Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ЛАТИНСКАЯ ПАТРИСТИКА
Вершина латинской патристики — творчество Августина, которое в целом ряде отношений можно считать философской кульминацией всей патристики вообще. Появление Августина подготовлено предшествующим развитием христианской мысли и, особенно, латинской традицией. Непосредственными предшественниками Августина были Ила- рий Пиктавийский, Марий Викторин и Амвросий Медиоланский.
Иларий (ок. 315-368) родился в галльской Пиктаве (ныне Пуатье) в знатной семье. Крестился в 35 лет и в 353 г. был избран епископом. Почти единственный из западных богословов (как поначалу Афанасий —- среди восточных) он не симпатизировал арианству и был сослан во Фригию (Малая Азия). При императоре Юлиане Иларий вернулся на родину. Тринитарные воззрения Илария суммированы в трактате «О Святой Троице», написанном в защиту Никейского Символа веры. Особая заслуга Илария — согласование греческой тринитарной терминологии с гораздо менее развитой латинской и определение принципов перевода греческих терминов: 7ipocrco7iov, "ожхутастц и огхна латинскими persona, substantia и essentia.
Известный ритор Марий Викторин обратился в христианство уже в зрелом возрасте (ок. 355). Знаток неоплатонизма, он во многом содействовал его утверждению на латинской почве. Главные сочинения Викторина — «О Троице против Ария», комментарии на Послания ап. Павла, переводы и комментарии «Введения» Порфирия, «Категории» и «Об истолковании» Аристотеля — отличаются высокой теоретичностью. Неоплатоническая диалектика ипостасей прилагается в них к учению о Святой Троице. Прежде всего это касается проблем едино- сущности и троичности Бога, которые Викторин решает с помощью неоплатонической теории эманации. Бог — полнота бытия, избегающая прочих определений. Рожденный от Бога Логос есть источник жизни и движения, творец мира. Энергия Логоса тождественна Святому Духу.
9 История философии, кн. 1
Конечные вещи причастны не запредельной Божественной сущности, а только ее энергии. В трактатах Викторина намечено учение о предопределении, которое приобрело большое значение у Августина.
Амвросий, епископ Медиоланский (ок. 340-397) родился в христианской семье (отец его был префектом Галлии) и получил юридическое образование. Поначалу Амвросий избрал светскую карьеру, занимал крупный пост в Медиолане (Милан). В 374 г. он неожиданно для себя самого был избран епископом Медиоланским и вскоре приобрел репутацию выдающегося духовного авторитета, каким его воспринимал молодой Августин. О твердости и непреклонности Амвросия ходили легенды. Рассказывали, например, что, когда император Фео- досий разрушил Фессалонику, Амвросий закрыл перед ним двери церкви. Основные сочинения Амвросия — «О вере», «О Святом Духе», «О благе смерти», «Об Исааке, или о душе», «Шестоднев» (в большинстве своем — талантливые проповеди) — показывают хорошее знакомство с неоплатонизмом; вместе с тем они свидетельствуют о нравственно-практической ориентации всей мысли Амвросия. В «Шес- тодневе» он развивает традицию Василия Великого и использует аллегорический метод для толкования Писания. Трактат «Об обязанностях священнослужителей» написан под несомненным влиянием Цицерона и стоической традиции.
Деятельность Илария, Мария Викторина и Амвросия, способствовавшая развитию латинской теологии и теологической лексики, укоренению неоплатонических идей, подготовила появление Августина.
Аврелий Августин (354-430) родился в Тагасте (Северная Африка), получил хорошее риторическое образование п испытал большое влияние матери-христианки. Августин был натурой впечатлительной и тонкой, но вместе с тем порывистой и энергичной. Поначалу он избрал для себя риторическое поприще и думал о карьере адвоката. В молодости ему пришлось пережить увлечение манихейством (дуалистическим учением, напоминающим гностицизм). Со временем, однако, внутренние перемены и внешние обстоятельства привели Августина к христианству. В середине 80-х годов IV в. он слушал проповеди Амвросия, не без влияния которого вскоре стал христианином. В Медиолане и Риме Августин познакомился с некоторыми сочинениями неоплатоников в переводе Мария Викторина. В 386-388 гг. появились его первые философские сочинения — «Против академиков», «О порядке» и др., — еще очень рассудочные и проникнутые уважением к античной мудрости. Вернувшись в Африку, Августин принял сан священника, а с 395 г. до конца жизни был епископом приморского города Гиппон.
Вероятно, самый универсальный представитель патристики, Августин соединил высокие теологические интересы Востока с традиционным вниманием Запада к человеческому индивидууму. Таким образом, в его творчестве гармонически слились два "полюса" христианства, — традиция Тертуллиана и традиция Оригена. При хорошем знании христианских авторов Августин был осведомлен в греческой философии и особенно ценил платонизм. Далекий от строгого систематизма (в отличие от Оригена, Григория Нисского и даже Мария Викторина),
Августин, тем не менее, подчинял все свои построения одной общей идее — идее личности, взятой в абсолютном и конкретно-эмпирическом измерении. Основная интуиция его сочинений — восхождение просветленной личности к Богу, "новый" человек в отношении к Творцу и миру. Все богатство августиновских теорий можно условно разделить на четыре группы.
