Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Парсел вернулся на ложе из листьев и погрузился в сон, но почти тотчас же проснулся. Ему было очень холодно, в пещере стояла гробовая тишина. Он закрыл глаза и снова забылся, но так и не нашел покоя. Слова, образы, картины непрерывно проносились у него в голове с сумасшедшей скоростью. Это было какоето наваждение, он не мог ни заснуть, ни окончательно проснуться. «Мануфаите», Итиа, голос Масона, выстрел, тишина, два выстрела, Уилли убит, голос Мэсона говорит «виновен», приступ тошноты под папоротниками, Амурея, головы в «пуани», Омаата, ее громадная черная рука на плече Мэсона, «дай мне эту рыбу», Тетаити, дверь захлопывается, раздается выстрел, подлесок безлюден, помни меня там, маленькие пальмы, черные пряди на стволах, головы в «пуани», Амурея, голос Авапуи, только голос, без единого слова, Итиа, я боюсь, я боюсь, о брат мой, никогда не забывай, как душно под баньяном, женщины чтото говорят, говорят, я – «Мануфаите», Тими, его жестокие глаза, острие кинжала, я прыгаю, я не прыгаю, у меня ноги прилипли к земле, тупапау, говорит Авапуи дрожащим голосом, и вдруг очень громко: «Тупапау!»
Голос показался ему таким громким и близким, что он проснулся, сел и огляделся кругом. Он встал, поднес руку ко лбу и услышал как будто шлепок ладонью по воде в соседней галерее и за ним глухой стук. Звуки были так слабы, что Парсел усомнился, слышал ли он их, но в ту же секунду они повторились. Шлеп – стук! Он прислушивался, задерживая дыхание. Стояла полная тишина. И вдруг его осенило. Плита. Каменная плита в – залитом водой туннеле. Она шлепнула по воде и снова стала на место. Это вернулась Авапуи. Она была по ту сторону каменной стенки, в нескольких метрах от него. «Так скоро?» – подумал он с удивлением. И нагнулся было к отверстию.
Однако он тут же замер на полдороге, пораженный глубокой тишиной. Авапуи, подгоняемая страхом перед тупапау, бежала бы со всех ног. Он услышал бы, как она прыгает с камня на камень и как шелестят полоски коры при каждом ее движении. Бесшумно и очень медленно приблизился он к отверстию и прижался правым глазом к небольшой трещине. В десяти шагах он разглядел тонкий силуэт человека, стоявшего, притаившись на камне, с ружьем в руках.
Во рту у Парсела пересохло, ноги задрожали. Он огляделся. Спрятаться некуда. Бежать невозможно. Перед ним колодец. А кроме колодца, выхода нет. Если Тими войдет в пещеру, он увидит постель из листьев и пойдет дальше в туннель. Парсел почувствовал, что заперт в этой ловушке, как крыса в норе, а по ту сторону стоит Тими с ружьем и ножом в руках. Пот струился у него под мышками и по бокам, ладони стали влажными, он прислонился к каменной стенке и уже чувствовал, как холодный клинок пронзает ему внутренности.
Он сделал отчаянное усилие, пытаясь глотнуть, но рот пересох и язык прилип к гортани. Под ложечкой он чувствовал ужасную пустоту, и его била мелкая дрожь. Ему неожиданно вспомнилось выражение «дрожать, как осиновый лист», и он впервые оценил его меткость. Казалось, он не в силах унять трепет, сотрясавший все его тело. Безвольный, безгласный, словно разбитый параличом, он с мерзким чувством бессилия и стыда наблюдал эту неуемную дрожь. Хотя он крепко сжал челюсти, щеки его тряслись как желе.
И вдруг по ту сторону отверстия он услышал вздох. Тими сумел пробраться сюда бесшумно, как кошка, но ему не удавалось справиться со своим дыханием. Парсел прислушался и вздрогнул от удивления. Тими тоже боялся. Он отыскал след Парсела, но ему, очевидно, пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы заставить себя войти в пещеру. Боялся он не Адамо, а тупапау!
