется им сказать.
– Да с моей жизнью.
Я сказала об этом как о чем то обыденном, надеясь, что они не уловят суть. И ждала, что они примутся задавать вопросы, мысленно подыскивая объяснения, что это вроде как присяжным тебя выбирают, по случайности, и что беспокоиться им не о чем, в моей жизни все прекрасно, просто замечательно.
– О о! – выдохнула мама. – О господи, я поверить в это не могу! – Она посмотрела на остальных. – Вот уж сюрприз так сюрприз, правда? Ты нас так удивила. Боже мой, так удивила.
Первым делом я поглядела на Райли. Он смущенно уставился в тарелку, повертел вилку и задумчиво потыкал кусок хлеба. Затем на Филиппа – он немного покраснел. Бабушка отвернулась, словно в воздухе дурно пахло и виновата в этом моя мать. На отца я смотреть не могла.
– Вы знали.
Мама провела рукой по щеке.
– Разве же я знала?
– Все знали.
Она нервно пригладила волосы.
– Откуда вы узнали? – Да, я повысила голос, хотя Силчестеры себе такого не позволяют.
Никто не ответил.
– Райли?
Он наконец поднял голову и слегка улыбнулся.
– Мы должны были подписать бумаги, Люси, подтвердить, что мы не возражаем.
– Ах вот как! Так ты был в курсе?!
– Солнышко, Райли не виноват, это я его попросила. Нужны были минимум две подписи.
– Кто еще подписал? – Я гневно оглядела их. – Вы все, да?
– Потише, юная леди, – скривилась бабушка.
Мне страшно захотелось швырнуть мамины рогалики ей в физиономию или затолкать в глотку салат из омаров. Наверное, это было так очевидно, что Филипп призвал всех успокоиться.
Не знаю, чем кончился их разговор, потому что я уже мчалась прочь по саду – не бегом, Силчестеры не убегают, – но очень быстрым шагом, чтобы скорее оказаться от них как можно дальше. Конечно, выходя из за стола, я промямлила какие то извинения, дескать, мне пора, я опаздываю на встречу, а тогда уж вежливо откланялась. И только выйдя из дома и спустившись к гравиевой парковке, поняла, что забыла туфли на задней лужайке. Мне пришлось закусить губы, чтобы не завопить во все горло, пока я ковыляла до Себастиана, а там я изо всех сил нажала на газ и рванула к воротам. Себастиан радостно пыхтел, предчувствуя счастливое избавление, но очень быстро на нашем пути к свободе возникла преграда в виде закрытых ворот. Я опустила стекло и нажала кнопку домофона.
– Люси, – сказал Райли, – ну успокойся, не сердись.
– Выпусти меня.
– Она это сделала ради тебя.
– Не притворяйся, будто ты ни при чем.
– О'кей, мы это сделали для тебя.
– Зачем? У меня все отлично.
– Да, ты упорно это твердишь.
– Потому что я твердо в этом уверена. – Мне немного полегчало. – Открой ворота.
Воскресенье. Оно угрожающе нависало надо мной, как здоровенная горилла над небоскребом в том фильме, и наконец сжало меня в губительных объятиях. Ночью мне снились разные сценарии моей встречи с жизнью. По одним все сошло гладко, по другим не очень, а в одном вообще были сплошь песни и танцы. Мы обсудили с Жизнью все мыслимые темы – в том странном, чудном ключе, в каком говорят во сне, когда, проснувшись, обнаруживаешь, что смысла в этом не было ни малейшего. И вот я проснулась, совершенно измученная. Снова покрепче закрыла глаза, настраиваясь на непристойный сон про шустрого бродягу в метро, но ничего не получилось. Жизнь беспрерывно врывалась, точнее, врывался к нам, как подозрительный родитель в комнату к распущенному подростку. Сон не шел, сознание уже включилось и заработало: в голове возникали умные фразы, находчивые ответы, остроумные возражения, проницательные догадки, варианты, как, никого не обидев, отказаться от встречи, а на их фоне – мысли о том, что же мне надеть. Я открыла глаза и села. Мистер Пэн потянулся и посмотрел на меня.
– Доброе утро, Хилари, – сказала я, и он замурлыкал.
Какой я хочу предстать перед своей жизнью? Разумной, очаровательной, вожделенной, элегантной женщиной с отменным чувством юмора и вкусом. Хочу, чтобы моя Жизнь знал, что я в полной мере обладаю этими качествами и у меня все великолепно. Я тщательно изучила свои наряды на окне. Раздвинула их во всю длину карниза. Оценила достоинства разных туфель на подоконнике. Затем выглянула в окно – понять, какая нынче погода. Нет, все это не подходит, придется лезть в гардероб. Я изогнулась и открыла дверцу, но не во всю ширь, потому что она уперлась в кровать. Не важно, я и так вижу вполне достаточно. Лампочка в гардеробе перегорела год назад, так что я дотянулась до фонарика на полочке и посветила себе. Выбрала брючный костюм. Плотно облегающий. Длинный черный пиджак, накладные плечи – привет вам, восьмидесятые. Черная блузка без воротника. Черные туфли – каблук восемь с половиной сантиметров. О чем это говорит? Мне – о Дженнифер Энистон на обложке журнала «Грация», а Жизни, надеюсь, скажет – будь проще, расслабься, видишь, приличный человек в приличном костюме. Полагаю, некоторым такой наряд говорит, что кто то умер и я иду на похороны, но хотелось верить, что Жизнь не станет думать о смерти.
Когда я уходила, Мистер Пэн сидел в туфле с открытым носком и на высокой платформе, пристально вглядываясь в Джина Келли в матроске из «Увольнения в город». Я пообещала в ближайшие дни вывести его на прогулку.
Войдя в лифт, я услышала, как у соседки хлопнула входная дверь. Нажала кнопку, но поздно. Она успела просунуть кроссовку в закрывающиеся двери, и я попалась.
– Чуть не уехал. – Она улыбнулась.
Двери разошлись, и обнаружилась детская коляска. На плече у соседки висел туго набитый рюкзак. Все они втиснулись в кабину, и меня едва не вынесло обратно на площадку.
– Честное слово, у нас каждый день на сборы уходит все больше времени. – Она утерла вспотевший лоб.
Я неловко улыбнулась, удивляясь, что она со мной заговорила, – мы ни разу не разговаривали – и уставилась на панель, где загорались номера этажей.
– Он вам не мешал ночью?
Я посмотрела в коляску.
– Нет.
Она очень удивилась.
– Я полночи не спала, так он надрывался. Думала, весь дом перебудит, и все ждала, когда соседи примутся мне в дверь колотить. Бедняжка, у него зубки режутся и щечки прямо горят от диатеза.
Я опять заглянула в коляску. Ничего не сказала.
Она зевнула.
– Ну, хоть погода этим летом славная, а то хуже нет, чем сидеть с младенцем взаперти.
– Да а, – подтвердила я, и двери наконец открылись. – Всего вам доброго. – Я поскорей вышла, пока она не успела сказать что нибудь еще.
Наверное, можно было и пешком дойти до места, но я взяла такси, поскольку в метро в это время шустрого бродяги не будет, а полагаться на Себастиана после вчерашнего путешествия по горам неразумно. Кроме того, я плохо знала тот район и боялась заблудиться. Не хватало еще прийти на встречу со своей жизнью с мокрыми подмышками и натертыми ногами. Кошмарное офисное здание было видно за целую милю: высоченная бетонная коробка бурого цвета на сваях, со стальными рамами, явно построенная в шестидесятых годах, когда вошли в моду такие конструкции в стиле «лего». В воскресенье в здании было безлюдно, и на парковке стояла всего одна машина со спущенным колесом. Просто не смогла уехать. Будка охранника пустовала, шлагбаум был поднят. Всем плевать, пусть бы это сооружение оторвалось от земли и улетело на другую планету, никто не расстроится, такое оно уродливое и заброшенное. Внутри пахло сыростью и ванильным освежителем воздуха. Почти весь маленький вестибюль занимала стойка администратора, настолько высокая, что из за нее виднелась лишь чья то макушка – с пышными, зачесанными назад волосами, обильно политыми спреем. Подойдя ближе, я поняла, что пахнет вовсе не освежителем, а духами.
Дама за стойкой густо накладывала на ногти кроваво красный лак, так густо, что получалась какая то каша. Она смотрела сериал «Коломбо» по мини телевизору.
«И вот еще что…» – сказал Коломбо.
– Нате вам, – усмехнулась дама. Она не посмотрела на меня, но знала, что я тут. – Он раскусил, кто это сделал, точно говорю.
Это была та самая Американ Пай, с которой я общалась по телефону. Коломбо попросил у убийцы автограф для своей жены, и тогда она наконец повернулась ко мне:
– Итак, чем могу помочь?
– Я звонила вам на этой неделе, меня зовут Люси Силчестер, мне назначена встреча с Жизнью. – Я тоненько хихикнула.
– Как же, помню помню. Люси Силчестер. Вы уже позвонили насчет чистки ковров?
– О… нет, еще нет.
– Ну, милая, больше мне добавить нечего, я вам и так расхвалила их как могла. – Она положила на стойку деловую визитку и пододвинула ко мне. Не знаю, припасла ли она ее лично для меня или ей так нравится эта фирма, что она вообще всюду ходит с пачкой их визиток, раздавая всем и каждому. – Вы обещаете, что теперь уж точно позвоните, правда?
Меня позабавила ее настойчивость, и я пообещала.
– Сейчас я сообщу ему, что вы пришли.
Она сняла трубку.
– К вам пришла Люси.
Я навострила уши, чтобы услышать его голос, но без толку.
– Да, ладненько, направляю ее к вам.
И потом уже мне:
– На лифте, на десятый этаж. Там направо, потом налево – и увидите его.
Я двинулась к лифту, но притормозила.
– Какой он?
– Ой, да не переживайте. Вы же не боитесь, правда?
– Нет, – я пренебрежительно махнула рукой, – чего мне бояться? – И снова тоненько хихикнула, так что всем в радиусе пяти миль вокруг стало ясно, что я, конечно, боюсь, и пошла к лифту.
У меня было десять этажей, чтобы настроиться и явиться во всем великолепии. Я пригладила волосы, расправила плечи, сексуально, но невинно сложила губки. Большой палец в карман, остальные наружу – отличный жест. Я выгляжу ровно так, как хотела. Тут двери открылись, и я увидела кресло с рваной кожаной обивкой, на нем растрепанный женский журнал без обложки и деревянную дверь в прозрачной стене, местами завешанной жалюзи. Войдя в эту дверь, я оказалась в комнате размером с футбольное поле, перед лабиринтом серых перегородок, отделявших друг от друга рабочие места. Крошечные столы, старые компьютеры, потертые стулья, фотографии детей, собак и кошек, пришпиленные над столами, личные коврики для мышек, ручки с пушистыми розовыми насадками, скринсейверы с отпускными фотками, поздравительные открытки, приятные безделушки и яркие кофейные кружки со смешными надписями, в которых нет ничего смешного. Все эти вещи призваны придать немного домашнего уюта убогим офисным клетушкам. У нас на работе все точно так же, и мне немедленно захотелось что нибудь отксерить, чтобы убить время.
Я пошла по серому лабиринту, вертя головой туда сюда, спрашивая себя, что же, черт подери, я надеюсь здесь углядеть, и всячески пытаясь сохранить невозмутимо доброжелательный вид, хотя в глубине души была разочарована, что наша с Жизнью ответственная встреча произойдет в этой отстойной дыре. И вдруг я увидела его. Мою Жизнь. Он притиснулся к задрипанному столу и, низко склонясь над блокнотом, торопливо выводил какие то каракули. Серый помятый костюм, серая рубашка и серый галстук с тройной спиралью. Черные с легкой проседью волосы взъерошены, на лице многодневная щетина. Он поднял голову, увидел меня, отложил ручку и встал, а потом вытер ладони о пиджак, и на нем остались влажные пятна. У него были черные круги под глазами, а сами глаза покраснели, он шмыгал носом и, похоже, не спал уже много лет подряд.
– Вы… э э? – Я состроила легкую игривую улыбку.
– Да, – глухо откликнулся он. – А вы Люси, – он протянул мне руку, – привет.
Я устремилась к нему широким бодрым шагом, изображая, что безумно рада встрече. Схватила его руку и энергично ее встряхнула, улыбаясь шире некуда, надеясь понравиться ему, доказать ему, что у меня все прекрасно, все просто великолепно. Он ответил вяло, ладонь у него была липкая, и она быстро, как змея, выскользнула прочь.
– Ну вот, – сказала я с преувеличенным восторгом, – вот мы наконец и встретились.
Я села на покоцанный стул, сделала очень заинтересованное лицо и попыталась поймать его взгляд.
– Как поживаете?
Пожалуй, я слегка переусердствовала с восторженностью. Это место было слишком большим, пустым, безликим и унылым для подобного тона, но я уже не могла остановиться.
Он посмотрел на меня и сказал:
– И как я, по вашему, поживаю?
Это было грубо. На самом деле грубо. Я оторопела и не знала, что сказать. Разве можно так разговаривать? А где вежливое притворство, попытка сделать вид, что мы нравимся друг другу, что мы оба счастливы быть здесь и непременно встретимся снова? Я невольно огляделась, надеясь, что никто нас не слышит.
– Тут никого нет, – обронил он, – по воскресеньям никто не работает. У каждого из них есть своя жизнь.
Я с трудом поборола желание нагрубить ему в ответ и вежливо поинтересовалась:
– А разве жизни других людей не работают в этом офисе?
– Нет. – Он смотрел на меня как на тупицу. – Я просто снял это помещение и не знаю, чем они тут занимаются. – Он кивнул на пустые клетушки.
И опять я растерялась и не понимала, как реагировать. Все шло не так, как следовало.
Он устало потер лицо.
– Я не хотел говорить грубости.
– Но сказали.
– Что ж, я сожалею. – В его словах не было ни грана искренности.
– Не похоже.
Молчание.
– Послушайте. – Он наклонился ко мне, и я, сама того не желая, отшатнулась. У него плохо пахло изо рта. Ужасно неловкая ситуация.
Он вздохнул и продолжил:
– Представьте, что у вас были друзья, всегда готовые поддержать и прийти на помощь. И вы всегда готовы были помочь им, но потом они стали делать это уже не так охотно, как раньше, и вы отчасти могли их понять, ведь у всех куча своих дел, но чем дальше, тем реже и реже они выручали вас, не обращая больше внимания на ваши убедительные просьбы. А затем вдруг однажды – пустота, никого нет. Хоп, и все. Вы пишете им письма, они не отвечают, вы снова пишете, они снова не отвечают, и наконец вы пишете им еще раз, а они даже не хотят сделать вид, что готовы повидаться, так они заняты своей работой, друзьями и машиной. Каково бы вам было?
– Слушайте, я понимаю, что вы на меня намекаете, но это же ерунда какая то. – Я засмеялась. – Это просто нелепо, я бы никогда не поступила так с друзьями.
Он криво улыбнулся.
– Однако вы поступаете так со своей жизнью.
Я открыла рот, но не нашлась что сказать.
– Ладно, давайте начнем. – Он нажал на кнопку, чтобы включить компьютер.
Не сработало. Мы молча сидели в тишине, напряженные и скованные. Он снова нажал на кнопку, потом еще и еще, проверил розетку, выдернул из нее шнур, воткнул обратно.
– А вы проверьте…
– Я сам справлюсь, спасибо. Уберите руки, пожалуйста, убе…
– … проверьте вот это…
– … руки не надо туда…
– … вот это соединение здесь…
– Прошу вас, не встрева…
– Готово.
Я вернулась на свое место. Компьютер зажужжал.
Он потихоньку перевел дух.
– Благодарю вас.
Ничуть он не благодарен.
– Какого года этот ящик – восьмидесятого?
– Да, того же, что ваш пиджак, – ответил он, глядя в монитор.
– Детский сад, честное слово.
Я поплотнее запахнула пиджак. Скрестила руки на груди, положила ногу на ногу и отвернулась от него. Кошмар какой то, в сто раз хуже, чем я себе и вообразить могла. Моя жизнь – мерзкий тип, хам и склочник.
– А вы себе как это представляли? – Он решил нарушить молчание.
– Никак я себе это не представляла, – раздраженно заявила я.
– Ну, что то же вы об этом думали.
Я пожала плечами, потом вспомнила, что среди прочего представляла себе: мы с ним плывем на каноэ по живописной речке, он гребет, а я читаю сборник стихов, на мне широкополая шляпа и платье от Кавалли, которое я видела в журнале и которое мне не по карману – так же, как и журнал. Еще я представляла, как буду давать интервью о своей Жизни: волосы уложены феном, тщательный макияж, контактные линзы, ниспадающее складками платье, выгодное освещение. Возможно, даже ваза с лимонами и лаймами на столе. Я вздохнула и наконец посмотрела на него.
– Я думала, это будет похоже на сеанс у психотерапевта. Вы меня спросите про работу, про мою семью, счастлива ли я и всякое такое.
– Вы когда нибудь ходили к психотерапевту?
– Нет.
Он пристально смотрел мне в лицо.
– Да. Один раз. Когда уволилась с работы. Я тогда еще бросила своего бойфренда и купила квартиру.
Он глядел на меня не мигая.
– Вас уволили. Ваш бойфренд ушел от вас, и вы снимаете студию.
Я слабо усмехнулась:
– Хотела вас проверить.
– Для пользы дела будет лучше, если вы не станете мне врать.
– Раз в конечном счете все сходится, то, значит, это и не вранье. Важен результат.
Он слегка повеселел, насколько в применении к нему можно говорить о веселье.
– Расскажите, как это у вас так получается.
– О'кей, если бы я сказала, что выиграла в лотерею, это была бы откровенная ложь, потому что у меня совсем нет денег, и мне пришлось бы жить как миллионерше, что было бы по меньшей мере сложно. Но когда я говорю, что уволилась, это не меняет сути, ведь я же правда там больше не работаю, и значит, мне не надо притворяться, что я туда хожу каждый день. А насчет того, что я купила новую квартиру, тоже не ложь, ведь живу я теперь в другом месте.
– Вы забыли кое о чем упомянуть.
– О чем?
– О бойфренде.
– Ну, это то же самое. – Как ни странно, это я проговорила с трудом, потому что знала, он ждет от меня этих слов. – Сказать, что… я его бросила, – это все равно что сказать… понимаете… совсем наоборот…
– Что он вас бросил.
– Ну да.
– Потому что…
– Потому что в итоге все одно.
– Потому что…
– Потому что мы расстались.
И тут у меня на глаза навернулись слезы. Гадство. Предательские, подлые слезы. Унизительно, не то слово. Не помню, когда я последний раз плакала из за Блейка. Я настолько зациклена на нем, что не могу даже говорить об этом.
Бывают такие ситуации: кто нибудь вдруг начинает выспрашивать, а все ли у тебя в порядке, нет, ну что же все таки не так – а что нибудь всегда не так, – и ты начинаешь беситься, и хочется сделать этому человеку физически больно. Именно так сейчас и было, он вынуждал меня произносить все эти слова, громко, вслух, пытался меня одурачить и заставить признаться в том, что, как он думал, я не хочу замечать. И было похоже, что это сработало, что мне жалко себя. Ту себя, какая я есть, по его мнению, на самом деле. Но я не такая. Я в порядке. В полном порядке.
Я небрежно смахнула слезы, пока они не хлынули рекой.
– Я не переживаю.
– О'кей.
– Абсолютно.
– О'кей, – он пожал плечами, – тогда расскажите мне о работе.
– Я очень люблю свою работу. Получаю от нее огромное удовольствие. Мне очень нравится работать с людьми, много общаться, нравится инновационный подход к делу. Я ощущаю, что делаю нечто полезное, помогаю людям, что мы взаимосвязаны и я могу повлиять на то, чтобы они сделали правильный выбор, и я рада, что они принимают верное решение при моем содействии. Разумеется, одно из главных достоинств…
– Простите, перебью вас. Вы бы не пояснили, что именно вы делаете?
– Да.
Он придвинулся к компьютеру и прочел:
– Вы переводите сопроводительные инструкции для вашей компании. Так?
– Так.
– И эта компания выпускает холодильники, газовые плиты, микроволновки и прочее.
– Да, это крупнейший в Европе производитель бытовой техники.
– О'кей, продолжайте.
– Спасибо. На чем я остановилась? Разумеется, одно из главных достоинств моей работы – это наш коллектив. У нас работают творческие, заинтересованные люди, они побуждают меня добиваться все больших успехов не только в деловой сфере, но и вообще в жизни.
– О'кей. – Он потер лоб. – Людей, с которыми вы работаете, вы про себя называете: Грэм Гулькин Хрен, Квентин Дергунчик, Луиза Длинноносая Сука, Мэри Мышь, Стив Сосиска и Эдна Рыбья Морда.
Я сохранила полную невозмутимость. Неплохие я выдумала им прозвища.
– Да.
Он вздохнул.
– Люси, вы опять врете.
– Вот и нет. Они реально побуждают меня быть лучше – лучше, чем они сами. И добиваться продвижения по службе, чтобы я могла оказаться от них где подальше. Видите? Это не вранье. В итоге все сходится.
Он откинулся на стуле и долго изучал меня, потом потер свою щетину, и я услышала, как она заскрипела.
– Ладно. Вы хотите узнать всю правду об этой работе или вообще о работе? Отлично. Вот она. Я не из тех, кто жить без своей работы не может. Я не отношусь к ней настолько серьезно, чтобы делать хоть чуть больше, чем то, за что мне платят. Я не хочу заводить дружбу с людьми, рядом с которыми провожу большую часть дня и с которыми в нормальной обстановке я бы и двух слов не сказала. Два с половиной года я работаю в этой компании потому, что мне нравится их тренажерный зал, хоть оборудование у них дерьмовое и все там насквозь провоняло потом. Зато я хожу туда бесплатно и могу на этом сэкономить. Еще мне нравится, что там востребовано знание языков, на изучение которых я потратила не один год. У меня не так много друзей, говорящих по немецки, итальянски, французски, голландски и испански, а тут можно совершенствовать свои навыки.
Я пыталась произвести на него впечатление своими лингвистическими талантами.
– Вы не говорите по испански.
– Да, брюзга, я об этом знаю, но мое начальство – нет.
– А что будет, если это обнаружится? Вас опять уволят с треском, как в прошлый раз?
Я проигнорировала его выпад и принялась разглагольствовать дальше:
– Тошнотворное выражение «с огоньком», которое многие сейчас используют, говоря о работе, ко мне неприменимо. Я просто честно отрабатываю свои деньги. Я не трудоголик.
– Вы не готовы посвятить себя делу.
– Защищаете трудоголиков?
– Просто говорю, что стойкая приверженность делу, знаете, способность отдаться чему то до конца, – это совсем не так плохо.
– А как насчет алкоголиков? Ими вы тоже восхищаетесь? Может, мне начать пить без продыху, чтобы вы могли гордиться моей стойкой приверженностью?
– Не передергивайте. – Он сердито насупился. – Может, мы лучше скажем честно, что в вас нет заинтересованности, вы не умеете сосредоточиться и не знаете, что такое преданность делу.
Обидные слова. Я сцепила руки в замок.
– Это еще надо доказать.
Он что то напечатал, потом проглядел открывшийся файл.
– У вашего сослуживца был сердечный приступ, и вы уверили врачей «скорой», будто вы его ближайшая родственница, чтобы уехать вместе с ними в больницу и улизнуть пораньше с работы.
– Я волновалась за него.
– И поэтому попросили водителя «скорой» высадить вас на углу вашего дома.
– У того мужчины был обычный приступ невралгии, через пять минут он уже отлично себя чувствовал.
– Вы все делаете наспех, кое как. Попусту тратите время, ничего не доводите до конца, если только речь не идет о том, чтобы съесть шоколадку или выпить бутылку вина. Постоянно меняете свое мнение. Вы не способны принять решение. Избегаете обязательств и привязанностей.
Все, он меня наконец достал. Меня бесила его манера, но куда больше меня бесило то, что во многом он был прав.
– Наши отношения с Блейком длились пять лет. Это что, не привязанность?
– Он ушел от вас три года назад.
– И теперь я занимаюсь собой. Самопознание и прочая хрень.
– А вы себя еще не знаете?
– Конечно знаю. И я так себе нравлюсь, что хочу провести с собой остаток дней.
Он улыбнулся:
– Или по крайней мере еще пятнадцать минут.
Я посмотрела на часы.
– У нас же еще сорок пять минут осталось.
– Вы уйдете раньше. Как всегда.
Я сглотнула.
– И что?
– И ничего. Просто сказал. Привести примеры?
Он снова что то набрал на компе, прежде чем я успела ответить.
– Обед на Рождество у родителей. Вы ушли до того, как подали десерт. А годом раньше и вовсе не дождались основного блюда. Тогда вы поставили рекорд.
– Меня ждали в гостях.
– Да, и оттуда вы тоже ушли раньше.
У меня чуть челюсть не отвисла.
– Никто и не заметил!
– А вот тут вы ошибаетесь. Кое кто заметил.
– И кто же такой сметливый?
– Внимательный, – поправил он и застучал по клавишам.
Я едва было не начала нервно ерзать на стуле, но удержалась, чтобы не доставлять ему удовольствия. Вместо этого я спокойно откинулась назад и равнодушно оглядела унылый офис, притворяясь, что мне все равно. Но раз я притворяюсь, значит, мне не все равно.
Наконец он остановился.
Я повернулась к нему, он улыбнулся и тут же снова забарабанил по клавишам.
– Это становится скучно.
– Я вас утомляю?
– Честно говоря, да.
– Значит, теперь вы знаете, каково приходится мне. – Он бросил печатать и объявил: – Мелани.
Моя лучшая подруга.
– Что Мелани?
– Затаила обиду, когда вы так рано ушли.
– Чушь какая. И вообще, кто так говорит – «затаила обиду».
– Цитирую. «Ну хоть бы раз она осталась до конца». Конец цитаты.
Мне было досадно это слышать, я была уверена, что сто раз оставалась до конца.
– На ее двадцать первый день рождения.
– Было – что?
– Было то, что вы не ушли раньше времени с ее вечеринки. Вы тогда вообще никуда не ушли, а провели всю ночь на диване.
Шлеп шлеп шлеп по клавишам.
– С ее двоюродным братом.
Шлеп.
– С Бобби.
Я застонала.
– Ей на это было наплевать.
Шлеп шлеп шлеп.
– Цитирую. «Как она могла так со мной поступить, в мой день рождения? Здесь бабушка с дедушкой, и все теперь знают. Я обиделась». Конец цитаты.
– Она мне ничего не сказала.
Он только пожал плечами.
– Почему мы вообще об этом говорим? Что, это так важно?
– Именно.
Шлеп шлеп шлеп.
– «Зря она ушла так рано. Мам, не огорчайся. Хочешь, я как нибудь поговорю с ней?» Это ваш брат Райли.
– Да, я догадалась.
– «Не надо, милый. Я уверена, что ей необходимо было туда пойти». Конец цитаты. Вчера вы ушли с обеда у родителей на тридцать две минуты раньше и не самым вежливым образом.
– Вчера был особый случай.
– Почему?
– Потому что они меня предали.
– Как?
– Подписали бумаги на аудит моей жизни.
Он улыбнулся:
– Да, это хорошая аналогия. Но не сделай они этого, вы бы сейчас тут со мной не сидели.
– Угу. Так все замечательно вышло.
Молчание.
– Значит, суть в том, что я рано ухожу с обедов и вечеринок. И вы позвали меня об этом поговорить. Ну тогда ничего страшного, с этим я могу справиться и объяснить в каждом конкретном случае, почему и куда я так торопилась. Похоже, нам удастся разобраться быстрее, чем я думала.
Он расхохотался:
– Черт возьми, нет. Я просто зашел с этой стороны.
Он посмотрел на часы.
– У нас маловато времени, больше мы ничего сегодня не успеем обсудить. Договоримся насчет следующего раза?
– Еще полчаса осталось.
– Не больше пяти минут, исходя из вашей обычной манеры смываться.
– Тогда давайте живее.
– О'кей. Итак, чем вы занимаетесь?
– В каком смысле? Сижу тут с вами, время зря трачу, вот чем я занимаюсь.
Больше он в свои записи заглядывать не стал, обошелся и без них.
– Каждый день вы встаете в семь утра, а в субботу и воскресенье в час.
– Ну и что?
– Вы съедаете диетический батончик мюсли, потом пьете кофе в «Старбакс» на углу вашего дома, покупаете газету и едете на работу – либо на машине, либо на метро – и отгадываете кроссворд. В офисе вы оказываетесь в девять полдесятого, но раньше десяти к делу не приступаете. В одиннадцать у вас дополнительный перерыв, на кофе и сигарету, хотя вообще то вы не курите. Но считаете, что это несправедливо – давать курильщикам дополнительный перерыв. В час ланч. И до двух вы сидите в буфете, одна за столиком, и разгадываете кроссворд. С ланча вы всегда опаздываете. С половины третьего вы снова трудитесь и, в отличие от утренних часов, делаете все старательно, а порой даже блестяще. В шесть заканчиваете.
– Зачем рассказывать мне то, что я и так отлично знаю?
Я старалась говорить равнодушно, но, по правде говоря, мне было неприятно. Неприятно, что все мои мелкие секреты кто то старательно записывал, заносил в компьютер, чтобы какой нибудь долбаный зануда мог это читать, сидя в офисе, когда устанет раскладывать пасьянс.
– Каждый день после работы вы ходите в тренажерный зал. На беговую дорожку вам отведено двадцать минут, но вы всегда бегаете семнадцать. Потом еще полчаса занимаетесь гимнастикой. Иногда ужинаете где нибудь с друзьями, но вам не терпится домой, и вы всегда уходите первой. Ложитесь в кровать, отгадываете кроссворд. В семь утра вы встаете.
Он помолчал.
– Улавливаете мысль?
– Я люблю разгадывать кроссворды? И что? Не пойму, чего вы добиваетесь.
Он молча, не мигая смотрел мне в лицо.
– Ничего. Вопрос в том, чего добиваетесь вы?
Я проглотила большой колючий ком в горле.
– Ну, это слишком глобальная тема.
– Нет, вопрос как вопрос. О'кей, почему бы не сказать проще. Вот как все произойдет. Вы уйдете отсюда через полчаса, строго вовремя. Затем постараетесь забыть все, о чем мы здесь говорили. И это у вас получится. Я буду низведен до уровня мелкого раздражающего зануды, на которого вы зря потратили полвоскресенья, и вы будете жить точь в точь как и жили.
Он умолк. Я ждала, что он скажет что нибудь еще, но он молчал. Я растерялась. Не может же он и вправду так думать. Потом до меня дошло.
– Это ложь.
– Почему? Если в итоге все сходится, значит, не ложь.
Нет, я не хочу задавать этот вопрос. Но должна.
– А что… в итоге?
– В итоге вы будете такая же одинокая, унылая и несчастная, как до встречи со мной, но вам станет еще хуже, потому что вы будете это осознавать. Каждый день и каждый миг.
И тут я встала, схватила сумку и ушла. Ровно на полчаса раньше, как он и предсказывал.
Силчестеры не плачут. Так сказал мне отец, когда в пять лет я упала с велика – от него впервые открутили боковые колесики. Я ехала по гравиевой подъездной дорожке, а он шел поодаль и руководил. Мне хотелось, чтобы он был рядом, но я не сказала об этом, ведь тогда он во мне разочаруется. Я знала это уже в пять лет. Нет, я не поранилась, но сильно испугалась, когда мне в коленку впились острые камешки, а ноги запутались в велосипеде. Инстинктивно я протянула руки к отцу, но мне пришлось подняться самой, а он ограничился четкими указаниями. До сих пор помню его слова: «Отодвинь велосипед в сторону. Теперь вставай и прекрати свои вопли. Вставай, Люси». Я встала и скрючилась так, будто пострадавшую ногу придется ампутировать, пока мне не было велено выпрямиться. Я хотела, чтобы он обнял и утешил меня, но знала, что это проявление слабости, которое уронит меня в его глазах. Он так устроен, и это я понимала всегда. Уже в пять лет. Я плакала очень редко, с детства отучилась. Только когда ушел Блейк и вот сегодня, когда моя Жизнь напомнил мне о нем.
Под конец все произошло очень быстро. Пять лет мы были вместе. Жили весело, насыщенно и со вкусом. Мы иногда говорили о свадьбе, о браке и, хотя еще не были к этому окончательно готовы, оба понимали, что когда нибудь это случится. Когда мы повзрослеем.
Но в процессе взросления я его потеряла. Где то по дороге. Не сразу, не в один день, а постепенно. Он исчезал потихоньку, отдаляясь все больше и больше. То есть физически он присутствовал, мы все время были вместе, но я чувствовала, что он куда то уходит, даже если сидит в соседнем кресле. А потом он попросил меня его выслушать. И у нас состоялась дружеская беседа. Но до того у нас был очень важный разговор.
Он только что подписал контракт на новое тревел шоу и начал ездить один, без меня. Подозреваю, что это была пробная попытка, этакая дегустация вольной жизни, а может, и нечто большее. Может, он искал что то, чего ему не хватало в нашей бывшей пекарне. Сейчас мне иногда кажется, что он встречался с другими девушками, но никаких реальных поводов, кроме моей паранойи, для таких мыслей нет. Он съездил в Финляндию и вернулся оттуда другим человеком, как будто побывал на Луне или пережил духовное откровение. Безостановочно говорил о мире, тишине и покое, о полном своем единении со всеми тамошними гребаными пространствами и их обитателями, способными выжить при минус сорока. Твердил, что я даже представить себе не могу, даже приблизительно вообразить, как там волшебно. Я говорила, что могу. Что я способна осознать, что такое покой, первозданность и полное слияние с природой. И я на самом деле способна. Я не совсем так это тогда выразила, и глаза мои не заблистали ярко голубым светом, точно в них отразились высокие небеса с райскими вратами, но я правда понимала его чувства.
– Люси, ты не понимаешь, поверь мне, ты не понимаешь.
– Что значит ты не понимаешь? Чем я так отличаюсь от всех остальных, что не способна понять, что значит гребаное слияние с природой? Совсем, знаешь ли, не обязательно ехать в Катманду, чтобы обрести внутренний покой, некоторые способны на это прямо здесь, в городе. В пенной ванне. С книгой. И стаканом вина.
А потом состоялась дружеская беседа. Потом, но не сразу, а через несколько дней или даже недель. Короче, спустя какое то время. И за это время я поняла: он считает, что мы разные люди и я не способна оценить, какой он содержательный и глубокий. Прежде такого никогда не было. Я всегда знала, что мы разные, но не думала, что и он это знает. Ерунда вроде, а если подумать, то это и есть самое главное. Я путешествовала, чтобы увидеть новые места, а он – чтобы открыть что то новое в себе. Догадываюсь, что человеку, собирающему себя по частям, трудно находиться рядом с тем, кто и так обладает внутренней целостностью.
Да, так возвращаясь к дружеской беседе. Блейк предложил мне тогда сделать очень глупую вещь, и я согласилась, о чем теперь жалею денно и нощно. Не знаю, как я могла согласиться. Конечно, я была подавлена. До такой степени, что обратилась к религии – к религии Силчестеров, поклоняющихся многоликому «Что скажут люди». Блейк предложил мне говорить всем, что это я от него ушла. Он думал, что так мне будет проще. Сейчас, в здравом уме, я не могу понять, почему я на это клюнула. Но факт остается фактом.
В каком то смысле это и впрямь мне помогло, придало сил в разговорах с родителями и с друзьями. Я могла сказать: «У нас не сложилось, пришлось мне уйти от него». И после этого никто уже не задавал лишних вопросов. А если бы я сказала, что он от меня ушел, то на меня обрушился бы поток сочувствия, все стали бы толковать ситуацию с позиций защиты меня, бедной, прикидывать, что я могла сделать не так, нет ли тут и моей вины, боялись бы мне сказать, что видели его с новой девушкой и прочее, и прочее. В общем, на первый взгляд это была хорошая идея. Но только на первый. Я не могла сказать о нем ни единого слова осуждения, ведь в ответ все хором заявляли, что ему, бедолаге, сейчас очень тяжело. Друзья, не боясь задеть мои чувства, все время так или иначе упоминают о нем, а я должна делать вид, что меня это ничуть не интересует. Я не могу показать, что мне больно, пожаловаться и дать волю чувствам. Меня опутали толстые, крепкие нити лжи.
Я вынуждена держать в себе этот большой секрет, этот комок боли, из за чего я то впадаю в ярость, то начинаю страшно себя жалеть. И поскольку не могу ни с кем об этом поговорить и никто поэтому не может мне помочь, мне очень одиноко в моем засекреченном мире.
Когда я вылетела со своей отличной, высокооплачиваемой работы, я никому не могла рассказать о том, почему это произошло: мне пришлось бы признаться, что до этого я врала. И я сказала, что сама уволилась, а эта ложь потянула за собой другие, и они множились, переплетались… и в итоге все сошлось, важен результат.
Вот и все, что я готова, как он говорит, «осознать», потому что в итоге я вполне счастлива и довольна тем, как устроена моя жизнь.
Если бы Жизнь встретился со мной два года назад, я бы с ним согласилась. Тогда мне казалось, что я падаю в пропасть, но теперь нет, теперь ни за что. Я сверзилась с огромной высоты и приземлилась на свое место. Кому то, возможно, мое положение кажется ненадежным и шатким. Но мне очень уютно, удобно и хорошо. Все у меня отлично.
В вестибюле кошмарного здания никого не было, Американ Пай куда то ушла. Я оставила на стойке шоколадку, которую принесла для нее. Воздушный «Милки Вей», она ведь сказала по телефону, что любит такой.
И вышла на улицу, стараясь поскорее забыть мелкого раздражающего зануду, на которого зря потратила полвоскресенья. Не получалось. Этот зануда был олицетворением моей жизни, и я не могла так сразу забыть о нем. Мне не на что было отвлечься, не на что переключиться: ни одной машины – уехать отсюда, ни компа – отправить имейл, ни факса – послать сообщение, ни родственника – позвонить, ни друга – все ему рассказать. И я ощутила легкую тревогу. Жизнь только что сказал, что я буду одинока и несчастна. Не знаю, что человек должен сделать, получив такую информацию, правда не знаю. Этого он мне не сказал. Мне хотелось одного – доказать обратное. Так человек, которому сообщили, что он болен, отказывается в это поверить, если никаких симптомов, подтверждающих диагноз, у него пока нет.
Я увидела кафе на углу, и решение пришло само. Я люблю кофе, и меня радуют приятные мелочи жизни, они поднимают настроение. В кафе я буду не одна, а кофе меня порадует. Не одинокая и не несчастная – вот так то.
Там было много народу, но я углядела свободный столик. Пробралась к нему, села и заказала чашку кофе. Вокруг громко, оживленно болтали, и это было кстати, потому что отвлекало от собственных мыслей. Нечего мне задумываться попусту. Все у меня прекрасно, просто супер. Я свободная женщина, у меня есть работа, я всем довольна, и мне хочется развеяться. Как угодно, лишь бы не думать. Дверь в кафе открылась, звякнул колокольчик, и многие автоматически обернулись посмотреть, кто вошел. После чего правильные парни вернулись к своим разговорам, а все прочие продолжали глупо таращиться, потому что в кафе вошел самый красивый мужчина, какого я видела в жизни. Он оглядел зал и направился в мою сторону.
– Привет. – Запредельный красавец улыбнулся и положил руки на спинку свободного стула. – Вы одна?
– Простите?
– Здесь свободно? Все места заняты, вы не возражаете, если я присоединюсь к вам?
На самом деле позади меня было свободное место, но я не стала ему на это указывать. У него было красивое мужественное лицо, удивительно пропорциональное, благородный нос, четко очерченный рот, волевой подбородок. Я подумала о том, почему моя семья решила обратиться к моей Жизни. Почему, черт возьми, Жизнь решил, что мы должны встретиться, ведь на свете столько по настоящему несчастных людей и мой случай вовсе не катастрофический. Я выкарабкалась, я в порядке. Не боюсь знакомиться с новыми людьми. Не цепляюсь за прошлое. Почему они думают, что мне плохо?
– Конечно, садитесь, – сказала я, осушила одним глотком свою чашку и встала. – Столик ваш, я как раз ухожу, встречаюсь со своим бойфрендом.
Красавец, кажется, был несколько разочарован, но пробормотал что то вежливое.
О'кей, я соврала.
Но пройдет всего несколько часов, и в итоге все сойдется.
«Сегодня мы встали в половине пятого. – Он слегка задыхается, капли пота стекают по смуглым от загара щекам и исчезают в небрежной щетине на подбородке. – Дорога от хостела до Мачу Пикчу занимает около полутора часов, и нам посоветовали выйти пораньше, чтобы добраться из Винай Вайна сюда, к Потерянному городу инков, до восхода солнца».
На темно синей футболке, плотно обтягивающей бицепсы, влажные пятна – на груди, на спине и под мышками. Он в бежевых походных шортах и армейских ботинках. Загорелый, мускулистый, улыбчивый.
Камера дала дальний план, я нажала на паузу. Мистер Пэн вспрыгнул ко мне на диван.
– Привет, Мэри.
Он замурлыкал.
– Сегодня он идет Тропой инков. Мы должны были сделать это вместе. Посмотрим, с кем он это делает теперь…
Я внимательно изучила девушек на заднем плане. Ее там не было, и я снова нажала на воспроизведение.
«Как видите, тропа идет по горному склону, затем теряется в окутанном туманом лесу и выходит к почти вертикальному подъему. Пятьдесят крутых ступеней вверх, и мы у Инти Пунку, что означает Врата Солнца».
Ближний план – он тяжело дышит, улыбается, камера дает панораму, снова наезд на него, на его ботинки, рюкзак, затылок, затем опять на пейзаж, потом на его солнечные очки, в которых отражается этот пейзаж. Все вещи новые, ни одной купленной мною.
«Вот мы и на месте. – Он смотрит прямо в объектив, весело сверкая белозубой улыбкой. Переводит взгляд вдаль, снимает очки и чуть прищуривается. – Вот это да!»
Я остановила запись. Долго вглядывалась в его лицо и улыбалась. Я знала, это его искренняя реакция, а не переснятый двадцать раз постановочный кадр. Он ничего не изображает, ему на самом деле там безумно хорошо, и странным образом я ощутила, что переживаю его восторг вместе с ним. Как это бывало раньше, в прежние годы.
Ладно, посмотрим дальше. Камера дала панораму, и я увидела то, что видел он.
«Вот он, Мачу Пикчу во всей своей красе. Фантастическое зрелище. Прекрасное».
Он поворачивает голову, камера следует за ним. Так, какие то люди. Я нажала на паузу. Девушка, еще девушка… нет, ее там нету.
В следующем эпизоде он уже сменил футболку, вытер пот, больше не задыхался и выглядел свежим и отдохнувшим. Он перешел к заключительной части передачи, вкратце рассказал еще раз про все путешествие и процитировал Роя М. Гудмана: «Помните, что счастье – это сама дорога, а не то, куда она приведет». Потом улыбнулся… господи, его улыбка, глаза, волосы, его руки – я помню, как они обнимали меня, когда он засыпал рядом со мной, когда мы вместе мылись в душе, помню, как он готовил мне еду, гладил меня. Его сильные нежные руки. Которые меня оттолкнули.
«Хорошо бы мы были здесь вместе». – Он подмигнул, и все, пошли титры.
– Хорошо бы, – прошептала я и проглотила сухой комок в горле. У меня противно заныло в животе и больно сжалось сердце, я не хотела, чтобы он исчезал, я бы посмотрела на него еще. Спазм прошел, и я пустила титры по новой. Да, она есть в списке участников проекта. Тогда я взяла лэптоп и посмотрела на «Фейсбуке» ее статус. Свободна.
Знаю, я психопатка, но еще я знаю, что почти всегда моя паранойя оправдывается, и это вовсе не паранойя, а внутреннее чутье, которое очень редко меня обманывает. Однако прошло уже почти три года, а они, судя по всему, не вместе. Мне даже неизвестно, как часто они общаются по работе и чем она, ассистент режиссера, занимается. Я плохо себе представляю, как снимают телешоу, но, когда он поехал на студию подписывать контракт, я была с ним. Нас познакомили со съемочной группой, и она была там, и я кое что ощутила тогда. Ощутила ее интерес к нему. А когда мы расстались, мои ощущения окрепли, причем настолько, что это уже граничит с манией. Но я ничего не могу с собой поделать. Ее зовут Дженна. Гиена по имени Дженна. И всякий раз, как я слышу это имя, я вспоминаю о ней и проникаюсь ненавистью к ее ни в чем не повинной тезке. Она из Австралии, и я ненавижу всех, кто из Австралии. Дикость какая то, Австралия мне всегда очень нравилась, а эту Дженну я совершенно не знаю, но я создала из нее врага, и все в ней мне отвратительно, до последней мелочи.
Чтобы совсем себя доконать, я представила, как они принялись заниматься сексом на вершине горы, стоило оператору выключить камеру. Интересно, с кем он проводит ночи в своей маленькой палатке, в забитых туристами хостелах и отельчиках? Его работа предполагает тесное общение с людьми, с женщинами, с чертовой Дженной. По ночам она пробирается к нему в палатку, раздевается догола и, как он не пытается обуздать свои желания, они берут верх, потому что он мужчина, он покоритель гор, и жизнь на природе подстегивает его естество. Каждый раз, как я вижу его на экране, я представляю себе их вместе. И все же какие обязанности у помощника режиссера? Я посмотрела в Интернете и выяснила, что помощники бывают разные – одни работают в офисе, другие мотаются по съемкам. Это принципиальное отличие – либо их дорожки пересекаются редко, либо она постоянно околачивается рядом. Заодно я посмотрела про других женщин из съемочной группы и решила, что кроме Дженны австралогиены никто из них не может его заинтересовать.
Звонок мобильника вернул меня к реальности. Опять Райли. Со вчерашнего дня от него уже девять пропущенных звонков и два от мамы. Силчестеры никого не игнорируют, не закатывают трагедии и не поднимают шум. Поэтому я еще вчера отослала им обоим сообщения, что я вне зоны действия и позвоню сразу как смогу Я не злилась на них, ведь они волновались обо мне и хотели хоть как то помочь, но у меня не было сил на пустую болтовню. Мне было горько и странно, что они решили, будто я дошла до точки и помогать мне надо втихаря, за моей спиной, а не сказали все прямо. Я всегда старалась не обременять их своими проблемами, даже Райли. На семейных сборищах он выступает в роли моего сообщника, но это не значит, что он мой лучший друг. Он мой брат, а есть вещи, которые братья не должны или не хотят знать.
Я не ответила на звонок, но тут же послала ему вежливое сообщение – я сейчас у друзей, отзвоню позже. Он немедленно прислал ответ: «Тогда ты не выкл. ТВ, стою за дверью».
Я вскочила, Мистер Пэн тоже, но за мной не пошел. Он поспешил в ванную и приготовился защищать меня из под прикрытия, то есть корзины для белья.
– Райли? – Я подошла к двери.
– Да.
Я вздохнула.
– Я не могу тебя впустить.
– О'кей. А ты можешь сама выйти?
Я чуть чуть приоткрыла дверь, чтобы он не смог заглянуть внутрь, и проскользнула в щелку. Он, конечно, попытался заглянуть, но я захлопнула дверь.
– У тебя гости?
– Да. Разгоряченный голый мужик лежит в кровати и ждет, когда же я вернусь.
– Люси. – Он скривился.
– Я пошутила.
– Так там никого нет?
– Есть.
Я не соврала. Там был Мистер Пэн.
– Извини. А там… там, ну ты понимаешь?
– Жизнь? Нет, я встречалась с ним в офисе, с утра.
– С ним?
– Да.
– Странно.
– Угу.
– Как все прошло?
– Отлично. Он был очень любезен. Ему просто надо было кое что уточнить. Мы славно поболтали, и, скорее всего, больше нам нет нужды встречаться.
– Правда?
– Да, и нечего так удивляться, – отрезала я.
– О'кей, – он переступил с ноги на ногу, – значит, все нормально.
– Да. Он вообще не очень понял, зачем нам надо было пересекаться.
– Правда?
– Ну да. Это типа водительского теста на алкоголь.
– В смысле?
– Полицейские же наугад проверяют, не всех водителей подряд, а по случайности. А это тест на жизнь, и по случайности выбор пал на меня.
– A а, о'кей.
Повисло молчание.
– Да, я вот зачем приехал. Нашел по случайности, – он вынул руку из за спины, и я увидела свои туфли, – ищу по всему королевству, кому они придутся впору.
Я улыбнулась.
– Вы позволите?
Он опустился на одно колено, приподнял мою ногу, заметил, что я в разных носках, и с большим трудом удержался от комментариев. Снял носок и надел мне туфлю.
– Подошла! – Он смешно спародировал изумление.
– И отныне мы будем жить долго и инцестуально?
Он нахмурился, прислонился к дверному косяку и уставился на меня.
– Ты чего?
– Ничего.
– Ну говори, Райли. Ты же не из за туфель сюда приехал.
– Ничего, – повторил он. – Просто… я тут недавно общался с одним парнем из «Квин и Даунинг», где ты раньше работала, и он рассказал мне кое что…
Райли внимательно наблюдал за мной. Я попыталась изобразить, что смущена, чтобы он не понял, что я испугана, и он дал задний ход.
– Как бы то ни было, он, видимо, ошибся. – Райли прочистил горло.
– Кто это был? – спокойно осведомилась я.
– Гэвин Лиседел.
Я закатила глаза.
– Да он же законченная сплетница. (На самом деле очень достойный человек.) Я знаю, что он рассказывает про меня всякие небылицы. Не переживай, что бы он ни сказал, это полное вранье. Говорят, он уже много лет изменяет своей жене с мужиками, так что сам понимаешь…
Насколько я знаю, Гэвин счастливо живет с женой. Я только что в одну секунду испортила человеку безупречную репутацию. Плевать, он испортил мою, хоть она никогда и не была безупречной, да и сказал он скорее всего правду. Мне стало мерзко, и я быстро добавила:
– Но вообще то все к нему хорошо относятся, и он прекрасно знает свое дело.
Райли кивнул. Мне не удалось убедить его до конца, но настроение у него улучшилось.
– Я все вспоминаю, как ты сказала, что отец не из тех, кого вскормили грудью.
Он рассмеялся, потом откинул голову назад и расхохотался уже во все горло.
Я не удержалась и тоже хихикнула.
– Как думаешь, почему она его не кормила? Переживала, что сиськи обвиснут и сморщатся?
Он потряс головой, точно сама мысль об этом была ему противна.
Дверь напротив открылась, и оттуда выглянула сильно смущенная соседка.
– Привет, Люси, извините, ради бога, но если бы вы чуть чуть потише… ой, здрасте. – Она заметила Райли.
– Это вы извините, – Райли развел руками, – все, я уже ухожу.
– Мне так неловко, но у меня там… – Она многозначительно указала себе за спину, в квартиру, и ничего не добавила. – Вы так похожи. Вы брат Люси?
– Верно. Райли.
Он протянул ей руку, и они поздоровались. Ну и дела. Я то даже не помню, как ее зовут. Она представилась, когда мы познакомились, и я в ту же секунду забыла ее имя, а потом было неудобно переспрашивать, поэтому я всегда обращаюсь к ней абстрактно: привет, здрасте, добрый день. Сильно подозреваю, что ее зовут Руфь, но твердой уверенности у меня нет, так что лучше не рисковать.
– Клэр.
Ах вот оно что.
– Привет, Клэр.
Райли по привычке наградил ее восхищенно заинтересованным взглядом, из тех, что сражают девушек наповал: нежным, но твердым, «вы можете мне доверять» взглядом. На меня бы это подействовало, но Клэр не поддалась его чарам, отринула все его немые намеки и быстренько распрощалась.
– Теряешь навык.
– Ничего страшного, со всеми случается.
Он опять посерьезнел.
– Что еще, Райли?
– Ничего, все о'кей…
И пошел к лифту.
– Спасибо за туфли, – ласково поблагодарила я.
Он не обернулся, только отсалютовал мне и был таков. Я не успела войти к себе, как соседняя дверь открылась, высунулась… опять забыла, как бишь ее, и торопливо выпалила:
– Если вам вдруг захочется попить кофе, приходите. Без всяких предупреждений, просто приходите, я всегда дома.
– Ладно, о'кей.
Я как то растерялась. Мы познакомились больше года назад, и, не считая недавнего разговора в лифте, это была самая длинная речь, которую кто то из нас произнес. Раньше она никогда со мной не заговаривала. Наверное, так истосковалась по общению, сидя все время дома, что готова с кем угодно поболтать, даже со мной.
– Спасибо. Э э… и вы заходите.
Больше я ничего не смогла придумать и закрыла за собой дверь.
Но только я совершенно не хотела, чтобы она пришла пить кофе, и не хотела, чтобы сюда приходил Райли. Он никогда здесь не был, и никто из моих родных не был. И из друзей. Это мое пространство.
Но даже мне уже режет взгляд этот жуткий бардак. Ковер правда надо почистить. И лучше я сделаю это своими силами, не беспокоя домовладельца, а то он заметит прожженные пятна и потребует возместить ущерб. Я отыскала на ковре номер, записанный маркером, взяла телефон и поскорей, пока не передумала, позвонила. Происходит нечто поистине монументальное – я делаю то, что надо сделать. Тяжкий груз, который я таким образом на себя взвалила, с каждым следующим шагом давил на меня все сильнее. Когда я услышала сигнал соединения, мне захотелось бросить трубку. Это не просто звонок, это хлопоты, которые мне ни к чему. Придется брать на работе день за свой счет, ждать какого то типа, который, разумеется, опоздает на несколько часов, и к тому же показать ему все мои позорные темные пятна, которые надо удалить. Как унизительно. На том конце раздавались долгие гудки, потом что то клацнуло, как будто сейчас мне наконец ответят, но вместо этого пошли гудки другой тональности. Я как раз решила отключиться, когда мужской голос сказал:
– Алло?
Там, где он находился, было шумно. Как в пабе. Мне пришлось отодвинуть трубку подальше от уха.
– Простите, одну минуту, – прокричал голос, и мне захотелось прокричать в ответ, что все о'кей, я случайно набрала не тот номер. Во первых, я передумала – не хочу никаких посторонних у себя дома, во вторых, я действительно начала думать, что номер не тот. Чтобы это проверить, я попыталась найти карточку, которую мне всучила Американ Пай. В любом случае, он меня не слышал, потому что, видимо, продирался к выходу сквозь толпу народа.
– Одну минуту, – снова крикнул он мне.
– Да все в порядке, – я тоже невольно начала орать, – я просто…
Но он уже не слышал. Потом в трубке стало тихо, потом я услышала звук торопливых шагов, отдаленный смех и наконец:
– Алло? Вы еще здесь?
Я откинулась на спинку дивана.
– Да, здрасте.
– Прошу прощения, что так долго. С кем я говорю?
– М м, на самом деле, похоже, вы зря прикладывали столько сил, чтобы меня услышать. Думаю, я ошиблась номером.
– Вот тебе и на. – Он засмеялся.
– Угу. Извините уж.
Я перелезла через диванную спинку и оказалась на кухне. Заглянула в холодильник. Поесть, как всегда, нечего.
Он помолчал, потом чиркнула спичка, и я услышала, как он затянулся сигаретой.
– Простите, дурная привычка. Моя сестра говорит, если б я бросил курить, то нашел бы себе девушку.
– А я на работе притворяюсь, что курю. Чтоб уйти на перерыв.
Неужели я сказала это вслух?
– И что будет, если они узнают?
– А я затягиваюсь, когда рядом кто то есть.
Он засмеялся:
– Вы на многое готовы, чтобы оторваться от работы.
– Я готова на все, чтобы оторваться.
– Например, поболтать по неправильному номеру?
– Вроде того.
– Скажете, как вас зовут, или это означает порвать с приличиями? И нарушить правила общения по неправильному номеру?
– Ничто не мешает мне назвать совершенно незнакомому человеку свое имя. Гертруда.
– Чудесное имя, Гертруда. – Я слышала, что он улыбается.
– Что ж, благодарю.
– А я Джузеппе.
– Рада познакомиться, Джузеппе. Как поживает Пиноккио?
– Врет с три короба и хвастает, что никому не позволит водить себя за нос.
– Он всегда был такой.
Тут я поняла, что хотя это куда более приятный разговор, чем с моим отцом, но пора закругляться.
– Что ж, думаю, мне пора отпустить вас обратно в паб.
– Знаете, здесь сегодня выступает группа «Аслан».
– Они мне нравятся.
– Мы на Викар стрит, приходите.
– Кто «мы»?
– Мы с Томом.
– Я бы пришла, конечно, только вот мы с Томом поругались, и будет неудобно, если я вдруг заявлюсь.
– Даже если он извинится?
– Поверьте, он ни за что не извинится.
– Том вообще в каждой бочке затычка, не обращайте внимания. У меня есть лишний билет, я его оставлю у бармена для вас.
Надо же, какая дружелюбная готовность к общению.
– А если я беззубая замужняя старуха, у меня десять детей и бельмо на глазу?
– Господи, так вы женщина?
Я засмеялась.
– Ну что, придете?
– Вы всем, кто ошибся номером, предлагаете встретиться?
– Некоторым.
– Кто нибудь соглашался?
– Одна. Теперь у меня есть беззубая замужняя старуха с десятью детьми и бельмом на глазу.
– Они поют «Положись на меня»?
– Нет, только собираются. Кроме шуток, вам нравится эта песня?
– Угу.
Я открыла холодильник. Цыпленок под соусом карри или мясная запеканка с картофелем? Цыпленок на неделю просроченный, запеканка будет просрочена завтра. Я попыталась вилкой отколупать целлофановую упаковку. Цыпленок примерз накрепко.
– Вы их когда нибудь слышали вживую?
– Нет, но это значится в списке моих первоочередных дел.
– И что еще в списке?
– Пообедать.
– Высокая цель, уважаю. Скажете, как вас на самом деле зовут?
– He а. А вы?
– Дон.
– Дон… а дальше?
– Локвуд.
Сердце у меня подпрыгнуло, и по спине побежали мурашки. Мистер Пэн почуял, что что то не так, и вскочил, готовый защищать меня или сам спрятаться.
– Эй, вы еще там?
– Вы сказали – Дон Локвуд? – с трудом выговорила я.
– Да, а что?
Я судорожно глотнула воздуху:
– Вы шутите?
– Вовсе нет. Урожденный Дон Локвуд. Ладно, вру. На самом деле меня сначала назвали Джасинта, но потом обнаружилось, что я мальчик. Сейчас то уж никто не перепутает, уверяю вас. А что, это все таки правильный номер?
Я расхаживала по кухне, начисто забыв о цыпленке карри. Я не верю в знаки судьбы, потому что не понимаю, что они значат, но это просто невероятное, сногсшибательное совпадение.
– Дон Локвуд… так зовут персонажа Джина Келли в «Поющих под дождем».
– Понятно.
– Да.
– А вы поклонница Джина Келли и/или этого фильма. Замечательная новость.
– Главное, свежая, – рассмеялась я. – Только не рассказывайте, будто вам никогда раньше не говорили, что вас зовут, как героя этой картины.
– Уверяю вас, ни один человек младше восьмидесяти пяти лет мне об этом никогда не говорил.
– Даже те, кто ошибся номером?
– Даже они.
– А вам сколько? – Я вдруг испугалась, что ему пятнадцать и полиция уже едет ко мне.
– Тридцать пять и три четверти.
– Ни за что не поверю, что за все тридцать пять и три четверти вам об этом ни разу не сказали.
– Это потому, что большинство моих знакомых, в отличие от вас, младше ста лет.
– До того, как мне стукнет сто, еще по крайней мере две недели.
– Ага. Понятно. Тридцать? Сорок? Пятьдесят?
– Тридцать.
– Это вершина, дальше только вниз, поверьте мне.
Он умолк, и я умолкла, непринужденность ушла, мы были два посторонних человека, разговаривавшие по ошибке, и оба хотели повесить трубку.
– Приятно было поболтать, Дон. Спасибо, что предложили мне билет.
– Пока, беззубая замужняя старуха, – сказал он, и мы рассмеялись.
Я положила трубку и поймала свое отражение в зеркале в ванной. Я была похожа на маму – улыбка освещала мое лицо. Она быстро потускнела, когда я поняла, что просто потрепалась с незнакомым типом по телефону. Возможно, они правы, возможно, я что то упускаю. Я рано легла спать, а в полпервого меня разбудил звонок, перепугав напрочь. На экране высветился незнакомый номер, и я не стала отвечать. Дождалась, когда телефон умолкнет, и снова легла. Через три секунды телефон зазвонил снова. Я ответила, надеясь, что это не плохие новости. Все, что я услышала, были крики, вопли и шум. Я отодвинула телефон от уха, различила музыку, потом пение, потом узнала песню.
Если думаешь, что жизнь – пустая трата времени
И что время твое впустую прожито,
То спустись на землю, оглянись вокруг.
Что тут: скверная ситуация
Или всенародная демонстрация,
И куда бы нам от них лучше спрятаться?
Я откинулась на подушку и дослушала до конца. Песня кончилась, и я подождала, что он что нибудь скажет. Но тут началась следующая, и он отключился.
Улыбаясь, я послала ему сообщение: «Спасибо».
Он сразу же написал: «Одним делом меньше в вашем списке. Бай».
Долго долго я смотрела на эти слова, а потом сохранила номер в телефоне. Дон Локвуд. Мне доставляло удовольствие видеть эти слова.
Неделю спустя я проснулась в семь утра в самом что ни на есть вонючем настроении. Именно так, это точное определение. Разумеется, я не проспала целую неделю, просто ничего особо примечательного за эти дни не случилось. Я поняла, что у меня паршивое настроение, как только открыла глаза и обнаружила, что все вокруг провоняло креветочным салатом, который я забыла на столе. Мне стало омерзительно до мозга костей, как иногда пробирает холод – до самого нутра, и ничем не можешь согреться. Кроме того, я физически ощущала присутствие очередного письма. Я знала, что конверт лежит на прожженном ковролине, еще до того, как его увидела. Письмо пришло совсем недавно, раз кот не успел на него пописать. Оно валялось поверх маленьких, розоватых от креветочного салата отпечатков лап. Салат Мистер Пэн опрокинул на пол, а потом вляпался в него и натоптал где только можно.
С тех пор как мы виделись с Жизнью в прошлое воскресенье, письма приходили каждый день. Я упорно их игнорировала, и этот понедельник не станет исключением. Идя в ванную, я нарочно наступила на конверт – как ребенок, который наказывает свои игрушки, чтобы самоутвердиться. Мистер Пэн, должно быть, понял, что натворил, и почуял мое вонючее настроение, а потому держался от меня подальше. Я приняла душ, сняла платье с карниза и быстро привела себя в порядок. Покормила кота завтраком, выбросила письмо и пошла на работу.
– Доброе утро, Люси. – Соседка открыла дверь, едва я вышла за порог.
Следит она, что ли, за мной? Не будь я уверена в обратном, так заподозрила бы, что она караулит меня под дверью.
– Доброе утро.
Я попыталась отыскать в памяти ее имя, но ничего, кроме обрывков злобных мыслей, там не обнаружила. И отвернулась, чтобы запереть дверь.
– Люси, можно вас попросить об одолжении?
Голос ее дрожал. Я немедленно повернулась обратно. Глаза у нее были красные и опухшие, как будто она всю ночь плакала. Я смягчилась, дурное настроение временно отступило.
– Вы бы не могли оставить это внизу у консьержа? Я вызвала курьера, но они отказываются подниматься в квартиры, – а он спит, я не могу спуститься…
– Разумеется, без проблем.
Я взяла у нее спортивную сумку.
Глаза она вытерла, но голос ее выдавал – еле слышно пробормотав «спасибо», она смешалась и умолкла.
– У вас все в порядке?
– Да, спасибо… просто… м м…
Она всячески пыталась взять себя в руки, выпрямилась и прочистила горло, но глаза опять наполнились слезами, и с этим она ничего не могла поделать.
– Маму вчера увезли в больницу. Похоже, у нее неважно обстоят дела.
– Очень вам сочувствую.
Она небрежно махнула рукой, пытаясь скрыть тревогу и успокоиться.
– Я там собрала кое какие вещи, которые могут ей понадобиться. Ну, что обычно в больницу передают тем, кто… – Она не договорила.
– Вас к ней не пускают?
– Нет нет, пускают, но я не могу к ней поехать, потому что… – Она прислушалась, спит ли младенец.
– Ох.
Я знала, что должна сказать дальше, но не была уверена, что хочу это сказать и что это вообще будет правильно. И все таки нерешительно предложила:
– Если хотите, я могу посидеть с… – черт, не знаю, мальчик у нее или девочка, – с ребенком.
– Его зовут Конор. – Она опять откашлялась. – Спасибо огромное, но я так боюсь его оставлять с кем нибудь.
– Прекрасно вас понимаю, – горячо поддержала я. – Не беспокойтесь, я передам сумку консьержу.
Она снова еле слышно поблагодарила меня. Я уже вошла в лифт, когда она вдруг громко сказала мне вслед:
– Люси, если я все же передумаю, если мне совершенно необходимо будет уйти, как я могу с вами связаться?
– Э э, ну, вы можете меня дождаться, я прихожу около восьми… Или, – я ужасно не хотела давать ей свой мобильный, потому что тогда она постоянно будет мне досаждать, – или связаться со мной по имейлу.
И посмотрела на встревоженное лицо, с надеждой обращенное ко мне. Ее мать, возможно, при смерти, а я ей предлагаю связаться со мной по почте.
– А можете мне позвонить.
Мне показалось, или она слегка расправила плечи? Я дала ей номер своего мобильного и поскорей отчалила. Выпила чашку капучино в «Старбакс» на углу дома, купила газету и пожертвовала возможностью встретить в метро шустрого бродягу, поехав на работу на Себастиане. Мне опять нужно наведаться в автосервис, и я даже думать боюсь, какой они выставят счет.
На входе в наше офисное здание я предъявила удостоверение. Компания «Мантика» расположена в пригороде, в новом промышленном районе, и здешняя архитектура более всего напоминает внеземной космодром. Десять лет назад компания построила в Ирландии свой завод и в целях повышения производительности сосредоточила все офисные помещения поблизости от него, полагая, что это очень разумный ход. С тех пор благодаря неземным ценам за аренду прибыли неуклонно падают и из тысячи двухсот сотрудников сотню уже уволили. Специфическая ирония заключается в том, что по гречески «мантика» означает «искусство предвидеть будущее», но никто по этому поводу почему то не веселится. Сейчас дела вроде бы наладились, и руководство заверяет нас, что мы можем быть совершенно спокойны, однако почти все нервничают, памятуя о тех ста уволенных. После них осталось множество свободных мест, и, хоть нам искренне жаль ушедших, мы с радостью воспользовались теми столами и стульями, которые показались нами более удобными.
Я страшно удивлялась, что не подпала под сокращение одной из первых. Я перевожу инструкции по эксплуатации товара, и на сегодня нас шестеро в отделе по переводу. Кому то может показаться, что дело это – мы выпускаем инструкции на немецком, французском, испанском, голландском и итальянском – совсем несложное, да так оно и есть, одна беда, я не знаю испанского. То есть я знаю его немножко, совсем чуть чуть, а потому передаю эту часть работы своей знакомой, которая испанский знает блестяще, недаром она родом из Мадрида. Ее мои просьбы, похоже, не слишком обременяют, а мне это стоит бутылку потина, которую я презентую ей на Рождество. В свое время я год проработала в Милане, потом год в Германии, а в Париже защитила диплом на факультете бизнеса. Чтобы выучить голландский, я ходила на вечерние курсы, а с будущей «наемной сотрудницей» познакомилась в Мадриде на предсвадебном девичнике своей подруги. И хотя я не стала юристом, как Райли, и не занялась медициной, как Филипп, подозреваю, что отец немного гордился моими успехами в университете и тем, что я знаю несколько языков. Впрочем, если и гордился, то лишь до тех пор, пока я не перешла на эту работу. И зачатки его уважения ко мне улетучились в один миг.
Первой, кого я встретила в офисе, была Длинноносая Сука, которую родители окрестили Луизой. Ради приличия буду называть ее просто Длинноносая. Работает она администратором, через год у нее свадьба – великое событие, к которому она начала готовиться с той минуты, как стала оплодотворенной яйцеклеткой. Когда Рыбьей Морды нет поблизости, Длинноносая изучает журналы и выдирает оттуда картинки, чтобы выбрать подходящие декорации для Главного Дня Жизни. Не могу сказать, что у меня идеальный вкус, но смею надеяться, что я не лишена его вовсе, и меня раздражает ее беспрерывная пошлая болтовня о нарядах и косметике, выбор которых никак не зависит от того, за кого она выйдет замуж. Она бесконечно расспрашивает всех и каждого, как прошел их «особый день». К информации она относится не как сорока, но как пиранья, хищно пожирая каждое произнесенное собеседником слово. Разговоры с ней походят на интервью, и я понимаю, что вопросы она задает не из интереса к моей жизни и даже не из любопытства, а чтобы узнать нечто полезное. Когда ей не нравится то, что она слышит, она сразу воротит длинный нос в сторону, а когда нравится, внимательно дослушивает до конца и потом скоренько бежит за свой стол, чтобы задокументировать новые сведения. Я терпеть ее не могу, и ее футболки в обтяжку с идиотскими надписями, и жирные складки на животе раздражают меня день ото дня все больше. Именно мелочи способны вызвать сильнейшую неприязнь к человеку, хотя, когда Блейк ушел, я особенно тосковала по тем вещам, которые прежде меня так раздражали, например, что он скрипит зубами во сне.
Сегодня она напялила блейзер поверх очередной тесной футболки. На груди у нее портрет Шекспира, а надпись гласит: «В уме нечутком не место шуткам».3 Сомневаюсь, что она удосужилась ее хотя бы прочитать.
– Доброе утро, Люси.
– Привет, Луиза. – Я улыбнулась ей и подождала сегодняшнего вопроса номер один.
– Вы были в Египте?
Мы были там с Блейком. Все по полной программе: ездили на верблюдах по Сахаре, любовались пирамидами, купались в Красном море и плавали на круизном корабле по Нилу. Но Длинноносая спрашивала из чисто практического интереса, а вовсе не для того, чтобы разделить мои чудесные воспоминания.
– К сожалению, нет.
Физиономия ее поскучнела. Я отправилась прямиком к своему столу, выбросила в корзину стаканчик из под капучино, повесила плащ и пошла налить себе еще кофе. Обнаружилось, что весь отдел сгрудился на крошечной кухне.
– У вас тут конспиративная сходка?
– Доброе утро, принцесса, – расплылся в улыбочке Грэм Гулькин Хрен. – Кофе?
– Спасибо, я себе сделаю.