Первая группа — философская теология, учение о тринитарной структуре абсолютной личности как чистого Я (трактат «О Троице»). Здесь заметно влияние неоплатонизма, особенно в рассуждениях о субстанциальном единстве трех "персон" — Ипостасей Святой Троицы (тринитарная формула Августина: „одна субстанция, или сущность, три Лица" — напоминает формулу Каппадокийцев) и о просветлен-- ном восхождении души к Первоначалу, когда душа не только познает себя, но и очищается. "Истина, — повторял Августин вслед за ап. Павлом, — обитает во внутреннем человеке" (Об истинной религии 39, 72); здесь находит свое обоснование тезис о первенстве веры над знанием. На эмпирически-психологическом уровне трансцендентное единство являет себя как единство ума, памяти и воли в конкретном человеке. Августин предвосхитил знаменитый тезис Декарта: „Я мыслю, значит, я существую".
Вторая группа проблем — моральная личность и ее религиозно- психологические характеристики. Эти проблемы привлекали Августина более всего, и здесь его достижения особенно велики. Проблематика моральной личности рассматривается в диалоге «О свободном решении», «Исповеди» (с которой начинается жанр психологической автобиографии), комментариях на Послания ап. Павла и целом ряде трактатов 20-х Годов V в. Вместе с неоплатониками Августин понимает зло как отсутствие блага и толкует его в чисто моральном смысле.
Бог не отвечает за мировое зло, единственным источником которого является злая воля. Рационалистическая этика долга, разработанная в диалоге «О свободном решении» и других ранних трактатах, сменяется у позднего Августина концепцией благодати и предопределения. Адам, совершив грех по своей воле, стал смертным и утратил способность самостоятельно возвышаться к добру. Человечество, носитель первородного греха, нуждается в помощи свыше для исполнения своего долга. Борьба внутренних мотивов и поиски благодати описаны в «Исповеди» — произведении высоких художественных достоинств и уникальной для своего времени психологической глубины. Благодать несоизмерима с человеческими заслугами; она дается на непостижимых основаниях тому, кто избран и предопределен к спасению. Высшие решения нельзя понять: в их справедливость можно только верить. Эти мысли, воспринятые впоследствии Лютером, делают Августина предшественником протестантской этики. А если мы учтем, что этика протестантизма способствовала зарождению "духа" капитализма, нам лучше будут понятны масштабы влияния Августина на европейскую цивилизацию.
Третья группа проблем — теология и антропология в их историческом измерении. Путь к новому человечеству, эсхатология, учение о церкви и государстве — предмет обширного трактата «О Граде
Божием». Град земной и Град Небесный (тождественный Незримой Церкви) — это символическое выражение двух видов "любви": эгоистической любви к себе и бескорыстной любви к Богу. Моральную историю человечества Августин начинает с грехопадения Адама и рассматривает как поступательное движение к нравственному совершенству, в котором человек обретает "невозможность грешить". Так в философский обиход вводится идея морального прогресса. Сообщество праведных и будет тем Градом Божиим, который не от мира сего. Реальные земные государства Августин признавал лишь родом необходимого зла. Цель истории свершается не на земле.
Наконец, четвертую группу проблем составляет то, что мы называем христианской герменевтикой. Здесь Августин развивает традицию Александрийской школы, рассматривая текст Писания как совокупность "знаков", имеющих теологическое, историческое, моральное значения. Способы их толкования — тема трактата «О христианском учении», обширных комментариев на книгу Бытия и трех заключительных книг «Исповеди». К числу герменевтических средств Августин относит и так называемые свободные науки: риторику, диалектику, музыку, математику.
Августин создал целостное и завершенное (хотя и не очень стройно изложенное) учение, которое на тысячу лет стало образцом для мыслителей Запада.
Из современников Августина должен быть упомянут многогранный и плодовитый писатель Иероним Стридонский (ок. 340-420). Иероним сост?вил обширные комментарии почти на все Писание, опираясь в основном на труды Оригена (многие из которых он перевел на латинский язык). Перу Иеронима принадлежат многочисленные полемические трактаты, в которых опровергаются различные ереси. Основные достижения Иеронима — исторический труд об отцах церкви первых четырех веков («О знаменитых мужах») и перевод Писания на латынь — так называемая Вульгата, — признанный Западной церковью образцовым.