Стоя в нескольких футах от дыры, Парсел прижался к стене, приложил ухо к камню и слушал неровное, свистящее дыхание своего врага. Как Тими жаждет его смерти, если пересилил даже ужас перед тупапау! Парсел сжал зубы. В этом страстном желании убить, ближнего было чтото отвратительное. Таитянки говорили, будто Тими боится мести Адамо. Неправда! Парсел был убежден, что это не так. Преследовать безоружного человека вот что привлекало Тими! Месть, война – это только предлог. Пытать Амурею, взрезать живот Ивоа и уничтожить ее ребенка, убить Адамо – вот что опьяняло его, потому что было легко. «Мерзкий трус!» – подумал Парсел с внезапной яростью и сразу перестал дрожать. Он огляделся вокруг, ощупал карманы – у него не было даже ножа. И первый раз в жизни он пожалел, что безоружен.
У своих ног он увидел большой камень. Он нагнулся, взял его двумя руками и удивился его тяжести. Правым боком он оперся о скалу и, держа камень в вытянутых руках над отверстием, принялся ждать.
Он ждал так долго, что начал уже сомневаться, видел ли он Тими в туннеле. Но нет, по ту сторону стены попрежнему слышалось тяжелое, прерывистое дыхание. Трудно предположить, что Тими пройдет мимо дыры, даже не заглянув в нее.
В напряженно вытянутых руках Парсела камень становился все тяжелее, и он чувствовал, что скоро выронит его. Согнув локти, он прижал камень к животу и по очереди дал рукам отдохнуть. На долю секунды он отвел глаза от отверстия, а когда снова взглянул вперед, то остолбенел: по эту сторону стены на камнях лежал нож его врага. Может быть, Тими положил его сюда, чтобы освободить руки, когда будет пролезать в дыру. А может быть, это ловушка. Сердце Парсела тревожно забилось. Было очень соблазнительно схватить оружие, но для этого ему пришлось бы положить камень и протянуть руку перед отверстием. А что если Тими именно этого и ждет, чтобы схватить его за руку и рывком бросить на землю?
Парсел снова замер. Тими должен пролезть сквозь отверстие вместе с ружьем, а ружье длинное, и он не сможет выстрелить, пока не окажется по эту сторону и не втащит ружье за собой. «У меня хватит времени!» – с радостью подумал Парсел. И тут он ясно понял, что ему следует делать. Вовсе не нужно бросать камень Тими в голову, как он собирался вначале: надо ударить всей его тяжестью, не выпуская из рук, и воспользоваться им, как щитом. Он согнул колени, отставил правую ногу назад, чтобы быть поближе к земле, и положил камень себе на ляжку, облегчив его тяжесть. Согнувшись, он спрятался за камнем, готовый броситься вперед, как только покажется голова Тими. Камень стал влажным от пота, стекавшего по его рукам, и он еще крепче сжал его.
Парсел попрежнему слышал свистящее дыхание Тими и удивлялся, что тот так долго не решается. Быть может, инстинкт подсказывает ему, что его подстерегает опасность? Любопытно, почему он до сих пор не пытается просунуть голову в дыру? Напрягая мускулы, Парсел приподнял камень, чтобы защитить лицо.
Все произошло так быстро, что он не успел ничего сделать. Тими проскочил в отверстие не так, как Авапуи, а одним махом. Он влетел словно камень, быстрее дикого зверя, прыгающего сквозь обруч, но лицо его и грудь были повернуты вверх, к своду пещеры. Он упал на спину и, едва коснувшись земли, сразу же ударил прикладом туда, где была голова Парсела. Он нанес удар с непостижимой быстротой и точностью, словно заранее знал, где окажется лицо его врага. В тот же миг в пещере как будто прокатился удар грома, отдаваясь эхом в длинных коридорах. Все затянулось молочно – белым дымом. Тими подбросило вверх, потом он перекатился на живот, судорожно схватился обеими руками за гальки и замер.