Я проскользнула мимо него, чтобы включить чайник. Он облокотился о стойку и слегка прогнулся вперед, чтобы я задела то, что он выпятил. Я подумала, не заехать ли ему туда коленкой. Грэм наш офисный бабник, он посмотрел все серии «Безумцев» и теперь мечтает завести интрижку на работе. Он женат, у него есть дети. Волосы он зачесывает назад и укладывает гелем, так что получается сальный вихор. Гулькин Хрен надеется, что это делает его похожим на сериальных безумцев, работающих на роскошной Мэдисон авеню в процветающем рекламном агентстве. Он так обильно поливает себя после бритья какой то приторной дрянью, что всегда заранее знаешь о его приближении – в воздухе распространяется нестерпимая вонь. Его вкрадчивые комплименты ни секунды меня не радуют, и порадовать, мне кажется, они могут только ту женщину, которая мечтает провести ночь со скунсом Пепе ле Пью – тем, что из мультика. В его оправдание надо сказать, что когда то он был вполне привлекателен, но семейная жизнь с женщиной, которую он выбрал себе в спутницы жизни, убила в нем все проблески обаяния.
Я налила в чайник воды.
– Вы слышали? – Мэри Мышь прошелестела это, как всегда, децибелом ниже, чем говорят нормальные люди. Глаза у нее вдвое больше головы, поразительное явление природы. А носик и ротик – как две малюсенькие пимпочки, отсюда и прозвище.
– Слышала – что?
– Так так, перестаньте, нечего пугать Люси, она только войти успела, – это Квентин Дергунчик.
Он моргает обоими глазами каждые двадцать секунд, а на совещаниях или когда выступает перед большим количеством народа, чаще. Славный тип, немного занудный, но у нас хорошие отношения. Он отвечает за всякие схемы и таблицы, так что мы с ним много общаемся по работе.
– Сегодня будет собрание у Эдны в кабинете. – Личико у Мыши ничего не выражало, а глазищи метались, как перепуганные грызуны.
– Кто вам сказал?
– Луиза узнала от Брайана из отдела маркетинга. Во всех отделах сегодня собрания.
– А какой это Брайан? Мерфи или Келли? – спросил Стив Сосиска.
С его прозвищем все просто. Стив, милашка, исключительно напоминает сосиску.
– Да какая разница? – Мышь вылупила на него глаза.
– Брайен Мерфи пишется через е, а Брайан Келли через а. – Я прекрасно знала, что она не это имела в виду.
Я поняла, что Гулькин Хрен беззвучно смеется, потому что он выдохнул свои смешки мне в затылок, и мне это было приятно. Насчет посмеяться я законченная шлюха, готова с кем угодно.
– Да нет, я имею в виду, какая разница, кто ей сказал? – неуверенно пояснила Мышь.
– Большая. Брайен Мерфи брехло, а Брайан Келли нет, – ответил Гулькин Хрен.
– Сколько я мог заметить, они оба достойные люди, – уважительно заявил Дергунчик.
Дверь открылась, придавив Мышь в угол, и в переполненную кухню втиснулась Длинноносая.
– Чего это вы здесь?
– Луиза, кто вам сказал про собрание – Брайен Мерфи или Брайан Келли?
– А что? Какая разница?
– Просто Брайан Келли полное брехло. – Я нарочно все перепутала.
Гулькин Хрен снова усмехнулся, единственный, кто это заметил.
– А Брайен Мерфи наоборот, вовсе даже не брехло, – вставила Мышь. – Так кто вам сказал?
– Брайен Мерфи – это такой с рыжими патлами, – спросила Длинноносая, – или с лысиной?
Я закатила глаза, поскорее сделала себе кофе и пробралась к выходу.
– Брехло он или с патлами, а окорачивать его надо в любом случае, – сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Никто мне и не ответил. Каждый размышлял о том, чем конкретно ему грозит предстоящее собрание.
– Я уверен, что все обойдется, – сказал Дергунчик. – Не будем тревожиться понапрасну.
Но они уже встревожились, и я вернулась за свой стол, чтобы отгадать кроссворд, оставив их переживать без меня.
Нечто банальное, неоригинальное, неостроумное.
Я огляделась по сторонам.
Пошлость.
Услышав, что кто то вошел, я прикрыла кроссворд бумагами и сделала вид, что старательно перевожу новую инструкцию. Мимо меня прошкандыбала Рыбья Морда, оставив за собой шлейф ароматов: новой кожаной сумки, косметики и чего то съестного. Эдна Ларсон руководит нашим отделом, и она очень похожа на рыбу. У нее высоченный лоб, потому что линия волос проходит в опасной близости от макушки, глаза навыкате, скулы торчат, а поскольку она, дабы это скрыть, обильно их припудривает, они торчат еще больше.
Рыбья Морда прошла в свой кабинет, и я ждала, раздвинутся ли жалюзи. Не раздвинулись. Я оглянулась и увидела, что все ждут того же.
Время шло, ни на какое собрание нас не звали, и мы поняли, что жизнь продолжается и все это были беспочвенные слухи – что вызвало небольшие дебаты, кому из двоих Брайанов можно доверять, а кому нет.
Утро покатилось своим чередом. Я отправилась на перерыв, покурить на пожарной лестнице, чтобы не тащиться на улицу, и пришлось мне курить на самом деле, потому что Грэм увязался за мной. Я отклонила оба его приглашения – пообедать и поужинать с ним, и, поняв, что я не готова к серьезным отношениям, он предложил мне просто трахнуться, каковое предложение я тоже отвергла.
Потом час посидела с Дергунчиком над инструкцией к новой супер пупер кухонной плите, которую ни один из нас не сможет купить, даже если сдаст в ломбард всю бытовую технику, какая есть дома.
Эдна по прежнему не раздвигала жалюзи, и Луиза глаз с них не сводила, даже когда говорила по телефону.
– Это, должно быть, личное.
– Что – это?
– Эдна, наверное, какие то личные вопросы решает.
– Угу. Или танцует голая под саундтрек к фильму «Свободные» со своего айпода, – предположила я, и Гулькин Хрен мечтательно воззрился на жалюзи, обдумывая новые варианты.
У Луизы на столе зазвонил телефон, и она сперва бойко что то зачирикала в трубку, но быстро помрачнела, и мы поняли, что случилось нечто неприятное. Все перестали работать и смотрели на нее. Она медленно положила трубку и обвела нас взглядом.
– Все отделы уже провели собрания. Брайан Келли уволен.
Воцарилось немое молчание.
– Вот что бывает с теми, кто болтает лишнее, – спокойно заметила я.
Никто, кроме Грэма, не оценил шутку. Спать я с ним не собираюсь, но чувство юмора у него есть, и за это я ему симпатизирую.
– Это Брайен Мерфи болтает лишнее, – недовольно возразила Луиза.
Я поплотнее закрыла рот.
– А кто звонил? – спросил Сосиска.
– Брайен Мерфи, – ответила Луиза.
И тут мы все принялись хохотать, потому что удержаться было невозможно. Смех объединил людей в этой трудной для них ситуации. Я говорю «для них», потому что меня все это не волновало, я ничего не боялась и не переживала. Выходное пособие они выплатят довольно внушительное, ведь если меня уволят, то по сокращению штатов, а не так, как на прошлой работе.
И тут наконец дверь в кабинет Эдны открылась, и она выглянула к нам. Глаза красные, веки опухли и тоже покраснели.
Она посмотрела на нас так, точно собиралась сказать последнее прости, и я попыталась понять, что же я чувствую. Ничего не чувствую, мне все глубоко безразлично. Эдна откашлялась и сказала:
– Стив, зайдите ко мне, пожалуйста.
Мы с тревогой наблюдали, как он встал и пошел к ней в кабинет. Никто больше не смеялся.
После разговора с Эдной Стив начал собирать свои вещи. Это было тяжелое зрелище. Напоминало расставание с бывшим возлюбленным. Он медленно, со слезами на глазах складывал их в коробку: фото своей семьи, игрушечный баскетбольный мяч и кольцо, кофейную кружку с надписью «Стив пьет черный кофе, сахара одну ложку», пластиковый контейнер для лазаньи, которую жена давала ему с собой на работу.
А потом, пожав руку Дергунчику и мне, после того как Грэм похлопал его по спине, обняла Мэри и поцеловала в щеку Луиза, он ушел. Остался пустой стол, будто его здесь никогда и не было. И мы молча погрузились в работу.
Эдна так и не открыла свои жалюзи, а я больше не уходила покурить, отчасти из уважения к Стиву, отчасти потому, что обычно я именно у него стреляла сигареты. Интересно, однако, как долго они продержатся, прежде чем кто нибудь сообразит, что стол Стива очень удобно стоит рядом с окном.
Я, как обычно, сделала перерыв на обед, использовав это время, чтобы отогнать Себастиана в автосервис. Там мне вручили еще одно письмо от Жизни, и в офис я вернулась в самом мерзком настроении.
Села за свой стол и выругалась на чем свет стоит.
– Что случилось? – Грэма явно позабавило мое витиеватое проклятие.
– Кто это сюда положил? – Я подняла руку и потрясла конвертом. – Кто положил мне это на стул?
Все молчали. Я посмотрела на ресепшн, но Луиза только пожала плечами:
– Мы все ходили обедать, так что никто не видел, но у меня тоже есть письмо. Для вас. – Она подошла и отдала мне его.
– Ой, и у меня, – пискнула Мэри.
– Возьмите, – Дергунчик передал мне конверт, – на столе у себя нашел.
– Я хотел вам попозже вручить, – с намеком произнес Грэм, доставая письмо из кармана.
– А что там? – спросила Луиза.
– Это частное письмо.
– Какая бумага классная. Приятная на ощупь. Может, приглашение?
– Слишком дорогая для приглашений, – отрезала я.
Луиза вернулась за стойку, потеряв ко мне интерес.
Включая письмо, которое я нашла дома, и то, что мне передали в гараже, он отправил их шесть штук за день.
Дождавшись, когда по комнате поплывет обычный рабочий бубнеж, я набрала номер, указанный в письме. Думала, что мне ответит Американ Пай, но ошиблась. Он ответил сам.
Даже не дожидаясь, что я поздороваюсь, с ходу спросил:
– Мне удалось наконец привлечь ваше внимание?
– Да, удалось. – Я пыталась сдержаться.
– Прошла неделя, – сказал он, – а от вас никаких известий.
– Я была занята.
– Чем именно?
– Просто своими делами, господи, неужели я должна подробно отчитываться?
Он молчал.
– Ну, хорошо. – Надеюсь, он помрет от скуки. – В понедельник я встала и пошла на работу. Отогнала машину в ремонт. Ужинала с подругой. Легла спать. Во вторник пошла на работу, забрала машину, пришла домой, легла спать. В среду – на работу, домой, в кровать. В четверг – на работу, в супермаркет, домой, на заупокойную службу, спать. В пятницу – пошла на работу, потом поехала к брату и все выходные сидела с его детьми. В воскресенье вернулась домой, посмотрела «Американец в Париже» и в сотый раз пожалела, что у Мило Робертс и Джерри Маллигана не сложилось. Сегодня утром я встала и пришла на работу. Теперь вы довольны?
– Захватывающе… Думаете, я оставлю вас в покое, если вы и дальше станете жить как механический робот?
– Я не живу как робот, но, как бы то ни было, вы явно не собираетесь оставить меня в покое. Напротив, вы разрушаете мой покой. Сегодня автомеханик Кейт передал мне ваше письмо, которое он вскрыл. Так вот, он очень недвусмысленно дал мне понять, что секс с ним – как раз то, что мне нужно. Большое вам спасибо.
– Я пытаюсь помочь вам начать встречаться с мужчинами.
– Мне не нужна помощь, чтобы встречаться с мужчинами.
– Ну, тогда удерживать их при себе.
Это был удар ниже пояса, и даже он не мог этого не понимать.
Я вздохнула:
– Послушайте, я не думаю, что вся эта затея, в смысле наше с вами общение, сработает. Может, кому то это полезно, только не мне. Мне правда нравится, как я живу, нравится, что никто не стоит у меня над душой, так что самое разумное будет каждому из нас пойти своей дорогой.
Я была собой горда – как твердо, решительно я это ему высказала. Меня послушать, так я хочу обособиться от себя, но, как ни странно это звучит, именно этого я и пытаюсь добиться. Я хочу порвать с собой.
Он опять промолчал.
– К тому же мы явно не в восторге друг от друга. Нам нелегко даже рядом находиться. Серьезно, давайте спокойно разойдемся.
Он по прежнему ничего не говорил.
– Алло, вы еще здесь?
– Вроде того.
– Я не должна с работы звонить по личным делам, так что мне пора.
– Люси, вы любите бейсбол?
О господи.
– Нет, я в нем абсолютно не разбираюсь.
– Знаете, что такое крученый бросок?
– Угу. Парни, у которых мяч, бросают его парням с битами.
– Лаконично, как всегда. Если точнее, это подача, при которой мяч, вращаясь, летит по дуге, и очень трудно рассчитать его траекторию.
– Коварный прием.
– Точно. Он сбивает бэтсмена с толку.
– Ну ничего, Робин его всегда спасает. Думаю, они справятся.
– Вы не воспринимаете меня всерьез.
– А вы говорите со мной про американский спорт, в котором я ничего не смыслю, и не хотите понять, что я на работе, и я уже всерьез беспокоюсь, не повредились ли вы умом.
– Я собираюсь сделать такую подачу, – сказал он просто, но игриво.
– Подачу… – Я нервно огляделась. – Вы что, здесь?
Он не ответил.
– Алло! Алло!
Моя Жизнь положил трубку. Хорошо бы он вообще на все положил.
В этот момент дверь в кабинет Эдны снова открылась. Глаза у нее уже были нормальные, но выглядела она устало.
– А, Люси, вот вы где. Зайдите ко мне на минутку, пожалуйста.
Мышь округлила глаза. Гулькин Хрен с грустью посмотрел на меня – теперь ему не к кому будет клеиться.
– Да, конечно.
Идя к ней в кабинет, я ощущала, как все на меня таращатся.
– Присядьте. Вам не о чем беспокоиться.
– Спасибо.
Я села напротив нее и оперлась о край стола.
– Прежде чем начать, хочу отдать вам вот это. – Эдна протянула мне очередной конверт.
Я возвела глаза к потолку и взяла чертово послание.
– Моей сестре приходили такие письма. – Она внимательно изучала меня.
– В самом деле?
– Да. Она ушла от мужа, сейчас живет в Нью Йорке. – Когда Эдна заговорила о сестре, в лице ее промелькнуло что то человеческое, но все равно она была похожа на рыбу. – Он негодяй. Сейчас она счастлива.
– Хорошо, что у нее все так сложилось. А она, случайно, не давала интервью для журнала?
Эдна слегка сдвинула брови:
– Нет, а почему вы спрашиваете?
– Это я так, не обращайте внимания.
– Люси, если я могу что то сделать, чтобы вам здесь было… лучше, скажите мне, ладно?
Я насупилась:
– Да, обязательно. Но все отлично, правда, Эдна. Письмо пришло по ошибке… ну, сбой в программе или что то такое.
– Хорошо. – Она сменила тему. – Я позвала вас, потому что завтра к нам приезжает Агусто Фернандес, руководитель немецкого отделения, и я хочу вас попросить пообщаться с ним, ввести в курс дела. Очень желательно, чтобы мы оказались на высоте и ему у нас понравилось, а также чтобы он увидел, как мы старательно и плодотворно работаем.
Я притворилась сконфуженной.
– Он не очень хорошо говорит по английски, – пояснила она.
– Ох. А я уж было решила, что должна с ним переспать.
Могло обернуться и по другому, но Эдна откинула голову назад и от души расхохоталась.
– Люси, вы настоящее лекарство. Это то, что мне было нужно, спасибо вам. И вот еще что. Я знаю, вы обычно занимаетесь своими делами в обеденный перерыв, но завтра я вас попрошу не отлучаться из офиса, кто знает, когда он приедет. Майкл О'Коннор проведет его по зданию, но будет лучше, если здесь мы сами ему все покажем. Вы ему объясните, кто чем занимается, расскажете, как мы много трудимся. Понимаете?
Она выразительно смотрела мне в глаза. Пожалуйста, постарайтесь, чтобы больше никого не увольняли. Мне понравилось, что ей не все равно.
– Нет проблем. Все понятно.
– Как там дела? – Она кивнула на дверь. – Как настроение?
– Настроение такое, будто потеряли хорошего товарища.
Эдна вздохнула, и я поняла, что она тяжело переживает происходящее.
Когда я вышла от нее, все толпились около стола Мыши, как пингвины, которые сбиваются в кучу, чтобы удержать тепло, и выжидающе, напряженно на меня глядели – уволили или нет.
– У кого нибудь есть свободная картонная коробка?
Они испустили дружный печальный стон.
– Я пошутила, но все равно, спасибо за заботу.
Я улыбнулась, и они расслабились, однако, похоже, слегка обиделись. И вдруг я вспомнила кое что, что сказала мне Эдна, и мне стало не по себе. Я постучала к ней и сразу вошла.
– Эдна, – настойчиво позвала я.
Она подняла голову от бумаг.
– Агусто, он из…
– …Германии, из головного офиса. Не говорите остальным, я не хочу, чтобы они еще больше нервничали.
Меня отпустило.
– Ну конечно. Просто у него нетипичное имя для немца. – Я улыбнулась и хотела уйти.
– Ах вот вы о чем, Люси. А я сразу не поняла. Ну да, он испанец.
И тут мне наконец перестало быть все равно. Я была очень и очень встревожена. Ведь моего испанского хватает лишь на то, чтобы заказать в ресторане коктейль, а в принципе у меня крошечный словарный запас. Но здесь то об этом никто не знает, они надеются на меня, на то, что я уболтаю Агусто, очарую его и мы сумеем избежать новых увольнений.
И, только сев за стол и увидев стопку писем, я поняла, о чем он меня предупреждал.
Черт бы его побрал с его аналогиями. Жизнь послал мне крученый бросок.
– На той неделе он прошел Тропой инков. Вы смотрели? – спросил Джейми, обращаясь ко всем за столом.
День рождения Лизы мы отмечали в ресторанчике «Пирушка», своем излюбленном пристанище, где всегда проходят наши вечеринки, и нас, как всегда, обслуживал гей официант с поддельным французским акцентом. Нас было семеро, восьмым должен был быть Блейк, но он уехал на съемки. Впрочем, незримо он присутствовал, мне казалось, что он сидит напротив меня во главе стола и все только с ним и говорят. Во всяком случае, последние двадцать минут, едва подали основное блюдо, все говорили только о нем. И похоже, их хватит еще на полчаса, поэтому я набила полный рот салата, чтобы помалкивать. Силчестеры не беседуют с полным ртом, и я могла ограничиться утвердительными кивками и заинтересованно вздернутой бровью. Они принялись обсуждать его путешествие по Индии. Я тоже смотрела эту передачу и очень желала Дженне, чтобы в Дели ее прохватил понос. Они обсудили все: что он сказал, что он видел, как был одет, а потом ласково пожурили, дескать, слишком уж он заигрывает со зрителем – эти его подмигивания в камеру и заключительная фраза. По мне, так это лучший момент, но я не стала им об этом говорить.
– А ты как считаешь, Люси? – громко осведомился Адам.
Все тут же умолкли и поглядели на меня.
Я дожевала листья латука.
– Я не смотрела.
И отправила в рот другую порцию салата.
– Люси больше не интересуют жаркие страны, – пошутила Шантель, – она к этому охладела.
Я пожала плечами.
– А ты вообще смотришь его передачу? – спросила Лиза.
Я покачала головой:
– Не уверена, что у меня есть этот канал. Не знаю, я не проверяла.
– У всех есть этот канал, – заявил Адам.
– В самом деле? – усмехнулась я.
– Вы ведь вместе должны были туда поехать, верно? – Адам перегнулся через стол, чтобы получше меня видеть, подавляя своим напором.
Он говорил вроде бы шутливо, но, хотя прошло уже почти три года, его по прежнему всерьез задевало, что кто то посмел отвергнуть его лучшего друга. Наверное, не будь я объектом этого негодования, меня восхищала бы подобная преданность. Уж не ведаю, чем Блейк сумел заслужить столь крепкую привязанность Адама, но тот безоговорочно соглашался с каждым его словом, верил всем его крокодиловым слезам, и в результате я была враг номер один. Я это знала, и Адам втайне хотел, чтобы я это знала, но больше, кажется, никто об этом не подозревал. Опять меня накрыла паранойя, но я намерена прислушиваться к своим параноидальным заскокам.
Я кивнула Адаму:
– Угу, мы планировали отметить там его тридцатилетие.
– А вместо этого ты отправила его туда одного, негодница, – сказала Лиза, и все засмеялись.
– Со съемочной группой, – добавила Мелани, чтобы немного меня поддержать.
– И кремом для загара, судя по тому, как он выглядит, – ухмыльнулся Джейми, и все опять засмеялись.
И с Дженной. Гиеной. Из Австралии.
Мне ничего не оставалось, как снова пожать плечами.
– Вот что бывает с теми, кто с утра потчует девушку яйцами всмятку вместо яиц пашот. И эту дешевую подмену претенциозно называет «завтрак в постель».
Засмеялись все, кроме Адама. Он был непоколебим и мрачно наблюдал за мной. Я впихнула в себя еще ложку латука и заглянула в тарелку к Мелани, нельзя ли там чем поживиться. Оказалось, можно, например помидорчиком черри. Секунд на двадцать мой рот будет занят. Помидорчик, однако, оказался с подвохом и пошел не в то горло, отчего я выпучила глаза и закашлялась.
Мелани протянула мне стакан с водой.
– А мы неплохо оторвались на его тридцатилетие, особенно под конец, в «Вегасе». – Адам многозначительно смотрел на меня в упор и потом издевательски ухмыльнулся. Мужчины украдкой переглянулись, тут же вспомнив подробности бурного уик энда. Меня скрутило, как от боли, когда я себе представила Блейка со стриптизершей, которая слизывает перно с его мускулистой груди и губами берет из его пупка оливки. Вообще то такие игры не в его духе, это игра моего больного воображения.
Мой мобильник ожил, и высветилось имя – Дон Локвуд. Всю неделю я периодически вспоминала о нем и думала, чем бы его отблагодарить за песню, но так и не сообразила. Я открыла сообщение и увидела фотку – фарфоровая статуэтка древней согбенной старушонки. Смешно, что один глаз у нее был закрыт повязкой.
Увидел ее и подумал про вас.
Я отодвинулась от стола и ответила:
Вы воспользовались моей фотографией без моего разрешения. Я бы вам дала другую, где я улыбаюсь.
Не забывайте, вы беззубая.
Я тихо сказала «чи и из», сфотографировала свою улыбку и отослала ему.
Мелани с веселым любопытством наблюдала за моими манипуляциями.
– С кем это ты переписываешься?
– Ни с кем, просто проверяю, не застрял ли у меня салат в зубах, – сказала я не моргнув глазом. Я вру уже без малейшего усилия.
– Могла бы у меня спросить. Правда, кто это?
– Да я на днях номером ошиблась, а человек обнаружил пропущенный звонок, решил узнать, кто это был.
Почти не соврала.
Я полезла в сумку, достала двадцать евро и положила на стол.
– Ребята, все было замечательно, но мне пора.
Мелани принялась стонать и охать, что мы даже не потрепались толком.
– Мы только и делали, что трепались. – Я засмеялась и встала из за стола.
– Но не о тебе.
– Что ты хочешь услышать обо мне? – Я взяла свой плащ у гея официанта с поддельным французским акцентом, который произнес «ваш манто?» нарочито в нос.
Мелани была слегка ошарашена.
– Ну, я вообще то хотела узнать, как твои дела, но ты уже убегаешь, времени на это нету.
Я позволила официанту помочь мне надеть плащ, а потом сказала:
– Il у a eu une grande explosion. Téléphonez aux pompiers et faites évacuer le bâtiment, s'il vous plaît.
Что означало: произошел сильный взрыв, позвоните в службу спасения и эвакуируйте людей из здания.
Он посмотрел на меня с плохо скрытым отвращением, натянуто улыбнулся и так быстро смотался прочь, что я не успела сорвать с него маску, которую он таскал в худших традициях монстров из «Скуби Ду».
– Знаешь, чтобы рассказать, как я поживаю, много времени не надо. Ничего интересного в моей жизни нет, уж поверь. Давай повидаемся как нибудь на той неделе. Я приду к тебе на концерт, и мы сможем поболтать, когда у тебя будет перерыв.
Мелани – диджей, очень модный и очень востребованный среди любителей горячих вечеринок. Она известна как диджей Тьма – потому что бодрствует ночью, а не потому, что она смуглая армянская красотка.
Мелани улыбнулась, обняла меня и ласково похлопала по спине.
– Отлично. Только нам придется читать по губам, у нас, как ты знаешь, шумновато. Ох, Люси, – добавила она, – я за тебя беспокоюсь, душа моя.
Я застыла. Она, видимо, почувствовала это и сразу отстранилась.
– Что значит – беспокоишься за меня?
Вид у нее был растерянный, точно она случайно допустила промах.
– Я не хотела тебя обидеть. Люси, ты не обиделась?
– Еще не знаю. Я не знаю, что имеют в виду друзья, когда говорят, что беспокоятся за тебя.
За столом все замолчали и слушали нас. Я пыталась выглядеть беззаботной, но мне все таки хотелось понять, в чем тут суть. Раньше Мелани никогда подобных вещей не говорила, почему теперь сказала? Что со мной не так, почему все вдруг принялись обо мне тревожиться? Я вспомнила ее фразу про вечеринки, с которых я ухожу первая. Возможно, это далеко не всё, что она обо мне втайне думает и о чем я не подозреваю. Интересно, может, они все здесь замешаны? Все подписали те бумаги, о которых говорили мама с Райли? Я обвела их взглядом. Лица встревоженные.
– Да в чем дело? – лучезарно улыбнулась я. – Чего вы на меня так смотрите?
– Не знаю, как остальные, а я надеялся, что вы сцепитесь как кошки. – Дэвид иногда говорит неожиданные вещи. – Будете кусаться, царапаться, волосы друг дружке драть.
– Срывать одежду, кусать за соски, – добавил Джейми, вызвав дружный хохот.
– Не буду я с нее срывать одежду, – я обняла Мелани за голые плечи, – на ней и так почти ничего нет.
И все снова засмеялись.
– Мне просто стало любопытно, – весело продолжала я, – что это Мелани вздумалось обо мне беспокоиться. Возможно, она не одна такая? Что вас всех тревожит?
Они отвечали по очереди, и я поняла, как они меня любят.
– Каждый день, когда ты садишься за руль своей драндулетки, я нервничаю, – сказала Лиза.
– Я беспокоюсь, что ты выпьешь больше меня, – признался Дэвид.
– Опасаюсь за твой рассудок, – ухмыльнулся Джейми.
– Меня смущает это платье в сочетании с туфлями, – хихикнула Шантель.
– Супер. Кто нибудь еще хочет пнуть меня? – засмеялась я.
– Я совершенно о тебе не беспокоюсь, – сказал Адам.
Никто, кроме меня, не понял, что он на самом деле имел в виду.
– Прекрасно. На этой радостной ноте я вас покидаю. Мне завтра очень рано вставать. С днем рождения, Лиза. Пока пока, пузо. – Я чмокнула ее в беременный живот.
И ушла.
Домой поехала на автобусе. Себастиан проходил обследование, и ему делали всякие промывания, поэтому сегодня он будет спать в мастерской.
У меня запищал мобильник.
– Впечатляющие резцы. Может, пришлете еще фото, чтоб я собрал пазл по частям? Если ваш бойфренд не против?!
– Старо.
– Это не ответ.
– Ответ, но не тот, что вы хотели.
– Что вы делаете завтра?
– Занята. Меня будут увольнять.
– Бойфренд… работа… Тяжелая неделя. Готов помочь чем могу.
– Знаете испанский?
– Обязательное требование для бойфренда?
– Говорю же, старо. Нет. Обязательное требование у меня на работе. Завтра всплывет жуткая правда – я испанонеговорящий переводчик с испанского.
– Сочувствую. Estoy buscando a Tom. Это значит «Я ищу Тома». Пригодилось в Испании. Больше ничего сказать ни разу не дали.
Вечером, лежа в кровати и слушая уроки испанского на плеере, я получила сообщение:
Медленно, но верно обрабатываю ваши завиральные показания. Точно не беззубая, не замужем, возможно, с бельмом и десятком детей. Завтра продолжим расследование.
Я поднесла телефон к лицу и сфоткала свои глаза. Получилось хорошо только с четвертой попытки. Отослала ему. Подождала, но он не ответил. Может, я зашла слишком далеко…
Совсем поздно вечером телефон запищал, и я тут же открыла сообщение.
А вы пришлите свои…
А потом я долго рассматривала его ухо – идеальной формы и без всяких пирсингов.
Я улыбнулась. Откинулась на подушку и задумчиво уставилась в потолок.
Салат из трех видов фасоли, в котором мне, впрочем, удалось обнаружить только два, я ела прямо за рабочим столом, впервые за два с половиной года, что здесь работаю.
Луиза стащила где то роскошное кожаное кресло – после сокращения штатов найти такое уже не проблема, – и они затеяли игру в викторину «Быстрый и находчивый». Дергунчик занял «горячее кресло» и выбрал себе тему – телесериал «Улица Коронации: главные события 1960–2010». Мышь исполняла роль ведущей и закидывала его вопросами, которые выуживала из Интернета, Луиза засекала время. Пока он неплохо справляется, уже пятнадцать очков набрал при трех неверных ответах.
Грэм обхватил голову руками и разглядывал бутерброд из длинного багета, изучая его на предмет корнишонов: заметив очередной кусочек, он брезгливо извлекал его прочь.
– Не понимаю, чего вы им просто не скажете, чтобы они не клали вам корнишоны. Вы каждый день это делаете, – не выдержала Луиза, которая иногда искоса на него посматривала.
– Следите за временем, – запаниковала Мышь. И выстрелила в Дергунчика вопросом: – Почему в тысяча девятьсот семьдесят первом году из телесериала исчезла Валери Барлоу?
Дергунчик мгновенно выпалил ответ:
– Ее убило током от неисправного фена для волос.
В любую секунду сюда мог войти г н Фернандес, и тогда, после двух с половиной лет совместной работы, я предстану перед ними во всем своем убожестве, не в силах произнести ни единого слова по испански. Меня заранее мутило от стыда, и я с удивлением осознала: мне стыдно оттого, что я их подведу. Это было новое, прежде неведомое мне чувство. Чем меньше нас оставалось в отделе, тем больше мы напоминали неблагополучную семью, и, хотя я держалась особняком, ощущение, что мы становимся все ближе, возникло и у меня. Не все из нас симпатизировали друг другу, но все мы стремились защитить свой тесный мирок, а теперь я их предала.
У меня были мысли притвориться больной и не прийти сегодня на работу или признаться во всем Рыбьей Морде, чтобы избежать публичного позора. Впрочем, разговор с боссом с глазу на глаз – тоже радости мало. В итоге я отвергла эти варианты и решила дать Жизни возможность сыграть свою игру. Кроме того, был крошечный шанс, что я успею за ночь выучить почти с нуля иностранный язык. Поэтому, вдоволь налюбовавшись на ухо Дона Локвуда, я полезла в учебник испанского. В три утра я твердо усвоила, что выучить язык за ночь невозможно.
Грэм наконец выудил из бутерброда все корнишоны и откусил от него немалый кусок. На «быстрых и находчивых» он смотрел, изнывая от скуки. В такие моменты я находила его почти привлекательным – когда он не играл никакую роль, а просто был самим собой. Он глянул на меня, и мы обменялись почти незаметными улыбками сообщников. Потом он подмигнул и снова сделался мне противен.
– О'кей, теперь моя очередь. – Длинноносая практически выдернула Дергунчика со стула и уселась на его место.
Дергунчик встал, поморгал от возбуждения и поправил очки.
– Вы молодец, Квентин, – сказала я.
– Спасибо.
Он подтянул брюки, обнаружив небольшой животик, и горделиво улыбнулся.
– Какую вы выбрали тему? – спросила Мышь у Луизы.
– Пьесы Шекспира, – на полном серьезе ответила та.
Грэм как раз собирался откусить кусок бутерброда, но при этих словах застыл на полдороге. Мы все выжидающе смотрели на Луизу.
– Шутка. «Ким Кардашян – биография, карьера и светская жизнь».
Все с облегчением рассмеялись.
– У вас две минуты. Начинаем. Кого защищал адвокат Роберт Кардашян, отец Ким, на скандальном процессе в середине девяностых?
– О. Джей Симпсона. – Луиза говорила так быстро, что трудно было разобрать хоть слово.
Дергунчик сел рядом со мной, и мы вместе наблюдали за ними.
– Что это вы едите?
– Салат из трех видов фасоли, но вообще то их тут два.
Он наклонился над моей плошкой.
– Красная… стручковая… а может, белую вы съели?
– Нет. Точно нет, я бы заметила.
– Я бы на вашем месте отнес им салат обратно.
– Тут осталось меньше половины, они тоже подумают, что я ее съела.
– Все же надо попытаться. Сколько вы за него заплатили?
– Три пятьдесят.
Он недоверчиво покачал головой и присвистнул.
– Я б отнес.
Я прекратила есть, и мы снова вернулись к «быстрым и находчивым».
– В каком реалити шоу Ким Кардашян вместе с сестрой открыла новый магазин одежды?
– «Кортни и Ким завоевывают Нью Йорк». Магазин «Дэш».
– Вам не дадут дополнительные очки за дополнительную информацию, – заметил Грэм.
– Тсс, – шикнула она, глядя на циферблат.
Из коридора донесся голос Майкла О'Коннора: громкий, уверенный, поясняющий. Эдна, видимо, тоже его услышала, потому что открыла свою дверь и кивнула мне. Я встала и оправила платье, как будто спадающая складками материя с крошечными колибри могла помочь мне в момент овладеть испанским.
Майкл О'Коннор обменивался приветствиями с Эдной, а честь препроводить Фернандеса в наш отдел выпала мне.
Я откашлялась, подошла к нему и протянула руку.
– Sr Fernández, bienvenido.
Мы обменялись рукопожатиями. Он был очень хорош собой, и я разволновалась еще больше. Мы смотрели друг на друга и молчали.
– Э э… м м м… – В голове у меня было абсолютно пусто. Все фразы, которые я выучила, улетучились оттуда в один миг, что надо расценивать как наглый саботаж с их стороны.
– Hablas español? – спросил он.
– Угу.
Он улыбнулся.
Наконец я кое что вспомнила.
– Cómo está usted? Как поживаете?
– Bien, gracias, y usted?
Он говорил куда быстрее, чем тип на пленке, но я узнала некоторые слова и поняла, о чем он.
– Э м. Me llamo Люси Силчестер. Mucho gusto encantado. Такая радость видеть вас.
Он ответил – быстро, длинно и подробно. Разулыбался, потом посерьезнел, потом опять улыбнулся и все время жестикулировал, как это принято у президентов. Я тоже улыбалась, потом кивала, потом опять улыбалась – в унисон. Наконец он замолчал и явно ждал от меня ответа.
– О'кей. Quisiera bailar conmigo? Хотите потанцевать со мной?
Он наморщил лоб.
Я увидела, что за спиной г на Фернандеса Грэм спешно засовывает остатки бутерброда в стол, как будто за то, что он ест в обеденный перерыв, его лишат работы. Корнишоны разлетелись в разные стороны, так что я направилась к столу Дергунчика. Это спутало мои планы: я хотела начать экскурсию с Грэма, а теперь мне придется перейти сразу ко второму пункту вызубренной бредовой болтовни.
Дергунчик встал, поправил очки и раздулся как павлин.
– Квентин Райт, рад познакомиться, – морг, морг, дерг, дерг.
Квентин посмотрел на меня. Я посмотрела на Агусто. В голове – полная пустота.
– Квентин Райт, – пробормотала я на испанский манер.
Они пожали руки.
Агусто что то сказал. Я глядела на Дергунчика и нервно сглатывала.
– Он хочет узнать, чем вы занимаетесь здесь.
Дергунчик нахмурился:
– Вы уверены, что он именно это сказал?
– Ну да.
Он неуверенно хмыкнул, но все же пустился в объяснения, не забывая упоминать, как счастлив работать на нашу компанию. Все это было очень трогательно, однако мне хотелось сквозь землю провалиться. Я взглянула на Агусто.
– Э э, – выдавил он, – un momento por favor. Одну минутку, прошу вас.
– España es un país maravilloso. Me gusta el español. Испания – замечательная страна. Мне нравится испанский.
Агусто смотрел на Дергунчика, а Дергунчик на меня.
– Люси, – обвиняюще произнес Дергунчик.
Я обливалась потом, меня бросило в жар. Никогда в жизни мне не было так стыдно.
– Э э… – Я огляделась, пытаясь найти предлог, чтобы улизнуть, и на помощь мне пришел Джин Келли: я вспомнила сообщение Дона Локвуда. – Estoy buscando а Тот. Я ищу Тома.
Они оба озадаченно нахмурили брови.
– Люси, – спросил Дергунчик, моргая так часто, как никогда раньше, – кто такой Том?
– Том, вы же его знаете. – Я радостно улыбалась. – Пойду найду его, надо непременно познакомить г на Фернандеса с Томом. – И, глядя на Агусто, еще раз сообщила: – Estoy buscando а Тот.
Я пошла к двери, и все вокруг меня плыло и качалось.
Меня остановили громкие крики, доносившиеся из коридора. Там что то происходило. Что то, что отвлечет от меня внимание? Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но тут и все остальные услышали, значит, мне не почудилось. Майкл О'Коннор с Эдной остановились на полуслове, и он открыл дверь в коридор. Мы ясно слышали сердитые мужские голоса с истерическими нотами. Потом что то упало, раздался грохот и шум борьбы. Эдна отрывисто велела Майклу закрыть дверь, что он и сделал, Мышь с Длинноносой тотчас прижались друг к дружке, а Гулькин Хрен встал рядом с ними, ограждая от неведомой опасности. У Эдны было такое лицо, точно она увидела привидение, и, посмотрев на нее, я подумала, что нам крышка. Майкл очень тихо подошел к Агусто, крепко взял его за локоть и повел в кабинет Эдны. Дверь за ними закрылась, а мы остались сидеть в ожидании невесть чего, как удобные мишени.
– Эдна, что происходит?
Она сильно побледнела и явно не знала, что делать. Крики снаружи становились все громче и приближались к нам, потом что то ударило в стену, словно в нее кого то впечатали, раздался болезненный вопль, и мы повскакали с мест. И тут вдруг Эдна повела себя решительно:
– Немедленно все спрячьтесь под столами.
– Эдна, да что там…
– Немедленно, Люси!
Это подействовало. Все забрались под столы. Из своего укрытия я видела, что Мышь прижалась к стене и рыдает, качаясь взад вперед. Грэм, оказавшийся к Мыши ближе всех, пытался дотянуться до нее, чтобы ее утешить, а заодно и утишить. Луизу мне не было видно, она спряталась в дальнем конце комнаты. Что до Дергунчика, то он как раз почти не дергался, а, сидя на полу, смотрел на семейную фотографию с пикника – сын у него на плечах, жена держит на руках дочку. Волос на фото у Дергунчика куда больше, чем сейчас.
Я выглянула из под стола, чтобы посмотреть, где Эдна. Она стояла посреди комнаты, делая глубокие вдохи. Потом одернула пиджак, потом опять несколько раз глубоко вдохнула. Каждые три секунды она смотрела на дверь с выражением твердой решимости. И снова принималась дышать, время от времени одергивая пиджак. Мне же ничего не оставалось, кроме как тупо изучать остатки салата, который я смахнула на пол при эвакуации под стол, и пытаться найти в нем третью фасоль. Красная, стручковая, помидор, кукуруза, перец, стручковая, красный лук, латук, стручковая, помидор. Больше мне нечем было развлечься, чтобы воспрепятствовать требованиям моего организма, то есть немедленно впасть в дикую панику.
Шум и крики нарастали. Мы видели через окно в коридор, как мимо стремглав пробегали люди, причем женщины держали в руках туфли, а мужчины были без пиджаков. Если все бегут, то чего ж мы сидим? Ответ на мой вопрос последовал незамедлительно. Я увидела, что кто то мчится навстречу остальным, и этот кто то показался мне очень знакомым. Он подлетел к нашей двери, ненамного оторвавшись от охранников, которые его преследовали, и дверь с треском распахнулась.
Это был Стив. Сосиска.
В руках он держал свой портфель, один рукав пиджака был надорван на плече, а из глубокого пореза на лбу шла кровь. Я была так потрясена, что потеряла дар речи. Обернулась к Дергунчику, чтобы понять, знает ли он, что происходит, но он сидел спрятав лицо в ладонях, судорожно вздрагивая плечами и, судя по всему, плакал.
Сперва я испытала облегчение, ведь это просто наш Сосиска, и хотела уже выбраться из под стола и кинуться к нему, как он отбросил портфель и рывком придвинул ближайший стол к двери, чтобы заблокировать ее. Несмотря на вялое телосложение, двигался он быстро и решительно, одним махом взгромоздив пару стульев поверх баррикады. Удовлетворенный результатом, подобрал портфель и, тяжело дыша, направился к своему столу у окна.
А потом вдруг громко выкрикнул:
– Меня зовут Стив Робертс, и я здесь работаю. Меня зовут Стив Робертс, я здесь работаю. Вы не можете выбросить меня отсюда.
Когда до остальных дошло, что это Стив, они стали медленно выбираться из своих укрытий.
Первым был Грэм.
– Стив, старик, что ты де…
– Отвали от меня, Грэм, – заорал Стив, со свистом выпуская воздух из легких. Порез на лбу уже не так кровоточил, но пошла кровь из носа и заляпала всю рубашку. – Они не могут отобрать у меня работу. Все, что я хочу, – это сидеть тут и делать свое дело. Все. Отойдите от меня немедленно. Я серьезно говорю, Мэри, Луиза – вам понятно?
Квентин по прежнему сидел под столом. Я встала.
– Стив, пожалуйста, не делайте этого. – Голос у меня дрожал. – Вы только еще больше себе навредите. Подумайте о своей жене и малышах.
– Подумай о Терезе, – мягко сказал Грэм, – успокойся. Не подводи ее.
Стив чуть чуть расслабился, немного опустил плечи, и в глазах промелькнуло разумное выражение, но все равно это были черные, дикие глаза. Он принялся озираться, точно пытался что то вспомнить, что то, что от него ускользало.
– Стив, не надо делать себе еще хуже. Давайте вовремя остановимся.
Когда Эдна это сказала, в нем что то перещелкнуло. Он смерил ее взглядом, а потом с силой швырнул в нее свой портфель. У меня бешено забилось сердце.
– Хуже? Хуже быть не может, Эдна. Вы даже не представляете, как все плохо. Даже не представляете. Мне пятьдесят лет, а сегодня двадцатилетняя сопля в службе занятости сказала мне, что я безработный. Безрабо о о тный? Да кроме того дня, когда родилась моя дочь, я ни разу в жизни не пропустил работу! – Он говорил с ядовитой злостью, и теперь весь его гнев был направлен на Эдну. – Я тут лучше всех работал, всегда!
– Я знаю. Поверьте мне…
– Все вы лжете! – орал он, трясясь от ярости. Кровь прилила к лицу, вены на шее вздулись. – Меня зовут Стив Робертс, и я работаю здесь.
Он положил портфель, схватил стул и сел. Трясущимися руками попытался открыть портфель, но не сумел и заорал так громко, что все подпрыгнули, а потом с размаху ударил кулаком по столу.
– Грэм! Открой его, живо.
Грэм подскочил к его столу и открыл потрепанный коричневый портфель, с которым Стив каждый день приходил на работу, а потом благоразумно отошел в сторону.
Стив немного успокоился и достал свою кружку, ту самую, с надписью «Стив пьет черный кофе, сахара одну ложку», но с такой силой грохнул ее об стол, что она треснула. Не обратив на это внимания, он расставлял по местам остальное – игрушечный баскетбольный мяч с кольцом и фотографию своих детей. Контейнера с лазаньей не было. Его жена не думала, что он сегодня здесь появится.
– Где мой компьютер? – тихо спросил он.
Никто не ответил.
– Где мой комп?! – заорал Стив.
– Не знаю, – голос у Эдны слегка дрожал, – его забрали с утра.
– Забрали? Кто его забрал?
Тут раздались удары в дверь, не иначе охранники пытались к нам прорваться. Но дверь не поддавалась, Стив подпер ручку спинкой стула – думаю, это вышло у него случайно.
Из коридора доносились обрывки торопливых переговоров, там, похоже, решали, как быть дальше. Волнуются, не столько за нас, конечно, сколько за тех двоих, что укрылись в кабинете. Надо надеяться, Стив не обнаружит их.
Удары в дверь не улучшили настроения Сосиски. Он почти достиг точки кипения, и было похоже, что скоро он взорвется.
– Тогда дайте мне свой компьютер.
– Что? – Эдна в растерянности смотрела на него.
– Идите в кабинет и принесите мне свой комп, – загремел он. – Или лучше я займу ваше место, как вам такой вариант? Нравится? Займу кресло начальника – тогда им от меня уже не избавиться, точно. А вас уволю. Эдна, – он брызгал слюной, – вы на хрен уволены! Гребаная безработная!
Больно было смотреть, что с ним творится. Эдна судорожно глотнула воздуху, нервно огладила пиджак и застыла в нерешительности. Она понимала, что, возможно, от нее зависит жизнь двух ее боссов.
– Туда нельзя войти, – пробормотала она наконец. – Я заперла дверь перед уходом на обед, а теперь не могу найти ключ.
Это прозвучало так неубедительно, что даже Стив, несмотря на помрачение рассудка, понял, что она лжет.
– Зачем вы мне врете?
– Я не вру, правда, Стив, – как можно тверже сказала Эдна, – вы действительно не можете туда войти.
– Это мой кабинет, – закричал он, все ближе подходя к ней. Она нервно сморгнула. – Это мой кабинет, и вы меня туда впустите! А после этого соберете свои вещи и отправитесь вон!
Он был в явном меньшинстве – нас шестеро в этой комнате да еще двое в кабинете, мы легко могли навалиться на него и скрутить, но нас сковал страх, страх перед безумием, которое овладело человеком, которого мы вроде бы неплохо знали.
– Стив, не ходи туда, – сказал Грэм.
Стив посмотрел на него с недоумением:
– Почему? Кто там?
– Просто не ходи, и все, о'кей?
– Но там кто то есть, верно? Кто?
Грэм лишь покачал головой.
– Кто там, Квентин?
Я только в этот момент заметила, что Квентин вылез из под стола.
– Эдна, скажите им, пусть выходят, – велел Стив.
– Я не могу этого сделать.
Она заломила руки, утратив прежнее самообладание.
– Квентин, иди и открой эту чертову дверь.
Квентин вопросительно посмотрел на меня, но что я могла сделать?
– Открывай!
И он повиновался. Подошел, медленно открыл дверь и сразу вернулся за свой стол, словно отстраняясь от происходящего.
Стив неторопливо приблизился к кабинету, заглянул туда, а потом расхохотался. Злым, лающим смехом.
– Выходите, – скомандовал он.
– Послушайте, мистер… – Майкл О'Коннор вопросительно посмотрел на Эдну.
– Робертс, – тихо подсказала она.
– Вы даже не знаете, как меня зовут, – взревел Стив. Он весь пошел красными пятнами, на лбу и вокруг носа запеклась кровь, вся рубашка была в темных пятнах. – Он даже не знает, кто я такой, – крикнул он, обернувшись ко всем нам. – Не далее как вчера вы разрушили мне жизнь, но вам, черт вас раздери, неинтересно было, как меня зовут. – Он уже почти визжал. – Стив Робертс, вот как! И я здесь работаю.
– Нам всем необходимо успокоиться. Может быть, откроем дверь – скажем, что у нас все в порядке, а затем уже спокойно все обсудим?
Стив и ухом не повел на это предложение Майкла. Вместо этого он пристально поглядел на г на Фернандеса.
– А это кто такой?
– Э э… он не говорит по английски, мистер Робертс.
– Меня зовут Стив! – Он вдруг обернулся ко мне: – Люси, – у меня на пару секунд остановилось сердце, – Люси, идите сюда. Вы знаете языки, спросите у него, кто он такой.
Я не пошевелилась. Квентин сочувственно посмотрел на меня, и я поняла, что он догадался.
– Это Агусто Фернандес из немецкого отделения, он сегодня приехал сюда в командировку. – Голос у меня был несколько надтреснутый.
– Агусто… слышал про такого, слышал. Он то меня и уволил! – Стив затрясся от ненависти. – Ну, я знаю, что с ним делать.
Стив подскочил к Фернандесу, сжав кулаки, и казалось, сейчас он его ударит.
Майкл О'Коннор попытался схватить его, но Стив ловко увернулся и так врезал Майклу под дых, что тот влетел обратно в кабинет Эдны и распластался на полу. Я услышала глухой удар, когда, падая, он ударился головой об стол, но Стив, по моему, этого даже не заметил. Он почти вплотную подошел к Агусто, и мы замерли, ожидая чего то ужасного – что он ударит его головой в лицо или разобьет кулаком орлиный испанский нос, но этого не случилось.
– Пожалуйста, верните мне работу, – так тихо и просто сказал Стив, что у меня сердце перевернулось. – Он слизнул кончиком языка кровь с губы и повторил: – Пожалуйста.
– Он не может этого сделать, мистер Робертс, – кряхтя от боли, сообщил Майкл О'Коннор из кабинета.
– Нет, может. Верните мне работу, Агусто. Люси, скажите ему, что мне нужна моя работа.
– Э э… – Я пыталась вспомнить хоть что нибудь по испански, мало мальски подходящее к случаю, но тщетно.
– Люси!!! – злобно взревел Стив и полез в карман.
Я думала, он ищет носовой платок, это было бы кстати, потому что у него снова пошла кровь из пореза на лбу, да и с разбитой губы тоже катились темные густые капли. Но вместо платка я увидела пистолет. Все завизжали и бросились на пол, а я осталась стоять как вкопанная под дулом пистолета.
– Скажите, чтобы он вернул мне работу.
Стив шагнул ко мне, но все, что я видела, был черный, нацеленный мне в грудь ствол. Он ходил ходуном, потому что рука у Стива дрожала. Он держал палец на спуске, и его так колотило, что я каждую секунду ожидала выстрела. У меня подкосились ноги, я боялась, что вот вот упаду.
– Если он вернет мне работу, я его не трону. Переводите.
Я не могла ему ответить. Мне не хватало воздуху, чтобы дышать. Он подскочил ко мне совсем близко и, тряся оружием, закричал мне в лицо:
– Переводите! Быстро!
– Да опусти ты, мать твою, пистолет, ради бога, – срывающимся голосом проговорил Грэм.
И все хором стали орать, и это было уже слишком. Я боялась, что Стив этого не выдержит. Что их голоса, перепуганные до смерти, окончательно сведут его с ума.
У меня задрожали губы и на глаза навернулись слезы.
– Пожалуйста, Стив, не надо. Не надо этого делать.
Но он только с ожесточением повторил:
– Нечего плакать, Люси. Делайте то, за что вам платят, – переводите. Скажите ему, что я требую свою работу обратно.
У меня так дрожали губы, что я с трудом сумела выдавить:
– Я не могу.
– Можете.
– Правда не могу, Стив.
– Люси, просто переведите, что он хочет, – ободряюще сказал Грэм.
В дверь перестали колотить, и я поняла, что пропала. Они ушли и бросили нас. Все кончено.
– Я не могу.
– Давай, Люси! Переводи, черт тебя побери!
Он почти тыкал пистолетом мне в лицо.
– Господи, да не могу я! Я не знаю испанского, Стив! Понятно? – Я тоже вдруг начала орать.
И все неожиданно замолчали, как будто это что то из ряда вон выходящее, куда более дикое и странное, чем заряженный пистолет. Потом очнулись и уставились на Стива.
Стив был ошарашен не меньше других, но вскоре глаза его потемнели, руки перестали дрожать, и он мрачно сказал:
– А уволили они меня.
– Да, Стив, я знаю. Мне очень жаль.
– Этого нечестно.
– Я знаю, – прошептала я.
В комнате повисло тяжелое молчание, и Майкл медленно встал на ноги, а все прочие сбились в кучку. Квентин тоже встал с пола. Стив резко обернулся к нему и навел на него пистолет.
– Господи, Квентин, ложись! – закричал Грэм.
Но Квентин не шелохнулся. Вместо этого он заговорил, глядя на Агусто, в ужасе сжавшегося на полу. Он четко, на чистом, превосходном испанском что то решительно втолковывал Фернандесу. Агусто приободрился и встал. Каждое слово Квентина возвращало ему уверенность в себе, и его ответы звучали все спокойнее и внятней. Это было какое то невероятное безумие, но мы тоже слегка приободрились, хоть никто и не понимал ни слова из их разговора. Неожиданно из за двери раздался громкий треск дрели. А через мгновение дверь начала медленно поддаваться напору извне. Стив с тоской смотрел на нее и разом как то сник.
– Что он говорит? – спросил он у Квентина.
Квентин, беспрерывно моргая, перевел ответ Агусто.
– Он говорит, что очень сожалеет – произошла ошибка, и в результате этой ошибки вы лишились работы. Он убежден, что случился сбой в системе, и, как только он сможет позвонить в головной офис, вас восстановят. Он приносит свои извинения за неприятности, причиненные вам и вашей семье. Вы вернетесь к работе в самое ближайшее время. Сегодня вы доказали, что вы преданный делу сотрудник, и у компании есть все основания вами гордиться.
Стив внимательно его слушал, все выше и выше задирая подбородок. Затем он кивнул:
– Благодарю вас.
Он переложил пистолет в левую руку и пошел к Агусто, на ходу вытирая о штаны кровь с правой руки. Агусто пожал ее.
– Спасибо вам большое. Для меня честь работать на эту компанию.
Агусто кивал, участливо и опасливо.
Тут дверная ручка отвалилась, дверь распахнулась настежь, баррикада Стива разлетелась, а его тут же скрутили трое мужчин.
Как только у меня появилась такая возможность, я набрала его номер.
Он сам ответил.
– О'кей. – Голос у меня все еще дрожал. – Я встречусь с вами.
Мы договорились увидеться на следующий день в «Старбакс» на углу моего дома.
А в тот день, после всего, что случилось, у меня не было ни сил, ни желания видеть кого бы то ни было, кроме Мистера Пэна и моей кровати. Но мама узнала о происшествии в нашем офисе из сводки ежечасных новостей и ужасно разволновалась. Отец тоже места себе не находил. Мама передала ему через кого то из сотрудников, что у дочери на работе произошло вооруженное нападение, и он объявил перерыв в слушаниях по важному делу, которое вел в тот момент. Впервые в жизни он все бросил и со страшной скоростью примчался домой, к жене. Они вместе сидели за столом прямо на кухне, пили чай с яблочным пирогом, плакали в обнимку и вспоминали забавные истории из жизни Люси, оживляя в памяти мои смешные поступки и словечки, как будто меня и впрямь застрелили.
О'кей, я соврала.
Не знаю, какие на самом деле чувства испытал отец – возможно, в глубине души он считал, что я это заслужила, перейдя на паршивую работу, где меня окружали «простые» люди, – я была не в том настроении, чтобы интересоваться его соображениями по этому поводу. Мама просила меня приехать к ним, но я отказалась, заверив ее, что у меня все отлично. Однако даже мне было понятно, как неубедительно звучал мой голос, и в итоге Райли явился ко мне сам, без предупреждения.
– Карета подана, – сказал он из за двери вместо приветствия.
– Райли, со мной все в порядке, – неуверенно пробормотала я, выйдя на площадку.
– Ни черта не в порядке, – заявил он, – ты выглядишь дерьмово.
– Спасибо большое.
– Давай собирайся быстренько, и поехали ко мне. Мама нас ждет.
Я взвыла:
– Господи, у меня и так был кошмарный день!
– Не говори так о маме. – Он произнес это уже вполне серьезно, и я почувствовала себя негодяйкой. – Она переживает за тебя. Целый день от телевизора не отходит.
– Хорошо. Подожди меня здесь.
Я закрыла дверь и попыталась собраться, но не могла толком сосредоточиться и поэтому просто натянула плащ. Когда я вышла из квартиры, Райли болтал с соседкой Не могу запомнить имя. Он склонился к ней и разливался соловьем, не замечая, что я уже здесь, и мне пришлось громко, протяжно откашляться, чтобы привлечь его внимание. Он обернулся, слегка раздосадованный, что его перебили.
– Привет, Люси, – поздоровалась соседка.
– Как дела у вашей мамы?
– Не очень хорошо. – Она нахмурилась, и на лбу пролегли морщинки.
– Вам удалось ее навестить?
– Нет.
– Ох, ну что же, если надумаете, то помните… я готова – ну, вы знаете.
– Приятная у тебя соседка, – заметил Райли, когда мы уже сели в машину.
– Она не в твоем вкусе. Не твой типаж.
– Что ты имеешь в виду? У меня нет типажа.
– Есть есть. Пустоголовая блондинка.
– Неправда. Брюнетки мне тоже нравятся.
Мы рассмеялись.
– Она говорила тебе о своем ребенке?
– Нет.
– Занятно.
– Ты надеешься, что я разочаруюсь? Если так, то зря, ребенок меня не отпугнет – я как то встречался с женщиной, у которой было двое детей.
– Ха, так она тебя очаровала?
– Может быть, чуть чуть.
Меня это удивило. Какое то время мы ехали молча, и я вспоминала, как Стив наставил на меня пистолет. Мне не хотелось обсуждать это с Райли.
– А где ее мать?
– В больнице. Не знаю, что с ней, но, похоже, что то серьезное.
– Почему она к ней не съездит?
– Говорит, что ни с кем не хочет оставлять ребенка.
– Ты предложила посидеть с ним?
– Да.
– Это мило с твоей стороны.
– Да, я еще не совсем закоренела во зле.
– В тебе нет ни единого злого кусочка, – сказал он, повернув ко мне голову.
Я не хотела встречаться с ним взглядом, и он опять стал смотреть на дорогу.
– А почему она не может поехать в больницу с ребенком? Не понимаю.
Я пожала плечами.
– Ты же знаешь, Люси, скажи мне.
– Нет, не знаю. – Я смотрела в окно.
– Он совсем маленький? Сколько ему?
– Не знаю.
– Да ладно тебе, Люси.
– Честно, не знаю. Он в коляске.
– Так это мальчик?
– Мальчик, девочка – какая разница? Маленькие все одинаковые. Лично я их не различаю лет до десяти.
Райли рассмеялся.
– Может быть, ее мать не одобряет, что она живет одна, без мужа? Возможно, дело в этом?
– Что то в этом роде. – Я пыталась сосредоточиться на том, что видела в окне, и забыть про дуло пистолета, направленное мне в лицо.
Райли живет в паре километров от центра, в Рингсенде, рядом с парком, и окна его пентхауса выходят на Большой канал.
– Люси! – Мама бросилась ко мне, едва я переступила порог. Глаза большие, испуганные. Я спрятала руки за спину, а она крепко обняла меня и прижала к себе.
– Мам, ничего страшного не случилось. Меня вообще даже не было в офисе, так что я пропустила все самое интересное – обедать ходила.
– Правда? – Она вздохнула с видимым облегчением.
Зато Райли глаз с меня не сводил, и это сильно нервировало. Последние дни он вел себя довольно странно: не как мой прежний брат – доверчивый и веселый, а как человек, подозревающий, что я постоянно вру.
– Словом, это все ерунда. Я тут тебе кое что принесла.
И я вручила ей коврик для ног, который только что потихоньку от Райли стырила у соседней двери. Отличный коврик, абсолютно новый, с надписью «Привет, я половичок».
Мама засмеялась:
– Люси, спасибо тебе большое, ты такая милая.
– Да уж, Люси, – сердито сказал Райли.
– Брось, не переживай, он не дорогой. – Я похлопала брата по плечу и прошла в гостиную. – Рэй дома?
Они на двоих снимают эти апартаменты. Рэй врач, и они почти никогда не пересекаются, потому что работают в разное время. Впрочем, если маме удается его застать, она беззастенчиво с ним флиртует, хоть и спросила меня однажды, не думаю ли я, что Рэй – бойфренд Райли. Это ее мечта – сын гомосексуалист, в полном соответствии с духом времени. Тогда он уж точно не променяет свою обожаемую мамочку ни на какую другую женщину.
– Он на работе, – ответил мне Райли.
– Вот беда, вы толком не можете уделить другу время. Обидно, верно? – Я пыталась не засмеяться, но Райли посмотрел на меня так, точно сию секунду сделает подсечку и я свалюсь на пол, – как нередко бывало в детстве. И я быстренько сменила тему: – А чем это пахнет?
– Это еда из пакистанского ресторанчика, – небрежно сообщила мама.
Ей доставляет огромное удовольствие приходить в гости к сыну холостяку, в его шикарную квартиру, и вести себя чрезвычайно легкомысленно: есть пакистанскую еду, смотреть автошоу Top Gear по Би би си 2 с их отвязными ведущими и с помощью дистанционного пульта управлять в камине огнем, который меняет цвет. От их с отцом дома до ближайшего пакистанского ресторана очень далеко, а по телевизору отец не смотрит ничего, кроме Си эн эн.
Мы открыли бутылку вина и расположились за столом со стеклянной столешницей, возле окна с видом на канал. Все сияло, сверкало и переливалось в лунном свете.
– Итак, – сказала мама таким голосом, что стало ясно – она нацелилась на серьезную беседу.
– Как продвигается подготовка к торжественному событию? – побыстрее встряла я.
– О… – Она забыла, что хотела сказать, и радостно клюнула на мою приманку. – Нам столько всего надо с тобой обсудить. Начать с того, где лучше всего устроить прием.
И двадцать минут кряду она рассказывала о том, в чем я ничего не смыслю, о плюсах и минусах приема в четырех стенах и под крышей или в трех стенах без оной.
– А сколько будет гостей? – спросила я, ошарашенная некоторыми ее идеями.
– Пока что в списке четыреста двадцать человек.
– Сколько? – Я едва не поперхнулась.
– Ну, это в основном коллеги твоего отца. Учитывая его положение, нельзя одних позвать, а других нет. Люди могут очень обидеться. – Опасаясь, что сказала нечто бестактное, она поспешно добавила: – И совершенно обоснованно.
– Так не приглашайте никого, – брякнула я.
– Что ты, Люси, – она улыбнулась мне, – я не могу.
У меня зазвонил мобильный, и на экране высветилось имя – Дон Локвуд. Прежде чем я успела сделать непроницаемое лицо, губы сами расплылись в улыбке.
Мама вопросительно подняла бровь и поглядела на Райли.
– Простите, я отойду на минуту.
Я вышла на балкон. Он дугой опоясывает квартиру, так что я оказалась вне поля их зрения и слуха.
– Алло?
– Ну как, вас сегодня уволили?
– Не совсем. Точнее, пока еще нет. Человек, с которым я общалась по испански, оказался не в курсе, кто такой Том. В любом случае, спасибо за добрый совет.
Он весело рассмеялся:
– В Испании было то же самое. Никто не знал – кто такой Том, где он. Ну, не переживайте, могло обернуться и хуже, как в том офисе, где сегодня один парень слетел с катушек.
Я насторожилась. Сперва я решила, что это ловушка, но по здравом размышлении отвергла эту мысль – да каким образом он мог узнать, где я работаю, если ему даже мое настоящее имя неизвестно?
– Алло? – Он немного встревожился. – Вы еще тут?
– Да, – тихо сказала я.
– О, ну ладно. А я было решил, что сболтнул что то не то.
– Нет, все нормально. Просто… в общем, это было у нас в офисе.
– Вы серьезно?
– Да. К сожалению.
– Господи. У вас все хорошо?
– Всяко лучше, чем у него.
– Вы его видели?
– Сосиску? Конечно.
– Простите, не разобрал?
– Я дала ему прозвище Сосиска. Он самый безобидный человек у нас в конторе. И сегодня он целился мне в лоб из пистолета.
– Черт побери. С вами точно все в порядке? Он вас не поранил?
– Со мной все прекрасно.
Все было отнюдь не прекрасно, и я знала, что он это понимает, но я его не видела и мы были незнакомы, так что какая разница.
– На самом деле пистолет был игрушечный, обычный водяной пистолетик. Это уже потом выяснилось, когда они его… скрутили. Сосиска втихаря взял у сына. И сказал жене, что собирается вернуть себе работу. Господи, гребаный водяной пистолет заставил меня всю жизнь заново переосмыслить.
– Это нормально. Я хочу сказать, вы же не знали, что он игрушечный, правда? – мягко сказал он. – А нажми он на спуск, так у вас, чего доброго, волосы бы дыбом встали.
Я засмеялась, откинула голову назад и хохотала, не в силах остановиться.
– Бог ты мой, я почти надеялась, что меня наконец уволят, а он пошел на такой отчаянный шаг, чтобы вернуть себе работу.
– Не до конца отчаянный, пистолет то ненастоящий. Но он сильно рисковал. Кто его знает, может, это смертельно опасное зрелище – вы с волосами дыбом. У вас есть волосы? Я ведь вас не целиком видел.
Я улыбнулась.
– Каштановые.
– Ну вот, еще один фрагмент пазла.
– Расскажите теперь, как ваш день прошел, Дон.
– Уж точно не так интересно, как ваш. Позвольте пригласить вас выпить, уверен, это пойдет вам на пользу, – мягко предложил он. – И я вам расскажу про свой день.
Я промолчала.
– Пойдем куда нибудь, где полно народу, вы сами скажите куда. Если хотите, прихватите с собой десяток друзей. Десять парней с крепкими мышцами. Не подумайте, что я любитель крепких парней или вообще парней, по мне, так лучше бы и без них обойтись, это я так говорю, если вы подумали, что я решил взять вас в заложницы. – Он вздохнул. – Я готов на любые уступки, вы оценили?
Я улыбнулась:
– Спасибо, Дон. Но я не смогу. На вечер меня уже взяли в заложницы мама с братом.
– Такой у вас, видно, сегодня день. Тогда в другой раз. Может, на выходных? Вы должны убедиться, что я состою не из одного красивого левого уха.
И снова я расхохоталась.
– Дон, вы просто замечательный, но…
– Э хе хе.
– Правда, я в полном раздрае.
– Что ж тут странного, любой был бы в раздрае после таких приключений.
– Нет, дело не только в этом, у меня вообще все не ладится.
Я устало потерла лоб, осознав, вопреки собственным постоянным заверениям, что у меня и впрямь в жизни творится бардак.
– Я вам и так рассказала куда больше, чем своим домашним. Вот и ошибайся после этого номером.
Он весело рассмеялся, и из трубки до меня долетело его дыхание. Я вздрогнула – мне показалось, он стоит рядом.
– Так это же добрый знак, разве нет? – Он оживился. – Решайтесь. Если обнаружится, что я жирный мерзкий урод, которого вы ни за что не захотите видеть еще раз, вы спокойно встанете и уйдете, и я никогда больше вас не потревожу. А если вы мерзкий жирный урод, то и вовсе волноваться не о чем – я сам вас не захочу видеть еще раз. Разве что… вам нужен именно жирный урод, тогда нам действительно нет смысла встречаться, потому что я не такой.
– Я не могу, Дон. Извините меня.
– Нет, это невозможно. Вы хотите со мной порвать, а я даже не знаю, как вас зовут.
– Я же вам говорила – Гертруда.
– Ну да, Гертруда. – Он был немного разочарован. – Что ж, Гертруда, а ведь это вы первая начали.
Я засмеялась:
– Я ошиблась номером.
– Ладно, – решительно сказал он. – Оставлю вас в покое. Я рад, что сегодня все обошлось.
– Спасибо, Дон. Удачи вам.
Я не сразу вернулась в гостиную, а еще постояла, облокотясь о перила и глядя на огоньки, отражавшиеся в темной воде. Телефон запищал.
Прощальный подарок.
Нажала на картинку и увидела замечательно синие веселые глаза. Я так долго в них смотрела, что мне почудилось, будто правый мне подмигнул.
Когда я присоединилась к маме с Райли, они были столь любезны, что не задали ни единого вопроса, но потом Райли пошел в ванную, прежде чем отвезти меня домой, и мама воспользовалась моментом.
– Люси, у меня не было возможности поговорить с тобой после того, как ты у нас обедала.
– Да, мам, прости, что я так поспешно ушла тогда. Все было очень вкусно. Я просто вдруг вспомнила, что опаздываю на важную встречу.
Она слегка нахмурилась:
– Вот как? А я подумала, это из за того, что мы подписали бумаги насчет твоей жизни.
– Нет, что ты, – перебила я, – конечно нет. Я сейчас не помню, куда так торопилась, но это на самом деле было срочно. По глупости назначила два дела почти на одно время. Ты же знаешь, какая я бываю забывчивая.
– А я то решила, ты на меня обиделась. – Она внимательно вглядывалась мне в лицо. – Я пойму, скажи, если тебя это задело.
О чем она толкует? Силчестеры не выставляют свои чувства напоказ.
– Все прекрасно, мама. Я знаю, ты просто обо мне беспокоилась.
– Да, – призналась она, – но я никак не могла решиться. Долго не подписывала эти документы. Я все думала, может быть, если что то не так, ты придешь и расскажешь мне. Хотя я знаю, Эдит очень часто тебе помогает, и наверное, поэтому ты больше привыкла обращаться к ней.
Она смущенно улыбнулась и легонько откашлялась.
Неловкий, неловкий, ужасный момент. Ясно, что она ждет моих возражений, но я не уверена, что хочу ей возражать. И я ничего не сказала. Где оно, мое мастерское вранье, сейчас бы оно так пригодилось.
– И в конце концов я обсудила это с твоим отцом, а потом все же решилась подписать.
– Он тебе это посоветовал? – спросила я как можно нежнее, но внутри у меня неудержимо закипал гнев. Да что он знает о моей жизни? Он ни разу не спросил меня, как я живу, не выказал и тени интереса…
– Не совсем так. Он сказал, что все это полная чушь, и тогда я поняла, что не согласна с ним. Я не думаю, что это полная чушь. И потом, ну чем это может тебе повредить? Понимаешь? Если бы моя жизнь захотела со мной встретиться, я была бы в восторге. По моему, замечательно, когда происходят такие захватывающие вещи.
На меня произвело большое впечатление, что она поступила вопреки указаниям отца, и меня заинтриговало ее желание встретиться со своей жизнью. От нее я такого никак не ожидала. А как же «Что скажут люди»?
– Но больше всего я переживала, что тут есть и моя вина. Ведь я твоя мама, и если с тобой что нибудь не так, то…
– Мама, со мной абсолютно все так.
– Ну конечно, я просто неправильно выразилась, я имела в виду…
– Я понимаю, что ты имела в виду, – спокойно сказала я, – и твоей вины уж точно ни в чем нет. Если бы что и было не так, ты в этом никоим образом не была бы виновата. Ты не сделала ничего плохого.
– Спасибо, Люси.
Она вдруг помолодела лет на десять, и я впервые поняла – она чувствует себя виноватой из за того, как я живу. А я всегда была уверена, что это только моя забота.
– И что же, – она явно приободрилась, – ты с ней встретилась?
– Вообще то это он. Да, мы виделись на прошлой неделе.
– Он?
– Я тоже удивилась.
– Он симпатичный? – Она не удержалась и хихикнула как школьница.
– Мам, это непристойно! Он же моя Жизнь.