ГРЕЧЕСКАЯ ПАТРИСТИКА
Неоспоримое первенство в борьбе с арианством принадлежит Афанасию Александрийскому (ок. 293-373). Афанасий родился в христианской семье и получил хорошее образование; как секретарь епископа Александра Александрийского присутствовал на Никейском Соборе. В 326 г. Афанасий был избран епископом вместо скончавшегося
Александра и пробыл в этом служении сорок семь лет. Жизнь Афанасия проходила неспокойно, в постоянной борьбе с арианствующими епископами, в постоянном изгнании. В Александрии он спокойно провел лишь последние годы жизни.
Не будучи систематиком, Афанасий излагал свои творческие взгляды в многочисленных антиарианских сочинениях, главные из которых: три «Речи против ариан», четыре «Послания к Серапиону», трактат «О воплощении Бога-Слова». Тем не менее, высокая теология зрелой патристики многим ему обязана. Афанасий остро чувствовал опасность эллинизации и рационализации христианства, таившуюся в оригенизме и арианстве. Особые усилия он приложил для возвышения самого статуса веры: вера превыше знания. В тринитарном вопросе Афанасий последовательно отстаивал Никейскую формулу единодушия и тщательно исследовал саму проблему происхождения Сына-Логоса.
Троица у Афанасия — нераздельное сущностное единство; она не делится на Творца и тварь, но вся целиком творящая. Логос вечно рождается из существа Бога, а не просто из Его воли, которая в некий момент времени создает чувственный мир. Таким образом, Вторая Ипостась есть субстанциальная часть Троицы, но не тварный посредник между Богом и миром: Отец и Сын единосущны. Афанасий впервые устранил субординационизм из тринитарного учения, но это последнее еще не приобрело у него завершенности. Основной миссией воплощенного Слова-Христа является спасение греховного человечества. Со- териология — важнейшая часть учения Афанасия. Однако в отличие от Оригена он рассматривает этот вопрос не отвлеченно-философски, а со всем живым трепетом истинного христианина, для которого спасение есть главный вопрос личного бытия.
Классику греческой патристики представляют Каппадокийцы (Каппадокия — область на северо-востоке Малой Азии) — Василий Великий, его друг Григорий Назианзин и младший брат Григорий Нисский, которые переосмыслили и обогатили традицию Оригена. С Каппадокийцами связан важнейший этап оформления христианской догматики, хотя вряд ли можно квалифицировать его как "христианизацию греческой культуры" (11, с. 147). На додю трех великих христианских мыслителей выпала задача утверждения Никейского Символа веры, ибо почти весь Восток был арианским или полуарианским. Лишь в 381 г. на II Вселенском соборе в Константинополе тринитарные споры были в основном завершены с принятием Никео-Константинопольского Символа в редакции Каппадокийцев.
Глава Каппадокийцев Василий Великий (ок. 330-379) родился в Кесарии Каппадокийской в христианской семье. Образование он по-- лучил в Афинах, где ок. 350 г. познакомился с Григорием Назианзи- ном, а также с будущим императором Юлианом. Крестился Василий только двадцати пяти лет от роду и много путешествовал по Сирии и Египту для знакомства с тамошним монашеством. После этого он вернулся в родной город и там вместе с Григорием Назианзином и несколькими друзьями образовал небольшую общину; члены ее занимались изучением теологии, особенно Оригена. В 370 г. Василий был избран епископом Кесарии и принял на себя бремя борьбы с арианами.
Теология Василия изложена в главных его трудах — «Против Эв- номия», «О Святом Духе», «Шестоднев». Главная задача теологии — четкое оформление учения о единосущной триипостасной Троице, где Третья Ипостась, Святой Дух, должна была занять подобающее равноправное место (хотя и Василий еще избегает именовать Святой Дух Богом). Можно считать несомненным, что Василий предложил нормативное употребление термина ouova (который он понимал как родовую сущность Трех Лиц), а также термина гжосттастц ("ипостась", некое индивидуальное существование, тождественное Лицу Троицы: Письмо 38). Почти несомненно, что он многим обязан учению Плотина о трех высших "ипостасях" (Едином, Уме и Душе) и в ряде мест следует ему весьма близко (см. 12, с. 530 и сл.).
Существо Бога — выше познания, но о Боге можно судить по Его творениям. «Шестоднев» (девять бесед) разъясняет сотворение и устроение мироздания — от первого дня творения до появления человека. В этом труде Василий демонстрирует богатейшую эрудицию, используя сочинения многочисленных античных авторов, числовую символику; он показывает высокую осведомленность в естественнонаучных областях, опирается на «Тимея» Платона и «Физику» Аристотеля.
С чрезвычайным искусством, можно сказать, с блеском, Василий применяет аллегорический метод. Эти достоинства сделали «Шестоднев» одним из самых известных сочинений Василия, образцом для целого ряда позднейших (в том числе средневековых) подражаний.
В антропологии Василия человек выступает к^к "микрокосм", ради которого был создан весь мир. Психология (учение о частях души) весьма близко напоминает учение Платона. Грех рассматривается как удаление от Бога, предпочтение материального духовному, а добродетель отождествляется с платоническим идеалом созерцания.