Удар пришелся по камню, и Парсел еле его ощутил. Оцепенев, ничего не понимая, глядел он на Тими. Тот лежал, уткнувшись лицом в землю, со сжатыми кулаками, его сведенное судорогой тело слегка изогнулось влево. Он как будто смиренно ждал удара. Тут Парсел увидел нож. Клинок поблескивал у самых ног Тими. Не сводя с него глаз, не выпуская камня из рук, Парсел медленно подвигался к Тими сантиметр за сантиметром. Подойдя к Тими вплотную, он резким движением бросил камень ему на затылок, нагнулся, схватил нож и отскочил в сторону. Пальцы его крепко сжимали рукоятку.
Камень с глухим стуком ударился о затылок Тими, но задел его лишь боком. Затем чуть подскочил, перепрыгнул через голову, прокатился еще с метр и остановился. Тими не шевельнулся.
Наклонившись так, что левая рука касалась земли, а в правой сжимая нож, Парсел с рассчитанной медлительностью подкрадывался к Тими, не спуская с него пристального взгляда, примериваясь к точке на коричневой коже чуть пониже левой лопатки.
Он прыгнул, издав дикое рычанье. Теперь он лежал во всю длину на теле Тими и с яростью давил двумя руками на рукоятку ножа. Подтянувшись повыше, он налег грудью на руки, чтобы вонзить клинок еще глубже. Тими лежал под ним, неподвижный, бессильный, побежденный. Парсел навалился на нож всей своей тяжестью. По телу его пробежал радостный трепет.
Время шло… Сознание Парсела померкло, он ничего не слышал, кроме своих хриплых вздохов. И вдруг он подумал: это рычу я сам. Он поднялся на ослабевших ногах, наклонился, вырвал нож из раны и отбросил его в сторону. Затем ему захотелось взглянуть в лицо Тими. Он положил руку ему на плечо. Оно показалось ему хрупким, как у женщины. Кожа была на ощупь гладкая и нежная. Он потянул, и Тими перевернулся на спину. Огромная дыра зияла у него во лбу. Из нее стекала тонкая струйка крови.
Опешив, Парсел с минуту глядел на него в полном недоумении. Потом понял все. Приклад ударил о камень, которым он защищал себе лицо, ружье выстрелило, и пуля пробила Тими голову – он убил себя сам из собственного ружья.
Шатаясь, Парсел вернулся к подстилке из листьев и сел. Под кровавой раной, зиявшей на лбу Тими, глаза его казались еще живыми. Их наполовину прикрывали густые черные ресницы, и зрачки блестели изпод век, как будто Тими искоса разглядывал Парсела. Голова и тонкая шея слегка склонились набок, что придавало его взгляду какуюто невеселую игривость. На лице у него не осталось и следа суровости, и его резко очерченные губы слегка раздвинула почти детская улыбка. Парсел еще раз обратил внимание на разрез его глаз. Они были очень хороши. Немного приподнятые к вискам, они напоминали глаза антилопы, а великолепные длинные ресницы с загнутыми кончиками придавали особую бархатистость и лукавство его взгляду. Просто необъяснимо, как могли эти глаза принимать такое жестокое выражение. Жизнь ушла из Тими и оставила в нем одну лишь нежность, которую при жизни он в себе заглушал.
Парсел встал, отвернулся, и его затопила волна стыда. С какой дикой жестокостью набросился он на это тело! Какое у него вырвалось звериное рычание! А ведь он вонзил нож в мертвеца. Просто непонятно, как он сразу не увидел, что Тими мертв. Но до появления Тими он так напряг свою волю, что перешел к действию мгновенно, слепо, механически. Это было нелепо и ужасно, он чувствовал себя как будто еще более виновным, чем если бы и вправду убил его. «Вот что такое убийство», – подумал он, и ужас стеснил ему сердце. Механический, бессмысленный поступок. Всю жизнь он находил опору в уважении к жизни. А когда наступила решающая минута, он бросился на врага, рыча, как дикий зверь! Он вонзил нож двумя руками, пьянея от своей победы, задыхаясь от радости.