– Ох да, разумеется. – Она пыталась скрыть улыбку, но я слышала, что в голове у нее уже звучат свадебные колокола. Подходящий зять, в крайнем случае неплохой бойфренд для Райли.
– Он вовсе не симпатичный, на самом деле настоящий урод.
И я описала его: потные ладони, запах изо рта, шмыгающий нос и потертый костюм.
– В любом случае все хорошо. Мы пообщались, но я не думаю, что он еще раз захочет со мной увидеться.
Мама слегка сдвинула брови:
– Ты уверена?
Она вышла в прихожую и вернулась со своей сумкой, из которой извлекла целую стопку знакомых конвертов с тройной спиралью. Все на мое имя и на их домашний адрес.
– Они приходили ежедневно на прошлой неделе. Последнее мы получили сегодня утром.
– Ох, он, наверное, забыл мой адрес. Неудивительно, что я от него ничего не получала. – Я покачала головой и засмеялась. – Похоже, главная проблема моей Жизни – неорганизованность.
Мама улыбнулась, но улыбка у нее получилась грустная.
Райли вернулся к нам с ключами от машины в руках, увидел стопку конвертов и со словами «Вот вы чем занимаетесь» открыл письменный стол, где обнаружилась еще одна куча конвертов. Он бросил их поверх маминых, взял хрустящую лепешку, сунул ее в рот и сказал:
– Сделай одолжение, сестренка, перестань игнорировать свою жизнь. У меня весь почтовый ящик забит этой писаниной.
Поначалу моя Жизнь был мне безразличен, потом он стал меня злить, а после всех сегодняшних событий я была близка к тому, чтобы его возненавидеть.
Мы ведь договорились, что завтра увидимся в «Старбакс». Благо на работе нам дали выходной, чему я была искренне рада, в первую очередь потому, что мне была неприятна дурацкая ситуация с испанским. Мало того что он загнал меня в ловушку, подверг мою жизнь опасности, так он еще и всем моим близким и знакомым не дает покоя. Завтра нам будет о чем поговорить.
На другой день, когда я обдумывала все те упреки, которые намеревалась ему высказать, зазвонил мобильный. Номер был незнакомый, и я не стала отвечать. Но он все звонил и звонил. А затем раздался стук в дверь. Я бросилась открывать и увидела соседку Не могу запомнить имя. Она была в панике.
– Простите, что беспокою вас. С мамой плохо. Мне только что позвонил брат, сказал, что я должна немедленно приехать.
– Нет проблем.
Я взяла ключи и закрыла дверь. Соседку буквально колотила нервная дрожь.
– Все будет хорошо. Вам непременно нужно съездить в больницу. – Я говорила как можно мягче.
Она кивнула.
– Понимаете, я никогда не оставляла его раньше…
– Все будет в порядке, поверьте мне.
У себя дома она ничуть не успокоилась. Ее трясло, и она суетливо объясняла мне, что где лежит и что я должна делать.
– Я уже приготовила бутылочку, но ее надо согреть, прежде чем его покормить. Иначе он не будет пить, только теплое. Он ест в полвосьмого, а перед сном любит смотреть «В ночном саду». Диск уже в плеере, надо только включить. Да, без Бена он не заснет. Бен – это вон тот медвежонок. Если он вдруг проснется и заплачет, спойте «Огонечек огонек», и он успокоится.
Она совала мне в руки соски, игрушки, стерилизатор для бутылочки – на случай, если я уроню ее. Потом посмотрела на часы.
– Ох, боже мой, уже пора. – И вдруг испугалась и дала задний ход: – Или, может быть, лучше не надо, лучше все таки остаться?
– Поезжайте. Здесь все будет хорошо.
– Да да, вы правы.
Она накинула плащ и открыла дверь.
– Ко мне никто не должен прийти, а вы ведь тоже не приведете сюда друзей и… вообще?
– Конечно нет.
– У вас ведь есть мой мобильный?
– Да, вот здесь. – Я показала ей свой телефон.
– Все, я пошла. Спасибо вам.
Она чуть было не расплакалась, но все же наконец ушла.
А у меня возникла проблема. Я позвонила Жизни в офис, но там никто не взял трубку. Наверное, его секретарша ушла, а он, скорей всего, уже на пути в «Старбакс». Я подождала до того времени, на которое мы условились, и позвонила в кафе.
– Алло, – сказал нелюбезный юноша, которого явно все достали.
– Здрасте, у меня встреча в вашем кафе, и мне нужно предупредить человека…
– Имя? – перебил он.
– Я не знаю его имени, но он в костюме, на вид такой усталый и…
– Эй, вас к телефону, – заорал он прямо мне в ухо и шваркнул трубку на стойку.
Ее тут же взяли.
– Алло?
– Привет, – я старалась говорить как можно дружелюбнее, – тут такое случилось, вы просто не поверите.
– Я надеюсь, вы звоните не для того, чтобы отказаться, – немедленно заявил он, – а сообщить, что опаздываете. Это само по себе невежливо, но отказ я расценю как оскорбление.
– И все же я именно для этого звоню. Но не приду я совсем не потому, почему вы думаете.
– А что я, по вашему, думаю?
– Что мне на вас наплевать, а это вовсе не так, то есть отчасти так, но я пытаюсь как то это изменить и не приду совершенно по другой причине. Моя соседка попросила меня посидеть с ребенком. У нее серьезно заболела мать, и ей пришлось срочно поехать в больницу.
Он помолчал, обдумывая мои слова.
– Ну да. «Собака съела тетрадь с моим домашним заданием».
– Да нет же, ничего общего.
– Как зовут вашу соседку?
– Я не помню.
– Из всего вашего вранья это самое никчемное.
– Потому что это не вранье. Если бы я врала, я бы придумала ей имя. Что то типа… Клэр. Ну точно! Ее действительно зовут Клэр. Черт, вспомнила наконец. Она Клэр.
– Вы пьяны?
– Нет. Я сижу с ребенком.
– Где?
– У нее в квартире. Напротив моей. Но вам сюда нельзя, сразу говорю. Она меня специально попросила, чтобы никаких посторонних.
– Я бы не был посторонним, если б вы со мной побольше общались.
– Ну хорошо, однако не будем наказывать ее за мои ошибки, ладно?
Под конец разговора он злился уже не так сильно и, я надеялась, поверил тому, что я ему рассказала. Как бы то ни было, я уселась в кресло качалку и наблюдала, что поделывает Макка Пакка «В ночном саду», но мысли мои бродили совсем в иных местах. И тут я второй раз за вечер услышала, как кто то стучится ко мне домой. Я выглянула из квартиры Клэр и увидела, что он стоит у меня под дверью.
– Проверяете меня?
Он обернулся.
– О, вы побрились. – Я была удивлена. – Вид уже не такой кошмарный, как раньше.
Он попытался заглянуть в квартиру мне через плечо.
– И где же ребенок?
– Вам сюда нельзя. Это не мой дом, я не могу вас впустить.
– Хорошо, но ребенка то вы можете мне показать. Сколько я знаю, с вас станется забраться в чужую квартиру, лишь бы спрятаться от меня. И не смотрите на меня так, вы безусловно на это способны.
Я вздохнула:
– Ребенка я вам показать не могу.
– Просто поднесите его к двери. Я и пальцем до него не дотронусь.
– Я не могу вам показать ребенка.
– Нет уж, покажите мне его, – настойчиво повторял он. – Покажите, ну. Покажите!
– Заткнитесь, – прошипела я. – Нету никакого ребенка.
– Я так и знал.
– Да ни черта вы не знаете, – я перешла на громкий шепот, – она думает, что ребенок есть, а его нет. Ребенок был, но он умер, а она думает или делает вид, или я не знаю, что она делает, но ведет себя так, точно он есть. А его нету.
Он неуверенно посмотрел на меня, потом в прихожую:
– Там повсюду валяются детские вещи.
– Да. Она и с коляской выходит на прогулку, только коляска пустая. Она думает, что у него режутся зубки и он плачет по ночам, но кроме нее этого никто не слышит. Нет здесь никакого ребенка. Я видела фотографии, и на этой он старше всего. Мне кажется, ему было около года, когда он умер. Вот, посмотрите.
Я взяла фото со столика в прихожей и протянула ему.
– А кто этот мужчина?
– Я думаю, ее муж, но за целый год я его ни разу здесь не видела. Наверное, не выдержал всего, что случилось, и ушел.
– Все это очень грустно. – Он отдал мне фото, и какое то время мы подавленно молчали. Наконец Жизнь спросил: – Значит, вы должны сидеть тут, хоть никакого ребенка и нет?
– Если она вернется и не застанет меня, мне придется сказать, что я ушла потому, что его нет. Это было бы жестоко.
– И вы не можете отсюда уйти, и я не могу сюда войти. Вот так штука.
Он улыбнулся, и на долю секунды лицо у него сделалось приятным.
– Мы можем поговорить здесь, – предложил он.
– Мы уже так и делаем.
Он сел на корточки, прислонясь спиной к моей двери. Я последовала его примеру и устроилась напротив, возле квартиры Клэр. Из лифта вышел сосед, окинул нас взглядом, ничего не сказал и пошел к себе. Мы молча смотрели друг на друга.
– Люди вас видят, да? – сказала я.
– Вы что, считаете, я привидение? – Он закатил глаза. – Это вы меня в упор не замечаете, а все остальные уделяют мне массу внимания. Многие очень мною интересуются.
– Ладно, ладно. Какой обидчивый.
– Вы готовы поговорить?
– Кстати, об обидах. Я зла на вас. – Я тут же вспомнила все, что заранее наметила ему высказать.
– За что?
– За то, что вы вчера устроили у меня на работе.
– Я устроил?
– Да. Зачем было втравливать их всех в ваши крученые подачи, или как вы там это называете?
– Погодите. Вы что, думаете, я манипулировал людьми, чтобы случилось то, что случилось?
– Ну… а разве нет?
– Нет! – отрезал он. – Да за кого вы меня принимаете? Не надо, не говорите. Все, что я сделал, – это синхронизировал приезд Агусто Фернандеса, но я не имею ни малейшего отношения к этому, как его…
– Стив, – твердо сказала я. – Его зовут Стив Робертс.
Он насмешливо прищурился:
– На прошлой неделе вы, помнится, называли его куда менее уважительно. Как вы его окрестили? Сосиска?
Я отвела глаза.
– Я ничего не подстраивал. Вы сами несете ответственность за то, что происходит в вашей жизни, как и любой человек – за свои поступки. И за вчерашнюю историю вы отвечать не должны. Вам кажется, что вы виноваты. – Это не было вопросом, и я промолчала.
Уткнулась лбом в коленки:
– У меня голова трещит.
– Это от мыслей. Вы давно ни о чем не задумывались, вот и отвыкли.
– Но вы признаёте, что подстроили приезд Фернандеса. Вы вмешались в его жизнь.
– Нет. Я синхронизировал ваши жизни. Заставил их пересечься, чтобы помочь вам обоим.
– Чем же вы ему помогли? Он, бедолага, оказался под дулом пистолета, вряд ли ему это сильно помогло.
– Бедолага оказался под дулом водяного пистолета, и, я думаю, со временем вы убедитесь, что это пошло ему на пользу.
– В чем?
– Не знаю. Подождем, время покажет.
– Кто ж тогда знал, что пистолет водяной, – пробормотала я.
– Это точно. Вы как, в порядке?
Я не ответила.
– Э эй. – Он вытянул ногу и шутливо пнул меня в щиколотку.
– Да. Нет. Я не знаю.
– Ох, Люси, – вздохнул он.
Встал, подошел ко мне и обнял. Я попыталась высвободиться, но он обнял меня еще крепче, и я перестала сопротивляться, а тоже обняла его и прижалась носом к лацкану дешевого пиджака, вдыхая его кислый запах. Потом он отодвинулся и ласково провел пальцами мне по щекам, вытирая несуществующие слезы. Лицо у него стало доброе и заботливое, он выглядел почти симпатичным. Потом он протянул мне бумажную салфетку, и я шумно, протяжно высморкалась.
– Потише, ребенка разбудишь. – Он улыбнулся, и мы оба виновато рассмеялись.
– Я жалкое создание, да?
– Склонен был бы согласиться, но сначала хочу спросить – почему ты так считаешь?
– Сначала меня до смерти напугали водяным пистолетом, теперь вот сижу с ребенком, которого нет.
– В компании со своей жизнью, – добавил он.
– Верно подмечено. В компании со своей жизнью, которая при этом человек. Дальше, кажется, некуда.
– Очень даже есть куда. Мы только только начали.
– Почему ее жизнь не ходит за ней по пятам, навязывая свою помощь? Отказывается признать очевидное? Ведь это все так невыносимо тяжело. – Я мотнула головой в сторону прихожей с разбросанными по полу детскими игрушками.
Он пожал плечами:
– Не знаю. Я не взаимодействую с жизнями других людей. Ты моя единственная забота.
– А тебе бы следовало взять пример с ее жизни. И не вмешиваться. Видишь, она просто ждет, пока ее подопечная сама справится и выбросит эту страницу из книги своей жизни.
– А мне выбросить страницу из твоей?
Я вздохнула.
– Ты правда так несчастлив?
Он кивнул и отвернулся. Скрипнул зубами, но справился с собой.
– Но я не понимаю, почему у тебя все так плохо. У меня ведь все отлично.
– Да ничего у тебя не отлично. – Он грустно покачал головой.
– Ну, может, я и не просыпаюсь со звонкой песней на устах… – я понизила голос, – но я и не делаю вид, что что то существует, когда оно не существует. И наоборот.
– Ты уверена? – Он насмешливо хмыкнул. – Вот смотри. Если ты упадешь и сломаешь ногу, тебе будет больно, и ты пойдешь к врачу. Он сделает рентген, поднесет снимок к свету, и все увидят, что кость сломана. Так?
Я кивнула.
– Или у тебя заболит зуб, ты пойдешь к зубному, он заглянет тебе в рот, посветит лампочкой, увидит дырку, запломбирует канал. Так?
Я снова кивнула.
– Все это совершенно обыденные вещи в современном мире. Заболела – идешь к врачу, он прописывает антибиотики. Подавлена – идешь к психотерапевту, он, возможно, прописывает антидепрессанты. Появились седые волосы – идешь к парикмахеру, он тебе их закрашивает. Но в жизни… в жизни случаются ошибки, неудачи, однако ты просто продолжаешь жить. Верно? Никто не может заглянуть в твою жизнь так глубоко, чтобы понять, что там реально творится, – нет такого рентгена, чтобы сделать снимок твоей жизни. А то, что нельзя просветить, увидеть, зафиксировать, – то, по нынешним меркам, и не существует. Но вот он я, здесь. Я другая часть тебя. Рентгеновские лучи твоей жизни. Твое отражение в зеркале. Я тебе показываю, как ты страдаешь, как тебе плохо. Все это отражено во мне. Доступно объясняю?
Да, доступно. И это объясняет запах изо рта, потные ладони, кошмарную прическу. Я все обдумала, а потом сказала:
– Но это нечестно по отношению к тебе.
– Мне выпали такие карты. Теперь от меня зависит, сумею ли я удачно их разыграть. Понимаешь, я завязан в этом ровно так же, как и ты. Чем больше ты проявляешься, чем бодрее живешь, тем лучше я себя ощущаю. Ты собой довольна – я здоров.
– Значит, от меня зависит твое счастье?
– Я бы предпочел говорить «от нас». Я как Ватсон для Холмса или Винни Пух для Кристофера Робина.
– Как рентген для сломанной ноги, – усмехнулась я, и он усмехнулся в ответ. Похоже, мы заключили перемирие.
– Ты говорила с родителями о том, что случилось? Уверен, они очень волновались.
– Ты же знаешь, что говорила.
– Я думаю, лучше, если мы с тобой будем обсуждать все так, словно я ничего не знаю.
– Не беспокойся, я вчера виделась с мамой и Райли. Ездила к нему домой. Наслаждались пакистанской кухней, а потом мама приготовила мне горячий шоколад – она так меня утешала, когда я в детстве разбивала нос или коленку.
– Звучит неплохо.
– Так оно и было.
– Но ты рассказала им, что произошло?
– Я сказала, что меня не было в офисе и все закончилось до моего возвращения.
– Почему?
– Не знаю. Не хотела, чтоб они переживали понапрасну.
– Какая же ты заботливая, – саркастически заметил он. – А ведь ты вовсе не их оберегала, а себя. Ты не хотела вдаваться в подробности, чтобы, не дай бог, не проявить свои чувства. Что, я не прав?
– Может быть, и прав. Ты очень сложно это формулируешь, по мне так все проще.
– У меня есть на этот счет одна теория. Сказать?
– Давай. – Я подперла рукой подбородок.
– Пару лет назад, когда Блейк, – он помедлил, – был тобою брошен…
Я улыбнулась.
– … ты начала врать всем подряд. А поскольку ты врала им, тебе уже было нетрудно врать и себе.
– Очень увлекательная теория, только не знаю, верная ли.
– Давай проверим ее. Как только ты перестанешь всем врать – что, кстати, гораздо тяжелее, чем ты думаешь, – ты начнешь узнавать о себе правду, что тоже гораздо тяжелее, чем ты думаешь.
Я устало потерла ноющий затылок, с тоской размышляя о том, как я угодила в этот переплет.
– И как же оно так выйдет?
– Ты позволишь мне проводить время с тобой.
– Давай. На выходных?
– Нет. Я имею в виду все время: я буду ходить с тобой на работу, встречаться с твоими друзьями и прочее.
– Нет, это невозможно.
– Почему?
– Да не могу я прийти с тобой на обед к родителям или на встречу с друзьями. Они решат, что я придурочная.
– Ты боишься, что они о тебе что то узнают.
– Если моя жизнь, в смысле ты, сядет с ними за стол, они узнают практически все.
– Что в этом ужасного?
– Это личное. Мое, личное дело. Ты – в первую очередь. Люди не притаскивают на вечеринки свою жизнь.
– Полагаю, ты еще убедишься, что большинство тех, кого ты любишь, именно так и поступает. Но суть не в этом, а в том, чтобы мы начали действовать вместе.
– Я за, но только давай не будем вместе общаться с моими друзьями и семьей. Это пусть будет отдельно.
– Это и так отдельно. Никто из них ничего о тебе на самом деле не знает.
– В общем, этому не бывать.
Он не ответил.
– Ты намерен вторгаться куда считаешь нужным?
Он кивнул.
Я вздохнула:
– И знаешь что, я вру не всем подряд.
– Знаю. Не врешь по «неправильному номеру».
– Видишь? Странная история. Еще одна жалкая глупость с моей стороны.
– Не скажи. Иногда неправильный номер – и есть правильный.
Он улыбнулся.
Нашу совместную деятельность он хотел начать с того, чтобы посмотреть, как я живу. И кажется, надеялся, что тут то ему и откроются все мои великие тайны. А я знала, что откроется лишь дверь в неприбранную студию и в нос ударит противный рыбный запах. Поэтому всячески отговаривала его от сегодняшнего визита. Каждый упорно стоял на своем, но наш спор прервала вернувшаяся из больницы Клэр. Она явно встревожилась, увидев меня с незнакомым типом у дверей своей квартиры, о чем то препирающихся сидя на корточках. Я немедленно встала.
– Я его не впустила.
Она сразу смягчилась и посмотрела на него:
– Вы, наверное, решили, что это невежливо с моей стороны?
– Нет, вы абсолютно правы, – заверил ее Жизнь. – Я удивляюсь другому: как вы ее туда впустили.
Она улыбнулась:
– Я с радостью принимаю помощь от Люси.
– Как себя чувствует ваша мама? – спросил он.
Я поняла, он все еще меня проверяет. Проверку я выдержала – у Клэр все было написано на лице. Так притворяться никто бы не смог.
– Стабильно… пока что. А как Конор?
– М м, он спит.
– Выпил бутылочку?
– Да.
Я вылила ее в раковину.
Она была очень довольна и, покопавшись у себя в сумке, достала деньги.
– Спасибо, что уделили нам свое время, это вам за хлопоты. – Она протянула мне пару банкнот.
Честно говоря, я готова была их взять. На самом деле готова. Себастиан нуждается в починке, а ковер в почистке, было бы очень недурно сходить наконец в парикмахерскую и для разнообразия купить еды, а не полуфабрикатов для микроволновки, – но под пристальным взглядом Жизни я ответила правильно:
– Нет, я не могу их взять, мне это было в радость. Правда.
Слова пришлось выпихивать силком, потому что они застревали в горле.
Наступил ответственный момент. Я вынула из кармана ключи, открыла дверь и преувеличенно приветственным жестом пригласила его войти первым. Он радостно перешагнул порог, а я за ним, искренно надеясь, что, учуяв рыбьи ароматы, он воздержится от комментариев. Мистер Пэн вскочил и потянулся, а затем неспешно двинулся навстречу гостю, плавно, манерно вихляя бедрами, как отъявленный гей. Он оглядел мою Жизнь, поднял хвост и принялся выписывать восьмерки у его ног.
– У тебя кот есть. – Он присел и погладил Мистера Пэна, купавшегося в лучах неожиданного внимания.
– Знакомься – Мистер Пэн. Мистер Пэн, позволь тебе представить… как мне тебя называть?
– Жизнь.
– Я не могу представлять тебя людям как Жизнь, нам надо придумать тебе имя.
Он пожал плечами:
– Мне все равно.
– О'кей. Энджелберт.
– Нет, на Энджелберта я не согласен. – Он оглядел комнату, подошел к одной из многочисленных фотографий Джина Келли, потом к постеру «Поющих под дождем» на дверях ванной и предложил: – Зови меня Джин.
– Нет уж, на это я не согласна.
В моей жизни есть только один Джин, и этого вполне достаточно. И один Дон Локвуд, второму я сказала мне больше никогда не звонить.
– А как зовут другого парня? – Жизнь указал на постер.
– Дональд О'Коннор в том же фильме, он играет Космо Брауна.
Жизнь выпятил подбородок и сказал, подражая манере американских актеров пятидесятых годов:
– Лады, зови меня Космо.
– Ну что за бред. «Знакомьтесь, это Космо»? Космо политен?
– Космо Жизнь, крошка.
– Хорошо, как хочешь. Давай я все тебе тут покажу. – Я встала у входной двери в позе стюардессы, объясняющей, как себя вести в экстренной ситуации. Повела рукой налево: – Обратите внимание, ванная. Чтобы воспользоваться ею, вам необходимо включить свет на кухне и оставить дверь нараспашку, потому что лампочка в ванной перегорела уже год назад. Справа кухня. – Энергичный взмах вправо. – Далее вы видите гостиную и спальню, для удобства объединенные друг с другом. Инструктаж окончен. – Я поклонилась. Чтобы все это лицезреть, ему достаточно было просто поводить глазами из стороны в сторону, даже головой вертеть не требовалось.
Он обозрел местность.
– Ну, как тебе?
– Рыбой пахнет. А что это такое на ковре?
Я вздохнула. Хоть бы минуту выждал из вежливости. Так нет, сразу подрывает основы моего существования.
– Это креветочный салат. Мистер Пэн, знаешь ли, опрокинул со стола и вляпался в него, а потом прогулялся по полу. Доступно излагаю?
– Вполне, но я имел в виду вот это. – Он указал на телефон, записанный маркером.
– А, это координаты компании, которая чистит ковры.
– Ну конечно, следовало бы догадаться. Не буду даже спрашивать, почему ты их записала именно там. Позвони им. – Он направился к буфету, обследовал все полки и ящики, а потом принялся энергично хрустеть печеньем, что меня возмутило, потому что я припасла его себе на ужин. – Ковер имеет жуткий вид, позвони срочно.
– Срочно!.. Для этого надо сначала взять отгул на работе. И вообще, это такая морока.
– Попроси их приехать в выходной. Если они откажутся, тоже не беда – очень велика вероятность, что завтра тебя уволят.
– Я думала, ты хочешь меня поддержать.
– А я думал, ты хочешь, чтобы тебя уволили.
– Да, но я надеялась получить выходное пособие, а не вылететь с работы за просто так, из за того, что я всего лишь не знаю испанского.
– Вряд ли это можно назвать «всего лишь», учитывая, что ты их основной переводчик.
– Но ведь я владею остальными языками.
– О владычица, зато тебе неведом язык правды. – Он рассмеялся и сунул в рот целое печенье.
Я с отвращением посмотрела на него и буркнула:
– Проглот несчастный.
– Что это значит?
– Посмотри в своем компе, узнаешь.
– И посмотрю. – Он достал айфон. – А ты позвони насчет ковра, он непотребен. Его ни разу толком не чистили с тех пор, как ты сюда въехала, а возможно, и долгие годы до того, так что на нем и твои, и чужие волосы, ногти, кусочки шкуры и мяса, козявки. Питательная, короче, среда для бактерий – а ты с каждым вдохом запускаешь их в свои легкие.
Гадливо передернувшись, я протянула руку за его телефоном, но он крепко в него вцепился.
– Нет, это мой, ты по своему звони. А я посмотрю про проглота.
Я вздернула нос и позвонила в приемную, втайне надеясь, что меня соединят с Доном, но это оказался не он, а некий престарелый Роджер, с которым мы в две секунды условились на воскресенье. Я повесила трубку, весьма собой довольная. Вот, сделала полезное дельце. Зато Жизнь ничуть не был доволен.
– Ты чего?
– Проглот – «ненасытный обжора, обычно жирный»!
Я расхохоталась.
– Что я, по твоему, жирный?
– Ну, ты себя малость запустил. Подтянуться бы не помешало.
– Это все по твоей милости.
– Да и вообще, не могу удержаться и не сказать пару слов о том, как ты выглядишь. Какой то ты… грязный. Помойся, смени гардероб. У тебя есть другие вещи, кроме этих?
– Люси, я не участник проекта «Новый имидж». Не воображай, что, если меня переодеть, постричь и отполировать мне ногти, все само собой наладится. Это не поможет.
– А интимная эпиляция поможет?
– Ты говоришь пошлости. Мне стыдно, что я твоя жизнь. – Он захрустел печеньем и кивнул на кровать: – Здесь бывают посетители?
– Это, значит, не пошлость… Я не готова обсуждать с тобой такие вещи.
– Потому что я мужчина?
– Потому что… это вообще не важно. И потому что ты мужчина – тоже. Хоть я и не ханжа. – Я вздернула подбородок, а потом забралась на спинку дивана и села с ним рядом. – Хорошо. Ответ отрицательный, никого здесь не бывает, но это не значит, что совсем уж ничего не происходит и всякая активность окончательно заглохла.
– Гадость какая.
– Да не в этой кровати! – Я закатила глаза. – Я имею в виду – в жизни.
– Ну держись. – Он усмехнулся, взял рюкзак и достал свой айпад. – Кто тут у нас? Ага, Алекс Бакли, – прочел он. – Биржевой маклер, вы познакомились в баре, тебе понравился его галстук, а ему твои сиськи, хоть он и не сказал этого вслух. Точнее, сказал, но не тебе, а своему коллеге Тони, который ответил: «Ну так трахни ее». Прелестно. А тебе он сказал вот что. Цитирую: «У меня что то с глазами, я не могу оторвать от вас взгляд». Конец цитаты. – Он насмешливо прогундосил: – И на это ты повелась?
– Нет. – Я вытащила перышко из подушки, и Мистер Пэн придвинулся поближе, готовый с ним поиграть. – Я повелась на коктейли, которыми он меня угощал. Как бы то ни было, он оказался ничего себе.
– Ты поехала к нему. – Он скривился. – Не думаю, что все это надо зачитывать. Бла бла бла, короче, ты смылась с утра, до завтрака. Это было десять месяцев назад.
– Вовсе не десять. – Я произвела мысленный подсчет. – Ну, не помню, в любом случае не десять.
– Но это так. Последний раз ты «участвовала в активной деятельности», – он насмешливо улыбнулся, – именно тогда.
– Заткнись, а? Представь себе, да, я разборчива в отношениях с мужчинами. И не ложусь в постель с первым встречным.
– Потому и выбрала Алекса Бакли.
Я засмеялась:
– Ты же знаешь, о чем я.
– Люси, «разборчива» – это слишком мягко сказано. – Он говорил уже серьезно. – Ты никого не подпускаешь на пушечный выстрел. Ты не освободилась от Блейка.
– Ты даже не представляешь, насколько я от него освободилась.
Возражение в духе обидчивого подростка.
– Нет. Если бы ты от него освободилась, тебе не пришлось бы накачиваться алкоголем, чтобы с кем нибудь переспать. И ты не избегала бы всех и каждого, а легко знакомилась бы с новыми людьми.
– Позволь тебе заметить: ощущение собственной полноценности не зависит от того, встречаешься ли ты с мужчинами. Достаточно жить в согласии с собой. – Я едва не расхохоталась, когда это изрекла.
– «Всего превыше: верен будь себе»,4 – покивал он, цитируя Полония. – Я с этим не спорю. Но если ты не можешь общаться с людьми, потому что живешь только воспоминаниями о прошлом, это уже проблема.
– А кто сказал, что это – моя проблема? Я всегда открыта для новых знакомств.
– Как насчет того парня в кафе, в прошлое воскресенье? Я тебе его практически на блюдечке подал, а ты его даже взглядом не удостоила. Цитирую: «Я как раз ухожу, встречаюсь со своим бойфрендом», – он очень похоже изобразил меня, – конец цитаты.
Я задохнулась от возмущения:
– Так это ты мне его подсунул?
– Я проверял, насколько все плохо.
– Я знала. Знала, знала. Он был нереальный красавец, таких в кафе не встретишь. Актер?
– Да никакой не актер. Ну пойми же, я просто синхронизировал ваши жизни. Сделал так, чтобы ваши пути пересеклись и что нибудь произошло.
– А ничегошеньки не произошло, так что ты зря старался, – фыркнула я.
– Ошибаешься, кое что произошло. Ты его отшила, и он вернулся к своей девушке, по которой очень скучал и жалел, что с ней расстался. Ты помогла ему это осознать.
– Ты меня использовал самым гнусным образом.
– Да где я тебя использовал? А как, по твоему, все совершается в жизни? Чтобы что то произошло, нужна цепь совпадений, иногда случайных, иногда не совсем. Жизнь состоит из столкновений и противоречий, и все подчинено общему ритму, на все есть свои причины. Кабы не так, то зачем вообще все? Каждая твоя встреча, поступок и слово имеют предпосылки и последствия, влекут за собой новые, эхом отражаются в жизни других и в твоей собственной. В самом деле, Люси.
Он покачал головой и отгрыз кусочек печенья.
– Суть в том, что ее то я и не вижу.
– Кого?
– Сути!
Он нахмурился, потом понял.
– Ты не видишь смысла? Поверь мне, он есть. Люси, смысл есть всегда и во всем.
Не уверена, что это так, но спорить с ним я не стала.
– С кем еще ты синхронизировал мою жизнь?
– За последнее время? Из тех, на кого ты обратила хоть какое то внимание, пожалуй, только с милой американской леди на ресепшне. Судя по твоему лицу, ты поражена. Кстати, если бы не она, меня бы здесь сегодня не было, именно благодаря ей я решил дать тебе еще один шанс после нашей первой встречи.
– Можно подумать, ты в любом случае не жаждал встретиться со мной еще раз.
– Уверяю тебя, совсем не жаждал. Но когда ты оставила для нее шоколадку на стойке, я прозрел на твой счет, как Вилли Вонка.
– Ты используешь тайный код для передачи особо важных мыслей?
– Не тупи. Помнишь, Слугворт подговаривает Чарли украсть вечный леденец и взамен обещает всю жизнь заботиться о его семье, а Чарли вместо этого оставляет леденец на столе у Вилли Вонка, ну, в самом конце фильма? И Вилли убеждается, что Чарли можно доверять?
– Зачем же ты все рассказал, теперь смотреть неинтересно.
– Молчи уж, ты видела этот фильм двадцать шесть раз. Ты оставила миссис Морган шоколадку, и это было по настоящему трогательно.
– Ну она же сказала, что любит такие.
– Я вспомнил, что ты сердечный, добрый человек, заботливый и милый. И подумал, что я должен все же добиться, чтобы ты заботилась и обо мне.
Его слова перевернули мне душу. Никто прежде мне не говорил такого, а он вот сказал – молодой, никому не нужный, несчастный мужчина в потертом костюме и с липкими ладонями, который хочет быть небезразличен хоть кому то.
– Ты ее для этого нанял? Чтобы дать мне второй шанс?
– Я не думал об этом с такой точки зрения, – удивился он. Потом вдруг широко зевнул: – Где я буду спать?
– Там же, где всегда.
– Думаю, мне лучше остаться у тебя, Люси.
– Ладно, нет проблем, – спокойно согласилась я. – Найдешь меня у Мелани, если вдруг зачем нибудь понадоблюсь.
– Ну конечно, у Мелани. Той самой Мелани, которая переживает, что ты всегда раньше всех уходишь с ее концертов и вечеринок. – Он снова полез в свой айпад. – У Мелани, которая пару дней назад, сразу после того, как ты ушла из «Пирушки», сказала, цитирую: «С ней что то не так, и я не собираюсь ждать, пока она сама с этим справится, чтобы узнать, что именно не так». Конец цитаты.
Он был страшно собой доволен. Я ужаснулась: оказаться с Мелани с глазу на глаз я сейчас точно не готова. Так же как и поехать к Райли.
И я сдалась.
– Можешь лечь на диване, черт с тобой.
Он спал на диване с Мистером Пэном, укрывшись пыльным одеялом, которое я достала с верхней полки гардероба, куда он светил мне фонариком, беспрестанно при этом осуждающе цокая языком. Это идиотское тихое цоканье напомнило мне дедушкины часы, они тоже так делали: тац тац тац. И меня это пугало, я не могла заснуть, пока не запихну подушку под маятник. (Когда это однажды обнаружили, я все свалила на Райли.)
Во сне он так громко храпел, что я глаз не сомкнула до двух ночи. Памятуя о трюке с дедушкиными часами, я швырнула в него подушкой, но промахнулась и угодила в Мистера Пэна, который громко взвыл от ужаса. Проснулась я в шесть утра оттого, что Жизнь нарочито шумно плескался под душем. Потом он куда то вышел, но вскоре вернулся, с грохотом положив связку ключей на полку. Он чем то стучал, гремел и хлопал, видимо в надежде разбудить весь дом. Я знала, он хочет, чтобы я встала, но только крепче закрыла глаза. Через десять минут меня подняли ароматы, доносившиеся с кухни. Он сидел за столом и ел омлет. Рукава рубашки закатаны, волосы еще влажные, аккуратно зачесаны назад. Он выглядел как то совсем по другому. Чистым, вот как.
– Доброе утро.
– Вот это да! Да ты и зубы почистил.
Он принял оскорбленный вид. Закрылся газетой и пробурчал:
– Мне все равно, я на твои гадости внимания не обращаю. Я принес твой кофе и кроссворд.
Ну и дела. Я была искренне тронута.
– Спасибо.
– И лампочку купил в ванную. Сама вкрутишь.
– Спасибо.
– Омлет еще горячий.
На плите стояла сковородка с омлетом – он приготовил его с ветчиной, сыром и красным перцем.
– Спасибо большое, – разулыбалась я. – Ты на самом деле очень любезен.
– Нет проблем.
Мы молча сидели за столом, уплетали омлет и слушали какую то ахинею по телевизору.
Лампочку я менять не стала – слишком сложно, да и времени нет. Оставила дверь приоткрытой и все время поглядывала на нее, чтобы убедиться, что моя Жизнь не извращенец. Оделась я тоже в ванной. Когда я вышла, он уже был готов – облачился в свой костюм и взял рюкзак. Я вдруг подумала, что он славный. И тут же забеспокоилась, нет ли здесь подвоха.
– Что ж, полагаю – до вечера? – с надеждой спросила я.
– Я иду с тобой на работу, – невозмутимо сообщил он.
Я нервничала по дороге на работу – волновалась, как они меня встретят после того, что случилось во вторник, но еще больше из за Жизни, который заявится в офис вместе со мной. Была, конечно, надежда, что охрана на входе его не пропустит и одной проблемой станет меньше.
Я предъявила удостоверение и прошла через турникет. Жизнь двинулся следом, и я услышала такой звук, точно он получил удар под дых. Попыталась не улыбнуться, но не сдержалась.
– Эй! – окликнул его охранник.
Они и раньше были довольно бдительны, а уж после истории со Стивом – вдвойне.
Я обернулась и состроила соболезнующую мину.
– Слушай, мне надо бежать, а то опоздаю. Давай я к тебе выйду, когда будет перерыв на обед, ладно?
Он открыл рот, но я развернулась и пошла через холл, забитый народом, торопливо, как будто за мной кто то гнался. Дожидаясь лифта, пару раз украдкой посмотрела, что у них творится. Охранник подошел к Жизни, тот полез в рюкзак и вынул какие то бумаги. Охранник брезгливо, точно это была тухлая рыбина, взял их и внимательно изучил. Затем посмотрел на меня, обратно в бумаги, на Жизнь, а потом вернул ему документы и прошел к себе за стойку. Нажал кнопку, и турникет открылся.
– Благодарю вас, – вежливо кивнул Жизнь. Охранник помахал ему рукой. Подъехал лифт, Жизнь самодовольно улыбнулся мне, и мы в полном молчании вместе поехали наверх.
Там все уже были в сборе и явно говорили обо мне, потому что, как только я вошла, они умолкли и дружно на меня уставились. А потом на Жизнь. И снова на меня.
– Привет, Люси, – протянула Длинноносая. – Это ваш адвокат?
– А что? Нужен адвокат для свадьбы? – язвительно парировала я.
Грэм даже не улыбнулся, и это сбило меня с толку, он же всегда смеялся над моими шуточками. Интересно, он и свои сексуальные домогательства решил прекратить? В каком то смысле даже обидно. Конечно, мой выпад в адрес Длинноносой не отличался остроумием, но это от беспомощности – я просто не знала, что ей ответить. Я долго ломала голову, как мне представлять людям свою Жизнь, однако кроме того, что его зовут Космо, – а это, скорей всего, только породит лишние вопросы, – ничего не выдумала. То есть соврать то можно было б что угодно, у меня возникло несколько вариантов замечательно завиральных историй. Он смертельно болен, и последнее его желание – провести остаток дней рядом со мной. Он журналист, пишет статью о современной работающей женщине и в качестве объекта избрал меня. Кузен, приехал из глубинки, боязлив, но любопытен. Студент, хочет поднабраться опыта. Старинный умалишенный друг, выпущен из психушки развеяться на пару дней. И, что характерно, все бы поверили любой из этих блестящих версий. Вот только Жизнь ни одну из них не одобрит. Я старалась изобрести такую ложь, с которой он согласился бы, но в глубине души понимала, что это, увы, безнадежно.
Эдна выручила меня, избавив от ненужных расспросов, недоуменных взглядов и обескураженно поднятых бровей, позвав к себе в кабинет, где меня, вероятно, ожидает все то же самое, но хотя бы один на один. Проходя мимо сослуживцев, я одарила их извиняющейся улыбкой, дескать, простите, что вынуждена вас оставить. У дверей Эдны я притормозила и еле слышно спросила у него:
– Ты меня здесь подождешь?
– Нет, я пойду с тобой, – не понижая голоса ответил он, и у меня пропала охота обсуждать это дальше.
Я прошла в кабинет и села за круглый стол у окна. Рядом, на полке, в тонкой высокой вазе стоит искусственная белая роза, а на столе у Эдны лежит томик «Улисса». И то и другое меня раздражает – я не люблю искусственные цветы и сильно подозреваю, что Эдна никогда не читала роман Джойса, а держит его напоказ для самоутверждения. Она посмотрела на мою Жизнь:
– Здравствуйте.
Что подразумевало: «А вы кто такой»?
– Госпожа Ларсон, меня зовут… – он покосился на меня и еле заметно усмехнулся, – Космо Браун. Вот документы, подтверждающие, что я могу неотлучно находиться при Люси Силчестер, за подписью нотариуса и соответствующих лиц. Вы можете быть уверены, что я никогда не воспользуюсь информацией о вашей компании, которая станет мне известна в ходе нашей беседы, но любыми сведениями, касающимися лично Люси, я волен распоряжаться по своему усмотрению.
Она взяла у него бумаги, прочитала их, и лицо ее выразило полное понимание.
– Прошу вас, мистер Браун, садитесь.
– Пожалуйста, зовите меня Космо, – улыбнулся он. Камешек в мой огород.
Глядя на него, она проговорила:
– Разговор пойдет о том, что произошло во вторник. Уверена, вы в курсе инцидента со Стивеном Робертсом.
Жизнь кивнул.
– Простите, вам непременно надо обращаться к нему, если речь идет обо мне? – Я посмотрела на Жизнь: – Это обязательно?
– Миз Ларсон может смотреть, куда ей угодно.
– Но не обязательно на тебя, так?
– Нет, не обязательно.
Я посмотрела на Эдну.
– Вы можете говорить непосредственно со мной.
– Спасибо, Люси. Так, о чем я? – И она снова перевела взгляд на Жизнь. – Да, собрались мы не для того, чтобы обсуждать то, что случилось со Стивом, хотя, если у Люси есть причины для недовольства, а я, честно сказать, не удивилась бы этому, она может изложить их мне, как своему непосредственному руководителю, а я, в свою очередь…
– Э э, прошу заметить, я здесь. Вам нет нужды говорить так, будто меня тут нет.
Она вперила в меня холодный, неодобрительный взгляд, и я пожалела, что она перестала смотреть на Жизнь.
– Мы собрались, чтобы обсудить факты, обнаружившиеся во вторник, а именно тот факт, что вы не знаете испанский.
– Я знаю испанский. Но я была в шоке. На меня нацелили пистолет, и я совершенно перестала соображать.
Эдна с облегчением вздохнула и наконец смягчилась.
– Люси, я ровно так и думала. Господи, да я сама с трудом могла вспомнить, как меня зовут! Мне просто нужно было убедиться, понимаете, я же должна официально во всем…
– Извините, позвольте, я вас перебью? – встрял он.
Я вытаращилась на него.
– Я не думаю, что он может вмешиваться. Эдна, разве он имеет право? Он находится здесь как наблюдатель и не должен участвовать в каких либо…
– Да да, я имею полное право, – заверил он меня. – И я хотел бы сказать, что Люси не знает испанский.
У меня отвисла челюсть. Эдна так широко раскрыла глаза, что приобрела окончательное сходство с рыбой.
– Простите, вы сказали «знает» или «не знает»?
– Подтверждаю, я сказал «не знает». – Он произнес это громко и внятно. – Люси не зна ет испанского. Она, – он указал на меня, чтобы кто нибудь по ошибке не подумал, будто речь идет об искусственной белой розе, – не в состоянии говорить по испански. Я вижу, вы рискуете снова впасть в заблуждение на этот счет, и решил вмешаться, чтобы внести ясность.
И он посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Ну что, ловко я справился»?
Я утратила дар речи. Моя жизнь нанесла мне предательский удар в спину. На мгновение Эдна тоже утратила дар речи, но очень быстро обрела его вновь. Разговаривала она при этом с ним, а не со мной.
– Космо, я полагаю, вы сознаете, что дело очень серьезное.
У меня на лбу выступили капельки пота.
– Безусловно, – согласился он.
– Люси работает у нас в должности ведущего переводчика инструкций к бытовой технике вот уже два с половиной года, и все это время ее незнание языка подвергало угрозе жизнь покупателей, а компанию – риску уголовной ответственности. Господи, да кто же делал эти переводы? Они хотя бы грамотные? Со словарем?
– Их делал носитель языка, блестяще владеющий испанским, и ее переводы безупречны, – быстро вставила я.
– Ну, этого ты на самом деле знать не можешь, – сказал Жизнь. Еще один удар мне в спину.
– Ни одной жалобы не поступило, – возразила я.
– Да, это так, – признала Эдна, и он тоже согласился. – И кто же эта женщина, которая за вас переводила? – потрясенно спросила Эдна.
– Она очень уважаемый человек, блестяще владеет…
– Ты уже это говорила, – перебил Жизнь.
– …испанским, занимается бизнесом, – тем не менее продолжила я. – Это скорее субподряд, нежели мошенничество – пусть никто не произнес это слово, но, похоже, именно в этом меня и обвиняют. – Я обрела некоторую уверенность в себе. – Послушай, ты в курсе, остальные языки я знаю в совершенстве, это чистая правда, скажи ей.
Я выжидающе смотрела на него, но он развел руками:
– Не думаю, что такова моя роль здесь.
Вот гад.
– Прошу вас, если это возможно, дайте мне шанс сохранить работу. Квентин мог бы взять на себя испанские переводы, все осталось бы между нами, но на абсолютно законных основаниях, и беспокоиться не о чем. Я очень извиняюсь, что не сказала всю правду…
– Что солгала, – уточнил Жизнь.
– …не сказала всю правду.
– Солгала, – повторил он. – Ты лгала.
– Слушайте, да кто ж не привирает в своем резюме? – не выдержав, фыркнула я. – Все так делают. Спросите любого, и он признается, что когда нибудь да приукрасил правду. Держу пари, вы тоже. – Я поглядела на Эдну. – Вы говорите, что работали в «Глобал Максимум» четыре года, но всем известно, что только два, причем половину срока – помощником управляющего, а вовсе не топ менеджером.
Эдна изумленно воззрилась на меня, а я, поняв, что натворила, – на нее.
– Но это же не значит, что вы солгали, нет, вы просто немного приукрасили факты, и это никак не связано с тем, что вы можете, или я могу…
– Что ж, полагаю, мы услышали вполне достаточно. – Эдна устало помассировала виски. – Я собираюсь сообщить об этом вышестоящему начальству.
– Нет, прошу вас, не делайте этого. – Я схватила ее за руку. – Пожалуйста, не надо. Поймите, волноваться не из за чего. Вы же знаете, что юристы не пропустили бы ни одной инструкции, если бы она не была точна на сто процентов. Каждое слово проверяется на всех уровнях, и я не последняя инстанция. Так что вам ровным счетом ничего не угрожает, а если бы что то и било не так, то вы ни при чем, ведь вы ничего не знали. Никто не знал.
– Квентин знал? – спросила она.
– Почему вы спрашиваете? – нахмурилась я.
– Просто скажите мне правду, Люси. Квентин знал, не так ли?
– Никто не знал. Никто.
– Но он узнал во вторник, когда Стив велел вам переводить, а вы не смогли.
– Я думаю, тогда узнали все, ведь было понятно, что я не могу сказать ни слова.
– Боюсь, вы опять лжете, – заявила она.
– Нет. Правда нет. Я не до конца уверена, возможно, Квентин догадался чуть раньше, когда я…
Она покачала головой:
– Господи, Люси, сколько можно вытягивать из вас правду? В общем, я…
– Нет, нет, дайте мне объяснить, – перебила я. – Он догадался всего на пару минут раньше, когда я переводила Агусто Фернандеса.
Она уже толком меня не слушала.
– Я просто не знаю. Не знаю, чему можно верить, чему нет. Вы меня так удивили, Люси, честно говоря, из всех них, – она кивнула на соседнюю комнату, – из всех них менее всего я ожидала от вас… – она зачем то поправила стопку бумаг на столе, – в общем, вы меня огорошили. Но в свое время, – она посмотрела на Жизнь, – я была так же изумлена, когда моя сестра оказалась в похожей, – она помялась, подыскивая верное слово, – досадной ситуации.
Он кивнул, точно у них была общая тайна.
Эдна вздохнула.
– Квентин знал – Квентин не знал, вы не слишком убедительны и внятны в этом вопросе.
– Нет нет, я полностью уверена, прошу вас…
– Думаю, мы и так потратили массу времени. Почему бы вам не пойти и не присоединиться к остальным, Люси? А я постараюсь спокойно обдумать создавшееся положение. Спасибо, Люси. И вам, Космо.
Она пожала нам обоим руки, после чего я немедленно была выдворена из кабинета. В полном ошеломлении я пошла к своему столу и плюхнулась в кресло. Жизнь последовал за мной, сел за соседний свободный стол и, глядя в противоположную сторону, забарабанил пальцами по коленке.
– Итак, что мне сделать? Отксерить что нибудь? – поинтересовался он.
– У меня в голове не укладывается, как ты мог так со мной поступить. Как только у тебя наглости хватило! А еще распинался, что мы вместе, мы заодно. Лапшу мне на уши вешал, чтобы выставить потом полной идиоткой.
От гнева я говорила все громче, и на нас начали оборачиваться.
– Все, я пошла курить, – сказала я и, высоко задрав подбородок, вышла из комнаты под пристальными взглядами остальных.
Уже выходя в коридор, я услышала, как он громко пояснил:
– Она не курит. Притворяется, чтобы уходить на перекур.
Надеюсь, они подпрыгнули, когда я с силой хлопнула дверью.
Я стояла на пожарной лестнице, в тайном курительном убежище номер три – мы облюбовали это место после провала явки номер один в аварийном туалете и номер два в комнате, где уборщицы хранят свои причиндалы. Рядом курили мужчина и женщина, но они были не вместе, и мы пускали дым молча. Это вам не курилка в пабе или в клубе, где все болтают, объединенные радостным оживлением. Здесь занимаются делом, и пришли мы сюда, влекомые, помимо желания утолить никотиновый голод, жаждой тишины. Желанием хоть на пять минут избавиться от работы и тягостного взаимодействия с идиотами. По крайней мере, с теми, кого мы считаем идиотами, потому что они не умеют читать мысли, и нам приходится терпеливо и настойчиво повторять им очевидные вещи, вместо того чтобы терпеливо и настойчиво колотить их лбом об стену. Здесь нет нужды притворяться и изображать вежливую заинтересованность, а можно наглухо закрыться в себе, откровенно игнорируя друг друга, и наслаждаться обособленностью, отрешенно вдыхая и выдыхая дым.
Вот только я не могла отрешиться от своих мыслей. И не курила.
Дверь позади меня открылась, но я не повернулась, чтобы узнать, кто там. Мне абсолютно наплевать, пусть бы нас пришли повязать с поличным. Еще одно мелкое преступление в моем криминальном досье, ну и что. Зато двум другим было не все равно, и они торопливо спрятали сигареты за спину, забыв, что предательский дымок выдает их с головой. Они не выказали тревоги, но и не полностью расслабились, значит, вновь прибывший к начальству отношения не имеет, но им незнаком. Мужчина сделал последнюю глубокую затяжку, затушил сигарету и быстро ушел. Женщина осталась, но окинула незнакомца внимательным взглядом, как незадолго до того и меня, когда я к ним присоединилась. Я по прежнему смотрела в стену, мне не важно было, кто это, да к тому же я и так знала.
– Привет. – Он встал рядом, так близко, что наши плечи соприкоснулись.
– Я с тобой не разговариваю, – сказала я, не отрывая глаз от стены.
Женщина почуяла нечто пикантное, прищурила светло голубые глаза и безразлично выпустила дым в потолок.
– Я тебя предупреждал, что будет тяжелее, чем ты думаешь, – мягко заметил он. – Ну ничего, мы своего добьемся.
– Да. Видимо, прямо сегодня. – Я обернулась к голубоглазой: – Простите, можно у вас сигарету одолжить?
– Она имеет в виду «взять», потому что вернуть обратно выкуренную сигарету невозможно, – кретинически пояснил Жизнь.
Голубоглазая посмотрела на меня так, точно ей проще любимую бабушку продать на аукционе, но сигарету дала – так поступают все воспитанные люди, даже если они жадные сволочи.
Я прикурила и закашлялась.
– Ты не куришь, – констатировал он.
Я затянулась, чтобы выпустить дым ему в физиономию, и тут же закашлялась снова.
– Ты просто скажи мне, что тебя так рассердило.
– Что? – Я наконец повернулась к нему. – Ты слабоумный? Тебе отлично известно что. Ты выставил меня идиоткой. Я себя чувствовала как… как…
– Случайно, не как лгунья?
– Слушай, у меня был план. Все было продумано. А от тебя требовалось сидеть и помалкивать, как ты и обещал.
– Никогда такого не обещал.
– Разве?
– Точно. Это ты, не знаю уж почему, так решила.
Я молча пыхала сигаретой.
– Так в чем состоял великий план? Продолжать врать и дальше, а потом вдруг, проявив свои гениальные способности к языкам, за ночь выучить испанский?
– У меня блестящие способности, так говорил мой преподаватель французского, – яростно фыркнула я.
– А твой преподаватель по основам гражданского права говорил «может добиться большего». – Он насупился. – Я поступил правильно.
Мы помолчали. Голубоглазая шмыгнула носом.
– Ладно, с враньем пора кончать, согласна. Но надо найти какой то вменяемый способ. Ты не можешь как бульдозер въехать в мою жизнь и начать крушить ее направо и налево, выискивая малейшую ложь и радостно ее разоблачая. Как ты себе это представляешь, например, с моими родителями? Сообщишь им, что, когда они отправились на сорокалетие к тете Августе, я вместо того, чтобы пойти на семинар, устроила мощную вечеринку? И их драгоценный племянник Колин трахался на их семейном ложе? А Фиона скакала голая на лужайке, обкурившись гашишем? И простите уж, но на полу был вовсе не овощной суп, как сказала Люси, а блевотина Мелани, и поэтому ваша дочь не дала собаке его съесть? Да, вот еще, кстати, Люси не знает испанского.
Я перевела дух.
Он изумленно спросил:
– Твои родители тоже считают, что ты знаешь испанский?
– Они дали мне денег на лето в Испании. Что, по твоему, я должна была им сказать?
– Правду. Это не пришло тебе в голову?
– Ах, конечно. Милую, честную правду – я работала танцовщицей в ночном клубе, а вовсе не девушкой на ресепшене в старомодном отеле, куда они меня устроили.
– Н да, тогда, наверное, не стоило.
– Понимаешь, не все подлежит твоему великому разоблачению. Безусловно, факты желательно освещать правдиво, но одно дело лампочки в ванную покупать и совсем другое – сказать моему отцу, что пора бы уже оставить свой высокомерный тон и не вести себя как претенциозный засранец. Немножко чуткости и восприимчивости не помешали бы, знаешь. Ты ведь хочешь мне помочь, а не сделать безработной и не разрушать то немногое, что мне удалось наладить в отношениях с семьей. Короче, надо составить план.
Какое то время он молча все это переваривал, и я ждала очередных бредовых аналогий, но вместо этого он сказал:
– Ты права. Я прошу прощения.
Я подошла к лестничным перилам и сделала вид, что сейчас брошусь вниз. Голубоглазая и моя Жизнь, видимо одинаково лишенные чувства юмора, вцепились в меня, чтобы остановить.
– Благодарю. – Я была смущена ее порывом, а она почла за лучшее немедленно ретироваться.
– Но я извинился не за то, что сделал, а за то, как. Нам надо выработать новую стратегию на будущее.
Честность и готовность признать свои ошибки подкупают. Так что я затянулась еще разок и выбросила сигарету в знак уважения. Но он еще не закончил, и я пожалела, что поторопилась.
– Я не могу спокойно сидеть и слушать, как ты врешь, и никогда не смогу, Люси. Поэтому какую бы мы ни придумали стратегию, в основе ее должно быть одно – ты перестанешь врать. У меня от этого изжога.
– У тебя изжога от моего вранья?
– Да. И спазмы, вот здесь. – Он ткнул пальцем себе в солнечное сплетение.
– Ну и ну. Мне жаль это слышать.
Он передернулся и потер грудь.
– Пиноккио, нос у тебя опять вырос.
Я шутливо пихнула его.
– Зачем меня заставлять? Дай мне дозреть, и я сама начну говорить людям только правду.
– М м. Вечности не хватит, чтобы ты дозрела.
– Ну, я не собираюсь немедленно объявлять общий сбор и вываливать разом все секреты. Но со временем, постепенно, я все расскажу. Давай так договоримся: с этого момента я больше не вру, а ты за мной присматриваешь, раз уж тебе без этого нельзя.
– И как ты заставишь себя не врать?
– Ты что, считаешь, я не могу говорить правду, когда мне этого хочется? – оскорбленно спросила я. – Легко.
– А что такого в этом парне по неправильному номеру, что ты ни разу ему не соврала?
– В каком парне?
– Ты знаешь каком. Видишь, ты опять начинаешь, – засмеялся он. – Это твоя первая реакция: отрицать, опровергать, притворяться, что ты ничего не знаешь.
Я проигнорировала его нападки.
– Я сказала ему, чтоб он больше мне не звонил.
– Почему? Ты что, позвонила, а твой неправильный номер был кем то занят?
Он был очень доволен своей плоской шуткой, но я даже не хмыкнула.
– Нет. Но как то все это было слишком странно.
– Жаль, очень жаль.
– Угу, – невнятно пробормотала я, не до конца уверенная, так ли уж жаль. И протянула ему руку: – Ну что, договорились? Я не вру, ты наблюдаешь?
Он подумал, потом сказал:
– Я хочу кое что добавить.
Моя рука упала.
– Ну разумеется, как иначе.
– Каждый раз, как ты соврешь, я тебя поправляю. По рукам?
Мне это не понравилось. Я не могу обещать на сто процентов, что совсем перестану врать. Я могу обещать, что попытаюсь, это да. И ему я не могу доверять просто потому, что правда многолика и у всех свои представления о ней. Но с другой стороны, наш договор хоть немного его утихомирит, он уже не сможет вести себя как слон в посудной лавке.
– Ладно. Договорились.
Мы пожали друг другу руки.
Когда я вернулась в офис, там ощущалось общее напряжение. Они не могли понять, обижаться на меня или нет, как не могли понять, обижаться ли на Стива, а потому просто молча работали, отложив решение до той поры, когда все войдет в нормальное русло. Жизнь наблюдал за мной, устроившись за соседним столом, где прежде сидел один тип, чье имя, я уверена, никто, кроме Эдны, уже не смог бы вспомнить. Его уволили в первый заход, в начале прошлого года, и тогда меня куда больше волновал собачий холод в комнате от неправильно настроенного кондиционера. Я страшно мерзла и страшно злилась – Грэм упорно таращился на мои соски, затвердевавшие от холода. Понятно, что обещания Агусто Фернандеса вернуть Стива на работу были полной чушью, так что за его столом тоже никого не было. Но если бы Жизнь сел туда, это вызвало бы неудовольствие – слишком свежа боль утраты. Однако он проявил чуткость и восприимчивость. Молодец. Весь день он не отрываясь работал на своем компе, что то искал, писал и порой поглядывал на меня, прислушиваясь, что я говорю. Впрочем, я почти ничего не говорила, поскольку никто ко мне не обращался.
А все же интересно, почему я не врала Дону Локвуду? Я обдумала этот факт и решила, что все просто – я не знаю его, он совершенно посторонний человек, какой смысл был ему врать? Его не волновала правда. Почему она так волнует всех остальных?
Я взяла телефон, открыла фотогалерею и стала перелистывать фотки. Дошла до синих веселых глаз и остановилась. Увеличила изображение и долго всматривалась в оттенки: аквамарин, зеленоватый хризолит, сапфир. Потом поставила фото на скринсейвер. Выглядело замечательно, и я положила телефон перед собой, чтобы синие глаза любовались мною.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Жизнь так неожиданно, что я подскочила.
– Чему? Господи, ты меня напугал. Не надо подкрадываться ко мне, пожалуйста.
– Да я уж давно рядом сижу. Так что ты делала?
Я хотела было сказать «ничего», но посмотрела на фотку и честно ответила:
– Фотографии смотрела.
Это его удовлетворило. Он решил передохнуть и пошел на кухню. Грэм проводил его взглядом, удостоверился, что все остальные погружены в работу, встал и направился следом. Я надеялась, что вскоре один из них вернется обратно, но прошло пять минут, и я начала беспокоиться. Жизнь слишком долго торчит там в обществе Гулькина Хрена, надеюсь, он не пал жертвой его похабных домогательств. Я понимала, что это полная чушь, но от одной мысли мне стало дурно. Я подошла к шкафу, где хранятся папки с технической документацией, который умненькая Длинноносая разместила рядом с кухней, сделала вид, будто что то ищу, а сама навострила уши.
– Значит, она врала, что знает испанский, – сказал Грэм.
– Угу, – невнятно подтвердил Жизнь с полным ртом. Судя по звуку, он что то зачерпывал ложкой. Понятно, взял один из йогуртов Длинноносой, которыми у нас весь холодильник забит. Она на диете, фигуру бережет перед Великим Днем, и беспрерывно поедает эти приторные йогурты, в которых сахара больше, чем в пончиках.
– Так так так. И насчет курения тоже врала?
– Угу. – Шкряб, шкряб, шкряб ложкой.
– А знаете, я курю.
– Нет, я не знал, – без особого интереса ответил Жизнь.
– Мы с Люси часто вместе ходим туда, в секретное место. – Грэм понизил голос, но не потому, что раскрыл тайну курилки, а с подтекстом. Есть специальный тон, который мужчины используют, когда говорят друг с другом о своих любовных победах, по большей части воображаемых.
– На пожарную лестницу, – равнодушно, а главное, громко подтвердил Жизнь. Всякий, кроме Грэма, догадался бы, что он не хочет развивать эту тему.
– Я думаю, она на меня запала. И притворялась, что курит, чтобы ходить туда со мной. – Гулькин Хрен издал гнусный многозначительный смешок, забыв, что сам вечно за мной таскался на лестницу.
– Вы думаете? – Шкряб, шкряб.
– Ну, здесь то трудно побыть наедине, столько народу кругом. Она вам что нибудь говорила про меня? Да ведь ей и говорить не надо, вы и так все знаете, верно? Не бойтесь, мне вы можете рассказать.
– Да, знаю я действительно предостаточно, – сказал Жизнь.
Мне было неприятно, что Грэм в курсе. Мало того что он ко мне подкатывается со своими мерзкими предложениями, так еще и с моей Жизнью заигрывает.
– И что вы думаете? Она хочет чего то?
– Хочет чего то?
Шкрябанье прекратилось. Йогурт, видимо, кончился.
– Она мне отказала пару раз, врать не стану, но я ведь женат, а для такой, как Люси, это важно. И все таки, мне кажется, она ко мне неравнодушна… Что она вам обо мне говорила?
Я услышала, как открылась дверца и хлопнула крышка помойки. Потом в раковине звякнула ложка. Потом кто то печально вздохнул. Моя Жизнь.
– Грэм, скажу вам откровенно, Люси очень хотела бы относиться к вам хорошо, и порой вы ей симпатичны, но глубоко, глубоко, глубоко в душе она уверена, что вы абсолютный идиот.
Я улыбнулась, потихоньку закрыла шкаф и быстро вернулась за свой стол. Я убедилась, что, хоть он и подставил меня в разговоре с Эдной, на самом деле он на моей стороне.
Сотрудники, в первую очередь Грэм, были тихи и трудолюбивы как никогда, и до конца дня меня не уволили.
Дома, лежа в кровати, я знала, что Жизнь не спит – он не храпел. Мысленно я перебирала все, что случилось, наши разговоры с ним и со всеми остальными, и наконец пришла к определенному выводу.
– Ты ведь спланировал все это, верно? – спросила я в темноту.
– Что именно?
– Ты пришел в кабинет к Эдне и сказал ей правду, чтобы я пришла к мысли, что пора перестать врать.
– Похоже, кто то слишком увлекся контент анализом.
– Я права?
Молчание.
– Да.
– И что еще у тебя в планах?
Ответа я так и не дождалась. И это было к лучшему.
Зря я договорилась встретиться с Мелани. Во первых, Жизнь всю ночь храпел и не дал мне выспаться, во вторых, Мелани тусуется в жутко дорогих и выпендрежных местах, которых я давно избегаю. И сегодня она работает в самом крутом клубе города, во всяком случае, в этом месяце он признан таковым. У клуба даже названия нет – куда уж круче. И про него говорят «тот, на улице Генриетты». Смешно.
Это закрытое заведение. Точнее, так оно было задумано, но грабительские цены – за идиотский антураж, призванный убедить посетителей, будто они не в Старом Дублине, а в Голливуде, – привели к тому, что сюда пускают всех без разбора. На неделе заходи кто хочешь, главное, плати втридорога. Но по выходным вход только для тех, кого здесь считают потрясающе крутыми, запредельными и сногсшибательными. Сегодня вечер пятницы – вход только для запредельных, так что у моей Жизни шансы невелики.
Я слышала, модные тусовщики жалуются – с каждой неделей народу здесь все меньше и меньше. Они подозревают, что это примета времени. По мне, так примета времени в том, что шикарный клуб без названия устроили на месте бывших трущоб, самых жутких в Европе. Раньше тут жили нищие, по десять пятнадцать человек в комнате, и у каждого дюжина болезней. Крысы, вши, уборная на улице.
Я нажала на кнопку и ожидала, что крошечная створка сбоку большой красной двери откроется, а оттуда выйдет гном. Но вместо этого дверь распахнулась и наружу вышел мужик в черном, лысый, как шар для боулинга. На посетителей он смотрел, как Прекрасный Принц, выискивающий свою Принцессу, пока злой папаша не успел женить его на богатой людоедке.
Я его вполне устроила, зато моя Жизнь нет, и в этом заключается горькая ирония: не надо приходить в клуб со своей жизнью. Ее надо оставлять дома, в ванной, рядом с феном и кремом для загара и всеми прочими прибамбасами, с помощью которых можно перестать быть собой.
Шар для боулинга смотрел на мою жизнь так, точно по случайности проглотил кусок дерьма. Жизнь полез было в карман за бумагами, подтверждающими, что он может всюду сопровождать меня, но я его остановила:
– Не надо.
– Почему?
– Не здесь. – И попросила охранника: – Не могли бы вы вызвать сюда Мелани Саакян?
– Кого?
– Диджея Тьму. Мы ее гости.
– Ваше имя?
– Люси Силчестер.
– А его как зовут?
– Космо Браун, – громко ответил Жизнь. Все это его исключительно забавляло.
– Его нет в списке, он идет как плюс один.
– Здесь не бывает плюс один.
Он говорил так, словно в памяти его планшет блокнота хранятся ответы на все тайны мироздания. И что, интересно, думает его планшетник о пророчествах майя касательно конца света в 2012 году? Или если этого нет в списке, то этого нет вообще?
Охранник подозрительно наблюдал за Жизнью, но тот, ничуть не смущаясь, облокотился о перила, отполированные задницами трущобных детишек, которые сотни раз скатывались по ним, и наслаждался происходящим.
– Это недоразумение. Вы не могли бы позвать Мелани?
– Мне надо закрыть дверь. Вы можете подождать здесь, а он пусть выйдет за ограду.
Я вздохнула:
– Хорошо, мы подождем.
Одна я могла войти в клуб, а вместе со своей жизнью – нет. Жестокий, жестокий мир. Мимо нас прошла компания, и я услышала обрывки их разговора. Этих пропустили без проблем, но что было бы, заявись они со своими жизнями? Клуб оказался бы пуст, вот что. И это тоже примета времени.
Минут через пять дверь распахнулась и появилась Мелани в черном платье размером с носовой платок. Загорелые руки увешаны браслетами от локтя до запястья, волосы собраны в высокий хвост, а скулы смуглые и блестящие, как у египетской царицы.
– Люси! – Она раскрыла руки, чтобы обнять меня.
Я попыталась встать так, чтобы в процессе объятий она не обратила внимания на Жизнь.
– А ты с кем?
Я поспешила внутрь, на ходу представив ей своего спутника. Мелани окинула его молниеносным взглядом из под густых ресниц. Он даже не заметил, что его успели просканировать, занятый тем, что отдавал свой потертый пиджак гардеробщице. Вешалками в этом клубе служат золотые мускулистые руки, торчащие из стены, и его пиджак гардеробщица повесила на поднятый вверх средний палец. Символично, нечего сказать. Он закатал рукава рубашки и выглядел очень неплохо, но, конечно, его мускулам далеко до золотых.
– Ах ты, скрытная девица, – подколола меня Мелани.
– Да нет, господи. Это совсем не то. – Я аж передернулась.
– А, – разочарованно сказала она и протянула Жизни руку, увешанную браслетами: – Привет, я Мелани.
– Привет, Мелани. – Он сиял, как лампочка на сто мегаватт. – Рад познакомиться, я столько о вас слышал. Я Космо Браун.
– Прикольное имя. – Она рассмеялась. – Это ведь из…
– Да, из фильма. Слушай, Мел, он здесь никогда не был и жаждет все посмотреть, проведи нас везде! – Я изобразила крайнее воодушевление, и Мелани тоже воодушевилась до крайности и торопливо принялась нам все показывать. Куда бы мы ни заходили, мужчины обрывали разговор на полуслове и восхищенно на нее смотрели – дурачки, не по адресу пялитесь, здесь вам ничего не светит.
Б шестнадцать, когда мы только начинали тусоваться, я вовсю этим пользовалась: поняв, что Мелани совершенно не интересуется ими, мужчины переключались на меня, и я ничуть не возражала, потому что напрочь лишена гордости, а в шестнадцать и подавно об этом не задумывалась.
Для оформления клуба дизайнеры взяли идею основных элементов жизни, и четыре из них мы уже видели, но вот наконец подошли к двери с большой цифрой пять.
Жизнь вопросительно глянул на меня.
– Пятый элемент, – пояснила я.
– То есть… любовь?
– Романтик, – хмыкнула Мелани. – Но нет, – она распахнула дверь и весело ему подмигнула, – алкоголь!
В гигантском бокале шампанского извивалась стриптизерша в крошечном лифчике, едва прикрывавшем соски. Больше на ней ничего не было – вероятно, все растворилось в шипучке.
Я думала, Мелани сразу займется делом и на разговоры времени не будет, ведь чтение по губам и односложные ответы разговором не назовешь, но было еще рано, ее сет начинался после двенадцати, так что мы сели за столик, и Мелани, оглядев Жизнь, с интересом спросила:
– Итак, откуда же вы друг друга знаете?
– Мы вместе работаем, – сказала я.
Он посмотрел на меня, и я услышала, как он мысленно произнес: помни наш уговор.
– То есть можно это и так назвать, – добавила я.
– Вы работаете в «Мантике»? – спросила Мелани.
– Нет. – Соврешь, я скажу правду.
– Нет, – рассмеялась я, – он там не работает. Он… он вообще тут проездом. – Я посмотрела на Жизнь, ища одобрения. В принципе это не вранье. Он попытался это осмыслить.
Затем кивнул, но: ты ходишь по тонкому льду.
– Ну, клево, – сказала Мелани и обратилась к нему: – А где вы познакомились?
– Он мой кузен, – выпалила я. – Он болен. Смертельно. Хочет провести со мной остаток жизни, чтобы написать статью о современной женщине. Это его последнее желание.
– Вы родственники? – удивилась Мелани.
Жизнь расхохотался.
– Вас удивил только тот факт, что я ее кузен?
– Я думала, я их всех знаю. – Она скорбно понизила голос. – Печально слышать. Значит, вы журналист. С вами все в порядке?
И они принялись хохотать.
– Слушайте, я же ее всю жизнь знаю. Я сразу могу сказать, когда она врет, – пояснила ему Мелани.
Да, знала бы она правду.
– Ты никак не можешь удержаться, верно? – сказал мне Жизнь. – Ладно, тогда моя очередь. – Он наклонился к Мелани, и я внутренне сжалась. Она подалась ему навстречу и одарила самой обольстительной улыбкой. – Люси не нравится ваша музыка. – Он откинулся на спинку стула.