Друг Василия Великого Григорий Назианзин (ок. 330-390) был сыном епископа города Назианз (откуда и прозвище Григория). Образование получил в Кесарии Каппадокийской, Кесарии Палестинской (где была школа, основанная Оригеном) и наконец в Афинах — там он познакомился с Василием. Став епископом Кесарийским, Василий поставил своего друга в епископы небольшого города Сасимы. Но Григорий пробыл там недолго и вскоре переехал в Константинополь. После второго Вселенского собора, на котором он председательствовал, Григорий из-за разногласий с местным епископатом вернулся в Каппадокию, где и умер.
Среди ГСаппадокийцсв Григорий выделялся поэтическим даром и удивительным мастерством красноречия, но при этом славился и высокими теоретическими интересами (заслужив прозвище "Богослов"); подобно Василию, он вдохновлялся сочинениями Оригена. Литературное наследие Григория состоит из сорока пяти речей (или проповедей), стихов и писем. В теоретическом отношении особенно важны пять теологических речей (27-31), обычно называемых «Слова о Богословии»), в которых тринитарное учение обосновывается с помощью платонической диалектики и защищается от нападок еретиков.
Несмотря на то, что из трех Каппадокийцев Григорий Богослов был натурой наименее "теоретической", ему принадлежит заслуга окон- нательного оформления тринитарной теологии на Востоке. Именно этим объясняется его высочайший авторитет среди христианских богословов. Учение Григория в основных чертах сходно с теорией Василия Великого, но оно более последовательно. Если Василий избегал называть Святого Духа Богом, то Григорий делает это всюду и решительно. Бог един по родовой сущности (одно Божество, одна сущность, одна природа — нетварность), но троичен по Ипостасям, каждая из которых обладает особенным свойством (соответственно, нерожден- ностью, рожденностью, ниспосланием).
Не будучи систематическим мыслителем, Григорий Назианзин являет собой образец ревностного христианского платоника, сыгравшего важную роль в развитии и упрочении традиций христианского платонизма.
Наиболее "философичным" среди Каппадокийцев был Григорий Нисский (ок. 335-394). Христианским воспитанием и обучением Григория занимался Василий Великий, который в 371 г. поставил младшего брата в епископы каппадокийского города Нисы. Григорий Нисский участвовал в заседаниях второго Вселенского собора и приобрел репутацию крупного теологического авторитета.
По методичности и систематичности построений Григорий более всех напоминает Оригена, которого он ревностно почитал. Основные теоретические сочинения: «Большое катехетическое слово», «Против Эвномия», «О душе и воскресении», «О творении человека», «Шес- тоднев», комментарии на Св. Писание. В духе Александрийской теологии Григорий стремится подкрепить веру разумом (хотя первенство веры не подвергается сомнению). Догматическая система должна строиться рациональными методами, а чисто научное знание может служить раскрытию Божественной истины. Строгие методы диалектики незаменимы в теологических рассуждениях.
Вера находит свое объяснение в мудром и целесообразном миро- устроении. В Боге присутствует Вторая Ипостась — Сын-Логос, принцип и источник творения. По Логосу познается Бог-Огец, ибо не существует разума без того, кто им обладает. Подобным же образом обосновывается существование Третьей Ипостаси — Святого Духа, единосущного Отцу и Сыну. В христианской догматике это одна из самых значительных попыток обосновать учение о Святой Троице с помощью понятий о Божественных атрибутах и отношениях. Бог — единая сущность в трех Ипостасях, но не три бога.
Мир сотворен Богом не по необходимости, но из переизбытка любви. Сама возможность творения материи Богом заключена в том, что материя есть лишь единство бестелесных качеств. Человек, сотворенный по образу и подобию Божьему, — венец творения.
Он причастен Божественной сущности, но благодаря свободе выбора способен склоняться ко злу, которое Григорий Нисский понимает, подобно Оригену и неоплатоникам, как "лишенность" блага, но не как самостоятельную субстанцию. Ради восстановления падшего человечества Бог принял человеческий облик. Антропология Григория излагается в трактатах «Против Эвномия», «О творении человека» и диалоге «О душе и воскресении». Библейская история толкуется здесь посредством платонической и перипатетической философии. Характерно выдержанное в платоническом духе учение о первочеловеке, который (в отличие от позднейших людей) лишен пола и бессмертен. Душа пронизывает все тело и рождается вместе с ним, но является мыслящей чувствующей субстанцией. Учение Григория о непременном соединении всего мира и даже дьявола с Богом напоминает соответствующую теорию Оригена.
Несмотря на общий рационалистический тон, учение Григория по существу было глубоко апофатическим и прямо предполагало сверхразумный путь Богопознания. Григория Нисского можно считать одним из основателей христианской мистики, говорящей о непосредственном, "экстатическом" созерцании Бога. В этом отношении Григорий — прямой предшественник Псевдо-Дионисия Ареопагита.