Он почувствовал, что грудь у него намокла, и когда дотронулся до нее рукой, пальцы его стали темными и липкими. Он содрогнулся от отвращения. Потом направился к отверстию. Ноги Тими застряли в дыре. Парсел приподнял их и оттащил тело как можно дальше от своей постели. Голова Тими беспомощно болталась, подпрыгивая на камнях, а когда Парсел остановился, она медленно склонилась к левому плечу и застыла, прижавшись подбородком к ключице. Лицо Тими повернулось к постели из листьев, и теперь, подумалось Парселу, взгляд врага будет неотступно следить за ним, когда он ляжет. Он отпустил ноги Тими, минуту поколебался, затем стал к нему спиной. Он не решился взять Тими за голову и повернуть ее.
Парсел с трудом пролез в отверстие в стене, прыгнул на камень, но потерял равновесие и во весь рост растянулся в воде. Она была ледяная. У него перехватило дух. Перевернувшись на живот, он быстро обмыл себе грудь и встал. Зубы у него стучали.
Вернувшись в сводчатую пещеру, он стянул мокрые брюки, выжал их и разложил на камнях. Затылок у него болел, грудь сдавило, словно железным обручем, он весь дрожал с головы до ног. Но удивительное дело
– в то же время на лбу у него выступил холодный пот. Он попытался прыгать, но у него не гнулись ноги. Тогда он принялся похлопывать себя ладонями по груди и, наклоняясь вперед, бить себя по спине и бедрам. Но ему не удавалось выгнать из тела холод, он прозяб до мозга костей, видно, единственное спасение – это делать более энергичные движения. Он лег ничком на землю, как можно дальше от Тими, и начал подниматься и опускаться на вытянутых руках. Он продолжал это упражнение добрых две минуты, дрожа всеми членами. Наконец повалился без сил, тяжело дыша. Зубы его попрежнему выбивали дробь.
Никогда еще не испытывал он такого леденящего холода во всем теле, ему казалось, что он долго не выдержит и сойдет с ума. Тогда он принялся делать все упражнения, какие только знал, каким научился у Джонса, и, выполняя их, считал вслух, все громче и громче выкрикивая слова. Понемногу ему становилось не так холодно, и казалось, будто именно эти выкрики и согревают его. Передохнув, он снова начинал вопить. Парсел не узнавал собственного голоса: он стал чужим, пронзительным. Он приплясывал на месте, нагибался, выпрямлялся, подпрыгивал на носках и старался дышать ровнее, чтобы подольше хватило духу кричать. Он чувствовал, что скоро совсем выбьется из сил, но не смел остановиться.
На минуту он увидел себя со стороны: голый как червяк, он прыгает словно сумасшедший в темной пещере, возле трупа и издает нечеловеческие вопли. Какое нелепое зрелище!
На какие только муки не пойдет человек, цепляясь за жизнь! У него перехватило дыхание, и он остановился. И тотчас корни волос у него заледенели, из глубины тела поднялся пронизывающий холод и охватил его с ног до головы. Он снова принялся за свои упражнения. Казалось, он приговорен вечно делать эту идиотскую гимнастику. Он нагибался – выпрямлялся, нагибался – выпрямлялся… Под затененным лбом черные глаза Тими, странно блестевшие в темноте, безотрывно смотрели на него, а на губах застыла полуулыбка, как будто он с насмешкой следит за суетой живых.
Purcell retourna s'allonger sur le lit de feuilles, sombra dans le sommeil et presque aussitôt se réveilla. Il avait très froid, la grotte était aussi silencieuse qu'une tombe, il ferma les yeux, s'assoupit, mais sans trouver de repos. Des phrases, des images tournaient dans sa tête sans arrêt à une vitesse folle, c'était infernal, il n arrivait ni à s'endormir, ni à se réveiller tout à fait. Le Manou-faïté, Itia, la voix de Mason, un coup de feu, un silence, deux coups de feu, Ouili est mort, coupable, dit la voix de Mason, il vomit sous les fougères, Amoureïa, les têtes dans les poini, Omaata, sa main noire, énorme sur l'épaule de Mason, donne-moi ce poisson, Tetahiti, la porte se ferme derrière lui, le coup de feu claque, le sous-bois est vide, souviens-toi, après, les petits palmiers, les cheveux noirs des troncs, les têtes dans les poini, Amoureïa, la voix d'Avapouhi, la voix seule, saris aucune parole, Itia, j'ai peur, j'ai peur, ô mon frère, n'oublie jamais, on étouffe sous le banian, les femmes parlent, parlent, je suis le Manou-faïté, Timi, ses yeux durs, la pointe du coutelas, je saute, je ne saute pas, mes pieds sont collés au sol, les toupapahous, dit Avapouhi d'une voix tremblante, puis, tout d'un coup, très haut, les toupapahous!