Ее улыбка погасла, и она тоже откинулась назад. Я уронила голову в ладони.
Жизнь невозмутимо заявил:
– Пойду возьму что нибудь выпить. Ты что будешь, Люси?
– Мохито, – пробормотала я, не поднимая головы.
– Мне тоже.
– Отлично.
– И скажите, пусть запишут на меня, – добавила Мелани.
– Все в порядке, я впишу это в счет издержек, – усмехнулся он и отошел.
– Кто этот кошмарный типчик?
Я поежилась. Нет, я не могу сказать ей прямо сейчас.
– Мел, я никогда не говорила, что мне не нравится твоя музыка. Я говорила, что она мне не близка, но это разные вещи. Я просто не воспринимаю такой ритм.
Она не отрывала от меня взгляд, моргнула и повторила:
– Люси, кто он такой?
Я опять закрыла лицо ладонями. Новое изобретение: я вас не вижу, вы меня. Потом убрала руки и перевела дух. Достала мобильник, посмотрела в синие глаза Дона.
– Уф ф, ну ладно. Дело в том, что этот типчик – моя Жизнь.
Она широко распахнула глаза.
– Как романтично.
– Нет, ты не поняла. Не в нем моя жизнь, а он сам – моя Жизнь. Не так давно я получила письмо из «Агентства Жизни», и вот, это он.
У Мелани открылся рот.
– Ты меня дуришь. Он – твоя жизнь?
Мы обе оглянулись. Он встал на цыпочки у стойки, чтобы его заметили и обслужили. Я поежилась.
– Он… ну, он…
– Жалкий, – договорила я за нее. – Ты назвала его кошмарным типчиком.
Глаза Мелани, ласковые, как у олененка Бэмби, с тревогой смотрели на меня.
– Ты несчастлива, Люси? – спросила она.
– Я? Нет, это не так. – Я не врала. Я не чувствовала себя несчастной, разве что немного расстроенной, с тех пор как объявился Жизнь и ткнул меня носом в мои недостатки. – Зато он чертовски несчастлив.
– Расскажи мне, как это у вас складывается.
– Он Ватсон, я Холмс. Он – рентгеновские лучи, а я – сломанная нога. Ну как бы тебе объяснить? Он зависит от меня. И теперь повсюду со мной таскается.
– Почему?
– Наблюдает и старается, чтобы дела пошли на лад.
– У кого? У тебя?
– И у него.
– Например, какие дела? Что не так?
Я порылась в памяти в поисках максимально правдивого ответа. Мне почти ничего не пришло в голову. Газет Мелани вообще не читает, телевизор не смотрит, так что о происшествии со Стивом ей наверняка неизвестно.
– Ну, например. У нас на работе случилась веселая история. Одного сотрудника уволили, на другой день он пришел в офис с пистолетом – не бойся, пистолет был водяной, правда, в тот момент мы об этом не знали – и сильно нас напугал, а потом еще пара неприятностей приключилась, и поэтому моя Жизнь какое то время побудет рядом со мной. – Я, кажется, сумела поведать это весьма правдиво и максимально расплывчато.
И тут сработала пожарная сигнализация. Я было обрадовалась, что сейчас всех начнут эвакуировать и наш неприятный разговор на этом закончится, но ошиблась: это была не сигнализация, а сирена, как на американских полицейских машинах. Вууп, вууп – она завывала и мигала на подносе у официантки, которая принесла нашу выпивку.
– Скромненько и со вкусом, – отметила я.
– Привет, ребята, – пропела официантка. – Ваш мужчина сказал, что он пока побудет в баре.
– Спасибо. – Мелани оглядела ее снизу доверху и расплылась в соблазнительнейшей улыбке. Когда девушка отошла, Мелани нагнулась ко мне и пояснила: – Новенькая. Клевая.
Я проводила официантку взглядом:
– Красивые ноги.
Мы были подростками, когда Мелани сказала мне, что она лесба, и я немедленно напряглась, хоть и попыталась это скрыть. Я вовсе не была гомофобкой, но мы с ней очень тесно общались всю жизнь: часто мы вместе ели, спали, делили душ и туалет – словом, были как родные сестры. И я не очень понимала, как мы и дальше будем так жить, после того что она мне сообщила. А вскоре, когда я попыталась забаррикадироваться от нее в туалете, она очень четко и очень громко (дело происходило на автозаправке, и очередь из трех человек с удовольствием ее слушала) растолковала мне, что ни ког да, ни ког да я не стану объектом ее сексуального интереса. После этого мне не стало лучше. Особенно меня поразило это дважды повторенное «никогда». Что ж она, никакого шанса мне не оставляет? Но я ведь могу измениться с годами, так что зря она проявляет такую твердолобость.
Мы потихоньку пили мохито. Я надеялась, что Мелани сменит тему, но, зная ее упертость, не сильно на это рассчитывала.
– И что именно приключилось? Какие неприятности? – продолжила она. Ровно с того места, где мы остановились.
– Ерунда. Небольшие проблемы, ничего особенного.
Она прищурилась.
– Какие проблемы?
– А, слегка приврала в своем резюме. – Я небрежно махнула рукой.
Мелани это позабавило, и она рассмеялась:
– Да ладно!
Пока что ей смешно, но если она узнает, в чем суть… нет, этого нельзя допустить. Я обдумывала, как бы половчее ей все это подать, когда Жизнь вернулся обратно за столик. Почуял, не иначе.
Мелани по новому, с восхищением смотрела на него:
– Люси мне только что сказала, что вы ее Жизнь.
Он был очень доволен, что я сказала ей правду.
– Замечательно.
– Это так круто, можно я вас обниму?
Не дожидаясь ответа, Мелани подошла к нему и нежно обвила руками за шею. Браслеты радостно звякнули. Жизнь млел от удовольствия. Он даже глаза закрыл.
– Погодите ка.
Она отстранилась и взяла сумочку. Покопалась там и достала мобильник.
– Хочу сделать фото.
Опять прижалась к Жизни, вытянула руку с телефоном как можно дальше и щелкнула себя с ним. Он улыбнулся, обнажив горчично желтые зубы, особенно кошмарные по сравнению с белоснежными зубками Мелани.
– Выложу в «Фейсбуке». Да, так Люси мне рассказала, что малость приврала в своем резюме. – Мелани безмятежно хмыкнула и радостно ждала продолжения занятной сплетни. Она жадно тянула полными, сочными губами свой мохито через соломинку.
– Вот как? – Он был поражен. Еще одна галочка в списке моих хороших поступков.
– Угу. – Я потерла переносицу. – Я написала, что знаю один язык, а на самом деле я его не знаю.
Вот, все очень просто. Давайте посмеемся и как можно скорее об этом забудем. Есть масса более интересных тем. Но нет, так легко мне не отделаться.
– Что за язык, – весело поинтересовалась Мелани, – суахили?
– Нет, – мрачно ответила я.
– Ну а какой, какой язык то? Вы знаете, Космо, – пожаловалась она, – мне вечно силком приходится вытягивать из нее любую мелочь.
– Испанский.
Карие глаза Мелани чуть потемнели, но она все еще улыбалась, хоть и не так оживленно.
– Ты знаешь испанский даже хуже, чем я.
– Да.
Я хотела сменить тему, но никак не могла придумать, как сделать это легко и непринужденно.
– А если б тебя попросили перевести что нибудь на испанский?
– Меня просили. – Я глотнула мохито. – Постоянно. Наши основные языки – английский, французский, голландский и итальянский.
– И испанский, – сказала она.
– И испанский, – подтвердила я.
Она медленно тянула алкоголь через соломинку, не сводя с меня глаз.
– И что же ты делала? – Похоже, она уже обо всем догадалась. Хотя, может, это моя паранойя?
– Я… мне немножко помогали.
Жизнь тревожно переводил взгляд с нее на меня и обратно, поняв, что дело неладно. Я подумала, что сейчас он достанет свой комп и отыщет там ответ, но он просто вежливо помалкивал.
– Кто тебе помогал? – жестко спросила Мелани и напряженно ждала ответа.
– Мелани, ну прости. Извини меня, пожалуйста.
– Не извиняйся. Просто ответь на вопрос, – холодно велела она.
– Ну да. Да. Прости меня.
– Тебе помогала Мариса.
– Да.
Это ее потрясло. И хоть она уже была готова к такому ответу, все таки не могла в это поверить. Я думала, она выплеснет мне в лицо остатки своего коктейля, но ее гнев тут же угас, и она лишь с горечью на меня смотрела.
– И ты все это время с ней общалась?
Мариса была ее огромной любовью, и она разбила сердце Мелани самым жестоким образом, после чего мы дружно ее возненавидели. И я тоже, но затем она прислала мне имейл, спрашивая, как у Мелани дела. Я ответила ей очень сухо, коротко сообщив, что у Мелани все прекрасно. А потом ситуация изменилась, и мне понадобилась ее помощь.
– Да я не общалась, только насчет переводов. Ничего личного.
– Ничего личного?
– Ну так, минимально. Она всегда о тебе спрашивала, я ей отвечала, что ты в полном порядке, рассказывала о твоих успехах, о том, что у тебя куча друзей и поклонников. Я ни разу не написала ей ничего, что тебе бы не понравилось. Клянусь. Она волновалась за тебя.
– Да уж, она волновалась… Сколько ты там уже работаешь?
– Два с половиной года, – промямлила я. Мне было мерзко, оттого что все это происходит у него на глазах, а главное, что это вообще происходит.
– И два с половиной года ты с ней поддерживаешь отношения. Люси, я поверить не могу.
Она вскочила и нервно начала шагать взад вперед, потом подошла обратно к столику, но осталась стоять.
– Каково бы тебе было, если бы я без твоего ведома общалась с твоим бывшим парнем, о котором ты ничего не знала с того момента, как вы расстались? Я сотни раз думала, как она живет, что делает, а ты всю дорогу знала и ни слова не сказала мне. Что бы ты чувствовала, если бы я с тобой так поступила?
Жизнь настойчиво смотрел на меня. Я понимала, он хочет, чтобы я рассказала ей о Блейке. Но сейчас я никак не могу этого сделать. Нет, сейчас не время. Но и врать я не могу.
– Я понимаю. Мне тоже было очень тяжело. – Я нервно сглотнула. – И ты тоже все время общалась с Блейком, – попыталась защититься я.
Она поглядела на меня как на дуру.
– А при чем тут Блейк? Это совершенно другое дело. Ему же не взбрело в голову вдруг ни с того ни с сего растоптать твое сердце и разбить его на тысячу кусков. Ты сама его бросила. И ты понятия не имеешь, что я чувствую.
Жизнь сверлил меня взглядом: «Если вам есть что сказать, скажите это сейчас или храните молчание до конца своих дней». Я выбрала второе.
Она замолчала, опасаясь, что может наговорить лишнего. Впрочем, и так уже было сказано достаточно.
– Я выйду на минуту, мне надо воздуху глотнуть.
Она сгребла со стола сигареты и быстро ушла.
– Теперь ты счастлив?
– Мне немного лучше.
– Похоже, чем лучше тебе, тем хуже всем остальным. Какая мне от этого польза, можешь объяснить?
– Пока очень маленькая, но постепенно ты убедишься, что все делаешь правильно. Люди должны узнать тебя.
– Они и так меня знают.
– Ты сама себя плохо знаешь, а они и подавно.
– Да ты философ.
Я взяла сумочку.
– Ты куда?
– Домой.
– Но мы же только пришли.
– Она не хочет, чтобы я осталась.
– Она ничего такого не сказала.
– А ей и не надо говорить.
– Ну так предоставь ей самой решать.
– Как?
– Останься. Ты никогда еще так не поступала.
– И что мне делать, если я останусь?
Он задрал бровь.
– Танцевать.
– Я не желаю с тобой танцевать.
– Глупости, давай. – Он встал и схватил меня за руки. Я пыталась высвободиться, но он оказался неожиданно сильным.
– Я не танцую, – упорствовала я.
– Неправда. Раньше ты всегда танцевала с Блейком. Вы с ним даже два года подряд побеждали на конкурсе «Грязные танцы».
– А теперь не танцую. И вообще, на площадке никого нет, мы будем выглядеть, как два кретина. Все у меня хорошо, не хватает только грязные танцы со своей Жизнью танцевать.
– Не обращай ни на кого внимания. Танцуй себе, и все. И они не будут на нас смотреть.
Но они, конечно, смотрели. И Мелани тоже наблюдала за нами, стоя в полумраке у дверей. Значит, она не так безумно злится на меня? Мне показалось, что у меня с души сняли тяжкий груз. Какое счастье, что теперь мне не надо притворяться перед ней.
Жизнь танцевал как Траволта в «Криминальном чтиве» и как пьяный дядюшка на разудалой свадьбе, но он был счастлив, и я невольно повеселела. И выдала нечто а ля Ума Турман, и танцевала так, словно никто на нас не смотрит, и мы последние ушли с площадки и из клуба.
Он проявил настойчивость и добился своего. Жизнь всегда добивается своего, когда знает, чего хочет.
Расскажи о своем папе, – попросил Жизнь.
Мы пили кофе на скамейке в парке и наблюдали за Мистером Пэном, который охотился на бабочек и только что не плясал от радости. Я со стыдом подумала, что последний раз он видел траву разве что на подошвах моих ботинок.
– Во первых, он не папа, – поправила я, – а отец. Он очень четко дал это понять, когда мы еще только говорить учились. А во вторых, и рассказывать особо нечего.
– Вот как?
– Вот так.
Жизнь придвинулся к пожилой даме, которая сидела рядом с нами на скамейке.
– Прошу прощения. Знаете, бойфренд этой девушки бросил ее, но они решили всем говорить, будто все было наоборот.
– Да? – Дама смутилась, очевидно, решив, что должна бы знать, о чем идет речь, но вот отчего то не знает.
– Ну зачем же ты это делаешь? – возмутилась я.
– Ты врешь, я говорю правду, – изрек он свою любимую мантру.
– Я не вру, мне правда особо нечего рассказать об отце.
– Люси, тебе не приходило в голову, что я здесь не просто так? И что, как только я завершу свое исследование, выяснив, что же с тобой не в порядке, я уйду, исчезну из твоей жизни. – Он хмыкнул. – Ты от меня избавишься, вообрази себе только это счастье. Поэтому сотрудничать со мной – целиком и полностью в твоих интересах. И когда я тебя о чем то спрашиваю, старайся отвечать честно и подробно, даже если тебе кажется, что говорить тут не о чем.
– Исследование, говоришь. И что ты надеешься найти?
– Не знаю, это диагностическая хирургия. Мне надо изучить все органы, чтобы установить, в чем проблема.
– М м. Ты эндоскоп в моей заднице.
Он поморщился.
– Опять ты со своими метафорами.
Мы улыбнулись.
– Помнится, ты назвала отца претенциозным человеком, которому пора «оставить высокомерный тон». Стало быть, есть о чем говорить.
– Ты ошибся. Я назвала его «претенциозным засранцем».
– Хорошо, это был парафраз.
– Мы никогда не были близки. Но раньше нам удавалось соблюдать вежливость и пусть с трудом, но терпеть друг друга. Теперь время вежливости прошло. И коль скоро ты здесь, чтобы решить проблему моих отношений с отцом, мы можем поставить точку прямо сейчас. Если бы я хотела заслужить его одобрение, мне пришлось бы стать совсем другим человеком – преуспевающим, уважаемым, социально, я бы сказала, значимым. Как видишь, я им не стала. Ему даже не удалось достать меня настолько, чтобы я хоть в своей области добилась успеха. Так что это будет пустая трата времени.
– Все верно. Ты – его неудачный проект. Не оправдала ты, Люси, надежд отца.
Мы оба рассмеялись.
– Понимаешь, я ему не нравлюсь, – спокойно сказала я. – Все просто, без затей, никаких тут не надо выискивать глубинных смыслов. Не нравлюсь, и все.
– Почему ты так думаешь?
– Он сам мне сказал.
– Нет, он этого не говорил.
– Что ты споришь, ты знаешь, что говорил. Когда меня уволили с предыдущей работы, это стало последней каплей, что, впрочем, весьма странно, ибо до того у меня все было очень неплохо, и логичнее было бы назвать это первой каплей. Тем более, ему я сказала, что ушла сама, потому что не согласна с тем, как компания относится к проблемам корпоративной ответственности. Мы с отцом поругались, я заявила, что он меня ненавидит, а он ответил, цитирую: «Люси, я тебя не ненавижу, но ты мне не слишком нравишься». Конец цитаты. Так что это не моя паранойя. Хочешь, посмотри в своем компе.
– Я уверен, он сказал это под влиянием минуты.
– Точно. И эта минута никак не кончится, мы и сейчас в ней.
– А почему все таки тебя уволили?
Ну, наконец мы и до этого добрались.
Я вздохнула.
– Ты знаешь, что такое КСО?
Он нахмурился и покачал головой.
– КСО, то есть корпоративная социальная ответственность, чтоб ты знал, это концепция деловой этики. Действия корпорации должны соответствовать целям и ценностям общества. Стоит на трех китах: потребитель, природа, прибыль. Принимая деловое решение, учитывай интересы общества и не навреди экологии. Идея в том, что компания добьется большей выгоды, если не будет руководствоваться только сиюминутными интересами, а прикинет, как оно обернется в перспективе. Некоторые с этим спорят, говорят, что это противоречит экономической сути бизнеса. – Я отхлебнула кофе. – Я сторонница первого подхода. А корпорация, где я работала, беспокоилась в основном о третьем ките, на двух других ей было наплевать. Я с этим не могла согласиться.
– И что же произошло? Ты получила записку в пластиковой бутылке?
– Нет. Не стану вдаваться в подробности, но я не скрывала свои взгляды от руководства, и в итоге от меня потихоньку избавились.
Жизнь покивал, словно нашел подтверждение каким то своим мыслям, а потом откинул голову назад и расхохотался так громко, что престарелая дама рядом с нами подпрыгнула от неожиданности. Отхохотавшись, с трудом перевел дух:
– Ну, ты меня повеселила. Спасибо.
– На здоровье.
Я отпила кофе и приготовилась повеселиться в ответ.
– Что ж, я думаю, ты это заслужила. – Он повернулся к соседке по скамейке: – Иногда она неделями не стирает свои лифчики.
Я задохнулась от возмущения.
Дама наконец не выдержала и ушла.
– И где же ты выкопала все это?
– В «Википедии». Не могла как то ночью заснуть, решила поискать что нибудь полезное. Нашла, как видишь.
– Восторг. И ты всем это рассказываешь?
– Угу. Заметь, никто еще ни разу не спросил, по какому конкретно вопросу мы с руководством компании разошлись во мнениях. Но я на всякий случай подготовилась – что то типа незаконного сброса отходов, хотя, конечно, это слишком банально и вообще в духе восьмидесятых.
Он опять засмеялся, потом спросил:
– Ты и отцу это рассказала?
– Да. – Я поморщилась, вспомнив тот разговор. – А потом выяснилось, что он знает правду. Но для начала он выслушал весь мой бред, неизвестно зачем. Он единственный, кто знает правду о моем увольнении, да и то не всю. Отсюда и наш конфликт.
– Как он узнал?
– Он судья, а в этой среде все знают всё.
– Ясно. Как насчет того, чтобы и меня просветить?
Я смяла стаканчик из под кофе и запустила им в ближайшую урну, но промазала. Эх, все в этом мире против меня. Пришлось встать и все таки отправить его в урну.
– Я напилась. Приехала встречать клиента в аэропорт, по дороге обратно заблудилась и час не могла найти дорогу, он пропустил важную встречу, потом я отвезла его не в тот отель и бросила там. Меня уволили, на год лишили водительских прав, так что я продала машину и сняла квартиру в центре, чтобы ездить всюду на велосипеде.
– Деловое решение. Учитывает интересы общества и не вредит экологии. Умно.
– Спасибо.
– То есть, формально говоря, ты солгала отцу, он уличил тебя во лжи, и ты рассердилась на него за то, что он рассердился на тебя?
Я обдумала это, хотела возразить, оправдаться тем, что всю жизнь он изводил меня своим покровительственным тоном, безапелляционной уверенностью в собственной правоте, которая во многом и испортила наши отношения, но все это было так сложно, нудно и, главное, так бессмысленно, что мне стало лень, и я молча кивнула.
– Проблема состоит в том, что ты вынуждена нагромождать одну ложь на другую, верно? Они уже настолько взаимосвязаны, что даже крошечный кусочек правды грозит разрушить всю конструкцию. И ты продолжаешь врать, как в ситуации с испанским и бывшей подружкой Мелани.
Я опять кивнула.
– Если сказать правду, что тебя уволили, тебя спросят, почему – потому что ты напилась, – а почему – а потому что в тот день Блейк сказал, что уходит от тебя, и тебе было очень плохо, и у тебя был выходной, ты открыла бутылку вина и выпила ее, а тут тебе позвонили с работы и сказали, что возникла проблема, надо встретить Роберта Смита в аэропорту. Ты только что потеряла возлюбленного и не хотела потерять еще и работу, поэтому ты забралась в машину, пьяная, но не настолько, чтобы не быть в состоянии ее вести, однако за час тебя развезло, ты заблудилась… и в итоге осталась без работы, без прав и без машины.
Все это было так грустно. Похоже, бесконечная цепочка вранья ведет меня от плохого к худшему.
– Раз ты и так все знаешь, зачем спрашивал?
– Я хотел услышать кое что, чего в компьютере нет.
– Услышал?
– Да.
Я выжидающе смотрела на него.
– Тебе не наплевать. Тебе просто очень паршиво.
Силчестеры не плачут, но это не значит, что им не хочется плакать. Мне хотелось разреветься, но я справилась с собой. Мы долго сидели и молчали, но это не было враждебное, напряженное молчание. Стояла отличная погода, солнечно, ни ветерка, в парке было много народу, все мирно, неспешно прогуливались, некоторые лежали на травке, ели, читали, сплетничали или просто разговаривали, как мы. Наконец он сказал:
– Но я вот что думаю: ты тратишь массу времени, чтобы его не порадовать. А это уже кое что.
Такое вот неожиданное замечание, случайная фраза, которую я оставила без ответа. Сделала вид, что не знаю, о чем он. Но я знала.
В тот вечер мы отмечали день рождения Шантель, а потому собрались в «Пирушке». Мы не дарим друг другу подарки, вместо этого все скидываются и оплачивают счет именинника. Раньше посиделки проходили у нас с Блейком, в пекарне, но, когда мы разошлись, все переместились в этот ресторанчик. Там недорого, но кормят вкусно.
Жизнь поджидал меня у подъезда, и – о, чудо – вместо отвисших брюк на нем были новые джинсы. Пиджак, правда, никуда не делся, зато под него он надел абсолютно чистую льняную рубашку. Он улыбнулся, еще одно чудо – горчичный налет исчез, зубы вполне себе белые. Моя жизнь выглядит все лучше, значит, она налаживается? Впрочем, он по прежнему шмыгал носом.
На меня напала зевота – не потому, что мне хотелось спать, это было чисто нервное. Он, конечно, заметил, что я волнуюсь.
– Не переживай, все будет хорошо.
– Как я могу не переживать, когда я понятия не имею, что ты намерен им рассказать.
– Ничего. Я просто буду наблюдать. Но если ты соврешь, я скажу правду.
Замечательно – вся моя дружба на вранье и построена, так что беспокоиться мне не о чем. Я снова зевнула.
– Присмотрись к Адаму. Он лучший друг Блейка, и он меня ненавидит.
– Перестань, я уверен, что это не так.
– Я прошу тебя, присмотрись.
– Ладно.
Мы шли пешком, и мне было не слишком удобно в туфлях на двойной платформе: ощущение как во сне – вроде идешь, а на самом деле никуда не движешься. По ходу дела я вкратце описала ему «действующих лиц».
– Лиза беременна, ей осталось около месяца до родов, выглядит она сейчас не блестяще, так что не пялься на нее и, пожалуйста, будь максимально терпелив и внимателен. Ее мужа зовут Дэвид, он о очень терпелив. Раньше у Лизы был роман с Джейми. Дэвид с Джейми друзья, иногда все это выглядит странновато, но в целом у них замечательные отношения. Короче, не напрягайся по этому поводу.
– О'кей, я не буду напрягаться по поводу Джейми и Дэвида. Если тебе в какой то момент покажется, что я слишком ими интересуюсь, немедленно пихни меня в бок.
– Знаешь, сарказм – низшая форма остроумия.
– Возможно. Зато исключительно острая.
– Шантель, наверное, начнет с тобой заигрывать – она кокетничает со всеми подряд, когда выпьет, так что, если тебе кто то нежно сожмет руку под столом, это она. Девушку Адама зовут Мэри, она фотограф, всегда одета в черное, и я ей не доверяю.
– Потому что она ходит в черном?
– Не идиотничай. Потому что она фотограф.
– Ах вот оно что. Правда, какой же я идиот.
– Она пытается найти неожиданный ракурс, причем всегда и во всем. К примеру, говоришь ей: «Я сегодня ходила в магазин». А она, – я заговорила медленным, низким голосом: – «Да? В какой магазин? Ты боишься шопинга? У тебя связана с этим детская травма? Там был интересный свет?» – Жизнь засмеялся, и я продолжила нормально: – Она дико все усложняет. И это раздражает… меня. Мне и без того проблем хватает, особенно сейчас.
Мы остановились у входа в ресторан, и я просительно заглянула ему в лицо:
– Пожалуйста, не делай так, чтобы мои друзья меня возненавидели.
– Люси, дай мне руку.
Я не хотела давать ему руку, и он сам взял ее.
– Отстань, у тебя ладони липкие. – Я заглянула внутрь и увидела, что все уже в сборе. Как обычно, я пришла последняя. – Прекрасно, мы опоздали.
– Утешайся тем, что зато мы уйдем раньше всех.
– Ты экстрасенс? Будущее предсказываешь?
– Нет, но ты никогда не остаешься до конца. И ладони у меня не липкие, – пробурчал он. – Вот, видишь. – Он сунул их мне под нос.
Правда, совершенно сухие. Ну, точно, жизнь налаживается, почему же мне так неуютно?
– Люси, посмотри на меня. Успокойся. Я не сделаю ничего такого, чтобы твои друзья возненавидели тебя еще больше, чем сейчас. Шутка. Обещаю тебе. Вдохни, выдохни, и пошли.
Мы вошли в ресторан, и он держал меня за руку. Я вдруг абсолютно успокоилась, но тут же увидела Адама, пристально глядевшего на нас, выпустила его руку и сразу запаниковала с удвоенной силой. Как только мы вошли, официант с поддельным французским акцентом обернулся в нашу сторону, и на лице его отразился откровенный ужас.
– Bonjour. – Я отдала ему свою куртку. – D'accord, tu peux rester près de moi tant que tu ne parles pas de la chaleur qu'il fait ici. Ладно, можешь находиться поблизости, но только до тех пор, пока не начнешь говорить, как тут жарко.
Он широко улыбнулся, показывая, что сыт мною по горло, и взял меню.
– Пр'ошу вас.
– Что это значит? – спросил Жизнь.
Я не ответила, мне было не до того. Мы шли к своему столу вслед за фальшивым французским официантом, я растянула губы в фальшивой восторженной улыбке, а все дружно смотрели на нас, точнее, на Жизнь. Каждый сидел на привычном, уже давно облюбованном месте, только стул Мелани пустовал – она с утра улетела на Ибицу, работать. Я села во главе стола и посмотрела напротив, туда, где должен был быть Блейк. Вечное напоминание. Жизнь устроился рядом со мной, на месте Мелани.
– Позвольте вам представить… – Я чуть чуть помедлила, и он закончил сам:
– Космо Браун. Я друг Люси, приехал на пару месяцев.
Ну и дела. Я с удивлением посмотрела на него, а потом на остальных – как они это проглотили. Нормально, да и что тут странного, в конце концов. Они кивали, приветливо улыбались, один за другим называли свои имена, мужчины обменивались рукопожатиями через стол. Адам глядел настороженно, а Мэри явно выискивала в лице Жизни следы детских психологических травм.
– Космо… – произнесла Лиза, глядя на Дэвида, – мне нравится это имя. – Она погладила свой круглый живот.
– Да а, – протянул Дэвид, пытаясь не обидеть ни Лизу, ни Жизнь, – похоже, он содрогнулся при мысли, что его наследника могут звать Космо.
– Значит, все таки мальчик, – тут же подметила Шантель.
– Нет, – отрезала Лиза. – Говорю же вам, мы не знаем, кто у нас, но если мальчик, то Космо – отличное имя. Господи, не будем в сотый раз обсуждать эту тему. – Она сердито закрылась своим меню.
– И как давно вы знакомы? – спросил Адам.
Начинается. На самом деле он спрашивает: «И как давно вы трахаетесь за спиной у Блейка?»
Я нервно ждала ответа, но Жизнь держал свое слово.
– О, – рассмеялся он, – всю жизнь.
– Всю жизнь? – Адам удивленно вздернул брови. – А сейчас вы надолго в Дублин?
– Пока не знаю. – Жизнь снял пиджак и закатал рукава рубашки. – Посмотрим, как пойдут дела.
– Так вы здесь по работе?
– И по делам, и развеяться.
Он так широко улыбался, что уклончивость ответа не воспринималась как грубость. Надо мне у него поучиться. Минимум информации лучше, чем вранье. Но, похоже, с Адамом это не сработает, он хочет узнать как можно больше.
– А чем вы занимаетесь?
– Уверяю вас, ничего предосудительного. – Жизнь шутливо поднял руки вверх, обнажив скрытый смысл вопроса Адама.
Все засмеялись, кроме Адама, который раздраженно нахмурился. Мэри легонько сжала его колено, призывая расслабиться. Она тоже меня не выносит. Когда мы с Блейком расстались, она ни разу мне не позвонила – дав понять, что мы дружили только потому, что дружили наши мужчины. И хотя мне было оскорбительно столь явное пренебрежение, я была счастлива, что больше не нужно ходить на ее безумные фотовыставки, например под названием «Время дурман травы: природа под уникальным взглядом».
– Шучу, – Жизнь смотрел прямо в глаза Адаму, – я аудитор.
Я сжала губы, чтобы не рассмеяться. Оказывается, он запомнил, как на первой нашей встрече я сравнила его с аудитором. Жизнь откинулся назад и положил руку на спинку моего стула – жест защиты, но его ведь можно и по другому истолковать. Адам, разумеется, воспринял это в самом превратном смысле и смотрел на меня так, словно никого более мерзкого в жизни не встречал.
– Вот что мы должны были сделать! – вдруг сказала Лиза. – Дэвид, ты заполнил эти бумаги?
– Нет, забыл.
– Но я же специально положила их на кухне рядом с телефоном, чтобы ты их увидел.
– Я их увидел, но забыл заполнить.
Ее лицо сильно покраснело.
– Придем домой и сделаем это, – спокойно сказал он. – В любом случае сегодня суббота, чего теперь суетиться.
– Но вчера, когда я просила тебя об этом, была гребаная пятница, – огрызнулась она.
Дэвид устало поглядел на Джейми.
– О, значит, Блейк уже вернулся, – весело сказал тот.
Я навострила уши, но, как всегда, не подала виду, что мне это интересно, и уткнулась носом в меню. Слова «суп дня» я прочитала тринадцать раз.
– Космо, а вы знакомы с Блейком? – спросил Адам.
– С Блейком… – Жизнь покосился на меня, и сердце мое ушло в пятки.
– Да, с бедняжкой Блейком, которого эта жестокосердая роковая женщина бросила на произвол судьбы, – со смехом вставила Шантель. – И мы никогда ей этого не простим.
Я небрежно пожала плечами.
– По честному, я думаю, все женщины должны именно так бросать своих мужчин, как Люси, – заявила Лиза. – Господи, вы помните, что со мной то творилось?
И все дружно застонали и заохали, вспоминая ту трагическую историю, и ночные рыдания по телефону, и ее патологический ужас остаться хоть на секунду одной, и бесконечные заверения с нашей стороны, что у нее нет сердечного приступа. Джейми нежно ей улыбнулся, видимо вспоминая то время, когда они были вместе, а не их болезненное расставание. Лиза и он обменялись взглядами. Дэвид смущенно поерзал на стуле.
– Да, во всем надо искать позитивные стороны. – Я пыталась самоуверенно улыбнуться, но губы предательски дрожали. – Мы, по крайней мере, успели разойтись до того, как рухнул рынок жилья. Сегодня бы нам ни за что так не продать квартиру.
Они молча смотрели на меня, потом Шантель грустно заметила:
– Я очень любила вашу пекарню.
Я тоже, очень.
– Ну, там всегда было слишком жарко.
Я подумала о Блейке, который ходил там голышом, когда я нарочно врубала отопление на полную мощь. Он любил тепло и был горяч в постели. Я снова уткнулась в меню. Горячий суп дня. Горячий, горячий, горячий.
– Нет, я никогда с ним не встречался, – сказал Жизнь Адаму, который упорно ждал ответа.
– Он отличный парень.
– Разумеется, вы же его лучший друг.
– Что вы имеете в виду?
– Вы готовы сделать заказ? – очень кстати перебил их псевдофранцузский официант.
За ужином я многое узнала о Блейке. Что он делал на прошлой неделе и как собирается провести остаток лета. Оказывается, он открыл собственный спортивно развлекательный центр в Бастардстауне. Мы обсуждали с ним эту идею и хотели вместе этим заняться. Он делает все, что мы планировали, только без меня. Глядя в тарелку, я несколько раз сморгнула, чтобы прогнать слезы.
– Вы же вместе хотели это сделать, верно, Люси? – спросил Адам.
– М м, угу. Наверное, надо бы подать на него в суд за то, что украл идею.
Все, кроме Адама, засмеялись. А затем Лиза начала заказывать, своим новым, начальственным тоном, внося изменения во все блюда, чтобы они соответствовали ее нынешней диете. Официант слегка занервничал и попросил разрешения на минуту нас оставить, чтобы узнать, насколько это исполнимо. Он вернулся с шеф поваром, реальным французом, который очень вежливо сообщил, что не может сделать тесто с козьим сыром без козьего сыра, потому что он уже его туда вмешал.
– Отлично, – фыркнула Лиза, и лицо ее налилось гневом. – Я буду хлеб. – Она резко захлопнула меню. – Пожалуйста, корзинку хлеба, это все, что мне можно из вашей еды, хотя нет, там орехи, хлеб мне тоже нельзя.
– Извините, – Дэвид покраснел, – она очень устала.
– Не надо за меня извиняться, спасибо большое. – Она неуклюже подвинулась. – Дело не в том, что я устала, а в этих чертовых стульях, они дико неудобные. – Она вдруг расплакалась. – Простите, что то в глаз попало.
– Ли ис, – мягко сказал Джейми, – смотри ка, у них есть печеные перцы. Ты же их любишь. Может, их возьмешь?
Дэвид с некоторым раздражением поглядел на приятеля.
– Ой, господи, – улыбнулась Лиза, – помнишь те перцы?
– Ха! Потому и сказал.
Уверена, Дэвид представил, как они трахались в постели, усыпанной печеными красными перцами, хотя они наверняка просто объелись как то в ресторане этими перцами, два паршивых обжоры.
– Ну ладно, – со вздохом кивнула Лиза и снова открыла меню.
Шеф склонился над ней и терпеливо обсуждал, что он может для нее изготовить.
– И где вы остановились? – вежливо поинтересовалась Шантель у Жизни. Она еще не начала с ним кокетничать: во первых, выпила только полтора стакана красного вина, во вторых, не могла разобраться, есть ли что то между нами.
– Я остановился у Люси.
Я всячески избегала взгляда Адама.
– Ну надо же! – изумилась она. – А никого из нас она туда не пускает. Расскажите, что там у нее, много ли мы теряем?
Я засмеялась:
– Брось, я ничего не скрываю.
– Куча порнухи, точно? – Джейми почмокал губами. Шеф повар, к счастью, уже ушел. – У нее там море порножурналов и дисков.
– Нет, – возразила Шантель, – это неинтересно. Скажите, что там кто то томится в заточении, я мечтаю об этом услышать последние три года.
Джейми весело мне подмигнул.
– Кого то она скрывает, в любом случае, – сказал Адам, потянувшись за куском хлеба.
Никто не обратил внимания на его слова. Никто не воспринял их так, как я. Возможно, только Жизнь.
– Например? – спросил он, и я пожалела, что он все таки именно так это воспринял, потому что у него сделался неприятный голос. Таким голосом Блейк однажды разговаривал в баре с парнем, который на меня пялился, и кончилось все это безобразной дракой. И Адам принял вызов, он ждал этого момента с тех пор, как мы с Блейком расстались.
– Да ладно, чего там. Как давно, ребята, вы знакомы? Всю жизнь? Ну уж три года то точно? А сколько я помню, три года назад Люси была еще с Блейком.
Он говорил вроде бы шутя, с легкой улыбочкой, но было заметно, как он зол – глаза сузились, ноздри дрожат от гнева.
– Адам, – потрясенно пробормотала Лиза.
– Хватит, мне это осточертело. Сколько можно ходить вокруг да около – что она, неприкосновенная особа?
– Просто это абсолютно не наше дело, – твердо сказала Шантель, и в голосе ее слышалось предупреждение.
– Блейк наш друг, – сказал Адам.
– Так же как и Люси. – Лиза с намеком посмотрела на него.
– Да, но она здесь, и поэтому его сегодня тут нет. Так что это и наше дело.
– Его тут нет, потому что он на работе, о которой, кстати, всегда мечтал. И ему приходится много ездить. Так что уймись ка, – посоветовал Джейми. Вены у него на шее слегка вздулись, было видно, что он рассержен. Мне хотелось встать и расцеловать его, но вместо этого я пыталась найти предлог, чтобы смыться, потому что все это обернулось самым кошмарным образом.
– По моему, нам стоит сменить тему, – предложил Дэвид.
Официант обошел вокруг стола и встал около меня. Понял, что мне плохо, и хотел сполна этим насладиться. Все выжидающе на меня смотрели, думая, что я что то объясню и сумею разрядить обстановку.
– Суп дня, – попросила я. – Будьте добры.
Адам закатил глаза:
– Как всегда! Игнорирует все вопросы, ничего не отвечает, все покрыто гребаной тайной. Ничего внятного от нее не добьешься.
– Я просто не знаю, какой именно у них сегодня суп дня, – попыталась отшутиться я.
– Баранья похлебка, протертая, – сообщил официант практически без акцента.
Адам что то прошипел сквозь зубы, и я была рада, что не разобрала ни слова. Хватит с меня оскорблений, у меня и так уже коленки дрожат. Я знала, что он меня ненавидит, но сегодня он впервые высказал все вслух, подтвердив, что это не моя паранойя.
– Слушай, старик, не говори так о ней, – очень серьезно сказал Джейми.
– Да я вообще не понимаю, чего мы об этом говорим. Это ведь было то сколько, три года назад? – спросил Дэвид.
– Два, – тихо сказала я. – Два года и одиннадцать месяцев.
И восемнадцать дней.
– Ну. Давным давно. Они расстались, жизнь продолжается, они встречаются с кем то еще. Оттого, что когда то два человека были вместе, мы же не должны вечно это мусолить, правда? – с напором заключил Дэвид.
Всем было понятно, что говорит он о себе. И о Лизе с Джейми. Дэвид шумно отхлебнул воды из стакана. Джейми изучал содержимое своей тарелки. Лиза взяла кусок хлеба и принялась выковыривать оттуда орехи.
– Я всего лишь сказал то, что все и так думали, – пожал плечами Адам.
У меня перехватило дыхание.
– Вы все думали, что я изменила Блейку?
Вот это новость. Я обвела их взглядом.
Шантель было не по себе.
– Ну, понимаешь, все произошло так неожиданно, и ты стала очень скрытная…
– Я не хочу этого обсуждать, – покачал головой Дэвид, избегая моего взгляда.
– Да, однажды я подняла эту тему, – сказала Лиза. – Врать не стану. Но я не доктор Фрейд, чтобы разглядывать чужую жизнь под микроскопом, и мне в принципе это не нужно.
– Фрейд не пользовался микроскопом, – бездумно заметил Дэвид, и Лиза смерила его бешеным взглядом.
Джейми не обратил на них внимания, он смотрел мне в глаза и жестко заявил:
– Я ни секунды не думаю, что ты изменяла Блейку. Ты абсолютно вправе расставаться с кем хочешь и когда хочешь – без обид, старик, – он махнул рукой Жизни, – и никому ни в чем не отчитываться. Это нас вообще не касается. А Адам слишком много выпил и набит дерьмом по уши.
– Э эй, – оскорбилась Мэри, – он не пьян.
– Хорошо. Он просто набит дерьмом по уши, – кивнул Джейми, но никто не улыбнулся, даже он сам, потому что на самом деле не шутил.
– Мэри, – спросила я, – ты что скажешь?
– Твое поведение радикально изменилось, Люси. Что касается Блейка, все между вами было прекрасно, а потом, как сказала Шантель, ты вдруг его бросила и стала очень, очень скрытной. – Она поглядела на Жизнь. – Вы уж извините, но мы о вас ни слова не слышали. Я удивлена, что Люси вас вообще пригласила сюда.
– Мы просто друзья, – напряженно сказала я.
– И что, мы все должны в это поверить? – язвительно скривился Адам, глядя на Джейми.
– Да какая к дьяволу разница? Тебе то что? Что ты об этом беспокоишься, я понять не могу? – взвился Джейми.
– Он беспокоится, потому что Блейк его лучший друг, и Адаму не безразлично, когда его друга бросают неизвестно почему, не объяснив даже, что не так… – завелась Мэри, но я ее перебила. Больше я этого выносить не могла. Или мне придется нарушить все правила Силчестеров прямо сейчас.
– Да, бедный Блейк, – подхватила я. Черт, голос дрожит, главное – не разрыдаться. Силчестеры не плачут и не впадают в ярость, но порой это стоит им неимоверных усилий. – Бедный, несчастный Блейк, влачит мучительную жизнь, мотается по всему миру, пока я наслаждаюсь своей потрясающей работой, живу в потрясающей засекреченной квартире, с потрясающим тайным любовником.
Я вскочила и взяла сумку. Жизнь встал вслед за мной.
– И ты прав, Адам, – я кивнула на Жизнь, – он не просто друг. Он гораздо больше, потому что друг – это то, кем, предполагалось, был ты, а он за один вечер сделал для меня больше хорошего, чем ты за все эти годы.
Я развернулась и пошла прочь. Как обычно, раньше времени. Только в дверях, когда они уже не могли ни видеть, ни слышать меня, достала носовой платок и приготовилась нарушить все правила. Я ждала и ждала, ждала, что слезы, копившиеся годами, хлынут наконец из глаз, но ничего не случилось. Что ж, я сложила платок и сунула его обратно в карман. Значит, не теперь и не из за них. У моих слез своя гордость.
Жизнь подошел ко мне и встревоженно заглянул в лицо. Увидев, что я в порядке, он задумчиво сказал:
– Да, похоже, ты была права.
– Он меня ненавидит.
– М м? Нет, я про Дэвида с Джейми. Они правда совершенно не ревнуют Лизу друг к другу. – Он так смешно изобразил заядлого сплетника, что я невольно улыбнулась.
Подул вечерний ветер, я поежилась, он ласково накинул мне на плечи куртку и не убрал руки. Так мы и пошли домой, и фонари горели над нами теплым рыжим светом.
– Ты что сегодня будешь делать? – спросила я.
Мы наслаждались спокойным, ленивым утром на диване. Повсюду валялись воскресные газеты, из которых мы зачитывали друг другу забавные отрывки. Мне было хорошо с ним, и ему, похоже, тоже со мной неплохо. Я раздвинула одежные занавески, чтобы впустить солнце и утреннюю тишину. В доме пахло блинчиками с кленовым сиропом, которые он испек, и свежесваренным кофе. Мистер Пэн удобно устроился на туфлях Жизни и выглядел так, словно только что наелся сливок – неудивительно, ведь он их только что наелся. Мы тоже получили свою порцию, с голубикой. Я вырастила ее сама в тепличном садике на крыше, который завела, когда стала жить со своей Жизнью. Собирая голубику, я напевала, легкое полупрозрачное платье привлекало внимание соседей мужчин: они принимали воздушные ванны на балконах, сверкая на солнце крепкими мышцами, натертыми кремом для загара – точь в точь новенькие машины в автосалоне.
О'кей, я соврала.
Голубику купил Жизнь. У нас нет сада на крыше. Платье я видела в журнале и, чтобы получше ему соответствовать, мысленно превратилась в блондинку.
– А я хочу сегодня весь день валяться, – сладко потянувшись, сообщила я.
– Тебе надо позвонить маме.
– Зачем? – Я приоткрыла один глаз.
– Затем, что она продумывает свадьбу, а ты ей ничем не помогаешь.
– Да это бредовая затея. Они уже женаты, это просто повод хоть чем себя занять. И похвастать своей коллекцией фарфоровых сервизов. Кстати, Райли с Филиппом тоже ей не помогают. И вообще, я не могу с ней сегодня встретиться, ко мне придут чистить ковер. Наверняка эти чистильщики опоздают. Такие люди всегда опаздывают. Думаю, надо их отменить.
Я потянулась за телефоном.
– Нет. Сегодня я нашел на своем носке седой волос. И он не с головы. И не мой, точно.
Я положила телефон обратно.
– Еще тебе надо перезвонить Джейми.
– А это зачем?
– Когда он тебе звонил в прошлый раз?
– Никогда.
– Значит, это что то важное.
– Да брось. Он вчера напился, набрал меня по ошибке.
Жизнь недовольно поморщился.
– Ну, может, он хотел извиниться за вчерашнее, а извиняться ему не за что, он ничего плохого не сделал. Он был на моей стороне.
– Вот позвони и скажи ему об этом.
– Я не хочу ни с кем об этом говорить.
– Очередная чушь. Ты заметаешь сор под ковер, и скоро он пойдет такими буграми, что ты будешь о них спотыкаться, – метафора, как ты любишь.
– Неужели все эти звонки важнее, чем время в обществе моей Жизни?
Я надеялась, что победила в этом раунде.
Он закатил глаза:
– Люси, ты на ложном пути. Я нисколько не хочу, чтобы ты превратилась в эгоистку, которая сидит и рассуждает о своей жизни. Надо соблюдать меру. Заботься о себе, но заботься также и о тех, кто заботится о тебе.
– Но это тру удно. – Я закрыла голову подушкой.
– Но такова жизнь. Почему я решил с тобой познакомиться?
– Потому что я тебя игнорировала, – тоном ученицы, хорошо затвердившей урок, ответила я. – Потому что я забросила свою жизнь.
– А теперь что ты делаешь?
– Занимаюсь своей жизнью. Провожу с ней каждую секунду, пописать и то нельзя в одиночестве.
– Ты сможешь писать в гордом одиночестве, когда лампочку в ванной вкрутишь.
– Это тру у дно.
– Неужели?
– Во первых, я до нее не дотянусь.
– Стремянку возьми.
– А у меня не е ту.
– Встань на унитаз.
– А там крышка пластиковая, она треснет, и я провалюсь.
– Тогда встань на бортик ванны.
– Это опа а асно.
– Все. – Он подошел ко мне. – Вставай.
Я застонала.
– Вставай!
Я выдралась из под пледа, как капризный подросток.
– А теперь иди к соседке и спроси, не одолжит ли она тебе стремянку.
Я рухнула обратно на диван.
– Иди, – решительно скомандовал он.
Я встала и пошла к двери, вздернув нос.
– Под ноги смотри, а то споткнешься о свои подковерные бугры.
Через две минуты я вернулась со стремянкой.
– Ну что, все не так страшно?
– Мы говорили о погоде, а это страшная глупость. Не выношу пустой болтовни.
Он фыркнул:
– Тогда не болтай попусту, неси лестницу в ванную.
Я отнесла.
– Залезай на нее.
Залезла.
– Выворачивай старую лампочку.
Он светил мне фонариком, чтобы я видела, что делаю. Я вывинчивала присохшую лампочку и ныла, как ребенок, которого заставляют есть шпинат. Наконец она вывинтилась, и я замолкла.
– На, держи ее.
– Нет, все сама. Действуй так, точно меня тут нет.
Я цокнула языком и запела: «Ненавижу свою жи и изнь, ненави и ижу…» – и пела все время, пока слезала со стремянки, клала старую лампочку в раковину, доставала новую из коробки и лезла обратно наверх. Наконец я ее вкрутила, щелкнула выключателем, и ванная озарилась светом.
– Ура! – Я протянула ему победно поднятую руку. – Дай пять!
Он посмотрел так, точно я безнадежный псих.
– Вот еще. Подумаешь, лампочку поменяла.
Я пожала плечами, потом опять приободрилась.
– Ну что, еще блинчиков пожарим?
– Теперь, когда наконец здесь стало светло и видна вся грязь, можешь прибраться.
– Не е т! Вот поэтому то я ничего не делаю. Сделаешь одно – бац, оно влечет за собой другое.
Я сложила стремянку и оттащила ее в прихожую, приткнув между вешалкой и дверью, рядом с грязными резиновыми сапогами, в которых я ездила с Блейком на летний фестиваль. Последний фестиваль, где мы были вместе и где я снимала на камеру Игги Попа, сидя на плечах у Блейка.
– Нет, не ставь ее сюда.
– Почему?
– Потому что здесь она будет стоять и пылиться ближайшие лет двадцать вместе с этими грязными сапогами. Иди отдай ее Клэр.
Что я и сделала.
А потом потянула его за руку на диван.
– Давай еще посидим потреплемся.
– Нет уж. – Он посмотрел на меня и усмехнулся. – Я не собираюсь тут с тобой прохлаждаться. У меня сегодня выходной от тебя.
– Ничего себе! И куда ты пойдешь?
– Найду куда. Даже мне иногда нужен отдых.
– Но куда ты пойдешь? Где ты живешь? – Я посмотрела наверх и ткнула пальцем в потолок. – Туда?
– На верхний этаж?
– Нет, ну… ты понимаешь. – Я показала глазами ввысь.
– На небо? – От изумления он открыл рот шире некуда, а потом расхохотался. – Люси, ну ты меня и насмешила.
Я тоже рассмеялась, как будто пошутила, хотя говорила всерьез.
– Я тебе оставлю кое какое задание, чтобы ты без меня не скучала.
Я задрала нос, и он пошел к двери.
– Ну ладно, давай, – я похлопала рядом с собой по дивану, – сядь на минутку.
Мне вдруг очень не захотелось оставаться одной.
– О чем ты мечтаешь, Люси?
– М м, люблю поговорить о разных мечтах. – Я устроилась поудобнее. – Или о снах. Знаешь, что мне сегодня снилось? Секс с нахальным бродягой из метро.
– Уверен, это было противозаконно.
– Мы это делали не в метро!
– Я не о том. Он еще совсем сопляк, а тебе уже почти тридцать, – подколол он. – В любом случае, я говорил не о таких мечтаниях. О чем ты мечтаешь в жизни?
– О, – я поскучнела, – даже не знаю, что ты хочешь услышать.
Он вздохнул и посмотрел на меня как на младенца.
– Что бы ты хотела сделать, реально, если бы могла? Чем заняться, где работать?
– Например, быть судьей на шоу «Икс фактор». Чтобы отсеивать всяких бесталанных болванов. Лучше всего – открывать дверь ловушки и пихать их в бассейн с фасолью, это прикольно. Или я бы каждую неделю побеждала там на конкурсе моды. Шерил, такая, ведет конкурс, вся из себя: «Ой, Люси, где ты взяла это платье?», а я, такая: «Ой, это? Да у себя с занавески сняла». А Саймон, такой: «Вот, Шерил, у кого бы тебе поучиться, у Люси обалденное чувство…»
– Ладно, ладно, ладно. – Он потер себе виски и слегка помассировал затылок. – А поинтереснее ничего нет?
Я задумалась.
– Выиграть в лотерею, никогда больше не ходить на работу и купить все, что мне хочется.
– Это не реальная мечта.
– Почему? Люди же выигрывают. Та тетка из Лимерика? Выиграла тридцать миллионов и теперь живет на собственном необитаемом острове или что то в этом роде.
– Значит, твоя мечта – жить на необитаемом острове.
– Нет, – я протестующе отмахнулась, – скучно, и к тому же я ненавижу кокосы. Но деньги мне бы пригодились.
– Это ленивая мечта, Люси. Если у человека есть мечта, он должен хотя бы попытаться ее воплотить. Пусть она далекая, трудная, но ты должна понимать, что при упорных усилиях она достижима. И я говорю не о том, чтобы каждый день покупать лотерейный билет. Мечта – это когда ты думаешь: если б у меня хватило смелости это сделать – и плевать, кто что скажет, – я бы сделала именно это. – Он смотрел на меня с надеждой.
– Я обычный человек, что ты от меня хочешь? Чтобы я сказала: «Ах, как я мечтаю увидеть Сикстинскую капеллу»? Да на фиг она мне сдалась, голову выворачивать, чтобы увидеть, что там на потолке. Для меня это не мечта, а обязанность, которую надо исполнить, будучи в Риме, что я, кстати, уже сделала – мы были там с Блейком в нашу первую совместную поездку. – Я отдавала себе отчет в том, что нервно хожу по комнате и говорю слишком громко, но ничего не могла с этим поделать, он зря затронул эту тему. – О чем еще люди мечтают? С парашютом спрыгнуть? Я прыгала, более того, прошла курс инструктора, так что могу в любой день и час вывалиться с тобой из самолета, если захочешь конечно. Посмотреть египетские пирамиды? Видела. Мы были там с Блейком на мое двадцатипятилетие. Там жарко, пирамиды большие и величественные, какими их себе и представляешь, но хочу ли я увидеть их снова? Нет. К тому же какой то местный псих попытался запихнуть меня в свою раздолбанную машину, пока Блейк ходил в ближайший «Макдоналдс» в туалет. Поплавать с дельфинами? Плавала. Хочу еще? Нет. Вблизи они неприятно пахнут. Прыгнуть на банджи? Прыгала, в Сиднее. Я даже погружалась в клетке в море с акулами в Кейптауне, не говоря уж о полете на воздушном шаре с Блейком в День святого Валентина. Я сделала массу вещей, о которых мечтают люди. Просто мы так жили. Что там в сегодняшней газете? – Я подобрала с пола газету и прочла: «Семидесятилетний пенсионер мечтает полететь в космос, чтобы оттуда увидеть Землю». Я живу на Земле и отсюда вижу, что мир впрямь дрянь, так зачем мне подниматься повыше – чтобы разглядеть это получше? Что мне это даст? Мечты эти – пустая трата времени, и я удивляюсь, что ты задаешь мне такие дурацкие вопросы. Я кучу всего успела сделать, так какое право ты имеешь разговаривать со мной, точно я ничтожество и у меня даже мечты нет? Мало того что ты мою жизнь считаешь никуда не годной, ты хочешь еще и мои мечты обругать?
Я остановилась, чтобы перевести дух.
– Ладно, – он взял плащ и пошел к двери, – это был глупый вопрос.
Я сощурила глаза:
– Зачем же ты его задал?
– Люси, если тебе неинтересен этот разговор, давай его прекратим.
– Неинтересен. Но я хочу знать, зачем ты об этом спросил.
– Что ж. Ты права, ясно, что ты прожила очень насыщенную жизнь, переделала и перепробовала все на свете, так что пора остановиться. Можешь спокойно умереть.
Я застыла как вкопанная.
– Да нет, я не говорю, что ты умрешь, Люси. Не сейчас, во всяком случае. Потом, со временем, конечно, умрешь.
– Мы все умрем.
– Это да.
Он открыл дверь и обернулся ко мне:
– А спросил я тебя вот почему. Независимо от того, что ты говоришь и сколько ты врешь, ты несчастлива прямо здесь и сейчас, а когда я спрашиваю, чего ты хочешь, ты – из всех возможностей, из всего всего, что есть в целом мире, – выбираешь «выиграть денег и накупить кучу всего». – Он говорил очень резко, и я смутилась.
– Ну и что? Я думаю, очень многие сказали бы про лотерею.
Он дернул уголком рта и приготовился выйти.
– Ты сердишься на меня. А я не понимаю почему. Потому что тебе не нравится моя мечта? Но это же глупо.
Он ответил очень мягко, и от этого я занервничала еще больше.
– Я «сержусь», потому что ты не только несчастлива там, где ты есть, но даже помыслить не хочешь о том, где могла бы быть. Я думаю, это очень… – он подыскивал слово, – очень грустно, Люси. Ты живешь по привычке. Неудивительно, что ты завязла в своей колее.
Я еще раз перебрала свои мечты, желания и устремления, подумала, где бы я хотела оказаться, в какой ситуации – чтобы мне было хорошо. Лучше, чем здесь. Ничего не смогла придумать.
– Ладно, – сказал он наконец. – До завтра.
И ушел. Таким образом, прекрасное утро закончилось хуже некуда.
Его слова меня изводили. Как все, что он говорил, они крепко впечатались мне в мозг – как сигнал определенной тональности, которую не воспринимает человеческое ухо, зато воспринимает собачье. И я прокручивала в голове, прикидывала так и эдак, чего же я хочу. В итоге поняла, что хочу одного – пусть он перестанет меня критиковать и дергать, и я смогу спокойно жить как прежде. Жизнь все усложняет, пытается заставить меня что то изменить, а я всем довольна. Он назвал это привычной колеей, но тем самым он уже выпихнул меня из нее. И мне не вернуться обратно. А я любила свою колею, я скучаю по ней и буду вечно ее оплакивать.
К полудню я обрела боль в затылке и отдраенную квартиру. Чистильщики ковров, разумеется, не пришли. Двенадцать пятнадцать – никого. В полпервого я изготовилась отпраздновать тот факт, что они обо мне забыли, и задумалась, как воспользоваться своей свободой, но ничего толкового не смогла изобрести. Мелани еще не вернулась домой, да и в любом случае мы с ней ни разу не общались после той знаменательной встречи, и не думаю, что она жаждет увидеть меня в ближайшее время. Никого из вчерашней компании мне видеть не хотелось. Меня потрясло, что все они считают, будто я изменила Блейку. И что сама я очень изменилась с тех пор, как мы с ним расстались, – я думала, это прошло незамеченным, но с помощью Жизни убедилась, что это не так. В принципе я их понимаю, но все равно неприятно.
Мои размышления прервал стук в дверь. Это оказалась Клэр с красными глазами и заплаканным лицом.
– Люси, – всхлипнула она, – простите, ради бога, что беспокою вас в воскресенье, но я услышала телевизор и… вы не посидите опять с Конором? Я бы ни за что… Из больницы позвонили, сказали, это срочно. – Она беспомощно замолчала.
– Конечно. Вы не против, если я с ним здесь побуду? Ко мне должны прийти чистить ковер, не могу уйти из дома.
Она засомневалась. Тревожно посмотрела на меня, но выбора у нее не было. Шмыгнула носом и пошла к себе. Я представила, что дома Клэр медленно считает до десяти, надеясь принять верное решение, а может, уже собирает его вещи, чтобы принести их ко мне. Мне стало ее страшно жаль.
Дверь открылась, и въехала пустая коляска.
– Заснул пять минут назад, – прошептала она. – Днем он спит два часа, я уже вернусь, когда он проснется. Он неважно себя чувствует последнее время, не знаю, что с ним. – Она нахмурилась и посмотрела в пустую коляску. – Так что, возможно, проспит и дольше.
– Хорошо.
– Спасибо вам. – Она бросила последний взгляд на коляску и открыла дверь. У ее квартиры стоял высокий светловолосый мужчина.
– Найджел, – изумленно выдохнула она.
– Клэр. – Он обернулся, и я узнала человека, которого видела на фотографии: муж Клэр, отец Конора. Он проверил номер ее квартиры. – Я ошибся дверью?
– Нет, это Люси, наша… моя соседка. Она посидит с ребенком.
Он так на меня посмотрел, что мне захотелось ввинтиться в пол и провалиться под землю. Ясно, он решил, что я пользуюсь ее состоянием, чтобы подзаработать, но что же мне делать? Сказать ей, что никакого ребенка нет? Она безусловно и сама это знает в глубине души.
– Бесплатно, – выпалила я, чтоб он хоть на эту тему не сомневался. – Да и потом, иначе она не поедет.
Он понял и кивнул, перевел взгляд на Клэр. Мягко сказал:
– Я отвезу тебя, хорошо?
Я потихоньку закрыла свою дверь.
– Привет, – сказала я пустой коляске, – мама с папой скоро вернутся.
А потом плюхнулась на стул, обхватила голову руками и уставилась на закрытый комп. Мистер Пэн вспрыгнул на стол и легонько ткнулся мне в ухо холодным носом. Я полезла в Интернет посмотреть, какие у людей бывают мечты и планы, но мне это быстро надоело, и я закрыла лэптоп. Без четверти час. О, идея. Я сфоткала Джина Келли с постера на дверях ванной и отправила Дону Локвуду:
Увидела это и подумала о вас.
Подождала. И еще подождала. С тревогой. Потом с надеждой. С разочарованием. А потом с такой тоской, что меня резануло как ножом по сердцу. Я его не винила – сама же сказала, чтобы больше мне не звонил. Но все таки я надеялась. Затем надежда угасла, а я чертовски расстроилась. Совершенно одна, опустошенная и потерянная. Уже целую минуту.
Тогда я пошла к холодильнику, открыла его и посмотрела на пустые полки. И чем дольше смотрела, тем больше еды там не появилось. Запищал сигнал: пришло сообщение. Я захлопнула холодильник и ринулась за телефоном. В ту же секунду позвонили в дверь. Я решила сначала открыть, а потом посмотреть, что мне пришло. За дверью обнаружились «Волшебно чистые ковры». Их красная эмблема смотрела на меня с широкой мужской груди. Я подняла глаза и увидела еще одну эмблему – на кепке. Заглянув ему за спину, я более никого и ничего не обнаружила: ни волшебных орудий, ни магических средств.
– Роджер? – спросила я, пропуская его в дом.
– Роджер мой отец, он по выходным не работает.
– О'кей.
Он посмотрел вокруг. Потом на меня.
– Мы знакомы? – спросил он.
– Хм. Не знаю. Меня зовут Люси Силчестер.
– Да, у меня записано вот тут… – Он показал планшет с заявками, но так и не закончил фразу. И по прежнему внимательно на меня смотрел, прямо в глаза. Выжидающе и с любопытством. Это нервировало. И я отошла за кухонную стойку. Он понял и тоже отошел чуть назад, что было кстати.
– А где же остальные? – поинтересовалась я.
– Остальные?
– Ну, работники. Разве вы не в команде?
– Нет, только отец и я. Но он по выходным не работает, как я уже сказал, так что… – он огляделся, – ничего, если я буду один?
И я окончательно успокоилась.
– Да, конечно.
– У меня все вещи в фургоне. Я просто хотел сначала посмотреть, что понадобится.
– А. О'кей, может, вам помочь принести что нибудь?
– Да нет, спасибо. Тем более у вас маленький, не надо его одного оставлять. – Он улыбнулся, на щеках появились крошечные ямочки, и вдруг оказалось, что обаятельнее мужчины я никогда не встречала. А потом вспомнила про Блейка и передумала. Как водится.
Я посмотрела на коляску.
– Это не мой. В смысле, он. Это моей соседки. Я хочу сказать, он сын моей соседки. Я за ним приглядываю.
– Сколько ему? – Он приветливо улыбался и явно вознамерился заглянуть в коляску.
Я поскорей подняла чехол как можно выше.
– Ему годик. Он спит.
Как будто это что нибудь объясняло.
– Я буду работать как можно тише. Чем мне заняться в первую очередь? Что главное?
– Только пол. – Я говорила вполне серьезно, но получилось смешно. Он рассмеялся.
– Весь пол?
– Нет, грязные куски.
Мы оба улыбнулись. Он все же очень привлекательный, даже по шкале Блейка.
– Получается, что весь, – развела руками я.
Он изучал ковролин, и мне вдруг пришло в голову, что у меня, в моем укромном убежище, симпатичный незнакомец. Я тут же смутилась. А он присел и принялся что то тщательно разглядывать. Потом потер ладонью.
– Что то важное?..
– Ну да. Я там записала, чтобы не забыть. Не могла бумагу найти.
Он широко усмехнулся:
– Вы использовали несмываемый маркер?
– Э э… – я открыла ящик стола, – вот этот.
Он посмотрел на этикетку.
– Несмываемый, между прочим.
– Да? А вы сможете его удалить? Иначе мой домовладелец закатает меня в этот ковролин и удалит отсюда навсегда.
– Попробую, – с улыбкой сказал он. – Ладно, пойду в фургон за снаряжением.
Он ушел, а я наконец открыла телефон и прочла сообщение от Дона Локвуда.
Приятная неожиданность. Как прошла неделя?
Со вторника не была под прицелом водяного пистолета. Как Том?
Я услышала, что в прихожей звякнул мобильник, и поняла, «волшебник» вернулся. Однако его не было видно. Я заглянула за угол: он читал сообщение.
– Прошу прощения, – извинился он и убрал мобильный в карман.
А потом втащил в студию огромную бандуру, похожую на пылесос переросток. Мышцы у него напряглись и, по моему, бицепсы стали раза в три больше, чем моя голова. Я старалась не пялиться, но не получалось.
– Я здесь посижу. Если вам что нибудь понадобится, или вы заблудитесь, или еще что случится, обращайтесь.
Он засмеялся, а потом уставился на мой здоровенный диван.
– Там, где он жил раньше, было попросторнее.
– Хороший диван, – он изучал его, уперев руки в боки, – вопрос в том, как его двигать.
– Он разваливается. – Мысленно я добавила: «как и все здесь». – Я имею в виду, разбирается.
Он огляделся и спросил:
– Вы не против, если часть дивана я положу на кровать, а часть отнесу в ванную?
– Ради бога. Только, чур, найдете под ним деньги – они мои. Все остальное – ваше.
Он приподнял диван, и мышцы на его руках так вздулись, что у меня все мысли из головы сдулись прочь.
– Это мне вряд ли пригодится, – засмеялся он, увидев пыльный розовый лифчик на полу.
Я хотела сказать что нибудь остроумное, но вместо этого бросилась его подобрать, зацепилась за угол кухонной стойки и полетела на диван.
– Ч черт.
– Все в порядке?
– Да, – проскрежетала я. Ухватила лифчик и скомкала в кулаке, а потом зажала ушибленный большой палец на ноге и подержала его, пока боль не прошла. – Уверена, вы никогда не видали лифчиков, рада, что сегодня вам так повезло, – сквозь зубы пробормотала я.
Он засмеялся. А потом спросил:
– Что такого в этом парне? – Он кивнул на постер с Джином Келли, затаскивая в ванную спинку дивана. – Девушки от него без ума.
– Он мужчина и танцует как мужчина, без этих выкрутасов Фреда Астера. – Я потерла палец на ноге. – Знаете, Джин ведь даже каменщиком работал.
Он заинтересованно поднял бровь, но ничего не сказал и занялся своим делом.
Спустя некоторое время он перестал шебаршиться, и я выглянула из за угла посмотреть, чего он затих. Стоя с куском дивана посреди комнаты, он растерянно озирался. Да, проблема – ванная забита под завязку, кровать тоже завалена доверху, и непонятно, куда девать эту штуковину.
– Можно в коридоре ее поставить, – предложила я.
– Нет, она проход загородит.
– Тогда на кухню?
Там оставалось немного свободного места на полу, рядом с коляской. Я отодвинула ее, чтобы он мог пройти, но – не знаю, как это случилось, – диван выскользнул у него из рук и придавил коляску.
– О господи, – закричал он, – господи боже мой!
– Все нормально, – быстро сказала я, – все нормально, там ничего…
– О, черт. Господи, – повторял он, пытаясь скорее снять эту штуку с коляски.
– Спокойно. Там никого нет, – громко сказала я.
Он уронил руки и посмотрел на меня как на абсолютно ненормальную.
– Нету?
– Нету. – Я помогла ему убрать диван и поставить его на попа. – Смотрите, пусто.
– Но вы же сказали…
– Сказала. Извините меня, пожалуйста. Это долго объяснять.
Он закрыл глаза и сглотнул, на лбу выступил пот.
– Черт подери.
– Простите меня. Все в порядке, правда.
– Да зачем же вы…
– Ну не спрашивайте меня об этом.
– Но вы…
– Пожалуйста.
Он все таки вопросительно глядел на меня, но я покачала головой.
– Ч ч ерт, – шепотом выругался он. Еще раз посмотрел на коляску, чтобы удостовериться, что она пуста, глубоко вдохнул, выдохнул и начал возиться со своим гигантским пылесосом. Потом вынул из кармана телефон и быстро набил сообщение: тэп тэп тэп. Я закатила глаза, давая понять Мистеру Пэну, что мы здесь до ночи будем возиться такими темпами.
– Итак. – Он наконец повернулся ко мне. – Первым делом я почищу ваш ковер горячим паром. Потом нанесу стойкую защитную жидкость и устранитель запаха.
– Потрясающе. Вы в рекламных роликах, случайно, не снимались?
– Ох, нет, – комически простонал он. – Это был отец. Он считает себя хорошим актером. Сначала меня уговаривал, но я лучше… – он призадумался, – лучше умру.
– Да ладно, это же забавно.
– В самом деле? Вы бы согласились?
– За деньги я бы на многое согласилась. – Я нахмурилась. – Я неправильно выразилась. На это я бы не согласилась.
– Я бы и не предложил. В смысле, за деньги. – Он покраснел. – Сменим тему, хорошо?
– Да, пожалуйста.
Мой мобильный просигналил, что у меня сообщение, и это был отличный повод закончить разговор.
Том скотина. Нашел себе девушку и решил, что стал взрослым. Переезжает к ней на той неделе. Мы снимаем квартиру напополам… так что высокий симпатичный брюнет тридцати шести без четверти лет ищет нового соседа.
Я ответила:
Я всем дам знать! Личный вопрос: какая у вас мечта? Что то, чего правда хочется.
У «волшебника» запищал телефон. Я неодобрительно цокнула языком, но из за пылесоса этого не было слышно. Он вырубил его и достал мобильник из кармана.
– Вы сегодня нарасхват.
– Да, извините.
Он быстро напечатал ответ.
Мой мобильный ожил.
Кофе. Очень хочется чашку кофе.
Я посмотрела на него. Он старательно драил ковер, глубоко погрузившись в свои мысли. Встала и спросила:
– Хотите кофе?
Он не ответил.
– Простите, хотите чашку кофе? – громко предложила я.
Он обернулся.
– Вы просто мысли читаете. Спасибо, с удовольствием.
Он выпил кофе, поставил чашку на стойку и снова принялся за работу. А я внимательно читала свою переписку еще раз, выискивая скрытый смысл между строк, и ждала нового сообщения. У него опять зачирикал телефон. Я всерьез собралась что нибудь сказать об этом, но придержала язык, потому что загляделась на него. Еле заметно улыбаясь, он набивал кому то ответ, и я вдруг возненавидела ее. Ясно, что он переписывается с девушкой, черт бы ее побрал совсем.
– Это займет еще много времени? – спросила я без тени любезности.
– Что что? – Он оторвался от телефона.
– Ковер. Это еще надолго?
– Часа два примерно.
– Я пойду погуляю с ребенком.
Он смутился. Как и было замыслено. Я, впрочем, тоже.