Наряду с Каппадокийцами вершину святоотеческой литературы представляет Иоанн Хрисостом ("Златоуст") (ок. 344-407). Он происходил из образованной семьи и учился в Антиохии у знаменитого ритора Либания. С 381 г. он — пресвитер в Антиохии, а с 398 г. — епископ Константинопольский. В 404 г. вследствие интриг местного духовенства Иоанн был сослан на Восток, где и скончался. В глазах всего христианского мира Иоанн остался образцом высокой честности и личной скромности.
Иоанн Златоуст — не столько богослов-теоретик, сколько непревзойденный христианский мастер красноречия. Большинство его сочинений — проповеди, записанные слушателями и отредактированные (число их приближалось к тысяче). Теоретическая часть проповедей — толкования на книги Ветхого Завета, Послания ап. Павла, группа бесед «О священстве». В области тринитарной догматики Иоанн следовал Каппадокийцам («Против аномеев»). Но главные достижения Иоанна — риторически безупречная христианская герменевтика и развитие практической морали.
С Каппадокийцами высокая теология на Востоке обрела классическую завершенность. Прочие восточные авторы этой эпохи не имеют столь большого значения, но многие из них являются вполне самостоятельными и достойными внимания — каковы прежде всего монашествующие богословы Макарий Египетский и Евагрий Понтийский, сыгравшие значительную роль в развитии христианской мистики и аскетики.
В проповедях Макария Египетского (ум. ок.' 390) (его авторство, правда, порой отрицается) заметно сильное влияние стоицизма. Все сущее, кроме Бога, — вещественно. В душе, подобии Божьем, есть еще одна, небесная душа. Единение с Богом и освобождение от греха — это восстановление печати Святого Духа благодатью при содействии человеческой воли, результатом которого становится полное просветление, созерцательный экстаз.
Евагрий Понтийский (ум. ок. 399) был другом Каппадокийцев и начал свое служение в Константинополе, откуда в 385 г. уехал в Палестину ради монашеского уединения. Основные сочинения Евагрия — «Практик», «Гностик», «О молитве» — посвящены философскому обоснованию аскетизма при особом внимании к очищению души в "умной" созерцательной молитве.
Далее следует упомянуть Синесия, епископа Киренского (ум. ок. 413), неоплатоника, ставшего христианином в зрелом возрасте. В речах Синесия неоплатонические мотивы порой превалируют над христианскими. Современник Синесия Немесий, епископ Эмесский, использовал в своем труде «О природе человека» платоническую, перипатетическую и стоическую философии. Вслед за Платоном он признавал предсуществование душ и вечность мира, но отрицал фатализм. В психологии Немесий опирался на Аристотеля и оказал влияние на Иоанна Дамаскина. Труд Немесия является ценным источником по истории греческой философии.
Наконец, Восток дал еще немало вполне самостоятельных, хотя и не первостепенных богословов, каковы, например, Аполлинарий Лаоди- кийский, Евстафий Антиохийский, Дидим Александрийский, Мака- рий Магнесийский и др.
ПОНЯТИЕ О ПАТРИСТИКЕ И ЕЕ ОСНОВНЫЕ ОСОБЕННОСТИ
Патристикой (от греч. тахтпр, лат. pater — "отец") обычно называют совокупность учений отцов христианской церкви II-VII вв. Понятие "отец церкви" формировалось на протяжении нескольких столетий. Первоначально "отцом" именовался духовный наставник, обладавший признанным учительским авторитетом (напр., 1 Кор. 4, 15; Климент Александрийский, «Строматы» I 1, 2-2, 1). В дальнейшем развитие христианской догматики и доктринальные споры побудили уточнить это понятие. Но, видимо, лишь ко времени папы Геласия (ум. 496) были окончательно установлены четыре существенные характеристики "отца церкви": 1) святость жизни, 2) древность, 3) ортодоксальность учения и 4) официальное признание церкви. Все прочие христианские авторы (согласно западной традиции) назывались "церковными писателями" (scriptores ecclesiastici — термин предложен Иеронимом). Совершенно очевидно, что далеко не все значительные (и даже выдающиеся) христианские авторы могли быть признаны "отцами" — как, например, Тертуллиан или Ориген, учения которых не отвечали требованиям ортодоксальности. Нужно учитывать к тому же, что западные авторитеты не всегда признавались таковыми в восточной (православной) традиции, например Августин.
Но и не все настоящие "отцы церкви" обладали равным авторитетом. Те, в чьих руках, по мнению церкви, содержалось наиболее глубокое и универсальное разъяснение христианского учения, снискали себе особое уважение. Список самых значительных отцов также сложился не сразу. В послании императора Юстиниана V Вселенскому собору (553 г.) в качестве величайших наставников христианства перечисляются восемь греческих отцов (Афанасий Александрийский, Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Феофил Александрийский, Иоанн Златоуст, Кирилл Александрийский, Прокл Константинопольский) и четыре латинских (Иларий из Пуатье, Амвросий Медиоланский, Августин Гиппонский и папа Лев Великий). Скорее всего никак не раньше VIII в. на Западе стали почитать четырех западных "великих отцов церкви": Амвросия, Иеронима, Августина и Григория Великого, которых (вероятно, с еще более позднего времени) называли также "великими учителями церкви". К числу "великих отцов и учителей" Римская церковь относит и четырех греческих писателей: Афанасия, Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна
Златоуста, в то время как Восточная церковь почитает (с IX или X в.) "великими вселенскими учителями" лишь трех последних. С XII в. на Западе "учителями церкви" стали называть и других авторов, не столь древних, но обладавших выдающейся ученостью и особо отмеченных церковью.