La voix paraissait si haute et si proche qu'il se réveilla, s'assit, et regarda autour de lui. Il était seul. Il se leva, porta la main à son front, il y eut dans le tunnel voisin un bruit d'eau qu'on frappe du plat de la main, suivi d'un choc mat. Les deux bruits étaient si faibles que Purcell douta un quart de seconde les avoir entendus. Ils recommencèrent au même instant. Le floc, le choc mat. Il tendit l'oreille, retenant son souffle. Le silence était total. Au même instant, la lumière se fit. La dalle. La dalle en porte à faux dans le tunnel. Elle avait basculé en avant et repris sa place aussitôt. Avapouhi était revenue. Elle était de l'autre côté de la paroi rocheuse, à quelques mètres de lui. « Si vite », pensa-t-il avec étonnement. Et il se baissa pour passer la tête par le hublot.
Il s'arrêta en plein mouvement, frappé par le silence. Avapouhi, talonnée par la peur des toupapahous, aurait dû courir! Il aurait dû entendre le glissement de ses pieds d'une pierre à l'autre, le frottement l'une contre l'autre des lanières d'écorce de sa jupe! Il s'approcha du hublot avec une extrême lenteur et appliqua son œil droit au-dessus d'une arête rocheuse. A dix pas de lui, debout, immobile sur une pierre, il reconnut la silhouette mince d'un homme, fusil au poing.
La bouche de Purcell devint sèche et ses jambes se mirent à trembler. Il jeta les yeux autour de lui. Pas de cachette. Pas de fuite possible. Devant lui, le puits. Au-delà du puits, pas d'issue. Si Timi pénétrait dans la chambre, il verrait le lit de feuilles et pousserait jusqu'au boyau. Purcell se vit enfermé dans ce cul-de-sac comme un rat dans son trou, et Timi en face de lui, le coutelas à la main. La sueur jaillit sous ses aisselles et lui inonda les flancs, ses mains devinrent moites, il s'appuya contre la paroi rocheuse, il sentait déjà la déchirure de la lame glacée dans son ventre.
Il fit un effort violent pour déglutir, mais sa bouche était si sèche que sa langue restait collée contre son palais. Il sentait au creux de son estomac un vide affreux, et depuis ses lèvres jusqu'à la plante de ses pieds, son corps était agité d'un interminable frisson. L'expression « trembler comme une feuille » traversa bizarrement son esprit et il en comprit tout le sens. Rien ne paraissait capable de mettre fin aux frémissements de ses membres. Inerte, sans voix, paralysé, il assistait, avec un sentiment affreux d'impuissance et de honte, à la trépidation qui le secouait. Malgré la contracture de ses mâchoires, ses joues tremblaient comme une gelée.
f'est alors que, de l'autre côté du hublot, il entendit le bruit d'une respiration. Timi avait réussi à avancer sans faire plus de bruit qu'un chat, mais il n'arrivait pas à contrôler son souffle. Purcell écouta et tressaillit d étonnement. Timi avait peur, lui aussi. Il avait retrouvé sa trace, mais pour pénétrer dans la grotte, il s'était fait une extraordinaire violence. Ce n'était pas d'Adamo qu'il avait peur, mais des toupapahous.
Purcell était collé à la paroi, l'oreille contre la pierre, les pieds à quelques pouces du hublot, et il écoutait le souffle irrégulier et sifflant de son ennemi. Comme Timi devait tenir à l'anéantir pour braver ainsi les toupapahous! Purcell serra les dents. Il y avait quelque chose de répugnant à désirer à ce point la mort d'autrui. Les Tahitiennes disaient qu'il craignait qu'Adamo vengeât la mort de ses amis. Ce n'était pas vrai! Purcell en eut la certitude. Pourchasser un homme désarmé, voilà ce qui grisait Timi! La vengeance, la guerre, n'étaient que des prétextes! Torturer Amoureïa, éventrer Ivoa et détruire son enfant, tuer Adamo, c'était grisant, parce que c'était facile! « L'abominable lâche! » pensa Purcell avec une brusque fureur, et son corps s'arrêta de trembler. Il regarda autour de lui, tâta ses poches, il n'avait même pas un couteau. Pour la première fois de sa vie, il regretta d'être sans arme.