Ответ от Дона я получила в лифте.
Моя мечта – выиграть в лотерею, бросить работу и никогда больше ничего не делать ради денег. А чего я хочу больше пребольше всего? Увидеться с вами.
Я изумленно читала его слова снова и снова. Лифт спустился на первый этаж, но я так увлеклась, что забыла выйти. Надо же, у него точь в точь такая же ленивая мечта, как у меня. Но главное, как легко и красиво он пересек невидимую границу. Это восхитительно, но это пугает. Двери закрылись, и, прежде чем я успела нажать на кнопку, лифт поехал наверх. Я вздохнула и прислонилась плечом к стене. Лифт остановился на моем этаже. Это он его вызвал.
– Привет.
– Я забыла выйти.
Он засмеялся.
– А я все доделал. Теперь ковер должен пару часов просохнуть, так что лучше вам все же погулять.
Он вошел в лифт. Поглядел на меня с любопытством и спросил:
– Вы уверены, что мы никогда не встречались?
Я оглядела его с ног до головы.
– Вы не работали биржевым маклером?
– Нет, – улыбнулся он.
– А не выдавали себя за маклера?
– Нет.
– Ну, тогда не встречались.
Я уверена, что запомнила бы его, если бы видела раньше, – по шкале Блейка он занимал самую верхнюю строчку. В нем было что то смутно знакомое, но ведь я беззастенчиво пялилась на него, пока он работал. Нет, мы точно незнакомы.
– Вы извините, но я даже вашего имени не знаю.
Он ткнул себя пальцем в грудь, где было вышито Донал.
– Это мама сделала, она считает, так более современно. И снять рекламный ролик тоже была ее идея. Мама прочла книжку про «Старбакс» и теперь думает, что она Дональд Трамп.
– Надеюсь, у нее другая прическа.
Он засмеялся. Мы приехали, двери открылись, и он пропустил меня вперед.
– Вот это да! – поразилась я, когда мы вышли на улицу. Там стоял его фургон – ярко желтый, с эмблемой фирмы на боку, а главное, со здоровенным красным ковром из пластика на крыше.
– Видите, на чем они заставляют меня ездить? А он еще и вращается, когда двигатель включен.
– Ценную книжку прочитала ваша мама. Но вы только по работе на нем ездите? Это же не ваша обычная машина?
Судя по тому, как он на меня смотрел, я ошибалась. Это надо переосмыслить.
– Круто ездить на таком!
– Да, – улыбнулся он. – Дети так и липнут к нему.
– Это прямо машина для супермена, – восхитилась я, обойдя вокруг фургона и оценив его по новому.
– Как то я об этом не думал раньше.
Он снова изучающе меня разглядывал. И как будто хотел что то сказать, но не решился. У меня по спине побежали мурашки.
– Я сейчас отъеду по делам, а вы все же постарайтесь пока не ходить лишний раз по ковру, пока не просохнет. Вечером вернусь и поставлю мебель на место. Заодно проверю, все ли в порядке и довольны ли вы работой нашей фирмы.
Я хотела было отказаться, но потом поняла, что никогда не смогу сама расставить мебель, а главное, буду рада увидеть его снова.
– Приятно было познакомиться, Люси.
– Мне тоже, Донал. До вечера.
– Договорились!
Мы оба рассмеялись.
Мы с Конором сели на скамейке в парке, а когда поблизости никого не было, я покачала его на качелях. Я понимала, что его нет, но ради Клэр и в память о нем я раскачивала качели вверх вниз. Надеюсь, его маленькая душа порадовалась и весело болтала ногами, приговаривая «уи и и и», – а моя ей вторила.
Позже, когда коляска была благополучно отвезена обратно к Клэр, я разулась, поставила высокий табурет посреди комнаты и села перед телевизором смотреть тревел шоу Блейка. Оно только началось, как кто то открыл ключом входную дверь. На пороге стоял Жизнь в новом блейзере.
– Где ты взял ключ?
– Сделал дубликат, когда ты спала. – Он снял блейзер и бросил ключи на полку, как дома.
– Спасибо, что спросил у меня разрешения.
– Оно мне не нужно, твоя семья подписала бумаги, там есть этот пункт.
– Эй эй эй! Осторожно! Снимай туфли, ковер только почистили.
– А что это ты смотришь?
Он послушно снял туфли и уставился на неподвижное изображение – я нажала на паузу.
– Передачу Блейка.
– Да? – Он задрал бровь. – Я думал, ты никогда ее не смотришь.
– Иногда смотрю.
– Как часто?
– Только в воскресенье.
– Так она и идет только в воскресенье. – Он взял себе другой табурет и сел рядом. – Не похоже, что ковер почистили. Выглядит точно так же.
– Потому что он еще влажный. Высохнет, будет заметно.
– Ну и как они?
– Кто – они?
– Которые чистили.
– Он был один.
– И?
– Очень славный, все хорошо сделал. Ты можешь помолчать? Я хочу посмотреть.
– Подумаешь, слова нельзя сказать.
Мистер Пэн вспрыгнул ему на колени, и мы молча уставились в телевизор. Блейк взбирался на гору, на нем была темно синяя футболка, мокрая от пота на спине, и под ней перекатывались мышцы. Я сравнила их с мышцами Донала. Удивительно – впервые, глядя на Блейка, я с кем то сравнила его не в его пользу.
– У него искусственный загар?
– Заткнись.
– Он сам выполняет все трюки?
– Заткнись.
Я нажала на паузу, выискивая ее в кадре. Нету.
– Что ты делаешь?
– Заткнись.
– Что за странная блейкомания, не пойму.
– Да нет никакой мании.
– Я про вчерашний вечер. Знаю знаю, ты не хочешь об этом говорить, но, по моему, это необходимо. Слушай, вы расстались три года назад. Чего твои друзья так переживают из за этого до сих пор? Их настолько волнуют ваши отношения?
– Блейк – центр притяжения. – Я смотрела, как он карабкается по скале. – Мы оба были ядром нашей компании, хочешь верь, хочешь нет. Мы все устраивали, придумывали, организовывали: вечеринки, поездки, праздники. – Я нажала на паузу, рассмотрела кадр, потом нажала обратно. – Блейк очень заводной, все его любят.
– Я – нет.
– Вот как? – Я с удивлением посмотрела на него, но сразу вернулась к телевизору, чтобы ничего не пропустить. – Ну, ты предвзято настроен, поэтому ты не в счет.
Я снова нажала на паузу.
– Зачем ты это делаешь?
– Заткнись.
– Пожалуйста, перестань говорить, чтобы я заткнулся.
– Тогда заткнись, пожалуйста.
Он досмотрел передачу молча, лишь изредка отпуская ехидные замечания. Блейк закончил свое путешествие в Марракеше, на центральной площади Джемаа эль Фна, где прикупил пару экзотических сувениров и попробовал себя в роли заклинателя змей – Жизнь тут же ввернул, что Блейк сам тот еще гад ползучий, – а потом расположился за столиком на веранде кафе и, как обычно, подвел итог всей поездки: «Как кто то однажды справедливо сказал: мир – это книга, и, если ты не странствовал, ты прочел всего одну страницу».
Жизнь застонал и сделал вид, что его сейчас стошнит.
– Сколько патетики.
Я удивилась: мне как раз понравилось это изречение.
Затем Блейк подмигнул. Я нажала на паузу, чтобы продлить мгновение – в этом сезоне я больше его не увижу, это последняя передача. Какое то время придется довольствоваться только разговорами Партии Блейка – и то если мы будем общаться.
– А ты не думаешь, что он тебя бросил, потому что он гей?
Я скрипнула зубами от злости и с трудом удержалась от того, чтобы спихнуть свою Жизнь с табурета. Это бессмысленный жест – все равно что нос себе отрезать назло своей же физиономии.
Следующий кадр мелькнул на одну секунду, но мой тренированный глаз успел его отфиксировать. Даже тот, который хуже видит – когда мне было восемь лет, Райли метко выстрелил в него жеваной бумагой из шариковой ручки. Несомненно, мне помогло мое параноидальное сверхъестественное чутье – стоило камере на миг выхватить ее из толпы, я нажала на паузу. Вот она. Дженна. Гиена. Из Австралии. Вроде бы она. За столом, заставленном едой, сидели человек десять двенадцать. Прямо Тайная вечеря какая то. Я вскочила и едва не влезла внутрь телевизора. Если это она, то больше ей не вечерять.
– Эй, а ковер? – сказал Жизнь.
– К черту ковер, – злобно отмахнулась я.
– Ух ты.
– Маленькая… – Я вертела головой перед экраном, пытаясь получше их разглядеть. Они как раз подняли бокалы, провозгласив тост, и смотрели друг другу в глаза, во всяком случае, она смотрела на него, а он куда то ей за спину, но точно в ее направлении. – … Сучка.
Да, несомненно, они подают друг другу тайный знак. Как соединяются эти бокалы, так мы с тобой соединимся этой ночью? У меня заныл живот. Я изучила тарелки, стоящие перед ними, проанализировала язык их жестов, и кровь бешено застучала у меня в голове, а сердце готово было выскочить из груди. Мне страшно хотелось забраться в чертов телевизор и засунуть чертовы марокканские тефтельки ей в глотку.
– Да что такое с тобой творится? – спросил Жизнь. – Ты что, рехнулась? И зачем ты весь ковер истоптала, ненормальная?
Я обернулась и смерила его самым что ни на есть решительным взглядом. Это не составило большого труда – я была исполнена глубочайшей решимости.
– Я поняла, зачем ты здесь.
– Зачем? – с тревогой осведомился он.
– Ты здесь, потому что я все еще люблю Блейка. И теперь я знаю, какая у меня мечта. Я знаю, чего я хочу больше всего на свете, и мне плевать, кто что скажет. Я хочу его обратно. И я его верну.
– Я должна поехать к нему, – сказала я, нервно мотаясь по комнате.
– Нет.
– Мы должны поехать.
– Нет, уж точно.
– Именно для этого ты здесь.
– Люси, – спокойно сказал он, – я здесь, потому что ты живешь иллюзиями.
– Я его люблю, – сообщила я, расхаживая туда сюда и пытаясь продумать план, как мне его вернуть.
– Ты портишь ковер, вот все, что ты делаешь.
– Я знаю, она положила на него глаз. Я это поняла сразу же, с первой встречи, еще когда она спросила, что он будет пить. Она так это сказала… Хотите льда? – Я изобразила ее гнусный голосок. – Хотите льда или лимон?
– Боже, да о ком ты говоришь?
– О ней. – Я наставила пульт на застывшую картинку в телевизоре, словно это был пистолет. – О Дженне. Дженне Андерсон, – выплюнула я ее мерзкое имечко.
– А кто она такая?
– Ассистент режиссера. Я не могла понять, в офисе она работает или ездит на съемки с группой. Теперь точно знаю – ездит. Так, где мой комп?
Я проскакала по чистому ковру и открыла лэптоп. Жизнь мрачно наблюдал за мной со своего табурета. Зашла на ее страницу на «Фейсбуке» и проверила статус.
– О, дьявол!
– Что еще?
– Она обновила свой статус.
– И кто она теперь? Пастушка? – Он смотрел на экран, где Дженна сидела в окружении мужчин в бурнусах.
– Нет. – Я лихорадочно соображала. Надо доверять своей паранойе, надо к ней прислушиваться. – Я уверена, что у нее выложены фотографии, где они вдвоем, и что там куча комментов, вообще всякой информации. Если б я могла войти, я бы все увидела и окончательно удостоверилась.
– А разве для этого она не должна занести тебя в друзья?
– Ты думаешь, мне это не пришло в голову уже сто лет назад? Но она сказала «нет», австралийская сучка.
Жизнь печально присвистнул.
– Тебе надо было подкатиться к ней под чужим именем.
– Я так и сделала.
– Тогда под своим.
– Ты спятил? Как шпион может работать под своим именем?
– А, так ты шпион. Ладно, двойной агент, успокойтесь ка для начала.
– Не могу успокоиться. Они только только сошлись, эту парочку еще можно разбить, – с надеждой проговорила я. И поскакала из кухни к своей кровати, доверху заваленной вещами.
– Ну осторожней же, ковер!
– Да пошел бы этот ковер, – в сердцах заявила я. – У меня жизнь решается.
Я добралась до гардероба, вытащила сверху чемодан и стала запихивать туда что под руку попадется. Без всякой системы и логики, но сам процесс сборов меня успокаивал.
– Я твоя жизнь, и я тебе говорю: остановись на минуту и подумай головой.
Пришлось подчиниться – он мне нужен. В голове у меня уже созрел план, и ему там отведено центральное место.
– Ты не можешь собрать чемодан и ринуться за ним в… – он посмотрел в телевизор, – Марроко.5
– Я не собираюсь в Марроко, я поеду в Уэксфорд.
– Как это светски, как гламурно. Если б Тельма и Луиза догадались поехать туда, у них и жизнь бы сложилась по другому.
– Его школа приключений находится там. Выеду прямо сейчас на Себастиане – к утру доберусь.
– Если ты поедешь на Себастиане, вряд ли ты вообще туда доберешься. К тому же тебе с утра на работу.
– Ненавижу эту работу.
– Ты вроде говорила, она тебе нравится.
– Я врала. Я люблю Блейка.
– А говорила, тебе наплевать на него.
– Врала. Работу ненавижу, а Блейка люблю.
Он вздохнул:
– Тяжело с тобой. Шаг вперед, два назад.
– Я должна поехать, – продолжала я уже поспокойнее. – Ты здесь именно ради этого, я уверена. Когда ты ушел, я посмотрела в Интернете, о чем люди мечтают. Ты был прав, у меня нет мечты, и это очень грустно, она должна быть у каждого.
– Даже не знаю, что грустней – не иметь мечты или выискивать чужие мечты в Интернете.
– Это было для вдохновения – и знаешь, что написал один человек? – У меня даже дыхание перехватило, когда я вдруг поняла, насколько это оказалось мне близко. – Он написал, что хочет однажды, как нибудь, где нибудь встретить свою настоящую любовь, которую давно потерял. – Я чувствовала, что мой голос дрожит. – Разве не романтично?
– Не очень, если настоящая любовь – самодовольный гад с искусственным загаром.
– Ну перестань, – попросила я, – когда ты с ним познакомишься, он тебе понравится. Он всем нравится.
– А ты ему – нет, – резко сказал он. – Он бросил тебя. Три года назад. Почему ты думаешь, что за это время что то изменилось?
Я нервно сглотнула.
– Потому что я изменилась. Ты мне помог. И теперь я ему понравлюсь.
Жизнь закатил глаза. Ему страшно не хотелось соглашаться, но он ничего не мог поделать.
– Ладно, я поеду с тобой.
Я подскочила от радости и обняла его. Он не отреагировал.
– Но ты обещаешь мне, что завтра пойдешь на работу. У тебя и так масса проблем, и ничего хорошего не будет, если ты завтра не придешь. А еще ты съездишь к маме. К Блейку можно поехать во вторник, после работы. Ты управишься за ночь туда обратно. И в среду выйдешь на работу.
– Я думала, ты хочешь, чтобы я занималась своей жизнью. Что работа отвлекает меня от важных вещей.
– Иногда да, но не сейчас. В данном случае все наоборот.
– Что бы это значило?
– Что Блейк отвлекает тебя от важных вещей.
– Ты так говоришь, как будто я нарочно переживаю не те эмоции. Как будто я такая умная, что все это подстроила.
– Нет, ты не умная, ты бестолочь. Причем зашоренная. И настолько задурила себе этим Блейком голову, что не разглядела бы самого замечательного мужчину, даже если бы он стоял прямо перед тобой.
Я прищурилась и внимательно на него посмотрела – о чем это он, интересно.
– Нет, я не о себе.
– Фу у!
– А он, может, стоит у тебя под дверью, – загадочно произнес Жизнь.
В дверь позвонили. Я похолодела. Затем взяла себя в руки – я не верю в знаки, я не верю даже GPS навигатору. Вопросительно посмотрела на Жизнь.
Он улыбнулся и пожал плечами:
– Услышал шаги в коридоре, подумал, почему бы не воспользоваться удачным моментом.
Я фыркнула и пошла открыть. Это был чистильщик ковров. Я совсем о нем забыла.
– Простите, что задержался, долго пришлось возиться с одним заказом, а позвонить не мог – у меня батарейка сдохла, так что на следующий вызов я тоже уже опоздал, и теперь отец будет возмущаться. Можно я воспользуюсь вашей зарядкой или позвоню от вас… – Он зашел в квартиру и увидел Жизнь. Кажется, это его слегка смутило. Он вежливо кивнул: – Привет.
– Привет. Я друг Люси, – Жизнь поболтал ногами, сидя на высоком табурете, – просто друг, ничего романтического.
Донал рассмеялся:
– О'кей.
– Ну, теперь, когда есть кому присмотреть за этой безумной леди, я ухожу. – Он слез с табурета. – Все следы на ковре оставила она. Неистовая, неуправляемая, мятущаяся безумица.
Донал посмотрел на пол.
– Вы здесь борьбой занимались?
– Фигурально говоря, да, – согласился Жизнь.
– Ты не можешь уйти, нам еще столько всего надо обговорить, – с тревогой сказала я.
– О чем?
– О поездке. – Я сделала большие глаза.
Донал поднял чемодан с пола.
– В Уэксфорд, – мрачно пояснил ему Жизнь.
– В загородный спортивно развлекательный центр, – сказала я.
– Да, ни много ни мало, в Бастардстаун. – Жизнь издевательски задрал бровь.
– Точно. Там этот парень, который передачу ведет по ТВ, обосновался. Я видел рекламу. Блейк… не помню как.
– Блейк Джонс, – сообщила я горделиво.
– Именно. – Донал скорчил гримасу, и я поняла, что ему Блейк тоже не нравится. – И помните, – мастерски пародируя аристократический акцент, изрек он, – я знаю только то, что ничего не знаю.
Жизнь громко расхохотался и поаплодировал:
– Очень похоже. Правда, Люси?
Я сердито нахмурилась.
– Он ее бывший парень, – поспешил уведомить Донала Жизнь, и тот немедленно перестал улыбаться, встревоженно глядя на меня.
– Простите, ради бога. Я не хотел сказать ничего такого.
– Не беспокойтесь, – весело махнул рукой Жизнь. – Или, как сказал бы Блейк: «ничему из того, что стоит знать, нельзя научить».
Донал прыснул, но ради меня тут же сделал вид, что закашлялся.
– Ладно, нашу поездку мы можем и завтра обсудить, а сейчас дай человеку телефон, он хотел отцу позвонить.
– У меня батарейка садится.
– Люси, – с нажимом произнес Жизнь, – дай ему свой телефон.
– Батарейка почти разряжена, – внятно произнесла я.
– Отлично, ты сама меня вынудила. – Он повернулся к Доналу: – Донал, я не друг Люси. Я ее жизнь. Пытаюсь помочь ей разобраться с тем бардаком, в который она ее превратила. А вы, как я вижу, прекрасно помогли ей с уборкой. Я нахожусь при ней, потому что она во мне нуждается, но сейчас начинаю сильно подозревать, что она нуждается в медикаментозном лечении.
Я ахнула от негодования.
– Ты наврала насчет батарейки, – развел он руками.
Я открыла рот, но ничего не смогла выговорить и закрыла его обратно. Сунула руку в карман и протянула телефон Доналу.
– Пойдем, я тебя провожу, – сказала я Жизни и направилась к двери. Когда Донал уже не мог нас слышать, сердито прошипела: – Запиши это в счет издержек. Мне за свои звонки платить нечем, а за чужие и подавно.
– Я тебе дам пятьдесят центов, – весело ответил Жизнь. Сверкнула белозубая улыбка – он просто на глазах хорошеет, однако. Жизнь ушел, а я вернулась в комнату.
Донал смотрел на мой телефон с таким видом, точно узрел привидение.
– Что? – обеспокоилась я. – Что случилось?
– Откуда у вас эта фотография? – Он протянул мне мобильник – с экрана смотрели синие глаза Дона Локвуда.
– Тот, кому они принадлежат, прислал мне их фото. – Я смутилась. – А что?
Судя по его лицу, он вдруг что то понял.
– Они принадлежат мне.
– О чем вы говорите? – Я прислонилась к двери и лихорадочно перебирала в уме разные варианты. Но думать мне мешал гнев. О'кей, я не знаю Дона Локвуда, я ошиблась номером, но я была с ним честна, как ни с одним человеком – включая и себя – за последние два года, а может быть, и за всю жизнь, и мне было ужасно обидно, что он меня обманул.
– Зачем он сфотографировал ваши глаза и послал мне?
Он широко усмехнулся:
– Нет, это я их сфотографировал. И я их послал. Я Дон, Люси.
– Нет. Вы Донал, у вас так на рубашке написано.
А рубашка врать не будет, на то она и рубашка.
– Это мама вышила. Моя мама – единственный человек на свете, который зовет меня Донал. Люси… – он протяжно произнес мое имя, – ну конечно , вы абсолютная Люси.
Я молча смотрела на него, пытаясь все это осознать, а он снял кепку, немного смутившись, взъерошил волосы и поглядел на меня. И тут – бам м! Его взгляд проник мне в самое сердце, и я невольно откинула голову назад, точно меня ударило. Именно в эти глаза я смотрела всю неделю, а теперь они мигают, улыбаются мне, и замечательный нос, и красивые губы тоже весело улыбаются. А я от этого млею и таю.
– Я у вас на скринсейвере. – Он с важной ухмылкой помахал моим телефоном.
– Я подумала, что глаза хороши. Не так хороши, как ухо, но все же.
Он повернулся в профиль и продемонстрировал левое ухо.
Я восхищенно присвистнула, и он засмеялся.
– Я знал. – Он потряс головой. – Я был уверен – смотрел на вас и не сомневался, что я вас знаю. Так значит, номер все таки был правильный.
– Иногда неправильный номер – самый правильный, – сказала я по большей части сама себе, вспомнив глубокомысленную сентенцию Жизни. Я думала, он говорит фигурально, а оказалось, вполне буквально. И все же как это так получилось? – Но в приемной меня соединили с номером фирмы, а не с вашим мобильным.
– Вы же звонили в выходной. Отец в выходные не работает, вас автоматически переключили на мой мобильник.
– Какая же я тупица. А я услышала шум в пабе, музыку и решила…
– Вы не тупица, – ласково сказал он. – Вы просто балда.
Я засмеялась.
– И сегодня мы целый день друг с другом переписывались.
Так так так. Значит, девица, которую я ненавидела за то, что он беспрерывно шлет ей сообщения, – это лично я. Смешно.
– Да, и настоящие профи на работе, между прочим, так себя не ведут.
– Ничего не мог с собой поделать. А вы, кстати, не ответили на мое последнее сообщение, что очень невежливо. – Он протянул мне мой телефон.
Я открыла последнее сообщение и прочитала еще раз:
А чего я хочу больше пребольше всего? Увидеться с вами.
Он выжидающе смотрел на меня, но вместо того, чтобы ответить вслух, я быстро напечатала:
О'кей. Встретимся и попьем кофе, минут через пять?
Отложила телефон и, не обращая на него внимания, пошла на кухню, открыла буфет и достала растворимый кофе и две чашки.
– Что вы делаете? – спросил он, подойдя ближе.
Я ничего не ответила и продолжала готовить кофе. Его телефон просигналил. Краем глаза я видела, что он прочел сообщение и набрал ответ. А потом, не глядя на меня, направился к кровати и стал разгружать с нее вещи, расставляя мебель по местам. Я наблюдала за ним, дожидаясь, пока вскипит чайник.
Мой мобильник ожил.
Заканчиваю работу. Встречаемся через пять мин.
Я улыбнулась. Мы занялись каждый своим делом: я накрывала на стол, а он собирал диван. Наконец он закончил и пришел на кухню.
– Привет, – сказал он весело. – Дон Локвуд. – И протянул мне руку.
– Я знаю, – ответила я и поставила перед ним кофе. – Как работа?
Он посмотрел в свою чашку, точно решал, пить ему кофе или нет, а затем поставил ее на стойку. Подошел ко мне, забрал у меня мой кофе и поставил его туда же. Нежно, очень нежно провел рукой по моей щеке, наклонился и поцеловал меня. С тех пор как в двенадцать лет я танцевала на дискотеке с Джерардом Луни под три медленные песни подряд, у меня ни с кем не было такого долгого поцелуя. Мы не могли и не хотели его прерывать, а потому медленно перешли с линолеума на свежевычищенный, слегка еще влажный ковер, а затем словно взлетели и очутились уже на кровати.
– Я придумала новый текст для вашего рекламного ролика, – сказала я ему позже тем вечером, лежа на боку и опершись на локоть, чтобы лучше его видеть. Изобразила голос за кадром: – «Мы очистим ваши ковры и обновим вашу кровать! Пока вы на работе – мы все сделаем за вас! Самое соблазнительное предложение сезона!»
Он засмеялся и подхватил:
– «Долой старые покрытия: мы покроем ваш прекрасный пол по новому!»
Я шутливо шлепнула его по плечу.
Он тоже лег на бок, и теперь мы удобно расположились лицом к лицу.
– Расскажи мне о своей жизни.
– Да ну, – пробурчала я, – это получается уже серьезный разговор в постели.
– Нет, я имею в виду не про то, как ты живешь, а о том парне, что здесь сегодня был. Бог мой, уж не решила ли ты, что я тобой заинтересовался?
– Нет, конечно! Надеюсь, ты просто мною воспользовался, – рассмеялась я.
– Именно. – Он придвинулся поближе.
– Ты что нибудь знаешь о всяких таких вещах?
– Я знаю, что Жизнь с тобой связывается, вы встречаетесь и кое что начинает меняться. Читал интервью какой то тетки в журнале, пока сидел в очереди к зубному.
– У нее были вздыбленные феном волосы и она стояла рядом с вазой с лаймами?
– Таких подробностей я не помню, – засмеялся он. – Но в итоге она вроде вполне счастлива.
Он внимательно смотрел на меня, и я ждала, что он, подобно всем остальным, спросит – несчастна ли я, но он промолчал, возможно почувствовав, что я напряглась, как гладильная доска.
– Я не встречал еще никого, к кому приходила бы Жизнь. Ты первая.
– Есть повод возгордиться.
– Не знаю, как насчет гордиться, но стесняться точно нечего.
Я расслабилась.
– Ты что, все таки стесняешься?
– Отстань. Расскажи мне лучше какой нибудь неприличный анекдот.
– Давай лучше я покажу тебе кое что неприличное.
Что он и сделал.
Я не удержалась и захихикала:
– Вот спасибо.
– Обращайся, всегда рад угодить.
Мне было хорошо с ним, уютно и тепло. Но постепенно во мне нарастало беспокойство. Я не была с мужчиной уже почти три года, если не считать биржевого маклера десять месяцев назад. А у меня дома, здесь в студии, ни разу не был не только мужчина, но и вообще никто – даже из друзей и родственников. Дон увидел мой мирок, который я создала исключительно для себя, и, хоть я наслаждалась каждой секундой с ним рядом и ни разу за это время не вспомнила о Блейке, теперь мне хотелось, чтобы Дон встал и ушел. Я начала думать, что совершила ошибку. Возбуждение, охватившее меня пару часов назад, когда я приняла решение вернуть Блейка, нахлынуло с новой силой. Я подумала про Дженну, австралийскую шлюху, и, представив себе, что, быть может, они тоже лежат в кровати вдвоем, обнаженные, мысленно заскрежетала зубами.
– Ты как? – спросил он. – Все нормально?
– Угу.
Мне очень хотелось побыть одной. Но было темно, вечер воскресенья, и я не знала, предпочтет ли он остаться или уйти, поблагодарив меня за все.
– Ничего, что ты пропустишь какую то важную встречу? Ты вроде говорил об этом?
– Да ерунда. Это уже не важно.
– Но если тебе надо уйти, я не обижусь. Я все понимаю.
– Меня родители ждали сегодня на ужин, но ты угостила меня гораздо более изысканным блюдом. Так что все в порядке.
Я попыталась выдумать еще какой нибудь предлог, чтобы его спровадить. Обычно девушки изобретают поводы, чтобы мужчина остался.
– О чем ты думала?
– Когда?
– Ты знаешь когда. – Он нежно погладил меня по руке. – Ты ускользаешь от меня. Только что была здесь, и вот уже убежала.
Движения его стали более настойчивыми, он говорил очень ласково, и вскоре я снова была уже полностью с ним рядом.
– О, вот ты и вернулась.
Он придвинулся и поцеловал меня, а потом еще – страстно и головокружительно долго.
И, несмотря на все старания напомнить себе, что я люблю Блейка, я полностью отдалась своим чувствам и ему.
Он не храпел. Он спал так тихо, что я слегка сомневалась, здесь ли он вообще. Кожа у него была теплая, а не горячая, как у Блейка. Лежа на своей стороне кровати, он ни коленкой, ни рукой не нарушал границу. От него пахло мятой, но на вкус он был солоноватый от пота. И хотя я обдумывала, что из вещей взять с собой в поездку и что я скажу Блейку, когда увижу его, я подвинулась на теплой простыне и нашла его руку. Во сне он раскрыл свою ладонь и обхватил мою. Так я и заснула. А затем пришел Жизнь, открыв дверь своими ключами.
Он бросил их на полку, и я проснулась. Дон подскочил рядом со мной. Спросонья он, видно, не разобрался, где находится, и немедленно приготовился к обороне.
– Все в порядке, – лениво протянула я, – это он.
– Кто? – Дон так напрягся, точно явился мой тайный любовник. Теоретически в этом не было ничего невозможного, но вряд ли тот стал бы распевать «Песню Земли» Майкла Джексона.
– Моя Жизнь, – пояснила я с виноватой улыбкой.
– В шесть утра? – Он посмотрел на часы.
– Он ранняя пташка.
– Ясно. – Дон улыбнулся. – Как он, одобрит все это?
Неожиданно пение смолкло и пластиковые пакеты перестали шуршать.
– Я слышу, кто то разговаривает? – пропел Жизнь. – Я слышу мужской голос? Мужчина в постели крошки Люси?
Я закатила глаза и нырнула под одеяло. Дон крякнул и прикрылся простыней.
– О о о, Лю у си и, – голосил Жизнь во все горло, все ближе к нам, – ты плохо себя вела а, я наде е е юсь? О, вот и вы. – Жизнь встал у изножья кровати. – Да!
Я расхохоталась, потому что Жизнь громко заулюлюкал от радости.
– Смотри ка, одобрил, – ухмыльнулся Дон.
– Конечно одобрил, ведь теперь нам не придется платить за чистку ковра, не так ли? Люси, твой план сработал. Эх, видели бы вы, что она сотворила с мойщиком окон.
– Я не потому провела с ним ночь, что не хотела платить за ковер. Хотя это очень любезно с твоей стороны, Дон, спасибо большое.
Дон рассмеялся. Жизнь присел на кровать. Я спихнула его ногой, и он покорно удалился, но через две минуты вернулся с подносом, который поставил Дону на колени.
– Не знаю, что вы любите: мармелад, джем или мед. Поэтому я принес все.
– А как насчет меня?
– Ты сама о себе позаботься.
Дон весело присвистнул:
– Вы со всеми ее мужчинами так обращаетесь?
Жизнь прилег у нас в ногах и захихикал.
– Дон, на свете не хватит хлеба, чтобы сделать тосты всем ее любовникам.
Дон заржал.
– Он тебя не раздражает? Ничего, что он тут болтается? – Я была удивлена.
– Ну, он же часть тебя, верно? – Дон намазал тост джемом и протянул мне.
Жизнь многозначительно задрал бровь и посмотрел на меня. Он был очень мил, но я хотела, чтобы он ушел, и чтобы Дон тоже ушел. Я должна подумать о поездке к мужчине, которого люблю.
– Ты выглядишь всклокоченной, – сообщил Жизнь, потянувшись за тостом. Затем он по приятельски посмотрел на Дона. – Вы, наверное, думаете, что она черт знает как выглядит? Не стесняйтесь, мы оба знаем, что это правда. Она отнюдь не жаворонок. Да что там, она и в час дня бывает кошмарновата.
Дон засмеялся.
– Люси прекрасна, – сказал он и сделал мне еще один тост.
Жизнь не стал спорить, он просто внимательно меня изучал, слегка наклонив голову.
– Спасибо, – поблагодарила я Дона, но аппетит пропал. Он очень славный, но все это совсем некстати. Чем милее он себя вел, чем паршивее я себя чувствовала.
– Не означает ли это, что наше небольшое путешествие отменяется? – спросил Жизнь, словно нарочно решил затронуть больную тему.
– Нет, – хмуро ответила я, разозлившись, что он упомянул об этом при Доне. – И вообще, не мог бы ты оставить нас вдвоем?
– Не мог бы, – вызывающе отказался он.
– Если ты не уйдешь, ты об этом пожалеешь.
– Ты мне угрожаешь?
– Да.
Он откусил половину тоста и даже не шелохнулся.
– Отлично. – Я сбросила одеяло и голышом направилась в ванную – он аж поперхнулся, а Дон весело, как мальчишка, гикал и хлопал себя по коленке.
В залитой светом ванной я стояла под душем и переживала, что они остались вдвоем. Что они там обсуждают, интересно. Не важно, черт с ними. Мне не хотелось выходить к ним, и я так долго плескалась и напустила столько пару, что уже даже двери было не видно. Мне невмоготу смотреть Дону в глаза. Что бы ни было этой ночью между нами, по сравнению с чувствами к Блейку все это не имеет значения. Намылив голову шампунем в третий раз, я подумала: а почему, собственно, я решила, будто Дон хочет от меня чего то большего? Возможно, его полностью устроит одна ночь, проведенная вместе? Эта мысль меня приободрила, и я наконец выключила воду.
Снаружи было тихо. Я выбралась из ванны и прислушалась. Они негромко о чем то говорили, слов не разобрать. Тогда я протерла зеркало полотенцем и воззрилась на красное распаренное лицо, хмуро взиравшее на меня. Лицо скривилось и вздохнуло.
– Прекрати, Люси, – строго велела я отражению. – Наплюй на все и верни Блейка.
Почему то это меня не вдохновило, а слегка напугало. Я не знала точно, чего же я хочу, и, кажется, у меня потерялась цель.
Когда я пришла к ним на кухню – полностью одетая, – они умолкли. На столе стоял омлет и две чашки кофе. Они посмотрели на меня: Дон ласково, а Жизнь искоса. Мистер Пэн встретил меня из гнезда в туфлях на подоконнике очень неодобрительным взглядом – я сама так смотрю на него, когда он писает где не надо, – видимо, он считал, что я не права.
– Понятно, меня обсуждаете, – сказала я и включила чайник.
– Я твоя жизнь, а он только что провел с тобой ночь, что ж нам еще обсуждать? Он оценил тебя на четверку по десятибалльной шкале, кстати говоря.
– Не слушай его, Люси.
– Не буду.
– В кофеварке тебе кофе остался, – мимоходом заметил Жизнь.
– Вот спасибо. Кофе ты мне оставил, а завтрак не сделал?
– Завтрак готовил не я, – фыркнул он.
– О, прости. – Я посмотрела на Дона.
– Он в микроволновке, разогревается.
– Спасибо.
Не очень обнадеживающее поведение для человека, который больше не хочет с тобой общаться, но все же шанс есть. В задумчивости я открыла дверцу, чтобы взять омлет.
– Осторожно, тарелка горячая, – предупредил Дон, но я пропустила это мимо ушей и взяла ее голой рукой. Она была очень горячая! Я взвыла от боли, а Дон уже вскочил и бросился ко мне.
– Дай я посмотрю. – Он осторожно взял мою руку и немедленно повел меня к раковине, встал рядом и, не отпуская меня, держал ее под струей холодной воды. Наконец рука у меня совершенно заледенела, и я хотела закрыть воду, но он твердо сказал: – Нет, надо держать не меньше пяти минут.
Я открыла рот, чтобы возразить, но молча закрыла его обратно.
– Как ты этого добиваешься? – поинтересовался Жизнь.
– Чего именно?
– Чтоб она не спорила?
Дон усмехнулся, ничего не ответил и продолжал заниматься моей рукой с самым озабоченным видом.
– Да чего уж, все равно придется ампутировать. – Жизнь отправил в рот очередную порцию омлета.
– Ты такой заботливый, – кивнула я, – просто прелесть. Вот у Дона бы поучился.
– Он с тобой спит, ему приходится притворяться.
Он шутил и ерничал, но я видела, что Дон ему очень по душе. Он просто сиял и выглядел лучше некуда – в новом темно синем пиджаке, идеально подобранном под цвет глаз. Да, из бесцветно мышино серых они стали темно голубыми. Он больше не шмыгал носом, да и сам нос как будто уменьшился, зубы сияли белизной, дыхание посвежело, и вообще он превратился в настоящего симпатягу. Он подначивал меня, но я знала, что это любя. Казалось бы, я и сама должна быть счастлива, но что то меня угнетало. Что то было не так.
– А чего это ты так вырядился?
– Сегодня вечером я ужинаю с твоими родителями.
Услышав это, Дон глянул на меня с сочувствием.
– Точнее, даже не я, а мы. Мы сегодня вечером идем к ним в гости. Вчера я позвонил им и пообщался с очень приятной дамой по имени Эдит. Она чрезвычайно обрадовалась, узнав, что мы придем вдвоем, и сказала, что немедленно предупредит твоих родителей о нашем визите, а также обещала приготовить нечто вкусное.
Так, похоже, у меня мини приступ паники.
– Ты хоть немного соображаешь, что делаешь?
– Да. Я вместо тебя проявляю элементарную вежливость по отношению к родителям. За что ты должна быть мне благодарна. Твоя мама нуждается в помощи, а ты и ухом не ведешь. Кстати, она и в вашей помощи нуждается, – он посмотрел на Дона, – там в гостиной кофейное пятно на персидском ковре. Ужа а асное. – Он скорчил страдальческую мину. – Так что я дал им ваш телефон.
Ну, это уж вообще ни в какие ворота. Я тут пытаюсь потихоньку избавиться от Дона, а он фактически приглашает его в дом к моим родителям. Теперь их будет двое – тех, кто был у меня в студии и в Глендалохе.
– Нет, ты не понимаешь, насколько все это ни к чему. Ей абсолютно не нужна моя помощь, она великолепно сама все устроит. Она собственные похороны организует на высшем уровне и без чьей либо помощи, уж поверь мне. А отец… о господи, что же ты наделал! Он с тобой познакомится? Да ему же не о чем будет с тобой говорить в принципе.
Я горестно прижала к щеке здоровую руку, а потом вдруг осознала, что Дон тоже здесь и все это слышит. Поэтому выпрямилась и продолжила как ни в чем не бывало:
– Погода сегодня вроде хорошая, да?
Жизнь покачал головой, глядя на Дона. А Дон, который все еще держал мою руку под ледяной водой, вдруг сделал что то неуловимое, как то всем своим существом, молча и без единого жеста, дал мне понять, что он меня поддерживает.
Мы вышли на улицу и встали в тени моего дома. Через дорогу, в парке, светило утреннее солнце, но здесь было прохладно и ветер задирал мне платье, а я пыталась прижать его к ногам, хотя ничего такого, чего Дон не видел бы ночью, под платьем не обнаружилось бы. Но теперь все было по другому.
– Подвезти вас на машине супергероя? – предложил Дон, но я слышала неловкость в его голосе. И дело было не только в его странноватом авто, но и в том, что сейчас утро, ночь превратилась в новый день, а он все в той же одежде, и я держусь отстраненно вот уже не меньше получаса. Ему не за что ухватиться.
– Нет, спасибо, я поеду на своей, нам же вечером к родителям.
Настал самый ужасный момент: как прощаться – пожать руки, поцеловаться, кивнуть, не дотрагиваясь друг до друга?
– У меня завтра выходной, можем встретиться, если хочешь. Пообедаем где нибудь. Или кофе попьем, или поужинаем, или выпьем.
– Богатый выбор, – усмехнулась я, пытаясь вежливо отказаться от всего. – Я завтра уезжаю после работы. – Я чуть не сказала «и вернусь очень поздно», но, возможно, Блейк захочет, чтобы я осталась с ним раз и навсегда, и тогда мне придется нанять фургон, чтобы перевезти свои вещи в Бастардстаун, в графство Уэксфорд.
Это должно бы меня вдохновлять, но нет, почему то мне не хочется покидать свою уютную студию, к которой я так привязалась. Интересно, Блейк согласится там жить? Тот Блейк, которого я знала, не согласился бы на это ни за что на свете. Кухня крошечная, ему негде будет развернуться, чтобы готовить свои кулинарные шедевры, а если он, например, решит подкинуть блин – отработанным, артистичным жестом, – тот улетит со сковородки прямо на лампу. Нам придется сражаться за место на одежных занавесках, ведь у него куча шмоток. И он не поместится в маленькой ванне, не говоря уж о том, чтобы нам вдвоем распивать там вино, как мы, бывало, делали в пекарне по воскресеньям. Я представила себе Дженну, обвившую его ногами за талию в пенной ванне, и у меня бешено застучало сердце. Пока я обдумывала нашу совместную жизнь с Блейком, Дон напряженно смотрел на меня. Потом сказал:
– Да, разумеется, – ты же едешь к своему бывшему бойфренду.
Я не знала, что на это ответить, и промолчала.
Он откашлялся.
– Это, наверное, не мое дело, но… – Он не стал продолжать, может быть, потому что я отвернулась. Меня удивило, как он это произнес, неожиданно жестко и отчужденно. – Что ж, ладно, спасибо за вчерашний вечер.
Я взглянула на него, он кивнул и пошел к машине. Обернулся и помахал на прощание Жизни, а тот помахал в ответ. Он сел в фургон и завел двигатель. Я не хотела, чтобы все так закончилось, хоть именно я к этому и подвела, но мне не удалось заставить себя произнести ни единого слова. Так что я молча стояла и смотрела, как он уезжает, чувствуя себя распоследней дрянью, а потом развернулась и пошла к своей машине.
– Эй, – Жизнь последовал за мной, – что случилось?
– Ничего не случилось.
– Но он же уехал, совсем. Вы что, поссорились?
– Нет.
– А он предложил тебе встретиться еще?
– Да.
– И?
– Я не могу. Мы завтра уезжаем.
Я пыталась ключом открыть дверь машины, но она не поддавалась. Я сердито пыхтела, а Жизнь неодобрительно наблюдал за мной.
– Мы едем туда обратно на один вечер и завтра поздно ночью уже вернемся.
– Угу, наверное.
– Что значит – наверное?
Меня бесил ключ, и меня бесил Жизнь. Я взорвалась:
– Завтра я намереваюсь сказать человеку, которого люблю, что я его по прежнему люблю. Неужели ты думаешь, что я хоть на минуту сомневаюсь, не предпочесть ли мне в этой связи свидание с мужчиной, который ездит на желтом фургоне с волшебным ковром самолетом на крыше?
Жизнь на мгновение застыл, затем взял у меня ключ, мягко повернул его, и дверь открылась.
– Поехали, – сказал он.
– И все?
Он обошел машину спереди, открыл свою дверь и сел рядом со мной. Холодный, спокойный, сосредоточенный.
– И никаких лекций, нравоучений, психологических изысканий и метафор?
Он пожал плечами:
– Не беспокойся, жизнь, полная сожалений и угрызений, скажет сама за себя.
Он наклонился и включил радио.
Адель пела «Такого, как ты». Он сделал погромче.
Я убавила звук. Он прибавил. Какое то время я слушала, как она переживает об утраченной любви и уверяет себя, что найдет «такого, как ты», а потом переключила на новости.
Он нахмурился:
– Ты не любишь музыку?
– Люблю, но с некоторых пор не слушаю.
Он сел ко мне вполоборота и спросил:
– С каких это пор?
Я сделала вид, что задумалась.
– Года два.
– А, случайно, не два года одиннадцать месяцев и двадцать дней?
– Не могу так точно сказать.
– Очень даже можешь.
– О'кей, ты прав.
– Ты не можешь слушать музыку.
– Я не сказала «не могу».
Он снова переключил на Адель. Я вырубила радио.
– Вот, – он наставил на меня указательный палец, – ты не можешь слушать музыку!
– Ладно, не могу. Мне становится грустно. Почему это тебя так радует?
– Меня радует не это, а то, что я прав.
Мы отвернулись друг от друга, оба раздраженные и недовольные. Похоже, сегодня один из тех дней, когда жизнь мне не особенно мила.
На входе в «Мантику» я его потеряла и поднялась в лифте одна. А он, оказывается, уже был в офисе. Сидел в черном кожаном кресле, и Мышь что то быстро читала ему с листа, а он отвечал ей со страшной скоростью. Длинноносая держала в руке часы Грэма, чтобы вовремя сказать «стоп!», а Дергунчик стоял рядом и пил кофе из кружки с надписью «Лучший папа в мире». На лице его расплылась широченная улыбка. Я вошла и встала у двери.
– В каком году Люси так напилась, что пошла в салон тату и набила себе сердечко?
– В двухтысячном, – немедленно ответил Жизнь.
Я обомлела. Темой была я!
– И где эта татушка?
– На заднице.
– Поконкретнее.
Жизнь потряс рукой, вспоминая.
– Я ее видел сегодня утром… черт, где же… на левой ягодице.
– Правильно.
Грэм оглянулся и одарил меня голодным взглядом.
– В пять лет Люси сыграла свою первую роль на сцене в «Волшебнике из страны Оз». Кого она играла?
– Жевуна.
– И что с ней случилось на премьере?
– Она описалась, и ее пришлось увести со сцены.
– Правильно! – засмеялась Мэри.
– О, Люси, вы уже здесь. – Дергунчик наконец заметил меня. – Я сегодня поговорил в кафетерии насчет вашего фасолевого салата.
Я не сразу поняла, о чем он толкует.
– Сказал им, что моя коллега недосчиталась одного вида фасоли, а они, представьте, имели наглость спросить, видел ли я своими глазами салат, который вы ели. Я потребовал вызвать управляющего. Словом, опуская ненужные подробности, а их масса – ведь я провел там немало времени, убеждая их, что вы, безусловно, сказали чистую правду…
Остальные встретили радостными воплями очередной верный ответ Жизни. Но я не обращала на них внимания, растроганная тем, что, несмотря на историю с испанским, Дергунчик по прежнему мне верит.
– …они при мне проверили оставшиеся порции, и – вы были правы, там всего два вида фасоли. Не хватает белой каннеллини, которая, честно сказать, даже и не знаю как выглядит. Тогда я спросил управляющего: «Как вы намерены компенсировать отсутствие указанного продукта моей коллеге, ведь салат из трех фасолей без каннеллини – все равно что пастуший пирог без барашка или бисквит с ромом без рома?» Это просто неприемлемо.
– Ох, Квентин, – я закрыла рот ладошкой, чтобы не засмеяться, – спасибо вам большое.
– Совершенно не за что. – Он подошел к своему столу и вынул из ящика конверт. – Вот, возьмите. Это на дополнительный двойной салат, а еще бесплатный талон на ланч.
– Квентин, – я обняла его, – спасибо вам.
Он слегка смутился.
– Спасибо, что защищали мои интересы.
Открылась дверь, и вошла Рыбья Морда. Она быстро окинула всех взглядом, включая и нас с Квентином, стоявших особняком.
– Я всегда готов вас защитить, Люси, не сомневайтесь в этом, – сказал он, как раз когда Эдна проходила мимо нас.
Она настороженно поглядела на меня, явно решив, что речь идет об истории с испанским.
– Простите, – громко, чтобы привлечь мое внимание, попросил Жизнь, – вы не могли бы повторить, я не расслышал вопрос.
– Про какой язык, – застенчиво, но с любезной улыбочкой произнесла Мышь, – Люси написала в резюме, что она его знает, хотя это и неправда?
– Ну, это всем известно, – рассмеялся Жизнь. – На счет «три», хором: раз, два…
– Испанский! – дружно грянули они, и Дергунчик тоже, а потом уставились на меня и расхохотались.
Мне ничего не оставалось, как присоединиться. Надо так понимать, они меня окончательно простили.
– Значит, вы жизнь Люси. – Длинноносая присела на край стола, который Жизнь облюбовал подальше от меня. Она торчала там уже минут пять и проводила допрос с пристрастием.
– Угу, – ответил он, сосредоточенно что то печатая на своем компе и не глядя на Луизу.
– У вас такая работа?
– Угу.
– А вы работаете еще чьей то жизнью?
– Не а.
– Значит, один человек за раз.
– Угу.
– Когда она умрет, вы тоже?
Он перестал печатать и медленно поднял голову. Смерил ее долгим, внимательным взглядом. Но Длинноносая нечувствительна к намекам.
– Умрете? Я не про то, что вы вместе погибнете в автокатастрофе, а вот если она умрет где то в одном месте, а вы будете в другом, тогда как?
Он снова застучал по клавиатуре.
Луиза выдула пузырь из своей жвачки, он лопнул и прилип ей к губам. Она отцепила его длинными накладными ногтями.
– У вас есть семья?
– Не а.
Я бросила работать и посмотрела на него:
– Вы живете один?
– Да.
– А подружка у вас есть?
– Нет.
– Но вам можно ее иметь?
– Да.
– Я в смысле – иметь, ну, я про это дело…
– Да, – перебил он, – все работает.
– Но у вас, однако, нет…
– Чего, – опять перебил он, – подружки или?..
– Подружки, – поспешно сказала Луиза.
– Нет.
– Значит, один живете.
– Угу.
– И ваша жизнь вертится вокруг Люси.
– Да.
Я вдруг испытала острую жалость, даже чувство вины. Я – это все, что у него есть, и ему немного от меня перепадает. Неожиданно он посмотрел на меня, и я скорей уткнулась носом в свои бумажки.
– Хотите прийти ко мне на свадьбу?
– Не а.
Тут она наконец слезла с его стола и потащилась искать себе другую жертву, но, едва она отошла, он перестал печатать. Я глянула на него уголком глаза. Он сидел, уставившись на экран, и задумчиво покусывал нижнюю губу. Потом заметил, что я наблюдаю за ним, и спросил:
– Он звонил?
– Кто?
– Понятно кто. Мистер Чистьдодыр.
Я закатила глаза:
– Нет.
– И сообщений не присылал?
– Нет.
– Скотина.
Он был крайне недоволен.
– Да я не расстраиваюсь. – Меня позабавила его реакция.
– Люси, – он вместе со стулом повернулся ко мне лицом, – поверь, если я расстраиваюсь, то и ты тоже. Вот, посмотри. – Он ткнул пальцем в свой подбородок.
– Ой ой.
– Большой?
У него на подбородке вырос здоровенный прыщ.
– Немаленький. Сильно воспалился. Это у тебя, потому что он не звонил?
– Нет, потому что ты сделала что то, отчего он не звонит.
– Ну конечно, как всегда, я виновата.
Грэм отложил работу и с интересом прислушивался к нашему разговору. А затем дверь в кабинет Эдны открылась, и она встала на пороге. Все уставились на нее, а она посмотрела сперва на меня, а потом на Дергунчика.
– Квентин, зайдите ко мне, пожалуйста.
– Да, иду.
Он встал, подтянул штаны выше живота, поправил очки, слегка приспустил галстук и направился к ней. Ни на кого из нас он не смотрел, и от этого было еще хуже. Едва за ним закрылась дверь, я вскочила и нервно выдохнула:
– Господи, я не могу в это поверить.
– А что? – встревожилась Мэри.
– Она вызвала его к себе. – Я округлила глаза и зачем то показала пальцем на ее дверь.
– Ну и что такого? – удивилась Луиза.
– Как – что? Может, это что то важное! – Меня поразило их равнодушие. А ведь обычно как раз мне и было наплевать.
Они пожали плечами и недоуменно переглянулись.
– А ты что думаешь? – спросила я у Жизни.
Он изучал свой телефон.
– Ты не помнишь, я давал ему свой номер? Может, он позвонит мне. Или хоть сообщение пришлет. Сообщение даже лучше.
– Квентина хотят уволить, и все из за меня, – воскликнула я.
Тут они повскакали с мест и стали требовать подробностей, а Жизнь скептически скривился и снова занялся своим телефоном.
– Нет, я ничего не могу вам объяснить. – Я принялась ходить взад вперед, нервно сцепив руки. – Времени нет. Надо придумать, что сделать, чтобы его не уволили.
Они выжидающе на меня смотрели – усталые, тоскливые. Будь они в состоянии что то придумать, так использовали бы это раньше, чтобы помешать уволить всех предыдущих, а скорей всего приберегли бы это для себя. Я мерила шагами комнату, сосредоточенно размышляя.
Жизнь покрутил телефон в руках, а потом заявил:
– Видимо, сигнала нет. Пойду в холл выйду, – и выскользнул из за стола.
– Я знаю, что надо делать, – твердо сказала я.
– Что? – пискнула Мышь, но я уже решительно двинулась к кабинету Эдны, мысленно подбирая нужные слова. Распахнула дверь и ввалилась к ним. Квентин и Эдна разом повернулись в мою сторону.
– Увольте меня, – заявила я с порога. А потом встала посреди кабинета, широко расставив ноги, чтобы достойно принять удар.
– Простите? – не поняла Эдна.
– Увольте меня, – повторила я, – я не заслуживаю этой работы. – Ладно, надеюсь, Квентин меня поймет. – Я салат из двух видов фасоли. Я не отвечаю необходимым требованиям. И недостойна здесь находиться – я работаю честно и с полной отдачей только самое последнее время. А до того мне было все равно, что тут происходит.
Эдна выглядела совершенно ошеломленной. Надо, чтобы она разъярилась и уволила меня вместо Квентина. Я проглотила комок в горле и продолжила:
– Про себя я всех вас называла прозвищами. Не буду их вам говорить, но, впрочем, если хотите, могу. – И, покрепче зажмурившись, выпалила: – Ваше, Эдна, связано с головой рыбы. – Открыла глаза и в ужасе продолжала: – Я тратила кучу времени без толку. Курила в здании. Я источник пожароопасности, и по моей вине все могли погибнуть.
У меня за спиной охнула Мышь – оказывается, дверь в кабинет Эдны осталась открыта и они все слышали. Впрочем, как и Жизнь. Он успел вернуться и теперь изумленно таращил на меня глаза. Ну, он может мною гордиться: я не вру, жертвую собой, пытаясь защитить невинного человека.
– Вплоть до прошлой недели я свою работу не любила, – с окрепшим энтузиазмом продолжила я, приободренная присутствием моей Жизни, – и даже хотела, чтобы меня уволили. Но по закону несправедливости увольняли других, хороших сотрудников, а не меня, которая этого заслуживала. Я сожалею, Эдна, сожалею о том, что их сократили, и прошу вас выгнать меня, а Квентина оставить. Пожалуйста, он же не сделал ничего плохого. И ничего не знал про мой испанский, честное слово. Прошу вас, не надо наказывать его за мои ошибки. Увольте меня.
Я замолчала и опустила голову.
Воцарилась тишина. Потрясенная тишина.
Эдна откашлялась:
– Люси, я не собиралась увольнять Квентина.
– Что? – Я посмотрела на ее стол, заваленный графиками, диаграммами и схемами.
– Мы обсуждали инструкцию к отопительному котлу, я просила Квентина перевести испанский раздел.
У меня округлился рот.
Квентин вспотел и моргал с удвоенной частотой:
– Но, Люси, спасибо огромное, что вы пришли вступиться за меня.
– Э э… не за что.
Я совершенно растерялась.
– Наверное, мне следует… – Я показала пальцем на дверь.
– Думаю, что, учитывая ваши слова и все, что произошло в последнее время, вам и вправду следует…
Она не договорила, предоставив эту возможность мне.
– Уйти?
Она кивнула:
– Вам самой это не кажется разумным?
Мне было так паршиво, что дальше некуда. Поразмыслив, я кивнула и прошептала:
– Да. Наверное, так и есть. Пойду собираться. В смысле, мне ведь прямо сейчас уйти?
– Полагаю, так будет лучше, – мягко сказала Эдна. Похоже, она была сконфужена, но при этом очень рада, что я избавила ее от лишних хлопот.
– О'кей, – прошептала я. – М м… до свидания, Квентин. С вами было очень приятно работать.
Я протянула ему руку, и он смущенно ее пожал.
– Э Эдна, я рада, что мы вместе работали. – Это была ложь, но я просто не знала, что сказать. – Возможно, я позвоню вам, если мне понадобится что то типа рекомендации.
Это ее не слишком вдохновило, но она пожала мне руку и пожелала удачи.
Затем я повернулась к остальным – они выстроились в ряд в проходе между столами. Жизнь куда то исчез.
– Он ждет в коридоре, – пояснила Мышь.
Я со всеми попрощалась за руку. Они в который раз за последние дни не знали, как реагировать – выразить ли мне свою любовь или свое негодование. Затем собрала вещи, а их было не много, и помахала всем ручкой, одновременно благодаря их за все и за все извиняясь. Вышла за дверь и глубоко глубоко вздохнула.
Жизнь ждал меня. И он прямо кипел от злости.
– Какого дьявола ты это устроила?
– Не здесь. – Я понизила голос.
– Нет, здесь. Что это было, черт подери? Тебе удалось было сохранить работу, хоть я очень сомневался, что это возможно. Но ты справилась. Так что ж ты творишь? Бросаешь все к чертям? Идешь напролом и жжешь мосты? Ну что с тобой? Почему ты отвергаешь все хорошее, что попадается на твоем пути?
Он перешел на крик, и я всерьез испугалась.
– Ты что, хочешь быть несчастной?
– Нет.
– Я тебе не верю.
– Конечно не хочу.
– Ты можешь хоть однажды забыть обо всех остальных и подумать обо мне! – выкрикнул он. – Хотя бы один раз!
Ну, на недостаток внимания сейчас ему было грех жаловаться – соседние двери пооткрывались и оттуда высунулись встревоженные физиономии.
– А я думала, ты будешь гордиться мной. Я защищала Дергунчика, пусть он в этом, как выяснилось, и не нуждался, но я хотела как лучше. Я поставила интересы других людей выше, чем свои, и теперь, кстати говоря, мы можем спокойно поехать к Блейку. Я скажу ему, что люблю его. Все вышло… э э, замечательно.
Он заговорил чуть потише, но в словах его клокотала плохо сдерживаемая ярость.
– Проблема, Люси, заключается вовсе не в том, что ты не учитываешь чужие интересы, а в том, что ты абсолютно плюешь на свои. Кроме того, ты зря пытаешься представить свой идиотский поступок как акт самопожертвования, это не сработает. Ты пошла туда вовсе не для того, чтобы выгородить Квентина. Нет, ты снова все бросила, сдалась, и я не удивлюсь, если ты заранее это просчитала, чтобы побыстрее отправиться к Блейку.
Н да, надо признать, такая мысль у меня промелькнула.
– Но я его люблю, – промямлила я.
– Ах, ты его любишь. А эта твоя свежеобновленная любовь сама теперь будет оплачивать денежные счета?
– Ты рассуждаешь, как мой отец.
– Я рассуждаю ответственно. Знаешь такое слово?
– Да, – твердо заявила я. – И я буду несчастна до скончания века, если сейчас не возьму на себя ответственность за свою жизнь, не верну себе контроль над ней.
– Вернешь себе? А кто у тебя его отнимал?
Я не нашлась что ответить.
– Пожалуйста, не обвиняй меня за все подряд. Я найду другую работу.
– Где?
– Не знаю где. Надо подумать, поискать. Я уверена, что она найдется и я полюблю ее всей душой.
Он застонал от возмущения.
– Да ты ничего не любишь всей душой!
– Неправда. А Блейка?
– Блейк не станет оплачивать твои счета.
– Почему, если б мы поженились, и я бы нарожала ему детей, и не ходила бы на работу… – Я шутила, но лишь отчасти.
– Люси, у тебя была хорошая работа, а ты от нее избавилась. Поздравляю. Ты надоела мне до ужаса, когда ты наконец повзрослеешь? – Он взглянул на меня с величайшим разочарованием, а потом развернулся и пошел прочь.
– Эй, ты куда?
Я пошла за ним, но он ускорил шаг. И только у лифта я бегом догнала его. Мы ехали не одни, поэтому помалкивали. Он смотрел прямо перед собой, а я на него, надеясь, что он обратит на меня внимание. Внизу он со страшной скоростью ринулся к выходу. И мы на всех парах вымелись на улицу.
– Ну куда ты бежишь? – Я семенила за ним, как собачонка. – Мы должны поехать в Уэксфорд! И е е х у у! За мечтой! Слышишь? Жизнь? У меня есть мечта!
– Нет, Люси, ты должна поехать на ужин к родителям.
– Мы должны туда поехать.
Он покачал головой:
– Нет, я пас.
И семимильными шагами помчался к остановке. Подъехал автобус, он зашел внутрь, и я потеряла его из виду, оставшись в печальном одиночестве на автомобильной стоянке.
Приехав домой, я постаралась не смотреть на неубранную кровать и стала паковать чемодан для поездки в Бастардстаун. Какой смысл ждать до завтра, работы у меня все равно больше нет и ничто меня здесь не держит, кроме ужина с родителями… и кота.
Я постучалась к Клэр – из за ее двери доносилась мелодия «В ночном саду». Наконец Клэр открыла. Вид у нее был измученный.
– Привет, Люси.
– Вы в порядке?
Она кивнула, но в глазах стояли слезы.
– Что то с мамой?
– Нет. – По щеке у нее потекла слезинка, и она даже не вытерла ее. – Маме, слава богу, чуть получше. Конор себя неважно чувствует, вот в чем беда.
– Понятно.
– И я почти совсем не сплю. Ну ладно, – она резко смахнула слезы, – я чем то могу вам помочь?
– Ой, да нет, спасибо, у вас и так дел по горло, все нормально, я сама справлюсь.
– Нет, прошу вас, скажите. Мне будет полезно отвлечься. Что вы хотели?
– Мне надо уехать на несколько дней, и я подумала, не могли бы вы приглядеть за моим котом? Конечно, не взять его к себе, а просто кормить два раза в день, может, как нибудь в парке с ним погулять?
Она вдруг очень рассердилась.
– Что случилось, Клэр? Я что то не то сказала?
– У вас нет кота. – Глаза ее потемнели от гнева.
– Ох, я совсем забыла, что вы не в курсе. – Я понизила голос. – Он у меня уже больше двух лет, но, если кто нибудь узнает, меня выселят, а кот того не стоит, – пошутила я, а потом уже серьезно спросила: – Вы же не против, что у меня кот?
– Я его никогда не видела.
– Вон он сидит, в дверях.
– Нет там никого! Люси, это не смешно.
– Да я не смеюсь. С чего вы взяли?
– Вы говорили с Найджелом?
– С Найджелом? Кто это? Я должна была с ним поговорить?
– Это мой муж, – сердито ответила она.
– Нет! Я понятия не имею, о чем речь. Что…
Но закончить мне не удалось – дверь захлопнулась прямо перед моим носом.
– Да что за чертовщина?..
Обернувшись, чтобы спросить у Мистера Пэна, чем он успел насолить бедной Клэр, я наконец все поняла. Этот гнусный тип выбежал на лестницу, и Клэр не могла его увидеть, а потому решила, что я прошу ее приглядеть за несуществующим котом. Получилось, что я жестоко ее обидела, сама того нисколько не желая. Я поспешила за котом и нашла его у ног сварливого соседа, который никогда со мной не здоровается.
– Господи боже мой, это что же, бездомный кот? – Я потрясенно развела руками. – Да как он сюда попал? Или это кошка? Ну, кто их там разберет. Давайте я его отсюда побыстрей унесу.
Подхватив Мистера Пэна, я поспешила к себе в студию, громко приговаривая на ходу:
– Гадкий, грязный, гнусный приблудный кот, – чтобы все слышали.
Сидя за обеденным столом у родителей, я нервно сжимала руки. Поскорей бы уж покончить со всем этим. Надо набраться храбрости и сказать им, что я опять стала безжизненной – не потому что, как обычно, прячу голову в песок и замираю, притворившись сухим стручком, а потому что Жизнь не принял моих активных действий и от меня ушел. Полдня кряду я названивала ему якобы с целью извиниться, но на самом деле – чтобы он отменил семейный ужин. Он не отвечал, а после шестой попытки просто выключил телефон. Сообщение я отправлять не стала – не могла подобрать верные слова, потому что не чувствовала себя настолько виноватой, чтобы просить прощения, а неискренность он бы сразу учуял. Дурацкая ситуация: одно дело, когда ты игнорируешь свою жизнь, и совсем другое – когда она сама тебя посылает куда подальше. Уж если Жизнь от меня отступился, на что тогда вообще рассчитывать?
Вечер был слишком прохладный, чтобы ужинать в саду, и Эдит накрыла стол в парадной столовой, которой пользовались в самых торжественных случаях. Поначалу я решила, что таким манером она мстит мне за пирог, украденный у нее и выданный за мое личное произведение, а также за букет, изъятый в прошлый раз, но потом поняла – Эдит хочет представить Жизни семейство Силчестер во всем его великолепии.
Мама тоже постаралась не ударить в грязь лицом. В холле и столовой она поставила хрустальные вазы со свежими цветами, на стол постелила белоснежную льняную скатерть и достала лучшее столовое серебро. Она уложила волосы феном, надела розовато бирюзовое свободное платье от Шанель, подобрав к нему идеально гармонирующий по цвету жакет и пару своих любимых туфель лодочек на высоком каблуке.
Большинство людей называют свою столовую столовой , иногда обеденной комнатой , но Силчестеры зовут ее Дубовая зала. За это следует сказать спасибо Великому Писателю, который велел обшить здесь все стены – от пола до потолка – дубовыми панелями. Хрустальные светильники освещают эклектичную коллекцию картин, развешанных по стенам, – от абстрактных композиций маловнятного свойства до сугубо натуралистичных: мужчины в низко надвинутых на лоб твидовых кепках работают на болотах в графстве Мейо.
– Тебе помочь? – спросила я, когда мама в третий раз впорхнула в комнату с подносом столовых приборов, которых и так уже было столько, что за всю жизнь не используешь, не то что за один ужин. Теперь она принесла крошечные серебряные соусники – для горчицы, майонеза, оливкового масла и кетчупа, а также мятного соуса – каждый на своем подносике и рядом с каждым – малюсенькая серебряная ложечка.
– Нет, милая, ты наш гость. – Она оглядела стол: – Бальзамический уксус?
– Мам, и так все отлично, более чем достаточно, правда.
– Может, он захочет полить им салат из двух фасолей, который ты принесла, – невинно заметил Райли.
– Да. – Мама кивнула, соглашаясь. – Ты прав. Пойду принесу его.
– Она любит салаты, – сказала я в оправдание своему подарку.
– Очень. Особенно в пластиковом контейнере из буфета у тебя на работе. Это придает фасоли специфический шарм. – Он улыбнулся.
Я не предупредила их заранее, что Жизнь не придет. Во первых, я не знала, вдруг он все же заявится, а во вторых, идиотски рассудила, что это не имеет большого значения. Кто же мог вообразить, что они устроят в его честь парадный ужин? В воздухе ощущалось оживленное предвкушение встречи и даже, странным образом, некоторая нервозность. Да, именно так. Мама нервничала. Она суетилась, придирчиво проверяя, все ли в полном порядке. Она хотела ему понравиться и порадовать его. И Эдит тоже, что меня глубоко поразило. Строго говоря, они хотели порадовать меня, и это должно было бы мне льстить, но я, наоборот, все больше переживала. Вряд ли они легко воспримут мои новости, и чем дальше, тем паршивее мне становилось.
На воротах кто то позвонил по домофону, и у мамы сделался такой вид, какой бывает у оленя, попавшего ночью под свет фар на дороге.
– У меня волосы в порядке?
Я была так удивлена ее поведением – Силчестеры не суетятся, – что ничего не ответила, и она подбежала к зеркалу над огромным камином, где ей пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть свою макушку. Послюнила палец и пригладила выбившийся завиток.
Я оглядела стол на восемь персон и тоже страшно занервничала.
– Может быть, это и не он, а тот, что придет чистить ковер, – сказала Эдит, чтобы слегка ее успокоить.
– Кто придет? Сегодня? – У меня бешено застучало сердце.
– Твоя Жизнь любезно порекомендовал нам чистильщика ковров, сказал, что он прекрасно поработал у тебя дома. Хотя, – Эдит слегка нахмурилась, – лучше бы он пришел после ужина… Ты знаешь, по телефону он был просто очарователен, я буду очень рада познакомиться с ним лично.
– Я тоже, – сказала мама и нежно приобняла меня за плечи.
– С кем? С чистильщиком?
– С твоей Жизнью, солнышко, – рассмеялась она.
– А что случилось с ковром, Шейла? – осведомилась бабушка.
– Кто то пролил кофе на персидский ковер, и мне надо, чтобы его срочно привели в порядок, – завтра я жду в гости Флори Фланаган. – Мама посмотрела на меня. – Ты помнишь Флори?
Я покачала головой.
– Ну как же, ее дочь Элизабет только что родила мальчика. Его назвали Оскар. Прелестно, правда?
Интересно, почему она никогда не спрашивает у Райли, прелестно ли, что кто то кого то родил?
За дверью раздались шаги. Мама сделала глубокий вдох и заранее улыбнулась, а я спешно соображала, как себя вести, когда либо Дон, либо Жизнь войдет сюда. Напрасно беспокоилась – в дверь просунулась улыбающаяся физиономия Филиппа.
Мама разочарованно выдохнула:
– О, так это ты.
– М м, спасибо за теплый прием. – Филипп отступил в сторону, пропуская вперед свою семилетнюю дочь Джемайму. Она, по обыкновению, была абсолютно невозмутима, ни один мускул на лице не дрогнул, когда она вошла в комнату, разве что глаза чуть блеснули при виде нас с Райли.
– Джемайма, – мама поспешила обнять ее, – какой чудесный сюрприз!
– Мама не смогла сегодня приехать, поэтому папа разрешил мне навестить вас, – произнес ребенок тихим, ровным голосом.
Райли схватился за грудь, я с трудом удержалась от смеха. Жена Филиппа Маджелла за последние десять лет столько раз меняла внешность, что на лице у нее не осталось ни клочка кожи, способного выразить хоть малейшую эмоцию. Филипп называл это «восстановительной пластикой», но мы с Райли сомневались, можно ли считать это косметическим ремонтом, учитывая, как изменилась «личность» Маджеллы. Я давно заметила, что дочь, подражая ей, избегает выражать свои чувства. Лицо ее всегда бесстрастно – и когда ей хорошо, и когда плохо. Она не хмурится, улыбается лишь уголками губ, почти не морщит лоб – точно так же, как накачанная ботоксом мать. Проходя мимо Райли, она подняла ладошку, и он весело хлопнул по ней. Бабушка сердито цокнула языком.
– Привет, утка Джемайма! – крепко обняв ее, поздоровалась я.
– Можно я с тобой сяду? – спросила она.
Мама сделала озабоченное лицо и стала переставлять тарелки и карточки с именами, размышляя вслух, все ли она правильно делает. Наконец она дала Джемайме добро, и та уселась рядом со мной. Мама ушла за дополнительными приборами, но, вернувшись, обнаружила, что они не нужны, и растерялась. Силчестеры никогда не теряются.
– А в химчистке сказали, кого они пришлют?