Таким образом, патристика — название собирательное и достаточно условное, ибо в ее границах мы непременно рассматриваем целый ряд выдающихся авторов, которые по тем или иным критериям не подходят под определение "отец церкви". Но когда мы говорим о патристике как цельном духовном явлении, мы всегда имеем в виду норму, а не исключения. Норма же определяется глубочайшим единством принципов, составляющим важнейшую особенность патристики. Истина в патристике — достояние не индивидуальное, но корпоративное; она принадлежит не тому или иному автору, но всему христианскому сообществу. Авторитет всякого отца церкви объясняется вовсе не его личной оригинальностью, не тем, что он предложил особую и ни на что не похожую позицию или сверхоригинальное решение проблемы, но тем, что его мысли находятся в согласии с традицией, освященной апостольским и церковным авторитетом. Эта традиция предпочитает для себя максимальную единовидность и, в свою очередь, подкрепляется согласием отцов. Отец церкви более всего велик там, где он согласен с другими авторитетными отцами. "Согласие святых отцов", таким образом, является важнейшим источником авторитета (после Писания и постановлений Вселенских соборов).
Итак, мы должны понимать, что с точки зрения самих отцов патристика — это не "набор" и даже не "совокупность" отдельных учений, но единое учение, раскрываемое и излагаемое различными отцами церкви с различной полнотой и глубиной. Если, однако, мы станем рассматривать патристику "извне", отвлекаясь от ее собственных критериев и правил, то мы сможем на фоне внутреннего единства этого явления увидеть все богатство и разнообразие его составляющих, оценить уникальность каждого представителя патристики и его неповторимый вклад в целокупность учения. Для исследователя, желающего остаться беспристрастным, патристика может предстать и как разнообразие личных позиций, и как многоплановый духовный феномен. Отсюда следует, что само понятие "патристика" имеет как минимум два значения: прежде всего, это особая форма построения христианской культуры и одновременно ее саморефлексия; во-вторых, это специальная научная дисциплина (ее можно назвать также "патрологией"), которая изучает патристику в первом ее значении.
Взятая в этом значении, патристика есть весьма сложное явление, а потому сочинения отцов церкви могут рассматриваться по крайней мере с трех точек зрения: догматико-теологической, историко-литературной или (как в данном случае) историко-философской. С последней точки зрения, патристика есть по преимуществу совокупность принципов и методов христианского философствования. При таком подходе различие между отцами и "не вполне отцами" не столь,существенно, как при подходе строго-догматическом.
Как историко-философский феномен патристика — это прежде всего синтез религиозных ценностей христианства и эллинского философского наследия. Но такое определение имеет слишком общий характер, а потому нуждается в ряде уточнений. В свое время известный знаток патристики А. Гарнак, выражавший взгляды протестантских кругов, определил культурный синтез как прогрессирующую эллинизацию первоначального христианства. В III в., указывал он, христианство ни идейно, ни тем более организационно не походило на самое себя при Христе. Но такова была неизбежная цена победы: за триумф пришлось заплатить "философизацией" учения и созданием всеподав- ляющей церковной иерархии. Все, что создано после Евангелий, было плодом эллинского духа и приспособлением религии к понятийному миру эллинской философии (см.
3, S. 20; 9, с. 141 и сл.). Возражая Гарнаку, многие авторы (преимущественно католики) впали в противоположную крайность, утверждая, что патристика гораздо меньше зависела от греческой философии, чем может показаться, и что вернее говорить о "христианизации эллинизма, но вряд ли об эллинизации христианства" (4, р. 187; ср. 1, S. 179-180). Если бы, по словам Э. Жильсона, христианство "выродилось" в философию уже во II в., оно перестало бы существовать как религия, а тем самым лишилось бы смысла самое понятие "христианская философия": „На самом деле вовсе не философия поддерживала жизнь христианства на протяжении четырех веков; скорее, как раз христианство спасло философию от гибели" (2, р. 6). Полярная противоположность оценок лучше всего говорит о противоречивом характере межкультурного синтеза и о том, как трудно оценить все существенные факторы этого процесса, не абсолютизируя одну из его сторон.