Il aperçut une pierre assez volumineuse à ses pieds. Il se baissa et la souleva à deux mains, étonné de la trouver si lourde. Il appuya son flanc droit contre le rocher, et la pierre au bout de ses bras au-dessus du hublot, il attendit.
Il attendit si longtemps qu'il douta presque avoir vu Timi dans le tunnel. Mais non, le souffle était toujours là, de l'autre côté du mur, haletant, troublé. Il n'était pas croyable que Timi passât devant le hublot sans jeter au moins un regard à l'intérieur.
La pierre au bout des bras tendus et contractés de Purcell s'alourdissait à chaque seconde, et il comprit qu'il allait la lâcher. Il la ramena contre sa poitrine, la cala au creux de son estomac, et une main après l'autre, changea la prise de ses doigts. Il avait détourné les yeux du hublot un quart de seconde, et quand il les reporta sur lui, il vit avec stupéfaction, posé sur les galets et totalement à l'intérieur de la chambre, le coutelas de son ennemi. Peut-être Timi l'avait-il placé là pour avoir les mains libres et passer l'ouverture. Peut-être était-ce un piège. Le cœur de Purcell se mit à battre avec violence. Il était tentant de s'emparer de l'arme, mais pour cela il lui faudrait poser la pierre et passer le bras devant le hublot. Qui sait si Timi n'attendait pas ce geste pour lui happer le bras, le déséquilibrer et le jeter à terre?
Purcell s'immobilisa. Timi allait passer avec son fusil, le fusil était long, Timi ne pourrait pas tirer avant que l'arme fût passée tout entière avec lui de l'autre côté du hublot. Purcell pensa dans un tressaillement de joie, j'aurai tout le temps! Et dans un éclair il comprît ce qu'il devait faire. Il ne devait pas jeter la pierre à la tête de Timi comme il en avait eu l'intention, mais s'en servir comme d'une masse sans la laisser échapper de ses mains. Il fléchit les genoux et porta la jambe droite en arrière pour se rapprocher du sol, en même temps qu'il appuyait la pierre sur sa cuisse pour soulager ses bras. Il était ainsi tout entier replié et ramassé derrière la pierre, prêt à se projeter avec elle en avant dès que la tête de Timi apparaîtrait. La pierre était humide de la sueur qui coulait sans arrêt de ses paumes et il raffermit de nouveau sa prise.
Il entendait toujours la respiration sifflante de Timi et il était surpris de sa lenteur à se décider. Peut-être son instinct l'avertissait-il qu'un danger était proche. Il était remarquable qu'il n'eût pas encore passé sa tête par le hublot. Purcell leva la pierre à la hauteur de son visage et banda ses muscles.
Tout se déclencha si vite qu'il n'eut le temps de rien faire. Timi ne franchit pas l'ouverture par degrés comme avait fait Avapouhi. Il se catapulta à l'intérieur avec la rapidité d'un fauve qui passe à travers un cerceau, mais le visage et la poitrine tournés vers la voûte. Il atterrit sur le dos, et à la seconde même où il toucha le sol, il envoya un terrible coup de crosse à la tête de Purcell. Le coup fut donné avec une vitesse et une sûreté inouïes, comme si Timi avait su, avant même son irruption, que le visage de Purcell se trouvait là. Au même instant, le tonnerre parut éclater dans la grotte et rouler en échos dans ses tunnels. Une fumée blanchâtre envahit la chambre. Timi eut un soubresaut violent, roula sur le ventre, s'accrocha des deux mains aux galets, ne bougea plus.