– Я говорила с неким Роджером. Он сообщил, что не работает после семи, так что приедет его сын.
Сердце у меня подскочило, потом упало, потом опять подскочило, словно буек на высоких волнах. Как ни странно, я очень хотела его видеть, но только не здесь.
Мама суетливо поправляла ножи вилки, которые и без того лежали идеально.
– Как продвигается подготовка к вашей церемонии, мам? – спросил Филипп.
Она подняла голову, и мне показалось, что на лице ее промелькнула болезненная гримаса, но она так быстро исчезла, что я засомневалась.
– Все идет прекрасно, спасибо, милый. Я заказала вам с Райли костюмы, они великолепны. Да, Люси, Эдит передала мне твои размеры, спасибо большое. Я выбрала прелестную ткань, но не хотела ее покупать, не показав сначала тебе.
Я не говорила Эдит свои размеры, наверное, это сделал Жизнь – теперь понятно, почему как то утром я проснулась с лентой сантиметром вокруг груди. Вдохновляет, однако, тот факт, что она просит моего одобрения, прежде чем заказывать ткань.
– Спасибо, мам.
– А потом выяснилось, что, если не начать шить до понедельника, они не успеют к сроку, поэтому я сказала, чтобы они приступали к делу. – Она встревоженно на меня посмотрела. – Ты не против, милая? Я тебе звонила и звонила, но ты была очень занята, вероятно с… как мне звать его, дорогая?
– Да никак не зови, – пренебрежительно махнула я, а потом процедила сквозь зубы: – Уверена, платье будет хоть куда.
Райли поперхнулся.
– Оно полиняет, – оживилась вдруг бабушка, – помяните мое слово, оно точно полиняет. – И добавила, повернувшись ко мне: – Люси, мы не можем сидеть с ним за одним столом и никак к нему не обращаться.
– Зовите его Космо.
– Как мне его звать? – переспросил Райли.
Джемайма засмеялась, почти не шевельнув лицевыми мышцами. Поразительное явление природы, ведь у нее под кожей нет ни капли крысиного яда.
– Не понимаю, что это за имя, – поджав губы, изрекла бабушка.
– Такое имя – Космо. А полностью – Космо Браун.
– О, это ведь из фильма… – Мама щелкнула пальцами, вспоминая. Бабушка неодобрительно нахмурилась, заметив этот жест. – Его играет Дональд О'Коннор в… – мама прищелкнула еще и еще раз, – в «Поющих под дождем»! – радостно заключила она. А потом сразу же обеспокоенно спросила: – У него же нет аллергии на орехи, правда?
– У Дональда О'Коннора? Не знаю, мне кажется, он умер несколько лет назад.
– Орехов объелся? – уточнил Райли.
– У него была застойная сердечная недостаточность, – сообщил Филипп.
– Нет, я имела в виду твоего друга, Космо, – пояснила мама.
– Ну нет, он жив.
Райли и Филипп рассмеялись.
– Да и чего мы о нем столько говорим, – улыбнулась я. – Разве не замечательно, что мы все здесь собрались вместе, какая нам разница, тут он или нет?
Райли почуял что то неладное и попытался заглянуть мне в глаза. Я поспешно отвела их в сторону.
В этот момент в столовую торопливо вошла Эдит с разгоряченным лицом.
– Люси, – мягко сказала она, – ну когда же приедет твой друг? Дело в том, что барашек уже готов, именно так, как любит мистер Силчестер, к тому же в восемь у него важный телефонный разговор.
Я посмотрела на часы. Жизнь опаздывал уже на десять минут, а отец, как выяснилось, отвел всего полчаса на встречу с ним за обеденным столом.
– Скажите мистеру Силчестеру, что он может отложить свой разговор, – резко сказала мама, чем немало нас всех удивила, – и что он может поесть чуть более прожаренное мясо, чем обычно.
Ее слова были встречены полным молчанием, и даже бабушка не проронила ни звука.
– Есть более важные вещи, – сказала мама, распрямив спину и вновь поправив какую то вилку.
– Может быть, отец присоединится к нам сейчас, а мой друг чуть позже? – предложила я Эдит. – Нет смысла ждать, вдруг его что то сильно задержало. – Я послала ей многозначительный взгляд в надежде, что она его правильно истолкует: «Он не придет, помоги и и!»
И в ту же секунду кто то позвонил по домофону.
– Это он, – радостно сказала мама.
Я выглянула в окно и увидела желтый фургон Дона с медленно вращающимся красным ковром на крыше, который, казалось, неизбежно должен задеть за ворота. Тогда я вскочила, резко задернула занавески на всех трех окнах и сказала, что пойду его встречу.
– А вы все оставайтесь здесь.
Райли внимательно наблюдал за мной.
– Я хочу, чтобы это был настоящий сюрприз, – пробормотала я и бегом выскочила из комнаты, закрыв за собой дверь. В холле меня поймала Эдит, выглянувшая из дверей кухни.
– Что ты затеваешь?
– Ничего, – ответила я, грызя ногти.
– Люси Силчестер, я знаю тебя всю твою жизнь, и я вижу: что то не так. У меня одна минута, прежде чем я пойду звать твоего отца к столу, и мне надо знать, к чему быть готовой.
– Ладно, – прошептала я, – мы поссорились с моей Жизнью, и он сегодня не придет.
– Господи помилуй. Что ж ты им не сказала?
– А ты как думаешь? – прошипела я.
– Тогда кто там приехал?
Мы услышали шум машины, а потом мотор затих.
– Чистильщик ковров.
– А с ним что не так?
– Я спала с ним прошлой ночью.
Эдит застонала.
– Но люблю я другого.
Она застонала в голос.
– Мне кажется.
Она жалобно взвыла.
– О боже, что же мне делать? Думай, думай, думай, Люси.
Неожиданно у меня возник план. Наверное, Эдит поняла это по моему лицу.
– Люси, – предостерегающе сказала она.
– Не волнуйся. – Я взяла ее за руки и крепко сжала их, пристально глядя ей в глаза. – Ты ничего не знаешь, никто тебе ничего не говорил, ты ни в чем не замешана и ни за что не отвечаешь. Это все придумала я.
– Сколько тысяч раз я уже это слышала?
– А разве в итоге не было все о'кей?
Эдит возмущенно подняла брови:
– Люси Силчестер, из всех твоих безобразных проделок эта – самая худшая.
– Они никогда не узнают. Обещаю тебе.
Печально причитая, она медленно потащилась за моим отцом.
Я вышла на крыльцо и резко захлопнула за собой входную дверь. Дон как раз выбрался из фургона и теперь с удивлением смотрел на меня.
– Привет, добро пожаловать в мое загородное обиталище.
Он улыбнулся, но не так широко, как раньше. Поднялся на крыльцо и встал рядом со мной, а мне вдруг страшно захотелось поцеловать его. Я не знала, что ему сказать, но тут услышала, что хлопнула дверь в кабинете отца и в холле раздались его быстрые шаги.
– Люси вышла его встречать, сэр, – запыхавшись, сказала Эдит, пытаясь его догнать.
– Отлично. Надо поскорее управиться со всей этой ерундой и покончить с ней, не так ли? – Мы оба услышали его слова.
– Прости меня за сегодняшнее утро, – сказала я совершенно искренне.
Дон пристально поглядел на меня.
– Я же тебе говорила, у меня в жизни полная неразбериха. Это меня не извиняет, но это правда. Сама не знаю, чего хочу. Думала, что знаю, но Жизнь показал мне, что это не так. Пока я не могу понять, как распутать этот клубок, но я стараюсь.
Он кивнул, а затем спросил:
– Ты все еще любишь его?
– Думаю, да. Но не знаю наверняка.
Он помолчал.
– Твоя Жизнь сказал мне, что у него, возможно, появилась новая девушка.
– У моей Жизни?
– Нет, у Блейка. Он сказал мне, пока ты была в ванной.
– Это очень даже возможно.
Дон посмотрел на свой фургон, на фонтан и на дом.
– Я не люблю тебя, Люси. – И добавил после паузы: – Но ты мне нравишься. Очень.
Я прижала руку к сердцу.
– Это самое чудесное признание, какое я слышала.
– Я не хочу быть частью эксперимента в твоей жизни.
– Ты можешь быть в этом уверен.
– И не хочу быть вторым номером.
– И в этом тоже. Понимаешь, мне просто необходимо окончательно во всем разобраться.
Похоже, это его устроило. Я не знала, что еще ему сказать.
– Ты нервничаешь из за всего этого?
– Очень. У меня не было никакого романа три года. И я ошибаюсь везде, где только можно.
Он улыбнулся.
– Нет, я о том, как они отнесутся к Жизни?
– А. Нет. Абсолютно не нервничаю. Мне физически плохо.
– Все будет отлично, он прекрасно умеет вести разговор.
– Его здесь нет, и думаю, он не приедет. Сегодня я потеряла работу, а Жизнь со мной не хочет общаться. – Я нервно поежилась, поняв, как глубоко увязла.
Он присвистнул.
– Чем то я могу помочь?
Заглянув в комнату, я увидела, что все чинно сидят за столом – отец, как ни странно, не во главе, это место оставлено для почетного гостя.
– Прошу у всех прощения, что опоздали. Отец, я знаю, у тебя скоро важный телефонный разговор, мы бы не хотели, чтобы ты откладывал его из за нас. Как бы то ни было, позвольте вам представить…
Я открыла дверь пошире, пропуская вперед Дона.
– Это моя семья. А это, – я посмотрела на Дона, – это моя жизнь.
Он улыбнулся, и на щеках заиграли ямочки. А потом засмеялся, чего я, признаться, ожидала от него меньше всего на свете.
– Простите. – Он перестал смеяться. – Для меня большая честь познакомиться со всеми вами.
Он протянул руку Джемайме:
– Привет.
– Джемайма, – застенчиво сказала она, пожимая его руку.
– Рад познакомиться, Джемайма.
Дон пошел дальше, и мама вспорхнула со стула. Бабушка не шелохнулась, лишь вяло подала ему пальцы лодочкой.
– Виктория, – небрежно произнесла она.
– Жизнь Люси, – почтительно сказал он.
– Да. – Она окинула его взглядом снизу доверху и неопределенно хмыкнула.
– Я Райли. – Райли встал и крепко пожал Дону руку. – Надо же, у меня точно такой пиджак.
– Опиджачительное совпадение, – пробормотала я и потянула Дона знакомиться с мамой.
– Н да, я его оставил в… – Райли посмотрел на дверь, ведущую в холл. Пока Дон с мамой раскланивались и пожимали руки, Райли приоткрыл занавески, выглянул в окно и увидел фургон с волшебным ковром, после чего бросил на меня предостерегающий взгляд. Я ответила ему тем же, и он, с сомнением покачав головой, сел за стол. Все были так заняты Доном, что никто не обратил внимания на этот краткий обмен предостережениями.
– Позвольте представить вам отца Люси, мистера Силчестера, – сказала Дону мама.
Дон поглядел на меня и направился к моему отцу. Я сжала губы и постаралась удержаться от нервного смеха, и он тоже. А затем он уселся на уготованное место во главе стола.
– У вас замечательный дом, – он оглядел столовую, – это дуб?
– Да, – с воодушевлением подхватила мама, – мы зовем эту комнату Дубовой.
– Оригинально, верно? – сказала я, и Дон рассмеялся.
– Ну, расскажите нам, как вы ладите с Люси, – попросила мама, сцепив руки в замок.
– Мы с Люси, – Дон пристально глядел на меня, и сердце мое бешено заколотилось, – ладим просто прекрасно. Она необычайно энергична, – при этих словах Райли слегка сполз вниз на стуле, – так что мне нелегко держаться с ней наравне, но я от нее просто без ума.
Он не отрывал от меня глаз, а я от него.
– Как это чудесно, – прошептала мама, не желая разрушать очарование момента, – быть влюбленной в свою жизнь. Я вижу это по ее лицу. Это волшебно.
Она, оказывается, глаз с меня не сводила. Я фыркнула.
– Да, но… – мне пришлось прочистить горло, и щеки у меня горели от волнения, потому что все они внимательно на меня смотрели, – может быть, мы немного расскажем ему о себе?
– Мы с мистером Силчестером скоро обновим наши брачные обеты, – радостно сообщила мама, – правда, Сэмюэль?
Отец лениво, протяжно и совершенно равнодушно сказал «да». Дон, по вполне понятным причинам, решил, что это шутка, и засмеялся, но, поскольку это была не шутка, смех вышел неуместным.
Смутившись, мама пояснила:
– В этом году у нас тридцатипятилетний юбилей свадьбы, и мы решили, что это хороший способ его отпраздновать.
– Поздравляю вас, – вежливо сказал Дон.
– Спасибо. Я попросила Люси быть подружкой невесты. Надеюсь, вы тоже придете.
Дон глянул на меня с улыбкой.
– Уверен, Люси в восторге от предстоящего события.
– Прошу меня простить, я ничего не знаю о ваших планах… как долго вы намерены пробыть вместе с Люси?
– Я бы хотел пробыть с ней весьма долго, – ответил он и снова внимательно посмотрел на меня. – Но это зависит от Люси.
Я отвела глаза, и Райли немедленно мне подмигнул. И вопреки своим надеждам вернуться к Блейку я широко улыбнулась.
В столовую вошла Эдит. Она привезла столик на колесиках с тарелками и огромной супницей. Раздала всем тарелки и принялась разливать суп.
– С цукини и горошком, – сообщила она Дону, а потом метнула на меня быстрый взгляд, напоминая, что не желает иметь с нашей затеей ничего общего.
– М м, – преувеличенно восхитилась я, – мой любимый. Спасибо, Эдит.
Она проигнорировала мои восторги и наполнила мою тарелку в последнюю очередь.
Зазвонил домофон.
– Это, наверное, по поводу ковра, – сказала мама. – Эдит, вы откроете?
– Да, я провожу его в гостиную, – кивнула Эдит и с тревогой поглядела на меня.
Неловко получилось. Если это и в самом деле Жизнь, вряд ли он обрадуется, когда его приведут в гостиную, чтобы он почистил персидский ковер, и, разумеется, будет возмущен, что я так грандиозно всем наврала. Да нет, это не он. Он меня бросил, оставил один на один с моим семейством – и был бы распоследним дураком, если б дал задний ход, ведь он хотел меня как следует проучить. Хотя, конечно, если он почуял, что я вру… тогда самое время ему появиться и проучить меня и того лучше.
– Вы были у Люси на работе? – спросил Филипп, и у меня упало сердце.
– Да, – поспешила вмешаться я. – Забавно, что ты об этом спросил. У меня как раз есть небольшая новость.
Я старалась, чтобы это прозвучало бодро. Дурные известия надо подавать в позитивном ключе. Чего уж теперь откладывать, Жизнь все равно не преминет разоблачить все мое вранье.
– Тебя повысили! – Мама была в экстазе, она только что не взвизгнула от восторга.
– Ну вообще то нет. – Я посмотрела на Дона, ища моральной поддержки, а потом опять на маму. – С сегодняшнего дня я больше не работаю в «Мантике».
У нее округлился рот.
– И где ты теперь работаешь? – спросил Райли, ожидая услышать приятные новости.
– Э э, пока нигде.
– Мне очень жаль это слышать, но они уже столько лет несут убытки, что сокращения были неизбежны.
Я была благодарна Филиппу за эти слова.
– Они выплатят тебе выходное пособие? – участливо заметил Райли.
– Н нет. Потому что я ушла сама. Это было мое собственное решение.
Отец с размаху ударил кулаком по столу. Все подпрыгнули, а посуда жалобно зазвенела на белоснежной скатерти.
– Все в порядке, детка, – успокоил Филипп Джемайму, широко раскрывшую глаза и в ужасе глядевшую на папу – наверное, в ужасе, поскольку на бесстрастном личике не дрогнул ни один мускул. Я нежно обняла ее за плечи.
– Это ваши проделки? – спросил отец у Дона.
– Может быть, мы не станем сейчас это обсуждать, – мягко предложила я, надеясь, что он тоже сменит тон.
– А я думаю, сейчас самое время это обсудить, – взревел он.
– Джемайма, идем со мной. – Филипп вывел дочку из комнаты под неодобрительное прицокивание бабушки.
Когда они выходили, я увидела, что Эдит как раз впустила Жизнь в дом, и он успел меня заметить, прежде чем дверь в столовую закрылась.
– Итак, я жду вашего ответа, – требовательно повторил отец, обращаясь к Дону.
– Мы не на судебном процессе, – задыхаясь, сказала я.
– Не смей со мной так разговаривать в моем доме!
Я ничего не ответила и продолжала есть суп. Все молчали и сидели не шевелясь. Отец редко выходит из себя, но, когда это случается, он становится грозен. Сейчас он взбешен до крайности, это ясно, но и во мне все сильнее закипал гнев, хоть я старалась держать себя в руках.
– Он не имеет к этому никакого отношения, – сказала я ровным голосом.
– А почему, собственно? Разве он не несет ответственности за твои поступки?
– Нет, потому что на самом деле он не…
– Нет, Люси, все нормально, – остановил меня Дон. Я не знаю, почему он это сделал, но в лице его не было и тени страха или смущения, а лишь желание помочь и защитить. И легкое раздражение, пожалуй.
– Какова конкретно ваша роль во всем происходящем? – спросил отец.
– Сделать ее счастливой, – спокойно ответил Дон.
– Чушь.
– А когда Люси будет счастлива, она найдет верный путь. И я смогу за нее не беспокоиться.
– В жизни не слышал такой ахинеи. Бессмысленная болтовня. Если вы и впрямь хотите указать ей верный путь, то, похоже, это вам не удается.
– А как вы оцениваете свои усилия? Вам удается роль заботливого отца?
Желая защитить меня, он невольно затронул самую болезненную тему. Удивительно, он едва едва знаком со мной, а знает меня, кажется, лучше всех моих родственников. Я боялась поднять на них глаза, боялась увидеть их лица.
– Как вы смеете говорить со мной в подобном тоне! – закричал отец и встал. Он высокий мужчина, а сейчас казался просто гигантом, нависающим над пигмеями, сидящими за столом.
– Сэмюэль, – тихо произнесла мама.
– Люси ушла с работы, где ей было плохо, – продолжал Дон. – Я не вижу в этом ничего ужасного.
– Люси плохо на любой работе. Люси ленива. Люси никогда не найдет такого места, где сумеет себя применить. Это ей ни разу не удавалось. Она всегда бросает то занятие и тех людей, от которых ей могла бы быть польза. Она не воспользовалась прекрасным образованием, которое мы ей обеспечили, она живет, как свинья, в квартире размером с эту комнату, она порочит и позорит нашу фамилию – и вы, судя по всему, точно такой же.
Силчестеры не плачут. Силчестеры не плачут. Не плачут. Я повторяла это, как заклинание, после каждого его непереносимо обидного слова. Да, моя паранойя опять не подвела, я всегда знала, что именно так он обо мне думает, а теперь он сказал это вслух, при всех. При Доне, который не был моей Жизнью, но стал мне совсем небезразличен. Это было слишком больно, слишком унизительно, гораздо хуже, чем расставание с Блейком или потеря какой угодно работы.
– Я устал от ее поведения, от ее бесконечных неудач и провальных попыток чем нибудь заняться. В нашей семье все, из поколения в поколение, добивались успеха. В этой комнате сидят ее братья Райли и Филипп, оба талантливые, компетентные люди, умеющие работать, в то время как Люси из раза в раз доказывает, что ни на что не способна. И это при том, что мы предоставили ей все возможности для достижения успеха. Шейла, я поддался на твои уговоры и согласился на этот дурацкий курс, но очевидно, что Люси не может сама принимать решения, а потому отныне я буду принимать их за нее.
– Люси не ребенок, – сказал Дон. – Она взрослая женщина и в состоянии решить, что ей делать.
– А вас, сэр, – прогремел отец так громко, что эхо, наверное, разнеслось по всему зданию, – я более не желаю видеть в этом доме.
Все ошеломленно молчали. Я с трудом могла дышать.
В полной тишине, так что слышно было, как скрипнул стул, когда он поднялся из за стола, Дон вежливо ответил:
– Рад был познакомиться с вами. Благодарю за гостеприимство. Люси?
Он предлагал мне уйти вместе с ним, и я хотела этого больше всего на свете, но не смела даже поднять на него глаза. И вообще ни на кого. Может быть, если я буду сидеть тихо тихо, совсем неподвижно, то получится, будто меня и вовсе тут нет. Я чувствовала, что жаркие, постыдные слезы вот вот хлынут из глаз, но нет – ни за что, не перед ним, не перед ними, никогда, никогда, никогда.
– Я провожу вас, – еле слышно сказала мама. Она беззвучно встала и тихо вышла из комнаты. Когда дверь открылась, в холле я увидела Жизнь с пепельно серым лицом. Его я тоже подвела.
– Люси, в мой кабинет, сейчас же. Мы должны составить план действий.
Я не могла ни на кого смотреть.
– Твой отец к тебе обращается, – процедила бабушка.
– Думаю, ты должен позволить Люси закончить ужин, а обсудить все можно и позднее, – твердо сказал Райли.
Позволить Люси. Позволить мне.
– Эдит может потом разогреть ей, это не важно.
– Вообще то я не голодна, – спокойно сказала я, глядя в тарелку.
– Люси, ты никого не позоришь, – нежно произнес Райли. – Отец просто очень беспокоится за тебя, вот и все.
– Я сказал ровно то, что думал, – заявил отец, но, помедлив, сел обратно за стол и говорил уже гораздо тише.
– Никто из нас не считает, что ты неудачница. Люси, ну посмотри на меня. – Райли перегнулся ко мне через мамин стул.
Но я не могла. Мама вернулась в комнату и встала в дверях, точно хотела проверить воду, прежде чем нырять.
– Простите, что так всех расстроила и разочаровала, – голос у меня дрожал, – Эдит, спасибо за ужин, извините, но мне надо уйти.
Я встала.
– Сядь! – велел отец, словно хлыстом ударил. – Сядь на место!
Я помедлила, потом пошла к двери. Проходя мимо мамы, я не смогла посмотреть ей в глаза и просто тихо закрыла за собой дверь.
Жизнь и Дон стояли бок о бок в холле, дожидаясь меня.
– Прости, что опоздал, – сказал Жизнь. – Таксист заблудился. Я что то пропустил?
– Показать ему, где у вас персидский ковер? – спросил Дон.
У обоих в глазах горел хулиганский огонек, и оба они говорили очень нежно. Они пытались подбодрить меня – и я улыбнулась.
– Дон, прости меня, пожалуйста, – меня все еще колотило, – это была дурацкая идея. Не понимаю, как я могла думать, что она сработает.
– Расслабься. – Он ласково потрепал меня по спине.
Дверь из Дубовой столовой открылась, и в холл вышла мама. Мы дружно обернулись – она прижимала руку к груди, словно это помогало ей дышать и она насильно заставляла свое сердце биться. Огромным усилием воли она сохраняла ровное выражение лица, но в результате оно больше походило на безжизненную застывшую маску.
– Люси, милая… – начала она, а потом заметила, что я не одна. Сказалась многолетняя привычка владеть собой, и она приветливо обратилась к Жизни: – Добрый день. Вы, вероятно, пришли почистить ковер?
Смешно.
– Вообще то в химчистке работаю я , – сообщил Дон и, вспомнив, что до сих пор в пиджаке Райли, снял его. Под пиджаком оказалась футболка с эмблемой волшебного ковра. – Жизнь Люси – он.
– О. – Мама внимательно оглядела Жизнь, по прежнему прижимая руку к груди. Кажется, ее не смутило, что произошла некоторая путаница.
– Мам, это Дон, – сказала я. – Мой друг. Очень хороший друг, который согласился помочь, когда в последнюю минуту выяснилось, что наш гость не может прийти, а я не хотела вас разочаровывать. Прости, мам, я видела, что вы очень его ждете, и вы так готовились… поэтому побоялась вам сказать, что на сегодня встреча отменяется.
– Мне жаль, что там все так получилось, – просто и искренне сказал Дон.
– Это была моя идея, прости меня, – извинилась я. Мне было нехорошо, и я мечтала побыстрее уйти, но не знала как.
– Надо бы вас чаем напоить, – заявила Эдит, вдруг возникшая в дверях кухни. Понятно, стояла там и все слышала.
– Да, это хорошая мысль, – согласилась мама, и неизвестно, кто из нас больше нуждался сейчас в чашке горячего чая, я или она. – Я Шейла, мама Люси. Приятно с вами познакомиться. – Она протянула Жизни руку. Потом тепло улыбнулась Дону: – Я очень рада видеть вас у нас в доме. Мне жаль, что вас приняли не так гостеприимно, как следовало, но я еще раз от всего сердца приглашаю вас на нашу повторную свадебную церемонию.
Мне было невыносимо слушать их легкую, вежливую болтовню. Все уселись на кухне, Эдит разливала чай и обсуждала с Доном и Жизнью достоинства бисквитного печенья, а мама, судя по всему, обдумывала, удобно ли попросить Дона все же почистить ковер, или отпустить его с миром. Затем Жизнь и мама принялись толковать о свадебных букетах, а Дон наблюдал за мной. Я видела это краем глаза, потому что не смотрела на него – вспоминала, что сегодня сказал мне отец. Его злые, хлесткие фразы звучали у меня в голове и мучили меня.
Жизнь взял свою чашку и подошел ко мне.
– Сегодня ты наворотила грандиозную ложь.
– Я не в настроении, – тихо ответила я, – и что бы ты ни сказал, хуже ты уже не сделаешь.
– Я и не хочу – хуже. Я хочу сделать лучше.
Жизнь прочистил горло, и, поняв, что он собирается сказать нечто важное, все умолкли.
– Люси считает, что она всегда была недостаточно хороша для всех вас.
Последовало неловкое молчание, я покраснела, но делать нечего – расплатой за большую ложь служит большая правда.
– Мне надо идти.
– Ох, Люси. – Мама была потрясена, но потом что то в ней перещелкнуло, и включилась сияющая улыбка Силчестеров. – Я провожу тебя, милая.
– Ты этого не заслужила, – сказал Жизнь, когда мы проехали по холмам Уиклоу и выбрались на трассу.
Это было первое, что он произнес за четверть часа, с тех пор как мы сели в машину. Радио он даже не пытался включить, за что я была ему признательна, у меня и так в голове было слишком шумно. Там гремел голос отца, он снова и снова повторял свои обвинения, и я подумала, что нам никогда не вернуться к прежним холодно вежливым отношениям. Он сказал это все на голубом глазу, как давно известное, даже без особых эмоций. Конечно, он был в ярости, но не она двигала им, когда он обрушил свои слова на мою голову. Он сказал именно то, что думал, и я уверена, так он будет думать до конца своих дней. Назад пути уже нет.
Мне не хотелось, чтобы Жизнь ехал со мной, но он настаивал, а я так жаждала побыстрее убраться оттуда, что и против бенгальского тигра не возражала бы в качестве попутчика.
– Заслужила. Я же соврала.
– Я не о том. Твой отец несправедлив к тебе.
Я не ответила.
– Куда ты решила направиться?
– Прошу тебя, я не в силах вести психологические беседы.
– Но машину то ты в силах вести? Ты пропустила нужный поворот.
– Черт.
– И теперь, я так понимаю, мы едем в Уэксфорд?
– Нет, мы едем домой.
– А как же великая любовь?
– Разбилась о суровую реальность.
– Это как понимать?
– Он изменился, мне тоже надо меняться.
– И ты позвонишь Дону?
– Нет.
– А, ты и для него теперь недостаточно хороша. И вообще ни для кого.
Я промолчала, но мысленно сказала «да».
– То, что говорил твой папа, – это неправда, знаешь ли.
Я промолчала.
– Да, признаю, и я тоже, наверное, был не прав, когда вышел из себя и наговорил тебе всякого.
Я искоса глянула на него.
– О'кей, я точно был не прав.
– Это что, извинение?
– Нет. Я и сейчас считаю, что нельзя было бросать работу, не найдя сначала другую. Но в остальном я был не прав, и твой отец тоже.
– Я не смогу платить за квартиру. Не уверена даже, что мне было бы чем заплатить за бензин, соберись мы все же поехать в Уэксфорд на этой ржавой железяке. У меня нет денег заплатить Дону за ковер, а я безусловно собираюсь это сделать. Конечно, мне надо было сохранить работу. И подыскивать другую, получая там свою зарплату. Вот что надо было сделать. Так поступают нормальные, ответственные люди.
Он ничего не ответил, а молчание – знак согласия. Поскольку я не следила за дорогой, то снова свернула не туда и теперь совершенно не понимала, где мы. Попробовала развернуться обратно, но запуталась еще больше. Мы заехали на частную дорогу, вернулись на шоссе и встали у обочины. Я опустила голову на руль и честно признала:
– Я запуталась.
Жизнь нежно погладил меня по макушке и негромко, но твердо сказал:
– Не переживай, Люси, ты выберешься, и я здесь, чтобы помочь тебе.
– У тебя есть карта? Потому что запуталась я в географическом смысле.
Он быстро убрал руку с моей головы и заглянул мне в лицо:
– У тебя усталый вид.
– Я мало спала сегодня ночью.
– Это лишняя информация. Давай я поведу.
– Нет.
– Люси, пусти меня за руль. А сама ложись назад и поспи.
– Да там руку то не вытянешь, не то что ногу. Как я там посплю?
– Не важно, просто отдохни.
– А ты умеешь водить?
Он полез в карман, извлек свои бумаги и протянул их мне. Но я отказалась читать – слишком устала.
– Здесь сказано, что я имею право управлять любым транспортным средством, если это необходимо для сохранения и безопасности твоей жизни.
– Любым?
– Абсолютно.
– Даже мотоциклом?
– Даже мотоциклом.
– И трактором?
– И трактором.
– А квадроциклом?
– Любым транспортным средством.
– И кораблем? Ты умеешь водить корабли?
Он только устало на меня поглядел, и я сдалась.
– Отлично. Себастиан в твоем распоряжении.
Я перебралась на заднее сиденье, а Жизнь сел за руль.
Проснулась я потому, что у меня страшно затекла шея. Кроме того, болела голова, она упиралась в холодное стекло и тряслась и стукалась при малейшей неровности на дороге. За окном было темно. Жизнь громко распевал что то вместе с радио.
В июне темнеет около десяти, а из Глендалоха мы выехали в начале девятого. Нормальной машине нужно никак не больше часа, чтобы добраться оттуда до моего дома, но даже Себастиан в силах преодолеть это расстояние за два часа. Тогда почему такая темень? Мы явно едем уже дольше часа, а никаких огней нет даже вокруг дороги, и мы безусловно не в Дублине.
Тут мы остановились, но двигатель работал. Жизнь достал айфон и изучал навигатор. Похоже, он во всем решил разобраться без посторонней помощи, и мы снова двинулись в путь, быстро увеличивая скорость. Я наклонилась к нему и спросила прямо в ухо:
– Где мы?
– Господи! – Он аж подпрыгнул от неожиданности. Машину занесло, он ненадолго потерял управление, потом резко вывернул руль, мы благополучно избежали попадания в кювет, но зато вместо этого прямиком выехали на встречную полосу. Я была пристегнута, но, несмотря на это, меня мотнуло как тряпичную куклу, потом я как следует приложилась к спинке переднего сиденья, а потом мы уткнулись носом в дно придорожной канавы. И все вдруг стало тихо, не считая того, что Джастин Бибер пел про свою детку, детку, детку.
– О хо хо, – сказал Жизнь.
– О хо хо, – откликнулась я и попыталась отстегнуть ремень безопасности, чтобы он не перерезал меня напополам. – О хо хо? Мы угодили в кювет, мы неизвестно где, и это «о хо хо»? О чем ты думаешь, интересно?
– Ты меня испугала. – Он был уязвлен. – И мы не неизвестно где, а в Уэксфорде. – Он обернулся ко мне. – Сюрприз. Я решил помочь тебе обрести мечту.
– Поэтому мы улетели в кювет.
– Забавно, верно? – Он нервно теребил в руках телефон.
Ремень никак не хотел отстегиваться, а мне было очень неудобно сидеть головой в стекло, и ничего забавного в этом я не находила.
– Ты можешь нас отсюда вызволить?
Ремень наконец отстегнулся, и я смогла чуть чуть расширить обзор. Где то вдали, судя по всему, стоял дом – в окнах горел свет.
– Я не могу развернуться в канаве. По крайней мере, на твоей машине. Думаю, дело в том, что я слишком рано свернул с шоссе. Так, давай ка посмотрим… – Приборматывая себе под нос, он снова принялся сверять наше местоположение со спутниковым навигатором.
Мне удалось немного приоткрыть дверь – что то удерживало ее снаружи. На улице было совершенно темно, и я опустила стекло, чтобы выглянуть на волю. Оказывается, там валялось срубленное дерево, оно то и заблокировало дверь. Что же, попробую выбраться через окно. Я ухватилась за крышу машины и повисла в самой неудобной позе, потом решила подтянуться, чтобы вытащить ноги, но это была неудачная мысль – руки соскользнули, и я полетела на сухие острые ветки, и это было чрезвычайно, прямо таки чертовски больно. Силчестеры не плачут, но иногда Силчестеры ругаются на чем свет стоит. Дверца машины хлопнула, и я увидела силуэт Жизни, который стоял на краю канавы и протягивал мне руку.
– Ты в порядке?
– Нет, – процедила я сквозь зубы. – Как ты вылез из машины?
– Просто вышел через другую дверь.
О… как то я об этом не подумала.
Жизнь ухватил меня за руку и вытащил из канавы.
– Ты что нибудь сломала? – Он повертел меня и пощупал руки ноги. – Кроме дерева, я имею в виду.
Я проверила – вроде бы все гнется. Попрыгала – ничего не отваливается.
– Ну, если ты можешь так бодро двигаться, то все в порядке. Физически ты здорова.
Он оглядел машину, уткнув руки в боки.
– Тут неподалеку гостиница, где я заказал номер. Пешочком дойдем.
– Ты издеваешься? Как я пойду на таких каблуках? И мы не можем бросить здесь Себастиана.
– Ничего, с дороги я позвоню в аварийную службу.
– Нет, не надо нам помощи, мы сами справимся. Вдвоем. Давай.
И мы приступили к делу. Я села за руль, а Жизнь пытался нас вытолкнуть. Безуспешно. Тогда он сел за руль, а я пошла толкать. Тоже безуспешно. Мы попробовали толкать вместе, но и это не помогло. Пришлось взять наши сумки из багажника и двинуться пешком по дороге, которую Жизнь прокладывал с помощью своего чертова навигатора. «Дорога», впрочем, – это очень громко сказано. На самом деле то был путь сообщения, пригодный для крупного рогатого скота и тракторов, а идти по нему в темноте на высоких каблуках в развевающемся легком платье, с ноющей спиной и сухими ветками в волосах… было неудобно. Спустя сорок пять минут мы доковыляли до гостиницы, которую почему то проглядели создатели сети отелей «Рэдиссон». Жизнь бросил на меня извиняющийся взгляд. Это был старенький дом с верандой, древними ковриками на полу и бумажными обоями на стенах. Впрочем, там было чисто и опрятно. Поскольку с утра я так ничего и не съела, а у родителей проглотила лишь несколько ложек супа, живот у меня сводило от голода. Хозяйка приготовила нам бутерброды с ветчиной и превосходного горячего чаю, а еще тарелку вкуснейших бисквитов – последний раз я ела такие, когда мне было лет десять.
Сидя на кровати, я красила ногти на ногах. В голове у меня было пусто, и там гулким эхом отдавались слова отца.
– Прекрати думать о том, что тебе сказал отец, – велел Жизнь.
– Ты мысли читаешь?
– Нет.
– Но я как раз об этом сейчас думала. Как же ты узнал?
– Наверное, я хорошо тебя чувствую. Настроен на твою волну. И вообще, нетрудно догадаться, о чем ты думаешь, – твой папа сказал много резких слов.
– Отец, – поправила я.
– Ты хочешь поговорить об этом?
– Нет.
– Значит, твои родители – богатые люди.
– Состоятельные, – автоматически, даже не задумываясь, сказала я. Это была многолетняя привычка.
– Прости?
– Они не богатые, а состоятельные.
– Кто тебя научил так говорить?
– Мама. Когда я в восемь лет ездила в летний лагерь, дети меня дразнили, что я из богатенькой семьи, потому что видели, как меня привезли туда на БМВ или что у нас тогда была за машина, не помню. До этого я никогда не задумывалась о таких вещах, о деньгах дома не говорили даже вскользь.
– Потому что они у вас были.
– Возможно. Но я перестала употреблять это слово после ежегодного завтрака у Магуайеров в день зимнего солнцестояния. Я сказала, что мы богаты, и родители так на меня посмотрели, что больше я этого не повторяла никогда в жизни. Это как непристойное ругательство. Неприлично говорить, что ты богат.
– Какие еще правила они тебе внушили?
– Множество.
– Например…
– Нельзя класть локти на стол, пожимать плечами, кивать… пить самогон на конюшне с девятью мужчинами.
Он изумленно посмотрел на меня.
– Долго рассказывать эту историю. Нельзя плакать. Никаких эмоций, никакого выражения личных чувств. Ну, в общем, всякое такое.
– И ты соблюдаешь все эти правила?
– Нет.
– Все нарушаешь?
Я подумала о том, что Силчестеры не плачут. Строго говоря, это не было сформулированным запретом, скорее приобретенной привычкой. Я ни разу не видела, чтобы родители плакали, даже на похоронах своих родителей, – они сохраняли благопристойную твердость и стойкость духа.
– Нет, только самые главные. Я никогда не откажусь от дарованного мне Господом права пить наш ирландский потин на конюшне с девятью мужчинами.
Телефон Жизни просигналил, что у него сообщение.
Он прочитал его, улыбнулся и немедленно ответил.
– Я нервничаю по поводу завтрашнего дня, – призналась я.
Его телефон снова ожил, и он не обратил на мои слова никакого внимания. Улыбнулся и стал писать ответ.
– Кто это? – ревниво поинтересовалась я.
– Дон. – Он сосредоточенно жал на кнопки.
– Дон? Мой Дон?
– Если у тебя мания собственничества и ты хочешь, чтобы он принадлежал исключительно тебе, то – да, твой Дон.
– Нет у меня никакой мании, – фыркнула я, – но с Доном я первая познакомилась. Не важно. А что он пишет?
Я попыталась заглянуть в его телефон, но он убрал его от меня подальше.
– Это тебя не касается.
– Зачем ты с ним переписываешься?
– Затем, что мы с ним хорошо ладим, и у меня есть на него время, в отличие от некоторых. И завтра вечером мы собираемся пойти где нибудь выпить вместе.
– Завтра вечером? Но ты не сможешь, мы же еще не успеем вернуться. И вообще, ты злоупотребляешь своим положением. И провоцируешь разногласия.
– Если ты о Блейке, то у меня с ним изначально нету никакого согласия. Так что все в порядке.
Я с недоумением наблюдала за ним: спина у него стала напряженной, он набычился и отвернулся от меня.
– Он настолько тебе неприятен?
Жизнь пожал плечами.
– А что будет, если мы с Блейком, ну, опять сойдемся? – Одна мысль об этом заставляла все мое существо радостно трепетать. Я думала о его умелых губах, целующих меня повсюду. – Что ты будешь испытывать тогда?
Он поджал губы и обдумал эту перспективу.
– Если ты будешь счастлива, я не стану грустить, надо полагать.
– Ты по идее должен тогда быть счастлив? Ведь когда я счастлива, то и ты тоже? Но если я буду с ним, а тебе будет плохо, значит… значит, на самом деле я не люблю его, так получается?
– Не совсем. Это значит, что ты, возможно, его и любишь. Но что вся эта ситуация неправильная и ее не должно быть.
– Я волнуюсь. Знаешь, сначала я переживала о том, как мы с ним встретимся. Я же не видела и не слышала его очень долго, если не считать телевизора. Ни разу не столкнулась с ним на улице, не пересеклась случайно где нибудь в баре. Господи, да может, я ему совершенно ни к чему? Вдруг он только глянет на меня и сразу подумает: «Какое счастье, что я от нее ушел»?! Может быть, он по настоящему ее любит, эту Дженну, и хочет прожить с ней всю жизнь?
Эти соображения так меня поразили, что я в ужасе смотрела на Жизнь, ища поддержки.
– Что, если после всего я все таки недостаточно хороша для него?
– Люси, – мягко сказал он, – если ничего не получится, то вовсе не потому, что нехороша ты.
Мне трудно было убедить себя, что он прав.
Я мало спала той ночью. Жизнь не храпел, но мне не давали заснуть тревожные мысли, мучительные вопросы и страх перед туманным будущим. Проснулась я с мрачной идеей, что если сегодня все пройдет плохо, то обвинения отца вполне обоснованны. Мне казалось, что если я сумею вернуть Блейка, то и все остальное наладится. Я сбилась с верного пути, когда потеряла его, и, если мы опять будем вместе, все снова будет хорошо. Несмотря на то что Блейк никогда не работал в официальных структурах, отец относился к нему доброжелательно и, как ни странно, несколько раз даже приходил на наши вечеринки в хлебопекарный лофт. Отцу импонировали жизненный напор, драйв и уверенность Блейка в себе, он не сомневался, что Блейк будет ставить себе амбициозные цели и непременно добьется успеха. Ему нравилось, что Блейк лазает по горам, бегает марафоны, что он в прекрасной физической форме. Пока мы были вместе, он одобрял и меня, хоть я и не стала врачом, юристом или ядерным физиком, но, когда моя жизнь круто изменилась вместе с потерей Блейка, отец понял, что одобрять больше нечего, и я утратила его снисходительное поощрение.
Утром я с трудом продрала глаза, долго стояла под душем и к завтраку спустилась позже всех. В холле никого не было, но с веранды, залитой ярким солнечным светом, раздавались голоса. Жизнь и еще четыре человека уже сидели за столом. Перед ним была доверху полная тарелка. Так так, тушеная фасоль. Этой порции за глаза на двоих хватит.
– Доброе утро, – кивнул он с полным ртом.
– Ого! Приятного аппетита.
Он независимо оглядел своих соседей и энергично продолжил жевать.
Я села рядом с ним и поздоровалась со всеми. Трое парней и девушка, по виду типичные студенты, все не старше двадцати. Такие обычно серфингом увлекаются: юноши длинноволосые, а девушка с короткой стрижкой. Они с пулеметной скоростью обменивались веселыми шуточками, подкалывая друг друга и не забывая про еду. Между нами не больше десяти лет разницы, но впечатление такое, что мы живем на разных планетах.
Я наклонилась к Жизни и тихо, чтобы больше никто не слышал, спросила:
– Черт побери, что у тебя с лицом?
Он посмотрел на меня с раздражением и перестал есть.
– Не только с лицом. У меня это по всему телу. – Он сдвинул воротник футболки, и я увидела, что шея и грудь тоже покрыты красной сыпью.
– О нет. Вот дерьмо.
– Стресс. Нечего было всю ночь ворочаться и убеждать себя, что твоя жизнь зависит от того, как пройдет сегодняшний день.
– Ничего себе.
Выглядел он паршиво: кроме сыпи у него на подбородке багровел здоровенный прыщ, появившийся, когда Дон мне не позвонил.
– Жуть. Некоторые прям ярко ярко красные.
– Ты думаешь, я об этом не знаю? – прошипел он. И моментально сделался пунцовым от злости, точно подавился.
– Это все из за Блейка?
– И Блейка, и работы, и твоего отца, и вообще…
– И Дона?
– Дон единственный человек, который меня радует, а поскольку ты его бросила, мне от этого еще хуже.
– Я его не бросала.
Я имела в виду, что между нами ничего, в сущности, и не было, а потому и бросать нечего, но Жизнь меня неправильно понял.
– Ну да, ты оставила его висеть на телефоне в режиме ожидания. Как будто ты телефонистка пятидесятых: «Подождите, у меня срочный звонок на другой линии».
Я нахмурилась.
– Ну и общайся с ним тогда, если он тебе так нравится.
– Непременно, – сердито подтвердил он. – Сегодня же вечером и пообщаюсь. Так что побыстрей беседуй с Блейком, я не собираюсь здесь задерживаться еще на одну ночь.
– Ну не переживай, я могу припудрить тебя, и прыщи будут не так заметны.
– Не пудри мне мозги, – прошипел он, – дело вовсе не в прыщах.
Увы, он снова становился таким, каким я увидела его при первой встрече. Как ни печально, но мы явно двигались в обратную сторону.
Хозяйка спросила меня, что я хочу на завтрак. Я посмотрела в тарелку Жизни и сказала:
– Что нибудь легкое. Типа мюсли, если можно.
– Сухие злаки, разогретые в микроволновке, – язвительно прокомментировал Жизнь. – Очень полезно.
– Скоро я опять начну готовить, – с раздражением парировала я.
Он хрюкнул.
– Я регулярно пополнял твой холодильник свежими фруктами и овощами. И регулярно их выкидывал, потому что они портились.
– Правда?
– Да, ты их даже не замечала, потому что заглядывала только в морозилку.
– А вы, ребята, тоже в центр приключений собрались? – спросила девушка.
Жизнь грубо проигнорировал ее вопрос, он не желал ни с кем общаться, разве только назло мне.
– Да, – порадовалась я за Блейка, – а вы тоже туда?
– Уже второй раз в этом месяце. А Гарри впервые.
Я догадалась, что Гарри – белобрысый парнишка рядом со мной: он покраснел и смутился, когда они стали весело подтрунивать над ним и кто то потрепал его за волосы, отчего они окончательно спутались.
– Гарри боится высоты, – лучезарно улыбаясь, пояснила девушка. – Если он прыгнет, Деклан побреет себе брови.
– И яйца, – добавил рыжий парень.
Теперь уж и Деклан покраснел, а вся компания принялась весело его подкалывать.
– А он брал уроки? – спросила я про Гарри.
– Нет, его мать всегда сама брила ему яйца, но Деклан отлично знает, как это делается, – пошутил рыжий нахал, и все они, включая Гарри, радостно заржали.
– Мы прыгаем в тандеме, – сказала мне девушка.
– Скайдайвинг в тандеме, – пояснила я Жизни, – это когда двое, сцепленные вместе, прыгают с одним парашютом. Инструктаж перед прыжком занимает минут двадцать, не больше.
Жизнь скорчил невообразимую рожу:
– Кто же в здравом уме на это пойдет?
Судя по его лицу, Гарри был с ним полностью согласен, но промолчал.
– Мы очень часто это делали. – Я улыбнулась, вспомнив, как мы с Блейком вдвоем неслись навстречу земле и жаждали снова оказаться в воздухе, едва приземлившись.
– Как романтично, – с сарказмом буркнул Жизнь. – Жалко, что парашют у вас всегда открывался. – Он потянулся за шоколадным кексом и в ответ на мой неодобрительный взгляд раздраженно фыркнул: – Ну и что? У меня депрессия.
– Надо преодолеть ее, тебе потребуется вся твоя энергия, чтобы мне помочь.
– Мы можем вас подвезти, – предложила девушка. – У нас туристский прицеп, Деклан у мамы выпросил, там полно места.
– Супер, спасибо, – обрадовалась я.
От гостиницы до развлекательного центра оказалось пять минут езды. У меня все время сводило живот, и не потому, что нас трясло на ухабах, а доски для серфа, на которых я сидела, мотались взад вперед, хоть Деклан и ехал очень осторожно, невзирая на требования своих друганов «прибавить ходу». Рядом со мной сидел напряженный Гарри, бледный как мел.
– Все будет отлично. Знаешь, скайдайвинг – лучший способ избавиться от страха высоты.
Он с сомнением поглядел на меня, а потом, пользуясь тем, что остальные орали Деклану, что ему не сто лет и пусть едет быстрее, тихонько спросил:
– А если меня начнет тошнить в воздухе?
– Не начнет, – заверила я. – Там нет резких толчков и качки, падение происходит плавно. Никого не тошнит.
Он кивнул, помолчал и спросил еще тише:
– А если парашют не раскроется?
– Раскроется. Кроме того, там два парашюта, и оба проверяют очень квалифицированные люди. Я знаю парня, который управляет этим центром, он потрясный. В смысле, потрясный профи. И все делает на высшем уровне.
Гарри чуть чуть ожил.
– Вы его хорошо знаете?
Я помедлила, потом твердо сказала:
– Мы не виделась почти три года, но я люблю его.
Парнишка посмотрел на меня, как на чокнутую, и пробормотал:
– Н да, за три года с человеком что хошь может случиться.
Я осталась обдумывать эту мудрость из уст младенца, а он пересел к своим приятелям, которые изображали, что громко храпят, когда Деклан аккуратно сбавлял ход на поворотах.
– Золотые слова, – заметил Жизнь, который устроился напротив меня на полусдутой резиновой лодке. Выглядел он, несмотря на сыпь, неплохо: новые джинсы, кроссовки и рубашка поло. Мне удалось слегка замазать его прыщи крем пудрой, но некоторая пятнистость сохранялась. Вид у него был такой, точно он что то хочет сказать.
– Ну давай уже.
– Нет, ничего.
– Говори.
– Ты же видишь, что бедняга Гарри боится до судорог, а сама уверила его, что Блейк «потрясный». – Он закатил глаза.
– И что? Блейк самый требовательный по части безопасности человек, какого я знаю.
– А также он лжец. Жаль, что ты не сказала об этом Гарри.
Всю оставшуюся дорогу я его игнорировала.
Здание центра выглядело весьма скромно.
– М м, это место называется Порто Сорто, в смысле «портативный сортир», – съязвил Жизнь, вылезая вслед за мной из фургона.
– Ничего не сортир, – вскинулась я, защищая детище Блейка.
Скорее портативные домики. Их было два – один явно для приема посетителей и второй для переодевания и санитарных надобностей.
– Так выглядит твоя мечта?
По правде сказать, нет, но ему я не ответила. Во всяком случае, Блейк реально сделал хоть что то, а большинство людей для воплощения своей мечты и пальцем не шевелят. Как я, например. Меня охватило нервное возбуждение: стоп кадр, где Дженна с Блейком чокаются в Марокко, ожил перед глазами и напомнил мне, ради чего я здесь – разбить их парочку и вернуть своего возлюбленного. Я сильно изменилась за два года одиннадцать месяцев и двадцать один день, которые мы провели в разлуке, и мне хотелось, чтобы он побыстрее это увидел.
Вслед за веселой Фантастической четверкой, а точнее, Бесшабашной троицей и Оцепенелым Гарри, я направилась в домик приемную. Там стоял торговый автомат со сладостями и чипсами, еще один для кофе и чая и вдоль стен несколько стульев.
– Вот как хорошо, может, я у врача побываю со своей сыпью, раз уж я здесь, – съехидничал Жизнь, гнусно намекая на сходство этого места с приемной врача.
На стенах в рамках повсюду висели фотографии Блейка. Увеличенные кадры из его телешоу, на которых он сильно смахивал на Итана Ханта из «Миссия невыполнима»: сплошные мышцы, напряженные и вздутые, бицепсы, трицепсы и ягодицы. Блейк, прыгающий с самолета, Блейк в бурлящей реке на плоту, Блейк покоряет Килиманджаро, Блейк принимает холодный душ под водопадом. Последнее фото я рассматривала особенно долго, восхищаясь его поразительным телом, как, впрочем, и все остальные молодые женщины в приемной. Я огляделась и вдруг поняла, что именно очень молодые, привлекательные загорелые женщины составляют подавляющее большинство клиентуры центра. Бог мой, да на что же я рассчитываю? Ведь все эти юные красотки приехали сюда исключительно ради того, чтобы полюбоваться на телезвезду. Он сталкивается с их восхищенным обожанием везде, где только появится, – в любом баре, в каждом городе, во всякой стране. Наверняка они пачками кидаются ему на шею, и он волен выбирать какую захочет или всех разом. Чтобы помучить себя, я на мгновение представила себе Блейка в окружении юных обнаженных тел, сладострастно извивающихся подле него. Ладно, возможно, я старше любой из них, но его обнаженное тело в свое время обвивало и ласкало именно меня – от этой мысли мне стало чуть полегче.
Разглядывая выставку достижений Блейка, я вдруг увидела ее. Ее, Дженну. Гиену. Из Австралии. Он сидела за небольшим складным столом и проверяла анкеты, заявки и удостоверения, а также оплату – словом, работала тут управляющей.
Я ощутила себя Робокопом, моментально считывающим информацию о ее жизненных показателях, ее сильных и слабых местах. Волосы: натуральная блондинка, прическа нарочито небрежная. Тело: крепкое, загорелое, длинноногое – но не такое длинноногое, как мое, она ниже ростом. Глаза: карие, большие, честные, как у щенка, каждый мужчина немедленно хочет приютить ее у себя дома; но между бровей небольшой шрам. Одежда: белая майка, подчеркивающая загар и сверкающую улыбку; джинсы, кроссовки. На мне практически все то же самое, только майка голубая: когда мы познакомились, я была в светло голубом, и Блейк сказал, что в сочетании с моими глазами эффект сногсшибательный.
– Ты ее еще сфотографируй, в самом деле, – насмешливо произнес Жизнь, шумно открывая пакет с чипсами, которые он себе прикупил.
– Это она, – сказала я.
– Девушка из Марокко?
– Да, – прошептала я.
– Правда? – Он удивился. – А знаешь, может быть, в твоих параноидальных подозрениях в конечном счете есть здравое зерно.
– Это называется инстинкт.
Теперь я твердо убедилась: все мои паранойи, включая и ту, что мой сосед по дому живет под чужим именем по программе США о защите свидетелей, полностью и совершенно справедливы.
– И все же не факт, что они вместе. – Он захрустел чипсиной.
– Посмотри на нее, – горько, с отвращением ответила я, – стопроцентно его тип.
– И что же это за тип такой?
Я наблюдала, как она общается с клиентами, широко улыбаясь, отчего на щеках появились ямочки, смеясь и подшучивая, заботливо и ласково подбадривая тех, кто чувствовал себя неуверенно.
– Милый тип, – злобно сказала я. – Сучка.
Он едва не подавился.
– Похоже, нам будет весело.
В этот момент она обернулась, словно ее радары предупредили, что враг близко, и посмотрела прямо на меня. Она по прежнему улыбалась, но взгляд сделался жестким, лучезарность исчезла в одну секунду, и я поняла, что она поняла, зачем я здесь. Да, она неравнодушна к Блейку, я была права с самого начала, с той встречи, когда она спросила его, хочет ли он льда. Девушки неизбежно чувствуют такие вещи. Тогда я была девушкой Блейка и почувствовала опасность, теперь ее почувствовала она.
– Люси? – Она подошла ко мне, увидела Жизнь рядом со мной и немного расслабилась. Напрасно, дорогуша, напрасно.
– Дженна, если я не ошибаюсь?
– Да. – Она, похоже, удивилась. – Как это вы запомнили мое имя, даже не верится. Мы же всего один раз встречались.
– Да. В Лондоне.
– Точно. Невероятно.
– Ну, вы же меня запомнили.
– Да, но это потому, что я все время о вас слышала, – улыбнулась она.
Слышала. Прошедшее время.
– Что ж, добро пожаловать, – застенчиво сказала она, глядя на Жизнь.
Она милая. Я разрушу ее жизнь.
– Это мой друг Космо.
– Космо, прикольное имя. Рада познакомиться. – Она протянула ему руку, и он тщательно вытер пальцы о джинсы, прежде чем ее пожать.
– Блейк сегодня здесь? – спросила я, озираясь вокруг.
– Да. Разве он не знает, что вы приедете?
Перевод: Вы договаривались? Вы снова решили быть вместе? Я должна быть настороже?
Я нежно улыбнулась:
– Хотела сделать ему сюрприз.
– Вот здорово. Блейк будет ужасно рад вас видеть, но сейчас он очень занят – скоро начало занятия с первой группой дайверов. А вы, ребята, тоже будете прыгать?
– Да. Да, будем.
Жизнь посмотрел на меня так, что стало ясно – никаких надежд, что он со мной прыгнет, быть не может. Но я предпочла не заметить этот взгляд.
– А вы давно уже здесь работаете?
– Месяц, с тех пор, как Блейк открыл этот центр. Он был так любезен, что предложил мне место. Телешоу пока больше не выходит, а мне не хотелось уезжать домой. Мне очень тут нравится.
– Но это далековато от дома.
– Да, – грустно вздохнула она, – это правда. Ну, поглядим, как все сложится.
– Поглядим?
– Ну да. Как дела пойдут. Ладно, мне, пожалуй, пора идти готовить группу, а еще надо отнести Блейку кофе. Для него кофе – первое дело с утра.
Я бы ей сказала, что для него с утра первое дело. Дженна улыбнулась, и я натянуто улыбнулась в ответ, после чего она вернулась к группе, хлопнула в ладоши, привлекая их внимание, затем вежливо отдала несколько указаний, пару раз пошутила и, удостоверившись, что все заняты делом, выбежала из домика с закрытым стаканом горячего кофе.
– Дальше ты уж без меня, солнышко, – сообщил Жизнь, засунув в рот порцию чипсов.
– Ты что, прыгать боишься?
– Конечно боюсь. Особенно если она будет укладывать твой парашют.
Он хмыкнул и пошел вдоль стены, с преувеличенным интересом разглядывая фотографии Блейка.
Все же мне удалось убедить Жизнь, что ему надо меня сопровождать. Пройти со мной на поле, потому что я не собираюсь болтаться здесь много часов кряду, дожидаясь, пока Блейк освободится. Я же не охотник за знаменитостями, в самом деле.
Нет, не охотник.
Мы с Жизнью проследовали за остальными на улицу, на зеленую лужайку. Было всего десять утра, но уже порядком припекало. Перед нами на две мили протянулась взлетная полоса, а справа расположился ангар для самолетов. Нет, все же Блейк молодец, что это организовал. С другой стороны, обидно, что он воплотил нашу общую идею без меня: не я проводила занятия с новичками, не я сидела в приемной и приветствовала клиентов. Мечта была общая, а плоды ее он пожинает один. А я стою в группке весело хихикающих девчонок, предвкушающих встречу со знаменитостью, со звездой телеэкрана. Его портреты украшают их спальни, если, конечно, девчонки выписывают журнал «Страсть к путешествиям». Я выписываю.
Всего нас было девять человек. Четверо юнцов из гостиницы, три фанатки Блейка, Жизнь и я.
– Ну где же он? – спросила одна хорошенькая блондинка другую, и они прыснули со смеху, поглядев друг на дружку.
– Ты будешь просить у него автограф?
– Нет. Я буду просить у него, чтобы он сделал мне ребеночка. – И они снова закатились от смеха.
Жизнь посмотрел на меня, в глазах его тоже плясали смешинки. Он выглядел все лучше с того момента, как мы приехали в «Порто Сорто», и не могу сказать, что меня это очень радовало. Дверь ангара загремела и медленно начала открываться. Сначала мы увидели самолет, а потом и Блейка – он стоял рядом с ним в оранжевом комбинезоне, застегнутом лишь до талии, так что плечи, загорелые мускулистые руки и грудь были открыты для всеобщего обозрения. Он был слишком далеко, лица я разглядеть не могла, но фигуру узнала сразу же. Сцена была потрясающая: он пошел нам навстречу пружинистой, энергичной походкой, точь в точь как в «Армагеддоне».
– Ох. Боже. Ты мой, – сказал Жизнь, прекратив наконец хрустеть своими чипсами.
Я гордилась Блейком, гордилась, что Жизнь видит его во всем великолепии. Да, люди восхищаются им, у него потрясающая аура – вот яркое доказательство.
Парашют был пристегнут к его поясу, и, когда он наполнялся ветром, Блейк вынужден был идти с трудом, как будто ему противостояла вся мощь стихии.
– Какой надутый индюк! – Жизнь запрокинул голову и от души расхохотался.
Я с изумлением уставилась на него. И тут Фантастическая четверка тоже принялась смеяться, что окончательно меня разозлило.
Гарри недоверчиво протянул:
– Эт та тот самый па а рень?
Я ничего не ответила. Зато все остальные радостно приветствовали Блейка, вопили и хлопали в ладоши, впечатленные эффектным появлением. Я присоединилась к ним, вежливо поаплодировав, но в глубине души визжала от восторга на самой высокой ноте. Блейк улыбнулся и смущенно поглядел под ноги, словно говорил «ну и ну… да ладно, ребят, чего уж там». Затем отстегнул парашют и гордо, уверенно подошел к нам, а его торс и ноги, обхваченные ремнями, напомнили мне вдруг о рождественских свертках, так же перетянутых праздничными ленточками.
– Спасибо, друзья. – Сияя улыбкой, он поднял руки, призывая всех успокоиться.
Аплодисменты стихли, и все замолчали.
В наступившей тишине Жизнь, доевший свои чипсы, громко скомкал пакет в комок и засунул себе в карман. Блейк обернулся, посмотрел на него и увидел меня. И тогда лицо его расплылось в сияющей улыбке. Мой желудок исполнил тройной аксель, толпа завопила, я поднялась на верхнюю ступень пьедестала, взяла цветы, склонила голову, и на шею мне повесили золотую медаль, после чего в мою честь исполнили национальный гимн, а те, что заняли второе и третье места, сердито хмурились и обдумывали, как бы переломать мне ноги.
– Люси Силчестер. – Он улыбался, а потом повернулся к остальным, изнывавшим от любопытства: – Дамы и господа, позвольте представить вам любовь всей моей жизни.
Краем глаза я заметила, что мимо прошла Дженна. Возможно, то был самый счастливый миг в моей жизни, и следовало бы победно потрясать кулаком, но это было до крайности глупо. Блейк попросил всех немного обождать, пока мы с ним перекинемся хоть парой слов. Широко раскинув руки, он подошел и обнял меня. Я упала в его объятия, прижалась к груди, и он крепко стиснул меня, поцеловав в макушку. Все как прежде, все все все, мы подходили друг другу, как две сложные детальки пазла. Все как тогда – два года одиннадцать месяцев и двадцать один день назад, когда он пришел ко мне с утра, после ночи любви, и сказал, что уходит от меня.
И неожиданно меня захлестнула волна гнева. Я вспомнила: он принес мне в постель поднос с завтраком, сел на кровать и принялся объяснять, как сложно, как изощренно устроен его ум. Он мялся, трусил, прятал глаза, и я решила, что он собрался сделать мне предложение. Я боялась , что он собрался мне его сделать, а когда он замолчал, была готова буквально на все, лишь бы он его сделал. А потом он стоял перед гардеробом, а я лежала с подносом еды, вдавившим меня в кровать, и решал, что из вещей необходимо взять с собой в вольную одинокую жизнь. Если б одинокую, если б он не встречался с Дженной за моей спиной, с самого начала, с первых же дней съемок его телешоу. В тот самый день я потеряла возлюбленного, напилась, лишилась работы и водительских прав, а вскоре и квартиры, которую мы продали.
Он крепко держал меня два года одиннадцать месяцев и двадцать один день, но сейчас вся моя любовь к нему вдруг испарилась, уступив место злости. Я открыла глаза и увидела Жизнь: он с улыбкой смотрел на меня, прижавшуюся к Блейку. Я смешалась, меня смущали собственные неожиданные, разноречивые эмоции, и я высвободилась из сильных объятий.
– Поверить не могу, что ты здесь, – повторял Блейк, удерживая меня за плечи. – Выглядишь замечательно, все вообще замечательно! – Он рассмеялся, и мой гнев слегка утих.
– Блейк, познакомься с моим лучшим другом.
Он неохотно, медленно обернулся, словно не вполне понимая, о чем речь.
– Да, да, конечно. Привет, как поживаете? – И торопливо, точно делая нам с Жизнью одолжение, пожал ему руку, а потом снова с восторгом обратился ко мне: – Я так рад, что ты приехала.
– Я тоже, – рассмеялась я.
– Ты сюда надолго?
– Да просто заскочила сказать привет. Хотела посмотреть, как выглядит мечта в реальности.
– Оставайся и прыгни вместе с нами.
– О'кей, мы с удовольствием.
Его озадачило это «мы». Он бросил быстрый взгляд на Жизнь, а потом кивнул мне:
– Да, конечно.
Ему пора было начинать инструктаж, и он вернулся к группе, которой необходимо усвоить, как правильно вести себя во время свободного падения. Я то преотлично все это и так знала.
– Ну извини, – тихо попросила я прощения у Жизни, который, впрочем, довольно прилежно исполнял упражнения.
– Без проблем. Он, кажется, был искренне рад тебя видеть. Это здорово, Люси.
– Да, здорово, – нервно согласилась я. – Ну что, может, все таки прыгнешь?
– Нет, – он весело усмехнулся, – вид снизу меня вполне устраивает.
Я проследила за его взглядом и поняла, что устраивает его загорелая задница блондинки, выполнявшей наклоны прямо перед ним.
– Да уж, захватывающее зрелище… Ну хотя бы в самолет сядь.
– Ни за что.
– Ты и летать боишься?
– Нет, меня пугает перспектива врезаться в землю на бешеной скорости.
– Тебе не обязательно прыгать. Правда, ты можешь просто подняться в воздух вместе с нами, я хочу, чтобы ты посмотрел, как это происходит. Полет занимает не больше двадцати минут, и ты спокойно вернешься на землю с пилотом, старым проверенным способом.
Он поглядел на небо, что то прикидывая в уме.
– Ладно.
Я пошла с Блейком в ангар, чтобы помочь с экипировкой.
– А твоя девушка не будет прыгать? – невинно осведомилась я по дороге с самым безмятежным видом – он не должен догадаться, что мое счастье зависит от его ответа.
– Моя девушка? – Он смотрел на меня в замешательстве. – Какая девушка?
Я едва не пустилась в пляс.
– Девушка, которая занимается регистрацией. – Я нарочно не стала называть ее имя, чтобы он не подумал, будто она для меня хоть что нибудь значит. Глупо, конечно, учитывая тот факт, что мы с ней совсем недавно разговаривали. – Девушка, которая работала вместе с тобой над передачей. Да вон она.
Я махнула рукой туда, где Дженна разговаривала с остальными – беспрерывно улыбаясь и подшучивая. В этот момент она, вероятно, сказала что то особенно забавное, и все рассмеялись, включая и Жизнь. Отчего то мне это было неприятно.
– A а, да это Джен.
Джен, а не Дженна. Я возненавидела ее еще сильнее.
– С чего ты взяла, что она моя девушка?
– Не знаю. По моему, она как раз в твоем духе.
– Джен? Ты думаешь? – Он с интересом посмотрел на нее, и этот взгляд мне нисколько не понравился. Мне хотелось вернуть к себе его внимание, но не пальцами же щелкать у него перед носом. Тогда я встала так, чтобы загородить ее, и это сработало – он занялся снаряжением. Некоторое время мы молчали. Я надеялась, что размышляет он не о Дженне. И судорожно пыталась придумать, что сказать дальше, но он меня опередил:
– Значит, это твой парень?
– Он? Нет. – Я засмеялась. – Это совершенно удивительная история, ты ее оценишь. – Я должна сказать ему правду, я очень хочу сказать ему правду. – Пару недель назад я получила письмо из «Агентства Жизни». Ты что нибудь слышал о них?
– Да. – Он перестал заниматься снаряжением и глядел на меня. – Я читал статью, пока сидел в очереди к зубному, про женщину, которая встретилась со своей жизнью.
– Она стояла рядом с вазой с лаймами и лимонами? – взволнованно спросила я.
– Не знаю.
– Ну, не важно. В общем, он моя жизнь. Поразительно, да?
Я была уверена, что это произведет на него впечатление, он же всегда интересовался такими штуками, читал книги по саморазвитию, самосовершенствованию, самопознанию и прочим само… Всегда любил поговорить о разных религиозных доктринах, реинкарнации, о жизни после смерти, так что это ему – ровно то, что надо. Встретить Жизнь во плоти – да мог ли он вообразить, что я когда нибудь доберусь до таких высот! Убежденная, что он преисполнится самого горячего энтузиазма, я говорила все более страстно. Ведь я хотела, чтобы он понял: я способна проникнуться очень правильными идеями, я изменилась, стала гораздо глубже и содержательнее, и он может смело полюбить меня вновь.
– Он твоя жизнь?
– Да.
– А зачем он здесь?
Вот так вопрос. Похоже, он хочет сказать: он твоя жизнь, а здесь то он что делает?
Я перевела дух и решила, что надо дать задний ход, но было уже поздно, а к тому же неуважительно по отношению к Жизни: он меня сюда привез, хотел устроить мне сюрприз, старался мне помочь в авантюре под названием «вернуть Блейка».
– Суть в том, что мы проводим какое то время вместе, стараемся узнать друг друга. Когда человек занят работой, друзьями, прочими вещами, он часто упускает из виду нечто важное. Я, очевидно, упустила из виду себя. Точнее, упускала. Но теперь он повсюду со мной. Знаешь, он славный. Он тебе понравится.
Блейк кивнул и вернулся к сборам.
– Я тут надумал выпустить книжку по кулинарии. Хорошая мысль?
Несколько неожиданный поворот в беседе, но я не выказала удивления.
– Правда? Это замечательно.
– Да. – Он оживился. – И напрямую связано с моей передачей. Ты, кстати, смотрела ее? Люси, это такой кайф, я никогда ничего лучше не делал. Мы объездили столько интереснейших мест, сталкивались с потрясающими традициями и обычаями, а про еду я вообще не говорю. Запах, цвет, невообразимые вкусовые сочетания – меня это дико вдохновляет, хочется все запомнить и приготовить самому.
– Ну здорово, ты же всегда любил готовить.
– Ты понимаешь, мне хочется не просто это повторить, а изменить на свой вкус. Я так и книгу хочу назвать «На вкус Блейка». Издатели в восторге, а телевизионщики говорят, что можно будет сделать еще одну передачу, уже не о путешествиях, а о кулинарии тех мест, где я побывал.
Глаза его сверкали, он говорил вдохновенно, порой сбивчиво, он был полон сил, фантазий, планов и надежд. Как же замечательно видеть Блейка таким, как прежде, Блейка, из которого кипучая энергия бьет через край.
– Я бы хотел, чтобы ты попробовала мои новые блюда, Люси, – улыбнулся он.
– Вот спасибо, я с удовольствием!
– Правда?
– Конечно, Блейк, с превеликим удовольствием. Я и сама тоже хочу снова начать готовить. Как то у меня с этим не ладилось последнее время. Навык, что ли, утратила. Я же переехала в небольшую студию, и там кухня не такая…
– Ой, слушай, насчет кухни. В пекарне, конечно, была неплохая, но сейчас у меня… это надо видеть. Плита там просто обалденная, с антипригарным покрытием, многофункциональная. У нее сорок разных режимов – для свежих и замороженных продуктов, и нужно просто задать параметры, ну, вес, например, а дальше она автоматически выбирает оптимальное…
– … время и выключается, когда блюдо готово, экономя электроэнергию, – перебила я.
Он разинул рот от удивления.
– А откуда ты знаешь?
– Я это написала, – гордо ответила я.
– Не понял, что ты написала?
– Инструкцию по применению. Я работаю в «Мантике». Точнее, работала до вчерашнего дня. Я переводила инструкции.
Он так странно на меня смотрел, что я обернулась – может, у меня за спиной кто то есть и он на него таращится?
– А в чем дело?
– Но что произошло с «Квин и Даунинг»?