Несомненно, христианство нуждалось в средствах, способных выявить в Откровении всеобщее и вечное содержание, сделать его понятным для эллинского мироощущения. Разумеется сама понятийная структура греческой философии конституировала в христианском Откровении те смыслы, которые нельзя было извлечь из него и сделать доступными иным путем. Это значит, что рефлексивный, понятийный элемент не просто "оформляет" религиозное сознание, но оказывает известное воздействие на его содержание. Однако столь же очевидно, что содержательное ядро христианства как религии никоим образом не может быть выведено из рационального эллинского философствования. Более того, "невыразимое" ядро христианства создавало вокруг себя "агрессивную" среду, и ни одно существенное понятие греческой философии, когда-либо попавшее в эту среду, не сохранялось в неизменном виде, не обладало полной свободой в отношении религиозной среды и не было способно с абсолютной адекватностью выразить реалии религиозного сознания.
Поэтому великий синтез в принципе не мог быть полным и законченным. Христианское учение, в которое "вживлялись" понятия эллинского мышления, приобрело парадоксальную биполярность в стремлении соединить несоединимые до конца элементы — сокровенный "Иерусалим" и сокровенные "Афины". Между этими полюсами (которые с гениальной глубиной ощутил Тертуллиан) бьются сердце и мысль христианских отцов. На одном полюсе — всепоглощающая вера, великая покорность Высшим решениям; она не желает разумного определения своих оснований, не считает его возможным, но не способна совершенно обойтись без него. На другом — потребность познать Творца в Его творении, представить сущее как гармоническую ясность, увидеть отблеск Высшей Мудрости, света и покоя на всем мироздании, не сомневаться в справедливости Высших решений и, наконец, выразить любовь к Богу и Ближнему в четком моральном законе.
На первом полюсе концентрируется то, что делает религию религией и схематически может быть представлено как "материя" христианского философствования; второй полюс — средоточие рефлексив- но-доктринальных элементов, или "форма" (которую и склонен был абсолютизировать Гарнак). Дабы религиозное переживание и религиозный опыт могли быть выражены и приобрели универсальную значимость, их основания должны быть прояснены разумом и "ограничены", т.е. при помощи понятий приведены к известным пределам, в которых они обладают статусом всеобщности и необходимости. Лишь так можно получить ответы на вопросы: во что я верю, на что надеюсь, что есть мир, каковы место и задачи человека в нем. Таким образом, из "ограничения" веры при помощи понятийного аппарата рождаются христианские теология, космология и этика.
Но при этом мы никогда не должны забывать, что идеи и понятийный язык греческой философии служат хотя и необходимым, но вспомогательным и в значительной мере внешним средством для построения христианской догматики. Конечные основания почерпываются все же не в разуме, а в Откровении. Поэтому патристика признает не истину "вообще", но лишь истину Откровения, истину спасительную: подлинная философия с точки зрения отцов церкви тождественна теологии, и вера всегда первенствует над разумом. Поэтому философствование отцов церкви настолько тесно связано с чисто религиозными задачами и определено ими, что почти никогда не выступает в "чистом", свободном от догматической оболочки виде.
Одна из основных родовых особенностей патристики как специфического способа философствования — решительная смена ориентиров. Древние мудрецы, Платон или Аристотель (при всем уважении к ним) не могли оставаться для христианина высшим авторитетом. Исходным пунктом всякого теоретизирования становится текст Св. Писания (канон которого окончательно сложился в IV в.). Авторитет Писания неизмеримо превосходит значимость любого философского текста. Писание является источником истины и вместе с тем конечной объяснительной инстанцией. Поэтому христианское философствование может быть понято как философская экзегеза священного текста, а метод такого философствования — как совокупность способов интерпретации этого текста. Результаты интерпретации в свою очередь составляют реальное содержание философских построений патристики. Фундаментальный тезис патристики (и любого христианского философствования) гласит: истина заключена в Писании, а задача теолога ("истинного философа") — правильно понять и разъяснить ее. Именно на этих путях христианская теология оформилась прежде всего как религиозно-философская герменевтика.
Итак, основная задача христианского философствования — перевод глубинных интуиций религиозного мироощущения на язык понятий. Античная философская традиция предоставляла богатый набор герменевтических средств для решения этой задачи. Такова прежде всего "техническая герменевтика" в узком смысле слова. Аллегорический метод толкования мифов, использованный еще Платоном, был усовершенствован перипатетическими и стоическими мифографами и применен Филоном Александрийским (ум. ок. 50) к тексту Ветхого Завета. Аллегорическая экзегеза позволяла рассматривать текст как систему знаков, "шифрующих" истину, и рассматривать ее при помощи физических, этических, исторических аллегорий.
Наиболее высокий и отвлеченный вид экзегезы, который можно назвать метафизическим, или онтологическим, предполагал обращение к важнейшим парадигмам античной философии. Учение Платона о запредельном первоначале, превосходящем всякое бытие и всякое познание, было идеальной объяснительной моделью для христианского учения о Боге. С помощью теории Платона, а также с помощью учения Аристотеля об уме-перводвигателе и о категориях решалась проблема соотнесения конечного основания бытия и его зримых проявлений. На этих же путях решался вопрос о единстве Бога в трех Его Ипостасях. Стоическое учение о мировом уме-логосе и о промысле помогало объяснить мироправительную и миропопечительную Ипостась Бога-Творца, раскрывающуюся во Христе и Божественной Премудрости — Софии.