Purcell avait à peine senti le choc de la crosse sur la pierre. Il était paralysé par la stupeur. Il regardait Timi allongé la face contre terre, les doigts crispés, le corps légèrement tordu vers la gauche. Il paraissait s'offrir aux coups. Les yeux de Purcell tombèrent sur le coutelas. Sa lame brillait entre les jambes de Timi. Sans lâcher sa pierre, sans quitter Timi des yeux, Purcell progressa centimètre par centimètre dans sa direction. Quand il fut au-dessus d'elle, il jeta sa pierre par une brusque détente contre la nuque de Timi, se baissa, saisit l'arme. Le manche était bien en main, ses doigts se resserrèrent sur lui avec force.
La pierre avait heurté avec un bruit mat la nuque de Timi, mais non de plein fouet. Elle eut l'air de rebondir, passa par-dessus sa tête, roula encore sur un mètre ou deux, et s'arrêta. Timi ne broncha pas.
Baissé, sa main gauche frôlant le sol, sa main droite tenant le coutelas, Purcell s'avança avec une infinie lenteur, les yeux fixes, le regard concentré sur un point de peau brune au-dessous de l'omoplate gauche de Timi.
Il bondit. Il y eut un hurlement sauvage. Il était couché tout de son long sur Timi, ses deux mains pressant le manche avec une violence inouïe. Puis hissant son corps plus haut, il appuya sa poitrine sur ses deux mains pour enfoncer la lame davantage. Timi était sous lui, immobile, inerte, vaincu. Purcell pesait sur lui de tout son poids. Un frisson de joie l'envahit.
Du temps passa. La nuit se fit dans l'esprit de Purcell, et il n'entendit plus rien que le bruit rauque de son souffle. Et tout d'un coup, il pensa : le hurlement, c'était moi. Il se leva, les jambes sans force et, se baissant, il arracha le coutelas de la plaie et le jeta. Puis l'envie lui vint de voir le visage de Timi. Il posa la main sur son épaule. Elle lui parut mince comme celle d'une femme. Sous ses doigts, la peau était douce et fondante. Il tira. Timi se retourna sur le dos. Il avait un trou énorme au milieu du front. Un mince filet de sang s'en échappait.
Purcell resta à le regarder, béant, pendant quelques secondes. Puis il comprit. La crosse avait heurté la pierre qu'il tenait devant son visage, le contrecoup avait déclenché la détente, et Timi s'était tué avec son propre fusil.
Purcell retourna en titubant au lit de feuilles et s'assit. Au-dessous du trou sanglant qui défonçait le haut de son front, les yeux de Timi paraissaient vivre. Les cils noirs et fournis recouvraient à demi ses prunelles, et celles-ci luisaient dans le coin des paupières, comme si Timi dévisageait Purcell de côté avec insistance. Sa tête et son cou gracile étaient légèrement tournés du côté opposé, ce qui donnait à son regard une coquetterie sournoise. II n'y avait plus trace de dureté sur son visage, et ses lèvres ourlées s'écartaient l'une de l'autre comme si elles esquissaient un sourire enfantin. Purcell remarqua pour la première fois la forme de ses yeux. Ils étaient très beaux. Ils remontaient vers les tempes comme des yeux d'antilope, mais c'étaient les cils, les magnifiques cils noirs, longs et recourbés, qui donnaient au regard ce velouté, cette câlinerie. Comment ces yeux là avaient fait pour avoir l'air si durs, c'était inexplicable. La vie s'était retirée de Timi et ne lui laissait plus que la douceur qui était en lui et qu'il avait étouffée de son vivant.
Purcell détourna la tête, se leva et un flot de honte l'envahit. La sauvagerie avec laquelle il s'était jeté sur ce corps! Le cri qu'il avait poussé! Et c'était un cadavre qu'il poignardait! Il lui parut incroyable qu'il n'eût pas compris plus vite que Timi était mort. Mais il avait tellement raidi sa volonté, avant l'irruption de Timi, qu'il était passé à l'acte par vitesse acquise, en aveugle, comme une machine. C'était affreux et dérisoire, il se sentait presque plus coupable que s'il avait vraiment tué. « C'est ça le meurtre », pensa-t-il, avec une terrible angoisse. Cette mécanique, cet enchaînement. Il s'était fortifié toute sa vie dans le respect de la vie. Et le moment venu, il s'était abattu sur son ennemi en hurlant comme une bête! Il avait enfoncé le couteau des deux mains, ivre de sa victoire, haletant, inondé de plaisir!