– Да я уж сто лет там не работаю, – небрежно махнув рукой, пояснила я. А потом уже более серьезно спросила: – Разве Адам обо мне ничего не рассказывал?
Я искренне полагала, что он в курсе всех моих дел, что ему исправно обо всем сообщают, и три года кряду я поступала и врала, исходя из этого. А он, оказывается, и понятия не имел, как я живу, начиная с Первого дня, со дня нашего расставания.
– Адам? Нет. – Он немного смутился, но тут же улыбнулся, и лицо его оживилось. – Давай я тебе расскажу про марокканский пирог…
– Он думает, что я тебе изменяла, – перебила я. Я абсолютно не собиралась этого говорить, у меня и в мыслях такого не было, когда я прокручивала в голове сценарии нашей встречи. Но – само с языка сорвалось.
– Н да? – Он то намеревался рассказать о шафране и явно был сбит с толку.
– Они все так думают.
Я очень старалась, чтобы меня не выдала дрожь в голосе, дрожь, порожденная не волнением, а злостью. Она снова поднималась во мне горячей волной, и я пыталась ее сдержать.
– Блейк, – в ангар просунулась голова какого то парня, – нам пора выдвигаться.
– Уже иду, – отозвался Блейк и подхватил свое снаряжение. – Пойдем, – ухмыльнулся он.
И гнев опять испарился – мои губы невольно растянулись в улыбке.
Самолет вмещал шесть человек, таким образом, мы разделились на три группы. Гарри был в сцепке с Блейком, а юная девица, намеревавшаяся заиметь младенца от Блейка, в сцепке с другим инструктором, по имени Джереми – именно его появление удержало меня от того, чтобы высказать Блейку, что я о нем думаю. Девица смотрела на Гарри с откровенной ревностью. Жизнь облачился в оранжевый комбинезон и защитные очки. Он сидел на полу у меня между ногами, спиной ко мне, и взгляды, которые он периодически бросал через плечо, были исполнены величайшего отвращения и ужаса.
Мы оторвались от земли, и он злобно прошипел:
– «Вид будет о очень красивый».
– Он и есть красивый, – тихонько ответила я.
– «Ты можешь приземлиться с пилотом», – сердито пробормотал он. – Ты меня обманула. Солгала мне. Одна большая ложь, – ядовитым шепотом заключил он.
– Тебе не обязательно прыгать. – Я пыталась расслабиться, но на самом деле была сильно встревожена. Нельзя, чтобы Жизнь выступил с гигантской разоблачительной правдой. Не здесь и не сейчас, когда Блейк так близко, что наши ноги соприкасаются.
– Почему же я тогда привязан к тебе этой веревкой, как пуповиной?
– Ты можешь притвориться, что у тебя приступ паники. Мы вместе вернемся на землю. Я, знаешь, не против прыгнуть потом в связке с Блейком.
– Притвориться? На кой черт мне притворяться?! – Он отвернулся и умолк.
Гарри был в полном ужасе и совершенно позеленел. Я видела, что его бьет крупная дрожь. Наши взгляды встретились.
– Тебе очень понравится. И потом, вообрази себе Деклана без бровей.
Он слабо усмехнулся и начал делать глубокие вдохи. Мы с Блейком смотрели друг на друга, пока самолетик взбирался вверх. И оба не могли перестать улыбаться. Он потряс головой, будто все никак не мог поверить, что я здесь. Наконец мы набрали нужную высоту. Мы летели уже минут двадцать, пора было приступать к делу. Блейк открыл дверь, и внутрь ворвался свежий ветер, а внизу раскинулась земля, похожая на лоскутное одеяло.
Жизнь разразился длинной тирадой непечатных ругательств.
– Женщины первыми, – прокричал Блейк, давая пройти вперед нам с Жизнью.
– Нет нет, сначала ты, – твердо сказала я. – Мы последние. – Я хотела взглядом дать Блейку понять, что мой напарник боится, но Жизнь как раз обернулся ко мне.
– Нет, я настаиваю, – ответил Блейк. – Все как в старые добрые времена.
– Я бы с радостью, но… он немного нервничает, так что, думаю, будет лучше, если мы сначала посмотрим, как у вас получается. Ладно?
И тут Жизнь буквально взорвался от злости:
– Нервничаю? Нет, я не нервничаю! Вперед, давай сделаем это.
Отталкиваясь ногами от пола, он на заднице двинулся к выходу, волоча меня следом. Меня это глубоко изумило, но я не стала возражать, а вместо этого проверила крепления и убедилась, что с парашютом все в порядке. Мы добрались до двери. Быть не может, неужели Жизнь и правда решился? Я не сомневалась, что нам придется возвращаться назад вместе с пилотом, и всю дорогу сидела расстроенная и разочарованная, но теперь адреналин хлынул мне в кровь.
– Ты готов? – крикнула я ему в ухо.
– Ненавижу тебя, – проорал он.
Громко досчитав до трех, я выпихнула его наружу. И вот мы уже несемся к земле со скоростью двести километров в час. Жизнь орал во всю мочь, то был оглушительный, нескончаемый вопль ужаса, а я испытывала несказанное счастье. Чтобы подбодрить его, я издавала громкие радостные кличи – он должен понять, что все идет прекрасно, и мы должны кувыркаться в небе, не разбирая, где верх, где низ, так оно и полагается. Через десять секунд мы приняли позу свободного падения и еще пятнадцать секунд неслись на всех парах – холодный ветер свищет в ушах, в голове, во всем теле, пронизывая его насквозь и наполняя душу леденящим восторгом. Когда мы достигли отметки в пять тысяч футов, я раскрыла основной парашют, и ветер, бешено ревевший в ушах, стих. Наступила тишина, мир и блаженство.
– О господи боже мой. – Он говорил прерывисто и хрипло. Голос сорвал своими воплями.
– Ты в порядке?
– В порядке? Да у меня едва сердечный приступ не случился. Но это, – он огляделся вокруг, – это восхитительно.
– Говорила же тебе. – Мне было так хорошо, так счастливо, что я могу разделить этот миг с ним. Я едва не разрыдалась от избытка чувств: мы вдвоем в голубом просторе, парим, точно самые свободные две души во вселенной.
– Я не всерьез сказал, что ненавижу тебя.
– Это хорошо. Потому что я тебя люблю, – слова возникли сами, из ниоткуда.
Он повернул ко мне голову.
– И я тебя люблю, Люси, – сияя, ответил он. – А теперь кончай болтать, ты мешаешь мне наслаждаться.
Я засмеялась.
– Хочешь порулить?
Жизнь взял на себя управление парашютом, и мы поплыли по небу, как птицы, вбирая в себя весь мир, каждой клеточкой ощущая, что мы живые, что мы едины и неразрывны. Наш общий миг счастья. Полет длился четыре минуты, и перед приземлением я взяла управление на себя. Мы сгруппировались – ноги согнуты, колени вместе, – я замедлила ход, и мы мягко коснулись земли.
Жизнь покатился по земле, сотрясаясь от веселого хохота.
Освободившись от меня, он принялся скакать и бегать кругами, точно пьяный, радостно вопя и смеясь.
– Это абсолютно запредельно. Я хочу еще, давай еще раз прыгнем, можно еще раз?
Я засмеялась:
– Поверить не могу, что ты это сделал.
– Дать перед ним слабину? Ты что, шутишь?
– Ты о чем?
– О Блейке. О чем же еще? Я не хочу, чтобы этот идиот решил, будто я чего то не могу. Пусть знает, мне плевать, чего он там обо мне думает, я куда круче, чем ему кажется.
– В смысле? Я не понимаю. Зачем ты выдумываешь себе повод для столкновения с ним?
– Да я ничего не выдумываю, Люси. Это и есть цель. И всегда была.
– О чем ты говоришь?
– Не важно, забудь. – Он широко улыбнулся и вновь принялся восторженно скакать вокруг меня. – У у у х у у!
Мне было так хорошо, что он доволен. Но меня смущали причины его довольства, и я наблюдала за дикими плясками радости со смешанными чувствами. Конечно, имея в виду мою свежеобретенную любовь к Блейку, у нас обоих был общий повод для радости. Но что то подсказывало мне – веселится он скорее вопреки, чем благодаря. Я бы хотела, чтобы мы все сумели поладить, а Жизнь, судя по всему, наслаждался ощущением собственного превосходства над Блейком. Впрочем, возможно, это вполне в порядке вещей. Блейк меня обидел, нарушил мою жизнь, и хоть я уже готова была его простить, признав, что сама была во многом виновата, Жизни, наверное, требовалось на это больше времени. И что же это означает? В частности, для меня и для Блейка? Обычно после дайвинга я пребывала в приподнятом настроении, как Жизнь сейчас, все делалось просто и понятно, а тут вдруг почему то вернулась утренняя головная боль, которая посещает меня исключительно тогда, когда я пытаюсь решить сложные эмоциональные проблемы – те, что выше моего разумения.
В нашу сторону по полю быстро ехал джип. За рулем сидела женщина, и, когда она подъехала поближе, стало ясно, что это Дженна. У меня тревожно сжалось сердце, как бывало всегда, когда мои мысли обращались к ней, хотя теперь вроде бы я точно знала – для этого нет никаких оснований.
– У тебя такое лицо, будто ты собралась кого то кокнуть, – задыхаясь, сказал Жизнь, прекратив наконец скакать и встав рядом со мной.
– Да, забавно.
Я наблюдала, как она приближается, обеими руками крутя руль и внимательно глядя на меня. Интересно, а она собирается остановиться?
– Аккуратней, Люси. Она милая девушка. В любом случае, ты сама сказала, что между ними ничего нет.
– Ничего.
– Что ж ты тогда ее так ненавидишь?
– По привычке, я думаю.
– Так же, как любишь его, – сообщил Жизнь, уставясь в небо.
И отошел в сторону, оставив меня в одиночестве любоваться Блейком, спускающимся с небес, – этаким ангелом с накачанными мышцами. И обдумывать его сакраментальную мысль.
Мы с Блейком сидели в салоне джипа друг против друга. Жизнь занял место рядом с Дженной, спиной к Блейку, и что то вдохновенно рассказывал ей, не умолкая ни на секунду. Время от времени она поглядывала на меня в зеркало, желая убедиться, что я веду себя скромно, но, встретившись со мной взглядом, немедленно отводила глаза. Она знала, и я знала, и обе мы все знали: бывшая девушка и девушка претендентка кружили, как два ястреба, нацелившиеся на одну добычу. Гарри, к которому вернулся нормальный цвет лица, и чадолюбивая блондинка трещали с пулеметной скоростью, обмениваясь восторгами по поводу полета, беспрерывно перебивая друг дружку радостным «И я тоже!!!». Блейк, похоже, потерял таким образом свой шанс стать суррогатным отцом. Джереми, второй инструктор, смотрел исключительно в окно, равнодушный и скептический ко всему, что происходило вокруг, но остальные были в приподнятом настроении. Моя душа? Она парила где то очень высоко. У меня в крови тоже бурлил адреналин, но причина была иная, чем у моих спутников. Я была влюблена, но вместо того чтобы радоваться, терзалась внутренними противоречиями. Что же мною движет – сила привычки или истинное чувство? Одна часть меня мечтала оказаться в объятиях Блейка, соединиться с ним душой и телом, я действительно привыкла думать о том, что это будет замечательно и прекрасно. Но другая часть уже научилась думать по новому. Долгие часы, проведенные в обществе Мистера Пэна, не прошли даром. И сейчас, именно, черт побери, сейчас – надо принять решение. Сделать выбор. А я боюсь, колеблюсь, и нет на свете человека менее уверенного в себе, чем я.
Блейк улыбался мне во весь рот, он сиял, как новая лампочка у меня в ванной, и хоть может показаться, будто новая лампочка – вещь обыденная, ничуть не романтичная, но, когда год моешься в потемках, эта самая лампочка радует чрезвычайно. Дженна сказала что то такое, от чего Жизнь разразился веселым кудахтаньем, но пока Блейк смотрел мне с улыбкой в глаза, обещая миллион счастливых ночей – или, во всяком случае, одну, сегодняшнюю, на которую я непременно соглашусь, – их стремительно развивающаяся дружба меня не напрягала. Отвращение Жизни к Блейку ушло, и я говорила себе, что в этом заслуга Блейка. С первых дней нашего с Жизнью знакомства я представляла себе, как они встретятся. Жизнь умел быть на редкость неприятен, и я была очень признательна Блейку, что он не обратил на его гнусные проявления особого внимания. Какое будущее ожидало бы нас, если б Блейк возненавидел мою жизнь? Кого из них двоих я бы выбрала? Мысль о том, что между ними вообще можно выбирать, меня пугала. Мне хотелось надавать себе по щекам. Перестань думать, Люси, лучше от этого еще никогда не было.
– Все как раньше, – вдруг сказал Блейк.
И меня покоробили его слова. Я проанализировала свою реакцию, наученная Жизнью, и поняла – раздражение вызвано не тем, как он это сказал, а тем – что. Да, все и правда похоже на «раньше», но нас разделяют прожитые годы, несказанные слова, нас разделяет огромная куча запрятанных глубоко «под ковер» проблем, и с каждой минутой она становится все выше, заслоняя нас друг от друга. Но я не хочу сдергивать ковер, не хочу ворошить эту кучу проблем. Я хочу вечно парить в небе, где все безмятежно и спокойно, прижавшись друг к другу под куполом парашюта.
– Ты еще побудешь здесь?
Не очень понятно, что он имеет в виду – приглашает меня остаться или спрашивает о моих планах. А это большая разница. Я уклонилась от прямого ответа.
– Мне нужно сегодня вернуться. У него встреча, они уже договорились.
– Кто?
– Он и парень по имени Дон. – Я сначала ответила, а потом осознала: Блейк опять забыл про мою Жизнь. – Моя Жизнь, – твердо сказала я, – должен встретиться с человеком по имени Дон.
– Но ты же можешь остаться, правда? – Он одарил меня одной из своих неотразимых улыбок, и я немедленно растаяла. – Давай оставайся. – Он наклонился и пощекотал меня под коленкой, отлично зная, что это мое слабое место.
Дженна бросила на меня взгляд в зеркало. Я ничего не могла с собой поделать и рассмеялась, вовсе не над ней, как она наверняка решила, а потому что было очень щекотно.
– Джерри сегодня устраивает вечеринку, – он щекотал меня все сильнее, а я, хохоча, отбивалась, – ему нынче тридцать стукнуло.
– Да, это точно, – с улыбкой подтвердил Джереми, по прежнему глядя в окно.
– С днем рождения, – поздравила я, но он не повернулся.
Есть такие люди – создается впечатление, что они либо не знают о том, что вы рядом, либо им абсолютно на это наплевать. А если они и знают, что вы существуете, то в грош вас не ставят, как вам кажется. И двадцать лет спустя они вдруг признаются, что были от вас без ума, но не сумели этого выразить.
Вы говорите:
– Как? Да я и подумать не могла, что тебе нравлюсь!
И слышите в ответ:
– Ты ненормальная? Я просто не знал, как это сказать!
Именно так, во всяком случае, произошло с Кристианом Берном, которого я встретила в клубе четыре месяца назад. Кристиан, ах, Кристиан… самый крутой парень в теннисном лагере, куда я поехала в пятнадцать лет. Он заигрывал и целовался со всеми девочками, кроме меня. И вот решил мне признаться спустя еще пятнадцать лет, что все эти годы страстно меня обожал, а я даже поцеловаться с ним не могла, потому что у него беременная девушка, с которой они должны вскоре пожениться. Место для признания он выбрал хоть куда – стрип клуб. (Для особо любопытных сообщаю, что в ту ночь там работала Мелани.)
– Мы бы с удовольствием пришли, если вы не против, – сказала я Джереми.
Джереми никак не отреагировал. Джереми не знал или не хотел знать, что я с ним разговариваю. Втайне Джереми был в меня влюблен, но он обнаружит это чуть погодя, когда будет уже слишком поздно, потому что я вернусь к Блейку. Их дружба даст трещину, ему невыносимо будет видеть, как его друг обнимает женщину его мечты, и он уволится и уедет отсюда, чтобы найти себе другую любовь, но не найдет ее никогда, ибо это невозможно – истинная любовь только одна. Он женится, у них родятся дети, но каждый раз после занятий любовью, когда жена его заснет, он будет лежать без сна, вспоминая женщину, которую оставил в Бастардстауне, в графстве Уэксфорд. Меня.
– Конечно, он не против, – ответил за Джереми Блейк. – Мы собираемся в «Бойране» в шесть. Как только закончим здесь, так сразу и приедем. Давай приходи. – Он игриво пощипывал меня под коленкой, приговаривая: – Давай, давай, давай.
– Ладно, ладно, – смеясь, согласилась я и попыталась остановить его, но он ведь гораздо сильнее! В итоге он нежно сжал мои пальцы, и так мы и сидели, рука в руке, глядя друг другу в глаза. – Я приду, – пообещала я.
– Конечно придешь, – тихо отозвался он, и сердце у меня бешено подпрыгнуло.
– Мы не можем пойти, – сказал мне Жизнь, когда мы уже сидели возле фургона Деклана, дожидаясь его, Анни и Джоша, и смотрели на голубое небо, откуда совсем недавно спустились обратно на землю. Гарри отправился охмурять хорошенькую блондинку, явно надеясь проложить путь к ее сердцу или чуть пониже с помощью остроумной болтовни.
– Почему не можем?
– Из за Дона!
– Заколебал этот Дон! Пошел он… в Пизу!
Я немедленно пожалела о своих словах, а Жизнь язвительно заметил, что в этом месте Дон уже, кажется, побывал.
– Ну пойми же, Блейк будет меня ждать. Мы ведь именно ради этого и приехали сюда. Неужели ты не рад за меня?
Он помолчал.
– Да, ты права. Я очень за тебя рад. Ты ведь так этого жаждала, начиная с вечера воскресенья. Оставайся и отдайся драгоценному Блейку, человеку, который разбил твое сердце, а я вернусь в Дублин и встречусь с Доном, славным парнем, с которым ты разок переспала. И который пригласил выпить меня сегодня в восемь вечера в «Барже». Я там буду, не сомневайся. Сообщаю на тот случай, если мистер Летун решит снова тебя бросить.
– Ты не веришь в нас? – грустно спросила я.
– Я не верю в него, но кто я такой? – Он вздохнул. – Ах да, я твоя жизнь. Как думаешь, что делает большинство людей, переживающих кризис? Прислушиваются к своей жизни или, как ты сейчас, мечутся по стране в поисках географического счастья?
– Это еще что за бред? Какое географическое счастье?
– Люси, разумный человек понимает, что успех и счастье заключены в нем самом, а ты, бестолочь, надеешься, что переедешь в другое графство и обретешь желаемое.
Я сердито фыркнула, потом успокоилась и сказала:
– Ну пойми, я же хочу, чтобы ты увидел – Блейка есть за что любить.
– О, я видел за что. Достоинство есть, несомненно. Туго перетянутое ремнями, оно выглядит особенно убедительно.
– Я серьезно говорю.
– Серьезно? Я видел, за что ты его любишь, и я выпью сегодня с Доном.
Но я все же пыталась настоять на своем:
– Мне кажется, между тобой и Блейком есть какие то ненужные разногласия. Он тебя обидел, я понимаю, он унизил тебя, и ты пытаешься защититься. Но дай ему шанс, пожалуйста. Иначе ты никогда не узнаешь, мог ли он составить мое счастье навеки, а значит – твое счастье!
– Я не верю в счастье навеки, – покачал головой он. Впрочем, кажется, он немного смягчился.
– Я знаю, тебе не хочется подводить Дона, но ведь речь идет лишь о паре кружек пива. Дон взрослый человек, он все поймет.
Жизнь колебался, и тогда я вбила последний, решающий гвоздь:
– К тому же Себастиан лежит в канаве, и одному богу известно, сколько нужно времени, чтобы извлечь его оттуда. Как ты доберешься до дому?
– Ладно, – кивнул он, покоряясь судьбе. – Я останусь. Позвоню Дону и скажу, что сегодня не получится. Он знает, где я, и сочтет, что я выбрал Блейка. И больше не захочет меня видеть.
Я ласково потрепала его по плечу.
Мы замолчали и, задрав головы, смотрели на легкие белые облачка в голубых небесах.
А потом пошли в фургон переодеться, и тут как раз явился Деклан с той же самой целью. Он честно выполнил условие пари, во всяком случае в том, что касалось бровей.
Бойран – это ирландский рамочный барабан. Его корпус делают из дерева, а сверху натягивают козью кожу, оставляя одну сторону открытой. Играют на бойране палочкой с двумя наконечниками, ударяя по мембране то одним, то другим концом. Получается очень быстро. Называется эта палочка «кипин». Другой рукой можно приглушать мембрану и менять высоту звука. «Бойран», в который направлялись мы, был местный паб в пяти минутах езды от гостиницы. В семь часов вечера там было полно народу и играла музыка – оркестр лихо исполнял традиционные ирландские мелодии. Мы приехали позже, потому что Деклан покрылся сыпью в свежепобритых областях. Она чесалась со страшной силой, и бедняга настоял, чтобы мы заехали в ближайшую аптеку, для чего пришлось сделать крюк. Деклан прикупил крем и какую то присыпку с тальком, которую засыпал себе в штаны, после чего долго извивался и вращал бедрами, распределяя целебное средство в нужных местах.
Гарри, выигравший злосчастное пари, по идее должен был радоваться, однако вместо этого он злился – хотел как можно скорее встретиться с блондинкой и явно опасался, что кто то успеет его опередить. Я посмеивалась над юношеским нетерпением и страхами прозевать свое счастье, опоздав на двадцать минут, но потом вспомнила про Дженну и присоединилась к Гарри, который требовал, чтобы Деклан дал по газам и показал всем в Уэксфорде, на что способен фургон его мамы. Раздражение Гарри передалось мне, а мое, в свою очередь, Жизни, и без того злившемуся, что пришлось подвести Дона. Из за этого его снова одолела сыпь, и они с Декланом мазали и присыпали свои прыщи, передавая лекарство друг другу, а мы с Анни передавали друг другу бутылку сидра. Джош лежал на спине и курил травку, пуская замысловатые колечки. Я не пила сидр с тех пор, как вышла из того возраста, в который они только что вошли, и мне было весело и свободно в их отвязной юной компании. Ко мне вернулось ощущение жизни, хотя к Жизни, к сожалению, вернулось раздражение. Я и припомнить не могла, когда мне в последний раз было так легко. Я не боялась оступиться и наткнуться на свою собственную ложь. Они ничего обо мне не знали, им было все равно, и я могла быть собой. Господи, как давно я не была собой!
Когда мы приехали в паб, ласковое закатное солнце еще не зашло, стоял прекрасный вечер и за длинными деревянными столами на веранде сидело много народу. Я быстро просканировала пространство в поисках Блейка, Гарри быстро просканировал его в поисках блондинки, от которой мечтал заиметь детей. Мы поняли, что предмет интереса – и мой, и его – в пабе. Он пошел вперед, я следом. Гарри зря беспокоился, она сидела за столиком, оставив подле себя свободное место, и просияла, увидев его. Я огляделась. Где же Блейк? За столиками было полно людей, многие весело подпевали оркестру, все гомонили, и шутили, и смеялись. Потом я увидела Дженну, рядом с ней тоже было свободное место. У меня упало сердце, я испугалась, что это для него. Чего я боюсь, я же знаю, что между ними ничего нет? Это я так… по привычке. Он стоял возле барной стойки, окруженный людьми. Как обычно – Блейк душа компании, как обычно, в центре внимания. Он что то увлеченно рассказывал, и они слушали раскрыв рот. Я наблюдала за ним, а потом увидела, что Жизнь тоже на него смотрит. Блейк дошел до кульминационного момента, и все дружно расхохотались. И я тоже. И Жизнь. Мне хотелось прошептать ему на ухо: «Ну, ты видишь, какой он замечательный?»
Тут Блейк заметил меня, извинился и, оставив своих приятелей, стал пробираться ко мне сквозь толпу. Дженна с нас глаз не спускала.
– Ты все таки пришла. – Он радостно улыбнулся, обнял меня и поцеловал в макушку.
– Пришла, конечно, – улыбнулась в ответ я, всем сердцем надеясь, что Дженна это видит. – С моей Жизнью ты уже знаком. – Я отстранилась от Блейка, давая им возможность поздороваться.
– Да, точно, – сказал Блейк.
– Привет, – непринужденно сказал Жизнь. – Вам, наверное, все это кажется очень странным, и вы удивлены. Позвольте вас чем нибудь угостить.
Блейк настороженно поглядел на него, потом на меня, потом опять на него.
– Чтобы, так сказать, растопить лед, – пояснил Жизнь.
Блейк неопределенно молчал, обдумывая его слова, что меня реально взбесило. Я не могла понять, чего он добивается. Дон прекрасно завтракал в обществе меня и Жизни в постели, с голой задницей, и ничуть не смущался. Жизнь даже отыскал ему его трусы, которые Мистер Пэн утащил в качестве подстилки к себе в корзинку. Пока я была в душе, Дон приготовил еду нам всем, и они с Жизнью уплетали вдвоем омлет. Нет, я не сравниваю Дона с Блейком – ни в коем случае, – но уж очень разнятся их реакции на Жизнь. В защиту Блейка, а надо быть справедливой по отношению к нему, можно сказать, что наша с ним история была долгой, насыщенной и порой очень непростой, да и нельзя сопоставлять отношения, длившиеся пять лет и одну ночь. Разумеется , у него есть основания чувствовать себя неуютно. Или… Не должно ли все быть ровно наоборот?
– Угу. Ладно, давайте выпьем вон там. – Очевидно, приняв какое то решение, Блейк повел нас в уголок паба, отгороженный стеной, где не так громко была слышна музыка.
– Ну вот и замечательно, – нервозно сказала я: было понятно, что Жизнь оскорблен и весь ощетинился. – Здесь хоть поговорить можно спокойно.
– Итак, что вы будете? – спросил Жизнь у Блейка.
– «Гиннесс».
Ох, нет, пожалуйста. Я смотрела на них обоих умоляюще – не надо ссориться. Оба были напряжены, и я не понимала, что происходит.
– Блейк, ты в курсе, он – моя жизнь, он не мой любовник, не мой бывший любовник? Его не надо остерегаться, – сказала я, когда Жизнь ушел за выпивкой.
– А кто сказал, что я остерегаюсь?
– Никто. Просто ты странно себя ведешь.
– А как обычно люди с ним себя ведут? Как они реагируют на него?
– С интересом, – моментально выпалила я. – Обычно люди, которые меня любят, интересуются моей жизнью. Они в восторге, что познакомились с ним. И даже уделяют ему куда больше внимания, чем мне. Треплются с ним напропалую. Представляешь? Ну, если не считать моего отца, конечно.
Блейк оживился:
– Слушай, а как дела у твоего отца?
Еще один неожиданный поворот в разговоре.
– Мы с ним не общаемся.
– Почему? Что случилось? Вы же всегда были так близки.
– Мы никогда не были близки, а случилось то, что я изменилась, и ему это не нравится. Он не изменился, и это не нравится мне.
– Ты правда изменилась? – Блейк склонился ко мне и пристально смотрел мне в глаза.
Я проглотила комок в горле. Во многом мой ответ зависел от того, что он хотел услышать, но отчасти я и сама не знала правду. Я изменилась с тех пор, как встретила Жизнь, безусловно, но стала ли я той, какой была до Блейка, или изменилась настолько, что вообще стала другой? Я так растерялась, что мне даже захотелось пойти посоветоваться с Жизнью. Конечно, я этого не сделала, это было бы глупо, а к тому же лицо Блейка, его губы были так близко, что почти касались моих, и ни за что на свете я бы не нарушила очарование.
– Я спрашиваю, потому что все совсем как раньше. Все хорошо.
Сейчас он меня поцелует. Я напряглась как струна.
И тут что то холодное дотронулось до моей руки – Жизнь поставил на стол кружку с пивом.
– «Гиннесс», – сказал он. – Прошу вас.
Главный момент моей жизни был упущен из за Жизни.
– Итак. – Он протянул мне бокал белого вина и отхлебнул пива.
Никто не бросился поддержать разговор, поэтому он продолжил сам:
– Сегодня все было просто потрясающе. – Жизнь честно старался изо всех сил. – Я никогда не испытывал ничего подобного. А что, так клево бывает каждый раз?
– Да, наверное, – кивнул Блейк.
– Даже если прыгаешь… сколько раз вы сегодня это сделали?
– Три. У нас было три вылета.
– Ну надо же. Я бы еще раз прыгнул, железно. И всем посоветую.
– Здорово. Спасибо большое. Давайте я вам вот это оставлю, – Блейк пошарил в кармане, – на случай, если захотите нас кому то порекомендовать.
Он передал Жизни свою визитку. На ней была его фотография.
Жизнь задумчиво вертел ее в руке, и на губах его бродила легкая усмешка. Я скрестила пальцы, чтобы он не сказал ничего язвительного. Но он просто посмотрел на меня и улыбнулся. Блейк отметил эту улыбку. Нам было так неловко втроем, что я мечтала об одном – пусть бы оно все поскорее закончилось. С меня уже хватит. Я судорожно придумывала, что сказать, однако в голове не было ни одной мысли. Странно, весь день они там так и кишели. Мы сидели молчаливым, напряженным трио, и каждый искал подходящие слова. Но их не было. Вообще.
– Хотите, я вас с кем нибудь здесь познакомлю? – наконец выдавил Блейк.
– Нет, спасибо, я вон вижу кое кого, с кем уже успел познакомиться. – Жизнь встал, ухватившись за возможность уйти. – Люси, если я буду нужен, то я тут.
– Ладно. – Мне было неловко и досадно разом.
Музыканты заиграли во всю мощь «Виски в кувшине», народ радостно принялся подпевать, и говорить стало невозможно.
– Пошли. – Блейк взял меня за руку и повел сквозь толпу.
Последнее, что я видела, выходя, было лицо Дженны – такое потерянное и несчастное, что крошечная частичка меня ощутила малюсенькую каплю вины. Мы выбрались из главного зала туда, где посетителей было поменьше и они были попроще. Прошли мимо компании худых старикашек, облокотившихся о стойку и проводивших нас безразличными взглядами, миновали пованивающие туалеты, и коридор с выщербленным кафелем, кое где заляпанным пролитыми напитками, привел нас к служебному выходу. Дверь на улицу кто то подпер пивным бочонком, чтобы она не закрывалась. На улице я огляделась, решив было, что мы в пивном саду.
– Слушай, а где…
Но мне не удалось договорить – Блейк закрыл мне рот поцелуем. Потом он забрал у меня бокал, снова прижался к моим губам, а его руки ласкали мои плечи, грудь, бедра и властно ерошили волосы. И я немедленно обняла его, провела руками по крепкой груди, его рубашка была расстегнута почти до пояса, и мои ладони гладили его изумительное сильное тело. Это было упоительно, именно так, как я представляла себе в последние дни. Я ощущала привкус пива у него во рту, запах геля для бритья на щеках, я разом вспомнила все то хорошее, что у нас было. Наконец мы оторвались друг от друга, чтобы перевести дух.
– М м м, – восхищенно протянул он.
– Тебе со мной хорошо?
– Нам с тобой хорошо, – пробормотал он и снова поцеловал меня. – Чем мы только думали все это время, пока были не вместе? – Он поцеловал меня в шею, а меня точно ледяной водой окатило.
Все это время. Я хотела что нибудь сказать ему, но любой ответ, возникавший в голове, был полон горечи и гнева, поэтому я молчала и ждала, что гнев утихнет. Он перестал меня целовать и, взяв за руку, отвел на лужайку, залитую лунным светом. Сев на траву, мы рассмеялись – просто тому, что мы здесь, вместе, после «всего этого времени».
– Почему ты приехала? – спросил Блейк и отвел мне прядь волос с лица за ухо.
– Чтобы увидеть тебя.
– Я очень рад.
– Я тоже.
Наши губы встретились, и его поцелуй едва не побил по времени рекорд, поставленный Доном. Мысленно я дала себе подзатыльник, что опять их сравниваю.
– Днем нам не дали договорить, правда? – спросила я чуть погодя, возвращаясь к разговору в ангаре.
Наконец этот момент настал. Пора все прояснить. Я отпила глоток вина и приготовилась.
– Да, точно. – Он кивнул, вспоминая, о чем шла речь. – Мой марокканский пирог. «На вкус Блейка».
Я думала, он шутит, но ничуть не бывало. И он принялся рассказывать мне старинный рецепт, а дальше пустился в подробные объяснения, как он его усовершенствовал. Я была настолько потрясена, что толком ничего не слышала, и мысли у меня в голове напрочь спутались. Уже пять минут я не произносила ни звука, и, покончив с пирогом, он перешел к чему то другому, что он мариновал, и вымачивал, и высушивал сорок дней и сорок ночей, или, во всяком случае, так мне показалось.
– А потом надо взять немного тмина…
– Почему ты ушел от меня?
Он даже не понял поначалу, о чем я, – так прочно засел в своем маленьком мирке, что крайне удивился, когда я его оттуда выдернула. А потом перешел в оборону:
– Да брось, Люси. Тебе обязательно это обсуждать? Зачем?
– Затем, что сейчас очень подходящий момент. – Голос у меня дрожал, и я надеялась, что он этого не разберет, хотя это было слишком явно. – Прошло уже почти три года, – он потряс головой, будто не мог поверить, что так много, – и ты ни разу не дал о себе знать. А теперь мы сидим здесь, и вроде бы все как прежде, но очевидно, что есть тема, которой мы всячески избегаем. Я думаю, нам надо ее обсудить. Мне это необходимо.
Он оглянулся, проверяя, нет ли кого поблизости.
– Ладно, о чем ты хочешь поговорить?
– Почему ты ушел от меня. Я этого до сих пор не понимаю. Я не знаю, что сделала не так.
– Ничего, Люси. Ты все делала так. Дело только во мне. Да, это звучит избито, но мне просто нужно было найти что то свое.
– Что?
– Ну, понимаешь… свое. Поездить, посмотреть мир…
– Потрахаться на стороне?
– Что? Нет, я не поэтому ушел.
– Но ведь я ездила с тобой повсюду, мы постоянно бывали в новых местах, я ни разу не сказала тебе: этого не надо, или это у тебя не получится. Ни единого разу.
Я пыталась изо всех сил сохранять спокойствие – если я позволю чувствам взять верх, он замкнется.
– Но дело же не в этом, – сказал он. – Дело во мне. Мне нужно было… самому. Мы с тобой были такие молодые, такие, знаешь, серьезные. У нас была квартира, ну… пять лет, всякое такое. – В том, что он говорил, на посторонний взгляд не было никакого смысла, а я все понимала.
– Ты хотел быть один, – сказала я.
– Ага.
– И у тебя никого не было.
– Нет. Господи, Люси…
– А сейчас? – Я с волнением ждала его ответа. – Ты все еще хочешь быть один?
– Ох, Люси. – Он отвернулся и посмотрел в темноту. – У меня такая трудная жизнь. Нет, не для меня, для меня все это просто, но для других…
В голове у меня прозвенел сигнал тревоги. Я почувствовала, что физически отдаляюсь от него. Впрочем, не только физически.
– …все спонтанно, неожиданно, очень захватывающе и насыщенно. Мне нравится ездить, открывать новые места и испытывать новые ощущения. А знаешь, – он оживился, – я провел как то неделю в Папуа Новой Гвинее…
И затоковал.
Минут десять я его слушала и под конец поняла, зачем я здесь. Мы сидели рядом на траве, и человек, которого я вроде бы хорошо знала, что то говорил мне, а я понимала, что он был совершенно мне незнаком. Десять минут – но их вдруг оказалось достаточно, чтобы я взглянула на него как на кого то другого, по новому взглянула. Уже не как на божество, а как на старого приятеля. Бестолкового старого друга, потерявшего свою дорогу в жизни, бессмысленно самовлюбленного, интересующегося только собой и больше никем. Уж точно не мной. И не моей жизнью. Жизнь сидел в пабе и слушал ирландскую народную музыку. Мне вдруг остро захотелось встать и уйти от Блейка, уйти к своей жизни. Но нельзя, сначала надо сделать то, зачем я сюда пришла.
Он умолк, и я улыбнулась, спокойно, безмятежно, немного грустно, но без всякой обиды.
– Я очень рада за тебя, Блейк. Я рада, что ты доволен своей жизнью, и я горжусь твоими успехами, всем тем, чего ты сумел достичь.
Он немного смутился, но ему было приятно.
– А что, тебе надо идти? Ты торопишься?
– Почему ты спросил?
– Ты так сказала, как будто попрощалась.
Я снова улыбнулась:
– Да, может быть.
– Нет, – протестующе простонал он. – У нас же все так хорошо.
И наклонился, чтобы поцеловать меня.
– Ничего не получится, Блейк.
– Люси, ну перестань.
– Нет нет, послушай меня. Здесь нет ничьей вины. И я не виновата, я не сделала ничего плохого, просто так вышло. Ну что делать, бывает. Мы что то утеряли, и этого больше нет. Раньше оно было – а теперь нету. Мы не сможем вернуть это обратно, честно. Оно ушло, Блейк. Я изменилась.
– Это он сделал? – спросил Блейк, глядя в сторону.
– Нет. Это сделал ты. Когда ушел.
– Но я же здесь. И нам так хорошо вместе. – Он снова потянулся ко мне.
– Хорошо, – рассмеялась я, – хорошо, пока мы не говорим о том, что важно. А моя жизнь важна для меня, Блейк.
– Я знаю.
– Неужели? Моя Жизнь здесь, сидит в пабе и пьет пиво, и мне не кажется, что он тебе хоть сколько нибудь интересен. Ты не задал мне ни одного вопроса о том, как я живу, ни одного.
Он нахмурился, обдумывая мои слова.
– Возможно, кого то это устроило бы, раньше это и меня устраивало, но теперь – нет.
– Значит, ты меня бросаешь.
– Э э, нет, – засмеялась я и твердо посмотрела на него. – Больше этот номер не пройдет. Никто никого не бросает, по второму кругу мы это проходить не станем.
Мы помолчали, и прежде, чем он встал, чтобы уйти и навсегда закрыть мне доступ в свой мир, я заговорила снова:
– Но я рада, что ты это сказал, потому что именно ради этого я и приехала.
– И ради чего же?
Я глубоко вдохнула:
– Ты должен сказать нашим друзьям, что это ты от меня ушел.
– Прости, что я должен сделать?
Он меня прекрасно понял и спрашивал вовсе не для того, чтобы я повторила свои слова, а чтобы было ясно – ни за что на свете он этого делать не станет.
– Я бы хотела, чтоб все знали – это не я с тобой порвала. – Я очень старалась говорить доброжелательно, не давя и не конфликтуя.
– То есть ты хочешь, чтобы я им всем позвонил и сказал: «Привет, вот, кстати, тут такое дело…» – Он мысленно докончил фразу, видимо представив себе всю ситуацию. – Так не пойдет. – Его передернуло.
– Тебе не надо никому звонить и не надо устраивать из этого никаких больших разбирательств, Блейк, я сама все им скажу. Через два дня мой день рождения, мы будем отмечать его, и тогда я без лишних затей им об этом расскажу, но они, скорей всего, мне не поверят. И, не исключено, позвонят тебе. А ты просто подтвердишь, что это так.
– Нет, – немедленно ответил он, пристально глядя куда то во тьму. – Это было давным давно, все уже быльем поросло, и мы не будем ворошить прошлое. Поверь мне, всем глубоко наплевать. Я не понимаю, зачем ты вообще решила к этому вернуться.
– Для себя. Мне это важно, Блейк. Они все считают, что я тебя обманывала, изменяла тебе, они…
– Ну, я им скажу, что это чушь, – покровительственно заявил он. – Кто так считает?
– Все, кроме Джейми, но не в этом суть.
Он насупился, мрачно выпятив подбородок:
– Ты же не изменяла мне, правда?
– Ты что?! Никогда! Блейк, да пойми, они считают, что я негодяйка, что я разбила тебе сердце, разрушила твою жизнь и…
– Ага, а ты хочешь, чтобы это я был негодяем, – сердито сказал он.
– Нет, конечно нет. Я просто хочу, чтобы они знали правду. Они винят меня за то, что произошло, не все, но, например, Адам…
– Да не думай ты об Адаме. – Блейк немного успокоился. – Он мой лучший друг, он мне дико предан, но ты же знаешь его: он принимает многие вещи слишком близко к сердцу. Я это улажу, он от тебя отстанет.
– Адам постоянно на это намекает. Между нами – мною, им и Мэри – из за этого очень напряженные отношения. Я бы не слишком переживала на эту тему, но он страшно все усложняет. Если б он знал, что ошибается в главном, то прекратил бы на меня нападать. Может, даже извинился бы.
– Ты хочешь извинений? Так вот в чем проблема. Я поговорю с ним, скажу, чтобы он унялся, что здесь не из за чего напрягаться, наши с тобой отношения развалились сами собой, а ты оказалась настолько сильной, чтобы указать на это и поставить финальную точку, и я вовсе не переживаю, а…
– Нет, нет и нет. – Я не попадусь больше на эту удочку, не надо втравливать меня в новую историю. – Нет. Я хочу, чтобы все узнали правду. Я не желаю пускаться в выяснения, кто что сказал и почему, это наше личное дело, им об этом совершенно незачем знать. Есть простая, элементарная правда, пусть они ее узнают. Ладно?
– Нет. – Он встал и отряхнул джинсы. – Не знаю, что уж вы там с ним замыслили и зачем сюда приехали. Хотите выставить меня плохим парнем перед нашими друзьями, но я на это не поддамся. Этого не будет. Прошлое – это прошлое, ты права. И нет никакого смысла к нему возвращаться.
Я тоже встала.
– Постой, Блейк. Что бы ты себе ни напридумывал, ты ошибаешься. Никто не собирается тебе вредить, ровно наоборот. Я хочу все уладить, в частности уладить свою жизнь. Мне казалось, что для этого нужно встретиться с тобой, и в общем я была права, но не все получилось так, как я себе представляла. Послушай, – я перевела дух, – все очень просто. Три года назад мы с тобой солгали. Нам казалось, что это мелочь, ерундовое вранье, но вышло, что это не так. На тебе это не отразилось, ты всегда в разъездах, ты путешествуешь по свету, и тебе не приходится с этим жить. А я живу с этим каждый божий день. Почему я ушла от человека, который всем хорош? Почему отказалась от замечательных отношений? Они спрашивают меня об этом всякий раз. Но я то этого не делала. И правда состоит в том, что, потеряв эти якобы идеальные отношения, я стала шарахаться от всего, похожего на идеал. Я пыталась лавировать посерединке, ни к чему не привязываясь и ничего не любя, – из страха вновь потерять нечто замечательное, нечто, что я на самом деле люблю. Больше я с этой ложью жить не могу. Не мо гу. Мне надо освободиться и идти дальше, а для этого мне необходима твоя помощь – всего в одном вопросе. Да, я могу сказать им правду сама, но ты должен поддержать меня, Блейк. Пожалуйста, я прошу тебя.
Он тяжело задумался, мрачно глядя на пустые пивные бочонки. Квадратный подбородок выставлен вперед, глаза злые. Потом наклонился, взял с земли свое пиво и мельком глянул на меня.
– Извини, Люси. Я не могу. Считай, что мы это проехали, ладно?
И он ушел, исчез, дематериализовался в дверном проеме паба, откуда доносились веселые возгласы и обрывки песни.
Я села на траву, а потом опрокинулась навзничь и принялась прокручивать в голове наш разговор. Нет, ничего иначе, чем я сказала, сказать было нельзя. Уже совсем стемнело, солнце зашло, и тени вокруг стали густыми и мрачными. Я поежилась. Кто то шел по тропинке от пивного сада сюда, ко мне. Это был Жизнь, кто же еще. Он замер, понял, что я одна, и не пошел дальше, а встал, прислонившись к стене.
Я хмуро поглядела на него.
– Нас могут подвезти до гостиницы через пять минут, если хочешь.
– Как, и не остаться до конца? Чему ж ты меня учил?
Он слабо усмехнулся, принимая шутку.
– Дженна сейчас поедет в свой летний домик. Она вообще то собирается уезжать.
– Мои ей поздравления.
– Ты не поняла. Она собирается вернуться в Австралию.
– Что так?
– Похоже, дела пошли совсем не так, как она надеялась. – Он многозначительно посмотрел на меня.
– Отлично. Через пять минут я буду готова.
Он подошел ко мне и сел рядышком, тяжело, как древний старик, вздохнув, прежде чем опустить свою задницу. Чокнулся бутылкой пива о мой бокал с вином и сказал:
– Будем!
А потом задрал голову вверх и уставился на звезды. Мы молча сидели рядом, и в голове моей тупо прокручивался разговор с Блейком. Бессмысленно было бы пытаться убеждать его еще раз, он не передумает. Я посмотрела на Жизнь – он улыбался, глядя на небо.
– Что?
– Ничего. – Он широко ухмыльнулся.
– Давай говори уже.
– He а. Чего говорить то?
Я пихнула его под ребра.
– Ой, мамочки. – Он потер бок и сел рядом. – Да просто у него на визитке фотка. Его рожа. – Он захихикал, как школьница.
Он все громче ржал над этим, и я, вопреки себе, вдруг начала хохотать вместе с ним.
– Да, – я с трудом перевела дух, – печальноватое зрелище, правда?
Он хрюкнул, прямо как настоящая свинка, и мы залились идиотским смехом.
Жизнь запрыгнул в джип на заднее сиденье, вынудив меня сесть вперед к Дженне. Она приняла это молча, спокойно – но без утренней лучезарной улыбки. И не сказала ни единого слова наперекор. Я не думаю, что в ней вообще была хоть одна частичка – наперекор.
– Ну и денек сегодня, правда? – спросил Жизнь, нарушая молчание.
– Да а, – согласились мы обе разом. И разом поглядели друг на дружку.
– Кто то что то болтал про вас с Джереми в пабе. Слухи? Сплетни? Любовь?
Дженна слегка покраснела.
– Да так, отметили день рождения… ничего особенного. Ну, что то было, но ничего не было. Он не… – она тяжело вздохнула, – не то, что мне надо.
Таким образом объяснился ее статус на «Фейсбуке». Остаток пути мы проделали в молчании. Она подвезла нас к гостинице, и мы, поблагодарив ее, вышли из машины. Она развернулась, а мы стояли, чтобы помахать на прощание.
Жизнь глянул на меня.
– Что?
– Скажи что нибудь, – нетерпеливо потребовал он.
Я вздохнула, посмотрела на нее – маленькую хрупкую блондинку в огромном джипе. Потом встряхнулась и постучала ей в стекло. Она опустила его. У нее был усталый вид.
– Я слышала, ты собралась домой.
– Да, правда. – Она отвернулась. – Это не ближний путь, как ты верно заметила.
Я кивнула:
– Уезжаю завтра утром.
Она вдруг повернулась ко мне, надеясь услышать нечто большее.
– Да?
– Да.
– Как жаль. – Она была слишком вежлива, чтобы сказать это язвительно, но и убедительно это тоже не прозвучало.
– Я не могу вернуться, – мне трудно давалось каждое слово, – я не могу вернуться назад.
Она вглядывалась мне в лицо, пытаясь понять, о чем я. А потом поняла.
– Хотела, чтобы ты знала.
– Понятно. – Она улыбнулась сдержанно, но все равно шире, чем намеревалась. – Спасибо. – Она помолчала. – Спасибо, что сказала мне.
Я отошла от машины.
– Спасибо тебе, что подвезла нас.
Я пошла к гостинице и услышала шум колес. Обернулась, увидела, как поднялось стекло, как она улыбнулась, как джип поехал по дороге. Он встал на развилке, помигал направо, обратно, откуда мы приехали.
Я выдохнула – все это время я не дышала, а когда она повернула, сердце скакнуло и остановилось на секунду. И на секунду я запаниковала. Мне захотелось вернуть ее, все переиграть, вернуть Блейка, вернуть все, что между нами было, и начать жить как прежде. А потом я вспомнила: это – по привычке.
Когда я проснулась на другое утро, Жизнь сидел в кресле уже совершенно одетый и смотрел на меня очень мрачно.
– У меня плохие новости.
– Мы собрались здесь сегодня, чтобы почтить память Себастиана, – сказал Жизнь, стоя посреди свалки старых машин, куда Себастиана привезли из мастерской.
– Когда ты об этом узнал?
– Еще вчера, но не хотел тебе говорить. Мне показалось, это было бы некстати.
– А ему и правда конец? Ничего нельзя сделать?
– Боюсь, что нет. Целая команда механиков пыталась вернуть его к жизни, но безуспешно. Кроме того, ты заплатила бы за ремонт больше, чем за новую машину.
– Я к нему привязалась.
– Я знаю.
Мы постояли в молчании, потом я погладила Себастиана по крыше.
– Спасибо, что привозил меня туда, куда я хотела попасть, и возвращал обратно. Прощай, Себастиан, ты служил мне верой и правдой.
Жизнь протянул мне горсть земли.
Я посыпала ею крышу автомобиля. Мы отошли в сторону, и большой железный зажим подхватил Себастиана, чтобы вознести его на небеса.
Все было кончено.
Тут раздался гудок, и из фургона высунулась физиономия Гарри.
– Бритые Шары зудят, что им надо скорее ехать домой. Его мамаша требует фургон обратно, ей надо срочно ехать на фестиваль ирландских танцев.
Всю дорогу я помалкивала, так же как и Гарри. Он сидел рядом со мной и без конца переписывался по телефону.
– Гарри втюрился, – насмешливо пояснила Анни.
– Поздравляю.
Он немного покраснел, но улыбнулся:
– А что с твоим парнем?
– Ох. Да ничего.
– Я ж тебе говорил, человек может измениться за три года.
Мне не хотелось, чтобы юный студентик вообразил, будто знает об эволюции человека больше, чем я, поэтому я усмехнулась и покровительственно ответила:
– Но он не изменился, а остался точь в точь как был.
Гарри оторвал свой нос от телефона, видимо недовольный тем, что вчерашнее поведение Блейка было нормой, а не результатом сильного удара головой о землю, случившегося в какой то момент за те три года, что я его не видела.
– Значит, изменилась ты, – небрежно бросил он и принялся торопливо набивать ответ блондинке, от которой мечтал заиметь детей.
После этого я впала в глубокую молчаливую задумчивость, мне было о чем поразмыслить. Жизнь несколько раз пытался со мной поболтать, но постепенно отстал, убедившись, что я не в настроении. В эту поездку я потеряла слишком многое: любовь, машину, а также надежду вернуть себе доброе имя – во всяком случае, это явно будет куда сложнее, чем просто перестать врать и объявить всем правду. У меня возникло горькое чувство, что я всего лишилась и ничегошеньки не приобрела. Единственное, что у меня еще остается, – это съемная студия с соседкой напротив, которая, наверное, больше никогда не захочет со мной разговаривать, и кот, на два дня брошенный без присмотра.
Я поглядела на Жизнь. Да, у меня есть еще и моя Жизнь.
Он перегнулся через сиденье и попросил Деклана высадить нас в Старом городе.
– Почему здесь?
Мы были на Бонд стрит, в самом центре Либертис, историческом и наименее изменившемся районе, где многие улицы до сих пор замощены булыжником. Неподалеку, на заводе «Гиннесс», ученые в белых халатах изобретают очередную формулу нашего самого экспортируемого продукта.
– Следуй за мной, – гордо скомандовал он.
Я пошла за ним по брусчатой улочке, где за высокими стенами скрываются фабрики, а рядом с ними стоят древние домишки с кирпичными сводчатыми окнами. Возможно, думала я, он решил устроить мне небольшую экскурсию, напомнив, что люди, испокон веков обитавшие здесь, претерпели немало бед и горя, но нашли в себе силы преодолеть их и оправиться, чтобы я, услышав об этом, тоже как то приободрилась, но в этот момент мой спутник достал из кармана ключи и отпер неприметную дверь в кирпичной стене.
– Что ты делаешь? Зачем мы сюда пришли? – Я огляделась, ожидая, что кто нибудь нас остановит.
– Я хочу тебе кое что показать. Как ты думаешь, чем я был занят, когда ненадолго ускользал от тебя?
Я нахмурилась и представила себе, как он проводил время, изменяя мне в обществе меня – но более юной и симпатичной, щеголяя своим знакомством с ней, втираясь к ней в доверие и завоевывая доверие ее родных и близких, в первую очередь надменного отца.
Жизнь с удивлением воззрился на меня:
– Ты чего такая сердитая? Что ты себе вообразила?
Я молча пожала плечами:
– Ничего. Так что это за место?
Судя по всему, прежде это был торговый склад с большими, сейчас почти пустыми помещениями, высокими потолками и голыми кирпичными стенами. Мы вошли в лифт, и я ждала, что он вынесет нас сквозь крышу прямо в небо, и тогда Жизнь широко махнет рукой, показывая мне свои и мои владения. Но вместо этого мы вышли на седьмом этаже, и Жизнь провел меня через холл в залитую солнцем квадратную комнату. Весь ее пол был уставлен картонными коробками, а из окна и впрямь открывался замечательный вид на город: прямо под нами уступами шли крыши домов, вдали виднелся собор Святого Патрика и здание Четырех Судов, а дальше в заливе устремились ввысь башни строительных кранов. Я думала, что Жизнь расскажет мне одну из своих поучительных лекций, но он радостно улыбнулся и провозгласил:
– Добро пожаловать в мой новый офис.
У него был абсолютно счастливый вид, и он настолько отличался от того горемыки, с которым я познакомилась всего полмесяца назад, что невозможно было поверить, что это один и тот же человек.
Я повнимательнее рассмотрела коробки. Большинство из них были закрыты и заклеены скотчем, но некоторые он уже успел распаковать. На коробках черным маркером написано: «Ложь 1981–2011», «Правда 1981–2011», «Бойфренды 1989–2011», «Родственные связи Силчестеров», «Родственные связи Стюартов». Там была коробка «Друзья Люси» с папками «Школа», «Диплом», «Разное» и коробка с папками для каждого из моих мест работы. Коробка с надписью «Поездки» – и для каждого путешествия своя папка. Я бродила между ними, перебирала свою задокументированную жизнь, и передо мной возникали ее отдельные фрагменты. В этих коробках была я вся – все, что я сделала, люди, с которыми я общалась, места, где я побывала. С методичной скрупулезностью Жизнь собирал эти сведения и факты, он изучал и анализировал их, сопоставляя детали и вычленяя причины и следствия. Есть ли связь между тем случаем на заднем дворе школы и коротким неудачным романом, произошедшим двадцать лет спустя? Как повлиял неоплаченный счет на Корфу на историю с выпивкой, выплеснутой мне в лицо в престижном клубе Дублина? Надо признать, что напрямую повлиял. Словно ученый в лаборатории, Жизнь корпел над моей биографией, пытаясь понять, почему я поступала так, а не иначе, почему ошибалась, принимала верные решения, добивалась успеха и терпела поражения. Моя жизнь, работа всей его жизни.
– Миссис Морган считает, что надо избавиться от бумаг и перенести материалы на флешки, но я сомневаюсь. Я несколько старомоден. – Он застенчиво улыбнулся. – По моему, в них так больше души.
– Миссис Морган? – изумленно переспросила я.
– Помнишь ее? Та американская дама, которую ты угостила шоколадкой. Она предложила мне свою помощь, сказала, что все занесет в компьютер, но в агентстве не хотят раскошеливаться, так что я потихоньку сам это сделаю. Тем более мне особо и заняться больше нечем, – улыбнулся он. – К тому же, как ты знаешь, многое я уже перенес в свой комп. О, ты будешь довольна – я приобрел себе новую модель. – Он показал мне компьютер у себя на столе.
– Но… но… но…
– Да, это ты точно подметила. – Он мягко усмехнулся. – Что тебя удивляет?
– Ничего, просто я, кажется, только сейчас до конца осознала, что я – твоя работа, твое дело. И только я?
– Ты имеешь в виду, стою ли на шухере только у тебя или у кого то еще? – Он рассмеялся. – Нет, Люси. Я только твой кореш, твой единомышленник, твоя, если угодно, половина. Знаешь старую легенду, что у каждого имеется где то вторая половинка… вот, это я. – Он неловко взмахнул рукой: – Будем знакомы.
Не знаю, почему это вдруг так потрясло меня, ведь я читала заметку в журнале, там все преподробно описано, есть фотографии. Но я все таки не могла себе представить, до какой степени это обыденно , лишено магии и малейшего оттенка сверхъестественного. Впрочем, я с пяти лет не верю в чудеса и магию, за что надо сказать спасибо дяде Гарольду. Он уверял меня, будто незаметно украдет мой нос, но, когда под видом носа он продемонстрировал мне свой желтый прокуренный палец, торчащий из его кулака, я не обнаружила никакого сходства.
– А откуда ты знаешь, что именно я – твой человек? Может, где то сидит сейчас на диване унылый тип по имени Боб, в глубочайшей депрессии поедает бутерброды с шоколадным маслом и гадает – куда к чертям запропастилась его Жизнь. А ты тут со мной по ошибке околачиваешься…
– Я знаю, – просто ответил он. – А разве ты этого не чувствуешь?
Я посмотрела ему в глаза пристально пристально, и на душе у меня стало тепло. Я тоже знала. Мы были связаны. Каждый раз, глядя на Жизнь в комнате, где кроме нас была еще куча народу, ничего для меня не значащего, я чувствовала, что он думает то же, что и я. Чувствовала, и все.
– Ну а как насчет твоей собственной жизни?
– Мне гораздо лучше, с тех пор как мы с тобой встретились.
– Правда?
– Мои друзья глазам своим не верят. Они считают, что мы с тобой собираемся пожениться, хотя я им сто раз объяснял, что это не так устроено.
Он расхохотался, и на мгновение меня накрыло совершенно дикое чувство – точно он сказал, что уходит от меня, как уходят от своей возлюбленной.
Я отвернулась, не желая, чтобы он заметил мое смущение, и на глаза мне попалась папка с надписью «Люси и Сэмюэль 1986–1996». Довольно тоненькая. В те годы у нас с отцом были нормальные отношения, если можно считать нормой совместный воскресный ланч раз в месяц, когда я приезжала домой из школы. Чем дальше, тем толще становились папки – в пятнадцать лет я была уже почти так же упряма, как он, и мы начали бодаться, – а потом я поступила в университет, дома бывала редко, да и отец мною был вполне доволен, так что папки опять похудели. Самое пухлое досье описывало три последних года. Кроме того, я обнаружила материалы о моих отношениях с остальными родственниками. Но читать их, даже заглядывать туда, мне не хотелось. Зачем? Я уже прожила это время, что то стерлось из памяти, что то теперь воспринимается иначе, но в любом случае это уже в прошлом. А Жизнь, не замечая моего настроения, весело и с большим энтузиазмом рассказывал о своих планах.
– Даже когда перенесу все в компьютер, бумаги я сохраню. Я к ним отношусь с нежностью. А ты как думаешь? – Он с улыбкой озирал свой новый офис.
– Я ужасно за тебя рада.
Мне было грустно.
– Я очень рада, что все обернулось к лучшему. – Я печально улыбнулась.
Он тоже слегка погрустнел, улыбка его поблекла.
– О, Люси…
– Да нет, не обращай внимания. Все отлично.
Я приободрилась, надела фальшивую улыбочку, но лучше уж так, чем заявить ему правду.
– Мне надо идти… у меня… встреча. Э э… мы с ней вместе были в гимназии, потом случайно встретились… Надо мне идти, а то опоздаю.
Он кивнул. Он больше не радовался. Ветер, наполнявший его паруса, стих.
– Да, я понимаю.
Мне вдруг стало погано, мне стало мерзко и неловко.
– Может, ты выпьешь с Доном? Возьмешь и выпьешь… сегодня? Вечером? А?
Он грустно на меня поглядел и покачал головой.
– Нет, это не самая лучшая мысль.
– Ну почему?
– После вчерашнего – не лучшая, Люси.
– А что такого? Ты просто не выпил с ним пива, подумаешь, беда.
– Но он все понял. Ты выбрала Блейка, он об этом знает. Дело не в выпивке. Он знает, что случилось: ты сделала выбор.
– Я не рассматривала это так.
Жизнь пожал плечами:
– Он так это воспринял.
– Ну, какая разница. Вы же все равно остаетесь друзьями.
– Думаешь? А с чего, собственно, ему со мной вожжаться, если ему нужна ты? Вот Блейк хочет тебя, на твою жизнь ему плевать. А Дон… Дон, как ни странно, интересуется твоей жизнью, и твоя Жизнь интересуется им. Забавно, верно?
– Да. – Я слабо усмехнулась. – Я пойду. Поздравляю тебя и очень за тебя рада на самом деле. – Мне не удалось скрыть грусть в голосе.
И я ушла.
По дороге купила баночку кошачьих консервов и «Фермерский пирог» в упаковке для микроволновки. Выйдя из лифта, я остановилась как вкопанная, а потом инстинктивно сделала шаг назад. У дверей моей студии стояла мама, прислонясь к стене, и похоже, она уже давно ждет меня здесь. Но в ту же секунду я осознала – случилось что то очень плохое – и бросилась к ней.
– Мама! – Она посмотрела на меня, и лицо ее страдальчески искривилось. – Мамочка, что случилось?
Она всхлипнула и шагнула ко мне. Я обняла ее и нежно погладила по спине, а она тихонько расплакалась.
– Что то с отцом, да?
Она расплакалась еще горше.
– Он умер, умер?!
– Умер? – Она перестала плакать и в ужасе взглянула на меня. – Кто тебе сказал?
– Сказал? Никто мне ничего не говорил. Но ты плачешь, а я никогда не видела, чтобы ты плакала.
– Ох нет, он жив.
Мама достала крошечный носовой платок и снова заплакала.
– Но все кончено. Между нами все кончено.
Глубоко потрясенная, я одной рукой обнимала ее, а другой торопливо открыла дверь в квартиру. Мы вошли, и я невольно порадовалась, что ковер чист и я ввинтила лампочку в ванной. Мистер Пэн, услышав наши голоса еще на лестничной клетке, как безумный вертелся под ногами, всячески выражая свое одобрение, что я наконец вернулась. Дома попахивало, и я поспешила открыть окно.
– Он совершенно невыносим, – рыдала мама. Только сейчас я заметила, что у нее с собой внушительных размеров сумка.
Она прошла к кухонной стойке, села на высокий табурет и уронила лицо в ладони. Мистер Пэн вспрыгнул на спинку дивана, оттуда на стойку и осторожно приблизился к ней. Она машинально протянула руку и стала его гладить.
– Так ваш брак развалился? – Я с трудом подбирала слова, не очень понимая, как разговаривать с той незнакомкой, что поселилась в теле моей мамы.
– Нет нет, – она отрицательно махнула головой, – развалилась наша свадьба.
– А брак сохраняется?
– Конечно. – Она широко раскрыла глаза, удивляясь, что я вообще об этом спрашиваю.
– То есть, если я все правильно уловила, он настолько невыносим, что ты не будешь обновлять свои брачные обеты, но по прежнему остаешься его женой?
– Один раз я могла выйти замуж за этого человека – но второй ни за что! – убежденно заявила она и снова уронила голову на руки. Потом вдруг вскинулась и сказала: – Люси, у тебя есть кот.
– Да. Мистер Пэн.
– Мистер Пэн, – улыбнулась она. – Привет, красавец. – Мистер Пэн блаженствовал, оттого что она гладила его за ухом. – И давно он у тебя?
– Два года.
– Два года? Почему же ты ни разу нам о нем не сказала?
Я пожала плечами, потерла глаза и промямлила:
– Как то к слову не пришлось.
– О, милая, давай ка я тебе чаю приготовлю. – Мама вдруг увидела, что я без сил.
– Нет, мам, ты посиди спокойно, а чаю я сама сделаю. Правда, перебирайся на диван, там тебе будет удобнее.
Она наконец осмотрелась, заметив и здоровенный диван, и крошечные размеры студии. Я настороженно замерла, но мама широко улыбнулась.
– Как у тебя уютно. Ты абсолютно права. А мы с твоим отцом мотаемся по своему огромному дому, как два безмозглых идиота.
– Спасибо.
Я поставила чайник, а у нее в сумке зазвонил мобильный. Она сбросила звонок и сердито пояснила:
– Это он. Звонит беспрерывно.
– Он что, не знает, где ты? – Происходящее уже порядком меня забавляло, но я старалась не подавать виду.
– Нет, и не вздумай ему об этом сказать.
Она подошла к окну, обдумывая, как пробраться на диван. Обнаружила, что он упирается в подоконник, и двинулась обратно в поисках обходного пути.
– Мам, скажи, ради бога, что все таки случилось?
Другой стороной диван примыкал к кухонной стойке. И она поступила так, как любой нормальный человек: перемахнула через спинку.
– Я вышла замуж за самовлюбленное животное, вот что случилось. Ты можешь смеяться, я знаю, ты думаешь, что мы с ним две старые калоши, но видишь, и старые калоши еще скрипят, выясняя отношения.
Мама удобно устроилась на диване, сбросила свои модные туфли лодочки и поджала коленки к подбородку.
– У нас молока нету, – виновато сообщила я. Мама то ведь обычно подает мне чай на серебряном подносе, в тонкой фарфоровой чашке, а у меня все не так, и даже молока нет.
– Ну и отлично. Я без молока попью.
Я разлила черный чай в кружки и тоже примостилась на диване, на коротенькой стороне буквы Г. А ноги водрузила на кофейный столик. Прежде мы никогда в жизни с ней так не сидели.
– И все же, что у вас произошло?
Мама вздохнула и отпила глоточек из своей кружки.
– Ничего конкретного, просто много всего накопилось, а его поведение с тобой стало последней каплей. Как он посмел так разговаривать с дочерью, уму непостижимо. Как он посмел так обращаться с твоим другом! Я ему все это и высказала, дорогая.
– Мам, но он всегда так со мной разговаривает.
– Нет, не так. Не так. – Она пристально посмотрела мне в глаза. – До тех пор, пока он вел себя в своем обычном духе, просто как эгоистичный негодяй, – у меня отвисла челюсть, – я еще могла это терпеть. Но то, что было в последний раз, – это уж слишком, знаешь ли. А все эта проклятая свадьба. Я хотела устроить ее, чтобы мы как то сблизились, чтобы он хоть немножко задумался – а как мы прожили вместе тридцать пять лет. Надеялась, что он поможет мне сделать веселый праздник, поучаствует в приготовлениях. А вместо этого всё грозит обернуться шумным торжеством с фанфарами, куда к тому же он намерен позвать кучу людей, которые мне, по правде сказать, совсем не нравятся.
Я была ошарашена. Одно открытие за другим. В первую очередь меня, конечно, поразило, что она самом деле думает. Понятно, что за тридцать пять лет брака между ними всякое бывало и не весь их путь был усеян розами, но таких соображений от нее я никак не ожидала.
– А его мамаша? – Она поджала губы в неодобрительной гримасе, очень смешно изобразив бабушку. – Эта дама сейчас еще менее приятна, чем была в день нашей с Сэмюэлем свадьбы. И ее бесконечные мелочные придирки, которые я в гробу видала, черт подери.
Мамаша? Черт подери?
– Надменная дура, она грубит тебе без остановки, а ты всегда так замечательно отшучиваешься. Люси, – она потянулась ко мне и легонько хлопнула меня по коленке, – как ты ей сказала, что она не кормила его грудью! Я думала, у нее вставная челюсть выскочит от возмущения! – Она помолчала и сказала уже серьезно: – После свадьбы, той, первой, я дала себе слово, что никогда никаких юбилеев своего замужества отмечать не стану. Она тогда умудрилась влезть буквально в каждую мелочь – впрочем, как и моя мать, – но эта свадьба, она ведь должна быть устроена, как мне хочется. Именно мне. Чтобы у меня и у вас остались о ней приятные воспоминания.
Мама нежно на меня поглядела и взяла за руку.
– Ты моя чудесная девочка. Прости, что я все это на тебя обрушила.
– Я только рада, мам. Обрушивай дальше, мне очень нравится.
Она с удивлением на меня посмотрела.
– Я имею в виду, нравится, что ты мне рассказываешь об этом. Обычно ты очень… сдержанна.
– Да, я знаю. – Мама закусила губу. – Знаю, детка. – Она грустно подперла голову рукой. – Ты права. И именно от этого я намерена отныне избавиться любой ценой. Я хочу перестать сдерживаться, вести себя по другому. Как бы мне стать больше похожей на тебя, Люси!
– На меня?!
– Ты такая искренняя, чистосердечная. Знаешь чего хочешь, и тебе все равно – кто и что о тебе подумает. Ты всегда была такая, даже совсем маленькая. Мне уже тогда надо было этому у тебя научиться. Понимаешь, я никогда не знала, чего хочу. То есть я знала, что выйду замуж, у меня будут дети, как у моей матери, как у сестер, и этого я хотела. Я познакомилась с твоим отцом, мы поженились, я стала его женой. Потом родились вы трое. И я стала мамой. Я стала женой и матерью. – Она погладила меня по руке. – Но я не знаю, кто я такая сама по себе, не знаю, чего я стою. Вы выросли, а что же я сейчас собой представляю?
– Мам, ты всегда была и сейчас мне очень очень нужна.
– Спасибо, солнышко, что ты так говоришь. – Мама ласково погладила меня по щеке. – Хоть это и неправда.
– К тому же ты замечательная бабушка.
Она закатила глаза.
– Да, конечно, и я очень рада быть бабушкой, поверь мне. Но это я, которая что то делает для других. Для тебя, Райли и Филиппа, для его детишек, для Сэмюэля, но кто я – сама для себя? Безумно важно иметь собственное дело, занятие, для которого ты создан. У меня есть подруга, Энн, так вот она всегда знала, что дело ее жизни – учить детей. Она уехала в Испанию, встретила там своего нынешнего мужа, он тоже учитель, и они пьют там вино, едят мясные закуски и любуются закатами. У нее есть любимая работа, понимаешь? – Она вздохнула. – А я и сегодня не знаю, в чем могла бы себя проявить.
– Не говори так. Ты прекрасная мать.
Она грустно улыбнулась:
– Не обижайся, милая, но хотелось бы чего нибудь большего.
Помолчав, она кивнула, словно соглашаясь с собственными мыслями.
– Мам, ты сейчас рассержена, и это неудивительно. Я с отцом и трех минут не могу спокойно провести, не то что тридцать пять лет. Но возможно, когда ты поостынешь, то идея свадьбы уже не будет казаться тебе такой абсурдной. Это неплохая идея, честно.
– Нет, – твердо заявила она. – Ни за что. С этой затеей покончено.
– Но ведь осталось меньше месяца. Приглашения разосланы, все уже заказано.
– Ничего страшного, все можно отменить. Времени предостаточно. Ну подумаешь, заплатим маленькую неустойку, где потребуют. А платья и костюмы отлично пригодятся и без свадьбы. Меня это ничуть не тревожит. Гостям я пошлю персональные извинения. Я не выйду за твоего отца второй раз. Хватит с меня и одного. Я больше не желаю поступать так, как этого требуют обстоятельства. Всю жизнь я была ответственной, покорной и исполнительной – могу я сделать так, как мне хочется? Не нужно мне это напыщенное торжество с сотнями надутых юристов, которые того гляди лопнут от важности. При чем здесь я и моя жизнь? Это уж скорее доказательство того, как мой муж преуспел в работе, а я… В общем, этому не бывать.