В связи с историческим развитием патристики от истоков к универсальным теологическим системам зрелого периода нужно говорить о смене философских парадигм. Первоначально влиятельный стоицизм (порой выделяют даже особый "стоический" период патристики (см., например, 5, р. 37, 62, 421)) уступает с Оригеном на Востоке, Амвросием и Августином на Западе свое место платонизму. "Мощное монотеистическое благочестие" (9, с. 148), возвышенность, серьезность и метафизическая глубина платонизма, его изощренный терминологический аппарат как нельзя более подходили для построения христианских теологических систем. Важнейшие идеи античной философии были суммированы на основе платонизма в наиболее мощной и синтетической системе античности — неоплатонизме. Вот почему самые зрелые и развитые теолого-философские учения патристики больше всего напоминают неоплатоническую систему и охотнее всего обращаются именно к ней как к источнику философских парадигм.
Два наиболее общих метода обращения с этими парадигмами таковы. В христианской теологии Бог столь же непостижим для человеческого ума, как в неоплатонической теологии — запредельное единое (притом разумеется, что Бог христиан решительно отличается от абсолютно безличного первоначала неоплатоников). Поэтому в конечных своих основаниях и христианское, и неоплатоническое философствование имеет отчетливо выраженный апофатический ("отрицательный") характер: выясняя прежде всего, чем Бог не может являться, такое философствование всегда есть попытка описать неописуемое и выразить невыразимое. Конечное основание бытия принципиально недоступно разуму: к Богу приближает только вера. Здесь коренятся важнейшие проблемы христианского сознания и прежде всего — соотношение разума и веры, разума и авторитета. Здесь же заключен источник тех трудностей, с которыми сталкивается всякая попытка выразить содержание религиозного сознания и любую теологическую проблематику христианства языком философии. Однако принципиальная непостижимость Бога не исключает возможности делать предположения о тех проявлениях Его Существа, которые (по идее) могут быть доступны разуму и чувству человека. Таково основание "катафатической" ("положительной") теологии, в русле которой решаются вопросы христо- логии, происхождения и познаваемости мира, назначения человека, т.е., всего, что составляет содержание космологии, антропологии и этики. Нет нужды говорить о том, что оба этих метода нельзя совершенно обособить друг от друга; на протяжении всей истории патристики они всегда использовались параллельно (хотя тот или другой мог предпочитаться сообразно уровню и направленности учения). Общее правило звучит приблизительно так: чем выше, отвлеченнее и изощреннее (в философском плане) учение того или иного отца церкви, тем сильнее тяготеет оно к апофатической теологии.
Перечисленные общие особенности объединяют патристику со схоластикой, которая в большинстве отношений может считаться продолжением патристики. Недаром такой известный знаток средневековой философии, как Э. Жильсон, начинает свое изложение с патристики. Однако в схоластике особое значение приобретает метод применения философских конструкций и понятий, а само философствование начинает постепенно освобождаться от догматической оболочки. Во-вторых, схоластика в большей мере опирается на Аристотеля, тогда как патристика в целом ориентирована на Платона.
Перечисленные особенности нужно учитывать и при традиционном делении патристики на греческую и латинскую, или (что несколько более условно) на восточную и западную. Помимо чисто языкового критерия (который применим не во всех случаях), мы должны иметь в виду, что греческой патристике, опиравшейся на изощренную платоническую метафизику, свойственно большее внимание к высокой теологии. Для латинского Запада, исторически и географически удаленного от крупных центров греческой философии, характерен интерес к проблемам христианского социума и христианского индивида, т.е. к антропологии, психологии, этике и праву.
Наконец, особый круг вопросов связан с хронологическим делением патристики. Обычно она делится на раннюю (Ц-ІІІ вв.), зрелую (IV-V вв.) и позднюю (конец V-VIII вв.). Будучи переходным периодом между античной и средневековой философией, патристика как внутренне цельное духовное течение почти лишена (в отличие от социально-экономических явлений этого периода) признаков "промежуточности", "переходности" и разделяет со схоластикой основные особенности средневекового образа мышления. Поэтому к патристике с известными основаниями можно отнести большинство христианских авторов вплоть до X или даже до XII в. на Западе, а на Востоке — еще более поздних. Вместе с тем, патристику и схоластику можно рассматривать как два больших периода христианского философствования, и имеет смысл считать патристику "христианской античностью" в отличие от "христианского средневековья" (6, р. 158, 168, 171). Согласно общепринятому взгляду, патристика "захватывает" последние века античности и завершается той эпохой, когда на Западе уже появляются авторы, обычно рассматриваемые в средневековой философии.