Il sentit que sa poitrine était mouillée. Il la toucha de la main, ses doigts devinrent noirs et visqueux, il frémit de dégoût. Il se dirigea vers le hublot. Les pieds de Timi y étaient encore à demi engagés. Il les saisit, les souleva et traîna le corps le plus loin possible du lit. La tête de Timi ballottait de droite et de gauche en rebondissant sur les galets, et quand Purcell s'arrêta, elle glissa, dans un mouvement lent et tendre, le long de l'épaule gauche et logea son menton dans le creux de la clavicule. Purcell remarqua que le visage était dirigé vers le lit de feuilles et que le regard de Timi allait le suivre quand il se coucherait. Il lâcha les pieds, hésita un moment, et finalement pivota sur ses talons. Il n'avait pas osé prendre la tête de Timi et la tourner de l'autre côté.
Purcell franchit le hublot avec difficulté, sauta sur une pierre, perdit l'équilibre et s'affala dans l'eau tout de son long. Elle était glacée. Il suffoquait. Il se retourna sur le ventre, frotta rapidement sa poitrine, se releva. Il claquait des dents.
Quand il fut revenu dans la chambre, il retira son pantalon, le tordit et le posa sur une pierre. Il avait la nuque douloureuse, un cercle de fer enserrait sa poitrine, et il tremblait de la racine des cheveux jusqu'aux orteils. Chose extraordinaire, une sueur froide perlait en même temps à son front. Il essaya de sautiller, mais ses jambes étaient trop raides pour se plier. Il se battit alors la poitrine du plat de la main, et se penchant, il se donna de grandes claques dans le dos et les cuisses. Mais il n'arrivait pas à déloger le froid de son corps, il restait transi jusqu'aux moelles, il comprit qu'il fallait faire des mouvements plus violents. Il s'allongea à plat ventre sur le sol le plus loin qu'il put de Timi, et prenant appui sur les mains, il se releva à la force des bras, s'abaissa, se releva de nouveau. Il fit cet exercice deux bonnes minutes en tremblant de tous ses membres. Il s'affaissa enfin; à bout de souffle. Ses dents n'arrêtaient pas de claquer.
Il n'avait jamais connu une telle sensation de glace dans tout son corps, il désespérait de la chasser, une inquiétude folle le traversa. Alors, il fit tous les mouvements qu'il connaissait ou qu'il avait vu faire à Jones, et tout en les exécutant, il se mit à compter à voix très haute, puis à crier les chiffres, le froid lui parut céder peu à peu, il avait l'impression que ses vociférations le réchauffaient plus que toute autre chose, et entre deux inspirations, il se mit à hurler. Il ne reconnaissait pas sa propre voix, elle était terriblement aiguë. Il dansait sur place, il se penchait, il se relevait, il sautillait sur les hanches, et surtout il luttait pour retrouver son souffle entre deux hurlements. Il était plus proche, à chaque minute, de l'épuisement et n'osait pas s'arrêter.
A un moment il se vit dans un éclair tel qu'il était : nu comme un ver, dans une grotte, à côté d'un cadavre — en train de se démener comme un fou et de pousser des cris qui n'avaient rien d'humain. C'était risible! Quel mal pouvait se donner un homme pour s'accrocher à la vie! Il était à bout de souffle. Il cessa de s'agiter. Aussitôt, les racines de ses cheveux se glacèrent, le froid parut jaillir de l'intérieur de son corps et l'inonda de la tête aux pieds. Il reprit ses mouvements. Il était condamné pour l'éternité à cette gymnastique imbécile! Il se baissait, il se relevait, il se baissait... Sous son front noyé d'ombre, les yeux noirs de Timi, bizarrement éclairés, ne le quittaient pas, et un demi-sourire restait figé sur ses lèvres, comme s'il contemplait avec ironie l'agitation des vivants.