– А ты бы чего хотела?
Она с недоумением на меня посмотрела.
– Ты не знаешь, мам?
– Нет. И никто меня об этом никогда не спрашивал.
– Прости, что я всегда была эгоисткой. И так мало тебе помогала.
– Господи, да вовсе это не так. Ты мне помогала уже тем, что ты – это ты. И у тебя есть своя жизнь. Кстати, как у тебя дела?
– Ох, даже не знаю, что тебе и сказать.
Она ждала продолжения, и после всего, что она сейчас говорила, я не имела права отмолчаться.
– Работу я потеряла, машина отправилась в металлолом, я обидела замечательного парня, с которым провела ночь, Мелани со мной не разговаривает, и все остальные тоже, моя соседка считает, что я предательница, я съездила в Уэксфорд, чтобы сказать Блейку «возвращайся, я тебя люблю», но поняла, что это не так, и сегодня моя Жизнь сказал, чтобы дальше я обходилась без него. То есть все отлично, и я по уши в дерьме.
Мама прижала тонкие пальцы к губам, но не смогла сдержаться и хихикнула.
– Ой ой, Люси. – Она смеялась уже в полный голос.
– Рада, что смогла тебя развеселить, – иронично усмехнулась я, а она откинулась на спинку дивана и безудержно, заливисто хохотала.
Мама решительно настояла на том, что останется у меня. Отчасти потому что завтра мой день рождения, отчасти потому что не хотела вторгаться в жизнь Райли, хоть я и уверяла ее, что он не гей и она никак не помешает ему и его соседу. Она пошла в ванную, а я посадила Мистера Пэна в большую сумку, и мы отправились в парк – слегка проветриться. Было бы неплохо, подумала я, чтобы поднялся ветер и прочистил мне мозги, выдув из головы все лишние мысли. Возле детской площадки на лавочке сидела Клэр, рядом с ней стояла пустая коляска.
– Можно я составлю вам компанию?
Она кивнула, и я села с ней рядом, держа Мистера Пэна на коленях. Клэр поглядела на него.
– Простите, я зря тогда…
– Ничего страшного, – перебила я, – все в порядке.
Кот рвался на свободу, и я отпустила его пройтись.
Какое то время мы молча сидели, а потом Клэр задумчиво сказала:
– Он так любит качаться на качелях. Хохочет от радости.
– Я тоже очень любила качели, когда была маленькая.
Мы снова помолчали.
– Как он?
– Простите? – Она очнулась от глубокой задумчивости.
– Конор, как он себя чувствует? Вы говорили, ему нездоровится.
– Ему не стало лучше.
– Вы показывали его врачу?
– Нет.
– Наверное, стоило бы.
– Вы думаете?
– Да, раз ему нехорошо.
– Но… я ненавижу врачей. И больницы тоже ненавижу. Мама сейчас болеет, мне приходится туда ездить. Я не была там с тех пор… – Она умолкла и растерянно заморгала. Пару минут спустя продолжила: – Мама поправляется.
– Это чудесная новость.
– Да, – кивнула она. – Странно, но именно ее болезнь снова нас сблизила.
– Тогда, возле квартиры, это был ваш муж?
Она кивнула:
– Да. Мы пока еще не вместе, но…
– … но кто знает, – договорила я за нее.
– Он не болеет, – сказала Клэр.
– Ваш муж?
– Нет, Конор. Он не болеет, это другое. Он стал тише.
Она повернулась ко мне – глаза несчастные, полные горьких слез.
– Он стал гораздо тише. Я уже совсем почти его не слышу.
Молча смотрели мы с ней на неподвижные качели, и я думала о Блейке, о том, что мои воспоминания о нем тоже становятся все глуше, чувства затихают, и он постепенно уходит из моей души.
– Может быть, это не так и плохо, Клэр.
– Он любил качели, – повторила она.
– Да. – Я отметила, что она сказала об этом в прошедшем времени. – Я тоже любила.
– Мам, ты не спишь?
Было около полуночи. Мама легла на кровать, я на диван. Сна не было ни в одном глазу.
– Нет, солнышко, – немедленно откликнулась она и зажгла бра.
– Почему бы тебе не устроить вечеринку в саду, у вас дома? Позвать близких друзей и родных, украсить все цветами, которые ты заказала. Закуски тоже пригодятся, ты ведь уже договорилась с поставщиками.
Мама поразмыслила, потом хлопнула в ладоши и радостно улыбнулась.
– Люси, это прекрасная идея! – Но все обдумав, она помрачнела. – Проблема в том, что тогда мне придется выйти за него еще раз.
– Верно замечено. Но тут уж я ничем тебе помочь не могу.
Она погасила свет, и мы молча лежали в темноте, погрузившись каждая в свои мысли. Я взяла со столика мобильный и долго всматривалась Дону в глаза – они по прежнему украшали экран. Я все время о нем вспоминала. Мне хотелось позвонить и извиниться, только я не знала, что сказать. Ведь я его обидела, я выбрала Блейка, и потом Жизнь с ним не встретился, опять же из за меня. Мама неожиданно спросила:
– Как поживает твой бойфренд?
– Блейк?
– Нет, тот молодой человек, что приезжал к нам на ужин в понедельник.
– А, Дон. Но он не совсем бойфренд.
– Разве? Вас же так влечет друг к другу. И меня восхитило, как он тебя защищал перед отцом. Неужели между вами ничего нет?
– Есть, – тихо ответила я.
– Это видно. Вы так друг на друга смотрели, словно зачарованные.
Мое сердце радостно подпрыгнуло.
– У нас с твоим отцом было так же, это все замечали. Ты знаешь, мы с ним познакомились на приеме, который давал папа. Я тогда еще училась в школе, а твой отец проходил у папы стажировку.
– Да, ты мне рассказывала.
– Но я тебе не рассказывала, как он ко мне клеился.
– Отец к тебе клеился?
– Ну конечно. Я была там с подружкой, и она ушла в ванную, а я осталась одна, и тогда этот суровый, очень серьезный юноша с усиками ко мне подошел. Он держал стакан с водой, я это прекрасно помню. И сказал: «У вас одинокий вид, могу я составить вам компанию?»
– Так вот что означает «клеиться», – ухмыльнулась я.
– Да, – хихикнула она. – Но это сработало, потому что он сел со мной рядом, и больше я никогда уже не чувствовала себя одиноко.
Я сглотнула комок в горле, на глаза навернулись слезы. Протянула руку, взяла мобильник и снова посмотрела Дону в глаза. Теперь я знала, что мне делать. Пришло время сказать правду.
На следующий день Жизнь заявился позже обычного, уже около часа. Он открыл дверь своим ключом и ввалился в квартиру со связкой разноцветных воздушных шариков с надписью «С днем рождения!».
– Бог ты мой, что здесь творится, пахнет как в… ух ты! – Он оборвал себя на полуслове и ошарашенно огляделся.
Не отрываясь от своего занятия, я весело ему улыбнулась. Энергично, так что руки уже болели и на лбу выступили капельки пота, я раскатывала тесто. В голове воцарилась полная, кристальная ясность – я знала, что и как надо делать. Чем яростнее я раскатывала тесто, тем очевиднее мне это было.
– У тебя что, нервный срыв? – поинтересовался Жизнь с насмешливо озабоченным видом. – Если так, то мне надо вернуться обратно в офис и снова засесть за бумаги. А я то надеялся, что разобрался с твоими нервными припадками, – протянул он.
– Напротив, дорогой друг. Я переживаю момент истинного озарения. Почти нирваны.
– Ты снова начала читать книги? Я тебе говорил, чтобы ты от этого воздержалась. Многим оно, конечно, на пользу. А у тебя от этого в голове еще большая путаница возникает.
Я продолжала страстно раскатывать тесто.
– Что ж, поздравляю с тридцатилетием. – Он подошел и чмокнул меня в макушку. – Купил тебе шарики, как видишь, но мой настоящий подарок – целое свободное утро без моего общества. Бесценный подарочек, по моему.
– Благодарю тебя.
– Ты решила все перевернуть вверх дном, юная безумица? – Он переставил тарелку с кексами на пол и сел у стойки.
Я на секунду оторвалась от теста и оглядела пространство. Все вокруг было заставлено пирожками, булочками и кексами. На конфорке томились в кастрюльке яблоки с ревенем. Я уже приготовила кексы с черникой, пирожки с яблоками и орехами пекан и пирог с карамелью. Ночью я разослала всем сообщения, давая знать о предстоящем событии, а рано утром отправилась в супермаркет запастись продуктами, которые сгодились бы маме на завтрак. Я не была в нормальном большом магазине уже больше двух лет: для того чтобы соорудить себе нехитрый ужин в микроволновке, достаточно на минуту зайти в забегаловку на углу дома. Ноги сами привели меня в нужный отдел, и там у меня моментально включилось воображение. Оно точно уснуло на два года и вдруг заработало в полную силу. Я решила сделать бисквитный шоколадный торт, просто для себя, но, начав делать покупки, уже не могла остановиться. А дома так и вовсе впала в раж, казалось, общение с тестом – лучшее в мире лекарство от уныния и неуверенности в себе.
– Ты понимаешь, чем больше я вожусь с тестом, тем вернее у меня в голове все становится на свое место. – Я хихикнула. – Сотворю себе тесто – все и станет на место.
Он с удовольствием смотрел на меня.
– Но кроме того, чтобы все встало на место, мне нужно поговорить с друзьями, поговорить с Доном, нужно найти себе подходящую работу. Такую работу, чтобы мне там было хорошо, чтобы она мне соответствовала. Надо наконец сдвинуться с мертвой точки.
Я пододвинула к нему тарелку с черникой и нарезанными яблоками, а сама проверила мобильник – нет ли сообщения от Дона. Все остальные подтвердили, что придут, а он ничего не ответил.
– Ну и ну. Я смотрю, это уже не озарение, а целая жизненная программа. Стало быть, ты готова к переменам?
– Перемена – мое второе имя.
– Ну, на самом деле твое второе имя Кэролайн, но я понимаю, о чем ты.
Он подпер рукой подбородок и лениво наблюдал за мной, но я чувствовала, что внутри у него, как и у меня, все бурлит. Что то стронулось во мне, я ожила и приободрилась.
– Получил твое сообщение сегодня в ночи.
– Отлично. – Я сняла тесто со стойки и уложила на противень, аккуратно подоткнув края.
– Я так понимаю, ты всем их разослала?
– Угу.
– Но разве они не в курсе, что у тебя сегодня день рождения? Чего ж они сами ничего заранее не спланировали?
– Они еще полтора месяца назад начали это обсуждать, но я тогда от всего отказалась. Сказала, что поеду с мамой в Париж.
– И теперь все придут, чтобы услышать «небольшое сообщение»? Может, скажешь мне, о чем собираешься их известить?
– Не а.
Он, похоже, ничуть не обиделся.
– А куда столько еды? Что ты будешь с ней делать?
– Часть, возможно, отдам соседям.
Он прищурился, а потом насмешливо спросил:
– Ты вчера вечером смотрела фильм по телевизору?
– Какой фильм? – притворно удивилась я.
– Люси! – Он встал, нетерпеливо притопнув. – Что ты задумала? Открыть магазин домашней выпечки, как та барышня в кино?
Я покраснела.
– А почему бы и нет? У нее же получилось.
– Потому, Люси, что это кино. В кино жизненно важные решения принимают за двадцать секунд и воплощают за пять минут. А это – твоя жизнь. У тебя нет ни малейшего представления, как организовать свой бизнес, нет ни деловой хватки, ни денег, и ни один банк не даст тебе ссуды на старт ап. У тебя вместо мозгов – звезданутая сахарная вата.
Я ребячливо хрюкнула:
– Ты сказал «звезданутая»!
Он возвел очи горе.
– Вообще то я подумывала отнести их на рынок на канале. Прямо сегодня.
– М м, потрясающая мысль. – Он был преисполнен сарказма. – А лицензия на торговлю у тебя имеется? А ты зарегистрировала фирму по изготовлению пищевых продуктов? И все они соответствуют необходимым стандартам, верно? Или ты не в курсе, что есть такие стандарты? – Он вопросительно оглядел студию. – Куда же ты спрятала свой ларек, в котором будешь торговать? Что то я его не вижу.
– Нет, ничего этого у меня нет, – тихо пробормотала я.
Он открыл сумку и бросил на стойку газету.
– Вернись на землю, Люси. Смотри на вещи реально.
Газета была открыта на странице объявлений, но все мое внимание сосредоточилось на том, что ее уголок попал в плошку со сливками. Жизнь обмакнул палец в шоколадную глазурь и облизнул его. И тут вдруг в глазах у него зажегся одобрительный огонек.
– Слу у шай, а знаешь, возможно, ты и вправду сумеешь открыть небольшую сладкарню. М м, очень недурно, очень.
– Серьезно? – Я воспрянула духом.
– Нет, но это я конфискую в свое личное пользование. – Он подхватил блюдо с кексами и отправился на диван.
Я усмехнулась и спросила невзначай:
– Кстати, Дон тебе не звонил?
– Нет, к сожалению, – сочувственно ответил он.
– Ну что ж поделаешь.
И я вернулась к домашним делам. А Жизнь развалился на диване, смотрел шоу Джереми Кайла и периодически издавал громкие возгласы неодобрения. В дверь постучали. Я пошла открыть и, увидев в глазок, кто там, немедленно вернулась в комнату. Жизнь выключил звук и с тревогой уставился на меня.
– Что то случилось?
В панике я тихонько прошептала ему, что пришел квартирный хозяин, после чего ринулась ловить Мистера Пэна, чтобы его спрятать. Мистер Пэн бодро и весело метался по квартире, убежденный, что мы играем в салочки, а стук в дверь довольно быстро превратился в тяжелые сердитые удары. Наконец мне удалось настичь кота и запихнуть его в ванную. Жизнь смотрел на меня широко раскрыв рот.
– Мне тоже спрятаться? Если ты хочешь остаться с ним наедине, скажи, я могу уйти.
– Не надо, – прошипела я.
Когда я наконец впустила квартировладельца, он был почти багровый от злости.
– Чарли. – Я расплылась в улыбке. – Простите за задержку. У меня тут просто вещи повсюду валялись. Разные такие, знаете, женские штучки интимного свойства.
Он подозрительно прищурился.
– Так я могу войти?
– Зачем?
– Это моя квартира.
– Да, но вы не можете врываться сюда без предупреждения. Здесь живу я. У меня есть права.
– Мне доложили, что у вас тут кот.
– Кот? У меня?! Нет! У меня на котов страшная аллергия, я вся покрываюсь сыпью, с ног до головы, и начинаю чесаться. Ненавижу этих поганых тварей.
– Люси, – требовательно произнес он.
– Что?
– Впустите меня, чтобы я сам убедился.
Я помедлила, потом открыла дверь шире.
– Ладно, входите. Но в туалет вам нельзя.
– Почему нельзя? – Он вошел с видом заправского котолова.
– У ее матери диарея, – сообщил Жизнь с дивана. – Она будет не рада, если вы к ней вторгнетесь и нарушите ее уединение.
– Я не вторгаюсь и не нарушаю. Я хозяин квартиры. А вы кто?
– Уж точно не кот. Я ее жизнь.
Чарли с сомнением поглядел на него.
К счастью, запах свежей выпечки заглушил кошачьи ароматы. Сама то я давно привыкла и не замечала их, но опытный охотник на котов учуял бы в момент. Черт, я же не убрала корзинку Мистера Пэна.
– Что здесь такое творится? – Чарли указал на расставленные повсюду блюда и тарелочки с выпечкой.
– А, это? Это я сама испекла, хотите попробовать?
Я отвела его в дальний угол комнаты и протянула поднос с пирожками, а сама быстренько задвинула лежанку Мистера Пэна под кровать. Чарли обернулся, но дело было сделано. Он подозрительно сузил и без того небольшие глазки и ткнул в меня ложкой:
– Вы что то затеваете.
– Типа чего?
– У вас есть разрешение? Лицензия у вас есть, а?
– Да зачем она мне? Я же просто пироги пеку.
– Здесь дикое количество еды. Для кого все это?
– Она хочет открыть сладкарню, – сказал Жизнь.
Чарли нахмурился и покачал головой:
– Я смотрел вчера по телевизору, кино там шло про это. Но та девушка живет в Нью Йорке, а у нас этот номер не пройдет. А если ее парень правда хотел, чтоб она к нему вернулась, надо было не дожидаться, что она разбогатеет. Чего он ворвался к ней в магазин, когда там куча покупателей была? Не вижу логики. Логики нет в поступках.
– Правда? – Я устроилась на спинке дивана, очень довольная, что беседа приняла безопасный оборот. – А я думаю, они отлично друг другу подходят. Опять же, ее подружка и его приятель тоже сошлись, а значит…
Мистер Пэн мяукнул в ванной. И в открытую входную дверь вошла мама. Все, я пропала.
– Чем у тебя так вкусно пахнет? Люси, потрясающе! Если я все же решусь выйти еще раз за твоего невыносимого отца, испечешь мне на свадьбу торт? Разве это будет не чудесно? – Она наконец заметила Чарли и, уверенная, что он входит в число моих друзей и посвящен в домашние секреты, сердечно протянула руку. – О, привет. Я мама Люси. Очень рада познакомиться.
Он с интересом уставился на меня.
– А кто же тогда там?
Мама отдернула руку как ужаленная.
– Где – там?
– В туалете.
– А… в туалете… – Но я не могла врать в присутствии Жизни. Он и так уже только что выслушал три моих вранья. Впрочем, врать не было никакого смысла – Мистер Пэн взвыл во весь голос, убедительно и внятно.
– Но это же Мистер Пэн, – изумленно пояснила мама. – Как он там оказался?
– Он друг семьи, – небрежно заметил Жизнь, откусывая кекс.
– Вы только посмотрите, что я ему купила. – Мама открыла пакет и достала оттуда розовый ошейник. – Мне кажется, он все же больше женщина, хотя бы потому, что он всегда сидит в твоих туфлях.
– Очень маленький друг семьи, – добавил Жизнь.
– Значит, кот все таки есть, – заключил Чарли, потянувшись за очередным куском пирога.
– О о, – протянула мама, осознав, что натворила.
Я развела руками, признавая очевидное.
– Избавьтесь от него, Люси, – велел Чарли. – У нас в доме коты запрещены, вы это знаете. Мне поступают жалобы.
– Я не могу от него избавиться, – заныла я, – он мой друг.
– Мне не важно, кто он вам. Он кот. Избавьтесь от него, или вам придется съехать. Приятно было познакомиться, миссис Силчестер, и с вами… – Он перевел взгляд на Жизнь. А потом на меня: – Люси, я вас предупредил. На днях зайду проверю.
С этими словами Чарли удалился, прихватив с собой два кексика.
– С днем рождения, желаю счастья, – мрачно уронила я.
Мама сочувственно на меня посмотрела, а Жизнь неопределенно хмыкнул. Я пошла в ванную и выпустила «друга семьи» на волю. Он встревоженно оглядел всех нас, понимая, что стряслась какая то беда.
– Ни работы, ни бойфренда, ни жилья – ты прямо чудеса творишь, – буркнула я, глядя на Жизнь.
– Вообще то я надеялся лишь слегка разгрести твой жизненный бардак, – ответил он и вернулся к Джереми Кайлу. – Он разговаривает с участниками шоу, как с имбецилами. Надо взять на вооружение.
– Люси, тебе не придется уезжать из своей чудесной студии, – заявила мама. – Я возьму Мистера Пэна. Мне будет очень приятно, если он поселится у нас. Представляешь, как ему будет вольготно?
– Но я буду скучать без него.
Я подхватила Мистера Пэна и крепко прижала к груди. Кот негодующе фыркнул и выдрался из моих объятий.
– Тем больше поводов почаще нас навещать, – радостно улыбнулась мама.
– Эх, драгоценный мой котик, два года и семь месяцев я умудрялась содержать тебя здесь втайне ото всех. – Я почесала его за ухом. – Но все тайное неизбежно становится явным.
– Да, – серьезно кивнул Жизнь, – и сегодня как раз тот день, когда это произойдет.
Мама восторженно всплеснула руками:
– Давайте начнем собираться!
Она ушла переодеваться в ванную, а мне перед Жизнью стесняться было нечего.
– Чего наденешь? – спросил он.
Я обозрела занавесочный гардероб.
– Может, это?
Он сморщил нос.
– Тогда розовое?
Отрицательно покачал головой.
– Черное?
Пожал плечами:
– Ну, примерь ка.
В одних трусиках я залезла на подоконник и сняла платье.
– Как ты себя ощущаешь в роли тридцатилетней женщины?
– Точно так же, как вчера в роли двадцатидевятилетней.
– Не ври.
– Хорошо, не буду. Ночью у меня случилось прозрение, а сегодня утром в супермаркете оно получило подтверждение. Мне, похоже, надо чаще туда ходить. Едва я увидела изюм, как сразу же поняла, что нужно делать. Впрочем, с тридцатилетием это никак не связано.
– Конечно. Просто таковы волшебные чары супермаркета.
– Зря смеешься. Там все разложено по полочкам. Все подчинено изумительной, тончайшей логике. И так выверено, так продумано – здесь фруктово, здесь овощно, здесь холодно морожено, здесь румяно печено…
– …Люси.
– Да.
– Это платье тебя полнит.
– О! – Я побыстрей стащила его с себя.
Жизнь развалился на диване в изящном летнем костюме, заложив руки за голову, и критически наблюдал за примеркой.
Я облачилась в темно бордовое платье.
– Твоя мама, кажется, предвкушает интереснейший вечер.
– Угу. Думаю, ждет, что я объявлю, что втихаря завоевала олимпийское золото по водному поло или нечто в этом роде. Не знаю, как она воспримет правду.
– А что ты ей сказала?
– То же, что и всем.
– Что ты приглашаешь их на «церемонию открытия правды»? А также… – Он заглянул в свой мобильник, нашел мое сообщение и прочитал: «P. S. Если собираетесь делать мне подарок, то я предпочитаю наличными. С любовью, Люси». Он комически задрал бровь и съязвил: – Прелестно.
– Какой смысл притворяться. Мне нужны деньги.
– Вот она, новая, решительная, правдивая Люси. Во всей красе. Кстати, я вижу твои соски сквозь это платье.
– Ты не поверишь, некоторые мужчины мечтали бы увидеть мои соски, – фыркнула я, но платье все равно сняла.
– А я нет.
– Ты, наверное, гей, – предположила я, и мы расхохотались.
– Кстати, о пидарасах, как, по твоему, отнесется Блейк к сегодняшнему сборищу?
– Думаю, он взбесится, когда об этом узнает.
Я застряла в очередном платье, потому что забыла до конца расстегнуть молнию на спине, и когда наконец умудрилась высунуть из него голову, то волосы у меня стояли дыбом. Извернувшись как уж, я пыталась теперь застегнуть ее обратно.
– Давай я помогу.
Он слез с дивана, застегнул молнию, пригладил мне волосы и одернул платье. Оглядел меня снизу доверху, и я приготовилась услышать, что пора мне прибегнуть к помощи брата Филиппа.
– Прекрасно! Люси, ты красавица.
Он улыбнулся, шлепнул меня по заднице и ободряюще заявил:
– Правда делает нас свободными.
Впервые за два года одиннадцать месяцев и двадцать три дня я пришла в «Пирушку» раньше всех. Жизнь сел за столом справа от меня, а слева мама. Но между нами остался пустой стул, потому что я надеялась. Я очень надеялась. Затем явился Райли – с букетом, ковриком для ног, салатом из трех видов фасоли и конвертом. Я рассмеялась, давая понять, что оценила шутку, и заглянула в конверт. Так, открытку прочту после, а что тут у нас еще? Ага, четыре бумажки по пятьдесят евро.
– Хей хоп! – радостно присвистнула я.
– Какая неприкрытая жадность, – закатил глаза Жизнь.
– Нищие не гордые, я на мели, так что и притворяться нечего.
Райли приветствовал Жизнь весьма экстравагантно – он встал на одно колено и поцеловал ему руку.
– Мама, ты здесь? Не ожидал, что ты придешь.
Он хотел было сесть между нами, но я быстренько поставила на стул контейнер с его салатом.
– Я жду кое кого, так что здесь занято.
– А я живу у Люси, – со счастливой улыбкой сообщила мама.
– Ну естественно, где же еще. – Райли решил, что она шутит.
– Твой отец – скотина, – ласково заметила мама, потягивая водку с соком через соломинку.
Он изумленно на нее воззрился, а потом обвиняюще посмотрел на меня:
– Что ты сделала с мамой? Промыла ей мозги?
Я отрицательно покачала головой.
– То есть он, я так понимаю, не придет?
Мама пренебрежительно фыркнула.
– А Филипп?
– Филипп делает восстановительную пластику ребенку, который попал в аварию, – равнодушно ответила я.
– Я тебя умоляю, – мама махнула рукой, – почему не сказать прямо: он увеличивает чьи то сиськи.
Теперь мы оба изумленно на нее воззрились, а Жизнь весело рассмеялся, откровенно наслаждаясь беседой.
– Кто эта дама? И куда ты дела нашу прежнюю мать? – спросил Райли.
– Твоя мать взяла отпуск, в котором давно нуждалась. А Шейла заступила на ее место, – уверенно заявила мама, потом хихикнула и наклонилась ко мне: – Ты это одобряешь?
– Превосходно, мам.
Приехали Джейми и Мелани, и я встала, чтобы их встретить.
Джейми крепко меня обнял и поздравил с днем рождения.
– У нас с Мелани общий подарок.
– А ты небось вообще забыл про мой день рождения?
– Совершенно.
– Прости, что не ответила на твой звонок на прошлой неделе.
– Все нормально, я просто хотел убедиться, что ты в порядке. Слушай, Мелани мне только что сказала: он – твоя Жизнь, да? – Джейми округлил глаза. – С ума сойти. Я читал про это в одном журнале. Вот интересно, как Адам это воспримет. Ты позвала нас, чтобы с ним познакомить, верно?
И, не дожидаясь ответа, Джейми направился к столу:
– Позвольте, я сяду рядом с вами, миссис Силчестер?
Мама хихикнула.
Мелани удивленно сказала:
– Твоя мама тоже пришла?
– Ну да. За то время, что мы не виделись, много всего произошло.
– Прости, что я не выходила на связь.
– Все правильно, я это заслужила. Мелани, мне на самом деле очень стыдно, не сердись, ладно?
Она кивнула, и это означало «прощаю».
– А ты не обижайся, что я разболтала Джейми про твою Жизнь. Ты ведь знаешь, я абсолютно не умею хранить секреты. Кстати, о секретах. Джейми мне признался – он до сих пор влюблен в Лизу. Черт, трепло, и это разболтала. – Она хлопнула себя по губам.
Я не успела толком осознать ее новость, потому что приехали Лиза с Дэвидом. Лиза дохаживала последние дни, и живот ее был огромен. Она боком пробиралась между столами, хотя логичнее было бы идти пузом вперед – так она была чуть поуже. Они оба были несколько напряжены после нашей прошлой встречи, но я нежно обняла Лизу и знаками выразила им величайшую признательность, получив конверт с подарочными деньгами. Приятный такой плотный конвертик.
Дэвид уселся рядом с Джейми, тот встал и громко сообщил:
– О, Лиза, ты потрясающе выглядишь!
Мелани сделала вид, что поперхнулась, и всеобщее внимание благополучно переключилось на нее.
Затем пришла Шантель, да не одна, а с каким то непонятным типом на буксире, раньше мы его никогда не видели, и я плохо себе представляла, чем он занимается в свободное время.
– Привет, именинница! – Она чмокнула меня в щеку и вручила конверт, очевидно и вовсе забыв о прошлой нашей стычке. – Внимание, все! – провозгласила она на полную громкость, так что за соседними столами тоже обернулись. – Все – это Эндрю. Эндрю – это все.
Щеки у Эндрю стали почти такие же огненно красные, как его шевелюра, и он застенчиво помахал нам рукой. Шантель в своей обычной манере – решительно и громко – называла ему, как кого зовут, а он только растерянно кивал, потому что запомнить с ходу столько имен невозможно.
И наконец последними прибыли Адам с Мэри. Она – угрюмая, вся в черном, он – настороженный, готовый к бою.
Всё, больше откладывать некуда, все в сборе, и пора мне сообщить им неприглядную правду: последние три года я почти безостановочно обманывала их. Но сначала Адам с Мэри вручили мне подарок. Конверт и чахлое растение в горшке, получив которые я даже не стала притворяться и изображать радость. Растение несимпатичное, а в конверте, я уверена, ничего кроме открытки и нет.
Я вспомнила, что принесла с собой торт, и подошла к поддельному французскому официанту.
– Привет. – Я доброжелательно улыбнулась.
Он удостоил меня небрежным взглядом.
– У меня сегодня день рождения.
– М м.
– И я принесла торт – сама испекла. – Никакой реакции. – Вы не могли бы отнести его на кухню, а потом подать к чаю?
Он цокнул языком, взял у меня торт и развернулся на каблуках, устремившись прочь.
– Простите меня, – сказала я ему в спину.
Он остановился и повернулся обратно ко мне.
– Простите за все, что я вам наговорила. По французски. Но на самом деле я не сказала ничего плохого , так, случайные фразы. Я знаю, что вы их не поняли.
– Я француз, – напряженно заявил он.
– Не бойтесь, я никому не скажу. Я тоже не идеальна, и я тоже врала. Очень много врала. Но сегодня вечером я скажу всем правду.
Он поглядел на гостей, потом на меня и тихо произнес с нормальным ирландским акцентом:
– Они принимают на работу только тех, кто говорит по французски.
– Я понимаю.
– Мне нужна была работа.
– Прекрасно понимаю. Мне тоже нужна работа. И я говорю по французски. Может, меня возьмут?
– Вы хотите занять мое место? – в ужасе спросил он.
– Нет нет, что вы. Я хотела сказать, может, меня тоже возьмут? Мы бы вместе работали.
Он поглядел на меня так, словно я вонзила ему в печень пару кинжалов.
Я вернулась к столу, и все разговоры стихли. Место справа от моего по прежнему пустовало. Я посмотрела на часы: время еще было. Села во главе стола, и все взгляды обратились ко мне. Они пришли сюда, заинтригованные моим сообщением, и теперь ждут, что же я им поведаю. Пора перейти к делу. Официант бесшумно возник за моим плечом и медленно медленно принялся наливать воду в мой стакан. Я ждала, что он закончит и уйдет, но это явно не входило в его намерения. Он тоже хотел услышать правду.
– Что ж. Спасибо, что вы пришли. Речь не пойдет о каком то великом событии, но для меня это важно. Кое что случилось, и это кое что изменило мою жизнь. А потом случилось еще несколько событий, и одно влекло за собой другое.
Шантель смущенно поерзала. У Эндрю был такой вид, точно он предпочел бы оказаться сейчас где нибудь в другом месте, но Мэри кивнула мне сочувственно и ободряюще.
– И чтобы дальше все пошло по новому, мне необходимо рассказать вам об этом. – Я перевела дух. – Итак…
Дверь открылась, сердце мое подпрыгнуло в радостной надежде… и в ресторан вошел Блейк.
– Блейк, – тихонько прошептала я.
Но все услышали и обернулись.
Он осмотрелся, заметил нас и направился к столу. Наши взгляды встретились, и я поняла, что он явился сюда не просто чтобы поздравить меня.
– Так вот для кого ты заготовила местечко?! – завопила Мелани. – Ух ты, вы что, снова вместе?
И тут в ресторан вошла не кто иная, как Дженна. Все начали растерянно перешептываться, а я в ярости повернулась к Адаму. Кроме него, некому было позвать сюда Блейка. Однако у Адама был такой растерянный вид, что, похоже, он тут ни при чем, для него это такой же сюрприз. Все повскакали с мест, принялись пожимать Блейку руку и хлопать по плечу. Явление героя.
– Ты мне не сказал, что приедешь. – Адам смотрел на своего кумира с обидой.
– А я только на одну ночь. Адам, это Дженна. – Блейк отступил в сторонку, выставляя ее на всеобщее обозрение.
Дженна смущенно кивнула, и, кажется, для нее происходящее тоже стало сюрпризом, отнюдь не радостным. Она поздравила меня с видом одновременно извиняющимся и торжествующим.
– Прошу прощения, что без подарка. Я не знала про день рождения, – пролепетала она еле слышно. – Блейк сказал, ему надо кого то здесь повидать и мы зайдем только на минутку.
– Да, это в его духе. – Я сочувственно ей улыбнулась. Честно говоря, мне было ее жалко.
Едва она отошла, чтобы познакомиться с остальными, кто то крепко взял меня за руку.
– Не делай этого, – тихо сказал Блейк.
– Ты ведь даже не знаешь, что я собираюсь сделать.
– Я отлично это знаю. Тебе нужно найти виноватого. Тебе и еще кое кому. Но не надо, слышишь, не надо этого делать. Мы придумаем другой способ, как решить проблему и все уладить с ними.
– Блейк, дело не в них, – процедила я сквозь зубы, – дело во мне.
– Но не только в тебе. То, что ты хочешь им рассказать, касается и меня, поэтому я имею право возражать. Верно?
Я вздохнула.
– Нам нужны еще два стула, – громко возвестил Райли, взяв на себя роль распорядителя шоу и пытаясь меня поддержать.
Я посмотрела на часы. Нет, Дон уже не придет, можно больше не ждать.
– Не нужно два, – грустно сказала я, – мы сдвинемся, так что хватит и одного.
Все подвинулись, и мама оказалась рядом со мной. Блейк уселся во главе стола, прямо напротив меня, Дженна примостилась рядом с ним. По другую руку от нее сидел Эндрю, и они оба выглядели посторонними и потерянными.
– Ну вы только полюбуйтесь, – заявила Шантель, – все как в старые добрые времена. Только его тогда не было. – Она указала на Эндрю. – Я тогда встречалась с Дереком.
Эндрю снова покраснел до корней волос.
– Итак, что я пропустил? – спросил Блейк, пристально глядя на меня.
– Пока что ничего, – спокойно ответил Дэвид.
– Люси как раз собиралась сказать нам что то важное, – произнес Жизнь, твердо посмотрев ему в лицо. – Что то очень важное лично для нее.
– Да нет, проехали, – тихо пробормотала я. – Ничего особенного.
– О'кей, – немедленно подхватил Блейк, – зато у меня есть важная новость.
Все головы повернулись к нему, как на теннисном турнире.
– Мне только что сообщили, что контракт подписан и скоро начнутся съемки нового кулинарного шоу «На вкус Блейка»!
Его тепло поздравили – мои друзья, а мои родственники отнеслись к этой новости довольно прохладно, хотя тоже произнесли вежливые слова. Жизнь пробурчал что то ядовитое, но так тихо, что никто не услышал. Нельзя сказать, что хор поздравлений звучал уж очень громко и радостно, но Блейк не обратил на это ни малейшего внимания и вообще игнорировал довольно внятные намеки, что пора бы заткнуться. Вместо этого он пустился в преподробные объяснения, какое потрясающее блюдо можно приготовить из сардин, но не так, как это традиционно исполняют испанцы, а так, как он, Блейк, придумал, хотя, конечно, на горячих камнях тоже получается отлично. Даже Адам поглядывал на него с легким неодобрением, а Лиза, кажется, вот вот готова была взорваться. Что до Джейми, то он почти сразу перестал слушать про сардины и с вожделением взирал на груди Лизы, спелые и сочные как арбузы.
– Надо же, – наклонившись ко мне, тихо сказала мама, – он ничуть не изменился, правда?
По ее тону было ясно, что это отнюдь не комплимент, и я удивилась. Мне всегда казалось, что она восхищается и Блейком, и его историями. Впрочем, наверное, то была ее удивительная вежливость и такт. За столом возникли маленькие водоворотики разговоров, и в итоге Блейк обращался уже непосредственно к Лизе, что не было удачным выбором.
Она широко зевнула, накрыла его руку своей и сказала:
– Блейк, прости, ты можешь остановиться? – Все разговоры тут же стихли. – Мне бы не хотелось грубить, но ты меня достал. Мне неинтересно, некомфортно и неприятно, и поэтому я не желаю стесняться в выражениях. До того как ты пришел, Люси собиралась рассказать нам что то важное, важное для нее, и все мы хотели бы это услышать, потому что Люси не рассказывала нам последние годы ничего. Абсолютно ничего. Я узнала, что ей к голове приставили пистолет, от Зверской Морды – помните ее, она живет на углу нашей улицы? Не смотрите на меня так, миссис Силчестер, морда у нее и правда зверская, и сама она не ангел, уж поверьте. Так вот она мне и рассказала эту историю, которую увидела в новостях. – Лиза поглядела на Блейка. – Она вообще ничего нам не рассказывает, тебе понятно?
– Это был водяной пистолет, – сказала я, чтобы они успокоились, но они наперебой принялись орать, что Лиза права, а я действительно ничего им о себе не рассказываю, и что это полное безобразие.
Блейк имел ошарашенный вид и молча моргал.
– Тихо! – закричала вдруг Лиза, и некоторые посетители ресторана ощутимо вздрогнули. – Замолчите все. Дайте Люси наконец сказать.
Официант немедленно возник за моим плечом и долго долго лил мне воду в стакан, но я стойко молчала, и он все же удалился.
– О'кей. Блейк, ты позволишь?
– Не надо ни у кого спрашивать разрешения, – фыркнула Шантель. – Про сардины мы сегодня уже наслушались досыта.
Джейми состроил идиотскую ухмылку.
Блейк сжал руки и напрягся – он не привык к такому единодушному отпору.
– Я сразу хочу оговориться: все это касается только меня, и я вовсе не ищу виноватых. Блейк имеет к этому отношение, но я сама несу за все полную ответственность. Это все – мое.
Похоже, это его вполне устроило.
– Поэтому не нападайте на него, пожалуйста. – Я помолчала. – Короче. Не я ушла от Блейка. Это он меня оставил.
Они молча смотрели на меня в глубоком изумлении. Потом изумление сменилось возмущением, и рассерженные лица разом повернулись к Блейку.
– Эй, эй, эй, он ни в чем не виноват, не забывайте об этом.
Они снова уставились на меня: хмурые, сосредоточенные, с плотно поджатыми губами. И только Адам с гневным недоумением по прежнему смотрел на своего лучшего друга. Блейк старательно отводил глаза в сторону.
– Я была с ним очень счастлива. И очень его любила. Я не чувствовала, что у нас возникли какие то проблемы, но, вероятно, я просто не обращала на это должного внимания, поскольку Блейк счастлив не был. Он разорвал наши отношения, и на то у него имелись свои причины. Да, разорвал, и безусловно, имел на это полное право.
– Зачем ты сказал, что это она от тебя ушла? – спросила Блейка Мелани.
– Мы решили, что так будет лучше, – ответила я. – Мне было тогда очень тяжело, я боялась, что… ну, что мне начнут задавать вопросы, а я не знала, как ответить. И нам показалось, что так будет гораздо проще. Мол, мне с ним стало плохо, и я ушла. Логично?
Блейк нервно поежился.
– А чья это была идея, интересно? – спросил Джейми.
– Да сейчас и не упомнишь, – небрежно заявила я. – Не важно. Важно другое – из за этого нарушилась цепь событий моей жизни и…
– Нет, вспомни. Кто первый это предложил? – требовательно спросила Мэри.
– Не суть. Теперь дело в другом. Вы все тогда ополчились на меня, чего я никак не ожидала. Вы решили, что я ему изменяла. – Я посмотрела на Адама. – Клянусь, этого никогда не было.
– А ты? Изменял? – рассерженно спросила Мэри.
– Погоди, не надо на него нападать. Речь сейчас обо мне.
Но меня никто уже не слушал.
– И ты не помнишь, чья была идея? – спросил Джейми у Блейка.
– Слушайте, – Блейк с хрустом сжал пальцы, – возможно, это была моя идея, но меня не за что винить, я надеялся, Люси так будет проще…
– А главное, проще будет тебе, – сказала мама.
– Мам, пожалуйста, – тихо попросила я. Мне было очень не по себе, оттого что все обернулось ровно так, как опасался Блейк.
– Значит, идея была твоя? – подытожил Райли.
– Думаю, да, – вздохнул Блейк.
– Продолжай, Люси, – кивнул мне Райли.
– Ну вот. В тот день, когда мы расстались и сказали вам всем, что это я ушла от него, мне было очень паршиво. Грустно, страшно и плохо. А на работу мне было не нужно идти – у меня был отгул. Мы с Блейком собирались в тот день поехать собирать клубнику… ну, в общем, не важно, к его племяннице. – Блейк печально кивнул. – Короче говоря, я выпила. И выпила довольно много.
– Ничего удивительного, – заметила Лиза, сердито посмотрев на Блейка.
– И мне позвонили с работы и сказали, что надо забрать клиента в аэропорту. Что я и сделала.
Мама потрясенно охнула.
– Кстати, отец об этом знает. Мы потому с ним тогда и поругались. И знаешь, Райли, все, что тебе говорил про меня Гэвин, чистая правда. Ну и уж до кучи – Гэвин не изменяет своей жене с мужиками. В общем, я в тот день потеряла работу, меня лишили прав, а рассказать об этом я никому не могла.
– Но почему? – спросила Мелани.
– Я пыталась, но… Шантель, ты помнишь?
Шантель растерянно пожала плечами.
– Я тебе позвонила и сказала, что давеча напилась в стельку, а ты ответила: «С чего бы?» Я сказала, что была расстроена, а ты возразила: «Какого черта ты расстроилась, раз сама ушла от него?»
Шантель всплеснула руками и чуть не расплакалась:
– Так значит, это я виновата?
– Нет, конечно нет. Но в тот момент я поняла, что попала в ловушку нашего вранья. И чем дальше, тем больше я в нем увязала. Я продала машину, стала ездить на велике. Мне очень нужна была работа, и я устроилась в «Мантику», но, чтобы меня туда взяли, пришлось соврать, что я знаю испанский. Казалось бы, ерунда. Но из за этого я была вынуждена обратиться к Марисе. Мелани, прости. Я сняла крошечную студию, размером примерно с этот стол, но так этого стеснялась, что никого не могла туда пригласить. Ведь у всех вас все было хорошо, а моя жизнь пошла наперекосяк. И я заперлась в своем маленьком мирке, сидела там одна и нос боялась высунуть наружу. А в один прекрасный день моя Жизнь – вот он, сидит справа – связался со мной, мы начали общаться, и он сумел убедить меня, что пока я не скажу вам правду, мне не выкарабкаться. Такие дела. Мне очень стыдно, и я прошу у вас прощения. Блейк, извини, что втравила тебя во все это сегодня, но иначе было уже невозможно.
Он кивнул, и вроде бы он правда мне сочувствовал.
– Я ничего не знал. Мне жаль, что так вышло, Люси. Ей богу, жаль. В тот момент мне действительно казалось, что так будет лучше.
– Для тебя, – сказала мама.
– Мам, перестань.
– Что нибудь еще? Правдивое? – спросил меня Жизнь.
– Еще я ненавижу козий сыр.
Лиза громко ахнула.
– Да, я знаю, Лиза. Извини.
– Но я ж тебя пять раз спрашивала! – Она говорила о своей вечеринке, с которой я убежала раньше всех, потому что она безостановочно потчевала меня этим чертовым сыром. – Почему ты не сказала?!
Я думаю, всем за столом было ясно почему – она бы меня саму съела, признайся я тогда, что на дух не выношу ее драгоценный, полезный для здоровья козий сыр.
– Да, и еще одно. У меня есть кот. Уже два с половиной года. Его зовут Мистер Пэн, но он охотнее откликается на имя Джулия. Или Мэри.
Они смотрели на меня с немым изумлением, пытаясь переварить всю новую информацию.
– Словом, друзья мои, я по уши в дерьме. Какие будут мнения?
Адам возмущенно повернулся к Блейку и резко сказал:
– Значит, это ты ушел от Люси?
Я устало вздохнула и отодвинула тарелку с салатом – аппетит пропал.
– В чем дело? – Мелани сделала круглые глаза. – Ты врала, что любишь салат?
Мы обе хихикнули и погрузились в междусобойный разговорчик, пока все сладострастно осуждали Блейка – за то, в чем обвиняли меня три года кряду.
– Так, ладно. Давайте ка вы все уйметесь, – наконец сказал Джейми, и все затихли. – Я это скажу, хоть тут и говорить не о чем. Думаю, что могу говорить за всех, или практически за всех, – он посмотрел на Эндрю, – потому как ясно, что тебе она никогда не нравилась, – все засмеялись, а бедняга Эндрю вновь залился краской, – Люси, дорогая, мне чрезвычайно странно, что ты не рассказала нам всего этого раньше. Наше мнение о тебе, поверь мне, не изменилось бы ни на йоту – мы как думали, что ты зараза, так и думали бы.
Все расхохотались.
– Нет, серьезно. Люси, мы твои друзья, и нам совершенно наплевать, где ты работаешь и где ты живешь. Ты нас знаешь и должна понимать, что эта хрень нас не волнует.
– Да, знаю. Но все же я столько врала вам. И мне было страшно вас потерять. Я боялась, что с патологической неврастеничкой никто не захочет иметь дело.
– Это веский довод, – задумчиво протянул Джейми. – Но мы его отметаем.
– Полностью присоединяюсь, – заявила Мелани.
Все завопили, что тоже присоединяются, и только Эндрю, Дженна и Блейк промолчали. Промолчал и Жизнь, который был полностью погружен в размышления: вероятно, обдумывал, как он опишет происходящее. Я встретилась с ним взглядом, и он подмигнул мне. И тогда – первый раз за два года одиннадцать месяцев и двадцать три дня – я впервые расслабилась.
– Так, секунду, – вклинился Райли, – я бы тоже хотел кое что прояснить. Люси сказала мне, что у ее соседки есть ребенок невидимка. Если это правда, то…
– … она не идет ни в какое сравнение с тем, что эта гадючка не любит козий сыр! – перебила его Лиза.
Тут уж все расхохотались от души. И, выдержав долгую долгую паузу, наконец к ним присоединилась и Лиза.
Райли отвез маму в Глендалох. Она слишком много выпила за ужином и в итоге позвонила отцу. Он велел ей немедленно возвращаться домой: и потому, что соскучился, и потому, главным образом, что был возмущен – где это она болтается в таком виде, да к тому же в моем обществе. Мои друзья всячески убеждали меня продолжить вечер в честь дня рождения и торжества правды в клубе у Мелани, но я так устала, что мечтала лишь об одном – оказаться дома, в тишине и покое. Со своим котом и своей Жизнью. Когда я сказала об этом, Мелани откровенно возмутилась: «Ты даже в свой день рождения сбегаешь от нас!»
Похоже, ее все же сильно бесят мои привычки а ля Золушка. Блейк ушел еще до чая, прихватив с собой Дженну. Так что транспортировать домой именинницу выпало Жизни.
Я думала, мы с ним полночи проведем, анализируя мои правдивые откровения и реакцию моих друзей. Но Жизнь довел меня до подъезда и спокойно встал под фонарем, явно не собираясь идти дальше. Он стоял, засунув руки в карманы, и я поняла, что это значит «пока, милая Люси».
На душе у меня заскребли кошки. Что же, я останусь совсем одна?
– Ты разве не поднимешься?
– Не а, – улыбнулся он. – Можешь наконец отдохнуть от меня.
– Не хочу я от тебя отдыхать. Ну правда, пойдем домой. У меня там двадцать пирогов, кто то же должен их съесть.
Он мягко улыбнулся:
– Я больше не нужен тебе, Люси.
– Очень, очень нужен. Самой мне в жизни их не съесть.
– Ты же понимаешь, я не об этом говорю.
Он смотрел на меня таким взглядом, таким, который говорит: прощай, мой лучший друг, будь счастлив.
У меня защемило в груди, и слезы волной захлестнули глаза. Нет, Силчестеры не плачут, они свято соблюдают традиции, черт бы их побрал совсем. Ибо кто то должен держать марку, иначе все в этом мире рухнет, подчинившись эффекту домино. Нужны стойкие, эмоционально несокрушимые личности, способные поддержать мироздание. Но…
– Если мне и нужен на свете кто то, так это ты.
Он понимал, каково мне, и отвел ненадолго глаза, давая мне возможность успокоиться. Поглядел в небеса и сказал нежно:
– Чудесный вечер, смотри, сколько звезд.
Да плевать сколько. Скажи он, что сейчас полдень, я бы с радостью поверила в это. Он такой славный, такой красивый и обаятельный, самый сильный и умный в мире. Он лучше всех на свете понимает, чего я хочу, он никогда меня не подведет. Мне страшно хотелось поцеловать его, и я просительно закрыла глаза, подставив ему губы.
– Не дури, – тихо сказал он, прижав мне палец к губам.
– Я ничего такого не хотела, – растерянно заявила я, отстранившись от него.
Мы помолчали.
– То есть я хотела, но… ты такой красивый и так добр ко мне, и я… я тебя правда очень люблю.
Он улыбнулся, и ямочки заиграли на его щеках.
– А ты помнишь нашу первую встречу?
Я тихо кивнула.
– Тогда ты меня ненавидела, верно?
– Всей душой. Ты был ужасен.
– Значит, мы победили. Тогда тебе было невыносимо даже в одной комнате со мной находиться. А теперь ты и вправду любишь свою жизнь.
– Да, люблю.
– И я тебя люблю. Надо нам будет это отпраздновать.
– Но я – теряю тебя.
– Ты меня только только нашла.
Он был прав, я это знала. И ни романтика, ни физическое влечение здесь абсолютно ни при чем.
– Я тебя еще когда нибудь увижу?
– Да, конечно, в следующий раз, как устроишь бардак из своей жизни. Значит, мы очень скоро увидимся!
– Ну ладно, брось ты.
– Чего? Я пошутил. А в принципе я буду тебя навещать время от времени, если ты не против.
Я покачала головой, не в силах найти слова.
– Ты же знаешь, где мой офис, правда? Значит, можешь зайти ко мне в любой момент.
Я кивнула. Сжала зубы, чтобы слезы, стоявшие на подходе, не хлынули рекой.
– Я пришел помочь и помог. А если я теперь останусь, то буду лишь зря под ногами путаться.
– Ты не будешь зря путаться.
– Буду, – мягко возразил он. – У тебя дома места ни для кого, кроме тебя и дивана, нету.
Я попыталась рассмеяться и не сумела.
– Спасибо тебе, Люси. Ты помогла мне определиться, правда.
Я шмыгнула носом и отвела глаза. Если я погляжу на него, то разрыдаюсь без удержу. Лучше буду смотреть на его ботинки. Новенькие, начищенные, сверкающие ботинки.
– Все, давай. Мы не прощаемся, мы говорим «до свидания».
Он чмокнул меня в макушку, и я прижалась к его груди, где сердце билось так же быстро, как мое.
– Я не уйду, пока ты благополучно не зайдешь внутрь. Иди уже.
И я пошла – каждый шаг гулким эхом отдавался в ночи. У меня не хватило духу обернуться в дверях, я боялась, что слезы польются ручьем.
Мистер Пэн сонно поглядел на меня из своей корзинки и вновь тихо задремал, радуясь, что я дома. Он не знал того, что знала я, – наша мирная жизнь в маленькой радужной оболочке закончена, нашему уютному одиночеству конец. Он уедет отсюда. И я, возможно, тоже. Но не стану же я плакать из за расставания с котом, в самом деле. Или из жалости к себе. Я сильная, я умница, я справлюсь. Мне только и надо, что залезть под пуховое одеяло, но это так трудно, так невозможно – ведь некому расстегнуть мне молнию на платье, а как же я лягу спать одетая? Жизни нет, никто мне не поможет. Я попыталась выбраться из платья наружу, я потела и пыхтела, силясь ухватить застежку молнии, но все без толку. Никого, чтобы протянуть мне руку помощи. Никого. Я абсолютно, совершенно одна.
И в платье, из которого я не могла выбраться, я легла в свою постель. И расплакалась.
Я провела в кровати неделю – по крайней мере, мне так показалось, но на самом деле не больше четырех дней, что тоже неплохо. Наутро после дня рождения я дождалась, когда из за двери Клэр начали раздаваться какие то звуки, и тогда постучалась к ней, чтобы она помогла мне расстегнуть наконец молнию. На стук вышел ее муж – в трусах и с взлохмаченными волосами, – и я догадалась, что Клэр тоже решилась расстаться с прошлым и Конор стал воспоминанием.
Жизнь не появлялся на пороге в неурочное время, не падали на свежечищеный ковер плотные конверты с тремя спиралями. Зато друзья завалили меня сообщениями. Приглашали встретиться, просили прощения, словно решили наверстать упущенное и порадоваться новообретенной искренности отношений. Я не игнорировала их, нет, но честно отвечала, что хочу побыть одна, хочу немножко еще посидеть в своем мыльном пузыре, и это была правда. Мама забрала Мистера Пэна в Глендалох, и, хоть я скучала по нему, было ясно, что там коту несравненно лучше. Да и выбор невелик: либо с мамой – в холе и неге, либо со мной – под мостом в картонной коробке. Я занялась весенней уборкой, и, как оно всегда бывает с уборками, в процессе обнаружились кучи ненужных вещей. Но того, что осталось, все же явно многовато для тележки бездомного бродяги.
Пару раз я вышла в магазин, чтобы купить еды. Той, которую надо готовить, а не просто греть в микроволновке. Мне пришлось вспомнить, что нормальную еду делают загодя, а не в ту секунду, когда желудок сжимают голодные спазмы. В качестве завершающих штрихов по наведению красоты я вымыла резиновые сапоги, три года хранившие на себе грязь от летнего фестиваля, а еще накупила лимонов с лаймами и положила в небольшую вазу – дружеский привет даме из глянцевого журнала. Мне пока не хотелось искать себе работу, потому что я не чувствовала своего призвания , не знала – помимо малореальной мечты о сладкарне, – к чему у меня лежит душа. Но все равно, мыслила я теперь в нужном направлении. И не сомневалась, что появится такая работа, которая будет меня радовать, а также позволит оплачивать счета. Прогресс. Однако подарочные деньги скоро кончатся, так что соображать и искать надо побыстрее. Строго говоря, их хватит лишь на то, чтобы оплатить квартиру за следующий месяц.
Я вспомнила, что Жизнь дал мне газету с объявлениями, и решила туда заглянуть. Куда же я ее засунула, интересно? Не выкинула, точно. Газета нашлась на буфете, и, едва глянув на страницу, я увидела обведенный красным фломастером квадратик. Это было объявление, но не о работе, а о поиске соседа для аренды квартиры. Меня огорчило, что Жизнь таким образом дал понять, будто мне пора выметаться из своей студии, а ведь он отлично знает – я нежно ее полюбила. Сердито отбросив газету, я фыркнула, а потом призадумалась. Нет, дело не в квартире, Жизнь хотел сказать мне нечто другое. Я прочла объявление еще раз. И еще. Да, я все правильно поняла. Губы у меня невольно расползлись до ушей, а потом сложились в трубочку – я послала Жизни нежный воздушный поцелуй. Выдрала из газеты страницу и пошла одеваться.
Выскочив из автобуса, я огляделась и почти сразу заметила фургон с красным ковром на крыше. Усмехнулась – вот он, автомобиль супергероя, – и достала карманное зеркальце. Две минуты, и я готова. Ноги слегка ватные, но отступать некуда. Я позвонила в домофон.
– Да? – отозвался запыхавшийся Дон.
– Здвасьте, – прошепелявила я, – эт' по объявлению.
– Какому объявлению?
– Навщет квавтивы.
– А. Погодите… я не… а вы кто?
– Мы по телефону вазговавивали.
– Когда?
– На той неделе.
– Вы, наверное, с Томом говорили. Человека, с которым вы общались, звали Том?
Я старалась не засмеяться, слыша, как он мысленно проклинает Тома.
– Эт' тот павень, фто съешшает с девушкой?
– Да, – сердито сказал он. – Как вы сказали, вас зовут?
– Гевтвуда.
Последовало долгое молчание.
– Гертруда… какая?
– Гиннесс.
– Гертруда Гиннесс, – повторил он. – Я не вижу вас на экране.
– Стванно, я пвям в него смотвю. – Я закрывала камеру ладонью.
Он снова помолчал.
– О'кей, поднимайтесь. Третий этаж.
Раздался характерный писк, и входная дверь открылась.
В лифте я посмотрела в зеркало и быстро поправила повязку на глазу, а заодно убедилась, что все зубы, кроме передних, закрашены черным. Сделала глубокий вдох и подумала, что сейчас все решится. Лифт открылся, и я увидела его – он стоял скрестив руки, прислонясь к дверному косяку. Увидев меня, он хотел было рассердиться, но не смог ничего поделать с собой и захохотал.
– Привет, Гертруда.
– Здвасьте, Дон.
– Вы, значит, та самая беззубая леди с бельмом на глазу и десятком детей, с которой я говорил по телефону.
– Да. Непвавильный номев.
– Ты с ума сошла, – нежно сказал он.
– Точно. По тебе.
Он улыбнулся, но улыбка быстро угасла.
– Мне дали понять, что вы с Блейком снова вместе. Это так?
Я покачала головой:
– Ты получил мое сообщение насчет ужина, на прошлой неделе? Я хотела поговорить.
– Получил. Но… – он сглотнул, – я говорил тебе, что не буду запасным номером, Люси. Если он не захотел вернуться к тебе, то…
– Он захотел. Но я поняла, что мне это не нужно. Он мне не нужен, Дон.
– Это правда?
– Я не вру. Больше не вру. Скажу тебе, цитируя лучшее признание, какое слышала в своей жизни: «Я не люблю тебя. – Он улыбнулся, и, окрыленная его улыбкой, я продолжала: – Но я чувствую, что близка к этому», и очень скоро я буду любить тебя всем сердцем. Я не могу этого клятвенно обещать, но так мне кажется. Впвочем, фее может кончиться слезами.
– Очень романтично.
Мы оба рассмеялись.
– Прости меня, что я устроила всю эту неразбериху, Дон. Надеюсь, это в первый и последний раз.
– Надеешься?
– Жизнь полна неразберихи, – развела руками я, и он засмеялся.
– Значит, ты пришла сюда поговорить насчет квартиры? – неуверенно спросил он.
– Да, – мрачно подтвердила я. – Мы встречаемся уже в третий раз, один раз мы переспали, и я считаю, нам пора сделать решительный шаг и начать жить вместе.
Он слегка побледнел.
– Черт побери, Дон, да нет, конечно. Я очень люблю свое маленькое убежище и никуда оттуда не собираюсь уезжать. Я пришла к тебе.
Он притворился, что обдумывает мои слова, во всяком случае, я надеялась, что он притворился.
– Ну ка, иди сюда.
Он взял меня за руку и привлек к себе. Поцеловал головокружительно долгим поцелуем, и я почувствовала вкус карандаша для глаз, которым зачернила себе зубы, но ничего не стала ему говорить, так было даже круче.
– Ты знаешь, на самом деле мы спали друг с другом дважды, а это ужасное число, – он наморщил нос, – просто ужасное: два.
– Тьфу! – согласилась я.
– Но три, – весело продолжал он, – три мне нравится. А четыре так и вовсе замечательно.
Я засмеялась, и он потянулся, чтобы снять у меня с глаза повязку.
– Нет, оставь. Мне так идет. Буду ее носить.
– Ты балдушка, – ласково сказал он и снова поцеловал меня. – Ладно, но с одним условием.
– С каким?
– Все остальное ты немедленно снимешь.
– Договорились.
Мы замерли в поцелуе, а потом он занес меня в дом и захлопнул ногой дверь.
Суббота шестое августа оказался прекрасный день, как и предсказывали синоптики. И сотня родительских гостей и близких друзей с удовольствием бродили по траве с бокалами шампанского в руках, наслаждаясь ласковым солнышком и болтая в ожидании, когда все начнется. Лужайку позади дома подготовили для церемонии обновления брачных обетов: проход между стульями вел к увитой белыми гортензиями арке новобрачных. Рядом поставили шатер на десять столов, в центре каждого в высокой вазе – длинная белая роза. На потолке – увеличенная фотография с первой свадьбы, тридцать пять лет назад.
Проходя вдоль шатра, я заметила отца, одетого в подходящий случаю летний льняной костюм. Он о чем то разговаривал с Филиппом. Я тут же спряталась за куст сиреневой гортензии, чтобы послушать – а вдруг это трогательное объяснение между отцом и сыном, – но затем вспомнила, что это реальная жизнь, а не фильм про девушку из сладкарни. В ту же секунду Филипп резко отвернулся от отца и устремился в мою сторону, красный и злой. Отец не удосужился даже взглядом его проводить, спокойно отпил белого вина из стакана и посмотрел куда то вдаль. Когда Филипп проходил мимо моего куста, я дернула его за руку и втащила в свое укрытие.
– О господи, Люси, какого черта ты здесь делаешь? – сердито спросил он, потом сразу же успокоился и рассмеялся: – Что ты прячешься по кустам?
– Я хотела подсмотреть, как общаются отец и сын.
Филипп фыркнул:
– Мне только что было сказано, что я позорю семью.
– Как, и ты тоже?
Он покачал головой в недоумении, а затем у него хватило ума рассмеяться.
– Это из за сисек?
– Да, это из за сисек.
– Боюсь, что в этом платье Маджелла выдает тебя с головой.
Филипп улыбнулся и убрал листик, запутавшийся у меня в волосах.
– Но оно того стоит.
– Да уж, это подарочек, который будет радовать каждый день, – сказала я, и он громко расхохотался. Я схватила его за руку, а он зажал ладонью рот.
Мы будто снова стали детьми и прятались, чтобы избежать скучного похода в музей или визита к друзьям наших родителей, где никто не будет обращать на нас внимания, а нам придется тихо сидеть в уголке, ибо воспитанных детей должно быть видно, но не слышно. Мы оба посмотрели на отца, по прежнему глядящего вдаль, стоящего в стороне от людей, которые пришли сюда ради него.
– Он на самом деле так не думает, – сказала я, пытаясь приободрить Филиппа.
– Нет, он именно так и думает. Он отвечает за каждое слово, и ты это знаешь. Ему надо обязательно осуждать и судить всех вокруг, кроме себя самого.
Я посмотрела на него с удивлением:
– Я думала, что он такой только со мной.
– Нет, Люси, тебе не одной так сильно повезло. Не забывай, что я родился раньше и у меня было по крайней мере несколько лет, чтобы его разочаровывать, до того как появилась ты.
Я попыталась вспомнить, видела ли я когда нибудь, как отец ругал Филиппа, но не смогла.
– Все прекрасно, пока ты делаешь то, что он хочет, но стоит тебе пойти своим путем… – Он вздохнул, и вздох этот был исполнен горечи. – Он желает нам добра, но не желает понять: что для него хорошо, нам, может быть, не подходит.
– Зато Райли у нас золотой ребенок, – сказала я недовольно. – Надо нам его как то подставить.
– Уже сделано, я только что сказал отцу, что он гей.
– Да что же это с тобой и с мамой? Райли вовсе не гей!
– Я знаю, – засмеялся он. – Но будет забавно послушать, как он станет открещиваться.
– А я с ним поспорила, что он не сможет сказать «трансцендентный слон» в своей сегодняшней речи. Неудачный у него денек.
Мы расхохотались.
– Ничего, он выкарабкается, как всегда, – добродушно заметил Филипп и выбрался из за изгороди обратно на дорожку. – Не пора тебе идти к маме? – Он посмотрел на часы.
Я обернулась туда, где стоял отец.
– Сейчас приду.
– Удачи, – неуверенно пожелал он.
Я негромко чихнула, предупреждая отца о своем появлении.
– Я уже видел тебя в кустах, – сказал он, даже не оглянувшись.
– О о.
– Хотя меня мало волнует, чем ты занимаешься. Но, господь свидетель, там ты себе профессию не найдешь.
– Угу.
Я почувствовала, что внутри закипает привычный гнев, и попыталась его обуздать. И побыстрее перешла к делу:
– Прости, я солгала тебе о том, как я ушла с работы.
– Ты имеешь в виду, как тебя с нее уволили? – Он смотрел на меня снизу вверх, сквозь сидящие на кончике носа очки.
– Да, – процедила я сквозь зубы. – Я была расстроена.
– Неудивительно, ты вела себя возмутительно. Ты могла и вовсе оказаться за решеткой. И они были бы абсолютно правы, засадив тебя. – После каждого предложения он делал большую паузу, словно сообщал новую мысль, ничего общего с предыдущей не имеющую. – А я при этом ничем не смог бы тебе помочь.
Я кивнула и мысленно досчитала до пяти, стараясь унять злость.
– Но дело же не в езде в пьяном виде, не так ли? Дело во мне. У тебя со мной проблемы.
– Проблемы, какие проблемы? – пробормотал он, возмущенный, что я указала на его слабость. – У меня нет никаких проблем, Люси, я лишь хочу, чтобы ты научилась бороться со сложностями, выказывала ответственность и начала что то из себя представлять, вместо того чтобы праздно болтаться… оставаясь полным ничтожеством.
– Я не ничтожество.
– Значит, ты очень удачно притворяешься.
– Отец, разве ты не понимаешь, что дело не в том, как я себя веду? Ты хочешь, чтобы было по твоему и больше никак. Поэтому ты всегда будешь недоволен мною.
– Я тебя умоляю, о чем ты толкуешь? Я хочу, чтобы ты была достойным человеком.
– А я и есть.
– Человеком, который может что то предложить обществу, – продолжал он, точно и не слышал меня, и пустился в нудные рассуждения об ответственности и долге, где каждое предложение начиналось словами «человеком, который…».
Я досчитала до десяти, и это сработало, гнев и обида ушли, и я больше не чувствовала так остро, как раньше, недостатка его любви и одобрения. Ясно, что он не может измениться и никогда не изменит своего мнения обо мне. Но больше я не стану из за этого расстраиваться. Надо просто принять это как данность – мы с отцом никогда не будем друзьями.
– … так что, если тебе нечего к этому добавить, нам следует немедленно закончить этот разговор.
– Мне нечего к этому добавить, – усмехнулась я.
Он устремился к дядюшке Гарольду, который глаз не мог оторвать от удивительного бюста Маджеллы.
Мама заканчивала одеваться, когда я постучалась к ней в спальню.
– Вот это да! Мам, ты выглядишь сногсшибательно.
– О о. – Она потупила взгляд. – Я такая глупая, Люси. Я волнуюсь. – Она рассмеялась, но в глазах стояли слезы. – Ну в самом деле, что мне переживать? Не сбежит же он из под венца.
Мы обе рассмеялись.
– Ты такая красавица, – сказала она.
– Спасибо, – улыбнулась я. – Мне нравится это платье, оно превосходно.
– Да нет, ты, наверное, говоришь это, просто чтобы порадовать нервную старушку невесту. – Она присела к туалетному столику.
Я достала салфетку и нежно промокнула ей уголки глаз, где от слез слегка смазался макияж.
– Поверь мне, мама, я больше не вру.
– А Дон здесь?
– Да, разговаривает с дядей Марвином. Представляешь, он спросил отца, видел ли он меня в рекламном ролике «Волшебно чистых ковров». Папа чуть замертво не свалился.
– Это была твоя лучшая работа, – сказала мама с доброй усмешкой.
– Это была моя единственная работа, – грустно сказала я.
– Ты обязательно себе что нибудь найдешь.
Я помолчала.
– Дон попросил меня работать вместе с ним.
– Чистить ковры?
– У его отца проблемы со спиной, последние две недели Дону приходится всю работу делать самому, и ему нужно помочь.
Поначалу на лице мамы появилось озабоченное выражение, сказалось врожденное стремление Силчестеров сохранять респектабельность. Но затем она улыбнулась и нежно потрепала меня по плечу.
– Это будет очень удобно, правда же? Иметь дочь, которая может все волшебно почистить в нашем доме. Ты согласилась?
– Отцу это не понравится.
– Разве это так страшно? – Мама выглянула из окна. – Посмотри на него, он немного неприкаянный. Спущусь ка я, пожалуй, вниз к нему.
– Прежде чем ты уйдешь, я хочу отдать тебе свой подарок. На сей раз настоящий. Помнишь, ты сказала, что не знаешь своего истинного призвания, не знаешь, в чем ты на самом деле хороша?
Мама смущенно кивнула:
– Да, я помню.
– Я много об этом думала. Помимо того что ты лучшая в мире мама и лучше всех печешь хлеб, ты рисовала удивительные картинки, когда мы были маленькие.
Лицо ее озарилось.
– Ты это помнишь?
– Конечно помню. Мы же постоянно и сами рисовали благодаря тебе. Мам, когда я была маленькая, я всегда считала, что ты художница. Так что рисуй. – Я отдала ей большой сверток с рисовальными принадлежностями.
Мама снова чуть было не разрыдалась.
– Не плачь, ты испортишь макияж. Я не хочу, чтобы ты плакала даже от радости.
– Спасибо тебе, Люси. – Она взяла салфетку и высморкалась.
В дверь постучал Райли:
– Дамы, вы готовы?
– Да, отныне и на ближайшие тридцать пять лет. Пошли.
Я шла по проходу позади своей матери, которую Райли вел под руку, и чувствовала, что это один из лучших дней в моей жизни. Смотрела на отца и думала, что никогда еще не видела его таким гордым. В нем угадывался тот застенчивый юноша, что много лет назад обещал маме – она никогда не будет одинока, и сдержал свое обещание.
Среди гостей я увидела Мелани, она весело подмигнула мне, а Дон, сидевший рядом с ней, состроил такую смешную рожу, что я с трудом удержалась от смеха. Затем я увидела бабушку, критически осматривающую маму с ног до головы, а затем, к своему огромному удовольствию, Жизнь – здорового, подтянутого, красивого, но самое главное, несомненно счастливого. Последний раз я видела его месяц назад, и даже несмотря на то, что мне было очень хорошо с Доном, я скучала по нему каждый день. В тот момент, когда родители обменивались брачными обетами, я не могла удержаться и взглянула на Жизнь, как будто и мы с ним обещали друг другу быть вместе «в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас».
Пока вы живы, жива и ваша жизнь. Любя своих жен, мужей, родителей, детей, а также друзей, которые вас окружают, уделяйте достаточно заботы и своей жизни, потому что это вы. Потому что ваша жизнь всегда готова вас защитить, поддержать и приободрить. Я отвернулась от своей жизни на какое то время, и потом мне стало ясно, что, даже когда это случается, жизнь не отворачивается от нас. Я уверена, что мы навсегда останемся вместе, вплоть до того дня, когда, посмотрев в глаза друг другу, скажем: «Спасибо, что была со мной до конца». Что правда, то правда.
1 Келли Джин – голливудский актер, танцор, певец, режиссер и продюсер, особенно прославившийся своей ролью в мюзикле «Поющие под дождем» (1952).
2 «Аляска» – десерт из бисквита, мороженого и взбитых белков, который быстро запекают, а потом поливают коньяком и поджигают – фламбируют.
3 Шекспир. Гамлет. Перевод Б. Пастернака.
4 Шекспир. Гамлет. Перевод Б. Пастернака.
5 Так в бумажном издании. Правильно – Марокко (прим. верстальщика).